Игнатий Николаевич Потапенко
Игнатий Николаевич Потапенко
Что такое любовь?
(Рассказ отца диакона)
Что такое любовь?
(Рассказ отца диакона)
——————————————————————————-
Что такое любовь?, Потапенко Игнатий Николаевич, Год: 1887
Время на прочтение: 4 минут(ы)
— Вот вы удивляетесь нашим деревенским бракам, говорите, что у нас браки происходят без любви!.. Не согласен я с вами, нет, не согласен, я думаю, что у нас самая настоящая любовь и есть. Конечно, у нас не так, совершенно не так, как у вас. У вас… гм… Сначала это он около неё похаживает да разные разводы разводит, а она ломается… Потом это она, значит, сдалась уже и с полгода этак его за нос водит, а по нашему — голову морочит… Дескать — и молода я очень, и страшно мне, и в чём дело не знаю, и чего вы от меня хотите, не понимаю… Врёт она, бестия, врательски врёт… Всё она даже очень хорошо понимает, и чего от неё хотят, давно соображает. Ну, а нельзя же без мороченья!.. А он-то думает, что и в самом деле так, и млеет, по душе у него жар разливается… А конец всё тот же. И скажу вам, что хотя бы он около неё три года ходил, а всё же не знает, что найдёт. Женится, вот тогда она уж и покажет ему товар лицом, проявится в настоящем свете… И бывает так, что человеку пять лет голову морочили, а глядишь — обвенчались, ан он уже и пятки показал, потому настоящей-то она ему только теперь предстала. У нас этого мороченья не бывает, потому — некогда. А между прочим — живём и плодимся и наполняем землю. Да вот я вам про себя расскажу, коли вам не лень послушать!..
Так говорил о. диакон деревни Белоречки, угощая меня ухой из свежих окуней. О. Парфентий отличался завидным телосложением, имел живот таких больших размеров и столь круглого вида, что от такого живота, пожалуй, не отказался бы и сам протодиакон при соборной церкви в губернском городе. Рука, одна кисть руки о. Парфентия весила по крайней мере фунтов шесть. Заметьте, что о. Парфентий был строгих правил, аккуратно справлял все посты, пил не более трёх рюмок водки за обедом и больше напирал на квас, не курил и только поспать любил — да, вот этот грех водился за о. Парфентием. И всё это не мешало ему занимать место в пространстве и весить не менее 12 пудов. Так как мне слушать было не лень, то о. Парфентий и начал.
— Это было лет — как бы вам не соврать — восемнадцать тому назад. Я только что вышел из семинарии. Нужно вам знать, что в семинарии я побывал немного, всего с полгодика… Приняли меня в риторику — так тогда первый класс назывался — ‘до усмотрения’, ну, значит, если окажу успехи. А успехов я не оказал. Угодно вам знать почему? Гм… Довольно сказать, что тогда мне было уже восемнадцать лет, я имел усики, и уже пробивалась бородка… А ко всему этому — был знаком с соборной просвирней… Теперь уже она чуть не старуха, а тогда была — хотя оно и грех вспоминать — для нашего брата бурсака обольстительна!.. Ну, это старое. У кого, знаете, греха нет?! Однако возраст был такой, что риторика в голову не лезла, а лезло совсем другое, вроде просвирни… Взяли это меня родители из семинарии и стали думать-подумывать, куда со мною сунуться… Думали было в народные учителя, так опять же там экзамен нужен, а я не охотник был до этих штук… Ну и придумали… Чтобы вы полагали? А придумали — женить меня. На ком? Ни одной женщины я не знал, кроме разве просвирни. Да ведь это не беда!.. Был около нас, видите ли, монастырь, а в том монастыре было этак вроде пансиона для сирот-девиц духовного звания. Сидели там эти девицы, обучались больше хозяйственным предметам, вырастали и ждали женихов. Приедет — хорошо, не приедет — сидят да вздыхают. Житьё им было там не Бог знает какое, сиротское — известно… Ну, и рада-радёшенька, ежели кто просватает. Сиротская доля! Разбирать уж тут нечего!.. Иной лохматый да плюгавый приедет, ничего, идут и за этаких… Да иной лохматый бывает лучше облизанного!.. А был такой обычай, что ежели кто женится на монастырской сиротке (‘монастырками’ их называли), того сейчас диаконом делали и место ему предоставляли, хотя бы он дальше риторики и не нюхал, примерно как я. Вот повезли и меня туда. Приехали это мы: я, мои родные и ещё сват — знакомый священник, приехали да прямо в класс. Уж, конечно, они это знали, что жених приехал, вырядились в чистенькие платья, белые передники надели и сидят рядышком, душ их восемь было — иная шьёт, иная вышивает… Входим мы, я, разумеется, позади семеню, потому — как хотите — странно как-то… Пришёл человек, неизвестно откуда, и должен подругу себе на всю жизнь выбрать… Прошлись мы по комнате раза два, я всё смотрю им в лица, хотя голову и опустил, а исподлобья смотрю. Вот мать моя и подходит ко мне и говорит: ‘Мой совет тебе, Парфентий, вон ту взять, которая с русой косой за вышиванием сидит!..’ Нет, не нравилась мне русая коса, а сидела этак в уголку чёрненькая такая, взглянул я на неё, и, не знаю почему, сердце так и застучало… ‘Ну, — думаю, — должно быть — это и есть судьба моя!’ И говорю матери: ‘Нет, — говорю, — не русая, а чёрная коса… Вон та!’ А мать говорит: ‘Что ж, это твоё дело, не мне с нею жить, а тебе’. С тем мы и вышли. Сейчас пошли к о. Исидору на закуску — о. Исидор — тамошний священник, — гляжу, и моя чёрная коса здесь, чай разливает, раскраснелась вся, вижу — в волнении. Нас, разумеется, отрекомендовали, я узнал, что зовут её Анной Егоровной. Только пили это все чай, вдруг смотрю — никого в комнате нет, все куда-то исчезли, остались только я да Анна Егоровна. Сидит она на диване и в окно смотрит. Понял я, что нас нарочно оставили, чтобы, значит, объясниться… Скажу вам, что трепетало моё сердце, струсил я, однако подошёл и говорю: ‘Анна Егоровна, вам ведь всё известно, объясняться нечего. Желаю, — говорю, — иметь вас женой, и диаконское место, — говорю, — преосвященнейший владыка в деревне Белоречке обещал мне!..’ А она глаза опустила: ‘Мне, — говорит, — известно… Я согласна!’ Тут я даже руку у неё поцеловал…
На другой день обвенчались, и вот я уже 18 лет диаконствую. И поверите — живём душа в душу… Ни она мне, ни я ей — чтобы что-нибудь злобное, ни-ни! Восьмерых детей наплодили и никогда по настоящему не ссорились. А всё отчего? Да оттого, что я работаю, и она день-деньской в труде состоит — и коров доит, и кухню ведёт, и детей одевает, и просвиры печёт… Ну, так как мы оба постоянно в труде-то, мы и понимаем друг дружку, и ссориться нам невозможно. Или разве кто скажет, что я не люблю Анну Егоровну, или она меня? Брехня это будет, ежели кто скажет. Так вот она в чём любовь по моему — в труде. Ежели друг для друга трудятся, друг друга поддерживают, завсегда будет любовь, поверьте!..
Тут в комнату вошла Анна Егоровна с ‘макитрой’ в руках и вся засыпанная мукой. А вслед за нею, держа её за платье, крича и кувыркаясь, высыпало многочисленное потомство о. Парфентия. О. Парфентий подозвал к себе двоих и принялся вытирать им носы полой своего обширного кафтана.
Источник: Потапенко И. Н. В деревне. — Одесса: Типография ‘Одесского листка’, 1887. — С. 34.
Оригинал здесь: Викитека.