СОЧИНЕНІЯ
П. И. ЯКУШКИНА
Изданіе Вл. Михневича.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1884.
ЧИСТИ ЗУБЫ, А ТО МУЖИКОМЪ НАЗОВУТЪ!
ЧИСТИ ЗУБЫ, А ТО МУЖИКОМЪ НАЗОВУТЪ!
Чисти зубы, а то мужиком назовут!, Якушкин Павел Иванович, Год: 1868
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Солнце приближалось къ западу, прекрасный осенній день близился къ окончанію, въ воздух была тишина невозмутимая, груди дышалось легко… Но, впрочемъ, вечера я описывать не стану, а желающіе могутъ прочитать описаніе этого вечера въ ‘Услад’ Жуковскаго, я скажу кратко: солнце приближалось къ западу, а я приближала къ деревн и догналъ мальчика лтъ десяти, въ худомъ армячишк.
— Какъ деревня прозывается? спросилъ я мальчугана, чтобъ какъ нибудь разговоръ завести.
— Назиловка, дядюшка, бойко отвчалъ тотъ.
— А ты самъ откуда?
— Да изъ назиловскихъ.
— Гд-жь ты былъ?
— А я былъ въ Порхомовк, тамъ у насъ училище, такъ я изъ училища, учитель насъ распустилъ, которые подальше,— вотъ я и иду домой въ Назиловку.
— Давно ты въ училищ?
— Да вотъ третью осень туда хожу.
— Что-жь, вс слова въ азбучк знаешь?
— Эвона!… Да я теб, дяденька, вс слова наизусть скажу!
— Что ты?!
— А вотъ слушай: азъ, буки, вди, глаголь, добро… зачастилъ кой новый знаковый.
— Постой, постой! А читать умешь?
— И читать азбучку умю!
— Ну, а другія книжки?
— Т, дядя, не пробовалъ.
— А прочитай что нибудь изъ азбучки?
Мальчикъ мой порылся въ своей азбучк, нашелъ мсто, гд читать можно, и сталъ читать:
— ‘Будь-благочестивъ-уповай-на-Бога.’
— Постой!
— А что?
— Что ты прочиталъ?
— Будь благочестивъ, уповай на Бога.
— Что-жь это значитъ?
Мальчикъ призадумался, думалъ-думалъ, но никакъ не могъ придумать, что такое значитъ: ‘будь благочестивъ и уповай на Бога?’ Я, по крайнему своему разумнію, растолковалъ ему эту премудрость.
— Э! понялъ, дядя! радостно крикнулъ мальчикъ: — это значитъ: работай честно, никому худа не длай, подати справляй самъ и на мірскую шею не лзь. Это и значитъ: благочестивъ! А худо пришлось: молись Богу, Богъ тебя помилуетъ, значитъ, уповай!… Уповай, значитъ: надйся.
— Да ты малый умный.
— ‘Почитай родителей, уважай начальниковъ’…
— Ну, а это что сказано?
Мальчикъ призадумался, мн не хотлось ему подсказывать: пустъ санъ догадывается.
— Знаю! крикнулъ мальчикъ, — понялъ.
— Ну, разскажи.
— Почитай — значитъ: вотъ теб родитель — знай, что онъ теб родитель, вотъ теб сосдъ — знай, все равно, что считай его за сосда.
— Уважай начальниковъ? сталъ я подбивать мальчика.
— Уважай, значитъ: какъ увидишь начальника, прямо ему шапку снимай, а нужно, и въ ножки поклонись!
— Какъ такъ?! спросилъ я, немного озадаченный такимъ толкованіемъ.
— Да такъ, дядя.
— Нтъ, не такъ: почитай и уважай почти все равно.
— Нтъ, не все равно! бойко заговорилъ мальчуганъ: — разбойника, вора я и долженъ почитать за вора, а старшину, голову, будь самые разбойники, встртишь — изволь шапочку снять!
— Что ты врешь!
— Нтъ не вру! Зубы чистить будутъ!
— Для чего-же?
— А чтобъ мужикомъ не назвали.
— Что?
— Не будешь чистить никому зубы, тебя сейчасъ же мужикомъ обзовутъ.
— Гд-же ты этой мудрости набрался?
— А вотъ въ азбучк…
— Гд-же, покажи?
Мальчикъ пробжалъ нсколько строкъ и сталъ читать:
— ‘Чисти зубы, не то мужикомъ назовутъ’: вдь такъ?
— Покажи твою книжку, оторопло я проговорилъ.
Мальчикъ, злорадостно улыбаясь, подалъ книжку. Прочиталъ: ‘Чисти зубы — мужикомъ назовутъ’… Посмотрлъ на обертку: вижу — азбука, стоитъ 3 копейки, стало быть, издана для народа.
Какъ ни мудры-хитры были наши образователи народа въ начал 50-хъ годовъ, но я все-таки не думалъ, что мужика можно ругать мужикомъ.
— Ты, братъ, не такъ толкуешь, робко заговорилъ я.— Зубы чистить — значитъ: зубы мыть.
— А для чего мыть? Они я такъ блы!
— А для того…
— Эй, дядя! закричалъ мой собесдникъ мимо идущему мужику:— подойди-ко сюда!
Мужикъ подошелъ въ намъ.
— Что, парень, ныньче выучился? ласково спросилъ онъ у мальчика.
— Теперь выучился! радостно заговорилъ мальчикъ.— А вотъ этотъ дядя, прибавилъ онъ, смясь и указывая на меня: — не знаетъ, что такое зубы чистить, говоритъ: ‘мой зубы’… а чего ихъ мыть, они и такъ блы!
— Что? спросилъ мужикъ.
— Вотъ и нашъ учитель намъ зубы чиститъ, а самъ вдь тоже не изъ большихъ бояръ: сперва и самъ былъ мужикомъ.
— А теперь?
— Теперь до ундеровъ дослужился.
— За что же онъ зубы чиститъ?
— А чтобы мужикомъ не обзывали! Онъ колотушку въ макушку дастъ: ты мужикъ-мужикомъ, скажетъ, завсегда мужикомъ и останешься.
— За что же онъ бьетъ учениковъ? спросилъ я подошедшаго мужика-дядю.
— А для порядку, отвчалъ мужикъ-дядя: — чтобъ къ нему почтеніе, значитъ, всякъ имлъ.
— Да зуботычиной, пожалуй, уваженія и не добудешь?
— Разговаривай!
— А безъ зуботычины нельзя разв уже и совсмъ?
— Да ты пойми только, убдительно сталъ пояснять мн дядя-мужикъ:— станетъ учитель парнишку бить, я самъ, знаешь, мужикъ — это дло понимаю, безъ этого ученья не бываетъ, ну, а мать его или тетка — дло бабье — въ толкъ того не возьмутъ, а мальчишку жаль: сейчасъ въ учителю съ своимъ почтеніемъ.
— Да вы бы перемнили учителя.
— А для чего?
— Да какъ же онъ только для одного почтенія дерется…
— Безъ этого ученья не бываетъ: учителя — знай за учителя!
— А то мужикомъ назовутъ? перебилъ я.
— Какъ есть мужикомъ обзовутъ! убдительно подтвердилъ дядя-мужикъ.
— Да разв мужикъ бранное слово? спросилъ я мужика.
— Бранное, не бранное, а все не хорошо! серьезно отвчалъ тотъ.
Я засмялся.
— Да что-же ты смешься? съ сердцемъ спросилъ меня дядя-мужикъ.
— Да какъ же не смяться: зубы надо другому чистить, а то мужикомъ мужика назовутъ! Вдь ундеръ, вашъ учитель, такой же мужикъ, какъ и ты.
— Э, нтъ!… Обзови его мужикомъ… не то, что мальчишка какой, а хоть теб сто лтъ будь: прямо въ бороду и вцпятся.
— Это по твоему и значитъ, какъ въ азбучк написано: ‘Зубы чисти, а то мужикомъ назовутъ?’
— Это такъ и значитъ: бей всякаго въ рыло — почтеніе всякъ въ теб будетъ имть!…
— Наврядъ!
— Да я вотъ что теб, братъ, скажу, заговорилъ дядя, подсаживаясь къ намъ:— вотъ какое дло теперь у насъ идетъ… О повстилъ это намъ окружной: сходъ собрать, старшину выбирать. Хорошо… Собрали это мы сходъ, да и мкаемъ: кому старшиной быть? Одинъ старикъ объявляетъ — Петру быть, другой — Сидору, третій еще кому!… Только кто-то и скажи: ‘не быть ни Петру, не быть ни Сидору, а быть не быть Ваньк Силагину!’ Такъ вс со смху и померли!… У Ваньки того Силагина избенка развалилась, двора, почитай, что и совсмъ нтъ, хлба никогда не бывало своего: свою землю въ наемъ отдавалъ, возьметъ денежки, пропьетъ, а самъ по міру пойдетъ,— тмъ и питался!
— Какой же онъ старшина? спросилъ я.
— Стой, слушай!
— Да чмъ же дло кончилось?
— А вотъ чмъ: старички загомонили, а тотъ все свое: ‘Ваньку Силагина, да Ваньку Силагина, больше быть некому, некому!’ — Да для чего новому?— ‘А вотъ для чего: выберемъ мы мужика степеннаго, онъ намъ — вотъ какъ въ книжк сказано — зубы чистить будетъ, захочетъ бариномъ быть! А Ваньку возьмемъ себ старшиной, Ванька міръ уважать будетъ… противъ міра не пойдетъ: мы будемъ хозяева, а Ванька мірской слуга будетъ…’ Старики посмялись-посмялись… ‘Быть Ваньк старшиной!’ поршилъ міръ. И сталъ Ванька старшиной!… Знаешь ли, другъ любезный, что отъ Ваньки этого вышло?
— А что?
— Ну, какъ ты думаешь?
— Право, не знаю.
— А вотъ что: сидитъ это Ванька въ своей избенк подъ окошечкомъ, идетъ тамъ какой человкъ мимо, по улиц. Ну, самъ знаешь, шапку долой, поклониться надо… А Ванька: ‘Эй, поди, крикнетъ, мужикъ, сюда’! Мужикъ, шапку подъ мышку, къ нему въ избенку… бывала, а теперь посмотри какіе хоромы… мужикъ въ избу, а Ванька прямо его лясь въ зубы: ‘Ахъ ты мужикъ! я тебя вонъ откуда завидлъ, а ты шапку только теперь изволилъ снять!… Да разв ты думаешь, что я равный теб? Да разв ты не знаешь, что я твой начальникъ?…’ А самъ въ зубы — лясь, да лясь!… Вотъ-те, думаемъ, и уваженіе!… Вотъ-те и міру слуга!… Ужъ если Ванька Силагинъ не мужикъ, ужь если Ванька Силагинъ лзетъ вонъ изъ мужиковъ, значитъ, мужикомъ плохо называться! А за дломъ какимъ — просто къ нему не ходи: водка — водкой, дружба — дружбой, а денежки на столъ. Да и съ деньгами придешь, коли зубы не вычиститъ — молебенъ отслужи! Это все правда! Какой теперь дворъ завелъ себ! Просто палаты!… А чмъ взялъ? Зубы всякому чистилъ, вс и поняли, что не Ванька, а, изволишь видть, Иванъ Петровичъ теб начальникъ. И не Силагинымъ сталъ прозываться, а какъ-то по благородному.
— Какъ по благородному?
— Да мы и не скажемъ, по вашему оно ужь оченно плохо выходитъ, при бабахъ и сказать нельзя! сказалъ мужикъ-дядя, засмялся и рукой махнулъ.
— Да какъ же? допытывалъ я мужика, желая узнать прозвище благородное, котораго при бабахъ и сказать нельзя.
— И не спрашивай!… Мужикъ-дядя еще больше захохоталъ.
— Да какъ же?
— Спроси у племянника! отвчалъ тотъ, во всю мочь заливаясь смхомъ.
— А какъ?
— Благомудровъ! улыбаясь, отвчалъ какъ-то лукаво мальчикъ:— Только мужики его не такъ называютъ.
— Кто-жь ему придумалъ такое мудреное прозвище? спросилъ я.
— Писарь! писарь! захлебываясь смхомъ, отвчалъ дядя-мужикъ: — писарь-то у насъ пьяница… ученый!…
— Да для чего же ему надо было перемнять свое прозвище на другое?
— А писарь говоритъ: Иванъ Петровичъ Силагинъ — это по мужицки, продолжая смяться, отвчалъ дядя: — а я вамъ, Иванъ Петровичъ, а я вамъ скажу по благородному…
— Ну, и назвалъ?
— Э-хе!… Назвалъ!… Э-хе-хе!… право, такъ и назвалъ… Э-хе-хе… Какъ, какъ, парнишко?
— Благомудровъ, отвчалъ мальчикъ.
— А ты вотъ, брать, говоришь, прибавилъ мужикъ-дядя: ‘мой зубы!’… Нтъ, брать: чисти зубы!… Вотъ теб мой наказъ!… Мой себ Ванька Силагинъ зубы сколько хочешь, все бы Ванькой Силагинымъ и остался, а сталъ Ванька всмъ зубы чистить, сталъ Ванька — Иваномъ Петровичемъ!… Да и не Силагинъ… А-ха-ха!… Какъ, племяшка?… Охъ!… грхъ!…
— Благомудровъ! отвчалъ смясь племяшка дядя-мужика.
— Зачмъ же вы такого себ старшину выбирали? спросилъ я.
— А чортъ его зналъ, что онъ такой выйдетъ?!… Думали вс выбрать хорошаго…
— Ну, спасибо на бесд, сказалъ я, вставая.
— Теб на томъ же!
— Прощайте, братцы!
— Прощай! отвчалъ дядя мужикъ: — только знай, какъ надо зубы чистить!
Пошелъ я опять въ путь, а самъ думаю: мужикъ-дядя, кажется, правду сказалъ: надо всмъ зубы чистить, чтобы мужикомъ не обозвали, и, повидимому, мы объ одномъ только и хлопочемъ: кому можно — зубы чистить.
Вотъ Ваньк Силагину зубы чистили вс, кто только могъ, теперь Иванъ Петровичъ длаетъ то же.
Не помню, читалъ ли, или слышалъ я слдующую исторію.
Передъ выборами прізжаетъ въ предводителю одинъ вліятельный помщикъ. Хозяинъ, разумется, и жаренымъ и печенымъ подчуетъ, ухаживаетъ, бгаетъ за нимъ, чуть языкъ не высунетъ. Показываетъ свое хозяйство, а какъ и хозяинъ и гость были охотники, то зашли на псарный дворъ.
— Ванька! крикнулъ хозяинъ: — змйкиныхъ щенятъ!
Ванька побжалъ за змйкиными щенятами. Принесли змйкиныхъ щенятъ.
— Скажите, пожалуйста, спросилъ предводитель своего гостя: — которыхъ надо оставить, а которыхъ закинуть… которые, по вашему мннію, лучше?
Гость призадумался.
— Которые?
— Право не знаю.
— Которые лучше?
— Этого отгадать нельзя.
— Однакожъ?
— Этого отгадать нельзя, ршилъ вліятельной помщикъ.— Вдь вотъ и мы на выборахъ выбираемъ вашего брата, думаешь, хорошаго человка выбираемъ, а выберешь… Такая дрянь!.. Такъ вотъ все равно и щенятъ выбирать…
Міръ выбираетъ предводителя, Ваньку Силагина — предводителя, Ваньк Силагину всякъ по своему зубы чиститъ. А войдетъ онъ въ силу — міръ не назоветъ его мужикомъ.
Съ такими думами я зашелъ въ какую-то деревню.
— Гд здсь переночевать? спросилъ я встртившагося мн мужика.
— Да гд хочешь!
— А у тебя можно?
— Можно.
— Сдлай одолженіе. А водки можно?
— Можно.
— Пойдемъ въ кабакъ.
— Можно.
Мы вошли въ кабакъ, подошли къ прилавочку, спросили водки.
— Да дайте три стаканчика, сказалъ я, подавая цловальнику пятирублевую ассигнацію — въ то время еще ассигнаціи ходили(?).
— Съ нашимъ величайшимъ удовольствіемъ! отвчалъ цловальникъ. Въ то время еще и цловальники процвтали, теперь они называются шинкарями.
— Кому прикажете поднести? развязно, точно московскій половой, спросилъ цловальникъ.
— Надо съ хозяина начинать, отвчалъ я. Пожалуйста!
— Нтъ-съ… увольте.
— Ну, такъ поднесите ему, сказалъ я, указывая на будущаго своего хозяина.
Такимъ порядкомъ я познакомился съ цловальникомъ и у насъ начались разговоры.
— Вы изъ какихъ-такихъ мстовъ? спросилъ меня цловальникъ.
Я сказалъ.
— Такъ-съ!
— Вотъ я толковалъ сейчасъ съ однимъ мужикомъ: въ книжк написано: ‘Чисти зубы, не то мужикомъ назовутъ… ‘, и — разсказалъ ему наши разговоры и какъ мужикъ это объяснялъ.
— Чудное право дло! ухмыляясь сказалъ цловальникъ.
— Какъ чудное?
— Мужикъ правъ.
— Какъ-такъ?
— Ей-Богу, правъ!
— Да какъ же правъ-то?
— Да я вамъ лучше исторію скажу.
— Пожалуйста.
— Былъ у насъ мужичонка, наборъ пришелъ, очередь за нимъ была, пошолъ въ солдаты… А малый былъ ловкій: безъ мыла въ васъ влзетъ! Прослуживши тамъ сколько времени, пожалованъ въ ундеры. Ундеру, сами знаете, 12 лтъ отслужилъ, коли грамот знаешь — офицеръ. А онъ грамот зналъ, стало быть и офицерство получилъ. Получивши, сударь ты мой, это онъ офицерство, изъ полковыхъ вонъ, да въ становые произошелъ. Какъ же въ становыхъ онъ поступалъ? А?
— А какъ?
— А вотъ, я вамъ скажу, какъ… Дло было при мн, почитай… Заведется въ сел кляуза, ее, эту кляузу, не скоро и выведешь!.. Суды пойдутъ… и Боже мой!… О пословица говоритъ: поссорь Богъ народъ, накорми воеводъ… У насъ поссорились два сосда, дутъ судиться. Сперва, какъ надо, бросятъ жеребьи: чья лошадь, а чья тлега, запрягутъ лошадь, сядутъ оба въ ту тлегу, только не рядушкосъ, а задъ съ задомъ!… Право, такъ.
Я засмялся.
— Да что вы сметесь! Я еще вамъ вотъ что скажу: дутъ они, дорогой одинъ станетъ нюхать табакъ и толкаетъ другова локтемъ. ‘Сердитъ, а сердитъ — не назоветъ Иваномъ, тамъ, или Петромъ, а сердитъ — сердитъ, хочешь понюхать?’ Тотъ молча понюхаетъ, и во всю дорогу больше никакихъ разговоровъ не бываетъ. Такъ и эти сосди дохали до становаго. Вс знали становаго повадку: какъ только явится къ нему мужикъ, прямо въ бороду!— оттаскаетъ, оттаскаетъ, какъ должно, тогда только станешь объ дл толковать.
Пріхали наши сосди въ становому.
— Что вамъ надо? спрашиваетъ у нихъ писарь становаго.
— А такъ и такъ, говорятъ ему:— судиться пріхали къ его благородію.
Разумется, сейчасъ писарю въ ручку: одинъ четвертакъ, другой полтинникъ. Писарь-то съ полтинника прежде пустилъ… Становой по двое къ себ никогда не допущалъ: все въ одиночку.
Входить первый — съ полтинника.
Становой его раза-два въ морду хватилъ, а посл и спрашиваетъ:
— Что теб надо? По какому длу?
Мужикъ-то этотъ знаетъ, какъ дло повести: сейчасъ цлковинькой становому на столикъ.
— Ну, разсказывай!
— Да это, ваше благородіе, дло-то такое, что Сибирью самою пахнетъ.
— Разсказывай!
— Купилъ, значитъ, я себ, ваше благородіе, бревнушекъ, хотлъ себ еще клтушечку поставить новую, а та ужь стара стала…
— Дло разсказывай!
— А сусдъ курей-то, курей развелъ!
— Теб-то какое дло?
— Мои-то бревнушки вс измарали: просто, въ руки взять нельзя…
— А-а! ступай!
Первой сосдъ вышелъ, вошелъ другой.
— Куръ развелъ! закричалъ становой, и давай лупить мужика. Ужъ онъ лупилъ его, лупилъ, бросилъ…— Ступай вонъ, пока цлъ!
Мужикъ выбжалъ, а тамъ писарь дожидается.
— Ну, что? спрашиваетъ писарь:— какъ твои дла пошли?
— Что дла?
— А что?
— Обидлъ!
— Какъ?
— Исколотилъ… и слова не далъ сказать!… Вошелъ, прямо и морду!
— Плохо!
— Ужъ знамое дло, что плохо!
— Постой: я въ самому схожу.
Писарь пошелъ въ становому.
— Какъ же тебя не бить, объявилъ писарь, воротившись отъ становаго: — сосдъ-то твой далъ становому цлковый, а ты ему что понесъ?
— Да я два дамъ!
— Дашь два цлковыхъ — на два цлковыхъ и поколотитъ, нашъ баринъ на это хорошъ: правдою живетъ!
— Какъ же дать?
— Ступай къ нему.
Мужикъ пошелъ въ становому, далъ два цлковыхъ, становой кликнулъ самъ перваго сосда и таску задалъ на два цлковыхъ. Тотъ къ царю.
— Какъ же такъ? Я же его благородію заплатилъ, а онъ же меня и поколотилъ, да еще и больнй: ужъ его благородіе надо мною маился-маился…
— Нельзя, другъ! Ты сколько далъ?
— Цлковый.
— А тотъ два!
— Да я три дамъ.
— А дашь, и того откатаетъ! Да откатаетъ не на два рубля — на три!
Этотъ понесъ три рубля, а какъ становой правдой жилъ, то врага его откаталъ не на два, а на три рубли.
Опять къ писарю, писарь объявляетъ, что тотъ далъ три рубли, даютъ четыре, пять… ихъ по перемнку бьютъ…
— Охъ, укорялся!… Черти! наконецъ закричалъ становой:— Черти, оба сюда!
Подсудимые явились.
— Запорю до смерти! крякнулъ становой: — миритесь!… миритесь сейчасъ!… Запорю!…
— Я… я готовъ, ваше благородіе! я… да вотъ не знаю, какъ едоръ Алексичъ…
— Ну!…
— Ежели… Алексй едоровичъ согласенъ, я отъ миру не прочь…
— Кланяйтесь мн въ ноги за правый судъ! приказалъ становой.
Т поклонились.
— Хорошо разсудилъ?
— Уму научилъ! заговорили оба {Фактъ: одна должность перемнена. Авт.}.
— Такъ видите, заключилъ цловальникъ: — не почисти онъ имъ зубы, что бы вышло? Теперь по полусотенной съ брата сошло — у конецъ, а судись они по судамъ — больше бъ вышло! За то становаго этого и уважаютъ, и мужичье ему же спасибо сказываютъ.
— Да вы сметесь, спросилъ я цловальника: — за что это становаго уважаютъ?
— Именно за это!
— Странно.
— Да вотъ я вамъ скажу: у насъ исправникъ, придетъ къ нему баба на бабу-жь съ жалобой… Ужъ онъ ихъ судятъ, судитъ: какъ да какъ? Бабы… разумется, бабье дло… одна станетъ говорить что, другая не дастъ слова той сказать. Крикъ, гамъ такой поднимутъ! Чуть не подерутся… А исправникъ все слушаетъ!… Слушаетъ, слушаетъ, да и скажетъ: ‘помиритесь!’ Такъ зачмъ же къ нему и ходить: захотли бъ помириться — сами-бъ помирились!… И никто его не уважаетъ!
— Не любятъ?
— Смются надъ нимъ!
— Какъ смются?
— А такъ: соберутся дв бабы: — пойдемъ, скажутъ, къ исправнику судиться’, ‘пойдемъ’. Ну, и пойдутъ, а исправникъ ихъ и судитъ!
— А къ становому бабы ходятъ судиться? спросилъ я цловальника.
— Э-э! махнулъ рукой цловальникъ, и на такой глупый вопросъ отвта не далъ, только рукой махнулъ.
Я сталъ сомнваться въ моемъ толкованіи словъ азбуки: — чисти зубы. Припомнилъ я, что въ Блгород одинъ чиновникъ, совершенно посторонняго вдомства, приказалъ отлупить фухтелями (зубы чистить — не надо принимать въ буквальномъ смысл) почтмейстера, за то, что по закону на станціи не полагалось столько лошадей, сколько ему было нужно, какъ этотъ же доблестный мужъ въ Сурж (по географіямъ Судж) на улиц выпоролъ градскаго голову за грязныя улицы…
Сталъ я молиться Богу: Господи, дай мн пониманія!… Какъ же мн, положимъ, большой генералъ, какъ же мн будетъ зубы чистить, положимъ, полковнику: вдь полковникъ отъ тлеснаго наказанія избавленъ?! Помолясь Богу, я легъ спать. Я не усплъ еще заснуть: предо мною явился нкій мужъ.
— О, безпутный мужъ! сталъ онъ говорить: — ты не знаешь, что устами младенца теб правда объявляется?… И ты думаешь, что какому нибудь полковнику зубы нельзя чистить?… О!…
— Не знаю.
— Врь!…
— Какъ, отче…
— Былъ твоимъ наставникомъ благочестивый мужъ Иванъ Иванычъ Давыдовъ?
— Былъ, отче.
— Что онъ теб говорилъ?
— Много, отче, Иванъ Иванычъ говорилъ намъ хорошихъ словесъ.
— А лучше?