Чертова дюжина, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 73 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 7. Чёртова дюжина

М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2013.

ЧЕРТОВА ДЮЖИНА
12 ОДНОАКТНЫХ ПЬЕС И ИНСЦЕНИРОВАННЫХ РАССКАЗОВ
(1913)

Содержание

От автора

Пролог (Монолог)

Хлебосол

Визитеры

Человек за ширмой

Душа общества (Смерч)

Женская доля

С корнем

Отбивная котлета (Психологический случай)

Дамы

Натурщица

Неразговорчивый сосед

Искусство любить

От автора

Может быть, все, кому придется держать в руках эту книгу, усмотрят противоречие между заглавием ее и количеством напечатанных в ней пьес.

Противоречие это вынужденное: хотя ‘чёртова дюжина’ обязывала бы автора ввести в книгу т_р_и_н_а_д_ц_а_т_ь пьес, но, принимая во внимание общеизвестную мнительность актеров и веру их в ‘несчастные числа’ — автор ограничился только двенадцатью пьесами.

Конечно, автору могут задать вопрос: почему же не изменено заглавие книги в связи с д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_ы_м количеством пьес?

Автор извиняется…

Всего, ведь, не сообразишь.

Автор

ПРОЛОГ
(Монолог)

Из-за кулис выходит актер во фраке. Говорит, обращаясь к публике.

Актер. Милостивые государыни, милостивые государи и вы, господа контрамарочные!.. Так как то, что мы начинаем в этом сезоне, является для вас делом совершенно новым, необычайным, я скажу более — неслыханным, — то дирекция поручила мне ознакомить вас хоть немного с главными принципами нашего предприятия.

Как оно называется? Я вижу выражение лихорадочного любопытства на ваших разгоревшихся лицах и поэтому не буду вас томить: мы открываем т_е_а_т_р.

Да, театр!

Что же это такое театр?

Театром называется здание, резко разграниченное рампой на две части… Вот это, видите… (хлопает ладонью по рампе) это называется рампа… Ишь ты какая! Да, рампа.

Вот эта часть здания называется сценой, — вот эта, видите? А эта — зрительным залом. Многие из вас, вероятно, и не подозревали, что это, в чем они сидят, называется зрительным залом. Актеры, и в особенности антрепренеры — народ страшно суеверный. Если на сцене больше публики, чем в зрительном зале, то это, по существующей примете, считается ‘плохими делами’. Если же, наоборот, то это хорошая примета: значит, дела идут отлично…

Так о чем мы говорили?.. Да, о сцене… Сцена в приличных театрах разделена на две части: на сцену, как таковую, где играют, — и кулисы, где происходят закулисные интриги. Чтобы публика не видела закулисных интриг — ставят ширмы, так называемые ‘декорации’. Наша дирекция, кроме того, впервые применила очень остроумное нововведение, так называемый ‘занавес’. Вот этот, видите? Хорошая штука, не дешевая. И обратите внимание — какое удобство: играют актеры — занавес поднят, кончили — трах! Занавес опускается. Чрезвычайное удобство.

Для игры в нашем театре, по мысли режиссера, пригласили актеров. После долгих опытов мы убедились, что эта профессия является наиболее подходящей для игры на сцене. Замечено, что ни с зубными врачами, ни даже с помощниками присяжных поверенных никогда не достичь таких результатов, как с актерами.

О второй части театра я уже, кажется, говорил, что она называется зрительным залом.

Человек, явившийся туда, называется зрителем, хотя бы до этого он назывался шулером, поджигателем и фальшивомонетчиком. Не потому ли театральные представления собирают иногда так много публики?..

Те стулья, на которых вы сидите, называются: ‘местами’. Вот я вам сейчас покажу: будьте добры, вы вот… в первом ряду, немного приподняться… Вот так, мерси. Вот видите — это место! Мерси! Теперь можно сесть.

Вот то место, та дорожка, где никто не сидит называется ‘Проход’, от слова ‘прохожу’, ‘проходить’! Вы спросите: почему же и тут не поставлены стулья? Ведь дирекции выгоднее, когда больше мест. Вы правы, но не учли одного обстоятельства: а как же будут попадать на свое место зрители? У нас по этому поводу были бурные совещания и, в конце концов, большинство, с архитектором во главе, победило: проход оставлен.

По образцу лучших английских театров ‘Ипподрома’, Дрюриленского и Ковенгарденского — нами устроена так называемая ‘касса’ (от французского ‘la caisse’). Она представляет то удобство, что в ней можно брать билеты на так называемый ‘спектакль’.

Главный аксессуар кассы — так называемый ‘Аншлаг’: ‘все билеты проданы’.

Если вы будете относиться к нам хорошо, по-настоящему — мы будем показывать вам часто-часто этот аншлаг. Ладно?

Ну, теперь, кажется все… (спотыкается о суфлерскую будку). Ах, да! Вот об этом еще не сказал. Вы видите это? Думаете, она пустая? Как бы не так! Нет, в ней сидит человек. Всякий заинтересуется: почему это человека в будку спрятали… Дело очень просто: как известно, зритель иногда выражает свои чувства тем, что бросает нам на сцену цветы… Это еще ничего. Но иногда он бросает и плоды и овощи — огурцы, картофель. Может, актеры этого и заслуживают… Но почему должен страдать совершенно безвинный суфлер? Вот мы его и закрыли.

Кроме будки, мы заимствовали кое-что и от ‘Художественного театра’. Именно — уборные. (Из-за кулис протягивается рука, дергает оратора, он наклоняет голову.) А? Что? Я об артистических! А? И об артистических нельзя? Не понимаю… Почему нельзя? Решительно ничего не понимаю… (помявшись немного, уходит).

ХЛЕБОСОЛ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Кулаков.
Гость.
Горничная.

Столовая. За обеденным столом суетится Кулаков и горничная.

Кулаков. Ты колбасу-то как, дура, разложила? Нужно разложить так, что будто ее много… По краям надо!.. А то на средину все кучей свалила! А селедку можно и сократить… Что? не знаешь как? Из средины вынь два кусочка, да и сдвинь голову к хвосту ближе, она и будет казаться, будто целая… А грибки-то… Почему ты их на самый конец стола загнала? Грибки дешевле — их и нужно ближе поставить. И кильки тоже… Нако-ся. А икра где?

Горничная. Вот икра.

Кулаков. Ты что же… так нашему лавочнику и сказала, как я велел?

Горничная. Так и сказала.

Кулаков. Как же ты сказала?

Горничная. Да так и сказала.

Кулаков. Фу ты, какое дерево. ‘Так, так’! А как так?

Горничная. Да как вы велели.

Кулаков. А как я велел?

Горничная. Что, дескать, мы хоть и берем всю коробку икры, а только это для виду нам нужно, для нужного гостя…

Кулаков. Ну?

Горничная. И что мы, дескать, когда гость уйдет, сейчас же вернем банку, свесим в лавке и что не хватит, то нам пусть на книжку запишет…

Кулаков. Ну, правильно. А он что же сказал на это?

Горничная. А он говорит: Эх вы, говорит, сквалыжники!

Кулаков. Это он, наверно, на тебя сказал.

Горничная. А я-то тут причем? Вы же покупаете…

Кулаков. Ну, ну ладно! Тебе лишь бы языки чесать (Звонок.) Вон, звонок. Это, наверно, гость и есть (горничная уходит.) А икру я все-таки за цветок поставлю. Авось сразу не заметит. А в средине еды можно и спохватиться, будто нечаянно, указать…

Входит гость.

Гость. Живы, здоровы? Наше вам! (Целуются.)

Кулаков. Ну, вот и хорошо… Как раз вовремя. Пожалуйте, пожалуйте… подзакусим, подкрепимся малость… Не могу, такая уж у меня натура… люблю угостить гостя! Садитесь вот тут. Вот вам приборик. Грешный человек, и сам покушать люблю и угостить охотник. Вам простой или специальной прикажете? (Наливает водку.) Эх, если бы мне средства настоящие, кажется, целый день угощал бы и поил гостей… (вздыхает.) Но где же их возьмешь, средства-то… Опять же и жизнь теперь вздорожала. К чему не прицепишься — все кусается… Верите ли, икра зернистая — семь с полтиной фунт… Вы подумайте только…

Гость. Да… дорогонько… Ну, ваше здоровье! (чокаются, пьют.) А все-таки икра всем закускам закуска… Особливо, под холодную водчонку… (протягивает руку к закускам).

Кулаков (отстраняя его руку). Э, нет… По первой, батенька, не закусывают… Надо еще по одной… В этом удивительном случае хорошо очищенную, а? Хе-хе-хе…

Гость (осматривая стол). Нет-с, я уж коньячку попрошу… Вот эту рюмочку, побольше…

Кулаков (вздохнув печально). Как хотите… На то вы — гость… (Наливает неполную рюмку.)

Гость (весело). Полненькую, полненькую… Ха-ха-ха! Люблю полненьких. (Хлопает Кулакова по плечу.)

Кулаков (с кислой гримасой). Как хотите, как хотите. Ну, ваше здоровье! А я, знаете, простой выпью. Коньяк-то кусается! Прошу закусить: вот грибки, селедка, кильки. Кильки, должен я вам сказать, поражающие!

Гость (восторженно). Те-те-те… Что вижу я?.. Зернистая икра и, кажется, очень недурная. А вы, злодей, молчите!.. Ишь-ты, куда она забралась…

Кулаков (недовольно). Да-с, икра… Конечно, можно и икры… (В сторону.) Увидел-таки, проклятый! (Громко.) Пожалуйте, вот ложечку… (подает ложечку).

Гость. Чего-с? Чайную? Хе-хе! Подымайте выше! Зернистая икра хороша именно тогда, когда ее едят столовой ложкой. Ах, хорошо! Попрошу еще рюмочку коньяку! Да чего вы такой мрачный? Случилось что-нибудь?

Кулаков (придвигая гостю тарелку с селедкой, страдальчески). Жизнь не веселит! Всеобщий упадок дел… Дороговизна предметов первой необходимости, не говоря уже о предметах роскоши… Да, так к слову сказать, я ведь вам уже говорил, почем теперь икра?.. семь с полтиной, батенька, семь с полтиной! Можете вы это постичь?

Гость. Да? Что вы говорите! А ну-ка, дайте мне копеечек на тридцать. Хе-хе!..

Кулаков (борясь сам с собою, безуспешно старается придать голосу веселый тон). Усиленно рекомендую вам селедку. Во рту тает…

Гость. Тает? Скажите! Таять-то она, подлая, тает, а потом подведет — изжогой наделит! Икра же, заметьте, почтеннейший, не выдаст!.. Бла-а-а-го-роднейшая дама!

Кулаков (едва сдерживая себя, с усилием улыбается). А, что вы скажете насчет этих малюток? Немцы считают кильку лучшей закуской…

Гость. Так-то ж немцы! А мы, батенька, русские… Широкая натура! А ну еще… ‘Черпай источник, да не иссякнет он’!.. как сказал какой-то поэт.

Кулаков (с угрюмой злобностью). Никакой поэт этого не говорил.

Гость. Не говорил? Он был, значит, неразговорчивый. А коньячишко хорош! С икрой…

Кулаков (с тихим стоном). А почему вы не кушаете ветчины… Неужели, вы стесняетесь…

Гость. Что вы?! Я чувствую себя, как дома…

Кулаков (вскочив, прохаживается по комнате, в сторону). Положим, дома ты бы зернистую икру столовой ложкой не лопал!.. (Громко.) Ну… А теперь грибков под водочку. Вы бы грибы ели!! Почему не едите? А?!!

Гость. Во-первых, не под водочку, а под коньячок, а во-вторых, не грибков, а икорки… Икра — это Марфа и Онега к коньячку, как говаривал один псаломщик… Это он вместо Альфы и Омеги говаривал… Марфа и Онега!.. Каково? хе-хе-хе…

Кулаков (скрежеща зубами, смеется, потихоньку отодвигает от него икру).

Гость (удивленно смотрит на стол). Черт возьми, где же икра? Она, как живая… Я ее придвигаю сюда, а она отодвигается туда… Совершенно незаметно!

Кулаков (с деланным удивлением). Неужели? А вот мы ее опять придвинем (придвигает грибки).

Гость (добродушно). Да ведь это грибки…

Кулаков (свирепо). А вы чего же хотели?

Гость (треплет Кулакова по колену). Икры, милейший, икорочки… Там еще порядком осталось…

Кулаков (с злобой глядя на него). Господи!.. У-ух!..

Гость. Что такое?

Кулаков (со скрежетом). Кушайте, пожалуйста, кушайте…

Гость. Я и ем…

Кулаков (теряя самообладание). Кушайте, кушайте. Вы мало икры ели!.. Еще кушайте!.. Кушайте побольше!..

Гость. Благодарю вас. Я ее еще с коньячком… Славный у вас коньячишко!..

Кулаков (тем же тоном и раздражаясь еще больше). Славный коньячишко?.. Вы и коньячишко еще пейте… Может быть, вам шампанского открыть, ананасов? а? Кушайте!..

Гость. Дело! Это хорошо! Это идея! Это вы очень мило придумали. Но только после, после. Вы, дружище, не забегайте вперед! Будьте покойны… Оставим место и для шампанского и для ананасов… Пока я — сию брюнеточку!.. Кажется, немного еще осталось?..

Кулаков (кричит пронзительно, блуждая безумными глазами). Кушайте, кушайте… Может столовая ложка мала? Не дать ли разливательную? Чего же вы стесняетесь? Кушайте! Шампанского? И шампанского дам! Может, вам нравится моя новая шуба? Берите шубу! Жилетка вам нравится? Сниму жилетку! Забирайте стулья, комод, зеркало… Деньги нужны? Хватайте бумажник. Ешьте меня самого… На, бери! Лопай! Не стесняйтесь, будьте как дома, ха-ха-ха… (падает на кушетку, колотит по ней руками и ногами).

Гость (встает, подходит к нему). Вот-то штука! Неужель, с ума сошел? (С простоватым видом.) Это он, наверное, ядовитых грибов накушался. Ел бы, как я, зернистую икру, ничего бы с ним и не было…

Занавес

ВИЗИТЕРЫ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Кутляев, чиновник.
Наталья Павловна, его жена.
Птицын, Крамалюхин, Болдырев — их знакомые.
Извозчик.

Столовая. Стол убран по праздничному. Куличи, закуски, ряд бутылок.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Кутляев ходит вокруг стола, потирая руки и любовно осматривая закуски. Наталья Павловна разодета, сидит у окна.

Кутляев. Кажется, в порядке все. Ничего не забыли… Водочка, кильки, икорка… А анисовка где? А-а, вот она… все на месте… А визитеров еще нет… Гм!.. Пора бы уж им…

Наталья Павловна. Придут, уж это ты не беспокойся.

Кутляев. Мало что придут. Пора бы уже, говорю! (Звонок.) Да вот кто-то!..

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Птицын.

Птицын (входит, напомаженный, чинный, в смокинге, с цилиндром в руках). Честь имею поздравить вас со светлым праздником.

Кутляев (радостно, растопыривая руки). Мамуся, Васенька, зачем так торжественно? Давай лучше расцелуемся.

Птицын (вежливо кланяясь, холодным тоном). Я, простите, не христосуюсь.

Кутляев. Да почему? Господи! Ведь вот с визитом вы же, Васенька, пришли?

Птицын (вставая, обиженно). Я могу и уйти, если вам посещение не нравится.

Кутляев. Что вы, что вы! Как вам не стыдно? Мы очень рады. Я только к тому говорю, что визиты, как и христосование, тоже традиция.

Птицын. Да-с! Пошлейшая, никому не нужная традиция. И вот, именно поэтому, я и решил всюду ходить и во всеуслышание заявлять: господа, бросьте этот глупый утомительный обычай. Станьте выше! Стремитесь быть сверхчеловеками!!

Кутляев. Вы водку пьете?

Птицын (сбитый с тона). Что? Какую водку? Ах, водку! Рюмочку я, конечно, выпью, но не потому, что сегодня праздник, а просто — небольшое количество алкоголя мне не повредит.

Кутляев (наливает водку, хлопая Птицына по плечу). Да бросьте вашу философию! Ох, уж эта мне интеллигенция… За ваше здоровье!..

Птицын (поморщившись). Причем здесь здоровье? Просто нам с вами хочется выпить — мы и пьем.

Наталья Павловна (робко). Рюмочку вина. Выпьете?

Птицын. Принципиально не выпью. Что ж это такое в самом деле? Уж если праздник, значит надо пить? Вот в сентябре будут ваши именины, тогда и выпью. А пить вино сейчас — согласитесь это ординарно (обводит глазами стол). Простите меня, Наталья Павловна, но можно мне быть с вами откровенным?

Наталья Павловна (робко). Пожалуйста…

Птицын. Я уж такой человек, что всегда режу правду в глаза… Скажите, зачем, к чему эта зелень у поросенка во рту? Кому она нужна? На что? Ведь вкусу она вашему поросенку не придаст. А?

Наталья Павловна (конфузливо, улыбаясь). Ах, какой вы критик. На всякий пустяк обращаете внимание… Это так только, для красоты…

Птицын (горько улыбаясь). Для красоты?.. Красота — это Рафаэль, Мадонна, Валаскец какой-нибудь, Венера Милосская! Вы извините меня, но я так говорю, потому что знаю, что вы не обидитесь. А какая же красота — пучок зелени в пасти мертвого животного? Ни моего эстетического, ни моего морального чувства такая вещь удовлетворить не может.

Кутляев (смеется). Ха, ха-ха. Вот не думал, что у покойного Павла Егорыча такой ученый философский сынок будет. Ай-да Васенька! Бог с нею, с зеленью. Вы бы еще рюмочку. Под поросенка.

Птицын (грустно). Поросенка… Нет, спасибо. Пить водку и закусывать мертвым животным. Нет, уж увольте. Спасибо.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Крамалюхин (влетает, он навеселе). С праздником! (целуется с Кутляевым, целует Наталью Павловну, увидав Птицына.) А, кого я вижу? Мой молодой товарищ!! Поцелуемся на радостях.

Птицын (твердо и значительно). Простите, не целуюсь.

Крамалюхин. Фу ты, ну ты. А то бы лобызнулись. Не хотите? Ну, как хотите.

Птицын (ехидно, склонив голову налево). Визиты делаете?

Крамалюхин (склонив голову направо, юмористически пищит). Визиты делаю. Мученик естества!..

Кутляев. Выпейте чего-нибудь.

Крамалюхин. С восторгом в душе!! Боже ты мой, какой закусон! А, поросенок!.. Красавец, а не поросенок. Красота.

Птицын (иронически). Вам нравится? А мне, представьте, не нравится. Это не есть вечная красота… Это не Рафаэль, Мадонна… Знаменитая статуя Венеры Милосской, находящаяся в одном из заграничных музеев — вот что должно нравиться! Хм!.. Поросенок!..

Крамалюхин (смеясь). Эк, куда заехали!.. (Молящим голосом.) Можно мне килечку?

Птицын (иронически). Кильку? Вечные самообманы в жизни. Гонятся люди за килькой и не могут себе задать вопроса: что такое, в сущности, килька? Так что-то… Жалкая рыбка! Слепые люди!

Наталья Павловна (Крамалюхину). Много визитов сделали?

Крамалюхин (бурно и весело). И не говорите. Был уже в двадцати местах. Носился, как вихрь. Так славно на улице. Колокола гудят: бам, бам, бам. Такая нарядная толпа, красивая…

Птицын (укоризненно). Вы полагаете, что красота именно в этом? Красота не в этом! Красота не в том, что у вас атласные отвороты на фраке… Красота — это Бетховен, симфония какая-нибудь… Кельнский собор, который в Страсбурге… Микель Анджело… Слепые люди!

Наталья Павловна (Крамалюхину). Чего же вы стоите? Садитесь.

Крамалюхин (расшаркиваясь). Мерси вам в боку! (Садится с размаху на цилиндр Птицына.)

Птицын (болезненно и пронзительно). Что вы делаете? Вы сели на мой цилиндр.

Крамалюхин (удивлен). Ну? В самом деле?

Птицын (вертя в руках сплющенный цилиндр, говорит со слезами в голосе). Ну, что теперь делать? Сел на цилиндр. Куда он теперь годится? Кто вас просил садиться на мой цилиндр?

Крамалюхин. Я нечаянно… Да это пустяки… Его можно выпрямить и по-прежнему носить…

Птицын (злобно и плаксиво). Да-а. Сами вы носите. Разве в нем можно показаться на улицу?

Крамалюхин (усмехаясь). Почему же? Красота не в этом. Красота это Рембрандт, Айвазовский, Шиллер какой-нибудь… Мадонна…

Птицын (чуть не плача). Полез прямо на шляпу.

Крамалюхин (хохочет). Слепое человечество. Ну, не хотите ее носить, я вам заплачу. Ладно?

Птицын. А вы что же думали! Ишь ты какой!.. Цилиндр стоит 15 рублей… Давайте! (Берет у него деньги и идет к двери.)

Кутляев. Васенька, куда же вы?

Птицын. Не желаю я с вами. Тоже! На цилиндры садятся! (Уходит.)

Наталья Павловна (по уходе Птицына). Ну, ушел, слава Богу… Тяжелый человек… Выпейте еще рюмочку, Сергей Антоныч.

Крамалюхин. Выпью, выпью, высокочтимая Наталья Павловна, и еще одну (пьет) и еще одну… Хе-хе!.. Замечательная водчонка! (заметно пьянеет.) А теперь можно и вина выпить… (протягивает руку).

Наталья Павловна. Вы ошиблись… Это не вино… Это прованское масло…

Крамалюхин. Ну-у?.. Неужели масло? Странно!! Чрезвычайно стр… странно! Позвольте мне в таком случае еще рюмочку… этой индейки… Хе-хе! Недурные омары… А?

Кутляев. Постойте, батюшка, что же вы делаете? Ведь вы вместо омара жуете бумагу от окорока?

Крамалюхин (громко хохочет). Не может быть? Я, действительно, смотрю, что это как будто семга, а не омары… Хорошая семга!.. Почем продавали? (Неистово хохочет.) Фу, черт! Хотел сказать покупали, а говорю… пр… продавали. А? забавно, мамаша?

Наталья Павловна (смущенно). Ничего, бывает.

Крамалюхин. А теперь прошу стаканчик вот этого дикокту… Э?

Наталья Павловна (убирая в сторону бутылку). Вы у Цесаркиных давно были?

Крамалюхин (совершенно пьян). Четырнадцать! Да еще 8 позавчера.

Кутляев. Что восемь?

Крамалюхин. Высокий такой блондин. Живи, говорит, у меня. Чего там!

Кутляев. Что?

Крамалюхин. Вот вам и что. Его из печки вытащили, а он пополам. Иди-от! Правильно? Вы позвольте еще стаканчик ветчины… Мамаша, а? Не хотите? Ну, и не надо, не н… нуждаюсь! Убирайтесь вон отсюда! Слышите? Вон из моего дома!! Слышите? Вон! А я спать лягу (ложится на ломберный стол.) Хороший это у вас рояль. Почем фунт? Разбудите меня в половине шестнадцатого! (Засыпает.)

Наталья Павловна. Какое безобразие! Совсем труп… Унесем его в спальню. Пусть проспится… А то неловко, гости придут (берут его и уносят)…

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Входит Болдырев, он совершенно пьян.

Кутляев (идет ему навстречу). А, Лев Поликарпович!

Наталья Павловна. Рады вас видеть.

Болдырев (делает неровный шаг). С этим… С нодом годным… то есть… с годным новым… Эх… не выходит!.. Позвольте облобызать… (делает шаг и спотыкается, смотрит на поднятую им же спичку и потом говорит Кутляеву). Пос-слушайте, где у вас тут склад ненужных отбросов?

Кутляев. Ха-ха-ха. Для чего вам это?

Болдырев. Укажите такое место, где бы я мог положить этот предмет, мешающий правильному движению пешеходов.

Кутляев. Да ведь это спичка. Бросьте ее. Чего там, ведь она никому не мешает.

Болдырев. Нет, милый человек. Так нельзя… Тут люди ходят… Зацепится кто-нибудь, упадет, сломает ногу… Ему больно будет. Умрет, пожалуй, а? Постой, я ее закопаю (подходит к цветочному горшку и закапывает спичку). Вот так-то лучше. А это что? (смотрит на пол.) Килечка… Бедная килечка… Киля! Неужели, ты уже умерла? Нет!! Ты еще будешь жить. Я тебя возьму к себе, и там в тепле и холе ты проживешь остаток дней твоих. О, жестокие безнравственные люди!! За что вы хотели погубить ее, эту бедную малютку? За что? за что? (Баюкает кильку, гладит ее, целует, согревает дыханием и наконец прячет ее у себя на груди.)

Кутляев. Садитесь, пожалуйста.

Болдырев. И сяду… А вы думали, что не сяду… Ан вот я и сижу (лицо расплывается в широкую бессмысленную улыбку). А какой я вчера анекдот слышал! Прямо надо сказать… Для некурящих!

Кутляев. Бросьте… После как-нибудь расскажете…

Болдырев. Нет, я сейчас… Я сейчас!! А что здесь какая неизвестная дама, так на это начхать.

Кутляев (вразумительно). Это моя жена.

Болдырев. Вот как? Ну, ничего, ничего… Бог с ней! Пусть себе живет. Верно? (Задумывается, потом, подымая голову.) Эх, да и скучно же мне, милые! Прямо вот — скучно и скучно!.. (Неожиданно.) Поедем куда-нибудь!..

Кутляев. Что вы? Куда нам ехать?

Болдырев. Ну, поедем, а? Черт с ним! У меня извозчик, а? (Задумывается). А в сущности, к чему спешить! Ведь все равно все умрем. И извозчик умрет… Ведь вот, господа, извозчик… (Подходит к окну.) Вот он стоит, видите? Он ведь такой же человек, как и другие… Почему же я могу войти к вам, а он не может? Потому что на нем грубый армяк, а на мне фрак? Вот вы, господа, либеральничаете, говорите о меньшем брате, а посадите ли вы его с собой за стол? Отвечайте, вы! Либ… бералы семидесятых годов!! А?

Кутляев. Гм!.. Отчего же! (не желая его раздражать). Конечно, извозчик такой же человек…

Болдырев. Ну, вот спасибо… (неожиданно целует Кутляева, открывает форточку и кричит). Извозчик! Иди сюда. Иди сюда, говорят тебе, не бойся (закрывает форточку). Идет. Вот мы и посидим в небольшой, но уютной компании… И мило будет, и весело.

Входит извозчик, немного смущенный.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же и извозчик.

Болдырев (беря его за руку). Не бойся, милый. Садись! Я знаю, что у этих добрых людей слово не расходится с делом. Дайте моему другу, извозчику, стакан коньяку… Да не какой-нибудь там дряни, а лучшей марки. Слышите? Вы!

Извозчик (садится, крайне смущенный).

Болдырев. Кушай, извозчик, кушай милый… (гладит его по голове). А лошадка пусть постоит. Хорошая у тебя лошадка, какой породы? Лягавая?

Извозчик. Работницкая.

Болдырев. Бегать умеет?

Извозчик. Побежит.

Болдырев. Та-ак (оглядывает Кутляева и его жену)… Отчего вы такие скучные? Давайте будем веселиться. Для начала пустим мистификацию, какую-нибудь…

Кутляев (угрюмо). Какую еще вам мистификацию?

Болдырев (обводя глазами стол). Можно устроить мистификации. Для визитеров. Вино из бутылок можно вылить… Ха-ха! А налить вместо него уксусу… сладкое посыпать солью, перцем, в индейку понатыкать маленьких гвоздиков, а хлеб выдолбить и насыпать туда земли с горшков… окурков… Вообразите их удивление, когда они начнут есть и пить. Ха, ха, ха… Я вам сейчас все это устрою!

Кутляев (сурово). Да не надо!

Болдырев. Почему же не надо? Нет, надо! Вы увидите, как это будет превесело (опрокидывает цветочный горшок и поливает землю мадерой).

Кутляев (вырывает у него бутылку и кричит). Не смейте этого делать!!

Болдырев. Почему же? Ведь это мистификация. Может быть, вам это не нравится, а? Пожалуйста, пожалуйста! Может быть, вы желаете получить за выпитое и съеденное? Вам жалко, да? Так получайте деньги! Вот вам 12 рублей!.. Сдачи не нужно.

Кутляев. Вон отсюда!!

Болдырев. А-а. Ты так? Гнать меня? Затоптать мою честную душу?.. Унизить такое сердце? Что ж (засучивает рукава). Поборемся… Что ж поборемся!!

Кутляев и Наталья Павловна быстро уходят, захлопывают за собою дверь.

Болдырев. Ха, ха, ха… Бежали, как трусы. И к черту! Ну их к черту. Не правда ли, брат извозчик? Ну, что покушал? Давай, брат, выпьем на брудершафт. А твоя лошадка постоит… Хочешь… я пойду, посижу возле нее, чтобы конокрады не украли.

Извозчик (опьяневший). Чего там… сиди… тут!.. Охо-хо-хо!..

Болдырев. Да, брат извозчик, так-то… Надоело мне все это… Визиты эти… Знаешь что? Вот тебе моя записная книжка… Сделай вместо меня все визиты… а я тут посплю… ужасно, знаешь ли, спать хочется… Я подремлю, а ты спой мне что-нибудь тихое, задушевное, отчего бы душа сладко и больно сжималась (кладет голову извозчику на колени).

Извозчик (поет какой-то заунывный мотив). И-и-и-э-э-э-ух-ха. Га, а-а… И-и-эх-ха-а-а…

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Дверь из спальни неожиданно распахивается, вылетает разбуженный пением растрепанный Крамалюхин, увидев извозчика, на коленях которого мирно покоится голова Болдырева, останавливается изумленный.

Крамалюхин (после некоторого раздумья). Извозчик!! Свободен? (Подходит и, усевшись на пол, тоже кладет голову на колени извозчика.) Пошел! (Засыпает.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Входят Кутляев и Наталья Павловна, в ужасе смотрят на странную группу.

Занавес

ЧЕЛОВЕК ЗА ШИРМОЙ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Миша, мальчик 10-12 лет.
Его мать.
Тетя Ася.
Кондрат Григорьевич, офицер.

Действие происходит в комнате тети Аси. В глубине сцены стол, диван и кресло. Налево шкаф, направо ширмы. За кулисами слышны раздраженный голос матери Миши и отчаянный рев Миши.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

На сцену быстро, волоча за руку Мишу, входит мать, тащит его на середину сцены, недалеко от шкафа. Сердито кричит.

Мать. Нет, нет… не отпущу, не прощу. Реви, сколько хочешь, целый день простоишь здесь. Вчера чашка, сегодня духи. Мое терпение лопнуло.

Миша (всхлипывая). Я нечаянно…

Мать (слегка отталкивая от себя Мишу). Нечаянно, — сиди здесь.

Миша (притворно спотыкается, падает, подкатывается к шкафу и, после небольшой паузы, стукается головой о шкаф). Ага, меня убивают. Ну, пусть убивают…

Мать. Пожалуйста, не притворяйся, не лги… не больно! Кто просил тебя лазить на комод и разливать духи из золотого флакона? Мало тебе, что оставила вчера без сладкого за разбитую чашку. (Уходит, сердито хлопая дверью.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Миша один, плачет. Пауза.

Миша. Нет, уж лучше умереть. Надоели эти вечные попреки… Нельзя лишнего яблока съесть, поиграть нельзя… Важность какая: чашку разбил или духи заграничные в золотом флаконе разлил. Так уж надо драться, толкаться? Господи Боже мой. Вот Бог их накажет. Вот возьмет Бог, да так сделает, что дом у них сгорит. (Пауза.) Вот, если дом загорится, мама выскочит на улицу, будет размахивать руками, кричать ‘духи, духи… спасайте мои заграничные духи в золотом флаконе’, а я знаю, как спасти духи. Но я не сделаю этого. Наоборот, положу руки вот так (скрещивает руки на груди) и засмеюсь, как индеец… ‘Духи тебе?.. А когда я нечаянно разлил полфлакона, то сейчас толкаться?’ (Пауза.) Или, может быть, так, что я нашел сто рублей… все начинают подлизываться, подмазываться ко мне… выпрашивать деньги… а я вот сделаю руки так (скрещивает руки) и засмеюсь, как индеец. Хорошо бы иметь какого-нибудь ручного зверя. Леопарда или пантеру… Когда кто-нибудь ударит или толкнет меня, пантера бросится и растерзает его, а я сложу руки вот так и буду смеяться, как индеец. (Пауза. Он расхаживает по комнате.) Или вот если бы у меня ночью выросли какие-нибудь иголки. Как у ежа. Когда меня не трогают, чтоб они были незаметны, а как кто-нибудь замахнется, иголки приподнимутся и — трах, напоролся! Узнала бы нынче маменька, как драться. И за что? За что? (Принимается снова плакать.) Нет, уж лучше умереть… Вот лягу здесь и умру. (Пауза.) Небось, теперь на меня никто не обращает внимания, а когда я к вечеру буду мертвым, тогда небось заплачут. Может быть, если бы они знали, что я задумал, так задержали бы меня, извинились бы… Ну, да лучше не надо. Пусть смерть… Прощайте, вспомните когда-нибудь раба Божьего Михаила. Недолго я прожил на белом свете… Интересно, что скажут все, когда меня найдут в тетиной комнате за ширмой… подымется визг, оханье, плач. Прибежит мама… ‘пустите меня к нему, это я виновата’, а я скажу: ‘да, уж теперь поздно’.

Голос на улице. Алексей Иванович… Что ж вы, подлец вы этакий, обе пары уволокли. Алексей Ива-а-анович… отдайте, мерзавец паршивый, хоть одну пару.

Миша. Кричат… Если бы они знали, что тут человек помирает, так не кричали бы. (Пауза.) А отчего же я умру, от какой болезни?.. Просто так никто не умирает. (Нажимает себе кулаком живот.) Урчит, — вот оно… Чахотка. Ну и пусть! Хотя лучше спичками. Чахотка-то медленнее, так что всякое терпение лопнет. Где же спички? (Берет со стола коробку шведских спичек. Вынимает, откусывает.) Фу, ты какая горькая… (Зажигает одну спичку. Откусывает еще головку.) И пусть, все равно уж… Лягу, как в ‘Ниве’ лежит на картинке убитый запорожец, и умру… (Ложится за ширмой на спину и разбрасывает руки и ноги).

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Входят тетя Ася и Кондратий Григорьевич.

Тетя Ася. Ладно! Только на одну минутку, а потом я вас сейчас выгоню.

Кондрат Григорьевич. Настасья Петровна, десять минут… мы так с вами редко видимся и то все на людях. (Берет ее руки и глядит ей в глаза). Я с ума схожу.

Миша (за ширмой). Сходит с ума… Это должно быть ужасно. Наверно, будет прыгать по комнате, рвать книги, валяться по полу и кусать всех за ноги. Я знаю, так всегда с ума сходят. А что если он найдет меня?

Тетя Ася. Вы говорите вздор, Кондрат Григорьевич. Не понимаю, почему вам сходить с ума?

Кондрат Григорьевич. Ах, Настасья Петровна… Вы жестокая, злая женщина.

Миша. Ого! Это она-то злая? Ты бы мою маму попробовал, она бы тебе показала.

Тетя Ася. Почему же я злая? Вот уж этого я не нахожу.

Кондрат Григорьевич. Не находите?! А мучить, терзать человека это вы находите? (Крутит флакон с туалетного столика.)

Миша. Как она его там терзает (выглядывает из-за ширмы.) Нет, не терзает… Вот уронишь еще баночку, она тебе задаст.

Тетя Ася (крутя зеркальце на шейной цепочке). Я вас терзаю? Чем же я вас терзаю, Кондрат Григорьевич?

Кондрат Григорьевич. Чем? И вы не догадываетесь?

Миша. Вот то здорово вертит… Надо бы потом попробовать. Можно взять коробочку от кнопок, привязать ее к веревочке и тоже так вертеть… Еще почище теткиного вертенья будет.

Кондрат Григорьевич. И вы не догадываетесь…

Тетя Ася. Нет.

Кондрат Григорьевич (становясь на колени). Так знайте же, что я люблю вас больше всего на свете.

Миша (становясь на колени). Вот оно, уж начал с ума сходить. На колени стал. С чего спрашивается? Чудак!

Кондрат Григорьевич. Я день и ночь о вас думаю, ваш образ все время стоит передо мной. Скажите же. А вы… А ты любишь меня?

Миша. Вот еще, на ‘ты’ говорит, что она ему горничная что ли?

Кондрат Григорьевич. Ну, скажи мне. Я буду тебя на руках носить… Я не позволю на тебя пылинке сесть.

Миша. Что-о такое… Что он такое хочет делать? (Смеется.)

Кондрат Григорьевич. Ну, скажи, любишь? Одно слово… да?.. Любишь? Только меня?

Тетя Ася (закрывая лицо руками). Да.

Миша. Только его?! Вот тебе раз, а меня, а папу, маму? Хорошо же… Пусть-ка она теперь подойдет ко мне. Я ее отбрею.

Тетя Ася. А теперь уходите. (Встает.) Мы и так тут засиделись. Неловко.

Кондрат Григорьевич. Настя, сокровище мое, я за тебя жизнью готов пожертвовать.

Миша. Это ловко! Это он молодец!

Тетя Ася. Ах, мне так стыдно. Неужели, я когда-нибудь буду вашей женой?

Кондрат Григорьевич. О, это такое счастье… Подумай: мы женаты, у нас дети…

Миша. Гм… дети… странно, что у тети до сих пор детёв не было. У мамы есть дети. У полковницы на верхней площадке есть дети. А одна тетя без детёв. Наверно, без мужа их не бывает. Нельзя, некому кормить.

Тетя Ася. Иди, иди, милый.

Кондрат Григорьевич. Иду. О, радость моя, один только поцелуй.

Тетя Ася. Нет, ни за что…

Кондрат Григорьевич. Только один, и я уйду.

Тетя Ася. Нет, нет ради Бога…

Миша. Чего там ломаться, целовала бы лучше… Будто трудно. Сестренку Труську целый день ведь лижет.

Кондрат Григорьевич. Один поцелуй. Умоляю. Я за него жизнь отдам. (Обнимает ее и целует.)

Миша. Черт знает, что такое. Целуются, будто маленькие. Разве напугать их для смеху. Высунуть голову и прорычать, как дворник ‘вы чего тут делаете… Нету на вас угомону’. (Тетя Ася и Кондрат Григорьевич убегают.)

Миша. А ловко это он: я за тебя, говорит, жизнью готов пожертвовать. И пожертвует. Приведут его на площадь, поставят на колени, и палач будет ходить с топором, весь в красном… ‘Настя’, скажет офицер, ‘сейчас я буду жертвовать за тебя жизнью’. А тетя заплачет и скажет: ‘Ну, жертвуй, что ж делать’. Трах, и голова падает с плеч. А палач сделает руки вот так и засмеется. Как индеец. (Пауза.)

В соседней комнате пьют чай, слышно, как звякают ложками.

Миша. Ложками звякают, а меня не позовут. Хоть с голоду подыхай.

Мать (голос из другой комнаты). Миша! Мишуха, где ты? Иди пить чай.

Миша. Сейчас будет извиняться.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Мать. Где ты был, Мишутка? Идем чай пить.

Миша (про себя). Не извиняется. Эх! Ну, и Бог с ней. Если она забыла, так и я забуду. Все ж таки она меня кормит, обувает. Полжизни за поцелуй!.. (Выходя из-за ширм. Громко.) Мама, поцелуй-ка меня.

Мать. Ах ты, поцелуйка! Ну, иди сюда. (Целует.) Ну, а теперь идем чай пить с молочком. Живо. (Уходит.)…

Миша (один). Что тут особенного — не понимаю? Полжизни за поцелуй. Прямо умора! (Смеется.)

Занавес

ДУША ОБЩЕСТВА
(Смерч)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Казанлыков, чиновник.
Терентьев.
Анна Евграфовна, его жена.
Киримонов, акцизный чиновник.
Фитилева Анна Павловна.
Студент.
Барышня.
Пелагея.
Гриша, племянник Терентьевых.

Действие происходит у Терентьевых. Налево маленькая передняя, направо столовая. На столе самовар и закуска. Сцена пуста.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Звонок. Пелагея бежит в переднюю, впускает Казанлыкова. Снимает с него пальто.

Казанлыков. Здравствуй, Пелагея, как поживаешь?

Пелагея. Спасибо, барин, пожалуйста.

Казанлыков. А что, есть уж кто-нибудь?

Пелагея. Как же, как же-с. Фитилева Анна Павловна уже пришли-с… и Киримонов Антип Павлович уже здеся.

Казанлыков. Ага… (всматривается в лицо Пелагеи). Постой, постой… Э-э, да что это с тобой, матушка, такое.

Пелагея (испуганно). А что?

Казанлыков. Да ведь на тебе, матушка моя, лица нет. Ты больна…

Пелагея (растерянно трет свои румяные щеки). Н-нет… А разве что?

Казанлыков. Да ведь ты же бледна, как смерть. Краше в гроб кладут. Тифом была больна что ли?

Пелагея (испуганно вздрагивает). Неужто, хворая?!

Казанлыков. Матушка, да ежели так с тобой незнаючи встретиться — так тебя за привидение, за русалку примешь. Сама белая-белая, а глаза горят лихорадочным блеском. Похудела, осунулась.

Пелагея (всплескивая руками, вскрикивает и с плачем убегает).

Казанлыков (довольно хохочет и потирает руки). Хе-хе-хе-хе… Напугал… Люблю я пошутить вот этак… Хе-хе-хе…

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Казанлыков входит в столовую, из других дверей выходит гимназист Гриша, племянник Терентьевых.

Казанлыков. А, Гриша. Здравствуй, здравствуй (берет его за ухо). Ну, что… Папаше признались?

Гриша. В чем?

Казанлыков. Насчет недопущения к экзаменам.

Гриша. Какое недопущение. Я допущен.

Казанлыков. Да-а… вы так думаете? Гм… Ну, что ж… Поздравляю… Блажен, кто верует… Хе-хе-хе… (вздыхает). Эх, жаль мне вас, Гришенька. Влопались вы в историю.

Гриша (испуганно). В ка… ка… к… кую…

Казанлыков. А в такую, что я сегодня видел вашего директора Уругваева: ‘Как идет у вас, — спрашиваю, — Терентьев Григорий?’ ‘Отвратительно, — говорит, — на совете постановили не допускать его к экзаменам’. Вот оно что, молодой человек.

Гриша (мрачно). Ах, так… Тогда я знаю, что мне делать: сегодня же уезжаю в Африку. Довольно!! (Убегает.)

Казанлыков. Вот и прекрасно. Хорошая идея.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Входит Терентьев.

Терентьев. А-а! Здорово, Кирилл, сейчас и жена выйдет… У нее там сидят Фитилева Анна Павловна и Киримонов — знаешь, акцизный…

Казанлыков. Знаю, знаю…

Терентьев. Садись же, чего стоишь… (Казанлыков садится). Ну, как дела? Давненько я тебя не видел. Заперся ты там у себя, живешь бирюком, никуда не ходишь… Нехорошо, Кирилл. Этак совсем одичаешь…

Казанлыков. А я, представь себе, нисколько об этом не жалею… Ну, да что говорить об этом… Давно приехала твоя жена? Она, кажется, куда-то ездила.

Терентьев. Да, гостила у тетки месяца два. Вернулась на прошлой неделе, но не совсем здорова… (довольно смеется и хлопает Казанлыкова по колену). Жду, брат, наследника.

Казанлыков. Ага… вот как.

Терентьев. Да, вот и жена…

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Входят Анна Евграфовна, Фитилева, Киримонов, студент и барышня.

Казанлыков (идет навстречу Анне Евграфовне). Анна Евграфовна, неизмеримо рад вас видеть. Ручку-с.

Анна Евграфовна. Познакомьтесь, господа. Казанлыков Кирилл Петрович, Анна Павловна Фитилева, Киримонов Антип Павлович, а это жених и невеста. Садитесь, господа. Чайку выпьем.

Казанлыков. Как же ваше здоровьечко, Анна Евграфовна? Слышал я что-то неважное… Наследника ожидаете?

Анна Евграфовна (вспыхнув). Ну… что вы говорите такое…

Казанлыков. Нет, ничего… Свои ведь люди. Только должен вам сказать, опасное это дело — рождение детей…

Терентьев. Почему?

Казанлыков. Мало ли. Эти вещи часто кончаются смертельным исходом. Родильная горячка, или еще какая-нибудь болезнь — и капут.

Терентьев. Ну, будем надеяться, что мы отвертимся от этого благополучно. Будем иметь большого такого толстого мальчугана, хе-хе-хе…

Казанлыков. Мальчугана… Гм… Да?.. мальчуганы тоже, знаете, часто мертвенькими рождаются.

Терентьев. Ну, это очень редкие случаи.

Казанлыков. Редкие? Нет, не редкие. Некоторые женщины совершенно не могут иметь детей… Есть такие организмы! Да вот вы, сударыня… Боюсь, что появление на свет ребенка будет грозить вам самыми серьезными опасностями, могущими окончиться печально.

Фитилева. Ну, что вы завели, господа, такие разговоры… Ничего дурного не будет. (Казанлыкову.) Вы же и на крестинах еще гулять будете.

Казанлыков (скорбно покачав головой). Дай-то Бог. Только ведь бывают и такие случаи, что ребенок рождается благополучно, а умирает потом. Детский организм очень хрупкий, нежный… Ветерком подуло, пылиночку какую нанесло и конец. По статистике детской смертности…

Анна Евграфовна. Ну, что вы, господа, завели такое? Закусите лучше… Вот бутерброд с семгой, прелестная семга.

Казанлыков. На днях одна моя знакомая отравилась рыбным ядом. Купили вот тоже семги, поели…

Фитилева (взяв бутерброд, вздрагивает и отбрасывает его). Спасибо… Не хочется что-то семги. Дайте лучше с колбасой.

Казанлыков. Ну, знаете… И колбаса небезопасна. Заражение трихинами тоже не шуточка… На днях — я читал — привозят одну старуху в больницу, думали туберкулез, а когда разрезали ее, увидели клубок свиных трихин.

Фитилева. Нет, вообще… не надо с колбасой… Мне, вообще, не хочется есть… Я только чаю выпью.

Казанлыков. Да… так о чем мы говорили? Да, вспомнил: о детской смертности. Так вот статистика говорит…

Фитилева. Ну, что там ваша статистика. У меня трое детей и все живехоньки.

Казанлыков. Пока, сударыня, пока. До поры, до времени. Слыхали вы, между прочим, что в городе появился дифтерит? Ребеночек гуляет себе, резвится и вдруг начинает легонько покашливать… В горле маленькая краснота, как будто ничего особенного…

Фитилева. Позвольте… а ведь мой Сержик вчера, действительно, вечером кашлянул раза два.

Казанлыков. Ну, вот… Весьма возможно, что у вашего милого мальчика дифтерит… Должен вас впрочем успокоить, что это может быть не дифтерит. Может быть, это скарлатина. Вы говорите, вчера покашливал? Гм… Если он не изолирован, то легко может заразить других детей…

Фитилева (встает взволнованная, мечется по комнате, ища шляпу).

Казанлыков. Особенно вы не волнуйтесь. Скарлатина не всегда кончается смертельным исходом. Иногда она просто отражается на ушном аппарате, кончается глухотой или отражается на легких.

Фитилева (прощаясь со всеми, крайне взволнованная). Вы меня извините… но… я… страшно беспокоюсь… Вдруг… это… с Сережей что-нибудь неладное… (Бежит в переднюю, одевается и убегает).

Анна Евграфовна (Казанлыкову). Ну, что вы наделали. Видите, как растревожили женщину… Эх, вы…

Казанлыков. Да ведь я ничего не сказал… Так, к слову пришлось… Люблю пошутить! (Пьет чай, обращается к студенту.) На каком вы факультете?

Студент. На юридическом.

Казанлыков. Ага, так-так… я сам когда-то был в университете… люблю молодежь… Только юридический факультет неважная штука, извините меня за откровенность.

Студент. Почему?

Казанлыков. Да вот я вам скажу: учитесь вы, учитесь целых четыре года. Кончили. (Хорошо, если еще удастся кончить.) …И что же вы? Помощник присяжного поверенного — без практики или поступаете в управление железных дорог без жалованья, в ожидании далекой вакансии, на сорок рублей. Конечно, вы не сделаете такой оплошности, чтобы жениться, но…

Студент (виновато). Как раз я и женюсь. Вот позвольте вам представить — моя невеста.

Казанлыков (грустно). Же-ни-тесь? Вот как! Ну, что же, сударыня… Желаю вам счастья и привольной, богатой жизни. Впрочем, мне случалось наблюдать, как живут женившиеся студенты: комната в шестом этаже, больной ребенок за ширмой (обязательно больной, это заметьте), рано подурневшая жена, изнервничавшийся от голодухи и неудач студент… Конечно, есть счастливые исключения в этих случаях: ребенок может помереть, а жена сбежит с каким-нибудь смазливым студентом, но это, увы, бывает редко… Большей частью, муж однажды усылает жену в ломбард, якобы для того, чтобы заложить последнее пальто, а сам прикрепит к крюку от зеркала ремень — да и тово…

Пауза. Студент нервно ходит по комнате. Барышня начинает плакать.

Студент. Ну, что ты, милая… Успокойся… Ну, чего там.

Барышня. Я не могу больше. (Плачет). Я… такая несчастная… Что с нами будет… что… (Истерически плачет.)

Студент… Ну, пойдем… я тебя отвезу домой, чего там. Пойдем. (Уходят в переднюю. Одеваются. Пауза.)

Казанлыков. Хе-хе! Люблю пошутить.

Киримонов. Гм, да… такие-то дела. Однако вы слишком мрачно и односторонне смотрите на жизнь. Вот — взять бы меня — женился я — и что же! Живем мы хорошо. Прекрасно! Она меня ни в чем не стесняет. Вот и сегодня… у нее болела голова, она не могла прийти сюда — и все-таки настояла, чтобы я пошел.

Казанлыков. Ох, не верю я в эти неожиданные припадки болезни… чем они неожиданнее и чем настойчивее жена просит мужа пойти куда-нибудь без нее, тем большую гадость она готовит мужу.

Киримонов (обидчиво). Моя жена не такая.

Казанлыков. Верю. Я говорю вообще. Я на своем веку знал мужей, которые говорили о женах захлебываясь, со слезами на глазах и говорили тем самым людям, которые всего несколько часов назад держали их жен в объятиях.

Киримонов (встревоженно). Бог знает, что вы такое говорите.

Казанлыков. Уверяю вас. Однажды я снимал комнату в одной адвокатской семье. Жена каждый день ласково уговаривала мужа пойти в клуб развлечься, так как, — говорила она, — ей нездоровится, и она ляжет спать. А он, мол, заработался. И при этом целовала его и говорила, что он свет ее жизни. А когда глупый муж уходил в клуб или еще куда-нибудь, — из комода вылезал любовник и они начинали целоваться… Я все это из-за стены и слышал…

Киримонов (крайне взволнованно). Ну… знаете, я уж пойду.

Анна Евграфовна. Ну, куда вы… Так сразу…

Киримонов. Нет, нет… не удерживайте… Так, мне что-то не по себе стало… Прощайте. Голова что-то… и вообще… (быстро уходит).

Казанлыков. Куда он заторопился? Беспокоится… Хе-хе… Люблю пошутить…

Терентьев. Это ты его своими разговорами встревожил… и что тебе за охота, в самом деле.

Казанлыков. Да ведь я и ничего и не сказал.

Анна Евграфовна. Ну, будет об этом… Расскажите, что новенького… Как вы тут, без меня время проводили?

Казанлыков (загадочно). Да что там рассказывать… Хе-хе-хе… (Хлопает Терентьева по колену и подмигивает ему.) Рассказывать, а?.. Про ваши приключения, а?..

Терентьев. Брось свои шутки. Ты ведь знаешь, что Анна Евграфовна все принимает за чистую монету.

Казанлыков. Хе-хе-хе… Ничего-с… Было всего, Анна Евграфовна.

Анна Евграфовна (криво улыбается). Да? Вот как?

Казанлыков. Да-с, хе-хе-хе… (Терентьеву). Кстати, вчера я встретил ту польку…

Терентьев (удивленно). Какую?..

Казанлыков. Ну, эту, знаешь… Станиславу… Которой ты платье тогда токайским вином облил. Вспоминали тебя…

Терентьев. Брось, Кирилл, шутки… Видишь, Анна Евграфовна уже начинает нервничать.

Казанлыков. Ну, чего там. Я ведь знаю, что Анна Евграфовна женщина передовая и простит мужчинам их маленькие шалости. Тем более больших денег это не стоило… Сколько ты тогда заплатил?.. 140?..

Анна Евграфовна (дрогнувшим голосом). Вы это… серьезно…

Казанлыков (подмигивая Терентьеву). Конечно, серьезно. Хе-хе-хе…

Терентьев. Милая, неужели ты не видишь, что он шутит. Никуда я не ездил и все время сидел дома… И никакой польки я не знаю… это он все зря болтает…

Казанлыков. Хе-хе-хе… Да, я шучу. Я шучу.

Анна Евграфовна (закрывает лицо руками, рыдает). Нет, я знаю, это не шутка… Боже мой, Боже мой… О, негодяй… о, развратник!

Терентьев (взволнованно). Ну, вот видишь, что ты наделал своими идиотскими шутками… Ей теперь вредно волноваться. (Жене.) Перестань, довольно, Аничка. Ведь он же это нарочно…

Анна Евграфовна. Не смей ко мне прикасаться… негодяй. Я тебе не полька Станислава.

Терентьев (почесывая за ухом). Эх, началась история. (Казанлыкову.) И дернул тебя черт за язык. Тоже шуточки выдумал.

Анна Евграфовна (подходит к дверям). Я уезжаю к тете… Потрудитесь не разыскивать меня… Это ни к чему не приведет…

Терентьев. Аничка!

Анна Евграфовна (истерически). Уходите… уходите… я не могу вас видеть. (Скрывается, хлопнув дверью.)

Терентьев (сердито). Вот, черти тебя принесли. Теперь будет история.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Пелагея, влетает.

Терентьев (Пелагее). Чего тебе?

Пелагея. Чего? А того, что изверги вы все, кровопийцы. Вам бы только вдовью кровь пить, чтобы вдове скорее в могилушку сойти… Этого вам надо?! Да?! Пожалуйте расчет.

Терентьев. С ума ты сошла. Кто твою кровь пьет?

Пелагея. Да уж поверьте. Посторонние люди замечают. Уходили вы меня, чтоб вам ни дна, ни покрышки!! Посторонние люди замечают: ‘Бедненькая вы, Пелагея, хворая’. А вам что? Пожалуйте расчет. Не хочу у вас работать!! (Уходит с шумом.)

Терентьев (в бешенстве, Казанлыкову). Ты и здесь успел?!.

Казанлыков. Господи! И пошутить нельзя. Люблю пошутить.

Анна Евграфовна (выходит из своей комнаты, в шляпе, с чемоданом, плачет). Прощайте, Казанлыков!

Терентьев. Милая. Ну, что ты… куда ты… Неужели ты не понимаешь шуток…

Анна Евграфовна. Прочь. Не-го-дяй… (Уходит через переднюю.)

Терентьев (бежит за ней, хватает с вешалки чье-то пальто, шляпу). Это безумие какое-то. Да остановите же вы ее… Аннет!! (Убегает за ней).

Казанлыков (смеется). Здорово же я их…

Мимо него пробегает Пелагея с вещами, бежит в переднюю, скрывается. За Пелагеей Гриша. Он одет по-дорожному. В руке топорик, клетка с птицей и мешок, на спине привязан чемодан. В руках карта Америки. Идет, рассматривая карту.

Гриша. Прощайте, Кирилл Петрович. Мой адрес теперь: Америка, Григорию Терентьеву Пишите. (Уходит.)

Казанлыков. Хе-хе!.. Разбежалась публика… (Прохаживается по опустевшей комнате, подходит к окну, открывает его.) Эй, кто там… Дворник…

Голос дворника. Чего-с?..

Казанлыков. Запри за мной дверь.

Голос дворника. Да нешто в фатере никого нет?

Казанлыков. Нет… Господа уехали экстренно за границу, а все вещи дарят тебе за верную службу. Забирай… (Приближается к рампе, улыбается.) Люблю пошутить! (Весело посвистывая, уходит.)

Занавес

ЖЕНСКАЯ ДОЛЯ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ниночка, красивая барышня, ремингтонистка.
Мишкин, богатый старик.
Язычников, адвокат.
Дубяго, доктор.
Громов, журналист.
Куницын, молодой студент.
Mарфуша, горничная.

Действие происходит в меблированных комнатах. Комната Ниночки.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Ниночка сидит за столом перед пишущей машиной. Сзади нее стоит Мишкин. В руке у него цилиндр и перчатки.

Мишкин. Так вот вы и сделайте так. Нынче перепишите два листа с копиями и завтра два.

Ниночка. Тоже с копиями?

Мишкин. Тоже. (Пауза.) Гм… Гм… с копиями, значит.

Ниночка. Да, да. Хорошо.

Мишкин. Гм… С копиями. Те значит с копиями и эти с копиями. (Облокотившись на спинку стула, наклоняется к Ниночкиной шее.) Вот, значит как. С копиями, значит.

Ниночка. Ладно, ладно! Будьте покойны.

Мишкин. Гм… Да… Вы извините, что я вас так затрудняю.

Ниночка. Пожалуйста, отчего же. Это ведь мой заработок.

Мишкин. Так, так… Заработок… Это верно, что заработок.

Ниночка. Будь у меня деньги, я бы, конечно, не занималась этим.

Мишкин. Да, да… Это верно. Как говорится: деньги, деньги… У вас грудь не болит от машинки? Было бы очень печально, если бы такая красивая грудь да вдруг болела.

Ниночка. Грудь? Нет, не болит.

Мишкин. Гм… Да. Я очень рад. Очень, очень. Гм… Да. Вам не холодно?

Ниночка. Отчего же мне может быть холодно? (Оборачивается к нему.)

Мишкин. Кофточка у вас такая тоненькая, прозрачная… Ишь, вон у вас руки просвечиваются. Гм… да. Красивые руки. У вас есть мускулы на руках?

Ниночка. Что? Какие мускулы?

Мишкин (берет ее за руку выше локтя).

Ниночка. Оставьте мои руки в покое. Слышите? Не трогайте меня!

Мишкин. Милая… Одну… минутку… Я сейчас сейчас… Постойте… Зачем вырываться. Это самое… рукав, который просвечивает, так я… (Хватает ее за руку.)

Ниночка. Пустите руку! Мне больно!.. Как вы смеете? Негодяй! (Вырывается.) Вон! Уходите, чтобы духу вашего больше у меня не было! Вот вам! (Подскакивает к столу, рвет бумаги, данные для переписки, бросает на пол.)

Мишкин. Однако… Нечего сказать… Служебная аккуратность… Женский труд: разорвать важные бумаги — это по-вашему ничего? (Подбирает бумаги.) Вы скверно относитесь к вашим обязанностям.

Ниночка (сквозь слезы). Вон!!

Мишкин. Ах, да! Я и забыл: мне и спешить надо. Дела, дела, всюду дела. (Не глядя на Ниночку, берет пальто и уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Ниночка (одна, бросается на диван. Плачет. Потирает ладонью руку). Ах, какой негодяй. Разве можно было от него ожидать? Ну, хорошо же! Я тебе этого не прощу. Ты у меня поплатишься за это… Я не знаю, впрочем, что нужно делать в таких случаях. (Встает, смотрит недоумевающе на публику.) Впрочем, я знаю что: поговорю с адвокатом. (Подходит к дверям, кричит.) Марфуша!

Mарфуша (за сценой). Чего-о-о!!

Ниночка. Адвокат Язычников еще не ушел?

Марфуша (за сценой). Нету-у-у!!

Ниночка. Да что — нету? Ушел, что ли?

Марфуша (за сценой). Говорю: нету-у! Не ушомши еще!

Ниночка. Попроси его ко мне по делу! (Отходит, потирает руку выше локтя.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Язычников (входя). Изволили звать? Я как лист перед травой. Здравствуйте!

Ниночка. Садитесь. Ах, это такой ужас, такой ужас.

Язычников. А что такое?

Ниночка. Мерзость! Вы должны помочь мне как адвокат. Он был сейчас у меня.

Язычников. Кто он?

Ниночка. Ну… Мишкин.

Язычников. Что за Мишкин такой? Не знаю.

Ниночка. Ах, Господи! Ну, старик один. Директор. Он мне работу на машине дает. И вот: представьте себе: сейчас ни с того, ни с сего набросился на меня, как зверь, схватил за руку… и… на руке теперь даже громадный синяк.

Язычников. Какой негодяй! А еще старик. Чего же вы теперь хотите?

Ниночка (утирая глаза платком). Нельзя ли его сослать?

Язычников. Сослать? Куда?

Ниночка. Ну, в эту… в Сибирь… А если нет, так вообще… вот где преступники сидят, как это?.. в тюрьму. А лучше, если в Сибирь.

Язычников. В Сибирь, говорите? Ну, в Сибирь-то нельзя. А притянуть его вообще к ответственности можно.

Ниночка. Ну, притяните. Пожалуйста.

Язычников. У вас есть свидетели?

Ниночка. Есть. Я свидетельница.

Язычников. Нет, вы потерпевшая. А кроме вас?

Ниночка. Кроме меня? Есть.

Язычников. Кто же?

Ниночка. Да Мишкин-то.

Язычников. Да нет! Как вы не понимаете… Мишкин — это обвиняемый… Он не может быть свидетелем.

Ниночка. Может быть… вы?

Язычников. Я? Да какой же я свидетель, раз я ничего не видел.

Ниночка. Что ж… Вы, значит, мне не верите? Значит я лгу, по-вашему?

Язычников. Ах, вы меня не понимаете. Гм… Вот что: если не было свидетелей, то, может быть, есть у вас следы насилия?

Ниночка. Конечно есть. Он произвел надо мной гнусное насилие: схватил за руку… Наверное, там теперь синяк.

Язычников (внимательно разглядывает Ниночку). Знаете что? Покажите руку.

Ниночка. Вот, тут, под кофточкой.

Язычников. Вам придется… как его… снять вашу кофточку.

Ниночка. Но ведь вы же не доктор, а адвокат. Зачем же?

Язычников. Вы так думаете? Это ничего не значит. Функции доктора и адвоката так родственны друг другу, что часто смешиваются между собою. (Пауза.) Вы знаете, что такое алиби?

Ниночка. Нет, не знаю.

Язычников. Вот то-то и оно. Для того, чтобы установить ваше алиби, снимите кофточку.

Ниночка (смущенно в нерешительности прохаживается по комнате, потом вздыхает, смущенно расстегивает кофточку, спускает с одного плеча. На руке повыше локтя красное пятно.) Вот… видите? Какой мерзавец.

Язычников. Да, да, да, да! Простите, я должен освидетельствовать. Поднимите руки. Дышите глубже. А это что такое? Грудь? (Обнимает ее за талию.)

Ниночка (вырываясь). Не трогайте меня! Оставьте! Как вы смеете!! (Натягивает кофточку на плечо, на глазах слезы.)

Язычников. Чего же вы обиделись? Я должен еще удостовериться в отсутствии кассационных поводов. Сенатское решение по делу Рябошенко и Гундосина…

Ниночка (топая ногой). Вы нахал! Уходите отсюда! Слышите?

Язычников. Ах, да я ведь забыл совсем, что тут живу. До свидания. (Протягивает ей руку. Ниночка прячет свою за спину. Рука Язычникова остается в воздухе. Он делает вид, что хотел потрогать пишущую машину.) Хорошая машина. Очень сложная вещь. Наверное, ‘Ундервуд’. Прощайте. Вообще, Эдиссон очень ловко изобретает… (Уходит, сконфуженный.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Ниночка (одна). Какой негодяй! И зачем я, спрашивается, позвала адвоката. Мне нужен скорее доктор: пусть он даст свидетельство о гнусном насилии. Боже, какая я несчастная. (Идет к двери.) Марфу-уша!

Mарфуша (за сценой). Чиво-о-о!!

Ниночка. Что, доктор из третьего номера еще не ушел?

Mapфуша (за сценой). Нету-у-у!

Ниночка. Да что такое нету? ‘Нету’ — ‘Нету’! Ушел или не ушел?

Mарфуша (за сценой). А я-то что говорю. Если бы ушомши, то и сказала бы — ушомши.

Ниночка. Вот-то глупая. Попроси его зайти ко мне по делу. (Ходит по комнате, сжимая голову руками.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Стук в дверь. Входит доктор.

Доктор. Неужели, практика? Признаться, уже и забыл, что такое практика. Где больная?

Ниночка. Я. Только не больная. Я хочу попросить у вас свидетельство. Надо мной произвели отвратительное насилие. Один старик схватил за руку и сделал такой синяк, что рукой пошевелить трудно.

Доктор. Зачем же это он? Что ему надо было?

Hиночка. Не знаю. Они все ко мне пристают. А этот прямо лапой, как схватит. Я ему этого не хочу прощать.

Доктор. И не прощайте. Так им негодяям и нужно. Так синяк, говорите. Ну-ка разденьтесь!

Hиночка. Да зачем же? Синяк вот тут, вот видите: в этом месте.

Доктор. Да… Гм… Но я должен определить характер, направление, местоположение… Гм… интенсивность…

Ниночка. Вот наказание-то! (спускает кофточку с одного плеча). Вот, видите.

Доктор. Ай-я-й! Дело, знаете, очень серьезное. Однако… (Гладит руку). Знаете, что? Вам придется раздеться совсем.

Ниночка. Зачем совсем? Что вы! Он меня хватал за руку, я руку и показываю.

Доктор. Ну да… Гм… Однако я должен бросить, так сказать, ретроспективный взгляд… Синяк, видите ли, знаменует собой такое сгущение крови, что деформация эпидермы… (Хочет прикоснуться к плечу. Ниночка его останавливает.) Должен же я вас выслушать. (Обнимает ее. Ниночка с силой отталкивает его.) Позвольте, как же так: я хочу вас выслушать, а вы хотите меня выстукать. Этак вы меня искалечите.

Ниночка. Вон отсюда! Уходите! Я думала, вы порядочный человек, а вы… (Падает на диван и плачет.)

Доктор (подходит к окну). Погодка-то нынче какая странная.

Ниночка. Я не знала, что и вы негодяй!

Доктор. Иногда начнет дождик, а то ветер вдруг дует. А калоши таскать не хочется.

Ниночка. Я вам говорю: убирайтесь вон!

Доктор. Квартирка у вас темная. Для глаз это ой-ой, как вредно.

Ниночка. Вон!

Доктор (насвистывает что-то, потом хватается за боковой карман). Э-э, черт! Папиросы забыл! Вы уж извините. Должен домой пойти. Не могу без куренья, хе-хе! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Ниночка (одна, лежит на диване, закусив губы, на лице отчаяние. Стук в дверь). Кто там еще?

Громов (волосатый, мрачный мужчина, входя, плюет на указательный палец, будто стирая чернила). Зашел вас навестить. Сидел все время, писал фельетон, а теперь кончил.

Ниночка. А! Громов, здравствуйте! (Горько.) Вот вам друзья человечества. Вот вы журналист, писатель… Вам надо вскрыть… Вывести наружу, разоблачить этих фарисеев.

Громов. А что такое?

Ниночка. Один негодяй сегодня безо всякого повода схватил меня за руку и сделал синяк, — я пожаловалась адвокату, нашему же соседу, а он тоже стал обнимать, выгнала его… пожаловалась доктору, просила свидетельство, а он вдруг — раздевайтесь!

Громов. Гм… Да… Плохое свидетельство. (Горько смеется.) Хе-хе! (С пафосом.) Вот вам так называемые лучшие люди, призванные врачевать раны и облегчать страдания страждущего человечества. Вот вам носители правды, защитники угнетенных и оскорбленных, взявшие себе девизом — справедливость. Люди, с которых пелена культуры спадает при самом пустяковом столкновении с жизнью. Дикари, до сих пор живущие только с запросами плоти… Хе-хе! Узнаю я вас!

Ниночка (робко). Прикажете… снять кофточку?

Громов. А? Что? Кофточку? Зачем кофточку? А впрочем можно снять и кофточку. Любопытно, черт возьми, посмотреть на эти позорные следы. Гм… культуртрегеров.

Ниночка (показывает обнаженную руку). Вот тут.

Громов. Однако… руки же у вас. Разве можно выставлять подобные аппараты на соблазн человеческий. Уберите их. Ради Бога, уберите. Или нет! Какие это духи у вас? Гм… Послушайте. А что если бы я поцеловал эту руку вот тут, в сгибе? А? Гм… Я ведь с научной точки зрения. С точки зрения эксперимента. Я ведь беллетрист тоже. Вам никакого ущерба от этого не будет, а мне доставит новое любопытное ощущение, которое, которое… которое…

Ниночка (молча, скрестив руки, смотрит на него уничтожающим взглядом).

Громов. Не говорите! Свинья! Сам знаю, что свинья! Бегу, как можно скорее. Жители в паническом страхе бежали в горы. Уже убежали… (Быстро уходит.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Ниночка (одна, схватившись за голову, бегает по комнате. Стук в дверь. Входит студент Куницын. В руках у него несколько книг. Ниночка радостно). Здравствуйте, Куницын.

Куницын. Здравствуйте, ясновельможная соседка. Вы уж простите, что я прибежал к вам… Можно у вас немного позаниматься? У меня — товарищи мешают.

Ниночка. Пожалуйста. Садитесь. Я вам не буду мешать.

Куницын. Добре… Хотите шоколаду? (Вынимает из Нормана тужурки плитку шоколада.) Покупал папиросы и купил, одержимый жаждой роскоши. Угощайтесь.

Ниночка (ест шоколад, шаловливо бросая в Куницына бумажками. Куницын разворачивает книги, ложится на диван и погружается в чтение. Ниночка садится около и долго смотрит на него, положив голову на руки). А меня сегодня обидели, Куницын.

Куницын (рассеянно). Ну? Кто?

Ниночка. Адвокат, доктор, старик один… Такие негодяи.

Куницын (перелистывая книгу). Чем же они вас обидели? Кушайте шоколад!

Ниночка. Один схватил за руку до синяка, а другие потом осматривали и все приставали, приставали, приставали…

Куницын. Та-ак! Это нехорошо. Кушайте шоколад, кушайте шоколад…

Ниночка (жалостно). У меня рука болит, болит…

Куницын. Ха… Этакие негодяи… Кушайте шоколад.

Ниночка (печально). Наверно и вы тоже захотите осмотреть руку, как те…

Куницын (с улыбкой). Зачем же ее осматривать? Есть синяк, и так вам верю. (Пауза.)

Ниночка (жалостно). До сих пор рука горит… Как вы думаете, примочку какую-нибудь надо?

Куницын. Гм… Не знаю… (Читает). Да вы кушайте шоколад! Кушайте шоколад!

Ниночка. Может, показать вам руку? Я знаю, вы не такой, как другие, я вам верю.

Куницын. Нет, зачем же вас затруднять. Будь я медик, я бы помог, а то я естественник…

Ниночка (вставая, угрюмо). А вы все-таки посмотрите.

Куницын. Эх… (Отодвигает книгу.) Пожалуй, показывайте вашу руку. Не беспокойтесь, много не надо. Вы только снимите с плеча кофточку. Так… Это?.. Гм… Действительно, синяк. Экие мужчины… Он, впрочем, скоро пройдет… Да вы кушайте, кушайте шоколад. (Снова усаживается за книги.)

Ниночка (сидит опустив голову с обнаженным плечом).

Куницын (поднимает голову от книги). Вы бы надели в рукав. Тут чертовски холодно.

Ниночка. Он мне ногу еще ниже колена ущипнул.

Куницын (рассеянно). Этакий негодяй!

Шин очка (робко). Показать?

Куницын. Да зачем же? Ведь вам придется снимать чулок, а здесь из дверей, пожалуй, дует… Простудитесь. Что хорошего. Ей-Богу же, я в этой медицине ни уха, ни рыла не смыслю, как говорит наш добрый русский народ. Кушайте шоколад.

Ниночка (печально). Я мешаю вам заниматься?

Куницын. Ну, что же делать, такая уж моя доля.

Ниночка. Послушайте… (Решительно.) Бросьте книгу, я хочу вам что-то сказать. (Бросает книги.)

Куницын. Мне?

Ниночка. Вам, глупый вы этакий. (Пауза). Скажите… я вам нравлюсь?

Куницын. Вот удивительно-то? А ведь я до сих пор и не думал об этом.

Ниночка. Очень мило. (Ходит по комнате, останавливается). Послушайте. Я давно собиралась сказать вам одну вещь: знаете, глупый вы человек, что вы мне… ужасно нравитесь!.. Ей-Богу! Я вас очень люблю.

Куницын. Ну-у? Вот тебе раз! Это серьезно?

Ниночка. Совершенно серьезно.

Куницын. Что же теперь делать, а?

Ниночка. Уж и не знаю. Вы сами и расхлебывайте.

Куницын. Положение! Да, может быть, это так только?

Ниночка. Нет, нет! Серьезно! Совершенно серьезно!

Куницын (шагая по комнате озабоченно). Положеньице! Гм… да… Знаете, и вы мне, как я сейчас разобрался, тоже, хе-хе!.. очень нравитесь… Но все-таки… как же это так? А? Слушайте, Ниночка… может это все-таки шутка?

Ниночка (нетерпеливо). Ах, ты, Господи! Какие там шутки. Целый год вы мне нравитесь, вот и все!

Куницын. Положеньице! Что же мне теперь делать?

Ниночка. Вот что! (Подходит к нему, обнимает, он целует ее. Садятся оба на стол, смущенно поглядывают друг на друга.)

Голос студента (за сценой). Куницын, скоро ли кончишь заниматься?

Куницын. Отстаньте вы от меня! Я только что начал!

Ниночка и Куницын целуются.

Занавес

С КОРНЕМ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Айя.
Потылицын.

Уютный уголок гостиной. Айя и Потылицын входят, она садится на диван. Потылицын во фраке, Айя — в нелепо-изысканном платье с какими-то газовыми оборками и разрезами. Масса колец, браслетов, цепочек… Все это звенит и гремит при каждом движении.

Айя. Знакомьтесь со мной… Вас зовут, я знаю, Потылицын, а меня Айя. Думаю, что через час мы будем на ‘ты’. Так проще.

Потылицын. Айя… Айя… А дальше как? По отчеству?

Айя. Никак, просто Айя. Мы с вами где-то встречались? Вы помните?..

Потылицын. Нет… кажется, не помню… Не встречались.

Айя. Встречались, в Египте.

Потылицын. В Египте? Да я там никогда не был.

Айя. О… будто это так важно — не были! Мы с вами, все-таки, встречались, — не теперь, так раньше.

Потылицын. Да я и раньше там не был.

Айя. Раньше… Откуда вы знаете, что было раньше… Когда не было смокингов и автомобилей. Вы ведь не здешний.

Потылицын. Да, я сам с юга… Родители мои…

Айя. Вы нездешний!.. У вас нечеловеческое выражение глаз… Может быть, вы когда-нибудь были ящерицей…

Потылицын (сухо). Может быть, мне об этом неизвестно.

Айя. Дайте-ка еще раз вашу руку, у вас на душе есть преступление.

Потылицын. Что вы! Да я…

Айя. Тсс… Не надо быть таким шумным. Посидим, помолчим. Что бы вы сделали, если бы были королем всего мира?

Потылицын (в сторону). Повесил бы тебя! (Громко.) Чтобы я сделал?.. Не знаю. Особенного тут ничего не сделаешь.

Айя. А если бы я была королевой, я приказала бы уничтожить все часы на земном шаре. Часы — это господа, мы — рабы, и мы стонем под их игом… Тик-так. Тик-так! Прислушайтесь!.. Это свист бича.

Потылицын. Ну, уничтожили бы вы часы, а дни остались бы. День сменяется ночью — те же часы.

Айя. В моем королевстве была бы абсолютная ночь. Мы жили бы под землей и уничтожили бы время. Нет времени — и мы бессмертны. Из всего моего королевства я бы сделала бесконечный темный коридор.

Потылицын (в сторону). Пожалуй, сделай тебя королевой, ты еще не такую штуку выкинешь… С тебя станется.

Айя. Ах, я так понимаю римских цезарей. Ванна из свежей человеческой крови утром — это запас нескольких жизней на целый день! Возрождение через смерть прекрасных молодых людей… Розовый огонь на свежем сером пепле…

Потылицын. Где ваш муж служит?..

Айя. Директор металлургического общест… Ах, мой муж! Иногда я слышу около себя шелест — это он издали думает обо мне…

Потылицын (иронически). Нездешний шелест?

Айя. Да… Нездешний. Это вы очень хорошо сказали… Шелест… Что такое шелест? Выродившийся гром, раб, сверженный с небес и закованный в шелковые оковы. Вы никогда не были убиты молнией?.

Потылицын (грубо). Был!

Айя. Как это хорошо! Быть убитым молнией — это небесная смерть.

Потылицын (впадая в ее тон). Вы были когда-то женой вождя негритянского племени.

Айя. Почему?..

Потылицын. Потому что вы серая. Вы под пеплом… Даже сейчас. Я уверен: вы родились от вулкана. Вышли из кратера вместе с пеплом.

Айя. Ах, вы, пожалуй, правы больше, чем нужно. Не нужно быть правым (задумчиво.) Кратер…

Потылицын. А когда вы смеетесь, вы напоминаете самку суслика…

Айя. Суслик смеется перед опасностью.

Потылицын. Да!! И после смерти. У вас прекрасные глаза, Айя! Ваш левый глаз молчит.

Айя. Мой левый глаз знает больше.

Потылицын. Да! Знание, умерщвляя, украшает. Я вспомнил! Мы с вами виделись не в Египте, а у истоков Замбезе. Вы пили воду, стоя передними ногами в реке.

Айя. Я была оленем?

Потылицын. Да. Антилопа-гну. Жвачное, однокопытное. И, зацепившись хвостом за ветку хлебного дерева, смотрел я на вас, раскачиваясь. Верно?..

Айя. Да… Замбезе… Я помню тигра, который любовно смотрел на меня из джунглей…

Потылицын. Да… тигр… Очевидно, он убежал из туземного зверинца, потому что на Замбезе они не водятся.

Айя. Вы любите пуму? Пума и ягуар напоминают льющуюся воду. Их движения водопадны.

Потылицын. Ниагарны или иматрны?

Айя. Ах, это все равно. Я когда-нибудь встречу ягуара… Вы подумайте! Вдруг сверху свалится на меня гибкая злая масса. О, я не буду кричать. Пусть! Пусть мое тело будет исковеркано, облито кровью, пусть! Зато я узнаю мучения. Я скоро встречусь с ягуаром…

Потылицын. Вы действительно этого хотите?..

Айя. Да, я хочу мучения, побоев. Я поцелую руку ударившему меня мужчине.

Потылицын. Хорошо. Завтра я завезу вам расписание.

Айя. Чего?

Потылицын. Расписание пароходов, отходящих в Сан-Франциско. Оттуда по железной дороге до Сакраменто и…

Айя. Зачем?

Потылицын. Затем, что ягуары водятся в Мексике. До Иокогамы вы можете поехать по Сибирской железной дороге. Правда, вагоны не ахти какие и на станциях буфеты отвратительные…

Айя. Ах, что вы такое говорите!

Потылицын. Да, ведь как же! Иначе до ягуаров не доберетесь. В Мексике вы их можете найти по дороге от Чигуагуа…

Айя. Милый! Вы мне делаете мигрень. Вы слишком реально касаетесь вещей, которые тоньше паутины. Наши ощущения должны быть ирреальными.

Потылицын. Нездешними?

Айя. Вот именно. Вы очень метко это сказали…

Потылицын. Вот что, уважаемая Айя… Я хочу иметь с вами серьезный разговор.

Айя. Хорошо… Только зачем ‘вы’? Нужно — ты. Ты — это не приближает, а отдаляет… Я хочу отдаления.

Потылицын. Вот что, моя милая. Как тебя зовут?..

Айя. Айя! Это звучит, как падение снега.

Потылицын. Ага! Так, так… Вот что, послушай-ка, моя милая! Если ты будешь ломаться — я тебя поколочу, — ты сама об этом мечтала давеча! Слышишь? Не вздумай кричать — я свалю все на тебя. Меня все хорошо знают как скромного воспитанного человека, а тебя, вероятно, считают за полусумасшедшую сумасбродку, готовую на всякую глупость. Итак, не ломайся, и скажи мне, как тебя зовут… Как твое настоящее имя?..

Айя. Вы с ума сошли! Меня зовут Екатериной Арсеньевной.

Потылицын. Вот и прекрасно. Вот что я тебе скажу, Екатерина Арсеньевна… Мне тебя смертельно жалко… Как это так можно изломать, исковеркать свой благородный человеческий облик? Как можно себя обвешать какими-то браслетами, цепочками, связать себя так, что к тебе и приступиться страшно. Вспомни, Екатерина Арсеньевна, о своей матери. Как бы она плакала и убивалась, если бы увидела свою дочь в таком гнусном, позорном положении. Какой глупец научил тебя этим смешным, нелепым разговорам об Египте, ягуарах и темных коридорах. Милая моя, ты на меня, ради Бога, не обижайся — ты баба, в сущности, хорошая, умная, а только изломалась превыше головы. К чему это все?.. Кому это нужно? Дураки удивляются и побаиваются, а умные люди смеются за твоей спиной. Мне тебя смертельно жалко. То, что я тебе скажу, никто тебе не скажет, даже твой муж… Сними ты с себя все эти побрякушки, колокольчики, начни говорить по-человечески, и ты будешь женщиной, достойной уважения и даже настоящей любви. Дети-то у тебя есть?

Айя (со вздохом). Нету.

Потылицын. Вот то-то и беда. Может, это все от бездетности пошло. Ну, милая, не будь такая печальная, развеселись, махни на все рукой и заживи по-новому. Ей-Богу, тебе легче будет, чем тогда, когда нужно измышлять беседы о каких-то темных королевствах, ягуарах, пумах и кровавых ваннах. Вот ты уже улыбаешься. Молодец. Я ведь говорил, что ты женщина не глупая и даже юмор чувствуешь. Ты на меня не сердишься?

Айя. Вы чудовище! Грубое животное.

Потылицын. Ну, миленькая, ну скажи же, ну? Бросишь ты своих ягуаров и египтян. А?.. Обещаешь? Я буду вам самым преданным хорошим другом. Вы мне очень нравитесь вообще. Бросите?..

Айя. Наш разговор между нами?

Потылицын. Конечно! Я завтра зайду к вам, ладно?..

Айя. Хорошо… Только чтобы об этом разговоре даже не намекать! Условие.

Потылицын. Даю слово. Итак, до завтра. Расписания для ягуаров привозить уже не надо?

Айя. Ну-у-у! А кто обещал молчать?.. Чудовище! Кстати мне эта цепочка ужасно натерла руку. Я сниму эту сбрую, а вы спрячьте ее в карман.

Потылицын. Ах, вы, прелесть моя! Давайте!

Входит поклонник Айи.

Поклонник. А! Вот где она — огнекудрая Айя!.. Душа твоя свилась серым тоскующим клубком, подкатилась ко мне и зазвенела: иди, иди! Айя тебя ждет и тебя хочет. Здравствуй, среброногая!

Айя (неожиданно сердито). Прошу вас не говорить мне ‘ты’! Что это такое?! И потом: что это за наглость — говорить со мной на каком-то готтентотском языке!? И, кроме того, зарубите себе на носу, что я вам не Айя, а Екатерина Арсеньевна!! Слышите вы, среброногий?!… (Взяв Потылицына под руку быстро уходит, от изумления поклонник падает в кресло и смотрит вслед ушедшим выпученными глубоко изумленными глазами.)

Занавес

ОТБИВНАЯ КОТЛЕТА
(Психологический случай)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Безработный.
Коммерческий человек.
Слуга в трактире.

Действие происходит в мрачной отдельной комнатке дешевого трактира.
В момент поднятия занавеса на сцене Безработный. С выражением мрачной решимости на лице, он оглядывается, вынимает из кармана бутылочку уксусной эссенции, берет со стола стакан, наливает, нюхает, на лице колебание. В это время в боковых дверях показывается Коммерческий человек… Он молча наблюдает за самоубийцей.

Безработный (решительно). Э, черт с ним. Нечего там нюнить… Хуже не будет! (Подносит стакан ко рту.)

Коммерческий человек (бросаясь к нему). Стоп! Брось стакан! Слышишь? Тебе говорю, брось! (Борьба, стакан, выбитый из рук самоубийцы, падает на пол.)

Безработный. Пус… ссти! Черт!! Нечего тут ввязываться!! Не твое дело!!

Коммерческий человек. Нет, брат, этого я тебе не позволю!!

Безработный. Да вам-то какое дело!.. Тоже, подумаешь, благодетель выискался. Все равно — уйдете — я другой стакан выпью. (Стоит, мрачно скрестив руки и прислонившись к стене.)

Коммерческий человек (прохаживается по комнате в задумчивости, перебирает пальцами будто что-то высчитывая, останавливается). Послушайте… вы!.. Вы серьезно решили отравиться? Непременно решили?

Безработный (иронически). Нет — шутя! Просто, знаете, так мучила жажда, под рукой воды нет, так я эссенцией хочу промочить горло… (горько смеется). Идиот!

Коммерческий человек. Да, да… Значит, серьезно. Послушайте, голубчик… Если вам все равно, то…

Безработный. Ну?

Коммерческий человек. Если вам все равно, отчего бы не отложить этого до послезавтра. А? Такое дело, что всегда успеете.

Безработный. Та-ак! Спасибо, милый. Значит выходит: три дня голодал, голодай и четвертый день, и пятый?

Коммерческий человек. Постойте, постойте… ради Бога, не разбрасывайтесь!.. Послушайте… вот что… Хотите, мы обломаем прекрасное дельце? У вас есть родственники? Жена? Есть?

Безработный. Да что толку-то, что жена есть? Еще хуже! Мало ей от меня радости…

Коммерческий человек. Прекрасно, прекрасно. Так вот: раз вы уже решили отравиться… отчего вам, по крайней мере, не принести жене и детям какую-нибудь пользу. Отдайте себя в мое распоряжение на два дня, а там травитесь хоть десять раз! Но жена ваша зато получит тысчонку рублей!!

Безработный (мрачно). Вы что же… Труп мой хотите купить, что ли?

Коммерческий человек. Что вы, что вы! На что мне эти четыре пуда испорченного мяса и костей?

Безработный. Значит… вы хотите снять меня для кинематографа? Когда я кислоту-то буду пить.

Коммерческий человек. Это, конечно, идея, но, к сожалению, этого не разрешат.

Безработный. А что же вы со мной сделаете?

Коммерческий человек. А вот смотрите… вот что я с вами сделаю: сначала кладу вам в руку золотой десятирублевик, а затем усаживаю вас за этот стол и кормлю сколько влезет. Недурно, а?

Безработный. Ну вас! Будете кормить, а сами начнете рассказывать разные жалкие слова что, мол, самоубийство грех, что нужно бороться… Имейте в виду, если хоть заикнетесь об этом — сейчас же убегу и где-нибудь за углом допью эту бутылочку! Слышите?

Коммерческий человек. Да ничего подобного! Зачем мне вас уговаривать. Я просто прошу повременить два дня с этой штукой. А если вы трое суток не ели — подумайте: я закажу вам хороший кусок ветчины… Знаете, этакая розовая сочная ветчина с горчицей… Потом яичница… А? Бутылочку пива… А главное — тут очень хороши отбивные котлеты! Вы подумайте: пара хорошо зажаренных в сухарях отбивных котлет, с картофелем и свежим огурчиком. Посудите сами: ее, эту котлету, разрежешь, а там этакое белое телячье мясо… А жареный картофель пахнет, а огурчик благоухает. Проглотили кусок — пивом запили…

Безработный (хриплым голосом). Вы говорите — отбивная котлета? С картофелем? (энергично сплевывая.) Ладно! Заказывайте!

Коммерческий человек. Вот видите! Прекрасно!.. Я сейчас (убегает).

Безработный. (Подходит к рампе, мрачно смотрит на публику, берет со стола бутылочку с ядом, осматривает, ставит обратно.)

Коммерческий человек (суетливо вбегает). Ну, вот и готово. Вот все и заказано! Сейчас и подадут. Садитесь, милости прошу! Вот тут вам будет поудобнее. Вам из окна не дует? Положим, все равно — два дня! Не стоит и остерегаться. (Входит слуга с подносом.) Вот сюда, сюда давайте, этому господину. Милости прошу! Вот ветчина — сок, аромат! Объедение! Вот пиво, сардины… А котлеты я заказал! Этакие вкусные жирные котлеты, уже их и жарят. Хе-хе! Кушайте, кушайте! (Безработный набрасывается на кушанье. Слуга уходите)

Коммерческий человек. Берите еще ветчины, берите. Вы меня можете слушать?

Безработный (с набитым ртом). Мгг!..

Коммерческий человек. Чего-с?

Безработный (машет в воздухе вилкой). Мгг… Хррр… Бу-у.

Коммерческий человек. Да, да, прекрасно. Кушайте, кушайте. А я буду говорить… (принимает удобную позу). Я, видите ли, рассуждал так: всякое дело, если за него умело взяться — может принести заинтересованному лицу немалую пользу… А в данному случае нас, заинтересованных, даже трое: вы, жена ваша и я. Чем заинтересованы вы? Вы умрете со спокойной совестью, что жизнь ваша не пропала даром, что вы, умирая, принесли любимому существу пользу. Чем заинтересована ваша жена? Она получает тысячу чистоганчиком — мало тысячу — две тысячи! Совершенно не ударив палец о палец! Теперь — вы, конечно, спросите, какую пользу получаю я? Я должен взять на этом тысяч тридцать, тридцать пять!! Каково? Вы спросите, почему же так много? Да ведь — Господи же! Ведь я же антрепренер. Мой риск, мои деньги!! Это уж правило — что при хорошем деле антрепренер получает больше всей своей труппы. Конечно, труппа или в данном случае — вы — могли бы сказать: ‘а ну тебя к черту! Зачем мы будем отдавать тебе то, что можем сами взять’. Тут-то я вам и крикну: ‘Дудки-с! Дудочки! А капитал? А оборотные средства? Где они у вас?’ А без них вы ничего не сделаете.

Безработный (с набитым ртом). Ага-а-а! Понимаю! Значит, вы хотите меня застраховать.

Коммерческий человек (радостно, торжествующе): Конечно же! Конечно! Рассуждайте так: раз вы решили умереть — вы от этого ничего не теряете. Жена ваша выигрывает — и все довольны! Ну, скажите мне, скажите: можно что-нибудь мне возразить? Ну, возражайте же, возражайте!

Безработный. Гм… возразить-то, пожалуй, нечего. Дело ясное! Как говорится, не подкопаешься. А если я скажу, чтобы вы выдали моей жене половину заработка… то есть, тысяч пятнадцать? Что вы запоете?

Коммерческий человек. Если вы это скажете? Для запою — ищите себе другого! А я не согласен!! Нет расчета! Я слишком для этого коммерсант! (Помолчав, обиженно.) Да, право. Даже обидно… То еле от него яд отнял, а то он начинает торговаться, как тряпичник. Скажите, что изменилось в вашей жизни в этот час? Только, что раньше жена ваша умерла бы с голоду, а теперь она заработает пару тысчонок. (Слуга приносит котлеты, уходит.)

Коммерческий человек. Ну, видите — вот вам и котлеты… Мне ничего не жалко — кушайте и не ломайтесь. Вы подумайте, — жена ваша получает две тысячи!!

Безработный (набрасываясь на котлеты). А знаете… Если бы жена моя знала о нашем условии… она бы отказалась от денег…

Коммерческий человек (удивленно). Почему? Господи, Боже ты мой — почему?

Безработный. Потому что она меня любит! Если бы ей предложили на выбор меня, каков я есть — нищий, выгнанный с завода за забастовку, попавший под надзор полиции, — или кучу золота, будьте покойны — хе-хе — она выбрала бы меня!

Коммерческий человек (простодушно). Но раз вы уже отравитесь — ей уж выбора не будет.

Безработный (неожиданно растрогавшись). Бедная моя крошка! Если она узнала бы, что я отравился… это убило бы ее!..

Коммерческий человек (язвительно). Однако вы раньше же об этом не думали?

Безработный. Положим, действительно, не думал. Да уж если человек голоден, как собака… он ни о чем хорошем не думает… А раз человек сыт — он делается добрее и не прочь вспомнить своих близких.

Коммерческий человек (вскакивая, с беспокойством). О, черт! Не раздумали ли вы травиться? Хорошенькая была бы история!

Безработный (впадая в грустное настроение). Нет, пожалуй… не раздумал. В сущности, ведь с тех пор, как я хотел глотнуть эссенции, ничего не изменилось. Разве, что съел котлету, да в кармане лежит золотой…

Коммерческий человек. Конечно, конечно!.. Только и всего… А завтра опять будете голодны, а если начнете есть, то через неделю от золотого ничего не останется.

Безработный. Ну, нет, не скажите… На этот золотой можно сделать лучше… Поехать в другой город и поступить на завод.

Коммерческий человек (вскакивая, бегает по комнате). Глупости, глупости!! Кто вас там примет? Ну, кто, кто? Везде полные штаты с избытком!

Безработный (приходя в хорошее настроение). Это ничего, пустяки. Если хороший мастер — его всегда возьмут. А я по механическому делу — хе-хе! — дока!

Коммерческий человек. Все равно, если под надзором полиции — через месяц опять вылетите и опять голодать будете. Уж поверьте-с, уж поверьте-с, уж поверьте-с!

Безработный. Почему же? Буду жить скромненько… Для семьи… Полиция меня и не будет трогать. Накоплю деньжонок… Вы знаете, такой мастер, как я, может до ста рублей вырабатывать? Ей-Богу. Можно половину проживать, половину откладывать. Да жене если купить машинку, она шить будет — смотри, тоже две красненьких набежит. А там сынишка у меня поднимется — славный пятилеток — к тому времени и в гимназию его отдать будет не трудно. Пусть и он не хуже других. А там университет… Не справимся сами — уроками поможет.

Коммерческий человек. Как же… дожидайтесь! Знаем мы эти студенческие уроки… На сапоги не хватит! Ни черта не выйдет! Простудится, без сапог по урокам ходивши, и подохнет, как собака! Слышишь, ты? Подохнет!

Безработный (мечтательно). Отчего же… Он у меня парнишка крепкий. Выбьется. А там, смотри… доктором будет или податным инспектором…

Коммерческий человек. Нет-с! Не будет! Не будет он податным инспектором!! Это, батенька, не так легко!

Безработный. Почему?

Коммерческий человек. Почему? Отдавай мне мои десять рублей — вот почему! Ишь ты, какой! То — травиться, а то в инспекторовы отцы лезет. Подавай денежки!

Безработный (хладнокровно). Нате… Получайте, пожалуй… Обойдусь как-нибудь и без них… (отдает деньги).

Коммерческий человек. Обойдешься?! Интересно это мне знать — как обойдешься?

Безработный. Ну, как-нибудь… Можно в автомобильный гараж поденно поступить — моторы чинить… Я в этом маракую. Перебиться немного, скопить на дорогу, а там опять на оседлое место, на завод. Да… пожалуй, так и придется сделать…

Коммерческий человек. Швейная машинка!! Податной инспектор?! Черт с тобой! Травись! И страховать тебя не буду! Пусть жена твоя подыхает с голоду!

Безработный. Зачем же ей подыхать с голоду? Даст Бог, выкрутимся…

Коммерческий человек (злобно). Выкрутишься, как же… Ведь вот свяжись с дураком. (Безработный, улыбаясь, прохаживается по комнате.) Ты, небось, и тогда ломался, когда эссенцию пить хотел!! Все равно не выпил бы!

Безработный. Нет — тогда выпил бы. Ей-Богу… Вот тебе крест — выпил бы…

Коммерческий человек. Не надо мне и креста твоего! (Обиженно.) Жулик! Его как порядочного человека накормили, а он… Стоило спасать тебя. (С неожиданной злобой, хватая бутылочку с эссенцией). На!! Пей, пей! Отчего ж ты не пьешь? Ты же хотел пить раньше!

Безработный (благодушно). Да, ну тебя… (отводит его руку). Чего пристал? Теперь не надо мне, как-нибудь выкручусь.

Коммерческий человек. А я тебе говорю — не выкрутишься!..

Безработный. А там будет видно. Жене машинку швейную, если на выплату… Эх, курить-то захотелось… Дай-кось, мил-человек, папироску…

Коммерческий человек. Черта лысого я тебе дам. Не хочешь травиться — никакой папироски не получишь.

Безработный. Ну, Бог с тобой… мы окурочек найдем… (Берет с пепельницы окурок, закуривает, усаживается посреди комнаты, лицо блаженное, курит.)

Коммерческий человек (смотрит на него с ненавистью). Ты будешь травиться или нет? В последний раз спрашиваю — будешь?

Безработный (смеется). Эк парня разобрало…

Коммерческий человек. Не будешь? Говори! Не будешь?.. Так будь ты проклят, жулик анафемский! (Бросает в Безработного флакон с эссенцией, убегает.)

Безработный (один, курит. Лицо блаженное). Эх! Пойду в гараж… Попрошу работки… жене машинку… Сын инспектор… (зевает) Э-х-х! Хорошо! Не жизнь, а малина! А он — травиться! (смеется). Разве ж можно?

Занавес

ДАМЫ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Елена Ивановна.
Наталья Сергеевна.
Девица в большой шляпе.
Первая дама.
Вторая дама.
Чаплыгин, молодой человек.
Зрители.

Действие происходит в театре. Направо и налево — две ложи, между ними два последних ряда стульев.
При поднятии занавеса в левую ложу входит Наталья Сергеевна и Чаплыгин, в правой ложе сидит Елена Ивановна.
Войдя в ложу, Чаплыгин лихорадочно схватывает бинокль и начинает осматривать партер. Находит глазами Елену Ивановну, раскланивается, стараясь, чтобы не увидела Наталья Сергеевна.

Наталья Сергеевна. Кому это вы так кланяетесь?

Чаплыгин. Я? Никому. Это так. Одна знакомая. Просто даже, знаете, почти что и не знакомая.

Наталья Сергеевна. Так вы говорите, что эта пьеса очень интересная?

Чаплыгин. А? Дрянь пьеса!

Наталья Сергеевна. Как дрянь! Да ведь вы давеча говорили, что пьеса замечательная!

Чаплыгин. Ну, да… Я не договорил! Нужно было сказать: замечательная дрянь! Знаете что… уйдем лучше отсюда…

Наталья Сергеевна. Ну, что вы! Приехали в театр и вдруг — уезжать. В чем дело? Глупости какие!

Чаплыгин (после паузы). Актеры плохие. Уйдем, а?

Наталья Сергеевна. О чем же вы думали, когда приглашали меня в театр?

Чаплыгин. Забыл как-то. (Пауза.) Скажите, вы подвержены заболеванию грудной жабой?

Наталья Сергеевна. А что?

Чаплыгин. Этот театр славится грудными жабами. Как кто приедет, так и заболеет. Сквозняки тоже… Ушли бы, все-таки, а? Вдруг жаба…

Наталья Сергеевна. Об этом нужно было предупредить раньше.

Чаплыгин. Автор… тоже…

Наталья Сергеевна. Что автор?

Чаплыгин. Дурак нестерпимый. На него так уже все пальцами и указывают: вон, говорят, дурак идет. (Пауза.) Пьяница! (Елена Ивановна, осматривая в бинокль ложи, останавливает взгляд на ложе Чаплыгина, делает ему пригласительный жест.)

Чаплыгин (громко). Сейчас, сейчас!!

Наталья Сергеевна. Что сейчас?

Чаплыгин. Я говорю… сейчас занавес поднимется…

Наталья Сергеевна. Так об этом не нужно кричать на весь театр. (Елена Ивановна делает Чаплыгину знаки, он за спиной Натальи Сергеевны ей отвечает.)

Чаплыгин (откашливаясь). Вы… гм! Разрешите мне на минутку отлучиться?

Наталья Сергеевна (нервно). Ну, куда там еще?!

Чаплыгин. А вот тут… Кхм!!. Один человечек… нужно… по делу…

Наталья Сергеевна. Какой там еще человечек?!

Чаплыгин. Дама одна… Так, знаете… деловое знакомство… Нужно два слова по делу сказать… Ей-Богу! Честное слово.

Наталья Сергеевна. Начина-а-ается! Какое такое еще дело?

Чаплыгин. Этого… Продажа мельницы. Устраиваю тут одному помещику мельницу… На этом… на Днепре. Хорошая такая мельница, паровая (смущается под ее взглядом). Такие колеса… шумит так: шш! Трр! Очень смешно!

Наталья Сергеевна (рассматривая его в лорнет). ‘Очень смешно’… Да!.. Скажите, с каких это пор вы стали заниматься комиссионерством? А? (Пауза.)

Чаплыгин. Вам не дует?

Наталья Сергеевна. Нет. Я спрашиваю с каких пор вы комиссионерством занялись?

Чаплыгин (фальшиво смеется). Ги-ги! Да вы меня, деточка, ревнуете? (Наталья Сергеевна презрительно пожимает плечами, отворачивается. Чаплыгин, нерешительно.) Так можно… пойти?.. Я на минутку. Мельница, ей-Богу… ветряная. На этом… На ветре… То есть, на Днепре! Колеса шумят… Я только на два слова, а?

Наталья Сергеевна (с сердцем). Пожалуйста, пожалуйста! Можете хоть совсем не возвращаться! А еще говорит, что кроме меня для него никто не существует!

Чаплыгин (у него отчаянное лицо). Милая… Наташа… вы сердитесь?

Наталья Сергеевна. Ничего я не сержусь… За что? Каждый вправе поступать, как он хочет. Я серьезно говорю: если у вас есть такое срочное дело, которое нельзя отложить даже в театре — вы не стесняйтесь! Только едва ли вежливо оставлять женщину одну в незнакомом месте, где мужчины такие нахалы…

Чаплыгин. Господи! Но ведь вы же в ложе!

Наталья Сергеевна. А что ему стоит взять, да перелезть из соседней ложи через барьер…

Чаплыгин (отчаянно). Ну — хорошо! Я остаюсь!..

Наталья Сергеевна (ядовито). Нет, нет — почему же… Идите! Мне, право, так неловко, что я заставила, что я затруднила вас, потащившись за вами… Хотя вчера вы сами так меня уговаривали… Ну, идите, идите… ветряная мельница!

Чаплыгин. Ф-фу! (выскакивает из ложи, появляется в партере, подходит, спотыкаясь, к Елене Ивановне, по дороге наступает на ноги кое-кому из зрителей).

Зритель. Куда вы лезете, медведь?!

Чаплыгин. А? После, после! После спектакля расскажете…

Зритель. Что такое? Что после?

Чаплыгин. Э, не до вас тут…

Елена Ивановна. А, милый, здравствуйте! Вот видите: вы отговаривали меня нынче от театра, а я все-таки пришла. Как же вы говорили, что будете один, а пришли с какой-то дамой…

Чаплыгин (растерянно). Как поживаете?

Елена Ивановна. Спасибо. Кто эта дама?

Чаплыгин. Какая?

Елена Ивановна. Да вот эта… Что в первой ложе сидит.

Чаплыгин. Первый раз вижу! Как поживаете?

Елена Ивановна. Послушайте, но это же наглость! Вы ведь пришли с ней — я видела.

Чаплыгин. Ах, это? Да-а-а!! Это так, просто знакомая… Знакомая моей тети. Привязалась: возьми, да возьми! Плачет! Ну, сами понимаете — неловко… Поедем, говорю, только отстань!

Елена Ивановна. Смотрите… Я ревнивая! А вы знаете, какая прелесть: ведь я совершенно одна… Хотите посидеть со мной один акт?

Чаплыгин (в ужасе). Один?

Елена Ивановна. Да.

Чаплыгин. Акт?

Елена Ивановна. Ну, конечно.

Чаплыгин. Не могу-у!.. То есть, конечно, я могу… но там дама… навязалась, знаете… Плачет прямо: ‘возьми, да возьми!’ Неловко как-то ее бросать… Как поживаете?

Елена Ивановна (ехидно). Гм!.. Я видела ее. Недурна, но видно — мажется неимоверно. Прямо кукла раскрашенная (с ядовитой улыбкой.) Впрочем… Простите, вам, может быть, неприятно? Что я так, а?

Чаплыгин. Ничего, пожалуйста, пожалуйста! (Пауза.) Гм… да! Ну, как поживаете?

Елена Ивановна. Благодаря вам — замечательно! Если бы знала, что вы не можете покинуть вашу даму даже на минутку — ни за что бы сюда не приехала! А у меня как раз жажда… пить очень хочется… Только — что ж! Не буду уж вас затруднять… Где уж нам!..

Чаплыгин (вскакивает с кресла, грубо). Пойдем!

Елена Ивановна. Нет, что уж… Потерплю!

Чаплыгин. Ну, пойдем, чего там! Нечего так! (Хватает ее за руку, тащит в фойе. В то время, когда они скрываются — публика аплодирует, т.к. кончился акт, Наталья Сергеевна тоже аплодирует, крича: ‘браво, Раздольский!’).

Чаплыгин (входит в ложу с видом побитой собаки). Ну, вот… и я! (Елена Ивановна тоже возвращается на свое место).

Наталья Сергеевна. Ну, как мельница?

Чаплыгин (удивленно). Какая мельница?.. А, да! Ничего. Дело идет на лад… Вы подумайте — паровая мельница на самом берегу… Да… гм! Мелет все, что угодно…

Наталья Сергеевна. Это и видно! С такой драной кошкой, как она, не понимаю, какие могут быть дела.

Чаплыгин. Ах, какая вы злая! Если бы вы знали, что она говорила о вас — вы бы не были такой…

Наталья Сергеевна (скривившись). Интересно, что там она могла сказать… Воображаю!

Чаплыгин. Помилуйте! Нашла вас очаровательной. Будь я, говорит мужчиной — непременно бы в нее влюбилась… Эти, говорит, губки, эти щечки, этот цвет лица… Как кукла… Гм! Как куколка! Она уверена, что я — хи-хи — влюблен в вас… и… и… очень рада за меня!

Наталья Сергеевна (кокетливо). Ну, да… нашли красавицу… Я думаю, наполовину вы сами выдумали.

Чаплыгин. Ей-Богу, не выдумал! Чего мне выдумывать… ‘Я, говорит, сочла бы за счастье познакомиться с такой очаровательной женщиной!’ Почему-то находит, что вы похожи на королеву эту, как ее… Марию-Антуанетту!

Наталья Сергеевна. Да? (смотрит в лорнет на Елену Ивановну благосклонно). Она тоже довольно такая… милая. А она приличная женщина? Замужняя!

Чаплыгин. Помилуйте! Еще как! У них телефон собственный… На рояли… играет!

Наталья Сергеевна. Ну, что ж! Если она хочет познакомиться — я не прочь! Пригласите ее в нашу ложу.

Чаплыгин (ошеломленный). Пригласить?

Наталья Сергеевна. Ну, да!

Чаплыгин. Сю… сюда!?

Наталья Сергеевна. Ну, конечно!

Чаплыгин (после некоторого раздумья, с жестом отчаяния). Сейчас!! (Убегает, показывается в партере, опять спотыкается о ноги зрителей.)

Дама в партере. Тише, вы! Как так можно на ноги лезть!

Чаплыгин (рассеянно). Ладно, ладно, там увидим.

Дама. Что увидим? Нахал!

Чаплыгин. Слушайте, ну что вы меня завлекаете… Я не привык с незнакомыми разговаривать.

Дама. Дурак вы и больше ничего. Какая наглость!

Елена Ивановна. Что там у вас такое?

Чаплыгин. Да дама какая-то… ужинать приглашает. Как не стыдно, право! А я к вам с новостью.

Елена Ивановна. Что такое?

Чаплыгин. Поздравляю вас! Вы произвели на мою даму ошеломляющее впечатление! Она все допытывалась: кто эта красавица, с которой я выходил в фойе. Сказала, что одобряет мой вкус. Это женщина, говорит — редкое явление на фоне нашей серой общественной жизни… (Бормочет какой-то вздор).

Елена Ивановна. Неужели? Да она мне тоже нравится. У нее в глазах есть что-то симпатичное… Красивые глаза!

Чаплыгин. Конечно, конечно! Особенно левый! Она ко мне пристала как с ножом к горлу: ‘познакомь, да познакомь ее с вами!’. Просто влюбилась в вас!

Елена Ивановна (приятно удивлена). Да? Я с удовольствием познакомлюсь с ней…

Чаплыгин. Вот и прекрасно! Пойдем!

Елена Ивановна. Куда?!

Чаплыгин. Да к ней в ложу!

Елена Ивановна. Как… к ней в ложу? Но я думала, что она спустится сюда.

Чаплыгин (простодушно). Да зачем?! Будем втроем сидеть в ложе. Весело будет! Очень весело…

Елена Ивановна. А я не пойду! После — пожалуй! Но сейчас — если ей хочется познакомиться — пусть она сюда и придет… Неудобно же мне тащиться в ложу к незнакомой женщине…

Чаплыгин (потоптавшись, со вздохом). Так, так, так, так, так… Ну, ладно, пойду. Приведу. (Убегает. Появляется в ложе Натальи Сергеевны.) Ну, пойдемте! Все готово.

Наталья Сергеевна (сурово). Куда пойдем? Я не хочу никуда идти.

Чаплыгин. Да к ней же.

Наталья Сергеевна. Никуда я не пойду. Если ей так хочется познакомиться, пусть сама сюда придет.

Чаплыгин. Да она стесняется!.. Она очень застенчивая! Говорят: ваша дама такая ослепительная, что мне даже страшно.

Наталья Сергеевна. Ну, а я к ней тоже не пойду.

Чаплыгин. Ага… Так, так… (в отчаянии, но с наружной беззаботностью). Ну, тогда, конечно, все будет устроено. Хи-хи! Пустяки! Мы это сейчас. (Убегает, бежит, цепляясь за ноги зрителей к Елене Ивановне, запыхавшись, мокрый.) Вы знаете что? Она боится показаться вам навязчивой и стесняется прийти сюда… (ласково). Пойдемте лучше туда, а? Ложа такая удобная, бархатом обита… стулья! Воздух хороший…

Елена Ивановна. Ни за что! Пусть она сюда идет, если ей хочется.

Чаплыгин. Сейчас, сейчас! Так, так, так… Все сейчас устроим… Пустяки! (в сторону.) Ф-фу!! (Убегает, Елена Ивановна тоже выходит из ложи, стоит в партере, осматривая публику в бинокль, в публике опять аплодисменты после конца акта, Чаплыгин усталый, в изнеможении, входит в ложу).

Наталья Сергеевна. Ну, что?

Чаплыгин. Придет! Сказала — обязательно приду! (Опускается на стул). Ф-фу! В горле у меня пересохло.

Наталья Сергеевна. Вы бы еще больше бегали.

Чаплыгин. Кхе! Кхе! Ужасно пересохло! Вот видите жаба! Выпить бы чего-нибудь…

Наталья Сергеевна. Я бы тоже чаю выпила.

Чаплыгин (подскакивая, как на пружине). Ну? Вот-то здорово! Пойдемте! Пойдем скорей! (Берет ее под руку, тащит. Показываются в партере, публики нет, кроме Елены Ивановны. Чаплыгин тащит за руку Наталью Сергеевну мимо Елены Ивановны, останавливается, как будто видит ее в первый раз.) А-а! Здравствуйте! Как поживаете? Очень приятно. Пожалуйста, господа, познакомтесь!

Наталья Сергеевна (сухо). Очень приятно! (Стоят, посматривая косо одна на другую.)

Пауза.

Чаплыгин. Ну, вот вы, значит, господа, и познакомились!

Положение натянутое, томительная пауза.

Елена Ивановна. Ну, как вам показалась пьеса?

Наталья Сергеевна. Ничего. А вам?

Елена Ивановна. Да я, признаться, мало смотрела.

Наталья Сергеевна. Еще бы! Вам все мосье Чаплыгин мешал… своими длинными деловыми разговорами.

Елена Ивановна. Какими… деловыми?

Наталья Сергеевна. Да вот о покупке мельницы этой самой. Только я удивляюсь: то он говорит — ветряная, то паровая… И почему-то на берегу реки. Разве ветряная мельница обязательно должна на берегу реки стоять?

Чаплыгин. Кхе… Гм! Кх… кх! Проклятый кашель! Видите, — жаба! Да чего мы тут, господа, стоим… Идем в ложу! (хочет взять Елену Ивановну под руку, Наталья Сергеевна смотрит на него сердитым взглядом, он отдергивает руку, берет Наталью Сергеевну под руку, но Елена Ивановна бросает на него возмущённый взгляд, тогда он, в отчаянии, убегает вперед, в ложу. Приходят дамы, рассаживаются, Елена Ивановна на месте Натальи Сергеевны. Поглядывают неприязненно друг на друга.)

Наталья Сергеевна (после паузы). Скучная пьеса! Не стоит и смотреть. Поехать бы сейчас домой. Хотя, знаете, мне очень есть захотелось.

Елена Ивановна. А я сегодня совсем не обедала и умираю с голоду.

Чаплыгин (оживляясь). Если хотите, господа, можно куда-нибудь поехать, а? В ресторанчик!

Наталья Сергеевна. В ре-сто-ран-чик? втроем?

Чаплыгин. Ну, да… Только куда бы?

Наталья Сергеевна. Я думаю, к Контану.

Чаплыгин. К Контану! Идея!

Елена Ивановна. Если вы, дорогая Наталья Сергеевна, ничего не имеете — я предложила бы к ‘Медведю’.

Чаплыгин. Великолепно! Конечно, ‘Медведь’. (Извивается между дамами).

Наталья Сергеевна. О, мне все равно! Пожалуйста. Только у Контана — прекрасный оркестр… Поедем лучше к Контану!

Елена Ивановна. К Контану, так к Контану. Только я так привыкла к ‘Медведю’. Отправимся лучше туда!

Чаплыгин. Именно! Только ‘Медведь’.

Наталья Сергеевна. Ну, хорошо… Можно… Только Контан, по-моему, лучше. Если уж ехать — так только к Контану.

Чаплыгин (в отчаянии). Пустяки, господа. Пустяки, это мы все устроим, и по-вашему будет, и по-вашему! И ‘Медведь’ и Контан! Теперь только одеться…

Елена Ивановна. Я раздевалась внизу… Вы меня проводите?

Наталья Сергеевна. А … как же я? (с дрожью в голосе). Впрочем, конечно, если вам удобнее проводить Елену Ивановну…

Чаплыгин (мечется от одной к другой). Нет, что вы! Мне все равно!

Елена Ивановна. Ах, все равно? Так, так… Тогда, конечно, принесите раньше шубу Натальи Сергеевны… А я уж как-нибудь сама…

Чаплыгин. Что вы, что вы! Я не допущу этого… Я сейчас провожу вас вниз… (Длинная пауза).

Наталья Сергеевна (сухо). Кажется, уже поздно? А? В ресторан не стоит ехать? Не правда ли? Я поеду домой. Надеюсь, вы меня проводите, милый друг? Вы меня так часто покидали ради… (взгляд на Елену Ивановну) ради деловых разговоров о мельнице.

Елена Ивановна. Какая там еще мельница?!

Чаплыгин (растерянно улыбаясь). Сейчас, сейчас! Будьте покойны… Все… хи-хи!.. будет сделано (боромочет какой-то вздор). Все устроим! Дайте ваш номер от платья! (Берет у Елены Ивановны номер, бежит вниз, в партере стоит в изнеможении, прислонясь к колонне.)

Девица в большой шляпе (подходя к нему). Что ты, Сереженька, такой скучный… Здравствуй! Чего ты ко мне давно не показывался?

Чаплыгин (в ужасе). Третья!!!

Девица. Что?..

Чаплыгин. А, здравствуй. А я, брат, все время был дома… занят… Страшно занят. Ты тут что делаешь?

Девица. Да вот уезжаю… Хочешь, поедем ужинать, а?

Чаплыгин (смотрит на нее, пауза). Эх! Поедем!! (Швыряет номерок от платья Елены Ивановны, берет ее под руку — отводит в сторону, что-то ей шепчет. Дамы в ложе стоят, мрачно поглядывая друг на друга.)

Елена Ивановна. Ну, вот! Взял мой номерок от платья и исчез. Вы знаете что… подождите его здесь, а я пойду разыскивать его…

Наталья Сергеевна. Зачем же вы одни пойдете… Я тоже пойду. (Молча оглядывают друг друга, потом отвернувшись одна от другой спускаются в партер, неожиданно наталкиваются на Чаплыгина, шепчущего что-то девице в большой шляпе.)

Обе. Вот он!!

Чаплыгин (в ужасе). А-а! А я тово… (неожиданно.) Познакомьтесь господа. Это вот Натена Сергановна, это Еленья Ивеевна, а это… так… просто… Муся… (Дамы с непередаваемыми словами выражением молча глядят одна на другую.)

Из-за кулис показываются еще две дамы.

Первая. А! Сережа!

Вторая. Боже! Милый Сережа!

Чаплыгин (падает на стулья партера, совершенно убитый).

Занавес

НАТУРЩИЦА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Уваров, художник.
Катя, его жена, натурщица.
Двуутробников.
Ломакин.
Горничная.

Действие происходит в квартире художника Уварова. Небольшая, скудно меблированная комната.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

В правую дверь входит Двуутробников, за ним горничная.

Двуутробников (игриво поглядывая на горничную). Это здесь, значит?

Горничная. Так точно, здесь.

Двуутробников (берет ее за подбородок). Ну, как ты тут… вообще, а?

Горничная. Что такое?

Двуутробников. Как тебя тут… хорошо кормят? Гм!.. Кажется, недурно (пытается ее обнять). Ишь ты, какая гладкая!..

Горничная. Оставьте! Я барыне пожалуюсь! (вырывается). Не смейте целоваться!

Двуутробников. Подумаешь! Недотрога какая… Да я и не целовал тебя… А просто хотел узнать, хорошо ли ты тут содержишься… Долг каждого порядочного человека узнать — хорошо ли живется рабочему человеку. Ну, ступай, рабочий человек. Барыня-то твоя скоро выйдет?

Горничная. Сейчас, сейчас. Я ужо побегу на кухню. (Убегает.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Двуутробников (один). (Всматривается, вынимает из кармана газету, ищет среди объявлений.) Ну, проверим, еще раз… Где тут оно? А! Вот!.. Гончарная улица… Так. Она! Дом номер восемь… Есть! Вот она. Дальше: ‘натурщица — прекрасно сложена, великолепное тело, предлагает художникам услуги по позированию’. Хи-хи! Знаем, мы, какая ты натурщица… Такая же, как и я художник. Однако, где же она?

Входит Катя. Она в голубом пеньюаре, ласковая и вместе с тем серьезная.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Двуутробников. Вот! Есть и натурщица. Все на своем месте. (Громко.) Здравствуйте… мм… милая!

Катя. Вы насчёт позирования? Да? Художник? (Подает ему руку.) Очень приятно.

Двуутробников (игриво). Ху… художник? Ну, что вы! Хе-хе! Откуда вы могли догадаться, что я художник?..

Катя (смеется). Вот тебе раз! А зачем бы вы тогда пришли, если не художник? В академии?

Двуутробников. В… в чем?

Катя. Я спрашиваю: в академии работаете?

Двуутробников. О! Нет! Напротив.

Катя. Как напротив? (Садятся). Напротив академии?

Двуутробников. Нет, я говорю это самое. Вообще, гм!.. Я, знаете, враг сухого академизма. Хе-хе-хе!..

Катя. Значит, в частной мастерской? У кого же?

Двуутробников. У этого… Как его… (берет ее руку). Красивая ручонка. Хе-хе! У этого… Такой высокий, знаете? Он еще в доме квартиру снимает…

Катя. Кто же это? Не могу догадаться?

Двуутробников (придвигаясь к ней ближе). А вот догадайтесь!.. Хе-хе!

Катя (сморщив брови, задумывается). У кого же? Это трудно догадаться… Мастерских много: Сивачев, Гольбергер. Или вы могли работать у Цыгановича… Положим, у Цыгановича скульптура… Ну, еще кто есть? Перепелкин, Демидовский, Стремоухов… У Стремоухова, да? Вижу по вашим глазам, что угадала.

Двуутробников. Именно, у Стремоухова. (Решительно.) Да! Конечно, у него!..

Катя. А-а! У Василь Эрастыча?!.. Ну, как он поживает?

Двуутробников. Да, ничего, спасибо. Пить, говорят, недавно начал.

Катя. Как ‘начал’? Да он уже лет 15, как пьет?

Двуутробников (с искусственным удивлением). Да что вы! Эх, Стремоухов, Стремоухов. Вот не подозревал… А по виду такой скромник.

Катя. Где там скромник! Гуляка и пьяница, хотя и золотое сердце… Вы ему от меня кланяйтесь. Я давно его не видала… С тех пор, как он с меня ‘Девушку со змеей’ писал… Я давно ведь позирую…

Двуутробников (с беспокойством). Позвольте… Да вы серьезно позируете?

Катя. То есть… как серьезно?.. А то как же? А как же можно иначе позировать?

Двуутробников. Нет, я хотел это спросить, как его… Хотел спросить: не устаете?

Катя. О, нет! Привычка.

Двуутробников. И, неужели… Кх-кхе! Совсем раздеваетесь?

Катя. Позвольте… А то как же?

Двуутробников. Как же? Я вот и говорю: Как же… Не холодно?

Катя. О, я позирую только дома, а у меня всегда 16 градусов… Если хотите, мы сейчас же можем и поработать (вид у нее самый деловой). Вам лицо, бюст или тело?

Двуутробников. Тело!! Конечно, тело. Я думаю, тело, как же иначе… Гм!..

Катя. У вас ящик в передней?

Двуутробников. К… какой… ящик?

Катя. Или вы с папкой пришли? Карандаш?

Двуутробников. Ах, какая жалость! Ведь я забыл папку-то… И карандаш забыл… Хи-хи! Ну, да это ничего, что с пустыми руками… А? Пустяки… Что такое, в сущности говоря, папка (придвигается к ней ближе.) А? хи-хи… Ничего? Катя (добродушно). Конечно, ничего. Мы это все сейчас устроим… Александр!! Са-аша!

Слева дверь отворяется, входит Уваров. Он широкоплеч, с косматой гривой на голове, в поношенной блузе, в одной руке палитра, в другой кисть.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Уваров.

Двуутробников (привставший было со стула, снова падает на него). Ого!

Катя. Вот познакомьтесь — мой муж. Он тоже художник. Представь себе, Саша, — твой рассеянный коллега пришел меня писать и забыл дома не только краски и холст, но и карандаш… и даже альбом! Ох, уж эта богема (укоризненно качает головой). Предложи ему что-нибудь, Саша…

Двуутробников (выйдя из оцепенения). Да нет, нет, не надо. Зачем же… Не надо!!

Уваров. Вот еще глупости! Почему не надо?

Двуутробников. Да мне неловко… Чего там! Я уж лучше домой сбегаю… Я тут… В трех шагах. Я… как это называется… (суетится, отыскивая шляпу).

Уваров. Да зачем же? Доска есть, карандаши, кнопки, бумага. Впрочем вы, может быть, маслом хотите?

Двуутробников (глядя на него отчаянным взором, тупо). Маслом! Конечно, маслом…

Уваров. Так пожалуйста! У меня много холстов на подрамниках. По своей цене уступлю. Катя, принеси!

Катя (уходит, приносит мольберт, полотно, краски… Проворно все устанавливает). Вот так! Вам свету довольно?

Двуутробников (с тоской). Все равно! Довольно.

Катя. Или так поставить? Ближе к окну?

Двуутробников (махнув рукой). Ставьте к окну! Один черт. Мне все равно…

Уваров ложится на диван, хладнокровно покуривая трубку.

Катя. А вы что хотели писать?

Двуутробников. Да этот… Как его… Этюд.

Катя (смеясь). Я знаю — этюд. Но этюд чего? Просто голое тело? Купальщицу?

Двуутробников. Да, да, конечно, купальщицу. (Неожиданно спохватывается, испуганно поглядывая на Уварова, прикладывает палец к губам, опасливо.) Да… Эту… Купальщицу… Только вы прикройтесь чем-нибудь… Этой… Шкурой… У вас нет ли какой-нибудь шкуры? И венок на голове… Виноградный. И в руках такая… рюмка… Бокал такой!

Катя. Так какая же это купальщица? Это вакханка.

Двуутробников. Нет, купальщица… Ну, да… вакханка, конечно, но которая хочет купаться. Понимаете? Она, собственно не хочет, а так… Собирается только… с мыслями. ‘Вот, мол, возьму, погуляю немного, а потом выкупаюсь… На днях как-нибудь’…

Катя. Какой странный сюжет… Ну, ладно! (Уходит в левую дверь.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же без Кати.

Уваров. Вы в чьей мастерской работаете?

Двуутробников (растерянно). В этой… Длинноухова!

Уваров (удивленно). Длинноухова? Я такой и не знаю. Стремоухова, знаю, а Длинноухова нет.

Двуутробников. Ей-Богу, есть, честное слово. Высокий такой, рыжий. У него еще жена есть… Такие милые: Коля и Миша.

Пауза.

Уваров. Представьте, не знаю. Вот странно-то. Он выставляет?

Двуутробников. Что?! (робко поглядывает на Уварова). Как это?

Уваров. Я говорю: этот ваш учитель — выставляет?

Двуутробников. И… не знаю. Не очень, кажется. Он добрый… Мухи не обидит… Никогда не выставляет!

Уваров. А-а! Затирают, значит. Это бывает… А где его мастерская?

Двуутробников. На этой… Как ее, улицу эту?.. Бр-влскррр…

Уваров. Как?

Двуутробников. Врслкр… (бормочет что-то совершенно непонятное).

Входит Катя. Она с голыми руками, на плечи наброшена полосатая шкура, на голове виноградные листья, в руках бутафорская чаша…

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и Катя.

Катя. Ну, вот и я. Скоро? Я стану здесь. Или вы хотите полулежа?..

Двуутробников (с тоской). Стойте уж! Ладно.

Катя. А с чашей что сделать? Может поднять ее?

Двуутробников (тоскливо). Да зачем!.. Поставьте ее на пол, все равно… Пусть себе стоит, Бог с ней.

Катя. Руки я заложу за голову, а одну ногу выставлю…

Двуутробников. Заложите… выставьте… Впрочем, нет, выставлять не надо. Стойте так… (Катя становится в позу и замирает.)

Катя. Готово!

Двуутробников. Ага, спасибо! (ходит неуклюже вокруг мольберта, спотыкаясь о ящик с красками, потом садится на стул, придвигает его к дивану, на котором лежит художник.) — Ну, а вы как, вообще… поживаете? Расскажите что-нибудь о себе… Выставляете?

Уваров. Пока нет.

Двуутробников. Это хорошо. Это очень хорошо! Дела теперь, вообще, с картинами тихие, а?

Катя (капризно). Послушайте, господин художник? Что же это вы… поставили меня в позу, а сами занялись разговорами?.. Нельзя ли поближе к мольберту.

Двуутробников. А?! Хорошо, хорошо. Виноват… Я сейчас. (Беспомощно перебирает краски, берет одну, пытается выдавить ее на палитру).

Уваров. Что вы делаете? Ведь вы не из того конца выдавливаете краску.

Двуутробников (растерянно). Да? Вы так думаете? Однако, такой авторитет, как покойный профессор Якоби советовал выдавливать краску именно отсюда. Тут она свежее…

Уваров. Да ведь краска будет сохнуть!

Двуутробников. Ничего. Водой после размочим…

Уваров. Водой?!! Масляную краску?!..

Двуутробников. Я говорю ‘водой’ в широком смысле этого слова. Вообще — жидкостью… (роется в ящике.) Вот странная вещь, все краски у вас есть, а телесного цвета нет.

Уваров. Да зачем вам телесный цвет? Такого и не бывает.

Двуутробников. Вы так думаете!? В… ‘Художественных письмах’ Александра Бенуа прямо указывается, что тело лучше всего писать телесным цветом.

Уваров. Позвольте… Да вы писали когда-нибудь масляными красками?

Двуутробников. Сколько раз! Раз десять, если не больше.

Уваров. И вы не знаете смешения красок?

Двуутробников. Я-то знаю, но вы, я вижу, не читали многотомного труда члена дрезденской академии искусств, барона Фокса, ‘Искусство не смешивать краски’.

Уваров. Нет, этого я не читал.

Двуутробников. То-то и оно. А что же тут нет кисточки на конце? Одна ручка осталась и шишечка…

Уваров. Это муштабель. Неужели, вы не знаете, что это такое?

Двуутробников. Я-то знаю, но вы, наверное, не читали ‘Записок живописца’ профессора Пеля с сыновьями, который пишет о роли муштебеля в живописи — следующее… Впрочем, не будем отрываться от работы… (берет палитру, кисть, начинает писать… Получается детский, уродливый рисунок)…

Уваров. Подвигается?

Двуутробников. Да знаете, понемногу. Тише едешь, дальше будешь. Академик Бехтерев очень умно высказывается об этом в своих ‘Выпусках живописи’. Хотя я, знаете, не поклонник сухого академизма… (встает, отходит от холста, самодовольно любуется в кулак, склоняя голову).

Уваров (встает с дивана, заглядывает тоже в полотно). Гм!..

Двуутробников. Что? Нравится?

Уваров. Это… очень… оригинально… Я бы сказал — даже не похоже!..

Двуутробников (успокоительно). Бывают разные толкования. Золя сказал: ‘Жизнь должна преломляться сквозь призму мировоззрения художника’.

Уваров (деликатно). Так то оно — так… Но вы замечаете, что у нее грудь на плече?

Двуутробников (с убеждением в голосе). Так на своем же!

Уваров. Странный ракурс.

Двуутробников. Вы думаете? Этот? Я его сделаю пожелтее…

Уваров. Причем тут — ‘желтее’. Ракурс от цвета не зависит.

Двуутробников (снисходительно). Не скажите. Куинджи утверждал противное.

Уваров. Гм! Может быть, может быть… Вы не находите, что на левой ноге один палец немного… лишний…

Двуутробников. Где?! Ну, что вы! Раз, два, три, четыре… пять, шесть… А! Этот? Это тень, шестая. Это я так тень сделал. Правда, красиво? (Любуется в кулак.) Впрочем, можно ее и стереть…

Уваров. Конечно, можно. Даже должно… Только вы напрасно пишете все тело индейской желтой.

Двуутробников (в сторону, обращаясь к публике). Видали художничка? Вот осёл-то!.. То говорит — телесной краски нет, а потом сам же к цвету придирается!.. (Громко Уварову.) Я вижу, что вам просто моя работа не нравится!..

Уваров (деликатно). Помилуйте! Я этого не говорю… Чувствуется искание новых форм. Рисунок, правда, сбит, линия хромает, но… Теперь вообще ведь всюду рисунок упал. Эх, да знаете вы… Сказать вам откровенно: сколько я ни наблюдаю — живопись теперь падает. Мою жену часто приходят писать художники. Вот так же, как вы. И что же! У меня осталось несколько их карандашных рисунков, по которым вы смело можете сказать, что живописи в России нет. Мне это больно говорить, но это так! Поглядите-ка сюда! (Берет со стола большую папку, разворачивает ее, вытаскивает листы бумаги, показывает лист за листом.) Извольте видеть. С самого первого дня, как жена поместила объявление о своем позировании, — к нам стали являться художники, но что это все за убожество, бездарность и беспомощность в рисунке! О колорите я уже не говорю! Полюбуйтесь! И эти люди — адепты русского искусства, призванные насаждать его, развивать художественный вкус толпы! Один молодец — вы видите? — рисует левую руку на пол-аршина длиннее правой. И как рисует! Ни чувства формы, ни понятия о ракурсе! Так, ей-Богу, рисуют гимназисты первого класса! У этого голова сидит не на шее, а на плече, живот спустился на ноги, а ноги — найдите-ка вы, где здесь колено? Вы его днем с огнем не сыщете. И ведь пишут не то что зеленые юноши! Большею частью люди на возрасте или даже старики, убеленные сединами. Как они учились? Каков их художественный багаж? Вы не поверите, как все это тяжело мне. Мы с женой искренно любим искусство, но разве это — искусство?!

Двуутробников. Да, да… Гм! Конечно. Это прямо-таки удивительно. Ну, я пойду, мне надо… кхм! Ждут дома. Я уж после приду, докончу.

Катя. Можно мне посмотреть?

Двуутробников. Да зачем же смотреть? Лучше не надо. После когда-нибудь.

Катя. Нет, сейчас, сейчас… (накидывает капотик, весело подбегает к мольберту, смотрит. Постепенно с лица сбегает веселая улыбка… Взгляд делается мрачным, губы кривятся в гримасу — и Катя разражается истерическим плачем… Уваров и Двуубортников суетятся около нее, Уваров дает ей воду) …

Уваров. Ну, успокойся, милая, не надо плакать, ну чего там…

Катя. Нет, нет, замолчи! Ты меня всегда утешаешь, а я всегда на всех рисунках вижу — какая я уродливая, отвратительная, безобразная… Ты… ты… говоришь ‘нет, Катя, ты красива, ты чудесно сложена, а только тебя не умеют рисовать’… Неправда! Ты это говоришь из жалости ко мне!.. Ну, предположим, один не умеет, другой, третий… Но почему же — все? Почему я у всех такая… гнусная? (падает ничком на диван, плечи трясутся от рыданий. Уваров стоит над ней со стаканом воды. Двуутробников находит на подоконнике свою шляпу, потихоньку на цыпочках уходит)…

Уваров. Ну, успокойся, милая… Не надо плакать…

Входит горничная.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Горничная. Там пришли, барыня, по объявлению…. (уходит, входит Ломакин).

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Ломакин (сияющее лицо, но увидев Уварова, меняет лицо на испуганное). Здравствуйте, мое почтение (проходя мимо мольберта с произведением Двуутробникова, в ужасе от него отскакивает).

Катя (утирая платком остатки слез). Вы по объявлению? Садитесь, пожалуйста.

Ломакин (поглядывая на Уварова). Я… Да… Так точно.

Катя. Это мой муж, познакомьтесь.

Ломакин (кланяется). Очень… рад! (Пауза. Он говорит в сторону.) Налетел! Тут, кажется, не пообедаешь. (Обводит глазами стены и потолок.) Квартирка не сырая?

Катя. Нет, не сырая.

Ломакин. И теплая? Ванна есть?.. Ход один или два? С дровами?

Катя (на лице недоумение). Да позвольте… Зачем вам это знать?

Ломакин. Вот тебе раз! Да ведь вы же продаете эту квартиру?

Катя. Мы? Продаем? Ничего подобного! Да вы по какому объявлению пришли?

Ломакин (смущен, руки у него трясутся. Вынимает из кармана газету). Вот… Московская улица… Четырнадцать, квартира 3. Продается диван, две скунсовых шубы… Вы извините, пожалуйста.

Катя. Что вы! Какая же это Московская?! Это Гончарная, дом восемь, квартира двадцать…

Ломакин. Да… Тогда извините… Гм!.. Недоразумение!.. Бывает, бывает (уходит, споткнувшись от смущения о ящик с красками).

Катя (подходит к мольберту, снимает рисунок Двуутробникова, долго смотрит на него отчаянным взором).

Уваров (подходит к рампе, разводит руками). Такой странный теперь народ пошел, что даже удивительно! Ху-дож-ни-ки!.. Буквально ничего не понимаю!!

Занавес

НЕРАЗГОВОРЧИВЫЙ СОСЕД

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Бузыкин, молодой человек.
Максим Семенович, лет 45, говорит тягуче, скрипящим голосом.

Комната в гостинице. Две кровати. На одной под одеялом лежит Бузыкин, на другой сидит Максим Семенович. Он в жилетке. Раздевается крайне медленно. Отстегнув манжеты, он принимается за ботинок и медленно снимает его, кряхтя и сопя.

Максим Семенович. Вот спасибо, что позволили переночевать. Вы подумайте только, — во всей гостинице ни одного номера!

Бузыкин. Да, знаете… В это время, вообще, очень трудно найти номер. Ярмарка и съезд дворян. Все гостиницы переполнены.

Максим Семенович. Нет, я, положительно, не знаю, как мне благодарить вас. Если бы не ваша любезность, мне пришлось бы ночевать на улице…

Бузыкин. Ну, чего там… Стоит ли…

Максим Семенович (перебивая). Нет-с. Уж извините-с. Очень стоит! Не много найдется людей, которые предложат совершенно незнакомому человеку переночевать в их номере… А вы вот предложили-с… Большое спасибо! А за добавочную кровать я, разумеется, заплачу.

Б у зыкин (слегка недовольно). Ну, что за пустяки… А вы лучше вот что: раздевайтесь и заваливайтесь спать. Ведь уже 2 часа…

Максим Семенович (смотрит на часы). Да, два… (Пауза.) В первый раз вижу такую любезность, какую проявили вы… Пустить незнакомого человека!.. Я уже не говорю, что компаньон-то я тяжелый…

Бузыкин. А что такое?

Максим Семенович. Человек я пожилой, неразговорчивый, мрачный, все больше в молчанку играю, а вы, вероятно, любите поболтать перед сном о том, о сем?

Бузыкин. Наоборот. Я с удовольствием помолчу. Я сам не из болтливых. Да к тому и спать смертельно хочется…

Максим Семенович. А если так, то лучше и желать нельзя! Нам с вами будет удобно. А то, знаете, есть люди, которые органически не переносят молчания. Меня, например, многие не любят за мое молчание. ‘Что это’ — говорят — ‘молчит человек, как колода’?..

Бузыкин. Ну, со мной можете и помолчать.

Максим Семенович (снимает, наконец, ботинок и, держа его в руках, устремляет на него задумчивый взгляд). Да… Помню, еще в моей молодости были случаи. Поселился я с знакомым студентом Силантьевым в одной комнате. Ну, молчу я… День, два молчу… Сначала он посмеивался надо мной, над молчанием-то моим, потом стал нервничать и под конец ругаться стал. ‘Ты что’, говорит, ‘обет молчания дал? Чего молчишь, как убитый’. ‘Да, ничего’, отвечаю. ‘Нет’, — говорит, ‘ты что-нибудь скажи!’ — ‘Да, что же?’ Опять молчу. День, два. Как-то схватил он бутылку, да и говорит: ‘эх, говорит, с каким бы удовольствием трахнул тебя этой бутылкой, чтобы только от тебя человеческий голос услышать’. А я ему говорю: ‘Драться нельзя’. Помолчали денька три опять. Однажды вечером раздеваемся мы перед сном, вот как сейчас, а он как пустит в меня сапогом! ‘Будь ты’, говорит, ‘проклят отныне и до века. Нет у меня жизни человеческой!.. Не знаю, говорит, в гробу я лежу, в одиночной тюрьме или где. Завтра же утром съезжаю!’. И что же вы думаете? (Молчание.) — Вы спите?

Бузыкин. Еще не сплю, но очень хочу спать… Знаете, уж вы мне лучше завтра доскажете…

Максим Семенович. Нет, зачем завтра? Я сейчас. Уж недолго. Так что же вы думаете? Ведь сбежал мой приятель, ей-Богу, сбежал! ‘Не могу, говорит, жить с этой молчаливой колодой’…

Бузыкин (полусонно). Ну, это просто нервный субъект.

Максим Семенович. Нервный? Тогда, значит, все нервные. Ежели девушка 20-ти лет веселая, здоровая, она тоже нервная? У меня такая невеста была. Сначала говорила: ‘мне, — говорит, — нравится, что вы такой серьезный, положительный, не болтун’. А потом, как только приду, уже спрашивать начала: ‘чего вы все молчите?’ — ‘Да о чем же говорить?’ — ‘Мне, — говорит, — страшно с вами. Вы все молчите…’ — ‘Такой уж, — говорю, — я есть, таким меня и любите’. Да где там! Приезжаю к ней как-то, а у нее юнкер сидит. Сиди-ит, разливается! ‘Я, — говорит, — видел и то и се, бывал и там и тут, и бываете ли вы в театре, и любите ли вы танцы, и что это значит, что подарили мне сейчас желтый цветок, и со значением или без значения?’ И сколько этот юнкер мог слов сказать, это даже удивительно… А она все к нему так и тянется, так и тянется… Мне-то что… сижу — молчу. Юнкер на меня косо посматривает, стал с ней перешептываться, пересмеиваться… Ну, помолчал я, ушел. И что ж вы думаете? Дня через два заезжаю к ней, выходит ко мне этот юнкер. ‘Вам, — говорит, — чего тут надо?’ — ‘Как чего? Марью Петровну хочу видеть’. — ‘Пошел вон!’, — говорит мне этот проклятый юнкеришка. ‘А то я, говорит, тебя, так тресну, если будешь еще шататься’. Хотел я возразить ему, оборвать мальчишку, а за дверью смех. Засмеялась она и кричит из-за двери: ‘Вы мне, говорит, не нужны. Вы молчите, но, ведь, и мой комод молчит, и мое кресло молчит. Уже лучше я комод в женихи возьму…’ Дура! Взял я да ушел.

Бузыкин. Да-а… История… Ну, спокойной ночи!

Максим Семенович. Приятных снов! Вообще, у мужчины хотя логика есть, по крайней мере. А женщина иногда так себя поведет… Дело прошлое — можно признаться — был у меня роман с одной замужней женщиной… И за что она меня, спрашивается, выбрала? Смеху подобно! За то, видите ли, что я очень молчалив и никому о наших отношениях не проболтаюсь.

Бузыкин (отчаянно). Послушайте, вы знаете, уже половина четвертого.

Максим Семенович. Да? Как, однако, время-то летит! Так вот, только три дня эта дама меня и вытерпела. Взмолилась: ‘Господи! — говорит — пусть лучше будет вертопрах, хвастунишка, болтун, но не этот мрачный надгробный мавзолей. Вот, говорит, со многими приходилось целоваться и обниматься, но труп безгласный никогда еще любовником не был. Иди ты, говорит, и чтобы мои глаза тебя не видели отныне и до века’. И что же вы думаете? Сама пошла и мужу, рассказала о наших отношениях… Вот тебе и разговорчивость! После скандал вышел… А то еще один раз…

Бузыкин (приподнимаясь, раздраженно). Послушайте, да ляжете ли вы, наконец?

Максим Семенович. Да, разумеется…

Бузыкин (свирепо). Спокойной ночи! Спокойной ночи! Я сплю! (закрывается одеялом с головой).

Максим Семенович. Так вот … Один раз даже незнакомый человек на меня освирепел. Дело было на поезде, едем мы в купе, я, конечно, по своей привычке, сижу, молчу…

Бузыкин (притворно громко храпит).

Максим Семенович. Он сначала спрашивает меня: ‘Далеко изволите ехать?’ — ‘Да’. — ‘То есть, как да?..’

Бузыкин (храпит еще громче).

Максим Семенович. Гм… Что он заснул, что ли? Спит… Ох, молодость, молодость. Этот студент бывало тоже, что со мной жил… Как только ляжет — сейчас начнет храпеть. А иногда среди ночи проснется и начинает сам с собой разговаривать… Со мной-то не наговоришься, хе-хе!..

Бузыкин (срываясь с подушки). Послушайте, черт возьми… Какой же вы неразговорчивый! Да вы уморить можете своей болтливостью. Вы вот уже три часа без умолку рассказываете…

Максим Семенович (расстегиваяжилет). Я к примеру рассказываю. Вот тоже случай у меня был с батюшкой на исповеди… Пришел я к нему, он спрашивает, как полагается: ‘Грешен?’ — ‘Грешен’. — ‘А чем?’ — ‘Мало ли!’ — ‘А все-таки?’ — ‘Всем грешен’. Молчим. Он молчит, я молчу. Наконец…

Бузыкин (с дрожью в голосе). Слушайте, дайте мне поспать!.. Ради Бога! Уж если вас так распирают слова, — выйдите в переднюю, отговоритесь, а потом возвращайтесь и ложитесь спать… (Вскакивает, гасит электричество. Полная тьма.)

Максим Семенович. С чего вы взяли, чтоменя распирают слова? Наоборот! Меня, знаете, очень трудно заставить произнести слово. Меня даже, если хотите, губит моя неразговорчивость. У меня из-за нее даже на службе была неприятность… Приезжает как-то директор… Зовет меня к себе… Настроение у него, очевидно, было самое хорошее… ‘Ну, что, спрашивает, новенького?’ — ‘Ничего’. — ‘Как ничего?’ — ‘Да так — ничего!’ — ‘То есть, позвольте… Как это вы так мне’…

Постепенно светает. При слабом свете виден Бузыкин, закутанный в одеяло. Он мечется по комнате, за ним шагает Максим Семенович, продолжая разговор.

Бузыкин (плача). Послушайте, да замолчите вы когда-нибудь?.. Я не могу больше! Не могу! (Рыдает.)

Максим Семенович. Это у вас нервы. Ох, уж эти нервные люди!.. Да… Так ‘как это вы так мне отвечаете, — говорит, — ничего! Это невежливо!’ — ‘Да так как же иначе вам ответить, если нового ничего. Из ничего и не будет ничего. О чем же еще пустой разговор мне начинать, если все старое!’ — ‘Нет, говорит, все имеет свои границы… Можно, говорит, быть неразговорчивым, но…

Светает больше. Виден Бузыкин, лежащий на полу, без чувств. Над ним в позе хищной птицы на корточках сидит Максим Семенович:

Максим Семенович (продолжает рассказывать). ‘Я, говорит, буду требовать у вас развода, потому что выходила замуж за человека, а не за бесчувственного безгласного идола. Ну, чего, чего вы молчите?’ — ‘Да о чем же мне, Липочка, говорить?’

Занавес постепенно опускается

ИСКУССТВО ЛЮБИТЬ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Филимон Бузыкин.
Медляев.
Пассажирка.
Носильщики.
Пассажиры.

Вагон. Бузыкин и Медляев у окна, находящегося против зрителя. По коридору пробегают носильщики с вещами и проходят пассажиры. Звонок.

Бузыкин. Второй?

Медляев. Первый.

Бузыкин. Куда изволите ехать?

Медляев. Я не еду. Провожаю (выглядывает в окно.) Ах, ты, Господи… Нет ее!.. Вот увидите — опоздает… Всегда так.

Бузыкин (неопределенно). Да…

Медляев (продолжая смотреть в окно). Вот кажется. Нет, не она…

Бузыкин (тоже смотрит в окно). Вы об этой даме? В черном?

Медляев. Да. Ошибся. Мне показалось, сестра… Сестру я провожаю.

Бузыкин. Недурная бабеночка!

Медляев (удивленно). Кто?!. Сестра?

Бузыкин. Нет… Эта дама, что прошла (взволнованно.) Вот… вот! Возвращается! Посмотрите, посмотрите, какая хорошенькая.

Медляев. Да… Женщина — настоящая. Правильная.

Бузыкин (восторженно). Эх… люблю я ихнего брата. То есть вы и представить себе не можете, до чего люблю…

Медляев. Ну, это не трудно представить… Я и сам, знаете, по этой части…

Бузыкин (хохочет). Да ну?!!

Медляев (в тон ему). Да… уж знаете…

Оба смеются.

Бузыкин (вздыхая). Только не везет мне в этих делах.

Медляев. То есть, как это, не везет?

Бузыкин. Да вот, не знаю, как с ними обращаться… с бабеночками… не умею я… не выходит у меня.

Медляев. Ну, это штука не хитрая… Всякой женщине можно при желании вскружить голову…

Бузыкин (недоверчиво). Ну, уж и всякой…

Медляев (убежденно). Всякой! Уж вы мне поверьте!.. Я в этих делах — мастак! Всякую женщину можно поймать ‘на приемчик’… Нужно только знать приемы…

Бузыкин (недоверчиво). Какие приемы? А вы их знаете?..

Медляев. Я-то!.. Пора бы кажется.

Бузыкин (радостно). Слушайте! Милый! Расскажите, а?.. Ах, ты Господи… (Суетливо.) Позвольте представиться, Бузыкин моя фамилия… Филимон Бузыкин… Ах, ты Господи!

Медляев (пожимая его руку). Медляев. Помощник присяжного поверенного. Да что же мы стоим тут в коридоре? Носильщики толкают…

Бузыкин. В самом деле! Зайдем в купе. У вас билет сестры?

Медляев. Да. Восьмое место. Тут вот рядом. Что ж, можно пока подождать и здесь.

Входят в купе и садятся. По коридору снуют пассажиры и мимо окна мелькают фигуры проходящих по перрону.

Бузыкин (ударяя Медляева по коленке). Так вот вы мне и скажите. А? Голубчик, а?

Медляев. Что?

Бузыкин. Да вот… про приемы эти самые… Касательно уловления бабеночек…

Медляев. Ну, об этом долго рассказывать.

Бузыкин (умоляюще). А вы вкратце… вкратце…

Медляев. Разве что вкратце… (смотрит на часы.) Времени-то мало. Ну-с… Знаете ли вы, что всех приемов существует семь!.. Начнем с первого номера.

Бузыкин (вынимает книжечку). Вы уж позвольте мне записать… Так… Для памяти…

Медляев (смеясь). Ого! Вы, вижу, это на серьезную деловую ногу ставите. Пишите, если хотите… Так вот-с: номер первый! Это номер простой: ‘Сударыня! Жизнь так прекрасна! Надо торопиться! Второй раз молодости уже не будет. Надо ловить момент. Мы оба молоды и прекрасны — пойдемте ко мне на квартиру’. Если она скажет, что это грех, можно возразить самым небрежным тоном: ‘какой там, к черту, грех?! Все пустяки и трын-трава!’

Бузыкин. И это все?

Медляев. Все. Это, повторяю, простой, дешевый базарный номер. А вот второй номер…

Бузыкин (бросается навстречу входящему пассажиру, яростно). Занято здесь, все занято… (закрывает двери). Шляются тут… Простите (садится). Да… так — второй номер?..

Медляев (закуривая папиросу). Второй номер будет почище. Здесь надо бить на ошеломляющую грубость. Вы говорите: ‘Эй, вы… чего вы там ломаетесь? Целуйте, слышите?! Ведь я знаю, что я вам нравлюсь’… Тут даже уместен переход на ‘ты’: ‘Эй, миленькая, не кочевряжься, а то ведь мне не долго и придушить тебя’.

Бузыкин (пораженный). Как? Так грубо?

Медляев. Именно грубо. Так сказать, работа ‘под апаша’. Женщины иногда любят свирепые страсти.

Бузыкин (всплескивая руками, простодушно). Господи! Кто бы мог подумать! Вот-то бабье проклятое!

Медляев. Да-с… А то вот есть еще и третий номер: равнодушие, смешанное с пренебрежением. Вы стараетесь говорить женщине только колкости — стараетесь подчеркнуть, что она самая ординарная натура, которых — сотни. Женщину это ужасно разжигает, и она сейчас же стремится доказать, что она не такая, что она оригинальная… Тут-то и попадается голубушка! Берите ее тогда голыми руками.

Бузыкин (восторженно). Голыми?! Хи-хи! Боже ж ты мой, ах ты, Господи! Вот штука-то!

Медляев. Погодите, это еще пустяки! Номер четвертый… Позвольте, а мы услышим второй звонок.

Бузыкин (возбужденно). Услышим, услышим! Говорите скорее, пожалуйста. (Стук.) Занято! К черту!

Медляев. Так вот-с, номер четвертый. Номер этот основан на заботливости и предупредительности. При этом обязательно нужно подчеркнуть ваше знакомство с обычаями света. Поклоны, расшаркивание, поцелуи руки. Рекомендуется также при первой встрече с женщиной принять вид человека, остолбеневшего от удивления и восторга перед красотой ее. Можно быть даже неловким от смущения в первый момент, уронив что-нибудь, что ли… это всегда прощается.

Бузыкин. Прощается, говорите? Позвольте записать.

Медляев. Пятый номер стар, как мир. Это действие на ревность. Вы или делаете вид, что разговариваете с какой-нибудь дамой по телефону, или, как будто случайно, роняете на пол какое-нибудь письмо от женщины, схватываете и рвете на мелкие кусочки. Из ста случаев — девяносто девять, что женщина, видя это, сбросит с себя маску и попадется… А вот шестой номер, — это, батенька, штука тонкая, деликатная…

Бузыкин (взволнованно). Тонкая? Да что вы! Говорите, ради Бога, говорите… Вот-то прелесть, что я вас встретил. Есть же люди, Господи!

Медляев. Шестой номер требует известной интеллигентности и чутья. Подходить нужно издалека. Вы спрашиваете: ‘Послушайте, вам не кажется странным, что нас судьба свела вместе?’ — ‘Почему же странно? Мало ли кто с кем знакомится?’ ‘О, нет! Вы знаете, что такое Ананке?’ — ‘Не знаю’. Тут вы наклоняетесь к ней и говорите глухим надтреснутым голосом: ‘Ананке — судьба. Я чувствую всеми фибрами, что эта встреча не окончится простым знакомством, что мы предназначены друг для друга. Может быть, вы будете бороться, будете стараться убежать, но — ха-ха-ха! — это бесполезно. От Ананке еще никто не убегал! Понимаете, это уже решено там где-то! Сопротивляться? О, неужели вы не слышите таинственно гудящего сверху рокового колокола: поздно! Поздно! Поздно! К чему же тогда борьба? Ха-ха-ха! С Ананке не борются!’ Ну, конечно, бедняжка, видя что раз уж там где-то решено и что борьба бесполезна, сама заражается духом мистического начала и подходит к вожделенному концу. Ловко?

Бузыкин (потрясенный). Скажите! Откуда же вы все это так хорошо знаете?

Медляев. Опыт, батенька, многократный опыт.

Бузыкин. Ну!? И как же… Опыты эти самые… всегда кончались благополучно?..

Медляев. Гм… бывают и неудачи. Приходилось испытывать. Моя жизнь — сплошной дневник происшествий: чем-то обливали, чем-то колотили, откуда-то сбрасывали, из чего-то стреляли… но как видите, ничего… Жив, здоров и даже весел…

Бузыкин. Вот вы тут сказали мне о шести номерах. А вы говорили их всего семь… Какой же седьмой?

Медляев. О, седьмой! Это самый гениальный, самый верный номер! Причем этот действует на всех. Когда все шесть номеров не действуют, — седьмой бьет наверняка… Это средство испытанное и верное.

Бузыкин. Говорите, говорите же скорее.

Медляев. С удовольствием… Седьмой номер заключается в том, что…

Второй звонок.

Медляев. Ах, черт! Второй! Через две минуты поезд уходит, а сестры нет! (Бежит к дверям.) Извините… до свидания…

Бузыкин (хватает его за пиджак). Постойте! Ради Бога… одну секунду… Скажите только…

Медляев (отбиваясь). Некогда… некогда!! В другой раз! (Убегает.)

Бузыкин (подавленный). Убежал… Что же это за седьмой номер… Проклятый звонок! И чего это спешат, не понимаю…

В дверях показывается пассажирка, за ней носильщик.

Пассажирка. Здесь не занято?

Бузыкин (сначала делает вид, что остолбенел от восторга, потом, очнувшись, преувеличенно, любезно). Нет, нет, сударыня… пожалуйста.

Носильщик кладет на верхнюю полку вещи, получает деньги и уходит. Дама устраивается. Третий звонок.

Бузыкин. Поехали!

Пассажирка (молчит).

Бузыкин (в сторону). Гм… штучка не вредная… попробовать разве?.. (Откашливается.) Далеко изволите ехать?

Пассажирка. В Петербург.

Бузыкин. Вот совпадение-то. Представьте и я в Петербург… Как это говорится: ‘гора с горою не сходится, а человек с человеком всегда’. (В сторону.) Хо-ро-шень-кая!… Хе-хе!.. Ужасно люблю дорожные приключения. Попробовать разве?.. Номера-то эти, а? С какого бы только начать? (Смотрит в книжечку.) Начнем с четвертого. Гм… ‘Заботливость и предупредительность’ (на момент задумывается.) Ага! (Сбрасывает с полки сак пассажирки и, подхватив его на лету, передает ей.)

Пассажирка (удивленно). Что это такое? Зачем это?

Бузыкин. Может, вам отсюда что-нибудь нужно вынуть? Книжку или какую-нибудь там пудру, помаду? Дело, знаете, дорожное…

Пассажирка (сухо). Ничего мне не нужно. Положите сак обратно.

Бузыкин. Слушаю-с. (Пауза.) Может окошечко открыть?

Пассажирка. Оно открыто.

Бузыкин. Тогда не закрыть ли?

Пассажирка. Не надо.

Бузыкин. Может, лимонаду хотите?

Пассажирка. Спасибо, не хочу.

Бузыкин. Я бы достал. Скушать, может, что-нибудь желаете — рябчик, ветчина, отбивные котлеты? На первой же станции сбегаю…

Пассажирка. Не надо!

Бузыкин. А то бы сходил.

Пассажирка. Говорят вам, не хочу!

Бузыкин (после паузы смотрит в книжку и тихо читает). ‘Знание светских обычаев’… (в сторону.) Попробуем. (Громко.) Гм… Ха-ха! Есть люди, которые закуривают папиросу, не спросив даже разрешения у дам. Вот уж никогда бы себе этого не позволил.

Пассажирка (сухо). Вы это ставите себе в заслугу?

Бузыкин. Нет, чего там! А я одного субъекта знал, полное отсутствие уменья вращаться в обществе, недавно заезжаю к нему и, не застав дома, оставляю карточку с загнутым углом. На другой день встречаю его, а он и говорит: ‘Ты что же это мне поломанные мятые карточки оставляешь? Не было целой?’ Я чуть не помер со смеху!

Пассажирка (молчит).

Неловкая пауза.

Бузыкин (в сторону). Не действует!.. Пойдем дальше… (Смотрит в книжку, и вдруг хватает руку пассажирки и целует ее.)

Пассажирка (пораженная). Это еще что такое?

Бузыкин (тупо). Гм! Красивая ручка.

Пассажирка (возмущенно). Послушайте, вы знаете, как называется человек, который лезет целовать руку незнакомой даме?

Бузыкин. Душою общества.

Пассажирка. Нет! Нахалом он называется! Вот как!

Бузыкин. Да ну? (смущенно откашливается в сторону). Ясное дело, она не знает четвертого номера. Попробую другой (смотрит в книжку.) Шестой! (Громко.) Послушайте, вам не кажется странным, что судьба свела нас вместе?

Пассажирка (пожимая плечами). О, Господи! Мало ли с кем приходится ездить в пути.

Бузыкин (глухо и трагически). Нет, нет! Вы знаете, что такое Ананке?

Пассажирка. Станция?

Бузыкин. Нет-с, не станция! Никакая не станция. Это судьба, рок! По-гречески. Ни один человек не избежит Ананке! И вот знаете ли… (Близко наклоняется к ней и говорит трагическим полушепотом.) Знаете ли вы, что у меня есть способность прозревать будущее: Ананке свела нас, и эта встреча будет для вас очень важной. Да-с! Решающей на всю жизнь… Сопротивляться? Бежать? Ха-ха-ха! Не поможет! Не-е-ет-с, голубушка, не отвертитесь!

Пассажирка. Послушайте…

Бузыкин. Нет, вы послушайте! Слышите, как наверху гудит таинственный колокол: ‘поздно, поздно!’

Пассажирка (с досадой). Что вы там болтаете? Предупреждаю, что если вы позволите себе, что-нибудь лишнее, я вас так отделаю, что долго не забудете.

Бузыкин (в сторону). Гм… Трудный случай (смотрит в книжку). Может быть, первый подействует? Действительно, он как-то проще. (Громко.) Сударыня! Жизнь прекрасна, пока мы молоды! Нужно торопиться, ловить моменты счастья и вообще… гм… Тут, кстати, есть свободное купе… Вы скажете: ‘это грех’… Но ведь жизнь не ждет!

Пассажирка (раздраженно). Послушайте! Вы просто глупый, развязный нахал и больше ничего.

Бузыкин (сначала ошеломлен, но затем, видимо, решившись на что-то, говорит в сторону). Ладно, хорошо! Номер второй! (Откидывается на спинку дивана, заложив ногу на ногу и вызывающе говорит.) Ну, довольно, миленькая моя! Терпеть не могу, когда ломаются! Ведь я тебя раскусил! Поцелуй-ка меня лучше, пока я не отколотил тебя, как следует. А если что, так ведь я и придушить тебя могу! Го-го! Не впервой!

Пассажирка (хладнокровно измерив его фигуру с головы до ног). Не думаю, чтобы вы были сумасшедший или пьяный. Просто, вы мелкий наглец, пользующийся тем, что женщина одна и никто из присутствующих не может заступиться за нее… Но все-таки я не боюсь вас. Вы просто мне жалки и омерзительны.

Бузыкин (в сторону). И этот номер не годится. Что за оказия?! (взволнованно.) Но какой же, какой? (ищет в книжке, быстро перелистывая страницы.) Гм… Попробую третий — ‘равнодушие’. Ага. (Громко.) В сущности, я только хотел испытать вас. Вы, однако, оказались самой ординарной натурой, которые мне приходилось встречать сотнями… Боже, как трудно найти оригинальную женщину… Ай-я-яй, как трудно!

Пассажирка. Если вы ищете ее таким образом, то…

Бузыкин. О, я сразу увидел, что вы не такая… (Презрительно.) Правда, личико у вас довольно миловидное, свежий цвет лица, но ведь у тысяч женщин можно найти это… Неужели, вы серьезно думаете…

Пассажирка. Оставьте меня в покое! Ничего я не думаю! Если вы не перестанете болтать, я уйду в другое купе.

Бузыкин (в отчаянии, тихо). Ну, последний номер. Пятый! На ревность. Господи благослови! Если и этот не поможет… (Громко.) Сейчас на станции мне удалось видеть прехорошенькую барышню. Она на меня посмотрела довольно жгуче, а когда я, проходя, невольно толкнул ее плечом, она засмеялась.

Пассажирка (молчит).

Бузыкин (в сторону). Молчит… Кажется, действует. Подожди же! (Вынимает из жилетного кармана часы, умышленно и грубо роняет на пол письмо.) Ах!.. Письмо!.. Ради Бога, не дотрагивайтесь до него! Его нельзя читать… Гм… Уверяю вас, что я этой женщины не знаю. Мало ли кто и что захочет мне писать… Нет, ни за что, ни за что я не дам вам его прочесть (рвет письмо).

Пассажирка (с досадой встает и берет свой сак). О, Господи, какой кретин! Какое невероятное дерево…

Бузыкин. Позвольте, я вам помогу.

Пассажирка. Не надо! (Идет к двери.)

Бузыкин (хватая ее за руки и платье). Еще раз спрашиваю вас, знаете что такое Ананке? Уходите? Жизнь коротка и нужно ловить… Эй, поцелуй меня или я тебя полосну ножом по горлу, подлая девчонка… Я…

Пассажирка (ударяет его по щеке и быстро выходит из вагона).

Бузыкин (растерянно). Вот! (Потирает щеку.) Эх! Не следовало все номера сразу. Ах, ты, Господи! Вот седьмой бы номер! Тот наверное подействовал бы. Какое идиотство! Сбежал и не сказал, что это за номер. Господи! Что же это за номер седьмой? Дорого бы я дал… (Темнота.)

В темноте занавес опускается. Потом свет. Перед опущенным занавесом стоит Медляев, непринужденно заложив руки в карманы. Обводит взглядом зрителей.

Медляев. Ого, господа! Я вижу, что и вы в глубине души сильно заинтересованы: что же это за номер седьмой? Каждый мужчина думает: эх, узнать бы этот верный, всегда бьющий в цель номер. Эх, овладеть бы им, сделаться Аладдином, обладателем волшебной лампы, которая творила чудеса… Номер седьмой… Ну, что уж… Открыть вам его, господа? Вы подумайте: простой, верный удивительный способ! Правда, он очень нескромен, но я надеюсь, что вы окажетесь философами и не будете очень возмущаться и негодовать по поводу ‘седьмого номера’. О, будьте покойны: сущность номера седьмого не сложна. Не нужно много слов для определения его. Вернее, даже совсем не нужно слов. Номер седьмой? Это только один мой жест, одно движение… Смотрите… (Пауза.) Не соблаговолите ли, дамы, на минутку отвернуться. Отвернулись? Мерси! Вот! (Сует руку в жилетный карман, вынимает золотую монету, поднимает ее над головой, держит несколько секунд).

Темнота. Медляев исчезает.

Занавес

КОММЕНТАРИИ

Сборник впервые вышел в качестве III тома Театральной библиотеки ‘Нового Сатирикона’ в С.-Петербурге в 1913 г. Печатается по указанному изданию.

Пролог.

Согласно авторской ремарке ‘Пролог’ предназначен для театра миниатюр.

Хлебосол.

Пьеса входила в репертуар одесского Театра миниатюр.

Визитеры.

Пьеса входила в репертуар Литейного театра в С.-Петербурге.

Красота — это Рафаэль, Мадонна, Веласкец какой-нибудь, Венера Милосская! — Птицын перечисляет символы художественно прекрасного: Рафаэль Санти (1483-1520), итальянский живописец и архитектор. Воплотил в своих картинах и архитектурных творениях высшие идеалы Возрождения. Автор изображений богоматери: ‘Сикстинская мадонна’, 1515-1519, ‘Мадонна Конестабиле’, (1500-1502), проектировал собор св. Петра в Риме, и т.п. Веласкец (Веласкес) Диего (1599-1660) — испанский живописец, его портреты и картины народной жизни проникнуты глубиной и достоверностью. Венера Милосская — античная скульптура, находящаяся в Луврском музее в Париже, одно из наиболее совершенных скульптурных изображений римской богини красоты, любви и брака, у греков носила имя Афродиты.

Кельнский собор, который в Страсбурге…— Один из наиболее высоких соборов в Европе — Кельнский, разумеется, находится в Кельне, а не в Страсбурге.

Мерси вам в боку! — бессмысленная фраза, созвучная с французским выражением: merci beaucoup — огромное спасибо.

Красота это Рембрандт, Айвазовский, Шиллер какой-нибудь… Мадонна…— Кармалюхин выдвигает против Птицына подобные же аргументы, апеллируя к символам прекрасного: Харменс ван Рейн Рембрандт (1606-1669), великий голландский художник, в его картинах для раскрытия психологических коллизий особую роль играет светотень, демократизм и жизненность образов его портретов до сих пор остаются образцовыми. Уникальный живописец — маринист Иван Константинович Айвазовский (1817-1900) создал многие сотни потрясающих своей живостью полотен, посвященных морской стихии. Немецкий поэт и драматург Иоганн Фридрих Шиллер (1739-1805) своими трагедиями ‘Разбойники’ (1781), ‘Коварство и любовь’ (1784), ‘Вильгельм Телль’ (1804) и мн. другими стремился воспитать общество, привить ему чувства справедливости и свободы.

Человек за ширмой.

Пьеса входила в репертуар Литейного театра в С.-Петербурге. Впервые в виде рассказа в ‘Сатириконе’, 1911, No 50. Позже включена автором в книгу ‘О маленьких — для больших’ (1916).

Душа общества (Смерч).

Пьеса входила в репертуар Литейного театра в С.-Петербурге и одесского Театра миниатюр.

В основу пьесы положен рассказ ‘Смерч’, впервые опубликованный в вып. 3 Дешевой юмористической библиотеке ‘Сатирикона’ в 1911 г.

Заражение трихинами тоже не шуточка. — Трихины — мелкие паразитические круглые черви, личинки которого поселяются в мышцах, вызывают заболевание трихинелёз в результате употребления непроваренного или непрожаренного мяса, особенно свинины.

Женская доля.

Пьеса входила в репертуар Киевского Художественного театра миниатюр.

Представляет собой инсценировку рассказа ‘Ниночка’, впервые опубликованного в журнале ‘Сатирикон’, 1909, No 42. Вскоре рассказ был включен в сборник ‘Рассказы (юмористические), Кн. 1’ (1910).

Вы знаете, что такое алиби? — Алиби (ит. alibi — в другом месте) — нахождение обвиняемого в другом месте как доказательство его невиновности. Пользуясь наивностью Ниночки, адвокат несет всякую околесицу, объясняя свои действия.

…должен удостовериться в отсутствии кассационных поводов. — Кассация (лат. — отмена) — пересмотр, отмена судебных решений судами высшей инстанции на основании обнаруженных ошибок и нарушений в ведении дела.

…посмотреть на… следы… культуртрегеров. — Культуртрегер (нем. — носитель культуры) — ироническое название человека, прикрывающего свои корыстные интересы маской просвещения, распространения культуры.

С корнем.

Пьеса входила в репертуар петербургского Троицкого театра. Является инсценировкой одноименного рассказа, впервые опубликованного в вып. 61 Дешевой юмористической библиотеки ‘Сатирикона’ в 1912 г.

Отбивная котлета
(Психологический случай).

Пьеса представляет один из первых подходов к теме будущей пьесы ‘Игра со смертью’, одной из последних в творчестве Аверченко, см. наст. изд., т. 8.

Дамы.

Пьеса входила в репертуар Литейного интимного театра.

В основу пьесы положен рассказ ‘Раздвоение личности’, впервые опубликованный в журнале ‘Сатирикон’, 1911, No 5. Рассказ вскоре был включен автором в книгу ‘Круги по воде’ (1912).

…вы похожи на королеву… Марию-Антуанетту! — Мария Антуанетта (1755-1793), дочь австрийского императора Франца I и Марии Терезии, славилась своим умом и красотой, в 15 лет вышла замуж за французского короля Людовика XVI. Во время Великой французской революции король и королева были казнены.

Натурщица.

В основу пьесы положен рассказ ‘Святые души’ (‘Сатирикон’, 1912, No 6), вошедший вскоре в книгу ‘Черным по белому’, см. наст. изд., т. 4.

Покойный профессор Якоби советовал…— В XIX в. действительно был художник с такой же фамилией — Валериан Иванович Якоби (1834-1902) (наиболее известная его картина — ‘Привал арестантов’), однако подобной чуши, разумеется, он никогда не говорил.

В …’Художественных письмах’ Александра Бенуа… члена дрезденской академии… барона Фокса… профессора Пеля… Академик Бехтерев… — Все, что произносит Двуутробников, — плод его фантазии, никакого отношения к живописи не имеет.

Неразговорчивый сосед.

Пьеса входила в репертуар петербургского Троицкого театра и одесского Театра миниатюр.

В основу пьесы лег рассказ ‘Мой сосед по кровати’, впервые опубликованный в вып. 32 Дешевой юмористической библиотеки ‘Сатирикона’ (1912).

Искусство любить.

Пьеса представляет собой переработку для сцены рассказа ‘Сердце под скальпелем’ (впервые: ‘Сатирикон’, 1912, No 4, вскоре вошел в сборник ‘Рассказы для выздоравливающих’ (1912), см. наст. изд., т. 4).

…работа ‘под апаша’. — Апаш (фр.) — хулиган, вор.

…знаете, что такое Ананке? — Ананке (греч. — необходимость) — богиня, олицетворяющая неизбежность, рок, судьба.

Пролог.

Хлебосол.

Визитеры.

Человек за ширмой.

Душа общества (Смерч).

Женская доля.

С корнем.

Отбивная котлета(Психологический случай).

Дамы.

Натурщица.

Неразговорчивый сосед.

Искусство любить.

Читайте также:

Отбивная котлета
(Психологический случай).