H. А. Добролюбов
Что такое г. Тиер и нашествие его на Россию
А. Гаряинова. СПб., 1858
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
‘ЧТО ТАКОЕ г. ТИЕР И НАШЕСТВИЕ ЕГО НА РОССИЮ’
А. Гаряинова
Что такое г. Тиер и нашествие его на Россию, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1858
Время на прочтение: 9 минут(ы)
H. А. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах
М., ГИХЛ, 1962
Том второй. Статьи и рецензии. Август 1857-май 1858
В XIV томе ‘Истории консульства и империи’ Тиер описал войну 1812 года. В изложении его нашлось несколько неверностей и ошибок, относящихся к России. Г-н Гаряинов вздумал опровергнуть Тиера и для этого издал брошюру, состоящую из пяти отделов: 1) знакомство с г. Тиером, 2) мелкие грехи г. Тиера, 3) крупные грехи г. Тиера, 4) г. Тиер весь налицо, 5) апофеоза г. Тиера.
Выписанные нами заглавия достаточно определяют полемический характер книжки г. Гаряинова, обусловливаемый самым ее содержанием. Все сочинение г. Гаряинова распадается на две резко противоположные части: в одной — горячая, патриотическая, возвышенная защита подвижников 1812 года, приносящая честь и чувствам и убеждениям автора, в другой — выходки против Тиера, вовсе не нужные при блистательной защите г. Гаряинова и обнаруживающие скорее бессилие человека, справедливо задетого, нежели спокойное достоинство оскорбляемого невинно. Для полного убеждения читателей и самого автора брошюры представим примеры и хорошей и дурной стороны сочинения г. Гаряинова.
Тиер повторяет, например, общую ошибку, что русские не любили Барклая де Толли, как иностранца. Г-н Гаряинов совершенно справедливо объясняет (стр. 6—7), что Барклай был лифляндец, а все жители остзейских губерний — вовсе не иностранцы для русских. ‘Они пользуются всеми правами гражданства, дружбою нашею, преданы России, доказали это в тысяче случаях и не позже как в последнюю войну’.
Далее Тиер говорит, что солдаты роптали на Барклая и обижали его. Он сносил это, но ‘принужден был велеть расстрелять нескольких человек, вышедших из повиновения, более других оказавших дерзости’. Г-н Гаряинов весьма остроумно находит здесь противоречие и говорит, что не мог Барклай в одно время сносить обиды и расстреливать солдат. ‘Одно из двух, — говорит он, — следовало: или продолжать до конца систему терпения, или расстрелять всех солдат’ (стр. 9). Кроме того, г. Гаряинов сильно опровергает самый факт, упоминаемый Тиером, говоря: ‘Русские солдаты, известные примерною дисциплиною и повиновением к начальникам, обижают своего главнокомандующего — ив какое время? В виду неприятеля! Слыхано ли это — не только у нас, но в каком бы то ни было благоустроенном войске?’
О Кутузове Тиер также наговорил много вещей несправедливых, и здесь г. Гаряинов весьма тонко подметил у него несколько грубых противоречий. Например, на стр. 359 Тиер приводит слова Кутузова пред оставлением Москвы: ‘Моя голова может быть хороша или дурна, но она одна решит этот важный вопрос’. На странице же 401 тот же Тиер говорит, что после оставления Москвы ‘и Кутузов стал терять народность и старался коварными рассказами разгласить мнение, что другие начальствующие лица в армии вынудили его покинуть Москву’. Не говоря уже об эпитете коварный, который горячо опровергнут г. Гаряиновым, в словах Тиера подмечено им весьма важное противоречие. Именно г. Гаряинов говорит: ‘У г. Тиера злословие часто нераздельно с ветреностью и служит ему настоящим антидотом, он забудет, что написал, и потом станет уверять в противном, так, на стр. 359 сказано, что фельдмаршал сам решил покинуть Москву, а на стр. 401, что его к тому вынудили. Следовательно, у автора князь Кутузов то берет на себя важную ответственность оставления столицы, то сбрасывает ее на других’ (стр. 50). Справедливо.
Не довольствуясь мелкими несправедливостями, Тиер приписал кн. Кутузову ужасную черту, касающуюся уже всего нравственного характера человека. Он сказал о фельдмаршале (не имея под рукою Тиера, приводим слова его по переводу г. Гаряинова, стр. 62): ‘Старик Кутузов не только не верил в божию матерь, даже очень мало верил в бога’. Г-н Гаряинов горячо и благородно защищает память великого полководца от нелепого и ужасного обвинения Тиера. Он справедливо замечает, что ‘никто, кроме самых коротких людей и духовника князя Кутузова, не мог знать о степени его религиозного убеждения’ и что, конечно, ‘ни один из них не передавал г. Тиеру сведений по этому предмету’. Далее г. Гаряинов прибавляет с благородной горячностью, достойною истинно православного христианина и человека двенадцатого года, как он сам себя называет: ‘Фельдмаршал не был ханжа, но был хороший христианин в духе православной кафолической церкви, по старине. В этом убеждена вся Россия и поручатся все его знавшие. Мог ли князь, особенно, не веровать владычице небесной, он, добрейший из людей, надежный друг, преданный, родной и нежный отец! Все эти качества в человеке как-то еще более располагают молиться пречистой деве, представительнице чистейшей любви небесной. Образ божьей матери даже в походах не оставлял его, и он будто ей не веровал’ (стр. 62—63).
Столь же блистательно опровергает г. Гаряинов и несправедливое суждение Тиера о положении наших войск накануне Бородинской битвы. Тиер говорит, что, тогда как французы накануне сражения готовили оружие и занимались веселыми разговорами, русские, печальные, отчаянные, полагали надежду только на бога и на коленях молились пред чудотворным образом, ‘который, как рассказывали, спасен был на крыльях ангелов из пылавшего Смоленска. Образ этот, окруженный тысячами факелов, носили по лагерю греческие священники’. Г-н Гаряинов весьма справедливо замечает, что показания Тиера делают честь русской армии и выставляют ее в самом лучшем свете. ‘Кто не почувствует, — говорит он, — глубокого уважения к воинству, ведущему, по числу своему, неравную борьбу и удивлявшему своим мужеством самого Наполеона, к воинству, которое в решительную минуту общего боя, готовясь на родных полях сразиться за родину, просит у бога сил укрепить его’ (стр. 37). Далее г. Гаряинов опровергает частные показания Тиера, об ангелах, спасших образ, г. Гаряинов справедливо замечает, что таких рассказов в войске быть не могло, ибо вся армия видела, как образ был вынесен из Смоленска в день сражения ‘не ангелами, а духовенством’ (стр. 32). Тысячи факелов не могли существовать тогда при войске, греческих священников у нас в России почти нет, а ‘при чудотворной иконе находились полковые священники, все коренные русские’. Ясно, что Тиер написал весьма много лишнего в своей истории.
Таким блистательным способом, противопостановлением фактов выдумкам и основательных рассуждений — ложным умствованиям, опровергает г. Гаряинов многие ошибки Тиера. Казалось бы, ему надобно было сохранить спокойствие, надобно было с уверенностью силы, с достоинством истинной правоты обличать своего противника, не делая из полемики перебранку. Но, к удивлению и к сожаленью нашему, г. Гаряинов не хотел удержаться в этих пределах и сам принял грубый, раздраженный тон, допустил много выходок, не совсем деликатных, даже впал в противоречия, которые так ловко подмечает он у Тиера. Так, защищая Барклая де Толли, г. Гаряинов говорит: ‘Что кому за дело до происхождения чьего-нибудь?’ А между тем сам же он ‘знакомство с г. Тиером’ начинает с того, что ‘отец его был мастеровым, а сестра содержала обеденный стол, по два франка с половиною с персоны’ (стр. 3). И далее во многих местах г. Гаряинов не оставляет кольнуть Тиера его низким происхождением. Так, на стр. 13 он говорит: ‘Чем же хуже простолюдины наши, например, французских, возьмем хоть отца г. Тиера, простого марсельского работника?’ А на стр. 69 есть даже выходка, говорящая, что в Тиере ‘сейчас виден выросший между грубыми рабочими неуч, не умеющий даже вежливо браниться’. Признаемся, что в отношении вежливости отзывов мы затрудняемся, кому из двух противников отдать преимущество. Пусть судят об этом сами читатели.
Г-н Гаряинов упрекает Тиера за то, что он назвал Кутузова, между прочим, кривым (что, в сущности, вовсе и не обидно). Господин Гаряинов справедливо замечает, что выставлять на вид телесный недостаток человека — неблагородно. А между тем сам же г. Гаряинов издевается над малым ростом Тиера. Упрекая его за преувеличенное показание потери русских в битве при Молодечно, г. Гаряинов так говорит: ‘Что за кровожадный человек этот г. Тиер, только и думает, как бы поболее перебить народу, а посмотреть на него — в середнюю шеренгу внутренней стражи нельзя поставить, но чему дивиться — крошечные собачки всегда бывают очень злы’ (стр. 31). Это очень зло, но г. Гаряинов не довольствуется тем, что обзывает Тиера прозвищами животных (по выражению г. Даля). Он прибавил еще примечание, в котором говорится: ‘Великий человек (т. е. Тиер) росту с небольшим два аршина, следовательно, если годится в фельдмаршалы, далеко не годен в рекруты’, и т. д. Спрашиваем г. Гаряинова: какое отношение имеет низкое происхождение и малый рост Тиера к его историческому таланту и добросовестности?..
В некоторых случаях г. Гаряинов увлекается до того, что забывает сказать настоящее опровержение Тиеру и ограничивается восклицательным знаком и обращением вроде следующего: ‘Люди 1812 года, скажите этому г. Тиеру, что он бессовестно и бесстыдно клевещет’ (стр. 36). Вообще неумеренность в выражении своего гнева много вредит г. Гаряинову. По крайней мере нам, людям не 12-го, а 58-го года XIX столетия, крайне неприятно было в брошюре, посвященной защите столь великого дела, как слава отечества, встретить выражения, подобные следующим: ‘Г-н Тиер не боится писать разный вздор и храбриться, сидя в халате за письменным столом’ (стр. 9). ‘Лжец и хвастун’ (стр. 15), ‘всегда дерзкий и ветреный историк’ (стр. 25). ‘Честное слово — на этого человека находит так, что он бывает не в здравом уме. Как не пустить крови сочинителю таких нелепостей!’ (стр. 29). ‘Тиер пишет преувеличения, которые доказывают, что он не умеет даже считать по пальцам или не хочет, а это еще хуже для историка: одно свидетельствует отсутствие смысла, а другое — недостаток добросовестности…’ (стр. 35). ‘Нечистые животные всегда ищут грязи’ (это тоже к Тиеру — стр. 70). ‘Вся жизнь г. Тиера доказывает, что он не имеет никаких убеждений и был всегда политическим флюгером’ (стр. 79). Тиер пишет против России, чтобы ‘тешить себя и набивать свой карман’ (стр. 82). Мы уже не говорим о выражениях: злонамеренная ложь, гнусность, бессмыслица, сплетник, клеветник и пр., и пр., которые г. Гаряинов щедро рассыпает почти на каждой странице. Все это нехорошо, и мы обязаны предостеречь г. Гаряинова насчет одного обстоятельства, которое нам кажется довольно важным. Вот в чем дело.
В одном из примечаний (стр. 73) г. Гаряинов говорит, что книжка его ‘должна перевестись на иностранные языки и пошлется в чужие край’. Не лучше ли не делать этого? Нам кажется, что она может более повредить делу, нежели защитить его. Сказать ли, какое впечатление производит эта брошюрка на людей, не знающих литературных обычаев 1812 года, а привыкших к нынешней литературной деликатности? Они все сделают из нее такое заключение: ‘Вероятно, в книге Тиера есть что-нибудь особенное, о чем г. Гаряинов умалчивает, но что более всего задевает его, и, может быть, по справедливости. Иначе не из чего было бы так шуметь. Конечно, Тиер написал много нелепого о России и обнаружил полное невежество, называя, например, Смоленск границей Европы и Азии, донских казаков — сынами Востока и пр. Но вообще все, указанное г. Гаряиновым, так нелепо или ничтожно, что вовсе не могло возбудить такого гнева, какой обнаружен г. Гаряиновым. К сожалению, мы не читали XIV тома, но, вероятно, там есть еще что-нибудь другое, столь сильно расшевелившее г. Гаряинова и озлобившее его против Тиера’. Такое впечатление производят на людей 1858 года выходки одного из людей 1812 года.
Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.
Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XV, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.
Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт. I—XXV, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1961 (издание продолжается).
ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.
Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. 1—XIV,
М., изд-во Академии наук СССР, 1937—1952.
ГПБ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).
Лермонтов — М. Ю. Лермонтов. Сочинения в шести томах, М.—Л., изд-во Академии наук СССР, 1954—1957.
Летопись — С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова, М., Госкультпросветиздат, 1953.
ЛИ — ‘Литературное наследство’.
Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890 (т. 2 не вышел).
Салтыков — H. Щедрин (M. E. Салтыков). Полное собрание сочинений, т. I—XX, М.—Л., ГИХЛ, 1933—1941.
‘Совр.’ — ‘Современник’.
Указатель — В. Боград. Журнал ‘Современник’ 1847—1866. Указатель содержания. М.—Л., Гослитиздат, 1959.
ЦГИАЛ — Центральный гос. исторический архив (Ленинград).
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939-1953.
В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные им с августа 1857 по май 1858 года включительно. В это время Добролюбов выступает уже как профессиональный литератор и журналист, вырабатывает свойственные ему жанры и приемы критического анализа. С июля 1857 года Добролюбов становится постоянным сотрудником библиографического отдела в ‘Современнике’, а с января 1858 года — руководителем и редактором отдела критики и библиография, своим участием определяя, наряду с Некрасовым и Чернышевским, идейные позиции журнала. С марта 1857 года Добролюбов сотрудничает также в ‘Журнале для воспитания’.
Все рецензии, помещенные в отделах библиографии обоих журналов, печатались без подписи. Те из них, которые включены Чернышевским в Сочинения Добролюбова, изданные в 1862 году, не нуждаются в атрибуции. Принадлежность остальных рецензий настоящего тома Добролюбову устанавливается на основании дополнительных данных. 7 июля 1858 года в письме к А. П. Златовратскому Добролюбов писал: ‘Прочти последовательно и внимательно всю критику и библиографию нынешнего года, всю написанную мною (исключая статьи Костомарова в первой книжке), да статью о Щедрине в прошлом годе, в декабре, да библиографию прошлого года с сентября, в ‘Современнике’, — там тоже почти все писано мною, исключая трех или четырех рецензий, которые нетрудно отличить’ (Материалы, стр. 433). Это утверждение корректируется данными гонорарных ведомостей ‘Современника’, которые свидетельствуют, что в отделе библиографии четырех последних номеров журнала за 1857 год помещено шесть рецензий, принадлежащих не Добролюбову, а Пекарскому, Пыпину и Колбасину. Значит, Добролюбову принадлежат в этих номерах остальные шестнадцать рецензий. В тех случаях, когда показания письма к Златовратскому в сопоставлении с данными гонорарных ведомостей не дают бесспорного решения вопроса об авторстве Добролюбова, дополнительные данные приводятся в примечаниях в соответствующем месте.
Что касается отдела критики и библиографии в первом — пятом номерах ‘Современника’ за 1858 год, то утверждение Добролюбова, что все статьи и рецензии принадлежат ему (исключая статьи Костомарова в первой книжке), полностью подтверждается гонорарными ведомостями и конторской книгой журнала. Поэтому в примечаниях к статьям и рецензиям первых пяти номеров за 1858 год авторство Добролюбова не мотивируется, за исключением тех случаев, когда оно почему-либо ставилось под сомнение советскими текстологами.
Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных в ‘Журнале для воспитания’, устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного редактором этого журнала А. Чумиковым.
Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками, звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
Впервые — ‘Совр.’, 1858, No 5, отд. II, стр. 58—63, без подписи. На основании гонорарной ведомости отнесена С. А. Рейсером в число бесспорно принадлежащих Добролюбову (ЛН, No 53—54, стр. 281). Это подтверждается также и неизвестным до недавнего времени списком статей Добролюбова, составленным Чернышевским (Указатель, стр. 550). В изд. ГИХЛ включена в Dubia.
В первой половине рецензии речь идет об официозно-патриотической и официально-религиозной позиции Гаряинова, прямая критика которой была невозможна в подцензурной печати, поэтому несостоятельность его аргументации раскрывается при помощи иронии. Во второй половине рецензии уже прямо осуждаются личные нападки и грубость выражений автора. В конце рецензии Добролюбов указывает, что и книге Тьера действительно имеются ошибки, однако не те, о которых пишет Гаряинов. Поэтому трудно согласиться с тем, что рецензия Добролюбова направлена не столько против Гаряинова, сколько против Тьера (см.: Г. Краснов. ‘Севастополь и ‘Севастопольские рассказы’ Л. Н. Толстого — Ученые записки Горьковского государственного университета (серия историко-филологическая), вып. 26, 1954, стр. 183).