ЧЕРТЫ ИЗЪ ЖИЗНИ ИВАНА ТИМОЕЕВИЧА КОКОРЕВА.
ЧЕРТЫ ИЗЪ ЖИЗНИ ИВАНА ТИМОЕЕВИЧА КОКОРЕВА.
В. ДЕМЕНТЬЕВЪ.
‘Москвитятнинъ’, No 14, 1853
Черты из жизни Ивана Тимофеевича Кокорева, Дементьев Василий Арсеньевич, Год: 1853
Время на прочтение: 6 минут(ы)
И. Т. Кокоревъ былъ сынъ вольноотпущеннаго, и получилъ образованіе сперва въ уздномъ училищ, потомъ во второй московской гимназіи, изъ которой вышелъ изъ 5-го класса, по несостоятельности внести въ гильдію опредленной суммы, чтобъ получить увольненіе отъ общества. Братья его, умершіе въ молодости, платили въ гильдію съ купеческаго капитала, и онъ, вмст съ ними, причислялся къ званію купеческихъ дтей, а по смерти ихъ былъ причисленъ къ московскому мщанскому обществу. Въ школ онъ отличался прилежаніемъ, необыкновенно быстрыми успхами и кроткимъ поведеніемъ, и былъ любимъ всми, какъ товарищами, такъ и наставниками, изъ которыхъ многіе обращали на него особенное вниманіе и полагали большія надежды. Такъ (къ-сожалнію, намъ неизвстны имена ихъ) учитель узднаго училища ходатайствовалъ передъ директоромъ гимназіи о принятіи Кокорева въ гимназію, и онъ, при содйствіи директора, принять былъ во второй классъ уже посл экзаменовъ, на которыя по чему-то не усплъ явиться.
Изъ этого видно, что покойный Кокоревъ обязанъ развитіемъ своего таланта единственно самому себ, своей натур, а не образованію, которое было незначительно, и даже можно бы было сказать — не жизни, кругъ которой, бдняки по состоянію, избранный впрочемъ имъ совершенно добровольно, былъ тсенъ и душенъ и скоре могъ бы противодйствовать его развитію, если бъ покойный мене сочувствовалъ ему. Напротивъ, этотъ тсный кругъ былъ и мученіемъ его и пищею его таланта. Случайно встртившись съ какимъ-нибудь ремесленникомъ, покойный всегда дружелюбно сходился съ нимъ, вступалъ въ длинный разговоръ, разспрашивалъ съ любовію о всхъ подробностяхъ его жизни, задумывался надъ нею, если она была горька, и страдалъ вмст съ нимъ. Онъ вполн былъ прежде человкомъ, чмъ писателемъ. Онъ былъ одаренъ отъ природы большимъ практическимъ тактомъ, русскою смтливостію и трудолюбіемъ, но натура его была чисто непосредственная, рефлексіи {Да простить намъ покойникъ это ненавистное ему слово, котораго онъ терпть не могъ уже потому только, что оно не русское, и котораго мы не умемъ вполн замнить никакимъ русскимъ.} въ ней вовсе не было. Впродолженіе всего довольно долгаго знакомства со мною я ни разу не слыхалъ отъ него даже въ литературныхъ бесдахъ ни одного выраженія въ род нмецкихъ эстетикъ и философій, ни одной сухой мысли. Во взгляд на жизнь — тоже, и въ высшей степени. Это, быть можетъ, было причиной и его преждевременной смерти. Рефлексія, не врно и даже въ злую сторону направленная, покрывая на время истину мракомъ эгоизма и изгоняя мысль свтлую, но томительную, для личности часто бываетъ спасительна: она даетъ свободно перевесть духъ глубокочувствующему, усталому отъ своихъ страданій, не находящему исхода своей широкой любви, сердцу. Тяжко-грустное впечатлніе производятъ слдующія строки, думы его Саввушки, посл разныхъ проносившихся передъ нимъ въ ‘распивочной’ безотрадныхъ видній, — особенно соединяясь съ свжимъ впечатлніемъ грустной утраты его автора:
‘Вдь тоже была молода, можетъ быть и собой не дурна, наряжалась барышней, въ шляпкахъ щеголяла, а объ этакомъ мст и подумать боялась…. Чай, были отецъ съ матерью, родные какіе-нибудь, и за-мужъ снаряжали. Чего жъ они смотрли?… А можетъ статься, выросла одна-одинехонька, негд было пріютиться сирот… Спросить бы у ней…. Не скажетъ. Вишь что стала теперь: одинъ образъ человческій, и то не полный…. Отчего же это?
‘Но вопросъ этотъ остался не ршеннымъ, не помогли ему даже и пріемы свжаго напитка,— и опять забродила въ голов жажда веселья, какъ было за нсколько минуть тому….’
Полная самоотверженность, горячее, тоскливое состраданіе страданію и нравственнымъ недугамъ другихъ — вотъ мысль его жизни и его произведеній.
Литературное поприще покойный И. Т. Кокоревъ началъ очень рано, 16—19-ти лтъ, мелкими статейками въ Живописномъ Обозрніи и другихъ сборникахъ. Для Живописнаго Обозрнія онъ занимался сперва у А. А. Стойковича исправленіемъ языка нкоторыхъ статей. Потомъ стали появляться очерки и мелочи съ его именемъ въ Москвитянин. Въ послднее время онъ помщалъ свои очерки въ Моск. Полицейскихъ Вдомостяхъ. Лучшее произведеніе его — ‘Саввушка’, напечатанное въ прошедшемъ году въ Москвитянин, можетъ быть, недоношенное, нсколько не отдланное, но высокое по иде, гд уже ясно высказались направленіе его таланта и его личность. Онъ называлъ это задушевнымъ своимъ произведеніемъ. Во всхъ его произведеніяхъ свжесть и двственность чувства и мысли.
Покойный жилъ въ бдности, отчасти потому, что требованій отъ жизни для себя собственно у него не было никакихъ, кром самыхъ крайнихъ необходимостей. Былъ религіозенъ, въ разговор со всми былъ простъ до крайней степени, но благороденъ, и всякая претензія блеснуть въ разговор или выставить свою личность возбуждала его негодованіе, на сколько можно было возбудить его въ этой добрйшей душ. Это негодованіе онъ часто, не въ обиду, и высказывалъ своимъ короткимъ пріятелямъ названіемъ лорда, маркиза, дэнди, джентльмена, ваше сіятельство. Я не помню, чтобы онъ когда-нибудь даже за глаза отозвался объ комъ дурно, разв когда вполн былъ убжденъ въ сознательномъ или намренномъ зл чьего-нибудь поступка или характера, изъ справедливости своего замчанія, всегда беззлобнаго. По литературныя произведенія цнилъ строго и имлъ очень врный, хотя часто и безотчетный, критическій тактъ. Онъ никогда не высказалъ ни одной жалобы на свою жизнь, всегда склоненъ былъ къ самообвиненію, и страдалъ отъ своихъ такъ своеобразныхъ думъ глухо, но тмъ глубже. Чтобъ не встрчать столкновеній, оскорбительныхъ для самолюбія, насколько его есть врожденнаго во всякомъ, даже самомъ самоотверженномъ человк,— для самолюбія мысли, убжденій и врованій, онъ какъ будто чуждался и избгалъ знакомствъ съ людьми, не сочувствующими ему, и даже вообще съ людьми не изъ избранной имъ сферы, и ему. какъ будто было лучше между страдающими, между самопроизвольными, но тмъ боле несчастными, слабыми паріями, надъ которыми онъ такъ глубоко и грустно задумывался, чмъ между всми — или самодовольными, или жалующимися на жизнь и страданія отъ неудовлетворяемаго эгоизма, не смотря иногда на пресыщеніе, или отъ скуки бездйствія, и никогда не видавшими и не понимающими истинныхъ страданій. Въ такихъ эгоистическихъ личностяхъ онъ никакъ, кажется, не могъ отыскать того значенія, какое находили въ нихъ, и тмъ мене сочувствовать имъ, начиная съ лучшаго литературнаго ихъ отраженія, ‘Героя нашего времени’. Эгоистическая сторона ихъ не могла внушить его самоотверженной натур вры въ искренность и высокихъ ихъ стремленій. Любилъ воспоминанія своего дтства,— какъ его провожала изъ гимназіи посл классовъ толпа товарищей, любившихъ его и заимствовавшихся отъ него познаніями, какъ ему пріятно было, когда, по чьей-то рекомендаціи, гр. Е. П. Ростопчина отдавала ему переписывать свои стихотворенія и хвалила его за знаніе правописанія. Всегда имлъ при себ книжку, въ которую вписывалъ мимолетныя мысли и выраженія, случайно подслушанныя, характеризующія какое-нибудь сословіе или личность. Заботился о чистот русскаго языка, и терпть не могъ употребленія въ немъ иностранныхъ словъ.
Въ послднее время онъ какъ-то особенно упалъ духомъ. Разъ, когда онъ шелъ улицей, съ нимъ сдлался ударъ. Бывшіе съ нимъ подняли его, и онъ, видимо слабя здоровьемъ, не поспшилъ посл этого лечиться. Около этого же времени потерялъ весьма значительную по его состоянію сумму денегъ, и не думалъ искать ихъ,— а когда ихъ возвратилъ ему совершенно посторонній человкъ, который могъ бы и утаить,— и не требуя никакого вознагражденія, въ немъ не обнаружилось никакого особеннаго внутренняго движенія ни отъ честности возвратившаго, ни радости отъ возвращенія суммы, отъ которой почти зависла участь его семейства.
Умеръ отъ тифа, на 28 году отъ рожденія. Не задолго до кончины у него былъ бредъ, въ которомъ онъ сперва сердился на неправильный взглядъ литературы на жизнь, и говорилъ, что въ литератур все ложь: ясно, что и въ это время въ броженіи мыслей взяла въ немъ перевсъ его завтная идея, потомъ разсказывалъ, какъ онъ будто бы путешествовалъ ко святымъ мстамъ. Скончался тихо, одиноко, въ Екатерининской больниц. При кончин его, когда онъ почти уже не говорилъ, и когда разнесшійся по комнат могильный запахъ мошуса правдиво уже высказалъ мнніе доктора, случился съ нимъ одинъ его короткій знакомый. Умирающій какъ будто обрадовался его приходу и около часа не выпускалъ его руки изъ своей. Этотъ знакомый разсказывалъ нкоторымъ, что покойникъ за нсколько часовъ до смерти, когда не могъ уже говорить, улыбался,— но посл сознался, что отъ волненія не помнитъ, дйствительно ли улыбался, или ему такъ представилось почему-то или даже снилось это, но это все равно: стало быть, трудно представить покойнаго при кончин иначе, какъ улыбающимся: онъ едва ли могъ много жалть о жизни для себя, а мы должны и будемъ жалть объ утрат его: еслибъ, при другихъ условіяхъ, натура его вынесла и окрпла въ жизни, то и этотъ, не только самый гуманный, но и врный, свтлый взглядъ, сталъ бы не такъ болзненъ, и нашелъ бы пищу таланту, и многое литература потеряла въ немъ невозвратно. Передъ кончиной, когда еще можно было разслушать нсколько словъ, покойникъ прошепталъ: ‘все отъ своей глупости’. Не было ли это позднимъ сознаніемъ въ излишнемъ перевс чувства и впечатлительности надъ размышленіемъ, въ излишнемъ увлеченіи своей идеею?…
При похоронахъ память его почтили своимъ присутствіемъ нкоторые изъ профессоровъ и ученыхъ. Похороненъ на Лазаревскомъ кладбищ, такъ элегически описанномъ имъ въ ‘Саввушк’. Вроятно, не одинъ изъ Москвичей, посщающихъ это ‘тихое-жилище-смерти, однимъ только валомъ отдляемое отъ поля разгульнаго веселья’ Марьиной рощи, съ грустной думой остановится на могил того, кто ничего не требовалъ отъ жизни для себя, и не взялъ съ нея никакой части своей доли.
Миръ праху твоему, благороднйшая, самоотверженнйшая личность! Да сойдетъ твой духъ любви къ ближнему на каждаго дятеля на литературномъ поприщ! Прими горячую слезу отъ друзей и всхъ знавшихъ тебя, и прости, если, можетъ быть, поздно оцнили тебя, или если не поняли тебя!
Престарлые родители покойника остались въ крайней бдности и требуютъ помощи.
Сочиненія Ивана Тимоеевича, правда, не вс, давно уже начаты печатаніемъ, но почему-то остановились. Вроятно, вс они скоро выйдутъ въ свтъ. Предметъ ихъ — Москва и московская жизнь и народность: покойный всю жизнь провелъ въ Москв, и къ ней была въ немъ особенная любовь и даже пристрастіе своего рода. По новому началу, внесенному въ литературу, и по самой высокой добросовстности на служб ея, онъ долженъ занять свое мсто въ ея исторіи.
27 іюня.