Рошвиль, главный городок округа с населением всего в восемьсот человек, обладал неповторимой прелестью. Он находился на расстоянии двадцати километров от станции Малоне, в живописной долине, орошаемой чистым и прозрачным ручейком, в котором водились крупные форели и раки. Долина как-то внезапно расширялась и округлялась в форме древнего амфитеатра, словно для того, чтобы городок показал во всей красе свои низенькие домики с поросшими мхом кровлями, свои яблочные сады, из обильных плодов которых здесь готовили прекраснейший сидр, и свои луга, на которых паслись славные жирные быки.
В четырехстах метрах от последнего рошвильского дома располагался большой сад или, скорее, целый парк. В нем на площади от четырех до пяти гектаров росли древние липы, великаны каштаны, а лужайки были покрыты прекрасными цветами. Парк этот окружала стена высотой от двух до двух с половиной метров. Железная, украшенная бронзой решетка служила воротами в парк. Через отверстия в этой решетке можно было рассмотреть дом, который находился в конце длинной, усаженной двойным рядом огромных яблонь аллеи. Это было двухэтажное здание старинной постройки с высокой крутой кровлей, увенчанной чем-то вроде башенки с флюгером в форме охотника, стреляющего по зайцу.
Несмотря на то что этот дом не имел ничего общего с рыцарскими сооружениями, его всегда называли замком, достоверно известно, что он некогда принадлежал господам Рошвилям, чей род совсем уже угас. О существовании довольно обширных хозяйственных пристроек можно было только догадываться: они скрывались за окружавшей их роскошной растительностью.
Утро двадцать пятого сентября 1874 года было чудесным. Радостные лучи солнца, полускрытого облаками, заливали пожелтевшие поля, луга и леса теплым светом. Веселый добродушный здоровяк остановился перед воротами замка и позвонил в колокольчик. Познакомимся с наружностью незнакомца. Двадцати пяти лет от роду, очень смуглый, с усами и недельной бородой, незнакомец был в серой блузе, широкой соломенной шляпе и в высоких сапогах из желтой кожи. На левом плече у него висела тяжелая, с виду охотничья, сумка, а на правом — старинное двуствольное ружье. За ним следовала большая легавая собака с поджарым животом.
В ту самую минуту, как незнакомец позвонил в дверь, на церковной колокольне, находившейся прямо напротив замка, на другом конце городка, пробило восемь часов. Прибавим кстати, что Рошвиль уже три года принадлежал господину Домера, богатому владельцу судов в Гавре. Бездетный вдовец, господин Домера всю свою любовь перенес на племянников — сирот, не имевших никакого состояния, Леонтину и Жоржа Праделей. Как ни был господин Домера поглощен своими торговыми делами, он ежегодно проводил по нескольку недель в Рошвиле с тех пор, как стал его владельцем. В отсутствие господина Домера присматривать за замком было поручено Жаку Ландри, старому моряку, и его дочери, Мариетте Ландри, крестнице господина Домера, прекрасному и доброму созданию. Жорж Прадель, двадцатипятилетний племянник господина Домера, был теперь лейтенантом зуавов и с 1871 года находился со своим полком в Африке, в Алжирской провинции.
Леонтина была гораздо младше брата. Ей едва исполнилось семнадцать, и она только что окончила свое образование в одном из крупных парижских пансионов. Обрадованная своим освобождением из пансиона, она с большим удовольствием взялась заведовать домом своего дяди в Ингувилле, откуда господин Домера выезжал весьма редко. Вернемся теперь к решетке Рошвильского замка.
Усатого молодца, с виду похожего на браконьера, звали Сильвен. Позвонив в колокольчик, он стал ждать, когда ему отопрут. Его большая поджарая собака растянулась в пыли у его ног и, положив морду на вытянутые лапы, закрыла глаза. Но вдруг ее охватило какое-то непонятное беспокойство. Она резко вскочила и принюхалась, а затем бросилась к решетке и просунула голову между прутьев. Шерсть на спине собаки взъерошилась — верный признак тревоги. Из груди животного вырвалось какое-то хриплое, протяжное, зловещее рычание.
Сильвен вздрогнул и нахмурил брови. Когда собака опять заворчала, он с силой толкнул ее ногой и выругался:
— Тысяча чертей, Раважо!.. Замолчишь ты или нет?.. И кто только подсунул мне такую дрянную и глупую собаку, которая рычит среди белого дня? Где это видано?.. Ну же, бездельник!.. Назад или я тебя!..
Собака повиновалась приказу хозяина или, скорее, угрожающему жесту, который сопровождал его слова. Она опять улеглась, повернув морду к решетке. Шерсть на ней взъерошилась еще больше, ноздри дрожали, а глаза были неподвижно устремлены в одну точку. Не смея рычать, она только как-то судорожно вздрагивала и глухо стонала. Прошла минута, но в яблочной аллее не было заметно ни малейшего движения.
— Ну же!.. — нетерпеливо проворчал Сильвен. — Наверно, Жак и Мариетта сегодня очень плотно завтракают! Однако я позвонил так, что мог бы разбудить глухих!.. — И он позвонил опять, крайне настойчиво.
В то же самое время к решетчатой калитке замка направлялась группа из трех лиц. Первым шел мальчик лет пятнадцати в белом переднике и с большой корзиной на непричесанной голове. За ним следовала девушка с корзинкой в руке — в ней виднелась свежая рыба с голубоватыми и серебристыми чешуйками. Шествие заключал деревенский фактор [фактор — носильщик, исполнитель частных поручений, почтальон], которого легко было узнать по особенной форме обуви и по красному воротнику голубой блузы. Эти трое остановились в четырех шагах от Сильвена, который, видя, что и второй его звонок остался без ответа, нетерпеливо стучал ногой.
— Можно подумать, что вы здесь с самого раннего утра, господин охотник! —— со смехом обратилась к нему девушка. — И почему же у вас такое недовольное и злое лицо?.. Мы еще издали услышали, как вы бранитесь…
— Почему? — грубо и резко прервал ее Сильвен. — Да потому, что я жду уже пять минут, и мне это неприятно!.. Маленькая Жервеза, которую взяли в замок для помощи по хозяйству, вчера вечером приходила ко мне заказать дичь к столу Мариетты. Едва забрезжил свет, как я отправился на охоту. И вот заяц и пять куропаток. Я обещал Жервезе прийти в восемь часов, а сейчас ровно восемь. Я звонил громко, очень громко — но меня заставляют любоваться закрытой дверью! Вы находите это смешным?
Девушка, которую звали Колетт, с лукавой усмешкой ответила ему:
— Выйдя от вас, Жервеза зашла и к моему отцу за рыбой. Отец поставил вершу [верша — рыболовная снасть в виде корзины конической формы с узким входом] и забросил сети. Вот трехфунтовый линь и две форели, а в моей корзине четыре дюжины крупных раков, каких не часто удается наловить! Мариетта наверняка будет довольна.
— А у меня с собой кусок баранины в шесть фунтов и большой шмат бычьего филе, — с гордостью проговорил мальчик в белом переднике. — Жервеза сказала хозяину, что Мариетта приказала прислать самый что ни на есть отборный кусок.
— Ах, черт возьми! — воскликнул Сильвен. — Самый настоящий пир!.. Не буржуа ли в замке?
— Жервеза говорила, что Мариетта кого-то ждет. Быть может, господин Домера приехал.
Теперь заговорил деревенский фактор, который до сих пор не раскрывал рта.
— Очень может быть, — сказал он. — Я вчера принес письмо от него, из Парижа, к Жаку Ландри… О! Я знаю его почерк и печать!.. И я вас попрошу даже, мои друзья, так как нам решительно не хотят отворять, взять у меня вот это письмо и передать его по назначению. Оно только что пришло из Гавра… Мне столько домов нужно обойти! И если я буду по десять минут ждать у каждой двери, то начальство непременно заподозрит меня в том, что я вместо исполнения своих обязанностей разгуливаю по кабачкам, и пожалуется высшему начальству…
— Правда, правда, дядюшка Этьен!.. — ответил ему Сильвен. — Давайте письмо и не беспокойтесь — оно будет передано по назначению.
— Большое вам спасибо, милейший, и до свидания!.. — И деревенский фактор приподнял свою соломенную шляпу, вытряхнул пепел из трубки и быстрым шагом направился дальше.
В замке по-прежнему царило молчание, и яблочная аллея оставалась пустой.
— Они, черт возьми, просто насмехаются над нами! — сердито закричал Сильвен. — Тысяча чертей! Но подождите, я могу поклясться чем угодно, что заставлю их услышать!.. — И он опять принялся звонить и звонил секунд двадцать-тридцать с неистовой силой.
Когда он перестал звонить, до всех троих смутно долетел какой-то слабый, неопределенный шум.
— Слышали? — воскликнул Сильвен.
— Да, — ответила Колетт. — Мне кажется, да, я слышала что-то… но что же?
— Пожалуй, это был стон, — пробормотал мальчик, принесший мясо.
В ту же самую минуту Раважо, большая сухопарая собака, вскочила с места, прыгнула к решетке и, просунув морду между перекладинами, вновь издала то зловещее рычание, которое так не понравилось ее господину незадолго до этого.
II
Сильвен пришел в ярость от такого неповиновения. Он схватил собаку за ошейник, грубо отдернул ее назад, едва не задушив, и с такой силой отбросил в сторону, что несчастное животное скатилось в глубокий ров, где и осталось лежать неподвижное и дрожащее. После этого он стал внимательно прислушиваться, надеясь снова уловить долетевший до них звук. Но больше ничего не было слышно… Всей троицей стало овладевать смутное беспокойство.
— Все это как-то неестественно, — первым заговорил Сильвен.
— О да! Весьма неестественно, — подтвердила Колетт.
— Жак Ландри, — продолжал Сильвен, — всегда на ногах с раннего утра, зимой и летом, это всем известно… Часто, проходя мимо парка еще до рассвета, я слышал, как он, старый моряк, посвистывает и разговаривает сам с собой, осматривая со всех сторон ограду…
— Мариетта тоже не ленива, — прервала его Колетт, — и не любит, когда ее корове, козе и курам приходится дожидаться своего утреннего корма…
— А Мунито!.. — вдруг воскликнул Сильвен. — Мы о нем совсем забыли… Мунито, который на летающую муху, бывает, лает так долго и громко, что хрипит до следующего вечера! И он даже не шевелится!.. Я звонил так, будто за мной гонится целая толпа разбойников, а Мунито хоть бы что!.. Раважо ворчит и сердится, а Мунито молчит!.. Что бы это могло значить? Разве только Жак с Мариеттой ушли куда-нибудь, взяв с собой и собаку?
Колетт отрицательно покачала головой.
— Ушли?.. — переспросила она. — Оба?.. И куда им идти?.. Но Мариетта по крайней мере осталась бы в замке, чтобы дождаться нас! Ведь она знала, что мы придем… И наконец, даже если бы Жак с Мариеттой ушли вместе, они наверняка оставили бы Мунито стеречь дом…
— Все это правда, — проворчал Сильвен, — но тем не менее никто не шевелится… Уж не случилось ли чего ночью? — прибавил он, понизив голос. — Нужно посмотреть… Раз нам не отпирают, попробуем войти сами.
— Попробуйте, — сказала Колетт, — быть может, получится отпереть решетку, просунув через нее руку и приподняв засов.
Сильвен попробовал сделать это, но безуспешно.
— Невозможно! — сказал он, пожимая плечами. — Посмотрите сами, тут цепь с висячим замком… Нужна пушка, чтобы сломать это!
— Скажите, Сильвен, разве Жак Ландри обычно принимает столько предосторожностей против воров?
— Я в первый раз вижу эту цепь и замок, и это меня удивляет тем более, что в наших краях уже давно не слышно разговоров о каких-либо негодяях… Какого же черта, прости меня, Пресвятая Богородица, он опасается, старый моряк?..
— Сильвен, я боюсь…
— Ну, не будем заходить слишком далеко в своих предположениях… Быть может, ничего и не случилось. Но нужно проверить это. Вперед, на стену!.. — И, уперев свое ружье в стену, Сильвен обеими руками схватился за железную перекладину и с удивительной быстротой и ловкостью забрался на самый верх стены.
— Спрыгните на ту сторону и сразу бегите к замку! — крикнула ему Колетт.
Сильвен, однако, не последовал ее совету, а возвратился к ней.
— Странное дело! — проговорил он.
— О мой бог!.. Что еще?..
— В десяти шагах отсюда к стене приставлена лестница… Очевидно, что ею воспользовались для того, чтобы перебраться через стену ночью…
Девушка хотела ответить, но Сильвен вдруг прошептал:
— Тише! Слушайте!
Послышался тот же самый неопределенный шум, на который Раважо опять ответил глухим и сердитым ворчанием. Теперь уже сомнений не оставалось: это был чей-то хриплый стон.
— Я вижу, там, в глубине аллеи, что-то шевелится, — проговорил Сильвен. — Можно подумать, что это животное. Оно поднимается, опять падает, еще раз поднимается… Собака… Я узнаю ее… Это Мунито! Без сомнения, он ранен, быть может, умирает…
— Идите же и посмотрите, — взмолилась Колетт. — Я изнываю от страха и неизвестности.
Сильвен проворно взобрался наверх и сел верхом на решетчатую дверь. Потом проворно и ловко спустился вниз по железной перекладине, рискуя содрать всю кожу с рук. Как только ноги его коснулись земли, он пустился бежать к замку по аллее, пока не наткнулся на неподвижное и почти бездыханное тело Мунито.
Мунито был прекраснейшим чистопородным бульдогом средних размеров и совершенно белым, за исключением черного пятна вокруг левого глаза, которое придавало ему поразительное сходство с каким-нибудь английским кулачным бойцом. Господин Домера приобрел его в Лондоне. Хозяева любили Мунито не только за его своеобразную красоту и исключительную силу, но и за необыкновенную понятливость и безупречную верность. Едва ли можно было в рошвильском округе и в соседних округах найти другую такую же безупречную сторожевую собаку. Однажды, увидев в парке вора, задумавшего обобрать яблони, Мунито схватил его за подол куртки и, несмотря на сильное сопротивление, привел его, или, скорее, притащил к Жаку Ландри.
В настоящую минуту бедное животное билось в предсмертной агонии. Вся его шерсть снежно-белого цвета была покрыта кровью, вытекавшей из многочисленных глубоких ран. Распростертый на траве, окрасившейся вокруг него алым цветом, он едва дышал. Все его тело содрогалось, бледный и сухой язык был высунут из полураскрытого рта, глаза уже помутнели, у него не было больше сил даже стонать.
— Мунито!.. Бедный Мунито!.. — воскликнул Сильвен, наклоняясь над ним. — Что за негодяй сотворил это?.. Так вот почему Раважо ворчал так яростно! Он почувствовал твою беду! О, и зачем я был так жесток с ним!..
Услышав знакомый и ласковый голос — ибо, несмотря на свою внешнюю грубость, Сильвен в душе был предобрым малым и очень любил собак, — издыхавшая собака как будто ожила немного. Мунито приподнял большую круглую голову, и как будто свет разума блеснул в его глазах… Пес попытался было подняться на ноги, но не смог.
Сильвен опять наклонился, чтобы взять его на руки, но не успел исполнить своего намерения. Собака опять упала. Какой-то глухой свист вырвался из ее перерезанного горла. Мунито весь вытянулся и больше не шевелился.
— Все кончено!.. — пробормотал Сильвен. — Вот черт побери! Есть же злодеи на свете… Но что же твои господа, бедный Мунито? Что стало с ними? Погиб ли ты, защищая их? — И Сильвен, смахнув слезу, бросился бежать к замку.
Дом был мрачен и молчалив, словно необитаем. Открытые решетчатые ставни бельэтажа пропускали лучи восходящего солнца, но прочные ставни нижнего этажа были закрыты. К главной входной двери вело крыльцо с пятью или шестью ступенями, украшенное вазами из старинного руанского фарфора, в которых стояли разнообразные цветы.
Сильвен взбежал на крыльцо и взялся за ручку двери. Она оказалась заперта. Охотник дважды постучал изо всех сил и стал звать Жака и Мариетту. Ответа не последовало, только эхо повторило его крик. Сильвен обогнул замок и подошел к нему сзади, где было еще две двери. Но и те не уступили его усилиям, и там не ответили на его призывы. Только в стойлах и в птичнике царило оживление: корова мычала, коза блеяла, а куры кудахтали. Было ясно, что животные давно уже напрасно ждали, пока их покормят.
III
Сильвен побледнел. ‘Есть ли кто-нибудь живой в этом большом доме, который похож на безмолвную могилу? — спрашивал он сам себя. — Какая ужасная тайна скрывается за этими толстыми стенами и плотно запертыми ставнями?’ Охотник быстрым шагом направился опять к решетке и отвернулся, проходя мимо того места, где лежал окровавленный и уже похолодевший труп Мунито. Чтобы перебраться через стену, он не стал снова прибегать к гимнастическому упражнению, а воспользовался лестницей, приставленной к стене. Взобравшись по ней на стену, Сильвен спрыгнул на землю по другую сторону.
— Наконец-то, Сильвен! — воскликнула с нетерпением ожидавшая его Колетт. — Ай-ай! Что это с вами?.. Вы белее полотна!.. Неужели произошло несчастье?
— Да, несчастье!.. Или, скорее, преступление… — глухим голосом ответил охотник.
— Несчастье!.. Преступление!.. — повторила девушка, вся дрожа. — Великий Боже!.. Что же вы там видели? — спросила она.
— Я видел мертвого Мунито со множеством ран на теле…
—— А Жак Ландри?.. А Мариетта?..
— Я не знаю… Все двери заперты.
— Нужно сломать ставень, разбить окно…
Сильвен нетерпеливо покачал головой.
— И попасть в руки жандармов? — с горечью в голосе прервал он ее. — Нет-нет! Прочь отсюда! Пусть те, кто имеет право входить всюду, войдут сюда первыми, — прибавил он.
— То есть кто же?
— Власти, конечно!.. Представители закона и правосудия!.. Нельзя терять ни минуты! Я должен как можно скорее увидеть мэра. Пойду к нему!
— А что же нам делать в то время, пока вы ходите, — мне и Жаку?
— Оставайтесь здесь и стерегите. Если вы заметите какого-нибудь шатающегося тут бездельника, всмотритесь в него хорошенько, чтобы вы смогли признать его потом…
— О, я боюсь! — прервала его Колетт.
Сильвен пожал плечами.
— Боюсь!.. — повторил он. — Но чего бояться здесь, среди белого дня, на большой дороге и с таким крупным мальчуганом, как Жак, который останется охранять вас?.. Притом мне кажется, что те негодяи, которые совершили преступление, уже далеко отсюда… Итак, будьте спокойны, Колетт. Сядьте вот здесь, на краю рва. Вам не придется ждать долго, а в награду за терпение вы будете иметь возможность все видеть и знать, что тут случилось…
Последний аргумент, конечно, был убедительнее прочих.
— И вы уверены, Сильвен, что, оставшись здесь, я не подвергнусь ни малейшей опасности?..
— О да, честное слово, я уверен.
— Так бегите же и возвращайтесь скорее!..
Сильвен вскинул ружье на плечо, свистнул Раважо и быстро пошел по направлению к городку. Господин мэр, которого звали Сидуан Фовель, представлял из себя толстенького пятидесятилетнего человечка, который, заработав 25 000 ливров годового дохода посредством торговли полотном в Руане, приобрел недвижимость в Рошвиле, своем родном городке, откуда он тридцать лет назад вышел, как говорят в народе, в деревянных башмаках.
Воспоминания о своих более чем скромных дебютах на поприще жизни, по сравнению со значимостью его настоящего положения в свете, невыразимо тешили его самолюбие. Можно было бы упрекнуть господина Фовеля в некотором самодовольстве, в склонности к хвастовству своей личностью и состоянием, в желании слыть человеком честным, опытным и благоразумным, но, за исключением этих крайностей, он обладал множеством добродетелей. Его подопечные подсмеивались над ним иной раз втихомолку, но в душе искренне любили его и уважали.
Дом господина Фовеля, находившийся на рыночной площади, прямо напротив школы и мэрии, без всякого сомнения, был самым большим и самым красивым домом во всем городе, за исключением уже известного нам замка. Ворота из цельного дерева с проделанным в них небольшим подвижным окошечком вели на обширный двор с лужайкой посередине и цветочными клумбами. Справа находились конюшня и каретный сарай, а слева — обширная псарня: господин Фовель был страстным охотником.
В глубине двора возвышался двухэтажный дом с зелеными решетчатыми ставнями и террасой в итальянском стиле. За домом была огорожена территория площадью в один гектар, где имелись и сад на английский манер — рядом с миниатюрным лабиринтом виднелся небольшой прудик и грот, — и сад с плодовыми деревьями и грядками.
‘Utile dulci!’ [Приятное с полезным — лат.] — говаривал Сидуан Фовель, который, хотя и не знал латыни, охотно употреблял в речи некоторые всем известные цитаты. У почтенного муниципального чиновника была миниатюрная сварливая супруга, сын двадцати одного года, служивший в конторе у главного руанского банкира, и довольно миленькая дочь, которой шел семнадцатый год. Госпожа Фовель со своими детьми не будут играть какой-либо важной роли в нашем дальнейшем повествовании, потому и распространяться о них мы больше не будем.
Сильвен позвонил. Небольшую калитку, вделанную в ворота, отворил некто вроде деревенского грума в панталонах орехового цвета и красном жилете. Молодой слуга отлично знал всех обитателей городка и его окрестностей.
— Это ты, Сильвен?.. Ну здравствуй, здравствуй!.. Что случилось? Чего ты пришел к нам в такую рань?
— Мне нужно переговорить с господином мэром.
— Он уже за столом, как раз собирается завтракать.
— Так рано?
— Да… Дело в том, что мы сейчас отправляемся в дорогу. Мы — то есть я и господин мэр — едем в Руан навестить господина Гаспара, молодого хозяина, и вот, смотри, Сильвен, я запрягаю лошадь…
— Ну, братец, советую тебе отвести лошадку обратно в конюшню.
— Почему это?
— Да потому, что вы не поедете сегодня в Руан, это я тебе обещаю.
Жан-Мари — так звали этого доморощенного грума — расхохотался в ответ.
— Не ты ли вздумал помешать нам?
— Да, я, — спокойно ответил Сильвен. — Я пришел по делу к господину мэру… по неприятному делу… Брось свою кобылу и иди доложи обо мне, дело спешное…
— Я не хочу оставлять лошадь, но подожди немного… — И, сложив руки рупором, Жан-Мари обернулся к дому и пронзительным голосом закричал: — Петронилла, эй, Петронилла!..
На верхней ступеньке крыльца показалась здоровая краснолицая горничная с тарелкой в левой руке и с салфеткой в правой.
— Чего это ты так дерешь горло, мальчишка? — спросила она.
— Пришел Сильвен и говорит, что ему сейчас же нужно видеть господина мэра…
— Господин мэр завтракает. Сильвен успеет увидеть его и после.
— Он говорит, что у него очень срочное дело!
— Да, Петронилла, очень срочное дело, очень важное!.. — вмешался Сильвен, выступая вперед. — Такое спешное, — прибавил он, — что господин мэр рассердится на вас, если вы не доложите ему обо мне прямо сейчас.
— Уж не пожар ли где-нибудь? — усмехнулась Петронилла.
— Пожар!.. Это было бы еще ничего… Гораздо хуже!
— О боже мой!.. Идите же скорее в контору!
Петронилла ввела Сильвена в комнату нижнего этажа, которая служила рабочим кабинетом, где мэр принимал просителей. Здесь же он подготавливал свои речи, которые потом читал перед членами муниципального совета.
Комната эта была донельзя просто и строго убранной: на стенах — темно-зеленые обои, на окнах — занавеси также из зеленого репса, на камине — часы на пьедестале из черного мрамора. Посреди комнаты стоял большой письменный стол, заваленный бумагами, а вокруг стола — несколько кресел, обитых простенькой зеленой материей, для просителей поважнее, и несколько стульев для людей низшего звания.
Сильвену не пришлось долго ждать. Сидуан Фовель, взволнованный расстроенным лицом своей служанки, выбежал из столовой, позабыв даже снять салфетку, которую он повязал вокруг шеи, желая сохранить безукоризненную чистоту и белизну сорочки. Нужно сознаться, что в настоящую минуту он едва ли мог внушить почтение к своей особе. Тем не менее, входя в комнату, где ожидал его Сильвен, мэр принял самый внушительный вид и заговорил строгим деловым тоном:
— Так это вы, молодой браконьер, не дали мне спокойно окончить завтрак!..
— Браконьер?! — переспросил Сильвен с некоторым удивлением. — Господин мэр позволит мне заметить, что я имею законное право на охоту, и господину мэру очень хорошо известно…
— Без сомнения, без сомнения, — прервал его Фовель. — Право охоты… Я знаю, что оно у вас имеется, но так же хорошо знаю и то, что вы не стесняетесь охотиться и в местах огороженных, где охота посторонним запрещается… Впрочем, это дело полевых сторожей и жандармов… Предупреждаю вас, что последние посматривают за вами… Но к делу! Что привело вас ко мне?
— Я пришел уведомить вас, господин мэр, что в нашей общине совершено преступление…
IV
И без того красное лицо господина Фовеля побагровело.
— Преступление!.. Преступление в моей общине!.. — воскликнул он нервно.
— Да, господин мэр.
— Но какое же?.. Воровство, наверно?..
— Убийство, господин мэр…
— Великий боже!
— Быть может, даже двойное убийство…
— О царица небесная!.. И когда же это?
— Сегодня ночью.
— Где?
— В замке.
— А господин Домера разве не отсутствует?
— Господина Домера нет в замке, но Жак Ландри с дочерью всегда там…
— Значит, убили этих несчастных!..
— Все заставляет меня так думать…
— Так вы еще не уверены?
— Я не видел трупов, господин мэр, тем не менее я почти не сомневаюсь в этом.
— Но что вы видели? Что вы знаете? Говорите, говорите же скорее!..
Сильвен сообщил мэру все, что мы уже описали читателям. По мере этого рассказа широкое лицо мэра вытягивалось все больше. Он без конца отирал со лба капли пота.
— Итак, что вы думаете обо всем этом, господин мэр? — спросил Сильвен, окончив рассказ.
— Увы! — жалобно воскликнул господин Фовель. — Я думаю, что вы правы!.. Все слишком подозрительно…
Почтенный мэр волновался все больше:
— Убийство!.. Двойное убийство в моей общине! Такая тихая и спокойная община… образцовая община, в которой целых десять лет не происходило ничего, кроме нескольких случаев браконьерства и мелкого воровства. O tempora, o mores! [О времена, о нравы! — лат.] Что же будет, если в Рошвиле начнут убивать? Превеликий боже!.. После этого где можно будет жить в безопасности?.. Положительно, я подаю в отставку и удаляюсь на какой-нибудь пустынный остров!.. Петронилла! Петронилла! — закричал он.
Краснолицая служанка была недалеко — как истинная дочь Евы, она тешила свое любопытство, приложив ухо к замочной скважине. Однако, отворив дверь, она с невинным видом спросила:
— Приготовить вам кофе, господин мэр?
Господин Фовель наградил ее нетерпеливым жестом:
— Какой уж тут кофе!.. Беги скорее к мировому судье. Скажи ему, чтобы он был готов, а я заеду за ним по дороге в замок… Забеги и к начальнику жандармов — он поедет с нами. Нам нужен будет еще слесарь, Клод Рено. Пусть соберет инструменты и ждет меня. Ну, иди, да поживее! Не забудь, что я тебе сказал. Речь идет о преступлении!
— О, будьте спокойны, все исполню в точности, господин мэр, — ответила Петронилла, направляясь к двери, но вдруг остановилась и спросила: — Сказать ли Жану-Мари, чтобы он распряг лошадь?
— Нет-нет! Без сомнения, придется послать донесение в руанский суд… А моя Помпонетта (так звали его лошадь) добежит туда за пятьдесят минут… Единственная кобыла во всем округе, способная сделать это! — прибавил он с гордостью.
Петронилла уже исчезла. Она побежала исполнять получение своего господина, по дороге рассказывая всем желавшим ее послушать, что свершилось страшное преступление и что господин мэр, мировой судья и жандармы сейчас же отправляются в замок. Таким образом, когда Сидуан Фовель выходил из ворот своего дома, успев лишь надеть широкополую шляпу, подпоясаться символом своего достоинства — трехцветным шарфом и захватить свой объемистый портфель, толпа любопытных уже собралась на площади перед его домом.
Господин мэр был настолько поглощен своими мыслями, что едва отвечал на поклоны народа. Он шел настолько быстро, насколько ему позволяли его короткие ноги. Его сопровождал Сильвен, а за ними, держась на почтительном расстоянии, следовали любопытные. Всю дорогу мэр только и повторял:
— Какое событие, боже!.. Какое событие!..
Мировой судья встретил его на полпути и сказал, пожимая ему руку:
— Вы уведомили меня, что я вам нужен, дорогой месье Фовель… Я в полном вашем распоряжении… Но в чем дело?
Фовель рассказал все судье в нескольких словах.
— Все действительно кажется очень странным и подозрительным, — проворчал мировой судья. — Но наружность часто обманчива!..
Через минуту к ним присоединился и жандармский офицер с двумя жандармами.
— К услугам господина мэра! — сказал офицер, отдавая честь по-военному. — Узнав, что предполагается убийство, я счел нужным взять их, — прибавил он, показывая на жандармов, — на тот случай, если потребуется постеречь кого-либо или куда-нибудь сходить…
— Да, вы правы, мой бравый воин. Одобряю! А вот и Клод Рено со своими инструментами. Здравствуй, Клод, здравствуй. Все в сборе, поспешим же. Мне очень хочется поскорее разгадать эту мрачную загадку.
Через десять минут они были уже у решетки замка. За ними следовало с сотню любопытных.
Колетт и мальчик не оставили своего места.
— Видели вы что-нибудь или кого-нибудь? — тихо спросил их Сильвен.
— С полдюжины прохожих, но все местные, которые здоровались с нами. Ни одного подозрительного лица!..
Нужно было войти в парк, а следовательно, отворить решетку, так как правосудие не могло воспользоваться той же дорогой, что и Сильвен. Тремя сильными ударами молотка слесарь сбил замок. Минуту спустя решетчатая дверь отворилась. В толпе послышался глухой шум, все окружили господина Фовеля с его спутниками. Каждому хотелось первым попасть в парк.
Мэр повернулся к толпе лицом. Брови его насупились, лицо сияло олимпийской важностью.
— Никто не должен входить сюда! И никто не войдет, никто!.. Ни под каким предлогом… Поставить здесь жандарма!
Толпа встретила эти слова со вполне понятным неодобрением, но делать было нечего — приходилось подчиняться. Возразить осмелилась лишь Колетт.
— Господин мэр! — смело воскликнула девушка, сделав реверанс. — Мы с маленьким Жаком тоже имеем право войти!
— С чего это? — осведомился господин Фовель.
— Мы свидетели!
— Чего?
— Того, что Мариетта присылала вчера вечером Жервезу к моему отцу — заказать рыбу, к Сильвену — за дичью и к хозяину маленького Жака — за мясом… И вот, посмотрите, вот рыба, раки, заяц, куропатки, говядина и баранина, которые мы принесли в замок. Притом мы пришли сюда в одно время с Сильвеном и ждали здесь, пока он ходил уведомить вас…
Все эти доводы, правда, были не очень убедительны, но господин Фовель не взял на себя труд их оспаривать.
— Войдите, — коротко решил он.
— Благодарю вас, господин мэр.
Колетт и маленький Жак бросили торжествующий и, пожалуй, презрительный взгляд на толпу любопытных. Решетка за ними затворилась, и перед ней вытянулся жандарм. Сидуан Фовель, мировой судья, начальник жандармов, слесарь, Сильвен, Колетт и маленький Жак направились к замку по яблочной аллее. Раважо с опущенными ушами и поджатым хвостом следовал по пятам за своим господином. Вдруг он заворчал.
— Вот Мунито, господин мэр! — сказал Сильвен. — Вдоволь же над ним потешились!.. Мунито получил столько ран, что их достаточно было бы, чтобы десять раз убить его!
— Месяц назад я предлагал Жаку Ландри продать мне эту собаку, предлагая за нее пятнадцать луидоров да вдобавок одну из своих дворняжек. Но Жак Ландри ответил мне, что господин Домера привык к Мунито и не захочет расстаться с ним, а тем более продать его.
— Важно знать, — обратился к нему мировой судья, — было ли это животное убито на этом самом месте или же, израненное, дотащилось сюда…
— Да, — подтвердил господин Фовель. — Но как выяснить это?
— Легко! — воскликнул Сильвен.
V
— Но как же? — осведомился господин Фовель.
Сильвен не ответил. Он побежал, наклонившись к земле. Затем, преодолев около десяти метров, остановился.
—— Трава окрашена кровью только до этого места, — сказал он. — Вот место, где Мунито боролся со своими убийцами или убийцей.
Мэр, мировой судья и жандармский начальник подошли к нему. На площади в три или четыре фута трава была смята, а земля взрыта когтями Мунито. Множество мух кружилось над комками высохшей крови.
— Услышав, как я звонил, — объяснил Сильвен, — бедное полумертвое животное собрало последние силы и поползло мне навстречу…
— Это невероятно… — покачал головой судья.
— Однако очевидно, —— сказал господин мэр.
— Мне очень бы хотелось обнаружить какой-нибудь след, оставленный обувью злодеев, — обратился к Сильвену мировой судья. — Вы охотник, и зрение у вас прекрасное… Поищите же хорошенько!
Сильвен наклонился к траве и внимательно стал осматривать землю, раздвигая траву руками. Но вскоре он встал и безнадежно покачал головой.
— Невозможно! Ни капли дождя за всю неделю! Земля суха как мел… Ни малейших следов!..
— В таком случае пойдем дальше, — предложил мировой судья.
Мирового судью звали Ривуа. Это был высокий и худощавый человек лет шестидесяти, с редкими сероватыми волосами. Отличный юрист, одаренный необыкновенной проницательностью, он составил себе небольшое состояние за время службы в руанском суде. Но в ту самую минуту, когда он, устав от дел, подал в отставку, его банкир обанкротился. Лишившись состояния, Ривуа принял предложение занять место мирового судьи в Рошвиле, в котором с тех пор и жил на свое скромное жалованье.
Господин Ривуа пользовался в округе безграничным уважением и огромным влиянием, и вполне заслуженно. Господин Фовель, сам о том не подозревая, больше чем кто-либо поддавался влиянию господина Ривуа. Наконец, все собрались на парадном крыльце.
— Ну, за дело, Клод, и живо! — приказал мэр.
Слесарь вставил отмычку в отверстие массивного замка.
— Черт возьми! — проворчал он. — Если заперта на два оборота, то нелегко будет…
Однако замок уступил его усилиям. Дверь отворилась, и можно было переступить через порог. Вошли в обширную переднюю. Слева широкая лестница с железными перилами вела в комнаты первого этажа. Большой фонарь, предназначенный для того, чтобы освещать лестницу, висел высоко под потолком. И никакой мебели, кроме украшенных резными фигурами скамеек черного дерева и большого квадратного стола, на котором стоял подсвечник из полированной меди в духе эпохи Людовика XVI. Различные охотничьи принадлежности и доспехи были развешены по стенам. Все эти древности принадлежали прежним владельцам замка. Гаврский судовладелец, купив это имение, не стал ничего в нем менять. Открыли ставни на двух окнах. В передней царил полный порядок.
— Осмотримся, — сказал господин Фовель. — Я немного знаю расположение комнат, так как не раз посещал почтеннейшего господина Домера… Эта дверь ведет в залу, если я не ошибаюсь, дверь слева ведет в столовую, дверь справа — в кухню и хозяйственные помещения… Кто знает, где находятся комнаты Жака Ландри и Мариетты? — спросил он.
— Я знаю, — выступила вперед Колетт. — Они находятся по ту сторону кухни и прачечной, они соединены коридором, а в комнате Жака две двери, из которых одна выходит в парк, к ограде…
— Итак, вы проведете нас?
— О да, господин мэр!.. Проведу, только…
Колетт запнулась.
— Что только?
— О, Пресвятая Богородица!.. Если там, внутри, совершено преступление, я не осмелюсь войти туда первой!
Вступился Сильвен.
— Я знаю дорогу, — сказал он. — Не угодно ли вам следовать за мной?
С этими словами Сильвен отворил дверь в кухню. Все увидели просторное и чистое помещение. На стенах висели полки, на которых были расставлены различные кухонные принадлежности. Посередине комнаты находился массивный белый стол. На нем, рядом с грудами вымытых тарелок, стояли три серебряных блюда с вензелем господина Домера. На одном из этих блюд лежало полцыпленка, на другом — копченый окорок, на третьем — коробка из белой жести, в каких обыкновенно продают гусиную печень с трюфелями.
— Итак, очевидно, что вчера вечером в замке был гость, и гость не простой, — проговорил как будто про себя мировой судья.
— Почему вы так думаете? — поинтересовался господин Фовель.
— Потому что Жак Ландри с дочерью, как люди простые и неизбалованные, ужиная вдвоем, не стали бы пользоваться такой посудой — это во-первых, а во-вторых, они, наверно, и не ели того, что мы видим на столе… Такие деликатесы указывают на прихотливый вкус.
— Я согласен с вами, — поддакнул господин Фовель.
— Притом Сильвен, Колетт и маленький Жак сказали нам, что в замке кого-то ждали, — продолжал мировой судья, — и, чтобы достойно принять этого человека, готовились и делали заказы. Очевидно, что этот кто-то прибыл раньше, чем думали… Тогда, не теряя ни минуты, на стол выложили все, что можно было найти в замке. Но кто же этот неизвестный? Быть может, мы скоро узнаем…
После этого они прошли обширную комнату для прислуги и большую прачечную. Обе комнаты были в таком же порядке, как передняя и кухня.
— И о каком убийстве идет речь? — проворчал господин Фовель. — Это просто невероятно! Невозможно! Мы наверняка скоро узнаем, что по случайному стечению обстоятельств Жак Ландри с дочерью не ночевали в замке…
— Я тоже надеялся бы на это, если бы не была убита собака, — возразил господину Фовелю мировой судья.
— И это объяснится, как и все остальное…
Сильвен направился к двери, что виднелась в глубине прачечной, и, взявшись за ручку, сказал:
— Мы сейчас войдем в коридор, который находится между комнатами Жака и Мариетты… Не пройдет и минуты, как господину мэру и господину мировому судье все станет ясно.
Он отворил дверь и переступил порог, но тотчас отскочил назад с криком ужаса.
— Что? Что там?! — спросил господин Фовель.
— Смотрите!.. — пробормотал Сильвен.
Мэр и мировой судья заглянули в коридор. Оба вздрогнули — страшное зрелище представилось их глазам: посреди коридора на спине, со скрещенными на груди руками, в целой луже крови лежал труп Мариетты. Еще вчера эту несчастную девушку видели живой и здоровой. Очевидно, ночью ее разбудил какой-то внезапный шум, который заставил ее вскочить с постели и выйти в коридор, где ее и нашла смерть. Одним лишь ударом ножа — но каким ужасным ударом! — ей разом перерезали горло.
Длинные темные волосы, распустившиеся во сне или во время падения, прикрывали прекрасную грудь и обнаженные до плеч руки. Лицо, белое, как маска из воска, резко контрастировало с окровавленной шеей. Губы были плотно сжаты. Большие черные открытые глаза смотрели перед собой. Во всем выражении прекрасного, но неподвижного лица, читалось какое-то смешанное чувство удивления и ужаса.
VI
— О!.. — протянул побледневший господин Фовель. — Это ужасно!.. — И он закрыл расстроенное лицо руками.
Колетт всхлипывала:
— О, Мариетта!.. Бедная Мариетта!.. Прекрасная добрая девушка, которую я так любила!..
Сильвен сжал кулаки и всем своим видом показывал, что, попади убийца к нему в руки, он не стал бы дожидаться решения присяжных, чтобы заставить его заплатить за содеянное. Начальник жандармов, один его подчиненный, слесарь и маленький Жак едва сдерживали волнение. Один только мировой судья, хотя и сильно взволнованный, сохранил некоторое самообладание. Он заговорил первым:
— Боюсь, что нам придется увидеть еще одну жертву преступления… Негодяй, который так жестоко убил девушку, наверняка начал с ее отца… Где комната Жака Ландри?
— Вот, господин мировой судья, — ответил Сильвен, показывая на широко растворенную дверь слева по коридору.
— Войдем…
— Но, — нерешительно сказал господин Фовель, — я думаю, прежде нужно… труп этой несчастной девушки…
— Нет-нет! — вскрикнул мировой судья. — Ни в коем случае! Следователь должен найти все в том же виде… Это необходимо. Войдем же, повторяю, но пусть никто не дотрагивается до этого трупа…
— В комнате совсем темно, — сказал Сильвен. — Я отворю окно и ставни… — И Сильвен первым переступил порог и этой комнаты и, как в первый раз, испустил глухое восклицание.
— Что там, Сильвен?
— Господин мировой судья был прав! Жак также убит! Я споткнулся о его труп! — ответил Сильвен.
— О, небесное правосудие! — воскликнул достопочтенный мэр. — Это же настоящая бойня! В моей общине, великий боже!.. В моей общине!..
Поток света, наводнившего коридор в ту минуту, как Сильвен открыл ставни, осветил труп Мариетты. В комнате Жака Ландри зрителей также ожидало очень печальное зрелище. Старый моряк в одной сорочке был распростерт на полу возле двери. Убит он был не ножом, а топором, который ударил по черепу с такой силой, что разрубил голову чуть ли не до плеч. Мозг, смешавшись с кровью, покрывал лицо, в котором мало что осталось от человеческого облика.
Жак Ландри, почти пятидесяти пяти лет от роду, среднего роста, ловкий, как английский боксер, мускулистый, как Геркулес, здоровый, как юноша, был в состоянии оказать энергичное сопротивление даже не одному, а трем-четырем разбойникам. В оружии у него также не было недостатка: на стене висели два охотничьих ружья. На маленьком столике лежал револьвер.
Было ясно, что несчастного захватили врасплох. Разбуженный ночью призывавшим его голосом, очевидно знакомым ему, Жак без всякого недоверия отворил дверь. Убийца ждал его с поднятым топором и… Но в чем смысл преступления? Какова цель этой бойни, как выразился почтенный рошвильский мэр?
В стенах этой комнаты, довольно обширной, имелись шкафы, скрытые за обоями и запиравшиеся на ключ. Один из таких шкафов находился за постелью. Из мебели в комнате, кроме постели и маленького столика, было два массивных, старинных, окованных железом и запертых большими висячими замками сундука. И что же? Преступник, совершив убийство, или не захотел поискать, или же не смог найти ключи от шкафов и сундуков. Дверцы шкафов были разбиты топором. Сбитые крышки дубовых сундуков висели на своих сломанных петлях. Белье, одежда, бумаги, книги, извлеченные из шкафов и сундуков, были в беспорядке разбросаны по полу. Очевидно, убийца искал что-то вполне определенное… но что?
— Не слышали ли вы, хранил ли несчастный управитель большие суммы денег, принадлежащих господину Домера? — спросил мировой судья у господина Фовеля.
Последний покачал головой.
— Об этом мы никогда не говорили… Да если бы и говорили, я нисколько не поверил бы этому. Подумайте сами: это имение не приносит ни одного су, а содержание его обходится очень дорого… Если у Жака Ландри и были деньги, то в очень ограниченном количестве, необходимом ему для того, чтобы содержать себя, свою дочь и замок… Но на прошлой неделе господин Домера провел здесь сутки, и я точно знаю, что он лично уплатил счета за все мелкие работы и поставки, сделанные за последние три месяца.