Четвертый, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1909

Детективная проза
Время на прочтение: 33 минут(ы)
Скачать в PDF

А. Е. Зарин

Четвертый

История одного сыска

I

На веранде роскошной дачи в Петергофе за утренним кофе сидел старый, заслуженный отставной генерал князь Чеканный, а напротив — его молодая жена, Вера Андреевна.
Вдруг князь сказал, роняя газету:
— Дергачева убили, процентщика. Помнишь его, Вера? А?
Ложка со звоном упала в чашку. Лицо Веры Андреевны покрылось бледностью, и она откинулась к спинке стула.
— Что с тобой? — тревожно воскликнул генерал. Она слабо улыбнулась и выпрямилась.
— Ничего, Валерьян, не беспокойся! Просто я услыхала слово ‘убили’…
Генерал покачал головою.
— Опять эти нервы! Поезжай-ка ты за границу или в наше Широкое. Ты, моя рыбка, совсем о здоровье не заботишься…
В голосе генерала слышалась вся нежность его чувства к молодой жене.
Она приветливо кивнула ему.
— Поедешь ты, и я с тобою! Ну, кого убили?
Генерал, уже успокоившись, отхлебнул кофе, затянулся сигарою и, взяв газету, стал читать вслух.
— Дергачева… Помнишь, я у него выручал векселя Павлуши? Такого армянского типа, крашеный!
Вера Андреевна кивнула.
— Ну вот его! Подле Павловска. Что-то таинственное. Нашли труп. Голова разбита топором. ‘Хотя при убитом оказались и часы, и перстень, и кошелек, и бумажник, — убийство все же совершено, видимо, с целью ограбления, так как боковой карман пальто вывернут и даже испачкан кровью. Преступник, очевидно, вытащил из него крупную сумму, после которой не стоило уже брать кошелька с несколькими рублями’. А? Вот тебе и копил денежки! Тебе дурно, Верунчик, а?
— Я прилягу, — тихо сказала Вера Андреевна, — этот случай правда ужасен. Особенно когда знали человека.
Генерал отечески-нежно поцеловал жену в лоб и оставил ее у дверей будуара.
Вера Андреевна вошла в будуар и нажала кнопку звонка. Когда вошла горничная, она сказала:
— Паша, там, на веранде, осталась газета. Принесите ее мне!
Паша вернулась с газетой.
— Оставьте на столе. Если кто придет, извинитесь. У меня мигрень.
— Слушаю! — отвечала Паша и вышла.
Вера Андреевна нашла сообщение об убийстве и стала жадно выхватывать строки глазами.
‘Вчера, рано утром, сторож Павловского парка, идя к своему посту, увидел у канавы, что отделяет Царскосельский парк от Павловского, труп. По прибытии судебных и полицейских властей открыто несомненное преступление…’
А потом: ‘…в трупе признали небезызвестного Петербургу дисконтера, Антона Семеновича Дергачева, проживавшего в Павловске на даче. По показанию прислуги он, как всегда, вышел из дому около 10 часов на музыку и не вернулся. Следствие ведется энергично…’ И все.
В дверь осторожно постучались.
Вера Андреевна вздрогнула.
— Кто? Что надо?
— К вашему сиятельству посыльный. Пакет принес!
— Положите! Дайте посыльному мелочи! И больше не тревожьте меня.
Вера Андреевна заперла дверь, взяла пакет, быстро вскрыла его и облегченно вздохнула.
Потом на миг глаза ее затуманились, но, отгоняя страшную мысль, она прошептала уверенно: ‘Не может быть!’ — и опять надавила кнопку.
Паша вошла снова.
— Затопите камин, Паша!

II

Катя с булками и ‘Петербургской газетой’ в руках, как сумасшедшая, вбежала в комнаты, крича:
— Барыня, барыня! Нашего Дергача убили! Вчера убили! Топором!
Молодая красивая женщина выскочила из темной спальни в одной сорочке, босиком.
— Что ты говоришь? Ты врешь? Он третьего дня был у меня!
— Ну, вот! А от нас домой, а ночью его и хлопнули! Вот, читайте! Я нарочно газету купила! Мне в лавке Авдей сказал! Вот! — и Катя сунула в руки своей барыне газету.
Барыня опустилась в кресло и развернула газету.
— Тут вот, сейчас, как отвернете!
Барыня прочла напечатанный крупными буквами заголовок: ‘Убийство ростовщика’.
— Читайте вслух! — попросила Катя.
Барыня стала коленками на кресло, совсем склонилась к газете и стала, медленно разбирая слова, читать описание убийства Дергачева:
— ‘Следствие ведется с энергией. На место преступления прибыл агент сыскной полиции. Пока еще ничего не открыто, но надо ожидать, что энергия следователя и ловкость агента скоро откроют преступника’.
Барыня хлопнула рукой по газете.
— Это Степкино дело, — воскликнула она, — вот чье!
— Что вы, барыня!
— А я знаю, и ты не спорь! Дай скорее кофе, и я поеду!
— Куда?
— На него показать. Вот что!
Лицо барыни горело негодованием и обидой. Она стояла перед Катей в одной рубашке, с распущенными волосами и, махая перед ее лицом рукою, кричала:
— Что ты знаешь? Коли он сам мне грозил убить его! А теперь со мною рассорился, запил… и очень просто! Давай кофе! — окончила она и скрылась в спальне.

III

Николай Николаевич Савельев, двадцати трех лет, с красивым испитым лицом, проснулся в двенадцать часов дня с тяжелой головой от беспутно проведенной ночи.
Он позвонил и вошедшему человеку приказал подать себе кофе и газету.
Николай Николаевич, или Николушка, как звала его до сих пор мать, был выгнан из всех учебных заведений, включая даже частные гимназии. Отец для приличия пристроил его в правление одного банка.
Сам Савельев, вышедший из народа, был богатейшим человеком в Петербурге и пользовался широкой известностью в коммерческом мире как делец.
Николушка лежал и читал газету, как вдруг чуть не подпрыгнул, прочитав про убийство Дергачева.
Лицо его побледнело, он бросил газету и сразу выскочил из постели.
‘Вот когда пропал так пропал!’ — мелькнуло у него в голове, и на мгновение перед глазами пошли красные круги.
— Только Коська и выручит, — решил он вслух и поспешно начал одеваться, волнуясь и вздыхая.

IV

Судебный следователь Виктор Иванович Ястребов встрепенулся и ожил, когда приехал на место преступления и остановился над трупом Дергачева.
Вот сколько-нибудь интересное дело и, может быть, случай выдвинуться.
На него одним глазом смотрело залитое кровью обезображенное лицо, на котором топорщились седые усы. Обнаженная голова представляла сплошную рану и теперь была вся облеплена мухами.
Письмоводитель следователя, коротенький, толстый господин с красным лицом и толстым носом, звучно высморкался в синий клетчатый платок и полез в портфель за бумагой.
Ястребов тем временем с двумя околоточными, приставом и с понятыми производил осмотр.
Труп лежал навзничь с раскинутыми руками. Следов борьбы не было видно. По белому пикейному жилету лежала массивная золотая цепь с драгоценным перстнем вместо брелока.
— А что на цепи? — спросил Ястребов.
Околоточный осторожно вытащил оба конца цепи, и на одном оказался шагомер, а на другом тяжелые мозеровские часы.
— Ограбления нет!
— А это? — сказал пристав и указал на пальто. Левая пола его была откинута, и по ее светлой подкладке проходила кровавая полоса до бокового кармана, который был вывернут.
— Очевидно, из кармана поспешно выдернуто что-то, — сказал пристав.
— Да! да! Очевидно, — подтвердил следователь. — Ну, пишите, Севастьян Лукич, а вы, доктор, делайте свой осмотр. Личность опознана? Кто опознал? Молочница! Отлично! Ну, пишите!
Доктор стал исследовать рану. Удар, видимо, раздробил череп, и от удара лопнул и вытек левый глаз. Смерть была моментальна.
— Чем его убили?
— Тяжелым и острым. Топором, но только небольшим, с силой необычайной.
— Запишем! — сказал Ястребов.
— Больше ничего? — спросил пристав. — Можно отнести труп на квартиру?
— Да! Только осмотреть все карманы!
Сторож нагнулся и стал обыскивать по очереди карманы убитого.
Часы, шагомер, цепочка, в жилетке перочинный нож, в брюках кошелек и портсигар, в пиджаке бумажник и записная книжка, носовой платок. Все.
— Соберите все и завяжите в платок. Я осмотрю после. Теперь можно унести труп. Кто знает квартиру?
Ястребов кивнул письмоводителю и в сопровождении околоточного направился к квартире Дергачева.

V

Ястребов расположился в небольшом кабинете Дергачева за его письменным столом, уселся плотнее в кресле, закурил и сказал:
— Начнем! Пожалуйста, — обратился он к околоточному, — соберите — сторожа, который нашел труп, молочницу, что опознала труп, прислугу покойного и дворника. Начнем с них!
Околоточный ввел сторожа.
Следователь услыхал рассказ о том, как сторож шел к своему посту, увидел труп и поднял шум:
— Зовите молочницу!
Молочница только опознала труп.
— Зовите прислугу!
Лукерья вошла, и следователь при взгляде на нее невольно улыбнулся, столько в ней было задорного и чувственного.
— Как звать? Кто? Откуда? Года?
— Лукерья Анфисова, крестьянка Лужского уезда, двадцать лет, девица, православная, родители в деревне.
— Ну, расскажи, что он в этот день делал, куда ушел? Был ли у него кто, не ждал ли он кого? Все говори!
Лукерья рассказала.
— Так. Ну, а как жил он? Может, у него враги были? Была ли у него женщина? Расскажи все про его жизнь.
— Жили они оченно даже тихо. Редко, коли кто у них бывал. Разве по делу, больше богатые господа приезжали. А что, женщина у них есть. Караваева, Марья Васильевна. Племянник тоже есть. Только они его от себя прогнали совсем.
— За что?
— Поссоримшись были. Племянник пьет и, как напьется, сейчас его ругать. Жидом зовет, процентщиком и всяко! А им неприятно.
Глаза следователя сверкнули.
— Вот! А кто он? Как звать его?
— Господин Трехин, Степан Петрович. А что делает, не знаю. И где живет, не знаю. Озорник!
— Ну, что еще показать можете?
— А больше ничего не знаю!
— Идите! Кто там еще? Дворник? Зовите дворника!
Но вместо дворника в комнату вошел среднего роста, крепкий, с энергичным, умным лицом господин.
Следователь вопросительно взглянул на него.
Вошедший галантно поклонился ему и сразу выяснил свою личность:
— Присланный из Петербурга агент — Алексей Романович Патмосов.
Лицо Ястребова приняло приветливый, но и начальнический вид.
— А! Очень рад! Отлично, помогите нам! Я сейчас кончу последний опрос дворника! А вы бы на место преступления сходили.
— Я уже был, — ответил Патмосов.
— Ну, и отлично! Там, собственно, ничего существенного. Так я продолжаю!
— Прошу! — сказал Патмосов. — А мне позвольте найденное при убитом.
— Пожалуйста! На том столе!
Патмосов присел к столу, развернул узел и начал методически осматривать каждую вещь. Околоточный ввел дворника.

VI

Алексей Романович Патмосов являлся сыщиком по призванию, и сам Иван Дмитриевич Путилин, наш российский Лекок, отличал его за исключительные способности и остроумие.
В настоящее время этого Патмосова знают все, кому он нужен.
Он уже не служит агентом, занимаясь розысками по просьбе частных лиц, но к нему нередко обращается и сыскная полиция в затруднительных случаях.

VII

Следователь обратился к дворнику с обычными вопросами и в заключение спросил:
— Ну, что вы можете показать?
Дворник, молодой парень в новых сапогах, переставил ноги, переложил в другую руку фуражку и сказал:
— Так что барин как барин. За дачу заплатил сразу. Мне тоже платил аккуратно, только скупехонек был. Я ему переносил мебель, так он всего двадцать копеек дал, а обыкновенно рупь дают…
— Бывал ли у него кто-нибудь?
— Так что не замечал. Был тут два раза такой молодой господин, опять, евонная барыня была раз, а то никого.
— Ну, больше ничего! — хотел подвести итог следователь.
— Позвольте еще один вопрос, — мягким голосом произнес Патмосов.
Следователь с неудовольствием взглянул на него и сухо сказал:
— Пожалуйста!
Патмосов обратился к дворнику:
— Скажи мне, голубчик, у Лукерьи, что здесь служит, никого нет? Ни брата, ни кума?..
Дворник широко улыбнулся.
— Как же без этого быть! При ей питерский состоит. Как барина нет, так он и здесь!
— А кто он?
— Говорит, слесарь, а звать Прохором. Ухарь.
Следователь насторожился и быстро вмешался в допрос.
— Говоришь, он часто бывает? Когда был последний раз?
— А вчера, весь день. Барин ушел, а через полчаса времени она его до калитки проводила.
— Барин знал про него?
— Нет! Он словно сам путался с Лукерьей, так она прятала своего-то.
— Иди!
Дворник поклонился и вышел.
— Вы теперь еще раз Лукерью спросите, — предложил следователю Патмосов.
— Да, да, я это хотел! Позовите прислугу! — распорядился следователь.
Теперь, когда вошла Лукерья, он уже не улыбался ей и принял суровый вид.
— Я позвал вас снова, — начал он, — чтобы спросить, кто такой этот Прохор, который к вам ходит, где он живет и когда он был у вас в последний раз? — при этом он испытующе посмотрел на Лукерью.
Лукерья сразу изменилась в лице, но через мгновение оправилась.
— Земляк мой. Вот и ходит. А был вчерась и ушел, когда барин спал. Торопился на восемь часов.
— Как его фамилия, и где он живет?
— Резцов фамилия, а живет в десятой роте, у Селиванова.
— Номер дома знаете?
— Дому четырнадцать, а квартире тридцать восемь.
Патмосов написал на бумажке несколько слов и через письмоводителя передал Ястребову.
Тот прочел и сказал околоточному:
— Введите Копытова!
Околоточный снова ввел дворника. Лукерья исподлобья взглянула на него, и на лице ее выразилась тревога.
— Скажи точно, когда ушел с дачи этот Прохор? — спросил его следователь.
Лукерья стала белее бумаги.
— С полчаса после барина. Так что уж десять часов пробило.
— И врешь! — вдруг резко сказала Лукерья. — Это ты из ревности брешешь! Восьми не было!
— Говори! Я ж видел, как ты его провожала, а раньше того барин вышел.
— Врет он, господин судья, — заговорила Лукерья с яростью, — с ревности часы спутал.
— Да уж темно было, а в восемь разве темно?
— И темно не было!
— Ну, будет, — остановил их следователь, — идите!
Они вышли, переругиваясь.
— На сегодня все! — сказал следователь. — Собирайтесь, Севастьян Лукич! Ну, что вы нашли, что скажете? — обратился он к Патмосову.
Патмосов встал.
— Сейчас ничего не могу вам сказать, а завтра что-нибудь выяснится.
— Так, так! Завтра уже ко мне в камеру пожалуйте! Я там буду!
Патмосов поклонился.
— А за Прохором что-то есть! Кажется, мы на следу! — сказал следователь.

VIII

Ястребов ходил по своей камере, которая помещалась в его квартире, в Царском, и говорил письмоводителю:
— Мы должны с вами разыскать убийцу. Это первый интересный случай в моей практике. А то все воровство, кража со взломом, пьяные мазурики, мужичье. Этого же весь Петербург знает. Да!
— Господин Патмосов, — доложил сторож.
— Зови, зови! — закричал Ястребов и встал с кресла навстречу сыщику. — А, здравствуйте! Садитесь. Что новенького?
Патмосов поздоровался с ним, с Флегонтовым, сел и сказал:
— Да особого ничего, так, общие приметы…
— Ну, ну, поделитесь.
— Вот-с как мне пока представляется убийство…
Патмосов закурил и начал рассказ:
— Убитому Дергачеву кто-то назначил в этом месте свидание ровно на десять часов вечера. Дергачев, как вам известно, вышел сам около десяти и прямо пошел на свидание, придя с опозданием минут на десять. По-видимому, он кого-то встретил на дороге и пошел медленным шагом. Его встретил высокий, крепкий и нервный господин, и они стали о чем-то беседовать, спорить, снова беседовать. Потом спор обострился. Нетерпеливый господин не выдержал. Трах! И готово! А когда убил, то выхватил из его кармана то, что нужно, и ушел.
Следователь слушал его, кивая головою и слегка улыбаясь.
— Так, — сказал он. — Отлично! А чем ударил этот господин Дергачева, и что он вытащил из его кармана?
Патмосов засмеялся.
— Я не ясновидец! Впрочем, ударил он его чем-то вроде топорика. Может, косарем.
— А что украл?
— Бумаги! — уверенно ответил Патмосов. — Только не деньги. Видите ли, этот Дергачев ничем не брезгал и любил нечистые векселя. Так вот… такие векселя. А может, и деньги!…
— Может, деньги, может, не деньги, — усмехнулся следователь. — Так! Ну, а откуда у вас все эти подробности, дорогой…
— Алексей Романович, — подсказал Патмосов. — Какие подробности?
— Виноват, простите! Да вот насчет времени, роста, нетерпения и прочая.
— Это пустяки, — улыбнулся Патмосов, — вы сейчас сами увидите. У покойника оказался шагомер в кармане, а на шагомере значится пять тысяч семьсот шагов. Я стал мерить. От дачи убитого до мостика, что ведет в парк, ровно три тысячи двести шагов, то есть минут двадцать ходу, а так как он вышел совсем перед десятью, то, значит, пришел минут на десять-пятнадцать после десяти. Ясно?
Следователь кивнул.
— А что тот ждал в нетерпении, так видно по окуркам папирос. Он грыз их и подле мостика набросал целую кучу. Характерные окурки! — и Патмосов положил на стол сверток бумаги, в котором оказалось штук двадцать папиросных окурков. Они были с непомерно длинными мундштуками, причем самые мундштуки были изгрызаны. — Я их вчера собрал, — заметил Патмосов. — По дорожке валялись, а у мостика штук десять. Понятно, нетерпеливый.
— Ну-с, а рост?
— Да Дергачев роста среднего, а тот его по темени бил! Очевидно, высокий. Теперь дальше-с. От ворот до мостика я сосчитал девяносто шагов, а осталось, по шагомеру, две тысячи пятьсот. Вот они и ходили взад и вперед. Раз тридцать, а что иногда останавливались — видно было опять по окуркам. В ином месте вдруг три окурка.
— Что же вы думаете? — спросил следователь.
— Я бы пересмотрел его бумаги и записки. Быть может, там какой-нибудь намек. Вы смотрели бумажник?
— Смотрел, семьдесят пять рублей и три письма от какой-то любовницы.
Патмосов промолчал, потом сказал:
— Вы позвольте мне их?
— Сделайте одолжение. Севастьян Лукич, дайте! Ну, что вы еще узнали?
Патмосов осторожно взял три почтовых листика, уложил их в свой бумажник и ответил:
— Насчет Лукерьи и Прохора… Оба хороши, Лукерья судилась за кражу у барина на одном месте, где она служила. Но была оправдана, а этот Прохор два раза в тюрьме сидел за кражи.
Следователь вскочил.
— И вы молчали! Вот вам и убийца! Арестовать его, и все!
— Ваше дело, — сказал Патмосов.
— И думать нечего! Вот вам приказ. Пожалуйста! Заодно и обыск у него сделать, и сейчас же его ко мне переслать!
Догадливый Флегонтов уже написал постановление и подал Ястребову. Тот подписал бумагу и передал ее Патмосову.
Патмосов встал.
— Так я пойду!
— Пожалуйста!
В это мгновенье вошел сторож.
— Барыня вас видеть хочет. Сказывает, насчет убийства!
— Проси! — быстро сказал следователь и обратился к Патмосову: — Вы останьтесь!
Патмосов поклонился и отошел в угол камеры, где сел на стул.
В то же время в комнату порывисто вошла пышно и безвкусно одетая дама и обратилась к следователю:
— Вы господин следователь?
— К вашим услугам! — галантно ответил Ястребов, подавая стул.
— Который по убийству Дергачева?
— Совершенно верно!
— Я знаю убийцу! — сказала дама и, стукнув зонтиком, вызывающе оглядела стены камеры, следователя, письмоводителя и скромно сидящего Патмосова.

IX

Следователь смутился.
— Сударыня, это так важно! Вы позволите записать?
— Пишите, мне все равно! Как только Катя мне сказала, я сразу! Я его не боюсь, мерзавца…
Следователь мигнул письмоводителю и заговорил:
— По порядку, сударыня. Имя, отчество, звание и все прочее?
— Знаю, знаю! Звать меня Караваева, Марья Васильевна, кронштадтская мещанка, сирота, православная, двадцать четыре года, цеховая портниха. Вот и все! Довольно?
— Великолепно, — улыбался следователь, — теперь что вы имеете передать по делу об убийстве Дергачева?
— А кто убийца! Видите ли, я прямо, — начала она, оборачиваясь то к Ястребову, то к Флегонтову, я прямо скажу, что была на содержании у Дергачева. Скупой был покойник. Правда, возил гулять, платья дарил, вещь, коли заклад просрочен…
— Как? Он под вещи давал?
— А то как же! По клубам больше. Проиграются и закладывают.
— Так. Продолжайте.
— А денег всего сто рублей давал. У него племянник Степан Петрович Трехин. Только совсем разбойник. Пьет и буянит. Я уж вам всю правду говорю. Я попуталась с ним и даже денег ему давала, только с ним одно горе. А тут он с Дунькой связался. Да! Она у Коровина на содержании. Так вот. Этот Дергачев, покойник, царство ему небесное, раз мне и говорит: ‘Никого у меня нет. Люби меня крепко, а я на тебя все отпишу’. Вот как я поссорилась со Степкой, и скажи ему это. Как он зарычит, как вскочит! ‘Да я, — кричит, — убью раньше того!’ И убежал. Это в субботу было, а нынче читаю — и убил! Понятно — он!
Она порывисто перевела дух.
Наступила тишина. Флегонтов торопливо подал бумагу следователю.
Ястребов прочел вслух показание.
— Теперь подпишите его!
— С удовольствием.
Она сняла перчатку и старательно вывела свою фамилию.
Потом встала, взяла зонтик и сказала:
— Я вас очень просить буду поискать завещание.
— Есть, так отыщем! Ваш адрес?
— Поварской, дом пять!
— В случае чего мы вас потревожим. А Трехина адрес?
— Жил на Невском, пятьдесят четыре, в меблирушках, а сейчас не знаю!
— Благодарю вас!
— А убил он, это я знаю!
Караваева сделала общий поклон и, шурша юбками, вышла.
— Ну, что вы думаете? — спросил следователь.
— Разузнать надо, — сказал Патмосов.
— Непременно! Севастьян Лукич, напишите повестку Трехину.
— А как насчет Прохора Резцова? — спросил Патмосов.
Следователь развел руками.
— И не пойму! Вот история! Понятно, арестуйте. Что на него смотреть! Не он — отпустим! Теперь у нас двое.

X

Трехина искать не пришлось. Он приехал в квартиру убитого дяди и тотчас начал распоряжаться в ней как хозяин.
Это был господин лет тридцати трех, с типичной наружностью отставного поручика-скандалиста.
— Где ключи? — спросил он у Лукерьи, едва вошел в комнату.
— У следователя и пристава. Пришли, все описали, печати присургучили и ушли!
— Так! А ты стащить много успела? А? Ха-ха-ха! Ну, там я с ними поговорю! А теперь устрой закуску и водки! Скоро!
Лукерья засуетилась готовить завтрак новому барину. Он прошел в спальню, где, не снимая сапог, растянулся на дядюшкиной постели. Лукерья принесла ему завтрак.
— Свои истратила, — сказала она.
— Ничего, сквитаемся, — ответил Трехин и, обняв ее под колени, привлек на постель.
— Ну, говори, старый хрыч путался с тобою? А?
— Что это вы, какие глупости! — кокетливо усмехнулась Лукерья, оказывая ему слабое сопротивление.
— Рассказывай! Он ко всякой бабе, как муха к меду! Машка была?
— Была. К следователю ездила и на вас показала, а потом сюда.
— На меня? Что на меня?
— А что вы дядюшку своего убили! — сказала Лукерья.
Трехин выпустил ее и вскочил.
— Это она на меня! Ха-ха-ха! Со злости, значит. От великой ревности. Ну, уж и оттреплю я ей шиньон! Будет знать Степана!… А что ей наследство улыбнулось — это верно!
— Она сказывала, что он уже написал.
Трехин опять вскочил и вытаращил глаза, словно подавился куском.
— Врет! — заревел он через мгновение и вдруг, схватив фуражку, вихрем вынесся из комнаты…
Следователь только что окончил обед и собирался отдохнуть, когда слуга доложил ему о господине, который непременно хочет его видеть.
— Обязательно и непременно! — раздался сиплый голос, и в комнату вошел Трехин.
Ястребов встал и вопросительно посмотрел на него.
— Трехин! Степан Петрович, оговоренный девицей Караваевой в убийстве своего дяди и, между прочим, пришедший узнать о наследстве, так как нет ни гроша! А по оговору готов отвечать.
Ястребов на мгновение растерялся.
— Простите, теперь неслужебное время, и по делу я вас прошу прийти ко мне завтра к одиннадцати часам.
— Очень хорошо!
— Что же до наследства, это меня не касается. На ввод есть законный срок, а до той поры все у судебного пристава.
Трехин словно опомнился.
— Очень хорошо! Прошу извинить! До завтра! — и, щелкнув каблуками, он повернулся и вышел.
Ястребов лег на диван.
— Чушь, — сказал он вполголоса, — убийца так открыто не появился бы. Просто баба из ревности наплела… Однако рожа разбойничья, — через минуту пробормотал он, — в уголовной практике встречаются всякие наглецы… Завтра выясню, — решил он и закрыл глаза.

XI

Патмосов вышел из вагона и, не заходя домой, направился в меблированные комнаты на Невский, в дом пятьдесят четыре.
— Где здесь живет Трехин? — спросил он дворника.
— А в номере шестнадцать, у Анфисовой. Вон лестница направо, — указал он.
Патмосов поднялся по лестнице, остановился у квартиры No 16 и позвонил.
Незапертую дверь открыли, и Патмосов увидел высокую старуху с нечесаными волосами и выпученными глазами.
— Трехин, Степан Петрович, дома? — спросил он.
Старуха энергично тряхнула головой.
— Третий день нет. Как ушел, так и нет. Вам что?
— Дело есть. Позвольте ему записку оставить.
— А, сделайте милость. Войдите к нему. Вот дверь направо!
Патмосов отворил дверь и вошел в типично меблированную комнату.
Он подошел к письменному столу и присел. В комнате появилась старуха и спросила его:
— Вы кто же будете? Из приятелей?
Патмосов кивнул.
— Чай, по ‘Зеленому якорю’? — сказала снова старуха и продолжала: — Его нет, а в газетах пишут, что его дядюшку ухлопали. Наследник теперь. То-то начудит!
— Не без этого! — вставил Патмосов.
Старуха подошла ближе и понизила голос:
— А он-то его ругал да поносил! Как напьется, так и ругать его! Тут в субботу вернулся пьяный-пьяный и ну кричать: ‘Убью я его, пса старого!’ Даже страшно. Ан и накликал!
Патмосов встал.
— Я лучше зайду завтра!
— А записку?
— Нет, я уж на словах.
— Как знаете, а коли его завтра не будет, объявку сделаю и комнату сдавать буду. Ну его!
Патмосов отправился в сыскное и попросил найти Резцова, дав его адрес.
— Просто сыскать?
— Да! И если он есть на квартире, известить меня, а нет — поискать по городу и тоже меня известить. Арестую я сам!
Дома Патмосов достал бумажник, вынул из него три почтовых листика и начал внимательно прочитывать их.
Это были три письма, писанные, несомненно, одной и той же женщиной к любимому человеку, и для Патмосова, по мере чтения их, становилось ясно, что процентщик не может получать таких писем.
Первое письмо начиналось воплем любящего сердца: ‘Сережа, не мучай меня так безжалостно!’ Дальше шло страстное объяснение в любви и опять просьба не говорить о чем-то — ‘об этом’.
‘Я не могу решиться на это никогда, никогда, — читал Патмосов. — Он для меня отец, я для него дочь. Могу ли я надругаться над его чувством и оставить его одинокого! Я и так считаю себя подлой, подлой. Не мучай же меня, Сережа, и не говори мне об этом’, — оканчивалось письмо, и после него подпись: ‘Твоя В.’.
Второе письмо касалось ребенка — ‘маленького нашего Сережи’.
‘Я была вчера у него’, — написано было дальше, и следовало восторженное описание младенца.
И, наконец, третье — не письмо, а записка: ‘Бога ради, съезди туда и сегодня же сообщи мне, что с С.? У нас прием, и я как арестованная. Бога ради!’
И все.
Как они попали в бумажник Дергачева? Кто этот Сережа, эта В.? И что-то подсказывало Патмосову, что в этих письмах тайна убийства.

XII

Следователь еще спал, когда наутро следующего дня к нему приехал Патмосов и прямо прошел к нему в спальню.
— Вы извините меня, что я прямо лезу, но времени мало, — здороваясь, сказал он лежащему в постели Ястребову.
Ястребов встрепенулся.
— Что-нибудь новое?
— Резцова арестовал.
— Что же? Он?
— Сказать не могу, но странного много. Двадцать седьмого он ушел из квартиры и не показывался в ней. Я отрядил искать его по всем вертепам, и вот на Подольской, в непотребном доме, его нашли совсем пьяного. Он угощал компанию и хвастал деньгами. Я приехал и арестовал его. Свез в отделение к нам, и там у него нашли четыреста рублей и серебряный портсигар с монограммами.
— Спрашивали? — быстро спросил Ястребов.
— Украл, несомненно, но путает. Что был у Лукерьи, сознается, а где ночь провел — не указывает.
— Ну вот! Понятно, он убил! — воскликнул Ястребов. — Где же он?
— Вам его сегодня к одиннадцати часам доставят.
— Вы будете?
— Нет, я хочу на похороны сходить.
Ястребов стал одеваться, а Патмосов собрался уходить.
— Вот найденное у него и протокол обыска, — сказал он, кладя на стол деньги в засаленном кошельке и массивный портсигар.
— Из залогов, верно, — предположил Ястребов.
— Вы позволите взять его на несколько часов? — попросил Патмосов.
— Пожалуйста!
Патмосов ушел, а Ястребов напился чаю и прошел в камеру.
Флегонтов был уже на месте.
— Ну, Севастьян Лукич, — весело сказал Ястребов, — убийца-то, кажется, у нас. Сейчас приведут
— Кто же это, Виктор Иванович?
— А Резцов, слесарь Резцов!
— Патмосов то же говорит?
— Он и арестовал. Да что он! Знаете, они все сыщики только, как ищейки, если их по следу пустить. А чтобы додуматься до истины…
В этот момент дверь распахнулась, и в камеру в сопровождении сторожа ввалился Трехин.
— Вот и я! Честь имею кланяться!
Ястребов сердито посмотрел на него и строго сказал:
— Надо было доложить о себе, а не врываться.
— Я и не врывался, а если ваш сторож свою цигарку курит, мне некогда ждать. Я хочу еще на погребенье поспеть.
— Садитесь! — сказал ему Ястребов.
— Сел! — Трехин опустился на стул, вытянул ноги и закурил папироску.
— Рекомендую вам говорить только правду, — предупредил Ястребов и предложил обычные вопросы.
— Трехин, Степан Петров, православный, тридцати четырех лет, холостой, дворянин, поручик в отставке. Вот! Под судом не был, у следователя впервые! — Трехин затянулся папироской.
— Так. Так вот, некая девица Караваева обвиняет вас…
Трехин резко повернулся на стуле.
— В убийстве дяди! Ха-ха-ха!
— Что вы можете сказать по этому поводу? — сухо спросил следователь.
— То, что она — дура! Захоти я, и она сегодня же придет к вам и будет клясться, что наплела, но мне плевать!
— Однако вы не любили своего дяди?
— За что любить? Жид, закладчик.
— Вы грозили убить его?
— И не раз! И убил бы, если бы на момент попал, — сверкая глазами, ответил Трехин.
— Гм… И вот он убит… Где вы были двадцать седьмого числа?
— Разве я помню!
— Ну, постарайтесь припомнить. Припомните хотя, были вы в Павловске или нет?
— В Павловске? Был!
— И поздно уехали?
— В час ночи.
— И дядю видели?
— Видал.
— Где?
— На вокзале. Он шел и разговаривал с одним молодым человеком. Пошел мимо театра, по дороге к павильону.
Следователь быстро переглянулся с Флегонтовым.
— Ну-с, а вы, значит, сзади шли.
— Да, — угрюмо ответил Трехин, — я с ним говорить хотел.
— И что же?
— Не дождался, когда он кончит, и бросил их.
— Куда же вы пошли?
— А это уж мое дело, — резко ответил Трехин.
— Совершенно верно. Потрудитесь подписать ваши показания.
— С полным удовольствием! — и Трехин с росчерком подписал свою фамилию. — Извольте!
— А теперь, господин Трехин, — сказал следователь, — я вас должен арестовать и препроводить в тюрьму!
Трехин вскочил и исступленно завопил, тараща глаза:
— Что ж, вы мне не верите? Дворянину не верите? По оговору девки я — убийца?
— Пожалуйста, не кричите! — сказал Ястребов. — Возьмите его! — приказал он вошедшей тюремной страже.
Трехин хотел что-то сказать, приостановился, но вдруг с отчаянием махнул рукою и вышел из камеры. В эту минуту вошел городовой с рассыльной книгой.
— А! Резцова привели?
— Так точно-с! — ответил городовой, подавая книгу Ястребов расписался.
— Впустите его!
В камеру широким шагом вошел Резцов и остановился у порога с видом привычного ко всему человека.
Это был парень лет тридцати, типичный мастеровой, в высоких сапогах и пиджаке поверх парусиновой грязной блузы.
— Вас вчера задержали в доме терпимости на Подольской улице?
— Так точно.
— Кутили?
— Так точно.
— На какие же деньги?
— Нашел. Шел это ночью по Загородному мимо полка и нашел. Лежит папиросница. Я ее взял, а в ней деньги.
— Так. Лукерью Анфисову вы знаете?
— И очень даже хорошо. Земляки.
— Когда вы у нее были в последний раз?
— Позавчера, двадцать седьмого числа.
— И пробыли?
— Так часов до восьми. На восьми уехал.
— А не поранее?
— Никак нет. Спросите ее.
— Хозяина Дергачева вы видели?
— Не видел. Лукерья ходила в комнаты. Он обедал, потом спал.
— Так что вы ушли после него?
Резцов чуть улыбнулся и ответил:
— Зачем после, когда в восемь часов?
— А он ушел в котором часу?
— А я — то почем знаю! — уже резко ответил Резцов.
— Пока довольно, — сказал следователь и приказал увести Резцова.
— Господин просят войти, — сообщил сторож и подал Ястребову карточку.
Ястребов прочел: ‘Карл Эмильевич Розенцвейг’.
— Проси!
В комнату вошел маленького роста, седой старичок, одетый в длинный нанковый сюртук, с тростью в руке.
Он церемонно поклонился, сел и, обернувшись всем корпусом к Ястребову, заговорил:
— Я за убийств господин Дергачев прошу взять господина Савельев. Да! Молодой господин Савельев. Николай Николаич! А почему? Господин Дергачев и я с ним давали денег под вексель, под гут вексель. И Савельев давал два вексель на тысячу двести рублей и брал у нас деньги. А потом мы узнал, что его папаша не давал свой подпись.
— Значит, этот Савельев дал вам с чужой подписью вексель?
— Ja! {Да! (Нем.).} С подписом отца, коммерц-советник Савельев.
Следователь кивнул.
— Ja! — продолжал немец. — А двадцать восьмого им был срок, и я видел, как Савельев этот был в Павловск и ловил Дергачев и был пьян. Это он убил его и взял вексель!
— Завтра я осмотрю бумаги покойного, и если этих векселей не окажется, я приму к сведению ваше сообщение.
— Пожалуйста! Это очень дурной молодой человек! Николай Николаевич, сын Савельева, свой дом на Гороховой, у Красного моста. Это он сделал!
Немец встал, торжественно откланялся и вышел. Ястребов вскочил с кресла.
— Вот вам и третий! Что вы скажете?
— Трудное дело, Виктор Иванович, — вздохнув, сказал Флегонтов. — Запутанное дело!

XIII

Патмосов подоспел к выносу тела.
Мимо него пронесли гроб и прошли немногие из провожавших, какие-то женщины и между ними Марья Васильевна. Лукерья собиралась запереть двери и идти тоже, когда Патмосов нагнулся и как будто поднял с порога серебряный портсигар.
— Смотри, обронил кто-то!
Лукерья взглянула на вещь и побледнела. Дверной ключ упал у нее из рук.
— Узнала? — тихо сказал Патмосов.
— Ничего не узнала! — грубо ответила Лукерья. — А напугали вы меня!
— Ну, так моя находка, — усмехнулся Патмосов и пошел к кладбищу.
Скоро он догнал процессию и зорко осмотрелся, но ничего из того, чего он ждал, не увидел.
Он дошел до кладбища, был в церкви и уехал домой с твердым решением отыскать ‘Сережу’ и ‘В.’.

XIV

На другой день Патмосов, еще лежа в постели, получил от Ястребова телеграмму, которой тот звал его к себе.
— Ишь его разбирает, — усмехнулся Патмосов и, отложив письмо в сторону, стал одеваться.
В это время раздался звонок, и в комнату Патмосова заглянула прислуга.
— Вас один барин повидать хочет! — сказала девушка.
— Проси! — Окончив туалет, Патмосов вышел в свой рабочий кабинет, куда уже входил пожилой господин, одетый с изысканной простотой.
— Алексей Романович Патмосов?
— К вашим услугам!
— Я к вам с рекомендацией от Ивана Дмитриевича, — сказал гость. — Выручайте, а я уж не обижу!
Гость протянул визитную карточку Путилина, на которой Патмосов прочел просьбу оказать всякое содействие подателю.
— Чем могу служить? Садитесь!
Гость опустился в кресло.
— Меня зовут Николай Поликарпович Савельев. Может, слышали?
Патмосов поклонился с улыбкою.
— Как же не знать Савельева!
— Известно вам, что у меня есть сын?
Патмосов кивнул.
— И о нем все известно?
— Не у дел, любит кутить, тратить…
— Сегодня, в шесть часов утра, я побывал у его приятеля, большого мерзавца, Константина Дмитриевича Носова. Ну-с, так тот объяснил, что сын мой дал этому Дергачеву с моей подписью векселей на тысячу двести рублей, получив восемьсот рублей, и двадцать седьмого, заметьте, был у него в Павловске, а двадцать восьмого им срок. Вот и все.
— И вы думаете?..
Савельев вытер платком вдруг вспотевшее лицо.
— Ничего не думаю и всего ожидаю. Так вот, просьба. Расследуйте это дело и, если можно, спасите мальчишку! — Савельев взял за руку Патмосова.
Патмосов сочувственно пожал его руку и ответил:
— Будьте покойны, по простому подозрению его не привлекут. Я выгорожу. А теперь вы можете взять его на поруки. Я сейчас еду в Царское.
Савельев встал.
— Я не забуду вам этого!
— Глупости! — ответил Патмосов, провожая гостя до самых дверей.
‘И с чего он схватил Савельева?’ — думал Патмосов через полчаса, идя к вокзалу Царскосельской железной дороги.

XV

Ястребов встретил его радостный и возбужденный.
— Вы у меня обедаете, — сказал он, — и поговорим. Я другими делами занят, но скоро освобожусь. Вы необходимы мне!
Патмосов поклонился.
До обеда было еще добрых три часа, и он не спеша направился к Павловску, мимо того места, где было совершено убийство.
Он шел дальше, глубоко задумавшись, когда вдруг услышал густой лай большой собаки, он обернулся, его нагонял всадник, а впереди всадника бежал огромный дог, оглашая пространство лаем.
Вдруг к ногам Патмосова упал предмет, при виде которого он вздрогнул всем существом.
Это был окурок папиросы. Окурок с таким же длинным мундштуком, такой же толщины, как те…
Патмосов с жадным любопытством взглянул в сторону удалявшегося всадника и увидел только широкие плечи и густые каштановые волосы, прикрытые соломенной шляпой.
Он рванулся было бежать за ним, но потом одумался, добрался до первой скамейки и сел на нее. Подле него дворник мел дорогу.
— Богатое место! — сказал ему Патмосов.
— Мое-то? — удивился дворник.
— Не ваше, а эта дорога! Сколько по ней собственных экипажей едет, сколько тысячных коней! А верхом! Вон сейчас проскакал. Кто это? Не знаете?
— Где их всех знать! Этот из Царского. Часто ездит. Пронесется туда, потом назад — и все! Завсегда с собакою.
Патмосов встал, кивнул дворнику и бодрым шагом пошел к Ястребову.
— Мы на балконе сядем, — сказал следователь радушно, — жара! У меня великолепнейшая ботвинья!
Они съели ботвинью, съели отбивные котлеты, малину со сливками, и, наконец, прислуга подала коньяк и кофе.
Ястребов налил кофе, предложил гостю сигару, рюмку коньяку и наконец, раскурив сигару, откинулся к спинке плетеного кресла.
— Ну-с, дорогой Алексей Романович, теперь поговорим! Вы знаете, я вчера еще арест сделал и ни свет ни заря уже допрос снял.
— Молодого Савельева? — сказал Патмосов. Ястребов вытаращил глаза.
— Вы откуда знаете?
— Я все знаю, — улыбнулся Патмосов, — но что же вы от него узнали и почему арестовали?
— На него вчера показания сделал компаньон Дергачева, Розенцвейг.
— Так!
— Он видел его с Дергачевым — раз, а два — у Дергачева были векселя с подложной подписью, работы этого господина Савельева.
— Так!
— Но что важно, на него указывает Трехин. Наконец, Савельев сказал сперва, что не видел, потом видел, и совершенно не говорит, где был ночью. Вот видите, подозрительно? А? Да, да! И еще! Векселей его я не нашел у Дергачева. Вчера с судебным приставом все пересмотрел. Векселей куча, и все по срокам разложены, а его векселей нет! А?
Патмосов молчал.
Ястребов поправился в кресле.
— Теперь этот Трехин! — заговорил он снова. — Тоже не говорит, где ночь провел, тоже видел Дергачева, и ко всему — неистовый человек. Совершенно одержимый! А убить — расчет, едва он узнал, что наследство может мимо носа пройти. А?
Патмосов опять промолчал.
— И, наконец, Резцов! Этот — прямо разбойник. Был на очной ставке с дворником и все свое: ‘Уехал в восемь часов, а деньги — нашел!’
— Портсигар Лукерья признала. Вот он! — Патмосов положил портсигар на стол и передал эпизод с Лукерьей.
— Вот видите! — оживился Ястребов и заговорил просительным голосом: — Теперь все от вас зависит, голубчик, Алексей Романович!
— Что же от меня-то?
— Обличить их надо! Где были, когда выехали, как убили, чем. Я вам бумажки уже изготовил. Сделайте обыски у них, опросите всех. Господи, да вы уж знаете все это! — взмолился Ястребов.
Патмосов встал, встал и Ястребов.
— Вот эти бумажки. Пожалуйста!
— Хорошо, я сделаю, — сказал Патмосов, прощаясь с хозяином.
— Ну вот. Ведь из трех уж, наверное, один убийца!
— Четвертый! — засмеялся Патмосов и, пожав руку хозяину, вышел в сад.

XVI

По пути домой Патмосов размышлял: ‘Который из трех? Да, понятно, четвертый! И этот четвертый — тот всадник с собакою. И это — убийство не для грабежа. Все ясно. А тайна — в письмах и там, подле Серёжи! Да, да!’
Дома он сел к столу, взял лист бумаги и написал:
‘Уважаемый Николай Поликарпович! Знаю наверное, что сын ваш не совершил этого дела. Что касается опрометчиво подписанных бумаг, то они исчезли неизвестным образом. Ваш…’.
Он подписался, вложил письмо в конверт и надписал адрес Савельева.

XVII

Таинственный всадник был найден Патмосовым на другой же день.
В двенадцать часов дня он уже сидел на той скамье, в парке Павловского вокзала, подле которой вчера видел всадника, курил, читал газету, гулял по аллее, а время ползло, как черепаха.
Но вот пошел второй час, и на аллее из Царского показался всадник.
Патмосов внимательно разглядел его.
Это был красавец блондин лет тридцати шести, с окладистой русой бородой, с пышными волосами, богатырь по сложению. Он ехал медленным шагом, держа руки на луке седла.
‘Теперь ждать, когда поедет обратно’, — решил Патмосов и пошел по прямой аллее до первого поворота в Царское.
Этого места всаднику не миновать.
И опять потянулись часы ожидания.
Но вот раздался лай собаки, и показался всадник.
На этот раз он ехал крупной рысью и мерно подскакивал на седле.
Патмосов проводил его глазами до следующего поворота и, заметив направление, быстро пошел за ним.
Дойдя до поворота, он увидел сторожа парка и спросил его:
— Скажите, в каком направлении проскакал господин на лошади? Еще с ним большая собака… Я поднял портсигар, который он обронил! — и Патмосов показал серебряный портсигар.
— А прямо в ворота и налево!
Дойдя до Софии, Патмосов с тем же вопросом обратился к городовому.
— По этой улице!
Дальше, на углу Велиовской, городовой ему сказал:
— Господин Санин, дом нумер девять!
Первая часть задачи была выполнена.
Патмосов прямо направился в полицейскую часть, назвал себя и попросил дать справку о Санине.
— В одну минуту! — с готовностью отозвался пристав. — Богатейший барин. Художник. Портреты пишет и, говорят, дешевле двух тысяч не берет! А? Зовут Сергеем Матвеевичем, а живет здесь в гостях, у князя Таруханова, кирасира.
— А в городе?
— В городе у него мастерская. Позвольте! — он заглянул в листки. — Тучкова набережная, три. Ишь куда занесло!
— Благодарю вас!
Патмосов почувствовал смущение. Такое лицо вряд ли может быть убийцей.
Вдруг он остановился посреди дороги и крепко хлопнул себя по лбу. А! Он — Сергей, и тот — Сережа! Что же это значит?

XVIII

На другой день Патмосов нарядился денщиком и направился на Тучкову набережную, три.
На тяжелой, массивной двери он прочел дощечку: ‘Сергей Матвеевич Санин’ и смело дернул шнур звонка.
Дверь отворил молодой человек плутоватого вида, без пиджака, подпоясанный зеленым фартуком, с метелкой в руке.
— Чего тебе? — спросил он.
— Полковница прислала, — простодушно ответил Патмосов, — приказала спросить, когда приехать портрет писать?
— Сергей Матвеевич завтра быть обещался, — ответил слуга.
Патмосов не уходил. Он подмигнул слуге и сказал:
— А где тут у вас портерная, мил человек? Пивка бы парочку!
Лицо слуги тотчас изменилось.
— Подожди секунду, я надену спинжак и тебя проведу! Войди пока! — он впустил Патмосова в прихожую и бегом взлетел по лестнице во второй этаж. — Сичас! — крикнул он.
Патмосов огляделся.
Передняя представляла роскошную комнату, уставленную растениями и статуями. Взор Патмосова быстро скользил с предмета на предмет и вдруг приковался к длинной стойке для палок.
Патмосов стал перебирать трости.
Вдруг он нагнулся и быстро поднял лежавшую внизу палку.
Она была выточена из американского дерева и оканчивалась топориком вершка два шириною. Патмосов взял ее за середину и взмахнул ею.
Лицо его осветилось торжеством.
— Вот и я, — сказал слуга, сойдя с лестницы, — любовался?
— Много палок, — ответил Патмосов, — а с этой хоть на медведя!
— Редко берет. Последний раз брал, вернулся, швырнул: ‘Тяжелая, — говорит, — убери!’
— Давно брал? — небрежно спросил Патмосов, идя к двери.
— Нет. С ей он к князю уехал, а позавчера привез. Приезжал.
— Часто бывает?
— Теперь нет. Вот завтра будет.
Он запер подъезд, положил ключ в карман и пошел с Патмосовым, добродушно болтая.
— Мне у его житье, как на квартире. Что барин! Ей-Богу! Коли пришел кто — на чай тебе. Меньше полтины и не дают.
Они вошли в портерную, Патмосов спросил пива, и тот продолжал:
— Только комнаты убери, кисти вымой, и все! Кухарка готовит. Совсем барин! А жалованья — двадцать пять!
— Ваше здоровье, как вас звать?
— Василий Афанасьевич. А вас?
— Петр Демьяныч.
Они выпили.
— А давно вы у него на службе?
— Второй месяц. Раньше у него жил такой непутевый, пьяница: какие-то письма у него украл, ну, барин и выгнал!
Сердце Патмосова забилось.
— Письма? — повторил он.
— Мне Матрена сказывала. Барин, слышь, чуть не убил его. Потом выгнал.
Словно свет озарил Патмосова.
Допив пиво, он расплатился, крепко пожал руку Василью и сказал:
— Так передайте барину, чтобы подождал!
— Ладно. Приходи еще.
Патмосов проводил его до дверей подъезда, и они расстались.

XIX

Ястребов чувствовал раздражение на Патмосова.
— Опять не был, — сказал он Флегонтову, входя в камеру, — это черт знает что! Это недобросовестно! Что я без него буду делать, а?
В это время вошел сторож.
— Просит принять кухарка эта.
— Какая кухарка?
— Та, что у убитого служила.
— Зови, зови! — следователь оживился.
В камеру вошла Лукерья и с грохотом упала на колени.
— Виноваты мы, — тихо покаялась Лукерья, — ограбили покойника. Я и Прохор.
— Убил он? — спросил Ястребов.
— Что вы, прости Господи, — и Лукерья даже отодвинулась. — Ограбили его, точно…
Следователь разочарованно вздохнул.
— Как же, когда и что?
— Добро всякое, а денег тысячу.
— Когда же украли?
— Как барин на музыку пошел. Я — четыреста, а он — шестьсот взял. Вещи тоже взяли. Которые в щекатулке, внизу были. Заперли. Прохор и ушел.
— А где вещи?
— Его не знаю, а что у меня, так вот! — и Лукерья положила перед Ястребовым сверток.
Он развернул его и увидел пачку денег, два браслета, часы, цепочку, серьги и крупную брошь.
— Губа не дура! — усмехнулся Ястребов, отодвигая вещи. — Ну, молодец, что покаялась! Грамотная?
— Грамотная! — уже бойко ответила Лукерья.
— Ну, вот — подпиши! — Ястребов взял от Флегонтова записанное показание, громко прочел его и положил перед Лукерьей. — Подпиши!
Она подписала.
— Ну, а теперь тебя арестовать надо!
Лукерья покорно кивнула головой. Ястребов написал приказ, и Лукерью увели.

XX

Патмосов с утра стал готовиться к предстоящему свиданию.
Он наклеил себе бороду и на нос нацепил пенсне с темными стеклами.
После этого он надел форменные военные брюки, белый китель е полковничьими погонами, повесил шашку, взял общегвардейскую фуражку и с удовлетворением оглядел себя в зеркало.
Он еще раз оглядел все мелочи, взял три письма Веры Андреевны, тщательно спрятал их и суеверно перекрестился.
На улице Патмосов взял извозчика и поехал на Тучкову набережную.
Василий тотчас отворил ему. Теперь он был одет в серый казакин со светлыми пуговицами.
— Барин дома? — спросил Патмосов.
— Дома-с! Пожалуйте! — и Василий указал ему на лестницу.
На площадке показался художник в серой блузе. Солнце освещало его львиную голову, он был красив, как Антиной.
Сердце Патмосова сжалось.
Он предпочел бы видеть на его месте типичного злодея.
— Сюда! Сюда! — говорил звучным голосом Санин. — Ко мне, в мастерскую! С кем имею честь? Дурак-слуга сказал, что ко мне собиралась барыня.
Патмосов поднялся наверх и не решился пожать протянутую ему руку.
Он взял в одну руку фуражку, а другой вынул носовой платок.
— Полковник Снегирев. Вчера правда моя жена к вам собиралась и денщика послала, но жара, мигрень… знаете? И вот я вместо нее. А что до барыни, так, может, к вам еще кто собирался?
— Нет, нет, — поспешно ответил Санин, — избави Бог! Сюда! — Он отпахнул тяжелую портьеру, и они вошли в громадную мастерскую в два света, со стеклянной крышей.
Санин размашисто двинул мягкое кресло, поставил подле него курительный прибор и сказал:
— Садитесь, курите и говорите, чем могу служить, а я помалюю!
Он сел на табурет перед мольбертом и взял из вазы кисть.
Патмосов опустился в кресло и заговорил непринужденным тоном:
— У вас тут целый музей! Даже внизу: и зверинец, и коллекция палок. Прекрасные палки!
— Да, есть! — небрежно ответил Санин.
— Одна, которая с топором, — продолжал болтать Патмосов, в то же время следя за лицом Санина. — Недорогая, но незаменимая. Если ей стукнуть! Я знаю случай, когда одним ударом такой палки разбили голову, как орех. Вам, вероятно, случается бродить по пустынным местам?
Патмосов увидел, как омрачилось лицо художника и как дрогнула кисть в его руке.
— Палка дрянь, — сказал он после минутного молчания, — я велел ее убрать, а этот дурак все ее ставит.
Патмосов взял из ящика папироску с толстым, длинным мундштуком и спросил:
— Вы всегда курите эти папиросы?
— Всегда, — уже с некоторым раздражением ответил Санин, — а что?
Патмосов закурил и, стараясь казаться равнодушным, сказал:
— Приметные очень. Если бы вы совершили преступление, по одним этим папиросам вас могли бы найти и обличить!
Рука у Санина задрожала, и он быстро откинулся от мольберта.
— Я бы унес с собой свои папиросы, — сказал он с деланным смехом.
— А окурки? — тихо произнес Патмосов и замолчал.
Санин резко двинулся на табурете и, отвернув лицо, будто роясь в красках, сказал:
— Будьте добры объяснить мне цель вашего визита. Признаюсь, наш разговор начинает меня утомлять.
Патмосову стало жаль этого человека.
— Я хотел просить вас написать мне картину.
— Я картин не пишу, — глухо ответил Санин. — Я портретист.
— Здесь главным образом лица. Если позволите, я расскажу ее содержание.
Патмосов видел, как сбежала краска с лица Санина, и слышал его прерывистое дыхание.
— Расскажите, — глухо произнес он.
— О, в двух словах! — сказал Патмосов. — Ночь, дорожка вдоль оврага, на ней двое. Один энергичный, сильный, молодой, другой — пожилых лет, дряхлый, с хитрым, развратным лицом. И этот сильный поражает его в голову палкой, на конце которой…
Санин вдруг вскочил, и лицо его исказилось бешенством.
— Ты не офицер, ты — агент! — закричал он и бросился на Патмосова.
Тот успел отскочить за кресло.
— Что же, вы хотите и меня убить? — сказал он спокойно.
Санин остановился, схватился за голову руками и со стоном повалился.
Патмосов с глубоким состраданием смотрел на совсем недавно еще гордого и сильного человека, у которого теперь вздрагивали, как у ребенка, плечи.
— Арестуйте меня, — наконец глухо сказал Санин, — да! Я убил этого мерзавца, той палкой.
— Я не буду вас арестовывать, — ответил Патмосов, — поезжайте завтра в Царское, явитесь к следователю сами с повинной.
Санин поднял голову и с удивлением взглянул на Патмосова.
Тот угадал его мысль.
— Если бы вы убежали, я нашел бы вашу корреспондентку…
При этих словах Санин опять вскочил как бешеный.
— Откуда вам это известно?
— Из этих писем, — Патмосов показал три письма.
— Ее письма! Но я их все взял! — наивно воскликнул Санин.
— Не все! Дергачев был хитрее и три письма держал у себя в бумажнике.
— О, мерзавец! — проговорил Санин. — Он бы снова нас мучил!
Он помолчал, потом встал, прошел по мастерской, вернулся и сказал:
— Я вам все расскажу! Все! Судите!…
Патмосов молча кивнул.
Санин начал свой рассказ, сперва волнуясь, потом спокойнее, и его прекрасное лицо оживилось воспоминаниями любви.

XXI

— Это началось четыре года тому назад. Да! Четыре года будет семнадцатого августа. Ее муж заказал мне с нее портрет, и я к ним приезжал для сеансов. Ее муж носит старинную аристократическую фамилию, богат несметно, красив, несмотря на свои шестьдесят четыре года, и благороден на редкость. Ей всего двадцать шесть лет, и он ее мужем является только номинально. Она — дочь его боевого товарища, осталась сиротою, и он не придумал лучшей формы опеки, как жениться на ней, и относится к ней как отец. Буквально. Она платит ему привязанностью и ухаживанием. И вдруг — я на дороге! Я со своей любовью!… Да, так началась наша любовь.
Санин закурил папиросу, бросил ее, взял новую и заговорил снова:
— Должно было случиться то, что случилось. Она забеременела. Да! Это было наше счастье и наш ужас. Счастье — увенчать любовь свою живым плодом, ужас — открыться. Не для меня! Я всегда молил ее об этом, но для нее. Она была убеждена, что ее муж не перенесет этого открытия. Приводил ее в ужас и скандал, который мог разразиться в обществе. Она — женщина своего круга, своих понятий. Я понимал ее и разделял ее страхи. И тут нам выпала вдруг удача. Генерал уехал в Англию, оттуда в Америку на семь месяцев. Он звал с собою жену, но она уклонилась и назначила ему свидание в Париже… Это было удачей. Она уединилась и родила прекрасного мальчугана.
Лицо Санина озарилось широкой, светлой улыбкой.
— И началось наше новое счастье. Счастье отца и матери. Я его поместил в надежные руки, а потом решил, едва отнимут его от кормилицы, перевезти к себе. И все пошло прахом!
Он тяжело перевел дух и продолжал:
— Это случилось совсем недавно. Всего с месяц. Она приехала ко мне в безумном ужасе и показала письмо от какого-то негодяя. Негодяй писал, что знает про ее связь, знает, что у нее есть ребенок и где он и что он все это огласит, если она не заплатит ему пять тысяч рублей. За эту сумму он продавал ее письма. Письма ко мне! Я бросился в спальню, где в ящике стола держал ее письма. Их не было! Да, только тогда я понял, как надо беречь тайны. Надо сжигать все! Записку, ленточку, всякий знак. Надо держать себя с любовницей, как с зачумленной. А я, болван, берег ее каждое письмо как святыню!
Он ударил себя по лбу и сжал кулаки.
— Очевидно, их украл мой слуга. И едва уехала Вера, как я набросился на слугу. Я его встряхивал, как мешок, швырял, как кошку, я готов был пытать его огнем и железом. Он ревел, ползал на коленях и во всем сознался. Через других слуг-негодяев он узнал, что один мерзавец платит хорошие деньги за господские письма. Мой каналья был не дурак. Несомненно, он знал нашу тайну и отправился к этому Дергачеву. Да! И продал меня за триста рублей.
Он помолчал, потом продолжал:
— Слугу я выгнал, а сам поехал к Дергачеву в Павловск и вызвал его на вокзал. Там я объяснился с ним. Я предложил ему две тысячи.
Он вскочил, сел, снова вскочил, и лицо его теперь горело злобою.
— Тут и начались пытки! Он торговался и после каждого свиданья слал ей письма с угрозами, а она ехала ко мне и писала ко мне умоляющие письма. Это был месяц сплошных мук. Я все же выторговал тысячу. Он согласился отдать мне письма за четыре тысячи.
Санин горько усмехнулся.
— Значит, за тысячу он припрятал три письма! Ловко! Да? — и он продолжал: — Двадцать шестого числа я собрал всякими способами три тысячи рублей и известил его, что двадцать седьмого куплю свои письма. Я бегал, искал, но нашел еще только сто рублей. И я поехал.
Патмосов кивнул.
— Мы условились встретиться в десять часов вечера. Я ждал его, он не шел. Одно это ожидание уже обозлило. Наконец он пришел…
Санин перевел дух.
— И тут началось! Я сказал, что остальные четыреста я отдам ему завтра. Он ответил, как хам: ‘Тогда и письма’ и хотел уйти. Я удержал его и стал упрашивать. Мы начали спорить. Он дразнил меня: то вынимал пакет из кармана пальто, то прятал его назад. И ничего бы не было, — сказал Санин, — если бы не пустяк.
Он тяжело перевел дух.
— Я взял его за пальто, за борт, а он вдруг заорал: ‘Вы хотите убить меня!’ и толкнул. Во мне словно пружина лопнула. Все завертелось, закружилось, и, когда я очнулся, он лежал на земле. Я нагнулся. Кровь! Тогда я понял, что сделал. По моей палке текла кровь. Ко мне вдруг вернулось спокойствие. Я нагнулся к нему и выдернул у него из кармана пакет. Потом отошел, старательно вытер и вычистил палку и пошел на музыку. Повидал двух-трех человек и пешком вернулся в Царское, где живу у своего приятеля. Вот! — окончил он. — На другое утро я послал ей письма.
Он замолчал и опустился в кресло, закуривая пятнадцатую по счету папиросу.

XXII

Патмосов первый прервал молчание.
— Вы должны теперь открыться следователю, — сказал он, — сейчас у него трое в подозрении, и из них двое совсем невинны.
— Но как? Я тогда должен рассказать все? Открыть ее имя! Я не могу! — воскликнул Санин.
— Слушайте. Я помогу вам. Идите к следователю, расскажите ему факт убийства, а причину придумайте, какую хотите. Он любил женщин, был развратник.
— А эти письма? — сказал Санин. — По которым вы додумались?
Патмосов вынул их из кармана и решительно протянул Санину.
— Возьмите их и уничтожьте!
Санин жадно схватил их и воскликнул:
— О, теперь я спокоен! Берите меня!
— Нет, нет, вы сами!
— Согласен.
Патмосов сказал адрес и поднялся с кресла. Волнение душило его. Спокойствие Санина было трогательнее его недавнего отчаяния.
— Я иду! Вам надо приготовиться.
— Я теперь Голиаф! — засмеялся Санин. — В одиннадцать у него в камере!
Патмосов выбежал из мастерской.
Он вернулся домой и тотчас позвал к себе хозяйку, продиктовал ей друг за другом два любовных письма и записку с назначением свидания, подписав их все буквою ‘В’.
— Все!
Молодая женщина встала.
— А теперь вы эти записки покажете мужу, — смеясь, сказала она.
— Да, да! Вы рискуете, — в тон ей ответил Патмосов и потом серьезно сказал: — Вы спасаете честь женщины, как люди понимают ее, и спокойствие семьи.

XXIII

На другой день Патмосов ехал в Царское Село к Ястребову, который успел послать ему четыре телеграммы.
— Что же вы, дорогой мой, так запропали? Я истомился, ожидая вас.
— Занят был, все этим же делом, — ответил Патмосов и, вынув из бумажника три письма, положил их на стол. — Вот письма, которые я брал. Они ни к чему.
— Я же говорил, — сказал Ястребов, — у него любовниц тысяча! Уберите, Севастьян Лукич.
Он кинул письмоводителю письма и снова спросил Патмосова:
— Ну, что же вы сделали за это время?
— Нашел убийцу, — ответил с улыбкой Патмосов.
Ястребов даже привскочил, и глаза его засверкали.
— Я говорил! Ну, рассказывайте, какие улики? Который из трех?
— Четвертый, — ответил Патмосов. Ястребов упал в кресло и захлопал глазами.
— Вы шутите?
— Нет, серьезно! Где же он?
— Он… — Патмосов поглядел на часы. На них было без двух минут одиннадцать. — Он сейчас будет здесь, у вас.
— Господина следователя можно видеть? — раздался звучный голос.
— Пожалуйте! — крикнул Патмосов, вставая. — Пришел! — сказал он тихо Ястребову.
Тот поднялся с кресла.
— Вот и я! — и на пороге камеры показалась мощная фигура Санина.
Патмосов горячо пожал ему руку и поспешил выйти.

XXIV

Слух о том, что Санин, этот милейший человек, даровитый художник, оказался убийцей, произвел в Петербурге сенсацию.
Зал суда был битком набит дамами высшего света.
Санин держал себя на суде с благородною простотою.
Он объяснил, как убил Дергачева, и рассказал о мотивах этого убийства.
Дело вышло из-за женщины, которую называть Санин не хотел.
Присяжные признали его виновным в убийстве в запальчивости и заслуживающим снисхождения.
Суд приговорил его к четырем годам каторжных работ.
Лукерья и Резцов судились за кражу и были осуждены: она — на два месяца, а он, как рецидивист, на поселение.
Трехин получил наследство и закутил так, что через месяц очутился в больнице.
Марья Васильевна стала выезжать и в скором времени обзавелась новым покровителем.
Что касается молодого Савельева, то пережитые им позор и страх совершенно образумили его. Он разорвал свои прежние знакомства, поступил к отцу на фабрику, где принялся основательно изучать дело.
Векселя исчезли, и надо предполагать, что они вместе с письмами попали к Вере Андреевне и сгорели в камине.
Остается сказать про Веру Андреевну.
Через два года после осуждения Санина она овдовела и со своим сыном Сережей поехала в Сибирь — к тому, кто так дорого заплатил за ее спокойствие. Когда Санин отбыл срок каторги, они поженились и поселились в Иркутске, где Санин опять стал зарабатывать сумасшедшие деньги.

—————————————————————

Источник текста: Зарин А. Е. В поисках убийцы: Романы, рассказы. — М.: Современник, 1995. — (Старый уголовный роман).
OCR Бычков М. Н.
Зарин Андрей Ефимович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Потеря чести, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1909
  2. Пропавший артельщик, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1909
  3. Казнь, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1902
  4. В поисках убийцы, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1915
  5. Ложный след, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1896
  6. Пьяные сны, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1909
  7. Приманка на кровь, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1909
  8. Прибор д-ра Аренса, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1895
Электронная библиотека