Артур Шницлер
Артур Шницлер
Чужая.
Чужая.
———————————————————
Чужая, Шницлер Артур, Год: 1908
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Когда Альберт рано утром проснулся, он увидел около себя пустую постель. Жены в комнате не было, а на ночном столике лежала записка. В ней Альберт прочитал: ‘Я встала, милый, раньше тебя. Прощай. Ухожу. Быть может, я не вернусь. Всего лучшего. Катерина’.
Альберт уронил записку на одеяло и покачал головой. Он почувствовал вдруг равнодушие к тому, вернется она или не вернется. Его не удивило ни содержание, ни тон письма. То, к чему он давно был готов, пришло только немножко раньше. Его счастье длилось полмесяца. Но не все ли равно? Альберт знал, что это только вопрос времени и давно ко всему приготовился.
Он медленно встал, накинул халат, подошел к окну и раскрыл его. Город Инсбрук, во всю свою ширину и длину свободно раскинулся и лежал там внизу, в сиянии тихого утра. А вдали, в голубом полусвете рисовались высокие, мрачные скалы. Альберт скрестил на груди руки и уставился в даль. У него ныла душа. Он думал сейчас о том, что подготовленность и предпринятое заранее решение не облегчают тяжести горя, а дают только силы выносить его с большим достоинством. Им овладело минутное колебание. Но чего было ждать? Не лучше ли тут же, сразу покончить с собой и навсегда успокоиться? Разве это новое, зародившееся в нем любопытство по отношению к будущему, не было изменой себе, своим прежним планам? Но судьба, так или иначе, должна ведь исполниться, а она, в сущности, была уж предрешена еще два года назад, когда во время танцев впервые коснулось его щек холодное дыхание загадочных уст Катерины. Ему вспоминалась сейчас ночь после бала, когда он возвращался домой вместе с другом Викентием. Он вспомнил все, что сказал ему Викентий тогда. Альберту ясно слышался в эту минуту нежный тон предостережения друга, довольно близко знавшего и Катерину, и ее семью. Отец Катерины был артиллерийским полковником, участвовал в походе в Боснию, получил там баронский титул и пал от пули инсургента. Брат служил в кавалерии и быстро спустил свою долю наследства, полученную от отца, потом мать должна была пожертвовать всем своим состоянием, чтоб спасти сына от позора, но однако и это не помогло: юный офицер застрелился. После этого, барон Масбрук, которого все привыкли считать женихом Катерины, сразу перестал бывать у них в доме и порвал все сношения. Такой поворот отношений стали объяснять отчасти обеднением семьи, отчасти той странною сценой, что произошла вовремя похорон: Катерина, рыдая, упала в объятия какого-то незнакомаго товарища брата, точно он был ей друг или возлюбленный. Спустя год она неожиданно воспылала любовью к знаменитому органисту Банетти, но он вскоре уехал и, кажется, прежде, чем она успела перекинуться с ним словом или даже познакомиться. Однажды она объявила матери, что в эту ночь она видела во сне Банетти, вошедшего к ним в дом, потом сыгравшего на рояле фугу Баха и затем внезапно умершего. Потолок в комнате разверзся, а рояль поднялся и вознесся к небу. В этот же день Вену облетело известие, что Банетти упал с церковной башни на кладбище, в одной маленькой ломбардской деревушке, и у подножия креста его подняли мертвым. Вскоре после этого у Катерины стали обнаруживаться признаки душевной болезни, которая стала принимать все более и более острую форму, выражаясь тяжелыми припадками меланхолии. Только настойчивый протест матери и ее глубокая, твердая вера в выздоровление Катерины помешали врачам поместить ее в лечебницу. Целый год провела больная в молчании и полном уединении. Иногда только по ночам она вставала с постели и пела то, что пела, когда была здорова. Но, к большому удивлению врачей, Катерина мало-помалу стала выходить из своего угнетенного и подавленного состояния. Она начала понемногу пробуждаться к жизни, чувствовать интерес к развлечениям, и вскоре ее можно было кое-где встретить: сначала в кругу самых близких знакомых, потом на балах и в собраниях, И когда Альберт впервые увидел Катерину на балу Белаго Креста и с ней познакомился, она показалась ему такой спокойной и нормальной, что просто не хотелось верить тому, что он услышал потом от товарища по дороге домой.
Альберт фон Вебелинг, до того времени мало вращавшийся в свете, очутился, однако, благодаря своему происхождению и должности вице-секретаря при одном из министерств, в кругу, к которому принадлежала Катерина. Его симпатия к ней с каждой встречей усиливалась. Катерина и одевалась, и держала себя довольно просто, но ее высокая, стройная фигура и совсем царственная манера наклонять голову, когда она слушала чью-нибудь речь, придавали ей строго-величественный вид. Она говорила мало, часто устремляя взоры в даль, недоступную для других, прочих… К молодым людям вообще она относилась несколько свысока, предпочитая всегда беседовать с людьми пожилыми, людьми с весом и положением или с громким именем. Через год после знакомства с нею Альберта, разнесся слух, будто она невеста графа Руминигсгауза, только что вернувшегося из экспедиции в Тибет и Туркестан. Альберт понял, что день, в который Катерина выйдет замуж за другого, будет последним днем в его жизни, потому что ясно почувствовал, в какое безумие может повергнуть сильная страсть самого рассудительного человека, каким он был до своих тридцати лет. Он считал себя полным ничтожеством по сравнению с Катериной. Будучи недурно обеспеченным материально, но не ожидая наследства ни с какой стороны, он мог бы отлично прожить на положении холостяка. Кроме того ему предстояла верная, хоть и не особенно блестящая карьера. Одевался он очень тщательно, но без поползновения на моду и шик, говорил гладко и дельно, но никогда не высказывал ничего значительного и оригинального, все относились к нему недурно, но без особенного отличия от других. Он чувствовал поэтому, что такое загадочное существо, каким была Катерина, витавшая всегда в заоблачных сферах, существо, так сказать, иного мира, пошла на большой компромисс, на большую уступку, приняв его любовь. И вот он готов был дорого заплатить за такое незаслуженное счастье, думая, что только этим путем он будет в состоянии стать достойным ее. Узнав, что граф уехал в Галицию, предварительно не сделав предложения Катерине, он с какою-то внезапной и совсем несвойственной ему решимостью, помчался к ней.
О, каким бесконечно далеким казалось ему теперь то время! Альберту живо представилась сейчас их гостиная, большая с низким сводчатым потолком, со старой, но хорошо сохранившейся мебелью, темно-красное кресло в уединенном углу у окошка, открытая рояль с нотами на пюпитре, круглый стол красного дерева, на нем с перламутровой крышкой альбом и саксонская ваза для карточек. Ему припомнился даже большой проходной двор, расположенный как раз напротив их окон, двор, по которому в ту минуту шла из церкви целая масса народу. Было вербное воскресенье. И при звоне колоколов из соседней комнаты вышла мать с Катериной, ничуть, по-видимому, неудивившейся его посещению. Она мило и ласково выслушала его объяснение и приняла последнее едва ли с большим волнением, чем если б это было приглашение на тур вальса. Мать сидела в углу дивана и улыбалась своей любезной и немножко деланной улыбкой, улыбкой людей, плохо слышащих. Она изредка подносила к уху свой маленький, черный шелковый веер. И в продолжении всего разговора в прохладной и тихой гостиной, Альберта не покидало странное чувство, будто он попал куда-то, где долгое время бушевала буря и где теперь все дышит жаждой успокоения. И когда потом он спускался с лестницы, на душе у него не было радости, а одно лишь со- знание, что теперь он вступил в какую то смутную, загадочную и странную пору жизни. В этот яркий и праздничный день, когда он бродил под сводом синего весеннего неба по улицам, садам и аллеям, встречая веселых и беззаботных прохожих, ему казалось, что к числу их он не принадлежит уже больше, потому что им овладела другая, особенная и новая судьба…
И вот с этого дня он стал каждый вечер приходить в гостиную со сводчатым потолком. Часто Катерина распевала чистым и приятным голосом, аккомпанируя себе на рояли, итальянские народные песни. Но однако она пела почти без выражения. Потом они оба часто стояли у окна и глядели на тихий двор, где уже начинали зеленеть деревья. Иногда. в хорошую погоду днем он заставал ее в Бельведерском саду. Обыкновенно, усевшись где-нибудь в углу на скамейке, она следила за играми детей. При виде его, она вставала, и они шли гулять по дорожкам, освещенным солнцем и усыпанным мелким щебнем. Он рассказывал ей о своей прежней жизни: детстве, проведенном в родительском доме в Граце, годах студенчества в Вене, некоторых летних путешествиях, и сам дивился при этом — скудости впечатлений своей жизни, бедности, в которой предстала пред ним эта жизнь, когда он начал ее вспоминать и анализировать. Быть может, равнодушие Катерины к его рассказам вызывало в нем это чувство. Странные действия и не менее странные черты обнаруживала иногда в своем поведении Катерина. Например, как-то в полдень Альберт встретил невесту на площади св. Стефана, в сопровождении какого-то изящного господина, одетого во все черное. Господина этого Альберт никогда раньше не видел. Удивленный жених на минуту остановился, но Катерина ответив холодно на его поклон, равнодушно прошла мимо него с тем господином. Альберт некоторое время следовал за ними и вскоре увидел, как незнакомец сел в экипаж, поджидавший его на углу, и уехал. Катерина отправилась домой и когда вечером Альберт спросил у нее имя незнакомого господина, она удивленно взглянула на него, назвала какую-то польскую фамилию и потом, уйдя в свою комнату, так и не вышла весь вечер. В другой раз ему пришлось долго, долго ее прождать, и лишь в одиннадцатом часу вечера она явилась домой с букетом полевых цветов и рассказала, что была в поле за городом и спала на лугу. Потом вдруг неожиданно выбросила все цветы в окошко. Посетив однажды с Альбертом картинную выставку, она долго стояла перед пейзажем, изображавшим гористую местность, поросшую мхом с облаками низко надвинувшимися над ней. Потом, по возвращении домой, Катерина говорила о виденной картине так, будто она в раннем детстве действительно бродила по этим горам вместе с покойным братом. Альберту показалось сначала, что она шутит, но потом мало по малу он стал убеждаться в том, что картина, действительно, словно оживает в ее воспоминании. И с этой минуты он стал замечать, как его удивление начало переходить в болезненный страх. И чем неуловимее и загадочнее казался Альберту внутренний мир Катерины, тем безнадежнее и глубже становилось его чувство к ней. Иногда он вызывал ее на воспоминания о детстве и юности. Но все ее рассказы о действительных событиях и сообщения о смутных грезах, казалось, сливались в одном каком-то неясном и фантастическом сне. Благодаря этому Альберт не мог решить, что собственно ярче запечатлелось в ее душе: воспоминание об органисте, свалившемся с колокольни, молодой герцог фон Модена, проехавший верхом мимо нее в Пратере или Ван-Дейковский юноша из Лихтенштейновской галереи, виденный ею, когда она была еще девушкой. Ее постоянно влекло к каким-то смутным, неведомым целям, и Альберт не мог не чувствовать, что в жизни Катерины он не играет большей роли, чем какой-нибудь случайный знакомый, с которым она прошлась по зале перед кадрилью. И так как у него лично не было силы вывести ее из этого заколдованного круга туманного существования, он ясно ощущал, как им самим мало-помалу начинает овладевать одурманивающее влияние ее странного существа и как сам он в своих мыслях, поступках и действиях начинает, наперекор благоразумию и требованиям обыденной жизни, проявлять ее же черты. Он начал с того, что сильно вышел из рамок своего бюджета, при совершении покупок для будущего хозяйства. Потом накупил для невесты массу ценных золотых вещей и брильянтов и, наконец, в самый день свадьбы счел нужным поднести Катерине домик в предместье города, приглянувшийся ей на одной из прогулок. Купчую на дом, сделанную на ее имя, он вручил ей в тот же вечер. Эти дары она принимала от него с такой же спокойной любезностью, с какой приняла перед этим предложение его руки. Вероятно, она считала его богаче, того, чем он был в действительности. Альберт собирался было вначале посвятить ее в свои денежные дела, но потом все стал откладывать разговор этот со дня на день и решил под конец, что его совсем не стоит заводить. Сама Катерина рассуждала о своем будущем не так, как рассуждает человек, перед которым лежит определенно начертанный путь, а наоборот она стала относиться как бы еще с большей уверенностью в то, что ее не связывают никакие ни внешние, ни внутренние преграды… И вот Альберт понял, что ему предстоит очень неверное и недолгое счастье, и что все, что лежит за пределами личности Катерины, совершенно не существует для него. Жизнь без нее казалась ему лишенной всякого смысла, и он твердо решил прекратить свое существование сейчас же, как только она его покинет. Это решение, этот выход был его единственной поддержкой в его дальнейшей мучительной и смутной жизни.
В то утро, когда Альберт приехал за Катериной, чтобы взять ее и повезти к венцу, она была для него такой же чужой, как и в вечер, когда он с ней только что познакомился. Она отдалась ему без страсти и без сопротивления. После свадьбы они уехали в горы, ездили по залитым солнцем долинам, далеко расстилавшимся в даль и ширь, бродили по тихим берегам ясных озер, по глухим и затерянным дорожкам, шелестевших листвою лесов… Из окон многих отелей смотрели они на сонные улицы, словно заколдованных городов, устремляли взоры на течение таинственных речек, на высоты молчаливых гор, наблюдали над их вершинами воздушный бег облаков. Они говорили о повседневных интересах, как и другие молодые пары, тоже гулявшие под руку, останавливались перед зданиями и перед окнами магазинов, толковали о покупках, смеялись и шутили, чокались стаканами вина и к ночи засыпали сном счастливых. Но иногда Катерина вдруг оставляла его одного в освещенном зале ресторана, где так чувствовалась грусть одиночества, или на скамейке парка, среди массы людей, радующихся благодатному дню, или в обширной пинакотеке перед потемневшей картиной ‘Ратника’ или ‘Мадонны’, причем Альберту никогда не было известно вернется ли она к нему опять и когда. И в его сердце вечно жило сознание, что ничто не изменилось с момента их первой встречи, и что Катерина так же, как и прежде, свободна, а он… он всецело в ее власти теперь…
Вот почему ее исчезновение в это раннее утро, по прошествии двух недель со дня их свадьбы, его потрясло, но не изумило. Такое же действие произвело на него и ее странное письмо. Ему казалось, что он только унизил бы и жену, и себя, если б стал допытываться о причине ее ухода. Для него было безразлично, что именно ее отняло у него: случайный ли каприз, мечта или живой человек. Он ничего об этом не знал и знать не хотел, один факт для него был важен: Катерина ушла и не принадлежит ему больше. Быть может, это даже было лучше, что неотвратимое и неизбежное случилось раньше. После покупки дома денег у него больше не оставалось никаких, а жить вдвоем на его небольшое жалованье ему казалось немыслимым. Говорить же с Катериной о сокращении расходов и о будничных заботах он тоже считал невозможным. На одну минуту у него в сердце мелькнуло желание попрощаться с ней и сказать что-нибудь перед разлукой. Взор его упал на записку, лежавшую тут же на постели, и в мозгу внезапно пронеслась мысль написать ей на другом чистом листке записки несколько слов, для разъяснения поступка, на который он решится сейчас. Но потом ему ясно представилось, что все это в глазах Катерины не будет иметь ни малейшего значения и от намерения своего он сейчас же отказался. Он открыл саквояж, вынул оттуда небольшой револьвер и, положив его в карман, решил отправиться сейчас же куда-нибудь за город и там наедине и с достоинством привести в исполнение свой план.
Синее летнее небо высоко поднималось над городом, и удушливым зноем был пропитан воздух. Альберт вышел на улицу. Не прошел он и сотни шагов, как увидел перед собой Катерину. Она медленно шла, держа раскрытым серый шелковый зонтик, хорошо знакомый Альберту. Первым движеньем последнего было свернуть в другую улицу, но какая-то сила, гораздо более властная, чем все его рассуждения и намерения, заставила Альберта замедлить шаги и пойти за Катериной, чтоб узнать правду, к которой минуту назад он, казалось, был вполне равнодушен. Ему становилось страшно от мысли, что она вдруг обернется и заметит его. Вот она вышла в дворцовый парк и он последовал за нею, осторожно держась в стороне. Потом она очутилась на паперти дворцовой церкви, двери которой были раскрыты, и вошла туда. После минутного колебания Альберт сделал то же. Остановившись в тени у входа, он увидел, как Катерина медленной походкой прошла через ряды статуй героев и королей и остановилась перед одною из них. Альберт сошел с своей прежней выжидательной позиции и пробрался за гробницу императора Максимилиана, находившуюся как раз на средине церкви. Катерина неподвижно стояла перед статуей Теодориха. Опершись рукою на меч, бронзовый герой окидывал гордым оком окружающее, смотря на него, как бы из глубины веков. В позе его чувствовалась величественная усталость, словно от сознания бесцельности своих подвигов и чувства скорби, покрывавшей всю его гордость. Катерина стояла перед статуей и напряженно глядела в лицо королю — герою. Альберт некоторое время скрывался за гробницей, потом выступил вперед. Катерина не могла не слышать его шагов, но стояла неподвижно на месте, не шевелясь и не оборачиваясь. В церковь входили люди, все приезжие туристы, с красными бедекерами в руках, разговаривали около нее и совсем над ее ухом, но она их не слышала. Потом, будто немного стихло вокруг. Катерина продолжала стоять как недвижная статуя. Прошло еще минут пятнадцать, а она все еще не двигалась с места. Альберт вышел из церкви. У дверей он еще раз обернулся и увидел, как Катерина подошла к статуе Теодориха и коснулась губами бронзовой ноги героя. Альберт поспешил выйти. Он улыбался. Улыбался мысли, которая пришла ему в голову, наполнив все его существо, каким-то радостным, трогательным чувством. Он понял, что может сделать еще что-нибудь для любимой женщины, прежде, чем исчезнуть навсегда. Он сейчас же отправился в художественный магазин и спросил: нельзя ли заказать бронзовую статую Теодориха в натуральную величину. Совершенно случайно оказалось, что статуя была у них на лицо: месяц назад она была заказана каким-то английским лордом, умершим вскоре. Наследники отказались принять эту статую и, таким образом, Альберт мог ее купить. Он справился о цене и узнал, что последняя вполне соответствует остатку его состояния. Альберт дал свой венский адрес и указал точно управляющему магазина, где именно эта статуя должна быть поставлена в саду их нового дома. Потом он оставил магазин, поспешно вышел за город и через Вильтенское предместье направился к Игльсу. Тут в роще, ровно в полдень, он застрелился.
Спустя некоторое время, после этого, недели через две или три, Катерина вернулась в Вену, а Альберта, между тем, похоронили в Граце, в семейном склепе.
В первый вечер по приезде домой Катерииа долго стояла в саду перед статуей, красиво поставленной в тени старых и развесистых деревьев. Потом она вошла в дом и тут в своей комнате написала длинное письмо в Верону до востребования, на имя синьора Андреа Джеральдини. Так звали господина, последовавшего за нею, когда она вышла из церкви, отойдя от статуи Теодориха Великого. Было ли это его действительное имя, Катерина так и не узнала, потому что ответа на письмо свое не получила.
Источник текста: Артур Шницлер. Мрачные души. Новеллы. Перевод с немецкого Солнцевой. — Санкт-Петербург: Книгоиздательство В. К. Шнеур, 1908. С. 157.
Распознавание, подготовка текста: В. Г. Есаулов, сентябрь 2013 г.