ЧУДОДЕЙ
Москва, Советский писатель, 1990
— Помилуйте! — восклицала М. А. Потапенко (супруга знаменитого романиста). — На что похоже? Мужик — косая сажень в плечах, бородища — как у разбойничьего есаула, румянца в щеках достаточно на целый хоровод деревенских девок, и голос зычный — хоть с левого берега Сены на правый кричать. А говорит все о мистицизме да об оккультизме — и таким гаснущим шепотом, словно расслабленный и сейчас пред вами умрет и сам превратится в привидение. Даже не разберешь в нем, что он — ломается, роль на себя напустил, или бредит взаправду? Чудодей какой-то!
В парижском обществе (кого только Макс в нем не знал и к кому только не был вхож!) Волошин был известен под кличкою ‘Monsieur c’est fres interessant!’ *(Господин ‘это очень интересно!’ (франц.)). От его манеры откликаться этой фразою, произносимою неизменно в тоне радостного удивления, решительно на всякое новое известие. Это восклицание действительно хорошо — цельно — определяло тогдашнее существо: воплощенную жажду жизни, полную кипения и любопытства бытопознания.
Помню курьезный вечер. Бывала у нас, так же, как Макс, ежедневно Ольга Комиссаржевская, сестра знаменитой Веры Федоровны, несколько на нее похожая, воительница ‘на усовершенствовании’ и тоже, как Макс, мистичка, к оккультизму склонная. Но — полная противоположность Максу и по наружности, ибо бледностью, худобою и траурным одеянием действительно немного походила на привидение, и, в особенности, по настроению: воплощенное уныние, недовольство, жизнью, испуг пред сложною загадкою бытия.
И вот однажды они, по обыкновению, у нас, но я занят, жена занята, — остались они вдвоем. Говорить им, по полярному разобщению натур, решительно не о чем. Ольга — Гераклит, в черном хитоне с воскрылиями, — мрачно затискала свое слабое тельце в угол дивана. Волошин — дюжий Демокрит, велосипедист в бархатной куртке и шароварах шириною с Черное море — бродит по гостиной, светло улыбаясь каким-то своим неведомым, но радужным мечтам. Молчание длится минут пятнадцать. И вдруг слышу — печальный, не без оттенка презрительного негодования, хрустальный звон:
— Вы… всегда так довольны собой?
И — патетический ответ сочного баритона:
— Всегда!
— Как это странно!
Я покатился со смеху: уж очень комичен был контраст. Комиссаржевская ужасно обиделась. Волошин нисколько. Его было очень трудно обидеть, по крайней мере, обидой реальной.
Но однажды он дрался на дуэли с Гумилевым — за насмешки Гумилева над его фантастической влюбленностью в фантастическую графиню Черубину де Габриак. Такой графини никогда не бывало на свете, но под этим звонким псевдонимом, ловким кокетством по телефону, перемутила и перевлюбила в себя сотрудников ‘Аполлона’ лукавая литературная авантюристка, к слову сказать, оказавшаяся, когда ее обличили, на редкость безобразною лицом. И вот из-за этакой-то ‘незнакомки-невидимки’ стрелялись два поэта! Правда, уж и дуэль была! Над калошей, забытой на месте поединка которым-то из дуэлянтов, фельетонисты и юмористические листки потешались не один год.
Заочный роман с небывалой графиней — наилучший показатель основной черты в характере М. Волошина, я назову ее ‘воображательством’. Он был честен, правдив, совершенно неспособен обманывать умышленно, лгать сознательно. Но в нем жила непреодолимая потребность ‘воображать’ — и, совсем вразрез с его жизнерадостностью, воображать по преимуществу что-нибудь жуткое, сверхъестественное, мистическое. Воображал же он с такой силой и яркостью, что умел убеждать в реальности своих фантазий и иллюзий не только других, но и самого себя, что гораздо труднее. Как-то раз я попросил его показать мне ‘ночной Париж’. Он очень серьезно отвечал, что его любимая ночная прогулка — на Иль де Жюиф *(Островок на Сене перед собором Парижской Богоматери).
— На Иль де Жюиф? Да что же вы там делаете? На нем и днем-то ничего интересного нет.
— Я слушаю тамплиеров 1.
— Каких тамплиеров?
— Разве вы не знаете, что 11 марта 1314 года на Иль де Жюиф были сожжены гроссмейстер Жак де Малэ со всем капитулом ордена тамплиеров?
— Знаю, но что же из этого следует?
— В безмолвии ночей там слышны их голоса.
— Да ну?
— Помилуйте, это всем известно.
— И вы слышите?
— Слышу.
— С чем вас и поздравляю.
Обыкновенно ‘воображательство’ Макса было невинно и даже занимательно: в обществе он был очень приятным человеком и рассказывал увлекательно. Но иногда его твердая вера в свои фантазии вводила людей, имевших с ним дело, в положения весьма щекотливые.
Умирала тогда в Париже Русская Высшая Школа Социальных наук, основанная M. M. Ковалевским. По отъезде его в Россию заведовал школою некоторое время я. Дела школы шли ужасно плохо, средств не было, профессора переругались, лекторов не хватало, слушатели злились. В этакое-то безвременье М. Волошин однажды предлагает мне прочитать лекцию на тему ‘Предвидения и предсказания Французской революции’ 2. Я обрадовался: тема как раз по нашей аудитории, которая по своему революционному настроению никакой истории и слушать не хотела, если в ней не было ‘предвидений и предсказаний’ из революций прошлых для будущей революции в России… Я знал, что Волошин обстоятельно изучал эпоху, а что изложение будет блестящим, в том, при его таланте и прекрасном русском языке, какое же могло быть сомнение?
Ох, оно и вышло блестяще! Но — как Макс за этот блеск не был освистан или обработан как-нибудь еще хуже, я и сейчас недоумеваю.
Взобрался чудодей на кафедру и — перед двумя сотнями меньшевиков, большевиков и эсеров, сплошь овеянных духом ‘исторического материализма’, — давай дерзновенно рассказывать… спиритические анекдоты, вроде видения Казота, — ‘бабьи басни’, одна фантастичнее другой… В зале смех, перешептывание, язвительные возгласы. Я сижу, как на иголках, ежеминутно ожидая скандала. Однако Бог миловал, под конец Волошин ввернул свои красивые стихи ‘Народу русскому’ 3, и ничего, сошло: за эффектный стихотворный финал ему даже похлопали. Но мне студенческий комитет устроил сцену, язвительно осведомляясь — какое отношение имеют подобные лекции к социальным наукам и намерен ли я допускать их впредь.
Пришлось извиниться за ‘недоразумение’, а с Максом иметь объяснение, которое я намеревался выдержать в тоне лютом, но он обезоружил меня кроткою невозмутимостью: решительно не понимаю, мол, в чем прегрешил.
— Да в том, что вместо исторической лекции вы битый час морочили публику заведомым вздором.
— Извините, я никого не морочил и никакого вздора не говорил.
— Ну уж это, Макс, вы рассказывайте кому-нибудь другому, а я оккультную литературу знаю и могу, хоть сейчас, указать вам, откуда какой свой анекдот вы заимствовали.
— Я и не отрицаю, что мои факты (а не анекдоты, как вы называете) давно известны, но я проверил их по новым непреложным источникам и воспользовался случаем публично их подтвердить.
— Желал бы я видеть эти ваши новые непреложные источники.
— К сожалению, это невозможно.
— Так я и знал. Однако почему?
— Потому что мои источники не печатные, не письменные, но изустные.
— Что-о-о?!
— Ну да, я их черпаю непосредственно из показаний двух очевидиц Французской революции, игравших в ней большую роль.
— Бог знает, что вы говорите, Макс!
— Уверяю вас, Александр Валентинович.
— Сколько же лет этим вашим раритетам и где вы их достали?
— Здесь, в Париже, а по возрасту — королева Мария Антуанетта родилась в 1755 году, значит, ей сейчас 151 год, принцесса Ламбаль в 1749-м, ей — 157…
— Ах, вот какие у вас источники?! Понимаю. Изволите увлекаться медиумическими сеансами с вызыванием знаменитых покойниц? Макс, Макс! И не конфузно вам выдавать такую ерундовую спиритическую болтовню за исторические свидетельства?
Он — с совершенным спокойствием:
— Вы ошибаетесь: мне нет надобности в медиумических сеансах. Я просто время от времени прошу аудиенции у Ее Величества Королевы или делаю визит Ее Высочеству принцессе, и тогда они сообщают мне много интересного.
Смотрю ему в глаза: не пора ли тебя связать, друг любезный? Нет, ничего, ясные. И не замечается в них юмористического огонька мистификации: глядят честно, по сторонам не бегают и не столбенеют, — та или другая примета, обязательная для вралей. А Макс продолжает:
— Ведь они обе уже перевоплощены. Мария Антуанетта теперь живет в теле графини X, а принцесса Ламбаль в теле графини З. (Назвал две громкие аристократические фамилии с точным указанием местожительства.) А если вас вообще интересуют перевоплощенные, то советую познакомиться с графиней Н. Она была когда-то шотландскою королевою Марией Стюарт и до сих пор чувствует в затылке некоторую неловкость от топора, который отрубил ей голову. В ее особняке на бульваре Распайль бывают премилые интимные вечера. Мария Антуанетта и принцесса Ламбаль очень с нею дружны и часто ее посещают, чтобы играть в безик *(Карточная игра). Это очень интересно.
Что это было? Легкое безумие? Игра актера, вошедшего в роль до принятия ее за действительность? Все, что угодно, только не шарлатанство. Для него Волошин был слишком порядочен, да и выгод никаких ему эти мнимые ‘шарлатанства’ не приносили, а напротив, вредили, компрометируя его в глазах многих не охотников до чудодейства и чудодеев.
Кем только не перебывал чудодей в своих поисках проникновения в сверхчувственный мир? Масон Великого Востока, спирит, теософ, антропософ, возился с магами белыми и черными, присутствовал при сатанических мессах, просвещался у иезуита Пирлинга *(Пирлинг Павел (1832—1922) — историк). Оккультные сцены и лица, особенно парижские, в моих ‘Сестрах’ (повесть ‘Сестра Елена’), а отчасти во ‘Вчерашних предках’ 4 на добрую треть зарисованы с рассказов и показов М. Волошина. Отношение его ко всем этим кругам, в которые он, ненасытно любопытный, нырял со своим ‘Это очень интересно’, было зыбкое: иной раз не разобрать, то ли он преклоняется, то ли издевается. И в связи с этой зыбкостью огромное знакомство чудодея кишело живыми ‘монстрами’. Отнюдь не менее, а иной раз даже более удивительными, чем его загробные дружбы и интимности.
Так, однажды Макс познакомил меня с интересным господином, у которого была ‘память наоборот’: он ‘помнил’ не прошлое, но будущее и, не умея рассказывать о вчерашнем дне, обстоятельно повествовал в 1905 году, что он ‘видел’ в 1950-м. Другой приятель Макса, ‘историк’ 5, написал двухтомную диссертацию о доисторическом исчезнувшем народе неизвестного имени, племени и времени на основании единственного ‘памятника’ — какого-то костяного набалдашника с резною подписью на языке (предположительно) другого народа, позднейшего, но тоже вымершего доисторически. Был еще историк — Атлантиды, по подлинным летописям ее жрецов, сообщавшихся с автором в сонных видениях 6. Был композитор-‘монофонист’, отрицавший в музыке гармонию, контрапункт, мелодическое последование, словом, всякое симфоническое начало — во имя, славу и торжество изобретенного им ‘разнообразно напрягаемого однозвучия’. Прослушав минут двадцать тюканье этого чудака одним пальцем то по одному, то по другому клавишу пианино, то форте, то пиано, я позволил себе заметить маэстро, что его монофония сильно напоминает настройку рояля. Он окинул меня гордым взглядом и возразил с презрением:
— Может быть. Но настройщик монофоничен бессознательно, а я сознательно. Он ремесленник, а я артист, творец. Он слышит телесным ухом, а я ухом глубин. Поняли?
— Как же не понять, когда хорошо растолкуют!
А Макс сиял, потирая рука об руку, и восклицал возбужденно:
— Это очень интересно!
Все, решительно все было тогда ему ‘очень интересно’, за исключением политики. Отвращение к ней, однако, не помешало ему напечатать в тогдашнем моем ‘Красном знамени’ несколько очень эффектных стихотворений 7. Но опять-таки, что называется, ‘не разбери Господи’: одним они показались сверхреволюционными, другим, напротив, контрреволюционными. Вроде пресловутых нынешних ‘Двенадцати’ Блока 8: в зависимости от того, под каким углом зрения и в каком настроении какой читатель к ним подходит.
* * *
Текст — по газетной публикации воспоминаний.
1 О тамплиерах в Париже рассказывала Волошину А. Р. Минцлова. 18 июля 1905 года он записал в дневник ее слова: ‘Они теперь еще существуют… <,…>, Во многих церквах есть их знаки’ (ИРЛИ). 24 июля того же года Волошин писал Маргарите Сабашниковой о прогулке с Минцловой по Парижу: ‘На месте казни тамплиеров ее руки помертвели и похолодели’ (ИРЛИ).
2 Лекция Волошина ‘Предвестия и пророчества’ впоследствии была опубликована в журнале ‘Перевал’ (1906. N 2) под названием ‘Пророки и мстители (Предвестия Великой Революции)’.
3 Имеется в виду стихотворение Волошина ‘Ангел мщенья’ (‘Народу русскому: я скорбный Ангел мщенья!..’) (1906).
4 В романе А. Амфитеатрова ‘Вчерашние предки’ (1929) выведен граф Зигмунт Стембровский, глава кружка ‘автофантастов’, наделенный некоторыми чертами Волошина.
5 ‘Историк’ — по-видимому, А. Ле Плонжеон, в 1895 году опубликовавший в Лондоне перевод отрывка рукописи индейцев майя, где якобы повествуется о гибели от землетрясения ‘земли My’ в 9564 году до н. э. (см. в кн.: Жиров Н. Ф. Атлантида. М., 1964. С. 108). Плонжеон упомянут в статьях Волошина ‘Картинные выставки’ (газета ‘Новая Русь’. Спб., 1909. 5 февраля. N 35) и ‘Архаизм в русской живописи’ (Аполлон. 1909. N 1).
6 По-видимому, У. Скотт-Эллиот, автор ‘Истории Атлантиды’, вышедшей в 1896 году в Лондоне, а в 1901-м — в Париже.
7 В журнале ‘Красное знамя’, выходившем в Париже под редакцией Амфитеатрова, были напечатаны стихотворения Волошина ‘Голова принцессы Ламбаль’ и ‘Ангел мщенья’ (1906. N 1).
8 В упоминании о ‘пресловутых… ‘Двенадцати’ Блока’ ощущается отзвук тенденциозного, раздраженного восприятия этой поэмы писателем-эмигрантом (после 1920 г. А. Амфитеатров эмигрировал из Советской России за границу).