Четвертое условие
Четвертое условие
Примечания
Примечания
Четвертое условие, Павленко Петр Андреевич, Год: 1942
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Петр Павленко
Собрание сочинений в шести томах. Том пятый
Истребители танков съехались на совещание по обмену опытом. В частях делегатов отбирали довольно строго, да и не пошлешь же всех сразу, так что к месту сбора прибыло их немного, всего девяносто девять человек.
Были среди них бронебойщики-артиллеристы, гранатометчики, пехотинцы, минометчики. Были тут люди, сражавшиеся с первого дня войны, пережившие и радости боевых успехов и горечь неудач, встречавшие немецкие танки на Львовщине и у Белостока, под Ригой и возле Минска, но были и такие, что впервые увидели танки врага недели две назад. Опыт войны объединил их всех. Истребление танков стало их основной военной профессией. Теперь они сошлись потолковать по душам, чтобы обменяться сноровкой, секретами, приемами хитрости. Слово взял артиллерист, сержант Клейников.
— Моя батарея, — начал он, волнуясь, — подбила десять немецких танков и две бронемашины. В первом бою я работал наводчиком и уничтожил пять танков. Вот как это произошло. Танки шли прямо на нас. Командир батареи приказывает подпустить их как можно ближе. Так. Ну, идут они, значит, во всю силу, идут, проклятые, аж дышать трудно. А мы незамаскированные сидим, как тушканчики серед степи.
Делегаты сочувственно рассмеялись. У каждого был свой первый бой, примерно такой же, как у Клейникова, когда никто не окапывался, — казалось, что не успеть этого, и никто не маскировался, казалось, противник видит на три аршина сквозь землю, а все стояли и ждали своей судьбы, покорные случаю.
— Я все думаю, — продолжал Клейников, — как бы нам не опоздать — как бы не упустить момент, а такая охота мне выстрелить, едва сдерживаю себя. Ну, тут как раз и команда. Гляжу, после моего выстрела их головной танк сразу чего-то остановился. Я аж растерялся.
Делегаты зашумели, закашляли. По своему опыту каждый из них знал чудовищное нервное напряжение первого поединка с танком и теперь как бы заново переживал его. Но сейчас те настроения казались немножко смешными и немножко наивными, как давние переживания юности.
— Танк остановился и, понимаете, задымил. Вижу, горит. Ах ты, шут его, прямо не верю — я или не я. Ну, тут гадать было некогда, я второй выстрел дал — и второй танк остановился, как приклеенный. Третий выстрел — и третий танк стоп! В общем пять танков, которые шли на мое орудие, остановились и дымят, как самовары. Смотрю я на них, сердце колотится, а как я их подбил, верьте слову, не помню. И никто толком не помнит, как и что, почему, — будто все само собой сделалось. Ну, а второй бой я уже подробно запомнил. Здорово замаскировалась батарея. Я тоже принял свои меры: наметил заранее ориентиры, всю площадь вокруг промерил, вешки выставил, сижу, готов к бою. Танки появились, а у меня все начеку. В этом бою я командовал орудием и приказ даю — подпустить как можно ближе — ну, метров на четыреста так, на триста. Я жду. Они валят, а я жду. Ребята мои говорят: ‘Ишь, немец-то до чего лихой!’ А я говорю: ‘Чего же лихой, когда он дурак: он же не из храбрости лезет, а потому, что не видит нас. Видел бы — скорость сбавил’. Тут соседняя батарея возьми да обнаружь себя. Новенькая она, что ли, была, или духу у них там не хватило, но только открыли они огонь безо времени. Это факт. А немцы сразу по ней ударили. И подавили. А я сижу, притаился. Вот подкатили гости на четыреста метров — ка-ак дал я! — Клейников улыбнулся и подмигнул собранию. — В один момент тяжелый танк и два броневика на боевой счет орудия записал. А в третий раз, — скороговоркой добавил он, как нечто уже маловажное, — бил их старшина на батарее и поджег четыре штуки. Ну, это уж так, налегке, безо всякого. Так вот итоги теперь. В чем мой секрет? Три условия я считаю: наиважнейшее — это боевая готовность расчета, подготовка прицельной линии — два, вера в победу — три.
— Вера в свое оружие! — сказал зашедший на совещание к бронебойщикам генерал-майор Коротеев. — Верно?
— Точно, товарищ генерал-майор.
— Без веры в свое оружие не может быть веры в победу. Так?
— Точно.
— Это четвертое условие. Или даже, скажу, с него надо начать.
— От гвардии бронебойщиков я вполне к этому условию присоединяюсь, — сказал сержант Марков. — Если в оружие веры нет, так лучше и в бой не соваться. У меня в первом бою с танками так случилось. Идет тройка тяжелых. Приблизились они на шестьсот метров, а мне со страху кажется, что до меня не более двухсот и сейчас давить начнут. Нервы открылись во-всю. Второй номер шепчет: ‘Бей, бей, не успеешь!’ Ну, вдарил я — вижу, пуля отлетает от брони, далека дистанция. Хорошо, что немцы меня не заметили, а то уж лежал бы я под красной пирамидкой. Теперь я сразу стал ученый, в один момент. Нервы свое, а я свое. Я ж вижу, пуля не взяла — значит, далеко. Подпускаю всю тройку на сто пятьдесят и в головной танк два выстрела, один за другим. Он сразу дымком затянулся, а его ведомые чик-чик — и назад, за бугорок. Через некоторое время появляются опять, ведут огонь во-всю, а я уже на новой позиции и совершенно сижу некасаем. Только было пристроился ударить, да соседний расчет опередил. Поджег головную, а остальные откатились. Я тогда себе такой вывод сделал: чем ближе подпустил, тем вернее уничтожишь. А чтобы в расстояниях не путаться, я вокруг своей огневой позиции все примерю: вешки понатыкаю на пятьсот, на триста, на сто пятьдесят, огневых позиций я готовлю две-три, отрываю их по всем правилам, без дураков, иной раз между позициями и ход сообщения сделаю — маневрировать легче. С одной позиции больше четырех выстрелов не даю.
Слово попросил младший сержант Беберг Дзарасов.
— Привет истребителям танков от моряков нашей бригады, — сказал он с достоинством. — Я сам автоматчик, но вел бои с танками. Основное оружие против них — это, я считаю, противотанковая граната и бутылка с горючей жидкостью. Признаюсь, к этой аптеке я раньше большого доверия не имел. Ну какое может оружие быть в бутылке? Теперь я другого мнения. Нет ничего грознее бутылки. И легка, и проста, и бьет без отдачи. На наши боевые порядки бросили однажды немцы около сотни танков. Против восемнадцати передних машин наш командир решил выслать группу бойцов с бутылками. Выстроил роту: ‘Кто хочет итти добровольно на отражение танков, три шага вперед!’ Вся рота протопала три шага, стоит как один человек. И командир роты говорит: ‘Я вам не загадки загадываю, а задаю вопрос: кто пойдет, на три шага вперед!’ И опять вся рота плечо в плечо на три шага вперед подвинулась. Никто уступить не хочет. Тогда командир говорит: ‘Вот вы какие!’ Отсчитал с правого фланга двадцать бойцов и послал.
Собрание, засмеявшись, дружно зааплодировало оратору. Моряков в армии любят и уважают.
— Ползу и я со своей пятеркой бойцов, — продолжал младший сержант Дзарасов. — А какие они, танки, еще и сам не знаю. Я балтиец, корабли видел, эсминцы, подлодки и прочее, танк — только в кино. И вот гляжу: лезут пять штук. Четыре машины я пропустил мимо себя, а хвостовую, пятую, угостил сразу двумя бутылками. Загорелась, как фейерверк. Фрицы стали вылезать из нее, я их из автомата, чтобы не пугались зря. Обернулся, а мои ребята уже покончили с четырьмя. ‘Все?’ — спрашиваю. ‘Все, — отвечают. — Больше работы нет!’ — ‘Ну, нет так нет, топай к себе’. С тех пор я без бутылки ни шагу. В это оружие верю. Четко работаю. Потом, самое главное, это знать уязвимые места танков. Бронебойщик вроде доктора — он должен обязательно знать, где у танка кашель, а где ломота. Надо всегда к танку приглядываться, чтобы знать, чего он не любит. Ну, а в общем я присоединяюсь к предыдущим ораторам. Охота мне теперь послушать сержанта Демина, который наибольше из всех нас понаворочал.
Перед собранием встал знаменитый на этом участке фронта истребитель.
— Товарищи, — сказал он, — я командир орудия. В бою за один день оно уничтожило двенадцать немецких танков. К бою я готовился заранее. Я хоть до той поры и не уничтожал танки, но прислушивался, как другие делали, и вникал, и кое-что для себя разрабатывал. Я, например, всегда подготовлю своему орудию три огневые позиции — основную, запасную и ложную. Позиции хорошо маскирую, боеприпасы обязательно зарываю в землю, готовлю укрытия для расчета.
В тот день боя я оборудовал позиции и выставил наблюдателей за танками. Скоро они сообщили, что, мол, гости идут. Орудие было сейчас же развернуто в направлении танков и первым выстрелом подожгло головной танк. Это сразу подняло дух. Видя горящий танк, мой заряжающий, хотя и был ранен, продолжал работать у пушки — отказался уйти на перевязку. Подбили еще два танка. Фашисты отошли, затем начали вторую атаку. Тут вышел у нас из строя наводчик, и я сам подскочил к панораме. Отбили и вторую атаку, и третью, и только после нее я заметил, что орудие повреждено. В чем секрет? Немецкий танк, вы знаете, чего не любит? Он стойкости нашей не терпит. Если твердо стоишь на своей позиции и орудие твое исправно, всегда верх возьмешь над ним. Это уж точно. А так приготовь хоть десять позиций, но если на них не можешь держаться, то уж лучше сразу рой себе могилу — концы в воду.
— Это верно, — сказал моряк, старший лейтенант Трофимов. — Танк можно взять любым оружием, была бы воля, я уничтожал их из стодвадцатимиллиметрового миномета. Замечательно получается. Моя батарея за четырнадцать дней подбила и уничтожила минометами десять танков, одно орудие, пять пулеметов и человек пятьсот немцев. Надо только одно помнить: когда бьешь по танку минометами, надо навалиться батареей на одну машину, и крышка. Потом всеми силами на вторую. Замечательно получается.
Младший сержант Выгодской казался мало разговорчивым. Он долго настраивался говорить, затихал и вновь возвращался к началу своего повествования, никак не думая двинуться с места. Народ стал посмеиваться над робким оратором.
— Ничего, ничего, — сказал генерал. — Дела твои хорошие, их словами не испортишь, валяй, как умеешь.
И Выгодской, застенчиво улыбнувшись, быстренько и невнятно рассказал, что лично он подбил два танка, а его взвод семь штук и что, по его мнению, не сидеть в щели и не прятаться в окопе надо хорошему бронебойщику, а самому охотиться за немецкими танками, выискивать их на исходных позициях, подстерегать на марше, ловить на выходе из боя.
— А то ждать, покуда он явится, такого терпения не должно быть у бронебойщика, — сказал Выгодской, и все, перестав смеяться, поглядели на него внимательно. — Пять, говорят, или шесть позиций надо изготовить, — а десять не хотите? Выходишь на охоту, так каждый метр примечай, в уме держи — то, может, и будет твоя позиция. Бронебойщик кочевать должен впереди своих боевых порядков. У меня ложных позиций не одна, а пять или семь, запасных столько же. Это когда прижали тебя к окопам — ну, тогда играй на двух-трех позициях, а так, нормально надо играть на семи-восьми. Местность сама подскажет, сколько уж отрыть позиций. И отрывать надо их метров пятьдесят — шестьдесят одна за другой, да так, чтобы одно ружье могло в любую минуту поддержать другое…
— Если глубокая щель, — вздохнув, мечтательно сказал бронебойщик Мелешко, — ежели щель глубокая и узкая, то и с двух метров можно.
— Чем? Чем?
— Обыкновенно чем. Противотанковой, — и замолчал.
Час был поздний, собрание закончилось. Делегаты пошли на концерт, а потом ужинать.
1942
Четвертое условие. — Впервые опубликовано в газете ‘Красная звезда’ No 283 от 2 декабря 1942 года. Написано во время поездки в действующую армию на Северный Кавказ.
Печатается по тексту газеты ‘Красная звезда’.