Что такое модернизм, Троицкий Сергей Викторович, Год: 1908

Критика
Время на прочтение: 58 минут(ы)
Скачать в PDF

Что такое модернизм

Предисловие

Модернизм несомненно является крупнейшим религиозным движением в католическом мире. Прежние оппозиционные течения или имели только местный интерес (напр. галликанизм) или, ограничиваясь отвержением одного какого-нибудь догмата римской церкви, имели лишь слабое влияние на мало интересующееся чисто богословскими вопросами современное общество и остались движениями кабинетными, а не жизненными. Как на более крупный пример можно указать здесь на старокатоличество.
Другое дело модернизм. Модернизм — явление не национальное, хотя и окрашенное национальными особенностями, а явление обще-католическое, охватившее весь католический мир, начиная от центра этого мира — Италии и старшей дочери Церкви Франции, кончая полупротестантскими Германией, Англией и Америкой. Не остались чужды ему и славянские страны Австрии и русская Польша.
Но не во внешней только распространенности значение модернизма. Он затрагивает и затрагивает до самых корней всю систему католического миросозерцания, вопросы не только чисто религиозные, но и нравственные, интеллектуальные и социальные и при том со стороны наиболее понятной, наиболее близкой современному обществу. ‘Первый шаг сделав протестантством, пишет папа в своей булле, второй делает модернизм’. Действительно модернизм по своему значению может быть поставлен на ряду с таким грандиозным движением, как протестантство.
Модернизм можно сравнивать с протестантством не только по его значению, но и по характеру. Он основывается в своей метафизике на том же Канте, на котором основывается и новое протестантское богословие и который, по ходячему выражению, был продолжателем дела Лютера, а в учении о происхождении религии из чувства он следует великому протестантскому богослову — Шлейермахеру.
Если модернизм является важнейшим религиозным движением на западе, то направленная против него булла ‘Pascendi Dominici’, по общему признанию является важнейшим событием в католичестве, определившем дальнейшее направление его жизни т, быть может, в значительной мере всю его дальнейшую судьбу. Эта булла всесторонне и бесповоротно выяснила отношение Ватикана к новому движению и не только к нему, а и отчасти ко всей послесхоластической мысли, отношение безусловно отрицательное в первом случае и несочувственное во втором и теперь католичеству придется нести все последствия такого решения.
Православный мир не должен, да и не может отнестись безучастно к новому движению, и не только потому что это движение христианское. Недавно в книжке католического журнала Echos d’ Orient (nevember 1907) нам пришлось прочесть довольно ядовитое замечание по адресу православных богословов, злорадствующих будто бы по поводу безуспешной борьбы папы с модернизмом. ‘Легко православным богословам, пишет католик, осуждать папу за то, что он не может справиться с умственными движениями в католичестве: ведь в православной церкви и нет никаких умственных движений, так что справляться здесь не с чем’ (цитую по памяти). Замечание это свидетельствует о плохом знакомстве автора с новейшей историей религиозной мысли, особенно, русской, в православном мире.
Между тем, что переживается церковными обществами обеих церквей в настоящую минуту существует некоторый параллелизм. В православной русской церкви и отчасти в болгарской и сербской, как и в церкви католической, есть признаки какого-то религиозного пробуждения, стремления к синтезу веры и цивилизации и к связанной с этим реформе церковного строя.
Наши ‘обновленцы’ даже по названию своему напоминают западных модернистов. Мы не склонны, конечно, преувеличивать размеры этого параллелизма. Модернизм борется главным образом против связи католичества со схоластикой, против возведения ее на степень догмата и имеет характер теоретический, между тем православие никогда не возводило измышлений человеческой мудрости на одну ступень с божественной истиной и потому наше движение, нисколько не отрываясь от церковного источника истины, борется лишь за осуществление этой истины в жизни и имеет характер практический.
Тем не менее отголоски обеих борющихся на западе направлений религиозной мысли успели проникнуть и к нам, и нередко отражаются и в наших богословских трудах, а с этой стороны булла глубоко поучительна для православного богослова. В своей отрицательной части, в критике модернизма, булла показывает, к каким безнадежным выводам пришел модернизм, отчаявшись найти истину в католичестве и не имея сил найти другой критерий для нее, кроме личного чувства. В этом — неоспоримая заслуга буллы не только пред католичеством, но и пред всем христианским миром.
Но едва ли не с большею убедительностью доказывает булла теоретическую и моральную односторонность современного направления самого католичества, в своей положительной части, в изложении взглядов Ватикана на затрагиваемые модернистами темы и в перечислении мероприятий своих против них.
Попытка заменить строгие научные приемы старой схоластикой, хотя и последовательна с католической точки зрения, является чудовищным анахронизмом и ставит католичество в полную невозможность отвечать на вопросы не только жизненно практические, но даже чисто богословские. Ведь кроме схоластической философии и основывающегося на ней схолостического богословия существуют и св. Писание и Предание и основывающееся на них позитивное богословие, отвергнуть которое также нельзя. Булла так и делает, признавая на ряду со схоластикой и позитивное богословие. Во что делать, когда то и другое богословие не согласны друг с другом? А так как схоластики во главе с прославляемым буллой ‘ангельским учителем’ Фомой Аквинатом предпочитали Аристотеля Св. Писанию, то такие случаи весьма не редки. Напр., схоластики, следуя Аквивату, насчитывали семь степеней иерархии и епископство не считали ни степенью, ни таинством, а позитивное богословие насчитывает их три и считает епископство степенью и таинством. Нельзя совместить несовместимое и для католического богословия остается невеселый путь недомолвок, неясностей, уверток и т. п. В тесной связи с теоретической несостоятельностью буллы стоит и несостоятельность моральная. Ведь если схоластика дает всю истину и стоит почти наравне с откровением, то модернисты отвергающие схоластику и ищущие новых путей в религиозной философии есть не заслуживающие сочувствия и сострадания ревностные, хотя быть может и неудачные, искатели истины, а злейшие ее противники, опаснейшие еретики, заслуживающие только церковных наказаний. Так и смотрит на них энциклика. Ничего отеческого, пастырского в ней нет. Она видит во всех стремлениях модернистов только вредную, излишнюю пытливость, гордыню и невежество. Нельзя без тяжелого чувства читать последнюю часть энциклики, написанную будто бы лично палой, где подробно описывается сложная система сыска и доносов, которую Рим противопоставляет горячему стремлению молодых умов католического мира к большему религиозному просветлению. От этого сыска не избавлены даже и епископы.
Раскрывая воочию ложность обоих главных направлений западной богословской мысли, булла показывает тот путь, которому должно следовать богословие православное. Официальное католичество, основываясь на Аристотеле и Аквинате, источник веры видит в разуме и создает систему интеллектуального догматизма. Модернисты, основываясь на Канте и Шлейермахере, видят источник веры в воле и чувстве и создают систему догматизма мистически — морального. Дело православного богословия показать, что и там и здесь нет истины или вернее только часть истины, что вера коренится глубже отдельных способностей человеческого духа, в самом сознании и только проявляется во всех их, в их гармоническом взаимоотношении и объединить таким образом два противоположные направления западной богословской мысли в высшем синтезе.
Православное богословие уже давно вступило на этот путь и несомненно пойдет по нему и далее.
Если мы приветствуем модернизм, то вовсе не по злорадству, как думает католический богослов, а по совершенно другим причинам. Прежде всего мы сочувствуем модернистам, поскольку появление их вызвано законною неудовлетворенностью религиозными формами католичества. А так как модернисты, давая всем догматам католичества другой смысл, не отвергают ни одного из них и решительно не желают выходить из католической церкви, то мы надеемся что это движение послужит к устранению многих важнейших недостатков в жизни и учении католичества и через это послужит делу сближения верующих обеих церквей, поможет смягчению и конечному исчезновению исторического раскола между ними, а не поведет к дальнейшему разделению и следовательно ослаблению христианства, подобно протестантству. Другими словами, признавая односторонними и неистинными, как католическую схоластику и интеллектуализм, так и модернистический мистицизм, мы надеемся, что борьба между этими двумя религиозными миросозерцаниями, заключенными в пределах одного церковного общества, рано или поздно заставит их искать примирения в высшей точке зрения, что сблизит католичество с православием.
Обширная энциклика разделяется на три части. В первой части дается систематическое изложение учения модернистов. Эта часть особенно интересна для русского читателя, так как в русской, весьма впрочем небольшой литературе, о модернизме до сих пор не было такого полного, хотя и тенденциозного, изложения модернизма. Во второй части указываются причины появления и развития модернизма.
Наконец третья перечисляет целых семь мер для борьбы с модернизмом.
В латинском оригинале, с которого сделан наш перевод нет никакого деления буллы на рубрики, но в переводах напр. французском (в Etudes 1907 5 et 20 Octobre), английском (The American Catholic Qarterly Review, октября 1907), немецком (в отдельном прекрасном издании проф. Michelitsch’a. Изд. 2. Graz und 6 Wien. 1908), болгарском (Църковен Вестник, за 1907 г. перев. Цанкова) рубрики есть и, в целях более легкой ориентировки в содержании буллы, мы внесли их и в русский перевод.

Энциклика Папы Пия X б учении модернистов

Патриархам, примасам, архиепископам, епископам и другим местным начальникам, имеющим мир и общение с апостольской кафедрой.
Пий X, папа.
Достопочтенные братья, приветствие и апостольское благословение.
Порученная Нам свыше обязанность пасти стадо Господа включает в себя прежде всего возложенный Христом долг самым бдительным образом охранять залог преданной святым веры, отражая невежественные новшества мысли и вражду лжеименного знания. Хотя такое попечение верховного пастыря было необходимо всегда, так как благодаря врагу человеческого рода никогда не было недостатка в людях, говорящих превратно[1] пустословах и обманщиках[2], вводящих в заблуждение и заблуждающихся[3]. Однако нужно признать, что в это последнее время еще увеличилось число врагов креста Христова, которое с совершенно новым искусством и чрезвычайным коварством пытаются уничтожить жизненную силу Церкви и, если можно, до основания разрушить самое царство Христово. Поэтому Нам недозволительно долее молчать, чтобы не показалось, что мы не исполняем своего священнейшего долга и чтобы доброта, которую Мы, надеясь на исправление, проявляли до сих пор, не была сочтена за забвение обязанности. Нас заставляет не медлить прежде всего то, что творцы заблуждений находятся не только между открытыми врагами, поистине всего печальнее и страшнее всего то, что они скрываются в самом недре и лоне Церкви, и являются тем более вредными, чем менее они заметны. Мы говорим, достопочтенные братья, о многих из числа католиков-мирян и, что еще более печально, священников, которые, при какой-то ложной любви к Церкви, без основательного знания философии и богословия, наоборот, до мозга костей пропитанные ядовитыми доктринами, почерпнутыми у врагов Церкви, презрев всякую скромность, выдают себя за обновителей этой же Церкви, которые сомкнутым строем дерзко набрасываются на все самое святое в деле Христа и на самую личность Примирителя, которую они в святотатственной смелости принижают до простой и чистой человечности.
Хотя люди такого рода сами и удивляются, что Мы причисляем их к врагам Церкви, однако тот по справедливости не удивится, кто, оставив в стороне намерения их души, судить о которой свойственно Богу, исследует их доктрины и характер их речей и действий. Ибо не отступает от истины тот, кто признает их врагами Церкви и при том более вредными, чем все остальные. Ибо они не вне Церкви, а внутри ее, как мы сказали, осуществляют свои намерения относительно ее гибели и поэтому опасность находится в самых жилах и внутренностях Церкви, нанося ей тем более верные удары, чем ближе знают они Церковь. Они кладут секиру не к ветвям и отросткам, а к самому корню, к самой вере и к самым глубочайшим фибрам. Затем, исторгнув этот корень бессмертия, они стараются распространить яд по всему дереву так, чтобы не осталось ни одной части католической истины, на которую они не наложили бы свою руку и не постарались бы извратить. Далее, прилагая тысячи приемов, чтобы повредить Церкви, они употребляют, как самый хитрый и вероломный прием, отождествление католика с рационалистом, делая это так искусно, что легко вводят в заблуждение всякого неосторожного, и затем, охваченные этим безумием, они не останавливаются ни перед какими выводами или скорее навязывают их настойчиво и уверенно. Вместе с тем им свойственны качества, помогающие им влиять на души: жизнь, полная деятельности, постоянство и особенный жар во всякого рода научных занятиях, слава по большей части строгого образа жизни. Наконец, что почти отнимает надежду на их исцеление, они в душе настолько испорчены своими учениями, что презирают всякую власть и не принимают никакой узды, и, полагаясь на какую-то ложную совесть, стараются приписать ревности к истине, то, что на самом деле должно быть приписано их гордости и упорству. Конечно, Мы когда то надеялись исправить этих людей, пользуясь для этого сначала кротостью, как к сыновьям, затем строгостью, наконец, против воли, публичным увещанием. Но вы знаете, достопочтенные братья, что мы делали это напрасно: они на минуту склоняют голову, чтобы тотчас же поднят ее еще выше. Если бы дело шло только о нас, то, быть может, мы и могли бы умолчать, но дело идет о католической религии. Поэтому необходимо прервать молчание, которое в дальнейшем становится преступлением, чтобы показать всей Церкви этих плохо замаскированных людей, каковы они на самом деле.
Разделение Энциклики . А так как один из самых хитрых приемов модернистов (как они справедливо называются в народе) состоит в том, чтобы излагать свое учение не в системе и не в целом, по в отрывках и в несвязных положениях, чтобы оно показалось двусмысленным и неопределенным, тогда как на самом деле их идеи вполне определенны и ясны, то сначала следует сделать общий обзор их учения и показать объединяющую их логическую связь, чтобы потом найти причины заблуждений и предложить лекарство против них.

I. Анализ учения модернистов

Чтобы разобраться в этом запутанном предмете, нужно прежде всего заметить, что во всяком модернисте действуют и как бы смешиваются между собою несколько лиц, философ, верующий, богослов, историк, критик, апологет, реформатор, тот, кто хочет правильно понять их систему и дать отчет в основаниях и выводах учения, должен рассматривать все эти лица в отдельности.

1. Модернист, как философ.

Агностицизм . В основу своей религиозной философии модернисты кладут доктрину, обычно называемую агностицизмом. По нему человеческий разум вообще заключен в сфере феноменов, т. е. вещей кажущихся и именно таких, какими они кажутся и не имеет ни возможности, ни права преступать эти границы. Поэтому он не может ни возвышаться до Бога, ни познавать Его бытие, чрез посредство видимых вещей. Отсюда делается вывод, что Бог никоим образом не может быть объектом знания (scientiae), а что касается истории, то Бог всего менее может считаться историческою личностью. Легко понять, какие выводы делаются отсюда по отношению к естественному богословию и мотивам веры, к внешнему откровению. Они просто уничтожают их, с презрением называют их интеллектуализмом, системой, достойной лишь смеха и уже умершей. Их нисколько не удерживает то обстоятельство, что Церковь самым явным образом уже осудила все такого рода чудовищные заблуждения, так как Ватиканский собор постановил: ‘Если кто скажет, что Бог, единый и истинный, Творец и Господь наш, не может быть познан через творение светом естественного человеческого разума, да будет анафема[4], и так же: если кто скажет, что нельзя или что неполезно человеку через откровение божественное познать Бога и подобающий Ему культ, да будет анафема[5] и наконец, если кто скажет, что божественное откровение не может сделаться достойным веры, благодаря внешним признакам и что поэтому люди должны побуждаться к вере одним только внутренним опытом каждого или частным вдохновением, да будет анафема[6].
Каким путем модернисты переходят от состоящего только в неведении агностицизма к состоящему, наоборот, из одного отрицания научному и историческому атеизму, каким искусственным соображением можно сделать тот вывод, что если Бог не вмешивается в историю человеческого рода, то эту историю нужно излагать, абсолютно исключив Бога, невмешивающегося в нее самым делом, пусть, поймет, кто может. Для них совершенно верно и несомненно, что наука и история должны быть атеистическими, как в той, так и в другой нет места ни для чего, кроме феноменов, а Бог, и все божественное совершенно изгнаны из них. Сейчас мы увидим, какие выводы следуют из этого абсурднейшего учения относительно святейшей личности Христа, таинств Его жизни и смерти, воскресения и вознесения.
Имманентизм . Однако этот агностицизм составляет только отрицательную часть в учении модернистов, а часть положительная состоит в так называемой жизненной имманентности. Одно происходит из другого таким образом. Религия и естественная и сверхъестественная, как и всякий другой факт нуждается в объяснении. Но так как естественное богословие уничтожено и всякий доступ к откровению закрыт вследствие отвержения доказательств веры и сверх того всякое внешнее откровение отвергнуто, то напрасно искать этого объяснения вне человека. Итак, его нужно искать в самом человеке, а так как религия есть некоторая форма жизни, то искать его нужно вообще в жизни человека. Отсюда и вытекает принцип имманентности религии. Всякий жизненный феномен, к которым, как сказано, принадлежит и религия, происходит из потребности, импульса, или говоря определеннее, от некоторого движения сердца, называемого чувством (sensus). Поэтому, так как объект религии есть Бог, должно заключить, что вера, являющаяся началом и основанием всякой религии, заключается в каком-то внутреннем чувстве, возникающем из потребности в божественном. Но эта потребность в божественном, ощущаясь только в известных и благоприятных соединениях (complexibus), сама по себе не может относиться к области сознания, и скрывается сначала ниже сознания, или по терминологии модернистической философии в подсознании (subconscientia), где находится ее скрытый, совершенно недоступный для разума корень. Каким же образом эта замечаемая человеком в себе потребность в божественном превращается в религию? На это модернисты отвечают: ‘Наука и история заключаются между двух границ: одной внешней, т. е. видимым миром, другой внутренней — сознанием. Когда доходят до той или другой границы, идти дальше уже нельзя, так как вне их находится непознаваемое. В присутствии этого непознаваемого, находится ли оно вне человека и выше видимой природы вещей, скрывается ли оно внутри его в подсознании, потребность в божественном без всякого предварительного суждения мысли (в чем и состоит чистый фидеизм) возбуждает в склонной к религия душе некоторое особое чувство: и это чувство заключает в себе как объект и как свою внутреннюю причину самую божественную реальность и некоторым образом объединяет человека с Богом. Это-то чувство, называемое модернистами верою, и есть начало религии.
Но не здесь конец философствованию или, вернее, сумасбродству. Ибо в таком чувстве модернисты находят не только веру, но вместе с верой и в самой вере, как они ее понимают, заключается, по их утверждению, и откровение. Ибо чего еще можно требовать для откровения? Разве это являющееся в сознании религиозное чувство и Бог являющийся в душе, хотя и смутно, в этом чувстве не есть откровение или, по крайней мере, начало откровения? Они добавляют: так как Бог есть объект веры и ее причина, то это есть откровение о Боге и вместе с тем от Бога, Бог есть и открывающий и открываемое. Отсюда, возлюбленные братья, нелепейшее утверждение модернистов, что всякая религия, смотря по точке зрения, есть и естественная и сверхъестественная. Отсюда тождество сознания и откровения. Отсюда закон, по которому религиозное сознание выдается за общее правило, совершенно равное откровению, которому должны быть подчинены все и даже верховная власть в Церкви, в учении, в культе и в дисциплине.
Вывод: извращение истории религии . Во всем этом процессе, из которого, по мнению модернистов, возникают вера и откровение, нужно обратить особенное внимание на один немаловажный пункт, на делаемые ими отсюда историко-критические выводы. Не нужно думать, что непознаваемое обнаруживает себя в вере в обособленном и голом виде. Оно обнаруживается тесно связанным с каким-нибудь феноменом, который, хотя и принадлежит к области науки и истории, однако в некоторых отношениях лежит и вне их, является ли этим феноменом какое-нибудь явление природы, содержащее в себе что-то таинственное, или какой-либо человек, дела и слова которого не согласуются, по-видимому, с общими законами истории. А тогда вызванная непознаваемым, соединенным с феноменом, вера охватывает весь феномен и некоторым образом проникает его своею жизнию. Отсюда происходят два следствия. Во первых с феноменом происходит нечто вроде преображения (transfiguratio) чрез его возвышение над свойственными ему границами, благодаря чему он становится более приспособленной материей для той формы божественного, в которую облекает его вера. Во-вторых, если можно так выразиться, извращение (defiguratio) феномена, когда свободная от условий пространства и времени вера приписывает ему свойства, которых он не имеет на самом деле, когда дело идет о феномене прошлого времени и тем более, чем это время древнее.
Из этой двоякой операции модернисты извлекают два правила, которые вместе с третьим, доставляемым агностицизмом, составляют основу исторической критики. Поясним примером, относительно личности Христа. В личности Христа, говорят они, наука и история не находят ничего кроме человека. Итак в силу первого правила, выводимого из агностицизма, из Его истории нужно изъять все, что имеет характер божественного. Далее, в силу второго правила, историческая личность Христа преображена верой. следовательно от нее нужно отнять все, что возвышается над историческими условиями. Наконец, в силу третьего правила, эта же личность Христа извращена верой: следовательно от нее нужно отнять речи, дела, словом все то, что не соответствует Его характеру, положению, Его воспитанию, месту и времени, в которых Он жил. — Конечно это странное рассуждение, но такова критика модернистов.
Итак религиозное чувство, вырывающееся в силу жизненной имманентности из глубины подсознания, есть зародыш всякой религии и вместе с тем причина всего того, что происходило или будет происходить в религиозной области. Это, в начале темное и почти бесформенное, чувство, постепенно и под влиянием того таинственного начала, которому оно обязано своим бытием, развивается вместе с прогрессом человеческой жизни, одной из форм которой оно, как мы сказали, является. Таким путем и возникают все религии, не исключая и сверхъестественных: они суть только раскрытия этого религиозного чувства. И католическая религия не составляет исключения отсюда: она одинакова со всеми другими, ибо она возникла не иначе как путем жизненной имманентности в сознании Христа, человека такой превосходной природы, какой никто не имел и иметь не будет. — Кто слушает это, без сомнения охватывается ужасом пред такими смелыми утверждениями, пред таким богохульством! Но, достопочтенные братья, такое безумие распространяют не одни неверующие. Католики, даже многие священники, открыто изъясняют это и такими безумствами хвалятся обновить церковь. Конечно здесь уже не говорят о старом заблуждении, по которому природе человеческой принадлежит право на сверхъестественный порядок. Это уже превзойдено! Утверждают, что как в человеке Христе, так и в нас наша святая религия появилась благодаря природе, по ее воде. Возможно ли более коренным образом уничтожить все сверхъестественное! Поэтому с полным правом постановил Ватиканский собор: Если кто скажет, что человек по воле Божией не может возвыситься до познания или совершенства, превосходящих природу, но что он может и должен сам собою путем продолжительного прогресса достигать обладания всею истиною и всем благом, да будет анафема.
Как возникают догматы. Мы видели, достопочтенные братья, что до сих пор не давалось места разуму. Однако и он, по учению модернистов, принимает участие в деле веры и нужно указать какое именно. В чувстве этом, говорят они, о котором мы часто говорили, поскольку оно есть чувство, а не познание, Бог, хотя и открывается человеку, но смутно и неопределенно, так что самим человеком оно почти и не различается.
Итак необходимо это чувство осветить каким-либо светом, чтобы Бог в нем явился и выделился. А это — дело разума, коему свойственно размышлять и производить анализ. Благодаря ему человек возникающие в нем жизненные феномены сначала разделяет по видам, а затем обозначает словами. Отсюда обычное выражение модернистов: религиозный человек должен мыслить (cogitare) свою веру. Итак мысль, приходя на помощь к чувству и как бы склоняясь к нему, действует подобно художнику, который обводит контуры побледневшей картины, чтобы они выступили рельефнее, как выясняет один учитель модернистов. В этом деле мысль действует двояким образом: во первых естественно и непроизвольно, представляя дело в простом, обыденном мнении, во вторых с размышлением и изучением или, как говорят они, работая над мыслию, истолковывая эту первичную формулу посредством более глубоких и точных производных формул. Эти-то производные, вторичные (secundariae) формулы, если они санкционированы верховным учительством церкви, и составляют догматы.
Таким образом мы пришли к главному пункту учения модернистов — происхождению догмата и его природе. Начало догмата они видят в тех первичных и простых формулах, которые в некотором отношении необходимы для веры, так как истинное откровение требует ясного проявления Бога в сознании. Но самый догмат состоит, по их мнению, во вторичных формулах. Но чтобы лучше понять его природу, нужно исследовать, в каком отношении стоят к религиозному чувству религиозные формулы. Это легко понять, если принять во внимание, что цель этих формул не иная, как удовлетворить стремлению верующего дать отчет в своей вере. Поэтому они являются посредницами между верующим и его верой, что касается веры, то они суть неадекватные своему объекту знаки, называемые обычно символами, в отношении же к человеку они только простые инструменты. Отсюда никаким соображением нельзя доказать, что они содержат полную истину, ибо они суть символы, образы истины, в своих отношениях к человеку долженствующие приспособляться к его религиозному чувству. Как орудия они должны приспособляться к человеку, в отношении его к религиозному чувству. А так как абсолютное, являющееся объектом религиозного чувства, имеет бесконечное количество сторон, с которыми оно может являться и так как верующий находится постоянно под изменяющимися условиями, то отсюда следует, что и догматические формулы подчинены той же изменяемости и являются разнообразными. Этим подготовлен путь к внутренней эволюция догматов. — Конечно это есть бесконечное собрание софизмов, подрывающее и разрушающее всякую религию!
Догмат не только может, но и должен развиваться и изменяться. Это модернисты и сами дерзко утверждают и это же ясно следует из их мнений. Действительно, религиозные формулы, чтобы быть действительно религиозными, а не простыми богословскими спекуляциями, должны быть живыми, оживленными жизнью религиозного чувства: это основное положение их системы, вытекающее из принципа жизненной имманентности. Это нужно понимать не так, что как будто эти формулы, особенно чисто отвлеченные, должно составлять сообразно самому религиозному чувству: ибо как их происхождение, так и их количество и качество не важны, но так, чтобы религиозное чувство при всякой нужной их перемене жизненно ассимилировалось с ними. Или, говоря другими словами, необходимо, чтобы первичная формула воспринималась и усваивалась сердцем и чтобы дальнейшая работа, из которой возникают вторичные формулы, происходила под влиянием сердца. Таким образом эти формулы, чтобы быть жизненными, должны оставаться приспособленными и к вере и к верующему. Поэтому, если это приспособление по какой-либо причине исчезнет, то они теряют свои первичные признаки и нуждаются в изменении. Так как значение и судьба догматических формул неустойчивы, то они находятся в таком унижении и презрении у модернистов, они превозносят только религиозное чувство и религиозную жизнь. Поэтому же они смело нападают на Церковь, как пошедшую по ложному пути, не делая никаких различий между внешним значением формул и религиозно-нравственной жизнью, тесно и бесплодно привязываясь к пустым формулам и предоставляя разрушаться самой религии.
Поистине это слепые и вожди слепых , которые, превозносясь гордым именем науки, безумствуют до того, что извращают, как вечное понятие об истине, так и здоровое религиозное чувство: изобревши новую систему, в которой, по слепой и безудержной страсти к новому, не ищут истины там, где она находится, а, презрев святые и апостольские предания, выдумывают другие пустые, слабые, ненадежные и неодобренные Церковью доктрины, которыми, как ничтожнейшие люди, думают обосновать и укрепить самую истину[7].

2. Модернист, как верующий

Индивидуальный опыт, как источник религиозной уверенности
Таков, достопочтенные братья, модернист, как философ. Если теперь кто пожелает узнать, чем модернист, как верующий, отличается от него, как философа, то необходимо заметить, что, хотя философ и допускает реальность божественного, как объекта веры, но не соглашается искать эту реальность где-либо вне верующего духа, как объект его чувства и утверждений, вне мира феноменов. Существует ли Бог Сам по Себе вне чувства и утверждения — это для него неважно. Наоборот для модерниста, как верующего, Бог существует Сам по Себе, независимо от него, верующего. Если же ты спрашиваешь, на чем же наконец покоится это утверждение верующего, то они отвечают: на частном опыте каждого человека. — В этом положении они, хотя и расходятся с рационалистами, однако впадают в мнение протестантов и псевдо-мистиков. Вот как они объясняют дело: в религиозном чувстве можно открыть некоторое воззрение (intuitum) сердца, благодаря которому человек непосредственно касается самой реальности Бога и почерпает такую уверенность в бытии Божием и внешнем и внутреннем Промысле Божием о человеке, которая далеко превосходит всякое научное убеждение. Итак они указывают на истинный опыт, превосходящий всякий опыт разума. Если же кто, например рационалисты, отрицают такой опыт, то это потому, что у них недостает необходимых для рождения этого опыта нравственных условий. Этот-то опыт, когда кто его приобретет, и производит истинно и собственно верующего.
Как далеки мы здесь от католических постановлений, мы уже видели яри чтении решений Ватиканского собора. О том, каким образом при допущении этих и уже упомянутых заблуждений, открывается дорога к атеизму, мы скажем ниже. А здесь мы хотим заметить только то, что из этой доктрины об опыте , соединенной с другой доктриной о символизме, следует, что всякую религию, не исключая и языческих, нужно считать истинной.
Разве не во всех религиях встречается такой опыт? И многие утверждают это. По какому же праву модернисты отрицают истинность религиозного опыта, утверждаемого магометанином и присваивают истинный религиозный опыт одним католикам? И действительно, модернисты не отрицают этого, тайно или явно признавая все религии истинными. Очевидно, что иначе они не могут и мыслить. Ибо, следуя их учению, на основании чего можно считать какую-либо религию ложной? Конечно или на основании ложности религиозного чувства, или на основании ложности формулы, созданной разумом. Но религиозное чувство, хотя иногда и более несовершенное, по существу всегда одно и то же, a для того, чтобы религиозная формула была истинной, нужно только, чтобы она соответствовала религиозному чувству и верующему человеку, каковы бы ни были его умственные способности. При столкновении различных религий модернисты в лучшем случае могут утверждать только одно, что католическая религия имеет более истины, как религия более жизненная и что она достойнее всех названия христианской, так как она более всех других религий отвечает началам христианства. — Нельзя удивляться таким выводам, так как они следуют из посылок. Но весьма удивительно то, что находятся такие католики, миряне и священники, которые, как нам хочется думать, ужасаются таких чудовищных выдумок, но ведут себя так, что как будто они вполне их одобряют. Ибо они воздают такие похвалы учителям таких заблуждений и так публично чествуют их, что каждый легко подумает, что они чтут не людей, быть может и не чуждых некоторых заслуг, а скорее те заблуждения, которые они открыто исповедуют я всеми мерами стараются распространить в народе.
Религиозный опыт и предание . Есть и другой пункт в этом отделе учения, совершенно враждебный католической истине. — Ибо свой взгляд на опыт модернисты переносят и на предание, как его понимает Церковь, и совершенно его уничтожают. Ибо модернисты понимают предание таким образом, что существует какое-то общение в первоначальном опыте с другими людьми путем проповеди, при помощи интеллектуальной формулы. Поэтому они приписывают этой формуле кроме представительного (rерraesentativam) значения еще какую-то силу внушения (suggestiiem), как пробуждающую случайно заснувшее религиозное чувство и возобновляющую прежде испытанный религиозный опыт, в том, кто верит и вместе с тем впервые порождающую религиозное чувство и производящую опыт в том, кто еще не верит. Таким путем религиозный опыт скрыто распространяется среди народов и не только между современниками путем собственно проповеди, но из поколения в поколение путем книг и устной передачи. — Это сообщение опыта иногда пускает корни и процветает, иногда же стареет и умирает. Процветание же модернисты считают признаком истины, так как они отождествляют жизнь и истину. Отсюда можно сделать такой вывод: все религии, поскольку они существуют, истинны, так как в противном случае они не жили бы.
Вера, изгнанная знанием . Теперь, достопочтенные братья, мы имеем достаточно материала для установления взгляда модернистов на отношение веры к науке, под которой они разумеют и историю. — Прежде всего нужно иметь в виду, что объекты знания и веры совершенно различны. Ибо вера относится только к тому, что знание считает для себя непознаваемым. Отсюда сфера деятельности обоих различна: знание вращается среди феноменов, где нет места для веры, наоборот, вера вращается среди божественного, что находится выше знания. Отсюда делается вывод, что они никогда не могут встретиться на одной и той же почве и стать в противоречие друг с другом. Если им возразить, что в природе бывают такие явления, которые имеют отношение и к вере, как например человеческая жизнь Христа, то они с этим не согласятся. Ибо, хотя эти явления и принадлежат к феноменам, но, поскольку они пропитаны верой и вышеуказанным способом преображены и извращены верой, они должны быть выключены из чувственного мира и отнесены миру к божественного. Поэтому на вопрос, действительно ли Христос совершал чудеса, пророчествовал, воскрес и вознесся на небо, агностическое знание отвечает отрицательно, а вера утвердительно. Первое отрицает, как философ, обращающийся к философам и рассматривающий Христа только с точки зрения исторической реальности, второе утверждает, как верующий, говорящий с верующим и рассматривающий жизнь Христа как она снова переживается верою и в вере.
Вера подчиняется знанию . Однако если бы кто заключил отсюда, что знание и вера нисколько не зависят друг от друга, он сделал бы большую ошибку. Действительно знание не подчинено вере, но вера подчинена знанию и при том не в одном, а в трех отношениях. Во-первых нужно обратить внимание на то, что во всяком религиозном факте, если у пего отнять божественную реальность, полученную от опыта верующего, все остальное, в особенности религиозные формулы, относится к области феноменов и поэтому подлежит знанию. Верующий может, если хочет, выходить за пределы мира, но поскольку он все же пребывает в мире, он не может избежать законов, контроля и суждения науки и истории. Затем, хотя и сказано, что Бог является объектом одной веры, но здесь имеется в виду только реальность Бога, но не идея Бога. Последняя подлежит знанию, которое, философствуя в так называемой логической области, возвышается до идеи абсолюта и идеала. Поэтому философия, знание имеет право изучать идею Бога, управлять ее развитием и очищать ее от посторонних примесей. Отсюда правило модернистов: религиозная эволюция должна сообразоваться с эволюцией нравственной и интеллектуальной или, по выражению одного их учителя, подчиняться ей. Наконец, так как человек не терпит в себе раздвоения, то для верующего возникает некоторая внутренняя необходимость так соединить веру с знанием, чтобы она не расходилась с общим представлением о вселенной, доставленным наукой. Таким образом происходит, что знание является совершенно независимым от веры, а вера, не смотря на всю вышеразъясненную ее потусторонность (extranea), подчиняется ему. — Все это, достопочтенные братья, прямо противоречит тому, чему учил наш предшественник Пий IX: ‘Философии свойственно в том, что относится к религии, не господствовать, а служить, не предписывать, чему должно верить, а усваивать подчинением разума, не исследовать глубины тайн Божиих, а благочестиво и смиренно чтить их[8]. Модернисты совершенно извращают дело, почему к ним можно приложить то, что другой наш предшественник Григорий IX писал о богословах своего времени: Есть у вас некоторые, которые, надутые тщеславием, как чрево больного водянкою, пытаются мирскими новшествами нарушить пределы, положенные Отцами, приспособляя смысл небесных книг к философскому учению рационалистов, показывая свое знание без всякой пользы для слушателей. Сами они, соблазненные различными и чуждыми учениями, помещают голову в хвосте и заставляют царицу подчиняться служанке[9].
Методы модернистов . Поведение модернистов, вообще сообразное с их учением, еще более выясняет их взгляды. Если их послушать или почитать, то можно подумать, что они противоречат самим себе, что они непоследовательны. Однако все это у них делается сознательно к намеренно, следуя мнению об отдельности веры от знания. Отсюда под одной страницей их книг подписался бы и католик, а перевернув другую, подумаешь, что она написана под диктовку рационалиста. Пишут они историю: нигде нет упоминания о Божестве Иисуса Христа, но с проповеднических кафедр они исповедуют эту веру весьма твердо. Рассказывая историю, они пренебрегают Отцами и соборами, а преподавая катехизис, с уважением цитуют тех и других. Они же проводят различие между экзегезисом богословским и пастырским с одной стороны и научным и историческим с другой. Подобным же образом, исходя из того положения, что знание не зависит от веры, рассуждая об философии, истории и критике, не боясь следовать по стопам Лютера,[10] всячески выказывают свое презрение к католическим наставникам, к св. Отцам, вселенским соборам, к учительству Церкви. Если их порицают за это, то они начинают жаловаться, что их лишают свободы. Исповедуя, наконец, что вера должна подчиняться знанию, они явно и тайно упрекают Церковь за то, что она упорно отказывается подчинять и приспособлять свои догматы к философским мнениям, сами же отказавшись для этого от древнего богословия, пытаются ввести новое, следующее заблуждениям философов.

3. Модернист, как богослов

Два основных принципа: имманентность и символизм.
Здесь, достопочтенные братья, модернист является нам как богослов. Вопрос этот обширен, но мы будем кратки. Дело идет о примирении веры со знанием и не иначе, как через подчинение первой второму. Модернист богослов заимствует принципы имманентности и символизма у модерниста философа и применяет их верующему. Дело происходит весьма просто. Философ утверждает, что принцип веры имманентен, верующий добавляет, что этот принцип есть Бог, богослов делает вывод: следовательно Бог имманентен человеку. Отсюда — богословская имманентность. Далее. Философу, известно, что представления (repraesentationes) объекта веры бывают только символические, верующему известно также, что объект веры есть Бог в Себе: отсюда богослов заключает: представления божественной реальности суть символичны. Это — богословский символизм. Насколько эти заблуждения одно гибельнее другого, можно ясно видеть из их следствий.
Скажем сначала о символизме. Так как символы суть символы по отношению к объекту и вместе с тем орудия по отношению к субъекту, то верующему, по их словам, прежде всего нужно остерегаться слишком привязываться к формуле, но пользоваться ею только для достижения абсолютной истины, которую формула в одно и т же время и открывает и прикрывает и которую она безуспешно старается выразить. Во-вторых, прибавляют они, верующий должен употреблять эти формулы до тех пор, пока они для него полезны, они даны для того, чтобы помогать его вере, а не для того, чтобы мешать ей, из социальных соображений формулы, признанные публичным учительством годными для общего сознания, должны пользоваться безвредным почетом, пока они не будут изменены этим учительством. Что же касается имманентности, то трудно установить, что на самом деле думают о ней модернисты, так как их мнения здесь расходятся. Одни понимают эту имманентность в том смысле что Бог, действуя внутренне, присутствует в человеке более, чем сам человек в себе самом. Если это понимать правильно, то, конечно, здесь нет ничего достойного порицания.
Другие понимают ее так, что действие Бога есть то же самое, что и действие природы, как первой причины и второй, чем на самом деле уничтожается сверхъестественный порядок. Наконец, третьи объясняют дело так, что вызывают подозрения в пантенстическом истолковании, что конечно более гармонирует с остальным их учением.
К этому принципу имманентности они прибавляют и другой принцип, который можно назвать божественною продолжаемостью, перманентностью (permanentia divina). Они отличаются друг от друга также, как отличается опыт, полученный путем предания, от частного опыта. Поясним дело примером, касающимся церкви и таинств. Нельзя верить, говорят они, что церковь и таинства установлены самим Христом. От этого предостерегает агностицизм, который в Христе не признает ничего кроме человека, религиозное сознание которого, как и сознание остальных людей, развивалось постепенно, этому препятствует закон имманентности, отвергающий, как говорят они, такие внешние приложения (applicationes), препятствует тот же закон развития, который требует времени для произростания семени и также ряда следующих друг за другом благоприятных обстоятельств, препятствует, наконец, история, показывающая, что таково действительно было течение дела. Но все же нужно утверждать, что церковь и таинства установлены Христом посредственно (mediate). Каким же образом? Они утверждают, что все христианские сознания каким-то образом включены в сознание Христа, также как растение в семени. А так как растения живут жизнью семени, то и христиане должны быть названы живущими жизнью Христа. Но жизнь Христа, по вере, божественна, следовательно и жизнь христиан. Если же эта жизнь в течении веков дала начало церкви и Таинствам, то это начало по справедливости называется началом от Христа и божественным. Таким же образом они доказывают божественность и св. писания и догматов. — Здесь и оканчивается богословие модернистов. Запас конечно не большой, но слишком достаточный для тех, кто утверждает, что вера всегда должна повиноваться тому, что прикажет знание. — Всякий легко может приложить это и ко всему тому, что мы сейчас добавим.
Догмат и таинства . Выше мы коснулись происхождения веры и ее природы. Но так как вера имеет многие отрасли, то мы назовем главные: Церковь, догматы, культ и св. книги. Нужно рассмотреть, что учат о каждом из них модернисты. — Начнем с догмата, происхождение и природу которого мы уже указали. Он происходит из какого-то импульса или необходимости, в силу которой верующий стремится, чтобы сознание как его, так и других, просветлялось более и более. Этот труд состоит в углублении и разработке первичной формулы мысли, и не в строго логическом разъяснении, а сообразном с обстоятельствами или, как не совсем понятно говорят они, жизненном (vitaliter). Таким образом происходит, что постепенно вокруг нее вырастают, как мы уже сказали, некоторые вторичные формулы, которые потом, объединенные в одну систему, в одно доктринальное построение, получив санкцию от официального учительства, как соответствующие общему сознанию, получают название догматов.
От них следует тщательно отличать богословские комментарии: последние, хотя и не живут жизнью догматов, но не бесполезны, как для примирения религии со знанием и предотвращения столкновений между ними, так и для внешнего прояснения и защиты религии, а иногда и для подготовки материала для какого-либо нового догмата.
О культе не нужно бы много говорить, если бы под этим словом они не разумели также и таинств, к которым относятся величайшие заблуждения модернистов. Они считают, что культ возникает из двоякого импульса или потребности: ибо в их системе все, по их утверждению, происходит из внутренних импульсов или потребностей. Одна стремится дать видимое обнаружение религия, другая — распространить ее, о чем нельзя думать без доступной чувствам формы и освятительных актов, которые мы называем таинствами. Для модернистов таинства суть только голые символы, знаки, хотя и не лишенные силы. Объясняя эту силу, они пользуются примером некоторых слов, которые, по обычному мнению, приносят счастие, поскольку они способствуют распространению выражаемых ими глубоких и великих идей. Таинства находятся в таком же отношении к религиозному чувству, как слова к идеям, и ничего более. Говоря яснее, таинства установлены для того, чтобы питать веру, что осуждено уже Тридентским собором: Если кто скажет, что эти таинства установлены только для того, что бы питать веру, да будет анафема[11].
Священные книги . Мы уже несколько коснулись природы и происхождения священных книг. По мнению модернистов, их можно определить как сборники опыта, произведенного в известной религии, но опыта не обыденного, а чрезвычайного, замечательного. — Так говорят модернисты и о наших книгах ветхого и нового заветов. Однако они предусмотрительно прибавляют к своим мнениям: хотя опыт относится и к настоящему времени, однако он может брать материал для себя и из происшедшего и из будущего, так как для верующего прошлое становится настоящим, благодаря воспоминанию, а будущее, благодаря предвосхищению (praeoccupationem). Таким способом объясняют они происхождение исторических и апокалипсических книг. — Итак, хотя в этих книгах через верующего говорит Бог, но только в силу имманентности и жизненной перманентности. Спросим что-либо относительно вдохновенности? Оно отличается, отвечают они, только своею интенсивностью от той потребности, которого верующий вынуждается к сообщению своей веры словом и писанием. Нечто подобное мы имеем в поэтическом вдохновении, почему кто-то сказал: ‘Бог присутствует в нас. Он производит в пас это пламя’. Таким образом Бога можно назвать причиной вдохновенности св. книг. — Нет ничего, прибавляют модернисты, в св. книгах такого, что Он не было вдохновенным. Когда они утверждают это, их можно счесть более правоверными, чем другие их современники, которые сокращают область вдохновения, например путем исключения из него так называемых немых цитат (tacitas citationes). Но это только на словах и по-видимому. Ибо если станем судить о библии по предписаниям агностицизма, то есть как о произведении человеческом, составленном людьми и для людей, то, хотя бы богослову и дано было право в виду имманентности говорить о божественности, к чему сведется вдохновенность? Хотя модернисты и усвояют универсальное вдохновение священным книгам, но, в католическом смысле, они не допускают никакого вдохновения.
Церковь . Фантазии модернистов о церкви дают нам еще более материала. — Церковь порождена двоякою потребностью: с одной стороны свойственною всякому верующему, особенно обладающему некоторым особенным опытом, потребностью сообщать свою веру другим, с другой — потребностью, после того как вера делается общей или, как говорят, коллективной, организовать ее в общество для сохранения, расширения, распространения общего сокровища. Итак, что такое церковь? Порождение коллективного сознания или соединения индивидуальных сознаний, которое, в силу жизненной перманентности, зависит от какого-нибудь первого верующего, — т. е., для католиков, от Христа. Далее, всякое общество нуждается в управляющей власти, которая обязана направлять его членов к общей цели и в тоже время благоразумно охранять элементы его состава, заключающиеся в религиозном обществе, культе и дисциплине. Отсюда троякая власть в католической церкви: дисциплинарная, догматическая, богослужебная. О природе этой власти должно делать заключение из ее происхождения, а из ее природы — о ее правах и обязанностях. В прежнее время существовало общее заблуждение, что власть возникла в церкви совне, и именно непосредственно от Бога, почему она несправедливо считалась самодержавной (autocratica). Но от этого пора отказаться. Ибо каким путем из коллективности сознаний возникает церковь, таким же путем жизненно возникает из самой церкви власть. Итак власть, как и церковь, происходит из религиозного сознания и потому подчинена ему и если она отвергает эту зависимость, то становится тиранией. Мы живем в такую эпоху, когда чувство свободы достигло своего апогея. В государственном строе общественное сознание создало демократический режим. Но сознание, как и жизнь, едино в человеке. Итак, если церковная власть не желает возбуждать и поддерживать войну в глубочайшей области сознания, она должна пользоваться демократическими формами, тем более, что, если она не сделает этого, подвергнется гибели. Конечно тот был бы безумцем, кто стал бы утверждать, что в обнаруживающемся теперь чувстве свободы может когда-либо наступить упадок. Если его заковать и придавить насильно, то с тем большею силою вырвется оно потом и разрушит и церковь и религию. — Соображаясь со всем этим модернисты с величайшим старанием разыскивают способы примирить власть церкви со свободою верующих.
Отношения между церковью и государством . Но церковь должна сохранять дружественные отношения не только внутри себя, а и вне. Ибо не одна она владеет миром, а и другие общества, с которыми она необходимо должна вступить во взаимообщение. Права и обязанности церкви по отношению к гражданским обществам нужно определить на основании не другого какого принципа, как выясненной модернистами природы самой церкви. Здесь они применяют те же самые начала, что и при выяснении отношений между верою и званием, с тем различием, что там шла речь об объектах, а здесь о целях (finibus).
Таким образом, как вера и знание чужды друг другу в силу различия их объектов, так чужды друг другу церковь и государство в силу различия их целей, — духовной для первой, светской (temporalem) для второй. Конечно, некогда было можно подчинять светское духовному, рассуждать о смешанных (mixtis) вопросах, в коих церковь являлась госпожой и царицей, как учрежденная непосредственно Богом, поскольку Он есть виновник сверхъестественного порядка. Но ныне это учение согласно отвергнуто и философией, и историей. Отсюда государство должно быть отделено от церкви и католик от гражданина. Поэтому всякий католик, как гражданин, имеет право и обязанность, пренебрегая властью церкви, не обращая внимания на ее пожелания, советы и приказания, и презирая даже ее порицания, делать то, что кажется соответствующим государственной пользе. Предписывание под каким-либо предлогом образа действий гражданину есть злоупотребление церковной власти, с которым нужно бороться всеми силами.
Принципы, из которых следуют все эти взгляды, торжественно осуждены нашим предшественником Пием VI в апостольской конституции Auctorem Fidei[12].
Но для модернистской школы недостаточно разделить церковь и государство. Как вера в феноменальных, по их выражению, элементах должна подчиняться знанию, так и церковь в светских делах должна подчиняться государству. Открыто они этого еще не утверждают, но допустить это они должны в силу логики. Если предположить, что в мирских вещах хозяином является государство, то в тех случаях, когда верующий, не довольствуясь внутренними религиозными актами, пожелает присоединить к ним внешние, напр., совершение и принятие таинств, он подпадает под владычество государства. Что же сказать тогда о церковной власти? Так как она выражается только во внешних актах, то она должна совершенно подчиниться государству. Вынужденные этою логическою необходимостью, многие либеральные протестанты уничтожают всякий внешний культ и даже всякое внешнее религиозное общение и пытаются создать только индивидуальную, как говорят они, религию.
Хотя модернисты и не доходят до этого открыто, однако они стремятся, чтобы церковь добровольно склонилась туда, куда они ее толкают, и приспособилась к гражданским формам. Так учат модернисты о власти дисциплинарной. Учение их о власти учительной и догматической еще хуже и гибельнее. О церковном учительстве они думают так. Ни одно религиозное общество не имеет истинного единства, если в нем нет единства религиозного сознания его членов с одной стороны и единства принятой ими формулы с другой. А это двоякое единство требует какой-то универсальной мысли, которая бы могла отыскивать и создавать формулы, наиболее соответствующие общему сознанию, эта мысль должна иметь достаточно авторитета для того, чтобы созданные ею формулы предписать всему обществу. В этом соединении и как бы взаимопроникновении с одной стороны избирающей формулу мысли и с другой предписывающей ее власти, и состоит, по мнению модернистов, понятие церковного учительства. И так как учительство в конце концов происходит из индивидуальных сознаний и имеет своим общественным долгом пользу тех же самых сознаний, то необходимо следует, что оно зависит от этих сознаний и потому должно принимать наиболее популярные формы. Поэтому запрещать индивидуальным сознаниям людей явно и открыто выражать свои потребности, преграждать дорогу критике, толкающей догматы к необходимому развитию — это есть не употребление, а злоупотребление властью, предназначенной для пользы. Подобным образом и пользоваться этою властью нужно умеренно. Только тирания может осуждать и запрещать сочинения без ведома автора, без всяких объяснений, без всякого разбирательства. Поэтому здесь должно найти средний путь, чтобы не пострадали ни права власти, ни права свободы.
А до тех пор католик должен выказывать чрезвычайную почтительность к церковной власти, не отказываясь в то же время от своего образа мыслей. Вообще они предписывают такие отношения к церкви: так как цель церковной власти есть чисто духовная, то нужно отменить весь внешний аппарат, которым она украшает себя, для большего видимого великолепия. Здесь они забывают, что, хотя религия и относится к душе, но не ограничивается ею и что воздаваемая церковной власти честь относится к установившему ее Христу.
Главное положение системы: эволюция . Теперь, чтобы исчерпать весь материал о вере и ее отраслях, остается, достопочтенные братья, послушать, как учат модернисты о развитии того и другого. Общий принцип тот, что в живой религии нет ничего такого, что бы не было способно к изменению и что бы поэтому не должно было изменяться. Отсюда они переходят к тому, что является почти главным в их системе, т. е. к эволюции.
Итак, догмат, церковь, священный культ, книги, почитаемые нами священными, даже сама вера, если мы только не хотим, чтобы они сделались мертвыми, должны подчиняться законам эволюции. Это не будет удивительным, если иметь в виду то, что учат модернисты о каждом из этих предметов в отдельности. Сущность эволюции, по описанию модернистов, такова. Прежде всего о вере. Первичная форма веры, говорят они, смутна и обща всем людям, так как она происходит из самой природы и жизни человека. Она прогрессирует путем жизненной эволюции, то есть, не путем прибавления новых внешних и случайных форм, а путем возрастающего превращения религиозного чувства в сознание. Прогресс этот двоякий, во-первых, отрицательный, путем исключения всякого внешнего элемента, каково, напр., родовое или национальное чувство, во-вторых, положительный, путем умственной и нравственной разработки, благодаря которой и понятие о божественном становится полнее и светлее, и религиозное чувство — утонченнее.
Для объяснения развития религии нет нужды прибегать к другим причинам, кроме тех, которые объясняют и ее возникновение. Однако сюда нужно присоединить еще некоторых необыкновенных людей (которых мы называем пророками, самый славный из которых есть Христос). Они способствуют прогрессу веры и потому, что проявляют в жизни и речах нечто таинственное, что вера приписывает Божеству, и потому, что обладают особым опытом, соответствующим потребностям того времени, в которое они живут.
Прогресс же догматов происходит из потребности устранять препятствия для веры, побеждать врагов, опровергать возражения. Сюда нужно присоединить постоянное стремление к более глубокому проникновению в тайны веры. Так, будем пользоваться прежним примером, обстояло дело и со Христом: нечто божественное, что допускалось в Нем верою, понемногу и постепенно расширилось до такой степени, что Он был сочтен Богом.
Главным фактором развития культа является потребность приспособления его к нравам и традициям народа, а также потребность пользоваться тем значением известных актов, которое они приобретают благодаря привычке. Наконец, развитие церкви возникает из ее потребности приспособляться к историческим обстоятельствам и существующим формам гражданских обществ. Таковы отдельные стороны развития. Прежде чем идти далее, заметим, что это учение есть учение о необходимостях и потребностях (выразительнее называемых ими dei bisogni), которые являются как бы основой и фундаментом того знаменитого метода, который они называют историческим.
В учении об эволюции нужно обратить внимание еще на то, что, хотя потребности и вызывают эволюцию, однако, если она управляется ими одними, то легко преступает пределы предания и отрывается от первичного жизненного начала и влечет скорее к гибели, чем прогрессу.
Полнее выясняя мысль модернистов, нужно сказать, что эволюция является равнодействующей двух сил, из коих одна стремится к движению вперед, другая — к сохранению старого. Консервативная сила действует в церкви и заключается в предании. Представительницей ее является религиозная власть и юридически, так как власти по природе свойственно охранять предание и фактически, так как власть, не соприкасаясь с жизнью, совершенно или почти не ощущает побуждающих к прогрессу стимулов. Наоборот, способствующая прогрессу и отвечающая внутренним потребностям сила скрывается и действует в сознаниях частных лиц, особенно тех, кои, как говорят они, ближе и теснее соприкасаются с жизнью. В этом-то и заключается, как мы уже определили, достопочтенные братья, самый гибельный пункт в учении модернистов, что они выдают мирян за прогрессивный элемент в церкви.
Из взаимодействия двух этих сил, консервативной и прогрессивной, т. е. власти и сознания частных лиц, и возникают и прогресс, и изменения. Ибо созвания частных лиц, или некоторых из них действуют на сознание коллективное, а это сознание действует на носителей власти и вынуждает их договариваться и исполнять договор.
Легко понять отсюда, как удивляются модернисты, когда их порицают и наказывают. То, что ставится им в вину, они считают выполнением религиозного долга. Никто лучше их не знает потребностей сознаний, тем более, что они ближе соприкасаются с ними, чем церковная власть. Они как бы совмещают в себе все эти потребности, почему они и выполняют свою обязанность в слове и письме. Пусть власть, если хочет упрекает их, они основываются на сознании долга и внутренним опытом знают, что они заслуживают не порицаний, а похвал. От них не скрыто и то, что нет прогресса без борьбы, нет сражений без жертв, итак пусть они будут этими жертвами, как были пророки и Христос. Они не чувствуют ненависти к власти за плохое обхождение с ними: они даже допускают, что власть выполняет свою обязанность. Они жалуются только на то, что их весьма мало слушают, чем затрудняется совершенствование душ, по несомненно придет час, когда преграда будет сломана, ибо, хотя и можно противится законам эволюции, но отменить их нельзя. Итак они продолжают идти избранным путем, продолжают, несмотря на увещания и наказания, прикрывая покровом притворной покорности невероятную дерзость. Сгибая для виду голову, они тем смелее осуществляют и рукой и разумом свои намерения. Они действуют так намеренно и сознательно, так как думают, что власть нужно побуждать, а не уничтожать ее, и так как для них важно остаться в лоне церкви, чтобы постепенно изменить коллективное сознание. Говоря это, они не замечают, что общее сознание отделилось от них и что поэтому они не имеют права выдавать себя за его истолкователей.
Итак, достопочтимые братья, для писателей и деятелей модернистов в церкви не должно быть ничего устойчивого и неизменяемого. Так учили и их предтечи, о которых наш предшественник Пий IX писал: Эти враги божественного откровения, превознося человеческий прогресс, с безумною и святотатственною смелостью хотят ввести его в католическую религию, так как, если и сама религия есть создание не Бога, а людей или какое-то философское открытие, то она подлежит человеческому совершенствованию[13]. В особенности, что касается откровения и догматов, то в учении модернистов нет ничего нового, но только то, что осуждено в силлабусе Пия IX в следующих выражениях. Божественное откровение несовершенно и потому подлежит постоянному и бесконечному прогрессу, соответствующему прогрессу человеческого разума[14], и еще торжественнее на Ватиканском соборе в таких словах: Учение веры, открытое Богом, не должно быть предоставлено человеческому разуму, как философская система, для его усовершенствования, но как божественный залог, врученный невесте Христовой, должно быть верно охраняемо и безошибочно (infallibiter) возвещаемо. Отсюда и смысл священных догматов должен быть всегда сохраняем таким, каким однажды объявила его мать церковь и не должно удаляться от этого смысла под предлогом и именем более глубокого, понимания[15]. Конечно этим не только не запрещается, но наоборот поощряется и побуждается развитие наших знаний и даже относительно веры. Поэтому Ватиканский собор продолжает: Итак пусть возрастают и быстро совершенствуются вместе с веками и поколениями разум, знание, мудрость, как отдельных лиц, так и всех, как одного человека, так и целой церкви, но только в своем роде, то есть в том же самом догмате, в той же самой мысли[16].

4. Модернист, как историк и критик

Изучив взгляды модерниста как философа, верующего, богослова, нам остается теперь рассмотреть его взгляды как историка, критика, апологета, реформатора.
Занимающиеся историей модернисты, по-видимому, очень беспокоятся, чтобы их не сочли философами и заявляют, что у них совершенно пет философии. Но это величайшая хитрость, чтобы не показалось, что они напитаны предвзятыми мнениями философии и что они поэтому, как говорят, не объективны.
А на самом деле их история и критика является чистой философией и их историко-критические заключения прямо выведены из их философских принципов. Это легко доказать. — Первые три правила таких историков и критиков суть те же самые принципы, о которых мы говорили раньше в философском отделе, а именно агностицизм, принцип преображения явлений верою и наконец принцип, названный нами принципом извращения их. Отметим отдельные выводы. В силу агностицизма история, также как и наука, ограничена сферой феноменов. Насколько Бог вмешивается в человеческие дела, Он должен быть отнесен к вере, как к ее области. Поэтому, если встретится какое явление, состоящее из двоякого рода элементов, из божественного и человеческого, каковы Христос, церковь, таинства и многое другое в этом роде, то нужно их разделить и освободить элементы так, чтобы человеческое сделалось достоянием истории, а божественное было отнесено к вере. Отсюда обычное у модернистов различение Христа исторического и Христа веры, церкви истории и церкви веры, таинств истории и таинств веры и т. п.
Затем тот самый человеческий элемент, подлежащий, как мы видели историку, в том виде, в каком он является в памятниках, должен быть назван возвышенным над историческими условиями благодаря преображению его верою. Поэтому нужно отделить от него сделанные верою прибавки и предоставить их вере и истории веры, так, когда дело идет о Христе, нужно отделить все, что превышает способности человека по их природе, как она выясняется психологией или по месту и эпохе, в которых Он жил.
Кроме того, в силу третьего принципа философия, даже то, что не выходит из области истории, нужно как бы просеять и исключить все, предоставив это также вере, что логически, как говорят они, несвойственно известным фактам иди лицам. Так очи утверждают, что Христос никогда не говорил ничего такого, что превосходило бы пониманье слушающего народа. Поэтому они выпускают из реальной Его истории и предоставляют вере все аллегории, встречающиеся в Его речах. Быть может спросят, каким критерием руководствуются они при этом выделении? На основании характера человека, занимаемого им положения в обществе, его воспитания и вообще обстоятельств, среди коих протекает его деятельность, одним словом, если мы только поняли, на основании чисто субъективного критерия. Они стараются поставить себя на место самого Христа: то, что они при подобных обстоятельствах сделали бы сами, все это они переносят на Христа.
Таким образом, скажем в заключение, они а priori и на основании некоторых философских принципов, коих они держатся, хотя и говорят, что игнорируют их, утверждают, что в называемой ими реальной истории Христос не был Богом и не совершил ничего божественного, а как человек Он совершил и сказал только то, что они сами приписывают ему право сделать или сказать, переносясь к Его времени.
Критицизм и его принципы . Как история делает свои заключения на основании философии, так критика на основании истории. Ибо критик, следуя доставленным историей данным, разделяет документы на две части. То, что остается после вышесказанной тройной очистки, он отдает реальной истории, и остальное относит к истории веры или к истории внутренней. Он тщательно разграничивает две эти истории и, что нужно хорошо заметить, противопоставляет историю веры истории реальной, откуда, как уже мы сказали, является двоякий Христос, один реальный, другой никогда не существовавший на самом деле, но относящийся к вере, один, живший в известном месте и в известную эпоху, другой живущий только в благочестивых размышлениях верующего, таков, например, Христос по евангелию Иоанна, это евангелие, говорят они, есть все целиком благочестивое размышление.
Этим не ограничивается господство философии в истории. При изучении памятников, как сказано, разделенных на два разряда, снова является философ со своим догматом жизненной имманентности и поучает, что все в истории церкви должно быть излагаемо с точки зрения жизненной эманации (per vitalem emanationem). Причина или условие всякой жизненной эманации лежит в какой-либо необходимости или потребности. Отсюда всякий факт объясняется какою-либо потребностью и исторически следует за ней. Что же делает историк? Снова исследовав памятники, находящиеся в священных книгах и привлеченные из других мест, он составляет на основании их список отдельных потребностей, вызвавших появление догматов, священного культа и всего остального, существующего в церкви и вытекающего одно из другого. Составив список, он применяет его к критике. Он налагает руку на памятники, относящиеся к истории веры и располагает их по эпохам так, что отдельные памятники соответствуют данному списку, всегда помня правило, что потребность должна предварять факт, а факт — рассказ о нем. Конечно иногда некоторые части книг, напр., Апостольские послания, сами являются вызванным потребностью фактом. Но как бы то ни было закон тот, что эпоха всякого памятника должна быть определяема не иначе, как на основании эпохи каждой возникшей в церкви потребности.
Кроме того нужно установит различие между возникновением известного факта и его развитием, так как то, что может возникнуть в один день, достигает развития только с течением времени. Поэтому критик должен памятники, уже распределенные, как мы сказали, по эпохам, снова разделить на две части, из коих одна должна относиться к возникновению явления, а другая к его развитию. Затем он снова должен расположить их хронологически.
Здесь снова место для философа, он заставляет историка вести свои изыскания так, как предписывают правила и законы эволюции. Историк должен снова обследовать документы и внимательно углубиться в те обстоятельства и условия, в которых церковь жила в известные эпохи, в ее консервативную силу, во внутренние и внешние потребности, побуждавшие к прогрессу, в встречавшиеся препятствия, одним словом во все то, что выясняло бы, каким образом осуществлялись законы эволюции. После этого выяснения следует очерк истории, написанный самым поверхностным образом. Наконец критик приходит па помощь и подгоняет к этой схеме остальные документы и история готова.
Кем же, спросим, написана эта история? Историком или критиком? Конечно ни тем, ни другим, а философом. Все это — чисто априорное построение, переполненное притом ересями. Поистине жаль этих людей, о которых апостол сказал: осуетились они в умствованиях своих… называя себя умными, обезумели[17], однако они возбуждают гнев, когда обвиняют церковь в том, что она таким образом расположила и перемешала памятники, чтобы они говорили в ее пользу. Они приписывают церкви то, за что их самих явно упрекает совесть.
Как нужно относиться к Библии . Из разделения и распределения памятников по эпохам следует, что нельзя приписывать св. книги тем авторам, имена коих они носят. Поэтому модернисты не колеблясь везде утверждают, что эти книги, в особенности Пятокнижие и три первых Евангелия, постепенно образовались из какого-то первоначального краткого рассказа путем добавлений, вставок, богословского и аллегорического толкования и даже вставок для связи различных отделов.
Говоря яснее и короче, к св. книгам должна быть применена жизненная эволюция, происходящая из эволюции веры и соответствующая eй.
Они прибавляют, что следы этой эволюции до того очевидны, что почти можно написать ее историю. И действительно они пишут эту историю и притом так уверенно, что подумаешь, что они своими глазами видели особых писателей, сделавших добавления в св. книги в свои эпохи. Эту-то, по их утверждению, критику, называемую ими текстуальной, они считают вспомогательной и стараются убедить, что такое-то слово или факт находятся не на своем месте и приводят другие подобные доводы. Они устанавливают как бы типы речей и повествований и на основании их судят с уверенностью, что стоит на своем месте, и что на чужом. Насколько хорош такой метод, пусть ценит, кто хочет. Однако кто услышит их утверждение относительно их библейских работ, благодаря которым отмечено в священных книгах столько несоответствий, подумает, что никто до них даже и не перечитывал этих книг и что бесконечное множество ученых, далеко превосходящих их и талантом, и ученостью, и святостью жизни, не исследовало их во всех отношениях. Эти ученейшие мужи не только не отвергали какой-либо части Писания, а наоборот, чем глубже изучали его, тем большие хвалы воздавали Богу, за то, что Он удостоил человека таких откровений. Но увы! Эти наши ученые не прилагали к св. книгам таких пособий, как модернисты, то есть не считали своею учительницей и руководительницей философию, получившую начали от отрицания Бога и не брали ее критерием для себя.
Теперь, кажется, ясно, каков исторический метод модернистов. Впереди идет философ, за ним следует историк, а потом, по порядку, критик внутренний и текстуальный. На самом деле это не критик, а агностик, иманентист и эволюционист, так как в согласии с ним он видит свое значение и поэтому, кто соглашается и пользуется такою критикой, тот соглашается и с проникающими ее заблуждениями и отвращается от католической доктрины. Поэтому может показаться странным, что до сих пор такая критика пользуется влиянием у католиков. Причина этого двоякого характера: во-первых, союз, предусмотрительно заключенный между историками и критиками такого рода, несмотря на различие национальностей и религий, во-вторых, величайшая наглость этих людей, так что, едва кто из них откроет рот, они единогласно восхищаются и кричат о прогрессе науки, если же кто пожелает дать должную оценку их чудовищным выдумкам, они нападают на него сомкнутым строем, кто станет отрицать их, того они обвинят в невежестве, а кто согласится с ними и станет защищать их, того они превозносят похвалами. Отсюда не мало обманутых ими, которые, если бы внимательнее изучили дело, то пришли бы в ужас. Вследствие этого могущественного преобладания заблуждающихся и легкомыслия и неосторожности других произошла проникающая через все и все заражающая порча самой атмосферы. Но перейдем к апологету.

5. Модернист, как апологет

Апологет модернист зависит от модерниста философа двояким образом. Во-первых, не прямо, пользуясь историческим материалом, подобранным, как мы видели, по предписаниям философа, во-вторых, прямо, принимая от него законы и критерии. Отсюда обычное утверждение модернистов, что новая апологетика должна противопоставлять возражениям против религии исторические и психологические изыскания. Поэтому апологеты модернисты начинают свое дело уверением рационалистов, что они защищают религию не на основании св. книг, не на основании исторических трудов, на которые обычно ссылается церковь и которые написаны по устарелому методу, а на основании реальной истории, написанной по модернистическим принципам и методу. Это утверждают они не как доказательство ad hominem, а потому, что, по их мнению, только эта история сообщает истину. Они могут быть спокойны, что рационалисты верят их искренности, разве рационалисты не знают, что они сражаются с ними рука об руку под одним и тем же знаменем? Вот почему они платят им похвалой. Истинный католик ужаснулся бы таких похвал, но модернисты радуются им и противопоставляют их упрекам со стороны церкви.
Однако посмотрим, как защищают они религию. Модернист ставит себе следующую цель: привести к вере человека лишенного ее, доставив ему опыт о католической религии, который, по их мнению, есть единственное основание веры. Путь к этому открывается двоякий: объективный и субъективный. Исходя сначала из агностицизма, он стремится доказать, что в религии, и особенно в католической присутствует такая жизненная сила (virtutem), которая убедит всякого здравомыслящего психолога и историка, что в ее историк должно скрываться нечто непознаваемое. Для этого необходимо показать, что современная католическая религия есть та же самая, которую основал Христос или есть прогрессивное развитие посеянного Христом семени.
Итак нужно определить, каково это семя. Это излагают они в такой формуле: Христос возвестил пришествие Царствия Божия, которое должно быть устроено в скором времени и в котором Он, по воле Божией, есть Мессия, Деятель и Устроитель. Затем должно показать, каким образом это семя, всегда пребывая (immanens) и продолжаясь (permanens) в католической религии, постепенно развивалось исторически и приспособлялось к последующим обстоятельствам, извлекая из них путем жизненного усвоения годные для себя догматические, культовые и церковные формы, какие при этом ему приходилось преодолевать препятствия, каких побеждать врагов, какие переживать битвы и нападения. Все эти препятствия, противники, нападения, битвы, наряду с жизнью и плодовитостью церкви, доказывают, что, хотя законы эволюции остались ненарушенными и в истории церкви, однако одни они не в силах вполне объяснить ее, а тогда сама собою возникнет мысль о непознаваемом. Так рассуждают они, не замечая одного, что определение самого этого первичного семени составлено исключительно путем априоризма философа агностика и эволюциониста и что формула эта создана ими произвольно, применительно к их системе.
Защищая вышеуказанной аргументацией католическую религию, новые апологеты охотно допускают, что в ней есть и не мало соблазнительного. Не без некоторого удовольствия они повторяют, что в догматах они находят ошибки и противоречия, прибавляя в то же время, что это не только вполне извинительное, но, что кажется удивительным, вполне естественное и законное явление. Так, по их мнению, в св. книгах есть масса научных и исторических ошибок, но, говорят они, здесь дело идет не о науке и истории, а только о религии и нравственности. Наука и история здесь что-то вроде обертки для нравственных и религиозных истин, что бы легче распространять их в народе. Так как народ иначе мыслить не может, то более совершенная наука или история принесла бы здесь не пользу, а вред. Кроме того, прибавляют они, св. книги, как религиозные по существу, обладают жизнью, а у жизни есть своя истина и логика, отличная от истины я логики рациональной и даже другого порядка, чем та, т. е. истина приспособления к окружающей среде (medium) и к цели жизни. Наконец, они доходят до того, что без всякого ограничения утверждают, что все, что развивается жизнию, есть истинно и законно. Мы же, достопочтенные братья, для которых истина есть одна и единственна и которые считаем, что св. книги, написанные по вдохновению св. Духа, имеют своим автором Бога[18], утверждаем, что это значит приписывать Самому Богу полезную или официозную ложь и подтверждаем словами Августина: если хотя раз допустить в таком авторитете наклон к какой-либо сообразующейся с обстоятельствами лжи, то в этих книгах не останется ни одной частички, которая не показалась кому или невыполнимой на деле или незаслуживающей веры и которую бы он не приписал намеренной лжи автора[19]. Отсюда произойдет то, что, как замечает далее св. учитель: в них, т. е. в св. книгах, каждый будет верить в то, во что хочет, и во что не хочет, не будет верить.
Но модернисты апологеты смело идут далее. Они допускают, что в священных книгах встречаются доводы в пользу той или иной доктрины, не опирающиеся ни на каком разумном обосновании, напр. в пророчествах. Но они защищают и их: искусство предсказания оправдывается самою жизнию. Что же еще? Они допускают, что Сам Христос очевидно ошибался в определении времени пришествия царствия Божия и говорят, что тут нет ничего удивительного, так как и Он подчинялся законам жизни. Что же после этого сказать о догматах церкви? Они наполнены вопиющими противоречиями, но помимо того, что они допущены логикой жизни, они не подрывают символической истинности: в них идет дело о бесконечном, а о бесконечном можно иметь и бесконечное количество взглядов. В конце концов они доходят в защите этих противоречий до того, что не колеблясь утверждают, что нельзя воздать большую честь бесконечному, как приписав ему противоречивые свойства.
Но неверующего можно привести к вере рассуждениями не только объективного характера, но и субъективного. Для этого модернисты обращаются к доктрине имманентности. Здесь они стараются убедить человека, что в нем самом, в глубинах его природы и жизни скрывается какая-то потребность, какое-то желание религии и не всякой религии, а именно религии католической, ибо ее требует, постулирует, говорят они, совершенное развитие жизни.
Здесь нам следует сильно посетовать на то, что встречаются католики, хотя и отвергающие имманентность как догмат, однако пользующиеся ею для апологетики, и делают это они настолько неосторожно, что, по-видимому, допускают не только способность и склонность (capacitatem et convenientiam) к сверхъестественному, (что всегда с известными ограничениями доказывали и католические богословы, а и в собственном смысле слова потребность (exigentiam).
Говоря по правде, эта потребность в католической религии изобретена более умеренными модернистами. А остальные, которых можно назвать интегралистами, хотят доказать, что у еще не верующего человека есть то же самое семя, скрывающееся в нем, которое было в сознании Христа и которое передано было Им людям.
Итак, достопочтенные братья, мы познакомились в общих чертах с апологетическим методом модернистов, согласующимся, очевидно, с их учением, методом, также как и учение, полным заблуждений, годным не для наставления, а для разрушения, не для созидания католиков, а для совлечения самих католиков в ересь и вообще гибельным для всякой религии.

6. Модернист, как реформатор

Остается сказать кое-что о модернисте, как реформаторе. Уже из вышесказанного вполне ясно, каким сильным стремлением к новшествам одержимы эти люди. Это стремление касается всех сторон католичества. Они хотят обновить философию, особенно в духовных семинариях так, что бы, предоставив схолистической философии место в истории философии между прочими отжившими системами, преподавать юношам философию модернистическую, единственно истинную и соответствующую нашей эпохе.
Для обновления, называемого нами рациональным, богословия они хотят иметь основанием новую философию, а в основу позитивного богословия поставить историю догматов. Они требуют, чтобы история составлялась и преподавалась по их методу и принципам. Догматы и их развитие должны быть согласованы с наукой и историей.
Что касается катехизации, то они требуют, чтобы в катехизисах догматы излагались в обновленном виде и применительно к народному пониманию. Относительно богослужения они говорят, что внешние церемонии должно сократить или, по крайней мере, не умножать. Впрочем, некоторые более снисходительны в этом отношении из-за любви к символам.
Относительно церковного управления они кричат, что оно должно быть преобразовано во всех отношениях и в особенности в отношениях дисциплинарном и догматическом. И внутри и снаружи оно должно быт сообразовано с современным, как говорят они, сознанием, всецело склонившимся на сторону демократии. Поэтому нужно предоставить участие в управлении низшему клиру и самим мирянам и произвести децентрализацию власти. Нужно преобразовать и римские конгрегации и прежде всего конгрегации инквизиции и индекса. Стремятся они также изменить направление политики церковной власти в области социальной и политической, чтобы, стоя вне гражданских организаций, она приспособлялась к ним, что бы пропитать их своим духом. В морали они усвояют принцип американизма, что, как в теории, так и в практике нужно активные добродетели ставить выше пассивных. Клир они стремятся вернуть к древнему смирению и бедности и навязать ему свои взгляды и свои характер деятельности. Наконец, весьма охотно прислушиваясь к слову своих учителей-протестантов, они желают уничтожения целибата. Итак что же оставляют они нетронутым в церкви, чего бы не хотели они преобразовать сообразно своим принципам?
Модернизм есть собрание всех ересей . Быть может, кому покажется, достопочтенные братья, что мы слишком долго излагали учение модернистов. Но это было необходимо, как для того, чтобы опровергнуть обычный упрек модернистов в том, что мы не знаем их истинного учения, так и для того, чтобы показать, что, когда идет дело о модернизме, дело идет не об отрывочных ничем не связанных между собою положениях, а об одном как бы законченном организме, в котором, если допустить одно, остальное следует с необходимостью. Поэтому мы воспользовались несколько дидактической формой и не выбрасывали иногда даже обычных у модернистов варварских терминов. Теперь, никто не удивится, если, бросив общий взгляд на всю систему, мы определим ее, как собрание всех ересей.
Если бы кто поставил себе задачу собрать во едино как бы сок и кровь всех ересей, сколько их ни было то никто не мог бы сделать это совершеннее, чем сделали модернисты. Они пошли в этом отношении так далеко, что разрушили не только католическую религию, но и всякую вообще. Вот почему рационалисты рукоплещут им, а более откровенные и свободные из рационалистов приветствуют в них своих самых деятельных помощников.
Обратимся достопочтенные братья, к этой гибельнейшей доктрине агностицизма. Закрыв всякий доступ к Богу со стороны разума, они силятся открыть другой путь к нему со стороны чувства и действия. Но кто не видит, насколько это ложно? Ибо чувство есть реакция души на действие разума или ощущений. Пусть будет отнят разум и человек будет рабски следовать ощущениям, к чему он и без того склонялся. Ложно далее потому, что фантазии о религиозном чувстве не победят здравого смысла, а по здравому смыслу мы знаем, что, волнения души, овладевая ею, служат не пособием, а препятствием к исследованию истины самой в себе, а та другая субъективная истина, происходящая из внутреннего чувства и действия, хотя и годна для забавы, однако ничего не даст человеку, которому нужно знать, существует ли вне его Бог, в руки Которого он когда-нибудь впадет. Они призывают на помощь опыт. Но что он прибавляет к этому чувству души? Очевидно ничего, кроме его усиления, пропорционально которому становится тверже уверенность в истинности объекта. Но ни то, ни другое не превращают чувство во что-либо другое и не изменяют его природы, всегда подверженной обману, как скоро оно не управляется разумом, а наоборот даже подтверждают ее и усиливают, ибо чувство, чем интенсивнее, тем более есть чувство. Что же касается религиозного чувства и содержащегося в нем опыта, то вы хорошо знаете, достопочтенные братья, какая здесь нужна осторожность и какое знание, руководящее этою осторожностью. Вы знаете это из обращенья с душами, в коих преобладает чувство, знаете из чтения аскетических книг, которыми модернисты пренебрегают, и которые однако излагает учение гораздо более прочное и обладают более тонкою проницательностью в наблюдении, чем приписываемая себе модернистами.
Действительно, разве это не безумие или, по крайней мере, не величайшее неблагоразумие считать за истину без всякого исследования внутренний опыт, чем хвалятся модернисты. Почему же, спросим мимоходом, если такова сила и твердость этого опыта, не приписывают они того же самого тому опыту, который имеют по их утверждению многие тысячи католиков о заблуждении модернистов?
Почему же только один этот опыт ложен и обманчив? Громадная часть человечества держится и всегда будет твердо держаться того убеждения, что никогда нельзя придти к познанию Бога путем одного чувства и опыта, без руководства и света мысли. Итак, ничего не остается кроме атеизма и отрицания всякой религии.
Не может помочь модернизму его учение о символизме. Ведь если все интеллектуальные элементы, как говорят они, суть только символы Бога, то почему не может быть символом и самое имя Бога или имя божественной личности. Если допустить это, то и личность Божества является спорною и открывается дорога к пантеизму.
Туда же, т. е. к чистому, беспримесному пантеизму, ведет и другая доктрина о божественной имманентности. Зададим один вопрос: при такой имманетности различается ли Бог от человека или нет? Если различается, то в чем будет разница от католического учения и какое основание для отвержения внешнего откровения? Если же не различается, мы имеем пантеизм. Но, доктрина имманентности устанавливает, что всякое явление в сознании происходит от человека и есть только человек. Отсюда необходимо следует вывод, что Бог и человек одно и тоже, т. е. пантеизим. Наконец, другого вывода не допускает и устанавливаемое ими различие между знанием и верой. Объект знания есть реальность познаваемого. Наоборот объект веры есть реальность непознаваемого. Непознаваемость возникает потому, что нет никакой пропорциональности между объективной материей и разумом. Эту непропорциональность не может уничтожить ничто в мире, не исключая и доктрины модернистов. Следовательно, непознаваемое всегда остается непознаваемый и для верующего и для философа. Следовательно возможна только религия непознаваемой реальности. Мы не можем понять, почему этою реальностью не может быть также душа мира, которую допускают и некоторые рационалисты. Но теперь слишком ясно, сколь многочисленными путями доктрина модернистов влечет к атеизму и к разрушению всякой религии. Первый шаг по этому пути сделало протестантство, второй сделан модернизмом, следующий шаг сделает атеизм.

II. Причины модернизма

Причины нравственные: любопытство и гордость.
Для более глубокого понимания модернизма и изыскания более верных средств для излечения этой раны теперь нужно, достопочтенные братья, исследовать причины, породившие и поддерживающие это зло. Несомненно, что ближайшая причина лежит в извращении ума, а дальнейшие причины две: любопытство (излишняя пытливость — curiositas) и гордость. Одного, несдерживаемого благоразумием, любопытства достаточно для объяснения какого-угодно заблуждения. Поэтому справедливо писал наш предшественник Григорий XVI: Весьма печально видеть до чего доходят блуждания человеческого разума, когда он стремится к новшествам и, вопреки увещанию апостола, пытается мудрствовать более, чем следует и, чрез меру полагаясь на себя, думает отыскать истину внекатолической Церкви, в которой она сама находится без всякой тени малейшего обмана[20].
Но еще более содействует ослеплению души и вовлечению ее в заблуждение гордость. Она в доктрине модернистов как у себя дома, питаемая отовсюду и являясь во всех видах. Вследствие гордости они так уверены в себе, что считают себя самих как бы образцом для всех. Вследствие гордости они хвалятся, что только они одни обладают мудростию и надменно говорят, мы не таковы, как прочие люди, чтобы не стать на ряду с прочими, они изобретают самые нелепые новшества. По гордости они отвергают всякое подчинение и стремятся соединить власть со свободой. По гордости, забыв о самих себе, думают реформировать только других, не чувствуя никакого уважения к власти, не исключая и власти верховной. Нет пути к модернизму прямее и короче, чем гордость. Если какой католик мирянин ли, священник ли позабыл об основной заповеди христианской жизни, обязывающей нас отвергнуться себя, если мы хотим следовать за Христом и не уничтожил гордости в сердце своем, то он как нельзя более подготовлен к усвоению заблуждений модернистов. Поэтому, достопочтенные братья, вашей первой обязанностью должно быть: противостать таким гордым людям, назначать их на низшие и мелкие должности, чтобы тем более унизить их, чем выше они превозносятся и чтобы они, занимая низшее место, имели бы менее возможности вредить. Кроме того вы должны тщательно испытать воспитанников ваших семинарий, как непосредственно сами, так и через начальников этих семинарий и если найдете у кого дух гордыни, решительно не допускайте его в клир. О если бы всегда проявлялась нужная здесь бдительность и твердость!
Причины интеллектуальные: незнакомство со схоластической философией . Переходя от причин моральных к причинам интеллектуальным, мы встречаемся прежде всего с важнейшей причиной — невежеством. Действительно, модернисты, сколько бы их ни было, желающие быть и казаться учителями в Церкви, всячески превозносящие новую философию и презирающие схоластическую, только потому увлекаются ею, обманутые ее прикрасами и приманками, что, не зная схоластики как следует, не имеют нужного оружия для устранения смешения понятий и опровержения софизмов. Итак их система, так изобилующая заблуждениями, произошла из союза ложной философии с их верою.
Пропаганда модернизма . О если бы они менее заботились о пропаганде! Но их энергия, их неутомимый труд таковы, что прямо становится досадно, что на погибель церкви тратятся такие силы, которые, при правильном приложении, могли бы оказать ей величайшую помощь. Они пользуются двумя приемами для совращения душ. Прежде всего они стараются устранить встречающиеся им препятствия, а затем они самым тщательным образом отыскивают полезное для них и неленостно и весьма терпеливо прилагают к делу. Они прекрасно понимают, что их попыткам мешают всего более три препятствия: схоластический метод философии, авторитет отцов и предания и церковное учительство. С ними-то они и ведут ожесточеннейшую войну. Поэтому они осмеивают и презирают схоластическую философию и богословие. Делают ли это они по невежеству или из страха, или, скорее, по той и другой причине, несомненно одно, что они всегда соединяют любовь к новшествам с ненавистью к схоластическому методу и самый верный признак начавшегося увлечения модернизмом — это отказ от схоластического метода. Пусть модернисты и сочувствующие им вспомнят об осужденном Пием IX положении: Метод и принципы, которыми пользовались древние схоластические ученые при разработке богословия, совершенно не соответствуют потребностям наших времен и прогрессу знания[21].
Они стараются искуснейшим образом извратить силу и природу предания, чтобы лишить его авторитета и значения. Но всегда будет законом для католиков постановление II Никейского собора, который осудил тех, которые осмеливаются, следуя нечестивым еретикам, презирать предания церковные и измышлять какое-либо новшество… или что-либо для извращения законных преданий католической церкви. Будет всегда законом и постановление IV Константинопольского собора:
Итак мы обязываемся сохранять и оберегать правила, преданные святой католической и апостольской церкви и святыми преславными апостолами, и вселенскими православными и поместными соборами или каким-нибудь божественным отцом и учителем церкви. Поэтому римские первосвященники Пи IV и Пий IX включили в исповедание веры такое положение: я твердо исповедую и принимаю апостольские и церковные предания и остальные правила и постановления церкви.
О святейших отцах церкви модернисты судят также, как и о предании. С величайшим безумием они обычно объявляют их, хотя и достойными почитания, но весьма невежественными в критике и истории, что имеет извинение только в эпохе, в которую они жили.
Наконец всеми силами они стараются унизить авторитет церковного учительства, святотатственно извращая его происхождение, природу и права и охотно повторяя клеветы на него его противников. К модернистам приложимо то, что с величайшею скорбию писал наш предшественник: Чтобы навлечь презрение и ненависть к таинственной Невесте Христа, которая есть истинный свет миру, сыны мрака публично вероломно клевещут на нее и, извратив смысл и значение предметов и слов, выставляют ее подругой тьмы, кормилицей невежества, противницей просвещения и прогресса[22]. После этого неудивительно, если модернисты со всею злобою и ненавистью преследуют католиков, мужественно борющихся за церковь. Нет таких обид, которых они не наносили бы им, но чаще всего они обвиняют их в невежестве и упорстве. Но если они боятся учености и умственной силы противника, то пытаются обессилить его намеренным замалчиванием. Такое отношение к католикам заслуживают тем большего презрения, что в то же время они без всякой меры превозносят похвалами всякого соглашающегося с ними. Если появится книга, всецело проникнутая новшеством, то они встречают и принимают ее с великими рукоплесканиями. И чем смелее извращает она старое и отвергает церковное учительство, тем более ученой объявляют они ее.
Наконец, что ужаснет всякого доброго католика, если кто-либо из них подпадет под осуждение церкви, они, окружив его, не только открыто и бесконечно превозносят его, но воистину почитают его, как мученика. Увлеченные и смущенные всем этим шумом похвал и оскорблении молодые умы, то не желая прослыть невеждами, то желая казаться учеными, побуждаемые любопытством и гордостью, часто уступают натиску и бросаются в модернизм.
То же можно сказать и о приемах, посредством которых модернисты сбывают свои товары. Чего только не выдумывают они для умножения числа своих последователей. Они занимают кафедры в семинариях, в университетах и превращают их в источники заразы. Даже говоря в храмах, они, хотя и прикровенно, проповедуют свое учение, более открыто говорят они на конгрессах, они пропитывают ими и социальные учреждения. Они издают под своим или чужим именем книги, газеты, журналы. Один и тот же автор пользуется несколькими псевдонимами, чтобы прельстить неосторожных многочисленностью согласных между собою авторов. Кратко сказать и делом, и словом, и писанием пытаются достигнуть они своей цели, как одержимые какою-то манией. Какой же результат всего этого? Мы оплакиваем большое число молодых людей, подававших прекрасные надежды и обещавших оказать большие услуги церкви, но свернувших с истинного пути. Мы жалеем о еще более многочисленных людях, хотя и не пошедших так далеко, однако, проникнувшись духом порчи, привыкших размышлять, говорить и писать далеко не так, как приличествует католикам. Такие люди встречаются и среди мирян, и среди клириков и даже среди монахов. Они рассматривают библейскую науку с точки зрения принципов модернистов. Составляя историю, они, под видом служения истине, прилежно и с очевидным удовольствием опубликовывают то, что бросает тень на церковь. Руководимые каким-то априоризмом, они всеми силами стараются разрушить священные предания народа. Они презирают священные реликвии, достойные почтения по своей древности. Очевидно, они руководятся суетным желанием, чтобы о них говорил весь мир, чего они не достигли бы, если бы говорили только то, что говорится всегда и всеми. Между тем они убеждены, что служат Богу и церкви, но на самом деле они оскорбляют их самым тяжким образом, не столько своими трудами, сколько тою целью, которая руководит ими и тем содействием, которое они оказывают модернистам.
III. Лекарства против модернизма
Уже наш предшественник, блаженной памяти, Лев XIII пытался противостать явному и тайному натиску таких заблуждений, особенно в библейских вопросах, и словом, и делом. Но, как мы видели, модернисты не легко устрашаются таким оружием: показывая послушание и смирение, они не принимают на свой счет слов Верховного Первосвященника, а меры против них относят к кому-то другому. Таким образом зло возрастало изо дня в день. Поэтому, достопочтенные братья, Мы решили немедленно принять более действительные меры. А вас Мы просим и молим проявить в столь важном деле полную бдительность, ревность и твердость. Того же мы требуем и ожидаем и от других пастырей душ, от воспитателей и учителей духовного юношества, в особенности же от начальников духовно-учебных заведений.
I. Прежде всего, что касается обучения, мы желаем и рекомендуем, чтобы в основу богословия была положена схоластическая философия. Если у схоластических ученых встретятся излишние тонкости или положения, мало обдуманные, или что не согласное с открытиями позднейшего времени или, наконец, что-либо неправдоподобное, мы вовсе не намерены предлагать подражать этому нашему времени[23]. Особенно важно то, что когда мы предписываем следовать схоластической философии, мы разумеем под ней в особенности философию Фомы Аквината, все, что ни постановлено относительно ее нашим предшественником, Мы желаем, чтобы осталось в силе и насколько нужно утверждаем и предписываем к общему неуклонному исполнению. Если в какой семинарии это не соблюдалось, то дело епископа потребовать исполнения этого на будущее время. То же предписываем мы и начальникам орденов. А учителей мы увещаем, чтобы они помнили, что нельзя обойтись без Аквината без великого труда особенно в метафизике.
На этом философском фундаменте пусть прилежно созидают здание богословия. Содействуйте, достопочтенные братья, занятию богословием, насколько можете, чтобы выходящие из семинарии клирики были прочитаны глубоким благоговением и величайшею любовью к нему и всегда считали его наслаждением. Ибо никто не должен забывают, что среди великого множества и разнообразия наук, предлагаемых жаждущему истины уму, первое место по праву принадлежит богословию, как древнему выражению (effatum) мудрости, и обязанность прочих наук и видов знания подчиняться ему и служить, по примеру слуг[24]. Прибавим сюда, что нам представляются заслуживающими похвалы и те люди, которые, вполне уважая Предание и Отцов и церковное учительство, мудрым суждениям и пользуясь католическими нормами (это встречается не у всех) стараются осветить заимствованным от истинной истории светом позитивное богословие. Позитивному богословию нужно приписывать б льшее значение, чем приписывалось прежде, но при этой и схоластика не должна терпеть никакого ущерба и потому достойны порицания те, как напр. модернисты, которые превозносят позитивное богословие до такой степени, что кажется, что они унижают этим богословие схоластическое.
Относительно светских наук достаточно привести мудрые слова нашего предшественника: Прилежно занимайтесь естественными науками, где в наше время сделаны гениальные открытия и полезные применения, которым по справедливости удивляются современники и которые католики будут прославлять постоянным одобрением и похвалою[25]. Однако — не в ущерб богословию, он чего строго предостерегает тот же наш предшественник, если кто глубже исследует причину этих заблуждений, то он поймет, что причины эти лежат главным образом в том, что, насколько в наше время увеличилось стремление к изучению природы, настолько пали более важные и возвышенные науки: одни из них почти забыты людьми, другие изучаются вяло и поверхностно, и что возбуждает негодование, лишив их блеска прежнего величия, их извращают превратными учениями и чудовищными мнениями[26]. Мы предписываем руководиться этим правилом при изучении естествознания в семинариях.
II. Все эти предписания, как наши, так и нашего предшественника нужно иметь перед глазами всякий раз как идет дело о назначении начальников или профессоров католических семинарий или университетов. Кто каким-нибудь образом окажется пропитанным модернизмом, тот без всякого снисхождения и без всякого исключения не должен быть назначаем на должность начальника или профессора, а если он ее занимает, то должен быть отрешен от нее. Точно также, кто тайно или явно сочувствует модернизму или восхваляя модернистов, или извиняя их вину, или подрывая схоластику, Отцов, учительство, или не оказывая повиновения церковной области в чем бы то ни было, точно также тот кто вносит дух новшества в археологию, в историю, в библейскую науку, точно также тот, кто пренебрегает богословием, или предпочитает ему светские науки. В этом деле, достопочтенные братья, особенно в выборе учителей, никакая осторожность и твердость никогда не будет излишней, ибо направление учеников зависит от примера учителей. Поэтому, полагаясь на сознание долга, действуйте здесь благоразумно и решительно. С одинаковою осторожностью и строгостью нужно испытывать и выбирать кандидатов на священные должности. Пусть далеко, далеко отстоит от священной степени любовь к новшеству. Бог ненавидит гордые и заносчивые души! Пусть никому не дается степень доктора богословия или канонического права раньше, чем он пройдет установленный курс схоластической философии, а если она ему будет дана, то пусть считается лишенной силы. Предписания, сделанные священной конгрегацией епископов и монахов в определении 1396 года светскому и монашескому клиру в Италии относительно посещения университетов в Италии, мы отныне pacпpoстраняем на все нации. Клирикам и священникам, записавшимся в какой-либо католический Университет или Институт, запрещается слушать параллельный курс в светском университете. Где это до сих пор было дозволено, запрещаем на будущее время. Наблюдающие за этими Университетами или Институтами епископы должны позаботиться, чтобы наши вышеупомянутые предписания были исполнены в точности.
III. Точно также епископы обязаны не допускать к печати, а если они уже напечатаны, запрещать читать сочинения модернистов и сочинения, сочувствующие и распространяющие модернизм. Книги и журналы такого рода не должны попадаться в руки учеников семинарии или слушателей Университетов, так как они не менее вредны, чем безнравственные сочинения, и даже более, так как отравляют источники христианской жизни. Не иначе нужно судит и о сочинениях некоторых католиков, людей конечно не злонамеренных, но чуждых богословского образования и пропитанных новою философией, которую они пытаются примирить с верою для ее, как говорят они, пользы. Эти, читаемые без всякого опасения в виду доброго имени и славы автора, сочинения тем более опасны, что незаметно склоняют к модернизму.
Вообще, достопочтенные братья, как предписываем Мы в столь важном деле, решительно стремитесь изгнать из ваших епархий все вредные для чтения книги, пользуясь даже торжественным интердиктом. Ибо, хотя Апостольская Кафедра употребляет все старание для уничтожения таких сочинений, однако они настолько умножились, что не хватает сил подвергать все их цензуре. Поэтому лекарство иногда является слишком поздно, когда зло уже усилилось. Итак мы желаем, чтобы епископы, отложив всякий страх и плотское благоразумие, пренебрегая криками злых людей кротко конечно, но твердо исполняли свой долг, помня, что предписал Лев XIII в апостольской конституции Officiorum: Пусть начальники, как делегаты Апостольской Кафедры позаботятся о запрещении вредных сочинений, изданных или распространенных в их епархии и об изъятии их из рук верующих. Здесь не только дается право, но и налагается обязанность. Пусть никто не думает, что он исполнил свою обязанность, если, представив нам одну, две книги, предоставит многочисленным остальным распространяться в епархии. Пусть не смущает вас, достопочтенные братья, если автор какой-либо книги получил где-нибудь разрешение, обычно называемое Imprimatur: оно может быть и подложным или данным по нерадению или чрезмерной благосклонности и доверчивости к автору, что иногда слулось среди монашествующих. Кроме того, как одна и та же пища не годится для всех, так и книги, безвредные в одном месте, могут оказаться вредными, смотря по обстоятельствам, в другом. Итак, если епископ, по совету мудрых людей, запретит какую-либо книгу в своей епархии, мы даем ему на это право и даже предписываем это.
Пусть это дело совершается благоразумно, и, если достаточно, пусть ограничивается запрещением книг для одного клира, однако католики книгопродавцы не должны продавать запрещенных епископом книг. И, так как об этом зашла речь, пусть епископы остерегаются из любви к прибыли, получать неблаговидную плату от книгопродавцев: в некоторых каталогах предлагаются книги модернистов с не малою похвалой. Таких книгопродавцев, если они, не смотря на увещание, не окажут послушания, нужно не колеблясь лишать звания католических книгопродавцев, тем более называющихся книгопродавцами епископальными, а если они называются папскими, то о них нужно доносить Апостольской Кафедре. Наконец мы всем напоминаем то, что содержит достопамятное Апостольская Конституция Officiorum в 26 члене:
Все, получившие апостольское разрешение читать и держать запрещенные книги, не могут в силу его читать и держать книги и журналы, запрещенные местною властью, если только от апостольской кафедры им но дано будет разрешения читать и держать книги, запрещенные кем бы то ни было.
IV. Однако не достаточно препятствовать чтению и продаже дурных книг, а нужно препятствовать и их изданию. Поэтому пусть епископы разрешают издание с большою строгостью.
В виду того, что по Конституции Officiorum для издания многих книг требуется разрешение епископов, и так как, с другой стороны, епископы сами не в силах пересмотреть их все, то в некоторых епархиях назначается для ознакомления с книгами достаточное число официальных цензоров. Мы весьма восхваляем такой институт цензоров и не только рекомендуем, но и прямо предписываем распространить его на все епархии. Пусть во всех епископских куриях присутствуют официальные цензоры, рассматривающие сочинения, предназначенные для издания, избираться они должны из того и другого клира, отличаясь зрелым возрастом, ученостью, благоразумием и пусть они идут безопасным средним путем в деле одобрения и неодобрения учения. Они должны просматривать все сочинения, которые, согласно 41 и 42 члену упомянутой конституции, не могут быть изданы без разрешения. Цензор будет давать свое мнение письменно. Если оно будет благоприятно, то епископ даст разрешение на издание словом Imprimatur, которому, однако, должна предшествовать формула Nihil obstat с именем цензора. В римской курии так же, как и в прочих, будут учреждены официальные цензоры, их будет назначать с согласия кардинала-викария и с одобрения самого папы — Magиster Sacri Palatii, он же будет иметь право назначать цензоров для отдельных сочинений. Разрешение на издание сочинении будет даваться тем же магистром, а также кардинадом-викарием и его наместником, под условием одобрения цензора с его именем. Только в исключительных и чрезвычайно редких случаях, с благоразумного разрешения епископа, упоминание о цензоре может быть пропущено. Имя цензора никогда не будет открыто авторам — до благоприятного решения, чтобы избавить цензора от неприятности или во время рассматривания сочинения, или, если он не разрешит издания. Пусть цензоры из монахов не выбираются прежде, чем услышано будет секретно мнение начальника провинции или, если дело происходит в Риме — генерала ордена, а он должен по совести аттестовать добродетельность, ученость и чистоту догматических взглядов избираемого. Мы увещеваем начальников орденов — никогда не дозволять издавать что-нибудь своим подчиненным, без разрешения их и епископов. Наконец, мы объявляем, что титул цензора, которым кто-либо украшен, не может иметь значения для подтверждения его частных мнений. После этих общих замечаний, мы приказываем соблюдать в особенности точно то, о чем говорится в 42 члене конституции Officiorum: как светскому, так и духовному клиру запрещено браться за издание газет и журналов, без разрешения епископов, а если станет злоупотреблять этим разрешением, то пусть, после увещания, будет лишен его. Что касается священников корреспондентов и сотрудников, употребляя обычное выражение, то, так как часто бывает, что они помещают в газетах и журналах статьи, зараженные модернизмом, то епископы пусть наблюдают, чтобы они не погрешили, а если погрешат, то пусть увещевают и запрещают писать. Пусть делают тоже самое и начальники орденов, а в случае нерадения с их стороны, епископы пусть принимают меры, как делегаты верховного первосвященника. Издаваемые католиками газеты и журналы, насколько это возможно, пусть имеют особого цензора. Его обязанностью будет просматривать книжки и нумера после их напечатания, если он усмотрит какую-либо опасную мысль, то пусть вставит поправку. То же самое право пусть принадлежит и епископу, если цензор будет слишком снисходителен.
V. Мы уже говорили о конгрессах и публичных собраниях, в которых модернисты стараются открыто защищать и распространять свои мнения. Пусть епископы на будущее время не дозволяют собраний священников, кроме самых редких случаев. Если они дозволят его, то только под условием, чтобы не было рассуждений о вопросах, касающихся епископов или апостольской кафедры. Чтобы не вносились предложения и требования, враждебные церковной власти, и чтобы были запрещены речи, сочувствующие модернизму, пресвитерианству или лаицизму. В таких собраниях, которые должны собираться с особого письменного разрешения и в удобное время, не должен присутствовать ни один священник из другой епархии без письменного разрешения своего епископа. Кроме того, пусть ни один священник не упускает из виду важного предписания Льва ХIII: пусть власть их предстоятелей будет священна для священников, и пусть они считают несомненным, что священническое служение без епископского руководства не может быть ни священным, ни достаточно полезным, ни почетным[27].
VI. Но, достопочтенные братья, что пользы отдавать повеления и приказания, если они не будут точно и верно исполняться. Чтобы наши желания были исполнены, кажется, нужно распространить на все епархии то, что епископы Умбрии много лет тому назад с величайшею мудростию постановили в своих епархиях: Чтобы изгнать уже распространившиеся заблуждения и помешать еще большему их распространению, чтобы изгнать также учителей лжи, благодаря которым продолжаются гибельные плоды этого распространения, святое собрание постановило, по примеру святого Карла Борромео, учредить в каждой епархии совет, образованный из надежных людей обоих клиров, который должен наблюдать, какими способами вкрадываются или распространяются новые заблуждения и уведомлять о них епископов, для принятия, по общему обсуждению, мер, коими это зло можно подавить в самом начале, чтобы оно не распространялось более и более к погибели душ или, что еще хуже, чтобы оно не укреплялось и не возрастало[28]. Поэтому мы определяем, чтобы в каждой епархии был немедленно устроен такой совет, который нам угодно назвать наблюдательным советом (a vigilantia). Участвующие в нем лица пусть избираются таким же способом, какой мы выше установили для цензоров. Пусть они собираются каждые два месяца в назначенный день под председательством епископа. Рассуждения и постановления их должны храниться в тайне. Обязанности их следующие.
Они должны бдительно наблюдать над проявлениями и следами модернизма как в книгах, так и в преподавании и принимать благоразумные, но скорые и действительные меры для охранения клира и юношества. Пусть они остерегаются новшества терминологии (vocum) и помнят увещание Льва ХIII: Нельзя одобрить в католических сочинениях такой язык, который, по-видимому, из стремления к превратной новизне осмеивает благочестие верных и говорит о новом порядке христианской жизни, о новых предписаниях, церкви, о новых стремлениях современной души о новом социальном призвании клира, о новой христианской гуманности и многих других вещах того же рода[29]. Этого нельзя допускать ни в книгах, ни в лекциях. Пусть они не пренебрегают книгами, в которых говорится о местных благочестивых преданиях и священных реликвиях. Пусть они не дозволяют возбуждать такого рода вопросы в газетах и душеполезных журналах и говорить о них в тоне презрения или насмешки или высказывать о них решительные суждения, особенно’ как это бывает, когда на самом деле утверждения не выступают из границ вероятности и опираются на предвзятых мнениях.
Относительно священных реликвий нужно соблюдать следующее. Если епископы, единственно компетентные лица в этом вопросе, с несомненностью установят подложность какой либо реликвии, то пусть она не будет служить предметом почитания верующих. Если документы о какой- либо реликвии погибнут во время политических беспорядков или по какому другому случаю, то пусть эта реликвия не выставляется для публичного почитания, пока епископ не исследует ее надлежащим образом. Аргументы давности и общепринятости (praescriptionis, fundatae praesumptionиs) будут иметь силу только тогда, когда культ был одобрен в древности, согласно декрету 1896 года священной конгрегации индульгенций и реликвий: должно сохранят тоже почитание к древним реликвиям, какое существовало и до сих пор, если только несомненно не будет доказана их ложность или подложность.
Относительно благочестивых преданий нужно всегда иметь в виду следующее. Церковь в этом случае настолько осторожна, что не дозволяет писать об этих преданиях без больших предосторожностей и без предварительной декларации, санкционированной Урбаном VIII, но и в этом случае она не утверждает истинности факта, а только не запрещает верить вещам, имеющим человеческие доводы в свою пользу. Это и постановила тридцать лет тому назад священная конгрегация обрядов: Эти явления и откровения не одобрены и не осуждены Апостольской Кафедрой, а предоставлены чисто человеческой вере каждого, сообразной относящимся к ним преданиям и подкрепляемой заслуживающими веры свидетельствами и памятниками[30]. Кто держится этого, пусть ничего не опасается. Ибо культ какого-нибудь явления, насколько он имеет в виду самый факт и называется относительным (relativa), всегда предполагает как условие истинность факта, а как абсолютный, он всегда опирается на истину, ибо относится к самой личности почитаемого святого. Тоже самое должно установить и о мощах.
Наконец мы поручаем наблюдательному совету постоянно и внимательно наблюдать за социальными учреждениями и за сочинениями, касающимися социальных вопросов, не скрывается ли в них модернистическая тенденция и соответствуют ли они предписаниям римского первосвященника.
VIІ. Чтобы наши предписания не забылись, мы желаем и повелеваем, чтобы все епархиальные епископы во истечении года со времени издания этого послания, а потом через каждые три года давали верный и засвидетельствованвый отчет об исполнении всех приказаний, содержащихся в этом нашем послании, также как и о развивающихся среди клира доктринах, особенно в семинариях и других католических учреждениях, не исключая и изъятых из их юрисдикции. Тоже самое предписываем и генералам религиозных орденов относительно их подчиненных.
Церковь и научный прогресс . Вот что, достопочтенные братья, мы сочли нужным написать вам для спасения всякого верующего. Конечно, враги церкви воспользуются этим для возобновления старой клеветы, будто мы враждебны науке и прогрессу человечества. Чтобы снова опровергнуть эти постоянно опровергаемые историю христианской религии обвинения, мы намерены всеми силами содействовать основанию особого института, который, при участии всех наиболее знаменитых представителей знания между католиками и под руководством католической истины, будет содействовать развитию всякого знания, всякой науки.
Дай Бог, чтобы нам удалось осуществить это намерение при содействии всех искренно любящих Церковь Христову. А пока, достопочтенные братья, уверенные в вашей ревности и старании, мы от всего сердца призываем изобилие высшего света на ваш дух, чтобы при такой, угрожающей душам, опасности от всюду проникающих заблуждений, вы увидели свой долг и преисполнились мужеством и силою для его выполнения. Да будет с вами силою Своею Иисус Христос, Виновник и Совершитель веры нашей. Пусть будет с вами своею молитвою и помощью непорочная Дева, разрушительница всех ересей. Мы же, как залог любви нашей и божественного утешения в несчастиях, от всего сердца посылаем вам вашему клиру и народу апостольское благословение.
Дано в Риме, у Святого Петра, 8 сентября 1907 года в пятый год нашего папствования.

Дий X, Папа.

——

[1] Деян. 20, 30.
[2] Тит. 1, 10.
[3] 2 Тит. 3, 13.
[4] De Revel. can. 1.
[5] Ibid. can. III.
[6] De Fide, can. III.
[7] Энциклика Григория XVI. Singulari nos, 25 июня. 1834.
[8] Brev. ad. Ep. Wratislav., 15 июня. 1857.
[9] Ер. ad Magistras theol. Paris, 7 июля. 1223. Интересно, что Григорий IX осудят в таких выражениях профессоров Парижского университета именно за увлечение той аристотелевской схоластикой, которую так усиленно рекомендует далее Пий X. В сущности эти слова Григория IX осуждают и Пия X, и модернисты могли бы опираться на них с гораздо большим правом. 1223 год в энциклике указан неверно. Нужно 1228. /Примеч. перев.//
[10] Булла Льва X Exsurge Domine 16 мая 1520 г.
[11] Sess. VII, de Sacramentis in genere, can. V.
[12] Рrор. 2. ‘Утверждение, что власть дана Богом церкви для сообщения пастырям, которые суть служители спасения душ, и что власть служения и управления переходит от общины верующих к пастырям, есть еретическое’. — Рrор. 3. ‘Тем более то утверждение, которое устанавливает, что римский первосвященник есть глава служебная, объясняя, что римский первосвященник получает власть служения, которою он облечен во всей церкви, не от Христа в лице блаженного Петра, а от церкви, есть еретическое’.
[13] Encycl. Qui pluribus, 9 ноября. 1846.
[14] Syll. Prop. 5.
[15] Const. Dei Filius, can. IV.
[16] Loc. cit.
[17] Римл. 1, 21. 22.
[18] Conc. Vat. De Revel., can. II.
[19] Epist, 28.
[20] Ер. Encycl. Singulari Nos 25 июня. 1834.
[21] Syllabus 1, 13.
[22] Motu рrорr. Ut mysticam 14 марта. 1391.
[23] Leo XIII Enc. Aeterni Patris.
[24] Leon XII, litt. ар. In magna, 10 gen. 1889.
[25] Аллокуция 7 марта 1880 г.
[26] Loc. сit.
[27] Encycl. Nobilissima Gallorum, 10 февраля 1884 г.
[28] Акты собора епископов в Умбрии (Ombrie), ноябрь 1849 года, гл. II, пр. 6.
[29] S. C. АА. ЕЕ. EЕ. 27 янв. 1902 г.
[30] Декрет 9 мая 1877 г.

——

Источник: Что такое модернизм: (Энциклика Пия Х ‘Pascendi dominici gregis’ и ее значение) / С.В. Троицкий. — Санкт-Петербург: тип. Монтвида, 1908. — 66 с.
Троицкий Сергей Викторович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Афон и международное право, Троицкий Сергей Викторович, Год: 1947
  2. Диаконисы в Русской Церкви, Троицкий Сергей Викторович, Год: 1912
  3. Второбрачие клириков, Троицкий Сергей Викторович, Год: 1912
  4. Религия воскрешения, Бердяев Николай Александрович, Год: 1915
  5. ‘О православии в отношении к современности’, ‘Несколько статей о Св. Апостоле Павле’, Иванцов-Платонов Александр Михайлович, Год: 1860
  6. Защита христианства на Западе, Троицкий Сергей Викторович, Год: 1912
  7. Наследство епископа в Православной Церкви (каноническая норма), Троицкий Сергей Викторович, Год: 1936
  8. Христианская философия брака, Троицкий Сергей Викторович, Год: 1933
Электронная библиотека