Эдгаръ По
Эдгаръ По
Черный котъ.
Черный котъ.
Собраніе сочиненій Эдгара По въ перевод съ англійскаго К. Д. Бальмонта
Томъ первый
Поэмы, сказки
Москва, 1901
Книгоиздательство ‘Скорпіонъ’
Черный кот, По Эдгар Аллан, Год: 1843
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Я хочу записать самый странный и въ тоже время самый обыкновенный разсказъ, но не прошу, чтобы мн врили, и не думаю, что мн поврятъ. Дйствительно, нужно быть сумасшедшимъ, чтобы ожидать этого при такихъ обстоятельствахъ, когда мои собственныя чувства отвергаютъ свои показанія. A я не сумасшедшій, и во всякомъ случа мои слова — не бредъ. Но завтра я умру, и сегодня мн хотлось бы освободить мою душу отъ тяжести. Я намренъ разсказать просто, кратко, и безъ всякихъ поясненій, цлый рядъ событій чисто личнаго семейнаго характера. Въ своихъ послдствіяхъ эти событія устрашили — замучили — погубили меня. Однако, я не буду пытаться истолковывать ихъ. Для меня они явились ничмъ инымъ, какъ Ужасомъ — для многихъ они покажутся не столько страшными, сколько причудливыми. Впослдствіи, быть можетъ, найдется какой нибудь умъ, который пожелаетъ низвести мой фантомъ до общаго мста — какой-нибудь умъ боле спокойный, боле логичный, и гораздо мене возбудимый, чмъ мой, и въ обстоятельствахъ, которыя я излагаю съ ужасомъ, онъ не увидитъ ничего, кром ординарной послдовательлости самыхъ естественныхъ причинъ и слдствій.
Съ ранняго дтства я отличался кротостью и мягкостью характера. Нжность моего сердца была даже такъ велика, что я былъ посмшищемъ среди своихъ товарищей. Въ особенности я любилъ животныхъ, и родители мои награждали меня цлымъ множествомъ безсловесныхъ любимцевъ. Съ ними я проводилъ большую часть моего времени, и для меня было самымъ большимъ удовольствіемъ кормить и ласкать ихъ. Эта своеобразная черта росла, по мр того какъ я самъ росъ, и въ зрломъ возраст я нашелъ въ ней одинъ изъ главныхъ источниковъ наслажденія. Тмъ, кто испытывалъ привязанность къ врной и умной собак, я врядъ ли долженъ объяснять особенный характеръ и своеобразную напряженность удовольствія, отсюда проистекающаго. Въ безкорыстной и самоотверженной любви животнаго есть что-то, что идетъ прямо къ сердцу того, кто имлъ неоднократный случай убдиться въ жалкой дружб и въ непрочной, какъ паутина, врности существа, именуемаго Человкомъ.
Я женился рано, и съ удовольствіемъ замтилъ, что наклонности моей жены не противорчили моимъ. Видя мое пристрастіе къ ручнымъ животнымъ, она не упускала случая доставлять мн самые пріятные экземпляры такихъ существъ. У насъ были птицы, золотая рыбка, славная собака, кролики, маленькая обезьянка, и котъ.
Этотъ послдніи былъ необыкновенно породистъ и красивъ, весь черный, и понятливости прямо удивительной. Говоря о томъ, какъ онъ уменъ, жена моя, которая въ глубин сердца была порядкомъ суеврна, неоднократно намекала на старинное народное поврье относительно того, что вс черныя кошки — превращенныя колдуньи. Не то, чтобы она была всегда серьезна, когда касалась даннаго пункта, нтъ, и я упоминаю объ этомъ только потому, что сдлать такое упоминаніе можно именно теперь.
Плутонъ — такъ назывался котъ — былъ моимъ излюбленнымъ и неизмннымъ товарищемъ. Я самъ кормилъ его, и онъ сопровождалъ меня всюду въ дом, куда бы я ни пошелъ. Мн даже стоило усилій удерживать его, чтобы онъ не слдовалъ за мной по улицамъ.
Такая дружба между нами продолжалась нсколько лтъ, и за это время мой темпераментъ и мой характеръ — подъ воздйствіемъ Демона Невоздержности (стыжусь признаться въ этомъ) — претерплъ рзкую перемну къ худшему. День ото дня, я становился все капризне, все раздражительне, все небрежне по отношенію къ другимъ. Я позволялъ себ говорить самымъ грубымъ образомъ съ своей женой. Я дошелъ даже до того, что позволилъ себ произвести надъ ней насиліе. Мои любимцы, конечно, также не преминуди почувствовать перемну въ моемъ настроеніи. Я не только совершенно забросилъ ихъ, но и злоупотреблялъ ихъ безпомощностью. По отношенію къ Плутону, однако, я еще былъ настроенъ въ достаточной степени благосклонно, чтобы удерживаться отъ всякихъ злоупотребленій, зато я нвмало не стснялся съ кроликами, съ обезьяной, и даже съ собакой, когда случайно или въ силу привязанности они приближадись ко мн. Но мой недугъ все боле завладвалъ мной — ибо какой же недугъ можетъ сравниться съ Алкоголемъ!— и наконецъ, даже Плутонъ, который теперь усплъ постарть и, естественно, былъ нсколько раздражителенъ — даже Плутонъ началъ испытывать вліяніе моего дурного нрава.
Однажды, ночью, когда я, въ состояніи сильнаго опьяненія, вернулся домой изъ одного подгороднаго притона, бывшаго моимъ обычнымъ убжищемъ, мн пришло въ голову, что котъ избгаетъ моего присутствія. Я схватилъ его, и онъ, испугавшись моей грубости, слегка укусилъ меня за руку. Мгновенно мною овладло бшенство дьявола. Я не узнавалъ самого себя. Первоначальная душа моя какъ будто сразу вылетла изъ моего тла, и я затрепеталъ всми фибрами моего существа отъ ощущенія боле чмъ дьявольскаго злорадства, вспоеннаго джиномъ. Я вынулъ изъ жилета перочинный ножикъ, раскрылъ его, схватилъ несчастное животное за горло, и хладнокровно вырзалъ у него одинъ глазъ изъ орбиты! Я красню, я горю, я дрожу, записывая разсказъ объ этой проклятой жестокости.
Когда съ утромъ вернулся разсудокъ — когда хмль ночного безпутства разсялся — я былъ охваченъ чувствомъ не то ужаса, не то раскаянія, при мысли о совершенномъ преступленіи, но это было лишь слабое и уклончивое чувство, и душа моя оставалась нетронутой. Я опять погрузился въ излишества, и вскор утопилъ въ вин всякое воспоминаніе объ этой гнусности.
Между тмъ котъ мало-по-малу поправлялся. Пустая глазная впадина, правда, представляла изъ себя нчто ужасающее, но онъ, повидимому, больше не испытывалъ никакихъ страданій. Онъ попрежнему бродилъ въ дом, заходя во вс углы, но, какъ можно было ожидать, съ непобдимымъ страхомъ убгалъ, какъ только я приближался къ нему. У меня еще сохранилось настолько изъ моихъ прежнихъ чувствъ, что я сначала крайне огорчался, видя явное отвращеніе со стороны существа, которое когда-то такъ любило меня. Но это чувство вскор смнилось чувствомъ раздраженія. И тогда, какъ-бы для моей окончательной и непоправнмой пагубы, пришелъ духъ Извращенности. Философія не занимается разсмотрніемъ этого чувства. Но насколько врно, что я живу, настолько-же несомннно для меня, что извращенность является однимъ изъ самыхъ первичныхъ побужденій человческаго сердца — одной изъ основныхъ нераздльныхъ способностей, дающихъ направленіо характеру Человка. Кто-же не чувствовалъ, сотни разъ, что онъ совершаетъ низость или глупость только потому, что, какъ онъ знаетъ, онъ не долженъ былъ-бы этого длать? Разв мы не испытываемъ постоянной наклонности нарушать, вопреки нашему здравому смыслу, то, что является Закономъ, именно потому, что мы понимаемъ его какъ таковой? Повторяю, этотъ духъ извращенности пришелъ ко мн для моей окончательной пагубы. Эта непостижимая жажда души мучить себя — именно производить насиліе надъ собственной природой — длать зло ради самаго зла — побуждала меня продолжать несправедливость по отношенію къ беззащитному животному — и заставила меня довести злоупотребленіе до конца. Однажды утромъ, совершенно хладнокровно, я набросилъ коту на шею петлю и повсилъ его на сучк,— повсилъ его, несмотря на то, что слезы текли ручьемъ изъ моихъ глазъ, и сердце сжималось чувствомъ самаго горькаго раскаянія, повсилъ его, потому что зналъ, что онъ любилъ меня, и потому что я чувствовалъ, что онъ не сдлалъ мн ничего дурного, повсилъ его, потому что я зналъ, что, поступая такимъ образомъ, я совершалъ грхъ — смертный грхъ, который безвозвратно осквернялъ мою неумирающую душу, и силой своей гнусности, быть можетъ, выбрасывалъ меня, если только это возможно, за предлы безконечнаго милосердія Господа, Бога Милосерднйшаго и самаго Страшнаго.
Въ ночь посл того дня, когда было совершено это жестокое дяніе, я былъ пробужденъ отъ сна криками ‘пожаръ’. Занавси на моей постели пылали. Весь домъ былъ объятъ пламенемъ. Моя жена, слуга, и я самъ, мы еле-еле спаслись отъ опасности сгорть заживо. Раззореніе было полнымъ. Все мое имущество было поглощено огнемъ, и отнын я былъ обреченъ на отчаяніе.
Я, конечно, не на столько слабъ духомъ, чтобы искать причинной связи между несчастіемъ и жестокостью. Но я развертываю цпь фактовъ, и не хочу опускать ни одного звена, какъ бы оно ни было ничтожно. На другой день я пошелъ на пожарище. Стны были разрушены, исключая одной. Сохранилась именно не очень толстая, перегородка, она находилась приблизительно въ середин дома, и въ нее упиралось изголовье кровати, на которой я спалъ. Штукатурка на этой стн во многихъ мстахъ оказала сильное сопротввленіе огню, фактъ, который я прпписалъ тому обстоятельству, что она недавно была отдлана заново. Около этой стны собралась густая толпа, и многіе, повидимому, присталыго и необыкновенно внимательно осматривали ее въ одномъ мст. Возгласы ‘странно!’, ‘необыкновенно!’, и другія подобныя замчанія, возбудили мое любопытство. Я подошелъ ближе, и увидлъ, какъ бы втиснутымъ, въ вид барельефа, на блой поверхности стны изображеніе гигантскаго кота. Очертанія были воспроизведены съ точностью по истин замчательной. Вкругъ шеи животнаго виднлась веревка.
Въ первую минуту, когда я замтилъ это привидніе — чмъ другимъ могло оно быть на самомъ дл?— мое удивленіе и мой ужасъ были безграничны. Но, въ конц концовъ, размышленіе пришло мн на помощь. Я вспомнилъ, что котъ былъ повшенъ въ саду. Когда началась пожарная суматоха, этотъ садъ немедленно наполнился толпой, кто нибудь сорвалъ кота съ дерева и бросилъ его въ открытое окно, въ мою комнату, вроятно съ цлью разбудить меня. Другія стны, падая, втиснули жертву моей жестокости въ свжую штукатурку, сочетаніемъ извести, огня и амміака, выдлившагося изъ трупа, было довершено изображеніе кота, такъ, какъ я его увидалъ.
Хотя я такимъ образомъ быстро успокоилъ свой разсудокъ, если не совсть, найдя естественное объясненіе этому поразительнолу факту, онъ тмъ не мене оказалъ на мою фантазію самое глубокое впечатлніе. Нсколько мсяцевъ я не могъ отдлаться отъ фантона кота, и за это время ко мн вернулось то половинчатое чувство, которое казалось раскаяніемъ, не будучи имъ. Я даже началъ сожалть объ утрат животнаго, и не разъ, когда находился въ томъ или въ другомъ изъ своихъ обычныхъ гнусныхъ притоновъ, осматривался кругомъ ища другого экземпляра той-же породы, который, будучи хотя сколько-нибудь похожъ на Плутона, могъ бы замнить его.
Однажды ночью, когда я, наполовину отупвъ, сидлъ въ вертеп, боле чмъ отвратительномъ, внвнаніе мое было внезапво привлечено какимъ-то чернымъ предметомъ, лежавшимъ на верхушк одной изъ огромныхъ бочекъ джина или рома, составлявшихъ главное украшеніе комнаты. Нсколько минутъ я пристально смотрлъ на верхушку этоіі бочки, и что меня теперь удивляло, это тотъ странный фактъ, что я не замтилъ даннаго предмета раньше. Я приблизился къ нему, и коснулся его своей рукой. Это былъ черный котъ — очень большой — совершенно такихъ же размровъ, какъ Плутонъ, и похожій на него во всхъ отношеніяхъ, кром одного. У Плутона не было ни одного благо волоска на всемъ тл, а у этого кота было широкое, хотя и неопредленное, блое пятно, почти во всй грудь.
Когда я прикоснулся къ нему, онъ немедленно приподнялся на лапы, громко замурлыкалъ, сталъ тереться объ мою руку и, повидимому, былъ весьма плненъ моимъ вниманіелъ. Вотъ, наконецъ, подумалъ я, именно то, чего я ищу. Я немедленно обратился къ хозяину трактира съ предложеніемъ продать мн кота, но тотъ не имлъ на него никакихъ претензій — ничего о немъ не зналъ — никогда его раньше не видлъ.
Я продолжалъ ласкать кота, и когда я приготовился уходить домой, онъ выразилъ желаніе сопровождать меня. Я, съ своей стороны, все манилъ его, время отъ времени нагибаясь и поглаживая его по спин. Когда котъ достигъ моего жилища, онъ немедленно устроился тамъ, какъ дома, и быстро сдлался любимцемъ моей жены.
Что касается меня, я вскор почувствовалъ, что во мн возникаетъ отвращеніе къ нему. Это было нчто какъ разъ противоположное тому, что я заране предвкушалъ, не знаю, какъ и почему, но его очевидное расположеніе ко мн вызывало во мн надодливое враждебное чувство. Мало-по-малу это чувство досады и отвращенія возросло до жгучей ненависти. Я избгалъ этой твари, однако, извстное чувство стыда, а также воспоминанія о моемъ прежнемъ жестокомъ поступк, не позволяли мн посягать на него. Недли шли за недлями, и я не смлъ ударить его или позволить себ какое-нибудь другое насиліе, но мало-по-малу — ощущеніе, развивавшееся постепенно — я сталъ смотрть на него съ невыразимымъ омерзеніемъ, я сталъ безмолвно убгать отъ его ненавистнаго присутствія, какъ отъ дыханія чумы.
Что, безъ сомннія, увеличивало мою ненависть къ животному, это — открытіе, которое я сдлалъ утромъ на другой день, посл того какъ котъ появился въ моемъ дом — именно, что онъ, подобно Плутону, былъ лишенъ одного глаза. Данное обстоятельство, однако, сдлало его еще боле любезнымъ сердцу моей жены: она, какъ я уже сказалъ, въ высокой степени обладала тмъ мягкосердечіемъ, которое было когда-то и моей отличителыгой чертой и послужило для меня источникомъ многихъ самыхъ простыхъ и самыхъ чистыхъ удовольствій.
Но по мр того какъ мое отвращеніе къ коту росло, въ равной мр, повидимому, возростало его пристрастіе ко мн. Гд бы я ни сидлъ, онъ непремнно забирался ко мн подъ стулъ или вспрыгивалъ ко мн на колни, обременяя меня своими омерзительными ласками. Когда я вставалъ, онъ путался у меня въ ногахъ, и я едва не падалъ, или, цпляясь своими длинными и острыми когтями за мое платье, вшался такимъ образомъ ко мн на грудь. Хотя въ такія минуты у меня было искреннее желаніе убить его однимъ ударомъ, я все-таки воздерживался, частью благодаря воспоминанію о моемъ прежнемъ преступленіи, но главнымъ образомъ — пусть ужь я признаюсь въ этомъ сразу — благодаря несомннному страху передъ животнымъ.
То не былъ страхъ физическаго зла — и однако же я затрудняюсь, какъ мн иначе опредлить его. Мн почти стыдно прнзнаться — даже въ этой камер осужденныхъ, мн почти стыдно признаться, что страхъ и ужасъ, которые мн внушало животное, были усилены одной изъ нелпйшихъ химеръ, какія только возможно себ представить. Жена неоднократно обращала мое вниманіе на характеръ благо пятна, о которомъ я говорилъ, и которое являлось единственнымъ отличіемъ этой странной твари отъ животнаго, убитаго мной. Читатель можетъ припомнить, что это пятно, хотя и широкое, было сперва очень непаредленнымъ, но мало-по-малу — посредствомъ измненій почти незамтныхъ, и долгое время казавшихся моему разсудку призрачными — оно приняло, наконецъ, отчетливыя, строго опредленныя очертанія. Оно теперь представляло изъ себя изображеніе страшнаго предмета, который я боюсь назвать — и благодаря этому-то боле всего я гнушался чудовищемъ, боялся его, и хотлъ бы отъ него избавиться, если бы только смлъ — пятно, говорю я, являлось теперь изображеніемъ предмета гнуснаго — омерзительно страшнаго — Вислицы! — О, мрачное и грозное орудіе ужаса и преступленія — агонія и смерти!
И теперь я дйствительно былъ безпримрно-злосчастнымъ, за предлами чисто-человческаго злосчастія. Грудь животнаго — равнаго которому я презрительно уничтожилъ — грудь животнаго доставляла мн — мн, человку, сотворенному по образу и подобію Всевышняго — столько невыносимыхъ мукъ! Увы, ни днемъ, ни ночью я больше не зналъ благословеннаго покоя! Въ продолженіи дня отвратительная тварь ни на минуту не оставляла меня одного, а по ночамъ я чуть не каждый часъ вскакивалъ, просыпаясь отъ неизреченно страшныхъ сновъ, чувствуя на лиц своемъ горячее дыханіе чего-то, чувствуя, что огромная тяжесть этого чего-то — олицетворенный кошмаръ, стряхнуть который я былъ не въ силахъ — навки налегла на мое сердце.
Подъ давленьемъ подобныхъ пытокъ во мн изнемогло все то немногое доброе, что еще оставалось. Дурныя мысли сдлались моими единственными незримыми сотоварищами — мысли самыя черныя и самыя злыя. Капризная неровность, обыкновенно отличавшая мой характеръ, возросла настолько, что превратилась въ ненависть ршительно ко всему и ко всмъ, и безропотная жена моя, при всхъ этихъ внезапныхъ и неукротимыхъ вспышкахъ бшенства, которымъ я теперь слпо отдавался, была, увы, самой обычной и самой безсловесной жертвой.
Однажды она пошла со мной по какой-то хозяйственной надобности въ погребъ, примыкавшій къ тому старому зданію, гд мы, благодаря нашей бдности, были вынуждены жить. Котъ сопровождалъ мсня по крутой лстниц и, почти сталкивая меня со ступенекъ, возмущалъ меня до бшенства. Взмахнувъ топоромъ, и забывая въ своей ярости ребяческій страхъ, дотого удерживавшій мою руку, я хотлъ нанести животному ударъ, и онъ, конечно, былъ-бы фатальнымъ, если-бы пришелся такъ, какъ я мтилъ. Но ударъ былъ задержанъ рукой моей жены. Уязвленный такимъ вмшательствомъ, я исполнился бшенствомъ, боле чмъ дьявольскимъ, отдернулъ свою руку и однимъ взмахомъ погрузилъ топоръ въ ея голову. Она упала на мст, не крикнувъ.
Совершивъ это чудовищное убійство, я тотчасъ-же, съ невозмутимымъ хладнокровіемъ, принялся за работу, чтобы скрыть трупъ. Я зналъ, что мн нельзя было удалить его изъ дому, ни днемъ, ни ночью, безъ риска быть замченнымъ сосдями. Цлое множество плановъ возникло у меня въ голов. Одну минуту мн казалось, что тло нужно разрзать на мелкіе кусочки и сжечь. Въ другую минуту мною овладло ршеніе выкопать заступомъ могилу въ земл, служившей поломъ для погреба, и зарыть его. И еще новая мысль пришла мн въ голову: я подумалъ, не бросить ли тло въ колодецъ, находившійся на двор, а то хорошо было-бы запаковать его въ ящикъ, какъ товаръ, и, придавъ этолу ящику обычный видъ клади, позвать носильщика и, такимъ образомъ, удалить его изъ дому. Наконецъ, я натолкнулся на мысль, показавшуюся мн наилучшей изо всхъ. Я ршилъ замуровать тло въ погреб — какъ, говорятъ, средневковые монахи замуровывали свои жертвы.
Колодецъ, какъ нельзя лучше былъ приспособленъ для такой задачи. Стны его были выстроены неплотно, и недавно были сплошь покрыты грубой штукатуркой, не успвшей, благодаря сырости атлосферы, затвердть. Кром того, въ одной изъ стнъ былъ выступъ, обусловленный ложнымъ каминомъ или очагомъ, онъ былъ задланъ кладкой и имлъ полное сходство съ остальными частями погреба. У меня не было ни малйшаго сомннія, что мн легко будетъ отдлить на этомъ мст кирпичи, втиснуть туда тло, и замуровать все какъ прежде, такъ чтобъ ничей глазъ не могъ открыть ничего подозрительнаго.
И въ этомъ разсчет я не ошибся. Съ помощью лома я легко вынулъ кирпичи и, тщательно помстивъ тло противъ внутренней стны, я подпиралъ его въ этомъ положеніи, пока съ нкоторыми небольшими усиліями не придалъ всей кладк ея прежняго вида. Соблюдая самыя тщательныя предосторожности, я досталъ песку, шерсти, и известковаго раствора, приготовилъ штукатурку, которая не отличалась отъ старой, и съ большимъ тщаніемъ покрылъ ею новую кирпичную кладку. Окончивъ это, я почувствовалъ себя удовлетвореннымъ, видя, какъ все великолпно. На стн не было нигд ни малйшаго признака передлки. Мусоръ на полу я собралъ со вниманіемъ самымъ тщательнымъ. Оглядвшись вокругъ торжествующимъ взглядомъ, я сказалъ самому себ: ‘Да, здсь, по крайней мр, моя работа не пропала даромъ’.
Затмъ первымъ моимъ движеніемъ было — отыскать животное, явившееся причиной такого злополучія. Я, наконецъ, твердо ршился убить его, и, если-бы мн удалось увидать его въ ту минуту, его участь опредлилась-бы несомнннымъ образомъ. Но лукавый зврь, повидимому, былъ испуганъ моимъ недавнимъ гнвомъ, и остерегался показываться. Невозможно описать или вообразить чувство глубокаго благодтельнаго облегченія, возникшее въ груди моей, благодаря отсутствію этой ненавистной гадины. Котъ не показывался въ теченіи всей ночи, и такимъ образомъ, съ тхъ поръ какъ онъ вошелъ въ мой домъ, это была первая ночь, когда я заснулъ глубокимъ и спокойнымъ сномъ. Да, да, заснулъ, хотя бремя убійства лежало на моей душ!
Прошелъ второй день, прошелъ третій, а мой мучитель все не приходилъ. Наконецъ-то я опять чувствовалъ себя свободнымъ человкомъ. Чудовище, въ страх, бжало изъ моего дома навсегда! Я больше его не увижу! Блаженство мое не знало предловъ. Проступность моего чернаго злодянія очень мало безпокоила меня, Произведенъ былъ небольшой допросъ, но я отвчалъ твердо. Былъ устроенъ даже обыскъ, но, конечно, ничего не могли найти. Я считалъ свое будущее благополучіе обезпеченнымъ.
На четвертый день посл убійства нсколько полицейскихъ чиновниковъ совершешю неожиданно пришли ко мн, и сказали, что они должны опять произвести строгій обыскъ. Я, однако, не чувствовалъ ни малйшаго безпокойства, будучи вполн увренъ, что мой тайникъ не можетъ быть открыть. Полицейскіе чиновники попросили меня сопровождать ихъ во время обыска. Ни одного уголка, ни одной щели не оставили они необслдованными. Наконецъ, въ третій или въ четвертый разъ, они сошли въ погребъ. У меня не дрогнулъ ни одинъ мускулъ. Мое сердце билось ровно, какъ у человка, спящаго сномъ невинности. Я прогуливался по погребу изъ конца въ конецъ. Скрестивъ руки на груди, я спокойно расхаживалъ взадъ и впередъ. Полиція была совершенно удовлотворена, и собиралась уходить. Сердце мое исполнилось ликованія, слишкомъ сильнаго, чтобы его можно было удержать. Я сгоралъ желаніемъ сказать хоть одно торжествующее слово, и вдвойн усилпить увренность этихъ людей въ моей невиновности.
‘Джентльмены’, выговорилъ я наконецъ, когда полиція уже всходила по лстниц, ‘я положительно восхищенъ, что мн удалось разсять ваши подозрнія. Желаю вамъ добраго здоровья, а также немножко побольше любезности. A однако, милостивые государи,— вотъ, скажу я вамъ, домъ, который прекрасно выстроенъ’. [Задыхаясь отъ бшенаго желанія сказать что нибудь спокойно, я едва зналъ, что говорилъ].— ‘Могу сказать, великолпная архитектура. Вотъ эти стны — да вы уже, кажется, уходите? — вотъ эти стны, какъ он плотно сложены’, и тутъ, объятый бшенствомъ бравады, я изо всей силы хлопнулъ палкой, находившейся у меня въ рукахъ, въ то самое мсто кирпичной кладки, гд стоялъ трупъ моей жены.
Но да защититъ меня Господь отъ когтей врага человческаго! Не усплъ отзвукъ удара слиться съ молчаніемъ, какъ изъ гробницы раздался отвтный голосъ! — то былъ крикъ, сперва заглушенный и прерывистыи, какъ плачъ ребенка, потомъ онъ быстро выросъ въ долгій, громкій, и протяжный визгъ, нечеловческій, чудовищный — то былъ вой — то былъ рыдающіи вопль не то ужаса, не то торжества, такіе вопли могутъ исходить только изъ ада, какъ совокупное слитіе криковъ, исторгнутыхъ изъ горла осужденныхъ, терзающихся въ агоніи, и воплей демоновъ, ликующихъ въ самомъ осужденіи.
Говорить о томъ, что я тогда подумалъ, было бы безуміемъ. Теряя сознаніе, шатаясь, я прислонился къ противоположной стн. Одно мгновеніе, кучка людей, стоявшихъ на лстниц, оставалась недвижной, застывши въ чрезмрности страха и ужаса. Въ слдующее мгновенье дюжина сильныхъ рукъ разрушала стну. Она тяжело рухнула. Тло, уже сильно разложившееся и покрытое густой запекшейся кровью, стояло, выпрямившись передъ глазами зрителей. A на мертвой голов,— съ красной раскрытой пастью и съ одиноко сверкающимъ огненнымъ глазомъ, сидла гнусная тварь, чье лукавство соблазнило меня совершить убійство, и чей изобличительный голосъ выдалъ меня палачу. Я замуровалъ чудовище въ гробницу!