Что делает благость владетеля долговременною и непоколебимою?
Что делает благость владетеля долговременною и непоколебимою?
Статья присланная.
С немецкого **.
——
Что делает благость владетеля долговременною и непоколебимою?, Немецкая_литература, Год: 1805
Время на прочтение: 3 минут(ы)
‘Люди не стоют того, чтобы делать им добро’ — так гласит мысль юродствующая, которая верно довела уже кого-нибудь из владетелей, самых лучших, ежели не до жестокости, то по крайней мере до равнодушной не деятельности.
А потому всякому владетелю столь нужно знать людей, сколь несовершенное познание их может и должно быть для него предосудительно.
Несовершенным познанием людей называют то, которому научает нас обращение, опыт, история. Все сие только показывает, что люди издревле разрушали самые полезнейшие учреждения и премудрые законы, все сие делает горестную истину весьма вероятною, что Ликургов они не достойны.
Но знающий подобных себе человеков совершенно — страшится их, каковы они ни есть, каковы ни были, он пользуется печальною опытностью единственно для того, чтобы избегать погрешностей своих предшественников и вернейшим образом, сделать людей тем, чем они по разуму должны, а по природе могут быть.
Со всем тем старание об усовершенствовании людей не есть ли работа Иксионова?
Во-первых, если бы мы и должны были сей вопрос оставить без решения, то и тогда стараться непрестанно о сделании людей лучшими все бы еще было нужно: ибо без того становились бы они час от часу хуже. — Во-вторых. Сомневаться в том, что усовершенствование человечества возможно, не допускает следующее положение: поелику разум делает для некоторых из нас непреложным правилом стремление к высшему совершенству и способствование оному, относительно к другим людям, то приближение к сей цели всякому человеку, следственно и целому человечеству, должно быть возможно. Ибо разум находился бы в противоположности с самим собою, ежели бы делать стал законом невозможное.
Для чего ж до ныне, вопреки Солону, сей возможности всегда противоречили?
Мудрейшие законодатели всегда полагали в основание своим законом благо общее. Все они при своем законодательстве имели в виду счастье народное, как предмет самый главный. Под народным же счастьем разумели известное состояние, которое желали доставить народу, и к приобретению коего хотели принудить его своими законами.
Но поелику всякий частный человек думает о счастье по-своему, и хочет счастлив быть сообразно собственному мнению, то под народным счастьем и благом общественным нельзя представлять себе ничего другого, кроме ‘обеспеченной каждому члену общества свободы достигать счастья способами, дозволенными законом, согласуясь с собственным своим чувством и образом мыслей’.
Из сего объясняется теперь, что счастье народное может быть только следствием законов, но не основанием, и что всякое государственное учреждение, приневоливающее народ наслаждаться предписываемым счастьем, никак не может быть прочно.
Если же сие счастье народное должно иметь своим источником законы, то надобно, чтоб следующие начала положены им были в основание: ‘да не запрещается ничто, чего не запрещает разум, да не повелевается ничто, чего не повелевает разум’.
Но могут ли законы государственные с законами разума всегда согласоваться?
Нередко внутренние и внешние государственные отношения могут и точно должны законы разума изменять, но никогда не должны уничтожать их. — Мудрый владетель, принуждаемый неразумными подданными и соседями к таким мерам, которые, по видимому, не согласны с разумом, следующее поставит себе правилом: ‘я принуждаю народ ко всему тому, что он сам по себе стал бы делать, если бы имел справедливое понятие о политике, морали и счастье’.
Но при сем случае, не подвергается ли владетель сам опасности иметь о счастье своего народа ложное понятие, и через то подпасть упомянутым погрешностям всех своих предшественников?
Во-первых, по предполагаемым отношениям ко счастью никогда не должно предписывать закона, которому, как сказано, разум противоречит, во-вторых, правитель не должен полагать счастье во внешнем обладании, но во внутреннем состоянии человека. Его идеал счастья должен быть высочайшая степень способности наслаждаться чувственно и духовно {Поелику высочайшая способность наслаждаться состоит в эстетическом соединении чувственности с разумом, и в том предполагается мудрость глубочайшая, то надобно почитать ее, как и всякой идеал, единственно точкою, к которой стремиться и непрестанно приближаться должно, а не такое целью, до которой достигнуть можно.}, ибо, чем мы ближе к нему, тем счастливее во внешнем положении. Когда мы умеем наслаждаться, тогда всякое человеческое состояние наслаждениями изобильно, тогда мы иссасываем мед из тех самых растений, которые суть яд для непросвещенных.
Сообразно с сими понятиями о счастье, владетель дает законы только следующие: 1) облегчающие всякому члену общества возможность делать себя беспрерывно к наслаждению способнейшим, 2) побуждающие о приобретении сей способности ревностно стараться, 3) физически ограничивающие все то, что дозволенным успехам могло бы воспрепятствовать.
Ежели сии основания руководствуют владетеля, то благость его пребудет долговременною, ибо он никогда не перестанет людям благодетельствовать, хотя они того и не стоят, и сверх того будет беспрерывно стараться сделать их способнейшими оными пользоваться.
Что делает благость владетеля долговременною и непоколебимою / С немецкаго ** // Вестн. Европы. — 1805. — Ч.22, N 15. — С.248-253.