Демьян Бедный
Честь, слава и гордость русской литературы
ПРИМЕЧАНИЯ
Честь, слава и гордость русской литературы, Бедный Демьян, Год: 1944
Время на прочтение: < 1 минуты
Демьян Бедный. Собрание сочинений в пяти томах
М., ГИХЛ, 1954
Том пятый. Стихотворения, басни, поэмы, повести (1941-195)
Статьи. Письма (1912-1945)
Составление и подготовка текста А. А. Волкова
Примечания И. С. Эвентова
О Крылове нельзя было сказать, что ‘ларчик просто открывался’. В годы ранней молодости Крылова ‘ларчик’ и открывать было не нужно: он был открыт.
Если бы мы, не назвав имени поэта, начали писать о нем так: поэт-волжанин, провел он свои детские годы в условиях близкого соприкосновения с ‘простым народом’, у которого он много хорошего воспринял и любовь к которому сохранил на всю жизнь. Попав в Петербург, он обнаруживает склонность к писательству, проявляет на этом поприще исключительную энергию в качестве драматурга, журналиста-сатирика и стихотворца. Обзаводится даже собственной типографией, на которую пало правительственное подозрение, что в ней отпечатана ‘преступнейшая’ по тому времени книга… Если бы мы так начали писать, то можно было бы подумать, что речь идет о … Некрасове. Но таков был в молодости Крылов: та же бьющая ключом энергия, то же неприкрытое влечение к радикально мыслящим, передовым деятелям своего времени (Радищеву).
Но над Крыловым нависла опасность. Ему стала грозить беда. Его постигло горькое разочарование: лбом стены не прошибешь. И Крылов, как говорится, сошел со сцены. И не на малый срок: на двенадцать лет. Перебывал он за это время в разных, порой пренеприятных, положениях, о которых впоследствии не любил вспоминать. Он стал скрытным, осторожным. ‘Ларчик’ закрывался наглухо. Поэт Батюшков вынужден был о Крылове сказать: <Этот человек -- загадка, и великая!'
Крылов возмужал. По внешнему складу это был высокий, коренастый, величественный дуб. Но этот умудренный горьким жизненным опытом человек в 1806 году всенародно объявил, что он — трость. Случайно или не случайно так получилось, но первая крыловская басня ‘Дуб и трость’ приобрела видимость авторского манифеста: я — трость.
В другом случае кряжистый автор объявил, что он— ‘василек’, который, ‘голову склоня на стебелек, уныло ждал своей кончины’.
В третьем случае он прикинулся невинным чижиком:
Уединение любя,
Чиж робкий на заре чирикал про себя,
Не для того, чтобы похвал ему хотелось,
И не за что, так как-то пелось!
‘Чиж робкий’. Такое самоуничижение Крылова носило издевательский характер над тугоухим коронованным ‘Фебом’, сиречь над Александром I, к которому приведенное ‘чириканье’ и адресовалось, издевательским потому, что Крылов сторонником чистого искусства (‘так как-то пелось!’) заведомо не был и не мог им быть по самой природе своего сатирического дарования.
Однажды Крылов приравнял себя к соловью, но только для того, чтобы своим читателям доверительно (‘на ушко’) пожаловаться:
Худые песни Соловью
В когтях у Кошки.
Да и то сказать: главная кошка, ‘ласково его сжимая’, не безоговорочно верила соловью. Была оговорка. Однажды Александр I изрек, что он ‘всегда готов Крылову вспомоществовать, если он только будет продолжать хорошо писать’.
Крыловский ходатай, статс-секретарь Оленин, подкрепил в начале 1824 года свое ходатайство мотивировкой, которая обнажает смысл царского изречения:
‘Всемилостивейший государь! Я бы никак не осмелился утруждать ваше величество подобною просьбою, если б не имел еще в памяти царского вашего изречения в подобном случае и если б г. Крылов, сверх отличного своего таланта, не был всегда тверд в образе своих мыслей о необходимости и пользе чистой нравственности и отвращения его от вольнодумства, что доказывается всеми его баснями’.
Что крыловскими баснями ‘доказывается’ нечто иное, что в них кроются корни того ‘зла’, против которого в грибоедовском ‘Горе от ума’ так решительно ратовал Фамусов:
Уж коли зло пресечь:
Забрать все книги бы да сжечь,—
это явствует из ответной реплики Загорецкого:
Нет-с, книги книгам рознь. А если б,
между нами,
Был цензором назначен я,
На басни бы налег: ох! басни —
смерть моя!
Насмешки вечные над львами!
над орлами!
Кто что ни говори:
Хотя животные, а все-таки цари.
Речь, конечно, могла идти только о баснях популярнейшего баснописца Крылова. Такой выпад против них в устах Загорецкого особенно показателен, поскольку Загорецкий принадлежал к числу тех расплодившихся к концу царствования Александра I типов, о которых в грибоедовской комедии было сказано:
‘При нем остерегись, переносить горазд’,— то есть Загорецкий был политическим доносителем, и он-то лучше знал, каков был подлинный резонанс басен Крылова в той культурно-передовой общественной среде, в которой ‘по долгу доносительства’ он, Загорецкий, вращался. Будущими декабристами крыловские басни воспринимались как остро политическая сатира, своей направленностью звучащая в лад с настроениями, которые ими владели, и помогающая тому делу, к совершению которого они готовились. Александр I не мог не знать этого и не мог поэтому не усомниться в том, что Крылов ‘тверд в образе своих мыслей о необходимости и пользе чистой нравственности и отвращения его от вольнодумства’.
Крылов в свою очередь тоже был в курсе дела и знал, что обозначает царское требование: хорошо писать. На это он ответил тем, что с 1824 года совсем перестал писать. В 1823 году он опубликовал 24 басни. В 1824, 1825 (год смерти Александра) и в 1826 (после подавления восстания декабристов) годах не появилось ни одной крыловской новой басни. В 1827 году Крылов написал одну басню, в 1828 — две, в 1829 — опять только одну. Такое трехлетнее молчание и такая скудная басенная продукция в последующее трехлетие сами за себя говорят. Близость Крылова к Пушкину и кругу его друзей свидетельствует, куда клонились его симпатии.
Внешне Крылов был правящими верхами обласкан. Не в их интересах было отталкивать, раздражать популярнейшего баснописца. Но внутренне они ему не доверяли, для чего имели более чем достаточные основания. От многих горьких истин, даже сказанных по необходимости ‘вполоткрыта’, им приходилось морщиться, но не обнаруживать своего недовольства. Увидя в крыловском сатирическом зеркале свою рожу, обиженная персона брезгливо отворачивалась:
Что это там за рожа?
…Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на нее хоть чуть была похожа.
Обиженные не замечали, точнее — делали вид, что не замечают сходства с собою.
Таких примеров много в мире:
Не любит узнавать никто себя в сатире.
Широкий круг читателей искал в баснях Крылова иронии, сатиры, памфлета и находил их. В образе крыловских басенных персонажей —
‘волков’,
всячески утесняющих и поедающих беззащитных овец,
‘медведя’,
проворовавшегося при охране доверенных ему пчелиных ульев,
‘щуки’,
промышлявшей разбоем в пруде, за что ее в виде поощрительного наказания бросили в реку, где для разбоя ее открывались неограниченные возможности,
‘слона на воеводстве’,
разрешившего волкам брать с овец оброк, ‘легонький оброк’, с овцы ‘по шкурке, так и быть, возьмите, а больше их не троньте волоском’,
‘лисиц’,
лакомых до кур и изничтожавших их всеми ‘законными’ и незаконными способами,
‘осла’,
который в качестве вельможи, став ‘скотиной превеликой’, мог проявлять свою административную дурь, и, наконец, самого
‘льва’,
одно рычание которого наводило трепет на его верноподданных, льва,который в годину бедствий, притворно ‘смиря свой дух’, пытался показать, что он не лишен совести, и который в то же время с явным удовольствием внимал льстивым словам лисы:
— Коль робкой совести во всем мы станем слушать,
То прийдет с голоду пропасть нам
наконец,
Притом же, наш отец!
Поверь, что это честь большая
для овец,
Когда ты их изволишь кушать,—
в образе всех этих персонажей народ узнавал свое начальство с царем-батюшкой во главе.
‘У сильного всегда бессильный виноват’,— говорил Крылов, рисуя горестное положение бессильных. Сколько великолепных басен посвящено им иллюстрированию выстраданной народом старинной поговорки: ‘С сильным не борись, с богатым не судись!’
Как же было народу не полюбить своего родного заступника, который в некоторых случаях отваживался так дерзить народным угнетателям, что только диву даешься, как могли подобные дерзостные басни увидеть свет (‘Мор зверей’, ‘Рыбья пляска’, ‘Вельможа’ и так далее. ‘Пир’ и ‘Пестрые овцы’, впрочем, при жизни Крылова так света и не увидели).
Уже одну такую изумительную басню, как ‘Листы и корни’, в которой Крылов явился открытым заступником крепостного люда, надо признать его гражданским подвигом. На дереве (государстве) правящая и роскошествующая верхушка дворянско-помещичьего класса представлена ‘листами’. ‘Листы’ хвалились:
— Не правда ли, что мы краса долины всей?
Что нами дерево так пышно и кудряво,
Раскидисто и величаво?
Что б было в нем без нас?..
. . . . . . . . . . . . . . . . .
— Примолвить можно бы спасибо тут и нам,—
Им голос отвечал из-под земли смиренно.
— Кто смеет говорить столь нагло и надменно!
Вы кто такие там,
Что дерзко так считаться с нами стали?—
Листы, по дереву шумя, залепетали.
— Мы те, —
Им снизу отвечали, —
Которые, здесь роясь в темноте,
Питаем вас. Ужель не узнаете?
Мы корни дерева, на коем вы цветете…
Басня была написана в 1811 году. В следующем — 1812 — году, в первую Отечественную войну, ‘корни’ спасли дерево от смертельной опасности. Вместе с ‘корнями’ в этой войне участвовал своим творчеством и Крылов. Его отклики на события 1812 года навсегда остались выдающимися художественными памятниками его высокого патриотизма.
Пушкин ли не знал Крылова? Но однажды он с горечью сказал:
‘Мы не знаем, что такое Крылов’. Он этим хотел сказать: мы, знающие Крылова, лишены возможности открыто сказать русскому читателю, ‘что такое Крылов’ — подлинный гениальный сатирик, а не прилизанный, не прикрашенный казенной охрой добренький ‘дедушка Крылов’, которого упорно пытались запереть в детскую: басни — это, дескать, только для детей. Но этим басням сродни — и еще как сродни! — потрясающие сказки другого нашего великого сатирика — Салтыкова-Щедрина. Названием жанра — басня, сказка — их остроты, их сатирической силы не смягчишь и не затушуешь.
Всей правды о Крылове не мог сказать даже Белинский. Царская цензура не допустила бы того ни в коем случае. Этим отчасти можно объяснить, почему обещанный Белинским подробный разбор творчества Крылова так и не осуществился. Но и то немногое, что успел написать о Крылове Белинский, является поныне наилучшим из написанного о Крылове. Белинский знал, ‘что такое Крылов’ и какой заслугой перед Родиной является его литературный подвиг, его, вросшее корнями в народную почву, гениальное творчество, которое в облюбованной Крыловым области по своему несравненному мастерству является вершинным. Белинский все это знал, когда определял Крылова словесной триадой, которая должна быть высечена на будущем крыловском всенародном памятнике: Крылов — ‘честь, слава и гордость нашей литературы’. И кристальнейший Белинский знал также, почему во главе этой триады он поставил святое для него слово — честь!
Честь, слава и гордость русской литературы (стр. 301).— Статья опубликована в ‘Правде’, 1944, No 279, 20 ноября, среди материалов, посвященных столетию со дня смерти И. А. Крылова.
Печатается по тексту газеты.
…ларчик просто открывался — строка из басни Крылова ‘Ларчик’.
Но над Крыловым нависла опасность.— Имеется в виду начальный период литературной деятельности Крылова (до 1793 г.). Резкая сатирическая направленность его пьес и журнальных статей вызвала к нему озлобленную ненависть со стороны облеченных властью и пользовавшихся влиянием людей. Это побудило Крылова временно отойти от литературы. С 1793 по 1806 г. он провел в провинциальных городах и поместьях, проживая в богатых помещичьих домах порою в качестве приживальщика. Поселившись затем в Петербурге, он снова занялся литературной работой.
…первая крыловская басня ‘Дуб и трость’…— Эта басня может быть названа первой лишь после перерыва в литературной деятельности Крылова (напечатана в 1806 г. в ‘Московском зрителе’). На самом деле еще в 1788 г. Крыловым были напечатаны в журнале ‘Утренние часы’ три басни: ‘Стыдливый игрок’, ‘Судьба игроков’ и ‘Павлин и соловей’.
Уединение любя… — строки из басни Крылова ‘Чиж и Еж’.
Худые песни соловью…— строки из басни ‘Кошка и Соловей’.
Что это там за рожа?..— строки из басни ‘Зеркало и обезьяна’.
Таких примеров много в мире…— концовка той же басни.
Далее в перечне персонажей басен Крылова Д. Бедным использованы сюжеты басен: ‘Волк и овца’, ‘Медведь у пчел’, ‘Щука’, ‘Слон на воеводстве’, ‘Лисица и сурок’, ‘Осел’, ‘Мор зверей’.
Коль робкой совести во всем мы станем слушать…— строки из басни ‘Мор зверей’.
Слова Пушкина о Крылове взяты из письма А. С. Пушкина к А. А. Бестужеву (1825): ‘Мы не знаем, что такое Крылов, Крылов, который столь же выше Лафонтена, как Держ<авин>выше Ж.-Ж. Руссо’.
Белинский знал, ‘что такое Крылова…— Впервые Белинский отозвался о Крылове в статье ‘Литературные мечтания’, назвав Крылова в числе четырех крупнейших русских писателей наряду с Державиным, Пушкиным и Грибоедовым. Перу Белинского принадлежат рецензии на издания басен Крылова, вышедшие в 1835, 1840, 1843, 1847 гг., в этих отзывах критик называл Крылова великим баснописцем, ‘Пушкиным русской басни’, который первый сообщил ей высокую художественность и внес в нее подлинную народность’. Развернутую оценку творчества Крылова Белинский дал в статье ‘Иван Андреевич Крылов’, написанной вскоре после смерти поэта и напечатанной без подписи в 1845 г.
Наследие И. А. Крылова сопутствовало Д. Бедному на всем его жизненном пути. С детства будущий поэт увлекался баснями Крылова. Слова Крылова ‘Таких примеров много в мире — не любит узнавать никто себя в сатире’ были поставлены эпиграфом к первой книге Д. Бедного ‘Басни’. В своем творчестве Д. Бедный, по общему признанию критики, возродил традиции крыловской басни. О своем отношении к Крылову Д. Бедный писал в стихотворении ‘В защиту басни’ (см. т. 4 настоящего издания). Приводимая статья является наиболее развернутой характеристикой великого баснописца, данной Д. Бедным.
К столетию со дня смерти И. А. Крылова был выпущен также I том его собрания сочинений (‘Проза’) под редакцией Д. Бедного. II том — ‘Драматургия’, подготовленный также под наблюдением Д. Бедного, был сдан в производство и вышел из печати уже после смерти писателя.