Алексй едоровичъ Мерзляковъ
Чтенiя
СОДЕРЖАНIЕ
О генiи, объ изученiи поета, о высокомъ и прекрасномъ {*}
{* ‘Вестникъ Европы’, ч. LXVI, No 21-22, с. 24-91.}
* * *
Чтения, Мерзляков Алексей Федорович, Год: 1810
Время на прочтение: 77 минут(ы)
Подготовка текста канд. филолог. наук А. И. Любжина
http://www.imwerden.de
info@imwerden.de
О генiи, объ изученiи поета, о высокомъ и прекрасномъ
О прекрасномъ
Гимнъ къ дятельности
Чтенiе пятое въ Бесeдахъ Любителей Словесности въ Москве
Въ предыдущемъ Чтенiи имлъ я честь предложить Вамъ, милостивые государи, мннiя свои о вкус, — въ его образованiи, въ его возможной степени совершенства, въ его измненiяхъ.
— Мое намренiе было доказать, что вкусъ, при всхъ прихотяхъ своенравiя, непостоянств и уклоненiяхъ, существуетъ одинъ, и лучшiй, что онъ, какъ врожденная способность, управляемая разсудкомъ, не смотря на время и заблужденiя, рано или поздно, возвращается въ объятiя своей матери — Природы, рано или поздно, покоряется тмъ законамъ, которые она ему предначертала. Вки и народы ето доказываютъ. — Сiе разсужденiе конечно отвлеченно и сухо, но я долженъ былъ его себ позволить, подкрпленный надеждою на благосклонное ваше вниманiе, и въ то же время убжденный необходимостiю углубиться нсколько подробне въ предметъ сей. Ибо если вкусъ у всхъ просвщенныхъ народовъ, достигнувшихъ уже золотаго вка своей словесности, неоднократно подверженъ былъ столь страннымъ отступленiямъ и перемнамъ: то что же онъ долженъ быть у насъ, когда словесныя науки, а особливо ихъ теорiя въ первомъ еще своемъ возраст, когда языкъ не иметъ своей опредленности, а словесность, при множеств превосходныхъ образцовъ, теорiи постоянной и прочной, такой, которая пользовалась бы всеобщимъ доврiемъ! — Куда можетъ быть завлеченъ вкусъ, когда и въ наше время есть писатели драмъ, которые не врятъ, что существуютъ для драмы правила, и писатели басенъ, которые презираютъ путь освященный Федрами, Лафонтенами и Дмитрiевыми? Надобно, чтобы великiе генiи и теорiя искусства остановили волненiя вкуса, точно также, какъ явившееся изъ мрака туч солнце усмиряетъ бури и возвращаетъ тишину и великолпiе Природ.
Въ мерцанiи утренней зари, въ ндрахъ питающаго душу уединенiя, въ часы мечтанiй божественныхъ, является Истина избранному любимцу своему, Генiю. Она беретъ его за руку, и возноситъ его въ горняя: тамъ съ высоты блистательной показываетъ ему цлую вселенную, мiр {Чернилами дописано: весь.} нравственной и физической, вотъ твоя художественная храмина, говоритъ она ему, познай твое призванiе. — Обозри ее отсел со мною, чуждый еще {Слово зачеркнуто чернилами.} оковъ, налагаемыхъ обычаями и нравами, обними ее двственною душою, незараженою предразсудками, вникни во внутренность сея дивныя махины, познай сложность ея, отношенiя частей и всеобщее согласiе. — И теперь избери стезю свою, кратчайшую во благо существъ нравственныхъ: ты свободенъ: назначь ее, укрпись и шествуй стопою постоянною!.. {Чернилами сбоку дописано: дорогой свободной.} Терпнiе и неутомимость будутъ твоими спутниками!
— Тамъ, на страж мiра, встртитъ тебя злобная Зависть, ожидающая твоего появленiя. Ей дана власть возмущать покой твой, да никогда почiешь ты на своихъ лаврахъ, да не ослабнутъ усилiя твои, обольщенныя успхами, да не вознадешься на себя боле нежели сколько потребно, ето птелъ, долженствующiй возбуждать тебя на работу, ето непрiятель, часто полезнйшiй самаго друга, — огонь чистительной, которой сндая, уничтожая себя самаго, озаряетъ тебя свтомъ и окружаетъ теплотою. — Теб встр<тятся> повсюду препоны, ужасы, несчастiя: он должны воспламенять духъ твой, он — утвержденiе твоего характера, он воскрилятъ тебя, он противъ своей воли окружатъ тебя зарями чистой и прочной славы. И что безъ нихъ путь твой? — Стезя темнаго пресмыканiя, которую проложили боязнь и слабость, на которой шатается нга и почiетъ праздность, — стезя къ туманному блату забвенiя! — Шествуй стезею труда и дятельности: — безсмертiе тебя ожидаетъ! — Такъ вщаетъ Истина избранному, прикасается къ челу его божественнымъ своимъ пламенникомъ, благословляетъ, — и Генiй, подобно звзд отъ небесъ падающей, подобно орлу стремящемуся отъ солнца на свою добычу, ниспускается въ глубину сего мiра, и стоитъ на своемъ мст. Но сiе мсто гораздо уже дале мстъ, занимаемыхъ обыкновенными людьми, которые давно уже начали свое поприще. — Се юный Петръ! се юный Суворовъ! се юный Ломоносовъ, юный Державинъ! — се исполинъ, готовящiйся тещи путь свой! — Облеченный въ порфиру, — онъ творитъ образованiе народа, разсваетъ мраки невжества, даетъ законы, вру, устройство, жизнь отечеству. — Онъ дйствуетъ какъ Богъ, окруженный облакомъ таинственнымъ: — невидимъ, но блистанiя молнiй и волненiе бездны являютъ его присутствiе до тхъ поръ, пока хаосъ не содлается мiромъ. Онъ полководецъ — и неприятель трепещетъ его, какъ всепроникающаго, везд присутствующаго чародя. — Шаги его необыкновенны, образъ дйствiя новой. Онъ предводитъ новыми душами, онъ — особенной въ оружiи, въ битв, въ побд, и посл побды, — желзные холмы Требiи упадаютъ, и Сен-Готардъ дымится! и сверной орелъ свиваетъ гнздо свое на облачныхъ Альпахъ. — Онъ политикъ, — и всы спорящихъ могуществъ стоятъ равномрны, разногласiе производитъ согласiе, буря страстей превращается въ попутной втръ ко пристани спокойствiя и славы, мечь уснулъ въ ножнахъ своихъ: перо ратуетъ и обвивается безсмертною пальмою. — Онъ пiитъ, — внявъ своему призванiю, подобно Геркулесу въ колыбели, разрываетъ змiевъ, обвивающихся около его тла, бдность, мрачная униженность состоянiя, отдаленность, робость не могутъ заглушить сего внутренняго гласа: — изъ лсовъ Холмогорскихъ, отъ рыбачьей лодки, отрокъ изнуренный, безъ хлба, безъ помощи, бжитъ онъ туда, гд улыбается ему благопрiятствующая звзда просвщенiя: оставилъ родныхъ, семейство, вс другiя выгоды жизни: вотъ Генiй Ломоносовъ! — И вскор увидли его въ лучезарномъ свт. — Онъ даетъ языкъ, котораго мы не имли, даетъ правила и образцы краснорчiя и поезiи, онъ отнимаетъ поношенiе отъ Академiи, въ которой до сихъ поръ не было еще Россiйскаго Профессора, углубляется въ науки основательныя, и споритъ съ Франклиномъ о томъ, кто изъ нихъ прежде обезоружитъ громоноснаго Юпитера. — Обратился къ солнцу, — и раздробляетъ цвты съ Невтономъ, раздробляетъ стихiи существъ, и составляетъ мозаики: вотъ изображенiе истиннаго Генiя. По обыкновенному ходу природы надлежало бы подумать, что прежде Ломоносова цлой вкъ, или боле уже существовали науки въ Россiи: языкъ обогащенъ, опредленъ, и были уже стихотворцы лирическiе, оставившiе назидательной для него примръ. По крайней мр должно бы помыслить, что публика была на такой степени образованности, что могла быть его учителемъ и судiею. — Со всмъ напротивъ. Рожденный среди невжества, гонимый своимъ жребiемъ и неприятелями, онъ нердко встрчалъ или непонимающихъ его, или злобствующихъ. — Онъ явился въ мiръ, какъ бы съ готовымъ запасомъ прочнйшихъ опытовъ, отъ рыболовной мрежи, отъ крилоса сельской церкви, шагнулъ въ Академiю, потекъ своимъ путемъ, увлекъ за собою нацiю. Труды его многообразны, безчисленны, безсмертны. И ето все сдлалъ одинъ человкъ, умершiй на 52 году жизни!
Таковъ характеръ истиннаго Генiя! —
Онъ неозначаетъ особенной, одной какой нибудь способности ума, но заключаетъ ихъ вс, и иметъ силу дйствовать ими со всею быстротою, легкостiю и благоразумiемъ, Генiй знаменуетъ не одни только таланты врожденные, но вмст все то, что сiи таланты могутъ получить отъ образованiя, просвщенiя того вка, который онъ озаряетъ собою. — Признаки его: непреодолимое стремленiе, или лучше, влеченiе самихъ Небесъ къ той наук, которую совершенствовать суждено ему, — страсть пламенная къ трудамъ, острота ума, все объемлющая скоро и быстро, присутствiе духа, необыкновенныя духовныя и тлесныя силы.
Хотите ли сравнить его съ талантомъ? — Вотъ разность: талантъ есть особенное расположенiе и привы<чка?> человка успть въ какомъ нибудь искусств, онъ есть способность, дающая предметамъ образъ, ободряемый искусствомъ, удовлетворяющiй вкусу: порядокъ, ясность, легкость, красоту, исправность, приятность. — Генiй есть какъ бы нкое вдохновенiе частое, но временное, ибо выше природы человческой было бы его безпрерывное постоянство и ровность.
— Онъ творитъ. — Человкъ съ генiемъ возвышается и упадаетъ поперемнно, по мр того какъ его живитъ и оставляетъ вдохновенiе, онъ иногда бываетъ не разборчивъ, не исправенъ: потому что, увлекаемый своей силою, нигд не можетъ остановиться и совершенствовать себя.
— Онъ великъ во всемъ великомъ, какъ въ собственной своей сфер, и небреженъ въ вещахъ обыкновенныхъ, поелику они его ниже, и не трогаютъ. — Но восхощетъ ршиться, и имъ доставляетъ новыя красоты, новое обилiе. Терпливое вниманiе, устремленное имъ на одинъ предметъ, даетъ сему послднему жизнь и красоту: ето солнце, оплодотворяющее ниву, и золото, сокрытое въ гор кремнистой. — Въ наше время, въ нашемъ Отечеств, мы имемъ отличнаго генiя поезiи, которой, оканчивая свое поприще, въ вечеру своей жизни неперестаетъ удивлять насъ своими творенiями. Что можно сдлать изъ описанiя Ласточки, Павлина, и другихъ обыкновенныхъ предметовъ? — Но предметы сiи обновляются подъ рукою любимца Музъ.
Одинъ живописецъ имлъ у себя двухъ учениковъ, картины одного почти не поправлялъ: он были исправны, въ нихъ сохранены были вс возможныя приличiя и отношенiя цвтовъ и тней, другаго картины маралъ, перечищалъ, поправлялъ, но всегда съ большимъ удовольствiемъ, съ особеннымъ жаромъ, и всегда осыпалъ его похвалами. — Что ето значитъ? наконецъ вышедши изъ терпнiя, спрашиваетъ первой: ты у меня не находишь, что поправить, но всегда ко мн равнодушенъ и никогда не хвалишь, картины моего товарища стоютъ теб великаго труда, но ты ими восхищаешься! — Твои картины исправны, отвчалъ учитель, но ты держишь въ оковахъ мое воображенiе, его не исправны, но всегда воспламеняютъ меня, чертами новыми и рзкими. — Я вижу боле нежели сколько онъ представляетъ, я наслаждаюсь ими, и не могу разстаться. — Вотъ талантъ! вотъ генiй!
Гомеръ, Мильтонъ, Шакеспиръ, Ломоносовъ, и другiе имъ подобные иногда падаютъ, иногда засыпаютъ: но за то каково ихъ пробужденiе! Такъ пробуждаются львы къ отважнйшимъ новымъ подвигамъ и побдамъ.
Сравните творенiя великаго генiя и произведенiя таланта. Сей послднiй обладаетъ искусствомъ и даетъ образъ: генiй изобртаетъ и даетъ существо, заслуга одного — въ тщательной разборчивости, другаго въ вымыслахъ: одинъ великъ въ подробностяхъ, другой въ состав цлаго. — Человкъ съ талантомъ думаетъ и пишетъ обыкновенное, всми повторяемое, но гораздо боле украшенное, и съ лучшимъ вкусомъ расположенное. Человкъ съ генiемъ напротивъ того иметъ свой собственной способъ видть, мыслить и чувствовать. — Читая оду Горацiя, или Державина, видишь что-то новое — имъ принадлежащее, въ ход мыслей, въ порядк, въ расположенiи, въ слог, въ самыхъ словахъ, сказать боле — въ самыхъ погршностяхъ. — Ни кто прежде такъ не думалъ! никто прежде не изъяснялся! — Одинъ токмо планъ оды — есть уже дло генiя: и въ одномъ план, необлеченномъ предметомъ видна уже поезiя. —
Если генiй живописуетъ характеры, ихъ разительныя отличiя, ихъ удивительную силу: тогда вы видите Ахиллесовъ, Аяксовъ, Дiомидовъ, Агамемноновъ, если онъ соединяетъ ихъ вмст по взаимнысъ стремленiямъ выгодъ или въ противоположности страстей ихъ: какой великолпной мiръ въ чудесномъ своемъ дйствии! — Въ подробностяхъ похищаетъ генiй у природы тайны, которыхъ никому другому она неповряла, онъ проникаетъ въ наше сердце, прежде нежели мы сами въ него проникнемъ, открываетъ намъ насъ самихъ, и мы чувствуемъ, что онъ понялъ насъ совершенно врно. Обыкновенные люди часто смотрятъ и не видятъ, генiй видитъ чрезвычайно быстро, и почти не смотря. — Самой извстной предметъ, многими уже описанный, истощенный, при его воззрнiи оплодотворяется снова, и длается обильнымъ.
Были великiе, необыкновенные мужи, въ которыхъ генiй соединялся съ великимъ талантомъ, подъ симъ послднимъ я всегда разумю боле даръ искусства. — Такое счастливое соединенiе избавляетъ писателя отъ грубыхъ неровностей и несовершенствъ: упадки Генiя замняются талантомъ, когда одинъ засыпаетъ, другой бодрствуетъ, когда одинъ небреженъ и безпеченъ, другой совершенствуетъ свое творенiе: дйствiе таланта столь очаровательно, что съ перваго разу не примтишь отсутствiя генiя, кажется везд онъ одинъ работаетъ. Генiй старется, талантъ можетъ безпрестанно возрастать: когда одинъ, подобно солнцу, утопающему въ западныхъ облакахъ, слабетъ подъ вечеръ жизни, другой въ то время, подобно лун восходящей на восточной сторон неба, старается занять его должность, хотя и хладнымъ, но приятнымъ сiянiемъ. — Въ стихахъ устарвшаго генiя примтны повторенiя собственныхъ старыхъ красотъ, нкоторая слабость и небрежность въ слог: онъ, кажется, отдыхаетъ на своихъ лаврахъ. — Усталый Поетъ съ талантомъ до конца жизни пишетъ равно гладкiе, равно благородные, чистые стихи, всегда съ одинаковою легкостiю и исправностiю. Вкусъ долженъ слдовать по стопамъ генiя, долженъ раздлять съ нимъ его работы: — ето помощникъ живописца, приготовляющiй иногда для него краски, иногда сливающiй тни, а иногда доканчивающiй и поправляющiй картину. — Нкоторые вкусъ и генiй почитаютъ за одно дарованiе, однако они совершенно различны. — Есть люди, которые имютъ великой вкусъ въ музык, въ поезiи, въ живописи, но не могутъ ничего произвести собственнаго: — судить и творить, два дла совершенно разныя. Впрочемъ вкусъ долженъ быть всегда собственностiю генiя: онъ гораздо ниже его, ибо Генiй не ограничивается однимъ прекраснымъ, встрчаемымъ въ области природы, онъ созидаетъ новыя красоты, способныя поражать наше воображенiе и чувство. Вкусъ можетъ образовать хорошаго критика, потребенъ генiй для того, чтобъ быть великимъ ораторомъ и стихотворцомъ. Предстамимъ себ врнаго друга, остерегающаго насъ на пути жизни, въ обращенiи, въ приличiяхъ, удерживающаго наши страсти, наши излишнiя стремленiя, возбуждающаго насъ ко всему благородному. То же самое вкусъ въ отношенiи къ генiю. — Генiй Державина иногда самовластвуетъ, будучи увлеченъ пламеннымъ своимъ воображенiемъ: но разв читатель и самъ не увлекается, при воззрнiи на его прекрасныя картины! Въ такомъ случа трудно и примтить отлучеловку вкуса.
Есть генiй математической, политической, военной: — такъ называется онъ по предметамъ, которые избралъ своимъ занятiемъ. Есть генiй въ работахъ совершенно механическихъ. Но везд, во всхъ наукахъ и искусствахъ великiе Генiи рдки. Природа, кажется, приготовляется цлые вки для произведенiя столь необыкновеннаго духа: она весьма економна въ высокихъ дарахъ своихъ. Еще не случалось, чтобы въ одномъ и томъ же человк открылся генiй музыки, математики, политики, поезiи. — Успть совершенно можно только въ одномъ, устремившись за многими предметами, мы не достигаемъ своей цли: такъ называемые всеобщiе генiи были по большей части поверхностные. Тогда только является пламень отъ стекла зажигательнаго, когда вс лучи солнечные обращены будутъ въ одну точку. Ето правило должно быть свято для всхъ молодыхъ писателей, которые, въ лта пылкости, кидаются стремительно на вс блистательные предметы, лестные для ихъ самолюбiя. —
Такимъ образомъ мы обозрли врожденныя способности писателя. Много отъ него требуется, но ето еще не все: дарованiя безъ ученiя, какъ земля необработанная, погибающая втун. —
Я представляю, что вижу передъ собою святилище Истины, храмъ безсмертной, воздвигнутый Мнемозиною на высокой гор, прохлаждаемый росою небесною и источниками Иппокрены. Богиня возсдитъ на адамантовомъ престол, столь же неизмнномъ, какъ вчность, она окружена Музами и Генiями служебными, которые подносятъ ей сочиненiя счастливйшихъ писателей, внимаютъ судъ ея, записываютъ уроки ею преподаемые, и сообщаютъ ихъ смертнымъ. Преддверiе храма и переходы наполнены стихотворцами, ораторами, критиками, удостоенными благоволенiя богини. — Вс они разбираютъ знаменитыя творенiя древнихъ, хвалятъ, или обвиняютъ. — Положимъ что избранный молодой любимецъ Музъ, одаренный отъ природы всми потребными талантами, приведенъ къ подножiю храма благодтельнымъ генiемъ любви или дружбы. — Непосвященные не входятъ, говоритъ онъ ему: ты долженъ быть испытанъ мудрецами, здсь водворенными, — съ симъ словомъ подводитъ его къ четыремъ почтеннымъ и сановитымъ мужамъ, которые, кажется, особливо были дружны между собою: ето Аристотель, Горацiй, Вида и Боало, оставившiе намъ драгоцнныя правила о существ и дух поезiи. Юноша принятъ былъ ими ласково. — Онъ объявилъ имъ свое призванiе, и первой изъ четырехъ, Аристотель спросилъ его важнымъ, но приятнымъ голосомъ: вдаетъ ли онъ, что было написано надъ вратами храма Дельфiйскаго? — Познай самаго себя. — Вотъ первое правило для стихотворца, продолжаетъ онъ, его повторилъ другъ мой Горацiй въ книг, которую вс желающiе вступить въ храмъ сей должны читать непремнно.
Берите трудъ всегда не выше силъ своихъ,
Умйте разбирать, судить себя самихъ.
Презрнiе къ сему правилу, особливо въ первые дни вашихъ занятiй, влечетъ за собою пагубныя слдствiя.
Если воображенiе ваше воспламеняется при великихъ предметахъ природы и искусства, если сердце трогается скоро и сильно, если воображенiе и сердце дйствуютъ другъ на друга, если слухъ вашъ чувствителенъ къ нжнйшимъ оттнкамъ гармонiи, и вы живо наслаждаетесь красотами поезiи, если душа ваша, восторженная при чтенiи великихъ образцовъ, чувствуетъ благородное соревнованiе за ними слдовать, созерцаетъ въ самой себ предметъ свой, какъ бы отразившимзя въ зеркал, въ новыхъ подробностяхъ, въ новыхъ цвтахъ, въ новыхъ отношенiяхъ безпрестанно, такъ сказать, растущихъ и умножающихся, — если вы чувствуете наконецъ безпокойное нетерпнiе, нужду, сообщать мысли и чувства свои другимъ: то можете назвать себя поетомъ, и предаться изученiямъ, образующимъ талантъ свой! —
Доброй и мудрой другъ въ етомъ случа скоре всего поможетъ, сказалъ Расинъ, держащiй въ рукахъ своихъ Пiитику г-на Боало.
Позволимъ надъ собой мы другу посмяться,
Чтобъ посл никогда смшными не остаться! —
прибавилъ веселый Горацiй.
Нужны правила, вопiялъ Сочинитель Телемахиды, нужны одн правила, труды и раченiе. —
Правила конечно необходимы, говорилъ мужъ почтенный, стоящiй подл Аристотеля съ его Пiитикой. Он приуготовляютъ искусство, но правила одн недостаточны. Стихотворецъ долженъ знать свое искусство, свои средства и матерiалъ, которой онъ обработываетъ. — Правила служатъ стихотворцу тмъ же, чмъ звзды небесныя служатъ мореплавателямъ. — Впрочемъ онъ прежде всего обязанъ обратиться на языкъ свой… ‘Что за правила! подхватилъ насмшливый Сумароковъ. Читай пофранцузски! — Французы учили за насъ правила. Пусть они ихъ учатъ, намъ довольно кроить по ихъ мрк, знаете ли вы, что я въ своемъ Сновиднiи разбиралъ Французской театръ, и послалъ разборъ сей къ Вольтеру? — Сiе сновиднiе составляетъ лучшее изъ моихъ ученыхъ разсужденiй!’ Вс поняли, что Сумароковъ смется надъ многими ныншними нашими молодыми писателями, — и Ломоносовъ началъ говорить:
Повелитель многихъ языковъ, языкъ Россiйской, изобилуетъ всми красотами доброгласiя, величествомъ, громкостiю, нжностiю и легкостiю, столько же какъ языки древнiе. — При всхъ усилiяхъ, посвященныхъ ему мною я едва вступилъ въ преддверiе поприща: — ето обширнйшее поле или едва предлы имющее море… Какъ жаль, что немногiе изъ моихъ соотечественниковъ обращаютъ вниманiе на языкъ свой! — Труды Шишкова почтенны, почему же не подражаютъ ему! помните, обратившись къ юнош продолжалъ онъ, что языкъ въ рукахъ стихотворца долженъ быть подобенъ воску и принимать такую форму, какую дать ему будетъ угодно. Измненiя, оттнки стиля безчисленны, ихъ степени непостижимо различны. Вкусъ, быстрое, тонкое чувство изящнаго, вкусъ можетъ одинъ опредлить ихъ. — Къ тому присоединить должно силу ощущать нжно, разборчивость дальновидную, которая не всякому достается въ удлъ. — Вы везд найдете правила о механизм стиля, и обо всемъ томъ, что относится къ уму, чувству и слуху, но я напередъ скажу, что вс сiи правила безъ истиннаго таланта могутъ произвести только бднаго, сухаго писателя. Живописецъ можетъ знать вс цвты, набросать ихъ не значитъ еще живописать.
Вступите въ преддверiе храма, сказалъ благодтельный Генiй. Сами познайте сокровища, которыя даетъ вамъ Природа для подражанiя.
Храмъ растворился: питомецъ Музъ вступаетъ въ нкоторую райскую обитель, или паче, въ самые чертоги неба. — Блистательныя, неудобопереносимыя очамъ смертнаго, сiянiя наполняли храмъ сей… Онъ, кажется, видитъ передъ собою вселенную: онъ чувствуетъ себя отдленнымъ только чрезъ одно облако отъ Существа высочайшаго. — Онъ, кажется, внимаетъ слухомъ своимъ таинственную гармонiю, которая движетъ безчисленные шары!.. Солнца, какъ Серафимы, стройно парятъ вокругъ сего святилища, оно едино недвижимо во всеобщемъ движенiи, — возгремла небесная арфа, и онъ слышитъ гласъ Хераскова:
Всея вселенныя отверста красота
Есть вышняго руки единая черта,
Движенiе мiровъ есть перста мановенье,
Дыханье тварей всхъ Господнее дхновенье,
Во слав искони Создатель пребывалъ,
Онъ Самъ въ Себ, Онъ Самъ единъ существовалъ,
Еще небесна твердь звздами не сiяла,
Но мудрость Божiя вселенну озаряла,
Ни солнца не было, ни моря, ни земли,
Но Богъ смотрлъ на нихъ изъ вчности вдали,
Какъ зодчiй предъ собой имя начертанье,
Объемлетъ разумомъ намренное зданье:
Такъ Богъ вселенну зрлъ, въ ней плавалъ какъ Творецъ,
Начало бытiя Онъ видлъ и конецъ,
Все видлъ, вчными одянъ небесами,
Какъ наше бытiе мы ощущаемъ сами.
Такъ долженъ взирать ты на вселенную, вщаетъ Генiй стихотворства. Зрлище природы, ея механизмъ, ея чудесныя явленiя, ея средства: вотъ предметъ твоихъ занятiй, — картина безконечная! — богатство неистощимое, разнообразiе несказанное, требующее изученiя многихъ вковъ! — Но труды твои не суть труды испытателя, или астронома. — Наблюдающiй ходъ природы опредляетъ движенiе тлъ небесныхъ и причину его. Ты живописуешь ихъ равновсiе, ихъ гармонiю, ихъ измненiя, подверженныя непреложнымъ законамъ необходимости: одинъ различаетъ безчисленные роды существъ организованныхъ, которые наполняютъ различные стихiи, ты рзцомъ пламеннымъ и быстрымъ изображаешь сiю лствицу безконечную и безпрерывную, гд сливаются царства природы, гд господствуетъ порядокъ постоянной и правильной, отъ самой той бездны, которая раздляетъ насъ съ ничтожествомъ, до другой, которою отдляешься ты отъ Существа высочайшаго. — Когда физикъ разбираетъ звукъ грома и свтъ, — Поетъ гремитъ, въ его псняхъ слышны сiи потрясающiе удары грома, сiи перекаты, которые отъ одной горы до другой, кажется, возвщаютъ паденiе мiра и славу Бога. Онъ являетъ намъ блдный огнь молнiй, косвенными браздами разскающiй бездны мрака, отяготившаго сводъ небесной. — Одинъ хочетъ истолковать намъ дыханiе цвтовъ, другой творитъ его видимымъ, представляя Зефира, которой отрясаетъ крыла свои, окропленныя слезами Авроры и свжими благоуханiями утра. Одинъ учитъ природу для того чтобы знать ее, другой для того чтобы подражать ей, одинъ хочетъ изъяснить, другой живописать… Углубляйся и въ самыя таинственныя причины дйствiй природы, не презирай и сего труда теб собственно непринадлежащаго. — Истины философа, будучи облечены въ прелести вымысла, доставятъ новыя сокровища для подражанiя!
Здсь Генiй сдлалъ мановенiе, и зрлище переменилось… облако низпало, и онъ увидлъ самую Истину во всемъ ея величеств, окруженную Музами, Генiями и мудрецами!.. Онъ возглашаетъ:
Трудне всхъ наукъ, некончимая въ вкъ,
Для человка есть наука человкъ!
Изъ всей вселенныя Всевышнимъ сокращенный
Онъ самъ во существ мiръ малой, совершенный,
Изъ тварей всхъ извлекъ чистйшее Господь,
И вдунулъ духъ живый въ его ничтожну плоть,
Онъ то человка средняя, онъ сердце всей Природы,
Въ немъ воздухъ и земля, въ немъ скрыты огнь и воды.
Какъ солнце возсiялъ сей образъ Божества,
И помрачилъ всего пригожство естества,
Но услаждался онъ своею славой мало!
Мiръ физической есть облаченiе мiра нравственнаго, взываетъ дале Генiй стихотворства, — его долженъ ты обнять и постигнуть. Самой занимательнйшiй предметъ для человка есть самъ человкъ, разсматриваемой какъ человкъ просто и какъ гражданинъ, — его нравы, привычки, страсти, слабости, добродтели, зависящiя отъ правленiя, отъ законовъ, отъ религiи.
— Попеченiе о своей жизни и защит, чувствованiя добра и зла, связи родства и любви, благотворительность, состраданiе, ревность, мщенiе, желанiе господствовать: все ето открыто въ человк необразованномъ боле, нежели образованномъ. — Замчай, живописуй черты сiи, подавленныя въ сердц его предразсудками воспитанiя и привычекъ, обнаруживай сiи свободные движенiя сердца чрезъ нжную завсу приличiя: тогда ты достигнешь своей цли. Сердце всегда отзывается на т звуки, которые какъ родные заключены въ немъ самомъ, сердце, сколько бы оно ни искажено было свтомъ, любитъ возвращаться къ тмъ простымъ любезнымъ чувствованiямъ, съ которыми оно родилось. — Не спрашивай, гд искать природу, она въ твоемъ сердц, изучая себя, ты изучаешь другихъ. Но етого мало! —
Войди въ чертоги Исторiи, раскрой лтописи мiра, испытывай человка въ разныхъ вкахъ и климатахъ. — Образованность, законы, мннiя, обычаи, различные образы правительствъ, влiянiе нравовъ на законы, законовъ на жребiй царствъ: однимъ словомъ постановленiя нравственныя, политическiя народовъ и земель: все что есть въ человк врожденное и приобртенное должно входить въ планъ твоихъ изученiй. — Работа безконечная! —
Но можно ли знать людей не выходя изъ своего дома? Чтенiе и размышленiе никогда незамнятъ общенiя съ ними. Книга есть мертвой свидтель. — Сочинитель ея могъ смотрть съ особенной стороны, и видть искаженно!… Отъ чего древнiе столь хорошо описывали природу и человка? — Отъ того что они учились не изъ книгъ. — Иди, внимай, испытуй людей, безпрестанно живучи посред ихъ. — Одно слово, взоръ, молчанiе, движенiе рукъ часто даетъ жизнь, выразительность и страсть твоей картин. — {Зачеркнуто чернилами.} Люди притворны: надобно долго дожидаться минуты, въ которую бы они, позабывъ свою осторожность, показали намъ истинную сторону своего сердца, не съ одного или другаго образца списывать должно характеръ и дйствия страсти, но собирать ихъ съ тысячи наблюденiй, сдланныхъ въ разныхъ мстахъ въ разное время, при разныхъ обстоятельствахъ. Ступай въ общество свтское, дабы перенять образъ благородства и приличiя. Но чтобъ познать движенiя сердца человческаго, удались и живи въ обществ съ людьми простыми и необразованными. Простота, чувство, сила, страсти, душа свободная, открытая, скоре встрчается между народомъ, нежели при двор. — Люди везд люди: но политика обращенiя стерла съ нихъ почти вс цвты натуральные. — Свтъ есть маскерадъ. —
Хочешь ли еще боле обогатить себя сокровищами Поезiи? — Наблюдай природу образованную или искусства человческия: земледлiе, мореплаванiе, вс искусства изящныя и полезныя могутъ доставить теб новые образы, новыя сравненiя, новыя описанiя. Наблюдай великихъ писателей, дабы присвоить себ ихъ взоры и духъ! — Чтенiе Ломоносова и Державина можетъ возбудить въ читател пламень вдохновенiя.
Не уже ли оставишь ты сей прелестной, очаровательной мiръ ми?ологiи, населенной богами, богинями, сильфами, генiями, гд столько чудесныхъ происшествiй, столько красотъ вчно цвтущихъ, гд все играетъ, улыбается, веселится, — сей рай Грека и Римлянина, рай всякаго мечтателя, рай всякаго чувствительнаго сердца! — Тамъ громоносной Юпитеръ, возсдящiй на вершин Иды и единымъ мановенiемъ главы потрясающiй вселенную: — передъ нимъ златые всы его, утвержденные на концахъ востока и запада. — Тамъ Венера, вручающая волшебной свой поясъ ревнивой матери боговъ, тамъ Марсъ, дающiй повелнiя Ужасу и Быстрот впрячь коней въ желзную свою колесницу… Можно ли отказать поезiи въ сихъ красотахъ, чрезъ двадцать вковъ сохранившихъ свою свжесть? — Но отдляй басни, заключающiя смыслъ философа отъ басней, рожденныхъ дтскими прихотями суеврiя, — ибо чмъ боле стихотворецъ философъ, тмъ онъ боле пiитъ! —
И такъ, вотъ ваши занятiя: природа простая и образованная, или природа и искусства, нравственность простая и измненная, или человкъ самъ въ себ и въ недрахъ общества со всми привычками, нравами, обычаями: — поприще великое! но ршитесь и внчайте себя славою. Такъ вщалъ Генiй, и храмъ исчезъ.
Признаться, планъ сего ученiя необъятной, невозможной для одного человка. Но здсь разумется ученiе поета, вообще. — Онъ можетъ избрать для себя одинъ родъ поезiи, и заниматься тмъ, что къ нему относится ближе. Для писателя басенъ не нужно то, что потребно для сочинителя поемы, — всякой можетъ выбрать свою сферу и стремиться къ мет своей. Быть всегда съ излишнимъ запасомъ гораздо лучше нежели безъ запасу. Излишество простительне бдности, и оно есть погршность, — но прекрасная. Пускай познанiя поета будутъ также готовы какъ краски на палитр живописца, и всегда боле нежели сколько надобно. Ето приводитъ его въ состоянiе управлять своимъ предметомъ по своей вол.
До сихъ поръ ММ. ГГ. говорилъ я о необходимыхъ врожденныхъ дарованiяхъ стихотворца или художника вообще, и о способахъ постороннихъ, которые онъ приобртаетъ отъ воспитанiя и науки: он вс исчислены. — Юный витязь одтъ въ броню свою, представьте, что Атлетъ нашъ уже дйствуетъ. Разсмотримъ богатый колчанъ его, или т средства, которыми онъ убдилъ, плнилъ, очаровалъ сердца наши. —
Вотъ силы естетическiя, которыя всегда и несомннно дйствуютъ на сердце во всхъ искусствахъ изящныхъ: красота, добро или польза, великое и высокое, новость, неожиданное и необыкновенное, чудесное, забавное. О другихъ силахъ вкуса, относящихся къ измненiямъ слога, теперь не упоминаю: он будутъ изъяснены въ своемъ мст. — Вы изволите напередъ уже замтить, что мы порядокъ, назначенный себ, сохранили, и что вс сiи силы подчинены главному началу выбора подражанiя, которое опредлено въ одно изъ предыдущихъ нашихъ чтенiй. Нкоторые прибавляютъ еще къ сему числу красотъ — совершенное. Но что такое совершенное, — совершенство существъ несовершенныхъ! — Вс совершенства наши суть относительныя, сравнительныя, довольно упомянуть о великомъ и высокомъ. — Надемся въ сихъ словахъ объяснить все то, чего желаетъ столь страстно наша суетность. —
Между всми удовольствiями воображенiя конечно чувство красоты всхъ разнообразне, обширне, приятне, но поелику мы объ ней уже отчасти сказали въ своемъ мст, и поелику предметъ сей самой сложной и тудной для опредленiя, то съ большею подробностiю будемъ говорить объ немъ въ одну изъ слдующихъ бесдъ. —
Благо или польза также объяснена мною тогда, когда предлагалъ я объ отношенiи и влiянiи, окружающихъ насъ предметовъ, на благо наше, или удовольствiя. — Буду теперь имть честь, ММ. ГГ., предложить вамъ о великомъ или высокомъ въ вещахъ, подражаемыхъ стихотворцомъ или вообще художникомъ.
Высокое объяснить словами трудно, хотя впечатлнiе, которое мы чувствуемъ въ присутствiи предметовъ великихъ и важныхъ, кои поражаютъ съ перваго взгляду всмъ извстно и всякой испыталъ его. — Высокое распространяетъ и озаряетъ пределы ума нашего, возноситъ его выше обыкновеннаго состоянiя, и заставляетъ чувствовать сiе возвышенiе: — ощущенiе безъ сомннiя сладостное, но совсмъ отличное отъ того, которое производятъ въ насъ предметы приятные или красивые. — Представьте, что вы съ какой нибудь горы взираете на долину обширную, которой не видно конца, или на океанъ безбрежной, или на лазоревой сводъ неба: все то, что слишкомъ обширно, чего не можете вы обнять взглядомъ, производитъ въ васъ чувство высокаго. Кремнистая скала, нависшая надъ бездной, высокая башня, съ которой мы обозрваемъ отдаленные предметы, производитъ въ душ удивленiе смшанное съ какимъ-то ужасомъ. Величiе небесъ основано на возвышенiи и пространств, мысль о величiи океана всегда сопрягается съ понятiемъ о сил и огромности водъ непреодолимыхъ. Не одно пространство производитъ чувство высокаго: необыкновенный звукъ, шумъ грома, ревъ втра посреди скрыпучей дубравы, рокотъ народа многочисленнаго: однимъ словомъ все, что предполагаетъ великую силу или могущество, можетъ служить источникомъ высокаго, и стихотворцы имъ пользуются, такъ на пр. землетрясенiя, горы разрушившiяся, великiе пожары, бури посреди открытаго моря, наводненiя, ураганы, молнiи, громы — всегда предметы высокiе.
— Могущество неограниченное, когда отъ него безопасны, также возбуждаетъ въ насъ потрясенiе, оканчивающееся удовольствiемъ. — Рка, которая величественно клубитъ свои воды въ берегахъ — есть предметъ прекрасной, но вышедшая изъ береговъ своихъ, съ ревомъ покрывающая окрестныя долины, увлекающая съ собою стада и села — есть предметъ высокiй. Точно то же можно сказать о львахъ и тиграхъ, столь часто употрбляемыхъ въ стихотворныхъ сравненiяхъ, о ратномъ кон, который услышавъ гласъ трубной, несется на пламя и на мечи неприятельскiе, о кровопролитномъ сраженiи двухъ многочисленныхъ армiй, которыя стеклись, какъ два моря, и спорятъ о побд. —
Вс идеи важныя, безмолвныя, близкiя къ ужасу, какъ-то мракъ, уединенiе, тишина мертвая способствуютъ къ возбужденiю чувства высокаго. Въ самомъ дл разберите, какiя сцены природы боле возвышаютъ духъ нашъ? — Ето не зеленыя луга, не долины, украшенныя цвтами, ни веселыя города, но горы, отягченныя снгомъ, среди которыхъ уединенное болото, или древнiй лсъ, или ручей, низвергающiйся съ утеса. Явленiя ночи производятъ впечатленiя возвышенныя. Голубой сводъ, усянной безчисленнымъ множествомъ звздъ, боле величественъ, нежели прекрасной день во всей своей лучезарности. Звукъ вечерняго колокола, бой часовъ въ безмолвiи ночи иметъ что-то важное. Мраками окружаетъ себя великiй Строитель мiра, ираки возбуждаютъ въ насъ идею величiя. — Непостижимость Существа безначальнаго, вчность Его бытiя, Его всемогущество, — наша слабость, кратковременность, бдствiя, мракъ неизвстности безпредльной, отдляющiй насъ отъ Него, вотъ источникъ высокаго.
Претящимъ окомъ Вседержитель
Воззрвъ на полкъ вечернiй рекъ:
О дерзкiй мира нарушитель!
Ты мечъ противъ меня извлекъ,
Я правлю солнце, море, землю,
Кто можетъ стать со мною въ спор?
Моя десница мещетъ громъ,
Я въ пропасть свергъ за грхъ Содомъ,
Я мракомъ небо покрываю,
Я самъ Россiю защищаю.
Короче: что выше нашихъ силъ, нашего понятiя, въ разстоянiи времени и мста, все то кажется для насъ великимъ, возвышеннымъ. Безпорядокъ, подобно мрачности, также производитъ идеи великiя. Правильное огромное зданiе — прекрасно, древнее готическое, или развалины заставляютъ насъ чувствовать что-то томное, очень близкое къ высокому. Перейдемъ въ мiръ нравственной, и тамъ увидимъ также, что мысли о величiи, объ усилiяхъ необыкновенныхъ, все то что въ слабости человческой природы показываетъ намъ нкое могущество Бога, — все принадлежитъ къ великому, подвиги героизма, презрнiе смерти, великодушiе, возбуждаютъ въ насъ благоговйное удивленiе. Горацiй представляетъ цлую вселенную въ развалинахъ, упадающую на главу праведника. — Онъ остается спокойнымъ и непремннымъ въ своихъ правилахъ.
Регулъ, по обту своему, спокойно возвращается на ужаснйшiя мученiя въ Каріагенъ, и запрещаетъ о себ плакать, Катонъ хладнокровно умствуетъ при вид меча, которой окончитъ жизнь его, — Гермогенъ, въ изнуренiи гладной смерти, не смотря на прещенiе изверговъ, дрожащею рукою благословляетъ защитниковъ Отечества, Великiй Петръ при Прут посылаетъ письмо въ Сенатъ о выбор достойнейшаго, или во время страшной бури утшаетъ Голландскаго Посланника: вс сiи предметы есть сокровище для художника, изображающаго высокое.
Петусъ осужденъ къ позорной смерти, — жена его Арiя, пронзивъ грудь свою кинжаломъ, подаетъ ему оной и говоритъ: ето не больно, другъ мой!
Чего боишься, говоритъ Цезарь въ страшную бурю перевозчику, управляющему лодкою: чего боишься? — Ты перевозишь Цезаря.
Какъ поступить съ тобою? вопрошаетъ Александръ плннаго Пора. Какъ съ Царемъ, отвтствовалъ онъ. —
Часто довольно бываетъ для произведения чувствъ высокихъ одного простаго слова, ясно и точно выражающаго мысль. — ‘Тогда (во время идолопоклонства) все было богомъ, кром одного истиннаго Бога’ — говоритъ Боссюетъ. Часто высокое неиметъ нужды въ словахъ: самое безмолвiе выражаетъ его. У Виргилiя, Аяксъ молчанiемъ отвтствуетъ Улиссу, Дидон и Енею: ето самая высокая степень негодованiя и презрнiя. —
Два солдата хотли постить гробъ своего полководца. Пришедши на мсто, гд покоился прахъ его, въ безмолвiи почтенiя и горести, извлекаютъ они свои сабли, касаются ими камню, покрывающему великаго человка, и не могши выговорить ни слова, уходятъ. — Какимъ образомъ лучше можно выразить довренность ихъ къ нему и настоящее отчаянiе? —
И такъ: все что восхищаетъ наши мысли до самой высочайшей степени, и поражаетъ душу столь живо, что она приходитъ въ какое-то замшательство и недоумнiе: все то производитъ чувство высокое.
Вс другiя удовольствiя вкуса и воображенiя происходятъ отъ вещей относящихся къ бренной природ нашей, къ стремленiямъ чувственнымъ, къ выгодамъ или невыгодамъ житейскимъ, къ прихотямъ нашимъ: одно высокое чувство, кажется, являетъ небесное наше происхожденiе. — Красота, новость, удовольствiе, совершенство искусства, все зависитъ отъ мннiя, и измняется съ обычаями, нравами, съ образованiемъ, съ возрастомъ народа. — Напротивъ того, необыкновенное могущество, чрезвычайная сила, неудобо-объемлемое пространство, великость духа, пожертвованiя, постоянство среди ужасовъ величайшихъ: все ето поражаетъ удивленiемъ человка равно во всхъ вкахъ, во всхъ народахъ, подъ каждымъ поясомъ неба. — Дикой Лапландецъ и образованный житель Москвы взираютъ съ равнымъ восторгомъ на темно-голубой сводъ, усянной звздами безчисленными, распростретый въ вид шатра необъемлемаго надъ нашею землею, и служащiй для человка, для сего царя природы, какъ бы нкоторою великолпною снiю, въ которой онъ законодательствуетъ другимъ озоренiямъ. Чувство высокаго вообще свойственно душ человческой. Она, какъ бы усыпленная явленiями предметовъ обыкновенныхъ, стующая на границы ее стсняющiя, на слабость, которая приковала ее къ земл, вдругъ пробуждается при воззрнiи на что-либо великое, чудесное, необъятное, выходитъ изъ своего состоянiя, возносится, хочетъ сравниться съ предметомъ ее поражающимъ, чувствуетъ свое замшательство, свое удивленiе, свое возвышенiе, и, кажется, мыслитъ сама въ себ: вотъ собственная моя сфера! вотъ для чего рождена я! — Представьте узника, истаеваещаго въ оковахъ, въ неисходномъ мрак, вдругъ увидвшаго свтъ и свободу: каково должно быть его наслажденiе!.. Таково наслажденiе души, заключенной въ темниц тла, когда она вдругъ почувствуетъ себя восхищенною выше мiра, при созерцанiи предметовъ высшей небесной природы! Кажется, въ ету минуту отверзается для нее небо, и она познаетъ свою родину! — Вотъ удовольствiе и сущность высокаго, — оно встрчается очень рдко, и бываетъ кратковременно, какъ мы увидимъ посл. — Узникъ очарованной, скоро, очень скоро чувствуетъ свои оковы, не можетъ долго себя обманывать, и опять погружается въ обыкновенное свое томленiе. Но мы перейдемъ теперь отъ высокаго въ природ къ высокому въ сочиненiяхъ.
Высокое должно раздлить на высокое чувство и высокiе предметы. — Первое слдствiе другаго. Потомъ должно различать высокое и возвышенное. — Одно относится къ предмету и чувству, другое — къ слогу. Пожарскiй, вступившiй въ Кремль, освободившiй Москву отъ неприятелей, когда снова возсiяло солнце отечественнаго счастiя, и насталъ день его, — когда снова возблистали сiи златыя главы храмовъ, покрытыя досел мракомъ стыда, униженiя, страха, — когда отцы возвращенные дтямъ, дти отданныя матерямъ, вся спасенная, признательная Россiя, такъ сказать, стояла передъ героемъ великимъ, умоляя дабы онъ, какъ возвратитель короны украсился ею, и какъ освободитель отечества, былъ его стражемъ: Пожарскiй хладнокровно, свободно, безъ малйшаго принужденiя своему честолюбiю, въ глазахъ народа преклоняетъ колно предъ Юношею Царскаго племени. Вотъ предметъ высокой. — Державинъ почувствовалъ все его величiе, и написалъ прекрасную Оду: его оживляло высокое, живое чувство. — Пожарской дйствовалъ спокойно, равнодушно. — Душа его была выше мiра и его соблазновъ, тверда и неподвижна, какъ скала среди моря, ршительна, какъ мудрость, обнимающая начало и конецъ, управляющая сама собою безъ усилiя, легко и просто. Характеръ высокаго больше состоитъ въ поко нежели въ движенiи: такимъ его видимъ въ драмахъ, какъ въ картинахъ природы. — Поета плняетъ сiя ршимость, сiя побда надъ собою, онъ въ восторг, чувство его живо и пламенно: такимъ его видимъ въ одахъ. И такъ еще отличить должно живость чувствованiя отъ высокости чувствованiй. Говорятъ, что въ природ высокое чувство не бываетъ живымъ и быстрымъ, живое — высоким. Примры, представленные мною выше, сiе нкоторымъ образомъ доказываютъ. — Впрочемъ о высокомъ очень много споровъ: ето слово, подобно другимъ, принимается въ разныхъ смыслахъ непостоянно, его приписываютъ всмъ сочиненiямъ, производящимъ на насъ какое-нибудь впечатлнiе, точно также какъ названiе прекраснаго приписывается всему, что намъ любезно, или приятно. Извстны записки Юлiя Цезаря о войн съ Галлами. Ихъ представляютъ образцомъ высокаго, потому что он отличаются простотою, разборчивостiю и чистымъ слогомъ. Лонгинъ говоритъ, что высокое зависитъ между прочимъ отъ фигуръ и троповъ, отъ расположенiя словъ, отъ выбора, отъ гармонiи. Сiи достоинства относятся боле къ слогу возвышенному нежели предметамъ высокимъ, какъ мы докажемъ посл. Разсужденiе Лонгина дошло до насъ неполное. Можетъ быть, онъ въ той части, которая потеряна, и говорилъ уже о высокомъ въ надлежащемъ смысл, дабы перейти къ благородному и возвышенному слогу, покрайней мр думаютъ такъ вс умющiе цнить нжной, образованной вкусъ сего великаго критика.
Гд боле встрчаете вы примры истинно высокаго? — Въ древнихъ писателяхъ. Вс согласны, что первые вки мiра, первые нравы, первая степень образованности весьма благоприятствовали возбужденiю сего чувства. — Вознеситесь мыслями до народовъ первобытныхъ, переселитесь въ ихъ лсныя сни, въ ихъ малыя семейства, отдленныя другъ отъ друга, тогда человкъ былъ еще новъ въ етомъ разнообразномъ, великолпномъ чертог: — каждой предметъ возбуждалъ его удивленiе, каждой предметъ приводилъ въ дятельность душевныя силы его и страсти. Онъ видлъ одн явленiя, но не могъ проникать до причины: все казалось ему живымъ существомъ ему подобнымъ. — Гласъ втра, свистящаго сквозь густыя дубравы, подъ снiю которой привиталъ онъ, казался ему дуновенiемъ и гласомъ бога враждующаго, угрозами близкаго неприятеля, — гулъ грома, разливающагося въ поднебесной, заставилъ его мыслить о железной и пламенной колесниц, на которой несется горнiй ужасной мститель, — вода въ ближнемъ источник течетъ безпрерывно, неумаляясь, ее изливаетъ нкiй богъ изъ неистощаемой своей урны. — Онъ не могъ понять, или лучше, онъ не подозрвалъ, чтобы соки дерева въ устроенныхъ нарочно каналахъ, извлеченные корнемъ изъ земли, могли подниматься вверхъ, умножаться, проникать сквозь кору дерева и образовать цвты, листья и плоды, — ето Дрiада, кая, при появленiи весны, для торжественнаго сртенiя бога любви и радостей облекается въ златозеленую свою ризу. — Онъ видлъ дйствiе огня: ето чудовище, ето Саламандра, живущая въ пламени и пожирающая все, къ чему ни прикоснется. — Вступившiй въ бой съ дикимъ звремъ, и повергнувшiй его на землю, изобртатель новаго способа защищать, питать, увеселять жизнь человка, казался ему существо другой, особенной природы, низшедшимъ съ неба для его благоденствiя. Куда бы онъ ни обратился, гд бы ни ступила нога его, чему бы ни прикоснулась его рука, все было священно, таинственно, божественно: благоговнiе и трепетъ вяли вокругъ его невидимо. — Тогда то мiръ сей былъ храмомъ, или обителью существъ сверхъ-естественныхъ, и человкъ повсюду окруженъ былъ богомъ.
Въ такомъ состоянiи долженъ онъ непренно выражать свои мысли и чувства смло и пламенно. — Волнуемая безпрерывно душа его, какъ море, изливалась въ порывахъ, въ огн и громахъ: вотъ время благоприятное для высокаго, ибо все было выше силъ нашихъ, все непостижимо, все велико! — Чрезъ нсколько вковъ школа опыта и наблюденiй познакомила человка короче съ предметами, его окружающими: онъ открылъ нкоторыя причины ихъ дйствiй, ихъ измненiя, онъ истолковалъ явленiя природы, и пересталъ удивляться, ибо таинственная кора съ нихъ спала, необыкновенное сдлалось обыкновеннымъ, неизвстное извстнымъ. Прежнiй ентузiазмъ замнила холодность, воображенiе отдало скиптръ свой разуму, порядку, точности и ясности, — самая привычка отняла у предметовъ весьма много занимательнаго. — Что можетъ быть величественне солнца, исходящаго изъ багрянаго моря утренняго? — Мы необращаемъ на него вниманiя, мы ходимъ и дышемъ въ его свт, не думая объ немъ, не вознося къ нему взоровъ. — Такимъ образомъ во всхъ наукахъ и искусствахъ успхи образованности воспитываютъ генiй для исправности и ясности, боле нежели для силы и высокого.
Первая вдохновенная книга, или священное писанiе безъ сомннiя есть сокровищница истинно высокаго! Въ ней великими чертами изображено небо, Богъ и человкъ. — Такiя картины непрекословно выше всего, что писано въ древния времена и новйшiя. —
Давидъ, внчанный Пснопвецъ, бряцавшiй на златострунной арф своей, какъ говоритъ Св. Августинъ — одинъ можетъ замнить для насъ Пиндара, Алцея и Флакка. Божественная Псалтирь его представляетъ образцы для всхъ родовъ лирическаго пснопнiя: для высокаго ли торжественнаго, для спокойнаго, или философскаго, и для елегическаго или печальнаго, нжнаго. Жизнь его разнообразна: — величественная и скромная, побдоносная и несчастная обогатила его сокровищемъ мыслей и чувствованiй различныхъ. Царь и пастухъ, гонимый и торжествующiй: везд мудрецъ вдохновенный: учитель царей и народовъ, всегда человколюбивый и кроткiй, всегда любимецъ Музы Сiонской, — всегда пророкъ своего народа, — онъ перестроивалъ арфу свою на вс тоны, и во всхъ превосходенъ! — Ето плодъ сердца чувствительнаго, признательнаго къ благодющему, испытующему врность человческую Богу, начальнику нашихъ благъ и золъ, управляющему путями нашими! —
Что можетъ быть выше картины, въ которой онъ изображаетъ явленiе Всемогущаго? —
‘{Псалом XVII. No 21 и 22. — Прим. автора.} И внегда скорбти ми, призвахъ Господа и къ Богу моему воззвахъ, услыша отъ храма святаго своего гласъ мой, и вопль мой предъ нимъ внидетъ во уши Его. — И подвижеся и трепетна бысть земля и основанiя горъ смятошася и подвигошася, яко прогнвася на мя Богъ. Взыде дымъ гнвомъ Его, и огнь отъ лица Его воспламенится и углiе возгорся отъ Него. — И приклони небеса, и сниде, и ракъ подъ ногама Его. — И взыде на Херувимы и лет, — лет на крилу втреню. — И положи тму за кровъ свой, окрестъ Его селенiе Его, темна вода во облацхъ воздушныхъ. Отъ облистанiя предъ нимъ облацы проидоша, градъ и углiе огненное.
— И возгрем съ небесе Господь, и вышнiй даде гласъ свой, низпосла стрлы, и разгна я, и молнiи умножи, и смяте я. И явишася источницы воднiи, и открышася основания вселенныя, отъ запрещенiя Твоего Господи, отъ дохновенiя духа гнва Твоего!’ —
Кто постигалъ выше и, такъ сказать, ближе чувствовалъ всемогущество Предвчнаго, какъ не тотъ, которой восплъ: Небо престолъ Его, и земля подножiе ногу Его! Какой Орфей взиралъ такъ на мiръ, на его великолпiе, на славу Господню, какъ не тотъ, которой воспвалъ: ‘Благослови душе моя Господа, Господи Боже мой, возвеличлся еси зло, во исповданiе и въ велелпоту облеклся еси: — одяйся свтомъ яко ризою, простираяй небо, яко кожу, покрываяй водами превыспренняя своя, полагаяй облаки на восхожденiе свое, ходяй на крилу втреню, творяй Ангели своя духи, и слуги своя пламень огненный’. Кто лучше изображалъ высокое, облеченное во мракъ и бури? —
Богъ, глаголетъ Псалмопвецъ, оковалъ безмолвiемъ волненiя моря, и ревъ втровъ, и ропотъ народовъ: — соединенiе двухъ великихъ предметовъ, волненiя моря и мятежа народнаго, величественно!
Желаете ли видть образецъ высокаго въ простот: — внемлите первому историку земли, внемлите Моисею, повствующему о дл, исключительно и единственно высокомъ, — о созданiи мiра. —
Въ начал сотвори Богъ небо и землю. Кто изъ смертныхъ могъ говорить съ такою непринужденною простотою о творенiяхъ столь великихъ, необъятныхъ? — Какая скромность!
— Кажется, не человкъ, а Богъ повствуетъ о длахъ своихъ, которыхъ Онъ самъ несравненно превыше, и которыя не удивляютъ Его нимало, вчная Премудрость, сколь легко и быстро сотворила мiръ изъ ничего, столь же легко и быстро вщаетъ о своемъ творенiи.
‘И сотвори Богъ два свтила великая: свтило великое въ начал дне, и свтило меньшее въ начала нощи и звзды. И положи я Богъ на тверди небеснй, яко свтити на землю, и владти днемъ и нощiю, и разлучати между свтомъ и между тмою, — и бысть вечеръ и бысть утро’. — Прочитавъ сiи слова, невольно представляешь себ великолпiе солнца, — кроткое сiянiе луны, небеса усянныя звздами, чудесное ихъ движенiе, порядокъ и стройность вселенныя, — и исчезаемъ въ своемъ ничтожеств. — ‘Рече Богъ: да будетъ свтъ — и бысть’. — Какая быстрота, высокость и вмст спокойная, всегда себ врная, непостижимая важность въ выраженiяхъ! —
Исаiя, восточной Гомеръ, изобилуетъ также образцами высокаго. Онъ неистощимъ въ изобртенiи. Какое величiе и простота въ слдующемъ мст! Глава 14, стихъ 5-28 {На разрушенiе Вавилона. — Прим. автора.}.
Свершилось! — нтъ его! — сей градъ,
Гроза и трепетъ для вселенной,
Величья паятникъ надмнной,
Упалъ!.. еще вдали горятъ
Остатки роскоши полмертвой! —
Тиранъ погибъ тиранства жертвой,
Замолкъ торжествъ и славы кличъ,
Яремъ позорной сокрушился,
Желзной скипетръ преломился,
И изнемогъ народовъ бичъ!
Таковъ Егова, Царь побдъ! —
Таковъ предвчный правды мститель!
Скончался въ мукахъ нашъ мучитель,
Изсякло море нашихъ бдъ! —
Воскресла радость, миръ блаженный,
Подвигнулся Ливанъ священный,
Главу подъемлетъ къ небесамъ,
Въ восторг кедры встрепетали:
Ты умеръ наконецъ, вщали,
Теперь чего страшиться намъ?…
Трясется адъ сомннья полнъ,
Тебя сртая въ мрачны сни,
Бгутъ испуганныя тни,
Какъ въ бурю сонмы блыхъ волнъ!
Цари, герои Царствъ отцвтшихъ
Встаютъ съ престоловъ потемнвшихъ,
Чудовище земли узрть,
Какъ! ты равнявшiйся съ богами,
И ты теперь сравнился съ нами,
Не думавъ вчно умереть! —
Почто теперь теб во слдъ
Величье, пышность не дерзаетъ! —
Почто теперь не услаждаетъ
Твою надмнность звукъ побдъ!
Ты не взялъ ничего съ собою,
Какъ тнь, исчезло предъ тобою
Волшебство льстивыхъ свтлыхъ дней. —
Ты въ жизнь копилъ себ мученье.
Твой домъ есть ночь, твой одръ гнiенье,
Покровъ, кипящiй рой червей! —
Высоко на горахъ небесъ
Свтило гордое сiяло,
Вчера всхъ взоры ослпляло,
Сего дня смотрятъ — блескъ исчезъ. —
Вчера смирялъ — народы въ страх,
Смиренъ сего дня, тлешь въ прах!
Вчера мечталъ съ собою ты:
‘Взнесусь, пойду надъ облаками,
Поставлю тронъ между звздами,
Попру Сiона высоты.
Простру повсюду гнвъ и страхъ,
Устрою небеса чертогомъ,
И буду въ немъ всесильнымъ Богомъ!..’
Изрекъ, и превратился въ прахъ!
Идетъ сего дня путникъ бдной,
И зритъ въ пустын трупъ твой блдной,
На пищу брошенной зврямъ!
Стоитъ, не вритъ въ изумленьи,
Потомъ въ сердечномъ сокрушеньи
Возводитъ взоръ свой къ небесамъ:
Не се ли ужасъ нашихъ дней! —
Не сей ли варварской десницей
Содлалъ цлой мiръ темницей,
Жилищемъ глада, бдъ, скорбей?..
Никто предъ смертiю не станетъ! —
Но память добрыхъ не увянетъ!
Ихъ прахъ святится отъ сыновъ. —
Благою врой огражденный,
Слезами бдныхъ оживленный,
Онъ спитъ въ обители отцовъ! —
Единъ твой трупъ въ позоръ и срамъ
Лежитъ на грозномъ пол брани!
Земля послдней бдной дани
Не хочетъ дать твоимъ костямъ,
Своей земли опустошитель,
Народа своего гонитель,
Лежитъ межъ трупами враговъ,
Лишенный чести погребенья,
А тамъ, — свиститъ духъ бурной мщенья
Противъ сыновъ, твоихъ сыновъ!
Рази, губи, карай, злой рокъ
Прокляты втви корня злова,
Въ нихъ скрыта язва, гибель нова!
Въ нихъ новый плнъ для насъ растетъ! —
Всесильный рекъ: — Я самъ возстану,
Приду, однусь въ бури, гряну,
И истреблю все племя злыхъ,
Въ градахъ ихъ зври поселятся,
Ихъ земли моремъ поглотятся,
Погибнетъ съ шумомъ память ихъ!
Изрекъ! — и святъ Его обтъ,
И вчно нерушимо слово! —
Изрекъ! — событiе готово! —
Израиль! лести въ Бог нтъ!…
Егова сломитъ рогъ тиранства,
И узы тягостныя рабства
Огнемъ и кровiю созжетъ,
Подниметъ руку надъ вселенной, —
И кто удержитъ громъ разженной, —
Кто съ Богомъ брани въ брань пойдетъ? —
Гомеръ признанъ также во вс времена отъ всхъ критиковъ поетомъ высокимъ, — и что же всегда было одеждою сего высокаго, что характеромъ величественныхъ его описанiй? — Простота выраженiя. Описание битвъ, быстрота, съ которою пламенной рзецъ его начертывалъ счи, представляютъ читателю образцы истинно высокаго. Боги, участвующiе въ дйствияхъ ратныхъ, еще боле возвышаютъ величiе картинъ его! Юпитеръ подвигнулъ своею главою, и потрясъ вселенную. Аяксъ, застигнутый нощiю среди сраженiя, поднимаетъ взоръ на небо и вопiетъ къ Юпитеру: возврати намъ день, и самъ сражайся съ нами.
Примры избранные мною удовлетворительно показываютъ, что точность и простота выраженiя совмстны съ высокимъ. Простота избгаетъ многихъ украшенiй, точность отдляетъ все излишнее, все ненужное, безъ сохраненiя простоты и точности обезображивается высокое и великое. Украшенiя бываютъ въ семъ случа тяжестiю, бременемъ одеждъ, искажающихъ его, или закрывающихъ отъ взоровъ нашихъ! Разсмотримъ дйствiе души въ сiю минуту: движенiе, произведенное великимъ предметомъ, возноситъ ее выше обыкновенного состоянiя, восторгъ, возбужденный симъ чувствованемъ, сладостенъ до тхъ поръ пока продолжается: но духъ, окованный земными узами всегда стремится низойти въ то состоянiе, изъ котораго вышелъ. Теперь, если писатель, которой возвысилъ насъ, или которой старался возвысить, умножитъ безъ нужды слова, если между многими украшенiями, коими онъ обременяетъ высокое, помститъ другiя гораздо слабйшiя, нежели главной образъ: тотчасъ воображенiе простыло, картина обезображена, высокое исчезло, и все перемнилось. — Я буду имть честь показать ето примромъ: — когда Цезарь сказалъ перевозчику, медлящему спустить лодку въ море во время бури: Чего боишься? — перевозишь Цезаря. Мы весьма сильно поражены смлостiю великаго человка, и его надеждою на свое дло и на свою фортуну. — Сiи немногiя слова говорятъ все, и производятъ глубокое впечатлнiе. Луканъ хотлъ распространить и украсить сiю мысль, вы замтить изволите, какъ онъ ослабилъ ее наборомъ словъ, удаляясь отъ высокаго, онъ ничего не произвелъ наконецъ, кром натяжки и надутости. —
‘Презирай угрозы Бореевъ! гласитъ Цезарь: смло предавай неистовству моря и бури тлнную ладiю свою, — если мстительное небо не дозволяетъ теб стремиться въ Италiю: я повелваю, вся причина страха твоего одна та, что ты не знаешь, кого перевозишь. Ты видишь передъ собою побдителя, — того, котораго боги никогда неоставляли, для котораго фортуна уже мало служитъ, когда не предупреждаетъ его обтовъ. — Стремись въ ужасы самой бури, будь безопасенъ, ты подъ моимъ покровительством. — Что нужды небесамъ и бурямъ до твоей ладiи? — Гнетомую Цекзаремъ, ее защищаетъ отъ сокрушенiя самое бремя, ее берегутъ самыя волны. — Вдаешь ли, что знаменуетъ сiе треволненiе? — Море и небо возмутились для того, чтобы испытать, сколько Цезарь превыше фортуны!’ и проч.
Вотъ блистательное суесловiе, которымъ Луканъ старался замнить простыя, рзкiя слова: чего боишься? ты везешь Цезаря!
Кром простоты и точности къ произведенiю высокаго, способствуетъ много сила описанiя. — Она зависитъ частiю отъ точности, частiю отъ выбора подробностей и обстоятельствъ, которыя составляютъ картину. — Предметъ долженъ быть представленъ съ самой выгодной точки зрнiя, дабы онъ произвелъ глубокое впечатлнiе. — Прекрасная статуя потеряетъ, если не будетъ поставлена на приличномъ, на соразмрномъ величин своей пьедестал, если не будетъ отдлена отъ другихъ предметовъ, или не окружится такими, которые способны придать ей боле блеска и занимательности. Ето также составляетъ главное искусство писателя, и великую трудность описанiй высокихъ. Если описание будетъ простое, обыкновенное, обнаженное отъ всхъ обстоятельствъ: то предметъ отличится слабо, и не произведетъ должнаго впечатлнiя, если писатель размножитъ его ничтожными подробностями: онъ совершенно потеряетъ свою цну.