Цецилия Кин
Цецилия Кин
О Викторе Кине
О Викторе Кине
(Предисловие)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1965_o_kine-1.png)
Цецилия Кин
Ц. Кин. О Викторе Кине, Кин Виктор Павлович, Год: 1965
Время на прочтение: 11 минут(ы)
————————————————————————————
Кин В. Избранное. — М.: ‘Советский писатель’, 1965, 392 стр.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 января 2004 года
————————————————————————————
Среди немногих сохранившихся бумаг Кина есть несколько истрепанных тетрадок в черном клеенчатом переплете. Это дальневосточные дневники 1921-1922 годов. Кое-где чернила выцвели и трудно читать. Много рисунков: тонко заштрихованные портреты — Либкнехт, Люксембург, Верхарн, карандашный гротескный плакат: ‘Накануне всемирной революции’ — поп, царь и буржуй, которых вот-вот сметет с лица земли рабочий… Черновик заявления в Забайкальский областной комитет РКСМ от секретаря Нерчинского укома В.Суровикина: ‘В связи с семеновскими победами в Нерчинске организуются два партизанских отряда. Прошу Облком отпустить меня в отряд и прислать мне заместителя’. В это время Виктору Павловичу Суровикину (Кину) восемнадцать лет, но за плечами у него борьба с белыми и польский фронт, он был политруком 5-й роты 67-го стрелкового полка. Кин берег на память об этом времени пилотку цвета хаки — она сохранилась и сейчас. Проходит несколько месяцев, и новое заявление в Облком: ‘Прошу снять меня с работы и отправить на фронт в случае, если Япония объявит войну’. Это не романтический порыв, хотя Кин всегда был романтиком, это органическая потребность быть на самых трудных участках борьбы за советскую власть. В дневнике есть запись, звучащая почти как лозунг: ‘Борьба дает больше, чем учеба. Я учусь лучшему и большему, что мне может дать современность, — революции’. Это не митинговая фраза, не риторика, а точное выражение того, чем жил и дышал Виктор Кин, это кредо будущих героев его книги и всего замечательного поколения, к которому принадлежал Кин: комсомольцев с восемнадцатого, коммунистов с девятнадцатого или двадцатого года…
Но вот новая тетрадка. На первой странице четкая надпись: Михаил Васильевич Корнев. Это подпольное имя Кина. К сожалению, не сохранилось удостоверение Михаила Васильевича Корнева, напечатанное на шелку: в целях конспирации документы товарищей, направлявшихся для подпольной работы, печатались на узкой полоске шелковой ткани, их зашивали в одежду, и они не прощупывались в случае обыска. Первая запись в дневнике Кина-Корнева не нуждается в комментариях: ‘Участь моя решена… Никогда, кажется, мои мечты не оправдывались в такой полноте и близости, как сейчас. Соблазнительные образы подпольной работы буквально не давали мне покоя’. Те, кто читал ‘По ту сторону’, несомненно узнают интонацию Безайса. Автобиографичность этого образа предельна, порою трудно установить грани между автором дневников и героем книги. Разница только в том, что роман написан через 5-6 лет после дальневосточных событий и Кин, уже более зрелый человек, оглядываясь на себя восемнадцатилетнего, мог сказать искренне, но чуть-чуть иронически: ‘Мир для Безайса был прост’. Значение дальневосточных дневников в том, что это — достоверные человеческие документы, которые показывают характер, моральный и интеллектуальный облик, круг интересов в период становления личности будущего писателя.
Кин не оставил законченной автобиографии. Только две полусерьезные, полушутливые странички, написанные много позже. Это уже тридцатые годы, ‘По ту сторону’ — пройденный этап, Кин считает эту книгу своим юношеским произведением, он занимается политической публицистикой и работает над большим многоплановым романом о первой мировой войне. И все-таки в наброске автобиографии легко уловить все ту же интонацию Безайса: ‘Интересное в моей жизни начинается с 1918 года, когда я с группой товарищей организовал в г.Борисоглебске ячейку комсомола’. Полностью автобиографичен отрывок ‘Мой отъезд на польский фронт’. Сын, уходящий на фронт добровольцем, это сам Виктор Кин. Отец, названный в рукописи паровозным кочегаром, а в действительности бывший железнодорожным машинистом, — это отец Кина, Павел Ильич Суровикин. Из различных заметок и черновых записей, сохранившихся в бумагах Кина, видно, какое значение он придавал этому фрагменту, имевшему по существу ‘программный’ характер. Речь, которую должен был бы произнести, но не сумел произнести отец и которую за него произносит автор, — это настоящее ‘кредо’ русского трудящегося человека, испытавшего на своей шкуре все ‘прелести’ капитализма: ‘Мой отец был средний человек — жертва и материал статистики. Таких, как он, в стране жило несколько миллионов, и он ничем от них не отличался. На его долю приходилось сорок лет работы, шесть лет безработицы и три года фронта — все это он получил сполна’.
‘Мой отъезд на польский фронт’ представляет особый интерес и потому, что в этом отрывке отчетливо звучит лейтмотив, который читатель узнает в римских и парижских записях, во фрагментах романа ‘Лилль’, — не только ненависть (это не то слово), а прежде всего безграничное презрение к буржуазии: ‘Я — автор, и моим оружием является презрение’, — так начинается одна из заметок 1932 года о фашистском режиме Муссолини. Кин был очень цельным человеком — между тем что он писал и как он поступал никогда не возникало противоречий. Когда в Риме его шестилетнему сыну надо было сделать противостолбнячные уколы и мальчик испугался, Кин сказал ему, показывая глазами на врача: ‘Ты видишь у него фашистский значок? Неужели ты покажешь фашисту, что боишься укола?’ Мальчик понял, он вел себя стоически, и Кин, чрезвычайно довольный, немедленно пошел и купил ему в подарок ружье. Тема презрения к врагу, тесно переплетающаяся с темой мужества и бесстрашия, органически входит в поэтику Кина. В этом смысле очень интересны его фельетоны, особенно фельетоны, написанные на международные темы. Кстати, в записных книжках разных лет много чисто профессиональных заметок об искусстве фельетона, и не случайно, так как этот жанр был Кину особенно близок.
Среди записей есть одна лаконичная, но важная для понимания некоторых особенностей стиля Кина: ‘О том, как мир покрыт пятнами смешного’. Кин мгновенно улавливал смешное в таких литературных или житейских ситуациях, когда оно не лежало на поверхности и существовало лишь потенциально. Он реагировал молниеносно, как-то сами собой возникали неожиданные ассоциации, смелые и причудливые, и в самом деле получалось очень смешно. Кин был очень остроумным человеком, но отнюдь не ‘остряком’, — для этого у него был слишком тонкий вкус. Мягкий юмор в жизни, в общении с друзьями, едкая литературная шутка, порою сарказм, потому что он умел видеть не только пятна смешного, но и мелкое, пошлое, грязное, — то, против чего надо было бороться метким и сильным оружием слова. Это были качества, очень важные для газетчика. Его газетная работа началась на Урале: сразу после Дальнего Востока Кин редактировал газету ‘На смену’, писал для нее и рисовал карикатуры. Позднее, в Москве, он был фельетонистом ‘Комсомольской правды’ и ‘Правды’, затем корреспондентом ТАСС в Италии и во Франции, редактором московской французской газеты ‘Журналь де Моску’.
В 1963 году исполнилось 60 лет со дня рождения Виктора Павловича Суровикина и 35 лет с тех пор, как в издательстве ‘Круг’ впервые вышла небольшая книжка в зеленом клетчатом переплете — роман ‘По ту сторону’. В то время Кин жил в комнате на Гоголевском бульваре. Работал он над книгой преимущественно вечерами, много курил и, чтобы никому не мешать, уходил курить и писать на кухню. Под конец ритм работы стал таким напряженным, Кин так увлекся, что почти не спал. Творческий замысел сложился отчетливо, и автор не отступал от него, фабула не изменялась, но он был бесконечно требовательным к себе, искал наиболее выразительных форм, много вычеркивал, стремясь к предельному лаконизму и действенности слова. Страницы, исключенные им из романа, по объему были примерно равны тому, что осталось. Они складывались в папку с надписью: ‘Потерянное время’. Трудно, однако, согласиться с тем, что это в самом деле было потерянным временем. В желтой папке накапливалось много интересного, в частности — подробное описание того, как Матвеев пробовал писать роман. И, естественно, в окончательный текст романа попадало лишь то, что автор считал бесспорным.
Пожалуй, не стоит подробно рассказывать о Матвееве и о Безайсе. При жизни Кина вышло много изданий книги, на малой сцене МХАТа шла инсценировка ‘Наша молодость’, в кинотеатрах демонстрировали ужасный детективный фильм, где с героями романа происходило бог знает что и все кончалось отлично: никто не умирал, партизаны с помощью… Майбы выгоняли из Хабаровска белых и т.д. По требованию Кина фильм сняли с экрана, но кадры сохранились, и в 1958 году группа, снимавшая новый фильм ‘По ту сторону’, от души смеялась, просматривая их. Роман вышел и в Лондоне, впоследствии, когда Кин работал корреспондентом ТАСС за границей, оказалось, что его имя знакомо многим.
В 1937 году Кин был арестован и книга изъята. Новое издание вышло только в 1956 году — через девятнадцать лет. С тех пор одно издание следует за другим, новый фильм, новая театральная инсценировка ‘Когда горит сердце’, статьи, читательские конференции, радио— и телепередачи, переводы на украинский, словацкий, немецкий, польский, опять на английский… Читатели пятидесятых и шестидесятых годов, впервые услышавшие имя Кина, приняли и полюбили Безайса и Матвеева. Новый успех, новое рождение романа лишний раз подтверждают, что произведения, написанные с такой страстной убежденностью, с таким душевным горением, надолго сохраняют свою силу.
Теперь в Борисоглебске на доме, где когда-то жил Кин, откуда он уходил на польский фронт, установлена мемориальная доска. Ее открытие приурочили к сорокалетию комсомола, на митинге говорили о Кине-коммунисте и Кине-писателе. Отделить одно от другого невозможно.
Трудно писать обо всем этом. Кин погиб в расцвете сил и дарования, погибли также и его рукописи, архивы и переписка, включая два письма А.М.Горького. Совершенно случайно сохранились фотографии и некоторые разрозненные бумаги. Между тем к 1937 году был близок к завершению роман ‘Лилль’, рукопись которого тоже, к несчастью, погибла при аресте. ‘Лилль’ — название небольшой французской крепости на франко-бельгийской границе. Кин долго и углубленно изучал историю войны 1914-1918 годов, собрал интереснейшие материалы: мемуары военных и политических деятелей, газеты и иллюстрированные еженедельники тех лет (на нескольких языках), книги о тайной дипломатии, о разведке и контрразведке различных государств, переписку, всякие архивные данные, дневники людей, руководивших странами Антанты и Тройственного союза. Роман ‘Лилль’ был широким историческим полотном, среди персонажей романа были подлинные лица, исторические фигуры, представители французского, немецкого и русского империализма. Вещь была очень смелой по замыслу: исторический и политический роман, достоверный, насыщенный фактами, чрезвычайно острый. В записных книжках есть интересные записи, относящиеся к ‘Лиллю’. Фрагменты романа, публикуемые сейчас, — несколько разрозненных, случайно уцелевших страниц — дадут все же читателю хотя бы приблизительное представление о творческом замысле Кина, в частности о стиле. Работа над романом ‘Лилль’ была связана с напряженными поисками формы. Сложный сюжет, многоплановость, исторический характер произведения, острота его политического звучания требовали какого-то нового качества, диалектического скачка. ‘Старые поэтические системы пришли в негодность, — писал Кин, — спор идет не реализма с романтизмом… Задача упирается в повышение выразительности слов. Это — общее определение задачи. Надо найти новую передачу звука, чувства, краски… Здесь надо идти напролом, отламывать большими кусками’.
Параллельно с работой над ‘Лиллем’ Кин писал еще один роман, для которого не было установлено точное название. Это был роман о редакции газеты, о журналистах, о Безайсе и его товарищах. По сравнению с ‘каторжной работой’, которой требовал ‘Лилль’, роман о газетчиках был для Кина удовольствием и отдыхом. Как и ‘По ту сторону’, он автобиографичен.
Виктор Безайс возвращается в Москву после Дальнего Востока и начинает работать в редакции одной крупной газеты. Разумеется, нельзя проводить полной аналогии между Безайсом и самим Кином хотя бы потому, что фактическая канва не всегда и не во всем совпадает. В частности, в романе Безайс проваливается на экзаменах в университет, в то время как Кин окончил ГИЖ и Институт красной профессуры, Безайс приезжает в Москву сразу после советизации Приморья, между тем как Кин после Дальнего Востока работал в Свердловске и вернулся в Москву лишь осенью 1924 года. Однако, несмотря на эти фактические расхождения, в основном история Безайса повторяет судьбу самого Кина и весь облик Безайса, его взгляды, высказывания, язык, характер живо напоминают всем, кто знал Виктора Кина, каким был Кин в жизни и в работе.
Редакция газеты — это редакция ‘Комсомольской правды’, где Кин работал со дня основания газеты весной 1925 года до своего перехода в редакцию ‘Правды’. Роман о журналистах был написан на живом материале, в нем отражался прямой, непосредственный жизненный опыт автора. Виктор Кин гордился тем, что был газетчиком, он любил профессию журналиста и с большим уважением и теплотой писал о людях, делающих газету. В некоторых случаях Кин не успел придумать имена для различных персонажей своего романа, и в нем фигурируют люди, которые в самом деле работали в ‘Комсомольской правде’ в первый период ее существования. Некоторые из них умерли, другие еще живы. В публикуемых отрывках эти товарищи найдут свои имена. Действие романа развертывалось в 1923-1935 годах. Мальчики, которым, как и Кину, было 14-15 лет к моменту Октябрьского переворота, успели принять участие в гражданской войне, в войне с белополяками. Они стали взрослыми, но их глубокая вера в революцию, вне которой они не мыслили свое существование, сохраняла юношески-романтический характер. Они отождествляли себя с Октябрем, в котором была и какая-то капля их личного участия. И все, что они делали потом, вся их работа, даже мирная работа в редакции газеты, воспринималась ими как продолжение героических лет революции и гражданской войны.
Когда Безайс получает первое редакционное задание и идет брать интервью у приехавшей английской делегации, он считает, что это боевое задание, которое надо выполнить во что бы то ни стало: ‘Он прошел мимо этих стен, презирая их, шагами завоевателя, идущего за добычей, как шел когда-то брать города. Розовый ковер ложился под ногами проселочной дорогой, отступали стены, и цветы на карнизах вырастали, качались, шумели над головой, как зеленые леса в Царстве Польском. Надо взять беседу с приезжими англичанами, ему, Безайсу, поручено ее достать. Газета нуждается в ней, — слышите, Безайс? Читатели о нетерпением ждут эту беседу, страна, мир, человечество жаждут ее услышать. Мы надеемся на вас, старина, вы не подведете?’
Этот отрывок чрезвычайно характерен для всей творческой манеры Виктора Кина: соединение приподнятого, романтического тона с мягким юмором, лирический подтекст, который чувствуется здесь не менее сильно, чем в ‘По ту сторону’.
Роман о журналистах был очень интересен еще и потому, что остро отражал идейную борьбу коммунистов, верных ленинским принципам, как Безайс и большинство его товарищей — с фракционерами. Безайс и люди его типа отличались исключительной цельностью мировоззрения. Кин — писатель и журналист — никогда и ни к чему не умел относиться ‘беспартийно’. В Риме он мечтал о том, что опять приедет в Италию к тому времени, когда там произойдет революция, чтобы своими глазами увидеть, как будут вешать фашистов. Он не дожил до того дня, когда итальянские партизаны в самом деле повесили Муссолини. Именно эта цельность характера и мировоззрения придавала перу Кина остроту и точность, силу гнева и иронии.
Сохранившиеся ‘Записные книжки’ условно разбиты на несколько разделов. Некоторые записи датированы Кином, но большей частью он не ставил дат. Поэтому при расположении записей приходилось исходить из побочных признаков и лишь приблизительно определять года. Записные книжки писателя всегда интересны и характерны для него: раскрытая дверь в творческую лабораторию, наблюдения, зарисовки, оценки, поиски стиля. В ‘Записных книжках’ Кина есть один ‘афоризм’, не случайный, а очень значительный для него. У Кина был лозунг: ‘Человек средних способностей может сделать все’. Только не надо думать, что это — апология посредственности, отнюдь нет. Это — стиль Виктора Кина, который в самом деле ‘умел делать все’: находить единственно точное слово, метко стрелять, с изумительным, ювелирным мастерством строить модели бригов и каравелл, исполнять на губной гармонике сложные мелодии, находить нужные, остроумные аргументы в любом споре, плавать, рисовать, выполнять слесарные, токарные работы со сноровкой опытного мастера, вести себя уверенно и непринужденно в любом обществе при самых различных обстоятельствах, не теряя хладнокровия и чувства юмора. Когда Кин впервые увидел одно из чудес готического искусства — Миланский собор, он прислал друзьям открытку: ‘Видел Миланский собор — пожалуй, я не мог бы его сделать’. Это означало высшую степень восхищения и восторга. За шутливой формулой ‘человека средних способностей’, по существу, кроется оптимистическая, жизнеутверждающая философия смелого и одаренного человека.
Литературные вкусы Кина отличались большим своеобразием и отчетливостью. К книгам, как и к людям и к событиям, он относился активно: знал, что любит и чего не любит, и отстаивал свои взгляды со свойственным ему полемическим темпераментом. Может быть, самой любимой его книгой был ‘Тиль Уленшпигель’, — и это не случайно. Все было дорого ему в ‘Тиле’ — и романтика, и героика, и сатира, и великолепный прием рефрена, — недаром в ‘Записных книжках’ идея рефрена неоднократно подчеркивается (‘А король получает наследство’).
Кин не терпел того, что называл ‘мистифицирующей манерой изложения’. В это понятие входило многое: ложная глубокомысленность, психологические дебри, фраза, за которой нет настоящей мысли. Он любил прозрачную, лаконичную, насыщенную прозу Пушкина, Лермонтова, Стендаля, Мериме, любил Бальзака (‘Бальзак — вот школа’), Мопассана, Франса. Какой-то другой стороной души он страстно любил ‘Жиль Блаза’, ‘Гаргантюа’, ‘Дон-Кихота’, ‘Кандида’. Здесь перечислено, конечно, далеко не все, лишь какие-то вехи, нельзя забывать о Гоголе, Диккенсе, Щедрине, Гейне. Особое место занимают Киплинг, Марк Твен и О’Генри, а также Эдгар По, Честертон и Вудворт. Романы Вудворта ‘Вздор’ и ‘Лотерея’ принадлежали к числу любимых. Он успел прочесть и оценить ‘Фиесту’ и ‘Прощай, оружие’ Хемингуэя. Когда Кин открывал для себя какого-нибудь нового автора, он увлекался им и заражал своим увлечением близких. Так было, например, с Амброзом Бирсом, с Густавом Мейринком, автором ‘Голема’…
Из современников первое место в сердце Кина бесспорно занимал Маяковский: с юности он восхищался стихами Маяковского, личное знакомство состоялось осенью 1929 года, они очень понравились друг другу. Приходил Маяковский и домой к Кину, в его квартиру на Плющихе. Ранней весной Кин по поручению ‘Правды’ поехал на Северный Кавказ редактором газеты ‘За большевистский сев’, это была газета на колесах: в специально оборудованном вагоне (практически поездку подготовляла газета ‘Кооперативная деревня’) помещались редакция и типография, переезжавшие из района в район. В результате работы газеты, отстаивавшей правильную политическую линию, в одном из районов, где допускали грубые перегибы с проведением коллективизации, было снято все руководство Маяковский очень интересовался работой выездной редакции, обещал Кину приехать к нему и принять участие в издании газеты, но его задержали репетиции представления ‘Москва горит’ в Московском цирке. Тем временем сев на юге закончился и вагон-редакция переехал на Урал. Там застала Кина телеграмма о трагической смерти Маяковского, и газета крупным шрифтом напечатала сообщение: ‘Умер величайший поэт пролетарской революции’, а над вагоном вывесили траурный флаг.
Очень любил Кин и Эдуарда Багрицкого. Когда в ‘Комсомольской правде’ летом 1926 года появилась первая часть ‘Думы про Опанаса’, Кин был в отпуске в Борисоглебске. Еле дождался он номера газеты с окончанием поэмы, потом послал телеграмму Багрицкому — с этого началась их дружба, Кин высоко ценил фадеевский ‘Разгром’, ‘Зависть’ Юрия Олеши, ему очень нравились вещи Славина, ‘Сердце’ Ивана Катаева. Особое место занимала Лариса Рейснер — он безмерно восхищался ее великолепной публицистикой, которая была близка ему и как жанр. Вообще, он читал массу — хороших и плохих — книг, у него была полушутливая теория, что плохие книги тоже надо обязательно читать, потому что это практически полезно: показывает, как не следует писать. Недаром он так любил и повторял строчки Маяковского: ‘Буду делать хорошо и не буду плохо’. В сущности, это было жизненной программой, и Кин старался не отступать от нее.
Надо надеяться, что читателям этой книги будет интересно познакомиться с некоторыми сторонами творчества Кина, которые для них откроются впервые. Ее непременно прочтут многие и многие юноши и девушки — молодежи дороги традиции революционной романтики, прочтет ее и тот мальчик, ученик ремесленного училища, который на читательской конференции встал и просто сказал одну только фразу: ‘Товарищи, как мне жаль, что Виктор Павлович Кин умер’.