Что такое анархизм?, Ан-Ский Семен Акимович, Год: 1907 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 63 минут(ы)

Ан—скй.

Что такое анархизмъ?

Книгоиздательство ‘Живое Слово’.
СПБ, 1907

Въ огромномъ большинств русскаго общества относительно анархизма существуютъ самыя превратныя понятя. Вслдстве отсутствя свободы слова, оцнку анархизма можно встртить лишь въ газетахъ, враждебно настроенныхъ къ этому ученю, и какъ само учене, такъ и его послдователи являются грубо оклеветанными.

Анархизмъ для большинства русскихъ читателей представляется какимъ-то разбойничьимъ ученемъ, а сами анархисты людьми безъ всякой нравственной основы, стремящимися къ разрушеню, или ради одного разрушеня, или для удовлетвореня своекорыстныхъ побужденй.

Даже въ Западной Европ къ анархизму все еще относятся далеко не безпристрастно, не стсняясь приписывать его послдователямъ такя мння, какихъ они не имютъ, представляя ихъ невжественными фанатиками, стремящимися вернуть человчество къ первобытному состояню, лишивъ его всхъ дорогихъ завоеванй тысячелтней культуры.

Къ счастью среди западно-европейскихъ ученыхъ, интересующихся анархизмомъ, начинаютъ появляться люди вполн добросовстные, которые разсматриваютъ анархизмъ со строго научной точки зрня, изслдуя его, какъ одно изъ проявленй человческаго мышленя, не стараясь ни превознести его, ни унизить. Къ такимъ ученымъ принадлежитъ берлинскй изслдователь анархизма Эльцбахеръ, который съ чисто нмецкой тщательностью изслдовалъ ученя семи наиболе выдающихся представителей анархизма: Годвина, Прудона, Штирнера, Бакунина, Кропоткина, Токера и Толстого. Этою въ высшей степени безпристрастной работою мы и будемъ главнымъ образомъ пользоваться при дальнйшемъ изложени {Р. Eltzbacher, ‘Der Anarchismus’. Berlin, Guttentag. 1900.}.

I.
Вильямъ Годвинъ.

Однимъ изъ первыхъ по времени представителей анархизма Эльцбахеръ считаетъ англичанина Вильяма Годвина.

Вильямъ Годвинъ родился въ 1756 году. Получивъ богословское образоване, онъ былъ потомъ проповдникомъ въ кальвинистской общин, но, чувствуя невозможность примиреня церковныхъ догматовъ съ требованями разума, онъ сложилъ съ себя духовное зване и посвятилъ свои силы главнымъ образомъ литератур.

Высшимъ закономъ, руководящимъ дятельностью человка, по мнню Годвина, должно быть всеобщее благо, которое заключается въ обладани умомъ, дятельной ‘ добротой и свободой. Истинный мудрецъ не знаетъ ни эгоизма, ни честолюбя, ни зависти. Основное стремлене человка есть желане содйствовать благу всхъ разумныхъ существъ.

Въ своемъ стремлени къ всеобщему благу, говоритъ Годвинъ, человкъ долженъ руководиться своимъ разумомъ. Такъ называемое право, законы, издаваемые людьми, очень часто являются выраженемъ ихъ низменныхъ страстей: зависти, трусости, властолюбя, противорчащихъ требованямъ справедливости, и потому разумъ человка долженъ быть выше всякихъ постановленй права. Разъ мы въ своихъ дйствяхъ руководствуемся требованями справедливости, т. е. всеобщаго блага, то никаке законы уже не могутъ имть надъ нами власти. Чмъ меньше люди будутъ руководствоваться въ своихъ поступкахъ и сужденяхъ обычаемъ, привычкой, писанными законами, тмъ больше- будетъ власть разума и справедливости.

Отвергая самыя основы законовъ, Годвинъ отвергаетъ и государство, считая его учрежденемъ, особенно противорчащимъ всеобщему благу и справедливости.

Одни считаютъ основой государства насиле,— друге божественное право, третьи — договоръ. Если держаться перваго взгляда, то безнравственность государственнаго принципа очевидна. Второй взглядъ или оправдываетъ всякую государственную власть, даже основанную на насили, и въ такомъ случа противорчитъ требованямъ нравственности или же предполагаетъ, что людямъ извстны признаки, по которымъ можно отличить власть, исходящую отъ Бога, отъ всякой другой, при отсутстви же такихъ признаковъ этотъ взглядъ не иметъ никакой цнности. Третй взглядъ предполагаетъ, что одинъ человкъ по договору можетъ передать другому завдыване своей совстью и обсуждене своихъ обязанностей. Но мы не можемъ отказаться отъ своей нравственной самостоятельности, она представляетъ собственность, которую мы не можемъ ни продать, ни подарить, поэтому никакое правительство не можетъ основывать свою власть на какомъ-либо первоначальномъ договор.

Но не слдуетъ смшивать государство съ обществомъ. Происхождене ихъ совершенно различное. Общество создается нашими потребностями общеня и взаимопомощи, государство создается нашей порочностью. Общество всегда есть благословене, государство въ лучшемъ случа есть необходимое зло. Государства отжили свое время, и въ недалекомъ будущемъ люди будутъ соединяться для удобства жизни въ небольшя общины, независимыя другъ отъ друга.

Что будетъ соединять людей въ этихъ свободныхъ общинахъ? Разумется не договоръ. Человкъ не можетъ быть связанъ никакимъ общанемъ, такъ какъ то, что онъ общалъ, или есть добро, и, въ такомъ случа, онъ долженъ длать его и помимо общанй, или же оно есть зло, и тогда никакое общане не можетъ обязать человка длать его. Человкъ долженъ руководствоваться истинной цнностью вещей, а не вншними обязательствами. Связующимъ, началомъ будущаго общества явится обсуждене вопросовъ касающихся всеобщаго блага. Общинное обсуждене этихъ вопросовъ должно повлять благотворно на характеръ каждаго отдльнаго человка, и то, что каждый отдльный человкъ, какого бы онъ ни былъ высокаго мння о себ, долженъ подчиняться ршеню общества, будетъ служить постояннымъ подтвержденемъ того великаго принципа, что каждый долженъ жертвовать своей выгодой въ пользу всеобщаго блага. Раздоры и несоглася, которыя могли бы возникать между отдльными лицами, улаживались бы судомъ присяжныхъ, руководимыхъ разумомъ, а не закономъ, недоразумня же между общинами разбирались бы особыми представителями отъ цлаго ряда общинъ, собиравшимися на народныя собраня для выясненя текущихъ требованй справедливости и всеобщаго блага. И не надо бы было содержать ни дипломатовъ, ни армй, ни флотовъ, ни шпоновъ.

Годвинъ предполагаетъ, что при дальнйшемъ развити человчества окажутся лишними и суды присяжныхъ, и народныя собраня.

Отрицая право, отрицая государство, Годвинъ отрицаетъ и собственность, которую считаетъ учрежденемъ, наиболе противорчащимъ всеобщему благу.

Богатство, т. е. обладане собственностью, распредляется крайне неравномрно и произвольно. Часто самому работящему и полезному члену общества бываетъ трудно избавить свою семью отъ голода. Другой, наоборотъ, получаетъ такое вознаграждене, что могъ бы пробрсти на него въ сто разъ больше пищи и одежды, чмъ ему нужно. Гд же здсь справедливость? Если бы я даже былъ величайшимъ благодтелемъ человчества, разв это причина, давать мн то, въ чемъ я вовсе не нуждаюсь, когда при томъ же то, что для меня избытокъ,— могло бы быть въ высшей степени полезнымъ для тысячи людей. При господств современнаго взгляда на собственность, одни люди тратятъ вс свои силы на добыване себ необходимаго пропитаня и лишены возможности какой-либо заботы о всеобщемъ благ, друге же, утопая въ роскоши, не находятъ ни малйшаго повода къ труду. При такомъ состояни общества, въ бдныхъ невольно должны развиваться чувства приниженности, зависти и злобы, а въ богатыхъ — честолюбе и тщеславе.

Всякй членъ общества иметъ право на пищу, одежду, жилище и на т жизненныя удобства, которыя соотвтствуютъ производительности труда въ данномъ обществ. Несправедливо, чтобы одинъ человкъ работалъ до потери здоровья и жизни, въ то время какъ другой утопаетъ въ роскоши. Несправедливо, чтобы у одного человка не было свободнаго времени заняться своимъ умственнымъ развитемъ, въ то время какъ другой и пальцемъ не пошевелитъ для всеобщаго блага.

Но какимъ же способомъ анархистъ Годвинъ думаетъ осуществить свой планъ? Какъ предполагаетъ онъ разрушить существующе законы, государство, собственность,— то есть все то, безъ чего многимъ среднимъ людямъ жизнь кажется невозможной? Въ чемъ заключается разрушительное оруде Годвина? На чемъ основываются его надежды на успхъ разрушеня?

Надежды Годвина основываются на вр въ благородство человка. Онъ вритъ, что человкъ по природ своей есть существо, склонное къ справедливости, добродтели и благожелательству, и потому, отвергая всякя насильственныя мры, онъ утверждаетъ, что для желаннаго измненя существующаго строя необходимо, чтобы люди, узнавше истину, убдили въ ней остальныхъ членовъ общества, доказавъ имъ необходимость и полезность перемны, тогда сами собой уничтожатся право, государство и собственность, и возникнетъ новый общественный строй.

На всякое насиле, говоритъ Годвинъ, мы должны бы смотрть съ непрязнью. Выходя на арену насильственной борьбы, мы покидаемъ прочную почву истины и представляемъ ршене вопроса произволу случая. Войско разума неуязвимо, оно подвигается спокойнымъ, твердымъ шагомъ, и ничто не въ силахъ противостоять ему. Но разъ мы оставляемъ доказательства и беремся за мечи, то дло обстоитъ иначе. Кто можетъ среди шума и смятеня междоусобной войны предсказать, будетъ ли успхъ на его сторон или на сторон противниковъ? Итакъ, слдуетъ длаетъ строгое различе между просвщенемъ народа и возмущенемъ его. Мы не должны возбуждать гнвъ, ненависть и страсти, а должны желать лишь здраваго, яснаго, и безбоязненнаго обсужденя вопроса. Надо по возможности убдить все общество въ необходимости измненя общественнаго строя, только такимъ образомъ можно избжать насильственнаго переворота.

Разъ произойдетъ переворотъ въ общественномъ мнни, то право, государство и собственность уничтожатся сами собой, и возникнетъ новый общественный строй. Люди со3HаioTb свое положене, и сковывающя ихъ цпи исчезнутъ, какъ утреннй туманъ отъ лучей восходящаго солнца.

Изъ приведенныхъ нами вкратц воззрнй Годвина, читатель можетъ видть, какъ далекъ этотъ мирный и возвышенный идеалистъ отъ тхъ низменныхъ побужденй, которыя приписываются обыкновенно анархистамъ ихъ современными клеветниками. Удивительнаго въ этомъ конечно нтъ ничего. Дло въ томъ, что анархисты отрицаютъ все ветхое здане существующаго строя и откровенно обнаруживаютъ его ложь и несправедливость. Т же люди, которымъ существующй строй выгоденъ, или которые по своей слпот врятъ въ его святость, должны придумать какое-либо объяснене, которое оправдывало бы существующй строй и его приверженцевъ. И вотъ одни безсознательно, а друге сознательно стараются объяснить враждебное отношене анархистовъ къ существующимъ порядкамъ не тмъ, что порядки эти плохи, а тмъ, что плохи анархисты. И чмъ боле привержены эти люди къ существующему строю, тмъ большя клеветы они готовы сочинить на анархистовъ. Нчто подобное происходило въ первые вка христанства, когда даже лучше люди язычества, вровавше въ величе существующаго государственнаго строя, видя, что христане относятся къ этому строю отрицательно, готовы были врить и врили въ самыя гнусныя клеветы, которыя распускались противъ христанъ. Не слдуетъ забывать уроковъ истори и необходимо относиться съ большой осторожностью къ тмъ сказкамъ, которыя распускаются про анархистовъ.

II.
Прудонъ.

Съ представленемъ о Прудон у большинства русскаго полуобразованнаго общества неразрывно связано представлене о человк, произносящемъ знаменитую фразу: ‘собственность есть кража’. Невжественные поверхностные люди, выхвативше эту фразу изъ весьма обстоятельнаго разсужденя Прудона о собственности, принялись играть ею, какъ клоунъ въ цирк, выворачивая ее на изнанку, утверждая, что согласно Прудону и всякая кража есть собственность, и что Прудонъ проповдуетъ воровство. Люди очень часто готовы клеймить и называть безнравственнымъ то учене, которое обнаруживаетъ ихъ умственное или нравственное убожество. Это пришлось испытать Прудону на самомъ себ.

Однажды во французской палат депутатовъ извстный политическй дятель Тьеръ, отвергая какое-то предложене Прудона, касавшееся государственныхъ финансовъ, сдлалъ намекъ на то, что подобныя предложеня могутъ исходить лишь отъ людей нравственно испорченныхъ. Тогда, какъ передаетъ Герценъ, поднялся Прудонъ и съ своимъ грознымъ и сутуловатымъ видомъ коренастаго жителя полей, сказалъ улыбающемуся старикашк: ‘Говорите о финансахъ, но не говорите о нравственности, я могу принять это за личность, я вамъ уже сказалъ это въ комитет. Если же вы будете продолжать, я — я не вызову васъ на дуэль (Тьеръ улыбнулся). Нтъ, мн мало вашей смерти, этимъ ничего не докажешь. Я предложу вамъ другой бой. Здсь, съ этой трибуны, я разскажу всю мою жизнь, фактъ за фактомъ, каждый можетъ мн напомнить, если я что-нибудь забуду или пропущу. И потомъ пусть разскажетъ свою жизнь мой противникъ!’ Глаза всхъ обратились на Тьера: онъ сидлъ нахмуренный, и улыбки совсмъ не было, да и отвта тоже.

Враги Прудона молчали, гордые защитники нравственности не знали, что сказать.

Какъ бы ни отнеслись къ этому факту, несомннно одно, что сдлать своимъ врагамъ подобный вызовъ могъ только человкъ такой нравственной чистоты, которому не было стыдно раскрыть свое прошлое передъ всмъ мромъ.

Прудонъ родился 15 января 1809 года въ Безансон. Отецъ его былъ бдный крестьянинъ, работавшй всю жизнь, но желавшй дать сыну образоване. Крайняя бдность не позволяла получить Прудону всхъ свднй, какя даетъ гимназя, такъ какъ, не окончивъ курса, онъ долженъ былъ собственнымъ трудомъ добывать себ пропитане, служа то наборщикомъ, то корректоромъ въ различныхъ типографяхъ.

Знаменитый освободитель Итали Гарибальди говорилъ, что онъ никогда не бралъ уроковъ фехтованя, какъ то длали его знатные соотечественники, но научился владть саблей, когда ему пришлось защищать свою голову отъ непрятельскихъ ударовъ. Точно также и Прудонъ получилъ свое образоване не изъ устъ школьныхъ наставниковъ, а около типографской кассы, поневол перечитывая вс книги, которыя приходилось набирать или корректировать. Такъ, держа корректуру перевода Библи, онъ научился еврейскому языку. Набирая богословскя сочиненя, онъ получилъ разностороння свдня и въ этой области.

Блестящя способности Прудона, выказанныя имъ въ своихъ первыхъ сочиненяхъ, обратили на талантливаго самоучку внимане безансонской академи, и она въ 1838 году назначила ему стипендю, чтобы дать возможность усовершенствоваться въ наукахъ. Въ слдующемъ году та же академя присудила Прудону медаль за сочинене на тему: ‘О польз празднованя воскресенья’. Въ этомъ сочинени уже чувствовались т идеи, которыя впослдстви обезсмертили имя Прудона, но академя не замчала надвигавшейся грозы. Въ 1840 году появилось знаменитое сочинене Прудона: ‘Что такое собственность’, отъ котораго академя пришла въ смущене, какъ курица, высидвшая утенка. Съ этихъ поръ между Прудономъ и хранителями общественныхъ устоевъ образовалась пропасть, расширявшаяся съ каждымъ годомъ. Въ 1846 году вышло въ свтъ не мене знаменитое сочинене ‘Система экономическихъ противорчй, или философя нищеты’. Книга имла огромный успхъ, и противъ Прудона ополчились уже не заурядные и малообразованные согграждане, но люди науки и политическе дятели. Карлъ Маркъ назвалъ эту работу Прудона ‘нищетой философи’.

Чтобы дать своимъ воззрнямъ боле широкое распространене, Прудонъ сталъ издавать газету ‘Представитель народа’. Французское правительство ее погубило. Онъ сталъ издавать новую газету ‘Народъ’, съ ней случилось то же самое. Солдаты ворвались въ типографю, сломали станки и разбросали шрифтъ. Упрямый крестьянскй сынъ тотчасъ же посл этого разгрома затялъ издане новой газеты — ‘Голосъ народа’. У него не было денегъ. На помощь явился знаменитый русскй писатель Герценъ и они вдвоемъ стали вести газету. Газета просуществовала недолго. Систематическя преслдованя правительства погубили ее. Прудонъ сидлъ безвыходно въ тюрьм вплоть до 1852 года. Герценъ былъ высланъ изъ Франци. Литературная дятельность Прудона мало-по-малу утратила политическй характеръ, и его дальнйшя работы были большею частью строго научнаго направленя.

Что же было въ сочиненяхъ этого упорнаго самоучки, что возстановляло противъ него людей самыхъ различныхъ воззрнй и партй и заставляло относиться къ нему съ глубокимъ уваженемъ лишь немногихъ избранныхъ?

Прудонъ былъ самоучка. Никакая научная система не сжимала колодками его мозгъ. Ко всякому вопросу онъ подходилъ безъ предвзятаго благоговня, подходилъ поступью свободнаго человка и начиналъ ломать все, что мшало ясному пониманю, срывать все, что скрывало истину отъ взора изслдователя. Онъ, какъ Сократъ, не останавливался ни передъ какими авторитетами и съ помощью своего могучаго ума разрушалъ вс человческе идолы и предразсудки, какими бы священными они ни казались людямъ.

Законы, государство, собственность — все это кумиры, передъ которыми преклоняются люди, и вотъ главнымъ образомъ противъ этихъ то кумировъ и направлялъ Прудонъ свои мтке удары.

Прудонъ самъ называлъ себя анархистомъ

— Какой форм правленя слдуетъ отдать предпочтене?— ставитъ онъ вопросъ.

— Какъ можете вы спрашивать объ этомъ, отвчаетъ читатель, вдь вы республиканецъ.

— Конечно республиканецъ, но это слово слишкомъ неопредленно. Res publica значитъ дло общества: итакъ всякй, кто при какой бы то ни было форм правленя желаетъ длать общественное дло, можетъ называть себя республиканцемъ. И короли также республиканцы.

— Такъ вы значитъ демократъ?

— Нтъ.

— Какъ, неужели же вы монархистъ?

— Нтъ.

— Либералъ?

— Упаси меня Богъ.

— Такъ значитъ вы аристократъ?

— Никоимъ образомъ.

— Вы желаете смшанной формы правленя?

— Еще того мене.

— Такъ кто же вы такой — наконецъ?

— Я анархистъ.

Основой своего ученя Прудонъ считаетъ справедливость. Отношене между людьми должны быть построены на справедливости.

‘Я долженъ относиться къ своему ближнему, говоритъ Прудонъ, съ такимъ же уваженемъ, какъ къ самому себ, и, насколько возможно, содйствовать тому, чтобы и друге относились къ нему точно такъ-же, этого требуетъ отъ меня совсть.

Ради чего я долженъ уважать ближняго? Ради его силы, его способностей, его богатства? Нтъ, это все вншности, которыхъ я не долженъ уважать въ человк. Такъ можетъ быть, ради того уваженя, которое онъ съ своей стороны оказываетъ мн? Нтъ, справедливость выше и этого основаня. Она требуетъ уваженя человческаго достоинства даже по отношеню къ врагу… Я уважаю въ ближнемъ не то, чмъ одарила его природа, или чмъ украсило его счастье, не вола его, не осла его, не рабыню его, какъ десять заповдей, также и не то добро, которымъ, какъ я ожидаю, онъ отплатитъ мн, я уважаю въ немъ просто человка’.

Почему человкъ долженъ подчиняться требованямъ своей совсти? Почему онъ долженъ быть справедливымъ? Этихъ вопросовъ Прудонъ не касается. Онъ избгалъ отрываться отъ земли. Основнымъ началомъ справедливости онъ считаетъ чувство личнаго достоинства, которое человкъ сознаетъ не только въ себ, но и въ другихъ людяхъ. Справедливость, по его мнню, не зависитъ ни отъ какой религи, хотя она до сихъ поръ постоянно съ нею смшивалась.

Отрицая религозное начало справедливости, Прудонъ считаетъ ее самое высшимъ закономъ ‘опредляющимъ и упорядочивающимъ неопредленные и противорчивые факты общественной жизни’. ‘Все, что наша мудрость знаетъ о справедливости, замчаетъ Прудонъ, содержится въ знаменитомъ изречени: поступайте со своими ближними такъ, какъ ты желаешь, чтобы поступали съ тобою, а чего ты не желаешь себ, то не длай и ближнему’.

Основываясь на иде справедливости, Прудонъ отрицаетъ вс законы, считая, что отношеня между людьми могутъ опредляться только посредствомъ свободнаго договора.

‘Я готовъ вступать въ договорныя отношеня,— говоритъ онъ,— но я не желаю никакихъ законовъ, я не признаю ни одного изъ нихъ, я оставляю за собой право не подчиняться никакимъ принудительнымъ требованямъ, которыя предъявляетъ ко мн будто бы необходимое начальство. Законы! Мы знаемъ, что они такое и чего они стоятъ. Они тонки какъ паутина для могущественныхъ и богатыхъ, но крпче самыхъ прочныхъ цпей для бдныхъ и малыхъ мра сего, это рыболовныя сти, разставляемыя правительствами’.

Отрицая законы и ставя на ихъ мсто договорныя отношеня, Прудонъ точно также отрицаетъ и государство, которое создаетъ принуждене надъ личностью вмсто договора. Онъ Не только отрицаетъ его полезность, но даже считаетъ, что существоване его въ особенности противорчитъ справедливости.

‘Никакая монархическая власть не можетъ быть законна,— говоритъ Прудонъ. Ни наслдоване, ни избране, ни всеобщее голосоване, ни достоинства правителя, ни религозное утверждене не могутъ сдлать ее законной’. Республиканское правительство, по мнню Прудона, почти не отличается отъ монархическаго. Когда во Франци правительство второй республики выработало посл продолжительной работы свою конституцю, Прудонъ сказалъ: ‘Я подаю голосъ противъ вашей конституци, не только потому, что она дурна, но и потому, что она конституця’.

Вс парти, по мнню Прудона, безъ исключеня, разъ он стремятся къ власти, представляютъ лишь особыя формы самодержавя, и не будетъ существовать свободы для гражданъ, порядка въ обществ, единеня между рабочими, до тхъ поръ, пока, вмсто того, чтобы врить въ правительство, мы не откажемся отъ него разъ навсегда. Справедливость требуетъ, чтобы государство было замнено иной формой человческаго общежитя, основанной на договор. Такую форму будущаго устройства Прудонъ назвалъ анархей и федерацей.

Въ этомъ новомъ обществ людей будетъ соединять не какая-либо верховная власть, а исключительно сила договора, и, слдовательно, лишь собственная воля человка, создающая этотъ договоръ, будетъ для него закономъ. Поэтому въ обществ, построенномъ исключительно на договор, будетъ дйствительно свобода. Люди будутъ соединяться въ группы, группы будутъ въ свою очередь образовывать общины, общины будутъ объединяться въ округа и провинци, которыя будутъ вступать въ договоры съ другими провинцями, и такъ дале. Вс должностныя лица должны выбираться населенемъ посредствомъ голосованя. Для объединеня дйствй этихъ лицъ они сами выбираютъ своихъ начальниковъ, которые въ свою очередь выбираютъ своихъ высшихъ руководителей, и такъ дале. Высшая законодательная власть должна принадлежать народному собраню, избираемому всеобщей подачей голосовъ. При такой организаци, по мнню Прудона, полный порядокъ будетъ совмстимъ съ полной свободой.

Кром законовъ и государства, стсняющихъ свободу личности, Прудонъ указываетъ еще на третьяго и, быть можетъ, главнйшаго врага свободы, а именно на собственность.

‘Собственность есть кража’, говоритъ Прудонъ. Кража она потому, что противорчитъ справедливости, потому что нельзя найти никакого основаня, которое могло бы ее оправдать.

Она не можетъ быть основана на прав завладня, потому что каждый обладаетъ этимъ правомъ въ силу своего существованя, а разъ онъ владетъ собственностью, а у другого ея нтъ, то ужъ справедливость нарушена.

Трудъ точно также не можетъ быть основанемъ собственности, потому что справедливо, чтобы человку принадлежали лишь плоды его труда, но вдь трудиться можно лишь надъ чмъ-нибудь: надъ землей, надъ матерьяломъ и т. п., а эта земля или матералъ не могутъ быть по справедливости собственностью человка.

Не можетъ быть собственность основана и на взаимномъ соглашени, потому что, если нсколько человкъ уступаютъ одному въ собственность извстную цнность, то значитъ они отказываются отъ своихъ правъ на нее, но для того, чтобы уступить собственность другому, надо сперва имть самому права на эту вещь. Кром того такая уступка можетъ быть лишь временнымъ договоромъ, такъ какъ каждый день рождаются новые люди, не участвовавше въ прежнихъ договорахъ и въ силу своего существованя имюще одинаковыя права съ другими людьми на вс земные предметы.

Еще меньше можетъ быть основано право собственности на давности владня, такъ какъ если я взялъ чужую вещь, то держи я ее одинъ часъ, или десять лтъ, или сто, она отъ этого не сдлается моей.

Такимъ образомъ Прудонъ не можетъ признать право собственности и считаетъ ее лишь замаскированныхъ видомъ воровства или грабежа.

Прудонъ считаетъ воровствомъ не только то, что обыкновенно понимается подъ этимъ словомъ, т. е. присвоене чужого имущества посредствомъ насиля или обмана, но и всевозможные способы присвоеня продуктовъ чужого труда, какъ-то: игру въ карты, лотереи, ростовщичество, взимане ренты во всхъ ея видахъ, получене прибыли, превышающей вознаграждене, слдуемое данному лицу за его работу всякя незаслуженныя жалованья, жирные оклады и т. п. ‘Открытое употреблене насиля и хитрости,— говоритъ Прудонъ,— уже съ давнихъ поръ всми было признаны непозволительнымъ, но еще ни одинъ народъ не доразвился до того, чтобы освободиться отъ воровства, связаннаго съ извстными видами пользованя талантомъ, трудомъ и имуществомъ’. Въ этомъ смысл Прудонъ называетъ собственность ‘воровствомъ’, ‘эксплоатацей слабыхъ сильными’, ‘противозаконной’, ‘самоубйствомъ общества’. Собственность, въ томъ вид, какъ она существуетъ теперь, должна исчезнуть и замниться формой распредленя продуктовъ труда, основанной на договор.

Итакъ, когда Прудонъ, во имя справедливости, требуетъ извстнаго распредленя собственности, то это значитъ лишь, что въ результат договоровъ, на почв которыхъ возникаетъ новый общественный строй, создается извстная форма распредленя и при томъ такая, при которой каждому члену общества будетъ обезпеченъ продуктъ его труда.

Считая, что главнйшей причиной нищеты и большинства общественныхъ недуговъ является нарушене справедливости при обмн продуктовъ труда. Прудонъ ршилъ основать обмнный банкъ, одной изъ главныхъ цлей котораго было дать возможность рабочимъ обходиться при обмн своими издлями безъ посредничества торговцевъ. Рабоче должны были приносить свои издля въ банкъ и получать взамнъ ихъ билеты банка, сообразно количеству затраченныхъ часовъ труда на изготовлене принесенныхъ издлй. На эти билеты рабоче могли получать, при посредств того же банка, необходимые имъ предметы.

Тюремное заключене, которому подвергся Прудонъ за слишкомъ рзкое выражене своихъ идей, помшало ему осуществить задуманное предпряте.

Прудона многе считали какимъ то чудовищемъ, готовымъ потоками крови залить существующй мръ для того, чтобы на его развалинахъ могли совершаться дикя орги сторонниковъ безпорядка. Между тмъ этотъ боецъ за справедливость былъ безконечно далекъ отъ мысли о какомъ-либо насильственномъ разгром старыхъ порядковъ. Онъ не признавалъ никакого иного средства воздйствя на людей, кром убжденя. Онъ говорилъ, что необходимо, чтобы люди, узнавше истину, убдили другихъ, что справедливость требуетъ измненя существующаго строя. Никакихъ другихъ путей Прудонъ не признавалъ.

‘Насъ,— замчаетъ онъ,— призываютъ сначала произвести революцю и говорятъ, что тогда уже явится просвщене. Но вдь революця есть не что иное, какъ просвтлене головъ!’…

Несмотря на насиля, свидтелями которыхъ намъ приходится быть, я не думаю, чтобы въ одинъ прекрасный день свобод пришлось бы прибгнуть къ сил, чтобы отвоевать свои права и отомстить за нанесенныя ей оскорбленя. Разумъ сослужитъ намъ лучшую службу, терпне столь же непреодолимо, какъ и революця’…

‘Разъ люди убдятся въ томъ, что справедливость требуетъ измненя общественнаго строя, деспотизмъ падетъ самъ собой въ силу своей ненужности. Государство и собственность исчезаютъ, право преобразовывается и наступаетъ новое состояне общества. Революця находитъ союзниковъ во всхъ угнетаемыхъ и эксплоатируемыхъ, ей достаточно появиться, чтобы весь мръ открылъ ей свои объятя’.

‘Я желаю мирной революци. Для осуществленя моихъ требованй вы должны воспользоваться тми самыми учрежденями, уничтоженя которыхъ я требую, и примнять т самые принципы, дополнене которыхъ составляетъ вашу задачу. Такимъ образомъ, новое общество должно явиться результатомъ свободнаго, естественнаго и необходимаго развитя стараго, и революця должна означать не только устранене прежняго порядка, но въ то же время и усовершенствоване его’.

Въ сочиненяхъ Прудона встрчается не мало противорчй. Можно оспаривать пригодность тхъ средствъ, которыя онъ предлагалъ для измненя существующаго строя, можно возражать противъ тхъ или иныхъ сторонъ идеальнаго будущаго общественнаго строя, который онъ старался намтить, но нельзя не признать за Прудономъ большой заслуги, какъ разрушителя тхъ устарлыхъ и вредныхъ идей, которыя мшаютъ человчеству на пути къ совершенствованю. Близорукя люди мечтаютъ объ исправлени тхъ или иныхъ недостатковъ въ законодательств,— Прудонъ показываетъ имъ, что все законодательство никуда не годится. Они пытаются ремонтировать ветхое здане государства,,— Прудонъ доказываетъ, что надо его сломать цликомъ отъ крыши до фундамента. Они хотятъ навести глянецъ на потускнвшее поняте о собственности,— Прудонъ сдираетъ съ этого понятя всю позолоту и показываетъ, что золото служило покрышкой для воровства.

Прудонъ не архитекторъ, который строитъ свтлый храмъ для будущихъ поколнй, но онъ своимъ сильнымъ умомъ расчищаетъ мсто для этого храма, сметая огромныя кучи мусора, накопленныя предками, и въ этомъ тяжеломъ труд его великая заслуга и право на внимане и благодарность потомства.

III.
Максъ Штирнеръ.

Было время, когда человкъ бродилъ по лсамъ жалкимъ, безпомощнымъ существомъ, питаясь случайно попавшейся добычей, всегда насторож, всегда опасаясь за свою жизнь. Силы человка были слишкомъ ничтожны. Окружающя его враждебныя силы природы были слишкомъ могущественны.

Великй учитель человчества — нужда научила людей многочисленнымъ средствамъ борьбы съ окружающей природой и самымъ могущественнымъ изъ этихъ средствъ было объединене людей въ общества. Объединившеся въ общества люди могли съ большимъ успхомъ бороться и противъ дикихъ зврей и противъ холода и голода. Чмъ крпче было объединене, тмъ боле обезпеченными чувствовали себя люди, бывше его членами. Иногда одно общество соединялось съ другими для того, чтобы бороться съ какой нибудь особенно опасной бдой или чтобы выполнить работу, которая была не подъ силу небольшой общин. Выгода объединеня общинъ и естественное размножене людей способствовало увеличеню размровъ человческихъ обществъ. Мелкя племена соединялись въ одинъ народъ. Одни общины присоединялись къ другимъ добровольно, понимая вс т выгоды, которыя давало такое соединене, нкоторыя были присоединены силой, и потомки присоединенныхъ впослдстви забывали о совершенномъ надъ ихъ предками насили и объединялись въ одномъ обществ съ потомками присоединителей. Такимъ образомъ изъ разроставшагося человческаго общества создавалось государство. Выгоды, которыя получала человческая личность отъ существованя государства были весьма многочисленны и очевидны. Къ сожалню, люди стали слишкомъ преувеличивать значене этихъ выгодъ. Люди рождались, выростали и умирали, на смну однимъ поколнямъ являлись новыя, а государства оставались. Мнялись властители, мнялись частности государственнаго порядка, но сущность государствъ оставалась безъ перемны и, мало-по-малу, люди стали смотрть на государство, какъ на нчто священное.

Изъ истори мы знаемъ много примровъ, какъ ради благополучя или славы государства люди жертвовали своей жизнью и жизнью своихъ родныхъ и близкихъ, и на такя пожертвованя современники всегда смотрли, какъ на каке то подвиги, какъ на проявлене высшихъ добродтелей. Да и въ наше время, когда возникаетъ война одного государства съ другимъ, люди точно такъ-же идутъ на смерть, считая, что они совершаютъ что-то хорошее, исполняютъ свой долгъ. Все это происходило и происходитъ только потому, что въ людяхъ укоренился неправильный взглядъ на государство, какъ на нчто священное.

Но вдь на самомъ то дл ничего священнаго въ государств нтъ, вдь на самомъ то дл оно создалось только для того, чтобы обезпечить благополуче тхъ людей, изъ которыхъ оно состоитъ, и существоване его иметъ смыслъ только до тхъ поръ, пока оно исполняетъ свое назначене, т. е. исправно служитъ благополучю человка.

Но если государство начинаетъ отнимать отъ человческой личности самое необходимое, если для блага государства люди должны терпть постоянную нищету, холодъ голодъ и унижене, вплоть до насильственной смерти, то, само собою разумется, что такое государство — неоплатный должникъ передъ личностью и, чмъ скоре его власть будетъ разрушена, тмъ лучше.

Въ настоящее время многе начинаютъ понимать, что человческая личность безсовстно ограблена государствомъ, и стараются сбросить съ себя иго государственнаго строя и убдить другихъ людей сдлать то же. Но какъ во всякой борьб люди не могутъ удержаться отъ увлеченя, такъ и въ борьб личности противъ государства, люди, защищающе человческую личность, вмст съ освобожденемъ отъ ига государства, пытаются освободить личность ршительно отъ вякихъ обязанностей по отношеню къ другимъ людямъ и отъ всякихъ стсненй. Къ такимъ представителямъ анархизма, доводящимъ свободу личности до крайнихъ предловъ, принадлежитъ оаганнъ Каспаръ Шмидтъ, подписывавшй свои произведеня псевдонимомъ Максъ Штирнеръ, подъ какимъ именемъ онъ главнымъ образомъ и былъ извстенъ читающей публик.

О жизни Штирнера у насъ очень мало свднй. Родился онъ въ 1806 г. въ Байрет въ Бавари. Съ 1826 по 1829 годъ онъ изучалъ филологю и теологю въ Берлин и Эрланген, потомъ, оставивъ научныя занятя, отправился путешествовать по Германи, живя по-долгу въ нкоторыхъ городахъ. Въ 1832 году онъ возвратился въ Берлинъ и посл двухлтней подготовки сдалъ экзаменъ на преподавателя гимнази. Лтъ десять онъ работалъ въ одной частной женской гимнази, но потомъ прекратилъ это заняте, посвятивъ себя исключительно литератур философскаго характера. Онъ умеръ въ 1856 году.

Первая половина 19-го столтя была весьма интереснымъ временемъ для Германи, Наполеоновскя войны разбудили въ нмцахъ чувство необыкновеннаго патротизма Для того, чтобы сохранить свои государственныя формы, нмцы принесли огромныя жертвы, сотни тысячъ людей легли на поляхъ сраженй, въ надежд, что ихъ смертью будетъ завоевано благополуче оставшихся въ живыхъ. Но когда вншнй врагъ былъ побжденъ и побдителямъ оставалось только пользоваться плодами своихъ побдъ тогда оказалось, что та мать-отчизна, за которую умирали отважные бойцы, не мать, а мачеха, что т формы государственнаго строя, за которыя было пролито столько крови, не оправдываютъ возлагавшихся на нихъ надеждъ и что та, свобода, которая грезилась борцамъ, какъ награда за ихъ жертвы и усиля, оказалась не свободой, а новымъ рабствомъ.

Такое разочароване въ лучшихъ надеждахъ не могло не найти отраженя и въ литератур и въ философи. У однихъ оно вызвало безпощадныя насмшки и проклятя по адресу правительствъ, обманувшихъ ожиданя народа, у другихъ — полное отрицане не только государственнаго строя, права человчности, но и какихъ-либо обязанностей, связывающихъ личность человка. Къ этимъ послднимъ принадлежалъ и Штирнеръ.

Человческая личность, по мнню Штирнера, сама въ себ заключаетъ свою цль. ‘Человкъ ни къ чему не призванъ и у него нтъ никакой задачи, какъ нтъ призваня у растеня или животнаго’… ‘Если есть хоть одна истина, которой человкъ долженъ посвятить свою жизнь, свои силы, потому что онъ человкъ, то значитъ онъ под26

чиненъ этой истин, подчиненъ правилу, господству, закону и т. д., значитъ онъ слуга’ Покуда ты вришь въ истину, ты не вришь въ самого себя, ты — слуга, религозный человкъ. Одинъ ты — истина, или, врне, ты больше истины, которая ничто передъ тобой’.

Такимъ образомъ, по мнню Штирнера, высшимъ закономъ, руководящимъ дятельностью человка, является его личное благо, а личное благо заключается въ наслаждени жизнью. Штирнеръ не признаетъ никакихъ обязанностей. Онъ ничего не длаетъ ради Бога, или ради человка, а только ради самого себя. ‘Ты для меня, восклицаетъ Штирнеръ, не что иное, какъ моя пища, точно также и ты подаешь и используешь меня. У насъ другъ къ другу есть лишь одно отношене — отношене годности, полезности, пользы’-… ‘И я также люблю людей, не только отдльныхъ личностей, а всхъ вообще людей. Но моя любовь къ людямъ сознательно эгоистична, я люблю ихъ потому, что любовь длаетъ меня счастливымъ. Я люблю потому, что любовь для меня естественна, потому что мн такъ нравится. Я не знаю никакой заповди любви.’

Ставя выше всего человческую личность, стремящуюся къ наслажденю жизнью, и отвергая вс иныя основы поведеня, Штирнеръ, конечно, долженъ отрицать и право, и государство, и собственность.

Право, какъ поняте о законномъ, дозволенномъ, справедливомъ, непремнно требуетъ признаня какого то высшаго нравственнаго авторитета, устанавливающаго эти понятя, но разъ этотъ авторитетъ отвергнутъ, разъ эта основа разрушена, то падаютъ, сами собой и понятя о законномъ, дозволенномъ, справедливомъ, т. е. поняте о прав. Въ этомъ случа вмсто понятя о прав выступаетъ поняте о сил. ‘Я имю право, говоритъ Штирнеръ, на все то, на что я имю силу’… ‘Тотъ, кто иметъ силу, тотъ стоитъ выше закона’.

О государств Штирнеръ высказываетъ слдующя мысли, ‘Государство можетъ процвтать, въ то время какъ личность подавляется и страдаетъ. Всякое государство есть деспотя, будетъ ли въ немъ одинъ деспотъ, или многе, или же, какъ обыкновенно представляютъ себ республику, вс будутъ господами, т. е. вс будутъ проявлять деспотизмъ по отношеню другъ къ другу. Государство всегда иметъ цлью ограничить отдльную личность, связать, подчинить ее, поставить ее въ подчиненное положене по отношеню къ чему нибудь общему. Всякую свободную дятельность государство старается стснить своей цензурой, своимъ контролемъ, своей полицей, и оно считаетъ такое стснене своей обязанностью.’

По мнню Штирнера, государство должно быть замнено иной формой общежитя, основанной исключительно на стремлени къ личному благу каждаго изъ членовъ общества. Членовъ такихъ общежитй будетъ соединять исключительно сознане личной выгоды и личная воля. Человкъ будетъ отдавать свои силы общежитю или союзу людей только потому, что въ нихъ онъ увидитъ наилучшую возможность полнаго проявленя своихъ силъ. Какъ на примръ такихъ эгоистическихъ союзовъ, Штирнеръ указываетъ на общества, образуемыя дтьми для игръ, и на друге добровольные союзы, возникающе вслдстве присущаго людямъ инстинкта общительности.

Во имя требованй свободной человческой личности, стремящейся къ своему благу, Штирнеръ отрицаетъ и право собственности. ‘Собственность не священна, говоритъ онъ. Я не отступаю робко передъ твоей и вашей собственностью, а всегда смотрю на нее, какъ на свою собственность, которую мн ршительно нечего ‘уважать’. Поступайте же точно также съ тмъ, что вы называете моей собственностью’. ‘Собственность лишь стсняетъ, ограничиваетъ личность, а не существуетъ для ея блага, какъ обыкновенно думаютъ. Она должна быть замнена формой распредленя, основанной исключительно на стремлени каждаго къ его личному благу. При такой форм распредленя каждый владлъ бы всмъ тмъ, что онъ иметъ силу и возможность добыть себ’. (Подъ силой Штирнеръ подразумваетъ не только физическую силу, но все то, что можетъ оказать воздйстве на окружающихъ. Слабость стариковъ, безпомощность ребенка, все это силы, которыя заставляютъ другихъ людей служить имъ).

‘Если мы не желаемъ, приводитъ примръ Штирнеръ, оставлять землю въ рукахъ поземельныхъ собственниковъ, а желаемъ присвоить ее себ, то мы соединяемся для этой цли, образуемъ союзъ, общество, которое становится собственникомъ земли’… ‘Та собственность, долю которой пожелаетъ имть каждый, будетъ отнята у личности, желающей имть ее въ своемъ исключительномъ пользовани и будетъ обращена въ общественную собственность’.

Для того, чтобы произошло измнене существующаго строя, по мнню Штирнера, необходимо, чтобы совершилось у достаточнаго количества людей внутренняя перемна, благодаря которой они признали бы высшимъ закономъ для себя свое личное благо, и тогда эти люди насильственнымъ путемъ уничтожатъ право, государство и собственность и установятъ новый общественный порядокъ.

Проповдуя возмущене противъ существующаго строя, Штирнеръ отличаетъ возмущене отъ революци. ‘Возмущене, по его мнню, не есть борьба противъ существующаго строя, такъ какъ тамъ, гд оно находитъ благопрятную почву, существующй порядокъ разрушается самъ собой, оно есть лишь мое высвобождене изъ существующаго. Разъ я оставляю существующй строй, онъ умираетъ и разлагается. Такъ какъ цль моя не въ томъ, чтобы ниспровергнуть существующй порядокъ, а въ томъ, чтобы возвыситься надъ нимъ, то мое намрене и дяне будутъ не политическими или соцальными, а эгоистическими, какъ направленныя исключительно на меня, на мою неотъемлемую личность’.

Штирнеръ въ своихъ разсужденяхъ производитъ впечатлне человка, которому до смерти надоли вс хорошя слова о любви къ людямъ, къ отечеству, къ человчеству, о самопожертвовани ради тхъ или иныхъ идей, однимъ словомъ, вс т приманки, которыми впродолжене столькихъ лтъ ловке господа заманивали доврчивыхъ людей. Разочаровавшись во всхъ призывахъ и знаменахъ, онъ объявляетъ себя эгоистомъ и ломитъ какъ буря, сметая на своемъ пути вс учрежденя, вс врованя, отталкивая этимъ отъ своего ученя и закрывая отъ людскихъ глазъ то зерно истины, которое въ немъ имется.

Но при всей своей крайности Штирнеръ на самомъ дл оказывается не достаточно разрушительнымъ. Какъ порывистая буря, ломающая деревья, но не вырывающая ихъ, оставляетъ въ земл корни, такъ и Штирнеръ, во имя эгоизма опрокидываетъ существующй строй, оставляетъ цлымъ его корни, т. е. именно этотъ самый эгоизмъ, а изъ этихъ корней старый строй выростаетъ вновь со всми своими недостатками. Вдь только человческй эгоизмъ создалъ законы, опредляюще, что дозволено людямъ и что запрещено, эгоизмъ исцарапалъ земной шаръ государственными границами и одинъ только эгоизмъ могъ создать право собственности.

Какъ въ знаменитое учене о борьб за существоване въ позднйшее время внесено добавлене, въ которомъ повствуется о борьб за жизнь другихъ, такъ и Штирнеровская теоря эгоистическаго возстаня личности противъ существующаго строя нуждается въ поправк, которая указывала бы на необходимость борьбы за человческую личность другихъ людей во имя высшаго, руководящаго принципа, дающаго смыслъ жизни.

IV.
М. Бакунинъ.

Нердко въ руслахъ нашихъ обмелвшихъ ркъ или среди чахлой лсной поросли, приходится встрчать огромныхъ размровъ пни, свидтельствующе о томъ, что и въ нашей опустошенной стран, когда-то выростали величественные лсные гиганты. Точно также и среди нашего безлюдья, среди мелкихъ людишекъ, копающихся въ душной атмосфер мелкихъ помысловъ, мелкихъ страстей, попадаются люди, передъ которыми невольно останавливаешься въ изумлени, задавая себ неразршимый вопросъ: какимъ образомъ въ нашей принижающей обстановк могъ выроста этотъ великанъ мысли?

Если такя явленя странны для нашего времени, то тмъ большее удивлене должны они были вызывать въ мрачную эпоху ‘николаевщины’. Вдь какъ бы ни были велики умственныя силы человка, вншняя обстановка, среда, обстоятельства, оказываютъ на нихъ огромное вляне. Если мы видимъ среди искривленнаго, чахлаго дубняка полузаросше пни столтнихъ великановъ, мы понимаемъ, какое множество деревьевъ погибаетъ, не имя возможности развернуть во всю, заложенныя въ нихъ силы, когда мы видимъ среди низменныхъ, пошлыхъ людей, одинокихъ скитальцевъ, отмченныхъ печатью геня, мы не можемъ не думать о тхъ невдомыхъ намъ дарованяхъ, которымъ суровая жизнь не дала возможности развиться.

Эти мысли невольно приходятъ въ голову, когда вспоминаешь т обстоятельства, при которыхъ складывалась умственная личность Бакунина.

Бакунинъ, родившйся въ 1824 году, происходилъ изъ небогатой дворянской семьи. Образоване получилъ скудное, какое можно было получить въ артиллерйскомъ корпус того времени. Онъ былъ выпущенъ въ гвардю офицеромъ, но его отецъ, разсердившйся на него за что-то, выхлопоталъ, чтобы его перевели въ армю. И вотъ юный Бакунинъ очутился въ какой-то глухой блорусской деревн, гд стоялъ артиллерйскй паркъ, въ которомъ онъ служилъ. Недюжинныя умственныя силы юноши требуютъ выхода, но въ этомъ медвжьемъ углу не съ кмъ слова сказать. Читать нечего. Нелпая служба опротивла… И юноша бросается на постель въ своемъ тулуп, лежитъ дни, лежитъ ночи, ничего не длая, никого не видя. Весьма вроятно, что въ непродолжительномъ времени, онъ нашелъ бы себ утшене въ водк, въ которой бы и утопилъ вс т душевные ростки, которые незримо таились въ немъ, тщетно ожидая возможности роста.

Къ счастью для Бакунина, его начальникъ заявилъ ему, что если онъ поступилъ на службу, то долженъ служить какъ слдуетъ, а то лучше выйти въ отставку. У Бакунина и въ мысляхъ не было о возможности отставки. Онъ тотчасъ же оставилъ службу и похалъ въ Москву, гд со свойственной ему страстностью, бросаясь отъ одной науки къ другой, старался пополнить недостатки своего образованя. Тамъ съ нимъ сошелся Станкевичъ, одинъ изъ замчательнйшихъ и образованнйшихъ людей того времени, и оцнивъ его способности, засадилъ его за изучене величайшихъ нмецкихъ философовъ. Не зная нмецкаго языка, Бакунинъ выучился ему, читая Канта и Фихте, и въ совершенств усвоилъ идеи тогдашняго властителя думъ — Гегеля.

Жить въ тогдашней Росси для такой натуры, какъ у Бакунина, было пыткой. Онъ всей душой рвался въ Берлинъ для завершеня своего образованя. Средствъ у него не было, и онъ обратился за помощью къ Герцену. ‘Я жду духовнаго перерожденя и крещеня отъ этого путешествя, я чувствую въ себ такъ много сильной и глубокой возможности, и еще такъ мало осуществилъ, что каждая лишняя копйка для меня важна, какъ новое средство къ достиженю моей цли… Я не буду говорить теб о своей благодарности, но, поврь мн, я никогда не позабуду, что ты и друзья твои, почти не зная меня и не проникнувъ въ глубину души моей, поврили въ дйствительность и святость моего внутренняго стремленя, я никогда не позабуду, что, давъ мн средства хать заграницу, вы, можетъ быть, спасли меня отъ ужаснйшаго несчастья — отъ постепеннаго опошленя. Поврьте, что я всми силами буду стараться оправдать вашу довренность и что я употреблю вс заключающяся во мн средства, для того, чтобъ стать живымъ, дйствительно духовнымъ человкомъ, полезнымъ не только для себя одного, но и отечеству, и всмъ окружающимъ меня людямъ’.

Герценъ оцнилъ таланты Бакунина и помогъ ему завершить образоване заграницей.

Очень многе изъ русскихъ людей, попавъ на долго заграницу, чувствуютъ себя какъ растеня, вырванныя съ корнемъ изъ родной почвы. Нтъ никакого захватывающаго дла, нтъ связи съ окружающей жизнью. Отъ своихъ отсталъ, къ чужимъ не присталъ. Бакунинъ этого не чувствовалъ. Онъ быстро освоился съ заграничной жизнью, всей душой сталъ на сторону рабочаго класса и принялъ самое горячее участе въ цломъ ряд революцонныхъ движенй. Во время возстаня въ Дрезден въ 1849 году, онъ былъ начальникомъ обороны, и взятый въ плнъ посл упорной борьбы, былъ приговоренъ къ смертной казни. Смертная казнь была замнена вчной тюрьмой. Но черезъ нкоторое время, саксонское правительство передало Бакунина Австри, гд его также сперва предполагали казнить, но потомъ,’ продержавши въ Ольмюцской тюрьм полгода прикованнымъ къ стн, передали его русскому правительству. Императоръ Николай I былъ польщенъ тмъ, что поручикъ его артиллери былъ ‘диктаторомъ’ столицы Саксони, похвалилъ его храброе поведене въ Дрезден и посадилъ его въ Петропавловскую крпость. Въ крпости, по желаню Николая, Бакунинъ написалъ записку о нмецкомъ и славянскомъ движени. Императоръ остался запиской очень доволенъ, а про Бакунина замтилъ: ‘онъ умный и хорошй малый, но опасный человкъ, его надобно держать взаперти’. И хорошаго малаго держали въ такой ужасной обстановк Алексевскаго равелина, что онъ хотлъ лишить себя жизни. Посл трехъ лтъ, въ 1854 году, его перевели въ Шлиссельбургскую тюрьму. Умеръ Николай, вступилъ на престолъ Александръ II, Бакунинъ продолжалъ сидть, и наконецъ, лишь въ 1857 году, его послали на житье въ Восточную Сибирь, откуда только въ 1861 году ему удалось, наконецъ, убжать, и переправившись черезъ два океана и Америку, прибыть въ Европу. Долгихъ лтъ неволи и страданй какъ не бывало. Бакунинъ съ юношеской энергей бросается въ борьбу съ существующимъ строемъ.

Гигантскаго роста, съ косматой, какъ у льва, огромной головой, съ дтской доврчивостью и простотой, неутомимый въ спорахъ, блестящй умомъ Бакунинъ, былъ какъ бы созданъ для агитаторской дятельности. Какъ глубокй философъ, онъ легко разрушалъ самыя сложныя теори, служащя для поддержаня существующаго строя. Какъ боецъ, онъ ломился къ освобожденю человчества, ломился напрямикъ, что бы ни стояло на его пути. Какъ ребенокъ, онъ никогда не думалъ о завтрашнемъ дн, не думалъ о томъ, что сть и гд спать, и во что одться, занималъ деньги направо и налво, и точно также разбрасывалъ ихъ и раздавалъ кому попало.

Къ страсти проповдываня, агитаци, пожалуй демагоги, къ безпрерывнымъ усилямъ учреждать, устраивать комплоты, переговоры, заводить сношеня и придавать имъ огромное значене, у Бакунина,— по словамъ близко знавшаго его Герцена,— прибавляется готовность первому итти на исполнене, готовность погибнуть, отвага принять вс послдствя. Это натура героическая, оставленная исторей не у длъ. Онъ тратилъ свои силы иногда на вздоръ такъ, какъ левъ тратитъ шаги въ клтк, все думая, что выйдетъ изъ нея. Но онъ не риторъ, боящйся исполненя своихъ словъ, или уклоняющйся отъ осуществленя своихъ общихъ теорй…’

Въ чемъ же состояли эти теори?

Бакунинъ врилъ, что высшимъ закономъ для человка является законъ развитя, въ силу котораго человчество прогрессируетъ отъ мене совершенной къ боле совершенной форм существованя. ‘Исторя,— по словамъ Бакунина,— состоитъ въ прогрессивномъ отрицани первоначальной животности человка черезъ посредство развитя его человчности… Позади насъ находится наше животное, впереди насъ наше человческое существоване, свтъ человчности, который одинъ можетъ просвтить и согрть, освободить и поднять насъ, сдлать насъ свободными, счастливыми и братьями, никогда не находится въ начальной, а всегда въ конечной точк истори… Мы никогда не должны смотрть назадъ, а всегда лишь впередъ, впереди насъ наше солнце, наше спасене…’

Но на пути человчества къ счастью лежитъ не мало преградъ, изъ которыхъ многя созданы самими людьми. Къ такимъ преградамъ между прочимъ принадлежатъ и т писанные законы, которые люди называютъ правомъ, и которые способствуютъ увеличеню господства сильнаго надъ слабымъ.

Политическое законодательство,— говоритъ Бакунинъ,— основывается-ли оно на вол правителя, или на подач голосовъ народными представителями, избираемыми всеобщимъ голосованемъ, никогда не можетъ находиться въ соотвтстви съ законами природы и всегда зловредно и враждебно свобод народныхъ массъ уже потому, что оно навязываетъ имъ систему вншнихъ и, слдовательно, деспотичныхъ законовъ… Всякое законодательство иметъ послдствемъ порабощене общества и вмст съ тмъ развращене законодателей.

Отрицая существующее право, выражающееся въ современныхъ законахъ, Бакунинъ признаетъ только естественныя права человка, напримръ, ‘право на самостоятельность’. ‘Для меня,— говоритъ онъ,— какъ для отдльной личности, это означаетъ, что я, въ качеств человка, имю право не повиноваться никакому другому человку и поступать по своему усмотрню’.

Бакунинъ признаетъ точно также право, требующее исполненя договоровъ, конечно въ извстныхъ границахъ, такъ какъ ‘человческая справедливость не можетъ признать никакихъ вчныхъ обязательствъ. Вс права и обязанности основываются на свобод. Право свободнаго соединеня въ союзы и расторжене ихъ есть первое и важнйшее изъ всхъ политическихъ правъ’.

Къ несчастью существуетъ такой союзъ людей, который, разъ возникнувъ, считаетъ себя выше единичныхъ стремленй, его создавшихъ, ставитъ себя выше людей и старается ихъ поработить. Такой союзъ называется государствомъ, которо когда-то было весьма полезно для развитя человческой личности, а теперь стало ея врагомъ.

Въ своемъ стремлени поработить человческую личность, государство иметъ сильнаго союзника въ лиц религи. Не единой истинной религи, которая заключается въ признани высшаго идеала, руководящаго человческими поступками, а той низменной религи, которая, распадаясь на множество религозныхъ врованй, опутываетъ людей всевозможными суеврями и мшаетъ человческой личности достигнуть полнаго развитя и полнаго обладаня всми своими духовными силами {Бакунинъ, какъ человкъ своего времени, не могъ разобраться въ вопрос о религи и не могъ отличить истинную религю отъ ложной. Для него всякая религя была грубымъ суевремъ, созданнымъ для обмана и порабощеня людей. }.

Во всхъ странахъ,— говоритъ Бакунинъ,— государство родилось отъ союза насиля, разбоя, грабежа,— короче говоря, войны и завоеваня — съ богами, постепенно созданными религозной фантазей народовъ… Тотъ, кто говоритъ объ откровени, говоритъ вмст съ тмъ и о боговдохновенныхъ личностяхъ, сообщившихъ людямъ откровене, о мессяхъ, пророкахъ, жрецахъ и законодателяхъ, а разъ эти послдне признаны представителями божества на земл, самимъ богомъ избранными учителями человчества, то само собою разумется, что они должны имть неограниченную власть. Вс обязаны слпо повиноваться имъ, такъ какъ передъ божественнымъ разумомъ не иметъ силы разумъ человческй, передъ божественной справедливостью не иметъ значеня справедливость земная. Въ качеств рабовъ бога, люди должны быть рабами церкви, а, по-скольку она освящаетъ государство, также и рабами государства… Нтъ государства безъ религи и никакое государство не можетъ обойтись безъ нея. Возьмите самыя свободныя государства въ мр, какъ напримръ Сверо-Американске Соединенные Штаты или Швейцарскй союзъ, и вы увидите, какую важную роль во всхъ оффицальныхъ рчахъ играетъ божественное провидне… Правительства не безъ основаня считаютъ вру въ бога существеннымъ условемъ своего могущества… Есть классъ людей, которые, если они и неврующе, все же непремнно должны представляться, какъ будто они вруютъ. Къ этому классу принадлежатъ вс мучители, поработители и эксплуататоры человчества. Духовенство, монархи, государственные люди, солдаты, финансисты, чиновники всякаго рода, полицейске, жандармы, тюремщики и палачи, капиталисты, ростовщики, предприниматели и домовладльцы, адвокаты, экономисты, политики всхъ оттнковъ, вс они вплоть до послдняго лавочника всегда будутъ хоромъ повторять слова Вольтера: ‘если бы не было Бога, то его слдовало бы выдумать, потому что, не правда-ли, вдь долженъ же народъ имть религю.’

Поддерживаемое церковнымъ обманомъ государство, по мнню Бакунина, является поработителемъ управляемыхъ. ‘По самому существу своему, оно можетъ только повелвать и принуждать, а не убждать… Даже тогда, когда оно приказываетъ добро, оно лишаетъ это добро его цнности, такъ какъ всякое приказане, есть вызовъ, брошенный свобод, какъ только добро приказывается, оно становится зломъ, съ точки зрня истинной, то-есть человческой нравственности, человческаго достоинства и свободы. Вдь свобода, нравственность и достоинство человка, состоитъ именно въ томъ, чтобы длать добро не потому, что ему приказываютъ, а потому, что онъ сознаетъ, желаетъ и любитъ’.

Государство развращаетъ не только управляемыхъ, но и управляющихъ. Всякое привиллегированное положене, всякая власть физическая или экономическая, непремнно развращаетъ, какъ отдльныхъ властителей, такъ и классы общества и цлые народы.

‘Могущественныя государства могутъ утверждать свою власть лишь путемъ преступленй, маленькя государства добродтельны, лишь вслдстве слабости’. ‘Мы отъ всей души ненавидимъ монархю, но въ то же время мы убждены, что и большая республика съ войскомъ, бюрократей и политической централизацей, поставитъ себ задачей завоеване извн и угнетене внутри и не будетъ въ состояни гарантировать счастье и свободу своимъ подданнымъ, хотя бы они и назывались гражданами’. ‘Вдь даже въ чистйшихъ демократяхъ, какъ напримръ въ Соединенныхъ Штатахъ и въ Швейцари, привиллегированное меньшинство противостоитъ громадному угнетенному большинству’.

Отрицая современную форму государства, Бакунинъ считаетъ, что человчество создастъ въ недалекомъ будущемъ новую форму общежитя, въ которой людей будетъ связывать не верховная власть, а сознане потребности такого соединеня и сила договора. ‘На мсто прежней организаци сверху внизъ, покоящейся на насили и авторитет, станетъ новая, не имющая никакой иной основы, кром естественныхъ потребностей, наклонностей и стремленй людей… Такимъ образомъ явится свободное соединене отдльныхъ личностей въ общины, общинъ въ провинци провинцй въ наци, нацй въ Соединенные Штаты Европы, а позже и всего мра’.

Однимъ изъ весьма серьезныхъ препятствй къ совершенствованю человчества является право частной собственности. Оно точно такъ же, какъ и государство, когда-то приносило извстную пользу людямъ, но въ настоящее время вредъ отъ него значительно больше пользы. Въ обществ будущаго, частную собственность будутъ составлять только предметы непосредственнаго употребленя, земля же, орудя производства и вс друге виды капитала будутъ общественной собственностью’.

‘Основой новаго мра должна быть справедливость,— говоритъ Бакунинъ,— безъ нея не можетъ быть ни свободы, ни общественной жизни, ни преуспяня, ни мира. Справедливость — и притомъ не справедливость судей или священниковъ, или оторвавшихся отъ жизни, книжныхъ людей,— а простая человческая справедливость повелваетъ, чтобы въ будущемъ потреблене каждаго члена общества соотвтствовало количеству произведенныхъ имъ продуктовъ. И такъ, надо найти средство сдлать невозможной для всякаго, кто бы онъ ни былъ, эксплуатацю чужого труда и,— каждому лишь по-стольку позволить пользоваться запасомъ предметовъ потребленя, принадлежащимъ обществу и представляющимъ ни что иное, какъ продуктъ труда,— по-скольку онъ непосредственно своимъ трудомъ содйствовалъ созданю этого запаса’.

Средство же заключается въ томъ, ‘чтобы землей, орудями производства и всми другими видами капитала пользовались исключительно рабоче, то-есть образуемыя ими земледльческя и промышленныя товарищества’. И для этого вовсе не нужно учрежденя какой-нибудь верховной власти. ‘Во имя свободы,— замчаетъ Бакунинъ,— которая одна можетъ быть основой, какъ экономической, такъ и политической организаци общества, мы всегда будемъ протестовать противъ всего, что хотя бы отдаленно напоминаетъ коммунизмъ или государственный соцализмъ… Я желаю организаци общества и коллективной, или общественной собственности снизу вверхъ, въ силу свободнаго соглашеня, а не сверху внизъ черезъ посредство какого-нибудь авторитета’.

Но какими же средствами возможно достигнуть коренного измненя существующаго строя? По мнню Бакунина, установлене новаго порядка совершится путемъ соцальной революци, то-есть насильственнаго переворота, который произойдетъ самъ собой въ силу естественнаго хода вещей. Ускорене и облегчене этого переворота должно быть задачей тхъ, кто предвидитъ ходъ развитя.

‘У народа есть три пути, чтобы избавиться отъ своей горькой доли,— говоритъ Бакунинъ,— два воображаемыхъ и одинъ дйствительный. Первые два — кабакъ и церковь, третй — соцальная революця… Исцлене возможно лишь путемъ соцальной революци’.

Кровавая революця, по мнню Бакунина, есть всегда зло, громадное зло и большое несчасте, не только потому что она сопряжена съ жертвами, но и съ точки зрня чистоты и совершенства той цли, во имя которой она совершается {Здсь у Бакунина замчается явное противорче. Будучи сторонникомъ насильственнаго переворота, онъ въ то же время высказывается противъ ‘кровавой революци’. Призывая къ уничтоженю вещей, а не людей, онъ самъ принимаетъ дятельное участе въ насильственныхъ переворотахъ, при которыхъ гибли и люди. Надо думать, что мы имемъ здсь дло съ одинмъ изъ тхъ противорчй, которыя являются печальнымъ результатомъ разлада между теорей и практикой.}.

Бойни, предпринятыя съ политической цлью, никогда не уничтожали партй, противъ которыхъ он были направлены, въ особенности же он оказывались всегда совершенно безсильными по отношеню къ привиллегированнымъ классамъ такъ какъ власть покоится не столько на существовани какихъ-либо опредленныхъ личностей, сколько на томъ положени, которое обезпечивается за привиллегированными лицами какими-нибудь учрежденями, въ особенности же государствомъ и частной собственностью. Итакъ, если желать произвести коренную революцю, то слдуетъ нападать на вещи и условя, слдуетъ разрушать собственность и государство, тогда не будетъ никакой надобности уничтожать людей и подвергаться опасности, угрожающей со стороны неизбжной реакци, которая всегда и во всхъ обществахъ вызывалась и будетъ вызываться убйствомъ людей. Но для того, чтобы имть право поступать съ людьми человчно, не подвергая тмъ самымъ опасностямъ революцю, слдуетъ быть неумолимымъ по отношеню къ вещамъ и условямъ, надо разрушать все и въ особенности и прежде всего собственность и ея необходимое послдстве — государство. Въ этомъ заключается весь секретъ революци.’

Для того, чтобы революця была успшна необходимо, чтобы она не являлась вспышкой политическихъ страстей той или иной страны, но была бы дружнымъ подъемомъ рабочихъ цлаго ряда сосднихъ государствъ Европы. ‘Политическая и нацональная революця не можетъ оказаться побдоносной, если изъ политической революци она не превратится въ общественную, и изъ нацональной во всеобщую, именно въ силу присущаго ей въ самой ея основ общественнаго и антигосударственнаго характера’.

Для того, чтобы устроить революцю, прежде всего, по мнню Бакунина, необходимо распространене среди народныхъ массъ извстныхъ идей. ‘Что мшаетъ, чтобы спасительная идея проникла въ рабочя массы словно бурный потокъ? Невжество массъ и въ особенности политическе и религозные предразсудки, которые еще и по се время, благодаря старанямъ господствующихъ классовъ, затемняютъ природный здравый смыслъ и здоровыя чувства рабочаго’ ‘Затмъ необходимо нсколько сотъ предпримчивыхъ людей, которые могли бы возбудить и направлять движене’. ‘Они должны быть преданными, энергичными и даровитыми людьми, прежде всего любить народъ, быть свободными отъ честолюбя и тщеславя и обладать способностью стать посредниками между революцонной мыслью и народными инстинктами’.

Для того, чтобы привести свои идеи къ осуществленю Бакунинъ основалъ ‘Международный союзъ соцалистической демократи’ и вс силы своего блестящаго ума отдалъ на распространене этихъ идей, какъ среди рабочихъ, такъ и въ другихъ классахъ общества. Передъ смертью онъ попросилъ, чтобы его отвезли въ больницу, гд помщаются простые рабоче. Тамъ онъ и умеръ, и тло его положено было среди безвстныхъ могилъ тхъ незамтныхъ людей, ради счастья которыхъ онъ жилъ и боролся.

V.
П. Кропоткинъ.

Желающимъ боле подробно ознакомиться съ жизнью П. А. Кропоткина, мы совтуемъ прочесть его книгу: ‘Записки Революцонера’. Эта книга читается съ захватывающимъ интересомъ, она написана въ высшей степени просто, а по своимъ художественнымъ достоинствамъ является однимъ изъ выдающихся литературныхъ произведенй послдняго времени.

Обращая внимане нашихъ читателей на эту книгу, мы только кратко упомянемъ, о нкоторыхъ интересныхъ чертахъ изъ жизни Кропоткина.

Князь Петръ Алексевичъ Кропоткинъ родился въ 1842 г. въ Москв. Отецъ его былъ военный служака Николаевскаго времени и богатый помщикъ, владющй 1200 душъ крпостныхъ людей. Мальчикомъ и юношей П. Кропоткинъ видлъ вс ужасы крпостного права, но они не оказали на него развращающаго вляня, по всей вроятности оттого, что въ ранне годы его дтства была еще слишкомъ жива память о его рано умершей матери, которую дворовые и крестьяне боготворили за ея доброту.

‘Все мое дтство, пишетъ Кропоткинъ, перевито воспоминанями о ней. Какъ часто, гд-нибудь въ темномъ корридор рука двороваго ласково касалась меня или брата Александра. Какъ часто крестьянка, встртивъ насъ въ пол, спрашивала: ‘Выростете-ли вы такими же добрыми, какой была ваша мать? Она насъ жалла, а вы будете жалть?

‘Насъ’ — означало, конечно, крпостныхъ. Не знаю, что стало бы съ нами, если бы мы не нашли въ нашемъ дом среди дворовыхъ ту атмосферу любви, которой должны быть окружены дти’.

Эта атмосфера любви была лучшимъ наслдствомъ, которое мать оставила своимъ дтямъ и благодаря которому крпостное право не развратило ихъ. Повторяя слова поэта, Кропоткинъ иметъ полное право сказать:

‘И если я легко стряхнулъ съ годами

Съ души моей тлетворные слды

Поправшей все разумное ногами,

Гордившейся невжествомъ среды,

И если я наполнилъ жизнь борьбою

За идеалъ добра и красоты,

И носитъ пснь, слагаемая мною,

Живой любви глубокя черты —

О, мать моя, подвигнутъ я тобою!

Во мн спасла живую душу ты!’

Картины крпостного права, изображаемыя Кропоткинымъ, производятъ потрясающее впечатлне. Отецъ автора, человкъ въ сущности не злой, приказывалъ счь дворовыхъ за нсколько разбитыхъ тарелокъ. Кропоткинъ описываетъ тяжелую ‘сцену, какъ только что высченнаго двороваго Макара заставляютъ прислуживать у стола.

‘Мачеха, видя, что никто изъ насъ не дотронулся до супа, пробуетъ оживить насъ.

Не находите-ли вы дти,— говоритъ она по французски, что супъ сегодня превосходный.

Слезы душатъ меня. Посл обда я выбгаю, нагоняю Макара въ темномъ корридор, и хочу поцловать его руку, но онъ вырываетъ ее и говоритъ не то съ упрекомъ, не то вопросительно: Оставь меня, небось, когда выростешь, и ты такой же будешь?

— Нтъ, нтъ, никогда!…’

Вс родные и знакомые Кропоткиныхъ принадлежали къ высшему аристократическому кругу, воспитывался П. Кропоткинъ въ Пажескомъ корпус, то есть въ самомъ аристократическомъ военно-учебномъ заведени, и тмъ не мене добрые задатки, полученные въ дтств, и демократическй духъ времени взяли верхъ надъ развращающимъ влянемъ среды. Блестящя способности и неутомимая жажда знаня сдлали то, что вмсто придворнаго офицера изъ Кропоткина выработался выдающйся ученый.

Осенью 1871 года Географическое Общество просило Кропоткина, уже составившаго себ извстность, принять должность секретаря. Это было заманчивое предложене, такъ какъ оно открывало широкй путь молодому ученому для дальнйшихъ работъ.

‘Наука — великое дло, пишетъ Кропоткинъ. Я зналъ радости, доставляемыя ею, и цнилъ ихъ, быть можетъ, даже больше, чмъ многе мои собратья…

‘Но какое право имлъ я на вс эти высшя радости, когда вокругъ меня — гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусокъ хлба, когда все затраченное мною, чтобы жить въ мр высокихъ душевныхъ движенй, неизбжно должно быть вырвано изо рта сющихъ пшеницу для другихъ и не имющихъ достаточно чернаго хлба для собственныхъ дтей? У кого-нибудь кусокъ долженъ быть вырванъ изо рта, потому что совокупная производительность людей еще такъ низка.

‘Знане — могучая сила. Человкъ долженъ овладть имъ. Но мы и теперь уже знаемъ много, что еслибы это знане, ‘только это, стало достоянемъ всхъ?…

‘Массы хотятъ знать. Он хотятъ учиться, он могутъ учиться…

‘Вотъ въ какомъ направлени мн слдуетъ работать, и вотъ т люди, для которыхъ я долженъ работать. Вс эти звонкя слова насчетъ прогресса держатся въ сторон отъ народа, вс эти громкя фразы — одни софизмы. Ихъ придумали, чтобы отдлаться отъ разъдающаго противорчя…

‘И я послалъ мой отказъ Географическиму обществу.’

Въ слдующемъ году Кропоткинъ уже становится членомъ кружка Чайковскаго. Цлью этого кружка сперва было лишь саморазвите. Члены кружка считали, что для всякой общественной дятельности прежде всего необходимы нравственно развитые люди. Они мечтали подготовить цлый рядъ такихъ людей, которые могли бы разбудить дремлющя массы народа и направить ихъ на борьбу за попранныя права человка, за лучшее будущее. Среди этой подготовительной работы въ 1874 году Кропоткинъ былъ арестованъ и посаженъ въ Петропавловскую крпость, гд вроятно бы и погибъ отъ невыносимыхъ для здоровья условй, если бы его не перевели въ госпиталь, откуда ему удалось бжать въ 1876 году и пробраться за границу.

За границей убжденя Кропоткина окончательно сформировались, и онъ сталъ однимъ изъ самыхъ выдающихся проповдниковъ того ученя, которое извстно подъ названемъ анархизма.

Основнымъ закономъ человчества, по мнню Кропоткина, является стремлене отъ мене счастливаго къ боле счастливому состояню. Изслдуя жизнь человчества, мы замчаемъ, что оно состоитъ изъ обществъ, цлью которыхъ, какъ и всего человчества, является доставлене своимъ членамъ наибольшаго количества счастья, при наименьшей затрат человческой силы. То, что называютъ обыкновенно прогрессомъ, есть врный путь, ведущй къ этой цли. На пути къ такому счастью люди встрчаютъ разнообразныя препятствя.

‘Новыя идеи всюду зарождаются и стремятся пробиться наружу и найти примнене въ жизни, но развите ихъ задерживается инертностью (неподвижностью) тхъ, чьи интересы требуютъ поддержаня стараго порядка, и идеи эти задыхаются подъ гнетомъ давно отжившихъ предразсудковъ и традицй… Политическя, экономическя и общественныя учрежденя рушатся, и общественное здане, ставшее непригоднымъ, лишь препятствуетъ развитю тхъ ростковъ, которые пробиваются сквозь его щели и вокругъ него… Тогда наступаетъ пора великихъ событй, круто порывающихъ нить истори и выбивающихъ человчество изъ назженной колеи на новый путь. Революця становится необходимостью… Человкъ созналъ свое мсто въ природ, онъ созналъ, что учрежденя суть ни что иное, какъ его же созданя, и что имъ однимъ они могутъ быть пересозданы’…

Способы пересозданя общества, конечно, для каждаго могутъ представляться различными. Но, при всхъ различяхъ во мнняхъ, по мнню Кропоткина, всегда должно быть признано одно основное требоване безусловно необходимое для достиженя счастья человчества. ‘Требоване это,— говоритъ Кропоткинъ,— можно выразить въ вид слдующаго положеня: поступай съ другими такъ, какъ ты желалъ бы, чтобы поступали съ тобою при тхъ же условяхъ.’

Рядомъ съ этимъ требованемъ Кропоткинъ выставляетъ еще требоване, дополняющее первое, ‘будь силенъ, предавайся со всей страстью мышленю и дятельности, такъ чтобы они били ключемъ — и тогда твой умъ, твоя любовь и твоя энергя перельются въ окружающихъ.’

Но дятельность человка на своемъ пути встрчаетъ разнообразнйшя препятствя, въ числ которыхъ наиболе существенными являются: право, то есть законы въ связи съ ихъ исполнительными органами,— государство и частная собственность.

‘Законъ, по мнню Кропоткина, представляетъ искусное смшене обычаевъ, полезныхъ для общества, которые соблюдались бы и помимо законовъ, и другихъ обычаевъ, которые выгодны лишь господствующему меньшинству, массамъ же приносятъ вредъ и могутъ поддерживаться лишь путемъ устрашеня… Законъ, бывшй сначала лишь собранемъ обычаевъ, способствовавшихъ сохраненю общества, теперь является въ рукахъ богатыхъ бездльниковъ лишь орудемъ эксплоатаци и порабощеня трудящихся массъ.’ ‘Что же касается до законовъ уголовныхъ, то большею частью они являются ничмъ инымъ, какъ орудемъ мести со стороны государства, мести, унаслдованной отъ временъ варварскаго состояня, мести, возведенной государствомъ въ законъ.’

‘Организованная общественная месть, именуемая Судомъ и Справедливостью,— говоритъ Кропоткинъ въ своемъ доклад международному революцонному рабочему конгрессу 1900 года,— есть пережитокъ, унаслдованный нами изъ нашего рабскаго прошлаго… Рожденное изъ временъ закрпощеня и рабства, учреждене суда служитъ въ истори, чтобы удержать закрпощене и рабство, и продлить ихъ существоване. Это учреждене поддерживаетъ въ обществ идеи о необходимости мести, возведенной въ добродтель. Оно служитъ школою воспитаня въ обществ противуобщественныхъ привычекъ и наклонностей. Онъ вливаетъ въ общественную жизнь цлый мутный потокъ всякой грязи и разврата, развивающихся вокругъ судовъ и тюремъ, проводниками его въ обществ являются полицейскй, палачъ, шпонъ, провокаторъ и быстро развивающяся нын агентства частнаго шпонства и такъ дале,— причемъ этотъ потокъ грязи растетъ съ каждымъ годомъ’. Общество будущаго, по мнню Кропоткина, пойметъ, что законъ есть ни что иное, какъ закрплене и обоготворене обычаевъ и понятй давно прошедшаго времени, и суметъ отказаться отъ этого идолопоклонства. Общество будущаго найдетъ возможность обходиться безъ этого отжившаго учрежденя, ‘обратившись къ вольному, свободно избранному въ каждомъ случа третейскому суду, и найдетъ выходъ въ боле тсныхъ сношеняхъ, установившихся между всми гражданами, равно какъ въ воспитани привычекъ труда и общественности, при помощи всхъ тхъ могучихъ средствъ, которыхъ не можетъ не открыть общество, отказавшееся отъ передачи своей нравственной гигены полицейскому и жандарму’. Кропоткинъ полагаетъ, что въ будущемъ, для поддержаня добраго соглася между членами общества, будетъ достаточно соблюденя обычныхъ правилъ общежитя, такъ называемаго ‘обычнаго права’, а подчинене ему будетъ достаточно гарантировано потребностью каждаго въ сотрудничеств, помощи и дружб, и боязнью быть исключеннымъ изъ общества.

Человчество на своемъ пути отъ мене счастливаго къ боле счастливому существованю, отбрасывая ветхя формы жизни и создавая новыя, отброситъ въ недалекомъ будущемъ и государство.

‘Государство, говоритъ Кропоткинъ, создаетъ цлую армю чиновниковъ, которые словно пауки сидятъ въ своихъ стяхъ и видятъ свтъ только сквозь грязныя окна своихъ канцелярй. Громадныя, все возрастающя суммы, взимаемыя государствомъ съ народа, всегда оказываются недостаточными, государство живетъ на счетъ будущихъ поколнй и на всхъ парахъ несется къ банкротству. Государство и война означаетъ одно и то же, одно государство стремится ослабить и разорить другое, чтобы навязать ему свои законы, свою политику, свои торговые договоры и чтобы обогатиться на его счетъ… Государство, которое первоначально должно было быть защитникомъ всхъ и, въ особенности, слабыхъ, въ настоящее время превратилось въ оруде, пускаемое въ ходъ богатыми противъ эксплоатируемыхъ, имущими противъ неимущихъ’.

Но какъ же быть безъ государства, спрашиваютъ робке, близоруке люди? Вдь, стремясь разрушить государство, анархисты могутъ вернуть человка въ первобытное состояне, въ состояне непрестанной войны каждаго противъ всхъ?

Въ своемъ сочинени ‘Государство и его роль въ истори’, недавно переведенномъ подъ редакцей автора на русскй языкъ, Кропоткинъ указываетъ на блестящй историческй примръ устройства вн государственнаго общежитя. Этотъ примръ представляютъ средневковые вольные города, которые ‘втечене первыхъ двухъ столтй своего существованя сдлались центрами благосостояня для всего населеня, центрами богатства и культуры, какихъ мы съ тхъ поръ никогда больше не видали. Справьтесь съ документами, дающими возможность установить размръ заработной платы сравнительно со стоимостью предметовъ потребленя, и вы увидите, что трудъ ремесленника и даже простого поденьщика того времени оплачивался лучше, чмъ въ наше время трудъ наиболе искуснаго рабочаго {Понятно, что размръ вознагражденя, получаемаго работникомъ за свой трудъ, долженъ разсматриваться непремнно въ связи съ цной необходимыхъ работнику припасовъ. Если припасы очень дороги, то и большой платы за трудъ будетъ недостаточно для жизни, если же они дешевы, то можно жить хорошо и при малой плат за трудъ.}.

Но это счастливое для работника время не было временемъ тупой сытости. Это было время одного изъ наибольшихъ подъемовъ искусства и науки, каке только помнитъ человчество. Рафаэль, Микель-Анджело, Леонардо да Винчи, Данте, Петрарка и множество другихъ славныхъ именъ служатъ яркимъ напоминанемъ о расцвт той цивилизаци, которая была создана въ вольныхъ городахъ среднихъ вковъ. Взгляните на воздвигнутые этими городами знаменитые готическе соборы, краснорчивые свидтели подъема искусства того времени. Обратите внимане на мелочи, на мебель, на посуду, на предметы обихода и всюду вы увидите неопровержимое доказательство, что работникъ того времени не былъ частью фабричной машины, какъ теперь, но былъ развитымъ человкомъ, проникнутымъ любовью къ своему труду.

Этотъ расцвтъ искусства былъ смятъ, эти вольные города раздавлены, но гибель пришла не отъ нашествя варварскихъ полчищъ. Тройственный союзъ военнаго, судьи и священника или погубилъ эти очаги средневковой цивилизаци, или въ значительной степени ослабилъ ихъ дятельность. Воинственныя государства опутали своими стями вольные города и вытянули изъ нихъ соки. Судьи постарались заковать жизнь въ оковы законовъ, созданныхъ еще въ древнемъ Рим, а священники давили всякое проявлене свободной мысли и, во имя будущаго небеснаго блаженства и рая съ ангелами, превращали настоящй мръ въ мрачный адъ, населенный дьяволами.

Въ настоящее время власть государства достигла наибольшаго развитя. Но какъ дерево, достигшее предловъ своего роста, близко къ паденю, какъ мыльный пузырь, растянувшйся до крайнихъ предловъ, долженъ лопнуть, такъ и государство, сказавъ свое послднее слово, должно разрушиться, уступивъ мсто инымъ формамъ человческаго общежитя.

‘Въ настоящее время,— говоритъ Кропоткинъ,— мы можемъ наблюдать ростъ анархическаго движеня, то-есть движеня, направленнаго къ ограниченю правительственной дятельности… Свободные союзы начинаютъ присвоивать себ понемногу все поле человческой дятельности… Большя организаци, основанныя исключительно на добровольномъ соглашени, становятся все боле многочисленны’. Примровъ такихъ вн-государственныхъ организацй мы видимъ множество. Таковы желзнодорожныя общества, общества страхованя и другя коммерческя организаци, общества подачи помощи потерпвшимъ кораблекрушене, всевозможныя благотворительныя общества и тому подобныя.

‘Особеннаго вниманя, по мнню Кропоткина, заслуживаетъ общество Краснаго Креста: избивать людей на пол сраженя остается задачей государства, но это же самое государство объявляетъ себя неспособнымъ оказать помощь своимъ раненымъ и большую часть этой задачи предоставляетъ частной иницатив’.

Какя формы приметъ общественная жизнь людей будущаго, сказать невозможно, но каждый можетъ рисовать себ такя формы грядущаго строя, къ осуществленю которыхъ онъ долженъ стремиться.

Кропоткинъ полагаетъ, что люди будутъ соединяться въ общины, связанныя общностью своихъ стремленй. Соединяться въ такя общины они будутъ путемъ заключеня договоровъ. Люди примутъ на себя ‘обязательства по отношеню къ обществу, которое съ своей, стороны обяжется оказывать имъ извстныя услуги. Не будетъ надобности принуждать къ выполненю этихъ договоровъ, не потребуется ни наказанй, ни судей. Исполнене договоровъ будетъ вполн достаточно гарантировано потребностью каждаго въ сотрудничеств, помощи и расположени окружающихъ. Того, кто не исполняетъ взятыхъ на себя обязательствъ, вдь могутъ исключить изъ общества… Не будетъ ни тюремъ, ни какихъ-либо другихъ карательныхъ мръ, а противъ тхъ немногихъ вредныхъ обществу поступковъ, которые еще будутъ совершаться, лучшимъ средствомъ будетъ мягкое, любовное обращене съ провинившимся, нравственное воздйстве и свобода’.

Очень часто думаютъ, что грандозныя предпрятя, составляющя гордость нашего времени, врод прорытя огромныхъ каналовъ, тунелей, постройки желзныхъ дорогъ, станутъ невозможны съ уничтоженемъ государства. Но дло въ томъ, что вдь и въ наше-то время вс эти сооруженя производятся большей частью безъ участя государства различными предпринимателями, наживающими при этомъ огромныя деньги. Если же за такя дла взялись бы нсколько заинтересованныхъ общинъ, то он выполнили бы вс эти работы не только не хуже, но лучше подрядчиковъ, такъ какъ вся предпринимательская прибыль оставалась бы въ пользу общинъ.

При современномъ стро сельско-хозяйственные продукты скупаются торговцами у крестьянъ и продаются городскимъ рабочимъ, при чемъ громадные барыши остаются въ рукахъ скупщиковъ. Таке же барыши наживаютъ и люди, устроивше фабрики, на которыхъ городске рабоче изготовляютъ сельско-хозяйственныя орудя, необходимыя для крестьянъ. Съ уничтоженемъ государства, городскя и сельскя общины будутъ просто обмниваться своими произведенями, не давая себя обирать ни торговцамъ, ни фабрикантамъ, ни правительственнымъ чиновникамъ, какъ это длается въ настоящее время.

На своемъ пути къ совершенствованю, человчество въ недалекомъ будущемъ откажется отъ частной собственности, которая въ наше время является источникомъ множества бдствй. Вдь только вслдстве существованя частной собственности, образовалось то неравномрное распредлене богатствъ, какое мы видимъ въ настоящее время, когда въ рукахъ однихъ людей сосредоточены милларды рублей, а друге умираютъ отъ голоду, не имя возможности найти себ работы.

Многе предполагаютъ, что существоване мелкой земельной собственности, наоборотъ, спасаетъ людей отъ нищеты, но и въ Западной Европ и въ Росси мы видимъ какъ разъ обратное. Крестьяне давно уже стали не настоящими собственниками земли, а прикрпленными къ ней батраками, вс силы которыхъ уходятъ на уплату процентовъ ростовщикамъ-банкирамъ и податей государству.

Существоване частной собственности создаетъ цлый классъ людей съ туго набитой мошной, стремящихся лишь къ непрерывнымъ наслажденямъ, праздныхъ и распущенныхъ, которые,— какъ замчаетъ Кропоткинъ,— отдаваясь своимъ животнымъ инстинктамъ, ‘непремнно будутъ обезчещивать женщинъ и дтей, развращать искусство, театръ и прессу, продавать свое отечество и его защитниковъ, а такъ какъ они слишкомъ трусливы, чтобы самимъ стать убйцами, то они будутъ посылать на бойню отборную часть своего народа, какъ только у нихъ явится боязнь за свою мошну’.

Частная собственность нарушаетъ справедливость,— говоритъ Кропоткинъ.— ‘Все накопленное богатство произведено совокупнымъ трудомъ всего общества и притомъ трудомъ, какъ настоящаго поколня, такъ и всхъ прошедшихъ. Домъ, въ которомъ мы находимся въ настоящую минуту, иметъ цнность лишь потому, что онъ находится въ Париж, въ этомъ прекрасномъ город, представляющемъ наслоене труда двадцати послдовательныхъ поколнй. Если перенести этотъ домъ въ снжныя пустыни Сибири, то онъ потерялъ бы почти всю свою цнность. Эта машина, изобртенная тобой, и на которую у тебя есть патентъ, содержитъ въ себ трудъ пяти или шести поколнй, она представляетъ цнность, лишь поскольку она является частью того огромнаго цлаго, которое мы называемъ промышленностью девятнадцатаго вка {А промышленность 19-го вка образовалась изъ промышленности предшествовавшихъ вковъ.}. Переправь твою машину для вязаня кружевъ въ Новую Гвинею къ (дикарямъ) папуасамъ — и она утратитъ всякую цнность… Наука и промышленность, теоря и практика, изобртене и примнене его къ длу, которое въ свою очередь ведетъ къ новымъ изобртенямъ, умственный и ручной трудъ,— все связано одно съ другимъ. Всякое изобртене, всякй успхъ, всякое увеличене принадлежащаго намъ запаса хозяйственныхъ благъ, обязано своимъ происхожденемъ всей совокупности физической и умственной дятельности прошлыхъ и современныхъ поколнй. Слдовательно, какое же право иметъ кто-нибудь присвоить исключительно себ хоть самую ничтожную часть этого громаднаго цлаго и сказать: это принадлежитъ мн, а не вамъ’.

Человчество, въ своемъ стремлени къ совершенствованю, мало-по-малу уже начинаетъ переходить отъ частной собственности къ собственности общественной. Дороги и мосты, составлявше частную собственность, владльцы которыхъ брали съ прохожихъ и прозжихъ деньги, становятся общественнымъ достоянемъ. Картинные галлереи, музеи, сады, библотеки и т. п., становятся общественными и безплатными. Появляются безплатные театры. Во многихъ городахъ населене безплатно снабжается водой въ неограниченномъ количеств. Существуютъ даже проекты безплатныхъ желзныхъ дорогъ.

Но несмотря на вс эти признаки приближеня будущаго строя, для многихъ осуществлене его кажется слишкомъ трудно достижимымъ.

Конечно, прежде всего придется озаботиться объ удовлетворени самыхъ необходимыхъ потребностей. Для этого,— какъ предполагаетъ Кропоткинъ,— достаточно ‘чтобы вс взрослые члены общества, за исключенемъ женщинъ, занятыхъ воспитанемъ дтей, обязались бы съ 20 или 22-лтняго до 45 или 50-лтняго возраста ежедневно посвящать по пяти часовъ на какую-нибудь изъ работъ, считаемыхъ необходимыми, при чемъ они будутъ пользоваться свободой выбора рода труда… Общество могло бы, напримръ, заключать съ каждымъ изъ своихъ членовъ слдующй договоръ: ‘Мы гарантируемъ теб пользоване нашими домами, житницами, улицами, средствами передвиженя, школами, музеями и т. п., съ тмъ условемъ, чтобы отъ 20-лтняго до 50 или 45-лтняго возраста ты ежедневно посвящалъ бы по пяти часовъ какому-нибудь полезному труду. Во всякй данный моментъ ты будешь имть право свободнаго выбора той группы, къ которой ты хочешь примкнуть, или даже можешь основать новую группу, лишь бы она обязалась производить предметы первой необходимости.

Окончивши обязательную работу на пол или фабрик, всякй можетъ посвятить остальное время удовлетвореню своихъ артистическихъ и научныхъ склонностей… Любитель музыки, желающй пробрсти рояль, вступитъ въ союзъ фортепанныхъ мастеровъ, онъ потратитъ извстную часть своего свободнаго времени и вскор будетъ обладателемъ желаемаго инструмента. Тотъ, кто увлекается астрономей, примкнетъ къ союзу астрономовъ, состоящему изъ философовъ, наблюдателей, счетчиковъ, оптиковъ, ученыхъ и любителей, онъ получитъ желаемый инструментъ, если только онъ посвятитъ ихъ общему длу извстное количество труда, такъ какъ всякая обсерваторя нуждается въ большомъ количеств грубаго физическаго труда каменщиковъ, столяровъ, литейщиковъ и механиковъ… однимъ словомъ т пять или семь свободныхъ часовъ, которыми будетъ располагать всякй, посл того, какъ онъ предварительно посвятить нсколько часовъ производству предметовъ первой необходимости, будутъ совершенно достаточны, чтобы сдлать доступными для него всякаго рода предметы роскоши’.

Но вдь не всякй трудъ прятенъ. Существуютъ работы противныя и тяжелыя. Ихъ будутъ избгать. Это правда, но для такихъ работъ, во-первыхъ, можетъ быть уменьшено число часовъ труда, а во-вторыхъ, какъ говоритъ Кропоткинъ,— ‘если въ настоящее время еще существуютъ непрятныя работы, то это объясняется лишь тмъ, что люди науки никогда не ломали себ голову надъ тмъ, какъ сдлать ихъ боле прятными, они всегда знали, что найдется достаточное количество голодныхъ людей, которые за гроши будутъ работать и при существующихъ условяхъ… Вдь фкбрики, заводы и рудники могутъ быть совершенно такъ же гигеничны и роскошно устроены, какъ лучшя лаборатори нашихъ университетовъ, и чмъ совершенне будетъ ихъ устройство, тмъ больше будетъ доставляемый ими доходъ.’

Каждый въ обществ будущаго будетъ трудиться сообразно своимъ силамъ и получать соотвтственно своимъ потребностямъ. Если же, чего трудно ожидать, случилось бы такъ, что какихъ-либо предметовъ потребленя оказалось бы недостаточно, то ихъ распредляли бы сообразно потребностямъ по порцямъ, при чемъ предпочтене отдавалось бы дтямъ, старикамъ и вообще слабымъ.

Переходъ отъ весьма несовершеннаго существующаго строя къ боле совершенному строю будущаго произойдетъ,— по мнню Кропоткина,— путемъ соцальной революци, путемъ насильственнаго переворота, который совершится самъ собой, а подготовить къ нему умы есть задача тхъ, которые предвидятъ ходъ постепеннаго общественнаго развитя.

Чтобы новыя идеи осуществились, говоритъ Кропоткинъ, ‘необходима страшная гроза, которая уничтожила бы всю гниль, своимъ дыханемъ оживила бы истомленныя души и возвратила бы одряхлвшему, разрушающемуся и разлагающемуся обществу способности самопожертвованя, самоотреченя и героизма.’ Кропоткинъ полагаетъ, что для того, чтобы подготовить умы къ революци необходимо сдлать общеизвстной цль революци, то есть необходима неустанная пропаганда словомъ и дломъ въ самыхъ широкихъ размрахъ. Правильно оцнить положене вещей могутъ въ настоящее время лишь очень немноге. Массы народа до сихъ поръ еще слишкомъ невжественны. Пропаганда можетъ принимать самыя разнообразныя формы, ‘но прежде всего, замчаетъ Кропоткинъ, чтобы возбудить въ народ смлость и духъ возмущеня, пропаганда должна влять на массы всегда посредствомъ примра.’ Примромъ же должны служить отдльныя революцонныя дйствя наиболе энергичныхъ и мужественныхъ людей. Первые зачинщики, конечно, погибнутъ. Погибнутъ, вслдстве равнодушя массъ, и ихъ послдователи, но мало-по-малу геройство погибшихъ привлечетъ къ ихъ длу сочувстве все большаго и большаго числа людей, и, наконецъ, отдльныя попытки борьбы превратятся во всеобщую революцю, посл которой, на развалинахъ разрушенныхъ государствъ, возникнетъ новый, боле справедливый и совершенный общественный строй.

Кропоткинъ не думаетъ, что насильственный переворотъ можетъ превратиться въ кровавый терроръ. По его словамъ народъ не возведетъ террора въ систему, подобно царямъ и королямъ: народъ жалетъ своихъ жертвъ, онъ слишкомъ добросердеченъ, чтобы ему вскор не стала претить жестокость.

Къ сожалню, мы не имемъ достаточно данныхъ, чтобы раздлить эти надежды автора. Просвщенемъ народа слишкомъ долго пренебрегали, терпнемъ его слишкомъ долго злоупотребляли, а воспоминаня о тысячелтнихъ страданяхъ едва ли возбудятъ кротость и жалость въ почувствовавшихъ свою силу народныхъ массахъ.

Трудно предсказать т формы, какя можетъ принять грядущй переворотъ, но каковы бы он не были, друзья народа должны употребить вс свои силы, чтобы чувство мести, такъ долго накапливавшееся въ душ народа, не заглушило бы чувствъ справедливости и добра.

VI.
В. Тэккеръ.

О жизни Тэккера мы имемъ весьма скудныя свдня. Онъ родился въ 1804 году въ Саутъ Дартмут, въ Массачузетс — одномъ изъ просвщеннйшихъ штатовъ Сверной Америки. Въ Бостон онъ получилъ техническое образоване. Двадцати лтъ онъ путешествовалъ по Англи, Франци и Итали. Въ 1877 году онъ временно редактируетъ журналъ ‘Word’ и съ тхъ поръ посвящаетъ себя литератур. Съ 1892 года онъ живетъ въ Нью-орк, издавая еженедльный журналъ ‘Liberty.’

Казалось бы, что въ основ всхъ прогрессивныхъ ученй непремнно долженъ быть заложенъ альтруизмъ, стремлене къ общему благу, потому что эгоистическое основане по самой природ эгоизма не можетъ способствовать прогрессивному развитю общества, такъ какъ иметъ цлью благо одного. Зачмъ тратить силы на переустройство всего общества, если основной цлью является благополуче одного человка.

Но вопреки логическимъ разсужденямъ, мы замчаемъ, что люди, проповдующе ученя несомннно прогрессивнаго характера, стараются обосновать ихъ на стремлени человка къ собственному благу. Таковы были русске утилитаранцы шестидесятыхъ годовъ — эти аскеты матерализма. Нчто подобное можно подмтить и въ учени Тэккера.

Анархисты, по мнню Тэккера, исповдуютъ не только утилитаризмъ, но и эгоизмъ, въ полномъ значени этого слова… Анархисты совершенно не признаютъ идей нравственной обязательности, естественныхъ правъ и обязанностей. Сила есть единственное мрило права. Всякое отдльное лицо, по мнню Тэккера, и всякая группа лицъ, имютъ право убивать и подчинять себ другихъ людей и цлыя общества, поскольку они обладаютъ необходимой для этого силой. Общество иметъ право принуждать личность, и личность иметъ право принуждать общество, поскольку одна изъ сторонъ обладаетъ достаточной силой для этого.’

Но вдь если общество иметъ право принуждать личность, то, значитъ, оправданы вс насиля, производимыя государствомъ надъ личностью,— оправдано существоване государства. Если же признать, что личность иметъ право принуждать общество, то этимъ оправдываются вс тирани, вс Камбизы, вс Нероны, Иваны Грозные и т. п.

Но, какъ оказывается, Тэккеръ приходитъ къ совершенно инымъ выводамъ. По его мнню, изъ признаня личной выгоды каждаго высшимъ закономъ логически вытекаетъ требоване равной свободы для всхъ. Законъ же равной свободы для всхъ ограничиваетъ произволъ личности.

По мнню Тэккера, ‘всякй иметъ право сопротивляться чужому вмшательству, нарушающему его свободу, и прибгать при этомъ къ насилю. Сущность же сопротивленя не измняется отъ того, сопротивляется ли одно лицо другому (напримръ, когда человкъ защищается отъ нападающаго на него разбойника), или одна личность сопротивляется всему обществу (напр., когда человкъ отказывается повиноваться тираническому закону), или, наконецъ, все общество сопротивляется одному лицу (напр., когда народъ возстаетъ противъ деспотическаго правителя).’

Изъ правовыхъ отношенй между членами общества, Тэккеръ признаетъ необходимыми только три: право на неприкосновенность личности, право собственности на продукты своего труда и право, требующее исполненя заключенныхъ договоровъ.

Что касается неприкосновенности личности, то, хотя по мнню Тэккера, усиля общества должны быть направлены, главнымъ образомъ, къ тому, чтобы устранить причины, вызывающя преступленя противъ личности, однако онъ считаетъ, что примнене -къ преступникамъ самыхъ строгихъ мръ — до смерти включительно,— не противорчитъ основамъ анархизма.

Право на трудъ въ анархическомъ обществ должно выражаться въ томъ, чтобы каждый членъ общества могъ безпрепятственно пользоваться, какъ продуктами своего труда, такъ и тми продуктами чужого труда, которые онъ пробрлъ безъ обмна или насиля, такъ точно и тми предметами, существующими въ ограниченномъ количеств, которые находятся въ его фактическомъ владни и пользовани. Что касается права, требующаго исполненя договоровъ, то для его существованя необходимо, чтобы договоръ былъ заключенъ сознательно, добровольно и, въ то же время, не противорчилъ бы человческому достоинству лица, вступающаго въ договоръ. Такъ, напримръ, договоръ, въ силу котораго члены какого-нибудь союза отказываются отъ права выступать изъ него, не можетъ считаться дйствительнымъ, такъ какъ это было бы лишене свободы, т. е. величайшее оскорблене человческаго достоинства.

Само собою разумется, что и въ государств Тэккеръ не можетъ не видть какъ оскорбленя человческаго достоинства, такъ и нарушеня принципа равной свободы для всхъ. Необходимымъ условемъ существованя государства является право насильственнаго взиманя податей… ‘Какъ можетъ быть совмстимо съ закономъ равной свободы для всхъ, замчаетъ Тэккеръ, чтобы у меня отнимали продуктъ моего труда подъ видомъ уплаты за защиту, которой я не требовалъ и не желалъ?’ А на самомъ-то дл государство беретъ плату не за защиту плательщика, а за нарушене его же свободы. На обыкновенномъ человческомъ язык это называется не защитой, а издвательствомъ.

Говорятъ, что государство необходимо, чтобы защищать мирныхъ гражданъ отъ преступниковъ и оказывать помощь во время общественныхъ бдствй. ‘Но государство само есть величайшй преступникъ, замчаетъ Тэккеръ, оно создаетъ преступниковъ гораздо скоре, чмъ караетъ ихъ… Мы издаемъ тысячи законовъ, создающихъ преступленя, и затмъ придумываемъ нсколько законовъ, чтобы за эти преступленя наказывать’.

Что же касается до той помощи, которую даетъ государство въ годины бдствй, то она обходится народу слишкомъ дорого. Лучше было бы не имть никакой помощи и справляться съ бдствями собственными силами, лишь бы не попадать въ рабство къ государству.

Отрицая государство, анархизмъ не отрицаетъ общества, признавая въ общественной жизни лучшее достояне людей. Но связующимъ началомъ общества должны быть не власть, а сила договора, которая не можетъ связывать человка пожизненно, а тмъ боле, передавать эту связь по наслдству.

Такимъ образомъ общество будущаго представляется Тэккеру въ вид добровольныхъ союзовъ, основанныхъ на договорахъ участниковъ этихъ союзовъ.

Когда говорятъ о возможности лучшаго устройства общества, то возникаетъ цлый рядъ вопросовъ о томъ, какъ будутъ установлены различныя стороны человческаго общежитя въ обществ будущаго.

Что необходимо устроиться лучше, это всякй знаетъ, а вотъ какъ устроиться лучше, это является весьма серьезнымъ вопросомъ, на который не всякй суметъ отвтить.

Тэккеръ изображаетъ намъ нкоторыя условя жизни того идеальнаго общества, которое представляется его воображеню.

Вступая въ союзъ, каждый членъ принимаетъ на себя нкоторыя обязанности. Союзъ можетъ потребовать отъ него исполненя извстныхъ должностей, при чемъ иметъ право принудить его исполнить эти требованя, какъ всякая группа лицъ, связанная договоромъ. Но, по мнню Тэккера, ‘весьма вроятно, что исполнене договоровъ наиболе обезпечено тогда, когда общавшй знаетъ заране, что его не будутъ насильно принуждать исполнять общанное’.

Весьма важнымъ обязательствомъ, принимаемымъ на себя членами союзовъ, является уплата налоговъ. Уплата, конечно, добровольная, какъ слдстве добровольно заключеннаго договора. Эта добровольность уплаты налоговъ, по мнню Тэккера, будетъ союзъ отъ всякаго незаконнаго вмшательства въ дятельность его членовъ, такъ какъ всякое такое вмшательство непремнно повело бы къ уменьшеню платежа добровольныхъ налоговъ.

Среди разнообразныхъ добровольныхъ союзовъ въ обществ будущаго, по мнню Тэккера, будутъ имть наибольшее значене страховыя общества, банки для пользованя взаимнымъ кредитомъ и въ особенности общества защиты личной безопасности.

Та роль защиты личности, которую якобы исполняетъ государство, будетъ передана обществамъ защиты. А такъ какъ такихъ обществъ будетъ нсколько, то естественно, между ними явится соревноване, и стоимость защиты понизится до самыхъ крайнихъ предловъ. Боязнь лишиться заработка заставляла бы эти общества исполнить свои обязанности какъ можно лучше.

Можетъ, конечно, быть такой случай, что какая-либо ссора произойдетъ между людьми, принадлежащими къ различнымъ обществамъ защиты. Что будетъ тогда? Тэккеръ предусматриваетъ этотъ случай и предполагаетъ, что въ виду возможности такихъ столкновенй общества защиты будутъ заключать другъ съ другомъ особые договоры и устраивать верховные союзные суды.

Общества защиты будутъ не только защищать, но и предупреждать всякое насильственное дйстве, направленное противъ своихъ нанимателей. Въ случа надобности, говоритъ Тэккеръ, анархисты не задумаются прибгнуть къ аресту, тюремному заключеню и даже смертной казни, которая якобы будетъ не убйствомъ, а законной защитой. ‘Допустима даже пытка,— замчаетъ Тэккеръ, но, конечно, врядъ ли будутъ прибгать къ ней прежде, чмъ окажется, что смертная казнь и тюремное заключене недйствительны’.

Излагая различныя анархическя ученя, мы по возможности, стараемся относиться къ нимъ безпристрастно, не вдаваясь въ излишне споры, но разсматривая сочиненя Тэккера, мы не можемъ не выразить своего удивленя перодъ той путаницей, которая, очевидно, царитъ въ мысляхъ этого человка. Съ одной стороны, онъ отрицаетъ ‘нравственную обязательность естественныхъ правъ и обязанностей’ и считаетъ, что человкъ иметъ право убивать кого ему вздумается, если только онъ достаточно силенъ для этого, съ другой же стороны, разсуждаетъ о какихъ-то союзахъ, основанныхъ на договорахъ. Но каке же могутъ быть договоры, если при првомъ же удобномъ случа, одинъ изъ договорившихся можетъ убить другого, если это ему выгодно? Говоря объ обществахъ защиты личной безопасности, онъ не обращаетъ вниманя на то, что такое общество только тогда можетъ имть значене, если оно обладаетъ большими силами. Но если оно очень сильно, то зачмъ оно будетъ исполнять роль наемнаго полицейскаго, а не превратится въ разбойничью организацю, которая будетъ порабощать всхъ, кого сможетъ? Если ея жертвы захотятъ просить защиты у другихъ обществъ, то вдь съ обществами можно вступить въ соглашене и образовать цлый разбойничй союзъ, которому уже никто не будетъ въ состояни сопротивляться. Такимъ образомъ общество Тэккера начнетъ повторять всемрную исторю сначала.

У Тэккера несомннно попадаются цнныя замчаня, но наряду съ ними приходится встрчать такую бдность мышленя, что остается лишь удивляться тому ‘стеченю обстоятельствъ’, которое, по его же словамъ, сдлало его ‘боле или мене извстнымъ представителемъ ученй современнаго анархизма’.

Что касается вопроса о собственности, то Тэккеръ осуждаетъ лишь современную форму ея распредленя, которая является результатомъ допускаемаго государствомъ ростовщичества. Слово ростовщичество Тэккеръ понимаетъ очень широко и подраздляетъ это поняте на три разряда: 1) взимане процентовъ, 2) взимане наемной и арендной платы и 3) получене прибыли при обмн. Однимъ словомъ онъ считаетъ ростовщичествомъ всякое получене средствъ безъ труда, вслдстве занимаемаго исключительно выгоднаго положеня. Это выгодное положене однихъ въ ущербъ другимъ создается государствомъ. Государство сосредоточиваетъ въ своихъ рукахъ, или въ рукахъ своихъ довренныхъ, право выдлыванья, денегъ и этимъ даетъ имъ возможность ставить цны товарамъ такя, какя имъ выгодне. Государство защищаетъ право на владне землей тхъ лицъ, которыя сами ее не обрабатываютъ, а пользуются ей для того, чтобы держать въ порабощени земледльцевъ. Государство, учреждая таможенныя пошлины, повышаетъ цны товаровъ въ ущербъ покупателямъ. Наконецъ, государство, устанавливая патенты на изобртеня и права литературной собственности и т. п. привилеги, создаетъ монополистовъ — ростовщиковъ въ области умственной изъ ученыхъ, изобртателей, писателей, получающихъ за свой трудъ несоразмрно большое вознаграждене.

Вс эти преграды, построенныя государствомъ, должны быть уничтожены. Прежде всего должна быть уничтожена денежная монополя. Всякй долженъ имть право приготовлять и выпускать въ обращене деньги, т. е. какъ монету, такъ и всяке друге знаки для обмна.

Точно такъ же необходимо уничтожене частной земельной собственности. Земля должна быть въ распоряжени того, кто ее обрабатываетъ личнымъ трудомъ. Тогда не будетъ раздленя людей на землевладльцевъ, арендаторовъ и рабочихъ, но каждый, пользуясь самымъ дешевымъ кредитомъ союзнаго банка, будетъ обрабатывать находящуюся въ его распоряжени общую землю.

‘Съ уничтоженемъ политической тирани,— замчаетъ Тэккеръ,— должны сами собой исчезнуть экономическя привилеги’. Нельзя, конечно, ожидать, что всякаго рода трудъ будетъ вознаграждаться одинаково. Нкоторое неравенство вознагражденя будетъ всегда существовать, вслдстве цлаго ряда случайныхъ причинъ и различя въ способностяхъ людей. Но и это неравенство будетъ все боле и боле сглаживаться, благодаря отсутствю тхъ условй, которыя въ настоящее время искусственно усиливаютъ неравенство.

Для того, чтобы настоящй общественный строй замнился анархическимъ, по мнню Тэккера, необходимо, чтобы личности, проникшяся анархическимъ ученемъ, убдили достаточное число людей, что ихъ собственные интересы требуютъ реформы общества, и чтобы люди эти, сообща отказываясь повиноваться властямъ, уничтожили бы такимъ образомъ государство и измнили существующй въ настоящее время общественный строй и форму собственности. Проповдь революци должна вестись посредствомъ слова и печати. Только тамъ, гд нтъ свободы слова и печати, можно прибгать и къ насилю, однако лишь въ самомъ крайнемъ случа. ‘Въ Росси,— замчаетъ Тэккеръ,— террористическя дйствя цлесообразны, тогда какъ въ Германи и Англи они нецлесообразны… Время вооруженныхъ возстанй миновало, они слишкомъ легко подавляются’.

Хорошими средствами, по мнню Тэккера, для пропаганды анархическихъ ученй, могутъ служить единичные отказы отъ уплаты налоговъ и опыты устройства анархическихъ сообществъ въ небольшихъ размрахъ.

Когда достаточное число людей сдлаются убжденными анархистами, то настанетъ часъ для переворота, который уничтожитъ государство и преобразуетъ общественныя отношеня. По мнню Тэккера, соцальная революця должна вылиться въ форму пассивнаго сопротивленя: т. е. отказа въ повиновени властямъ. ‘Пассивное сопротивлене, говоритъ онъ, есть самое могущественное оруже, когда-либо пускавшееся въ ходъ человкомъ противъ угнетеня… Это единственное сопротивлене, которое иметъ успхъ при ныншнемъ господств военщины. Въ настоящее время во всемъ культурномъ мр нтъ такого тирана, который не предпочелъ бы безпощадно подавить кровавую революцю, чмъ увидть, что значительная часть его подданныхъ ршилась не повиноваться ему. Возстане можетъ быть легко подавлено, но никакое войско не пожелаетъ и не можетъ направить свои ружья противъ мирныхъ людей, которые даже не толпятся на улицахъ, а сидятъ по домамъ и настаиваютъ на своихъ правахъ’.

Какъ только люди, хотя и меньшинство, но настолько значительное, что его нельзя засадить въ тюрьму,— какъ только люди отказались бы повиноваться правительству, отказались бы отъ уплаты налоговъ, арендной и квартирной платы, и стали бы сами устраивать свои дла,— существованю правительства и государства со всми ихъ войсками, судами, полицей и тюрьмами наступилъ бы конецъ.

VII.
Л. Толстой.

Жизнь и значене Л. Н. Толстого достаточно извстны нашимъ читателямъ, и потому мы не будемъ говорить о нихъ, а перейдемъ сразу къ тмъ сторонамъ его мровозрня, которыми онъ приближается къ анархистамъ.

По ученю Толстого, высшимъ закономъ для человка должна быть любовь. Та любовь, которая является основой ученя Христа. Разнообразныя искаженя этого ученя создали множество различныхъ толковъ, сектъ, религй и т. п. Не принадлежа ни къ одному изъ этихъ вроученй, Толстой беретъ изъ ученя Христа лишь то, что, по его мнню, вполн согласуется съ законами разума, и смотритъ на это учене не какъ на какое-то сверхчеловческое откровене, а какъ на мудрйшее руководство для разумной и доброй жизни, вытекающее изъ основного закона любви.

То, что люди, не понимающе жизни,— говоритъ Толстой,— называютъ любовью, это только извстное предпочтене однихъ условй блага своей личности другимъ. Когда человкъ, не понимающй жизни, говоритъ, что онъ любитъ свою жену, или ребенка, или друга, онъ говоритъ только то, что присутстве въ его жизни его жены, ребенка друга увеличиваетъ благо его жизни… Истинная же любовь всегда иметъ въ основ своей отречене отъ блага личности’.

‘Кто изъ живыхъ людей не знаетъ того блаженнаго чувства, хоть разъ испытаннаго и чаще всего только въ самомъ раннемъ дтств, когда душа не была еще засорена всей той ложью, которая заглушаетъ въ насъ жизнь,— того блаженнаго чувства умиленя, при которомъ хочется любить всхъ: и близкихъ, и отца, и мать, и братьевъ, и злыхъ людей, и враговъ, и собаку, и лошадь, и травку, хочется одного — чтобы всмъ было хорошо, чтобы вс были счастливы, и еще больше хочется того, чтобы самому сдлать такъ, чтобы всмъ было хорошо, самому отдать себя, всю свою жизнь на то, чтобы всегда и всмъ было хорошо и радостно. Это-то и есть, и эта одна есть та любовь, въ которой жизнь человка’.

Толстой называетъ любовь ‘единственной разумной дятельностью человка, разршающей вс противорчя жизни человческой’. Она устраняетъ неразумную борьбу существъ, стремящихся къ личному счастью, она даетъ жизни,— которая безъ нея безсмысленно протекала бы въ ожидани смерти,— смыслъ, не зависимый отъ времени и пространства.

Изъ закона любви выводится заповдь непротивленя злу насилемъ. Слова Христа: ‘не противься злому’ значатъ, по мнню Толстого, ‘не противься злому никогда, т. е. никогда не длай насиля, т. е. такого поступка, который всегда противоположенъ любви’. Принципъ непротивленя злому — насилемъ является связующимъ звеномъ для всего ученя Христа. ‘Стоило мн,— говоритъ Толстой,— понять эти слова просто и прямо, какъ они сказаны, и тотчасъ же во всемъ учени Христа, не только въ нагорной проповди, но во всхъ евангеляхъ, все, что было запутано, стало понятно, что было противорчиво, стало согласно, и, главное, что казалось излишне, стало необходимо. Все слилось въ одно цлое и несомннно подтверждало одно другое, какъ куски разбитой статуи, составленные такъ, какъ они должны быть’.

Но учене о непротивлени, какъ оно выражено Толстымъ, не слдуетъ понимать, какъ запрещене всякой борьбы со зломъ. Это учене запрещаетъ лишь борьбу насильственную, такъ какъ въ основ его лежитъ безусловное отрицане всякаго насиля. Заповдь непротивленя злу насилемъ не означаетъ также, что только одна часть людей обязана безъ борьбы покоряться тому, что будетъ предписано имъ извстными авторитетами. Эта заповдь, чтобы ршительно никто ни противъ кого и ни въ какомъ случа не употреблялъ насиля. Поэтому насилемъ нельзя возстановлять нарушенное право, нельзя учреждать или оберегать государство, нельзя защищать собственности. Въ этомъ запрещени насильственной защиты права, государства и собственности заключается ихъ несомннное отрицане, въ этомъ выражается анархическй характеръ ученя Толстого.

Несомннно, что то, что люди называютъ правомъ, есть только замаскированная форма насиля. Право въ сущности только ограничиваетъ насиле въ одной области, узаконяя его въ другой. Существующе законы, которые людямъ предписывается почитать, какъ нчто высшее, на самомъ дл являются лишь выраженемъ того насиля, которое существуетъ въ данномъ обществ. И это, конечно, теперь уже не тайна ни для кого, вдь народная мудрость уже давно создала такя изреченя, какъ напримръ: ‘законъ — что дышло, куда повернуть, туда и вышло’, и т. п.

Хорошо было еврею подчиняться своимъ законамъ,— говоритъ Толстой,— когда онъ не сомнвался въ томъ, что ихъ писалъ пальцемъ самъ Богъ, или римлянину, когда онъ думалъ, что ихъ писала нимфа Эгеря, или даже, когда врили, что цари, дающе законы,— помазанники Божи, или, хоть тому, что собраня законодательныя имютъ и желане и возможность найти наилучше законы… Но уже во времена появленя христанства люди начинали понимать, что законы человческе, выдаваемые за законы божеске, писаны людьми, что люди не могутъ быть непогршимы, какимъ бы они ни были облечены вншнимъ величемъ, и что ошибающеся люди не сдлаются непогршимыми оттого, что они соберутся вмст и назовутся сенатомъ или какимъ-нибудь другимъ такимъ именемъ… Но вдь мы знаемъ, какъ длаются законы, мы вс были за кулисами, мы вс знаемъ, что законы суть произведеня корысти, обмана, борьбы партй,— что въ нихъ нтъ и не можетъ быть истинной справедливости… Поэтому признане какихъ бы то ни было особенныхъ законовъ есть признакъ самаго дикаго невжества’.

Истиннымъ руководителемъ людей должны быть, по мнню Толстого, не т или иные законы, а исключительно любовь. Она должна стать закономъ, потому что только тогда исчезнетъ зло, терзающее человчество, и водворится истинное царство Боже на земл.

Но царство Боже на земл, по мнню Толстого, устанавливается не какимъ-либо вншнимъ образомъ, не черезъ т или иныя улучшеня формъ человческаго общежитя, оно устанавливается черезъ внутреннее очищене и улучшене человка, послдствемъ которыхъ будетъ улучшене и вншнихъ формъ.

Значене для человчества такихъ вншнихъ формъ, какъ государство, совершенно отрицается Толстымъ. Вс государства основаны на насили и потому никуда не годятся.

‘Если и было время,— говоритъ онъ,— что при извстномъ низкомъ уровн нравственности и при всеобщемъ расположени людей къ насилю другъ надъ другомъ, существоване власти, ограничивающей эти насиля, было выгодно, т. е. что насиле государственное было меньше насиля личностей другъ надъ другомъ, то нельзя не видть того, что такое преимущество государственности надъ отсутствемъ ея не могло быть постоянно. Чмъ боле уменьшалось стремлене къ насилю личностей, чмъ боле смягчались нравы и чмъ боле развращалась власть вслдстве своей нестсненности, тмъ преимущество это становилось все меньше и меньше.

Государство, по мнню Толстого, совершенно противорчитъ христанству.

‘Напрасно говорятъ,— замчаетъ онъ,— что учене христанское касается личнаго спасеня, а не касается вопросовъ общихъ, государственныхъ… Для каждаго искренняго и серьезнаго человка нашего времени не можетъ не быть очевидной несовмстимость истиннаго христанства — ученя смиреня, прощеня обидъ, любви — съ государствомъ, съ его величемъ, насилями, казнями и войнами’. ‘Люди, обладающе властью, не могутъ не злоупотреблять ею, не могутъ не ошалвать отъ такой безумной, страшной власти… Сколько ни придумывали люди средствъ для того, чтобы лишить людей, стоящихъ у власти, возможности подчинять обще интересы своимъ,— вс эти мры оказывались и оказываются недйствительными. Вс знаютъ, что люди, находящеся у власти,— будь они императоры, министры, полицеймейстеры, городовые,— всегда, вслдстве того, что они имютъ власть, длаются боле склонными къ безнравственности, т. е. къ подчиненю общихъ интересовъ личнымъ, чмъ люди, не имюще власти, какъ это и не можетъ быть иначе’.

Власть правительства во всякомъ государств поддерживается насилемъ съ помощью войска. ‘Войско есть ни -что иное, какъ собране дисциплинированныхъ убйцъ’. ‘Войска нужны прежде всего правительствамъ для обороны себя отъ своихъ подавленныхъ и приведенныхъ въ рабство подданныхъ’. Эти подданные, какъ это ни странно, помогаютъ правительству поддерживать сложную государственную машину, которая ихъ же самихъ и порабощаетъ. Длается это вслдстве четырехъ способовъ воздйствя, производимаго правительствомъ на подданныхъ.

Первый способъ это гипнотизаця народа, которая заставляетъ его врить, что существующй порядокъ неизмненъ и потому должно поддерживать его, тогда какъ очевидно, что, напротивъ, онъ только оттого неизмненъ, что они-то и поддерживаютъ его. Достигается эта гипнотизаця при помощи распространеня двухъ суеврй: религознаго и патротическаго, которыя вляютъ на людей, начиная съ дтскаго возраста и до самой смерти.

Второе средство есть средство подкупа. Оно состоитъ въ томъ, чтобы, отобравъ отъ трудового рабочаго народа посредствомъ денежныхъ податей его богатства, распредлять эти богатства между чиновниками, обязанными за это вознаграждене поддерживать и усиливать порабощене народа.

Третье средство есть устрашене. ‘Средство это состоитъ въ томъ, чтобы выставлять существующее государственное устройство (какое бы оно ни было — свободное республиканское или самое дикое деспотическое) чмъ-то священнымъ и неизмннымъ, и потому казнить самыми жестокими казнями вс попытки измненя его’.

Четвертое средство заключается въ томъ, чтобы изъ общества, одурманеннаго и забитаго первыми тремя средствами, выдлить особый сортъ людей и, подвергнувъ ихъ усиленной гипнотизаци, превратить въ безвольное и послушное оруде для совершеня всхъ беззаконй и жестокостей, какя понадобятся правительству для порабощеня общества.

‘Этимъ средствомъ замыкается кругъ насиля. Устрашене, подкупъ, гипнотизаця приводятъ людей къ тому, что они идутъ въ солдаты, солдаты же даютъ власть и возможность и казнить людей, и обирать ихъ (подкупая на эти деньги чиновниковъ), и гипнотизировать и вербовать ихъ въ т самые солдаты, которые даютъ власть длать все это’.

Каждый сколько-нибудь сознательный человкъ понимаетъ, что необходимо выйти изъ этого заколдованнаго круга и разрушить ту вредную и устарлую форму жизни, которая называется государствомъ. Но само собою разумется, что съ разрушенемъ государства вовсе не разрушится общество, люди будутъ продолжать жить обществами, только соединять ихъ будутъ не суевре и насиле, а духовное вляне наиболе развитыхъ умовъ, за которыми пойдутъ добровольно подчиняющеся Имъ люди. Одни пойдутъ вполн сознательно, друге же будутъ захвачены общимъ стремленемъ къ цлямъ, намченнымъ высшими умами вка.

Все это прекрасно въ теори, быть можетъ, скажутъ приверженцы существующаго порядка жизни, но кмъ же будутъ выполняться т задачи, которыя въ настоящее время исполняетъ государство? Кто будетъ защищать насъ отъ злыхъ людей? Кто будетъ охранять отъ вншнихъ враговъ? Какъ будутъ существовать пути сообщеня, воспитательныя, образовательныя, религозныя учрежденя и т. п.?

Защищать отъ злыхъ людей, но, во-первыхъ, кто же долженъ безошибочно опредлять этихъ злыхъ людей, а во-вторыхъ, если они даже опредлены, какъ люди, совершающе преступленя, нарушающе правильный ходъ общей жизни, то мы все-таки знаемъ, что эти преступники не хищные зври, а таке же люди, какъ и вс мы, и знаемъ также, что совершенныя ими преступленя являются въ значительной степени результатомъ неправильно сложившейся общественной жизни. Кром того, мы знаемъ, какъ говоритъ Л. Н. Толстой, что ‘дятельность правительствъ, съ своими отставшими отъ общаго уровня нравственности жестокими премами наказанй, тюремъ, каторгъ, вислицъ, гильотинъ — скоре содйствуетъ огрубню народовъ, чмъ смягченю ихъ, и потому скоре увеличеню, чмъ уменьшеню числа насильниковъ ‘.

Такимъ образомъ понятно, что не путемъ государственнаго насиля можно бороться съ преступниками, а лишь путемъ измненя общественныхъ условй жизни и, главное, любовнымъ отношенемъ къ такъ называемымъ преступникамъ. ‘Миклуха-Маклай (извстный русскй путешественникъ) поселился среди самыхъ зврскихъ, какъ говорили, дикарей, и его не только не убили, но полюбили его, покорились ему только потому, что онъ не боялся ихъ, ничего не требовалъ отъ нихъ и длалъ имъ добро’.

Что касается до защиты отъ вншнихъ враговъ, то вдь они только потому и существуютъ, что существуютъ государства, т. е. учрежденя, обособляющя однихъ людей отъ другихъ. Не будетъ государствъ съ ихъ границами, войсками и т. п., то исчезнетъ и само поняте о вншнихъ врагахъ. ‘Если бы было общество христанъ, не длающихъ никому зла и отдающихъ весь излишекъ своего труда другимъ людямъ, никаке непрятели — ни нмцы, ни турки, ни дике — не стали бы убивать или мучить такихъ людей. Они брали бы себ все то, что и такъ отдавали бы эти люди, для которыхъ нтъ различя между русскимъ, нмцемъ, туркомъ и дикаремъ’.

Что касается тхъ полезныхъ предпрятй, которыя теперь часто связаны съ государствомъ, какъ-то: устройство путей сообщеня, почтъ, воспитательныхъ, образовательныхъ, религозныхъ и другихъ общественныхъ учрежденй, то вс он могутъ прекрасно обходиться безъ государства и даже въ настоящее время очень часто обходятся безъ него.

‘Если было время, когда люди были такъ разобщены между собою, такъ мало были выработаны средства сближеня и передачи мыслей, что они не могли сговориться и согласиться ни въ какомъ общемъ, ни торговомъ, ни экономическомъ, ни образовательномъ дл безъ государственнаго центра, то теперь уже нтъ этой разобщенности. Широко развившяся средства общеня и передачи мыслей сдлали то, что для образованя обществъ, собранй, корпорацй, конгрессовъ, ученыхъ, экономическихъ, политическихъ учрежденй, люди нашего времени не только вполн могутъ обходиться безъ правительствъ, но что правительства въ большей части случаевъ скоре мшаютъ, чмъ содйствуютъ, достиженю этихъ цлей’.

Но люди -боятся неизвстнаго. Переходъ от.ъ знакомаго настоящаго къ таинственнымъ формамъ будущаго страшитъ ихъ, и они не хотятъ трогаться съ мста до тхъ поръ, пока не увидятъ въ мельчайшихъ подробностяхъ, какъ сложится новый строй общественной жизни. Какъ будто кто-то долженъ приготовить его для нихъ.

‘Если бы Колумбъ такъ разсуждалъ, онъ никогда не снялся бы съ якоря. Сумасшестве хать по океану, не зная дороги, по океану, по которому никто не здилъ, плыть въ страну, существоване которой — вопросъ. Этимъ сумасшествемъ онъ открылъ новый мръ. Конечно, если бы народы перезжали изъ одного готоваго htel garni въ другой, еще лучшй — было бы легче, да бда въ томъ, что некому заготовлять новыхъ квартиръ’.

Люди боятся, что при крушени государства вмст съ нимъ погибнутъ и т драгоцнныя завоеваня человческаго ума, ‘которыя мы называемъ наукой, искусствомъ, цивилизацей, культурой… Да, вдь, все это суть только различныя проявленя истины — предстоящее же измнене совершается только во имя приближеня къ истин и осуществленя ея. Такъ какъ же могутъ исчезнуть проявленя истины вслдстве осуществленя ея? Они будутъ иныя, лучшя, высшя, но никакъ не уничтожатся. Уничтожится въ нихъ то, что было ложно, то же, что было отъ истины, то только боле процвтетъ и усилится’.

Основывая свое учене на евангельскихъ истинахъ, Толстой, конечно, отрицаетъ и собственность, которая никакъ не можетъ быть согласована съ евангелемъ безъ помощи хитрыхъ изворотовъ человческаго ума. Люди слишкомъ привыкли быть собственниками и потому они легко забываютъ ея обратную сторону. Основное зло собственности заключается въ ея несоотвтстви съ закономъ любви. Если одинъ человкъ окруженъ избыткомъ, а другой страдаетъ отъ нищеты, то какая ужъ можетъ быть между ними любовь? Но главное-то дло въ томъ, что бдный, не имющй собственности, находится въ зависимости отъ богатаго и, чтобы добыть себ необходимое, долженъ длать то, что пожелаетъ богатый, т. е. работать на него. Такимъ образомъ владне собственностью одними и отсутстве ея у другихъ раздляетъ людей на два враждебные другъ другу класса и противорчитъ основному закону любви.

‘Мы вс братья, а мн утромъ необходима сигара, сахаръ, зеркало и т, п. предметы, на работы которыхъ теряли и теряютъ здоровье мои равные мн братья и сестры’. И такъ какъ этимъ людямъ нужно зарабатывать себ пропитане, то они и несутъ свое яко бы добровольное рабство. Если же они попробуютъ его свергнуть, то ихъ подвергнутъ всевозможнымъ карамъ для поддержаня пресловутыхъ ‘священныхъ правъ собственности’.

На страж этихъ правъ всегда стоятъ приготовленные для этого люди. ‘Нельзя намъ притворяться, что мы не видимъ того городового, который съ заряженнымъ револьверомъ ходитъ передъ окнами, защищая насъ въ то время, какъ мы димъ свой вкусный обдъ или смотримъ новую пьесу, и не знаемъ про тхъ солдатъ, которые сейчасъ же выдутъ съ ружьями и боевыми патронами туда, гд будетъ нарушена собственность’.

‘Вдь если бы не было этихъ людей, готовыхъ по вол тхъ, кому они подчиняются, истязать, убивать того, кого велятъ, никто никогда не ршился бы утверждать то, что съ увренностью утверждаютъ вс не работающе землевладльцы, а именно, что земля, окружающая мрущихъ отъ безземеля крестьянъ, есть собственность человка, не работающаго на ней, и никто не сталъ бы утверждать, что мошеннически собранные хлбные запасы должны храниться въ цлости среди умирающаго съ голода населеня, потому что купцу нужны барыши’.

Уже изъ самой невозможности продолжать такъ уродливо сложившуюся жизнь естественно вытекаетъ необходимость найти для жизни новыя формы. Замна права собственности новой формой распредленя богатствъ — одинъ изъ вопросовъ, стоящихъ на очереди.

Что измнене существующей формы собственности не есть что-то несбыточное, можно видть изъ того, что и въ настоящее время и даже въ прошедшя времена люди умли подчинять собственность нравственнымъ принципамъ.

Это можно видть лучше всего, по словамъ Толстого, на примр русскихъ поселенцевъ. ‘Поселенцы приходятъ на землю, садятся на нее и начинаютъ работать, и никому въ голову не приходитъ, чтобы человкъ, не пользующйся землею, могъ имть какя-нибудь права на нее…, напротивъ, поселенцы сознательно признаютъ землю общимъ достоянемъ и считаютъ справедливымъ, чтобы каждый косилъ, пахалъ, гд кто хочетъ и сколько захватитъ. Поселенцы для обработки земли, для садовъ, для постройки домовъ заводятъ орудя труда, и тоже никому въ голову не приходитъ, чтобы орудя труда могли сами по себ приносить доходъ, а напротивъ, поселенцы сознательно признаютъ, что всякй ростъ за орудя труда, за ссужаемый хлбъ, за капиталъ есть несправедливость. Поселенцы на вольной земл работаютъ своими или ссуженными имъ безъ роста орудями каждый для себя или вс вмст на общее дло… ‘Говоря о такой общин людей,— замчаетъ Толстой,— я не фантазирую, а описываю то, что происходило всегда и происходитъ теперь не у однихъ русскихъ поселенцевъ, а везд, пока не нарушено чмъ-нибудь естественное состояне людей. Я описываю то, что представляется каждому естественнымъ и разумнымъ. Люди поселяются на земл и берутся каждый за свойственное ему дло, и каждый, выработавъ, что ему нужно для работы, работаетъ свою работу. Если же людямъ удобне работать вмст, они сходятся артелью. Но ни въ отдльномъ хозяйств, ни въ артеляхъ, ни вода, ни земля, ни одежда на тл, ни колъ, которымъ работаешь, ни заступъ, ни плугъ не могутъ никому принадлежать, кром тхъ, которые пользуются лучами солнца, дышатъ воздухомъ, пьютъ воду, дятъ хлбъ, закрываютъ свое тло и работаютъ заступомъ или машиной, потому что все это нужно только тмъ, которые все это употребляютъ… Своимъ можно называть только труды свои, которые даютъ человку столько, сколько ему надо’.

Для того, чтобы измнить существующй порядокъ жизни, не соотвтствующй требованямъ любви, необходимо, чтобы измнилось общественное мнне. Освобождене достигается только измненемъ пониманя жизни, все зависитъ отъ силы сознаня каждымъ отдльнымъ человкомъ христанской истины: ‘познаете истину, и истина сдлаетъ насъ свободными’.

‘Общественное мнне,— замчаетъ Толстой,— не нуждается для своего возникновеня и распространеня въ сотняхъ и тысячахъ лтъ и иметъ свойство заразительно дйствовать на людей и съ большою быстротою охватывать большя количества людей… Какъ бываетъ достаточно одного толчка для того, чтобы вся насыщенная солью жидкость мгновенно перешла бы въ кристаллы, такъ, можетъ быть, теперь достаточно самаго малаго усиля для того, чтобы открытая уже людямъ истина охватила бы сотни, тысячи, миллоны людей,— установилось бы соотвтствующее сознаню общественное мнне, и вслдстве установленя его, измнился бы весь строй существующей жизни. И сдлать это усиле зависитъ отъ насъ’.

Наилучшее средство это немедленно перейти отъ словъ къ длу, а именно: капиталисту отказаться отъ капитала, землевладльцу отъ земли, фабриканту отъ фабрики и т. д., предоставивъ и капиталъ, и землю, и фабрики, и другя формы накопленныхъ богатствъ въ распоряжене трудящихся, но для того, чтобы это совершить, надо побдить огромный соблазнъ, отказавшись отъ выгоднаго положеня и удобствъ жизни, къ которымъ привыкъ. Но вдь существуютъ и другя средства, хотя и не такя ршительныя, но въ дйствительности которыхъ нельзя сомнваться. Надо, чтобы люди, сознавше въ чемъ заключается зло жизни и въ чемъ спасене, открыто высказывали бы постигнутую ими истину.

‘Никаке милларды рублей, миллоны войскъ и никакя учрежденя, ни войны, ни революци не произведутъ того, что можетъ произвести простое выражене свободнымъ человкомъ того, что онъ считаетъ справедливымъ независимо отъ того, что существуетъ и что ему внушается. Одинъ свободный человкъ скажетъ правдиво то, что онъ думаетъ и чувствуетъ, среди тысячъ людей, своими поступками и словами утверждающими совершенно противоположное, казалось бы, что высказавшй искренно свою мысль, долженъ остаться одинокимъ, а между тмъ большею частью бываетъ такъ, что вс или большинство уже давно думаютъ и чувствуютъ то же самое, только не высказываютъ этого. И то, что было вчера новымъ мннемъ одного человка, длается нынче общимъ мннемъ большинства’.

За первымъ шагомъ естественно слдуетъ второй. За открытымъ высказыванемъ своихъ убжденй слдуетъ переходъ отъ словъ къ длу: приведене жизни въ соотвтстве съ сознанной и высказанной истиной. Но человкъ обыкновенно боится этого перехода, боится внезапно остаться одинокимъ, если его примръ почему-либо не заразитъ окружающихъ, ‘Одна ласточка весны не длаетъ’, и люди боятся очутиться въ положени этой ласточки, забывая, что безъ передовыхъ смльчаковъ невозможно никакое движене.

‘Если я одинъ среди мра людей, не исполняющихъ учене Христа,— говорятъ обыкновенно,— стану исполнять его, буду отдавать то, что имю, буду подставлять щеку, не защищаясь, буду даже не соглашаться на то, чтобы идти присягать и воевать, меня оберутъ, и если я не умру съ голода, меня изобьютъ до смерти, и если не изобьютъ, то посадятъ въ тюрьму или разстрляютъ, и я напрасно погублю все счастье своей жизни и всю свою жизнь’. На это Толстой говоритъ,

‘Это можетъ быть страшно тому, кто не видитъ, какъ безсмысленна и погибельна его личная одинокая жизнь, и кто думаетъ, что онъ не умретъ. Но я знаю, что жизнь моя для личнаго одинокаго счастья есть величайшая глупость, и что посл этой глупой жизни я непремнно только глупо умру. И потому мн не можетъ быть страшно. Я умру такъ же, какъ и вс, какъ и не исполняющй ученя, но моя жизнь и смерть будутъ имть смыслъ и для меня и для всхъ. Моя жизнь и смерть будутъ служить спасеню и жизни всхъ,— а этому-то и училъ Христосъ’.

Такимъ образомъ, смотря на христанство не какъ на мистическое учене, а какъ на правило повседневной жизни здсь на земл, Толстой на принципахъ христанства построилъ свое учене, безповоротно разрушающее и законы, и государства, и собственность, и весь современный строй общественной жизни. Онъ разрушаетъ формы общественной жизни, выработанныя тысячелтними усилями человчества, но взамнъ ихъ онъ общаетъ приближене того времени, когда исполнится древнее пророчество, когда люди разучатся воевать и перекуютъ свои мечи на орала и копья на серпы: ‘когда вс тюрьмы, крпости, казармы, дворцы, церкви останутся пустыми и вс вислицы, ружья, пушки останутся безъ употребленя’.

Заключене.

Въ предыдущихъ статьяхъ мы изложили ученя семи выдающихся представителей анархизма. Само собою разумется, что этимъ еще далеко не исчерпывается учене, называющееся анархизмомъ. Когда среди звзднаго неба мы указываемъ на пять звздъ созвздя Кассопеи или семь звздъ Большой Медвдицы, мы знаемъ, что кром этихъ звздъ въ этихъ созвздяхъ находится еще множество другихъ, но мене замтныхъ и потому не сразу обращающихъ на себя внимане. Точно то же происходитъ и съ извстными ученями. Внимане толпы привлекаютъ немноге, по тмъ или инымъ причинамъ, боле замтные представители ученя, а множество другихъ, въ тишин совершающихъ или словомъ или дломъ свою работу, ускользаютъ отъ наблюденя.

Какъ мы вначал замтили, и многе невжественные люди думаютъ, что анархизмъ есть не что иное, какъ проявлене своеволя небольшой кучки злонамренныхъ людей. По ихъ мнню, стоитъ только правительствамъ согласиться между собой и, переловивъ этихъ людей, уничтожить ихъ, и анархизмъ перестанетъ существовать. Очевидно это уже общая участь всхъ новыхъ ученй, что ихъ сперва считаютъ злонамренной выдумкой, потомъ несбыточной мечтой, а потомъ съ пренебреженемъ заявляютъ, что все это давнымъ давно извстно и надо придумать что-либо понове. Такъ было, напримръ, и съ христанствомъ: сперва оно считалось или зловреднымъ ученемъ, или нелпой мечтой, выдумкой кучки людей, желающихъ передлать мръ, а теперь говорятъ, что оно старо, какъ мръ, гораздо старе своего основателя и что для современнаго человчества слдовало бы выдумать что-нибудь боле интересное.

Въ сущности и анархизмъ такъ же старъ, какъ и христанство. Дйствительно, какъ христанскя начала мы встрчаемъ у древнйшихъ мудрецовъ мра, такъ и начала анархизма могутъ быть подмчены въ самыя рання времена, какя только намъ извстны. Вдь анархизмъ есть не что иное, какъ противовсъ иде государства. Когда одна часть человчества создавала государство, то другая уже начинала чувствовать недовольство, вслдстве неудобства новаго порядка вещей, и въ этомъ недовольств уже зарождались начала анархизма.

Анархизмъ лежитъ въ самой природ человка, какъ естественный протестъ противъ всякаго вншняго давленя. Анархизмъ — это потребность въ свобод, это — протестъ человка, слишкомъ сильно стсненнаго вншними формами человческаго общежитя. Оттого-то мы и встрчаемъ анархическя воззрня и въ глубокой древности, и въ средне вка, и въ наше время, и находимъ ихъ и у неграмотныхъ сектантовъ, и у первоклассныхъ ученыхъ.

Сектанты вырабатываютъ себ анархическе взгляды, исходя изъ того противорчя, которое они замчаютъ между основами христанской нравственности и государственнымъ строемъ. Считая, что жизнь человка должна быть основана на извстныхъ, твердо опредленныхъ и неизмнныхъ нравственныхъ началахъ, они, волей-неволей, должны отнестись отрицательно ко всмъ тмъ требованямъ государства, которыя имютъ въ своихъ основахъ выгоды отдльныхъ лицъ или классовъ общества. А такъ какъ вс наиболе существенныя установленя государства, какъ-то: законы, судьи, войско, таможни, тюрьмы, частная земельная собственность и т. п., вс созданы сильными для своего обогащеня на счетъ слабыхъ, или для удержаня разъ захваченнаго выгоднаго положеня, то понятно, что глубоко религозные люди не могутъ примириться съ-этими установленями, такъ рзко противорчащими основамъ христанской нравственности.

Для людей науки анархизмъ является необходимымъ противовсомъ государству. Человкъ науки знаетъ, какое огромное значене имло государство въ дл развитя человчества, но въ то же время онъ не можетъ не знать, какое множество жертвъ принесено людьми и продолжаетъ приноситься для поддержаня и процвтаня государства. А такъ какъ нельзя не видть, что въ настоящее время эти жертвы значительно превышаютъ приносимыя государствомъ выгоды, то человку науки, если его разумъ не затемненъ предразсудками, приходится признать, что государство уже исполнило свое назначене и на его мст должна возникнуть новая форма человческаго общежитя, т. е. долженъ совершиться тотъ переворотъ, о которомъ проповдуютъ представители анархизма.

Когда совершается какое-либо явлене, то у наблюдателя прежде, всего возникаетъ вопросъ о причинахъ, вызвавшихъ это явлене. Когда говорятъ о цли, поставленной въ будущемъ, о цли, къ которой надо стремиться, какъ напримръ объ осуществлени въ жизни принциповъ анархизма, то точно такъ же является вопросъ о причин такого стремленя, о причин, побуждающей человка желать торжества анархизма и содйствовать этому торжеству.

У различныхъ представителей анархизма отправные пункты приведеня ихъ къ признаню этого ученя весьма различны. Такъ Бакунинъ и Кропоткинъ считаютъ, что человчество, какъ и вся природа, подчинено закону эволюци, согласно которому и формы человческаго общежитя должны видоизмняться для доставленя человчеству все большаго и большаго блага.

Вильямъ Годвинъ, никогда не слыхавшй объ эволюцонной теори, не задается вопросомъ, почему надо поступать такъ или иначе, а прямо, слдуя призыву своей любящей души, признаетъ высшимъ закономъ для человка стремлене къ общему благу.

Отвергая какя бы то ни было призваня или задачи общественнаго характера, Штирнеръ и Тэккеръ считаютъ руководящей основой человческихъ поступковъ благо личности. Штирнеру мръ представляется пищей для удовлетвореня голода его эгоизма. Тэккеръ заявляетъ, что общество и личность имютъ право насиловать другъ друга. Но во имя блага своей личности они возстаютъ противъ государства и причисляютъ себя къ анархистамъ. Не во имя блага личности человка вообще, но во имя блага только своей отдльной личности возстаютъ они противъ государства и впадаютъ такимъ образомъ въ очевидное недоразумне.

Вдь если на первый планъ ставится счастье, благо или удобство единичной своей личности, то ни о какой общей теори не можетъ быть рчи, потому что счастье одного лица можетъ быть достигнуто при самыхъ различныхъ условяхъ. Государство можетъ угнетать человческую личность вообще, нарушая интересы единицъ во имя интересовъ государственныхъ, но отдльная обособленная личность Ивана, Петра, Сидора можетъ достигнуть полнаго благополучя и при существовани государства. Зачмъ какой-нибудь Людовикъ Бурбонъ или будутъ возставать противъ государства, когда оно доставляетъ имъ вс выгоды? Зачмъ сатрапъ Вавилона или римскй вельможа временъ импери будетъ заботиться о разрушени государства, когда при его существовани онъ можетъ жить во все свое удовольстве? Вс богачи и властители мра, дорожаще своимъ положенемъ, сочли бы величайшей нелпостью, если бы кто-нибудь сказалъ имъ, что для нихъ гораздо выгодне отказаться отъ того положеня, которое имъ даетъ государство, и стать анархистами. И, такъ разсуждая, они были бы правы, если бы считали руководящей основой своей жизни свое личное благо.

Нельзя создавать общественное учене, ставя въ основу его личную выгоду, потому что всякое общественное учене нуждается въ нравственномъ начал. Такое нравственное начало ставятъ въ основу своихъ ученй Прудонъ и Толстой. Прудонъ называетъ его чувствомъ справедливости, Толстой разумнымъ сознанемъ, которому должна все боле и боле подчиняться животная личность. Справедливость Прудона и разумное сознане Толстого сходятся въ признани руководящимъ началомъ человческаго поведеня правила: ‘поступай со своимъ ближнимъ такъ, какъ ты желаешь, чтобы поступали съ тобой’. Это же требоване высказываетъ и Кропоткинъ, добавляя: ‘поступали съ тобой при тхъ же условяхъ’.

Уже изъ того, что таке выдающеся представители анархизма выставляютъ такое положене основнымъ мотивомъ человческаго поведеня, можно видть, какъ далеки отъ истины т противники анархизма, которые стараются всячески очернить въ нравственномъ отношени послдователей этого ученя.

Каковы бы ни были разноглася среди его сторонниковъ, одна общая и весьма важная черта объединяетъ ихъ въ одну группу. Черта эта — отрицательное отношене къ государству.

Но вдь государство не съ неба свалилось, оно есть результатъ работы многихъ тысячелтй. Оно насчитываетъ миллоны защитниковъ и построено на прочномъ фундамент, глубоко врытомъ въ предразсудки человчества и его приверженность къ старымъ обычаямъ. Можно ли разсчитывать, что анархизму, насчитывающему сравнительно небольшое количество послдователей, удастся въ скоромъ времени разрушить это здане, передъ которымъ и египетскя пирамиды могутъ показаться дачными постройками?

Нтъ, при всемъ нашемъ сочувстви къ принципамъ анархизма, мы не можемъ отвтить на этотъ вопросъ утвердительно. Мы не можемъ признать за анархизмомъ боевого значеня. Анархизмъ, какъ партя, въ настоящее время безсиленъ и, каковы бы ни были личныя качества его представителей, онъ не въ состояни совершить тотъ переворотъ, въ близость котораго врили и врятъ многе изъ его сторонниковъ.

Нтъ. Сила анархизма не въ этомъ. Значене анархизма не въ области политическихъ переворотовъ.

Анархизмъ можетъ представить весьма серьезную, разрушительную силу, но сила эта не будетъ выражаться вншними моментальными проявленями. Настроене умовъ современнаго человчества не таково, чтобы отказаться отъ государства. Человчество еще слишкомъ хорошо помнитъ и чувствуетъ т неисчислимыя жертвы, которыя оно принесло государству, и оно еще не въ силахъ признать ненужность этихъ жертвъ.

Но дйствя анархическихъ идей, подобно вчно бгущимъ потокамъ воды, подтачиваетъ основы, на которыхъ построено государство. Государственныя формы мняются, старыя рушатся и возникаютъ новыя формы, но, и въ моменты разрушеня, и въ пероды созиданя, немолчно раздается. голосъ анархизма, напоминающй о томъ, что не государство является цлью жизни, но благо человка, что нельзя, въ погон за устройствомъ государства, забывать о благ человческой личности.

Торжество анархизма еще не близко, но оно и теперь длаетъ свое дло, подготовляя великую революцю въ сознани человчества. Какъ невидимые простымъ глазомъ микробы нарушаютъ спокойное течене жизни цлыхъ государствъ, такъ и идеи анархизма мало-по малу овладваютъ умами, вступаютъ въ непримиримую борьбу съ тысячелтними предразсудками и въ конц-концовъ выведутъ человчество на тотъ истинный путь историческаго развитя, на которомъ улучшене общественныхъ формъ будетъ неразрывно связано съ непрестаннымъ развитемъ блага человческой личности.

Въ борьб противъ развращающаго и отупляющаго вляня государства, въ борьб за свободу человческой личности мы видимъ основное значене анархизма.

Ан—скй.

Что такое анархизмъ?

I.Вильямъ Годвинъ.

II.Прудонъ.

III.Максъ Штирнеръ.

IV.М. Бакунинъ.

V.П. Кропоткинъ.

VI.В. Тэккеръ.

VII.Л. Толстой.