Черныя знамена.
Черныя знамена.
Картинки нравовъ на рубеж столтій.
Августа Стринберга.
Переводъ съ шведскаго К. Ж.
Глава первая.
Глава первая.
Глава вторая.
Глава вторая.
Глава третья.
Глава третья.
Черные знамена, Стриндберг Август, Год: 1904
Время на прочтение: 126 минут(ы)
У профессора Стенколя долженъ былъ состояться званый обдъ, но съ второклассными приглашенными, такъ какъ звздоносцы пировали здсь уже наканун. Бордосскія вина вс выпили, и лакей выставилъ блыя, потерявшія этикетки въ ледник, красное вино налили въ графины, а шампанское морозили на кухн въ смси снга, селитры и соли. Было просто, но блестяще, когда гости начали собираться. Они стояли на лстниц, съ часами въ рукахъ, чтобы не придти слишкомъ рано, а главное чтобы избжать необходимости разговаривать передъ обдомъ. Жили въ практическій, политико-экономическій вкъ и не хотли зря расточать слова. Такъ какъ будущіе сосди по столу были неизвстны, то нужно было соблюдать большую осторожность въ выбор темъ и остерегаться, чтобы не повторить однхъ и тхъ же остротъ тому же самому лицу.
Подошелъ писатель Фалькенстремъ и нашелъ своего пріятеля, книготорговца Кило, съ хронометромъ въ лвой рук.
— А лига тоже приглашена?— спросилъ онъ.
— Нтъ, только фронда.
— Барышни будутъ?
— Нсколько.
Фалькенстремъ досталъ металлическую гребенку и пригладилъ сдые виски.
— А ростбифъ будетъ сырой или пережаренный?
— Наврное, пережаренный, а, можетъ, и жесткій.
Фалькенстремъ вытащилъ коробку изъ подъ шоколада и вложилъ въ нее верхную челюсть съ восемью зубами.
— Забавная штука съ этой коробкой,— сказалъ онъ,— я зашелъ въ лавку купить подходящую коробку, чтобъ взять ее съ собой на обдъ. Разумется, я не хотлъ говорить, на что она мн нужна, а просто стоялъ и искалъ въ витрин.
Лавочникъ, который оказался отгадчикомъ мыслей, вдругъ прервалъ мои поиски:
— Вамъ нужно пустую коробку изъ подъ шоколада, я самъ такъ длаю, она отлично подходитъ, плоска и занимаетъ мало мста въ карман брюкъ.— Вотъ дьявольская проницательность,— отвтилъ я, поблагодарилъ за совтъ и хотлъ идти.— А то еще пользуются коробками отъ лепешечекъ, — продолжалъ онъ,— и, если повернуться спиной, то кажется, будто кладешь въ ротъ лепешку, или берешь понюшку табаку. Только нужно раньше осмотрть, нтъ ли въ комнат зеркалъ.— Я поблагодарилъ еще разъ за цнныя разъясненія и пошелъ!— Какъ ты думаешь, будетъ сегодня травля?
— Разумется! Званый обдъ безъ травли — это, вдь, ничто,— отвтилъ издатель Кило.
— Что же здсь будетъ за публика?
— Мистеръ Анъяла будетъ травить Вюберга Калевалой, фрекенъ Пай будетъ травить тебя Тильдой К., Поповскій будетъ травить Аспазіей. Потомъ слово будетъ предоставлено всмъ. Графъ Максъ прочтетъ посл обда платоновскій діалогъ о знаменіяхъ, а фрекенъ Олезундъ споетъ двадцать шесть григовскихъ романсовъ.
— Нечего сказать, будетъ весело! Но докторъ Боргъ придетъ, надюсь!
— Да, придетъ, но онъ поклялся не произнести ни слова. Онъ страшенъ, когда говоритъ, но еще страшне, когда молчитъ.
Хлопнула дверь, и гости, расположившіеся на всхъ четырехъ лстницахъ, стали продвигаться маленькими отрядами, извиваясь по винтовой лстниц къ двери въ прихожую.
Гостиная приняла гостей, которые вс были знакомы между собой. Они пожимали руки, показывали зубы, а дамы бросались, другъ другу на грудь. Маленькая падчерица хозяевъ здоровалась съ гостями и спрашивала, хорошо ли они вытерли себ ноги. Она одна говорила, вс остальные длали видъ, что говорятъ что то, чего не было слышно, и отвчали на вопросы, которыхъ никто не предлагалъ. Бродили кругомъ, разсматривая картины на стнахъ, и, когда кто-нибудь выражалъ свое незнаніе оригинала, весь хоръ отвчалъ сразу. Положеніе всегда спасалъ какой-нибудь Мурильо, игравшій роль громоотвода въ собиравшейся здсь гроз. Сюжетъ жевали, покуда хватало силъ, потомъ переходили къ рам, а когда она оказывалась отработанной, художникъ Вюбергъ цплялся за подрамокъ, потому что боялся, что кто-нибудь подхватитъ тему и заговорить объ открывшейся картинной выставк, которой опасно было касаться.
Обдъ начался въ семь часовъ, потому что такъ можно было рано избавиться отъ гостей. Передъ супомъ, по обыкновенію воцарилось молчаніе и шестнадцать правыхъ рукъ занялось катаньемъ хлбныхъ шариковъ, такъ что столъ напоминалъ морской берегъ во время отлива съ копошащимися крабами. Подали супъ, и шестнадцать череповъ легло ничкомъ, большинство — настоящіе долихоцефалы, одни черные, другіе русые, третьи блые и голые, какъ заднія части купающихся. Вс, вшіе супъ, точно смотрлись въ глубокія тарелки, или прятали лица, чтобы не показывать зеркало души, или же возсылали тайныя молитвы о взаимной погибели, потому что вс они были врагами и пришли сюда только потому, что не посмли не придти. Салонъ профессора Стенколя задавалъ тонъ, здсь лансировали и опрокидывали, здсь можно было стать великимъ и можно было потерять свое величіе. Съ супомъ покончили, и хлюпанье смнилось зловщей тишиной, во время которой крабы опять выползли и принялись мять тсто, образуя изъ него то маленькіе круглые шарики, похожіе, на т, что насаживаютъ на крючокъ, когда ловятъ плотву, то раскатывая его на длинныя веселки, которыми замшиваютъ опару. Тогда профессоръ Стенколь поднялъ свою рюмку съ мадерой и выпилъ за здоровье гостей. Вс руки, судорожно какъ у утопающихъ, схватились за рюмки и затмъ все снова стихло. Профессоръ Стенколь долженъ былъ прервать молчаніе и попробовалъ открыть травлю.
— Ну, Анъяла,— началъ онъ, — какъ вамъ теперь живется въ Пойол?
Мистеръ Анъяла съ удовольствіемъ излилъ бы скорбь по поводу утраченной свободы своей родины, но тутъ сидлъ Поповскій, русскій, готовый разоблачить мнимаго мученика. Поэтому онъ отвтилъ уклончиво. Но тогда профессоръ забросилъ крючекъ рускому?
— Поповскій,— сказалъ онъ,— извстна теб форма правленія 1789 года?
Здсь онъ ожидалъ взрыва со стороны доктора Борга, чего-нибудь сногсшибательнаго, что оживило бы разговоръ, но докторъ молчалъ, вырабатывая внутри себя леденящій составъ, дйствовавшій снаружи парализующимъ и удушающимъ образомъ.
Поповскій, который былъ воспитанъ и зналъ, что за столомъ слдуетъ избгать кабацкихъ ссоръ, поднялъ только свой стаканъ и пожелалъ выпить съ финномъ.
— Ваше здоровье, Анъяла!— сказалъ онъ.
Но мистеръ Анъяла не притронулся къ своей рюмк, а сталъ накладывать себ рыбы.
Теперь столъ представлялъ собою положительно школу глухонмыхъ. Кивали и пили, пили и кивали, совсмъ по китайски.
Вызывали на травлю доктора Борга, но онъ отвчалъ столь ледянымъ составомъ, что челюсти гостей коченли отъ холода и никто не могъ сть съ аппетитомъ.
Однако, за жаркимъ, вина все же начали дйствовать, и сосди парами что-то забормотали между собой. Точно на похоронахъ.
Ревизоръ К. сидлъ, согнувшись, и любовался своей женой, великой писательницей, онъ восхищался всмъ, что она говорила, но она спрашивала большей частью объ адресахъ. А сейчасъ она сидла рядомъ съ малюткой Захрисомъ, который зналъ адреса всхъ.
— Ну, — спросила она Захриса, — вотъ вы вышли и по нмецки, кто это васъ переводитъ? И хорошо переведено?
Послдній вопросъ былъ только для формы, и Захрисъ, который мтилъ на Тильду для того, чтобы встртиться въ ея салон съ знаменитымъ актеромъ, отвтилъ только на первый вопросъ.
— Фру Магеръ!
— Ну, неужели она! Фру Тильда сдлала видъ, будто знаетъ ее. А гд она живетъ теперь?
— Она живетъ въ Зеелендорф, за Берлиномъ.
— Значитъ, она перехала. Такъ въ… какъ вы сказали?
— Въ Зеелендорф (Возьми ты себ фру Матеръ, подумалъ онъ, у меня ужъ есть переводчикъ получше, котораго теб и не понюхать).
— Зеелендорфъ? Съ двумя е?
— Съ двумя е.
Фру Тильда записала въ своей памяти, такъ что по ея вкамъ было видно, какъ заработалъ воображаемый карандашъ.
Ревизоръ наслаждался въ душ успхомъ своей жены, онъ понялъ, что сочиненія ея выйдутъ на нмецкомъ язык, и тогда она заткнетъ за поясъ всхъ этихъ писателей, которыхъ онъ презиралъ. Поэтому онъ чокнулся съ Захрисомъ и поблагодарилъ его за оказанное вниманіе.
Сидвшій рядомъ докторъ Боргъ шепнулъ Фалькенстрему:
— Въ тотъ день, когда Тильд удастся убить своего протоколиста, увидишь, какъ…
— Убить?
— Ну да! Мы, вдь, сидимъ здсь среди воровъ и убійцъ. Они крадутъ другъ у друга мысли, адреса, друзей, даже личности. А Тильда К.— честолюбица, которая, помимо литературной славы, стремится еще къ новому блестящему браку. И ради этого не гнушается никакимъ средствомъ. Она бережетъ свою красоту, выдерживая мужа въ целибат, а когда захочетъ его бросить, обвинитъ его въ импотенціи. Вс молодые люди подтверждаютъ это, т. е. что она говорила или намекала на это, и сила на ея сторон. Тогда онъ перержетъ себ горло. Захрисъ первый будетъ лжесвидтельствовать, потому что онъ такой.
Фалькенстремъ забормоталъ въ отвтъ:
— Ты правъ, мы сидимъ въ разбойничьемъ вертеп. Ты знаешь, что Аспазія, когда собирала мужчинъ, подцпила и графа Макса. Она сама ходила и хвасталась этимъ. Но, когда онъ ее бросилъ, она пошла на попятный и выставила Макса лгуномъ, такъ что ему пришлось бжать изъ города. Потомъ она старалась убить его въ газетахъ, черезъ своихъ пишущихъ любовниковъ, а теперь Стенколь посадилъ ихъ рядомъ, убійцу и жертву. Это пикантно, въ особенности, потому, что Аспазія новыми клеветническими выходками, старалась разстроить помолвку Макса. Бываютъ времена упадка, но такого, насквозь прогнившаго, какъ эта фронда, наврно никогда не существовало. Вонъ сидитъ фрекенъ Пай, любительница молодыхъ женщинъ, черезъ редактора Хольгерса Марта она старается втиснуть въ газету предательскую статью противъ тебя. Вс, сидящіе за этимъ столомъ, полны зависти и ненависти другъ къ другу, но они не удержались бы вмст, еслибъ не боялись новыхъ вооруженій лиги, а вонъ сидитъ Захрисова Іенни и отравляетъ профессора Калькбреннера, видишь, какъ она цлится въ него сладкими глазками и гнусавитъ. А вонъ, Нюраксъ любезничаетъ съ женой Калькбреннера, чтобы получить академическую премію для самаго недостойнаго. Да, это галерные рабы честолюбія, скованные корыстью, вс они стараются добиться имени на твой счетъ, а потомъ сами же тебя растопчутъ.
Профессору Стенколю, посл неудавшейся травли, стало не интересно, а такъ какъ самъ онъ не желалъ компрометироваться, то сидлъ молча и лишь изрдка поднималъ стаканъ за здоровье какого нибудь гостя. Гость отвчалъ стаканомъ точь въ точь, какъ часовой при смн караула. Но профессору нельзя было пить, онъ нервничалъ, и по лицу его было видно, что ему хочется, чтобы столъ съ гостями провалился сквозь землю. Подъ конецъ онъ не могъ удержать звка, и разверзлась огромная пасть съ желтыми кадміевыми плодами и золотыми пломбами, точно спальный альковъ съ расписанными стнами. Съ гипнотической силой привычнаго лектора, онъ увлекъ своимъ примромъ всю аудиторію, одного за другимъ, и такъ какъ слушатели пообдали дома въ три часа, а обдъ состоялъ изъ десяти блюдъ, то за шестымъ блюдомъ началась уже настоящая пытка. Никто не ршался пропустить какое нибудь блюдо, и мистеру Анъял, сидвшему возл хозяйки, пришлось принять изъ ея рукъ рябчика и трехъ устрицъ. Съ эту минуту онъ пожелалъ умть колдовать. чтобы спустить птицу и моллюсковъ за отворотъ жилета, но онъ не умлъ, хотя и принадлежалъ къ свдущей въ колдовств націи. Онъ видлъ только, что ему грозитъ смерть отъ апоплексическаго удара, а ему не хотлось умирать въ молодыхъ годахъ изъ-за рябчика, поэтому онъ попытался спастись юмористическимъ маневромъ повшеннаго. Съ предсмертнымъ ужасомъ, написаннымъ на лиц, онъ обратился къ хозяйк:
— Глубокоуважаемая, если вы непремнно хотите, чтобъ я умеръ у вашихъ ногъ, то… Разв вы такъ любите смертные случаи за обдомъ?
Хозяйка не понимала языка Калевалы и терпть не могла юмора, такъ какъ, кром того, она была занята горничной, относительно горячихъ тарелокъ для спаржи, и однимъ глазомъ смотрла за ней, а другимъ — за своимъ мужемъ, то быстро изобрла третій, зачаточный глазъ на кончик носа и, бросивъ имъ взглядъ на Анъялу, отвтила наобумъ:
— Да, и съ фру Эртбергъ въ заглавной роли, она пройдетъ пятьдесятъ разъ подрядъ…
Мистеръ Анъяла былъ счастливъ отдлаться отъ рябчика и, въ благодарность фру Эртбергъ, которой не выносилъ, разсыпался въ восторженныхъ похвалахъ ея таланту, а самъ въ это время превратилъ рябчика въ кашу, запрятавъ кости подъ кожу, а кожу подъ кости, такъ что тарелка приняла такой видъ, какъ будто на ней, дйствительно, ли рябчика. Устрицъ онъ закопалъ подъ гренками, и наверхъ, въ качеств надгробныхъ плитъ, положилъ нсколько корокъ.
За седьмымъ блюдомъ, состоявшимъ изъ исполинской спаржи, шестнадцать череповъ снова нагнулись надъ тарелками, но, когда толстые стволы приходилось обсасывать, то мужчины, боясь выпачкать бороды масломъ, ‘поднимали’ усы, показывая зубы, какъ лютые зври, и въ то же время глазами озирались по сторонамъ, не видитъ ли кто нибудь, какъ они похожи на собакъ съ костью во рту.
За восьмымъ блюдомъ,— легкій паштетъ изъ омара съ гусиной печенкой — общество перестало разговаривать. Идіотскія лица съ отчаяніемъ уставлялись только на стаканъ съ виномъ, и чмъ больше пили, тмъ становились тупе. Мертвая тишина и тупоуміе воцарились въ зал. Докторъ Боргъ отпустилъ ремешокъ на жилетк, а Аспазія начала разстегивать панцырь.
Нужно знать, что Аспазія ходила въ панцыр и заманивала мужчинъ въ свои желзныя объятія, на подобіе орудія пытокъ, называемаго die Eiserne Jungfrau.
Захрисова Іенни была мертвецки пьяна, но когда ей хотлось сказать что-нибудь неприличное, всякій разъ ей замораживалъ губы леденящій составъ ужаснаго доктора Борга.
Графъ Максъ, напротивъ, получившій маленькое незамтное мстечко рядомъ съ ревизоромъ К., котораго онъ въ памяти смшивалъ съ математикомъ К., изъ любезности занималъ своего сосда разговоромъ о математик. Герръ К., думая, что графъ — математикъ, поддерживалъ разговоръ, хотя и не имлъ понятія о математик. Такъ какъ ни одинъ изъ нихъ не зналъ математики, то получался винегретъ, который, при возрастающемъ опьяненіи, сталъ обоимъ такъ непріятенъ, что они приняли другъ друга за шарлатановъ, особенно въ виду того, что недоразумніе выяснилось только на слдующій день. Начавшееся опьяненіе, за бургундскимъ ставшее нестерпимымъ, такъ какъ не находило выхода, начало теперь дйствовать, какъ потогонное, и лбы покрылись каплями, какъ графины съ холодной водой. Весь залъ наполнился запахомъ пота, и винныхъ испареній.
Фалькенстремъ, умвшій волшебнымъ образомъ заставлять исчезать кушанья съ тарелки и пріобрвшій огромную технику въ проглатываніи цлыхъ кусковъ нсколькими движеніями горла, на подобіе индюка, — и тотъ задрожалъ, когда подали фрукты, потому что проглотить цлое яблоко онъ все же не ршался. Онъ взялся было, правда, за коробку изъ-подъ шеколада, но раздумалъ, взялъ яблоко и орховъ, положилъ въ карманъ и сказалъ:
— Это я снесу домой, дтямъ.
— Разв герръ Фалькенстремъ женатъ?— спросила Захрисова Іенни.
— Да, иногда,— отвтилъ Фалькенстремъ.
Іенни не удержалась и разразилась пьянымъ хохотомъ.
Скучающій профессоръ, жевавшій сухую жвачку, выкатывая блки, насторожился:
— Что этотъ Фалькенстремъ тамъ говоритъ забавнаго? Скажите намъ, мы послушаемъ.
Ему такъ важно было заставить кого нибудь говорить, что онъ готовъ былъ рискнуть на непристойность.
— Остроты нельзя повторять,— отвтилъ Фалькенстремъ.
Въ идіотскомъ настроеніи, владвшемъ обществомъ, слово ‘остроты’ подйствовало, какъ ракета.
— О, скажите! Голубчикъ! Скажи! Герръ Фалькенстремъ! О!.. О!.. О!.. Милый, голубчикъ! О!..
Фалькенстремъ долженъ былъ положитъ этому конецъ, но, не въ силахъ заставить себя повторить, выстрлилъ другой остротой:
— Я сказалъ, что мои жены всегда любили меня больше всего, когда я бывалъ немножко выпивши.
Никто не улыбнулся, хотя вс знали, что онъ былъ женатъ три раза, выраженіе было точно, но… три развода, три трагедіи. У большинства тоже были передряги, и пробужденныя воспоминанія подйствовали угнетающимъ образомъ. Подбородки наклонились къ груди, и затылки встали подъ прямымъ угломъ, точно вс склонились, готовые принять ударъ судьбы сверху. Слово выпивши тоже прозвучало диссонансомъ въ зал, гд пили шампанское и бургундское, но въ то же время оно обнаружило дрожжи, лежавшія на дн всхъ этихъ переполненныхъ и готовыхъ лопнуть бочекъ, слово это нсколько приподняло маски и произвело такой же эффектъ, какъ если бы хозяинъ поднялъ свой стаканъ и обратился къ гостямъ съ такой фразой:
— Встряхнитесь-ка, ребята!
Кром того, напомнило морской сигналъ доктора Борга своимъ гостямъ за обдомъ, гд были одни мужчины, когда онъ, поднявъ рюмку съ водкой, крикнулъ:
— Закидывай!
Было одно лицо, которое не пило и почти не ло, а только ‘отмчало’, это была Тильда К. Она сидла, какъ шулеръ, трезвая, ясная, слушая и спрашивая, задавая практическіе житейскіе вопросы, и прежде всего собирая адреса, — адреса издателей, директоровъ театровъ, переводчиковъ. Она хотла знать имена всхъ рецензентовъ, личныя свднія, редакціонныя тайны, хотла знать, кто на комъ женатъ, потому что, хотя и сама женщина, обращалась къ протекціи юбокъ. Но она спрашивала это съ женскимъ очарованіемъ, такъ что ее находили только наивной. Мужчина въ подобномъ положеніи производилъ бы впечатлніе циника и не получилъ бы отвта. Въ конц концовъ, ограбивъ общество и забравъ вс его связи въ карманъ, она замтила, что докторъ Боргъ сидитъ безъ дла и неиспользованный. Сначала она подумала спросить его объ его паціентахъ, и какая болзнь у фру Фьёсъ. Но докторъ замораживалъ ее. Тогда она, въ качеств психолога, ршила, что онъ будетъ польщенъ, если она обратится къ его высокимъ познаньямъ по поводу своего здоровья, въ которомъ ни одинъ врачъ до сихъ поръ не могъ разобраться. Поэтому она свернула голову на бокъ, какъ курица, и, глядя ему въ зрачки, томно пролепетала:
— Дорогой докторъ…
— Какъ ваше здоровье?— отрзалъ тотъ.
— Да, докторъ, въ немъ то и дло, во мн не могъ разобраться ни одинъ врачъ.
— Тогда, какъ же, чортъ возьми, смогу разобраться я?
Одинъ щелчокъ она пропустила, какъ остроумную шутку, и продолжала съ улыбкой, точно укусила кислое яблоко:
— Еслибы докторъ согласился выслушать меня…
— Безплатные совты я даю только въ клиник для чернорабочихъ отъ 12 до часу ежедневно. Но если вы хотите дружескаго совта, родите ребенка! Это очищаетъ внутренности и прогоняетъ вс причуды.
Тильда отвернулась отъ него и начала совершенно новый разговоръ съ редакторомъ Хольгеромъ Боргомъ объ измненіи персонала редакціи. ‘Имъ нужно достать новаго литературнаго обозрвателя, потому что этотъ никуда не годится.’
На стол появился дессертъ, послдній дессертъ, и вмст съ нимъ привели маленькую падчерицу и усадили ее рядомъ съ профессоромъ, который почувствовалъ себя вооруженнымъ. Изъ этого насоса онъ можетъ безнаказанно поливать гостей, не неся никакой отвтственности, думалъ онъ.
По собранью прошелъ трепетъ, потому что знали, что теперь предстоитъ: придется расплачиваться своей особой съ этимъ людодомъ, на столько, вдобавокъ, трусливымъ, что онъ не ршался кусаться самъ. Салли была, что называется, чертенокъ, она говорила, но не отъ себя, а подхватывала родительскую злость и передавала по назначенію. Она слушала ихъ разговоры, присутствовала при ихъ ссорахъ, принимала участіе въ спорахъ, давала хорошіе совты, говорила имъ ты, брала взятки, кричала на прислугу, но все это съ такимъ видомъ, который только веселилъ и радовалъ родителей.
Повши и попробовавъ вина, маленькій дьяволенокъ обвелъ глазами столъ, ища жертвы. Поиски ея остановились на мистер Анъял, и, поискавъ въ памяти, она нашла, и выступила въ походъ:
— Что это за штука — ложный мученикъ, дядя Анъяла?
Къ несчастью, дядя Анъяла не разслышалъ и долженъ былъ переспросить, что дало дьяволенку случай’нанести свой ударъ два раза. Пораженная не въ бровь, а въ глазъ, крупная фигура отшатнулась на спинку стула. Послышались подавленные смшки, и профессоръ Стенколь для вида выдралъ Салли за ухо — это тоже входило въ представленье.
Теперь настала очередь профессора Калькбреннера. По жестокой насмшк судьбы, человкъ этотъ былъ учителемъ Стенколя и назначилъ его доцентомъ, въ заключеніе онъ задолжалъ своему бывшему ученику. Не будь этого послдняго обстоятельства, онъ не сидлъ бы за этимъ столомъ, гд большинство терзало его въ писаньяхъ, газетахъ, рчахъ и псняхъ. Онъ хотлъ спрятаться, но не могъ, потому что дьяволъ уже устремилъ на него свои хорошенькіе глазки, онъ предпочелъ бы сидть на хлб и вод въ тюремной камер, скрывая свой позоръ, бранилъ себя, что изъ слабости къ своимъ неблагодарнымъ дтямъ, надлъ ярмо Стенколя, но было поздно. Стенколь сидлъ за маленькой вдьмой и пускалъ стрлы. Лукъ былъ натянутъ, и отравленная стрла полетла, но невидимая рука направила ее на этотъ разъ обратно, такъ что она попала и въ стрлка, и преимущественно въ него.
— Послушай, Калькбреннеръ (она говорила ему ты, замтивъ, что его не уважаютъ, и что у него нтъ чувства собственнаго достоинства), это ты купилъ папу, или онъ самъ продался теб? Какъ это было, мама?
Докторъ Боргъ поднялъ стаканъ и сказалъ.
— Благодаримъ хозяевъ за обдъ!
Затмъ всталъ, отодвинулъ стулъ отъ стола и пошелъ въ переднюю. Тамъ онъ остановился у двери, повернулся, плюнулъ и прошиплъ: чертъ знаетъ, что такое!
Компанія поднялась посл двухчасовой пытки, и въ плетеныхъ стульяхъ остались круглыя впадины отъ сиднья, салфетки, скомканныя нервными руками, сотни разъ поднесенныя ко рту, лежали кучей, какъ кишки, какъ извилины высохшихъ мозговъ, какъ тряпичныя куклы, полишинели, образуя лица, члены казненныхъ, совершенно, какъ подушка посл безсонной ночи, или носовой платокъ посл похоронъ съ настоящими слезами. Впрочемъ, весь столъ походилъ на магазинъ стекла, потому что къ каждому прибору полагалось восемь стакановъ, на посудную торговлю, мусорное ведро съ апельсинными корками, объдками сыра и хлба, косточками, окурками (второразряднымъ позволялось курить), спичками, пепломъ, а полоскательныя чашки, въ которыя плевали, напоминали умывальникъ. Мусорное ведро и умывальникъ!
Теперь гости раздлились на мелкія группы и принялись перемывать косточки хозяевамъ.
Фалькенстремъ сдлалъ пируэтъ и приладилъ фальшивые зубы, безъ которыхъ его говорильная машина не дйствовала. Захрисъ стоялъ рядомъ, и онъ излилъ ему свою досаду въ одномъ восклицаніи:
— Это ужасно!
Захрисъ, который принципіально не говорилъ дурно о тхъ, кмъ въ данномъ случа пользовался, притворился, что не понялъ.
Стоявшій по другую сторону Поповскій мгновенно изобличилъ Захриса, но такъ, что тотъ не слышалъ:
— Захрисъ это такая дрянь — онъ всегда хорошо отзывается обо всхъ!
Подошелъ Нюраксъ, художникъ:
— Вы знаете, что нашъ книготорговецъ разорился?
— Разв Кило разорился?
—Да, случай необыкновенный, но это врно.
Маленькій книгопродавецъ стоялъ возл печки, точно подпирая ее. Онъ былъ молодъ, но съ заросшимъ темной бородой лицомъ и страдальческими глазами больной собаки. Когда онъ улыбался, что длалъ очень часто, то казалось, что онъ плачетъ, потому что глаза его наполнялись слезами, и онъ всхлипывалъ. Онъ производилъ впечатлніе человка, не могущаго ни дурно поступать, ни даже дурно думать, онъ не могъ сказать нтъ, когда кто-нибудь собирался обмануть его, и потому его считали недалекимъ, вчно онъ молчаливо угрызался какими то невдомыми проступками, былъ умренъ во всемъ, мало пилъ, не курилъ, носилъ съ собою чистую атмосферу, соблюдая чистоту въ одежд и въ рчахъ.
Имя книжную торговлю, которая хорошо шла, былъ втянутъ въ издательскія дла ужаснымъ Захрисомъ, который подбилъ его основать журналъ съ тайной программой: ‘Прежде всего Захрисъ!’. Затмъ его заставили издавать сочиненія друзей Захриса въ пресс и другихъ. Видя, что разореніе приближается, онъ неподвижно смотрлъ на него, не въ состояніи шевельнуть пальцемъ, и прямо таки жаждалъ катастрофы.
Онъ зналъ, что у Захриса есть долги, но до того находился подъ его вліяніемъ, былъ до того добродушенъ отъ природы, что не желалъ огорчать дикаго звря. Онъ думалъ, что вампиръ можетъ огорчаться.
Между тмъ, стоя сейчасъ у колонно-образной печи и играя шнуркомъ отъ отдушника, ни съ кмъ не заговаривая и ни отъ кого не слыша обращенія въ накуренной комнат, онъ походилъ на Святого Севастьяна у столба, всякій проходящій пускалъ въ него стрлу по старой скверной привычк.
— Ты не думаешь повситься? сказалъ одинъ.
— Ты стоишь у позорнаго столба?— спросилъ другой.
Маленькій человчекъ отвчалъ страдальческой улыбкой, говорящей: я прощаю вамъ, потому что самъ нуждаюсь въ прощеніи. Одинъ графъ Максъ не проявилъ безстыдства, онъ сидлъ молча и наблюдалъ книготорговца. Табачный дымъ стоялъ такъ густо, что маленькій Кило казался стоящимъ на костр, и привязаннымъ за спину для сожженія живьемъ. Еслибъ онъ искалъ этого блестящаго общества, то судьба его была бы заслужена, но они заманили его, втащили, ощипали и растерзали. У него была дтская душа, и, въ качеств теософа, онъ старался, по мр силъ, сдлать изъ своей маленькой особы прекрасное художественное произведеніе. Слдилъ за своими мыслями и желаніями, соблюдалъ мру и осмотрительность, оберегался отъ дурныхъ вліяній. Захрисъ въ свое время отнялъ у него невсту, но такъ какъ онъ не долженъ былъ признавать права собственности въ любви, то не жаловался, хотя и горевалъ, онъ могъ бывать у Захриса и смотрть на свою возлюбленную, и этого ему было довольно. И когда Іенни мучила Захриса, какъ муху на булавк, онъ не могъ испытывать злорадства, потому что жаллъ все страдающее живое. Нердко ему приходилось играть на лютн для своего вампира и выслушивать жалобныя псни Захриса о злой Іенни. Кило жаллъ Іенни и все размышлялъ о факт, что злой человкъ можетъ быть красивымъ. Красота, вдь, выраженіе величайшаго добра, и Богъ самъ долженъ быть красиве всхъ. Въ сагахъ говорится, правда, о демонахъ принимающихъ ангельскій образъ, и о падшихъ ангелахъ, низвергнутыхъ въ наказаніе на землю, но сохраняющихъ слды своего высокаго происхожденія въ сверхчеловческой красот.
Кило стоялъ у печки и смотрлъ сквозь двери трехъ комнатъ, какъ злая Іенни завлекала Поповскаго своими возбуждающими взглядами, чтобы познакомиться съ его знатными родственниками и украсть ихъ. Онъ стоялъ и смотрлъ на всю эту гнусность, скорбя безъ досады или злобы, а графъ Максъ наблюдалъ его съ участіемъ и восхищеніемъ. Максъ курилъ, пуская кольца, извивавшіяся кверху, какъ мотокъ нитокъ, или носившіяся кругомъ въ волшебномъ хоровод. Ему казалось, что въ этихъ образахъ онъ видитъ свои мысли, свои невысказанныя слова, сохранявшія стремленіе вылиться въ образы и придававшія смутныя формы дыму, смшанному съ заключающимся въ его легкихъ чистымъ воздухомъ. Т же губы и языкъ, создающіе слова съ гипнотизирующей силой, лпили и скульптурный легкій дымъ, формы котооаго становились нерожденными словами. Кольцо дыма было невысказанное О, съ восклицательнымъ знакомъ или безъ него, разрываясь и извиваясь, оно превращалось въ латинское J, но рукописное, носившее слды человческой руки. Иногда онъ видлъ одн хаотическія картины: туманность, имвшую видъ яичнаго блка, или ампіосъ съ аллантоидомъ, дтское мсто съ пуповиной, но изъ нихъ потомъ выскакивали органическія формы: ухо, раковина, ноздри. Сидя и выдувая свои фигуры, онъ вдругъ увидлъ, какъ одно кольцо пошло прямо къ книготорговцу, но, не дойдя до него на футъ, точно испугалось и повернуло назадъ. А отвернувшись, чтобы показать, что снарядъ пущенъ безъ дурного намренія, онъ увидлъ въ зеркал, что фигура маленькаго человка окружена бездымнымъ кольцомъ, за которымъ воздухъ былъ чистъ.
— Вотъ такъ штука, онъ защищенъ даже отъ нашего испорченнаго дыханья, самъ того не зная,— сказалъ онъ себ.
Редакторъ Хольгеръ, инженеръ, поймавшій взглядъ графа, отвтилъ на его тайныя мысли.
— Да, въ Сакунтал сказано, что страданіе и аскетизмъ сообщаютъ высшія способности, что кающійся въ конц концовъ овладваетъ духовнымъ міромъ, такъ что его даже боятся верховныя силы.
— И посылаютъ Аспару, чтобы соблазнить кающагося. Сакунтала явился плодомъ такой связи… А то, что случалось тогда, случается и донын. Вотъ и объясненіе извстныхъ грхопаденій нашихъ современныхъ кающихся. Нельзя спускать небо на землю.
— Разв нельзя спасти маленькаго Кило?
— Отъ экономическаго разоренья — нтъ, но изъ когтей Захриса — можетъ быть.
— И то нтъ, потому что Іенни держитъ жертвы въ то время, какъ Захрисъ обдираетъ ихъ до костей.
Тутъ влетлъ Стенколь съ вечерними газетами, которыя распласталъ, чтобы разсмотрть.
— Вотъ! Послушайте-ка!— захриплъ онъ.
— Пойдетъ теперь бубнить!— сказалъ Хольгеръ.— Онъ самъ не сметъ дать себ волю, но настолько глупъ, что думаетъ, ему простятъ, если онъ откроетъ чужія грязныя трубы.
— Когда разразится вся ненависть, которую онъ на себ сосредоточилъ, онъ сожмется, какъ стиранный шерстяной чулокъ…
— Вотъ,— оралъ Стенколь.— Калькбреннеръ конченъ и детъ. Здсь разбирается его философія. Это занятно! Хотите послушать? Это зло, но хорошо написано!
— Какая безпримрная грубость! Вдь это же хулиганъ!
Максъ и Хольгеръ встали и выбрались изъ комнаты, пока Стенколь отдлывалъ своего стараго учителя.
— Какимъ образомъ Стенколь сдлался профессоромъ?— спросилъ Максъ.
— Собрали ему на профессуру. Въ наши времена все, вдь, покупается, и оптовые торговцы назначаютъ профессоровъ. Мы всегда звали Стенколя — глупый Стенколь, но это слишкомъ мягко. Онъ микрокефалъ. Помнишь, какъ онъ, редакторъ радикальной газеты, гд пожалованье орденовъ помщаютъ въ мелкихъ извстіяхъ, а Шведскую Академію въ судебной хроник, когда, наконецъ, заполучилъ звзду и началъ коситься на академію, какъ онъ прощался съ молодежью, предостерегая ее, чтобы она берегла свои души отъ пыли, какъ будто кусочекъ жести на фрак не плевокъ, и пролзать въ академію не предательство, когда всю жизнь расписывалъ ее, какъ продажное учрежденіе. Это тонкій малый! продалъ всхъ своихъ друзей юности и выдалъ врагу ихъ головы въ мшк. И такой-то фруктъ сметъ предостерегать молодежь (чтобы слдовала его примру!). Вдь это же язва, этотъ человкъ, онъ готовъ лизать всмъ пятки, и я презираю себя за то, что пошелъ сюда. Еслибъ финская баня была открыта, я бы пошелъ соскрести всю грязь, которой запачкалъ себ душу. Вчера на этихъ самыхъ стульяхъ сидла Шведская Академія, и тогда избивали насъ. Это называется терпимостью, но это нчто другое. Это мошенничество, безхарактерность, нравственное помшательство. Кстати, по поводу Академіи…
Изъ курилки донеслось скрипнье Стенколя:
— Ну, а архіепископъ то умеръ! Теперь конецъ уддевальцу.
— Конецъ! Пока у нихъ есть кофе Икса и водка Игрека — уддевальцамъ не конецъ,— отвтилъ Захрисъ, имвшій должность въ Гатенбург.
— Браво!— заревлъ Стенколь, любившій скверныя остроты. Тутъ покорный Калькбреянеръ всталъ и, откладывая одинъ изъ юмористическихъ еженедльниковъ, проговорилъ:
— Все-таки гнусно изображать человка въ такомъ вид. Стенколь взялъ журналъ и вс столпились около него, смотря черезъ его плечо.
Какъ вс палачи, Стенколь больше всего на свт боялся топора. Жертвы вокругъ него кричали отъ радости, потому что палачъ былъ изображенъ съ женой, и въ какомъ вид!.. Звзда и кресло (въ академіи), но съ крышкой, а рядомъ на гвозд висло собраніе сочиненій Стенколя…
Челюсти палача, приготовившіяся къ гомерическому хохоту, перекосились, глаза выкатились, горло вздымалось волнами отъ засвшихъ словъ, точно онъ подавился кускомъ яблока.
— Вотъ, онъ и получилъ свое,— сказалъ Хольгеръ.— Я никогда не смотрю юмористическихъ журналовъ, потому что, если на первой страниц я смюсь надъ своимъ врагомъ, то могу быть увренъ, что на второй найду самого себя.
Между тмъ Захрисъ усмотрлъ вс экономическія возможныя послдствія этого мучительнаго положенія, и увренной рукой повернулъ выключатель: взявъ стаканъ съ пуншемъ, слъ къ столу и сталъ разсказывать анекдотъ, не имвшій никакого отношенія къ понесенному Стенколемъ пораженію. Спасши такимъ образомъ своего друга (а онъ зналъ, чего это стоило), онъ слъ въ центр кружка, предпочитавшаго подносъ съ пуншемъ изобличительной травл въ дамской комнат. Захрисъ весь вечеръ находился въ угнетенномъ настроеніи. Онъ, правда, попробовалъ было всплыть, но пошелъ ко дну въ враждебномъ поток. Теперь, окруженный тепломъ и влагой, въ кругу благодарныхъ слушателей, привтствовавшихъ избавителя отъ всякаго разумнаго разговора, онъ началъ расти, какъ грибъ ночью, вспухъ и, посл трехъ рюмокъ пунша, въ которыя по два раза подливалъ виски, превратилъ кружокъ въ замкнутое общество, или въ отдльный кабинетъ въ кафе. Далеко, въ гостиной, фрекенъ Олезундъ подвизалась со своими двадцатью шестью Григовскими романсами, такъ что въ кружк Захриса можно было поболтать безъ помхи.
Посл щелчка со звздой. Стенколь старался оправиться, но никто не слушалъ его, нсмотря на его, размашистые жесты, задвавшіе этажерку, съ поддльными древностями. Онъ съежился на кресл, какъ заклепанная пушка на лафет, и, такъ какъ онъ ненавидлъ музыку, то никто не желалъ его, присутствія, въ гостиной.
Хмль опасенъ, когда бросается внутрь, онъ долженъ имть выходъ въ разговор. Захрисъ какъ разъ собрался выболтать свое полуопьянніе и насладиться мнимымъ ощущеніемъ силы, Стенколь же только изрдка открывалъ спасительный клапанъ, испуская подавленныя восклицанія:
— Вдь, это же кошачій пискъ, это пніе! Что такое говоритъ Захрисъ? Въ восемьдесятъ девятомъ? Нтъ, въ девяносто второмъ! Вы говорите о Карл двнадцатомъ? Сволочь! Да, въ документахъ Фрюкселля, касающихся шведской исторіи имются письма иностранныхъ пословъ изъ Стокгольма, гд указывается, что онъ любилъ пажей! Одинъ названъ до имени!
Но Захрисъ былъ не изъ тхъ, что легко выпускаютъ свое изъ рукъ, однако, имя Карла XII привело его въ уныніе, и онъ замтилъ, какъ интересъ къ нему ослабваетъ, такъ какъ, нкоторые изъ слушателей, дйствительно, хотли остановиться на великой тем. Поэтому онъ сдлалъ фокусъ, какъ съ колодой картъ, ловко спряталъ короля и вытащилъ самого себя. Но маленькій орелъ не могъ надуть народъ, тогда онъ натянулъ взятую напрокатъ львиную шкуру на уши и закричалъ такъ, чтобъ было похоже на львиное рычанье:
— Да, когда я былъ въ Христіаніи,— я зжу туда иногда повидаться съ друзьями, потому что тамъ меня принмаютъ,— Ибсенъ сейчасъ же отыскалъ меня къ гостиниц. Я и говорю ему: Ты, Ибсенъ…
Кружокъ у пунша съ почтеніемъ созерцалъ маленькаго Захриса, который росъ ужаснымъ образомъ.
— И тогда я говорю, видишь ли, Бьернсонъ… А Бьердсонъ говоритъ: ‘Захрисъ правъ!’…
Стенколю стало завидно, потому что Захрисъ портилъ, сейчасъ его репертуаръ и стрлялъ его порохомъ. И когда успхъ Захриса достигъ полной степени, онъ сорвался съ мста, выпятилъ грудь и пошелъ, прямо на притворщика за аммуниціей. Онъ досталъ ее изъ шкафа съ документами. Тамъ лежали вс письма, которыя онъ получалъ отъ извстныхъ лицъ, по странности, даже и ругательныя, потому что ихъ онъ имлъ обыкновеніе читать вслухъ, чтобы показать, какой неблагодарный негодяй, такой-то или такой-то. Въ собраніи писемъ находились также и жалобы и обвиненія однихъ противъ другихъ, такъ что, когда онъ хотлъ поссорить двухъ лицъ, онъ просто доставалъ какое нибудь письмо, написанное въ глубочайшей тайн. Сейчасъ онъ хотлъ свергнуть Захриса, а за одно разоблачить и норвержца.
— Вотъ, послушайте-ка!— закричалъ онъ, слушайте хорошенько!
Захрисъ сейчасъ же запалилъ фитиль и началъ разсказывать новый анекдотъ о Зола, и что Зола говорилъ. Но Стенколь кричалъ ему въ ротъ своимъ скрипучимъ голосомъ и сталъ читать письмо отъ Ибсена, гд тотъ жаловался на навязчивость Захриса.
— Человкъ, котораго я не знаю, и книгъ котораго не могу читать, вдругъ появляется, здоровается со мной, какъ съ другомъ дтства, соболзнуетъ мн по поводу моего послдняго провала, предлагаетъ свое покровительство. Говоритъ мн ты, точно по ошибк… Я его выставилъ!
Захрисъ былъ изобличенъ, но, такъ какъ онъ умлъ колдовать ртомъ, то самъ присоединился къ хохоту, и такъ какъ самолюбіе его длало его неуязвимымъ для брани (онъ стоялъ слишкомъ высоко, чтобы это могло задвать его), онъ схватилъ кинжалъ за ручку и повернулъ его противъ убійцы.
— Это совершенно врно,— сказалъ онъ,— но потомъ я пошелъ къ Бьернсону, который завидовалъ Ибсену, и за обдомъ Бьернсонъ сказалъ то же самое про Стенколя.
Стенколь стрлой бросился къ своему пороховому погребу и подъ буквой Б нашелъ письмо Бьернсона, въ которомъ маленькому Захрису доставалось тоже порядочно.
— Вотъ, послушайте! Слушайте же! ‘Зачмъ этотъ семинаристъ пишетъ книги, никому неизвстно… Если ты можешь избавить меня отъ него, я готовъ послать къ черту половину вопроса о консулат’…
Захрисъ попался теперь между двумя дверями, но бросился въ сторону, высвободился и, загородивъ спину, началъ визжать и царапаться, но безуспшно, замтивъ же, что войско измняетъ, перемнилъ фронтъ, сбросилъ львиную шкуру и превратился въ маленькаго, жалкаго осленка, возбуждавшаго состраданіе. Въ этомъ заключалась его главнйшая хитрость — сдлаться маленькимъ и возбудить состраданье. Онъ становился тогда похожимъ на недоразвившійся зародышъ, обнаруживалъ всю синю незначительность, такъ что людей это трогало и они поднимали его за руку, до того онъ былъ безпомощенъ и малъ. Но вставши на ноги, онъ снова длался страшенъ, и первымъ дломъ принимался царапаться.
Молчаливые члены компаніи, вначал почувствовавшіе облегченіе отъ того, что избавлены отъ необходимости выставлять себя, и наслаждавшіеся зрлищемъ двухъ палачей, казнящихъ другъ друга, почувствовали теперь стыдъ, и. боясь, что шкафъ съ документами обнаружитъ и ихъ соучастіе, если Стенколь будетъ продолжать, встали, смотря на часы и мысленно ища уважительнаго предлога, чтобы уйти (въ ближайшую пивную).
Но Стенколь попробовалъ крови и долженъ былъ убить кого нибудь для спасенія своей чести. Такъ какъ онъ былъ не изъ той породы, что кусаетъ крупныхъ зврей, онъ поискалъ маленькаго зврька и нашелъ Севастьяна у столба.
— Ну, милый Кило,— хватилъ онъ,— смотри, чтобъ книги были въ порядк, когда придется строиться къ разсчету, а то тебя, пожалуй, притянутъ.
Но Провиднье защищаетъ своихъ и длаетъ ихъ во время слпыми и глухими. Книготорговецъ слышалъ только послднее слово и, думая, что его спрашиваютъ о печк, сдлалъ невольный жестъ къ отдушнику. Тутъ, по лицамъ окружающихъ, онъ замтилъ, что ослышался, но, напуганный злымъ выраженіемъ въ лиц Стенколя, остановился какъ разъ въ ту минуту, когда готовился переспросить, и, измнивъ выраженіе, сказалъ глазами: я понимаю удачныя шутки на мой счетъ. Онъ былъ спасенъ, ибо зрители думали, что онъ остроумнымъ пріемомъ парировалъ грубую шутку Стенколя, которою и слышалъ, и понялъ.
Бгущихъ мужчинъ задержали въ дверяхъ вырвавшіяся дамы, предвкушавшія всеобщую травлю, но мужчины отыскали боковую дверь и пробрались черезъ прихожую, чтобы проститься съ хозяйкой. По странному совпаденію, у всхъ былъ одинъ и тотъ же предлогъ, имъ хотлось прослушать послдній номеръ въ симфоническомъ концерт.
Итакъ, наконецъ, они были свободны. Истерзанные, оглушенные, потные, прокуренные, измятые, желчные, усталые, обозленные, они спирально спускались по четыремъ лстницамъ и, наконецъ, очутились на улиц. Отрядъ шелъ въ дв шеренги, сначала молча, вдыхая чистый воздухъ звзднаго вечера, провтривая легкія и души.
Но потомъ прорвалось. Все, чего нельзя было.говорить у Стенколя, просилось наружу. Пара за парой начинала разговоръ, развертывавшійся изъ простыхъ переходовъ сюиты въ боле богатыя фуги.
Фуга превратилась въ многоголосый, канонъ, тотъ.же старый мотивъ конца вка, но въ другихъ тонахъ.
— Виски, подлая, появилась въ 1890 году, она длаетъ, людей мрачными и затираетъ веселый пуншъ, требующій псенъ и кеглей. Велосипедъ и телефонъ увеличиваютъ быстроту и развиваютъ нетерпніе: быстрые результаты, или никакихъ! А отвратительный женственный теннисъ, гд важне повредить сопернику, чмъ, какъ при игр въ мячъ, самому щегольнуть красивымъ ударамъ. Это мелко! А потомъ — покеръ, воровская игра изъ за однихъ денегъ, безъ соображенія.
— Когда женщина, какъ теперь, обладаетъ правомъ абсолютнаго вето по отношенію къ мужчин въ каждой ихъ распр, то мужчина беззащитенъ, и въ мір царитъ ложь.
— Нтъ, никогда, въ нашемъ. кругу, я не видлъ, что бы женатый мужчина былъ невренъ, если его къ этому не вынуждаетъ жена…
— Жениться? Нтъ, благодарю покорно! Содержать собесдницу для молодыхъ людей, а самому сидть и молчать въ своемъ дом. Недавно у насъ былъ одинъ молодчикъ, такъ тотъ объяснялся моей жен въ моемъ присутствіи, я думалъ, онъ посватнется къ ней.
— Ревность — это чувство чистоты у мужчины, удерживающее это мысли отъ проникновенія въ половую сферу другого мужчины, черезъ жену. Мужъ, который не ревнуетъ, а примиряется, развратенъ. Я зналъ одного мужа, который извлекалъ наслажденіе изъ кокетства своей жены, и любилъ друзей дома…
— Онъ — женонавистникъ? У него, вдь, дти отъ четырехъ браковъ и три развода за спиной! Это просто бранное слово и, какъ таковое, ложь.
— Плохое предзнаменованіе для Густава Адольфа, желтая бригада пропила его церковь… а священники подкапываютъ ее, насколько возможно…
— Да, слабость этого механическаго міровоззрнія заключалась въ недостатк двигателя. Я не могу представить себ движенія безъ двигателя… въ perpetuum mobile врили т, кто въ него не врилъ.
— Вавилонъ и Библія и Гаммураби! Но вдь это доказываетъ только, что Библія иметъ авторитетъ и источники, а не просто выдумана! Она все же старше, чмъ думали. Впрочемъ ветхій завтъ самъ цитируетъ писанія, послужившія ему источниками… а о клинообразныхъ письменахъ о всемірномъ потоп мы читали въ 70 тыхъ годахъ. И вы все-таки не врите въ потопъ! (Хотя я не понимаю, почему вявиловскижъ письмамъ быть боле достоврными, чмъ библейскимъ.
— Если дадутъ всеобщее избирательное право, то получится большинство изъ сектантовъ и церковныхъ чтецовъ… Вы не знаете, что длаете. Но, что консерваторы боятся избирательнаго закона, это непонятно.
— Тогда они навяжутъ намъ потихоньку національный театръ съ лоттереей. Идея? Да, та, что они будутъ избавлены отъ необходимости играть національныхъ писателей въ національномъ томболя — театр. Никогда туда не попастъ. Тамъ будутъ свтскіе спектакли!
— Литература! Просто тявканье! Ничего новаго не растетъ на этой пашн, одни обсвки, которые являются слишкомъ поздно.
— Альмквистъ? Что же намъ пробавляться, все Тикомъ, Жанъ-Полемъ, Деламоттъ Фуке и Гофманомъ?… Нтъ, мы пошли дальше съ Зола и Киплингомъ… Видишь ли, это — неосвдомленность объ источникахъ — кричать объ оригинальности Альмквиста. Это разбойничьи романы, а его пьесы сущая чепуха, онъ даже не подозрваетъ, что драма разыгрывается въ настоящемъ и oratio recta. Въ Лебяжьемъ грот они вдь разсказываютъ пьесу въ самой пьес, oratio obligua.
— Ну, а его музыка?
— Вроятно, шарлатанство съ финскими народными пснями и мстными мелодіями. Такъ всегда, бываетъ, когда необразованность и невжество длаютъ открытія. Они не знаютъ, что открытія эти — старыя, и восхищеніе толпы, такимъ образомъ, обосновано, она не знаетъ оригинала. А мы живемъ въ развращенное, шарлатанское время, когда доброе называютъ злымъ, маленькое — большимъ. Когда будутъ изобличены три величайшихъ шарлатана: стерилизованный Пастёръ, немузыкальный Вагнеръ и идіотскій Ибсенъ, тогда время опять вернется въ свою колею. Куриная холера, Сумерки боговъ и Нора! Чертъ знаетъ что!
— Матеріальное развитіе пошло впередъ, но духовная и умственная жизнь пошла назадъ. Нтъ почти ни одного человка, могущаго вести логическое разсужденіе. Если я, напримръ, говорю, что мужчина фактически создалъ всю матеріальную и духовную, культуру, то мн отвчаютъ — нтъ, потому что Роза Бонеръ писала скверныя картины, и имла орденъ Почетнаго Легіона, Жоржъ Зандъ писала посредственные романы, а, Ковалевская немножко знала математику, которой научилась у Вейерштраса.
— Разв мы напрасно изучали въ школ Аристотелеву логику? Они боятся его, зоологи! Или это ихъ суевріе, обожаніе женщины? Атеисты должны были поклоняться чему-нибудь, и впали въ страшное заблужденіе!.. Можетъ ли доказанное существованіе факта быть объектомъ взглядовъ? Говорятъ о моихъ взглядахъ относительно женскаго вопроса. Если сегодня дйствительно понедльникъ, то это не зависитъ отъ взглядовъ. Понедльникъ сегодня, онъ слдуетъ за воскресеньемъ и предшествуетъ вторнику. Точно такъ же, какъ женщина слдуетъ въ цпи существъ посл мужчины и передъ ребенкомъ.
— Финляндцы должны бы поставить Бьернсону позорный столбъ — да, да, потому что это онъ въ русскихъ газетахъ натравливалъ русскихъ на Швецію.
— Бьернсонъ? Норвежцы презираютъ его до глубины души, и, еслибы не нуждались въ немъ, какъ въ реклам для своихъ крокетовъ изъ рыбы, давно бы уничтожили его… Но теперь Каролина хочетъ быть королемъ въ Швеціи и найдется довольно бабъ, чтобы выбрать…
— Фалькъ возсталъ изъ мертвыхъ! Слыхали?
— Наврное теперь онъ закалился въ бессемеровскихъ печахъ Ада…
— Альмквистъ? Да, онъ — богъ мышьякодовъ…
— Писать ни о чемъ, производить искусство безъ содержанія — это художественная промышленность, это орнаментовка, декоративное искусство, пусть имъ занимаются ювелиры и литейщики! Гиганты литературы никогда не писали стихотвореній: возьмите Диккенса, Бальзака, Золя! Стихи — принадлежатъ дтству народа, такъ какъ даже дикари римовали свои законы, чтобы запомнить ихъ, и дти лепечутъ въ риму.
— Упадокъ естественныхъ наукъ начался съ натурализма. Спеціалисты были собирателями матеріаловъ и прислуживали Геккелю, величайшему изъ всхъ, потому что онъ одинъ былъ и обозрвателемъ и систематизаторомъ.
— И они воображаютъ, что могутъ предохранить отъ зараженія бациллами посредствомъ дезинфекціи! Какъ можно дезинфецировать атмосферу, насквозь пропитанную органической пылью и иломъ? Длай себя невоспріимчивымъ, поддерживая въ себ силу и здоровье, работай днемъ, спи ночью, будь умренъ въ повседневной жизни. Вы говорите о пьянств! Но объдаться хуже, а курить табакъ такой же крупный порокъ, какъ и нить! Тотъ это знаетъ, кто отравленъ табакомъ, страдалъ бредомъ, сердечными припадками и безсонницей. Вы говорите о распутств неженатыхъ! Съ этими бднягами не бываетъ такихъ случаевъ, но посмотрите на женатыхъ, которые сидятъ отуплые, умственно разслабленные и скучаютъ вдвоемъ, и, чтобы прогнать скуку, занимаются изобртеніями. Въ конц концовъ, они приходятъ къ взаимному презрнью и отвращенію, такъ что не могутъ видть другъ друга, и сидятъ, оскотимвшіе, съ пустыми головами, не въ состояніи сказать ни слова. Источникъ, изъ котораго они должны были черпать силу, отнялъ самую силу, они гнались за воображаемымъ наслажденіемъ, котораго такъ и не нашли, потому что оно лежитъ въ цли — въ ребенк. Не говорите мн о святости брака…
— Ну, а ребенокъ, вн брака, кто же защититъ его?
— Законъ! Законъ объ обязанности воспитывать дтей… его достаточно, и даже больше, чмъ нужно…
— Студенческіе экзамены? Нтъ ни одного изъ цензоровъ или учителей, который не провалился бы, еслибъ мальчики стали экзаменовать ихъ! Разв это равная игра, что цлая учительская коллегія собирается противъ одного юноши, что цлое собраніе спеціалистовъ требуетъ, чтобы одинъ юноша служилъ козломъ отпущенія для всхъ нихъ? Вдь, это же ни съ чмъ не сообразно! И я не понимаю, какъ кто нибудь можетъ длаться студентомъ, я считаю чудомъ, что я студентъ! Изъ этого никогда не можетъ выйти толку! Но ени не знаютъ, должно быть, что длаютъ. Блая фуражка — это просто вывертъ, врод канта и звздочки поручика… Общество требуетъ вывертовъ! Блая фуражка обозначаетъ только, что имешь состоятельныхъ родителей, а этимъ не слдуетъ хвастаться!
— Сидть, разставивъ ноги, на четвероногомъ животномъ, стало искусствомъ, искусствомъ верховой зды! Если нельзя сдлаться ничмъ инымъ, длаются ловкимъ наздникомъ!
— Ваше здоровье, Анъяла!
— Когда вы кричите хоромъ: онъ, вдь, пишетъ о своей жен!— то я спрашиваю: хорошо ли онъ пишетъ?— Въ этомъ случа, именно, онъ можетъ писать, даже если она дурна и зла, какъ никто, потому что требуется, чтобы онъ писалъ красиво о безобразномъ! но какъ только начинаетъ писать женщина, она пишетъ гнуснйшую ложь про своего мужа и вс въ восторг. Вотъ теб справедливость и равенство — это одинъ разговоръ!
— Препятствовать эмиграціи путемъ законодательства? Разв можно было помшать переселенію народовъ? Неужели вы думаете, что можно измнить законы міровой исторіи — въ законодательныхъ коммиссіяхъ?
— Женщина Ковалевская, Кюри и другія — только новыя названіямужской любезности по отношенію къ женщин. Любезность, какъ жертва — красива и правильна, но когда ея требуютъ, какъ права, то несправедливость на лицо.
— Зола умеръ отъ угара, Траріе скончался, Бернгардъ Лазаръ умеръ, тогда процессъ возобновился при закрытыхъ дверяхъ. И, вотъ, тайное судопроизводство понравилось, и ни одна изъ по французскихъ газетъ не заключала отчета о томъ. Какъ защищались генералы. Justice, Vrit,— чепуха!
— Быть либераломъ, или свободомыслящимъ, Что это значитъ? Uebermensch.— Весь низшій классъ либераленъ, значить ли это, что низшій классъ Uebermensch. а высшій Untermensch? Что демосъ демократиченъ, это видно изъ самого слова. Если еврей отрицаетъ божественность Христа, это не значитъ, что онъ либералъ: если финляндецъ ненавидитъ русскихъ, онъ еще не либералъ, если женщина — сторонница эмансипаціи, она еще не либералка, если не имющій права голоса — сторонникъ всеобщей подачи голосовъ, онъ тоже же либералъ, если человкъ, не занимающійся торговлей, сторонникъ свободной торговли, это не значитъ, что онъ либералъ. Нтъ никакой заслуги стоять за собственное благо, это только въ порядк вещей.
— Чкловкъ, вступающій въ союзъ съ животнымъ противъ своего ближняго, долженъ бы смертью погибнутъ.
— Постановленія о порядк въ городахъ государства запрещаютъ содержаніе вредныхъ животныхх, запрешаютъ загрязненіе тротуаровъ и подворотенъ, но общественный прокуроръ, который могъ бы запретить содержаніе собакъ въ городахъ, не сметъ посягнуть на нихъ! Онъ больше собакъ!
— Когда законы безмолвствуютъ, должны вопіять камни.
— Большія государства должны быть теперь очень покладисты.
— Жизнь Іисуса Штрауса и Фаустъ Гете (первая половина), Плоды чтеній, стихи гимназиста, и ночи лунатика, положенныя на музыку для мельницы у Грота, вотъ теб и весь великій человкъ.
— Фаустъ Рюдберга (первая часть) уже не Гетевскій Фаустъ!
— Слава Швеціи не въ Скансен, не въ Арсенал, и не въ Риддаргольмской церкви, слава Швеціи въ Академіи Наукъ, въ Публичной библіотек, въ Національномъ музе. Ступай туда, странникъ, посмотри, шведъ, и увидишь по твоей наук, литератур, по твоему искусству, что и ты тоже гражданинъ міра!
— Зачмъ ему выдавать содержаніе своей разведенной жен? Она возьметъ любовника, или выйдетъ вторично замужуъ, ему придется платить за чужую любовь. Это же несправедливо, особенно, если благодаря этому, онъ не иметъ средствъ, чтобы, жениться во второй разъ, или взять любовницу…
Въ безплодной стран, и въ безплодное время, питаютъ ужасъ ко всему продуктивному. Артисты и художники должны шататься праздно, чтобы не показать своей продуктивности.
— На что нужны школы? Преподаванія тамъ никакого до ведется. Просто выслушиваютъ уроки, т. е.: выслушиваютъ то, что мальчикъ выучилъ самъ дома. Тотъ, кто учится самъ — самоучка, слдовательно вс студенты самоучки. Но почему студенты презираютъ самоучекъ — только по недостатку презрнія къ самимъ себ.
Среди представителей декадентства или упадка, Ларсъ-Петтеръ Захриссонъ занималъ выдающееся мсто. Онъ выступилъ около 1880 года, выбился въ вице-президенты какой то невидимой партіи, но въ 1884 году былъ смщенъ ‘братомъ нагого священника’, назначившимъ предсдательницей Тильду К… и сначала удалился съ окровавленнымъ носомъ, но потомъ выползъ по какимъ-то выкопаннымъ грязнымъ ходамъ, приводившимъ частью къ секретарю академіи, частью къ профессору Стенколю, частью къ газет ‘Благо братскаго Народа’. Онъ писалъ книги, но никто не зналъ, зачмъ. Въ нихъ, не было ни паоса, ни ненависти къ низменному и лживому, ни любви къ великому, сильному и истинному. Въ то время было опасно имть взгляды. Подъ взглядами понимались новыя мысли о старыхъ вещахъ, старыя мысли о новыхъ вещахъ можно было имть, такъ что запрещеніе взглядовъ, въ сущности, было жульничествомъ. На Захрисъ имлъ одинъ взглядъ, составлявшій его тайную программу: онъ долженъ пробиться. И ради этого онъ не гнушался никакими средствами. Трудность заключалась въ томъ, чтобы умть скрыть свою игру.
Онъ былъ литературнымъ маклеромъ, основывалъ акціонерныя компаніи для взаимныхъ восхищеній, спекулировалъ на знаменитостяхъ, устраивалъ синдикаты для созданія знаменитостей, которыя должны были возвысить его самого. Предпринималъ дловыя поздки для рекламы, составилъ союзъ экспорта въ Германію, былъ самъ корреспондентомъ датскихъ, норвежскихъ и финскихъ газетъ, сотрудникомъ въ стокгольмской газет ‘Благо братскаго Народа’, совтчикомъ въ двухъ театрахъ, стипендіатомъ шведской академіи, секретаремъ книгоиздателя Кило, повреннымъ художественнаго кружка, но онъ имлъ также какое-то отношеніе къ стокгольмской Высшей Школ, покровительствовалъ союзу писателей и клубу публицистовъ, былъ однимъ изъ основателей общества Одинъ и Фрейя, и даже появлялся при двор! Этотъ-то развращенный восьмидесятникъ! Верткій, какъ угорь, и невоспріимчивый къ обидамъ и брани, онъ проникалъ всюду. Если дверь была закрыта, онъ пролзалъ въ кухонное окно, если его выбрасывали изъ двери, онъ проползалъ черезъ трубу. Словомъ, онъ не имлъ амбиціи, и это много общало для его будущаго.
Но у этого предателя были и другія свойства, длавшія его человкомъ вка. Онъ уважалъ вс взгляды, даже самые ложные, которые, однако, долженъ былъ бы оспаривать или исправлять, никогда не говорилъ дурно ни объ одномъ человк, поступающемъ дурно, но всегда защищалъ всхъ мошенниковъ, покрывалъ ихъ слабости.— ‘Терпть не могу, когда о комъ-нибудь говорятъ дурно’, говорилъ онъ. Это значило: ‘Не суйте носъ въ мои дла!’
Его испытанная тактика заключалась въ предложеніи услугъ. Онъ былъ услужливъ, какъ для того, чтобы связывать людямъ руки, такъ и для того, чтобы закапывать капиталъ, который потомъ, по желанію, можно выкопать съ процентами. Едва-ли былъ человкъ, которому онъ не оказалъ бы непрошенной услуги, и когда онъ прекращалъ знакомство, то пріятель всегда оставался передъ нимъ въ долгу. Тогда для него наступала великая минута, и онъ говорилъ: ‘Неблагодарный человкъ — это тягчайшее бремя, какое несетъ земля’.
Но настоящимъ полемъ его дятельности была все же газета. Газета была гнилымъ плодомъ разлагающагося древа познанія. Редакторъ, котораго въ дружеской сред называли олицетворенной ложью, казалось, имлъ лицо на спин и имлъ сотни рукъ, которыми хваталъ со всхъ сторонъ. Кто-то замтилъ даже, что газету его, чтобы прочесть правильно, нужно читать передъ зеркаломъ. Если, напримръ, попадалась замтка о прочныхъ банковскихъ акціяхъ, то можно было быть увреннымъ, что он дутыя и ихъ нужно сбыть. Если же когда-нибудь онъ разоблачалъ мошенничество, то сейчасъ же градомъ сыпались оплаченныя опроверженія, и онъ извинялся за ошибку: ‘Это недоразумніе’.
У него былъ секретарь, стоившій своего патрона. Звали его Смартманъ. Это былъ въ своемъ род великій человкъ, рожденный для того, чтобы повелвать, съ располагающей манерой, яркій типъ, онъ втирался повсюду, въ банки, акціонерныя предпріятія, фабрики, и если подчасъ и выходилъ оттуда съ подбитымъ носомъ, за то всегда уносилъ въ горсти большія деньги. Онъ ршилъ, что газета должна стать милліоннымъ предпріятіемъ, и что Швеція должна управляться изъ ея конторы, завелъ филіальныя отдленія по всей стран, вліялъ на выборы въ риксдагъ, учреждалъ ландстинги, вводилъ въ долги городскія общины, проводилъ желзныя дороги (принимаемыя потомъ государствомъ), разорялъ фабрики, устраивалъ стачки. Онъ умлъ обращать все въ національныя дла, даже самыя частныя дла. Но спеціальность его была создавать великихъ людей, не противъ общественнаго мннія, впрочемъ, а въ униссонъ ему. Если налицо оказывалось только смя, онъ поливалъ его, чтобы оно проросло. Въ этотъ вкъ инженеровъ, Швеціи тоже необходимо было имть крупное инженерное имя, и онъ предоставилъ Эдиссона, шведскаго Эдиссона, который пріобрлъ такую славу, что на имени его можно было основать милліонное акціонерное общество. Посл Норденшельда, Швеціи понадобился великій путешественникъ, и онъ создалъ такую знаменитость, что имя Стэнли упоминалось рядомъ съ его именемъ, хотя шведъ объхалъ только нанесенныя на карты страны, и очень остерегался большихъ морскихъ перездовъ. Швеція не имла великаго химика. Смартманъ, не обинуясь, создалъ и его, опредлилъ его въ Берцеліусы, хотя химикъ былъ сноснымъ физикомъ, но не зналъ химіи. Въ короткое время онъ создалъ эпоху, хотя опредлялъ только извстный составъ извстныхъ веществъ. То былъ блестящій періодъ шарлатанства, и оскотинвшая нація принимала все, что угодно. Въ конц концовъ, нація должна была имть и величайшую женщину, и тогда онъ взялъ величайшую тупицу, какую могъ найти, тряпичницу, собиравшую кости и тряпки по всмъ мусорнымъ кучамъ и полямъ битвъ, сказалъ: Буди! И она бысть!
Захрисъ любилъ и преклонялся передъ этимъ человкомъ, смвшимъ совершать вс поступки, на которые онъ самъ не ршался. Захрисъ наслаждался всми его преступленіями, точно совершилъ ихъ самъ, но избгъ отвтственности. По природ своей онъ не могъ жить въ самомъ себ и собою, отчасти оттого, что его я отъ рожденія было слабо, отчасти же оттого, что онъ утратилъ его за жизнь или врне продалъ его на рынк счастья.
И вотъ, однажды, въ зимній день, Захрисъ сидлъ въ своей изб за городомъ. Она называлась ‘вилла Альбано’, потому что владлецъ ея принадлежалъ къ людямъ, облагораживающимъ самимъ себя и своихъ окружающихъ. При вход въ переднюю, васъ встрчало лающее чудовище китайскій бульдогъ-самка. Лай ей заглушалъ ея слова, гостя и привтствіе хозяина, и такъ какъ каждый кричалъ, чтобы другой могъ его понять, то дача, когда приходили гости, походила на кабакъ. Въ комнаты входили съ багровыми лицами, раздраженные привтствіемъ въ вид лая и безумнаго крика. Служанка, принимавшая пальто, была, разумется врной слугой (хотя и крала) и жила уже третій годъ. Гостиная своей безпорядочной меблировкой указывала на содержаніе безпорядочнаго мозга. Комната, отъ природы надленная всми свойствами, чтобы быть привлекательной и уютной, стыдилась этой противной здравому смыслу обстановки. Гостиная, библіотека, кабинетъ хозяина, курилка и распивочная въ одно и то время она походила на комнату во время перезда или уборки. Небольшое пространство пола было занято колоссальной полупостланной кушеткой, ясно указывающей на свое наначеніе служить открытымъ альковомъ, конторка служила письменнымъ столомъ, старый, угрюмый кустарной работы шкафъ замнялъ буфетъ и заключалъ въ себ бутылки, напоминающія о выпивк исподтишка, маленькій столикъ для выпивки, чучело скопы, называемой морскимъ орломъ, дв полки книгъ, именуемыя библіотекой, и гипсовый бюстъ скалящаго зубы Вольтера, величаемый художественнымъ произведеніемъ. Стны были увшаны картинами съ надписями — квитанціи на такое количество, въ надлежащихъ случаяхъ, рекламъ. А выступъ на печк былъ заставленъ фотографіями всхъ крупныхъ современныхъ писателей, отечественныхъ, и иностранныхъ. То была оправа, достойная хозяина. Его собственный портретъ масляными красками, работы великаго X. Х. и изображающій его за писательскимъ столомъ, былъ такъ осторожно ‘взять’ сзади, что лица не приходилось видть, и потому всякій разговоръ о сходств отпадалъ самъ собою.
Изслдовавъ комнату, глазъ останавливался на большомъ комод. На нескромный вопросъ относительно назначенія этого таинственнаго предмета въ гостиной, хозяинъ всегда отвчалъ,— что она служитъ ему комнатой для гостей, когда приходится принимать прозжающихъ иностранныхъ писателей, и сопровождалъ свое сообщеніе жестомъ въ сторону печки, такъ что всякому казалось, будто онъ видитъ, какъ Зола и Бьернсонъ пользуются коричневымъ комодомъ. Повидимому, комодъ стоялъ здсь единственно для того, чтобы вызывать вопросъ и этотъ отвтъ на него: ‘великіе писатели’.
При вид маленькаго писателя въ этой обстановк, лживость всей этой mise en scè,ne бросалась сразу въ глаза, и его отталкивающая незначительная фигурка, въ силу контраста, длалась еще меньше. До того было неправдоподобно, что это писатель, что когда онъ открывалъ бесду подавляющими словами: ‘сегодня я получилъ письмо отъ Ибсена’, то невольно хотлось прервать: ‘ну, это ты, наврное, лжешь!’ И все его гнздо казалось составленнымъ изъ наворованнаго. Одинъ предметъ не подходилъ къ другому, но въ объясненіе говорилось, что это почетныя подношенія. Это не были почетная подношенія, и украдены они тоже не были, но каждая вещь имла свою исторію, въ всякую исторію можно разсказывать на много ладовъ.
Однако, въ вилл должна быть и хозяйка, предсдательствующей въ гостиной и поющая за роялемъ, Захрисъ былъ нкогда женатъ, но развелся изъ за постоянныхъ дрязгъ, жена, утратила свои права, но тмъ не мене сохранила права на единственнаго ребенка, сына, котораго отправила въ Америку. Посл этого Захрисъ женился на невст Кило, маленькой художниц по мод времени, которая, безъ всякой подготовки, похала въ Парижъ, записалась въ мастерскую Колоросси и побывала тамъ нсколько разъ, этого ей было достаточно для того, чтобы, записаться въ художницы, получить доступъ въ кружокъ художниковъ и артистовъ и зажить ихъ свободной жизнью, не вызывая осужденій. Въ то время сдлаться артисткой для молодой двушки было очень просто, и она поплыла подъ флагомъ мнимаго мученичества. Всякій разъ, какъ она добивалась стипендіи, и не получала ея, говорилось ‘Мы, бдныя женщины’. Съ помощью пріятеля художника ей удалось написать картину и втиснуть ее на выставку ‘независимыхъ’. Благодаря этому она сдлалась именемъ, чтобы не сказать маленькой знаменитостью. Посл того она забросила кисти, кинулась на Кило, а отъ него перескочила къ Захрису, силу котораго переоцнивала, отнюдь не восхищаясь, впрочемъ, его талантомъ. Она обладала особой элегантной красотой и непринужденностью манеръ и движеній, которыя усваиваются при общеніи съ артистической богемой. Всмъ, приходившимъ въ домъ, позволялось смотрть на нее, но не безплатно, вс должны была платить цвтами, услугами, рекламами, подношеніями натурой и даже наличными деньгами. Заговора между супругами не существовало, но, повидимому, въ главномъ вопрос между ними царило полное согласіе, такъ что гости или друзья оказывались обобранными тмъ или инымъ способамъ, но всегда со вкусомъ, скрашивающимъ низость пріема. Иногда Захрисъ становился на дыбы, но его сейчасъ же осаживали.
Однажды онъ увидлъ новые золотые часы у своей жены.
— Откуда это? Какъ ты ихъ получила?— зашиплъ онъ.
— Я попросила, и Вилль подарилъ ихъ мн.
— Онъ былъ трезвъ?
— Конечно!
— Ему было неловко отказать! Но, подумай, если онъ потомъ раскаялся.
— А теб какое дло?
— Это касается моей чести, если ты будешь позволять себ такіе поступки, хотя бы сами по себ они и были невинны.
— Но не моей!
— Конечно!
Захрисова Іенни была эмансипированная женщина, стало быть — фурія по отношенію къ мужу. Просмотрвъ его бумаги и увидвъ, что онъ не такъ уважаемъ и могущественъ, какъ она думала, она ршила бросить его. Это было не легко. Захрисъ уцпился, присосался къ ней, вымолилъ, чтобы она осталась, выкупилъ свою голову на всъ ея золотомъ.
А когда ничто не помогло, втравилъ ее въ беременность. Она не хотла имть дтей и взяла общаніе съ мужа. Онъ нарушилъ общаніе, солгалъ, и она попалась. Она считала его преступникомъ и въ теченіе цлыхъ девяти мсяцевъ ему пришлось видть передъ собой голову Медузы. Онъ старался подкупить цвтами, кольцами, шампанскимъ, но бичъ работалъ и въ мирные промежутки. Маленькій Кило, бывшій женихъ, былъ примирителемъ и громоотводомъ, но одновременно и бичомъ. Іенни, сохранившая его красивые перстни, начала ихъ носить теперь. Кило читалъ ей вслухъ, приносилъ романы, игралъ на лютн маленькія меланхолическія испанскія мелодіи изъ временъ мавровъ.
Захрисъ вызывалъ почти жалость, сидя, какъ лицо безъ рчей, и слушая откровенныя признанія Іенни въ присутствіи Кило.
— Да,— говорила Іенни,— я была дура, что не пошла за тебя, Кило. Это было бы совсмъ другое. Но пусть только Захрисъ помретъ, ты ужъ знаешь, гд найти меня!
Захрисъ жевалъ пятнадцати ёровую сигару, слишкомъ большую для него, юмористически улыбался усами, но изъ глазъ его текли слезы пополамъ съ виски.
Кило длалъ видъ, что не слышитъ, и продолжалъ играть или читать.
Іенни продолжала свое издвательство.
— Я ношу твои кольца, Кило, потому что ты былъ моей первой любовью и останешься Моей единственной! Послушай, сколько ты далъ за этотъ рубинъ?
— Этого не говорятъ,— скромно отвчалъ Кило.
— И отъ тебя я хотла бы имть дтей, но не отъ этого урода! Подумай только, носить дтеныша этого быка! Ясъ удовольствіемъ утопила бы его, потому что, наврное, онъ появится на свтъ въ очкахъ, съ брюшкомъ, и пятнадцати еревой сигарой во рту.
Захрисъ изжевалъ свою сигару до того, что губы его вспухли, высохли и стали коричневыми отъ соуса изъ табачныхъ листьевъ. Онъ имлъ не особенно пріятный видъ, потому что задумывалъ новую месть: поскоре опять втравить ее въ беременность.
Какъ художница, Іенни никогда ничего не достигла бы, но Захрисъ все-таки долженъ былъ изо-дня въ день выслушивать, что онъ разстроилъ ея карьеру. Наконецъ, настало время родовъ, но тутъ Захрисъ потерялъ всякую жалость и страшно наслаждался ея муками.
Онъ стоялъ въ комнат рядомъ, когда она кричала, то это были крики не боли, а злобы, бшенства на то, что кто-то сметъ длать ей больно. То, чего не смлъ никто, посмлъ новорожденный уродецъ. Онъ былъ безобразенъ, и мать не захотла его видть. Но когда онъ немножко подросъ, она стала обращаться съ нимъ шутливо, презрительно, такъ что мальчикъ выросъ юмористомъ. Двухъ лтъ онъ умлъ ругаться и пить пуншъ, отбросилъ всякія церемоніи съ отцомъ и матерью, и постоянно интервьюировалъ ихъ своимъ излюбленнымъ ‘слышь!’. Гостей встрчалъ бранью, подслушивалъ разговоры родителей и выдавалъ вс ихъ тайны. Но, кром этого, онъ выпрашивалъ у друзей дома деньги и пряталъ ихъ въ копилку.