С. Смирнова
Черная сотня
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1906
Черная сотня, Смирнова-Сазонова Софья Ивановна, Год: 1906
Время на прочтение: 14 минут(ы)
‘Въ Казани въ одномъ книжномъ склад выставлена картина ‘Крамольники въ аду’. На трон сидитъ сатана, а по бокамъ его, тоже на тронахъ, только поменьше, графъ Витте и князь Долгоруковъ. Дальше возсдаютъ на бочкахъ вс члены Государственной Думы.
Эта карикатура на Думу продается открыто, совершенно такъ же, какъ годъ назадъ продавались на Невскомъ карикатуры на министровъ и на все высшее правительство. Только вмсто Трепова и звздной палаты посадили на бочки Гредескула, Винавера, Муромцева. Говорятъ, что распространяетъ ее русское духовенство. Наслушавшись въ Дум всевозможной брани по своему адресу, оно отплатило ей тмъ, что посадило ее на бочку и отправило въ адъ къ сатан.
Это похоже на анекдотъ, но поклонники первой Думы находятъ, что это прескверный анекдотъ. Лубочныя картинки были хороши, когда он представляли въ смшномъ, даже гнусномъ вид правительство, но когда стали выпускать лубочныя пародіи на депутатовъ,— они пришли въ негодованіе. Чего смотритъ начальство? почему не уберуть эти мерзкіе листки? Подъ этимъ негодованіемъ кроется еще другое чувство — страхъ передъ тмъ призракомъ, который носится надъ Россіей еще съ октябрскихъ дней прошлаго года. Призракъ то появлялся, то снова исчезалъ, и когда имъ казалось, что онъ сгинулъ окончательно, онъ вдругъ, какъ крыло гигантской птицы, заслонялъ имъ свтъ.
Этотъ призракъ — черная сотня. Она ходить, какъ тнь, надъ нашей революціей, разстраивая ей воображеніе, лишая ее сна. Правительство и его кары реальны, тутъ можно вычислять, взвшивать шансы, но какъ отразить эту темную силу, какъ сосчитать ея бойцовъ?
Одно время казалось, что ихъ совсмъ немного. Черная сотня притихла и отовсюду съ позоромъ изгонялась. Ее стали прямо истреблять. На фабрикахъ и заводахъ началась радикальная чистка отъ черносотенцевъ. Сознательные рабочіе хватали ихъ, завязывали ихъ въ мшокъ, вывозили на тачк и бросали въ мусорную яму. При этомъ объявляли, чтобы они больше на заводъ не возвращались, иначе будутъ убиты. Или ставили ихъ на горячую плиту, тогда черносотенцы моментально раскаивались и просили прощенія.
Иногда сознательный рабочій, подбгая съ револьверомъ, говорилъ: ‘Теб, черносотенецъ, гостинецъ приготовилъ!’ и выпускалъ въ него пулю. Въ Новомъ арсенал сознательный рабочій, юноша 19 лтъ, зарзалъ главнаго заводскаго черносотенца Горшкова. Посл этого юноша безъ сопротивленія отдался полиціи, заявивъ, что онъ исполнилъ свой долгъ. Но обыкновенно юноши предпочитали не отдаваться полиціи и благополучно скрывались, чтобы имть возможность исполнять свой долгъ и впредь. Такъ былъ убитъ на митинг рабочій Лавровъ, изъ Союза Русскаго Народа, и рабочій Мухинъ изъ Союза русскихъ людей. Убивали, конечно, самыхъ энергичныхъ и смлыхъ черносотенцевъ.
Но, недовольствуясь истребленіемъ отдльныхъ лицъ, хотли искоренить всю организацію. Подъ угрозой бросить въ пылающій горнъ требовали выдачи сообщниковъ.
Это называлось въ печати оздоровленіемъ среды. ‘Повсюду рабочіе заняты дятельнымъ оздоровленіемъ своей среды’:— объясняли газеты. Поставивши человка на горячую плиту, вырывали у него всевозможныя отреченія и клятвы, и поздравляли себя съ тмъ, что такъ быстро просвтили русскаго рабочаго.
Изъ черной сотни началось повальное бгство. Многіе разъзжались по деревнямъ. Въ деревн хоть и голодно, но не ждешь ежеминутно получить отъ сознательнаго товарища пулю въ бокъ или гайку въ глазъ.
Гд же этотъ грозный призракъ, который витаетъ надъ нашей революціей? Черная сотня — вдь это по ея словамъ, кучка отверженныхъ, это горсть негодяевъ, которые тщетно пытаются остановить ея побдоносное шествіе. Они дерзко называютъ себя истинно русскими людьыи, какъ будто желая этимъ сказать, что революцію поддерживаютъ не русскіе люди. Вотъ этимъ-то кучка и опасна. Она хочетъ поднять изъ могилы мертвеца, который называется русскимъ патріотизмомъ. И хотя доподлинно извстно, что онъ умеръ еще въ годъ Японской войны, и въ Портсмут графъ Витте отпвалъ его, но истинно русскіе негодяи распускаютъ слухъ, что онъ живъ и до поры до времени гд-то скрывается. Вся передовая печать объявила эти слухи завдомо ложными, утверждая, что русскій патріотизмъ не только не встанетъ изъ гроба, но и жалть объ этомъ нечего, такъ какъ покойникъ всегда былъ самаго дурного поведенія: пьяница, воръ, крпостникъ, антисемитъ, однимъ словомъ — хулиганъ. Теперь самое имя его надо вычеркнуть изъ памяти, и новая молодая Россія должна называться отнын свободной федераціей польскихъ, латышскихъ, еврейскихъ, армянскихъ, финскихъ народностей. На первый натискъ федералистовъ народъ отвтилъ такимъ разгромомъ, что полетлъ не только пухъ изъ перинъ, но стали бить, какъ фарфоровую посуду, самихъ федералистовъ. Били и даже не считали это за грхъ. На допрос у прокурора патріоты съ восторгомъ разсказывали, какъ они лупили враговъ родины, жаля только, что не убили ихъ всхъ. Одикъ купецъ сказалъ прокурору:
— Если вы противъ Царя будете говорить, то и васъ убью.
Мастеровой на митинг, послушавши ‘товарищей’, крикнулъ: ‘Бей жидовъ’! и кому-то далъ въ ухо. Боевая дружина его за это убила. Тогда къ митингу потянулись зипуны и, разогнавъ его, осадили въ клуб. Только губернаторъ съ ротой солдатъ спасли ораторовъ.
Потерпвъ пораженіе, федералисты поняли, что поторопились, врагъ еще силенъ, надо прежде ослабить и раздлить его. Они пошли въ народъ и сказали ему: ‘Хочешь, чтобы у тебя было много земли? Жги помщиковъ и иди за нами! Мы дадимъ теб землю’. Народъ заволновался. Ему не говорили: ‘Давай устроимъ федеративную республику’, а ‘давай землю длить’. Какой-то студентъ въ Перов показалъ первый примръ. Онъ сталъ длить крестьянамъ подмосковную графа Шереметева, нарзая имъ по пяти десятинъ на брата. Въ деревню пріхали ораторы — учителя, статистики, присяжные повренные, лондонскіе эмигранты — и закипла работа. ‘Добрые господа! думалъ народъ. Земли намъ хотятъ нарзать’. Вчерашніе федералисты, которыхъ онъ билъ кольями, досками, булыжниками, стали вдругъ лучшими друзьями его. Въ октябр онъ еще гонялся на ними съ дубиной. Одинъ кузнецъ, увидавъ, что на улиц бьютъ студентовъ, сбгалъ домой за молоткомъ и пошелъ помогать. А въ декабр за этими же студентами мужики сами посылали въ городъ звать ихъ къ себ.
— Тута ораторы проживаютъ? — спрашивалъ мужичокъ, позвонивъ въ квартиру.
— Нту здсь такихъ.
— Мн сказывали, тута. Будьте добры, кликните. Лошадь гналъ, сходомъ поршили — привезть его. Харчи ему обрядили, ночлегъ по душамъ! валенки ему привезъ… Какъ бы не зябко было… Наслышаны мы, помогаютъ они нашему брату.
Ораторы дйствительно помогали очень усердно. ‘Видишь? — говорили они, показывая на чужія усадьбы:— все твое! Приходи и бери’. Въ нкоторыхъ губерніяхъ дйствительно стали брать, но въ общемъ народъ хотлъ, чтобы земли ему нарзала Царская Дума.
Черная сотня въ Думу не попала. Она не раздавала чужихъ подмосковныхъ и была постыдно разбита на выборахъ.
Въ упоеніи побды федералисты о ней забыли. Они думали, что дни ея уже сочтены. Но всть изъ Блостока, какъ ударъ грома въ ясный іюньскій день, потрясла стны Таврическаго дворца. Опять черное крыло призрака промелькнуло надъ ними, оледенивъ ихъ своимъ дыханіемъ. ‘Погромъ въ Блосток устроило правительство!’ кричали въ Дум. ‘Полиція, министры, войска!’ кричала еще громче еврейская печать. Но никто даже шепотомъ не смлъ произнести слово, о которомъ вс подумали въ душ. А что если это онъ, отптый въ Портсмут покойникъ? Что, если онъ еще живъ? Тамъ, гд надъ нимъ особенно нагло издвались, гд топтали его въ грязь, онъ вдругъ пробуждался отъ сна и наносилъ удары плясавишимъ на его могил.
Три депутата създили въ Блостокъ и привезли оттуда извстіе, что все это было дломъ громилъ, которыхъ наняла полиція бить жидовъ, что никакой ненависти къ евреямъ среди населенія нтъ, но русскіе офицеры сами приводили солдатъ на грабежъ и говорили имъ: ‘Ну-ка, ребята, поработайте хорошенько въ этомъ магазин!’ ‘Солдатъ подготовляли, нарочно натаскивали на погромъ’, клялась еврейская печатъ, всячески скрывая отъ себя печальную истину, что офицерамъ стоило большого труда удержать озврвшихъ солдатъ, ожесточенныхъ постоянной охотой на нихъ бундистовъ и чуть не еженедльнымъ избіеніемъ русскихъ должностныхъ лицъ, падавшихъ подъ пулями еврейскихъ юношей. Печать клялась, что все это дло рукъ правительства, что это былъ дьявольски задуманный и выполненный планъ. Но въ полученныхъ депутатами письмахъ говорилось совсмъ другое,— что громили и желзнодорожники, и фабричные рабочіе, и прізжіе изъ деревень. Повторилось то же, что было и въ другихъ городахъ: накопившаяся годами ненависть вспыхивала вдругъ, какъ гремучій газъ въ шахт, отъ одной неосторожно зажженной спячки и вызывала кровавую катастрофу. Въ Могилев все предмстье заселено мщанами и по словамъ ‘Страны’, они уже не разъ предлагали свои услуги для избіенія евреевъ. Разв это не та-же шахта съ гремучимъ газомъ, готовая взорваться отъ первой искры? Но докладъ въ Дум былъ сдланъ въ такомъ дух, что, кром наемныхъ громилъ, никто евреевъ не убивалъ, народъ ихъ любитъ, и никакого оскорбленія національнаго чувотва тутъ не было. Значитъ, покойникъ дйствительно умеръ, и можно опять плясать на его могил.
Посл Блостока плясали еще цлый цсяцъ. Истинно русскіе негодяи, хулиганы изъ Союза Русскаго Народа, сыщики, шпіоны, провокаторы! — такъ и посыпалось на голову русскихъ людей. ‘Изъ всхъ норъ выползаютъ отвратительные гады,— писалъ одинъ изъ братьевъ Гессеновъ,— и все громче и нагле раздается ихъ зминое шипніе’. Федералисты дружнымъ хоромъ подхватывали, что русскій патріотъ — это бранное слово и носить эту кличку постыдно. Они даже писали ‘потреотъ’ и представляли его не иначе, какъ въ вид здоровеннаго дтины съ дубиной. Представленіе о дубин символически напоминало имъ о томъ, что гроза гд-то собирается и слово ‘потреотъ’, хоть они и пишутъ его черезъ о, нисколько ихъ не веселитъ. Имъ вспоминается при этомъ Томскъ, Блостокъ, Одесса и разные другіе города, гд такъ любитъ ихъ народъ и такъ ненавидитъ полиція. Но имъ надо было сдлать это слово смшнымъ въ глазахъ русскаго общества. Надо уврить его, что порядочный человкъ не можетъ быть патріотомъ. Онъ непремнно пьяница и служитъ въ охранномъ отдленіи. Онъ кричитъ ура, поетъ гимнъ, а въ свободное время грабитъ на улиц прохожихъ. Грабить, длать доносы и устраивать погромы — это его главное, чуть ли не единственное занятіе.
Лубочная картина ‘Крамольники въ аду’ можетъ показаться невинной шуткой въ сравненіи съ тмъ лубкомъ, на которомъ еврейская печать изображаетъ русскаго патріота. Это существо дикое, лохматое, бгающее на четверенькахъ. На своихъ собраніяхъ патріоты не говорятъ, а рычатъ, ревутъ, вопятъ. Встрчая на улиц жида или студента, они его немедленно подкалываютъ или бьютъ смертнымъ боемъ.
Патріоты не остались въ долгу у еврейскихъ газетъ.— ‘Что? мы грабители и погромщики? Ахъ, вы, красноглазые!’ — отвчаетъ московское ‘Вче’.— ‘Нтъ, это вы на награбленныя жидовскія деньги вооружаетесь противъ Россіи. Молите Бога, чтобы не отмняли смертную казнь, а то мы сами начнемъ васъ бить. Если мы не длаемъ этого теперь, то только въ надежд, что васъ перевшаетъ законъ и безъ насъ. Но только попробуйте отмнить смертную казнь! мы васъ искоренимъ, мы выбросимъ васъ изъ Россіи, чтобы вы ея не поганили. Не думайте, что вы, накупивши бомбъ на жидовскія деньги, испугаете насъ. Не безпокойтесь, антихристовы дтки, и у насъ кое-что припасено для васъ’.
Революція остолбенла, когда съ нею заговорили вдругъ ея языкомъ. До сихъ поръ никто еще не осмливался такъ отвчать ей. Когда она называла монархистовъ ‘гадами земли русской’, она никакъ не ждала, что они крикнутъ ей въ отвтъ: ‘Берегитесь, красноглазые, мы съ вами расправимся судомъ Линча’! Революція писала, что народный кулакъ уже сжимается, что общественная совсть возмущена и требуетъ суда надъ извергами, палачами, разбойниками, надъ этой бандой громилъ, которая называется русскимъ правительствомъ, что недолго уже горсти шакаловъ изъ черной сотни праздновать свое мерзкое пиршество. ‘Сгиньте, черносотенцы! — приказывала она.— Прячьтесь въ свои норы, пауки кровожадные’! А шакалы-черносотепцы жарили на это стихами.
‘И льется кровь святая славянина.
И гибнутъ семьи и отцы,
Все сокрушаитъ бдъ лавина
И торжествуютъ стервецы’.
‘Грубо! пошло’! — возмущалась революція, не узнавая своихъ собственныхъ выраженій.— Такъ могутъ писать только истинно-русскіе негодяи’! Она восхваляла Думу и депутатовъ перваго призыва. ‘Они цвтъ и гордость націи, носители благороднйшихъ стремленій вка, защитники обездоленныхъ’.
‘— Кто это? Аладьины-то съ Аникиными цвтъ націи? — отвчали черносотенцы изъ ‘Вча’ и тиснули опять стишки: ‘Бей всю Думу въ рыло, была не была’!
Послднее слово осталось за патріотами, по сил и яркости языка они затмили противниковъ. Такъ писать умли еще только въ пролетарскихъ газетахъ, но кадетскимъ было до этого далеко. Эти все больше повторялись насчетъ рептилій да гадовъ. Он завели свой грамофонъ, и цлый годъ грамофонъ игралъ одно и то же, все на мотивъ романса, который исполнилъ въ Дум депутатъ Винаверъ: ‘Докол не будетъ въ стран равенства, не будетъ въ ней мира’, т. е. пока не будетъ жидовскаго равноправія,— пояснили черносотенцы.
‘И это, Русь, терпть ты можешь?’ — грянуло опять московское ‘Вче’.
‘И гнвъ не распалишь ты свой?!
Вставайте-жъ, братья, и смле
Тряхните силушкой — пора!’
Сепаратисты встровожились не на пгутку. Г. Амфитеатровъ изъ Парижа умолялъ еврейскую печать не длать никакихъ перепечатокъ изъ черносотенныхъ газетъ. Даже полемизировать съ ними не слдуетъ. Просто обойти ихъ молчаніемъ. Теперь порядочное общество ихъ не читаетъ, а какъ начнутъ длать изъ нихъ выдержки въ уважаемыхъ еврейскихъ оргапахъ, то… даже страшно сказать… вдь ихъ будутъ тогда читать въ порядочномъ обществ. Конечно, ‘Вче’ — это лубокъ, но вдь, между нами, наши-то уважаемыя газеты — разв это не такой же лубокъ? Разв он не уврили русскую молодежь, что русскіе націоналисты бгаютъ на четверенькахъ? Что гораздо почетне грабить казенные банки, чмъ подавать руку подлецамъ, которые называютъ себя патріотами? Разв он не убдили ее въ томъ, что, вытуривъ ее изъ Варшавскаго университета, ей сдлали большую честь, а когда вытурять изъ Кіевскаго и Одесскаго, то покроютъ ее неувядаемой славой? Вдь если она этому поврила,— значитъ грубый лубокъ иметъ у нея успхъ.
Не переоцнивайте своихъ силъ,— повторяетъ вслдъ за г. Амфитеатровымъ новая, только-что народившаяся освободительная газетка ‘Текущіе Дни’.— Пора уже перестать говорить о черной сотн, а называть ее по крайней мр черной тысячей. Пора оставить мысль, что это какое-то инородное тло, присосавшееся къ организму. ‘Да разв чиновникъ, рабочій, студентъ и попъ не изъ народа?’ — страшиваетъ газета. ‘Говорятъ, что ихъ мало, но сколько ихъ въ диствительности — мы съ вами, господа, не знаемъ’. Первый разъ наши радикалы заговорили объ этомъ въ печати. Они думали объ этомъ давно, но сказатъ это громко не ршались. Сколько же ихъ, господа? — спрашиваютъ они, даже не подумавъ, что доставляютъ этимъ удовольствіе московскому ‘Вчу’, котороо наврное скажетъ: ‘Ага, испугались, красноглазые!’ Давно ли поджаривали черносотенцевъ на плит, и уже со страхомъ приходится считать ихъ. ‘Надо помнить, повторяетъ газетка, что черныя тысячи хоть и дрянной, но все-таки народъ’.
До сихъ поръ красная сотня объ этомъ не думала. Вс патріотическія партіи до правового порядка включительно считались у нея отбросами. Несмотря на то, что програмна правового порядка конституціонная, ее причислили къ отбросамъ, потому что она не признаетъ еврейскаго равноправія. До прошлаго понедльника, когда новая газета сказала, что черносотенцы тоже народъ, еврейская печать упорно отрицала это. Ея цль была доказать, что это простой разный сбродъ, и изъ порядочнаго общества никто туда не пдетъ. Ни Беренштама, ни братьевъ Гессеновъ, ни братьевъ Долгоруковыхъ тамъ нтъ. Что такое Союзъ Русскаго Народа? ‘По свдніямъ департамента полиціи,— пишутъ еврейскія газеты,— тамъ, кром босяковъ да рецидивистовъ-экспропріаторовъ (просятъ не смшивать съ максималистами), никого нтъ. Въ Одесс, напримръ, 60% Союза состоятъ изъ босяковъ, называемыхъ въ простонародьи ‘кадетами’ (тоже просятъ не сышивать съ Родичевымъ, Кокошкинымъ и др.’. Куда же однако въ демократической республик днутъ босяковъ? Неужели демократы будутъ сажать ихъ въ кутузку? или они однутъ ихъ въ смокинги? Въ союз русскихъ людей тоже все пропойцы и обитатели ночлежекъ. Но вдь и безработные сплошь да рядомъ длаются обитателями ночлежекъ. Господа Родичевы и Набоковы, сколько извстно, не приглашаютъ ихъ ночевать къ себ.
Оказывается такимъ образомъ совершенно неожиданно, что патріотическіе-то союзы и вербуются изъ самыхъ декократическихъ элементовъ. Даже товарищи изъ ‘Новой Жизни’ не отказались бы пожать имъ руку. Куда же до нихъ кадетамъ, которые носятъ крахмальное блье, издаютъ газеты и даже бываютъ иногда предводителями дворянства. Патріоты оказались куда лве ихъ, они собираютъ голытьбу, угощаютъ ее чаемъ, бубликами, а по словамъ собственныхъ кадетскихъ корреспондентовъ, и водочкой. Но вдь кадеты не могутъ представить себ патріота трезвымъ. Имъ кажется, что въ трезвомъ вид онъ сейчасъ же записался бы ихъ партію, а какъ напьется, такъ идетъ въ Союзъ Русскаго Народа. О правовомъ порядк собственные корреспонденты сообщали, что онъ пользуется больше услугами дворниковъ. Свои воззванія партія разсылала съ дворниками по трактирамъ и чайнымъ. Вроятно у кадетъ ихъ разносили камеръ-юнкеры. Но, не имя въ своемъ распоряженіи камеръ-юнкеровъ, правовой порядокъ посылаетъ просто дворниковъ. Еврейскихъ юношей онъ тоже не можетъ посылать, потому что его программа этого не позволяетъ.
Послдній създъ монархистовъ взволновалъ нашу печать не на шутку. Важно не то, что они монархисты, а то, что черносотенцы, и, вмсто Варшавянки, поютъ Народный Гимнъ. Они говорятъ, что русскіе въ Россіи у себя дома, гостей принимаютъ радушно, но гости должны вести себя прилично, иначе имъ укажутъ наидверь. Чтобы гости могли выгнать хозяевъ изъ дому, они этого ршительно не допускаютъ. Они кричатъ ура, служатъ молебны и собираютъ простой народъ, на который эта обстановка дйствуетъ потрясающимъ образомъ. Въ этихъ собраніяхъ плачутъ, обнимаются, какъ во время народныхъ бдствій. ‘На бой кровавый, святой и правый!’ — зоветъ революція и посылаетъ впередъ бундистовъ. ‘И это, Русь, терпть ты можешь!’ — отвчаютъ на кіевскомъ създ и, кликнувъ кличъ, зовуть русскихъ людей объединяться.
‘Кіевскій създъ шесть дней неистовствуетъ, шесть дней говорятъ смрадныя рчи,— волновалась еврейская печать.— Все т же аплодисменты, ура, гимнъ, поцлуи рукъ, т же рыдающія дамы… Смыслъ ихъ рче, если вообще въ нихъ есть смыслъ,— одинъ и тотъ же. ‘Дума намъ не нужна, но разъ это воля Государя, мы ей подчиняемся’. Корреспондентъ какъ будто даже разочарованъ. Онъ повидимому ожидалъ, что тутъ скажутъ, какъ въ московской газет: ‘Бей всю Думу въ рыло, была не была!’ Тогда по крайней мр было бы хоть безобразіе. А то все перенесли на патріотическую почву. Вотъ это-то и опасно! На этомъ могутъ объединиться вс русскія партіи. Нтъ, этого допустить нельзя. Надо скоре обливать грязью патріотовъ. Вотъ, напримръ, въ Полтав открылся отдлъ Русскаго Собранія. Напишемъ такъ: ‘На открытіи отдла было всего 29 человкъ, примрно столько, сколько числится агентовъ въ охранномъ отдленіи’. Пусть-ка теперь попробуютъ пойти въ эту лавочку! Дальше сообщаотся, что по узду разъзжаютъ какія-то темныя подозрительныя личности съ черносотенными воззваніями. Патріота сейчасъ узнаютъ, потому что онъ всегда темная, подозрительная личность. Свтлыя личности или сидять въ тюрьм, или пишутъ въ еврейскихъ газетахъ. А черносотенныя газеты — ‘Это шпіонскія донесенія, не больше’.— ‘Что? шпіонскія донесенія?’ — откликается ‘Вче’.— ‘Авотъ у васъ есть ‘Русское Слово’, такъ это только по названію русская газета, наполненная писаніями разныхъ пархачей, телеграммы вс насквозь пропитаны чеснокомъ’. Очень картинны эти эпическія переругиванія двухъ крайнихъ фланговъ! Но тутъ у лвыхъ пороху не хватаетъ. Они еще словаря Даля въ передлк Бодуэна-де-Куртене не читали. Они прочли только гарниръ самого Бодуана, а самыхъ коренныхъ-то, россійскихъ словъ не успли еще прочесть.
Какъ только открывается гд-нибудь патріотичоскій союзъ, такъ въ газеты летятъ кореспонденціи. ‘Тяжкія минуты переживало населеніе города въ день открытія Союза… Впереди шла партія хоругвеносцевъ. За ней духовенство и довольно большое количество подозрительныхъ субъектовъ въ гороховомъ пальто… По пути шествія нельзя было встртить ни одного жилого человка. Лавки закрыты, все населеніе въ страх попряталось по домамъ’.
Союзы все открываются, грамофонъ въ газетахъ играетъ. Но какую пластинку ни заведутъ, а въ конц непремнно романсъ къ охранному отдленію: ‘Неужели правительство допуститъ такую открытую организацію черносотенцевъ?..’ И на другой день опять. ‘Пусть правительство броситъ взоръ на эти черныя шайки! Пусть оно сдлаетъ это, пока не поздно!’ Съ этими воззваніями къ охранному отдленію обращаются не только теперь, но обращались и въ дни свободъ, когда вс ршительно организаціи дйствовали открыто, даже самыя революціонныя. Напримръ Союзъ Руескихъ Людей звалъ въ прошломъ году въ николинъ день москвичей на Красную площадь на молебенъ. Сейчась же поднялся гвалтъ въ печати: ‘Обращаемъ вниманіе кого слдуетъ… Вс удивляются, какъ могъ московскій градоначальникъ дать разршеніе на такое публичное молебствіе?’ А тутъ ужъ рядомъ барикады строили.
Ужасно не любятъ наши федералисты молебновъ. Вообще видъ креста, кадила и попа въ ризахъ вызываетъ у нихъ нервную дрожь. Православный крестъ самъ по себ еще могъ бы быть терпимъ, но какъ хоругвь, объединяющая русскій народъ, онъ вызываетъ такую же ненависть, какъ и двуглавый орелъ. Еще на первыхъ выборахъ въ Думу, одержавъ полную побду, лвые объявили, что на правой сторон остались только плуты, только бубновый тузъ остался на сторон двуглаваго орла. Тогда эта наглость сошла имъ съ рукъ, теперь они пошли дальше: они стали оскорблять религіозное чувство народа. Они срывали молебны въ земскихъ собраніяхъ, являясь цлыми шайками на хоры и заглушая молебенъ марсельезой. Потомъ они попробовали длать то же самое на призыв новобранцевъ. Если врить ихъ корреспондентамъ, новобранцы даже въ церкви пытались запть марсельезу. Можетъ быть этого и не было, но имъ очень хочется, чтобы это было. Главное — пріучить народъ къ тому, что ничего святого у него нтъ и не должно быть. Опасно оставлять ему вру въ какую-нибудь общую всему народу святыню, потому что онъ можетъ тогда встать поголовно на ея защиту.
Черная сотня — это кошмаръ революціи. Еслибъ можно было истребить ее всю безъ остатка или загнать въ подполье, это значительно облегчило бы задачу. Но истребить ея нельзя, выселить ея некуда. Сдлать ее смшной и презрнной, какъ ни старалась объ этомъ печать, трже не удалось. Когда кричали черносотенцамъ: ‘Вы отбросы, подонки, хулиганы!’,— они отвчали: ‘Вы насъ ненавидите, потому что вы насъ боитесь. Наша сила въ той кровной, вковой, связи съ русскимъ народомъ, которой нтъ у васъ, У насъ все съ нимъ общее — вра, преданія, исторія, намъ одинаково дорого имя Россіи, мы вс, бдные и богатые, сильные и слабые, знаемъ, что мы дти одной матери. Вы Россію зовете мачихой и хотите порвать съ ней связь, отдать ее на поруганіе, видть ее униженной, жалкой и безпомощной. Вы кричали за границей: не давайте ей денегъ, она ихъ промотаетъ, не отдастъ вамъ долга! Вы говорили народу: разоряй ее скорй, твою старую мать, жги усадьбы, закрывай заводы, подрывай торговлю, разгроми ея морскіе порты. Истребляй остатки ея флота, развращай армію, добивай ее до конца! Когда она будетъ въ нищет и убожеств, всми презираемая въ жалкихъ рубищахъ,— тогда мы придемъ и растопчемъ ея двуглаваго орла, порвемъ ея національное знамя’…
Что же сдлала черная сотня? почему она такъ страшна сепаратистамъ? Прибгала ли она къ бомбамъ, нападала ли изъ-за угла? Koro она убила? ‘Она убила Герценштейна’,— говорятъ кадеты. Она ли — неизвстно. Но пусть даже такъ, пусть онъ ея жертва. Гд же другія? Гд, кого, когда убивала она, если это не было въ законной самооборон? Изъ ея рядовъ жертвы падали сотнями. Недаромъ Союзъ Русскихъ Людей, положивъ внокъ на могилу генерала Мина, написалъ на немъ: ‘И мы за тобой готовы’.
А погромы? — кричатъ Евреи. Кто виноватъ, что лилась наша кровь?— ‘Вы сами’, отвчаетъ имъ черная сотня. ‘Вы прежде всего! Еслибъ вы не возбуждали въ населеніи ненависти къ себ, народъ бы васъ не тронулъ. Почему изъ десятковъ разныхъ народностей, которыя живутъ въ Россіи, не бьютъ никого, кром васъ? Вы когда-нибудь задавали себ этотъ вопросъ? Почему не только мы, Русскіе, но и Поляки въ Варшав кричатъ вамъ: ‘Уходите къ себ въ Палестину!’ Разв нашъ нужна ваша кровь? Намъ нужно, чтобы вы дали намъ покой. Вы громите нашу родину, за этo народъ громитъ васъ. Бросьте эту сказку, что погромы устраиваетъ полиція и правительство. Полиція имъ помогаетъ, это возможно, потому что вы тоже убиваете ее, истребляете, гд можете. Но поднять противъ васъ сто русскихъ городовъ никакая полиція не въ силахъ. Еслибъ вы сами не подкладывали дровъ въ костеръ, костеръ бы не запылалъ. И нтъ въ Россіи власти, которая могла бы остановить эти погромы. Это могла бы сдлать одна только власть — ваша собственная. Отъ васъ зависитъ положить ей конецъ. Относитесь по-человчески къ русскому народу,— и онъ будетъ жить съ вами въ мир. Безъ этого никакія министерства, ни кадетскія, ни ваши еврейскія, не спасутъ васъ отъ его гнва’.
Черная сотня тмъ и страшна еврейству, что она въ стойкости не уступаетъ ему. Въ ней баринъ и босякъ охвачены однимъ чувствомъ — горячей любви къ родин. Отдавать ее на потокъ и разграбленіе инородцамъ они не хотятъ. За русскими есть огромная нравственная сила — вра въ свою родину. И она не обманетъ ихъ.
Вс русскія партіи должны сплотиться, и не во имя какихъ нибудь политическихъ программъ, за нихъ он будутъ бороться потомъ, а противъ одного общаго врага, который угрожаетъ Россіи,— и врагъ этотъ сепаратизмъ. Надо спасать прежде всего цлость государства, а потомъ уже думать о томъ, какъ лучше его устроить. Монархисты и конституціоналисты, вс, у кого бьется русское сердце въ груди, должны стать на защиту русскихъ интересовъ. Когда вратъ у воротъ, длиться на партіи не время. А какъ велика опасность, надо спросить тхъ, кто живетъ на окраинахъ. Недаромъ г. Гессенъ сказалъ какъ-то, что вопросомъ объ автономіи противники кадетской партіи пользуются, ‘играя на самыхъ низкихъ струнахъ человческаго сердца: они говорятъ, что автономія окраинъ — это путь къ разрушенію государственнаго единства Россіи’. Да, г. Гессенъ не ошибся. Русскіе патріоты дйствительно играютъ на этихъ струнахъ. Разрушать Россію они не собираются, а всми силами будутъ бороться противъ этого. Но самыя ли это низкія струпы человческаго сердца,— объ этомъ судить не господамъ Гессенамъ! Когда хотятъ сломать чей-нибудь домъ, то спрашиваютъ на это согласія хозяина, а не прохожихъ.
Не надо забывать, кто нашъ врагъ. На международномъ соціалистическомъ създ въ Лондон полякъ и соціалистъ Дашинскій сказалъ:
— Россію нужно разрушить, а на ея мст должны возникнуть новыя соціалистическія организаціи.
Запомните это, русскія національныя партіи, запомните вс, какихъ бы убжденій вы ни были! ‘Россію надо разрушить’.. Если вы не пойдете вмст и не сплотитесь теперь же, если вы не соберетесь у одной хоругви, у pyсскаго національнаго знамени,— пусть эти зловщія слова не выходятъ у васъ изъ памяти. ‘Россію надо разрушить’.
— И это, Русь, терпть ты можешь? — спрашиваютъ съ негодованіемъ черносотенцы.
— Молчите, рабы! — отвчаютъ имъ изъ другого лагеря. — Вы провалились съ вашимъ патріотизмомъ. Koro изъ васъ послали въ Думу? Мы — народные избранники, насъ послалъ народъ. Посмйте сказать, что это неправда!
— Правда,— сознаются черносотенцы.— Васъ дйствительно послалъ народъ, но только… обманугый вами народъ. Когда обманъ раскроется, вашему царству придетъ конецъ. И на бой кровавый, святой и правый, русскій народъ пойдетъ тогда не съ вами, а противъ васъ.