Владимир Тихонов
Владимир Тихонов
Чудное мгновенье
Чудное мгновенье
* * *
—————————————————-
Чудное мгновенье, Тихонов Владимир Алексеевич, Год: 1912
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Гости съезжались. Все парадные комнаты дома были освещены. Тихий, мягкий свет карселевских ламп смешивался с трепещущим нервным светом парафиновых свечей. Старик дворецкий в последний раз уже прошелся по зале с раскаленной конфоркой, которую он поливал какою-то благоухающею жидкостью.
В гостиную, где сидели дамы, время от времени вступал новый посетитель. Его приветствовали сдержанными возгласами и вводили в общий разговор. Мужчины не засиживались там долго, они проходили в большой кабинет хозяина, где можно было курить и где пышные кринолины дам 1) не стесняли их движений.
Молодежь проскальзывала в темно-зеленую угловую комнату, откуда доносился веселый, заразительный смех.
Вечер у графини С. обещал быть, по обыкновению, многолюдным и оживленным. Все знали, что готовился очень интересный сюрприз в лице заехавшего в город известного московского певца Ф. Комиссаржевского. Он дал слово быть на вечере и, конечно, его уговорят спеть что-нибудь.
Молодежь, дамы, да многие и из мужчин в кабинете с нетерпением ждали его прибытия. То и дело кто-нибудь выскакивал в прихожую, чтобы справиться, не приехал ли желанный гость. Но певец что-то запоздал, и у многих уже являлось сомнение в обещанном сюрпризе.
— Господа! Попросим его спеть партию Руслана! — предложил кто-то из молодежи.
— Вот это мило! Как же тенор будет петь баритонную партию?
— Ну, в таком случае пусть он нам споет балладу Финна.
— О, нет! Лучше всего романс! Он их так чудно поет.
— Приехал! Приехал, — крикнул кто-то, и молодежь шумной толпой через зал бросилась к прихожей.
Все ожидали увидать там прославленного певца, известного не только своим голосом, но и красотой и изящными манерами. Каково же было общее разочарование, когда в прихожей, вместо этого феникса, они натолкнулись на полную, среднего роста старушку, закутанную в громадный салоп и необъятный капор. Два рослых гайдука почтительно освобождали ее от этих верхних одежд, причем один, стоя на коленях, стаскивал с ее старческих ног теплые бархатные сапоги, а другой бережно раскутывал обмотанные вокруг ее шеи меховые хвосты.
— Ну, вот это мило… вот это мило! — шамкала она, кивая головой. — Я люблю, когда меня так встречают. Это доказывает, что вы любите меня. Ведь, любите, а?
— Любим, Анна Петровна, любим! — раздалось несколько смущенных и разочарованных голосов.
— Ну, и спасибо… Ну, и спасибо… А где мои очки? Сейчас, сейчас вот только очки надену.
И, вооружив свой нос очками, старушка перецеловалась с двумя-тремя барышнями и, покивав головой остальным, тяжело переваливаясь, поплыла в гостиную. А молодежь опять отхлынула в зеленую угловую.
— Ну, господа, теперь ходите осторожно и смотрите себе под ноги, — заметил юный графчик С., племянник хозяина дома. — Анна Петровна косточки от персиков всегда на пол выплевывает. Того и гляди, поскользнешься и сломаешь себе голову.
— Фи, какие вы вещи говорите, Поль! — остановила его молоденькая барышня.
— Нет, в самом деле, — настаивал графчик. — Она ужасная неряха. Вот, посмотрите, за ужином сколько она вокруг себя накрошит.
— Да, покушать любит старушка! — вставил кто-то другой.
— Грешно смеяться над старостью, господа! — остановила их молоденькая Бетси, дочь хозяйки дома.
— А правда, господа, говорят, что Анна Петровна была очень хороша?
— Воображаю! — расхохотался молодой граф.
— Совершенно напрасно ты смеешься, — серьезно заметила ему кузина Бетси. — Несомненно, что Анна Петровна была хороша.
— Почему? Почему?
Молодая девушка замялась.
— Потому что, вероятно, у нее была целая толпа поклонников и вздыхателей, — договорил за нее высокий, статный молодой человек с бледным лицом и с черными, небрежно падавшими на лоб кудрями.
Молодежь расхохоталась.
— Как не стыдно! И вы тоже! — укоризненно обратилась к нему графиня Бетси и, передернув плечиками, вышла из комнаты.
— Простите, графиня, но разве это неправда? — не то извинялся, не то настаивал последовавший за ней молодой брюнет.
— Не знаю… Но, во всяком случае, говорить об этом не надо.
Они проходили через залу, где большой, раскрытый рояль как будто ждал уже начала концерта.
— Простите меня! Я забыл, что при вас нужно быть очень осторожным в выражениях, — продолжал брюнет.
— Не при мне, — горячо заговорила она. — А вообще, везде и всегда нужно быть осторожным в осуждениях.
— Да разве я осуждаю?
— Конечно. И мне это не нравится в вас. Я бы хотела, чтобы вы немножко побольше любили людей, чтобы вы относились к ним снисходительнее… Ах, Боже мой! Чтобы просто вы их получше понимали, потому что, вы знаете, ‘понять — простить’.
Молодой человек, сконфуженно опустив голову, стоял перед ней.
— У вас прекрасная душа, графиня, и чем больше узнаю я вас, тем больше… проникаюсь я чувством благоговения, — тихо промолвил он.
Бетси вспыхнула и быстро пошла дальше.
В гостиной, куда они вошли, между других дам сидела и Анна Петровна. Бетси остановилась за креслом матери, молодой человек прислонился к косяку двери.
— Ах, Боже мой! Какие левашники сделал сегодня повар! — громко рассказывала Анна Петровна сидевшей рядом с ней даме. — Вы знаете, я ведь люблю все мучное: пирожки, левашники, пышки… Но таких левашников, как сегодня, я, кажется, и не едала.
— А у нас сегодня, Анна Петровна, будет пение, — обратилась к ней хозяйка дома. — Из Москвы приехал Комиссаржевский. Он обещал петь.
— Ну, и чудесно, пускай попоет, — совсем равнодушно откликнулась Анна Петровна и, обратившись опять к своей собеседнице, продолжала: — Я и рыбу люблю… например, тельное из судака, но тесто предпочитаю всему. Вы едали Бутурлиновские ватрушечки? Нет? Ах, попробуйте, пожалуйста! Это не с творогом делают, а с семгой, с соленой семгой… Сначала фарш надо приготовить…
‘Неужели эта старая, неопрятная женщина, мысли которой поглощены все пирожками да ватрушками, была когда-нибудь молода, хороша, увлекательна? — думал брюнет, внимательным и брезгливым взглядом рассматривая Анну Петровну… — Неужели кто-нибудь восторженно целовал эти красные, лоснящиеся, покрытые старой кожей руки? Что бы сказали ее бывшие поклонники, взглянув на нее теперь, с головой ушедшую в таинство приготовления Бутурлиновских ватрушек?.. И неужели мы все состаримся, сморщимся или расплывемся, потеряем память, сделаемся неряшливыми? Неужели и она будет старухой? — И он устремил почти испуганный взгляд на Бетси, задумчиво стоявшую возле кресла матери. — Неужели это прекрасное личико покроется морщинами? Неужели эти серьезные, по добрые губки ввалятся во внутрь, когда выпадут их естественные подпорки, зубы?’ — Дрожь пробежала по всему его телу, и он, потерев свой белый, красивый лоб рукою, вышел из гостиной.
— А что же, в карты-то мы будем играть? — расслышал он за собой громкий и несколько шамкающий голос Анны Петровны.
‘И неужели я и тогда буду любить ее так же сильно, как люблю и теперь?’ — продолжал он думать, минуя залу и сворачивая в небольшой зимний садик. ‘Буду, буду, буду!’ — твердил какой-то голос внутри его.
В зимнем саду никого не было, и он был слабо освещен одним большим светло-синим фонарем, изображавшим, вероятно, луну. Запах теплой, мокрой земли охватил молодого человека, и он лениво опустился на деревянный диванчик. Здесь было тихо, расслабляющая атмосфера как бы сковывала все движения, и он, облокотившись на спинку и положив голову на руку, весь ушел в свои смутные думы.
А между тем, уже в двух комнатах расставили карточные столы, и люди почтенные и пожилые, чтобы не терять золотого времени, принялись за свое обычное дело. За одним из столиков играла и Анна Петровна. Она брюзжала, ворчала на партнеров, путала карты и неопрятно ела виноград, выплевывая кожу и косточки на стоявшее, возле нее блюдечко.
Приехал певец. И сразу общее внимание приковалось к нему. Он, действительно, был очень красив собой, прекрасно держался и производил на всех самое приятное впечатление. Молодежь посматривала на него с чувством нескрываемого восторга. Дамы сделались вдруг остроумнее, и даже почтенные люди за карточными столами обменивались о нем короткими фразами. Только Анна Петровна видимо оставалась ко всему этому совершенно равнодушна. А когда ее партнер, заговорившись о певце, сделал какой-то ренонс, она даже не на шутку разворчалась:
— Ну, батюшка мой, — брюзжала она, — или делом заниматься, или об операх говорить.
Отдохнув немного, певец не заставил себя долго упрашивать, и сам направился к роялю.
— Кто будет аккомпанировать? — спросил он.
Произошло маленькое замешательство.
— Сергей Александрович! Где же Сергей Александрович? — послышались голоса, и все бросились отыскивать Сергея Александровича.
Его, т. е. бледного брюнета с кудрявыми черными волосами, нашли в зимнем саду. Когда его позвали аккомпанировать, он, погруженный весь в свои мысли, не понял даже, чего от него хотят. Но потом, вспомнив об ожидаемом певце, встал с дивана и вышел из полутемного зимнего сада в ярко освещенную залу. Свет резнул его по глазам, и он не сразу разглядел стоящего перед ним красавца-тенора, которому его представляли.
Затем, они оба подошли к роялю и стали перебирать ноты. Гости со всех комнат стекались в залу. Молодые люди шумно расставляли дамам стулья, дамы, шурша платьями, рассаживались.
Вот раздались первые аккорды, певец выпрямился, улыбнулся пытливо смотревшей на него публике и — запел.
Его красивый и могучий голос легко и уверенно понесся по зале. Он пел арию из какой-то итальянской оперы, пел легко, шутя, с каждой новой нотой открывая все новые и новые прелести своего голоса. Когда он кончил, раздались шумные рукоплескания и крики ‘браво’
— Еще, еще! бис! — кричала молодежь.
— Фора, фора! — рокотали старики, вышедшие из-за карточных столов и примащивавшиеся на принесенные для них стулья.
Анна Петровна была тут же и, одобрительно кивая головой, делала замечания так громко, что заставляла всех невольно оборачиваться.
Певец продолжал петь, и с каждым номером успех его все рос и рос, и с каждым номером замечания Анны Петровны, которая уже перебралась к самому роялю, становились громче и бесцеремоннее.
— Кто эта старушка, вот в очках? — снисходительным, но несколько брезгливым тоном, вполголоса спросил певец графиню Бетси.
Та вспыхнула и нахмурилась. Небрежный тон певца покоробил ее, тем не менее, она ответила, но так тихо, что никто не слыхал:
И вдруг все лицо певца сразу изменилось…
— Не может быть? Это она? Она? — прошептал он.
Молодая графиня утвердительно кивнула ему головой.
Глаза певца теперь были устремлены на Анну Петровну. Странное выражение горело в них. Он словно искал что-то в ее старческом лице, словно надеялся найти в нем следы чего-то былого… И вдруг, круто повернувшись к Сергею Александровичу, спросил его взволнованным голосом:
— Не помните ли вы наизусть романса Глинки на слова Пушкина. ‘Я помню чудное мгновенье’? У меня, к сожалению, нет с собой нот.
— Конечно, помню. Кто же не знает этого дивного романса?
— Так начинайте! — сказал певец и, повернувшись, стал прямо перед Анной Петровной.
Я помню чудное мгновенье
Как мимолетное виденье,
Передо мной явилась ты
Как гений чистой красоты…
вдохновенно запел он, восторженными глазами глядя на эту женщину, сидевшую в двух-трех шагах от него, и чудное виденье вдохновляло его. Ему казалось теперь, что перед ним сидит прекрасная, молодая женщина, а возле нее два русских гения, два великих творца поэзии и музыки, Пушкин и Глинка, вдохновленные ее красотой, созидают тот перл творчества, который теперь как-то сам льется из его груди.
Вся зала замерла в немом очаровании. Все глаза были устремлены на Анну Петровну, а сама она, сидя на своем стуле, тихо покачивалась из стороны в сторону, и из-под ее рук, закрывавших лицо, катились и, как жемчужины, капали слезы.
И сердце бьется в упоенье.
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь…
спел певец, и когда последнее слово прозвучало по зале, громкие рыдания Анны Петровны раздались вслед за ним.
Все бросились к ней, но она сама встала со стула и, обвив руками шею склонившегося перед ней певца, уронила на его грудь свою голову и продолжала рыдать и рыдать…
Сергей Александрович, быстро поднялся из-за рояля.
— Что это? Что это? — спросил он графиню Бетси. — Кто она?
— Анна Петровна Керн, — выговорила взволнованная девушка.
Плакавшая возле него старушка была, действительно, Анна Петровна Керн, урожденная Полторацкая, но теперь носившая уже фамилию своего второго мужа Маркова-Виноградского. Да, это была та самая Анна Петровна, в которую были страстно влюблены сначала бессмертный русский поэт Пушкин, написавший ей это стихотворение, а затем русский гениальный композитор Глинка, создавший музыку для этих стихов. Два гения были вдохновлены этой женщиной, и отблеск их неувядаемой славы теперь ореолом окружал ее, эту шамкающую, опустившуюся старушку.
Впервые: журнал ‘Пробуждение’ No 1, 1912 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.