ЧТО-ТО БУДЕТ?1
ЧТО-ТО БУДЕТ?1
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Что-то будет?, Огарев Николай Платонович, Год: 1863
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения
Том второй.
Государственное издательство политической литературы, 1956
Вот мы и накануне войны с целой Европой 2.
Кто же виноват в том?
Царь. Кому предстоит нести наказание за грехи царя?
Народу русскому.
Что за безумие!
Как есть — безумие, а между тем оно-то не сегодня-завтра и случится.
Польша встала против царя, а не против России. Почему она встала? Потому что хочет управляться сама собою, а не царскими чиновниками.
Да ведь и сама Россия хотела бы управляться сама собою, а не царскими чиновниками, только что еще ее слово впереди. Слушной час, хоть и не далек, но не пришел. А для Польши пришел, что ж с этим делать!
А чиновники говорят: ‘Польша не может управляться сама собою, она сама собой будет дурно управляться, она и прежде дурно управлялась, от этого и подпала под иго иноплеменное’.
Во-первых, не будет же она сама собой хуже управляться, чем вы, чиновники петербургские, ею управляете. Как она сама собой управится, про то еще никто не знает. А как вы, господа, управляете, про то целый мир знает, управляете так, что хуже чего не надо.
А во-вторых, вам-то что за дело, что Польша сама собой будет худо управляться? Это ее дело, а не ваше и не наше. Хуже вашего не будет.
Барин послал в село приказчика на место старосты, крестьянами выбранного, потому что выборный староста будто дурно управляет. Крестьяне и сами думали устроиться иначе, видя, что староста не совсем для них подходящ, но крестьяне наверное знают, что как выборный староста ни был худ, а барской приказчик будет в тысячу раз хуже, просто лиходей. Чего же крестьянам хочется? Да хочется, чтоб не было ни приказчика, ни барина. И это их хотение совершенно справедливо, и с совестью и с разумом согласно, потому что барин — это зло и безумие.
Чего же хочет Польша? Да только того же и хочет, чтоб не было у ней ни приказчика, ни барина. Стало, народу русскому мешать ей в этом деле и бессовестно и неразумно.
Польша подпала под иго иноплеменное, положим, была сама виновата, и тем, что папы меж собой все спорили и крестьянство прижимали, да и доспорились и довластвовались до того, что народу стало все равно, под чьим игом ни жить, под своим или под чужим. Да кто ж говорит, что Польша хочет по-старому панство заводить? Напротив, видится, что она в своем грехе кается, и не то, чтоб опять панство восстановлять, а даже батракам-бобылям и тем хочет землю поделить, а не хочет только чужого владычества ни прусского, ни австрийского, ни петербургского.
Польша подпала под иго иноплеменное… Ну положим — на то была воля господня. А теперь воля господня, чтоб она из-под него вышла. Опять нам этому делу мешать нечего.
Но говорят — Польша наша, мы кровь проливали за то, чтоб она была наша.
Чья наша? кто это мы?
Народ ставил рекрут. Рекрут палками били, били, пока выучили ходить в строю да проворно стрелять. Рекруты стали солдатами. Солдат цари посылали против Польши и покорили себе Польшу.
Народ, когда ставил рекрут, и не думал завоевывать Польшу. Стало, это мы сводится на царя с его генералами. Дворяне шли на службу точно охотой, стало долею и они могут сказать: мы кровь проливали. А народ рекрут ставил не охотой, а неволей, стало, народ может сказать: не то что мы, а нашу кровь цари, генералы и дворяне проливали в Польше, для того чтоб Польша была царская. Да народ может и добавить, что жалко, что на такие пустяки его кровь проливали.
Да и проливали-то не один раз, а вот уже скоро целый век, людьми и деньгами из народа последний сок выжимают для того, чтоб царь мог сказать: ‘Польша наша’, кроме этого слова, от владычества над Польшею убытков было много, а прибылей никаких.
А что, братцы, уж не завоевать ли нам и Англию, чтоб царь мог сказать: ‘Англия наша’? Теперь мы с Англией торгуем, от этого и она прибыль имеет и мы прибыль имеем, а тогда мы все свои богатства и тьму тьмущую людей потратим на то, чтоб разорить ее и содержать ее в разорении, да и сами-то на это разоримся, точь в точь как разоряемся на разорение Польши.
‘Но,— чиновники скажут,— помилуйте, Англия не наша, а Польша наша’, но с чего же Польша больше наша, чем Англия? До этого умом не дойдешь, и выходит, что тут не ум, а ничего больше, как ненасытная царская алчба. По уму-разуму только до того и дойдешь, что можно с вольной Польшей жить рядом и торговать мирно, чем кому выгодно — и все тут.
‘Но,— говорят,— Польша у нас хочет отнять и Литву и Украину, неужто же нам так все и отдать?’…
Отнять насильно у русских Литву и Украину так же нельзя, как нельзя будет русским насильно удержать их, если Литва и Украина захотят отстать. Тут дело не в том, чего Польша хочет или чего Россия хочет, а чего сама Литва, да сама Украина хочет.
Если б петербургский царь был не дворянский, а земский, крестьянский, народный царь3, он бы сказал: ‘Польшу держать в рабстве нечестно и невыгодно. Пусть она идет на волю и выбирает себе свое управление, нам спорить нечего, тем больше, что она своих крестьян — батраков и не батраков — наделяет землею и сословную рознь сама уничтожает. В России же рознь сословную я уничтожаю, земля будет народная и, как оной владеть, будет обсужено и решено на Земском соборе. Теперь пусть в Литве люди соберутся и без розни сословной, поголовно решат, куда они хотят примкнуть — к польскому Сейму или к русскому Земскому собору. То же пусть решат поголовным сбором голосов и на Украине. А затем, что потянет к Земскому собору — составит один союз, что потянет к Сейму — составит другой союз, и жить обоим союзам в мире и дружбе’.
Это бы разом понял и польский народ и русский народ, и войны бы не было, а была бы справедливость. Но царь этого не сказал, да и не скажет, потому что он петербургский, немецкий, дворянский, чиновничий, а не русский, не земский царь.
Большое государство (и слово-то это ‘государство’ дворянские сочинители с немецкого выдумали) большое государство с виду сильно, а внутри гнило. С виду у него войско несметное, так вот, кажется, всякого соседа съесть хочет, т. е. с виду у него нахальство да забиячество, а внутри — народ обирают, народ грабят, за недоимку порют, за слово в тюрьму сажают, внутри — народом заправляют особые люди, чиновники-дворяне, слуги царские так, что все идет им в карман да с грехом пополам в царскую казну, а народу дохнуть свободно нельзя и приходится голодать, тогда как все есть под рукою, чтоб быть сытому. Другое дело, когда вместо государства учредится земский союз — союз всех племен и областей, хотящих быть вместе. Тогда народ по своему расчету и разуму сомкнётся в области, каждая область станет управляться не царским губернатором, а своим, от народа выбранным советом или областною думою, а все области вместе выберут союзную думу или общий Земский собор из людей, которым народ верит, чтоб они, собравшись, обсуживали, что, когда для общей пользы надо делать, да выберет народ земского царя, который бы распоряжался, т. е. исполнял бы то, что Земский собор обсудил и решил. Такой союз будет крепким и противу всякого врага сильным, а не нахальным, а внутри будет упрочивать за народом землю, свободу и правду, а не давить его сверху особым сословием, заправляющим и грабящим.
Но такого земского союза чиновничий царь не захочет. Он смотрит, как бы свою власть, посредством чиновников, поддерживать, а хорошо ли, худо ли земству — на то не смотрит.
Вот хоть бы и Александр Николаевич: не то что землю признать за земством, а большей долею землю признает за своей царской казною, да долею за помещиками, а за крестьянами — только то, что они сами выкупят, а пока не выкупили — плати оброки, справляй барщину, точно земля-то не искони вся земская, а царям да боярам подарена не знаю кем. А вот испугался Александр Николаевич, как бы Литва не отошла, так положил, чтоб на Литве крестьяне оброк да выкуп в казну платили, а казна станет отдавать его помещикам. То есть оброки-то все же будут брать с крестьян, да еще повышенные, как в грамотах написано, и все же земля признается не земскою литовскою, а помещичьей. А для русских крестьян и это, говорит, рано, пусть работают на помещиков и прямо им в руки повышенный оброк отдают. На деле-то выходит, что петербургский царь, когда речь идет о воле, говорит: не могу я полякам полной свободы дать, надо прежде русскому народу настоящую волю дать, а русскому народу настоящую волю дать рано, потому… ну потому что прежде надо вот Польшу удовлетворить. Так что на поверку он ни русскому, ни польскому народу настоящей воли не дает оттого что ни с которого конца начать не может, а не может, потому что не хочет, а не хочет, потому что своей властью поступиться ради общей народной пользы у него сердечной правоты не хватает.
А не хватает сердечной правоты, потому что он не народный, выборный, русский, земский царь, а прадед его из немцев дворянами на престол посажен.
От этого он дворянам и мирволит.
От этого дворяне и подают ему адресы и он им отвечает: ‘Я вполне разделяю ваши чувства, как дворянин’ {Ответ государя на адрес петербургского дворянства.}.
Вот оно как — ‘я, мол, царь-дворянин!’.
Вот царь-дворянин, 31 марта, взял да и простил поляков за то, что сам перед ними виноват. Да еще как простил-то: ‘кто, говорит, в восстание был вовлечен, того милую, а кто без вовлечения участвовал, того не милую’. А кто ж это разберет — что вовлечение, что невовлечение. Пошлют жандармского шпиона разбирать, тот и найдет, что все невовлечение, да всех прощенных и накажет. И такой-то штукой царь думал поляков задобрить и Европу удивить.
А выходит, что поляков не задобрил, а Европу удивил только своей облыжностью.
Земский царь такого позора на имя русское не положил бы.
Впрочем, дворяне (по охоте) да купцы (кто охотой, а больше по наказу) ему адресы подавали, пусть они с ним на войну против Европы и идут.
Народ адресов не подавал, да его никогда ни о чем и не спрашивают, даже в крестьянском деле его ни о чем не спрашивали. Стало, его дело сторона.
А только тут подходящий случай развязаться и с дворянами и с петербургским управлением.
Царь-дворянин своею неправдою вызвал на Россию Европу. Пусть он со своими дворянами и отвечает, пусть они на войну и идут.
А народ в стороне, кстати, может и денег не давать на войну (т. е. перестать подати платить, а перестать легко, потому что платить будет нечем), может и рекрут не давать и ополченцев не давать (и это легко, потому что охотой ни один человек не пойдет, а заставить будет некому — солдат всех на войну уведут). Да может еще народ сказать царю: ‘уезжай ты к своим немцам и дворян с собой забирай кого хочешь. А мы, народ русский, оставляем Польшу на воле, как ей хочется, а Литве и Украине предоставляем выбрать: хотят — примкнут к варшавскому Сейму, не хотят — примкнут к нашему Земскому собору с выборным царем. А за тем ни Европе с нами, ни нам с Европой драться не за что и не хочется. Занимайся она своими порядками, а мы своими’.
Дворяне-чиновники смеются и кричат: ‘С ума ты сошел! Народ русский никогда этого не скажет и не сделает’.
Тем хуже для него, отвечаю я, а я ли с ума сошел или они с жадности ослепли, это окажется впереди.
1 Печатается по тексту журнала ‘Общее вече’ No 15, 1 мая 1863 г., стр. 73—75. Статья подписана: Н. Огарев.
2 Угроза вмешательства западноевропейских держав в польско-русскую проблему особенно раздувалась в марте — мае 1863 г. деятелями польской аристократической (белой) партии, находившимися в Париже и связанными с французским правительством. Английское правительство и правительство Наполеона III резко угрожали России. Ноты Англии и Франции были представлены русскому правительству 17 апреля 1863 г. 19 апреля была представлена австрийская пота. Эту дипломатическую кампанию и имеет в виду Огарев.
3 Эта фраза вызвала следующее замечание Герцена: ‘В памфлете,— пишет Герцен, подчеркивая у Огарева слово крестьянский,— это ничего, в проповеди глубоко искреннее чувство тебе не позволило бы это сказать. Отрезать от народа всю часть не-крестьянскую — демагогия’. (См. А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, под ред. М. К. Лемке, т. XVI, стр. 232—233.)