Черная месса, Легэ Габриэль, Год: 1903 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 199 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЧЕРНАЯ MECCA

(LA MESSE NOIRE)

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ
Г. ЛЕГЭ

ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ЖУРНАЛУ ‘ИСТОРИЧЕСКІЙ ВСТНИКЪ’

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13
1904

ПРОЛОГЪ.

Въ эпоху, когда Версаль преобразовывался и становился городомъ, въ одной изъ его еще неоконченныхъ улицъ, недалеко отъ шоссе, которое вело къ пруду Кланьи, можно было видть очень кокетливый, маленькій, уединенный домикъ среди лужаекъ и боскетовъ, скрывавшійся въ громадномъ безмолвномъ парк.

Это былъ павильонъ, подаренный королемъ Франціи своей любовниц, блокурой Луиз Лавальеръ, предпочитавшей этотъ уединенный и таинственный уголокъ пышномъ апартаментамъ Сенъ-Жерменскаго замка и Вріонскаго дворца.

Съ конца осени и до весны Луиза Лавальеръ ежедневно, въ полдень, приглашала туда придворныхъ кавалеровъ и дамъ для утонченныхъ развлеченій. Часто великолпные экипажи возвщали даже присутствіе короля…

Въ март 1666 г., при наступленіи вечера, вскор посл того, какъ уже удалились приглашенные фаворитки, изъ дома вышла дама и сла вмст съ своею спутницею въ карету, ожидавшую у подъда.

— Куда прикажете, маркиза?— спросилъ лакей, стоя у открытой дверцы экипажа.

— Въ Сенъ-Жерменъ,— отвтила дама:— и скоре!..

Экипажъ помчался.

Посл долгаго молчанія дама обратилась къ своей спутниц:

— Только бы пріхать намъ во-время въ Сенъ-Жерменъ, дорогая Дэзэль! Я не хотла бы сегодня вечеромъ опоздать къ игр королевы… Я думаю, тамъ будетъ король?

— Безъ всякаго сомннія, сударыня, потому что вы будете тамъ,— отвтила спутница: — одно ваше присутствіе побудитъ его величество…

— Только мое присутствіе!.. Для чего опять эта лесть, Дэзэль?— спросила дама тономъ нжнаго выговора.

— Это не лесть, маркиза, я говорю совсмъ искренно. Если бы король не обратилъ вниманія на вашу красоту, то, по всей вроятности, онъ ни за что не являлся бы такъ правильно каждый вечеръ, чтобы присутствовать при отход ко сну ея величества.

— Вотъ именно вы льстите, повторяю вамъ, Дэзэль… Страсть короля къ Луиз Лавальеръ презираетъ еще вс интриги, и ничто не отвратитъ его величества отъ этой подруги, которую королева, дйствительно слишкомъ любезная и добрая, взяла къ себ только по настоянію своего августйшаго супруга. Нтъ, слышите ли вы, нтъ такой власти!..

— Разв только ваши прелести, маркиза,— отвтила спутница:— я это вполн объясняю себ. Тщетно его величество осыпаетъ въ настоящее время милостями Луизу Лавальеръ, въ воздух носятся признаки, предвщающіе близкій конецъ этой сильной страсти. Г-жа Шуази, ‘опытная въ любовныхъ длахъ’, въ этомъ не ошибется, и съ намреніемъ, которое легко угадать, она хочетъ представить ко двору одну молодую двушку, красота которой не смягчаетъ ея глупости… Сомнительно только, чтобы король поддался прелестямъ этой провинціальной барышни. Впрочемъ, если г-жа Шуази не достигнетъ этой цли, другая можетъ стремиться къ ней и достичь… Почему вамъ, сударыня, не быть этой другой? Король любитъ находиться въ вашемъ обществ, и разв тихонько не говорятъ, что онъ такъ часто посщаетъ свою любовницу единственно потому, чтобы видть васъ? Вы — изъ семьи Мортемаровъ, сударыня, потомокъ господствовавшихъ въ Лимож виконтовъ. Разв можетъ бороться противъ вашего рода, вашихъ прелестей и обаянія какая-то Лавальеръ, не обладающая умомъ и дочь провинціальнаго дворянина?

И спутница стала безконечно превозносить привлекательность и красоту своей госпожи, которая, мысленно унесясь къ далекимъ видніямъ, теперь молчала, захваченная въ ловушку этихъ искусительныхъ словъ.

Принимавшая снисходительно похвалы своей ловкой наперсницы принадлежала къ семь Рошешуаровъ. Ея отецъ, маркизъ Габріэль Рошешуаръ, герцогъ де-Мортемаръ, владлецъ Вивона, князь де-Тонне Шаранъ, женился на Діан Грансеннь, дочери Жана де-Марсильяка, и отъ нея родились одинъ сынъ и четыре дочери.

Разоренный вслдствіе войны во время Фронды, герцогъ отчаивался, что не вернетъ прежняго блеска своему дому. Впрочемъ врность, которую онъ во вс времена выказывалъ къ Ришелье (онъ помогъ ему свергнуть Сенъ-Марса) и затмъ къ кардиналу Мазарини, давала ему право на придворныя почести. Такимъ образомъ, благодаря пріобртенному имъ высокому положенію, онъ могъ старшую дочь выдать замужъ за Кдода-Леонара де-Дама, маркиза Тіанжасъ, а сына женить на богатой наслдниц, Антуанет де-Мэмъ, единственной дочери Анри, владльца Руасси, предсдателя парижскаго парламента, и Мари де-ла-Валлэ Фоссе д’Эверли. Для своей второй дочери, красивой и ученой Маріи-Магдалины-Габріель де-Рошеніуаръ, онъ добился аббатства Фонтерво, а что касается самой младшей, Франсуазы-Атенаисы де-Тонне-Шарантъ, то въ 1660 г. онъ представилъ ее ко двору, и она была назначена фрейлиной королевы. Красота новопрізжей была замчена тотчасъ же по ея прибытіи въ Сенъ-Жерменскій замомъ, но ея задорный и дкій умъ не замедлилъ нажить многочисленныхъ враговъ среди ея подругъ. По счастью, ея примрная набожность ставила ее въ безопасность отъ самыхъ худшихъ злословій.

28-го января 1663 года двица де-Тонне-Шарантъ въ свою очередь вышла замужъ за дворянина стариннаго рода, Луи-Анри де-Пардэльянъ де-Гондрэнъ, маркиза Монтеспанъ, на одинъ годъ моложе ея. Молодой маркизъ былъ храбръ и уменъ, но причудливый, тщеславный и болтливый человкъ, обладавшій единственнымъ состояніемъ-титуломъ и замкомъ Белльгардъ, расположеннымъ, какъ орлиное гнздо, на вершин крутой скалы Пиренеевъ.

Герцогъ де-Мортемаръ общалъ за дочерью въ приданое сто пятьдесятъ тысячъ ливровъ, съ трудомъ ему удалось внести шестьдесятъ тысячъ, которыя онъ былъ принужденъ занять. Подобная сумма не могла быть достаточной, чтобы удовлетворить дорого стоящія требованія обоихъ супруговъ.

Сознавая свою красоту, Атенаиса де-Мортемаръ, до этого времени державшаяся въ тни, захотла ослпить всхъ. Никакое празднество не давалось теперь при двор безъ того, чтобы она не появлялась тамъ въ самомъ богатомъ наряд, украшенная самыми рдкими драгоцнностями. Надо сказать правду, она была такъ прекрасна, что вс приходили въ восторгъ отъ ея ‘длинныхъ блокурыхъ волосъ, голубыхъ глазъ, полныхъ огня и вмст съ тмъ нжности, отъ восхитительной близны цвта ея кожи и изящества ея таліи’.

Со своей стороны маркизъ Монтеспанъ не упускалъ ни одного устраиваемаго королемъ развлеченія: ‘охоты, игръ, балетовъ, прогулокъ, слдовавшихъ почти ежедневно и противъ суетности которыхъ не переставалъ возставать на каедр архидіаконъ Метца, аббатъ Боссюэ’.

При такомъ образ жизни шестьдесятъ тысячъ ливровъ де-Мортемара быстро изсякли. Молодая пара, обремененная долгами и тревожимая со всхъ сторонъ кредиторами, чтобы поддержать эфемерный блескъ, принуждена была прибгать къ уловкамъ.

Постоянныя несчастныя обязательства, создавшія Атенаис такое непрочное существованіе, жестоко оскорбляли ея гордость и особенно возстановляли ее противъ мужа. Несмотря на это, слишкомъ гордая, чтобы выказать свою досаду, она продолжала казаться ‘властной, высокомрной, господствующей, насмшливой, съ такой граціей, которая заставляла прощать ея надменность’.

Пользуясь довріемъ королевы Маріи-Терезы и въ то же время другъ Луизы Лавальеръ, маркиза Монтеспанъ въ своемъ бдственномъ положеніи казалась очарованной богатствомъ и почетомъ, окружавшими любовницу короля.

Она мечтала о нихъ днемъ и видла во сн ночью.

Кто нибудь долженъ помочь ей осуществить ея честолюбивыя мечты. У маркизы Монтеспанъ служила въ качеств компаньонки одна двушка изъ буржуазіи, г-жа Дэзэль, которая посредствомъ ловкой лести сумла заслужить благоволеніе своей госпожи и, мало-по-малу, сдлаться ея необходимой наперсницей, почти другомъ. Высокая, темноволосая, она была очень образованная, съ рдкими способностями, но кокетка, порочная, сндаемая любопытствомъ и завистью. Г-жа Дэзэль скоро поняла г-жу Монтеспанъ. Ни одна изъ ея хлопотливыхъ заботъ и безпокойствъ не ускользнула отъ компаньонки. Ея умъ никогда не дремалъ, подстерегая благопріятный часъ для какой нибудь интриги, и она не переставала льстить надменности своей госпожи.

Она первая возбудила въ душ Атенаисы смлую мысль сдлаться фавориткой короля, вытснивъ Луизу Лавальеръ, а, чтобы облегчить къ этому средства, она пробудила въ душ потомка Мортемаровъ самые худшіе инстинкты.

Маркиза Монтеспанъ была въ то время (въ 1666 году) во всемъ блеск своей красоты и казалась моложе, чмъ Луиза Лавальеръ, которая, однако, была на два года младше ея. Хотя она была уже матерью двоихъ дтей, сына и дочери, но сохранила юную грацію.

Лавальеръ добивалась совтовъ маркизы во всхъ случаяхъ, касавшихся украшеній и нарядовъ, и не считала опасной замужнюю женщину, свою близкую подругу, которой она вполн доврилась.

Поэтому маркиза Монтеспанъ, въ сопровожденіи своей врной Дэзэль еженедльно здила въ Версаль къ легковрной фаворитк, тамъ она часто встрчала короля, который вскор замтилъ ‘эту торжествующую красоту’.

Впрочемъ, по своей привычк и царедворцы поспшили указать королю на эту ‘столь умную и столь пріятную въ разговор женщину’.

Сама королева, часто остававшаяся одинокой, не могла боле обходиться безъ придворной дамы. Вечеромъ она призывала ее въ свою комнату, и Атенаиса забавляла Марію-Терезу своими разсказами, тонкими шутками, остротами и этимъ укорочивала длинные часы ожиданія. Наконецъ, когда король удостоивалъ приходить къ королев, Атенаиса еще запаздывала, разговаривая и очаровывая короля какими нибудь ловкими остротами, ухитряясь представить въ смшномъ вид толпу обожателей, со дня на день увеличивавшуюся. Людовикъ сталъ замчать отсутствіе маркизы, когда она не являлась къ королев предъ ея отходомъ ко сну, что впрочемъ случалось рдко.

Въ эту эпоху Луиза Лавальеръ потеряла свой нжный блескъ. Злые языки уже удивлялись, находя молодую женщину ‘такой некрасивой’. Страсть короля, которую наперерывъ воспвало столько поэтовъ и писателей, была въ агоніи, и это ни отъ кого не ускользнуло, а отъ г-жи Дэзэль мене, чмъ отъ кого другого. Поэтому компаньонка не ошиблась, обративъ вниманіе своей госпожи на эти первые признаки охлажденія.

Итакъ, въ этотъ вечеръ, по дорог въ Сенъ-Жерменъ, г-жа Дэзэль напомнила маркиз Монтеспанъ о скук короля.

Наконецъ он пріхали въ Сенъ-Жерменъ, и маркиза тотчасъ же возвратилась въ свои апартаменты. Многочисленныя горничныя поспшили разложить платья, драгоцнности и дорогія кружева, а г-жа Дэзэль принялась одвать маркизу.

— О, какъ вы прекрасны, сударыня!— прошептала она, оканчивая одвать маркизу.— И какъ блднютъ предъ вами другія придворныя дамы!.. Ахъ, сударыня, король былъ бы безчувственнымъ, если бы устоялъ противъ столькихъ прелестей!..

— Опять, моя добрая Дэзэль,— нжно побранила ее маркиза Монтеспанъ.— Зачмъ возбуждать каждый моментъ эту несбыточную мечту, которая приводитъ въ отчаяніе боле красивыхъ, чмъ я?

— Боле красивыхъ, чмъ вы, сударыня? Но вы — небесное свтило, которое ослпитъ взоръ короля! Кто же заставитъ его поблднть? Не г-жа ли Монако? Не княгиня ли д’Аркуръ? Г-жа дю-Руръ? Г-жа Лонгваль? Сама герцогиня Орлеанская? Разв вы не являетесь лучезарной и непреодолимой очаровательницей?.. Король, какъ вы сами прекрасно знаете, не можетъ боле обойтись безъ вашего присутствія, безъ вашей блестящей находчивости и безъ вашей все побждающей красоты… Лавальеръ также знаетъ, что каждый день похищаетъ понемногу ея могущество, и она дрожитъ предъ краснорчіемъ зеркала! Она предвидитъ, увы, что королю наскучила, и онъ скоро обратитъ свои разочарованные глаза на другую. Это будете вы, сударыня, вы, которую король встртитъ на своемъ пути, и сорветъ васъ, какъ срываютъ прекрасную розу любви.

— О Дэзэль, Дэзэль!— пробормотала маркиза, разрумянившись отъ волненія:— зачмъ искушать меня? зачмъ волновать мое сердце безумными химерами?

— Химерами, которыя станутъ дйствительностью, сударыня… Никакое препятствіе не помшаетъ свершиться вашей судьб.

— Моей судьб!.. Должно ли и можно ли предсказывать будущее, Дэзэльб? Одинъ Богъ знаетъ человческую судьбу. Думать иначе — богохульствовать,— строго сказала маркиза Монтеспанъ.

— Нтъ, сударыня,— почтительно замтила компаньонка:— совсмъ это не богохульство, потому что Богъ даетъ божественный даръ проникать въ будущее небольшому количеству избранныхъ…

— По правд, любопытно знать, какими средствами эти избранные, или скоре ‘математики’ — какъ они заставляютъ теперь себя называть — научились разбирать то, что кажется для всхъ непроницаемой тайной…

— Какими средствами, сударыня?— отвтила компаньонка:— но имъ достаточно замтить день и часъ рожденія, начертать систему, гд въ данный моментъ каждая звзда находилась на неб, и согласно хорошему или дурному вліянію, ихъ виду, противостоянію, совпаденію двухъ планетъ на одной и той же части зодіака, чтобы достичь, съ помощью расчетовъ, непогршимыхъ результатовъ относительно человческой судьбы.

Маркиза подняла голову, нисколько не убжденная.

— Впрочемъ допускается,— снова заговорила г-жа Дэзэль, гордясь возможностью выказать столько знанія:— что звзды, господствующія при рожденіи ребенка, отпечатываютъ на его рук извстныя линіи или очертанія, и что, согласно ихъ положенію или наружному виду въ частяхъ руки, соотвтствующихъ каждой изъ семи планетъ, можно узнать вс событія жизни этого ребенка. Равно можно ршить задачу неба во время рожденія ребенка посредствомъ извстнаго количества точекъ, которыя свойственны планетамъ и двнадцати знакамъ зодіака.

Г-жа Монтеспанъ становилась внимательне.

— Не создалъ ли Господь, сударыня, свтящія тла, и не помстилъ ли онъ ихъ въ небесной тверди, чтобы освщать землю и отдлять дни отъ ночи, обозначать время и времена года, дни и годы? Они — священныя книги, сообщающія намъ это великое событіе. Но такъ какъ они не говорятъ о немъ ничего боле, то не удивительно, что человкъ примнился узнавать количество и движеніе небесныхъ сферъ и причисленныхъ къ нимъ звздъ, чтобы затмъ, какъ естественное и необходимое слдствіе, онъ дошелъ до предвиднія всхъ перемнъ времени и даже до сужденія объ измненіяхъ, какія он могутъ причинить всмъ подлуннымъ тламъ. Это, сударыня, наука и очень позволительная наука.

— Ахъ,— возразила улыбаясь маркиза:— если бы моя ученая сестра Фантевро была здсь, какъ она перевела бы вамъ это предостереженіе поэта, впрочемъ языческаго:

Tu ne quoesieris — scire nefas — quem mihi, quem tibi

Finem Didederint.

(Не старайся узнать — это знаніе намъ запрещено — какой конецъ предназначенъ богами теб и мн). Къ тому же, какъ добрая христіанка, и признавая законъ, данный Богомъ евреямъ, я имю поводъ бояться вашей темной науки. Вспомните страницу Исхода.

Г-жа Дэзэль не смутилась.

— Разв я не христіанка? Ни за что на свт я не хотла бы оскорбить Бога, нарушивъ его законы!— Затмъ она быстро прибавила:— Не возможно отрицать, однако, сударыня, эти высшія силы, которыя насъ удивляютъ. Но есть еще другая наука, боле возвышенная, которую знаютъ одни только патеры.

— Патеры?— перебила ее маркиза Монтеспанъ.

— Да, сударыня, патеры. Эти посвященные въ таинства благочестивые люди, находящіеся ежедневно во время обденныхъ жертвоприношеній въ общеніи съ Богомъ, и которымъ дана власть производить таинство пресуществленія, владютъ чудесными тайнами судьбы. Это — священные посредники между человческой душей и небомъ. Посредствомъ ихъ прямого общенія съ св. Духомъ они знаютъ то, что невозможно знать другимъ людямъ, а съ помощью особыхъ обрядовъ они часто вопрошаютъ другой міръ, и даже добивается для своихъ близкихъ неоцненныхъ милостей: они исполняютъ вс ихъ желанія. Я твердо врю въ душ и совсти, какъ смиренная слуга церкви, что позволительно приподнимать завсу будущаго. Нтъ, сударыня, это не гршно.

Маркиза Монтеспанъ, только что надвшая на шею ожерелье изъ трехъ рядовъ настоящаго жемчуга, стоя предъ зеркаломъ, любовалась эффектомъ, который произвелъ этотъ уборъ на ея ослпительной блой ше.

Г-жа Дэзэль продолжала:

— Вотъ почему, сударыя, я хотла бы знать — настолько велика моя преданность къ вамъ — что приготовила судьба…

Маркиза Монтеспанъ обернулась къ своей наперсниц:

— Какъ вы осмлились, Дэзэль?..

— Да, сударыня. Небо меня привело къ той, оккультическія знанія которой, согласно дат вашего рожденія, дозволили мн провидть вашу чудесную судьбу.

Маркиза Монтеспанъ знала, насколько еще велико народное легковріе. Боле четырехсотъ прорицателей будущаго имли тогда въ Париж совщательные кабинеты. Тмъ не мене, подстрекаемая живымъ любопытствомъ, она позабыла о зеркал, въ которомъ разсматривала свой нарядъ, и насмшливымъ тономъ спросила:

— Неужели, Дэзэль!.. Кто же эта искусная особа, длающая такіе чудесные гороскопы?

— Ея репутація столь велика, что нельзя сомнваться въ ея способностяхъ.

— Но ея имя?..— настаивала маркиза Монтеспанъ.

— Ее зовутъ Катерина Дезэ.

— Катерина Дезэ! Дйствительно графиня Суассонъ недавно, во время поздки двора въ Муши, расхваливала талантъ этой женщины, этой Вуазенъ, какъ ее называютъ.

— Очень возможно, маркиза, такъ какъ я знаю, благодаря нескромности одного друга дтства, въ данный моментъ наставника пажей, что маркиза Суассонъ, какъ и многія другія, прибгала къ знаніямъ Катерины Дезэ и очень ихъ расхваливала. Въ свою очередь, и я захотла познакомиться съ знаменитой прорицательницей. Однажды я ее встртила въ маленькомъ дачномъ домик, которымъ владетъ мой другъ, близъ деревушки Мениль, около замка Вилльбузенъ, и мое любопытство было удовлетворено. Ахъ, сударыня, если бы вы могли поврить въ Катерину Дезэ!

— Я боюсь быть проклятой, Дэзэль,— прошептала маркиза Монтеспанъ, уже колеблясь.

— Быть проклятой, сударыня!.. Дянія Катерины Дезэ могутъ быть лишь пріятны Богу, такъ какъ самъ Богъ далъ ей столько знаній… Кром того, самые достопочтенные патеры — ея близкіе друзья, аббатъ, же Гибуръ, главный патеръ графа Монгоммери, суровый аббатъ Сентъ-Амуръ, ректоръ Парижскаго университета, и аббатъ Марріетъ, патеръ Сенъ-Северина — близкій родственникъ предсдателя Мэмскаго суда, не считая другихъ, усердно посщаютъ ее.

— Очень хорошо, Дэзэль,— перебила маркиза Монтеспанъ спокойне:— подобныя сношенія вс въ пользу той, знакомство которой вы, повидимому, оцниваете съ такимъ энтузіазмомъ… Но вы знаете, какъ я всегда опасалась всхъ составителей гороскоповъ…

— Ваше недовріе, сударыня, дйствительно можетъ быть законнымъ относительно предсказателей, размножившихся въ Париж и злоупотребляющихъ наивностью людей… Но не такова Катерина Дезэ, знаніе которой обнаруживаетъ совершенно особый даръ провиднія: она съ девяти лтъ уже длала самыя необычайныя предсказанія. Ежедневно масса вліятельныхъ людей стекается у нея, и когда, два года тому назадъ, она отдала отчетъ въ своемъ искусств главнымъ викаріямъ и докторамъ Сорбонны, они ничего не нашли для возраженія и остались отъ нея въ восхищеніи.

— Но наконецъ что же необыкновенное разоблачила вамъ эта женщина о моей жизни… будущей?

— Ахъ, сударыня, осмлюсь ли я только вамъ повторить? Надо попросить, чтобы сама Катерина Дезэ описала ослпительныя фазы этой безподобной судьбы… Къ тому же, только ей одной принадлежитъ власть показать вамъ этотъ восходящій широкій и побдоносный путь, блестящую дорогу вашего существованія, въ конц котораго я вижу васъ въ ореол славы и восходящей по ступенямъ трона Франціи.

Послдовало молчаніе. Маркиза Монтеспанъ нсколько разъ слышала, а именно отъ графини Суассонъ, относительно этой г-жи Вуазенъ, слава о которой уже была значительна, но она знала ее только, какъ составительницу гороскоповъ.

Горячее убжденіе, съ какимъ г-жа Дэзэль восхваляла талантъ г-жи Вуазенъ, и умнье, съ какимъ она такъ быстро вызвала блестящее будущее, окончательно смутили маркизу.

Наконецъ слабымъ голосомъ она произнесла:

— Хорошо! Пусть г-жа Вуазенъ будетъ здсь чрезъ два дня. Я ее ожидаю въ три часа.

Г-жа Дэзэль поклонилась.

— Ваши приказанія будутъ исполнены,— отвтила она просто.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ конц весны того же года, въ темную ночь, чрезъ деревушку Мениль прохала почтовая карета и, свернувъ съ дороги, которая вела изъ Парижа въ Орлеанъ, на проселочную, она вскор остановилась предъ однимъ изъ тхъ старинныхъ феодальныхъ зданій XIV вка, съ темными стнами, пробитыми бойницами и амбразурами и съ высокими ‘башнями но краямъ, зубцы которыхъ вырзались на фон неба тонкими зубчатыми орнаментами.

Это былъ замокъ Вилльбузэнъ.

Расположенный въ полуверст отъ королевской дороги, недалеко отъ Лонпона, въ Иль де-Франс, онъ былъ относительно легко доступенъ. Однако его глубокіе рвы, наполненные водою, и прочность стнъ длали изъ него настоящую крпость, надежное убжище преемникамъ феодальныхъ владтелей, которые придумали эту тяжелую архитектуру.

Это неприступное жилище принадлежало тогда графу Франсуа Монгоммери, предокъ котораго, несчастный герой турнира 1559 г., спустя два года посл Вароломеевской ночи, былъ обезглавленъ. Чрезъ свой бракъ съ Маріей-Луизой де-Бриссонъ, владлицей Вилльбузэна, предки которой владли этимъ замкомъ уже давно, графъ Франсуа Монгоммери, въ свою очередь, сдлался его владльцемъ. Слишкомъ большой искатель приключеній для того, чтобы жить въ такомъ одиночеств, онъ покинулъ замокъ въ 1664 году, и Вилльбузэнъ остался необитаемъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Три женщины, изъ которыхъ одна была замаскирована, вышли изъ экипажа. При свт мерцающаго факела он направились къ подъемному мосту, который по условному знаку опустился. Та изъ женщинъ, которая освщала путь нсколько шаговъ впереди своихъ спутницъ, замтила подходящаго къ нимъ человка высокаго роста, закутаннаго въ широкій плащъ.

— Да, это точно мы, дорогой аббатъ,— сказала она, узнавъ его.— Вамъ нечего бояться измны… Все ли готово?

— Все,— отвтила неизвстная личность и тихимъ голосомъ прибавила:

— Ни въ чемъ нтъ недостатка! Я могъ раздобыться ребенкомъ для таинства и восковыми свчами… Вы видите, я слдовалъ вашимъ инструкціямъ… У меня есть такъ же два голубиныя сердца, которыя вы у меня просили.

— Прекрасно,— отвтила женщина.— Возьмите факелъ и проводите насъ.

Затмъ, обратившись къ обимъ женщинамъ, она сказала:

— Не угодно ли слдовать за нами, сударыни, г-нъ аббатъ проводитъ насъ.

Подъ впечатлніемъ, безъ сомннія, темноты и безмолвія об женщины, казалось, колебались… Та, которая обратилась къ нимъ, снова заговорила.

— Не бойтесь ничего… Небо покровительствуетъ тмъ, кто довряетъ мн… Пойдемте… часъ благопріятенъ для таинствъ…

Подъемный мостъ опять поднялся. Пройдя обширный дворъ, они проникли въ часовню замка. Вскор раздался звукъ колокольчика, послышалось монотонное пніе, сопровождаемое молитвами и отвтами, затмъ продолжительный жалобный крикъ нарушилъ ночную тишину… Затмъ снова все успокоилось… И въ это уединенное мсто боле не проникалъ другой шумъ, какъ только шелестъ деревьевъ, порою качающихся отъ втра…

I.

Въ ма 1678 лта отъ P. X. при заход солнца изъ Сенъ-Жермена выхалъ верхомъ дворянинъ и медленно сталъ спускаться вдоль косогора королевской дороги, ведущей въ Парижъ.

Беззаботный, съ разввавшимся плащемъ, чрезмрнымъ перомъ на шляп, онъ отдался убаюкиванью спокойной рыси своего коня.

Онъ только что перехалъ мостъ невдалек отъ Пэка. На порогахъ хижинъ, усыпавшихъ дорогу, стояли двушки, подперевъ кулаками бока, и смотрли на него съ наивнымъ удивленіемъ. Долго он слдили глазами за красивымъ всадникомъ съ нжнымъ и гордымъ лицомъ.

Безконечное спокойствіе разливалось теперь на долин, на горизонт медленный туманъ растушевывалъ косогоры, окружалъ, какъ ореоломъ, лсъ своей голубоватой перевязью, большія придорожныя деревья вяло склонялись подъ вечернимъ втеркомъ.

Всадникъ беззаботно направлялся къ большому городу. Такимъ образомъ онъ прохалъ съ полъ-версты, внезапно глухой шумъ, какъ бы раскатъ отдаленнаго и продолжавшагося грома, нарушилъ тишину сумерекъ. Приподнявшись на стременахъ, всадникъ осмотрлъ горизонтъ, тонувшій въ тни. Шумъ возросъ и казался совсмъ близкимъ. Испуганная лошадь поднялась на дыбы и отказывалась двигаться впередъ. Всадникъ соскочилъ съ сдлай, потянувъ за поводья, хотлъ ее обуздать.

Вдругъ, на поворот дороги, поднимая облака пыли и съ страшнымъ шумомъ, въ нсколькихъ стахъ шагахъ показалась карета, запряженная четырьмя сильными лошадьми, которыя неслись бшено, закусивъ удила. Форейторъ, выбитый изъ сдла, только что упалъ, сидвшій на козлахъ кучеръ обезсиллъ, тщетно стараясь остановить взмыленныхъ лошадей. Наклонившись надъ полуоткрытой дверцей, дв женщины, съ выраженіемъ смертельнаго ужаса на лиц и готовыя выброситься на шоссе, раздирающимъ голосомъ призывали на помощь.

Видя это, всадникъ боле не колебался. Онъ бросился, не обращая вниманія на своего коня, и однимъ прыжкомъ схватилъ за ноздри переднихъ лошадей, которыя отъ неожиданности круто попятились и упали въ оврагъ, увлекая съ собою смлаго незнакомца.

Толчекъ былъ столь неожиданный, и лакеевъ такъ сильно тряхнуло, что они отказались отъ дальнйшей попытки удержаться и вскрикнувъ скатились на мостовую.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Густой туманъ разсялся, небо зажгло свои первыя звзды, освтивъ скорбное зрлище.

Лошади бились невыразимо, перепутавшись въ остаткахъ упряжи, съ разодранными колнами и окровавленнымъ ртомъ. Ось кареты была сломана и висла на одномъ изъ ‘колесъ, наполовину оторванномъ.

Цлыя и невредимыя путницы, но совершенно блдныя, съ широко раскрытыми отъ ужаса глазами, были неспособны понять, что произошло.

Лакеи и форейторъ, отдлавшіеся нсколькими незначительными ранами, уже съ трудомъ поднимались… Кучеръ, несмотря на толчекъ, удержался на козлахъ, онъ наскоро соскочилъ и поспшилъ къ двумъ женщинамъ, которымъ помогъ выйти изъ кареты.

— Благодаря небу, вы, маркиза, не ранены,— сказалъ онъ.— Это настоящее чудо… Но пощаженъ ли этотъ молодой человкъ?

И съ этими словами онъ поспшилъ ко рву, гд, потерявшій сознаніе всадникъ, лежалъ съ окровавленнымъ лицомъ и въ разодранной одежд. Его руки, казалось, сжались въ послднемъ усиліи.

— Молодой человкъ?— спросила дама, слдуя за кучеромъ.

— Да, маркиза, этотъ молодой человкъ,— отвтилъ онъ, указывая на безчувственное тло.— Мы ему обязаны спасеніемъ отъ смерти, почти наврной… Онъ бросился на переднихъ лошадей, и, можетъ быть, его преданность стоила ему жизни.

— Ахъ, несчастный!— воскликнула совсмъ растроганная дама.— Богъ дастъ, еще не поздно помочь раненому…

Тотчасъ же она приказала своимъ людямъ перенести всадника на газонъ откоса. Когда ея приказъ былъ исполненъ, то она опустилась на колни, затмъ положила свою блую руку на грудь раненаго.

— Онъ живъ,— воскликнула она.— Сердце бьется!.. Но какъ быть, Боже мой! Какъ быть, чтобы позаботиться о немъ здсь на большой дорог? У насъ даже нтъ флакона съ нюхательной солью!

— Дйствительно, маркиза, невозможно оказать какую нибудь помощь молодому человку въ этой мстности,— сказала компаньонка, присоединившаяся къ маркиз.— Но совсмъ близко отсюда находится гостепріимный сельскій домъ. Ваши слуги легко донесутъ туда раненаго, а въ это время форейторъ можетъ отправиться въ замокъ и привезти оттуда дежурнаго хирурга.

— Домъ?

— Да, маркиза… домъ, гд, безъ всякаго сомннія, намъ окажутъ прекрасный пріемъ.

И, склонившись къ уху своей госпожи, компаньонка прошептала нсколько словъ.

— Ахъ, правда, я объ этомъ не подумала! Слдуйте за нами, Лафлръ, Жасмэнъ. Что касается васъ, Лабри, вы сейчасъ же отправитесь въ Сенъ-Жерменъ и попросите г-на Феликса, хирурга его величества, немедленно явиться сюда. Вы ему скажите, что я велла его позвать.

Слуги съ предосторожностью взяли больного и, предшествуемые путницами, направились къ маленькому домику, окруженному стною, затянутою плющемъ.

Дама и ея компаньонка скоро достигли главнаго входа. Посл нсколькихъ ударовъ молотка он услышали смутный шумъ разговора и приближавшихся шаговъ.

— Кто тамъ?— спросилъ наконецъ женскій голосъ.

Тогда компаньонка произнесла, какъ можно тише:

— Отворите, отворите скоре! Маркиза со мною.

Позади двери раздалось восклицаніе удивленія…

— Скоре, Лезажъ, Романи… Отворите…

Заскрежетала задвижка, и дверныя створы повернулись на своихъ петляхъ.

Тогда появилась освщенная факеломъ хозяйка дома между двумя мужчинами, которыхъ только что звала.

Она принялась было разсыпаться въ привтствіяхъ, но была остановлена произнесенными въ полголоса словами:

— Безполезно! Прикиньтесь, что вы не знаете ни меня, ни моей компаньонки. За мною слдуютъ люди, и лучше было бы, чтобы они ничего не знали.

Хозяйка дома взяла факелъ изъ рукъ своихъ спутниковъ, и по ея знаку они тихонько удалились.

Почти въ тотъ же моментъ принесли слуги раненаго.

Та, которую ея люди называли на дорог маркизой, громко привнесла:

— Простите, сударыня, что посторонніе люди нарушили вашъ покой въ такой часъ… Но жизнь человка зависитъ отъ гостепріимства, котораго я прошу у васъ.

И въ нсколькихъ словахъ она разсказала о происшедшемъ.

— Вашъ домъ былъ такъ близко,— прибавила она: — и я не поколебалась попросить у васъ помощи и содйствія…

— Отъ всего сердца, сударыня, и я глубоко признательна вамъ, что вы подумали обо мн въ такомъ печальномъ и несчастномъ случа.

Затмъ, обернувшись къ слугамъ, хозяйка просила ихъ слдовать за нею…

Вс поднялись по ступенькамъ широкаго крыльца, составлявшаго террасу, гд сидла на скамь молодая двушка. Она встала при вид незнакомокъ и привтствовала ихъ граціознымъ поклономъ.

Здсь, на этой террас, передъ тмъ какъ раздались стуки въ дверь, привтливая хозяйка и ея два друга засидлись среди теплой весенней ночи, усянной звздами, счастливые, что вдыхаютъ предъ цвтникомъ, тонувшимъ въ лунномъ, свт запахъ первыхъ цвтовъ.

Хозяйка дома проводила гостей въ комнату перваго этажа, и слуги положили раненаго на кровать подъ балдахиномъ.

— Я послала за хирургомъ и думаю, что онъ не замедлитъ,— сказала маркиза.

— Такъ какъ у меня есть нсколько средствъ, то въ ожиданіи я могу попытаться привести въ себя молодого человка. Маргарита,— прибавила она, обращаясь къ молодой двушк, присоединившейся къ неожиданнымъ постителямъ: — сходи, пожалуйста, въ мой кабинетъ и принеси ларецъ.

Молодая двушка вскор возвратилась съ маленькимъ ящикомъ, наполненнымъ различныхъ размровъ флаконами.

Омывъ тщательно окровавленное лицо раненаго, хозяйка дома смочила ему губы нсколькими каплями красноватой жидкости.

Черезъ полчаса онъ открылъ глаза.

— Гд я?— пробормоталъ онъ съ удивленіемъ, оглядывая окружающихъ его лицъ.— Что же случилось?..

Благородная путница, охваченная сильнымъ волненіемъ, долго разглядывала того, кто спасъ ей жизнь, и, приблизясь, нжно взяла его за руку.

— Благодарю, сударь, благодарю… Вы вели себя, какъ герой. Ваше имя?

Ослпленный красотою своей собесдницы, молодой человкъ совсмъ смутился и, немного приподнявъ голову, застнчиво сказалъ:

— Я — кавалеръ Оливье де-Люссакъ, вашъ покорный слуга.

— Король, сударь, суметъ отблагодарить васъ, какъ слдуетъ, за ваше мужество…

— Король?

— Да, сударь, король. Вы спасли жизнь маркиз Монтеспанъ… и королю слдуетъ вознаградить этотъ актъ самоотверженія.

Глубоко взволнованный Оливье, поборовъ страданія, причиняемыя ранами, пробормоталъ:

— Поврьте, сударыня, ничто не можетъ сравняться съ удовлетвореніемъ исполненнаго долга.

Въ этотъ моментъ вошелъ въ комнату хирургъ короля, Феликсъ.

Поздоровавшись съ маркизой, онъ приблизился къ постели и приступилъ къ подробному осмотру раненаго. Маркиза Монтеспанъ съ безпокойствомъ ожидала его приговора. Она испытала что-то въ род облегченія, когда наконецъ хирургъ объявилъ:

— Этотъ молодой человкъ, конечно, перенесъ серіозное паденіе, но у него нтъ никакого перелома. И очень возможно, что, благодаря его здоровому сложенію, онъ вскор будетъ вн опасности. Во всякомъ случа ему необходимъ безусловный покой и самый внимательный уходъ.

— За этимъ дворяниномъ будутъ ухаживать, какъ слдуетъ, сударь,— сказала въ свою очередь хозяйка дома: — я оставлю его у себя до полнаго выздоровленія. Мой домъ будетъ его домомъ. Я сдлаю вс усилія, чтобы смягчить суровость плна у г-жи Вуазенъ.

— Г-жа Вуазенъ?

— Да, это — я, сударь.

— Безъ сомннія, вы живете въ Сенъ-Жермен, сударыня?— спросилъ докторъ.

— Нтъ, сударь. Мое обычное мстожительство въ Париж, въ Вилль-Невъ… Но для здоровья моей дочери я должна была купить этотъ въ чистомъ пол домъ, куда я сама иногда удаляюсь.

— При имени этого новаго парижскаго квартала Феликсъ не могъ сдержать жеста удивленія.

— Вилль-Невъ!— воскликнулъ онъ,— Какъ, это вы — та самая г-жа Вуазенъ?!. Вашъ талантъ, сударыня, сдлалъ васъ очень извстной.

— Правда? Слишкомъ много чести для меня быть оцненной такимъ достойнымъ уваженія человкомъ, какъ вы.

— Я могу только преклониться предъ истиной, и я убжденъ, что никто лучше васъ не суметъ помочь мн ухаживать за этимъ дворяниномъ…

Затмъ, обратившись къ маркиз Монтеспанъ, онъ сказалъ:

— Маркиза, моя карета къ вашимъ услугамъ, чтобы возвратиться въ замокъ. Мои слуги возвратятся за мною.

Въ 1678 г. дворъ находился еще въ Сенъ-Жермен. Въ Версал, оживленномъ цлой трудолюбивой арміей рабочихъ, тогда оканчивали тотъ чудный дворецъ, гд, четыре года спустя, король окончательно поселился.

Маркиза Монтеспанъ поблагодарила его жестомъ и, приблизившись къ г-ж Вуазенъ, протянула ей об руки.

— Я никогда не забуду вашей доброй услуги, сударыня. Я оставляю подъ вашимъ надзоромъ кавалера де-Люссака. Я буду присылать ежедневно къ вамъ за извстіями о немъ и, если надо, пріду сама. Еще разъ благодарю.

Въ послдній разъ она окинула раненаго взглядомъ нжнаго состраданія и, сопровождаемая своею компаньонкой, направилась по дорог въ Сенъ-Жерменъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

II.

Итакъ, предвидніе г-жи Дэзэлье исполнилось. Съ конца 1666 года, нсколько мсяцевъ спустя посл ночного визита въ замокъ Вилльбузэнъ, маркиза Монтеспанъ сдлалась любовницей короля.

Въ 1667 году король выказалъ пренебрежительную холодность при извстіи, что Луиза Лавальеръ только что ему подарила послдняго ребенка. Нжная и врная подруга уже давно отжила въ сердц Людовика. Маркиза Монтеспанъ торжествовала. О на сдлалась матерью въ 1669 году. Августйшій любовникъ съ порывомъ радости принялъ извстіе о новорожденномъ сын любви, котораго сдлалъ герцогомъ Мэнскимъ.

Между тмъ молодой маркизъ Монтеспанъ, казалось, мало былъ расположенъ къ длежу съ Юпитеромъ и ни за что не хотлъ принимать, какъ длали многіе, выгоды такой скандальной связи.

Онъ сталъ жаловаться прямо королю, ‘приводя ему тысячу текстовъ изъ священнаго писанія, между прочимъ изъ Давида. Наконецъ наговорилъ ему много всего, чтобы обязать короля возвратить жену и побояться Божьяго суда’.

Король, несмотря на свое могущество, опасался, чтобы оскорбленный мужъ не явился въ одинъ прекрасный день требовать сына, котораго монархъ имлъ отъ своей любовницы.

Чтобы избжать скандала, который могъ скомпрометировать королевское величество, Людовикъ приказалъ подать въ Шатлэ прошеніе о развод отъ имени маркизы Монтеспанъ.

7-го іюля 1674 года генеральный прокуроръ Ашиль-де-Арлэ, въ присутствіи шести судей, благосклонно принялъ эту цросьбу. Ршеніе суда основывалось на расточительности маркизомъ Монтеспаномъ общаго состоянія, несогласіи между супругами и дурномъ обращеніи со стороны мужа, на которое жаловалась маркиза.

Такимъ образомъ, маркиза Монтеспанъ видла, что вс ея надежды исполнились. Она была теперь свободна, свободна отъ всхъ препятствій, такъ какъ со своей стороны Луиза Лавальеръ не хотла оспаривать доле сердца Людовика.

20-го апрля 1674 года покорная и нжная герцогиня, сопровождаемая дтьми, сла въ карету, которая отвезла ее въ кармелитскій монастырь въ предмсть Сенъ-Жакъ. Отказавшись отъ суетной славы двора и отъ любви, которую она посвятила королю, Луиза съ этихъ поръ стала называться въ продолженіе тридцати шести лтъ сестрою Луизой Милосердія.

Маркизъ Монтеспанъ посл ршенія угодливыхъ судей придумалъ оригинальную месть. Онъ еще помнилъ — среди столькихъ оскорбительныхъ остротъ, которыя безпощадно отпускала на его счетъ та, которая была его женою — насмшливыя слова: ‘Онъ здсь, какъ придворный сказочникъ. Мн стыдно, что мой попугай и онъ забавляютъ сволочь’.

Поэтому покинутый мужъ порвалъ такимъ образомъ съ прошедшимъ: онъ офиціально объявилъ о смерти жены, и по его приказанію похороны маркизы Монтеспанъ были пышно справлены. Это было очень забавно: мужъ, носящій трауръ по умершей, которая блестла теперь въ лучезарной слав двора.

Вся знать, литераторы и артисты, считая и знаменитыхъ людей, спшили въ салоны маркизы. Въ самомъ дл никогда фаворитка не была такъ польщена и окружена столькими почестями.

Ея семья тоже была осыпана милостями: ея отецъ сдлался губернаторомъ Парижа, а братъ Вивонь — начальникомъ королевскихъ галеръ.

Впрочемъ все это счастье не обошлось безъ грозы.

Чтобы удержаться, маркиза Монтеспанъ должна была упорствовать противъ многочисленныхъ непріятелей: министры, патеры, съ Боссюэ во глав, наносили ей удары, а ‘придворныя дамы все время старались похитить у нея сердце короля, обладанію которымъ он завидовали’.

Уже въ 1673 году послдовалъ разрывъ, который, впрочемъ, былъ кратковременнымъ: король, покинувъ свою любовницу въ Куртрэ, бросился въ Сенъ-Жерменъ къ королев, сблизился съ нею и не покидалъ ея въ теченіе нсколькихъ дней. Но страсть отвлекла его отъ супружескихъ обязанностей, и онъ вскор возвратился къ Атенаис.

Два года спустя, въ 1676 году, неожиданное событіе еще нарушило видимое спокойствіе этой любви.

Въ великій четвергъ маркиза Монтеспанъ отправилась на исповдь къ версальскому викарію, и патеръ, на ея отказъ отречься отъ своего грха, не далъ ей разршенія грховъ.

Взбшенная маркиза Монтеспанъ пожаловалась версальскому патеру, который одобрилъ поступокъ своего викарія и защищалъ его съ Боссюэ предъ королемъ. Они такъ хорошо это исполнили, что король подчинился ихъ совту и, чтобы подтвердить свое намреніе порвать окончательно съ маркизой Монтеспанъ, тотчасъ же отправился въ армію.

Маркиза Монтеспанъ должна была удалиться въ Парижъ, который былъ ей назначенъ, какъ мсто изгнанія. Каждый вечеръ Боссюэ,— котораго она сначала осыпала упреками, обвиняя прелата въ своемъ изгнаніи, чтобы одному господствовать надъ умомъ короля,— приходилъ ее уговаривать не сходить съ пути долга. Атенаиса, побжденная краснорчивыми и набожными словами, казалось, ршилась разстаться навсегда со скандальной жизнью и попробовала вполн раскаяться.

Тогда по совту де-Кондома, который былъ счастливъ отъ такого сокрушенія сердца, маркиза Монтеспанъ стала домогаться и добилась своего возвращенія въ Кланьи, въ то предмстье Версаля, гд монархъ выстроилъ для нея по плану Мансара превосходную резиденцію, окруженную великолпными и обширными садами. Королева Марія-Тереза, совершенно успокоенная, согласилась позабыть всю свою злобу, а, чтобы боле огласить это примиреніе, она сдлала честь Атенаис своими ежедневными посщеніями.

На этотъ разъ разрывъ казался окончательнымъ, и, желая разубдить неврующихъ, Людовикъ, по возвращеніи изъ арміи, хотлъ въ послдній разъ увидть свою любовницу въ присутствіи г. Монтозье и герцогини Ришелье. Такимъ образомъ, оцнивъ холодность его новыхъ чувствъ, они должны были бы признать дйствительною его готовность разстаться съ маркизой. Итакъ, свиданіе было устроено у маркизы Монтеспанъ, оба любовника удалились въ амбразуру окна.

Но эта снова близкая къ нему надменная красота, волнующія воспоминанія о слишкомъ восхитительныхъ часахъ, очаровательный и нжный голосъ понемногу смутили короля, и его неожиданная сила воли ослабла.

Онъ не могъ устоять противъ сладострастнаго прошлаго, появившагося, какъ искуситель. Онъ повиновался этой изящной притягательной сил и послушно склонился предъ могущественной тираніей тла, пробормотавъ нсколько страстныхъ словъ. Затмъ посл глубокаго поклона своимъ ошеломленнымъ надсмотрщикамъ, Людовикъ и Атенаиса прошли въ сосднюю спальню.

Король былъ вновь завоеванъ.

Недолго маркиза Монтеспанъ наслаждалась плодами этой новой побды. Ея неосторожность относительно любовныхъ напитковъ едва не испортила всего, и монархъ боле пылкій, чмъ когда либо, запутался въ многочисленныхъ интригахъ, которыхъ онъ даже не скрывалъ. На этотъ разъ вс думали, что наконецъ звзда фаворитки поблднетъ… Вс — кром Ментенонъ, которая писала: ‘Король твердъ, но маркиза Монтеспанъ очень интересна, когда плачетъ’. И среди шествія красивыхъ женщинъ, которыя повсюду сопровождали короля и были всегда готовы по одному знаку удовлетворить его капризы, онъ выбиралъ послдовательно принцессу Субизъ, г-жу Лувиньи, двицу Рошфоръ-Теобонъ, г-жу Лудръ и еще другихъ, которыя лишь появлялись, исчезали, вновь появлялись въ его сердц и на кровати…

Если Атенаиса могла буквально презирать этихъ эфемерныхъ соперницъ, то она боялась всего со стороны одного мужчины и одной женщины, нжно и льстиво предупредительныхъ.

Этотъ мужчина былъ министръ Лувуа, а женщина — Франсуаза д’Обиньи, вдова поэта Скаррона.

Франсуаза д’Обиньи проскользнула ко двору и добилась должности воспитательницы маленькаго герцога Минскаго, перваго сына Людовика XIV отъ маркизы Монтеспанъ. Своимъ очарованіемъ, умомъ и видимой добродтелью она вдохновила королю почтительное расположеніе къ себ. Очень набожная или, по крайней мр, притворявшаяся такою, она часто вела разговоръ съ королемъ на религіозныя и назидательныя темы, въ которыхъ она восхваляла сердечное спокойствіе, доброту Провиднія и тщету человческихъ вожделній. Людовикъ слушалъ ее съ удовольствіемъ и подчинялся вліянію ея плнительныхъ и убдительныхъ словъ.

Увренная во власти своей красоты и ума, маркиза Монтеспанъ не могла ршиться считать, какъ соперницу, воспитательницу, въ которой она видла лишь скучную и болтливую святошу.

Какъ Атенаису, такъ и эту святошу сндало честолюбіе, и вскор оно родило въ сердц короля страсть, которая, хотя была уравновшенне другихъ, тмъ не мене должна была привести Франсуазу д’Обиньи къ браку, столь долго желаемому дочерью маркиза Мортемара.

Ловкая политика Франсуазы д’Обиньи обезпечивала ее поддержкой Лувуа.

За нсколько времени до того Кольберъ, товарищъ по служб и соперникъ Лувуа, выдалъ замужъ свою третью дочь за герцога Мортемара, племянника маркизы Монтеспанъ, и сдлался, такимъ образомъ, ея другомъ и союзникомъ.

Но Лувуа ненавидлъ Кольбера. Ревнуя всхъ, кто могъ навести тнь на его вліяніе и авторитетъ, онъ пользовался каждый день расположеніемъ короля, чтобы уничтожить вліяніе той, которую онъ считалъ помхой своимъ смлымъ замысламъ.

Атенаиса хорошо понимала, что ей надо всего бояться отъ этой нмой войны. До тхъ поръ она умла сохранять милость короля. Теперь же, когда она достигла апогея своего счастія и мысленно подымалась по ступенямъ своей славы, въ ея душ родилось опасеніе. Ее окружало столько ненависти, столько враговъ желали ея гибели, что теперь она стала бояться непоправимаго паденія, посл того какъ вкусила высшую радость возвышенія.

Среди этихъ сомнній и безпокойствъ, при возвращеніи изъ Парижа отъ невстки, жены маршала Вивонь, съ нею случилось неожиданное приключеніе, въ которомъ она была обязана спасеніемъ жизни случайно встртившемуся на дорог отважному, молодому и красивому кавалеру Оливье де-Люссакъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Благодаря заботамъ г-жи Вуазенъ, кавалеръ Люссакъ, хотя медленно, но поправлялся.

Ежедневно мать и дочь сидли около постели выздоравливавшаго, которому очень нравились ихъ разговоры.

Въ начал великодушная хозяйка нсколько его удивляла. По обыкновенію спокойная и любезная, она иногда выказывала такую раздражительность, что даже увщеванія и улыбка ея дочери не могли ее успокоить.

Эти внезапныя перемны настроенія, казалось, совпадали съ посщеніями двухъ личностей, которыя разъ въ недлю оставались долгіе часы съ г-жею Вуазенъ въ одной изъ комнатъ нижняго этажа, подъ спальней Оливье.

Тогда онъ слышалъ смутный шумъ разговора и ясный звонъ металла, затмъ внезапно раздавались ругательства, и жестокіе споры, въ которыхъ слышался рзкій голосъ дамы.

Наконецъ по песку аллей слышались шаги, дверь входа съ шумомъ захлопывалась, и г-жа Вуазенъ, поддерживаемая дочерью, старавшейся ее успокоить, возвращалась красная, съ блестящими глазами, бормоча гнвныя слова.

Несмотря на это, Оливье соединялъ воедино свою благодарность какъ къ г-ж Вуазенъ, такъ и къ ея дочери, которыя окружали его ревностнымъ попеченіемъ.

Маргарита провела все свое дтство въ одномъ изъ монастырей Сенъ-Жермена, у сестеръ ордена св. Урсулы. Она жила съ матерью только недавно.

Г-жа Вуазенъ хотла дать воспитаніе принцессы этому блокурому, хрупкому ребенку, крестной матерью котораго была дама высшаго общества, герцогиня Рошъ-Гійонъ. Впослдствіи, имя, какъ говорилъ Мольеръ, ‘des couleurs de toutes choses’, воспитанная и образованная, она присоединяла къ природной прелести своей особы обаяніе, заключавшееся въ умнь вставить словечко во вс разговоры.

По причинамъ, лично ея касающимся, г-жа Вуазенъ отказала оставить у себя Маргариту въ Париж. Подъ надзоромъ старой служанки она поселила дочь близъ Сенъ-Жермена, въ этомъ сельскомъ дом, который она съ этой цлью купила, и гд сама иногда проводила нсколько дней въ хорошее время года.

Маргарита часто спрашивала мать о причин этого отдаленія.

— Это воля твоего отца…— неизмнно отвчала г-жа Вуазенъ.

Ея отца!— думала двушка. Но она его видла такъ рдко, занятія обязывали отца отправляться въ длинныя путешествія.

Съ упрямствомъ ребенка и женщины молодая двушка безпрестанно возобновляла попытку. Тогда г-жа Вуазенъ хмурила брови, и, чтобы не огорчать матери, Маргарита умолкала. Съ минуту она предавалась мечтаніямъ, затмъ беззаботно снова вела мирную жизнь. Когда на синемъ неб сіяло солнце, она блуждала въ далекихъ прогулкахъ, счастливая, что можетъ вдыхать чистый воздухъ и послушать пніе птицъ.

Она привыкла собирать по дорог самые прекрасные цвты. Она размщала ихъ согласно времени года: розы — съ блыми боярышниками, ландыши цвта слоновой кости — съ синими барвинками, нжные цвта подснжниковъ — съ блдными незабудками, разрисованными золотыми точками, желтый ирисъ — съ мальвою, хранившей въ своемъ внчик меланхолическую тайну воды. Ея комнатку всегда украшалъ букетъ. Тамъ она цлыми часами читала, вышивала яркими шелками химерическіе лепестки, пла подъ акомпанементъ арфы, играла на шпинет, изящно украшенномъ живописью, изображавшей въ нжной поз пастушковъ, ухаживающихъ за восхитительными пастушками.

Присутствіе Оливье прервало эти пріятныя занятія, и время, предназначенное прежде на веселыя прогулки въ пол, протекало теперь возл больного.

Со своей стороны маркиза Монтеспанъ сдержала слово. Во время болзни Оливье она оставалась у постели больного, переживая не извданное ею очарованіе отъ этихъ продолжительныхъ свиданій наедин. Люссакъ изливалъ предъ ней все, что переполняло его душу, и высказывалъ свои честолюбивыя стремленія и надежды.

Такъ однажды онъ разсказывалъ ей о своей юности, протекшей въ родительскомъ дом — въ старомъ замк, въ глуши Пуату, въ мирномъ и спокойномъ убжищ, гд ему исполнился двадцатый годъ.

Его исторія, похожая на исторію многихъ дворянъ его лтъ, не поразила маркизы Монтеспанъ.

Воодушевленный высокими подвигами королевской арміи, онъ нетерпливо желалъ также служить своей стран и захотлъ ухать.

Старый баронъ Люссакъ узналъ объ этомъ ршеніи безъ изумленія и гнва. Жизнь дворянина принадлежала королю. Одна лишь баронесса, нжная и богомольная женщина, огорчалась близкимъ отъздомъ любимаго сына.

Но слезы матери не могли поколебать ршенія Оливье.

— Такъ какъ ты спшишь служить королю, дорогое дитя,— сказалъ баронъ:— ступай и постарайся покрыть себя славой. Помни, что наше имя — доблестныхъ рыцарей, которые никогда не забывали своего прекраснаго девиза: ‘Usque ad funera fidus’. Ты выдешь завтра на разсвт. Вотъ моя шпага. Возьми ее.

На другой день утромъ, когда наступилъ часъ отъзда, Оливье преклонилъ колно подъ благословеніе отца, въ то время какъ мать, понуривъ голову, молча плакала.

— Мой сынъ,— сказалъ старый баронъ, когда Оливье поднялся:— вотъ два письма: одно къ старому патеру, моему другу, аббату Гибуру, который живетъ въ улиц Жанъ-Тисонъ, въ Париж, гд онъ причисленъ къ приходу св. Евстаеія. Онъ приметъ тебя наилучшимъ образомъ, и я увренъ, что ты въ немъ найдешь совтъ и поддержку… Другое письмо къ Дюфренуа, первому чиновнику маркиза Лувуа, канцелярія котораго находится въ Сенъ-Жермен. Когда-то я оказалъ ему услугу, и онъ много разъ предлагалъ мн быть теб полезнымъ.

Такимъ образомъ Оливье съ тяжелымъ сердцемъ ухалъ изъ дома. Онъ еще чувствовалъ на своемъ лбу жаръ отъ упавшей, какъ рдкій подарокъ, слезы вмст съ отцовскимъ прощальнымъ поцлуемъ.

— Я возвращался отъ г. Дюфренуа,— сказалъ онъ, окончивъ свой короткій разсказъ:— чтобы отправиться въ Парижъ для врученія моего второго письма аббату, когда на Сенъ-Жерменской дорог…

— Увы! кавалеръ,— прошептала маркиза Монтеспанъ, вспомнивъ о его отважномъ поступк:— я всегда буду сильно сожалть, что была причиной такого важнаго несчастія.

— Сожалть, сударыня? Зачмъ? Разв не ему я обязанъ честью и счастьемъ видть васъ здсь возл меня?

Взволнованная маркиза Монтеспанъ отвтила привтливой улыбкой.

Вдругъ она вспомнила о г-ж Дюфренуа, которая, благодаря протекціи Лувуа, потому что была его любовницей, получила званіе ‘постельничей’ королевы,— должность и почетное званіе, созданное нарочно для нея: У нея былъ братъ, Даморезанъ, военный комиссаръ въ Пиньерол, и сестра, вышедшая замужъ за Сенъ-Марса, въ то время подпоручика мушкетеровъ.

Маркиза Монтеспанъ удивилась, открывъ въ себ чувство ревности къ г-ж Дюфренуа, недалекой, но очень красивой женщин. Можетъ быть, Люссакъ также могъ не избжать непреодолимыхъ прелестей жены перваго чиновника, какъ нкогда пессимистъ Рошфуко, авторъ ‘Maximes’, который совершенно потерялъ голову (какъ писала г-жа Куланжъ къ г-ж Севиньи), когда его впервые представили ей.

Эта мысль ее почти опечалила, и она спросила:

— Разв г. Дюфренуа общалъ добиться для васъ мста въ арміи?

— Да, у меня есть его формальное общаніе.

Затмъ, представляясь равнодушной, маркиза сказала:

— Его жена, безъ сомннія, произвела на васъ глубокое впечатлніе, потому что самъ Рошфуко поддался ему… Знаете ли вы, что г-жа Дюфренуа — самая красивая женщина при двор?

— Я забылъ о ней, сударыня, съ того дня, когда увидлъ васъ.

Этотъ комплиментъ понравился Атенаис и успокоилъ ее.

Когда она стала замчать такую откровенность и прислушиваться къ біенію этого молодого сердца, мало-по-малу въ ней рождалось новое чувство. Въ душ маркизы, всецло предававшейся страсти господствовать, возникла боле нжная страсть, еще прежде, чмъ она осмлилась признаться себ въ этомъ.

Она находилась тогда подъ нжнымъ вліяніемъ восхитительнаго романа г-жи Лафайетъ ‘La Princesse de Clиves’, только что появившагося съ громаднымъ успхомъ у Клода Барбэнъ. Атенаиса перечувствовала воображеніемъ ‘эту радость, какую даетъ первая молодость, соединившаяся съ красотою, тотъ родъ смущенія и замшательства во всхъ дйствіяхъ, какое причиняетъ любовь въ невинности первой молодости’. Нкоторыя мста въ книг, безпрестанно ею перечитываемыя, повторились теперь съ нею, и она теперь начала сама вкушать всю ихъ восхитительную прелесть. Ей нравилось, что въ Люссак она нашла блестящій цвтъ рыцарства, ей казалась его душа, какъ бы увеличивающимъ красоту зеркаломъ, въ которомъ отражаются его восемнадцать лтъ.

Сначала маркиза боролась, призывая всю энергію, какую должна была обнаружить, чтобы сдлаться боле, чмъ ‘сама королева’, она была удивлена, обнаруживъ въ себ столько слабости относительно Люссака. Но между нею и ея спасителемъ завязывалась цпь, кольца которой съ каждымъ днемъ все стягивались, и фаворитка чувствовала, что слабетъ предъ его юностью.

Сорвать съ этихъ юныхъ губъ незабвенный поцлуй, окружить свою красоту искренними нжностями, черпать радость изъ такой страсти, какую до сего дня ея честолюбіе запрещало ей извдать, и наконецъ имть возможность дозволить расцвсть въ своемъ сердц этому цвтку любви!.. Однако возможна ли эта мечта? Можетъ ли она себя предложить сама, не уронивъ себя въ собственныхъ глазахъ и въ особенности безъ того, чтобы не осталось въ ум обожаемаго Оливье нкотораго презрнія къ столь податливой добродтели?

Это было послднее проявленіе гордости, послднее сомнніе, которое удерживало Атенаису.

Вблизи столькихъ прелестей и чувствуя себя окруженнымъ вяніемъ ласки, Оливье Люссакъ, со своей стороны, допустилъ охватить себя смущенію, причину котораго по неопытности онъ не могъ себ уяснить. Онъ чувствовалъ сразу стсненіе и радость, безпокойство и надежду.

Мелкій, сельскій дворянинъ, храбрый и въ то же время робкій, онъ смотрлъ на маркизу, какъ на кумира — женщину и фею мечты, обладать ею ему казалось безуміемъ. Подобная мысль не могла войти ему въ голову, настолько было велико его нмое восхищеніе, къ которому примшивались опасеніе и желаніе.

Однажды вечеромъ, сидя въ широкомъ кресл возл г-жи Вуазенъ и Маргариты, Оливье сообщалъ имъ о своихъ планахъ относительно будущаго.

Въ полуоткрытое окно врывался благоуханный втерокъ.

Оливье горячо благодарилъ г-жу Вуазенъ и Маргариту и общалъ никогда ихъ не забывать.

Такъ какъ онъ теперь выздоровлъ, то ему надо было покинуть этотъ гостепріимный сельскій домъ. Король, узнавъ о его храбрости, обратился къ нему съ комплиментами и съ общаніемъ вознагражденія.

Безъ сомннія, онъ отправится въ армію и покроетъ себя славою. Говоря о своихъ будущихъ подвигахъ, онъ оживился, его лицо порозовло, и онъ повторилъ въ сердечномъ изліяніи:

— Нтъ, дорогіе друзья, никогда я васъ не забуду.

— Никогда?— спросила г-жа Вуазенъ.— Ахъ! уже ваша мысль вся занята пріятнымъ предметомъ, и вскор Маргарита и я исчезнемъ изъ вашей памяти…

— Что вы хотите сказать?— спросилъ онъ.

— Я читаю на вашемъ лиц тайны вашей души.

Люссакъ покраснлъ и опустилъ глаза подъ инквизиторскимъ взоромъ г-жи Вуазенъ.

— Удостоите ли вы меня своимъ посщеніемъ, когда узнаете, кто я? Только сила случая могла насъ свести. Моя профессія… странная… лишитъ насъ, безъ сомннія, вашихъ посщеній и заставитъ смолкнуть вашу благодарность.

Люссакъ хотлъ возражать, но въ эту минуту вошла маркиза Монтеспанъ.

Оливье хотлъ встать, но она остановила его жестомъ.

Мать и дочь, поздоровавшись съ маркизой, потихоньку удалились.

Свъ рядомъ, Оливье и Атенаиса начали разговаривать.

Это былъ одинъ изъ тхъ разговоровъ, полныхъ нжности, въ которыхъ маркиза находила удовольствіе прислушиваться къ изліяніямъ Оливье, чтобы лучше обнаружить сокровища его любви.

Маркиза Монтеспанъ выразила Оливье свою радость, видя его наконецъ здоровымъ.

— Я обязанъ вамъ, сударыня, моимъ выздоровленіемъ.

— Мн?

— Ваши мысли обо мн и ваши любезныя посщенія разв не заставили меня забыть мои страданія?

— Причиненныя вамъ неосторожностью моихъ слугъ… Прекрасной признательностью обязаны вы мн!

— О сударыня, я слишкомъ горжусь и слишкомъ счастливъ моею судьбою, потому что я имлъ счастье познакомиться съ вами.

— Царедворецъ!… О! я сказала гадкое слово,— замтила маркиза.— Вы такъ искренни!… Простите меня, г. Люссакъ… Но меня такъ испортили напрасной лестью, я вижу столько умышленныхъ интригъ подъ личиной лести… Предо мною является столько ненависти, прикрашенной сладкими словами…

— Столько ненависти, сударыня! Разв можно ненавидть красоту и доброту?

При этомъ вопрос, пробудившемъ въ ней все скопившееся злопамятство и оживившемъ воспоминанія о низкихъ соперничествахъ, пресмыкавшихся вокругъ ея почти королевскаго могущества. Атенаиса почувствовала возмущеніе, которое она вскор подавила въ себ. Нахмуривъ брови и устремивъ глаза на какой-то печальный призракъ, фаворитка смолкла. На ея рсницахъ показалась слеза.

— Ахъ, сударыня, я обидлъ васъ?…— спросилъ съ безпокойствомъ Оливье.

— Нтъ, сударь, печальныя мысли причинили мн огорченіе. Можно ли меня ненавидть? Вы слушайте, сударь.

Наконецъ Атенаиса могла поврить ему свою печаль. Въ свою очередь она также открыла ему свою душу и облегчила себя отъ тайнъ, которыя уже давно тяготили ее. Предъ этимъ сердцемъ, знавшимъ только восхитительныя волненія любви, она сдернула завсу съ ревниваго лицемрія, подлости, алчности, однимъ словомъ со всхъ пороковъ царедворцевъ.

Очень нжно, съ ласковой улыбкой она умоляла Оливье не довряться блестящей, но неврной наружности этого новаго для него общества, которое вскор онъ научится понимать. Она такъ хотла бы предостеречь его противъ ловушекъ, разставленныхъ на каждомъ шагу.

— Смотрите, сударь, какъ я несчастна,— вздохнула фаворитка:— посмотрите, какъ меня заставляютъ страдать!

И по ея щекамъ струились слезы.

Глубоко тронутый Оливье взялъ маркизу за руку и пробормоталъ:

— Ахъ, сударыня! Простите меня… Зачмъ я разбудилъ въ васъ эти тяжелыя воспоминанія?.. Ахъ! если бы я могъ только подозрвать!.. Если бы я могъ подумать!..

Атенаиса, облегченная своей исповдью, сказала нжно:

— Теперь я легче могу переносить оборотную сторону моей славы, потому что я встртила друга…

Боле чмъ когда либо жаждавшая утшеній и нжности, она склонила голову на плечо Оливье, и ея благодарный взглядъ охватилъ Люссака долгой лаской.

III.

Чтобы избгнуть недоброжелательныхъ пересудъ, маркиза Монтеспанъ не считала долгомъ представить своего спасителя монарху сама. Она поручила эту заботу своему брату, маршалу Вивоннь.

Людовикъ любилъ молодыхъ смльчаковъ съ пламеннымъ сердцемъ, энтузіастовъ и преданныхъ. За неимніемъ личнаго генія онъ лучше другихъ постигъ изученіе людей, судилъ о нихъ врне и скоре всхъ. Съ одного взгляда онъ умлъ читать въ глубин душъ и оцнивалъ по ихъ стоимости.

Со свойственными ему изяществомъ и вжливостью, длавшими его первымъ дворяниномъ въ королевств, король принялъ выраженіе врноподданническихъ чувствъ Люссака. Даже крайняя робость способствовала кавалеру Люссаку еще боле заслужить благоволеніе монарха. Мужественная же красота и откровенный видъ сдлали остальное.

Немного время спустя посл этого представленія, братъ короля, назначилъ кавалера Люссака въ качеств придворнаго при своемъ двор.

Съ этого дня для ‘почти королевы’ и ея страстнаго обожателя началась жизнь, полная наслажденій, которыя нарушались лишь ревнивыми, подсматривающими и непріязненными взглядами.

Чтобы избгнуть всхъ нескромныхъ взоровъ, фаворитка покинула свои апартаменты въ Сенъ-Жермен и удалилась въ свой замокъ Кланьи. Тамъ-то Оливье почти ежедневно видлся съ своей любовницей…

Удивленный рдкими появленіями маркизы Монтеспанъ при двор, король пожелалъ узнать причину ея удаленія. Атенаиса отвтила, что у нея ‘припадки мигреня’, и просила короля позволить ей продолжить ея пребываніе въ Кланьи.

Если Людовикъ XIV своимъ величіемъ внушалъ уваженіе маркиз Монтеспанъ, если она боялась короля и восхищалась имъ, какъ мужчиной, то, по правд сказать, она никогда не испытывала къ нему искренней привязанности, и съ тхъ поръ, какъ истинная любовь овладла ея сердцемъ, равнодушіе къ Людовику все увеличивалось. Несмотря на вс свои усилія и всю свою ловкость относительно сохраненія въ тайн своей страсти, она боле не умла скрывать стсненія, причиняемаго ей присутствіемъ коронованнаго владыки.

Людовикъ, замтившій это стсненіе, тщетно пробовалъ открыть причину. Хотя онъ не любилъ Атенаисьт, какъ прежде, и разглашалъ публично свои мимолетныя связи со многими придворными дамами, но онъ не могъ оставаться равнодушнымъ къ ея раздосадованному выраженію. Сначала въ его ум зародились подозрнія, но его гордость оттолкнула ихъ, и онъ приписалъ причину перемны ея настроенія собственнымъ измнамъ.

Однако отъ нетерпнія знать истину онъ однажды утромъ неожиданно явился въ Кланьи. Въ этотъ моментъ Оливье выходилъ изъ парка потайнымъ входомъ… Если бы король явился нсколько минутъ ране, онъ засталъ бы кавалера Люссака. Людовикъ притворился, что не замчаетъ досады, причиненной его нечаяннымъ пріздомъ, взялъ руку маркизы и поднесъ ее къ своимъ губамъ…

— Ваше нездоровье обезпокоило меня, сударыня, и я лично пріхалъ провдать васъ.

— Правда? Вы слишкомъ добры, ваше величество.

Нсколько ироническій тонъ этихъ словъ не ускользнулъ отъ монарха.

— Могу ли я дйствовать иначе относительно васъ, сударыня?— спросилъ Людовикъ.

Ничего не отвчая, маркиза Монтеспанъ холодно взглянула на короля. И король прочелъ въ глазахъ Атенаисы вс скопившіяся обиды. Онъ смутился, вспомнивъ свои любовныя измны, и тогда увидлъ, насколько заслуживаетъ онъ упрековъ. Онъ не могъ вынести ея испытующаго взгляда, чувствуя нкоторое угрызеніе совсти, онъ понурилъ голову.

Боле чмъ когда либо Атенаиса сознавала свое господство надъ нимъ. Продолжая подавлять короля своимъ нмымъ порицаніемъ, она забыла о страсти Люссака, чтобы воспользоваться выгодами, которыя предоставилъ ей удобный случай.

Нтъ, она не суметъ отказаться отъ своихъ честолюбивыхъ намреній… И любовь Оливье, какъ она ни искренна и ни велика, должна въ этотъ моментъ исчезнуть предъ королемъ, единственнымъ раздавателемъ богатствъ и славы!

Во что бы то ни стало, надо укрпить поколебленное на мгновеніе вліяніе и, доведя до ничтожества вроломныя намренія ея враговъ, наконецъ вернуть себ своего коронованнаго любовника. Нтъ никакого сомннія, что время еще не ушло.

Вопросъ, заданный ея непостояннымъ любовникомъ, далъ ей въ руки оружіе, которымъ она можетъ воспользоваться.

— Вы ничего не отвчаете,— сказалъ Людовикъ, который мало-по-малу оправился.— Не причинилъ я вамъ какого нибудь огорченія?

— О государь, если вы и причинили его, то я не позволила бы себ въ этомъ признаться вамъ… Впрочемъ на что же мн жаловаться?.. До сихъ поръ вы меня осыпали вашими милостями, и я всегда вамъ глубоко за это признательна… А если злые и завистливые люди пробовали своимъ злословіемъ стереть мое имя въ вашемъ сердц, то только на нихъ направлены мои жалобы…

— Что вы хотите этимъ сказать, сударыня?— воскликнулъ Людовикъ, задтый за живое.— Вы забываетесь… Я не привыкъ слушать клеветниковъ, и если бы кто нибудь, хотя бы самый знаменитый человкъ въ королевств, позволилъ себ предо мною вредить вамъ, я немедленно его выгналъ бы, чтобы не обломать объ его плечи моей палки… Вспомните Лозена!.. Зачмъ съ вашей стороны подобные намеки?.. Я — король, сударыня… Вы, кажется, о этомъ забыли.

— Король забылъ, что онъ — отецъ моихъ дтей?

— Нтъ, сударыня, я этого совсмъ не забылъ и никогда не забуду… Я просто отвтилъ на ваши неосторожныя слова.

Это было какъ бы возмездіе, которымъ королевское величество посл отступленія любовника отплатило высокомрной и хитрой фаворитк…

Маркиза поняла, что зашла слишкомъ далеко. Внезапно она прибгла къ крайнимъ мрамъ. Она измнила свой гордый тонъ, сдлалась смиренной, нжной и, дрожа отъ волненія, произнесла:

— О государь, простите меня, ради Бога…

Тогда королю показалось, что въ затуманившихся слезами глазахъ Атенаисы появились мольба и глубокое сожалніе.

— Государь, скажите, что вы прощаете меня… повторила фаворитка.

Людовикъ тронутый боле, чмъ онъ хотлъ казаться, и боявшійся рыданій, отвтилъ уже примиреннымъ тономъ.

— Кто же, сударыня, можетъ остаться равнодушнымъ къ вашимъ просьбамъ?

— Ахъ, государь,— сказала Атенаиса:— вы видите, я плачу потому, что вы меня боле не любите.

— О сударыня!— воскликнулъ взволнованный король…— Можете ли вы этому поврить?..

— Увы! съ тхъ поръ, какъ я принадлежу вамъ, государь, столько препятствій встало между нами, что иногда,— еще разъ простите меня за мою откровенность,— я сомнваюсь въ вашей любви… Моя, поврьте, не ослабла ни на одну минуту, и мое единственное и самое большое удовольствіе быть увренной, что вы любите меня, какъ я васъ люблю!

Ея нжный, ласкающій, нсколько протяжный голосъ, прекрасные умоляющіе глаза разомъ разсяли опасенія короля и напомнили ему слдующіе милые и правдивые стихи Лафонтена:

Paroles et regards — tout est charme dans vous…

И Людовикъ нжно привлекъ въ свои объятія Атенаису…

Еще разъ ‘торжествующая красота’ снова захватила свою власть.

IV.

Теперь счастье стало улыбаться фаворитк боле, чмъ когда либо.

Съ тхъ поръ, какъ она сдлалась любовницей Оливье, никакое облако не омрачало этой невдомой никмъ любви.

Со своей стороны король отказался отъ всхъ эфемерныхъ побдъ. Одна Атенаиса, повидимому, овладла сердцемъ монарха.

Въ новый годъ Людовикъ XIV выказалъ себя королевски великодушнымъ относительно маркизы Монтеспанъ.

Дворъ слдовалъ примру короля.

Маркиза получила отъ брата короля золотую чеканную чашу, украшенную двумя рядами изумрудовъ и брильянтовъ, и два старинные серебряные кубка, на которыхъ пурпуровый цвтъ рубиновъ смшивался съ самымъ дивнымъ блескомъ другихъ драгоцнныхъ камней.

Вс придворные кавалеры и дамы прислали ей великолпные подарки, и г-жа Ментенонъ тоже поспшила поднести ей свой подарокъ. Это былъ переплетенный въ красный сафьянъ роскошный томъ, напечатанный на веленевой бумаг и озаглавленный: ‘Различныя сочиненія семилтняго автора’. Въ немъ она собрала вс работы своего ученика, маленькаго герцога Мэнскаго.

Такая любезная предупредительность и столь деликатное вниманіе справедливо польстили гордости маркизы. Ея сила, вліяніе и авторитетъ казались съ этихъ норъ непоколебимо возстановленными.

Вкушая поэтическую любовь Оливье, она видла у своихъ ногъ не только самый блестящій дворъ, но еще могущественнаго, блестящаго монарха, побды котораго въ то время заставляли трепетать всю Европу.

Не безъ глубокаго огорченія смотрла Марія-Тереза, какъ ея коронованный супругъ выбиралъ публично изъ среды фрейлинъ любовницъ, которыхъ выставлялъ на показъ предъ народомъ.

Однако королева не докучала Людовику жалобами.

Марія-Тереза довольствовалась тмъ, что втихомолку плакала, сохраняя нжность къ неврному, и хранила данное ему слово.

Тмъ не мене теперь стало примняться самое строгое наблюденіе, чтобы избавиться отъ возобновленія другихъ скандаловъ, а потому никто, даже король, не могъ проникнуть въ комнаты фрейлинъ.

Нсколько дней спустя посл новаго года, маркиза Монтеспанъ, въ сопровожденіи короля, отправилась въ Сенъ-Клу съ визитомъ къ принцесс баварской, второй жен.

Едва только они вошли въ залъ, какъ фаворитка привлекла вниманіе короля на одну изъ фрейлинъ, восхитительно прекрасную въ своемъ длинномъ парчевомъ плать, окаймленномъ горностаемъ, которая почтительно ихъ привтствовала вмст съ другими дамами.

— О государь,— сказала маркиза Монтеспанъ:— посмотрите, какая восхитительная особа… Можно подумать, что это — великолпная статуя, изваянная изъ мрамора искуснымъ артистомъ? Это — Галатея, которой не хватаетъ, чтобы сдлаться вполн живой, счастливаго вмшательства богини любви…

— Кто же будетъ Пигмаліономъ!— отвтилъ въ свою очередь очарованный король…

Фаворитка съ досады закусила губы: она поняла свою ошибку слишкомъ поздно.

Заслужившая такое лестное восклицаніе монарха была Марія Анжелика де-Скорайль де-Руссиль де-Фонтанжъ.

Дочь руэргскаго дворянина, она совсмъ юной была привезена ко двору королевскимъ намстникомъ въ Лангедок, г. Пейромъ, и герцогиней Арпажонъ, которая добилась для нея мста фрейлины жены герцога Орлеанскаго. Правильныя черты Маріи Фонтанжъ, оживленный цвтъ лица, прелестный ротъ, томные глаза, тонкая, гибкая, стройная талія, чудное тло длали изъ нея восхитительное существо.

Такимъ образомъ король возвратился въ мечтательномъ настроеніи.

Нсколько дней спустя, Венера оживила ‘великолпную статую’ въ объятіяхъ новаго Пигмаліона. Прекрасная молодая двушка заставила забыть Людовика о высокомрной красот маркизы Монтеспанъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Что особенно цнилъ Людовикъ въ Марій-Анжелик Фонтанжъ — это ея мягкость, свжесть, наивность, нжность лица и обращенія. Онъ предчувствовалъ какъ бы отдыхъ въ этомъ капризномъ возврат его нжности. Онъ думалъ найти въ этой новой любви благотворный привалъ. Это былъ мирный оазисъ, въ которомъ наконецъ онъ освжится отъ безостановочныхъ этаповъ своей жизни.

Романическая и безъ энергіи, восхитительно застнчивая, двица Фонтанжъ была неспособна на сопротивленіе и согласилась сдлаться любовницей короля безъ честолюбивой, предвзятой мысли.

Сначала маркиза Монтеспанъ не очень безпокоилась. Разв Людовикъ не самъ первый возвратился къ ней за нсколько дней до этого, и разв она не поняла, благодаря сил ея объятій, насколько велико еще ея вліяніе на сердце короля?

Эта связь съ Маріей Фонтанжъ не могла быть чмъ либо инымъ, какъ капризомъ, который скоро пройдетъ при одномъ воспоминаніи объ опытныхъ ласкахъ, блестящемъ ум и чувственномъ превосходств Атенаисы. Юная Фонтанжъ противопоставляла всему этому только приторные поцлуи и жалкое остроуміе. Атенаиса быстро взяла бы верхъ надъ ‘красивой дурочкой’, какъ ее уже вс называли.

Въ данную минуту лучше приготовить западни, въ которыя неизбжно должна попасть ея слишкомъ наивная соперница.

Все еще надменная маркиза Монтьеспанъ хотла доказать, что она осталась ‘все-таки’ госпожей, словомъ, прежней, желаніе которой — приказъ. Въ это время мсто главной придворной дамы королевы было занято графиней Суассонъ.

Уже давно маркиза Монтеспанъ остановила свой выборъ на этой должности.

Добиться ея въ данный моментъ, когда вс врили въ опалу фаворитки, было бы, по ея мннію, доказательствомъ ея продолжавшагося владычества надъ королемъ. Слдовательно ей приходилось прибгнуть къ услугамъ Кольбера и поручить ему вс хлопоты.

Король охотно согласился на просьбу министра. Онъ думалъ такимъ образомъ освободиться, по крайней мр, на нкоторое время отъ требовательной и ревнивой женщины и свободно вкусить наслажденіе своей новой любви.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Едва протекли дв недли со дня посщенія Сенъ-Клу, какъ Марія Фонтанжъ была осыпана милостями. Опьяненная лестью, она отдалась своему счастью и не заботилась объ интригахъ, которыя могъ породить ея слишкомъ быстрый успхъ.

На послдней недл того же января мсяца 1679 года братъ короля давалъ балъ въ Палэ-Роял. Марія Фонтанжъ въ великолпномъ наряд явилась туда въ свтлосромъ экипаж, запряженномъ восемью лошадьми, и съ лакеями, одтыми въ свтло-срыя ливреи.

Она была въ вышитомъ плать неоцнимой стоимости, украшенномъ синими лентами. Среди облака кружевъ выступала ея бло-снжная шея… Она въ этотъ день выбрала прическу, которая съ тхъ поръ носила ея имя. Ея чудесные рыжіе волосы падали тысячью локонами на виски и плечи, прибавляя къ ея ослпительному цвту лица безконечную нжность.

Высокая и стройная она при этомъ обладала поступью королевы и была ‘прекрасна, какъ ангелъ’.

Когда она вошла подъ руку съ братомъ короля, раздался восторженный шопотъ.

Самыя громкія имена Франціи смшались въ длинной анфилад великолпно убранныхъ залъ. Свтъ люстръ струился на драгоцнные камни ослпительными и разноцвтными огненными каскадами, фееричееки отражался въ безконечныхъ зеркалахъ, скользилъ по обнаженнымъ плечамъ, сверкалъ безчисленнымъ золотомъ среди шелка, бархата и кружевъ, тогда какъ тысячи улыбокъ расплывались, стройныя таліи кружились, тонкія руки поднимались и опускались въ изысканной граціи менуэта.

Праздникъ былъ въ самомъ разгар, когда возвстили о прізд короля. Онъ былъ въ роскошной синей бархатной одежд съ лентами того же цвта, сплошь покрытой тонкой и изящной золотой вышивкой, которая мстами переходила въ боле плотную и богатую. Пуговицы его сверкали брильянтами.

Принявъ почтительное привтствіе приглашенныхъ своего брата, Людовикъ съ обы чной ему любезностью отправился здороваться съ дамами, замтивъ Марію Фонтанжъ, онъ приблизился къ ней и¹предложилъ руку раскраснвшейся отъ волненія и радости молодой двушк.

Людовикъ XIV всегда посвящалъ въ свои любовныя тайны Францію и Европу. Разглашать о своихъ страстяхъ казалось ему проявленіемъ своего величія и благородства и очевиднымъ доказательствомъ могущества.

Онъ провелъ новую фаворитку въ маленькій уединенный салонъ, гд ни одинъ нескромный взглядъ не могъ осмлиться ихъ поймать.

Въ это время среди приверженцевъ маркизы Монтеспанъ, которая хотла присутствовать на балу, успшно шли пересуды.

Никогда Атенаиса не была такъ блестяще прекрасна и одта съ такимъ вкусомъ и ^богатствомъ. На ней было платье изъ ‘массивной золотой матеріи, окаймленной золотымъ бортомъ, а надъ нимъ волнистое золото, затканное смшаннымъ золотомъ и длавшее столь восхитительной матерію, какъ только можно было придумать’. Въ ея блокурыхъ локонахъ былъ жемчугъ ея прабабки, жены маршала Лопиталь, украшенный жемчугами и брилліантовыми подвсками необычайной красоты.

Разумется, ‘Quantova’, какъ ее называла г-жа Севиньи, заставляла забывать не только о другихъ придворныхъ дамахъ, но она затмевала даже двицу Фонтанжъ. Восторженные царедворцы смшались въ похвалахъ и боле не думали о новой подруг короля.

Въ этотъ часъ надменная Мортемаръ, лучезарная подъ огнемъ люстръ и сравниваемая съ молодой Маріей-Анжеликой, заслуживала, чтобы къ ней отнесли прелестные стихи дда г-жи Ментенонъ: ‘Une rose d’automne est plus qu’une autre exquise’.

Все-таки при всей своей вполн расцвтшей ‘прекрасной красот’ она не могла оставаться равнодушной къ слишкомъ публичной неврности короля.

Блдная отъ негодованія, она съ досадой смотрла на удалявшихся любовниковъ и принялась ощипывать кончиками зубовъ едва распустившуюся розу, раздавливая лепестки, упавшіе на коверъ одинъ за другимъ, какъ слезы.

Люссакъ въ качеств придворнаго герцога Орлеанскаго присутствовалъ на балу. Замтивъ Атенаису среди ея обожателей, онъ приблизился къ ней съ привтствіемъ.

Разсянная и слишкомъ уязвленная въ своей гордости, маркиза Монтеспанъ не обратила вниманія на присутствіе Оливье. Она удалилась, безчувственная къ комплиментамъ, которые усердные царедворцы старались расточать по дорог, какъ бы въ утшеніе ей.

Подъ горькимъ впечатлніемъ столь жестокаго пораженія Атенаиса Мортемаръ ни о чемъ боле не думала, какъ о мести.

Какъ! она посвятила лучшее ея достояніе, первый расцвтъ своей молодости этому капризному королю, который, ради первой бродячей красоты, покинулъ ее, даже не взглянувъ. Сокровищниц ея ума, искусству ея ласкъ, покорности ея великолпнаго тла король отвтилъ въ высшей степени презрительно.

Казалось, Людовикъ иронически и безжалостно говорилъ ей этимъ: ‘Будь зрительницей своего бдствія!’ И маркиза Монтеспанъ, прежде чмъ удалилась изъ блестящаго зала, осыпала нмыми угрозами Марію Фонтанжъ, свою хрупкую ‘соперницу, которая только что унеслась въ вихр счастія’.

V.

Со времени бала, даннаго въ Палэ-Роял, Марія Фонтанжъ, или, какъ ее прозвала г-жа Севиньи — ‘Единственная, Даная, Божественная’, продолжала торжествовать. Король, влюбленный, какъ никогда, даже предложилъ ей герцогскій титулъ, что довершило раздраженіе маркизы Монтеспанъ.

Слишкомъ надменная, чтобы появляться при двор, гд все напоминало ей объ опал, Атенаиса уединилась въ Кланьи и въ своей досад пренебрегала даже кавалеромъ Люссакомъ.

Она оставалась съ г-жею Дэзэлье, которая старалась вернуть надежду въ сердц своей госпожи.

— Зачмъ вы истязаете себ душу, сударыня?— сказала наперсница: — и придаете такую важность неврности его величества? Король не примнится къ характеру Маріи Фонтанжъ, зная вашъ. И эта вспышка страсти продлится столько же времени, какъ и другія…

— Сомнваюсь, Дэзэлье… Король главное требуетъ отъ любовницъ — удовлетворенія своего самолюбія. Если Фонтанжъ не обладаетъ умомъ, то у нея достаточно красоты, чтобы удовлетворить гордость своего владыки…

— Разв его величество не разглашалъ всегда свои любовныя похожденія, даже мимолетныя, сударыня? Какъ можетъ онъ довольствоваться этой двушкой, у которой остроумія не больше, чмъ у кошки, а ума не боле чмъ, у корзины, и которая, какъ говорятъ, имла уже любовныя похожденія въ провинціи, принявъ все во вниманіе, она не боле, чмъ прекрасная статуя. Сравнивать васъ съ нею разв не есть оскорбленіе для васъ? Впрочемъ король не можетъ забывать, что онъ — отецъ вашихъ дтей… Разв онъ не узаконилъ ихъ черезъ парламентъ?.. Разв ваша семья не была осыпана милостями? Вашъ отецъ сдланъ герцогомъ и пэромъ и давно уже занимаетъ постъ губернатора Парижа… Г-нъ Вивоннь, вашъ братъ, крестникъ его величества, только что сдланъ маршаломъ Франціи… Вашъ старшій сынъ, герцогъ Мэнскій, получилъ княжество Домбъ и графство Е. Въ 1675 г., когда ему было только пять лтъ, разв онъ не былъ уже сдланъ полковникомъ пхотнаго полка маршала Тюреннъ?..

— Все это врно, Дэзэлье… но Фонтанжъ уже готовы сдлать герцогиней съ двадцатью экю пенсіи…

— Но вы, сударыня, разв не были назначены главной придворной дамой королевы, несмотря на вс интриги?

— Прекрасное великодушіе!.. Это — подарокъ, который изъ учтивости оставляютъ женщин, когда ея боле не желаютъ… Никто не ошибается при двор, а я мене всхъ… Ахъ, Дэзэлье, если бы вы знали, какъ я несчастна!

И вся въ слезахъ маркиза въ изнеможеніи упала на диванъ.

— О, ради Бога, сударыня,— сказала наперсница: — не отчаивайтесь такъ!.. Не все еще потеряно… далеко отъ этого… Вы восторжествовали надъ другими затрудненіями, и, во что бы то ни стало, необходимо, чтобы ваша судьба совершилась… Помните ли вы, сударыня, что предсказала вамъ однажды Катерина Вуазенъ?

— Катерина Вуазенъ?..— прошептала маркиза, приподнявъ голову.

— Да, сударыня, Катерина Вуазенъ… Не хвалили ли вы всегда точность ея пророчествъ? И съ тхъ поръ, когда впервые въ замк Вильбузенъ — тому тринадцать лтъ — она пустила въ дло весь запасъ своего искусства, разв не удовлетворялись вс ваши желанія? Каждый разъ, когда вы опасались, что милости короля уменьшатся, разв вы, благодаря ей, не выходили побдоносно изъ непріятностей…

— Всегда, нтъ, Дэзэлье! Тому три года, когда по вашему совту я согласилась снова обратиться за помощью къ этой женщин, и она вручила мн, не знаю, какой-то порошекъ, магическая сила котораго должна была завоевать мн сердце короля,— пылкость его величества дйствительно сильно увеличилась, но онъ успокоивалъ ее въ другомъ мст, и количество его любовницъ произвело скандалъ при двор.

— Это врно, сударыня, но это были любовныя связи, не достойныя вниманія, и король не замедлилъ возвращаться къ вамъ еще боле влюбленный, чмъ прежде. Вы видите, и на этотъ разъ Катерина Вуазенъ не ошиблась… Почему въ настоящемъ случа вы не спросите ея совта? Кто знаетъ, какъ далеко простирается ея оккультическое могущество, странная ея сила?

Смущенная маркиза Монтеспанъ ничего не отвтила. Затмъ внезапно, какъ будто овладвъ собою, она сказала:

— Вы правы, можетъ быть, тамъ спасеніе… Завтра вы отправитесь въ Парижъ и привезете ко мн г-жу Вуазенъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На другой день около двухъ часовъ Катерина Вуазенъ явилась къ маркиз Монтеспанъ.

— Я вами слишкомъ пренебрегла уже нсколько мсяцевъ,— начала маркиза, указывая Катерин на кресло.— По правд вы должны считать меня неблагодарной. Увы, на меня обрушилось столько грустныхъ заботъ. Будьте уврены, что я не забыла ни вашей доброты къ кавалеру Іюссакъ, ни того, что вы сдлали для меня.

— Маркиза, вы всегда меня осыпали вашей милостью. Вы щедро мн заплатили за нсколько услугъ, которыя могла оказать вамъ моя наука!… разв это также не большая честь имть возможность привтствовать сегодня ту, предъ которой преклоняетъ колно король Франціи?

Долго ловкая женщина поддлывалась къ маркиз, разсыпаясь въ похвалахъ. Однако лицо отверженной фаворитки омрачилось. Тоска сжимала сердце Атенаисы.

— Но что же съ вами, маркиза?— спросила Катерина… Почему эта внезапная тоска? Зачмъ эти тучи на вашемъ прекрасномъ чел?

Маркиза Монтеспанъ, прислонившись головою къ парчевой подушк, ничего не отвчала, отдавшись вся своимъ мыслямъ.

Съ почтительной увренностью г-жа Вуазенъ смотрла на маркизу, которая тщетно боролась, чтобы скрыть душевную смуту.

Наконецъ слова сошли съ ея губъ, и она медленно сказала:

— Моя щедрость, сударыня, не можетъ сравняться съ вашими услугами… И если теперь мн надо будетъ пожертвовать состояніемъ, я отдамъ вамъ его, умоляя васъ прекратить горькія испытанія, которыя я переживаю.

Послдовало молчаніе. Затмъ маркиза снова заговорила:

— Однако, когда я вспомню о той борьб, которая происходила во мн, прежде чмъ я согласилась на мистическій ритуалъ, когда я подумаю объ этой первой месс, которую служилъ на моемъ тл въ замк Вилльбузэнъ патеръ графа Монгоммери, я не отваживаюсь снова отдаться, сударыня, вашимъ оккультическимъ обрядамъ… Съ этой ужасной ночи, несмотря ни на что, меня преслдуютъ угрызенія совсти, и мн страшно при мысли, что еще вы потребуете отъ меня…

Но внезапно предъ нею возстали недавнія униженія, поведеніе короля, ослпительное торжество соперницы. Тогда въ глазахъ маркизы Монтеспанъ блеснула молнія мщенія, и она призналась во всемъ, ничего не скрывая.

Невозмутимая г-жа Вуазенъ пристально смотрла на Атенаису, которая, оправившись, разсказывала о своихъ страданіяхъ и оскорбленіяхъ, брошенныхъ въ ея гордость женщины, ‘почти королевы’. Забывъ о своемъ высокомъ положеніи, она, высокомрная Монтеспанъ, взяла въ свои наперсницы искательницу приключеній. Когда она окончила свою мучительную исповдь, то упала, какъ бы уничтоженная, на диванъ.

— Я знаю обо всхъ вашихъ тревогахъ, маркиза,— сказала просто Катерина.— Я знаю все ваше томленіе…

— Правда? вы это знаете?.. Почему же вы не пришли ране?

Г-жа Вуазенъ торжественно встала. Въ своемъ темномъ плать, съ вдохновеннымъ взглядомъ, она показалась маркиз выросшей.

— Я пришла въ свой часъ, сударыня… Послушались бы вы меня вчера?.. Съ тхъ поръ, какъ король на мгновеніе оставилъ васъ, чтобы улетть къ другимъ любовнымъ интригамъ, вы потеряли ко мн довріе… Сегодня, по счастью, вы велли мн прійти, завтра, очень вроятно, было бы поздно… Да, я знала все… Я знала, какія жестокія страданія терзаютъ вашу душу. Я знала, что вы хотите какою бы то ни было цною вернуть сердце короля, уничтоживъ навсегда власть Маріи Фонтанжъ, вашей соперницы… Все это я знала…

По мр того, какъ прорицательница говорила, маркиза Монтеспанъ увидла, что она проникла въ ея самые тайные планы. Она находилась подъ какимъ-то обаяніемъ, подъ властью, охваченная какой-то невыразимой тревогой.

Искушающія слова закончили работу ревности, подстрекнули ея высокомріе и обласкали честолюбіе…

Преобразившись Катерина Вуазенъ пророчески продолжала:

— Я также знала, что вы позовете меня, и пришла возвратить вамъ, сударыня, потерянное счастье, если вы врите въ меня… Ни сама королева Марія-Тереза, ни дофинъ не одержатъ верхъ надъ вами… Повторяю вамъ, сударыня, то, что когда-то я вамъ предсказала: маркиза Монтеспанъ, близокъ день, когда вы будете королевой, королевой Франціи!

Высокомрная фаворитка поспшно соединила руки, склонила чело предъ оракуломъ сибиллы и съ наслажденіемъ выслушала послднія слова: ‘Вы будете королевой Франціи!’ Тогда ея судьба вновь появилась предъ нею блистательной. Однако ея ненасытное честолюбіе, охваченное страхомъ, казалось, одно мгновеніе поддалось предъ чудовищнымъ призракомъ. Слишкомъ отдаленная греза заставила ее опасаться слишкомъ близкой дйствительности… Вскор она спохватилась. Разв она не слышитъ уже оглушающаго шума привтственныхъ криковъ? Разв она не видитъ себя окруженной всми королевскими почестями? Разв она не получаетъ дани всеобщаго уваженія? Она была королевой, королевой Франціи! Ея соперница плакала въ тни, сндаемая ревностью, безсильная предъ своей новой повелительницей… Наконецъ все королевство будетъ у ея ногъ.

Ничего боле не существовало, какъ ея побда, и было лишь одно свтило: ея гордость.

Маркиза Монтеспанъ склонилась предъ будущимъ, какъ предъ зеркаломъ, не смя дышать, чтобы не разрушить своимъ дыханіемъ лучезарнаго виднія.

Вуазенъ, стоя съ высоко поднятой головой, содрогнулась. Въ ея глазахъ вспыхивалъ странный, мняющійся свтъ, и казалось, они что-то читали въ другомъ мір.

Протянувъ руку, какъ бы призывая въ свидтели темныя силы, она медленно произнесла кабалистическія слова и повторила:

— Маркиза Монтеспанъ, вы будете королевой Франціи!

И Атенаиса съ благоговніемъ прошептала:

— Я врю въ васъ…

Медленно Катерина опустила свою руку на плечо маркизы. Ея судорожно сжатые пальцы, казалось, еще усиленно перелистывали невидимыя страницы книги судьбы.

Она приказала повелительно:

— Ожидаю васъ ровно чрезъ мсяцъ, въ улиц Борегаръ, въ 11 ч. ночи До тхъ поръ…

Г-жа Вуазенъ остановилась. Адская мысль пронеслась въ ея мозгу. На ея лиц появилось странное выраженіе. Она сказала съ улыбкой:

— До тхъ поръ счастливое событіе докажетъ, что я думала о васъ.

Съ этими словами, полными общаній, прорицательница простилась.

Маркиза Монтеспанъ неподвижно осталась сидть, опустивъ глаза. Порабощенная непреодолимой и магической властью, она только что заключила не заслуживающій никакого оправданія договоръ.

Какъ объяснить, что высокомрная маркиза могла такъ отдаться колдунь и врить въ силу ея святотатственныхъ обрядовъ? Ларошфуко, жившій въ близкомъ общеніи съ самыми умными женщинами своего времени и знавшій хорошо маркизу Монтеспанъ, такъ какъ былъ женатъ на одной изъ двицъ Вивоннь, сказалъ по этому случаю еще одинъ изъ глубокихъ по смыслу афоризмовъ: ‘Умъ нкоторыхъ женщинъ служитъ для укрпленія скоре ихъ безумія, чмъ разума’.

VI.

Дв недли спустя посл памятнаго посщенія Кланьи г-жею Вуазенъ, въ версальскомъ замк, куда каждую субботу перебирался король съ своими приглашенными, состоялась игра въ бассетъ.

Многочисленные роскошные экипажи останавливались на парадномъ двор. Въ сверкающихъ залахъ, откуда можно было видть свтящіеся фонтаны и большой каналъ среди обширныхъ садовъ, еще загроможденныхъ строительнымъ матеріаломъ, блестящая толпа царедворцевъ уже бесдовала и вела разговоры о побдахъ и завоеваніяхъ короля, о его царствованіи, въ которое, какъ по волшебству, появлялись удивительные поэты, геніальные артисты и великіе государственные люди.

Въ глубин галлерей король любезно бесдовалъ съ окружавшими его дамами, въ другомъ мст Ланглэ, квартирмейстеръ королевской арміи, разсказывалъ маршалу Вивоннь о послднемъ ужин, который онъ давалъ брату короля и его жен, а также герцогу и герцогин Вилльруа, еще дальше г-жа Севиньи, Помпонъ, маркизъ Данжо, Фонтенеллъ, Расинъ, Перро, Миньяръ, Люлли сгруппировались вокругъ Буало, забавляясь шутками, которыя отпускалъ сатирическій авторъ.

Около трехъ часовъ началась игра.

Обыкновенно король игралъ въ зал Марса.

Самые крупные художники работали надъ украшеніемъ этой комнаты, роскошь которой превосходила всякое воображеніе. На потолк, расписанномъ Одраномъ, былъ представленъ богъ войны на колесниц, запряженной волками и окруженной геніями войны, которымъ Циклопъ раздавалъ оружіе. Впереди колесницы, возл Сатурна летли исторія и слава. На каждомъ конц салона находились два панно, кисти Жувенэ и Уасса. Первый изобразилъ побду, поддерживаемую Геркулесомъ, которую сопровождаютъ изобиліе и плодородіе, второй представилъ страхъ, боязнь, ярость и ужасъ, которые овладли сильными міра.

Надъ этими сюжетами былъ нарисованъ родъ верхняго яруса, расположеннаго на карниз, гд множество дтей, повидимому, вооружались и учились военнымъ экзерциціямъ.

Напротивъ въ вид золотого барельефа находились шесть картинъ кисти Жувенэ, Уасса и Одрана, напоминавшихъ знаменитыя историческія событія: ‘Цезарь, длавшій смотръ своимъ легіонамъ’, ‘Киръ, говорящій рчь войскамъ’, ‘Димитрій Поліоркетъ, берущій приступомъ городъ’, ‘Александръ Северъ, лишающій офицера знаковъ отличія въ присутствіи своей арміи’, и ‘Маркъ Антоній, про*изводящій въ консулы Альбина’.

Углы были украшены трофеями, которые юные амуры украшали цвтами. Надъ дверьми красовалась живопись Симона Вуэ, изображавшая правосудіе, умренность, силу и осторожность.

На высокомъ камин помщалось панно работы Веронеза, изображавшее ‘Святое семейство’, направо другое, его же работы — ‘Эммаусскіе пилигримы’, а налво ‘Семья Дарія’ — Лебрена.

Вокругъ большого квадратнаго стола, украшавшаго средину комнаты, стояли четыре меньшаго размра, поставленные треугольникомъ, и шесть складныхъ, предназначенныхъ для игроковъ. Вс они были покрыты зелеными бархатными скатертями съ золотымъ галуномъ, и на каждомъ углу стояли серебряные подсвчники.

Тамъ-то, въ этой зал, король, королева и вся королевская семья снисходили съ своего величія, чтобы играть со многими приглашенными, которые раньше никогда не имли этого счастья.

Такимъ образомъ каждую субботу многочисленное избранное общество собиралось въ большихъ апартаментахъ. Одни выбирали какую нибудь игру, другіе смотрли, какъ играли, а многіе предпочитали прогуливаться и любоваться безчисленными чудесами. Можно было говорить громко, но во всякомъ случа не слишкомъ возвышая голосъ, изъ уваженія къ королю. И только слышалось легкое перешоптываніе, которое никого не безпокоило.

Король переходилъ отъ одной игры къ другой, но запрещалъ, чтобы при его приближеніи вставали.

Позади столовъ слуги, одтые въ синіе камзолы съ золотыми и серебряными галунами, подавали игрокамъ карты, жетоны и все, что было необходимо. Даже иногда, какъ, напримръ, въ ‘Trou Madame’, они избавляли игроковъ отъ труда считать и записывать взятки.

Въ вышеупомянутый день король сидлъ за главнымъ столомъ, окруженный принцами и принцессами королевскаго дома, придворными кавалерами и дамами. Онъ держалъ банкъ. Маршалъ Вивоннь, графъ Граммовъ, маркизъ Данжо, Ланглэ, Марія Фонтанжъ, маркиза Монтеспанъ, госпожа Вивоннь понтировали, позади нихъ приглашенные держали крупныя пари.

Марія Фонтанжъ сидла справа отъ короля, къ которому она наивно склонялась, въ нжно-ласковой поз, ея полуоткрытыя губы обнаруживали два ряда жемчужинъ ослпительной близны. Очарованные царедворцы слушали ея болтовню и любовались ею, какъ роскошнымъ, восхитительнымъ и рдкимъ цвткомъ.

Маркиза Монтеспанъ, несмотря на свою досаду, не могла избжать любезнаго приглашенія короля. Впрочемъ, подкрпленная предсказаніемъ госпожи Вуазенъ, она никого боле не боялась. Надежда на побду, которую она считала близкой, наложила на ея лицо выраженіе спокойствія.

Глубокимъ придворнымъ поклономъ отвтила она при вход въ залъ на очень учтивый поклонъ монарха и, улыбаясь, какъ всегда, нсколько высокомрно, сла въ конц королевскаго стола.

Новая игра бассетъ, очень похожая на ландскнехтъ, изобртенная итальянцемъ Бассетти и введенная во Франціи венеціанскимъ посланникомъ Жюстиніани, вскор вошла въ моду. Это была опасная игра. Луидоры и пистоли въ ней проигрывались такъ же быстро, какъ и выигрывались. Хотя король былъ еще неопытенъ въ этой игр, но онъ очень интересовался различными ея фазами, а также исходомъ партій. Когда онъ длалъ честь приглашать на бассетъ своихъ царедворцевъ, то рисковалъ крупными ставками и ворчалъ, если ихъ не держали.

Нсколько минутъ королю благопріятствовало необыкновенное счастіе. Предъ нимъ лежала груда жетоновъ на сумму въ шестьдесятъ тысячъ франковъ, что привело его въ пріятное настроеніе. Маркиза Монтеспанъ въ большой мр содйствовала этому громадному выигрышу.

Обыкновенно она страстно интересовалась обращеніемъ жетоновъ.

На этотъ счетъ даже распространялись злорадныя насмшки и забавныя легенды, распускаемые остроумными царедворцами.

Но въ этотъ вечеръ дйствительно маркиза Монтеспанъ не обращала никакого вниманія на игру.

— Поистин счастье не очень любезно къ нашей прекрасной маркиз,— прошепталъ Данжо на ухо маршалу Вивоннь.

— Маркизъ Сессакъ не можетъ этого сказать,— отвтилъ маршалъ.

Маркизъ Сессакъ пользовался репутаціей заслуженнаго шулера.

— Правда, самъ онъ очень помогаетъ счастью,— подтвердилъ Данжо.

— Жаль, что королю не пришла мысль устроить игру въ салон Меркурія…

— Въ салон Меркурія?

— Ну, да! Тогда бы маркизъ Сессакъ, по крайней мр, находился подъ покровительствомъ домашняго божества. Разв Меркурій не богъ… игроковъ?

— А! игроковъ!— заключилъ тихимъ голосомъ Данжо.— Вы снисходительны, Вивоннь. Скажите: богъ маркиза Сессака.

Ихъ разговоръ затерялся въ сдержанномъ ими смх.

Маркиза Монтеспанъ безпрестанно проигрывала значительныя Суммы. Тогда король впервые въ этотъ вечеръ обратился къ ней благосклонно-вжливымъ тономъ.

— Обыкновенно вы счастливе, сударыня… Не больны ли вы?

— Я никогда не была такъ здорова, государь, какъ теперь…— отвтила маркиза и мило прибавила:— поистин я смущена, что ваше величество удостоили поинтересоваться моимъ здоровьемъ…

— Ваше здоровье, сударыня, мн было всегда дорого.

Обмнявшись этими учтивостями, король попросилъ брата въ свою очередь держать банкъ.

Онъ проигралъ въ четверть часа значительную сумму, его замнилъ Данжо. Счастье улыбнулось послднему, который посл нсколькихъ партій ршилъ, что благоразумне уступить мсто графу Граммону. Онъ выигралъ въ нсколько минутъ много тысячъ золотомъ. Его сосдомъ за столомъ былъ Ланглэ, но, находя генералъ-квартирмейстера слишкомъ развязнымъ, онъ сказалъ ему съ высокомріемъ вельможи:

— Маркизъ Ланглэ, поберегите эти фамильярности, когда вы будете играть… съ королемъ.

Можно ли было остроумне и боле жхтоко напомнить Ланглэ о его настоящемъ происхожденіи?

Въ этотъ моментъ маркиза Монтеспанъ потеряла семьсотъ тысячъ ливровъ.

Только что Сессакъ предполагалъ замнить Граммона, какъ вниманіе игроковъ было отвлечено шумомъ открывшейся двери въ глубин залы.

Въ это время вошла личность въ черной одежд. Это былъ толстый мужчина, средняго роста, съ мужиковатымъ лицомъ. Не будь огня въ его взгляд со страннымъ выраженіемъ и нсколько приплюснутой челюсти, что означало волю,— все въ его особ казалось бы вульгарнымъ.

Онъ приблизился къ столу Людовика и почтительно ожидалъ, чтобы король удостоилъ замтить его присутствіе.

— Вы здсь, Лувуа?— сказалъ удивленный Людовикъ XIV, замтивъ министра.— Что же случилось?

Лувуа склонился къ королю и произнесъ нсколько словъ.

Царедворцы стушевались и внутренно спрашивали себя, какое важное событіе и какая важная причина могли заставить маркиза Лувуа прервать своимъ появленіемъ королевскую игру. И онц длали втихомолку тысячу предположеній, тысячу комментаріевъ.

— Какую новость принесъ еще этотъ лсной волкъ (‘loup du bois’)?— сказалъ кто-то.

— Этотъ Лувуа всегда является нарушителемъ праздника,— прошепталъ своему сосду по столу маркизъ Вилларсо.

— Какой трагическій видъ сегодня у нашего дорогого министра!— прибавилъ другой царедворецъ.

И онъ сталъ тихонько напвать модный въ то время куплетъ:

Il est toujours furibond,

Le comp&egrave,re, le comp&egrave,re,

U est toujours furibond

Et ma par sauts et par bonds.

Внезапно король обратился къ своимъ приглашеннымъ.

— Господа, къ моему большому сожалнію, партія окончилась. Онъ поклонился дамамъ, учтиво поцловалъ руку Маріи Фонтанжъ и удалился съ Лувуа.

Согласно этикету игроки покинули столы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Людовикъ XIV и Лувуа вскор вошли въ большой кабинетъ, гд начальникъ полиціи, Ларейни, уже ожидалъ ихъ.

Едва только дверь закрылась, король съ озабоченнымъ лицомъ спросилъ Лувуа:

— Какую особенно важную новость, сударь, должны вы мн передать, чтобы принудить меня разстаться такимъ образомъ съ моими приглашенными?

Министръ съ минуту углубился въ себя, потомъ серіознымъ голосомъ началъ.

— Государь, если у васъ есть врные подданные, готовые пожертвовать своей жизнію ради вашего величества, то у васъ такъ же есть, что вамъ небезызвстно, многочисленные враги. Уже давно внезапныя, таинственныя, необъяснимыя смерти омрачаютъ вашъ дворъ. Даже многіе члены вашей августйшей семьи не избгли этого. Тому девять лтъ жена вашего брата умерла въ припадк кашля. Посл того, какъ она выпила чашку цикорной воды, она почувствовала боль, которая унесла ее въ могилу въ нсколько часовъ. Первый отчетъ доктора, вы помните, государь, былъ убдителенъ, несмотря на принятыя мры, чтобы замаскировать истину, она умерла отравленной!.. Благодаря государственной причин, вы считали неумстнымъ разсять сомннія, которыя еще парятъ надъ этимъ трагическимъ событіемъ.

Король, предавшись мрачнымъ предчувствіямъ, не осмливался прервать своего министра. Онъ зналъ цну откровенности Лувуа.

— Преступныя отравленія,— продолжалъ министръ,— увеличиваются ужасающимъ образомъ, и нтъ того дня, чтобы намъ не указывали на какого нибудь злодя, занимающагося торговлей отравами. Такимъ образомъ, со времени казни маркизы Бренвилье можно было наложить руку на цлую шайку отравителей во глав съ кавалеромъ Бананъ. Несмотря на вс наши усилія, ядъ, увы, продолжаетъ свое дло, и смерть безжалостно проходитъ, ся повсюду трауръ и ужасъ… Другіе дворы не избжали этой ужасной жатвы…

Эти слова прозвучали, какъ похоронный звонъ, среди торжественнаго молчанія, царившаго въ комнат. Лувуа продолжалъ:

— Итакъ, государь, столькихъ жертвъ еще имъ не достаточно, на этотъ разъ отравители осмлились простереть свою преступную руку въ вашъ дворецъ:

При этихъ словахъ король поблднлъ въ ужас.

— Вы говорите, въ мой дворецъ?

— Да, государь. Тому два дня королева, прежде чмъ заснуть, потребовала стаканъ оранжада. Когда подали его, ея величество дремала… Ее не хотли будить… Такимъ образомъ, оранжадъ остался тамъ всю ночь, и королева до него не дотронулась. На другой день этотъ напитокъ унесли… Нсколько часовъ спустя, съ однимъ изъ дежурныхъ лакеевъ сдлался припадокъ ужасныхъ страданій. Допрошенный докторомъ, онъ признался, что выпилъ стаканъ оранжада, предназначенный королев. Вскор несчастный умеръ. Я взялъ на себя сдлать распоряженіе о вскрытіи тла. Вотъ отчетъ доктора и хирурга. Rame величество не удостоите ли взглянуть? Вы увидите, что симптомы, предшествовавшіе смерти этого человка, т же, какіе предшествовали смерти вашей невстки, и поврежденія, оказавшіяся въ нкоторыхъ частяхъ тла, тожественны. Все, государь, заставляетъ предполагать, что хотли отравить королеву… Таково это гнусное открытіе. Не долженъ ли былъ я поторопиться увдомить васъ, ваше величество?

Это извстіе сразило короля.

— Государь,— сказалъ въ свою очередь начальникъ полиціи,— будемъ надяться, что съ Божіей помощью намъ наконецъ удастся положить предлъ этимъ преступленіямъ. Что касается меня, то я, не ожидая вашихъ распоряженій, отдалъ самый строгій приказъ. Многіе подозрительные дома уже въ теченіе нкотораго времени служатъ предметомъ особаго наблюденія. Я снова допрошу отравителей, заключенныхъ въ Бастилію, а такъ же и недавно арестованныхъ помощникомъ прево, Дегрэ, по доносу одного адвоката, которые въ данный моментъ арестованы въ вашемъ Венсеньскомъ замк. Можетъ быть, мы добьемся съ этой стороны важныхъ разоблаченій съ тми средствами, которыми мы располагаемъ. Серіозныя улики, тяготющія надъ ними, скоро измнятся въ очевидность. Пусть ваше величество уполномочитъ насъ вполн, и я отвчаю за обнаруженіе виновныхъ.

Ларейни и Лувуа ожидали ршенія короля, который, стоя у своего кресла, задумался, слдуя за теченіемъ своихъ мыслей!

Посл долгаго молчанія онъ сказалъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ:

— Господа, благодарю васъ за усердіе, я глубоко тронутъ вашими дйствіями. Уполномочиваю васъ вполн и, что бы ни случилось, я васъ защищу.

VII.

Въ одно изъ воскресеній, около середины октября 1678 года, г-жа Вуазенъ была вызвана въ Сенъ-Жермэнъ къ одному изъ своихъ друзей и наперсниковъ, по имени Лэже, лакею герцога Монтозье. Этотъ Лэже обязался облегчить ей возможность вручилъ королю прошеніе, чтобы добиться освобожденія нкоего Блесеи, котораго маркизъ Термъ упорно держалъ въ своемъ замк Фонтенэ, въ Бри.

Г-жа Вуазенъ, пользуясь своимъ пріздомъ въ Сенъ-Жермэнъ, постила свою дочь, оставшуюся подъ присмотромъ старой служанки въ своемъ маленькомъ дом. Она нашла Маргариту мечтательной и очень меланхоличной. Это одиночество ее тяготило, и она просила мать взять ее съ собою.

— Понимаете ли, дорогая мама, я здсь до смерти скучаю, скоро придетъ зима… А затмъ васъ, главное васъ, мн недостаетъ…

— Крошка моя,— возразила г-жа Вуазенъ:— надо быть послушной… Если я оставляю тебя здсь одну, то потому, что меня къ этому обязываютъ серіозныя причины… Потомъ, ты знаешь, это воля твоего отца.

Маргарита такъ ее просила и представила такіе доводы, что мать наконецъ согласилась взять ее съ собою.

Г-жа Вуазенъ помстила дочь въ комнат, которая была очень кокетливо убрана моднымъ обойщикомъ, по имени Ленуаръ. Эта комната была расположена въ первомъ этаж дома и выходила въ садъ.

Со времени своего прізда въ Парижъ Маргарита видла своего отца только два-три раза, при этомъ онъ оставался въ дом только нсколько минутъ. Г-жа Вуазенъ, должно быть, серіозно обижалась на своего мужа, потому что Маргарита слышала, какъ по поводу его послдняго посщенія ея мать воскликнула, что ‘впредь она отказывается принимать у себя человка, у котораго такъ мало здраваго смысла, и который можетъ служить лишь къ ея гибели, посл того, какъ она его такъ долго кормила’.

Но беззаботная Маргарита не старалась постичь смысла этихъ словъ.

У г-жи Вуазенъ была служанка Марго, которая, казалось, была ей очень предана.

Часто ея хозяйка давала ей маленькіе пакетики, которые поручала отнести въ сопровожденіи Маргариты къ различнымъ лицамъ.

Послдняя очень примнилась къ этой пріятной жизни. Потомъ, надо сказать, что во время своихъ прогулокъ по городу, боле подходящихъ къ ея нраву, чмъ спокойное житье въ домик среди полей, она встртила красиваго офицера королевской стражи, который по дорог слегка ухаживалъ за нею. Мало-помалу, ея наивное сердце взволновалось, и она безумно въ него влюбилась… Такимъ образомъ она относилась теперь безразлично къ чудесамъ Парижа. Каждый выходъ былъ для нея новой радостью, такъ какъ она знала, что ея обожатель поджидаетъ ее.

Среди близкихъ людей ея матери она встрчала Лезажа, жившаго у нихъ въ дом, и Романи, тхъ самыхъ, которые правильно, каждую недлю, прізжали въ Сенъ-Жермэнъ. Г-жа Вуазенъ запиралась съ этими двумя аколитами въ своемъ таинственномъ кабинет — единственной комнат, куда еще не могла проникнуть Маргарита.

Лезажъ, или, врне, Адамъ Крэ, былъ человкомъ лтъ пятидесяти, средняго роста и носилъ рыжій парикъ, былъ дурно сложенъ и обыкновенно одвался въ срый цвтъ и баркановый плащъ. Уроженецъ Венуа, близъ Каена, онъ рано пріхалъ въ Парижъ, гд водворился, какъ торговецъ шерстью. Въ сущности же онъ предавался совсмъ другого рода торговл. Съ нимъ случались самыя необыкновенныя приключенія. Около 1667 г. онъ былъ приговоренъ къ галерамъ за демоническіе обряды. Г-жа Вуазенъ, которая была его пріятельницей, предпринимала тогда дятельную попытку, чтобы добиться его освобожденія. Наконецъ, чрезъ пять лтъ, въ 1672 г., ея усилія увнчались успхомъ, и въ виду Генуэзскаго порта, къ галер, гд гребъ Лезажъ, присталъ корабль, который привезъ помилованіе.

Что касается до Романа, ‘высокаго, черноволосаго, прекрасно сложеннаго, съ природнымъ умомъ’ человка, то онъ родился въ Гренобл отъ итальянца отца и француженки матери, ему могло быть тогда отъ тридцати до тридцати пяти лтъ. Молодость его протекла въ Италіи, и тамъ онъ сдлался слишкомъ смтливымъ ученикомъ знаменитаго отравителя Экзили. Затмъ онъ поступилъ на службу къ герцогу Савойскому, въ французскій полкъ Благо Креста, гд онъ познакомился съ другимъ отравителемъ, графомъ Шастюель, майоромъ того же полка. Романи было дано одно порученіе, которое онъ исполнилъ съ такой смлостью и ловкостью, которыя ему заслужили много комплиментовъ. Нкоторое время спустя, Карлъ-Эммануилъ II ‘умеръ сорока лтъ самымъ неожиданнымъ и внезапнымъ образомъ’. Богъ какъ Романи началъ свой дебютъ въ искусств отравъ.

Впрочемъ способный на вс работы, онъ былъ послдовательно лакеемъ, дворецкимъ, стряпчимъ и служащимъ на почт. Его ловкость, хитрость и энергія длали изъ Романи драгоцннаго помощника. Онъ до такого совершенства зналъ искусство преобразовывать свое лицо, что могъ много разъ постить г-жу Вуазенъ и не быть ею узнаннымъ.

Со времени присутствія Маргариты въ Вилль-Нвъ Романи, обыкновенно одтый въ черное, сталъ изысканне наряжаться и украшать свжими лентами нжныхъ оттнковъ свои подвязки и чашку у шпаги. Онъ отваживался бросать на нее нжные взгляды и часто вздыхалъ, несмотря на свою смлость. Иногда онъ издали слдовалъ за молодою двушкою въ садъ и принималъ соверцательную позу, какъ герой Скюдри или какъ опечаленный влюбленный мадригаловъ Вуатюра.

Г-жа Вуазенъ смотрла на него съ удивленіемъ и нсколько иронически, что не ускользнуло отъ вздыхателя, что касается Маргариты, то она оставалась равнодушной къ этому выраженію любви.

Однажды въ полдень, когда прорицательница одна въ своемъ кабинет предавалась обычнымъ занятіямъ, вошелъ Романи, на видъ очень озабоченный.

Онъ, казалось, на минуту сосредоточился, затмъ посл долгаго колебанія сказалъ:

— Дорогая моя, простите, что я пришелъ потревожить васъ среди вашихъ размышленій, но я спшилъ побесдовать съ вами о предмет, который очень близко касается моего сердца…

— Вашего сердца?— перебила его г-жа Вуазенъ, маленькіе глаза которой лукаво засверкали.

— Не насмхайтесь, Катерина,— сказалъ Романи.— Да, моего сердца… Есть такія чувства, которыя не сумешь скрывать слишкомъ долго безъ того, чтобы не продолжить безполезныхъ страданій, и вотъ почему я ршилъ доврить вамъ мою тайну. Катерина, я люблю вашу дочь.

При этихъ словахъ г-жа Вуазенъ не могла сдержать недоврчивой улыбки.

— О, ради Бога,— продолжалъ Романи: — не сомнвайтесь въ моей любви!

Г-жа Вуазенъ сдлалась снова серіозной.

— Правда,-сказала она,— я не права, что улыбнулась, Романи… Но такое разоблаченіе могло съ полнымъ правомъ вызвать во мн нкоторое удивленіе. Такъ, значитъ, вы любите мою дочь?

— Да, я ее люблю, Катерина,— отвтилъ Романи съ искреннимъ выраженіемъ, которое произвело впечатлніе на г-жу Вуазенъ.— Да, я люблю ее.

— А! вы любите Маргариту!— отвтила г-жа Вуазенъ посл нкотораго молчанія.— Такъ это-то вы и хотли мн сказать?

— Да… И въ то же время я пришелъ попросить ея руки.

— Жениться на Маргарит!— воскликнула г-жа Вуазенъ, притворяясь удивленной.

— Ради Бога,— прошепталъ женихъ.

Г-жа Вуазенъ задумалась.

— Дорогой Романи,— сказала она,— если же вы, однако, совсмъ не нравитесь Маргарит?

— Одно ваше слово, и дочь ваша повинуется.

— Я отдамъ мою дочь лишь тому, кто суметъ ее заслужить.

— До сихъ поръ, Катерина, разв я не преданно исполнялъ ваши приказанія? Вы не можете сомнваться въ моей преданности.

— Вашей преданности? Когда-то, можетъ быть! Я не говорю, чтобы вы не оказали мн нкоторыхъ услугъ… Но я тщетно ищу той отважности, которую я думала обнаружить въ васъ, когда съ вами познакомилась. Малйшій шагъ теперь васъ пугаетъ! Вы отступаете даже тамъ, гд нтъ никакой опасности.

— Вы забываете,— перебилъ ее Романи,— что я рисковалъ для васъ жизнью, отправляясь къ королев.

— Къ тому же напрасно…— подтвердила съ горечью прорицательница. А теперь,— когда дло идетъ о герцогин Фонтанжъ…

— Что вы говорите, Катерина! Войти къ герцогин Фонтанжъ въ такое время, когда начальникъ полиціи Ларейни со дня моего ухода изъ придворной офиціантской видитъ повсюду признаки заговора и строго за нами слдитъ?! Вамъ, вроятно, небезызвстны послдствія обда въ улиц Куртовиллэнъ?

— Обдъ въ улиц Куртовиллэнъ?— спросила г-жа Вуазенъ.

— Да, обдъ, данный Маріей Боссъ, прорицательницей будущаго въ улиц Гранъ-Гюсо.

— Фу! прорицательница будущаго… самое большее — ничтожная гадальщица на картахъ…

— Словомъ, все равно, Катерина. Марія Боссъ во время обда имла неосторожность произнесть одно слово, которое могло сойти за бахвальство, но оно не ускользнуло отъ одного изъ приглашенныхъ, Пэррена. Этотъ злой адвокатишко, безъ всякаго повода, поспшилъ донести г-ну Дегрэ о разговор: ‘Еще три отравленія, и мы выручимъ цлое состояніе’. Нсколько дней позже Марія Боссъ была арестована вмст со своей дочерью Манонъ и двумя сыновьями, Франсуа, прозваннымъ красавцомъ-амуромъ, солдатомъ королевской стражи, и самымъ младшимъ, Гильомомъ, пятнадцати лтъ, вышедшимъ изъ Бисетрскаго госпиталя, куда его помстила мать, чтобы ‘улучшить нравственность и возбудить любовь къ труду’. Въ этомъ дл скомпрометирована даже одна изъ приглашенныхъ Маріи Боссъ — жена дамскаго портного, г-жа Вигур… И теперь вс ждутъ въ замк Венсень, какое ршеніе приметъ король относительно ихъ. Вы должны вспомнить объ этомъ происшествіи, Катерина… Едва прошло два мсяца съ тхъ поръ. Тмъ не мене я хотлъ вамъ объ этомъ напомнить.

— Да, дйствительно, я помню,— отвтила г-жа Вуазенъ.— Но Я въ этомъ не вижу, что могло бы мотивировать ваше колебаніе… Ларейни хотлъ однимъ разомъ боле дать доказательства своего усердія. Его величество, я въ этомъ удостоврилась, первый признаетъ недостаточность основанія и самовластіе въ подобномъ арест и дастъ распоряженіе освободить Марію Боссъ и другихъ.

— Я этому совсмъ не врю, Катерина. Приговоромъ парламента 10-го января Ларейни поручено допросить г-жу Вигур, Марію Боссъ и ея дтей. Время совсмъ ненадежное, и лучше, врьте мн, быть на-сторож…

— Словомъ, вы боитесь?

— Боюсь? Нтъ, я остороженъ, вотъ и все.

— Остороженъ!.. Чего вамъ опасаться?.. Разв у насъ нтъ могущественныхъ покровителей даже, между судьями? Вы хорошо знаете, что королевскій прокуроръ Ріантцъ при Шатлэ и уголовный слдователь Эфита — вс нами пріобртены. Да, впрочемъ, кто могъ бы васъ узнать когда нибудь въ вашемъ переодвань, къ которому вы должны прибгнуть? Присутствіе торговца шелковыми матеріями у герцогини Фонтанжъ никого не удивило бы… Она поспшила бы купить матеріи и перчатки, которыя вы отправились бы предложить ей, такъ какъ у нея есть большой недостатокъ — кокетство. И затмъ вы были бы поддержаны у нея нашимъ другомъ, г-жею Бретешъ. Эта рекомендація достаточна, чтобы обезпечить вашу безопасность. Ахъ, у васъ было больше смлости въ тотъ день, когда вамъ поручили передать маркизу Термъ халатъ и ночной колпакъ, которые вы отвезли ему въ Фонтенэ!..

Романи нахмурилъ брови и понизилъ голосъ:

— Зачмъ напоминаете вы мн объ этомъ, Катерина? Я просто хотлъ оказать услугу, попробовавъ вырвать вашего любовника, Блесси {Этотъ Блесеи, прежній аптекарь въ Монбризон, пріхалъ въ Парижъ длать фальшивыя монеты. Танъ онъ познакомился съ г-жею Вуазенъ и сдлался ея любовниковъ.

Маркизъ де-Термъ, родственникъ маркизы Монтеспанъ, который предавался нкоторымъ алхимическимъ работамъ, желая обезпечить себ драгоцнное содйствіе Блесси, таланты котораго ему расхваливали, ничего не нашелъ лучше, какъ его похитить и запереть въ замк Фонтенэ, въ Бри. Взбшенная Вуазенъ поручила Романи отправиться въ маркизу де-Термъ и поднести ему отравленные халатъ и ночной колпакъ. Но попытка не удалась. И только спустя нсколько мсяцевъ, маркизъ Термъ согласился отпустить узника.}, изъ рукъ алхимика. Не будемъ слишкомъ говорить объ этомъ дл…

— Ба! въ самомъ дл!— сказала насмшливо г-жа Буазенъ:— не угрызенія ли совсти у васъ?

— Угрызенія совсти? Нтъ, я никогда не сожалю о своихъ поступкахъ, Катерина… Но въ день, когда я вступилъ въ сношенія съ маркизомъ Термъ, ничто еще не обратило вниманія начальника полиціи.

Справедливые доводы Романи не смягчили Катерины.

— Всего можно достичь,— сказала она подымаясь,— когда, какъ вы, дятеленъ, уменъ, отваженъ, хитеръ и боле того… влюбленъ. Когда называешься Романи и пользуешься высокимъ покровительствомъ, то не боишься агентовъ Ларейни.

Затмъ посл минутнаго размышленія она прибавила:

— Будете ли вы еще отступать, если я общаю вамъ въ награду руку моей дочери?

Романи измнился въ лиц.

— Послушайте, Романи. Я очень желала бы вамъ дать мое согласіе, но вы отправитесь къ герцогин Фонтаюкъ. Вы будете слдовать всмъ моимъ инструкціямъ и исполните миссію, вы знаете — какую… Васъ это ужасаетъ?

— Нтъ,— холодно отвтилъ Романи.

— Вспомните, что вы потерпли неудачу у королевы, несмотря на преданное соучастіе моихъ друзей, мундшенковъ Дюшеня и Жило, но я васъ въ этомъ не упрекаю, наконецъ, несмотря на вс средства, которыми вы располагаете… Теперь надо, чтобы герцогиня Фонтанжъ…

— Я понялъ.

— Помните, что Ларейни ходитъ за нами по пятамъ…

— Я его боле не боюсь,— сказалъ улыбаясь и ршительно Романи.

Г-жа Вуазенъ цинично объяснила:

— То, что я вамъ предлагаю, не забудьте, сдлка, въ которой Маргарита — цна.

— Я ее принимаю.

— Повторяю вамъ,— настаивала Катерина,— моя дочь будетъ вашей женою, если только вы будете имть успхъ.

И Романи съ мрачнымъ и дикимъ воодушевленіемъ воскликнулъ:

— Я люблю Маргариту и буду имть успхъ!

VIII.

Въ конц января, около девяти часовъ вечера женщина, закутанная въ темный плащъ, съ замаскированнымъ лицомъ и высокаго роста мужчина молча шли рядомъ торопливыми шагами. Иногда они оборачивались, всматривались въ темноту, какъ будто боялись, что за ними шпіонятъ или слдуютъ, затмъ продолжали свой путь по направленію къ Вилль-Нвъ. Достигнувъ вершины подъема Пуассоньеръ, они взяли направо и вошли въ улицу Борегаръ.

Въ этотъ часъ кварталъ былъ пустыненъ и погруженъ въ полную темноту. Ставни кабачка ‘Хорошей Воды’, столь шумнаго днемъ, и свчной лавки, которая съ утра до вечера не пустла, теперь были плотно закрыты.

Посл пятидесяти шаговъ ночные прохожіе остановились налво предъ входомъ дома, расположеннаго вблизи церкви. Здсь жила Катерина Вуазенъ.

Посл нсколькихъ ударовъ тяжелаго молотка дверь повернулась на своихъ петляхъ, и мужчина съ женщиной исчезли въ коридор, гд дрожало пламя ночника.

Прорицательница вышла сама открыть дверь. Она провела обоихъ постителей въ свой кабинетъ. Свточъ, поставленный на высокомъ камин, освщалъ комнату. Два полна вспыхивали въ очаг.

Катерина толкнула дверь и поздоровавшись указала жестомъ мужчин на стулъ. Затмъ, обратившись къ его спутниц, сказала:

— Вы точны на свиданія, Дэзэлье. А ожидала васъ съ нетерпніемъ.

— Мы не могли откладывать доле этого свиданія,— сказала г-жа Дэзэлье,— такъ такъ милордъ (она указала на своего спутника) долженъ ухать на разсвт въ Калэ, откуда возвратится въ Англію.

— Какъ! милордъ?— сказала Катерина, обернувшись къ иностранцу:— вы въ Париж только съ сегодняшняго утра и уже приготовляетесь покинуть насъ, не отдохнувъ?..

— Не до отдыха, сударыня, когда дло идетъ объ исполненіи Божьяго предначертанія, отъ имени моей партіи, я пришелъ просить васъ отдать отчетъ о порученіи, которое было вамъ доврено. Скажите мн причину, которая задержала его исполненіе. Мы не нашли въ васъ, сударыня, содйствія, которое имли право ожидать.

Катерина, порядочно удивленная подобнымъ вступленіемъ, воскликнула:

— Вы обращаетесь ко мн съ упреками, милордъ? Я ихъ совсмъ не заслуживаю, такъ какъ съ того дня, когда сторонники Англіи и Голландіи удостоили сдлать мн честь своимъ довріемъ и поручили чрезъ, ваше посредничество миссію, интересъ которой я прекрасно поняла, будьте убждены, мною не было потеряно ни одной минуты… Да, конечно, задача опасная, и гораздо трудне уничтожить короля, чмъ мужика.

— Мы это знаемъ, сударыня, но вотъ уже четыре года, какъ мы ожидаемъ! Каждый протекшій день приноситъ новое гоненіе на протестантовъ… Время исчезнуть притснителю. Въ эпоху, когда я пріхалъ во Францію въ сопровожденіи лорда Букингама, тому восемь лтъ, г-жа Дэзэлье хвалила мн много разъ вашъ талантъ. Поистин, церемоніи, на которыхъ вы заставили насъ присутствовать, поразили меня удивленіемъ. Три года спустя, то-есть въ 1676 г., когда съ согласія моихъ братьевъ изгнанниковъ была ршена смерть тирана, мы не поколебались сдлать Насъ повренной нашего плана… Вы приняли наши предложенія, и мы вручили вамъ безъ всякой предвзятой мысли вс деньги, какія вы потребовали отъ насъ. Мы общали вамъ, кром того, сумму въ сто тысячъ золотыхъ экю въ тотъ день, когда вы достигнете успха, и мы обезпечиваемъ вамъ и вашей дочери убжище въ Англіи… Вотъ уже четыре года, какъ я вамъ это повторяю и спрашиваю себя теперь: дйствительно ли вы намрены намъ служить?

Г-жа Дэээлье, нсколько взволнованная, но увренная въ удовлетворительномъ отвт, посмотрла на г-жу Вуазенъ.

Катерина невозмутимо слушала упреки иностранца.

Она заговорила очень спокойно:

— Съ вами, милордъ, я говорю совсмъ искренне .. Подумайте, если я приняла подобную миссію, то значитъ чувствовала ее по плечу, чтобы довести до благопріятнаго конца… Но, подписываясь подъ условіями, которыя вы мн выставили, я не обязывалась кончить въ назначенное число… Однако я хочу вамъ доказать, что я, все-таки, достойна вашего доврія. Дйствительно, уже нсколько лтъ, какъ я принялась за работу и медленно иду къ своей цли, которой наконецъ я почти достигла… Послушайте, милордъ… Не пройдетъ двухъ мсяцевъ,— въ этомъ я даю торжественную клятву всми тайными силами, которыя покровительствуютъ мн,— не пройдетъ двухъ мсяцевъ, и короля боле не будетъ… Вотъ въ чемъ вы можете уврить, милордъ, вашихъ друзей въ Англіи и Голландіи.

И прорицательница мрачно прибавила:

— Уже королева Франціи едва не предшествовала въ могилу нсколькими недлями ране своего всемогущественнаго супруга.

— Королева Франціи?

— Да, милордъ… королева! Разв не слдовало быть неумолимымъ, наносить ударъ безпощадно, какъ безпощадно преслдовали вашихъ братьевъ? Расы Бурбоновъ и Стюартовъ — проклятыя расы.

— Это правда, сударыня… Но королева Марія-Тереза не виновата, и Богъ никогда не требовалъ сожженія невинныхъ жертвъ.

— Чортъ возьми!— возразила уязвленная Катерина… Вы, повидимому, боле не помните о принцесс Генріет. Преступленіе, которое по-вашему она сдлала, отправившись подписывать въ Дувръ трактатъ о союз съ Карломъ II, заслуживало, стало быть, наказанія, которое не поколебались нанести вы, сторонники Англіи.

— Сударыня!..— воскликнулъ иностранецъ: — что вы хотите этимъ сказать?

— Я все знаю, все, милордъ. Мн было легко узнать интриги, которыя завязывались у первой жены брата короля. Многіе изъ ея домашнихъ, г-жа Сенъ-Мартанъ, ея горничная, г-жа Гордонъ, ваша соотечественница, были также моими лучшими друзьями. Съ другой стороны, графъ Бевронъ, капитанъ стражи брата короля, маркизъ Деффіа, его оберъ-штальмейстеръ и оберъ-егермейстеръ кавалеръ Данивэль де-Морелли, этотъ мелкій провансальскій дворянинъ, котораго вы видли у меня въ улиц Борегаръ, и нравственность котораго, повидимому, васъ такъ сильно испугала, были вс изъ свиты принцессы и часто прибгали къ моимъ услугамъ… Видите ли, милордъ, что мн ничего нтъ неизвстнаго изъ того, что затвалось вокругъ принцессы.

Высокомрнымъ и рзкимъ языкомъ она выражала свое непреодолимое превосходство. Во время этого страннаго спора г-жа Дэзэлье выражала сдержанное благоговніе къ прорицательниц, слегка кивая головою. Хорошенькая компаньонка наслаждалась этимъ ораторскимъ состязаніемъ, въ которомъ Катерина выказывала свое краснорчіе.

Явно стсняясь, иностранецъ перебилъ Катерину Вуазенъ:

— Я пришелъ совсмъ не затмъ,— сказалъ онъ нсколько сурово: — чтобы узнать о происшедшемъ когда-то въ Сенъ-Клу… Важно одно настоящее. Вы мн только что поклялись и сами назначили отсрочку въ д-за мсяца, чтобы исполнить порученіе. Можемъ ли мы, наконецъ, въ этотъ разъ разсчитывать на васъ?

— Можете. До сихъ поръ необходимо было, милордъ, и я настаиваю на этомъ пункт, дйствовать съ крайней осторожностью. Благодаря же поддержк, которою я располагаю, возможно было преодолть большую часть препятствій, собравшихся на моемъ пути… И прежде чмъ вы возвратитесь къ вашимъ друзьямъ совершенно успокоенные, я хотла бы вамъ сообщить свднія объ употребленныхъ средствахъ и сказать вамъ, какъ я разсчитываю воспользоваться тми, которыя держу въ запас… Одолжите мн еще нсколько минутъ вниманія.

Катерина сдлала паузу.

— Достичь короля лично мн,— сказала она:— вы это знаете, милордъ, дло невозможное… И впрочемъ было бы безуміемъ пытать счастье. Чмъ неожиданне будетъ ударъ, нанесенный нами рас, которую вы ненавидите, тмъ сильне будетъ его отголосокъ… Надо, чтобы подобное событіе наполнило міръ страхомъ и ужасомъ, чтобы шумъ отъ подобнаго преступленія распространился и отразился во всхъ европейскихъ государствахъ, какъ угрожающій и ужасный ударъ грома!.. Надо, чтобы короли знали, какъ велико наше могущество…. И чрезъ минуту, я въ этомъ уврена, милордъ, вы похвалите дятельность, которую я безпрерывно выказывала въ продолженіе четырехъ лтъ… Знайте сначала, что мои отношенія съ первыми дворянами королевства и съ самыми высокопоставленными дамами позволяютъ мн проникать до самаго сердца твердыни. Двое людей, которыхъ я особенно вамъ рекомендую, если наше дло исполнится, мн будутъ особенно полезны: одного зовутъ Лезажъ, и его ловкость необычайна, другого — Романи, котораго, я думаю, вы уже знаете, это — самая хитрая, самая искусная личность, какую можно себ вообразить. Третій, творецъ или начальникъ интригъ, мн также оказалъ серіозную услугу, къ несчастію, онъ теперь заключенъ въ Бастилію по распоряженію Лувуа: это — кавалеръ Луи-де-Вапэнъ, провансальскій дворянинъ, прежній капитанъ галеръ, арестованный прошедшій годъ въ улиц Анжу, въ маленькой гостиниц ‘Англія’, въ тотъ моментъ, когда онъ добился монополіи на перегонку спирта. Другому моему другу, знаменитому врачу Рабелю, воду и элексиръ котораго такъ теперь цнятъ, угрожала такая же судьба, но ему посчастливилось имть возможность ухать въ Англію, гд, благодаря вашему покровительству, онъ теперь ухаживаетъ за королемъ Карломъ II.

Произнося послднія слова, г-жа Вуазенъ пристально взглянула на иностранца. Но онъ оставался безстрастнымъ.

— Также чрезъ дятельное вмшательство Романи и Лезажа я заинтересовала въ нашемъ дл четырехъ мундшенковъ: Бергэна, Пьера Марни, Жило и Дюшеня. Этотъ послдній былъ воспитанъ въ хорошей школ, такъ какъ онъ долго былъ лакеемъ у Обрэ, отца маркизы Бренвилье. Вы догадываетесь, насколько такія связи въ королевской кухн могутъ мн быть полезными для исполненія нашего плана. Съ другой стороны, братъ одной изъ моихъ кліентокъ, нкій Лемэръ, купилъ за семь тасячъ ливровъ, которые я ему дала въ задатокъ, должность ключника. Но непредвиднныя обстоятельства обязали насъ быть насторож. 21-го сентября 1677 года въ исповдальн іезуитовъ, въ улиц св. Антонія, была найдена записка, въ которой доносили о план отравленія короля и дофина, однако никого не называя по имени. Тмъ не мене, вслдъ за этимъ доносомъ Лувуа, думая нанести геніальный ударъ, издалъ указъ объ арест несчастнаго кавалера Ванэна и его друзей. Было дано предупрежденіе. Агенты начальника полиціи стали бродить, прокрадываться, наблюдать, подслушивать, и малйшая нескромность могла насъ погубить. По счастью, мои высокія связи въ судебномъ вдомств позволяли мн узнавать и уничтожать маневры Ларейни. Вотъ до чего я дошла, милордъ, и почему заставила васъ такъ долго ожидать… Но, наконецъ, часъ пришелъ, и скоро вы и ваши будете удовлетворены.

— Какъ же такъ? Если вы говорите, что за вами наблюдаютъ и шпіонятъ, то вс настоящія попытки будутъ крайне опасны.

— Терпніе, милордъ, терпніе!.. Я достигаю до самаго интереснаго мста моего способа дйствій. Если дло затянулось, оно только будетъ лучше поведено, и я могу достичь даже до изголовья короля.

— До изголовья короля?

— Да, милордъ, до изголовья короля! И въ настоящій часъ дни его величества сочтены… Но еще немного вниманія, и вы увидите, что Катерина была достойна вашего доврія… Сегодня ровно четырнадцать лтъ, какъ г-жа Дэзэлье, съ которой я вступила въ сношенія при посредничеств моего друга Леруа, воспитателя пажей, сообщила мн о честолюбивыхъ замыслахъ, которые сндаютъ ея госпожу, маркизу Монтеспанъ, въ то время придворную даму королевы. Г-жа Дэзэлье, вызвавъ признаніе своей госпожи, первая дала ей провидть возможность замстить въ сердц короля Луизу Лавальеръ. Маркиза Монтеспанъ прибгла къ моимъ услугамъ. Я употребила вс обычныя заклинанія, и мои друзья, аббаты Этьенъ Гибуръ и Франсуа Маріеттъ, служили для будущей фаворитки мессы и произносили молитвы, предписанныя сатанинскимъ ритуаломъ. Остальное вы знаете…

— Да, сударыня,— сказалъ англичанинъ съ нетерпливымъ жестомъ: — но черезъ нсколько часовъ день будетъ свтать, а я долженъ до зари отправиться въ Калэ. Сообщите мн скоре…

— Вы поймете, почему я напомнила вамъ о придворныхъ дебютахъ маркизы Монтеспанъ. Вотъ наконецъ она сдлалась офиціальной любовницей короля. Прошли года этой связи. Мало привычный къ постоянству, король всегда ненасытный, сохраняя свою благосклонность къ маркиз, отправлялся къ другимъ просить новыхъ любовныхъ развлеченій. Полная отчаянія маркиза Монтеспанъ еще обратилась ко мн. Я сдлала для нея магическія чары и вручила ей порошки, освященные подъ дароносицей. Эти порошки она должна была заставить принимать короля…

— И эти порошки?— спросилъ живо иностранецъ.

— А! а! милордъ,— продолжала Катерина съ дьявольской улыбкой,— я думаю, что наконецъ вы стали понимать!.. Ну, такъ эти порошки были просто любовные порошки, и король принималъ ихъ безъ своего вдома въ напитк, который наливала ему маркиза Монтеспанъ…

Непріятное разочарованіе изобразилось на лиц собесдника.

— Признаюсь, что ничего боле не понимаю,— прошепталъ онъ.

— Еще немного терпнія,— сказала г-жа Ваузенъ,— Итакъ, маркиза не колебалась заставить короля принять эти порошки, а эти порошки дйствовали чудесно. Но при французскомъ двор произошли неожиданныя событія. Вліянію маркизы Монтеспанъ угрожало боле, чмъ когда либо, и весь пылъ короля, повидимому, перенесся на одну изъ фрейлинъ герцогини Орлеанской, на молодую двицу Фонтанжъ. Маркиза Монтеспанъ въ отчаяніи, и вскор она попрежнему придетъ ко мн просить совта… Не правда ли, Дэзэлье?— спросила г-жа Вуазенъ, оборачиваясь къ компаньонк, которая сидла у огня, слдя съ возрастающимъ вниманіемъ за всмъ этимъ разговоромъ.

Г-жа Дэзэлье кивнула головою въ знакъ одобренія.

— Итакъ,— продолжала Катерина: — мн надо будетъ прибгнуть для маркизы къ тайному ритуалу, и я вручу ей еще разъ порошокъ, освященный подъ дароносицей, который будетъ имть власть вернуть ей сердце короля… Понимаете ли вы теперь, милордъ?

Дйствительно иностранецъ думалъ, что теперь онъ отгадалъ намреніе г-жи Вуазенъ. Но, изумленный смлостью подобной мысли, онъ могъ только пробормотать:

— Такъ этотъ любовный порошокъ… этотъ порошокъ…

— Будетъ просто смертельнымъ порошкомъ,— отвтила холодно Катерина:— и король получитъ ядъ изъ рукъ самой безсознательной любовницы.

Англичанинъ схватилъ прорицательницу за руку.

— Сударыня, забудьте мои, только что сказанныя, нсколько жестокія слова… Теперь восхищаюсь вашей осторожностью… Конечно, г-жа Дэзэлье меня совсмъ не обманула, и я не сумю достаточно отблагодарить ее за услугу, оказанную ею въ тотъ день, когда она намъ представила васъ… Сударыня, что вамъ нужно? Сумма, которую вы потребуете, съ сегодняшняго дня въ вашемъ распоряженіи.

— Въ данную минуту мн ничего не надо, милордъ. Вы — дворянинъ, и я довряю вамъ. Я уврена, что вы вознаградите мои важныя услуги, когда вы ихъ оцните по достоинству…

Этотъ странный, захватывающій и даже страшный разговоръ еще боле увеличилъ, если это было возможно, восхищеніе г-жа Дэзэлье г-жею Вуазенъ. Компаньонка возгордилась своей ролью, и ее охватило жестокое удовольствіе видть такимъ образомъ свои гнусныя интриги увнчанными успхомъ. Не она ли была дятельной посредницей между прорицательницей улицы Борегаръ и сторонниками съ той стороны Ламанша, сильнйшими, чмъ самъ лордъ Монмутъ? Лордомъ Монмутомъ назывался благородный иностранецъ, съ которымъ такъ долго бесдовала г-жа Вуазенъ.

Онъ былъ сынъ красавицы Люси Вальтерсъ, которая услаждала изгнаніе Карла И въ Голландіи. Отецъ любилъ его безгранично… Прежде всего онъ сдлалъ его графомъ Оркенеемъ, затмъ герцогомъ Монмутомъ и кавалеромъ ордена Подвязки. Но Монмутъ былъ честолюбивъ и хотлъ воспользоваться своимъ высокимъ положеніемъ. Онъ принималъ участіе во всхъ заговорахъ и не замедлилъ сдлаться звеномъ между вчно недовольными Франціей протестантами и англичанами, притсняемыми Стюартами. Такимъ образомъ онъ сдлался этого дла краснорчивымъ посредникомъ и фанатическимъ апостоломъ, котораго не могло испугать преступленіе. Впрочемъ англичане не переставали видть въ побжденномъ при Седжмур славнаго защитника интересовъ англиканской религіи, достойнаго предшественника Вильгельма Оранскаго, поборника истинной вры, который, какъ мученикъ своего врованія, долженъ былъ умереть на эшафот 15 іюля 1685 года.

Замечтавшаяся г-жа Дэзэлье вздрогнула, когда лордъ Монмутъ положилъ свою руку ей на плечо.

— Пойдемте, сударыня, намъ надо покинуть г-жу Вуазенъ. Я достаточно теперь слышалъ и могу возвратиться въ Калэ.

Г-жа Дэзэлье встала и закуталась въ плащъ, въ то время, какъ посланный изъ Англіи высказывалъ въ послдній разъ предъ Катериной свой восторгъ отъ ея столь геніальной смлости.

Однако въ тотъ моментъ, когда онъ въ сопровожденіи компаньонки удалялся, его остановило послднее опасеніе. Герцогъ приблизился къ трагической авантюристк и сказалъ:

— Итакъ, вы уврены въ успх, сударыня? Я могу формально общать моимъ братьямъ скорую кончину тирана?..

— Снова клянусь вамъ, милордъ, всми сверхъестественными силами, всми противоположными духами, отъ которыхъ я черпаю мою власть, что прежде вступленія солнца въ созвздіе Окна, то-есть до будущаго 21 марта, въ полночь, король Франціи перестанетъ жить… Любовный порошокъ не суметъ обмануть смерти…

— Но уврены ли вы въ тхъ, кто посвященъ въ ваши планы?..

— Я уврена въ нихъ, какъ въ самой себ,— отвтила твердымъ голосомъ Катерина… Никто изъ нихъ не осмлится мн измнить… Насъ связываютъ слишкомъ много тайнъ, и моя гибель повлечетъ за собою ихъ…

— Благодарю васъ, сударыня. Примите это.

И лордъ Монмутъ вручилъ, прорицательниц кошелекъ, содержащій тысячу золотыхъ испанскихъ пистолей.

— Ну, пойдемте, Дэзэлье,— сказалъ иностранецъ.— Надо, чтобы никто не подозрвалъ о нашемъ ночномъ посщеніи…

Катерина съ предосторожностью открыла дверь и убдилась, что улица пустынна, затмъ она обернулась къ постителямъ и сказала:

— Вы можете отправляться…

И прорицательница стала смотрть вслдъ лорду Монмуту и г-ж Дэзэлье, которые удалялись среди ночи, приближавшейся къ утру.

IX.

Такъ, значитъ, попробовали посягнуть на жизнь королевы!

Король оставался испуганнымъ, и на этотъ разъ онъ ршилъ наказать.

Онъ сказалъ начальнику полиціи въ присутствіи Лувуа:

— ‘Даю вамъ полную власть, и, что бы ни случилось, я васъ защищу’.

Ларейни, съ этихъ поръ увренный, что не будетъ остановленъ въ своей задач ничьимъ соображеніемъ, имлъ теперь большую надежду внести свтъ въ это темное дло.

Въ данный момента, если онъ хотлъ привести розыски къ успху, то необходимо было дйствовать въ безусловной тайн. Никто до сихъ поръ не зналъ объ этой попытк отравить, это уже было первой выгодой.

У Ларейни въ распоряженія былъ одинъ смтливый и преданный агентъ, по имени Дегрэ.

Дегрэ служилъ въ то же время по судебной части. Ловкость, осторожность и старательность, съ которою онъ исполнялъ самыя деликатныя порученія, заслужили ему полное довріе главнаго начальника полиціи. Не ему ли, благодаря ловкости, удалось остановить въ чужой стран великую отравительницу, г-жу Бреввильеръ, и еще заставить себя замтить во множеств другихъ обстоятельствъ?

Никто лучше Дегрэ не могъ въ настоящемъ положеніи направить правосудіе на истинный путь.

Вотъ отчего Ларейни потребовалъ къ себ немедленно полицейскаго офицера и разсказалъ ему съ мельчайшими подробностями все, что онъ зналъ о гнусномъ покушеніи.

Король далъ ему полную власть, начальникъ нее полиціи предоставилъ своему агенту свободу.

— Я вамъ, любезный Дегрэ,— сказалъ оканчивая Ларейни: — поручаю веденіе этого дла.

Дегрэ, внимательно слудіавшій начальника полиціи, понялъ всю важность этого высокаго, щекотливаго и даже опаснаго порученія.

Польщенный онъ поклонился.

— Я принимаю и слишкомъ почтенъ возможностью доказать еще разъ мое усердіе и преданность… Я тотчасъ же примусь за поиски…

Ларейни всталъ и, чтобы засвидтельствовать свое удовольствіе, сказалъ:

— Отъ имени короля и отъ моего благодарю васъ, любезный Дегрэ! Вы врный и честный служака, я это давно зналъ. Я ни минуты не сомнвался въ васъ. Его величество суметъ отблагодарить ваши услуги… Начинайте ваши розыски съ сегодняшняго дня и располагайте всми деньгами, какія вамъ будутъ необходимы… Я вполн разсчитываю на васъ… Ступайте и дйствуйте по своему усмотрнію…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ тотъ же вечеръ, въ который состоялось это свиданіе, къ главному повару короля, Жаку Миньо, явился съ предложеніемъ своихъ услугъ человкъ, снабженный рекомендательными письмами отъ высокопоставленныхъ и могущественныхъ лицъ.

Одно мсто всегда было вакантно среди помощниковъ повара.

Благодаря рекомендаціямъ, новоприбывшій былъ безъ труда благосклонно принятъ и на слдующій день принялся за Свои обязанности. Онъ казался очень ловкимъ въ изготовленіи различныхъ тонкихъ соусовъ и искусныхъ кулинарныхъ композицій. Мало разговорчивый, онъ довольствовался отвчать улыбками на грубыя злословія, которыми забавлялись поваренки. Тмъ не мене его умъ и хорошее настроеніе вскор пріобрли ему общее уваженіе всхъ поваренковъ его величества. Велико было бы ихъ удивленіе, если бы имъ сказали, что этотъ толстый и короткій добрякъ съ багровыми щеками и сдоватыми волосами, съ животомъ, опоясаннымъ блымъ передникомъ, этотъ искусный поваръ, былъ самымъ хитрымъ сыщикомъ начальника полиціи.

Дегрэ — какъ можно было угадать — считалъ должнымъ втереться среди людей большой придворной офиціантской и прожить съ ними нсколько дней.

Вокругъ него говорили, впрочемъ, неопредленно, безъ какого либо намека о бдняг- лаке, скончавшемся при странныхъ обстоятельствахъ. О покушеніи ничего не знали.

Впрочемъ недавній уходъ помощника, о которомъ вс сожалли, особенно былъ предметомъ разговора.

Хотя онъ оставался на служб короля лишь нсколько дней, замняя больного повара, но этотъ человкъ, по имени Гэдонъ, произвелъ на сослуживцевъ самое благопріятное впечатлніе.

По крайней мр, это выдлялось изъ ихъ болтовни.

— Поистин,— сказалъ одинъ изъ нихъ:— его покровитель, г-нъ Кольберъ, имлъ превосходную идею порекомендовать его на это мсто… къ несчастію, временное. Мы всегда будемъ помнить о восхитительныхъ блюдахъ, составленныхъ Гэдономъ…

— А!— спросилъ Дегрэ:— ему покровительствовалъ г-нъ Кольберъ?

— Да, онъ явился къ намъ съ письмомъ отъ г-на Кольбера къ дворецкому, г-ну Сангэну.

— Онъ зналъ знаменитые стихи моего господина, великаго поэта Буало:

‘Quand on parle de sauce, il faut qu’on y raffine’,— прибавилъ одинъ изъ старыхъ поваровъ, Сильвэнъ, почтительно кланяясь.

— Чтобы адскій огонь сжегъ вашего Буало!— воскликнулъ изъ глубины кухни Жакъ Миньо.

— Чортъ возьми! у васъ упорное злопамятство, кумъ,— возразилъ Сильвэнъ… Продажа вашихъ сухарей должна была заставить васъ забыть эти старыя злопамятства.

Жакъ Миньо съ давнихъ поръ ненавидлъ Буало, который въ одной изъ своихъ сатиръ назвалъ его отравителемъ. Король отвергъ жалобу на диффамацію, которую представилъ ему мастеръ кулинарнаго искусства противъ поэта, а Жакъ по случаю этой шутки отпечаталъ за собственный счетъ сатиру аббата Котэна противъ своего противника и употреблялъ ее на обертку сухарей, которые онъ продавалъ въ своей лавк въ улиц Лагарпъ. Такимъ образомъ Миньо извлекъ изъ этой мести громадную выгоду.

Сильвэнъ самъ когда-то былъ поваромъ Буало, котораго онъ напротивъ очень уважалъ. Онъ сохранилъ отъ своего пребыванія въ Отейл нкоторое поверхностное остроуміе, которое, впрочемъ, охотно допускали въ немъ его сослуживцы. Даже его считали настолько ученымъ, чтобы составлять шестистопными римами кулинарные рецепты. Но это была лишь молва, и никто не могъ добиться отъ него малйшаго двустишія.

Итакъ, чтобы избжать всхъ споровъ по поводу поэта, Сильвэнъ воскликнулъ:

— Оставимъ въ поко г-на Депрео и подумаемъ поскоре, чтобы удались, какъ слдуетъ, этотъ сальниконъ {Сальниконъ состоялъ изъ нарзанныхъ кусочками живности, дичи и рыбы съ трюфелями, гусиной печенкой и шампиньонами.} и молодые каплуны (htoudeaux) {Молодому каплуну дали названіе htoudeaux.}, предназначенные для ужина его величества.— Затмъ онъ меланхолически сказалъ Дегрэ:

— Ахъ, какое драгоцнное содйствіе оказывалъ мн помощникъ, о которомъ мы только что говорили!

И, обернувшись къ Жаку Миньо, онъ сказалъ:

— Разв лицо, покровительствуемое г-немъ Кольберомъ, не было рекомендовано еще двумя мундшенками?

— Да, дйствительно,— возразилъ Жакъ Миньо:— Дюшень и Жило очень расхваливали мн его кулинарные таланты, что побудило меня сейчасъ же его нанять.

Дегрэ заботливо собралъ малйшіе разговоры и, сохраняя съ виду спокойное равнодушіе, дятельно занялся обязанностями своей должности.

Каждая черта, всякая мелочь отпечатались въ его ум, и онъ не упустилъ никакого указанія, годнаго для составленія рапорта, который онъ разсчитывалъ чрезъ самый короткій срокъ вручить Ларейни.

Нсколько дней спустя, разочарованный Дегрэ въ свою очередь исчезъ изъ королевской кухни къ большому удивленію своихъ сослуживцевъ, господъ поваровъ и поваренковъ его величества, и поспшилъ дать отчетъ начальнику полиціи обо всемъ, что видлъ и слышалъ…

Ларейни сообщилъ Лувуа о краткомъ и мало убдительномъ отчет своего агента.

— Такъ мы ничего не узнали?— спросилъ министръ.

— Почти, т.-е. что г-нъ Кольберъ не помнитъ, чтобъ онъ посылалъ одного изъ покровительствуемыхъ лицъ къ управляющему кухней. Врученное письмо, должно быть, поддлано, и человкъ, который имъ воспользовался, конечно, имлъ преступныя намренія.

Недоврчивый Лувуа далъ замтить начальнику полиціи, что этотъ человкъ ‘съ преступными намреніями’ далъ доказательства образцоваго поведенія, такъ что невозможно забыть его веселаго характера и привтливости, вообще онъ оставилъ сожалніе о себ среди людей придворной офиціантской. Наконецъ онъ покинулъ кухню его величества по причин нисколько не подозрительной. Не правда ли, вотъ что видно изъ рапорта Дегрэ?

— Да, сударь.

— А что говорятъ оба мундшенка?

— Они видли этого человка нсколько разъ въ кабачк улицы Монмартръ, гд онъ пользовался извстностью отличнаго повара. Они ничего не могли точне опредлить.

— Вы знаете его имя?

— Онъ пришелъ въ придворную офиціантскую подъ именемъ Гэдона: по всей вроятности, это фальшивое имя.

— Надо было бы поискать въ другомъ мст, сударь,— сказалъ грубо министръ.

— Однако есть подложное письмо.

— А это подложное письмо у васъ?

Начальникъ полиціи отвтилъ смущенно:

— Я самъ спрашивалъ его у г-на Сангэна, какъ только узналъ подробности чрезъ Дегрэ, но ято письмо не могло быть разыскано.

Тогда Лувуа сказалъ съ досадой:

— Такъ, значитъ, у насъ нтъ ни малйшаго признака, и мы едва владемъ смутными примтами. Виновные, однако, существуютъ. Ежедневно безыменныя письма- доносятъ объ отравахъ. Парижъ содрогается. А мы тревожимся въ неизвстности, гоняемся за неуловимымъ и обнаруживаемъ лишь пустоту. Нами играютъ, господинъ начальникъ полиціи, и насъ вызываютъ на бой. Уже съ высоты каедры священныя слова негодующе гремятъ противъ отравителей, кругъ которыхъ все суживается, окружаетъ дворъ и обнимаетъ его величество.

— Вамъ небезызвстно, сударь, что мы произвели уже важные аресты. Посл странной смерти принца Савойскаго разв мы не захватили цлую шайку отравителей, которые заключены въ Бастиліи и Венсен? Слдовательно мы сумли открыть слды обширнаго заговора, и наканун открытія мельчайшихъ его деталей.

— Несмотря на это, они продолжаютъ свою работу… пробуя посягать на жизнь королевы!..

— Это — правда, сударь… Но поврьте, что время, терпнье, осторожность преодолютъ препятствія, и я надюсь, что съ помощью Дегрэ…

— Дегрэ?— спросилъ Лувуа съ горькой улыбкой: — но вашъ агентъ остается, какъ и мы, безсиленъ въ интересующемъ насъ теперь дл. Вы имли доказательства…

Ларейни понурилъ голову. Неуспхъ первыхъ шаговъ былъ слишкомъ очевиденъ.

Министръ съ сдержаннымъ гнвомъ продолжалъ:

— Кстати о кухн — поддльное письмо, предполагаемый убійца подъ фальшивымъ именемъ,— вотъ все. Разслдованія подвинулись ли хоть на шагъ?

Начальникъ полиціи, котораго тревожило гнвное нетерпніе министра, сказалъ безсильно:

— Нтъ, сударь… я, какъ и вы, съ глубокимъ сожалніемъ признаю это.

Между тмъ Лувуа съ нахмуреннымъ лбомъ и Ларейни оставались смущенные предъ страшной загадкой. У обоихъ было тревожное видніе будущаго, полнаго опасностей. Они спшили жестоко наказать ради имени короля и, можетъ быть, ради собственной безопасности. Поэтому ихъ испугъ, смшанный съ досадою, увеличивался по мр того, какъ предъ ними являлось безплодіе ихъ усилій.

Между тмъ въ улиц Борегаръ г-жа Вуазенъ совершенно спокойно продолжала собирать плоды суеврія, служить ненависти и двусмысленной любви, завязывать благородныя интриги и къ досад всемогущаго министра и начальника полиціи, занятыхъ тмъ, что метали молнію, искала съ адскимъ упорствомъ средства достичь до изголовья короля.

X.

Утвержденіе, столь точно опредленное г-жею Вуазенъ во время ея послдняго визита въ Кланьи, успокоило маркизу Монтеспанъ, которая теперь ждала только благопріятнаго случая, чтобы навсегда возвратить свою всемогущую власть надъ королемъ.

Однако въ маркиз Монтеспанъ еще существовало опасеніе.

Всегда ли останется король въ невдніи относительно ея связи съ кавалеромъ Люссакомъ, и что будетъ съ нимъ, когда онъ узнаетъ объ этой связи?.. Никакого нтъ сомннія, что, уязвленный въ своемъ самолюбіи, онъ накажетъ неврность своей любовницы окончательнымъ ея изгнаніемъ.

Конечно, Атенаиса пылко любила Оливье, но она понимала также, что могла сохранить эту любовь путемъ благоразумія, предосторожностей и тайны…

Съ большею предосторожностью она просила кавалера Люссака перестать ее посщать нкоторое время.

Вслдствіе этого неожиданнаго ршенія имъ овладло глубокое отчаяніе. Онъ былъ слишкомъ молодъ, чтобы угадать, сколько скрывалось благоразумной предусмотрительности въ поведеніи Атенаисы, и сказалъ себ, что боле онъ не одинъ занимаетъ сердце своей любовницы. Въ своемъ гор онъ прежде всего думалъ просить объ отпуск и возвратиться въ провинцію. Тамъ онъ потребуетъ утшенія отъ материнскихъ ласкъ.

Но Люссакъ колебался. Это была жертва свыше его силъ.

Покинуть дворъ не значитъ ли отказаться отъ единственной хотя столь малой радости, которая осталась у него,— находиться въ близкомъ присутствіи его возлюбленной?

Однажды боле опечаленный, чмъ когда либо, онъ вспомнилъ о рекомендательномъ письм, которое далъ ему отецъ къ прежнему главному патеру графа Монгоммери, аббату Гибуру, причисленному теперь къ приходу св. Евстаеія.

Со времени отъзда изъ Пуату столько событій перескли жизнь Оливье, что онъ пренебрегъ этимъ визитомъ. Теперь по чувству сыновняго уваженія, а также въ надежд найти облегченіе своему горю, онъ отправился въ улицу Жанъ-Тизонъ, расположенную между улицами Бэлльель и Сенъ-Жерменъ Локсерруа, гд уже съ годъ поселился аббатъ Этьень Гибуръ.

Онъ былъ принятъ высокой, толстой, краснолицей, дюжей двушкой лтъ около сорока, которая держала на рукахъ совсмъ маленькаго ребенка.

Онъ былъ принятъ высокой краснощекой плотной двушкой лтъ сорока, державшей на рукахъ маленькаго ребенка. Она провела Люссака въ обширную комнату, съ виду напоминавшую пріемную въ богатомъ монастыр. Столикъ, покрытый ковромъ утрехтскаго бархата, шесть лакированныхъ орховаго дерева стульевъ съ подушками изъ черной тафты съ ратиновыми полосами составляли обстановку салона, въ которомъ царствовалъ скромный, приличный характеръ, очень согласовавшійся съ духовнымъ званіемъ его хозяина. Среди рдкихъ картинъ святыхъ, окруженныхъ сіяніемъ, вниманіе Люссака было устремлено на портретъ Генриха II де-Монморанси, написанный восхитительнымъ карандашемъ Даніэля Мустье. Часто отецъ разсказывалъ ему о высокихъ дяніяхъ этого маршала Франціи, который, сначала пріобртя уваженіе и восхищеніе всего королевства, въ восемнадцать лтъ произведенный въ адмиралы, несмотря на важныя услуги, былъ обезглавленъ въ тулузской ратуш 30-го октября 1632 года за оскорбленіе величества.

Зачмъ этотъ драгоцнный портретъ у аббата Гибура? По причин ли его высокой артистической цнности? Нтъ. Потому что хозяинъ дома съ гордостью называлъ себя сыномъ Генриха И де-Монморанси. Это притязаніе, какъ странно оно ни казалось, было возможно, такъ какъ прежній губернаторъ Лангедока, доблестный воинъ, волокита и ‘соблазнитель’, сялъ незаконнорожденныхъ дтей везд понемногу, наудачу, во время своихъ любовныхъ приключеній. Впрочемъ между знаменитымъ герцогомъ и старымъ жителемъ улицы Жанъ-Тизонъ было нкоторое сходство, какъ особенный признакъ,— оба они одинаково отличались косоглазіемъ.

Надъ каминомъ, на которомъ возвышались небольшіе часы съ маятникомъ, въ род работы Клода Ральяра, висло въ красной бархатной рам Распятіе изъ пожелтвшей слоновой кости, которое теперь сдлалось предметомъ созерцанія Оливье. Печаль невыразимыхъ страданій говорила, что Распятый въ борьб напрягалъ свои мускулы, стараясь оторвать окровавленныя руки и ноги отъ позорной вислицы, къ которой пригвоздила его слпая ненависть евреевъ.

Блдный дневной свтъ, падавшій изъ высокихъ оконъ, образовывалъ сіяніе печальнаго свта, какъ внецъ на измученномъ лиц страдальца Бога…

Служанка вскор возвратилась.

— Г-нъ аббатъ занятъ,— сказала она.— Не повремените ли вы нсколько минутъ, сударь?

Оливье остался одинъ въ безмолвной тишин комнаты.

Заинтересованный страннымъ Распятіемъ, молодой человкъ приблизился, чтобы лучше полюбоваться произведеніемъ артиста, вырзавшаго на слоновой кости это несравнимое чудо.

Люссакъ былъ одной изъ тхъ привилегированныхъ душъ, которыхъ приводитъ въ восторгъ всякая красота, парящая надъ обыденной вулгарностью и живущая идеаломъ. Затмъ также уваженіе къ священнымъ предметамъ, стремленіе къ продолжительнымъ мечтаніямъ склоняли его иногда къ мистицизму. Религія ласкала его дтство, и если въ стремительности своихъ двадцати лтъ онъ могъ пренебрегать своимъ долгомъ, то все-таки оставался еще пропитаннымъ семейными традиціями и своимъ первоначальнымъ воспитаніемъ.

Предъ Распятымъ Богомъ у него пронеслись тысяча воспоминаній: воскресная обдня въ часовн замка, молившіеся крестьяне, преклонившіе колно на ступеняхъ Голгоы и по краямъ дороги, и молитвы, которыя онъ заучилъ на колняхъ матери. Вс эти благочестивыя чувства, на минуту уснувшія, внезапно проснулись. Онъ также думалъ о тхъ, кого любилъ, и кто, безъ сомннія, оплакиваетъ его тамъ…

Тогда въ его сердц возобновилась нжность. Онъ снова увидлъ большіе лса, новую листву, совсмъ блыя яблони и цвтущія ограды, на которыхъ пли пташки.

Въ этой благочестивой атмосфер суровой мечты впервые въ него вторгнулось угрызеніе совсти за преступную любовь, связавшую его съ фавориткой.

Онъ измнилъ своему королю, своему господину и благодтелю и, похищая дорогія ласки, совершилъ боле чмъ преступленіе. Въ припадк жаркаго раскаянія онъ чуть не упалъ къ ногамъ Христа, чтобы выпросить прощеніе у Того, который видитъ слабости и страданія людей.

Его созерцаніе было нарушено разговоромъ, доходившимъ изъ сосдней комнаты. Люссакъ невольно выслушалъ его.

— Какую выгоду могли бы вы извлечь отъ врученія прошенія? Особа короля, мн кажется, въ данный моментъ необходима для успха нашего плана.

— Это правда,— отвтилъ женскій голосъ.— Но посл столькихъ неудачъ не слдуетъ ли посредствомъ происшествія, которое надлаетъ шумъ, доказать иностранцамъ, что наше искусство и наша опытность попрежнему непогршимы, такъ какъ съ нкоторыхъ поръ несчастье ожесточилось противъ насъ. Все отъ насъ ускользаетъ, ни одна изъ попытокъ не удается, и спрашивается, можемъ ли мы достичь нашей цли.

— Полно, полно,— сказалъ тихо мужчина:— не терзайте такъ себя, моя дочь, ничего еще не потеряно.

— Дйствительно я хотла бы врить,— возразила не видимая собесдница,— но я въ отчаяніи, когда подумаю обо всемъ, чмъ мы напрасно рисковали… Неудачи скопились. Посмотрите: наши друзья, несмотря на вс рекомендаціи, которыми они располагаютъ, не могли до сихъ поръ проникнуть къ герцогин и представить предназначенная ей матеріи и перчатки. Что касается маркизы, то она отчаивается, что ей не удается заставить короля принять порошки, которые я ей дала.

— На счастье его величества!— отвтилъ мужчина со смхомъ, показавшимся Люссаку страннымъ.

— А я сама разв безполезно не пробовала вручить королю прошеніе съ ходатайствомъ вступиться’ за Блесси, моего соучастника, котораго маркизъ де-Термъ все еще держитъ лишеннымъ свободы въ своемъ замк?

— Маркизъ де-Термъ? Но разв къ нему не обращались съ какимъ-то халатомъ и ночнымъ колпакомъ?

— Да, дйствительно. Впрочемъ это путешествіе осталось безплоднымъ… Но дайте мн продолжать. Итакъ, я отправилась въ Сенъ-Жермэнъ къ одному изъ нашихъ сообщниковъ, лакею маркиза де-Монтозье, и попросила у него рекомендательное письмо къ одному изъ его друзей, приставу королевской палаты. Это письмо дозволяло бы мн пройти одной изъ первыхъ на аудіенцію. И что же, съ прошедшаго воскресенья я оставалась въ Сенъ-Жермэн, не имя возможности приблизиться къ его величеству. Я вернулась оттуда только вчера вечеромъ, въ четвергъ. Конечно, я могла положить мое прошеніе на столъ, но, чтобы достичь наврно моей цли, безусловно надо было, чтобы моя просьба была вручена въ собственныя руки короля.

— Не мечтайте боле объ этомъ, любезный другъ. Это опасное предпріятіе, и подобная неосторожность съ вашей стороны меня удивляетъ.

— Но знаете, аббатъ, что мы теряемъ сто тысячъ экю общаннаго вознагражденія, если будущаго 20 марта?…

— Ба! лучше потерять сто тысячъ экю, чмъ погубить себя и, можетъ быть, всхъ вашихъ друзей. Сдержать общаніе — дло не важное, когда вопросъ идетъ о сохраненіи своихъ интересовъ. Врьте мн, уничтожьте эту бумагу.

— Этой бумаги боле не существуетъ съ сегодняшняго дня,— возразила женщина.— Сегодня рано утромъ ко мн постучались въ дверь. Когда я услышала эти стуки, меня охватилъ страхъ, и я живо отдала это прошеніе моей дочери, чтобы она его сожгла, затмъ я пошла отворить дверь. По счастью, эти утренніе постители были лишь миссіонеры Сенъ-Венсанъ-де-Поль.

— Вы хорошо сдлали. Въ данный моментъ лучше оставитъ дйствовать вашихъ друзей, какъ только они будутъ имть возможность. Если имъ удастся, то ихъ успхъ будетъ намъ гораздо полезне, потому что маркиза посл мессы, на которой она будетъ завтра участвовать, увидитъ въ томъ подтвержденіе нашего тайнаго могущества.

— Вы меня уврили, что придете служить эту мессу?— спросила женщина.

— Разсчитывайте на меня. Необходимо, чтобы все было готово, когда я пріду.

— Все будетъ приготовлено: церковное облаченіе, престолъ и свчи. Вамъ остается только принести Святые Дары. Ваша экономка, Лашанфренъ, возьмется доставить ребенка, не правда ли?

Звукъ голоса заинтриговалъ Люссака. Ему казалось, что онъ слышалъ этотъ голосъ при обстоятельствахъ, которыя онъ не могъ опредлить.

Но съ другой стороны перегородки разговоръ продолжался.

— Кто еще будетъ присутствовать за этой мессой?— спросилъ мужчина.

— Ничего не измнится въ обыкновенной церемоніи. Г-жа Дэзэлье одна будетъ сопровождать завтра вечеромъ маркизу Монтеспанъ ко мн. Моя дочь и я будемъ служить причетниками, надежные друзья будутъ ожидать въ саду и затмъ проводятъ маркизу Монтеспанъ.

— Ваша дочь? Но уврены ли вы въ ея молчаливости?

— Какъ въ себ самой. Моя дочь боле не маленькая, не невжественная и наивная пансіонерка. Я давала ей много разъ различныя порученія, годныя для ея развитія, и вскор я надюсь отдать ее Романи въ жены.

— Романи! Я считалъ, что за нею ухаживаетъ офицеръ гвардіи, маркизъ де-Шастенэ.

— Увы! безъ сомннія, она предпочла бы этого дворянина. Но я хочу навсегда привязать Романи, это — драгоцнный человкъ!

— Поистин вы предусмотрительны. Дозавтра, въ полночь у васъ.

— Дозавтра.

Въ коридор раздались шаги, и дверь закрылась за постительницей.

Не безъ волненія Оливье услышалъ произнесенное имя маркизы.

Безпокоясь узнать, онъ бросился къ окну, выходящему на улицу. Его изумленіе было таково, что онъ не могъ удержать восклицаніе удивленія:

— Г-жа Вуазенъ!

Закутаннпая въ широкій темный плащъ, прорицательница удалялась быстрыми шагами, пробираясь по стнкамъ и бросая направо и налво воровскіе взгляды, какъ будто она боялась, чтобы ея не узнали.

Какую мессу могли бы они служить въ полночь въ дом, въ Вилль-Нвъ?

У г-жи Вуазенъ нтъ никакой молельни, это было въ Париж еще привилегіей, которой владли лишь одни избранные. Для чего это посщеніе и въ такой часъ маркизы Монтеспанъ и г-жи Дэзэлье, и къ чему столько’таинственности?

Непріятное безпокойство, въ которое Люссака привели эти догадки, разсялись скрипомъ бородки ключа въ заржавленной замочной скважин. Слегка сгорбленный силуэтъ аббата Гибура появился въ дверяхъ.

Это былъ высокій старикъ лтъ шестидесяти, съ сильно красными, толстыми щеками. Подъ широкимъ лбомъ, окаймленнымъ сдыми волосами, блестли подъ очками косые черные глаза Монморанси. Орлиный носъ, весь прыщеватый, возвышался надъ чувственными губами.

— Простите, сударь, что я заставилъ васъ такъ долго ожидать,— сказалъ патеръ:— но я не могъ отпустить ране одну изъ моихъ кающихся гршницъ, которая пришла просить помощи въ моемъ заступничеств.

Люссакъ поклонился и протянулъ письмо.

Аббатъ Гибуръ сломалъ печать и прочиталъ его.

— Милости просимъ, дорогое дитя,— сказалъ онъ, сжимая въ сморщенной рук руку Люссака… Ваше посщеніе доставляетъ мн пріятное удовольствіе, такъ какъ я хорошо зналъ когда-то барона Люссака, когда я былъ главнымъ патеромъ графа Монгоммери. Я помню вашего отца… Въ ту эпоху онъ былъ красивый кавалеръ, отважный и прямой, какъ его шпага… Его сынъ не можетъ не походить на него…

При этихъ радушныхъ словахъ не очень благопріятное впечатлніе, испытанное молодымъ человкомъ при вид старика, разсялось.

Онъ разспросилъ Люссака благосклонно о его первыхъ дебютахъ при двор.

Люссакъ разсказалъ о своемъ отважномъ поступк и о томъ, какъ онъ былъ представленъ королю и принятъ на службу къ его брату. Каждый разъ, произнося имя маркизы Монтеспанъ, онъ старался обнаружить во взгляд патера или въ его отвтахъ указанія, годныя объяснить ему тайну, которую онъ невольно узналъ.

Но въ глазахъ аббата Гибура не было никакого блеска, а въ чертахъ лица никакого смущенія. Онъ говорилъ спокойно о городскихъ и придворныхъ длахъ, о послднихъ событіяхъ, онъ выражался тихимъ голосомъ, медленно, часто употребляя корректныя выраженія, опредленную начитанность.

— Я надюсь,— сказалъ онъ,— что вы будете часто приходить ко мн… Вы всегда будете желанный гость у стараго друга барона Люссака… Я не осмливаюсь предложить вамъ сегодня ссть за мой скромный обдъ…

— Тысячу разъ благодарю васъ, аббатъ!.. Мн надо сегодня вечеромъ быть на служб.

— Въ такомъ случа, любезное дитя, я не настаиваю… Ступайте, куда васъ призываетъ долгъ, и до скораго…

Люссакъ ушелъ.

Присутствіе г-жи Вуазенъ въ улиц Жанъ-Тизонъ и слышанный разговоръ завладли умомъ Люссака. Тщетно хотлъ онъ отогнать подальше отъ себя безпокойныя мысли… Прежде всего, что страннаго въ этомъ посщеніи? Разв самъ аббатъ Гибуръ не сказалъ Оливье: ‘одна изъ кающихся пришла просить помощи въ моемъ заступничеств’? Эта кающаяся была г-жа Вуазенъ. Чего боле естественнаго и зачмъ мучить такъ умъ? Впрочемъ, разв онъ не видлъ въ домик въ Сенъ-Жермэн самыя преданныя заботы, и съ какого права старается онъ проникнуть сокровенную тайну?

И въ странной исторіи прошенія, посылки, успха, одна фраза внезапно ему въ голову врзалась: ‘г-жа Дэзэлье одна будетъ сопровождать маркизу Монтеспанъ’.

XI.

Несмотря на упорныя настоятельныя просьбы Ронани, г-жа Вуазенъ совсмъ не считала долгомъ говорить со своей дочерью о свадебныхъ проектахъ влюбленнаго.

— Еще немного потерпите,— говорила она своему сообщнику каждый разъ, какъ онъ напоминалъ ей о своей просьб.— Я держу слово. Я узнала, что до сихъ поръ вы длали все возможное для моего удовлетворенія, и я могу обвинять только обстоятельства, которыя были для васъ совсмъ неблагопріятны… Потерпите… Я не упущу случая расположить мою дочь въ вашу пользу… Какъ только вы исполните, вы знаете, что Маргарита будетъ ваша жена…

Романи ждалъ и питалъ довріе… Онъ старался своимъ обращеніемъ и предупредительностью заслужить расположеніе Маргариты, но молодая двушка принимала всегда холодно комплименты обожателя.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Однажды утромъ Романи, отправившись въ улицу Борегаръ ране обыкновеннаго, нашелъ г-жу Вуазенъ въ городскомъ наряд.

— Вы очень кстати явились,— сказала она Романи:— я должна теперь отлучиться на нсколько минутъ такъ же, какъ и моя служанка, Марго, которой я дала нсколько порученій. Вы примите кліентовъ, которые будутъ спрашивать меня, и заставьте ихъ ожидать въ нижнемъ зал.

— Но, любезный другъ, не могу ли я скоре замнить васъ въ вашей поздк?..

— Благодарю васъ, но дломъ, которое меня призываетъ, могу заняться только я одна,— отвтила г-жа Вуазенъ таинственнымъ тономъ:— я отправляюсь къ нашему сосду Ларивьеру, палачу нашего добраго города Парижа.

— Къ палачу?.. Правда, какъ предусмотрительная женщина, вы сумли заслужить его расположеніе… Посл г-на Гилльома — г-нъ Ларивьеръ!

— Нашъ интересъ требуетъ, чтобы я царствовала надъ сердцами палачей…

— А также и надъ сердцами г-дъ изъ Шатлэ. Отъ великаго до малаго никто изъ нихъ не устоялъ противъ васъ. Катерина, вы обворожили что ли все правосудіе?… Можетъ быть, и сегодня вы отправляетесь, чтобы порекомендовать г-ну Ларивьеру нсколькихъ осужденныхъ, которыхъ вы желаете избавить, посредствомъ предварительнаго задушенія, отъ страданій колесованія и костра.

— Нисколько. Просто я хочу просить, чтобы онъ отдалъ мн жиръ повшенныхъ, необходимый для выдлки свчей, которыя будутъ намъ служить сегодня вечеромъ при церемоніи. Кстати, я разсчитываю на васъ. Эта месса могла бы принести намъ хорошій кушъ, если бы удалось ваше предпріятіе у герцогини Фонтанжъ.

— Если бы удалось мое предпріятіе у церцогини Фонтанжъ? Какое отношеніе можетъ существовать между этой мессой?.. Поистин я боле ничего не понимаю, любезный другъ…

— Какъ вы ничего не понимаете?

— Нтъ…

— Но эта месса будетъ исполнена для нашей доброй кліентки, маркизы Монтеспанъ.

— Еще?— сказалъ съ улыбкой Романи.— Чего же требуетъ маркиза?

— Э! Чего же вы хотите, чтобы она требовала, какъ не возвращенія расположенія короля, который ее бросилъ? Маркиза Мойтеспанъ, какъ вамъ небезызвстно, замнена Маріей Фонтанжъ. Итакъ, надо, чтобы послдняя исчезла, мы такимъ образомъ докажемъ маркиз дйствительность нашихъ обрядовъ, и, какъ прежде, она осыплетъ насъ золотомъ.

— Но къ чему можетъ послужить исчезновеніе герцогини Фонтанжъ?— спросилъ Романи.— У насъ сегодня 11-е марта, Катерина, а вы помните, что 20-го марта, то-есть черезъ десять дней, король долженъ быть вычеркнутъ изъ списка живыхъ. Посл этого событія, я не вижу, какою надеждою можетъ еще убаюкивать себя маркиза Монтеспанъ. Ей нечего будетъ боле опасаться герцогини Фонтанжъ, такъ какъ предметъ ихъ соперничества перестанетъ существовать…

— Все это очень справедливо, Романи,— сказала Катерина:— если бы я дйствительно могла быть уврена, что 20-го марта я удовлетворю сторонниковъ Голландіи и Англіи. Но все, увы! заставляетъ меня предвидть противное. Неожиданныя препятствія скопились на нашемъ пути. Вы видите сами, сколько у васъ было неудачъ со времени вашей первой попытки у королевы. Я очень боюсь не имть возможности исполнить миссію, за которую я взялась.

— Но тогда сто тысячъ экю?..

— Сто тысячъ экю будутъ потеряны, Романи. Но такъ какъ лучше не сжигать разомъ всхъ своихъ кораблей, то я думаю попрежнему подстрекать надменность и честолюбіе маркизы Монтеспанъ. Конечно, я ничуть не отказываюсь отъ своихъ плановъ относительно короля. Девять дней, которые намъ остаются, достаточно, чтобы позволить мн достичь успха… И въ такомъ случа, смотрите, Романи, какъ все было бы къ лучшему, если предположить, что прежде вы сами достигли вашей цли у герцогини Фонтанжъ. Съ одной стороны, маркиза Монтеспанъ, удовлетворенная неожиданной смертью своей соперницы, видла бы въ этомъ вліяніе сверхъестественныхъ силъ, которыя мы ее заставили призывать, и, боле не опасаясь новой фаворитки, она мысленно подымалась бы уже по ступенямъ трона. Мы воспользуемся ея добрымъ расположеніемъ, чтобы получить крупное вознагражденіе.

— Но если вы будете имть успхъ, Катерина,— возразилъ Романи:— радость доброй маркизы была бы не продолжительна.

— Это меня всего мене безпокоитъ, такъ какъ въ этомъ случа лордъ Монмутъ тотчасъ же вручитъ намъ общанныя сто тысячъ экю и облегчитъ намъ проздъ въ Англію, гд со значительной суммой, которой будемъ тогда владть, мы можемъ въ полной безопасности дать новый полетъ нашему длу… Если я потерплю неудачу, и если вы одни будете имть успхъ, мы всегда сохранимъ нашу кліентку, маркизу Монтеспанъ, и откажемся со всей философіей, на какую мы только способны, отъ ста тысячъ экю лорда Монмута… Понимаете вы теперь?..

— Дйствительно, Катерина,— отвтилъ Романи, глаза котораго блестли страннымъ пламенемъ:— я начинаю понимать… Вы дйствительно ловкая женщина… Но какой патеръ взялся служить мессу сегодня вечеромъ?

— Аббатъ Гибуръ, котораго я видла вчера, общался мн быть здсь въ полночь.

— Аббатъ Гибуръ! Но вы не подумали объ этомъ, Катерина… Аббатъ въ семидесятилтнемъ возраст, и я сомнваюсь, чтобы, несмотря на прелести маркизы Монтеспанъ, онъ былъ способенъ исполнить до конца свою службу… Вы знаете стихи нашего друга Лафонтэна:

‘Passe encore de btir, mais planter cet ge’..— прибавилъ онъ съ двусмысленнымъ смхомъ.

— Причиной больше, Романи. Маркиза не подвергнется, безъ сомннія, этой важной подробности церемоніала, тмъ боле, что она не согласилась на нее въ тотъ разъ и при тхъ же условіяхъ… Достаточно подобія, и никто лучше Гибура не можетъ исполнить это подобіе,— сказала она, улыбаясь въ свою очередь.

— Вы все предусмотрли, Катерина.

— Я вызвала Лезажа для приготовленія къ месс и для разведенія огня подъ очагомъ.

— Подъ очагомъ? Такъ, значитъ, вы могли достать ребенка?..

— Да, служанка Гибура, Лашанфренъ, принесетъ своего…

— Я вижу, что вы придерживаетесь малйшей подробности ритуала… Разсчитывайте на меня, любезный другъ. Я буду точенъ на свиданіе… Въ ожиданіи вашего возвращенія, я буду сегодня утромъ принимать кліентовъ…

— Прекрасно, благодарю васъ.

И г-жа Вуазенъ направилась къ двери. Въ тотъ моментъ, какъ она ее открывала, къ ней приблизился Романи.

— Еще одинъ вопросъ, Катерина… Какъ удалите вы вашу дочь?

— Маргарита,— отвтила г-жа Вуазенъ: — будетъ присутствовать при этой церемоніи… Это разсетъ ея послднее удивленіе, и для нея не останется боле ничего тайнаго. До скораго свиданія! Черезъ два часа, самое позднее, я окончу мои визиты.

Дверь закрылась за г-жею Вуазенъ, свшей въ карету, которую ежедневно предоставляла въ ея распоряженіе жена предсдателя суда Леферонъ.

Маргарита въ это время встала.

Солнечный лучъ, ворвавшись въ полуприкрытый ставень, перерзалъ золотистой полосой полумракъ комнаты.

Служанка г-жи Вуазенъ, Марго, вошла, какъ она это длала каждое утро, въ комнату молодой двушки, которая стояла у кровати и начинала одваться.

— Не нужно ли вамъ чего нибудь, прежде чмъ я уйду? Меня не будетъ все утро… Хозяйка дала мн важныя порученія.

— Порученія… Но я пойду съ вами, Марго. Я плохо спала, и немного воздуха мн принесетъ пользу. Помогите мн одться.

Служанка повиновалась.

Въ коридор она встртилась съ Романи въ тотъ самый моментъ, какъ отворяла дверь на улицу.

— Какъ и вы также уходите?— съ удивленіемъ спросилъ онъ молодую двушку.

— Да, разв это причиняетъ вамъ огорченіе?— лукаво спросила Маргарита.

— Самое большое мое огорченье, сударыня, знать, что вы далеко отъ меня,— отвтилъ Романи съ любезностью обожателя.

Маргарита не обратила большого вниманія на этотъ комплиментъ и послдовала за служанкой, оставивъ въ задумчивости Романи.

— Куда можетъ она отправиться въ такой часъ?— спрашивалъ онъ себя: — что можетъ она еще напроказить съ этой колдуньей Марго? Нтъ ли тамъ какого влюбленнаго?.. Но въ самомъ дл почему бы нтъ?.. Напримръ, Шатенэ, этотъ офицерикъ королевской стражи, который за нею ухаживаетъ?.. Чортъ возьми!.. я хочу въ этомъ убдиться… и къ чорту кліенты Катерины! Они подождутъ у дверей.

Накинувъ на плечи плащъ и прицпивъ сбоку шпагу, онъ вышелъ. Маргарита и Марго уже достигли конца улицы Борегаръ и вошли въ улицу Пуассоньеръ. Романи ршился слдовать за ними, все-таки сохраняя благоразумное разстояніе.

Об женщины продолжали путь чрезъ улицу Пти-Карро и улицу Монторгейль.

Пройдя по улиц св. Евстахія, он направились по одной изъ многочисленныхъ маленькихъ улицъ, примыкавшихъ къ Новому Мосту.

Романи готовился перейти шоссе и рыночную площадку, какъ былъ остановленъ нетерпливой и любопытной толпой.

— Мста! мста!— кричали солдаты.

Появились мундиры.

Это былъ Пикардійскій полкъ, направлявшійся изъ Версаля, гд онъ помогалъ въ постройк замка, а также въ окончаніи королевской дороги въ Сенъ-Жермэнъ, и возвращавшійся въ свои казармы въ Mo.

Романи, во что бы то ни стало, хотлъ пробраться сквозь этотъ водоворотъ толпы. Одинъ солдатъ ему въ этомъ помшалъ. Сообщникъ г-жи Вуазенъ долженъ былъ ждать, разразясь проклятіями противъ досадной помхи.

Поднявшись на ципочки, онъ старался, благодаря своему высокому росту, слдить за Маргаритой и ея служанкой чрезъ головы звакъ. Но на этотъ разъ об женщины исчезли, и Романи не могъ боле разсчитывать ихъ разыскать.

— Чортъ возьми этотъ Пикардійскій полкъ!— сказалъ съ проклятіемъ другъ г-жи Буазенъ.

Онъ уже хотлъ возвратиться въ улицу Борегаръ, когда его заставило обернуться дружеское прикосновеніе руки, положенной на его плечо.

— А, Лезажъ!— воскликнулъ онъ, узнавъ прежняго торговца шерстью… Какого чорта длаете вы здсь?..

— Это вамъ надо задать такой вопросъ,— возразилъ Лезажъ… Я знаю васъ за врага толпы и удивляюсь, найдя васъ въ числ звакъ.

Романи дурно скрылъ свою досаду. Однако, его удерживалъ стыдъ сдлать Лезажа повреннымъ своего сердечнаго огорченія.

Онъ отвтилъ почти привтливо:

— Я именно собирался итти въ улицу Борегаръ.

— Не ране, какъ выпивъ вмст бутылку вина, товарищъ… Я не знаю, на что вы сердитесь, но вы, мн кажетеся, въ дурномъ настроеніи. Стаканъ добраго вина, надюсь, разсетъ озабоченность, которую я читаю на ашемъ лиц.

Романи хотлъ протестовать.

— Благодарю… Уже это слишкомъ, что я покинулъ на нсколько минутъ квартиру Катерины. Она просила меня принять ея постителей во время ея отсутствія.

— Ба! ба!— сказалъ Лезажъ, взявъ подъ руку своего спутника:— нашъ другъ Катерина, я въ этомъ увренъ, будетъ вполн снисходительна къ этой шалости, когда она узнаетъ, что вы были со мною. Впрочемъ, я хочу съ вами поговорить о нашихъ общихъ интересахъ.

Тотъ и другой дошли до ‘Золотого компаса’, одного изъ наиболе посщаемыхъ трактировъ въ улиц Монторгейль. Лезажъ увлекъ туда Романи, который желая все разузнать, не прочь былъ поговорить минуту съ наиболе близкимъ наперсникомъ г-жи Вуазенъ, и оба сообщника услись за столъ.

— Ну же, чортъ возьми, хозяинъ Франсуа,— воскликнулъ Лезажъ, обращаясь къ трактирщику:— пусть намъ подаютъ и поскоре.

— Хорошо, хорошо, идутъ!— отвтилъ трактирщикъ:— не будемъ горячиться, любезный г-нъ Дюбюисонъ… Сегодня много постителей, и мимо проходящій Пикардійскій полкъ привлекъ ко мн постителей, на которыхъ я никакъ не разсчитывалъ… мн не хватаетъ слугъ, чтобы подавать всмъ гостямъ. Потерпите нсколько минутъ, а я спущусь въ погребъ, чтобы отыскать для васъ одну изъ тхъ старыхъ бутылокъ, которыя вы такъ цните.

Эти слова удовлетворили нетерпніе Лезажа.

Толпа наполняла трактиръ своими криками и зовомъ, такъ что хозяинъ Франсуа Гарно разрывался, чтобы удовлетворить столько требованій. Наконецъ онъ направился въ глубину залы и готовился поднять опускную дверь погреба, когда свже-выбритый мужчинъ съ сдоватыми волосами, одтый ремесленникомъ, пробрался сквозь толпу гулякъ и приблизился къ нему.

— Ну, что, хозяинъ,— сказалъ въ полголоса новопришедшій:— дла, повидимому, сегодня идутъ?

— Боже мой, да…— отвтилъ хозяинъ, изумленный при вид своего собесдника.— Но что значитъ это переодваніе, господинъ?…

— Шш! Ни слова, и оставьте меня дйствовать. Я вошелъ къ вамъ, потому что съ улицы видлъ, какъ вы стараетесь, и пришелъ предложить вамъ свои услуги.

— Понимаю… Охотно,— сказалъ хозяинъ Гарно.— Я принимаю. Вы меня выведите изъ сильнаго затрудненія. Вотъ какъ разъ являются другіе гости… Займитесь ими, пока я спущусь въ погребъ. Кубки и горшки тамъ, на этажерк, налво отъ камина. Кувшины для вина подъ ними. Я требую за полъ-горшка три су, а за цлый шесть… Вы получите деньги… Впрочемъ, они не могли бы попасть въ лучшія руки,— прибавилъ онъ съ хитрой улыбкой.

И хозяинъ оставилъ новопришедшаго одного, который, преобразившись въ трактирнаго слугу, принялся прислуживать потребителямъ, численность которыхъ все увеличивалась.

Вскор поднялся изъ погреба хозяинъ, съ предосторожностью держа въ рук всю запыленную флягу. Такъ какъ онъ приближался къ столу, за которымъ разговаривали Лезажъ и Романи, то слуга, добровольно предложившій свои услуги, бросился къ нему навстрчу.

— Простите,— сказалъ онъ, выхвативъ бутылку,— вы меня наняли, и я не потерплю, чтобы вы исполняли мою обязанность… Положитесь на мою расторопность…

И прежде чмъ хозяинъ могъ произнесть хотя одно слово, новый слуга былъ уже возл обоихъ сообщниковъ, вытирая со стола пыль быстрымъ движеніемъ салфетки и наполняя оловянные кубки.

Удовлетворенный такимъ усердіемъ, Гарно возвратился къ очагу, гд нанизанная на длинномъ вертел дичь жарилась предъ яркимъ, трещавшимъ пламенемъ пылающихъ виноградныхъ лозъ.

Лезажъ и Романи прервали свой разговоръ, чтобы осушить кубки. Слуга подошелъ снова, чтобы наполнить ихъ, когда Лезажъ остановилъ его.

— Хорошо,— сказалъ онъ,— оставь насъ… Мы сами себ нальемъ.

Слуга поклонился, затмъ отошелъ на нсколько шаговъ, и Лезажъ наполнилъ кубокъ Романи.

— Любезный мой,— сказалъ онъ, убдившись, что слуга боле не занимается ими:— вы неправы такъ терзать свое сердце… И я удивляюсь, какъ вы могли влюбиться въ эту дурочку Маргариту. Да, вы неправы. Какого чорта! такой человкъ, какъ вы, пресыщенный всевозможными похожденіями, еще попадаетесь на удочку невиннаго личика этой двушки… Однако, вы должны были давно обратить вниманіе…

— Что вы хотите сказать?— спросилъ живо Романи.

— Я знаю, что говорю,— отвтилъ спокойно Лезажъ: — и вы знаете это такъ же хорошо, какъ и я. Вмст съ тмъ вы не имете притязанія врить въ добродтель юницъ… Ея сношенія съ маркизомъ Шатенэ извстны всмъ…

— Эти сношенія вскор прекратятся, такъ какъ я убью Шатенэ, и Маргарита будетъ моей женою,— отвтилъ Романи сухимъ голосомъ.

— Словомъ вс радости,— злорадствовалъ Лезажъ.— Прошу васъ, Романи, бросьте на мгновеніе эти мрачныя мысли и непринужденно отдайтесь веселымъ мыслямъ, какія можетъ вамъ внушить подобный нектаръ… Хозяинъ,— прибавилъ онъ, подзывая трактирщика:— позаботьтесь, чтобы намъ тотчасъ же замнили пустую флягу. У насъ большая жажда.

Хозяинъ далъ распоряженіе слуг, возвратившемуся съ двумя новыми бутылками, и Лезажъ наполнилъ кубки.

— Ну, за ваше,— сказалъ онъ, чокаясь своимъ кубкомъ о кубокъ Романи… Выпьемъ, любезный, и забудьте все.

— Когда васъ держитъ любовь, то забыть трудне, чмъ вы думаете,— отвтилъ Романи… Кром того, слишкомъ поздно, предложеніе сдлано, и у меня есть формальное общаніе Катерины…

— Формальное общаніе Катерины?— повторилъ Лезажъ…— Разв вы такъ довряете ея словамъ?

— У насъ одинаковые интересы, Лезажъ. И не вамъ сомнваться въ ея искренности. Вспомните, что она васъ освободила отъ галеръ. Будьте, по крайней мр, благодарны…

— Я благодаренъ,— возразилъ со смхомъ Лезажъ.— Послушайте, если Катерина такъ дйствовала, значитъ, я ей былъ нуженъ для усовершенствованія въ искусств колдованія, которому я началъ ее учить, и для того, чтобы довести до совершенства извстныя предпріятія… Безъ этого, поврьте мн, я гребъ бы еще и въ настоящее время на галерахъ его величества… Въ тотъ день, когда Катерина найдетъ возможнымъ обойтись безъ моихъ услугъ, она употребитъ всевозможныя средства, чтобы избавиться отъ моей особы. Вы должны помнить… Тому четыре года назадъ, разв она не пробовала меня отравить, въ два пріема, съ помощью одного изъ своихъ помощниковъ, Пьера, того пастуха изъ Руля, который такъ опытенъ въ искусств выгонять сокъ изъ растеній?.. Затмъ, разв она не старалась, не знаю, ради какой цли, убдить меня, что отъ меня беременна? Даже впослдствіи она купила у акушерки, по имени Деланжъ, въ улиц Омеръ, новорожденнаго ребенка, котораго она имла дерзость представить мн за моего сына, и котораго въ церкви св. Николая окрестила подъ именемъ Жано, сына Дезэ и Керэ, г-на Дюбюиссона… Вы понимаете, что подобныя дла не забываются, и у меня превосходная причина — не доврять ей…

— Въ такомъ случа, зачмъ же вы продолжаете знаться съ нею?

— Просто потому, что въ этомъ я нахожу свою выгоду… Безъ этого, будь уврены, я давно бы работалъ за свой счетъ и оставилъ бы Катерину выпутываться, какъ она хочетъ… Но, благодаря адской ловкости, эта женщина располагаетъ такими кліентами, что я даже не мечтаю отбивать ихъ у нея. Это — потеря времени.

— Ваше злопамятство длаетъ васъ несправедливымъ относительно ея,— отвтилъ Романи:— что касается меня, то я вполн врю ея слову…

— Жалю васъ… Въ данный моментъ Катерина преслдуетъ различные планы, вполн достойные ея смлости, я съ этимъ согласенъ, но которые могутъ завести далеко, если когда нибудь ее захватятъ. Слдовательно, выбирая васъ для исполненія ихъ и общая вамъ, какъ награду, въ случа вашего успха, руку Маргариты, она хочетъ избжать опасности и обезпечить свою отвтственность. Впрочемъ, подобный способъ очень подходитъ къ ея самолюбію, которое она всегда выказывала даже относительно своихъ друзей… Вотъ о чемъ вы не подумали, Романи, давъ себя соблазнить ея общаніями.

— Но сами вы разв не занимаетесь ея планами?— замтилъ съ живостью Романи.

— Это — правда, но я обдумалъ и съ тхъ поръ понялъ, что роль была слишкомъ опасна…

Въ этотъ моментъ Лезажъ инстинктивно обернулся. Совсмъ близко отъ него сидлъ слуга, нанятый хозяиномъ трактира.

— Что ты тамъ длаешь?— воскликнулъ съ гнвомъ Лезажъ.— За что теб платитъ хозяинъ жалованье, за то ли, чтобы ты подслушивалъ разговоры постителей или чтобы имъ служилъ?

Слуга всталъ.

— Я подслушиваю постителей, сударь?— отвтилъ онъ… Но вы объ этомъ совсмъ не думаете: я съ ногъ сбился, чтобы удовлетворить всхъ гулякъ, и теперь, имя передышку, я воспользовался случаемъ, чтобы отдохнуть.

— Во всякомъ случа ты могъ бы ссть нсколько дальше,— сказалъ Лезажъ съ досадой.

— Хорошо, хорошо, сударь,— униженно пробормоталъ слуга.— Если я васъ разсердилъ, то извиняюсь предъ вами. Я, человкъ бдный, очень счастливъ, что нашелъ это мсто, а потому мн не хотлось бы, чтобы съ самаго начала моей службы постители были ко мн не расположены, благодаря моей неловкости, которую надо мн простить.

— Полно, малый,— отвтилъ Лезажъ:— довольно… оставь насъ… Знай, однако, что скромность — первое качество хорошаго слуги.

— Благодарю за совтъ, сударь… Я сумю имъ воспользоваться…

И слуга удалился, низко кланяясь.

Лезажъ возобновилъ прерванный разговоръ.

— Заставилъ же я васъ замтить, Романи, что въ этихъ обстоятельствахъ я выбралъ роль, въ которой подвергаюсь наименьшей опасности… Путешествіе, совершенное мною въ Гренобль и Ліонъ за перчатками и матеріями, предназначенными герцогин Фонтанжъ, совсмъ не можетъ меня поставить въ непріятное положеніе, и не мн сдлала Катерина предложеніе проникнуть къ королев… Она очень хорошо знаетъ, что я не принялъ бы его.

Пока длился этотъ разговоръ, слуга мало-по-малу приближался къ столу Романи и Лезажа, онъ для вида разговаривалъ съ гуляка мы, которые сидли невдалек отъ сообщниковъ г-жи Вуазенъ.

Лезажъ совсмъ не обратилъ на это вниманія.

— Нтъ,— продолжалъ онъ:— я не принялъ бы его… Это порученіе было слишкомъ опасно.

— Вроятно, у меня были причины совсмъ не раздлять этого мннія,— сухо замтилъ Романи.— Впрочемъ не будемъ боле объ этомъ говорить.

— О!— сказалъ Лезажъ,— не сердитесь… Осушимъ эту бутылку и разстанемся друзьями…

— Мы увидимся сегодня вечеромъ,— сказалъ смягчаясь Романи: — не правда ли, васъ Катерина предупредила? Вы поможете мвъ развести огонь въ очаг и сдлать приготовленіе къ месс, которую долженъ отслужить аббатъ Гибуръ.

— А! а!— сказалъ смясь Лезажъ: — маркиза Монтеспанъ не потеряла доврія! Подобная работа совсмъ не опасна и даетъ крупный барышъ.

— Такъ по рукамъ?

— Да. Я буду въ назначенный часъ въ улиц Борегаръ.

И обернувшись Лезажъ подозвалъ хозяина, чтобы расплатиться.

XII.

Г-жа Вуазенъ сказала фаворитк:

— Маркиза Монтеспанъ, вы будете королевой Франціи!

— Я врю въ васъ,— отвтила Атенаиса.

И высокомрная маркиза преклонилась побжденной и сдлалась покорной слугою прорицательницы.

Какимъ же безподобнымъ могуществомъ располагала эта женщина, чтобы подчинить всмъ своимъ желаніямъ надменную Мортемаръ и такъ возбудить ея честолюбіе, которое мтило ни больше ни меньше, какъ измнить порядокъ наслдованія трона Франціи?..

Остановимъ на мгновеніе теченіе нашего разсказа и приподымемъ наконецъ завсу, которая закрывала жизнь и тайныя занятія прорицательницы.

Въ эпоху, когда Гассенди съ преобразованной системой Эпикура препятствовалъ великому Декарту, когда нкоторые свободные умы избавились отъ врованій и догматовъ стараго богословія, любовь къ чудесному продолжала не мене могущественно царствовать, несмотря на суровый приступъ разума. Но эпикурейство набирало сторонниковъ и учениковъ лишь въ ‘высшемъ класс’, которые опредлялись тогда именемъ ‘распутниковъ и вольнодумцевъ’. Оно привлекало къ себ лишь нкоторыхъ поэтовъ, писателей, патеровъ и ученыхъ, считавшихъ Гассенди ‘самымъ ученымъ среди философовъ и самымъ смышленымъ среди ученыхъ’. Другіе,— громадная толпа невждъ,— которыхъ совсмъ не просвщалъ высшій скептицизмъ знаменитыхъ мыслителей, все еще блуждали въ ‘несбыточныхъ мечтахъ’, въ поискахъ ‘духовъ’, у которыхъ они просили исполненія своихъ желаній, конца страданій, удовлетворенія злобы, утоленія ихъ алчности и несбыточной формы вчнаго счастья. Тогда-то ловкіе люди наживы противопоставили церковной пышности магическое великолпіе сатанинской церемоніи и предложили суеврію, неискореняемому изъ человческаго сердца, попытать вторгнуться въ безграничную область невдомаго.

Но католическая церковь, ревнивая къ своимъ правиламъ, или скоре къ своимъ интересамъ, не колебалась, когда ей представлялся случай, сурово наказывать приверженцевъ новаго ученія и тхъ, которые, наперерывъ, таинственными обрядами извлекали пользу изъ человческаго легковрія.

Поэтому предсказательницы будущаго должны были тайно заниматься своимъ доходнымъ ремесломъ, а сильные умы могли сходиться лишь на тайныхъ банкетахъ, гд они оспаривали великую проблему позитивной вры.

На удобной обширной земл, расположенной между оградой Парижа и приходомъ Сенъ-Соверъ, только что былъ отстроекъ новый кварталъ. Мелкому люду, согласившемуся тамъ поселиться, были предложены совсмъ особенныя преимущества: освобожденіе отъ податей, налоговъ и оброковъ. Вскор, какъ бы по волшебству, въ этой мстности возникли просторные дома, окруженные садами. Это былъ Вилль-Невъ. Скромная церковь, сдлавшаяся знаменитой, благодаря паломничеству Анны Австрійской, покинутой своимъ августйшимъ супругомъ, сдлалась приходской, и въ знакъ благодарности за рожденіе дофина ей дали названіе ‘Божьей Матери Добрыхъ Встей’.

Уединеніе такого квартала, гд дозоръ появлялся лишь изрдка, должно было благопріятствовать тайнымъ собраніямъ и запрещеннымъ дламъ…

Такимъ образомъ большинство распутниковъ избирали Вилль-Невъ мстомъ свиданій, и тамъ же выбрала себ жилище г-жа Вуазенъ.

Катерин Дезэ, или просто Ваузенъ, было въ то время лтъ около двадцати восьми. Это была женщина средняго роста, но хорошо сложенная, съ красивымъ лицомъ, тонкимъ и хитрымъ выраженіемъ, съ живыми и блестящими глазами, указывающими на необыденный умъ. Она вышла замужъ за нкоего Антуана Монвуазена, бывшаго послдовательно чулочникомъ, золотыхъ длъ мастеромъ и торговцемъ суровскихъ товаровъ на мосту Маріи, но разорившагося въ различныхъ предпріятіяхъ.

Для своего существованія г-жа Вуазенъ должна была заняться ‘развитіемъ науки, какую Богъ ей далъ’: это была хиромантія и физіономистика, которыя она изучала съ Девятилтняго возраста. Эта профессія была боле прибыльной, чмъ торговля суровскими товарами и золотыми вещами, такъ какъ въ конц 1664 года, мене чмъ чрезъ два года посл потери лавки мужа, она купила за тридцать тысячъ ливровъ,— крупная сумма для той эпохи,— домъ, окруженный большимъ садомъ, находившійся въ улиц Борегаръ, вблнэи церкви и по той же сторон.

Нсколько высокомрная новоприбывшая не сближалась ни съ одной изъ окрестныхъ мелкихъ мщанокъ. Лавочники и поставщики сосднихъ улицъ, сидльцы лавокъ, служанки и лакеи, заинтересованные ея странными манерами, часто говорили о ней по вечеромъ на порогахъ дверей или въ кабакахъ. Часто проходящіе и зваки видли, не обращая, однако, большого вниманія, дворянъ и замаскированныхъ дамъ стучащимися въ дверь ея дома. Но въ то время маски были обычной модой, и посщеніе прорицательницы въ нихъ совершенно оправдывалось ихъ употребленіемъ. Г-жа Вуазенъ, впрочемъ, сохраняла по отношенію ко всмъ такую молчаливость, что никто не могъ подозрвать ея почти баснословной жизни.

Со времени своего водворенія въ Вилль-Невъ г-жа Вуазенъ обезпечила себ содйствіе Лезажа, а впослдствіи и Романи, Лезажъ, лукавый, и осторожный нормандецъ, прежній торговецъ шерстью, который сначала назывался Дюбюиссономъ, переодвавшійся священникомъ и ходившій по домамъ повствовать сатанинское евангеліе, добился путемъ ловкости убдить саму г-жу Вуазенъ, что онъ постигаетъ ‘всю науку кабалистики’. Въ дйствительности же его мнимое колдовство состояло въ особенности изъ фокусовъ. Онъ такъ ловко продлывалъ ихъ, что восхищенныя гадалки на картахъ и хиромантики оставались убжденными, что онъ былъ апостолъ Сибиллъ.

Между его лучшими фокусами, способными обморочить легковрныхъ зрителей, заслуживаетъ быть приведеннымъ одинъ.

Желали ли узнать будущее и получить отъ князя ада какой нибудь совтъ? Ничего не было проще. Достаточно было написать требованіе на лист бумаги и затмъ закатать его въ восковой шарикъ. Тогда Лезажъ бросалъ шарикъ на жаровню, ‘гд онъ съ шумомъ сгоралъ’. Нкоторое время спустя, ловкій волшебникъ писалъ отвтъ и посылалъ его съ запиской, которую считали сгорвшей, и которую, какъ онъ утверждалъ, чортъ возвратилъ ему, оставалось только восторгаться чудомъ.

Что касается Романи посл того, какъ онъ покинулъ Экзели и графа Шастюэля, онъ ршилъ, въ свою очередь, извлечь пользу изъ страшныхъ тайнъ слишкомъ извстнаго итальянца.

Въ смлости у него не было недостатка. Онъ возвратился во Францію, и случай помогъ ему очутиться въ Париж въ присутствіи г-жи Вуазенъ. Катерина была красива, образованна, способна и честолюбива, Романи былъ для нея безподобнымъ профессоромъ преступленій. Ученикъ выказалъ себя достойнымъ учителя. Боле того, отъ Рейни мы узнали, что Романи съ виду наиболе откровенный и умный, какого только можно себ представить, казался человкомъ избраннаго общества и самымъ способнымъ вести подобныя дла, какъ бы созданнымъ для нихъ.

Въ эпоху, когда онъ встртилъ г-жу Вуазенъ, слава прорицательницы была такова, что даже писатели наперерывъ прославляли ее. Добрякъ Лафонтенъ, знавшій хорошо Катерину, представилъ ее въ одной изъ своихъ басенъ.

Лабрюйеръ также не забылъ ея въ своихъ ‘Характерахъ’, и она же представлена въ Канидіи, у которой были такіе прекрасные секреты, общавшіе молодымъ женщинамъ второй бракъ, и которые предсказывали, въ какое время и при какихъ обстоятельствахъ онъ совершится.

Такъ какъ высшія лица длали ей честь совтоваться съ нею и унижались даже до того, что брали ее въ наперсницы своихъ честолюбивыхъ стремленій и ненасытныхъ желаній, то Катерина скоро поняла свою выгоду, какую она можетъ извлечь изъ такого доврія, соединеннаго съ легковріемъ.

Она поняла, что этимъ искательницамъ трона, охотницамъ на сердца, жаждущимъ золота, почестей и славы, требуется иное, чмъ предсказанія, зависящія отъ случайностей картъ. Есть лучшее дло, чмъ отгадывать судьбу по кофейной гущ, по дымящимся внутренностямъ потрошенныхъ животныхъ, магическимъ зеркаламъ, чернымъ доскамъ, на которыхъ обозначаются странные знаки, и гд принято, чтобы видли краснвшееся кольцо Сатурна. Порочная и алчная, она говорила себ, что теперь она можетъ всмъ рисковать, чтобы добиться состоянія. Съ согласія помощниковъ, основательно выбранныхъ и руководимыхъ Романи, слывущаго за профессора въ искусств отравъ, она присоединяла къ своей профессіи прорицательницы совсмъ иного рода торговлю, но еще боле прибыльную. Постоянные постители ея лабораторіи нашли у нея порошокъ, называемый ‘порошкомъ наслдства’, и дйствіе котораго столь же быстрое, какъ и врное, должно было удовлетворить самыхъ требовательныхъ кліентовъ.

Успхъ былъ столь великъ, что домъ въ улиц Борегаръ сдлался вскор мстомъ свиданія избранныхъ аристократовъ, военныхъ, юристовъ и представителей буржуазіи. Г-жа Вуазенъ достигла того, что стала зарабатывать пятьдесятъ и даже сто тысячъ ливровъ въ годъ.

Носилки, кареты, великолпные экипажи съ гербами во всякое время дня, иногда и ночью, останавливались передъ жилищемъ прорицательницы, женщины съ замаскированными лицами, но высшее изящество которыхъ выдавало ихъ общественное положеніе, богатые вельможи, знаменитые люди — вс стучались къ ней въ дверь.

Вотъ герцогиня Бульонская, въ сопровожденіи молодого герцога Вандома. Оба вышли изъ кареты и исчезли за дверью, которую открыла имъ врная и умвшая молчать Марго. Смлая Манчини, о чемъ сообщила намъ впослдствіи г-жа Севиньи, отправилась къ Вуазенъ просить немного яда, чтобы уморить стаа то, скучнаго мужа, и средства вытти замужъ за молодого человка, котораго она любила. Новый экипажъ останавливается въ улиц Борегаръ, это — карета Франсуа-Анри Монморанси, графа Бутвилля, который не опасается требовать у Катерины средствъ избавиться отъ своей жены, Магдалины-Шарлотты-Терезы Клермонтоннеръ. Несмотря на значительное приданое и герцогство Люксембургское, которое она дала ему въ приданое, будущій ‘украшатель собора Парижской Богоматери’ {Такъ называла герцога Люксембурга, который своими частыми побдами доставлялъ случай украшать соборъ, взятіями имъ непріятельскими знаменами.} не чувствовалъ боле мужества выносить доле эту некрасивую женщину и почти такую же немощную, какъ онъ.

Вдали показалась другая карета — княгини Тенгри. Княгиня приближается къ сорока годамъ, и ея лицо было такъ испорчено оспой, что она потеряла надежду когда нибудь заставить себя полюбить. Но Катерина Вуазенъ снабдитъ ее любовнымъ напиткомъ, который наконецъ возбудитъ любовь въ самыхъ вялыхъ влюбленныхъ.

Другія свтскія женщины прізжали въ свою очередь: интриганка, графиня Полиньякъ, графиня Руръ, близкая пріятельница Луизы Лавальеръ, маркиза Алльюи, которая, по словамъ Сенъ-Симона, ‘была мстомъ свиданія и наперсницей парижскаго волокитства’, герцогиня Дюра, жены маршаловъ Вивоннь и Лафертэ. Про послднюю г-жа Севиньи, намекая на процессъ объ отравахъ, жестоко выразилась: ‘Въ этомъ процесс она имла удовольствіе, которымъ она обыкновенно не пользовалась: это слышать, что она невинна’. Герцогин Витри, находившей своего мужа стснительнымъ, предшествовала по той же причин надменная графиня Суассонъ, прозванная ‘еуассонской глупышкой’.

Затмъ появлялась Маргарита де-Жеанъ, де-Пулэлльонъ, жена Дени — Александра де-Пулэлльонъ, владльца Монреаля и прежняго смотрителя лсовъ и водъ въ Шампаньи, но въ то время чиновника контрольной палаты. Жена предпочитала ему маркиза Ривьера, и нтъ никакого сомннія, что драгоцнный порошокъ наслдства освободитъ также и ее отъ ревниваго мужа и позволитъ ей соединить свою судьбу съ любовникомъ, ради котораго она уже прожила часть своего состоянія. Вотъ жена предсдателя суда Лаферонъ, жена предсдателя суда Лескалопье, которыхъ любовныя похожденія сдлали столь знаменитыми. Чтобы имть возможность вытти замужъ за избранныхъ любовниковъ, он старались отравить своихъ мужей.

Потомъ — вотъ Марія-Катерина Дюжарденъ, дочь совтника палаты сборовъ и налоговъ, жена Жеана Лекамю, бывшаго правителя Оверна, а затмъ гражданскаго намстника, такъ же, какъ и предыдущая, эта дама желаетъ вдовства.

Войдя къ прорицательниц, одинаково можно было застать Марію Миронъ, замужемъ за совтникомъ Шарлемъ Бриссаромъ. Она также иметъ любовника, котораго содержитъ и стоящаго ей дорого: это — Луи-Дени, де-Рюбантель, генералъ-майоръ. Г-жа Бриссаръ по причин своихъ частыхъ визитовъ въ Вилль-Невъ будетъ обвинена въ отравленіи своей сестры, г-жи Ардэкуръ, наслдства которой она добивается. Посл Маріи Миронъ у Ваузенъ занимаетъ мсто г-жа де-Дре, ‘одна изъ самыхъ красивыхъ женщинъ Франціи’, которая замужемъ за Филиппомъ де-Дре, рекетмейстеромъ парламента. Это прекрасное и соблазнительное созданіе жалуетъ своей благосклонностью другого судью, Шаррона-де-Мэкаръ, совтника парламента, и который ей будетъ обязанъ мстомъ предсдателя. Къ тому же она носитъ въ утроб плодъ этой любви и явилась къ Вуазенъ просить дйствительнаго средства избавиться отъ него, прежде чмъ онъ созретъ.

Г-жа Вуазенъ вмшивается одинаково и въ ‘дла чести’. Ея репутація по части хиромантіи такъ хорошо установилась, что самые честные и преисполненные предразсудковъ дворяне совтовались съ нею. Такъ, чтобы узнать исходъ одной дуэли, къ ней пришелъ Луи-де-Комменужъ, маркизъ Вервенъ, первый дворецкій короля. Вслдствіе карточной ссоры онъ долженъ былъ драться съ графомъ Лонэ-Гравэ. Прорицательница, получивъ нсколько пистолей, посмотрла на его руку и объявила, ‘что она на ней видитъ линію Сатурна и Солнца, а это служитъ поводомъ дать ей совтъ бросить этотъ замыселъ, потому что онъ породитъ затрудненія’.

Со своей стороны графъ Лонэ-Гравэ явился въ Вилдь-Невъ. Онъ представилъ свою руку, и Катерина за ту же цну изслдовала ее и увидла на ней ‘линію Марса, слившуюся съ линіей Сатурна въ виду линіи Солнца, это заставляетъ ее предполагать, что будетъ пролита кровь’. На это онъ спросилъ ее, умретъ ли онъ, но она не хотла ему сказать.

Нсколько дней спустя, дуэль состоялась въ Пти-Пэръ. Графъ Лонэ-Гравэ былъ убитъ на повалъ, а два свидтеля тяжко ранены.

Теперь очередь за Луи-Гильельмъ-де-Кастельно, графомъ Клермонъ-Лодевъ, маркизомъ-де-Сессакъ. Это — самый необузданный и наимене добросовстный игрокъ при двор. Онъ пришелъ просить прорицательницу открыть ему секретъ боле ловко плутовать. Г-жа Вуазенъ свела его съ Лезажемъ, неподражаемымъ фокусникомъ, который умлъ срывать банкъ и приготовлять карты. Благодаря ему, маркизъ Сессакъ могъ въ продолженіе нкотораго времени осуществлять значительные выигрыши, до тхъ поръ, пока, благодаря его нахальству, эта удача не заставила наконецъ поймать его на дл.

Антуанъ-де-На, онъ же маркизъ Фекьеръ, кавалерійскій полковникъ и адъютантъ маршала Люксембургъ, сопровождалъ своего начальника въ улицу Борегаръ. Какъ и онъ, маркизъ далъ себя прельстить смутной наукой г-жи Вуазенъ, онъ смиренно просилъ у нея ‘секрета, чтобы избжать оружейныхъ ранъ и добиться успха на войн’. Его попытка ставитъ втупикъ, когда извстно, что этотъ доблестный воинъ, у котораго никто не можетъ оспаривать военныхъ талантовъ, безконечно уменъ и очень украшенъ орденами. Сенъ-Симонъ пополняетъ портретъ маркиза Фекьера словами: ‘самый злой, какой только есть подъ небомъ, которому нравится зло ради зла, до потери чести даже безъ всякой выгоды для себя’.

Посл начальниковъ арміи вотъ высшіе сановники церкви. Велико было удивленіе г-жи Вуазенъ, когда она увидла остановившуюся передъ ея дверью карету Луи-Мари-Армана-де-Симіанъ де-Гордъ, епископа Лангрскаго, главнаго патера королевы.

Этотъ честолюбивый прелатъ, большой игрокъ, хотлъ сдлаться кавалеромъ ордена и явился просить у пиіи секрета, который заставилъ бы его добиться синей орденской ленты. Но король узналъ объ этой далеко не патерской уловк. Такимъ образомъ Лангрскій епископъ весь остатокъ жизни гонялся за орденомъ св. Духа, но никогда не имлъ возможности его поймать.

Затмъ слдовали другія и еще другія имена не мене важныя, которыя не колебались ожидать въ прихожей фабрикантши любовныхъ зелій, проникать въ ея таинственный кабинетъ, уставленный странными приборами и невроятными животными, гд волшебница произносила свои предсказанія.

Г-жа Ваузенъ для пріема своихъ высокихъ постителей была въ роскошномъ плать изъ бархата цвта морской воды, вышитомъ золотомъ и украшенномъ кружевами ‘point de France’, которое, говорятъ, стоило не мене 15.000 ливровъ. На ней была накинута императорская мантія изъ пурпуроваго бархата, подбитая цннымъ мхомъ и усыпанная двумястами пятью двуглавыми орлами съ золотыми распростертыми крыльями, на ея башмакахъ также были орлы изъ чистаго золота.

Иногда Катерина принимала также писателей, знаменитыхъ авторовъ, извстныхъ артистовъ, актеровъ и актрисъ. Она видла въ своемъ кабинет Тома Корнеля, добряка Лафонтена, скептика аббата Шолье, Донно-де-Визэ, который вынесъ изъ этихъ посщеній элементы пьесы, имвшей большой успхъ: ‘Прорицательница или ложное волшебство’, Ладюпаркъ — восхитительное созданіе, любовныя похожденія которой съ Расиномъ окончились такъ трагически, Дебри, любовницу Мольера, продолжавшую жить съ поэтомъ, подъ благосклоннымъ покровительствомъ г-жи Бежаръ, его законной жены. Затмъ является Дюпенъ.

Эта актриса пришла къ г-ж Вуазенъ съ просьбою оказать ей совсмъ особую услугу, какой она не осмлилась бы попросить у почтеннаго врача. Катерина, какъ изворотливая женщина, свела ее съ одной изъ своихъ подругъ, Лепэръ, которая только что изобрла геніальный аппаратъ для производства выкидышей. Эта операція стоила Дюпэнъ, какъ актрис, только сто ливровъ. Тогда какъ Антуанета-де-Мемъ, жена маршала Вивоннь, невстка маркизы Монтеспанъ и дочь предсдателя Мема, ‘беременная самое большее три мсяца’, только что освободилась съ помощью этого приспособленія отъ стснительнаго плода тайной любви, и ей оставалось только поздравить себя съ успхомъ операціи, за которую Вуазенъ получила около пятисотъ ливровъ, а очень недовольная Лепэръ только 50 ливровъ.

Армандъ-Грезэндъ-Клэръ-Елизабетъ-Бежаръ, жена Мольера, въ свою очередь испытывала необходимость посовтоваться съ Катериной. Очень вроятно, что она явилась къ прорицательниц не изъ простого любопытства, какъ нкоторыя ученыя женщины, въ числ которыхъ, къ удивленію, встрчается знаменитая Дасье. Даже великая изслдовательница элленизма Анна-Танги Лефевръ захотла помочь Вуазенъ своими знаніями и на мгновеніе забыла Гомера и Каллимаха, чтобы перевести греческую формулу ‘златотворнаго порошка’, который нашелъ алхимикъ Блесси.

Въ тотъ часъ, когда ночь распространяла свою тнь на роковой кварталъ, Катерина принимала своихъ близкихъ друзей — нсколькихъ акушерокъ: Лепэръ, Тома Келье и Депортъ, затмъ патеровъ: аббата Гибура, аббата Меньяна, викарія церкви св. Евстахія, аббата Марьетта, викарія — св. Северина, аббата Коттона, причисленнаго къ церкви св. Павла, аббата Турнэ, аббата Жилль Даво, исповдника парижскихъ палачей и Вуазенъ, викарія церкви Богоматери Добрыхъ Встей. Самъ палачъ Николя Левассеръ, прозванный Ларивьеромъ, былъ однимъ изъ врныхъ друзей Катерины, каждый помогалъ, какъ могъ, успху дла, которое могло привести къ богатству… или къ Гревской площади {Гд казнили преступниковъ.}.

Катерина Вуазенъ, какъ это видно, сумла понять свою эпоху и пользовалась ею самымъ выгоднымъ, если не преступнымъ образомъ.

Очень любознательная до научнаго и промышленнаго прогресса, она даже давала денежныя пособія на крупныя предпріятія, способствовала основанію фабрикъ и не отступала ни отъ какихъ расходовъ, когда дло касалось ея искусства. Не она ли была владлицей завода искусственнаго мрамора въ предмсть св. Антонія, гд у нея работали итальянцы подъ начальствомъ Блесси, прежняго аптекаря Монбризона?

Она умла также совмщать удовольствія и дла. Замтки Дегрэ и доклады Ларейни достаточно намъ сообщаютъ о ея любовной жизни. Среди ея многочисленныхъ любовниковъ надо сослаться на парижскаго палача, Гильома, того самаго, который такъ поспшно казнилъ г-жу Бренвилье, затмъ на его преемника Ларивьера, графа Бати, виконта Куссерана, кавалера Сенъ-Ренана, архитектора короля, по имени Фошэ, Эро, владльца кабачка подъ названіемъ ‘Хорошая Вода’, въ улиц Борегаръ, ея сообщника Лезажа, которому она дала комнату во второмъ этаж своего дома, гд ‘онъ нашелъ хорошій столъ, прекрасное жилище и остальное’. Дени Покюло, Блесси, руководившаго ея предпріятіемъ въ улиц св. Антонія и вмст съ тмъ длавшаго для нея фальшивыя монеты, такъ какъ Вуазенъ, чтобы увнчать свои преступныя дла, тащила за собою цлую шайку поддлывателей монетъ, во глав которой состоялъ Ваненъ, Верньеръ, Сенъ-Ренанъ, Анивель, проводившіе все свое время въ философствованіи, т.-е. въ поискахъ философскаго камня. Въ особенности въ этомъ способ превращенія металловъ въ золото Катерина видла источникъ новыхъ выгодъ.

Столь повелительная и властная Вуазенъ, однако, подвергалась странному вліянію двухъ женщинъ — Филастръ и Тріанонъ. Первая, извстная подъ именемъ Шевельеръ, была бурбонка, очень красивая и умная. Плачевной нравственности, опасная относительно кинжала, яда и проч., она оправдывала довріе Катерины. Вмст съ тмъ, пользуясь своими тсными отношеніями съ Вуазенъ, она не посовстилась отнять у нея любовника, кавалера Сенъ-Ренана.

Что касается второй, Катерины Буллэ, ‘женщины Тріанонъ’, она слыла за гермафродитку, чмъ, безъ сомннія, заслужила особое расположенія Вуазенъ, развращенное воображеніе которой должно было охватывать вс категоріи любви.

Вилльневская пиія встртила любовницу въ этой женщин, которая, однако, далеко не раздляла ея удивительную извстность. Полная дерзости, прилагая весь свой изобртательный умъ къ поискамъ новыхъ и особенно ужасныхъ занятій, Тріанонъ служила большой помощью многочисленнымъ колдуньямъ и отравительницамъ. Ея репутація столь основательно установилась, что Катерина въ критическіе моменты не колеблясь совтовалась съ нею, а ея домъ, какъ подтвердилъ Ларейни, былъ, ‘собственно говоря, лавкой и арсеналомъ Вуазенъ и другихъ ей подобныхъ’.

Ежедневно въ улиц Борегаръ было настоящее шествіе людей всевозможныхъ категорій и условій. Они являлись къ отравительниц, разсыпались по лужку и спшили туда, какъ на прогулку. ‘Посл этого вечеромъ г-жа Вуазенъ держала открытый столъ, приглашала скрипачей и очень веселилась’.

Несмотря на свои кутежи и демоническія занятія, она не забывала святого долга религіи. Она правильно каждое воскресенье ходила къ обдн и причащалась въ дни большихъ праздниковъ. Когда какая либо женщина или двушка, благодаря ея маневрамъ, ведущимъ къ выкидышу, преждевременно разршалась отъ бремени ребенкомъ, который еще имлъ нкоторые признаки жизни, то она бжала къ аббату Даво, жившему вблизи. Патеръ тотчасъ же являлся для крещенія младенца въ кабинетъ прорицательницы. Затмъ г-жа Вуазенъ со спокойной совстью хоронила ребенка въ своемъ саду или сжигала въ очаг.

Такимъ образомъ, ея дла процвтали, а ея дерзость вскор не знала границъ. Посл королевы она хотла отравить короля и Марію Фонтанжъ. Но такъ какъ миссія о королевоубійств лорда Монмута могла потерпть неудачу, то она, какъ женщина, всегда предусмотрительная, вознамрилась за крупную сумму денегъ посадить на тронъ Франціи надменную маркизу Монтеспанъ.

XIII.

Протекли дв недли, а кавалеръ Люссакъ совсмъ не видлъ маркизы, посл того, какъ неожиданно услышалъ у аббата Гибура разговоръ, который еще боле усилилъ въ его душ волненіе. Въ его ум, какъ бы запечатллись опредленныя слова г-жи Вуазенъ:

— Г-жа Дэзэлье завтра вечеромъ одна будетъ провожать маркизу Монтеспанъ.

Итакъ, значитъ, Атенаиса должна отправиться въ Вилль-Невъ, теперь это не оставляло боле никакого сомннія. Съ тхъ поръ Оливье осаждала мысль, что его гордая подруга отправится въ опредленный часъ въ улицу Борегаръ, и онъ можетъ ее видть и говорить съ нею.

На другой день посщенія патера, Оливье, желая разсять свою тоску, все еще взволнованный, покинулъ Палэ-Рояль въ полдень и пошелъ на удачу по улицамъ.

Тщетно онъ старался избавиться отъ своей печали на Новомъ Мосту и въ окрестностяхъ, но былъ постъ, а ежегодно, въ эту эпоху, строгимъ полицейскимъ правиломъ изгонялись вс фигляры, по обыкновенію веселившіе это живописное и оживленное мсто.

Онъ не могъ вмшаться въ пеструю толпу звакъ, публичныхъ женщинъ, вербовщиковъ, карманныхъ воришекъ и ночныхъ бродягъ. Торговцы, шарлатаны и фокусники покинули свои лавочки, балаганы и выставки товаровъ. Ему было невозможно поинтересоваться ловкостью уличныхъ шарлатановъ, разодтыхъ въ яркія наряды и которые по обыкновенію хали одни верхомъ, другіе на великолпныхъ колесницахъ. Онъ пожаллъ также о комедіантахъ, разыгрывавшихъ фарсы и комическія пьесы посл шествія, приводившаго всхъ въ восторгъ. Ихъ непристойныя шутки и остроты конечно, согнали бы морщины съ его чела… Но вс ухали, вс до семьи Контужжи, семьи шарлатановъ, репутація которыхъ сдлалась всесвтна, и которые нашли средство облагородиться въ упражненіяхъ своей эмпирической и доходной профессіи.

Наступила ночь, и Люссакъ посл своей безполезной прогулки возвратился въ Палэ-Рояль еще меланхоличне. По окончаніи ужина онъ попытался играть. Но его умъ былъ слишкомъ озабоченъ другимъ, и вскор онъ оставилъ игру ‘hoca’ и ея поклонниковъ, снова выйдя на улицу.

Онъ блуждалъ, теряясь въ сти улицъ, сосднихъ съ Палэ-Роялемъ, вошелъ въ улицу Круаде-Пти-Шанъ, достигнулъ площади Пти-Пэръ, улицы Малъ и пошелъ до конца вдоль улицы Клэри, затмъ поднялся въ улицу Борегаръ.

Когда онъ достигнулъ до вершины подъема, на колокольн церкви ‘Богоматери Добрыхъ Встей’ пробило десять часовъ.

На темномъ неб безпорядочно пробгали тучи, подгоняемыя рзкимъ свернымъ втромъ. Тутъ и тамъ на темныхъ фасадахъ домовъ изрдка еще мерцали освщенныя окна.

Въ тиши пустыннаго квартала Оливье мечталъ о чудныхъ часахъ, такъ быстро протекшихъ, призывая гордый образъ обожаемой, бросившей его. Въ подобные вечера онъ ожидалъ въ боскет парка Кланьи, и его влюбленныя губы шептали пылкія слова. Съ болью онъ сожаллъ и переживалъ прошедшее, которое было такъ сладко его сердцу. Отсутствіе Атенаисы и уединеніе сдлали его страсть сильне, чмъ когда либо. Такимъ образомъ, подчиняясь инстинктивному и невольному притягательной силой, онъ пришелъ въ улицу Борегаръ. Верхушки темныхъ домовъ по временамъ освщались быстрымъ просвтомъ и терялись снова въ темномъ хаос неба.

Люссакъ, весь погруженный въ свои размышленія, былъ возвращенъ къ дйствительности шумомъ катившейся кареты, которая остановилась при вход въ Вилль-Невъ.

Въ ночной тишин хлопнула дверца кареты, и ему показалось, что шли по направленію къ нему.

Шаги приближались, и Оливье могъ неясно различить силуэты двухъ женщинъ, которыя шли рядомъ.

Очень взволнованный онъ, однако, сумлъ сдержаться и ожидалъ ночныхъ гуляльщицъ возл церкви, на углу улицы Сенъ-Барбъ.

Вдругъ показалась луна между двумя тучами и бросила внезапный свтъ.

Кавалеръ сдержалъ крикъ удивленія.

— Маркиза!..

Это была дйствительно она. Она поспшно шла подъ руку съ г-жей Дэзэлье къ жилищу Катерины Вуазенъ. Та и другая были въ маскахъ, но по осанк и походк маркизу Монтеспанъ легко было узнать.

Вскор она очутилась передъ дверью жилища Катерины, и ея спутница подняла тяжелый молотокъ.

Почти тотчасъ же полуоткрылась дверь, и маркиза, за которой слдовала г-жа Дэзэлье, вошла въ темный коридоръ.

Неподвижно стоявшій Оливье видлъ, какъ он скрылись тамъ, но его волненіе было такъ сильно, что ему не пришла мысль догнать Атенаису. Затмъ, снова онъ остался одинъ среди ночи.

Онъ сталъ раздумывать. Онъ говорилъ себ, что можетъ тоже пойти къ г-ж Вуазенъ. Не она ли ему оказывала самыя усердныя заботы? Не приглашала ли она его когда-то, много разъ, утверждая, что онъ будетъ желаннымъ гостемъ. Онъ суметъ найти извиненіе за свою небрежность и предлогъ для объясненія своего посщенія въ столь поздній часъ. Ршившись, онъ быстро направился къ жилищу Катерины и въ свою очередь постучалъ въ дверь.

Въ ту же минуту мужчина, стоявшій до тхъ поръ въ тни, шагахъ въ ста отъ мста, гд кавалеръ ожидалъ маркизу, спустился до самой дороги вдоль насыпи и далъ продолжительный свистокъ.

На этотъ призывъ приблизилась карета, затмъ пара сильныхъ лошадей рысью увезла таинственную личность.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оливье умножилъ стуки молотка. Раздались шаги по плитамъ… Дверь медленно отворилась, и показался высокаго роста мужчина. Это былъ Романи.

Люссакъ, нетерпливо желавшій догнать маркизу Монтеспанъ, не говоря ни слова, бросился впередъ и оттолкнулъ друга г-жи Вуазенъ. Тогда послдній схватилъ неожиданнаго постителя и грубо вытолкнулъ вонъ.

Взбшенный кавалеръ вытащилъ свою шпагу. Этотъ наступательный жестъ нисколько не взволновалъ Романи, опаснаго дуэлиста, который, владя собою, твердо стоялъ, ожидая пылкаго докучника. Онъ защищался ловко. Лезвея скрестились и сверкнули при свт лунныхъ лучей. Хотя Оливье былъ опытенъ въ искусств фехтованья, но слишкомъ разнервничался, чтобы выгодно для себя бороться съ противникомъ, хладнокровно отпарировавшимъ его быстрыя нападенія. Онъ понялъ опасность. Чтобы отвратить ее, онъ удвоилъ энергію. Но было тщетно. Романи, необычайно сильный и ловкій, въ свою очередь, нанесъ ударъ и отбросилъ кавалера Люссака на середину улицы. Тогда Люссакъ, у котораго ослабла кисть руки, сдлалъ послднее усиліе. Со всей пылкостью его лтъ онъ бросился на безстрастнаго Романи и, наскочивъ на шпагу противника, упалъ навзничь, испуская крикъ боли.

Романи хладнокровно вложилъ шпагу въ ножны, поспшно вернулся и снялъ фонарь, освщавшій нижній залъ.

Онъ почти тотчасъ же возвратился къ раненому.

Склонившись къ нему, онъ направилъ желтый свтъ фонаря на распростертое неподвижное тло.

— Чортъ возьми,— сказалъ онъ:— вдь это дворянинъ. Зачмъ пришелъ онъ въ полночь къ нашей пріятельниц?..

Опасаясь ночного дозора и полицейскихъ, онъ поднялъ сильными руками потерявшаго сознаніе Люссака и перенесъ его въ садъ прорицательницы. Тамъ онъ положилъ его подъ кустарникъ вдоль аллеи и прикрылъ своимъ плащемъ.

— Какъ только месса окончится, мы его сожжемъ,— прошепталъ искатель приключеній:— очагъ Катерины видалъ и не такихъ!

И, повернувшись назадъ, онъ цинично сталъ подпвать модный куплетъ.

Затмъ, взявъ фонарь, оставленный имъ на пустынной улиц, онъ взглянулъ въ об стороны и успокоенный, безшумно закрывъ дверь, заботливо заперъ ее на засовъ.

XIV.

Г-жа Вуазенъ не могла скрыть своего удовольствія, увидя маркизу Монтеспанъ, столь точно явившуюся на ночное свиданіе.

Когда закрылась дверь, она поспшно сказала:

— Какъ я буду счастлива маркиза, приведя васъ еще разъ въ сношеніе съ духомъ!

Атенаиса вздохнула и вздрогнула при ужасной мысли о чудовищномъ обряд.

— У меня никогда не хватило бы силъ,— пробормотала она:— возобновить эту жертву…

— Нтъ, маркиза,— перебила повелительная прорицательница:— вамъ достаточно подумать о славномъ будущемъ, которое послужитъ за это вознагражденіемъ.

И г-жа Вуазенъ взяла подъ руку колеблющуюся и взволнованную маркизу Монтеспанъ.

Она повела ее осторожно вмст съ Дэзэлье чрезъ садъ до таинственнаго павильона, гд обыкновенно прорицательница пророчествовала.

Он прошли въ залъ, стны котораго были покрыты толстыми черными драпировками.

Въ глубин противъ благо креста, вышитаго на матеріи, на вышин трехъ ступенекъ, какъ на траурномъ катафалк, возвышался католическій алтарь. Это былъ длинный узкій столъ, покрытый траурной матеріей. Въ чемъ-то, похожемъ на скинію, были расположены три человческіе черепа. Съ каждой стороны алтаря поднималось съ жаровенъ цвтное пламя и клубы дыма, пропитаннаго иміамомъ мирры и благовонныхъ веществъ.

У подножія алтаря лежалъ, какъ окоченлый, съ распростертыми руками патеръ, повидимому, погруженный въ созерцаніе. Онъ былъ въ бломъ шелковомъ облаченіи, ‘съ вышитыми черными сосновыми шишками’…

Вблизи его мужчина укладывалъ на алтар различные предметы богослуженія и зажигалъ черныя свчи, воткнутыя въ высокіе серебряные подсвчники.

Налво, въ расщелин двухъ занавсей краснлся въ полумрак не совсмъ открытый очагъ.

На другомъ конц комнаты стояла молодая двушка, съ удавленіемъ смотря на эти приготовленія. Это была Маргарита. Еще до прибытія маркизы и ея спутницы, пророчица предупредила удивленіе дочери.

— Дитя мое,— сказала она:— совсмъ не слдуетъ бояться обряда, свидтельницей котораго ты будешь. Напротивъ, ты должна благодарить меня, что я пожелала посвятить тебя въ наши тайны… Вскор ты поймешь, какимъ тайнымъ могуществомъ обладаетъ твоя мать. И этимъ могуществомъ, секретъ котораго я открою теб, когда придетъ моментъ, ты въ свою очередь будешь обладать. Имй ко мн довріе!

Все-таки молодая двушка сильно волновалась отъ странныхъ приготовленій въ этой зал, куда до тхъ поръ ей запрещали входить.

Катерина Вуазенъ проводила затмъ маркизу Монтеспанъ и г-жу Дэзэлье во вторую комнату, маленькую и пустую, которая освщалась двумя факелами и была обтянута матеріей.

Дэзэлье принялась раздвать свою госпожу, которая не оказывала сопротивленія ни словомъ, ни возмущеніемъ стыдливости, и только лихорадочная дрожь волновала ее:

Катерина увщевала Атенаису:

— Мужайтесь, сударыня!.. Разв вы не перенесли уже подобнаго испытанія? Для вашего счастія мы служимъ эту мессу торжественне, чмъ другія, потому что эта — послдняя, согласно тайному обряду… Астаротъ, Асмодей и другіе князья ада благосклонно примутъ вашу красоту и поведутъ васъ къ слав. Имйте мужество, сударыня!

— Я имъ обладаю,— отвтила маркиза.

Г-жа Дэзэлье вышла и чрезъ минуту вернулась.

— Приготовленія окончились,— сказала она Катерин.

Тогда г-жа Вуазенъ, чтобы придать больше блеска церемоніи, надла богатую одежду, которая приводила въ такой восторгъ ея кліентовъ. Когда она накинула свою царскую мантію изъ пурпуроваго бархата, то шепнула на ухо маркиз:

— Поторопитесь, сударыня, часъ благопріятенъ для ночныхъ чародйствъ.

Подобно какой нибудь античной жриц Афродиты, Атенаиса де-Мортемаръ появилась во всемъ блеск своей лучезарной красоты, только съ черной маской на лиц.

Рыжевато-золотистые волосы тяжелыми прядями падали до лодыжекъ, освщая эту чудную живую статую.

Нсколько длинная шея возвышалась, какъ тоненькая колонка между двумя ослпительной близны плечами, груди гордо и твердо воздымались.

Патеръ, аббатъ Гибуръ, измнилъ свою восторженную позу и теперь стоялъ на ступенькахъ катафалка.

Катерина Вуазенъ довела Атенаису до алтаря. Гордая Мортемаръ, пожертвовавъ всмъ ради своего честолюбія, легла передъ патеромъ, ‘свсивъ ноги по обимъ сторонамъ катафалка и положивъ голову на черную бархатную подушку съ серебряной бахромой’. Ея прекрасное тло сіяло среди мрачныхъ украшеній святилища и блднаго отблеска факеловъ и треножниковъ.

Аббатъ Гибуръ положилъ на груди маркизы слоновой кости распятіе, а на живот разложилъ широкій пергаментъ, который прикрылъ католическимъ антиминсомъ изъ тонкаго льняного полотна.

На немъ онъ помстилъ золотую чашу. Внимательная Маргарита стоя въ глубин залы не могла оторвать глазъ отъ этого зрлища. Затмъ послышались странные духовные гимны, въ которыхъ появлялись ужасныя воззванія и переходили въ литанію страшной мольбы къ демону.

Зазвенлъ звонкій колокольчикъ. Пніе смолкло. Началась позорная пародія.

Преклонивъ колно, прорицательница исполняла службу причетника.

— In nomine Astaroth et Asmodei et Beelzebuth. Introibo ad altaria omnipotentis principis spirituum,— произнесъ патеръ.

— Qui laetificat juventutem et cupiditates nostras,— отвтилъ причетникъ.

— Quia tu es, Lucifer omnipotens, emitte lucem tuam et afflige inimicos,— продолжалъ патеръ.

Это былъ шопотъ среди волнующей торжественности траурнаго зала.

Тмъ временемъ Лезажъ приблизился къ трещащему очагу и совершенно открылъ его. Пламя вытянулось, искры засверкали, какъ ослпляющій снопъ карбункуловъ и рубиновъ. Длинная полоса свта освтила живой алтарь, обрисовывая съ неподражаемой ясностью линіи этого дивно прекраснаго тла, и патеръ, какъ призракъ, сдлалъ видъ, что совершаетъ главный актъ тайной мессы, склонился, поцловалъ своими плотскими губами антиминсъ, затмъ поднялся и произнесъ тайныя слова демоническаго обряда.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Между тмъ наступилъ моментъ освященія. Приподнялся занавсъ, и появилась женщина, держа на рукахъ ребенка, котораго она передала патеру.

Глазки ребенка расширились отъ страха, и хрупкое созданіе съ минуту кричало и билось въ рукахъ патера. По послдній, не волнуясь, приподнялъ ребенка надъ чашей и медленно произнесъ: — Астаротъ! Асмодей! заклинаю васъ принять жертву, которую я представляю вамъ въ лиц этого ребенка за то, что я, у васъ требую!

Въ этотъ моментъ Вуазенъ приблизилась и протянула патеру длинный ножъ. Одною рукою Гибуръ держалъ висвшаго ребенка, а другою, какъ охваченный чмъ-то въ род неистовства, онъ такъ свирпо всадилъ въ горло невинной жертвы убійственный ножъ, что даже не было слышно слабаго стона.

Кровь хлынула изъ зіяющей раны, заструилась въ золотую чашу и упала пурпуровыми пятнами на тло Атенаисы.

Блдная отъ улюса она чувствовала, какъ по ея кож текла горячая кровь жизни, Маргарита вскрикнула, она не могла доле смотрть на ужасающую церемонію и потеряла сознаніе.

Безчувственный же патеръ смотрлъ, какъ стекала кровь. Когда чаша была полна, онъ вручилъ хрупкую жертву сожженія г-ж Вуазенъ, которая отнесла ее къ очагу и бросила въ него.

Тогда Гибуръ, лицо котораго какъ бы преобразилось, схватилъ чашу и произнесъ таинственныя слова освященія…

— Hic est enim calix sanguinis mei…

Обмокнувъ свои пальцы въ золотой чаш, онъ окропилъ алтарь кровью ребенка. Затмъ произнесъ:

— Initium sancti Evangelii secundum Ioannem…

Затмъ онъ продолжалъ Читать духовную книгу, переставляя порядокъ словъ текста, какъ это предписывалось демоническимъ ритуаломъ. Когда онъ дошелъ до словъ: Et verbum саго factum est, то сказалъ:

— Et саго verbum facta est.

Катерина отвтила:

— Gloria vobis Beelzebuth et Astaroth.

Взявъ пергаментъ, положенный подъ антиминсомъ, Гибуръ громко прочиталъ:

— Я (при этомъ патеръ тихо произнесъ: Франсуаза-Атенаиса де-Мортемаръ, маркиза Монтеспанъ) прошу дружбы короля дофина и ея продолженія… Чтобы королева была безплодна… Чтобы король покинулъ свое ложе и столъ для меня и моихъ родныхъ!.. Чтобы мои слуги и домашніе были ему пріятны… Любимая и уважаемая высшими сановниками, чтобы я могла быть призванной въ совтъ короля и знать, что тамъ происходитъ! Чтобы эта дружба, усилившаяся боле, чмъ прежде, заставила короля покинуть и не смотрть боле на Фонтанжъ, и чтобы, давъ королев разводъ, король женился на мн.

Маркиза не дрогнувъ выслушала преступныя желанія, изложенныя патеромъ отъ ея имени.

— Ita missa est,— сказалъ Гибуръ посл нкотораго молчанія.

— Lucifero gratias,— прибавила Катерина.

Месса окончилась.

Патеръ сошелъ со ступеней катафалка, и маркиза Монтеспанъ, страшно блдная, поднялась.

Съ помощью прорицательницы и г-жи Дэзэлье она стерла кровь, загрязнившую ее, наскоро одлась, вручила Катерин кошелекъ, наполненный золотомъ, затмъ обезсиленная вышла, опираясь на руку своей спутницы.

Лезажъ и Романи ожидали ее предъ павильономъ.

Въ глубин сада маленькая, низкая дверь вела на улицу Луны. Тамъ-то оба мужчины, каждый съ факеломъ въ рук, проводили ихъ до воротъ Сенъ-Дени, гд стояла карета маркизы.

XV.

Только что пробила полночь.

Въ большомъ кабинет, обитомъ утрехтскимъ бархатомъ, среди строгаго порядка, сидлъ Ларейни, облокотившись на столъ, и при свт свчей внимательно читалъ докладъ Дегрэ, имющій отношеніе къ попытк отравить королеву. Но велико было разочарованіе начальника полиціи: вс эти доклады доказывали недйствительность розысковъ.

Легкій стукъ въ дверь прервалъ его работу.

Швейцаръ его дома, еще съ заспанными глазами, вошелъ съ докладомъ о Дегрэ.

Почти тотчасъ же въ кабинетъ начальника полиціи вошелъ мужчина, одтый въ кафтанъ изъ грубой шерсти, въ род извозчичьяго, и низко поклонился.

Ларейни не могъ сдержать жеста удивленія…

— Вы, въ такомъ костюм, Дегрэ?

— Я самый, сударь,— сказалъ ловкій агентъ.— Простите, что я такъ явился, но торопился увидть васъ.

— Поздравляю васъ, любезный Дегрэ… Вы дивно преобразились. Что новаго? Говорите скоре!

— Съ цлью слдить за подъзжающими къ дому въ улиц Борегаръ и согласно вашему распоряженію, я съ утра сегодня бродилъ въ этомъ наряд по Вилль-Неву, когда увидлъ вышедшаго отъ Вуазенъ мужчину, котораго поспшилъ прослдить. Меня заинтересовали его нсколько странныя манеры. Онъ вошелъ въ улицу Пуассоньеръ и продолжалъ свой путь чрезъ улицу Монторгейль, повидимому, направляясь на площадку рынка. Я быстро сдлалъ обходъ такъ, чтобы найти его въ этомъ мст, а также, чтобы не возбудить въ немъ подозрній.

— Затмъ?— спросилъ Ларейни, заинтересованный этимъ сообщеніемъ.

Тогда агентъ разсказалъ о встрч Романи и о томъ, какъ онъ вошелъ, немного времени спустя, посл нихъ въ трактиръ ‘Золотой Компасъ’ и благодаря какому средству подслушалъ разговоръ обоихъ людей.

— Такимъ образомъ,— прибавилъ онъ:— мн удалось собрать достаточно свдній, чтобы утвердить мое убжденіе и узнать, что одна личность высшаго общества замшана во вс эти интриги.

— Безъ сомннія, придворная дама?— спросилъ Ларейни.

— Да, и согласно тому, что я понялъ, Вуазенъ должна принять эту даму сегодня вечеромъ, въ полночь…

— Сегодня въ полночь! Но для чего? съ какою цлью?

— Не знаю, сударь, но я могу подтвердить, что эта дама явилась въ назначенный часъ. Желая проврить точность справокъ, добытыхъ хитростью, я отправился около часа тому назадъ въ улицу Борегаръ, спрятался въ тни двери и ожидалъ.

— И что же вы видли?

— Едва прошло четверь часа моего дежурства, какъ въ конц улиц, вблизи насыпи, я услышалъ остановившуюся карету и вскор замтилъ двухъ замаскированныхъ женщинъ, направлявшихся торопливыми шагами къ подозрительному дому. Одна изъ нихъ нсколько разъ постучалась, и дверь тотчасъ же открылась. Я не ошибся.

— Но, любезный Дегрэ, принося вамъ вс мои поздравленія за ваше стараніе, я не вижу причины къ обвиненію г-жи Вуазенъ и особъ, которыхъ она приняла сегодня вечеромъ.

— Позвольте вамъ, сударь, заявить, что у г-жи Вуазенъ происходятъ въ данный моментъ очень любопытныя вещи… Лезажъ и Романи, которымъ я подавалъ вино, говорили объ этомъ довольно долго, чтобы пояснить мн занятія, какимъ предается колдунья. Впрочемъ уже давно мы слдимъ за нею, и ея сношенія съ Боссъ и Вигуре, которыя въ настоящее время содержатся въ Венсенскомъ замк, укрпили мое убжденіе. Врьте мн, сударь, наступилъ часъ отправиться въ улицу Борегаръ…

Ларейни задумался. Чрезъ минуту онъ спросилъ:

— Но знаете ли вы эту знатную даму?

Дегрэ колебался. Затмъ онъ сказалъ твердымъ голосомъ:

— Я ея совсмъ не знаю, а маска, которую она носитъ, мшаетъ мн различить ея черты. Однако изъ того, что я схватилъ въ разговор Романи и Лезажа, все заставляетъ предполагать, что эта дама можетъ быть маркизой Монтеспанъ.

Ларейни подскочилъ.

— Какъ маркиза Монтеспанъ?

— Но, да, это именно имя и произнесъ Лезажъ.

— Что же вы хотите, чтобы маркиза Монтеспанъ длала у Вуазенъ?

— Разв Вуазенъ не принимаетъ самыхъ важныхъ придворныхъ дамъ? Вы это знаете, сударь.

— Наконецъ, къ чему же вы ведете?— нетерпливо спросилъ Ларейни.

— Къ тому, что я опасаюсь попасть на слдъ гнуснаго заговора. Пытались отравить королеву. Королева же не можетъ имть политическихъ враговъ, такъ какъ ея политическое вліяніе ничтожно. Я не вижу, какой иностранный дворъ и какой внутренній заговоръ могутъ воспользоваться ея исчезновеніемъ. Только личный интересъ могъ направить преступную руку… и я совсмъ не удивился бы, если бы близко стоящая къ его величеству важная дама…

— Это невозможно… Такое предположеніе слишкомъ важно…

— Оно позволительно, сударь, ибо вамъ небезызвстна дружба Вуазенъ съ подозрительными людьми, узниками Бастиліи, которыхъ вы сами допрашивали… Не былъ ли ‘главнымъ зачинщикомъ’ прорицательницы одинъ изъ самыхъ скомпрометированныхъ, кавалеръ Баненъ, котораго маркиза Монтеспанъ хорошо знаетъ? Затмъ, довольно частыя путешествія Вуазенъ за послднее время въ Сенъ-Жерменъ доказываютъ сами собою вроятность моего предположенія…

— И вы заключаете, что маркиза?…

— Если я явился безпокоить васъ въ вашъ домъ въ такой поздній часъ, то, значитъ, теперь у меня есть сильныя подозрнія…

— Я знаю вашу ловкость и вашъ тактъ, Дегрэ. Уже давно вы мн доставили доказательства этого. Но, поистин, на этотъ разъ я опасаюсь, не слишкомъ ли вы положились на ваши силы.

— Нтъ, я не ошибаюсь и умоляю васъ, сударь, дать мн приказъ немедленно дйствовать.

Начальникъ полиціи задумался, можетъ ли онъ дйствительно не поддаться твердымъ увреніямъ своего агента. Такое выраженіе искренняго убжденія, увренность въ себ и сила доводовъ были причиной его согласія.

— Ну, будь по-вашему, Дегрэ,— сказалъ онъ посл довольно долгаго молчанія:— дйствуйте… но осторожно, и въ особенности берегитесь арестовывать какую либо знатную личность. Намъ достаточно знать ее. Что касается Вуазенъ и ея сообщниковъ, если они есть, то не колебайтесь. Вотъ приказъ объ арест съ проблами для имени и указъ о задержаніи. Вы отправите вашихъ узниковъ въ Венсень. Пройдите прямо въ Шатлэ и потребуйте, какое вамъ надо, количество полицейскихъ стражей… Ступайте!

— Ваши распоряженія, сударь, будутъ преданно исполнены.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Протекло немного времени съ тхъ поръ, какъ маркиза покинула домъ прорицательницы.

Гибуръ и Шанфренъ, погасивъ восковыя свчи и убравъ съ алтаря вс принадлежности, присоединились къ г-ж Вуазенъ и ея дочери, совершенно оправившейся отъ короткаго обморока и ожидавшей ихъ въ зал нижняго этажа для полночной трапезы.

Они заняли мста за роскошно убраннымъ столомъ, какъ вдругъ услышали смутный шопотъ голосовъ на улиц. Удары стукальца послдовали въ дубовую дверь. Они съ удивленіемъ переглянулись, затмъ встали очень блдные.

Раздалось требованіе:

— Именемъ короля, откройте!

Въ зал сдлалось неописанное волненіе.

— Проклятіе,— воскликнулъ обезумвшій Гибуръ:— намъ измнили! Мы не можемъ терять ни минуты!

Извн удвоились удары.

— Вы правы, но дверь крпка,— отвчала г-жа Вуазенъ, сохранившая хладнокровіе.— Слдуйте скоре за мною.

И, открывъ дверь, которая вела въ садъ, ода бросилась къ павильону.

Гибуръ взялъ подъ руку Маргариту, упавшую въ отчаяніи и съ рыданіемъ на стулъ.

Онъ потащилъ молодую двушку и, сопутствуемый Шанфренъ, въ свою очередь, исчезъ во мрак аллей.

Дверь на улицу долго упорствовала, наконецъ она поддалась посл сильныхъ толчковъ. Полицейскіе, во глав которыхъ находился Дегрэ, вторгнулись въ нижній залъ. Почти вс размахивали зажженными факелами.

— Обыскать домъ сверху донизу!— распорядился помощникъ прево.

Полицейскіе разсялись по жилищу и по смежнымъ пристройкамъ. Дегрэ съ нсколькими изъ нихъ направился въ садъ и, пройдя его вдоль, достигъ павильона, гд произошла трагическая церемонія.

На стол лежала опрокинутая чаша, кровь по каплямъ стекала на полъ.

Дегрэ при свт дымящихся факеловъ кропотливо осматривалъ залъ и, отряхивая драпировки, замтилъ у подножія алтаря что-то въ род пергамента, который онъ тотчасъ же схватилъ.

Окончивъ свои разслдованія, помощникъ прево думалъ покинуть павильонъ, когда одинъ изъ сыщиковъ, осматривавшій комнату, гд раздвалась маркиза Монтеспанъ, вручилъ ему браслетъ, украшенный миніатюрой.

Дегрэ сумлъ скрыть чувство удовлетворенія, возбужденное этимъ открытіемъ.

— Теперь дло идетъ о продолженіи нашихъ поисковъ и о тщательномъ осмотр главнаго корпуса жилища.

Едва маленькая ватага переступила порогъ павильона, какъ Дегрэ внезапно остановился.

— Что это такое?— спросилъ онъ.— Вы ничего не слышали?..

Полицейскіе насторожили уши. Стоны раздавались, понидимому, изъ середины сада. Они направились въ ту сторону.

На поворот одной аллеи, вдоль изгороди изъ кустарника, Дегрэ запнулся за черную массу.

Онъ наклонился и при слабомъ освщеніи факеловъ могъ различить человческое тло, распростертое на земл. Онъ тщетно пробовалъ его допросить. Одни стоны раздавались въ отвтъ.

— Приблизьте факелы,— сказалъ тогда Дегрэ.

Одинъ изъ полицейскихъ приблизилъ свой факелъ. Помощникъ прево воскликнулъ отъ удивленія.

— Какъ дворянинъ!.. Раненый!.. Придворный принца Орлеанскаго!.. Кто же обратилъ его въ такое жалкое положеніе?

Посл страшнаго удара Романи кавалеръ Люссакъ дйствительно оставался въ безпамятств…

Дегрэ вспомнилъ опредленныя приказанія начальника полиціи и, указавъ полицейскимъ на дворянина, замтилъ:

— Необходимо, чтобы вы сохранили самое строгое молчаніе обо всемъ, чему будете свидтелями, и въ особенности объ открытіяхъ, какія мы сдлаемъ. Скоре карету, и пусть положатъ туда раненаго.

— Куда его отвезти?— спросилъ одинъ изъ полицейскихъ.

— Въ Бастилію!— отвтилъ Дегрэ, вручая агентамъ приказъ объ арест.

И Дегрэ присоединился къ полицейскимъ, вторгнувшимся въ помщеніе, выходившее на улицу.

— Ну, что?— спросилъ помощникъ прево, когда сыщики наконецъ соединились въ нижнемъ зал.

— Мы не встртили ни одной живой души, кром служанки, по имени Марго. Мы ее захватили въ постел въ маленькой комнатк послдняго этажа. Прижатая къ стн вопросами, она отвчала незнаніемъ, что длалось ночью въ дом.

— Оставимъ ее на мгновеніе,— сказалъ Дегрэ:— мы ее допросимъ позже. Поистин колдунья со своими помощниками должна имть сношенія съ чортомъ, чтобы такимъ образомъ ускользнуть отъ насъ. Однако мы приняли вс предосторожности, окруживъ ея домъ.

Было семь часовъ утра.

Полицейскіе хотли покинуть домъ въ улиц Борегаръ, когда одинъ изъ сыщиковъ прибжалъ къ Дегрэ.

Онъ приблизился къ своему начальнику и сказалъ:

— Я только что видлъ Вуазенъ…

— Что вы говорите?— сказалъ съ удивленіемъ помощникъ прево.

— Вы поручили мн,— продолжалъ сыщикъ:— внимательно изслдовать всю мстность Билль-Невъ, сосднюю съ церковью ‘Добрыхъ Встей’. Мн пришла мысль войти въ эту часовню. Колокола звонили къ утренней месс… Мало-по-малу набожные католики заняли мста въ церкви… Передъ клиросомъ я замтилъ группу, которая, набожно преклонивъ колни, казалось, сосредоточилась въ какомъ-то набожномъ созерцаніи. Началось пніе входной молитвы. Присутствующіе, по обыкновенію, встали. Только люди, привлекшіе мое вниманіе, оставались колнопреклоненными и склонившими головы. Заинтересованный, я подошелъ къ нимъ… Каково же было мое удивленіе, когда я узналъ Катерину Дэзэ, которую я видалъ уже нсколько разъ во время моего обхода въ квартал!

— Вотъ славное дльце!— воскликнулъ Дегрэ.— Теперь бгите предупредить королевскаго комиссара, Камюзе, и попросите его немедленно помочь мн произвести арестъ.

Полицейскій пустился бжать въ улицу Гро-Шенэ, расположенную по сосдству, и возвратился, немного времени спустя, съ королевскимъ комиссаромъ, который, согласно обстоятельствамъ, былъ въ сопровожденіи сержантовъ съ жезлами: Буко, Жиру и Луазо. Не стараясь отгадывать, какъ Вуазенъ могла бжать и попасть въ церковь ‘Богоматери Добрыхъ Встей’, Дегрэ въ присутствіи комиссара в.еллъ охранять церковные выходы такъ, чтобы пресчь всякое отступленіе.

Одинъ вопросъ, однако, его еще затруднялъ.

Нечего было думать произвести арестъ въ святилищ, скандалъ былъ бы слишкомъ великъ.

Служба какъ разъ окончилась. Выходъ состоялся маленькими группами. Г-жа Вуазенъ, отдлившись отъ Маргариты, аббата Гибура и двицы Шанфренъ, вмшалась въ толпу богомольцевъ, чтобы незамтно пройти.

Но внезапно прорицательница поблднла.

Она узнала помощника прево. Несмотря на свою энергію и дерзость, она испугалась.

Призвавъ всю свою волю и съ виду спокойная, она спускалась по ступенямъ паперти.

Камюзе зашелъ впереди ея и, положивъ руку ей на плечо, сказалъ:

— Именемъ короля я васъ арестую!

Г-жа Вуазенъ вздрогнула и инстинктивно, въ надежд на ниспосланную Провидніемъ помощь, бросила взглядъ вокругъ. Шанфренъ, Гибуръ и Маргарита быстрыми шагами удалялись и исчезли на поворот улицы.

— Вы ошибаетесь, сударь,— пролепетала Вуазенъ.

Дегрэ, приблизившись къ ней, произнесъ:

— Нисколько, сударыня. У меня есть указъ о вашемъ арест и распоряженіе проводить васъ въ малый Шатлэ, а оттуда въ Венсень.

Среди заинтересованной толпы, которая начала прибывать, онъ заставилъ прорицательницу ссть въ экипажъ и занялъ мсто возл нея.

Нкоторое время спустя, королевскій комиссаръ накладывалъ печать въ дом на улиц Борегаръ и встртилъ тамъ мужа Катерины, который въ это утро пришелъ къ жен. Узнавъ объ этомъ арест, Антуань Монвуазенъ почувствовалъ такой страхъ, что упалъ, пораженный апоплектическимъ ударомъ.

XVI.

Какъ только окончилась святотатственная церемонія, маркиза Монтеспанъ поспшно возвратилась въ Кланьи съ г-жею Дэзэль.

Обезумвъ и обезсиливъ посл столькихъ волненій, она просила, чтобы ее оставили одну.

Вытянувшись на своей постели и отдавшись мрачному предчувствію, она долго старалась заснуть. Наконецъ она начала засыпать, когда около полудня, несмотря на строгій приказъ, г-жа Дэзэль вошла въ комнату.

Маркиза быстро вскочила.

— Какъ, опять вы?— воскликнула она, узнавъ г-жу Дэзэль…— Ахъ! ради Бога, дайте мн отдохнуть…

— Увы, сударыня,— отвтила Дэзэль:— не время отдыхать. Совершились важныя событія, о которыхъ я считала долгомъ васъ предупредить.

— Важныя событія! Что вы хотите сказать?— спросила озабоченно маркиза.

— Вотъ что я узнала, сударыня: Катерина Вуазенъ арестована сегодня утромъ агентами Ларейни въ ту минуту, когда она выходила изъ церкви ‘Богоматери Добрыхъ Встей’.

Услышавъ эти слова, маркиза спрашивала себя, не игрушка ли она сновиднія.

— Г-жу Вуазенъ арестовали!… Какъ узнали вы эту новость?

Изъ Парижа пріхали курьеры, извщавшіе объ этомъ арест,

который уже служитъ въ Версал предметомъ различныхъ разговоровъ.

— Но тогда,— пролепетала маркиза Монтеспанъ:— мы пропали… Вуазенъ, ради своего спасенія, будетъ говорить… Ее подвергнутъ пытк!… Что ужасно, Дэзэль!

Наперсница, какъ и ея госпожа, понимала важность подобнаго положенія.

— Что длать?— сказала маркиза.

Наступила минута молчанія. Г-жа Дэзэль, казалось, глубоко размышляла.

— Сударыня,— сказала она наконецъ медленно: — по моему мннію, при этихъ обстоятельствахъ вамъ можетъ быть полезна одна личность… Эта личность — Кольберъ. Повидайте его и откройте ему всю правду.

— Кольберъ! Онъ — честный человкъ, онъ никогда не суметъ этого понять?…

— Конечно, сударыня, онъ это пойметъ…

— Однако, не могу я ему признаться въ моемъ нечестіи и соучастіи въ самомъ ужасномъ изъ святотатствъ! Не взывала ли я о помощи къ сатан? Не сдлалась ли я сообщницей въ убійств ребенка? Не просила ли горячо агоніи Фонтанжъ, королевы и дофина?… Ахъ! Дззэль, зачмъ я имла несчастіе послушаться васъ?…

— У меня, сударыня, не было иной цли, какъ только преданно вамъ служить… На этотъ разъ, я думаю, мой совтъ продиктованъ мн мудростью… Г-нъ Кольберъ выслушаетъ васъ… Поврьте, онъ сжалится надъ вашимъ отчаяніемъ и вашей красотою… Отправляйтесь, сударыня, вашъ голосъ нженъ, онъ будетъ умолять, возбудитъ сожалніе и очаруетъ.

— Хорошо, я отправлюсь,— отвтила маркиза посл минутнаго размышленія.— Одньте меня!..

Домъ главнаго дворцоваго управленія, занятый Кольберомъ, находился на небольшомъ разстояніи отъ Кланьи, и маркиза Монтеспанъ скоро туда дохала.

Въ скромномъ и вмст съ тмъ величественномъ кабинет раздалось шуршаніе юбокъ и разлился ароматъ духовъ. Министръ всталъ. Его строгое лицо, изрытое морщинами, оставалось склоненнымъ какъ бы отъ тяжести мыслей. Его маленькіе каріе глаза сверкали изъ-подъ густыхъ рсницъ, освщая честное, нсколько похудвшее лицо. Это былъ именно тотъ, кого Гюи Патенъ называлъ: ‘Vir marmoreus’. Атенаиса приблизилась, затмъ съ жестомъ глубокаго утомленія бросилась въ кресло, предложенное ей министромъ.

— Какое событіе доставило мн честь, сударыня, видть васъ у меня?

Онъ стоялъ предъ нею и съ удивленіемъ смотрлъ на нее.

— Я пришла, любезный Кольберъ, доврить вамъ тайну, отъ которой зависитъ моя честь и, быть можетъ, счастье насъ обоихъ.

— Неужели хорошенькая женщина можетъ скрывать такую ужасную тайну?— перебилъ учтиво министръ.

Сначала Кольберъ думалъ, что за бурной сценой съ королемъ, какія фаворитка часто возобновляла, на этотъ разъ послдуетъ приказъ объ изгнаніи, и поспшилъ объ этомъ узнать.

Маркиза Монтеспанъ ловко начала излагать интриги и происки Лувуа. Она напомнила также объ утвердившемся союз между послднимъ и маркизой Ментенонъ, сдлавшейся ея личнымъ врагомъ.

— Все это я знаю,— отвчалъ Кольберъ, не волнуясь.

Онъ понялъ по ораторскому приступу маркизы всю важность сообщеній, которыя она ему сдлаетъ. Теперь смущенная маркиза Монтеспанъ замолчала. Кольберъ поспшилъ прійти на помощь и съ сердечной вжливостью облегчилъ ея тягостную исповдь.

— Умоляю васъ, сударыня, говорить съ полнымъ довріемъ… Что бы ни случилось, вы можете разсчитывать на мою преданность и дружбу…

— Увы! Кольберъ,— сказала маркиза Монтеспанъ, ободренная этими привтливыми словами:— по своей ошибк я повредила важному длу… вы простите мн, я согршила, защищая его!

Крупныя слезы показались на глазахъ маркизы, и она закрыла руками свое прекрасное опечаленное лицо.

Кольберъ еще не объяснилъ себ этого отчаянія, но онъ поддался очарованію столькихъ прелестей.

— Разв вашъ грхъ такой громадный, сударыня, что не могъ избавить меня отъ скорби видть васъ въ слезахъ? Что долженъ я сдлать для осушенія вашихъ слезъ?

Дрожащимъ отъ волненія голосомъ маркиза объяснила, насколько унизило ее предпочтеніе, отданное королемъ герцогин Фонтанжъ, въ то время осыпанной ласками и милостями, и какъ отъ этого маркиза страдала. Нтъ, она никогда не утшится отъ недавней потери этой любви… Она говорила о пылкости своей страсти къ Людовику съ выраженіемъ глубоко влюбленной женщины. Она также сказала, какую жертву принесла она для осуществленія своей мечты — быть любимой королемъ до конца жизни. Она, повидимому, ничего не утаила изъ тайнъ своего сердца предъ Кольберомъ, уже расположеннымъ въ ея пользу. Затмъ она призналась, что обращалась къ Вуазенъ ради послдней попытки вновь завоевать короля, но постаралась умолчать о томъ, каковы были тайныя сношенія съ Вуазенъ, и объ отвратительномъ святотатств, на которое она согласилась. Наконецъ она передала своему знаменитому другу подробности о недавнемъ арест ворожеи.

— Я была въ такомъ отчаяніи!.. Теперь одно слово, единственное слово этой женщины, и я безвозвратно погибла… Кажется, она колдунья и отравительница… Я не могла этого знать!.. Все это ужасно!

Рыданія душили ее.

— Только вы, Кольберъ, можете мн посовтовать при такомъ печальномъ стеченіи обстоятельствъ. Вы знаете всю истину…

При имени Вуазенъ Кольберъ сдлалъ рзкое движеніе удивленія.

— Какъ и вы тоже, сударыня, прибгали къ помощи этой женщины?… Какая неосторожность!..

— Я обезумла!..

— Но вс ваши враги воспользуются этимъ, чтобы ожесточенне напасть на васъ и погубить васъ. Вы въ рукахъ этой искательницы приключеній. Увы, сударыня, въ какую тревогу ввергли вы самаго преданнаго изъ вашихъ слугъ!..

— Скажите: изъ моихъ друзей, Кольберъ.

Министръ поклонился.

— Да, изъ вашихъ друзей, сударыня. Благодарю васъ, что вы поврили моей преданности къ вамъ… Я знаю свой долгъ и сдлаю невозможное, чтобы избавить васъ отъ жестокой тревоги, причиненной вашими слишкомъ частыми посщеніями ворожеи. Подумайте, какъ разгнвается король, узнавъ, что для завоеванія его сердца вы, маркиза Монтеспанъ, сдлали прорицательницу повренной вашихъ самыхъ сокровенныхъ тайнъ.

— О, благодарю, Кольберъ! Какъ я вамъ обязана!..

Кольберъ ее прервалъ:

— Вы были одн у Вуазенъ наканун ея ареста?

— Нтъ, меня сопровождала г-жа Дэзэлье.

— Отвчаете ли вы, что она будетъ молчать?

— Я отвчаю за нее.

— За вами не слдили?

— Не думаю.

— Кром г-жи Дэзэлье, никто не зналъ объ этомъ поступк?

— Никто.

— Простите,— снова произнесъ Кольберъ,— что я настаиваю, но этотъ вопросъ очень важенъ, и для вашей пользы умоляю васъ ничего не скрывать…

— Я ничего не скрываю,— отвтила маркиза, не знавшая о присутствіи кавалера Люссака въ улиц Борегаръ въ то время, какъ она входила къ Катерин.

— Меня удивляетъ,— сказалъ Кольберъ:— что арестъ Вуазенъ и произведенный въ ея жилищ обыскъ послдовали вскор посл вашего посщенія… Не измнили ли вамъ?.. Г-нъ Ларейни принадлежитъ къ сторонникамъ Лувуа, вашего злйшаго врага… Быть можетъ, оба они надялись застать васъ у колдуньи… Если бы они васъ тамъ нашли, вы навсегда погибли бы, въ особенности, въ такой моментъ, когда посягали на жизнь королевы съ помощью яда.

Маркиза вздрогнула.

— Какъ, разв посягали на жизнь королевы?.. Это ужасно!

Атенаиса понурила голову.

Внезапно ей пришло на память общаніе прорицательницы: ‘счастливое событіе докажетъ, что я думала о васъ’. Такъ это счастливое событіе было омерзительнымъ преступленіемъ. Теперь она поняла всю чудовищность своихъ поступковъ и ужасныя послдствія своего легковрія. Хотли отравить королеву. Безъ сомннія, такъ дйствовали во мрак ради нея.

Фаворитка увидла, что предъ нею разверзлась пропасть. Подозрнія скопились. Она оставалась сраженною, безмолвною, и ея глаза съ мольбою устремились на холодное лицо министра.

Кольберъ угадалъ, что происходитъ въ душ Атенаисы. Поэтому онъ продолжалъ съ присущей его ему ясностью излагать ей свои опасенія. Затмъ, какъ бы отвчая на тайныя мысли маркизы, онъ сказалъ:

— Если бы только было возможно помшать Вуазенъ говорить!

— Но какъ?

— Полагая, что у Катерины Вуазенъ будетъ достаточно силы воли молчать на допрос, у нея, конечно, не хватитъ силъ устоять противъ пытки. Ахъ, сударыня, какой стыдъ и скандалъ для васъ и короля!

При одной только этой горькой мысли министръ поникъ головою.

— Если бы только я могла съ нею поговорить,— сказала маркиза:— быть можетъ, она согласилась бы отречься?

— Лучше вы могли бы поручить кому нибудь другому эти хлопоты. Безполезно ставить себя въ еще боле предосудительное положеніе.

— Кому нибудь поручить эти хлопоты? Но кому же, Кольберъ, открыть подобное дло?

— Тому, долгъ котораго свято хранить довренныя ему тайны: патеру.

— Патеру! Какой патеръ согласится принять подобное порученіе? Затмъ какъ ему признаться?

— Исповднику во всемъ можно признаться…

— Я не сомнваюсь въ этомъ. Но надо доставить этому исповднику средства имть свободный доступъ къ Вуазенъ… Это посщеніе возбудитъ подозрнія…

— Совсмъ нтъ, сударыня! Присутствіе исповдника у заключеннаго совершенно естественно. Вы выберете патера, котораго считаете боле пригоднымъ для исполненія этой услуги… Я выдамъ вамъ пропускной листъ съ пробломъ для имени къ г-ну Ферронэ, коменданту Венсенскаго замка, и вамъ останется только вписать имя этого патера.

— Я согласна, любезный Кольберъ,— отвтила маркиза.— Ваши добрыя слова меня нсколько подкрпили…

— Мужайтесь, сударыня! Въ эти горькія испытанія разсчитывайте боле, чмъ когда либо, на мое рвеніе служить вамъ.

— Дай Богъ, Кольберъ, чтобы пришло то время, когда я буду въ состояніи отблагодарить васъ за вашу достойную удивленія преданность.

Кольберъ воскликнулъ:

— Напротивъ я сударыня буду всегда вамъ обязанъ!

Маркиза протянула об руки, къ которымъ министръ почтительно прикоснулся губами.

Маркиза Монтеспанъ откланялась.

Снова оставшись одинъ въ своемъ уединеніи трудолюбиваго человка, Кольберъ съ минуту мечталъ. Онъ не могъ налюбоваться силой характера этой женщины, этой фаворитки, непреодолимо очаровательной, покорявшей людей и событія.

Министръ еще вдыхалъ раздражающее благоуханіе обольстительницы, и, направившись къ большому окну, онъ долго слдилъ глазами за маркизой, удалявшейся въ своемъ экипаж.

Это боле не была просящая и сокрушенно-кающаяся гршница, явившаяся униженно признаваться въ своихъ ошибкахъ. Это была, какъ всегда, высокомрная Монтеспанъ, которую любилъ король.

XVII.

Тотчасъ же посл ночного посщенія Дегрэ, Ларейни поспшно послалъ гонца въ Сенъ-Жермэнъ. Онъ сообщилъ Лувуа со всми подробностями о послднихъ свдніяхъ, донесенныхъ его сыщикомъ.

Министръ не зналъ, какъ Ларейни, долгихъ колебаній. Немедленно у него явилась почти увренность, что маркиза Мантеспанъ была замшана въ эти козни, а также убжденіе, что событія не замедлятъ дать ему въ этомъ доказательства.

Всегда владвшій собою Лувуа оканчивалъ чтеніе очень подробнаго доклада Ларейни, когда его врный слуга, Лакло, доложилъ ему о главномъ начальник полиціи.

— Ну, что?— живо спросилъ министръ.

— Вуазенъ задержана сегодня утромъ. Я веллъ препроводить ее подъ надзоромъ Ларейни сначала въ Малое Шатле, а затмъ, посл краткаго допроса, въ Венсенскій замокъ.

Ларейни разсказалъ о происшествіи и какъ, благодаря прозорливости одного сыщика, помощникъ прево, въ присутствіи комиссара Камюзе, могъ захватить Катерину въ томъ моментъ, когда она выходила изъ церкви ‘Добрыхъ Встей’.

— Она была одна?— спросилъ министръ.

— Нтъ, сударь. Когда ее замтилъ сыщикъ въ церкви, то онъ видлъ возл нея патера и двухъ скромно одтыхъ женщинъ, которыхъ онъ не знаетъ. При выход отъ обдни он исчезли въ толп богомольцевъ.

Лувуа принялся размышлять. Присутствіе этихъ двухъ женщинъ, повидимому, возбудило въ немъ любопытство.

Посл нкотораго молчанія Ларейни объяснилъ еще, какъ Дегрэ обнаружилъ въ саду прорицательницы одного изъ придворныхъ принца Орлеанскаго.

— Одного изъ придворныхъ принца Орлеанскаго?— спросилъ удивленный Лувуа.

— Да, сударь. Онъ былъ, повидимому, тяжело раненъ, и состояніе, въ которомъ онъ находился, не позволяло Дегрэ заставить его говорить. Но, возвратясь въ Парижъ, я отправлюсь въ Бастилію и допрошу его самъ.

— Хорошо, и вы дадите мн тотчасъ объ этомъ допрос отчетъ… Но, чтобы до новаго распоряженія никто не зналъ имени этого придворнаго, кто бы онъ ни былъ… Нтъ ли еще чего нибудь особеннаго?

Начальникъ полиціи вручилъ Лувуа найденные Дегрэ браслетъ и пергаментъ.

Министръ долго ихъ разсматривалъ.

— Это открытіе,— сказалъ онъ, узнавъ портретъ:— въ высшей степени важно, и что касается до настоящаго времени, то, я полагаю, намъ надо быть осторожными…

— Однако…— хотлъ возразить начальникъ полиціи.

— Да, сударь,— перебилъ его Лувуа:— повторяю, что въ подобномъ случа надо дйствовать съ большой осмотрительностью.

— Я того же мннія. Но что же тогда долженъ я длать?

— Вы составите, какъ можно скоре, докладъ, въ которомъ изложите вс утреннія событія. Вы отправите его ко мн, а я передамъ его королю… Но воздержитесь называть по имени знатную даму, явившуюся вчера вечеромъ къ Вуазенъ, и выражать малйшее подозрніе на ея участіе въ этомъ дл.

И такъ какъ начальникъ полиціи казался удивленнымъ этимъ ограничивающимъ условіемъ, мало согласующимся съ порывистымъ характеромъ Лувуа, то послдній сказалъ:

— Врьте мн, сударь, подобное обвиненіе не можетъ исходить отъ насъ. Мы держимъ въ рукахъ Вуазенъ и, надюсь, не замедлимъ захватить ея двухъ помощниковъ: Романи и Лезажа, тхъ самыхъ, съ которыми познакомился вчера вашъ сыщикъ Дегрэ… Если есть еще сообщники, то мы узнаемъ ихъ имена у самихъ Вуазенъ, Романи и Лезажа. Пытка развязываетъ и не такіе языки.

Ларейни, какъ добросовстный и благоразумный полицейскій чиновникъ, не могъ не одобрить искуснаго и осторожнаго поведенія министра.

— Итакъ,— продолжалъ Лувуа:— вы мн вручите вашъ докладъ завтра утромъ… До тхъ поръ сообщите мн все, что произойдетъ новаго. Дозавтра!

Начальникъ полиціи откланялся.

— Въ Бастилію!— приказалъ онъ кучеру, садясь въ экипажъ.

XVIII.

Несмотря на отвращеніе, которое внушалъ въ то время аббатъ Гибуръ маркиз Монтеспанъ, она ршилась для исполненія порученія, предложеннаго Кольберомъ, остановить свой выборъ на этомъ патер. У него вс данныя, чтобы имть свободный доступъ къ вороже. Затмъ съ нимъ безопасно признаніе, такъ пугавшее ее, потому что онъ былъ свидтелемъ и въ то же время участникомъ трагедіи, разоблаченіе которой такъ ужасало Атенаису.

Такимъ образомъ въ тотъ самый вечеръ, когда маркиза видлась въ министромъ, г-жа Дэзэль, по приказанію успокоенной маркизы, отправилась въ Парижъ, въ улицу Жанъ-Тизонъ.

Во время своего посщенія она узнала вс подробности задержанія Вуазенъ. Маргарита, увлеченная по окончаніи обдни Гибуромъ и Шанфренъ, скрылась у большой пріятельницы матери, Тріанонъ, жившей въ улиц Форезъ, въ Марэ. Тамъ она узнала о тяжкомъ положеніи отца. Второпяхъ она отправилась въ улицу Борегаръ, чтобы окружить больного самыми преданными и внимательными попеченіями.

Что касается Лезажа и Романи, то ихъ боле не видли посл той святотатственной ночи. Проводивъ маркизу до ея экипажа, они замтили сыщиковъ Ларейни, бродившихъ по окрестностямъ, и ршили, что благоразумне исчезнуть…

Аббатъ Гибуръ съ первыхъ же словъ поспшилъ успокоить опасенія Дэзэль.

— Маркиз нечего бояться… Зачмъ Катерина будетъ признаваться въ своихъ сношеніяхъ съ маркизой Монтеспанъ? Разв это не привлечетъ вниманія судей на дянія слишкомъ свжія, чтобы ихъ уже забыть?.. Г-нъ Ларейни — слишкомъ ловкій человкъ, онъ не преминетъ найти соотношеніе, которое могло бы сдлаться гибельнымъ для насъ,— между посщеніями Вуазенъ маркизой и нкоторыми поздками Катерины въ Сенъ-Жермэнъ. Впрочемъ не надо вамъ этого напоминать, такъ какъ, благодаря поручительству предъ вашими друзьями, мундшенками, Дюшэнемъ и Жило, Романи могъ вступить въ королевскую буфетную.

— Но какое отношеніе между этими дяніями и причиной, которая помшала бы Катерин говорить?… Сказать о своихъ отношеніяхъ къ маркиз Монтеспанъ значитъ вызвать громадный скандалъ, а для нихъ, напротивъ, слишкомъ выгодно добиться ея молчанія, чтобы взамнъ не спасти ее.

— Я считалъ васъ боле проницательной Дэзэль… Покушеніе, совершенное на жизнь королевы, называется королевоубійствомъ, и вамъ совсмъ небезызвстно, какими ужасными пытками законъ наказываетъ это преступленіе… Поврьте, что Катерина уклонится произносить имя вашей госпожи…

Г-жа Дэзэль начала понимать. Но Гибуръ, напоминая ей роль, которую она также играла, и вызывая въ ея воображеніи пытки, наказывающія за вс покушенія на жизнь государей, зародилъ въ ея душ внезапный ужасъ. Не заточатъ ли ее такъ же, какъ Вуазенъ, въ тюрьму.

— О! только бы она молчала!— прошептала совсмъ блдная г-жа Дэзэль. Не лучше ли вамъ все-таки ее повидать и уговорить сохранить нашу тайну?..

— Катерина лучше, чмъ кто либо, знаетъ свои выгоды… Впрочемъ, она мн признавалась, что ни въ одной изъ ея приходныхъ книгъ не упоминается о суммахъ, полученныхъ ею отъ маркизы Монтеспанъ, и, кром нея и ея близкихъ, никто не знаетъ, что ваша госпожа обращалась къ прорицательниц. Успокойтесь же… Однако, я воспользуюсь пропускнымъ листомъ, который вы мн принесли, я увижу г-жу Вуазенъ завтра. Вполн разсчитывайте на меня и успокойте маркизу Монтеспанъ.

Дэзэль явилась къ своей госпож съ отчетомъ объ этомъ свиданіи.

На другой день въ три часа дня предъ Венсенскимъ замкомъ остановилась карета, и аббатъ Гибуръ, представивъ пропускной листъ, безъ труда добился свиданія съ узницей.

Катерина Вуазенъ со времени своего задержанія и пересылки въ Венсень сохранила все хладнокровіе и силу воли. Впрочемъ уже съ давнихъ поръ она обсуждала случайность посщенія сыщиковъ Ларейни и приготовила задолго защиту, которую она представила бы, если бъ пришли ее задержать.

Слишкомъ знатныя лица прибгали къ моимъ услугамъ, думала она, чтобы я не нашла даже въ самомъ дворц короля могущественной поддержки. Она говорила себ, что для нея будетъ лучшимъ покровительствомъ соучастіе царедворцевъ и великосвтскихъ дамъ, которыхъ одно ея слово можетъ погубить, довести до Бастиліи или изгнанія. Князья, судьи, придворные герои недавней войны, посщавшіе ея кабинетъ, увидятъ себя принужденными защищать ее и пустить въ ходъ все, чтобы ее спасти. Погибнувъ, она повлечетъ за собою ихъ всхъ, и достаточно было этой мысли, чтобы придать ей самонадянности.

Поэтому, благодаря доводамъ, которые она представила бы, прорицательница оставалась хладнокровной.

Но, какъ и предвидлъ Гибуръ, Вуазенъ не могла признаться въ своихъ сношеніяхъ съ маркизою Монтеспанъ, и она ему положительно объ этомъ объявила. Съ цлью осуществить честолюбивыя мечты маркизы, она пыталась отравить королеву, а это было боле, чмъ слдовало, чтобы заставить ее сохранять ужасную тайну.

Гибуръ общалъ Катерин поддержку маркизы Монтеспанъ и уврилъ ее, что все будетъ пущено въ ходъ для смягченія строгости ея заключенія. Впрочемъ, присутствіе аббата въ Венсен не достаточное ли доказательство участія, которое въ ней принимаютъ? Этотъ поступокъ глубоко тронулъ Вуазенъ, и патеръ поспшилъ сообщить маркиз чрезъ г-жу Дззэль о послдствіяхъ своего посщенія.

Разсказъ о свиданіи въ Венсенскомъ замк внесъ немного спокойствія въ взволнованный умъ Атенаисы. Но это спокойствіе длилось недолго.

Со времени ея разговора съ Кольберомъ маркиза Монтеспанъ не появлялась при двор и замкнулась въ своемъ прекрасномъ имніи Кланьи.

Однажды, въ полдень, въ то время, какъ маркиза раздумывала у окна своей комнаты, она увидла у главнаго подъзда замка остановившуюся карету, въ которой она узнала по вншнимъ признакамъ экипажъ Кольбера. Вскор, опираясь на свою высокую палку съ набалдашникомъ, появился и самъ министръ.

Удивленная маркиза вышла къ нему навстрчу.

— О, поистин, любезный Кольберъ, я смущена, что вы сами дали себ трудъ…— сказала она министру, переступившему порогъ ея пышнаго жилища.

Но Кольберъ перебилъ ее:

— Сударыня, я долженъ поговорить съ вами объ очень важномъ предмет.

Атенаиса ввела его въ маленькій уединенный будуаръ, находившійся совсмъ въ конц длинной, дивно убранной, галлереи, вдали отъ комнатъ, гд проходили слуги.

— Что это за столь важный предметъ, мой другъ?— спросила съ безпокойствомъ маркиза.

— Вы знаете, сударыня, насколько я вамъ преданъ,— началъ министръ.— Поэтому я захотлъ самъ явиться къ вамъ, чтобы сообщить о происходящемъ. Нсколько дней тому назадъ, когда вы пришли ко мн сообщить о вашихъ сношеніяхъ съ Катериной Вуазенъ и объ опасеніяхъ, которыя васъ терзаютъ, вы увряли меня, что за вами никто не слдовалъ, и никто, кром прорицательницы, не могъ выдать тайны вашего посщенія.

— Я снова это подтверждаю, Кольберъ.

— Ну, такъ, въ дом Вуазенъ, нсколько минутъ спустя посл вашего отъзда, былъ найденъ сыщиками Ларейни одинъ придворный, кавалеръ Люссакъ.

— Придворный?… Кавалеръ Люссакъ у Вуазенъ? Что это значитъ?— сказала изумленная маркиза.

— Такъ вы его знаете?

— Да, Кольберъ, я его знаю. Это я, въ знакъ благодарности, помстила его на службу къ принцу Орлеанскому.

— Тогда знайте,— сказалъ министръ: — что кавалера Люссака нашли въ саду прорицательницы распростертымъ, почти безъ признаковъ жизни, раненнаго ударомъ сабли или кинжала…

— Кавалеръ Люссакъ умеръ!— воскликнула взволнованная Атенаиса.

— Нтъ, сударыня, онъ живъ…— объявилъ Кольберъ, не выказывая удивленія, которое вызвало въ немъ это восклицаніе.— Онъ живетъ въ одной изъ комнатъ Бастиліи, куда его перенесли.

— Въ Бастиліи!.. Кавалеръ Люссакъ въ Бастиліи!.. Гд вы это узнали?…

— Сегодня утромъ въ совт. Г-нъ Лувуа читалъ королю докладъ начальника полиціи, въ которомъ, между прочимъ, сообщалось, что одинъ изъ помощниковъ Катерины, Лезажъ, былъ вчера вечеромъ задержанъ недалеко отъ Малаго Шатле. Безъ сомннія, вы боле не боитесь разоблаченія Вуазенъ со времени устроеннаго свиданія ея съ исповдникомъ, и вы меня убдили, что вполн разсчитываете на молчаніе вашей Дэзэль, но такъ ли будетъ съ этимъ Лезажемъ?

Потрясенная маркиза ничего не отвчала. Смутные образы, ужасныя мысли тснились въ ея ум. Столь неожиданное извстіе о раненомъ Оливье, найденномъ распростертымъ въ саду прорицательницы, оставалось для нея скорбной загадкой.

Это было искрой, которая внезапно разожгла ея страсть. Она призывала свою любовь счастливаго времени. Затмъ она видла Оливье недвижимымъ, въ крови, съ блдными губами, пламя которыхъ она чувствовала столько разъ. Это стало ея неотвязной мыслью.

Съ горечью она упрекала свое честолюбіе, которое на мгновеніе разъединило ихъ. Лезажъ! Что ей за дло, что будетъ онъ теперь говорить? Что ей до стыда, опалы, до позора? Такъ какъ она никогда не переставала любить Люссака, то въ ней существуетъ одно воспоминаніе о друг, о заключенномъ любовник, можетъ быть, уже умирающемъ въ глубин государственной тюрьмы. И зачмъ надо было, чтобы необузданная жажда славы, почестей и богатства осквернила эту любовь, которая довела до Бастиліи одного и до непоправимаго паденія другую?

Волненіе маркизы Монтеспанъ и на этотъ разъ не ускользнуло отъ Кольбера, онъ угадалъ причину этого смертельнаго томленія, и безконечное сожалніе овладло его сердцемъ.

— Такъ какъ его присутствіе въ саду и улиц Борегаръ,— сказалъ онъ: — намъ обоимъ необъяснимо, то, можетъ быть, не лучше ли вамъ, сударыня, увидть кавалера Люссака. Въ посщеніи придворнаго, содержащагося въ королевской тюрьм, нечего нтъ противнаго обычаямъ… Съ моимъ письмомъ вамъ будетъ легко проникнуть въ Бастилію. Если вы желаете, я напишу это письмо…

Какъ бы освободившись отъ долгаго кошмара, Атенаиса съ благодарностью протянула министру об руки.

— О, благодарю, любезный Кольберъ… Да, я его увижу. Я съ нимъ поговорю…

Она успокоилась.

— Что касается Лезажа…— хотлъ продолжать Кольберъ.

— Лезажъ! Мн до него мало дла въ данный моментъ,— перебила маркиза съ равнодушнымъ жестомъ, очень удивившимъ министра.

— Однако, сударыня, этотъ человкъ будетъ допрошенъ… Онъ можетъ васъ обвинить… Зачмъ будетъ онъ васъ защищать?

Маркиза поняла совершенную ею ошибку, давъ вырваться своему неосторожному восклицанію. Она быстро прибавила:

— Да, что мн за дло? Если этотъ, человкъ дастъ показаніе, отреченіе Вуазенъ и мое будетъ достаточно для наказанія его за это обвиненіе.

— Безъ сомннія, сударыня, но совершенно ли вы уврены, что ваше имя не будетъ произнесено Катериной Вуазенъ?

— Она дала слово патеру.

— Ея слово… Сдержитъ ли она его?

— Въ этомъ весь ея интересъ.

— Какой?

— Позвольте не отвчать на вашъ вопросъ, любезный Кольберъ… Въ данный моментъ это — моя тайна. Вы дали мн средство переговорить съ этой прорицательницей, и я вамъ благодарна. Теперь я одна должна искупить ошибки, къ которымъ привело меня любопытство, и я не имю права ставить васъ въ неловкое положеніе…

Кольберъ поклонился.

— Наконецъ, сударыня, все-таки повидайтесь съ г-немъ Люссакомъ. Завтра я вручу вамъ пропускное письмо къ г-ну Бемо, коменданту Бастиліи. Какъ вамъ извстно, онъ — мой родственникъ и пуститъ въ ходъ все, чтобы васъ удовлетворить.

— Будьте уврены въ моей живйшей благодарности, Кольберъ. Благодаря вашей преданной дружб, я буду въ состояніи лучше перенести жестокія испытанія, чрезъ которыя я теперь прохожу.

На этихъ словахъ министръ откланялся маркиз и удалился, унося съ собою тайну любви, до сихъ поръ ревностно охраняемую.

Въ это время позади большихъ деревьевъ парка закатывалось солнце, и вдали на неб, покраснвшемъ отъ пламени заката, выступали холмы своей темной громадой.

XIX.

Со времени заключенія г-жи Вуазенъ въ тюрьму, Дегрэ продолжалъ безустанно свои розыски. При каждомъ посщеніи улицы Борегаръ длались новыя открытія. Лкарственныя снадобья, яды, магическія формулы, цлая любопытная переписка, найденная въ кабинет, не оставляли никакого сомннія въ преступныхъ занятіяхъ прорицательницы. Къ многочисленнымъ уликамъ, тяготвшимъ надъ Вуазенъ, прибавилась еще одна мрачная находка. Одинъ изъ сыщиковъ Дегрэ, замтивъ въ глубин сада мсто, гд земля казалась свже-вскопанной, полюбопытствовалъ взрыть почву и съ изумленіемъ увидлъ хрупкія кости. Онъ продолжалъ свое дло и встртилъ безчисленное количество дтскихъ череповъ. Такимъ образомъ каждый день подтверждалась виновность колдуньи.

Кром того, помощникъ Прево нашелъ таинственную дверь, открывавшуюся въ подземелье, соединявшее жилище Катерины съ церковью ‘Добрыхъ Встей’, и тогда объяснилось, какимъ образомъ она и ея сообщники могли такъ быстро исчезнуть.

Ларейни сдлалъ тщательный докладъ Лувуа относительно дйствій Дегрэ. Министръ веллъ составить протоколы, которые онъ, по мр возможности, передавалъ его величеству. При чтеніи ихъ зловщее предчувствіе овладло королемъ. Въ его памяти всегда жило ужасное и громкое дло маркизы Брени.илье, а теперь, благодаря Вуазенъ, онъ опасался извстій и чудовищныхъ разоблаченій, стыдъ отъ которыхъ на этотъ разъ можетъ отразиться на ступеняхъ трона.

Другое открытіе Дегрэ во время обысковъ у Катерины было громовымъ ударомъ, освтившимъ это темное дло.

Въ то время какъ Дегрэ переписывалъ различные предметы, помщенные въ шкапу, онъ по неосторожности нажалъ пружину потайнаго ящика, который неожиданно открылся. Со дна этого ящика онъ досталъ книгу, покрытую записями. Это была вдомость, по которой она вела счетъ своихъ знатныхъ доврителей. Противъ числа, передъ именемъ, мстожительствомъ и званіемъ Катерина упоминала, какъ въ счет поставщиковъ, родъ оказанныхъ услугъ или исполненныхъ порученій. Между страницами находились отдльные листы, содержащіе свже-вписанныя мстожительства людей, требовавшихъ услугъ колдуньи.

Когда начальникъ полиціи принесъ Лувуа этотъ списокъ, то онъ не хотлъ врить своимъ глазамъ. Высокопоставленныя лица, знатныя дамы, молодыя двушки, принадлежащія къ лучшимъ семьямъ, патеры, друзья и недруги политики министровъ выступали тутъ подъ какимъ нибудь названіемъ оказанныхъ услугъ.

Число обязанныхъ Катерин превосходило все, что можно было вообразить.

Но какъ ни читалъ и ни перечитывалъ министръ этотъ длинный перечень, однако одного имени не хватало — маркизы Монтеспанъ. Нигд прорицательница не упомянула о своихъ сношеніяхъ съ маркизой, и Лувуа смутился отъ этихъ напрасныхъ поисковъ, поколебавшихъ его убжденіе.

Посл нкотораго раздумья онъ ршился, въ виду неминуемой опасности, самъ вручить королю списокъ Катерины.

Людовикъ XIV, въ свою очередь, былъ потрясенъ неоспоримымъ свидтельствомъ столькихъ преступленій. Ядъ снова появился на сцену и еще разъ навелъ ужасъ и смуту среди пышнаго двора. Затмъ король долго раздумывалъ… Наконецъ у него есть объясненіе странныхъ смертей, какъ, напримръ, государственнаго министра Гюга де Ліона, графа Суассона, канцлера Алигра, предсдателя Лэмуаньона, герцога Савойскаго и столькихъ другихъ.

Съ горестью онъ видлъ патеровъ, замшанныхъ въ это плачевное дло: аббата Дюлонга, каноника собора Богоматери, Бушо, исповдника монахинь общины Ла-Соссэ, аббатовъ Дюсси, Бушэ, Лефранъ, Лепре, Гибура, Даво, Турнэ, Ламперье, Коттона, Бригаллье, священника своей сестры, Дюлорана, викарія Сенъ-л, Дюбускэ, Ребура, Сейссона, Лемэньяна, Дезэ, капуциновъ Леженя и Жэрара, францисканскаго монаха Мартинэ, Габріэля, брата Пикпюской обители, Мореля, варнавита, и другихъ: вс они были уличены въ самыхъ ужасныхъ преступленіяхъ. Сама церковь служила сообщникомъ отвратительныхъ тайныхъ обрядовъ. Призракъ смерти являлся повсюду — даже т, кто долженъ быть образцемъ долга, охранителемъ нравовъ и устоемъ общественной нравственности — вс предались постыдной мерзости. Судьи не были исключены изъ этой грязи, и Вуазенъ, повидимому, набирала себ среди ихъ женъ лучшихъ кліентокъ.

До ушей короля доходили извн слухи объ отравахъ. Онъ также узналъ о существованіи нкоторыхъ святотатственныхъ и таинственныхъ обрядовъ. Уже во время предшествующаго царствованія, въ 1636 г., утверждали, что подобныя злыя женщины покупали дтей по двадцать су за ребенка для тайныхъ жертвъ, но это была лишь молва, легенда, на которую совсмъ не обращали вниманія. Король вспомнилъ, что гораздо позже тотчасъ-же посл казни маркизы Бренвилье исповдники собора Богоматери, испуганные разоблаченіями на исповдяхъ, нисколько не опасаясь, объявляли съ каедры, что большинство исповдавшихся въ послднее время обвиняли себя въ отравленіи кого нибудь.

Съ этой минуты король сталъ тревожиться. Затмъ произошелъ арестъ Банена, Каделяна и другихъ, и король постановилъ наказывать безпощадно.

Онъ жаловался на судей парламента, предъ которыми предстала Бренвилье, за то, что ее щадили. Онъ не могъ забыть, что знаменитая отравительница была дочь судьи, и что, благодаря этому родству, допросъ не былъ произведенъ основательно. Поэтому, чтобы судить новыхъ обвиняемыхъ, онъ, не колеблясь, отнялъ у парламента его безусловное право судить и создалъ исключительный судъ, какъ это длалъ Филиппъ Красивый, Филиппъ Длинный и ихъ преемники.

Этотъ верховный судъ долженъ былъ дйствовать въ арсенал и называться пламенной палатой, или палатой диктаторскаго правосудія.

Пламенная палата была основана при Франциск І-мъ для веденія еретическихъ длъ. Ее называли такъ потому, что обыкновенно дла разбирались въ обтянутой чернымъ сукномъ темной зал, освщенной зажженными восковыми свчами, горвшими весь день въ зловщихъ свтильникахъ.

Передъ этимъ-то исключительнымъ судомъ должны были предстать первые отравители: Баненъ, Башимонъ, Каделянъ, а также ихъ сообщники.

Предсдатель парижскаго парламента, оскорбленный нарушеніемъ правъ обыкновенныхъ судовъ, указалъ королю на ‘ударъ, нанесенный парламенту, лишенному такимъ образомъ своей обычной жатвы, и выхвалялъ его незапятнанное правосудіе, чтобы избавить его отъ этого стыда и оскорбленія’.

Но король на это не поддался, и ‘пламенная палата была сохранена’.

Его величество избралъ лучшихъ членовъ государственнаго совта и рекетмейстеровъ.

Это были Луи де Тоннелье де Бретейль, прежній контролеръ финансовъ, Даніель Вуазенъ, Гаспаръ де Фьебе — человкъ очень умный и очень честолюбивый, Мишель Лепелетье, владлецъ Сусси, Огюстъ Роберъ де Померейль де Лабретешь, членъ совта финансовъ, г-нъ Арчужъ, затмъ рекетмейстеръ Бернаръ де Форціа, прежній управитель Оверномъ, Антуань Тюрго и наконецъ Андрэ Лефевръ Ормессонъ, членъ главнаго совта и сынъ докладчика Фукэ. Главнымъ прокуроромъ комиссіи былъ Роберъ, докладчиками пламенной палаты, которые должны былъ дйствовать подъ предсдательствомъ Бушера, назначены Луи Базенъ, владлецъ Безона, академикъ, и Ларейни, а Саго, тайный совтникъ Ларейни и безсмнный секретарь Шатле, былъ назначенъ секретаремъ пламенной палаты.

Чтобы лучше выразить намреніе его величества, Лувуа написалъ 9-го марта 1679 г. канцлеру Телье, приказавъ предупредить Безона, чтобы онъ началъ тотчасъ же судебное слдствіе, изъ боязни, что нкоторые изъ ‘нихъ’ умрутъ по причин отчаянія, и правосудіе лишится разъясненія, которое можно было извлечь съ помощью пытки.

Но арестъ Вуазенъ измнилъ положеніе длъ, и вслдствіе обнаруженія именъ ея сообщниковъ возникло самое страшное дло, какое когда либо судилъ человческій судъ.

Въ такой моментъ монархъ чувствовалъ, что ему угрожаетъ опасность. Онъ добылъ доказательство, что его августйшая особа была цлью преступныхъ намреній. Онъ, укрывшійся въ олимпійскомъ спокойствіи высокомрной славы, считалъ себя подъ защитой отъ гибельныхъ ударовъ судьбы, онъ, гордый король — солнце, впервые почувствовалъ дрожь боязни, онъ, котораго почитаютъ, какъ Бога, задрожалъ, какъ простой смертный.

Теперь дло шло о спасеніи своей драгоцнной жизни посредствомъ быстрыхъ и дйствительныхъ мръ.

Король далъ приказъ немедленно задержать всхъ, кто прибгалъ къ помощи прорицательницы, и черезъ нсколько дней знатныя дамы, вельможи, начальники арміи и патеры вс безъ различія были заключены въ Бастилію и Венсень.

И хотя, благодаря ихъ титулу, большинство было подсудно только соединенному присутствію парижскаго парламента, единственному судь герцоговъ и пэровъ, король ршилъ, что вс безъ исключенія появятся передъ особой комиссіей пламенной палаты, чтобы судиться тамъ.

Такимъ образомъ женщины, занимавшіяся вытравливаніемъ плода у беременныхъ, и грубыя и титулованныя отравительницы, святотатственные патеры, царедворцы и знатныя лица — вс очутились на общей позорной скамь.

XX.

Хотя рана Оливье и была тяжела, но она не подвергла его жизни опасности. Шпага Романи скользнула вдоль бока и проникла почти на два пальца, но не коснулась никакого внутренняго органа. Чрезъ нсколько дней лихорадка уменьшилась, и хирургъ уврилъ, что довольно, еще одной недли, и больной будетъ въ состояніи подвергнуться допросу.

Комната, въ которую заключили кавалера Люссака, была третьей въ башн Бертодьеръ…

Тамъ ему оказали помощь, и онъ пришелъ въ себя посл продолжительнаго обморока.

Прежде всего онъ съ удивленіемъ сталъ разсматривать эту комнату — обширный неправильный многоугольникъ, вышиною отъ пятнадцати до двадцати футовъ, съ голыми стнами, со скудной обстановкой, и думалъ, что онъ игрушка сновиднья.

Его глаза блуждали по камину, переходя на желзныя ршетки, на три набитыя волосомъ кресла, обитыя толстой клеенкой, на столъ, гд находились подсвчникъ, вилка, ложка, жестяной кубокъ и огниво.

Затмъ событія ночи вскор пришли ему на умъ, и острая боль въ лвомъ боку напомнила ему о дйствительности.

Онъ вспомнилъ о неравной борьб съ внезапно появившимся во тьм человкомъ…

Онъ также вспомнилъ, что его окружили люди съ факелами, подняли въ карету, и онъ слышалъ наскоро отданный приказъ: ‘въ Бастилію!’ Тогда-то онъ потерялъ сознаніе, и вокругъ него сдлалась ночь.

Нсколько часовъ спустя, онъ проснулся въ глубин Бастиліи.

Первое время въ своемъ тяжеломъ одиночеств онъ былъ разбитъ и бездйственъ. Неотвязное воспоминаніе увеличивало уныніе мста и волновало его мысли: воспоминаніе объ этой роковой ночи, когда онъ увидлъ Атенаису входящей къ Вуазенъ… Какая же тайная трагедія могла разыгрываться въ улиц Борегаръ?

И слезы выступили у него на глазахъ…

Кольберъ написалъ Бемо, какъ общалъ маркиз, чтобы извстить его о скоромъ посщеніи знатной дамы. Предупрежденный комендантъ далъ приказъ, согласно обстоятельствамъ. И однажды, въ полдень, въ конц марта мсяца, у передового караула со стороны улицы Сентъ-Антуань остановилась карета. Изъ нея вышла маркиза Монтеспанъ въ черной бархатной маск. Она обратилась къ караулу:

— Я хотла бы поговорить съ г-немъ Бемо.

Солдатъ сдлалъ знакъ согласія. На его зовъ прибжалъ дежурный капитанъ, де-Лануэ.

Увидя постительницу, офицеръ разсыпался въ привтствіяхъ.

— Вотъ г-ну Бемо,— сказала маркиза, вручая г-ну де-Лануэ письмо Кольбера, которое должно было служить разршеніемъ для ея посщенія.

— Сударыня, сдлайте честь слдовать за мною…

Перейдя подъемный мостъ, они прошли въ большія ворота и очутились справа отъ нихъ на маленькомъ двор, въ конц котораго находилось помщеніе коменданта.

— Прошу васъ войти, сударыня, и обождать нсколько минутъ.

Капитанъ приблизилъ стулъ къ маркиз и удалился.

Комната, въ которую Лануэ провелъ маркизу Монтеспанъ, была круглымъ казематомъ, освщавшимся высокимъ стрльчатымъ окномъ.

Единственной обстановкой этой комнаты служили нсколько лавокъ, скамеекъ на кривыхъ ножкахъ, стульевъ и столъ.

Вошелъ Бемо де Мантлезэнъ. Это былъ гасконскій дворянинъ, лтъ шестидесяти, прежній капитанъ стражи кардинала Мазарини. Онъ добился поста коменданта Бастиліи, гд по обычаю ‘необыкновенно разбогатлъ’. Врный слуга, которому вс заключенные отдавали честь за его человколюбивыя чувства, онъ мало уживался съ своею суровой обязанностью. Его предупредительность, рдкую честность, привтливое обращеніе и полную молчаливость хвалили вс. По причин этихъ качествъ ему посчастливилось сдлаться союзникомъ Кольбера, выдавъ замужъ свою дочь за графа Сомери, племянника министра.

Маркиза встала. Тнь отъ маски оживляла блескъ ея глазъ.

Комендантъ привтствовалъ ее съ полнымъ уваженіемъ. Онъ не старался узнать имя этой высокопоставленной дамы и сказалъ просто:

— Я только что прочиталъ письмо г-на Кольбера, сударыня. Какую могу я оказать вамъ услугу?

Г-нъ Кольберъ долженъ былъ предупредить васъ сегодня утромъ о цли моего посщенія. Я хотла бы видть кавалера Люссака.

— Дйствительно, сударыня, г-нъ Кольберъ меня предупредилъ сегодня утромъ о вашемъ посщеніи,— отвтилъ Бемо.— Я немедленно предоставлю въ ваше распоряженіе двухъ тюремщиковъ, которые проводятъ васъ къ этому заключенному.

Со времени своего вступленія въ Бастилію, маркизу давило какое-то непріятное чувство и тоска. Печальное мсто, нервность ожиданія, предосторожность, какая вносилась въ малйшія мелочи, оставляли въ ней скорбное впечатлніе, которое ей не удалось прогнать.

Комендантъ позвалъ двоихъ людей съ суровыми лицами.

— Проводите даму въ третью комнату Бертодьерской башни… Сударыня, не угодно ли вамъ слдовать за тюремщиками,— сказалъ онъ почтительно.

Атенаиса переступила порогъ и пошла позади двухъ мужчинъ, фонари которыхъ бросали дрожащій свтъ на черные и сырые своды. Капли воды, какъ слезы, падали иногда на дрожащія руки фаворитки.

Она вышла изъ дома коменданта на аллею длиною въ пятнадцать саженъ, которую окаймляло съ одной стороны зданіе, служившее кухней. Миновавъ крпкую желзную ршетку въ род укрпленія для караула, ‘которому было приказано не дозволять заключеннымъ приближаться къ ней на разстояніе трехъ шаговъ’, маркиза очутилась среди большого внутренняго двора въ двсти шаговъ длины и семьдесятъ ширины. Тамъ возвышались соединенныя сплошной каменной стной башни, такъ называемыя Свободы, Базиньеръ, Графства, Сокровища, Часовни и наконецъ Бертодьеръ, куда стремилась маркиза.

Такъ печально направлялась Атенаиса къ Люссаку.

Впервые, можетъ быть, высокомрная маркиза стушевалась предъ растроганной любовницей. Она грезила о своихъ клятвахъ, которыя забыла, благодаря своей гордости и честолюбію. Въ любовномъ предвидніи Атенаиса угадывала, что Оливье находится тамъ изъ-за нея.

Тогда она стала колебаться… Но сказала себ, что она должна его видть, съ нимъ говорить и помочь ему перенести страданія, хотя запоздала утшеніемъ.

Наконецъ тюремщики остановились.

Открылась дверь.

Это была тюрьма Оливье.

— Хорошо, благодарю васъ…— сказала маркиза.— Оставьте меня.

Маркиза вложила золотую монету въ руку тюремщиковъ, которые удалились.

Дверь закрылась съ глухимъ шумомъ, скользнули засовы, и маркиза осталась одна предъ кавалеромъ Люссакомъ.

Оливье дремалъ. Онъ лежалъ на кровати, дерево которой было обтянуто брокателемъ, и которая состояла изъ соломеннаго тюфяка, набитой подушки и одяла изъ зеленой саржи.

Ни скрипъ засова, ни шаги не разбудили Люссана, и матовая блдность лица окаймлялась, какъ внцомъ, свтлыми кудрями его волосъ.

Молча и удерживая дыханіе, опершись руками на край ложа, Атенаиса склонилась надъ юношей.

Долга она оставалась такъ, затмъ легко прикоснулась губами къ вкамъ узника.

Оливье открылъ глаза. Атенаиса скинула маску, и взволнованный и удивленный Люссакъ могъ только пробормотать:

— Вы!… Вы здсь!…

— Да, Оливье, это я…— сказала улыбаясь Атенаиса.

— Возможна ли еще такая неожиданная радость?— прошепталъ кавалеръ, печальныя мысли котораго при одномъ вид любовницы тотчасъ же разсялись…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Посл многихъ изліяній и воспоминаній о счастливыхъ мсяцахъ, маркиза Монтеспанъ разсказала о посщеніи Кольбера. Она сообщила о своемъ изумленіи, узнавъ о присутствіи Люссака у Вуазенъ и о заключеніи раненаго въ Бастилію.

— Объясните,— сказала маркиза,— то, что для меня остается тайной….

Въ свою очередь Оливье разсказалъ все, что случилось, начиная съ разговора, невольно услышаннаго у аббата Гибура, до опаснаго удара шпагой въ улиц Борегаръ.

— Затмъ,— продолжалъ кавалеръ,— я ничего не знаю боле… Я думалъ услышать одно изъ вашихъ добрыхъ словъ, полюбоваться съ минуту вашей красотой — и встртилъ почти смерть…

— Благородный другъ,— вздохнула Атенаиса съ глазами, полными слезъ.

Оливье пожалъ ея руку и медленно произнесъ:

— Благодарю. Вы меня еще любите!…

Долгое молчаніе послдовало за этимъ восклицаніемъ, полнымъ нжности.

Какъ бы ни было положительно молчаніе Люссака, въ полномъ смысл дворянина, который скоре отдалъ бы свою жизнь, чмъ допустилъ бы хотя какому нибудь подозрнію коснуться его любовницы, все-таки маркиза Монтеспанъ испытала невыразимое успокоеніе при мысли, что Оливье не вдаетъ всхъ гнусныхъ занятій прорицательницы. Какъ бы уронили ее, одну изъ Мартемаръ, въ глазахъ кавалера Люссака чудовищные обряды! Ей казалось, что она не могла бы вынести тогда яснаго взгляда своего друга. Итакъ она оставалась безгршной, великолпной, почти божественной! Ея страсть была спасена, а ея упорная гордость удовлетворена. Онъ не зналъ объ ея позор.

Люссакъ по чувству чуткости совсмъ не хотлъ спрашивать маркизы Монтеспанъ объ ея ночныхъ свиданіяхъ, которыя, однако, его сильно занимали.

— Я съ трудомъ врю,— сказалъ наконецъ Оливье:— сладкой дйствительности… Я такъ страстно желалъ вашего присутствія… Я не надялся боле, сударыня, ни на прелесть вашей улыбки, ни на сладость вашихъ поцлуевъ…

Агенаиса поняла нжный упрекъ и поднесла пальцы Люссака къ своимъ губамъ:

— Одинокая въ своемъ изгнаніи въ Кланьи, я скучала… Не видя васъ, я боле думала о васъ.

Затмъ она прибавила ласково и красня:

— Сегодня я васъ обожаю…

Наступившая ночь проникла сквозь узкое ршетчатое окно, заполонила углы, мало-по-малу поглощая громадную комнату и окутывая дв сближенныя фигуры.

Порою въ этомъ печальномъ мрак Атенаиса заглушала рыданія. Она думала, увы, о неопредленномъ будущемъ.

Опасаясь за близкое разлученіе, въ особенности для Люссака, дрожа отъ волненія, она сумла найти утшительныя слова:

— Оливье, надйтесь на Бога. Счастливые дни придутъ. Вы снова будете возл меня и долго…

Люссакъ склонилъ свое блдное лицо, на которомъ отразилась невыразимая печаль:

— Богъ меня наказываетъ, сударыня, потому что ваша любовь достигла до меня, и Онъ, безъ сомннія, нашелъ, что я испыталъ слишкомъ много счастья.

— Вы ошибаетесь, мой другъ, Богъ справедливъ и милосерденъ. Онъ признаетъ всю несправедливость вашего заключенія… И когда вы будете свободны, я сумю изгладить изъ вашего сердца все до воспоминанія объ этомъ ужасномъ пребываніи въ тюрьм.

— Ваше присутствіе заставило меня уже о немъ забыть. Навщайте иногда меня, и я буду еще врить въ счастіе.

Въ ночной темнот тюрьмы раздался послдній поцлуй.

Снаружи, возл запертой на засовъ двери, раздалось постукиваніе шаговъ, свидтельствовавшее о нетерпніи тюремныхъ сторожей.

Тогда Атенаиса съ внезапной и мучительной ршимостью порывисто вырвалась изъ объятій Оливье, отыскивая ощупью свою маску, укрпила, ее, постучалась въ дубовую дверь, почти тотчасъ открывшуюся.

И съ глазами, еще мокрыми отъ слезъ, но душевно успокоенная, она удалилась подъ сводами темнаго лабиринта.

XXI.

7-го апрля 1679 года, въ Сенъ-Жермен, гд въ эту эпоху еще находился дворъ, Людовикъ XIV подписалъ указъ, который давалъ королевской арсенальной палат полное право судить обвиняемыхъ но длу объ отравахъ.

Монархъ предлагалъ ‘точно вести правосудіе, не различая знатныхъ лицъ и пола’, а Ларейни прибавилъ: ‘Его величество намъ это сказалъ въ ясныхъ и живыхъ выраженіяхъ’.

Ежедневно слдовали заключенія въ тюрьму. Уже около ста пятидесяти узниковъ, среди которыхъ Романи, задержанный три мсяца спустя посл Лезажа у аббата Лапьера, ожидали въ Венсенской тюрьм или въ Бастиліи своего появленія предъ судьями. Судопроизводство, которое вели судьи, состояло въ допрос обвиняемыхъ сначала отдльно по порученію, данному однимъ слдователемъ другому, а затмъ въ ихъ очной ставк, или, согласно юридическому выраженію, ‘въ поврк’.

Вмсто того, чтобы, по обыкновенію, взять опытныхъ экспертовъ, уполномоченныхъ при судахъ Шатлэ или Туррнель, наслдственная должность которыхъ образовывала особое вдомство, пламенная палата обезпечила себ содйствіе свдущихъ людей, тщательно выбранныхъ ею. Это были врачи Фрегьеръ, Дюгэ и хирурги Симонъ и Жоффруа. Первымъ было доврено изслдовать снадобья и яды, найденные у обвиняемыхъ, а вторымъ поручено производить вскрытіе тлъ жертвъ.

Вуазенъ, допрошенная Ларейни первою, прежде всего представила самыя опредленныя запирательства, говоря, что ‘занятія, которымъ она предавалась, вообще нисколько не преступны, и что она просто стремилась развивать науку, которую ей послалъ Богъ’. Она напомнила, что когда-то обвиненная монахами ордена Сенъ-Винцента-де-Поль въ нечестивой и святотатственной торговл, она дала отчетъ главнымъ викаріямъ епископства, а также и многимъ докторамъ Сорбонны, къ которымъ она была отослана, и которымъ она также объяснила свое искусство. Никто изъ нихъ ничего не нашелъ для возраженія, и съ ихъ одобренія она продолжала свои занятія. Ей было досадно причинить кому нибудь зло за зло, сдланное ей, и она не знала, за что ее лишили свободы, обвиняя въ нечестіи. Напротивъ, разв она не давала своимъ постителямъ совта справлять девятидневныя молитвы или служить обднивъ честь св. Антонія Падуанскаго и св. Николая Толентинскаго, чтобы найти себ успокоеніе сердца? Не совтовала ли она женщинамъ, жаловавшимся на своихъ мужей, и мужьямъ, стующимъ на своихъ женъ, отправляться каждый четвергъ въ Монмартръ въ часовню, посвященную св. Урсул, гд видли еженедльно боле пятидесяти женщинъ, приносящихъ рубашки, которыя патеръ за небольшую лепту заставлялъ прикладывать къ лику святой?

Не въ этомъ ли нечестіе?

Впрочемъ, она могла съ полнымъ правомъ удивляться, что сдлалась предметомъ подобнаго обвиненія, если знатныя женщины и высокопоставленныя лица длали ей честь, обращаясь къ ней за совтомъ. Одно это не должно ли служить ей защитой отъ подозрній?

Уже она назвала имена: г-жа Ну, г-нъ Пради, жена президента Леферонъ. Итакъ, разв послдняя не признавалась ей, что покупала брильянтовый порошокъ и не давала състь его на сто золотыхъ мужу, чтобы уморить его? Эта дама еще признавалась ей, что послала кого-то въ Италію, чтобы привезти ей отравленныхъ духовъ и перчатокъ. Именно вслдствіе этого признанія г-жа Леферонъ, подозрвая Катерину въ разоблаченіи своей тайны, потребовала ее однажды въ монастырь сестеръ милосердія на Королевской площади и тамъ угрожала заколоть ее кинжаломъ. Но Катерина оправдалась, и г-жа Леферонъ предложила ей тридцать испанскихъ пистолей, убдительно прося ее достать порошокъ, чтобы навсегда избавиться отъ мужа. Катерина отъ этого отказалась. Маршалъ Люксембургъ, герцогиня Бульонская, жена маршала Вивоннь, княгиня Тангри, графиня Суассонъ, маркиза Алльюи, г-жа Др и много другихъ одинаково часто посщали ее, и она всегда довольствовалась составленіемъ для нихъ гороскоповъ, согласно наук хиромантіи и физіономистики, которымъ она выучилась съ девятилтняго возраста, и никогда ничего другого не длала, кром этого, какъ въ дом улицы Борегаръ, такъ и у моста Мари, когда жила съ своимъ мужемъ, Монвуазеномъ.

Катерина, безъ сомннія, думала, что, заявивъ о преступныхъ замыслахъ нкоторыхъ благородныхъ доврителей, она достигнетъ того, что заронитъ безпокойство и ужасъ въ совсти судей.

Но Ларейни, не волнуясь, продолжалъ допрашивать отдльно нкоторыхъ изъ главныхъ венсенскихъ узниковъ, игравшихъ роль въ этомъ зловщемъ дл.

Послдніе, чувствуя, что имъ угрожаетъ опасность, не колебались обвинить прорицательницу, выдавая вс ея преступленія, а также имена лицъ, прибгавшихъ къ ея помощи.

Эти допросы привели къ самымъ поразительнымъ открытіямъ, и, несмотря на сдланныя королемъ указанія, при основаніи пламенной палаты, ничего не разглашать вн ея о томъ, что тамъ происходитъ, виновные стали уже извстны, и скандалъ достигъ крайнихъ предловъ.

Высокопоставленныя дамы, имена которыхъ были произнесены, перешли границу, но и въ чужихъ земляхъ съ трудомъ ихъ согласились принять. Графиня Суассонъ — Олимпія Манчини — бжала въ Нидерланды, что заставило г-жу Севиньи сказать: ‘Нтъ ничего такого, чтобы увезти свою невинность или преступность на чистый воздухъ’, и судьи должны были ее судить за неявкой. Впрочемъ, она была оправдана. Но въ Намюр и Люттих не хотли врить въ ея невинность. Тщетно она съ г-жею Алльюи, которая ее сопровождала, и г-жею Полиньякъ, присоединившейся къ нимъ, искала гостепріимства за границей, имъ отвчали у каждой двери, куда он стучали, ‘Мы не хотимъ этихъ отравительницъ’. Наконецъ, въ Брюссел согласились ихъ принять, но имъ пришлось вынести отъ народа самыя худшія оскорбленія.

Однажды утромъ, когда графиня вошла въ церковь св. Гудулы, народъ принесъ черныхъ кошекъ, связанныхъ вмст, и когда дамы вышли изъ церкви, он должны были пройти мимо этихъ бдныхъ животныхъ, мяуканье и завыванье которыхъ заставило со всхъ сторонъ сбжаться людей. До ушей графини достигли самыя оскорбительныя размышленія.

— Берегитесь,— говорили они,— это черти и колдуны, которыхъ она имла привычку посщать во время шабаша. Смотрите, они слдуютъ за нею… Берегитесь колдуньи и ея демоновъ!

Сестра Олимпіи Манчини, красавица герцогиня Больонская, которая, безъ сомннія, имла боле спокойную совсть, осталась въ Париж и появилась передъ палатой. ‘Она вошла, какъ маленькая королева,— говоритъ г-жа Севиньи.— Она сла на приготовленный для нея стулъ и вмсто того, чтобы отвчать на первый вопросъ, просила записать, что она хочетъ сказать. По ея словамъ, ‘она явилась туда лишь изъ почтенія къ приказу короля, а не палаты, которой она совсмъ не признаетъ, не желая нарушать герцогскихъ привилегій’.Когда же настаивали узнать, извстна ли ей Вуазенъ, и зачмъ она хотла отдлаться отъ своего мужа, то она отвтила: ‘Я — отдлаться отъ него? Вамъ только стоитъ его спросить, убжденъ ли онъ въ этомъ, онъ довелъ меня подъ руку до этой двери’.

И это была правда.

— Но зачмъ же вы посщали такъ часто эту Вуазенъ?— спросили ее еще.

— Потому, что я хотла видть сибиллъ и предсказательницъ, которыхъ она мн общала показать, это общество заслуживало, чтобы сдлать всевозможные шаги…

— Но разв вы видли у Вуазенъ чорта, такъ какъ ходили туда его искать?— спросилъ Ларейни.

— Нтъ, сударь,— отвтила она очень дерзкимъ тономъ:— но я вижу его въ данный моментъ здсь переодтымъ судьею, очень некрасивымъ и сквернымъ…

Ларейни закусилъ губы.

Наконецъ она была объявлена невиновной, и палата разршила ей уйти… Но, прежде чмъ удалиться, она иронически прибавила:

— Ну, господа, это все, что вы имли мн сказать?

— Да, сударыня…

Она встала, и въ тотъ моментъ, когда выходила, воскликнула:

— Поистин, я никогда не думала, что умные люди могутъ спрашивать столько глупостей!

Герцогиня Бульонская не замедлила пожалть о столь неосторожныхъ словахъ. Немного времени спустя посл ея явки въ судъ, приказъ объ арест сообщилъ ей, что по распоряженію короля ее высылаютъ въ Неракъ, столицу герцогства Альбре, принадлежавшаго тогда ея мужу. Все заставляетъ предполагать, что она должна была скоро утшиться отъ этой немилости, если вспомнить о восхитительныхъ стихахъ, посвященныхъ ей Лафонтеномъ:

Vous ported en tous lieux la joie et les plaisirs,

Allez dans des climats inconnues aux zphirs,

Les champs se vtiront de roses.

Что касается до графини Суассонъ, то она покинула Нидерланды, присоединилась къ герцогин Бульонской въ Нерак и оттуда прохала въ Испанію, гд впослдствіи, въ 1689 году, почти внезапная смерть молодой королевы заставила еще разъ, не безъ видимой причины, обвинять ее въ отравленіи.

Но если Марія-Анна Манчини могла оправдаться предъ судьями арсенальной палаты, то иначе было съ большинствомъ другихъ женщинъ различныхъ положеній, которыя знали, для какого употребленія Катерина предназначала порошки, запертые въ ея кабинет, и причины, которыя заставляли прорицательницу такъ часто топить зловщій очагъ въ улиц Борегаръ.

Уже 6-го мая 1679 года пламенная палата произнесла первый приговоръ противъ трехъ отравительницъ: Вигурэ, Боссъ и Ферри, изобличенныхъ, именно: Боссъ — въ составленіи многихъ сортовъ яда и, кром того, вышеименованныя Боссъ и Вигурэ — въ совмстной раздач его различнымъ женщинамъ для отравленія ихъ мужей и другихъ лицъ, въ подстрекательств совершать эти отравленія и въ пользованіи съ этой цлью предлогомъ молитвъ и другихъ благочестивыхъ длъ, Ферри въ многократномъ требованіи и полученіи яда у Боссъ и отравленіи съ помощью его своего мужа.

Приговоромъ опредлено, чтобы эти три женщины ‘были отвезены въ позорной колесниц на Гревскую площадь, гд он должны быть заживо сожжены, посл того какъ прежде подвергнутся обыкновенной и необыкновенной пытк’.

Другіе приговоры, не мене ужасные, вскор должны были послдовать за этими.

XXII.

Ларейни, не знавшій о посщеніи, маркизой Монтеспанъ Бастиліи, въ свою очередь явился допрашивать кавалера Люссака.

При вид начальника полиціи у Оливье сначала явился проблескъ надежды.

— Какому случаю, сударь, я обязанъ честью вашего посщенія? Пришли ли вы мн сообщить, наконецъ, причину, которая заставляетъ задерживать меня въ тюрьм его величества?

— Кавалеръ,— отвтилъ Ларейни,— эти причины зависятъ отъ короля… Мы должны преклониться…

— Никто боле меня не уважаетъ, сударь, воли государя. Однако, разв не естественно, что я удивляюсь моему заключенію?

— Сегодня, сударь, если мой долгъ призвалъ меня къ вамъ, то для того, чтобы допросить васъ, а не для того, чтобы васъ наставлять,— отвтилъ сурово начальникъ полиціи.

— Меня допрашивать?— сказалъ Люссакъ,— Разв меня обвиняютъ?

— Я совсмъ этого не говорю,— сказалъ боле нжнымъ тономъ Ларейни, тронутый молодостью и несчастнымъ положеніемъ Оливье.— Мн поручено просто спросить васъ, каковы были ваши отношенія къ Катерин Вуазенъ, и что вы знаете объ ея личной жизни, и вслдствіе какого происшествія вы очутились въ ея саду въ ночь съ 11-го на 12-е марта?

На вс эти вопросы, поставленные ясно, Люссакъ повторилъ твердымъ голосомъ разсказъ о своемъ похожденіи на дорог въ Сенъ-Жермэнъ, онъ разсказалъ также, какими заботами осыпала его прорицательница посл несчастія, жертвой котораго онъ сдлался.

— Все, что я знаю объ этой женщин,— заявилъ онъ: — заключается въ томъ, что она оказала мн самую безкорыстную преданность… Посл моего выздоровленія я видлъ ее два, три раза въ ея дом на Сенъ-Жерменскихъ поляхъ, но я никогда не имлъ случая постить ее въ Виль-Нев.

— Однако, кавалеръ,— перебилъ его Ларейни,— васъ нашли раненымъ безъ сознанія въ саду улицы Борегаръ, откуда Дегрэ, начальникъ сыщиковъ, веллъ перевезти васъ сюда, въ Бастилію.

— Все это для меня тайна, сударь…

— Вы не знаете, при какихъ обстоятельствахъ вы получили столь опасную рану?..

— Эти обстоятельства довольно странныя, сударь. Я знаю наврно, что на меня напалъ неизвстный, но событія слдовали съ такой быстротой, что было трудно что нибудь опредлить съ точностью. Однако, вотъ что я помню…

Здсь Люссакъ остановился.

Онъ предчувствовалъ, что въ этотъ моментъ начальникъ полиціи пытался вырвать у него тайну.

— Въ эту ночь, около одиннадцати часовъ, я проходилъ по улиц Борегаръ,— продолжалъ Оливье.— Вдругъ во мрак показался какой-то человкъ, черты лица котораго я не могъ различить, и безъ всякой видимой причины бросился на меня, прежде чмъ я могъ сдлать движеніе, настолько велико было мое удивленіе. Человкъ вытащилъ свою шпагу, блескъ которой я увидлъ въ темнот, и я упалъ опасно раненый. Мои воспоминанія останавливаются на этомъ…

— Это ночное нападеніе мн кажется мало вроятнымъ… Затмъ вы должны признать,— замтилъ Ларейни,— что ваше присутствіе въ Вилль-Нев въ столь поздній часъ могло бы по справедливости удивить…

— Почему же, сударь? Я шелъ изъ Сенъ-Лорана, гд провелъ вечеръ, въ Палэ-Рояль. Разв я могъ взять другой путь?

Начальникъ полиціи пристально взглянулъ на Люссака и сказалъ:

— Нтъ, сударь, когда дло идетъ о томъ, чтобы догнать знатную даму, отправлявшуюся въ эту ночь къ Вуазенъ…

— Знатную даму?.. Къ Вуазенъ? Ваши слова для меня загадка, сударь.

— Въ тотъ моментъ, какъ вы хотли проникнуть къ прорицательниц, вслдъ за маркизой Монтеспанъ, васъ видлъ одинъ изъ моихъ сыщиковъ, которому я вполн довряю…

Оливье вздрогнулъ.

— За маркизой Монтеспанъ!

— Да, кавалеръ, за маркизой Монтеспанъ.

— Это невроятное предположеніе! Я имлъ свиданіе у Вуазенъ съ маркизой Монтеспанъ!

— Однако, вы ее знаете?

— Да, однажды я находился въ ея присутствіи на Сенъ-Жерменской дорог при обстоятельствахъ, извстныхъ вамъ, затмъ я ее встртилъ у г-жи Вуазенъ, куда, какъ я уже вамъ сказалъ, меня отнесли. Но съ тхъ поръ я даже никогда не имлъ чести говорить съ ней… Какъ вы хотите, чтобы эта высокопоставленная и могущественная дама согласилась замтить мелкаго дворянина, какъ я? Подумали ли вы объ этомъ, сударь?

Это была первая ложь кавалера Люссака.

Тщетно и долго настаивалъ начальникъ полиціи, Оливье продолжалъ противопоставлять его утвержденіямъ самыя положительныя отпирательства.

И Ларейни, который не попался на кажущуюся чистосердечность узника, долженъ былъ удалиться.

На слдующій день посл этого допроса Людовикъ XIV ожидалъ въ Сенъ-Жермен, какъ это было каждый вечеръ, курьера съ извстіями изъ пламенной палаты.

На большихъ часахъ замка пробило десять часовъ, курьеръ, должно быть, запоздалъ, и терявшій терпніе монархъ спрашивалъ себя съ безпокойствомъ, какія важныя событія могли такъ продлить засданіе. Его размышленія были прерваны приходомъ лакея Бонтана, доложившаго о прізд Ларейни.

Лувуа, еще страдавшій отъ паденія съ лошади, случившагося за годъ предъ тмъ, въ это время покинулъ дворъ, чтобы отправиться на Барежскія воды, и король принималъ лично отъ Ларейни полицейскіе доклады.

Король приказалъ привести Ларейни.

— Государь,— сказалъ послдній королю посл глубокаго поклона,— простите меня, что я явился къ вашему величеству въ такой часъ. Но въ арсенальной палат произошли сегодня такія событія, что я считалъ своимъ долгомъ увидть васъ тотчасъ же…

— Я могу только поздравить васъ съ усердіемъ, сударь. Какія же это приключенія?

— Я причиню вашему величеству большую скорбь,— сказалъ Ларейни печально.

Людовикомъ XIV овладлъ страхъ. Съ тхъ поръ, какъ пламенная палата начала свои работы, появлялись все боле и боле скандальныя разоблаченія, и монархъ предугадывалъ цлое будущее, полное неожиданностей и стыда.

Ларейни колебался.

— Говорите,— сказалъ съ нетерпніемъ король.

— Государь,— снова сказалъ начальникъ полиціи,— королевская арсенальная палата допрашивала одного изъ сообщниковъ Вуазенъ, по имени Леважа, задержаннаго нсколько дней спустя посл ворожеи. Вотъ вкратц изложеніе объясненій этого презрннаго. Увы, тамъ встрчается имя, которое вамъ дорого по многимъ причинамъ. Лезажъ въ начал допроса признался, что Вуазенъ, съ которой онъ былъ въ постоянныхъ сношеніяхъ, часто здила въ Сенъ-Жерменъ или Кланьи къ маркиз Монтеспанъ, и тамъ она вручала порошокъ, содержащій шпанскую мушку, то г-ж Дэзэдь, то служанк, по имени Като. Во время нкоторыхъ поздокъ вашего величества на границу, г-жа Дэзэль имла, повидимому, почти ежедневныя свиданія съ Вуазенъ. Даже строились козни, чтобы ввести къ маркиз Монтеспанъ одну женщину, по имени Лемэръ, уличенную въ кощунственныхъ и нечестивыхъ преступленіяхъ и въ настоящее время содержащуюся въ Венсенской тюрьм. Боссъ, Вигурэ, Бержере, Пти, Филиберъ, вс эти обычныя сообщницы Вуазенъ одинаково этимъ занимались. Лезажъ прибавилъ еще, что Вуазенъ только и ожидала возвращенія вашего величества, чтобы выхать изъ Франціи, и ухала бы за границу, гд стала бы богато жить, такъ какъ- должна получить отъ нкой личности сумму въ сто тысячъ ливровъ, взамнъ важной услуги. Эту личность Лезажъ отказался назвать, несмотря на то, что его много разъ заставляли сказать ея имя. Однако, благодаря слишкомъ яснымъ намекамъ для проницательности судей, по многимъ подробностямъ и многимъ цннымъ свдніямъ, къ которымъ онъ настойчиво возвращается, мы тотчасъ же вс поняли, что Лезажъ хотлъ указать на маркизу Монтеспанъ.

Король всталъ. Силясь казаться спокойнымъ и довольно увреннымъ голосомъ, онъ отвтилъ:

— Ну, сударь, все ли это? Конечно, это объясненіе могло бы имть важность, если бы мы не привыкли къ ежедневнымъ и самымъ подлымъ клеветамъ со стороны этихъ преступниковъ…

— Государь, эти преступники, кажется, обвиняютъ маркизу Монтеспанъ…

Король рзко перебилъ начальника полиціи.

— Я ничего не вижу, что могло бы оправдать подозрнія противъ маркизы Монтеспанъ… Единственно, согласно объясненію Лезажа, г-жа Дэзэль, повидимому, имла преступныя сношенія съ Вуазенъ и ея помощниками… Впрочемъ розсказни какого-то несчастнаго не достаточны для установленія преступности той, которую обвиняютъ.

Послдовало молчаніе.

— Боже, меня сохрани, государь, имть подобное мнніе… Все-таки, я считалъ своимъ долгомъ сообщить вамъ объ открытіи Дегрэ, сдланномъ во время обыска у Вуазенъ.

Король не отвтилъ.

Охваченный мрачнымъ предчувствіемъ, онъ ходилъ взадъ и впередъ по своему кабинету, понуривъ голову. Мысль, что оскорбительное подозрніе можетъ коснуться матери его дтей, той, которую онъ нжно любилъ, страшно терзала ему душу. Онъ тщетно пробовалъ отогнать далеко отъ себя эту мучительную, неотвязную мысль, объясненіе Лезажа его осаждало, и онъ уже боялся узнать, что Дегрэ могъ найти у Вуазенъ. Онъ поднялъ голову и остановился предъ начальникомъ полиціи.

— Я далекъ отъ намренія порицать васъ, сударь. Я только думаю, что полезне умрить стараніе, которое можетъ васъ завести далеко, и очень желаю оспаривать у васъ основу вашего подозрнія, установившагося на указаніяхъ, которыя, я думаю, угадываю… Въ саду Вуазенъ, не правда ли, былъ найденъ дворянинъ?

— Да, государь, кавалеръ Люссакъ, тотъ, что прошедшій годъ спасъ жизнь маркиз Монтеспанъ…

— Да, помню… Такъ вы допрашивали этого узника? Объяснилъ онъ вамъ свое присутствіе у прорицательницы и обстоятельства, при которыхъ онъ былъ раненъ?

— Кавалеръ Люссакъ, котораго я допрашивалъ вчера утромъ, утверждаетъ, что, когда онъ шелъ въ тотъ вечеръ изъ Сенъ-Лорана, возвращаясь въ Палэ-Рояль, на него напалъ безъ вызова и ранилъ своей шпагой человкъ, скрывавшійся во мрак улицы Борегаръ, но кавалеръ Люссакъ не вдаетъ, благодаря какому таинственному стеченію обстоятельствъ онъ очутился въ саду прорицательницы.

— Что думаете вы объ этомъ объясненіи?

— Государь, мое мнніе, что кавалеръ Люссакъ не говоритъ правды. Впрочемъ вотъ какъ было дло. Давно, какъ это извстно вашему величеству, мы наблюдаемъ за Вуазенъ. Я поручилъ это наблюденіе начальнику сыщиковъ. За нсколько часовъ до задержанія Вуазенъ, Дегрэ, сторожившій въ улиц Борегаръ, замтилъ двухъ замаскированныхъ женщинъ, направлявшихся къ жилищу колдуньи, он проникли туда посл легкаго удара стукальцемъ. Тотчасъ же посл нихъ къ двери ворожеи подошелъ мужчина, который былъ не кто иной, какъ кавалеръ Люссакъ, и въ свою очередь ударилъ въ дверь. Не ожидая доле, Дегрэ отправился ко мн въ домъ съ отчетомъ о томъ, что видлъ.

— Несмотря на правдоподобіе, я еще не убжденъ. Разв мы не знаемъ, сударь, по разоблаченіямъ, сдланнымъ обвиняемыми пламенной палат, что Вуазенъ имла привычку принимать во всякое время дня и ночи лицъ различныхъ положеній, которыя желали посовтоваться съ нею или присутствовать при ея преступныхъ магическихъ операціяхъ?

— Дйствительно, государь. Но въ этотъ же самый день, утромъ, Дегрэ, благодаря переодванію, могъ приблизиться къ двумъ сообщникамъ ворожеи, Лезажу и Романи, и подслушать ихъ разговоръ. Такимъ образомъ онъ узналъ, что знатная дама должна явиться въ тотъ вечеръ къ Вуазенъ.

— Слышалъ ли вашъ сыщикъ, какъ произноси ни имя этой дамы?

— Среди неясныхъ словъ и шума въ кабачк Дегрэ считаетъ возможнымъ утверждать, что онъ слышалъ произнесенное Лезажемъ имя маркизы Монтеспанъ.

— Такъ особа, которая должна была отправиться къ Вуазенъ, маркиза Монтеспанъ? Не таково ли ваше мнніе?

— Я совсмъ этого не говорю, государь. Я просто повинуюсь своей совсти, представляя съ откровенностью, за которую прошу ваше величество меня простить, все, что можетъ освтить это гнусное дло.

— Въ томъ, что вы мн донесли, сударь, повторяю вамъ, нтъ никакого опредленнаго обвинительнаго признака противъ маркизы Монтеспанъ. Вашъ сыщикъ Дегрэ видлъ двухъ замаскированныхъ женщинъ стучавшихся въ двери ворожеи… Разв можно сказать, что одна изъ нихъ была маркиза Монтеспанъ? Ничто не подтверждаетъ подобнаго предположенія?

Тогда Ларейни ршился сказать:

— Государь, вотъ что сегодня утромъ вручилъ мн Дегрэ.

И онъ протянулъ монарху браслетъ.

— Эта драгоцнная вещица,— прибавилъ онъ:— была найдена въ той самой комнат, гд происходили самыя ужасныя святотатства.

При вид драгоцнной миніатюры своего сына, маленькаго герцога Мэнскаго, украшенной брильянтами, король очень поблднлъ. Онъ узналъ свой подарокъ маркиз Монтеспанъ.

Ларейни еще вынулъ изъ кармана свернутый пергаментъ.

— Государь, это было поднято тмъ же Дегрэ въ той же комнат.

Людовикъ, дрожа, взялъ пергаментъ, запачканный нсколькими

каплями крови, и развернулъ его. Онъ прочиталъ ужасную формулу, произносимую во время святотатственной службы священнодйствующимъ, и не могъ удержать жеста ужаса. Сразу свтъ озарилъ его умъ. Несмотря на вс усилія сомнваться, очевидность подобныхъ доказательствъ удручала его.

Начальникъ полиціи почтительно молчалъ.

Наконецъ король сказалъ Ларейни:

— Благодарю васъ, сударь, за ваше усердіе служить мн… Въ данный моментъ прошу васъ держать въ большой тайн то, что вы мн сообщили… Я приму васъ чрезъ два дня посл высочайшаго утренняго пріема и дамъ вамъ распоряженія… До тхъ поръ, надюсь, мое личное изслдованіе освтитъ мою совсть… Вы можете удалиться…

Ларейни поклонился и вышелъ.

XXIII.

Со времени посщенія Бастиліи любовь маркизы Монтеспанъ къ кавалеру Люссаку еще боле увеличилась… Теперь для Атенаисы была безразлична опасность, которая могла ей угрожать… Вс ея мысли устремились къ Оливье…

Однажды утромъ, когда она меланхолично мечтала объ узник, гонецъ принесъ ей отъ короля приказъ немедленно явиться въ Сенъ-Жермэнъ.

Мучимая безпокойствомъ скоре узнать, въ чемъ дло, маркиза поспшно явилась въ замокъ и немедленно была проведена въ кабинетъ, гд ее ожидалъ король.

— Ваше величество меня требовали,— сказала она посл глубокаго поклона:— и я поспшила повиноваться вамъ…

Людовикъ учтиво отвтилъ на ея поклонъ и указалъ маркиз на кресло.

— Я признателенъ за вашу поспшность… То, что я вамъ долженъ сказать,— очень важно.

Холодное обращеніе короля безпокоило Атенаису.

Король, забывая свою обычную осторожность, или, можетъ быть, опасаясь ослабть, пошелъ прямо къ цли.

— Вамъ небезызвстно, сударыня, о задержаніи Вуазенъ, прорицательницы улицы Борегаръ.

Атенаиса чувствовала, что падаетъ въ обморокъ.

— Да, государь,— пробормотала она:— но…

Король перебилъ ее…

— Но вы не знаете, что васъ обвиняютъ въ поддержаніи съ этой женщиной нечестивыхъ, святотатственныхъ сношеній. Самыя крупныя имена моего государства, увы, уже замшаны въ этомъ гнусномъ дл, и Богъ не хотлъ избавить меня отъ высшаго горя видть тамъ ваше имя.

Маркиза отъ грубости этого обвиненія сдлалась высокомрной.

— Государь, только съ презрніемъ нужно принимать подобныя клеветы… Но такъ какъ презрнные осмлились присоединить мое имя къ преступникамъ, и такъ какъ ваше величество отъ этого взволновались, я не могу оставаться равнодушной… Я далека отъ мысли оправдываться въ вашихъ глазахъ: настолько мн кажется чудовищнымъ подобное подозрніе, и я вручаю въ ваши руки заботу защитить мою честь.

Она встала и приблизилась къ монарху, который былъ тронутъ ея столь искреннимъ и увреннымъ видомъ.

Взглядъ Атенаисы былъ взволнованъ.

— Однако,— возразилъ король боле мягкимъ голосомъ: — вы не можете отрицать вашихъ отношеній съ Вуазенъ.

— Конечно, государь, я знала эту женщину, она ухаживала за кавалеромъ Люссакомъ. Она это длала съ такимъ знаніемъ и преданностью, что я ей засвидтельствовала, какъ это требовалось, мою признательность, отправившись лично благодарить ее, нсколько дней спустя. Но наши отношенія на этомъ прекратились, я никогда ея боле не видла.

Маркиза брала смлостью.

— Я хотлъ бы имть возможность врить вамъ, сударыня. Съ несчастію, недавнія событія и слишкомъ убдительныя улики уничтожили довріе, которое я къ вамъ питалъ… Узнаете ли вы эту драгоцнную вещицу?

И король протянулъ маркиз Монтеспанъ браслетъ, принесенный наканун начальникомъ полиціи.

Не дрогнувъ ни однимъ мускуломъ лица, Атенаиса отвтила:

— Да, государь, этотъ браслетъ принадлежитъ мн.

— Ну, такъ, сударыня,— сказалъ монархъ: — этотъ браслетъ былъ поднятъ сыщикомъ Ларейни въ улиц Борегаръ, у Вуазенъ.

— У Катерины Вуазенъ!— воскликнула маркиза Монтеспанъ.— Это невозможно, государь… Дйствительно, уже нсколько дней я замтила исчезновеніе этой драгоцнной вещи и не могла утшиться отъ ея потери, такъ какъ вы, государь, подарили мн ее. Портретъ нашего сына, который вы приказали помстить въ браслетъ, длаетъ его для меня вдвойн дорогимъ… Тщетно я пустила въ ходъ все, чтобы его отыскать. Я не сомнваюсь боле, что была жертвой гнусной кражи… Но этотъ браслетъ украли у меня въ Кланьи, и я не умю объяснить, въ силу какихъ обстоятельствъ его отыскали у колдуньи, которую вы приказали задержать.

— Однако, это легко объяснить, сударыня,— сказалъ король, тронутый, между тмъ, воспоминаніями, вызванными маркизой.— Этотъ браслетъ вы сами забыли у г-жи Вуазенъ.

— Я, государь!..— воскликнула маркиза.— Эта драгоцнность исчезла едва мсяцъ назадъ, а я боле года не видла этой женщины.

Король испытывалъ жестокія сомннія. Посл долгаго молчанія онъ сказалъ:

— Не желаете ли вы прочитать это?

И онъ вручилъ Атенаис свернутый пергаментъ.

Смущенная маркиза узнала сатанинскую формулу, произнесенную надъ нею при зловщей обстановк черной мессы. Она поняла, что, если на этотъ разъ ей измнятъ силы,— она пропала.

Тогда подъ вліяніемъ сверхчеловческой воли, съ энергіей утопающаго, хватающагося за соломинку, она громко прочитала:

‘Я прошу дружбы короля, дофина и ея продолженія… Чтобы королева была безплодна, чтобы король покинулъ свое ложе и столъ для меня и моихъ родныхъ, чтобы мои слуги и домашніе были ему пріятны. Любимая и уважаемая высшими сановниками, чтобы я могла быть призвана въ совтъ короля и знать, что тамъ происходитъ. Чтобы эта дружба, усилившаяся боле, чмъ прежде, заставила короля покинуть и не смотрть боле на Фонтанжъ, и чтобы, давъ королев разводъ, король женился на мн!’

Атенаиса подняла голову и взглянула прямо въ лицо своему коронованному любовнику, который слушалъ пораженный, какъ съ губъ любовницы сходила святотатственная мольба.

— Сударыня,— прошепталъ Людовикъ колеблясь: хладнокровіе фаворитки его смущало,— теперь вы вспомнили? Этотъ пергаментъ былъ найденъ у Вуазенъ возл браслета… Понимаете вы?..

Маркиза возмутилась.

— Да, государь, я понимаю… Я понимаю, что вы, мой повелитель, обвиняете меня..! У меня украли браслетъ, и его подобрали у прорицательницы… Возл этого браслета было это гнусное и глупое воззваніе, въ которомъ даже не смли написать моего имени,— ивы заключили, что я объ этомъ молила… Да, государь, я еще понимаю, что я — жертва ужаснаго заговора, я понимаю, что хотли меня втянуть въ ужасную западню, въ самую подлую изъ ловушекъ.

Монархъ не нашелъ ни одного слова, чтобы остановить этотъ притворный гнвъ.

— О государь!— продолжала маркиза, глаза которой внезапно наполнились слезами,—какъ ваше величество могли меня считать виновной?.. Пусть освдомятся, пусть допросятъ Вуазенъ, ея сообщниковъ, всхъ, кто можетъ освтить правосудіе и направить его на путь истины… Но, ради Бога, не дайте покрыть позоромъ женщину, которую вы любили, мать вашихъ дтей! Ахъ, государь, надо же было обречь меня на эту обиду! Скоре предайте меня арсенальной палат.

— Нтъ, сударыня, нтъ, я не дамъ васъ допрашивать г. г. комиссарамъ… Я самъ, если это надо, буду единственнымъ вашимъ судьей… Богу угодно, чтобы слдствіе, которое я веду въ данный моментъ, разсяло вс мои опасенія. Это — мое самое горячее желаніе. Сегодня вы можете отправиться въ вашъ замокъ Кланьи и ожидать новыхъ распоряженій.

Съ совершеннымъ доброжелательствомъ Людовикъ взялъ подъ руку маркизу Монтеспанъ и довелъ до двери.

Все еще дрожа, Атенаиса вышла, не произнеся ни слова.

Нсколько минутъ спустя посл ея ухода, Ларейни, потребованный Людовикомъ XIV, вошелъ въ королевскій кабинетъ.

— Скоро ли долженъ появиться предъ арсенальной палатой кавалеръ Люссакъ?— спросилъ король начальника полиціи.

— Я ожидаю вашего приказанія, государь.

— Допрашивали ли вы его снова?

— Да, государь, но, какъ и въ первый разъ, онъ защищалъ свою невиновность. Его отвты сообразовались во всхъ отношеніяхъ съ тми, какіе онъ далъ предъ тмъ. Я приступлю, если вамъ угодно, немедленно къ новому допросу и затмъ переведу этого узника къ г. г., комиссарамъ.

— Безполезно,— поспшилъ отвтить король.— Пусть никто не знаетъ о его задержаніи… Вы прикажите отложить равно и допросъ Лезажа и Романи и позаботьтесь, чтобы ихъ держали въ самой строгой тайн. Отдайте распоряженіе согласно обстоятельствамъ г. Ферронэ. Что касается г-жи Дезэль, то пусть ее тотчасъ же задержатъ и отправятъ въ Венсенскую тюрьму. Ступайте, сударь.

XXIV.

Прежде чмъ король приказалъ Ларейни задержать Дэзэлье, Лувуа уже веллъ призвать въ свой кабинетъ послднюю. Тамъ онъ долго и съ большой осторожностью засыпалъ ее вопросами, надясь такимъ образомъ первый добиться какого нибудь важнаго разоблаченія относительно маркизы Монтеспанъ. Но наперсница маркизы ни въ чемъ не призналась. Она удовольствовалась лишь отвтить министру, что очень легко доказать ея невиновность, сдлавъ очную ставку съ заключенными въ Венсеннской тюрьм. Тогда было бы видно, признаютъ они ее, или нтъ.

Однако, охваченная страхомъ посл этого допроса и отъ ежедневныхъ боле опредленныхъ обвиненій, Дэзэлье, не чувствуя себя уже въ безопасности у своей госпожи, удалилась въ Париж въ улицу Регаръ, къ своему любовнику Леруа, который, также попавшійся, долженъ былъ отказаться отъ должности. Домъ воспитателя пажей былъ слишкомъ извстнымъ, чтобы могъ представлять надежное убжище. По совту маркизы Монтеспанъ, Леруа и Дэзэлье перебрались подъ ложнымъ именемъ, избравъ мстожительствомъ улицу Вернейль.

Осторожной Дэзэлье совсмъ не удалось надолго избавиться отъ дятельныхъ розысковъ сыщиковъ Ларейни. Два мсяца спустя посл ея водворенія, полицейскій чиновникъ съ четырьмя стражниками захватилъ ее и препроводилъ въ Венсеннскую тюрьму.

Въ тотъ же вечеръ начальникъ полиціи приступилъ къ ея допросу и длалъ тщетныя усилія, чтобы добиться признаній, которыя подтвердили бы показанія Лезажа. Она настойчиво отпиралась. Тогда, повинуясь приказу Лувуа, Ларейни въ комнат начальника стражи, Валикура, сдлалъ Дэзэлье очную ставку съ главными обвиняемыми, которые вс узнали ее, исключая одной изъ ея подругъ, г-жи Вилледье, во-время предупрежденной.

Теперь дло шло о задержаніи аббата Гибура, котораго до сихъ поръ не тревожили.

Начальникъ полиціи, въ виду обвиненія, тяготвшаго на святотатственномъ патер, ршился издать декретъ о его захват. Но Гибуръ покинулъ улицу Тизонъ и отправился просить убжища у Иссійскаго патера. Тотчасъ же Ларейни послалъ сыщиковъ въ эту деревню, находящуюся въ окрестностяхъ Парижа. Аббатъ опять перемнилъ приходъ. Наконецъ, согласно новымъ указаніямъ, въ август того же 1679 года, на зар, два полицейскіе чиновника, подъ начальствомъ неутомимаго Дегрэ, вышли изъ коляски предъ домомъ духовенства въ Ванв и, на этотъ разъ боле счастливые, могли захватить патера и отвезти его въ Венсеннь.

Какъ только Ларейни былъ увдомленъ объ этой поимк, онъ явился къ узнику для допроса. Несмотря на вс хитрости, мольбы и даже угрозы начальника полиціи, Гибуръ, какъ и его сообщница, Дэзэль, хранилъ упорное молчаніе.

Главные актеры этого зловщаго дла были допрошены съ мелочной тщательностью. Ларейни въ этомъ случа далъ доказательства большой дятельности и самой полной преданности. Но, благодаря этому старанію, онъ нажилъ толпу враговъ. Чтобы защитить его противъ тхъ, которые, съ каждымъ днемъ становясь многочисленне, оскорбляли его при проход и грозили смертью, король предоставилъ въ его распоряженіе стражу. Съ тхъ поръ начальникъ полиціи не отправлялся въ Венсеннь иначе, какъ подъ защитой конныхъ стражниковъ.

Однако, несмотря на столь важныя разоблаченія Лезажа, никакая новая улика не поддержала страшнаго обвиненія, навлеченнаго на маркизу Монтеспанъ. Впрочемъ, другимъ узникамъ дали понять, какую цну назначатъ за ихъ молчаніе, и они единодушно отрицали свои сношенія съ маркизой.

По окончаніи этого длиннаго судопроизводства и посл многихъ колебаній со стороны короля, Катерина Вуазенъ, наконецъ, появилась предъ пламенной палатой. Ея первоначальныя запирательства не могли устоять противъ очевидности ея преступленій, и она стала говорить. Теперь, когда Катерина увидла, что погибла, она назвала всхъ, кто при многочисленныхъ обстоятельствахъ прибгалъ къ ея опытности, какъ отравительницы и вытравительницы плода. Она думала, что такимъ образомъ поставитъ въ непріятное положеніе высокопоставленныхъ лицъ и заставитъ призадуматься судей. Послдніе, думала она, не осмлятся взять на себя отвтственность относительно приговора, которымъ была бы пригвождена къ позорному столбу исторіи вся аристократія Франціи.

Но, оговаривая всхъ, Катерина держала свое общаніе: одна маркиза Монтеспанъ была пощажена.

Комиссары посл тяжелыхъ допросовъ выказали себя справедливо немилосердными къ колдунамъ. Невзирая на безыменныя угрозы, которыя ежедневно доходили до нихъ, на попытки знатныхъ лицъ, вмшательство даже нкоторыхъ судейскихъ женъ, они объявили, что Вуазенъ ‘должна быть обвинена и изобличена въ преступныхъ отравленіяхъ, вытравленіяхъ плода, въ обольщеніяхъ, въ нечестіи и въ оскверненіи святыни’.

И 19-го февраля 1680 года арсенальная палата приказала, чтобы Катерина Дезэ, жена Антуана Монвуазенъ, была сожжена живою на Гревской площади, посл того, какъ подвергнется обыкновенной и необыкновенной пытк подъ ‘испанскимъ сапогомъ’ и посл того какъ всенародно принесетъ повинную. Боле того, главный прокуроръ Роберъ, желая выполнить свой долгъ до конца, а также, чтобы вселить ужасъ отравителямъ, потребовалъ, чтобы ‘прорицательниц прокололи языкъ и отрубили кисть руки’. Но палата отвергла эту предварительную жестокость, на этотъ разъ повинуясь приказанію, явившемуся свыше.

Между тмъ, т же судьи не поколебались отрзать кисть руки Ферри и Филиберъ, мене виноватымъ отравительницамъ, чмъ колдунья изъ улицы Борегаръ. Поистин великой преступниц покровительствовали тайныя силы съ залы пытки до костра.

Какъ только секретарь Саго прочиталъ Катерин Вуазенъ ужасный приговоръ, ее препроводили въ Венсеннскую тюрьму.

Конечно, будучи около года заключена, Катерина часто смотрла въ лицо смерти, но, думая о маркиз Минтеспанъ, она говорила себ, что ея послдній часъ смягчатъ.

Что было, то было, надо заплатить свой долгъ!

Предъ нею встала вся ея жизнь. Она вспомнила предсказаніе своей подруги Тріанонъ, заключенной такъ же, какъ и она, въ Венсеннской тюрьм. Ихъ ставили часто на очную ставку, и ихъ казематы находились рядомъ. Не предсказывала ли Тріанонъ, что Вуазенъ будетъ ‘обвинена и уличена въ оскорбленіи величества’. Дйствительно, прорицательницы, иногда безпокоясь о своей личной судьб, взаимно составляли себ гороскопы, и въ бумагахъ Тріанонъ нашли дв ‘фигуры’, которыя опечатали и вскрыли задолго до задержанія Катерины, въ нихъ говорилось, что Ваузенъ будетъ замшана въ какомъ-то государственномъ преступленіи.

Ахъ, какую печальную честь должна оказать теперь Катерина этому роковому искусству угадывать!

Предъ страшной будущностью близкой казни она внезапно возмутилась, затмъ впала въ мучительное томленіе ожиданія.

Тягостная неопредленность и тоскливые вопросы толпились въ ея ум.

Какъ посл общаній аббата Гибура отъ имени маркизы Монтеспанъ Катерина могла быть приговоренной къ столь гнусному концу? Да, она ожидала смерти. Ея преступленія были слишкомъ многочисленны и слишкомъ ужасны, чтобы она не заслуживала ея, но пытка?..

И все ея существо дрожало отъ ужаса.

Если бы она, какъ Вигурэ, отдала послдній вздохъ въ зал пытокъ? Почему въ послднюю минуту не вмшалась маркиза? Какая выгода обязала ее не сдержать своего слова?

Два долгіе дня прошли въ этихъ опасеніяхъ.

Въ среду, 21-го февраля, около семи часовъ утра, Катерина, коченя отъ холода и опершись локтемъ на свое ложе, старалась отогнать нападавшія на нее мрачныя предчувствія.

Сквозь ршетку узкихъ оконъ скользили первые лучи печальной зимней зари. Позади стеколъ, испещренныхъ инеемъ, кружились густые хлопья снга, сверный втеръ заунывно свисталъ, въ коридор раздавалось зловщее звяканье ключами, тяжелые шаги стражниковъ, раздаваясь по полу, вымощенному плитами, возбуждали отдаленное эхо.

Скрежетаніе засова вывело Катерину изъ ея мечтаній.

Смотритель тюрьмы, Лаферронэ, въ сопровожденіи судьи Бэзона и секретаря Саго вошелъ въ казематъ прорицательницы.

Позади ихъ находились два тюремщика. Затмъ пришли четверо мужчинъ и по знаку Лаферронэ окружили койку Вуазенъ.

— Катерина Дезэ,— началъ судья:— три дня тому назадъ пламенная палата приговорила васъ къ сожженію живой и ршила, что прежде исполненія этого приговора вы выдержите, обыкновенную и необыкновенную пытку подъ испанскими сапогами, а затмъ покаетесь. Минута искупленія наступила. Если божественное милосердіе — безконечно, то человческое правосудіе — неумолимо. Просите Бога, чтобы Онъ далъ вамъ необходимыя силы перенести бодро искупленіе, какое заслуживаютъ ваши преступленія.

Еще сомнваясь въ дйствительности того, что видла и слышала, испуганная Катерина старалась понять грозный смыслъ этихъ словъ.

Мертвенно-блдная, со стиснутыми руками, обезумвшими глазами, она оставалась неподвижной.

Судья продолжалъ:

— Между тмъ, Катерина Дэзэ, вы могли бы, несмотря на ршеніе королевской пламенной палаты, избжать пытки… Согласитесь назвать имена тхъ изъ вашихъ сообщниковъ, которыхъ вы до сихъ поръ отказывались назвать, и скажите, что вы отъ насъ скрываете, тогда васъ пощадятъ отъ пытки.

Совершенно изнеможенная прорицательница ничего не слыхала. Судья повторилъ требованіе. И такъ какъ Катерина упорно не отвчала, Лаферронэ по знаку судьи приказалъ тюремщикамъ:

— Ведите ее!

Прорицательница со связанными ногами и руками была помщена на узкія носилки, дверь пустого каземата захлопнулась, и маленькая толпа исчезла въ лабиринт темныхъ проходовъ.

Вскор они пришли въ залъ пытки.

Онъ былъ въ род просторнаго склепа, высокіе своды котораго терялись въ темнот, никакое окно не освщало этой комнаты, только одни факелы тутъ и тамъ бросали дрожащій свтъ на стны и широко разставленые столбы, на которыхъ висли, какъ вчная угроза, ужасныя приспособленія пытки.

Въ глубин, на возвышеніи помстился Безонъ, возл него секретарь Саго приготовился писать, позади осужденной палачъ, Клодъ Аміо, и его помощники ожидали распоряженій.

Прорицательница растерянно поглядла вокругъ себя. Возл нея находились врачъ Везу и хирургъ Морель, которые посл краткаго изслдованія заявили, что она въ состояніи вынести пытку.

Итакъ, боле нтъ сомннія: маркиза Монтеспанъ забыла о своихъ общаніяхъ. На этотъ разъ все окончено. Вогъ и люди ее покинули и безпощадно отдали въ жестокія руки палача.

Тогда, при вид этого зрлища, къ ней вернулась стойкость. Въ ея ум родилось внезапнее ршеніе. Разъ пытка была неизбжна, такъ какъ ею пожертвовали, зачмъ же ей доле упорно молчать? Она все скажетъ — все, что знала о всхъ святотатствахъ и нечестіяхъ, даже преступленіяхъ, какія она совершала для маркизы Монтеспанъ, и объ участіи, которое въ нихъ принимала маркиза. Она пощадитъ ее не боле того, какъ щадила своихъ сообщниковъ, и донесетъ на нее, какъ донесла на всхъ своихъ знатныхъ кліентовъ.

Въ темнот она искала глазами судью, которому было поручено допросить ее, и увидла помощниковъ палача, у подножія одного столба выбиравшихъ среди нагроможденныхъ въ кучу приспособленій пытки т, которыя послужили бы для ея мученій.

Она была готова подозвать палача, когда онъ, пользуясь невниманіемъ судей, отошелъ отъ помощниковъ и быстро направился къ пыточному стулу, на который должны были посадить прорицательницу, посл того, какъ ей сдлаютъ ‘предостереженіе’.^Онъ наклонился къ ней, и приговоренная услышала фразу, которую онъ прошепталъ ей на ухо.

— Мужайтесь! Ничего не бойтесь, вы не будете страдать… О васъ заботятся… Не признавайтесь ни въ чемъ и притворитесь, что вамъ больно.

Въ чрезмрномъ страх отъ предстоящей агоніи, удивленная Катерина сдлала усиліе подняться, повернула голову и старалась разсмотрть того, чьи слова забросили утшеніе въ ея душу. Но этотъ человкъ, уже присоединясь къ помощникамъ, продолжалъ свои зловщія. приготовленія.

Вуазенъ волновали самыя разнообразныя мысли. Врно ли это было? Была ли еще настолько жалостлива маркиза Монтеспанъ, чтобы пощадить отъ невыразимыхъ страданій пытки ту, которая нкогда привела ее къ слав и богатству.

По приказанію судьи, помощники палача приблизили предметъ, состоящій изъ аппарата ‘испанскихъ сапогъ’. Это были четыре дубовыя доски, пронизанныя отверстіями, черезъ которыя пропускалась веревка, служившая вмсто шнурковъ. Между этими досками помщали ноги пытаемыхъ. Затмъ, съ помощью основательныхъ завязокъ сближали об ноги. Тогда помощникъ палача клалъ между средними досками деревянный или металлическій клинъ, а его товарищъ посредствомъ страшнаго удара колотушкой заставлялъ входить этотъ клинъ въ сапогъ. Затмъ слышался крикъ пытаемыхъ и сухой трескъ сломанной кости. Восемь разъ палачи возобновляли свою безчеловчную работу, во время которой судьи безстрастно допрашивали пытаемаго, а секретарь писалъ протоколъ допроса.

Кровь окрашивала раздавленную кожу, и несчастный обезсиленный издавалъ послднее признаніе, или, что было почти исключеніемъ, уносилъ тайну въ могилу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Между тмъ Клодъ Аміо самъ присматривалъ за подготовительными работами своихъ помощниковъ.

— Все ли готово?— спросилъ Безонъ.

— Все готово,— отвтилъ палачъ.

Судья приблизился къ приговоренной, разсматривалъ ее нсколько минутъ, затмъ сурово сказалъ:

— Катерина Дэзэ, я васъ увщеваю въ эту послднюю минуту сказать правду, говорить только правду объ именахъ вашихъ сообщниковъ и о дяніяхъ, о которыхъ васъ допрашивали.

— Я сказала все, что знаю,— отвтила Катерина.— Пусть меня заставятъ перенести какія угодно пытки: я не могу ничего боле сказать. Я прошу Бога дать мн силъ для страданій, такъ какъ Ему это угодно.

Помолчавъ судья спросилъ:

— Еще разъ, Катерина Дэзэ, я увщеваю васъ, не давайте себя пытать и скажите правду.

— Да будетъ ко мн милосердъ Богъ, сударь.

— Хорошо! Пусть къ ней примнятъ первый клинъ обыкновенной пытки,— приказалъ судья.

Одинъ изъ помощниковъ палача ударилъ колотушкой.

— Признаете ли вы,— произнесъ Безонъ,— что носили порошки въ Сенъ-Жермэнъ, и скажете ли намъ, кому предназначались эти порошки?

— Я никогда не была въ Сенъ-Жермэн, никогда не носила туда порошковъ, я совсмъ не знаю г-жи Дэзэль и никогда не имла съ ней сношеній.

— Продолжайте!— сказалъ судья помощнику палача, который снова ударилъ.

— Ахъ, Богъ мой, Богъ мой! Ахъ, Святая Два, сжалься надо мною!— воскликнула прорицательница.

По знаку Безона колотушка ударила по третьему клину.

— Пощадите! Пощадите!— восклицала Катерина.— Но я ничего боле не знаю, ничего боле… Что вы хотите заставить меня сказать?

Въ дйствительности Вуазенъ не чувствовала никакой боли. Помощники палача не стягивали веревки, которыя придерживали об ноги, одну противъ другой, и прорицательница первая была заинтересована скрывать этотъ обманъ, а потому кричала, стонала и чудесно играла свою роль. Судья, слдившій за порядкомъ пытки, не могъ подозрвать сообщничества палача.

При каждомъ новомъ запирательств прорицательницы помощникъ палача, по приказанію судьи, помщалъ новый клинъ и ударялъ.

Въ послдній разъ Безонъ повторилъ свое требованіе, и въ послдній разъ слуга ударилъ.

— О! пощадите, пощадите, сударь!— молила Вуазенъ.— Сжальтесь надо мною! Посмотрите, какъ я страдаю… Въ положеніи, въ которомъ я нахожусь, не ожидая ничего, кром смерти, я была бы презрнной, не признавшись въ истин предъ тмъ, какъ дать отчетъ въ моихъ дйствіяхъ Богу.

Наконецъ, надясь на признанія, Безонъ наклонился къ ней и почти благосклонно сказалъ:

— Говорите, Катерина Дэзэ, говорите, и благій Богъ, ‘отецъ милосердія’, проститъ вамъ ваши преступленія.

Слабымъ голосомъ, какъ будто бы пытка истощила ея силы, Катерина прошептала:

— Я никогда не носила порошковъ ни въ Сенъ-Жермэнъ ни въ Версаль… Я совсмъ не знаю г-жи Дэзэль и все, что могу повторить для очищенія моей совсти, такъ это-то, что большое количество лицъ всякаго рода сословій и положеній обращались ко мн съ требованіемъ смерти другихъ лицъ, и что распутство было главной побудительной силой всхъ этихъ преступленій… Теперь пощадите, сударь, и не продолжайте дале пытки…

Пытка всегда пріостанавливалась на восьмомъ клин, и Вуазенъ перенесла ее до конца.

— Пусть ее разуютъ,— приказалъ судья,— и отнесутъ на тюфякъ. Завтра утромъ ее отошлютъ въ Бастилію, а оттуда на Гревскую площадь, для врученія главному палачу, посл того какъ она покается въ собор Богоматери, какъ это предписано судьями арсенальной палаты.

И, повернувшись въ глубину залы, онъ прибавилъ:

— Господа исповдники, вы можете начать свою священную обязанность. Съ этой минуты приговоренная принадлежитъ только Богу, и съ этихъ поръ только Богъ будетъ ея судьей.

Два монаха въ черномъ одяніи приблизились къ ней. Изъ отверстій, сдланныхъ въ ихъ капюшонахъ, блестли два глаза.

Тотъ и другой помстились по об стороны тюфяка, на которомъ лежала прорицательница, и молитвы понеслись къ высокимъ сводамъ между дрожащимъ пламенемъ двухъ восковыхъ свчей.

XXV.

На другой день, около шести часовъ съ половиной, Безонъ снова явился въ залъ пытокъ и заклиналъ послдній разъ Катерину сказать всю правду. Прорицательница, растянувшись на кожаномъ тюфяк, на которомъ провела ночь, отвтила, что ей нечего показывать, что она сказала все передъ господами комиссарами.

Въ полдень за нею пріхалъ въ карет Дегрэ подъ конвоемъ конныхъ стражъ и отвезъ ее въ Бастилію.

По своемъ прізд прорицательница была отправлена въ часовню. Тамъ она исповдалась у главнаго исповдника собора Богоматери, котораго она потребовала, такъ какъ онъ одинъ въ подобномъ случа имлъ власть отъ архіепископа прощать такого рода преступленія. Затмъ, она долго молилась, удививъ стражниковъ ‘такой набожностью и покорностью посл столькихъ святотатствъ’. Около четырехъ часовъ палачъ и его помощники прошли въ часовню, взяли приговоренную и отнесли въ ‘очень короткую и узкую позорную колесницу, которую видли на улицахъ обыкновенно наполненною мусоромъ’, а въ данный моментъ окруженною конными стражниками, подъ командою Дегрэ.

Катерина была босая. На ея одежду была накинута блая рубаха, а руки связаны за спиною.

Главный исповдникъ слъ возл нея съ распятіемъ въ рукахъ. Затмъ поднялся палачъ и всталъ въ глубин позорной колесницы. Помощникъ палача, правившій лошадью, слъ впереди на доск, поставивъ ноги на дышла. Позади позорной колесницы столпились другіе помощники. Мостъ опустился, и мрачная колесница направилась къ собору Богоматери, гд въ силу приговора прорицательница должна была покаяться, прежде чмъ [быть сожженной на Гревской площади.

У входа государственной тюрьмы тснилась громадная толпа. Какъ только показалась колдунья, ее встртили страшными воплями. Ея лицо внезапно покраснло отъ стыда. Въ окнахъ и даже на крышахъ народъ и лица высшаго общества присоединяли свои крики къ крикамъ толпы, требуя смерти колдуньи.

Въ окнахъ Майенскаго дворца, при вход въ улицу СентъАнтуань виднлись лица принцевъ и принцессъ Лотарингскаго дома, князя и княгини Аркуръ, графинь Арманьякъ и Марсанъ, кавалера де-Лорень, а немного дальше, направо, на балкон дома Сюлли, видно было маркизу Севиньи, герцогинь Шольнъ и Сюлли, графиню Фіескъ и другихъ дамъ высшаго общества.

Но среди всхъ, покрывавшихъ позоромъ Вуазенъ и радовавшихся ея казни, сколько было такихъ, тщеславію которыхъ она оказывала услуги, льстила ихъ страстямъ и поощряла ихъ пороки. Сколько изъ этой толпы приходили въ улицу Борегаръ, умоляя Катерину объ услугахъ! Вотъ благородный дворянинъ въ богатомъ одяніи, который издвается, указывая на нее пальцемъ, можетъ быть, прорицательница когда-то ему вручала порошокъ, который далъ ему случай отдлаться отъ родственника по восходящей линіи, слишкомъ привязаннаго къ жизни, и наслдовать состояніе, которымъ онъ теперь наслаждается. А эта великосвтская дама, отворачивающаяся съ жестомъ ужаса, можетъ быть, она могла, благодаря Катерин, заставить исчезнуть слишкомъ любопытнаго и стснительнаго мужа?.. А эта другая, красавица, молодая двушка, насмшливыя губы которой такъ граціозно улыбаются, не Вуазенъ ли обязана она, что не обогатила своей свадебной корзины незаконнорожденнымъ ребенкомъ?

И шествіе, часто задерживаемое негодующей толпою, медленно приближалось къ собору Богоматери. Вс хотли видть отравительницу, и стражники Дэгрэ плохо сопротивлялись исполинскому напору толпы.

Теперь еще ужасне становились вопли, раздававшіеся изъ тысячъ и тысячъ грудей, а руки поднимались, чтобы показать колдунь кулаки.

Наконецъ, часъ спустя, шествіе вышло на паперть.

Катерину заставили выйти изъ колесницы. Стражи выстроились, послдовало молчаніе, и двери собора раскрылись настежь.

Обширная внутренность собора была запружена многочисленной толпой. На темномъ клирос патеры молились на своихъ мстахъ, надъ ними дрожащее пламя восковыхъ свчей казалось мелкими огненными слезами.

Согласно обычаю, приговоренная должна была остановиться на порог церкви и опуститься на колни на ступеняхъ главнаго входа. По ея правую сторону находился секретарь Саго, по лвую — палачъ, а позади главный исповдникъ… Внезапно съ хоръ поднялось строгое пніе, покатилось, отразилось эхомъ подъ всми сводами и проникло въ собравшуюся толпу.

Parce, Domine, parce populo tuo, nee in aeternum irascaris nobis…

Три раза повторилась эта строфа…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Помощникъ палача освободилъ руки прорицательницы, затмъ главный исповдникъ приблизился и вручилъ Катерин зажженный факелъ, всомъ около двухъ фунтовъ.

Въ эту минуту пвчій заплъ громкимъ голосомъ.

Miserere mei, Deus, secundum magnam misericordiam tuam.

Et secundum multitudiuem miserationum tuarum dele iniquitatem meam.

Въ то время, какъ пли дивныя мольбы псалма, патеръ обратился къ приговоренной:

— Послдній часъ наступилъ, дочь моя! Просите прощенія у Бога. Онъ милосердный судія!..

Тогда секретарь Саго произнесъ формулу раскаянія, которую Катерина повторила, т.-е. ‘объявила громко и внятнымъ голосомъ, что, по злоб и благодаря дурнымъ совтамъ, она совершала отравленія, вытравленія плода, обольщенія, нечестія и святотатства, упомянутыя въ процесс, въ которыхъ она раскаивается и проситъ прощенія у Бога, короля правосудія’.

Затмъ главный исповдникъ сталъ молить Бога объ отпущеніи грховъ этой гршниц и объ ея помилованіи. Величественнымъ движеніемъ онъ положилъ руки на голову великой преступницы и произнесъ слова милосердія:

— Misereatur tui omnipoteus Deus et dimissis peccatis tuis perducat te ad vitam aeternam.

Вуазенъ, упавъ ницъ, казалась углубленной въ жаркую мольбу.

Раздалось монотонное пніе хора послднихъ строфъ Miserere.

— Tunc acceptabis sacrificium justitiae, oblatioues et holocausta, tunc imponet super altare tuum vitulos.

— Gloria!— отвтилъ главный исповдникъ.

И нжнымъ, воодушевленнымъ и разжалобленнымъ жестомъ онъ дотронулся до плеча Катерины.

— Часъ наступилъ, дочь моя… Да хранитъ васъ Богъ! Мужайтесь!

Прорицательница пристально взглянула на патера:

— Мужества у меня достаточно,— отвтила она.— На мн лежитъ столько преступленій, я не хотла бы, чтобы Богъ сдлалъ чудо, вырвавъ меня изъ пламени, потому что я не могу боле страдать за все, совершенное мною.

Протянувъ сама руки палачу, она дала еще разъ ихъ связать, затмъ въ сопровожденіи своего исповдника она была отнесена помощниками палача въ колесницу. Шествіе, съ трудомъ расталкивая толпу, направилось къ Гревской площади, гд былъ сложенъ костеръ, и Катерина предъ церковью Сенъ-Дени противъ моста Богородицы набожно помолилась.

Уже надъ городомъ распространились сумерки, на запад, позади крышъ, синеватое небо было изборождено длинными красными облаками. Сена катила свои срыя воды, разбивавшіяся съ пной объ арки, и при печальномъ освщеніи выдлялся, какъ бы увеличенный, тяжелый силуетъ стараго Шатле,

Съ высоты позорной колесницы, которая везла Вуазенъ на казнь, она, опустивъ глаза, ни о чемъ боле не думала, какъ о смерти. Ея губы шептали молитву. Вопреки культу Сатан, которому она посвятила себя, колдунья соблюдала религіозные обряды и испугалась при мысли о вчныхъ мученіяхъ. Несмотря на разршеніе отъ грховъ, данное главнымъ исповдникомъ, она страшилась предстать предъ своимъ Верховнымъ Судьею. Она вспомнила вс годы своего чудовищнаго существованія и смирилась, прося въ глубин сердца прощенія Бога. Она совершила столь громадныя нечестія, что никогда искупленіе не будетъ достаточно велико, и она не сметъ надяться на божественную милость. Въ этотъ мрачный день, какъ конецъ ея жизни, она подвигалась впередъ, охваченная угрызеніями совсти, съ глубокой горестью, отпечатавшейся на ея лиц.

Громадная толпа двигалась среди тсныхъ рядовъ королевской стражи, отъ самой паперти до мста казни, которое виднлось по ту сторону рки.

Шествіе перешло мостъ Богородицы, съ трудомъ достигло Гревской площади, гд остановилось, и снова приговоренную заставили выйти изъ колесницы.

Неподвижная Вуазенъ, поддерживаемая помощниками палача, отвчала слабымъ голосомъ на молитвы главнаго проповдника. Вдругъ она замтила костеръ, окруженный конными стражниками. Она отвернулась, чтобы не видать груду хвороста, лежавшаго тамъ, гд она будетъ сейчасъ страдать послдними и самыми жестокими человческими страданіями. Но противъ воли ея взоръ упорно направлялся на костеръ. Природа предъявляла свои права: Катерину пугала не смерть, но страшныя страданія, предшествующія смерти. Она чувствовала, что изнемогаетъ.

Вдругъ она вспомнила о маркиз Монтеспанъ. Что если маркиза еще разъ дастъ почувствовать свое услужливое могущество? Такъ какъ, благодаря ей, ее, Катерину, избавили отъ мученій пытки, можетъ быть, не сократятъ ли и ея агонію? Эта мысль придала ей силы. И она съ меньшей дрожью разсматривала роковой костеръ!..

Въ самой средин Гревской площади, спускавшейся къ рк, виднлась площадка изъ камней, на которой были свалены полнья и солома. На все это позаботились вылить масла и древесной смолы. Посредин находилась желзная скамья, прислоненная къ столбу, и на этомъ зловщемъ возвышеніи ожидалъ мужчина съ суровыми чертами лица, что-то въ род великана, лтъ около сорока.

Это былъ палачъ.

Помощники палача схватили Вуазенъ. Вся занятая теперь своимъ спасеніемъ, она произносила мольбу.

— Святая Два! Святая Два! сжалься надо мною!— И въ то время, какъ ее поднимали на костеръ, слышно было, какъ она шептала послднюю молитву:

— …In manus tuas, Domine, commendo spiritum meum.

Палачъ принялъ ее въ свои руки, посадилъ на табуретъ и приковалъ къ столбу. Затмъ, покрывъ ее соломой, чтобы скрыть отъ алчныхъ глазъ толпы, склонился въ ея сторону и изъ послдняго сожалнія или потому, что ему щедро заплатили, удушилъ ее ловкимъ движеніемъ руки, несмотря на ршеніе арсенальной палаты, приказавшей сжечь ее на костр заживо.

Въ эту минуту главный исповдникъ заплъ ‘Salve, Regina’, которое внимательная толпа подхватила хоромъ.

— Salve, Regina, Mater misericordiae, vita, dulcedo et spes nostra, salve…

Тогда помощники палача взяли смоляные факелы, зажгли ихъ о жаровню и подожгли съ четырехъ угловъ костеръ. Густой и черный дымъ поднялся къ темнымъ облакамъ.

Вскор со всхъ сторонъ показалось пламя. Воздухъ наполнился запахомъ жаренаго мяса. Всю ночь поддерживался огонь, и Дегрэ въ присутствіи слугъ тщательно сторожилъ, чтобы сдерживать на разстояніи нетерпливый народъ, готовый ограбить прахъ ворожеи. Дло въ томъ, что, согласно стариннымъ врованіямъ, останки волшебницъ должны приносить счастье. Итакъ Катерина Дэзэ, существовавшая легковріемъ высокопоставленныхъ лицъ, оставалась посл своей смерти предметомъ народнаго суеврія.

Она продолжала производить на умы свое странное могущество, и къ ея останкамъ прибгали, какъ къ реликвіямъ, съ просьбою совершить чудеса.

На разсвт, когда все было окончено, помощники палача подобрали прахъ Вуазенъ, посл того, какъ палачъ, согласно предписанію приговора, сдлалъ видъ, что развялъ ихъ съ помощью лопаты на вс четыре стороны. Но Дегрэ стоило усилій защитить носильщиковъ, направившихся къ Сен, противъ взбунтовавшейся толпы, которая набросилась на нихъ, какъ бы для того, чтобы вырвать украденное сокровище.

XXVI.

Общанія маркизы Монтеспанъ, переданныя Катерин Гибуромъ, были исполнены.

Купленный цною золота палачъ подвергнулъ приговоренную лишь подобію пытокъ, а главный палачъ Парижа, любовницей котораго она была, удостоилъ ее послдняго сожалнія, избавивъ отъ ужасныхъ страданій на костр.

Однако, маркиза не чувствовала себя защищенной отъ всевозможныхъ опасностей, несмотря на послднее запирательство отравительницы.

Задержаніе ея наперсницы безпокоило маркизу. Хотя г-ж Дэзэль было выгодне, чмъ кому либо, молчать, но она, можетъ быть, ослабетъ предъ угрозами Лувуа или поддастся на хитрости Ларейни. Можно было бояться важныхъ разоблаченій.

Событія должны были подать маркиз къ этому поводъ.

Въ то время, какъ пламенная палата неустанно преслдовала свои цли, главный начальникъ полиціи съ похвальнымъ усердіемъ со своей стороны долго, ежедневно допрашивалъ обвиняемыхъ.

Обремененная вопросами, потерявшая стойкость, Маргарита Вуазенъ первая посл Лезажа ршилась на признаніе.

Маргарита сдлала жестъ негодованія, узнавъ, что маркиза, также сильно виноватая и причина всхъ ея несчастій, не добилась избавленія ея матери отъ ужасной казни. Отъ чрезмрной любви къ той, которой боле не существовало, она возненавидла одинаково фаворитку, Лезажа, Романи и аббата Гибура и, не колеблясь, открыла все. Не имя боле кого щадить, она прямо заявила, что маркиза Монтеспанъ приходила въ улицу Борегаръ искать средства заставить умереть герцогиню Фонтанжъ.

— Романи,— увряла она:— долженъ былъ выполнить это преступленіе, и это ршеніе не было принято только потому, что маркиза Монтеспанъ не имла успха въ другихъ планахъ, изъ-за которыхъ другіе заговоры остались безъ послдствій. По счастью Романи не могъ попасть къ герцогин Фонтанжъ и посягнуть на ея дни. Но съ тхъ поръ ея мать нсколько разъ носила порошки въ Сенъ-Жермэнъ и Кланьи. Часто также она зажигала хворостъ, читая ребяческія и странныя заклинанія, въ которыхъ попадалось имя маркизы Монтеспанъ и короля, говоря: ‘Хворостъ, я тебя сжигаю, не тебя я сжигаю, а тло, душу, умъ, сердце и разумъ Людовика Бурбона, чтобы онъ ни ходилъ, ни приходилъ, ни отдыхалъ, ни спалъ, не исполнивъ воли маркизы Монтеспанъ’.

Порошки, которые ея мать вручала маркиз, были любовные порошки, и маркиза Монтеспанъ должна была заставить короля ихъ принять. Эти порошки были освящены подъ дароносицей во время мессы, которую служилъ по этому случаю аббатъ Гибуръ..

Кром того, Маргарита утверждала, что присутствовала на одной месс, которая служилась аббатомъ Гибуромъ на живот маркизы Монтеспанъ, и Маргарита слышала, какъ ясно было произнесено имя Людовика Бурбона.

Это важное заявленіе, столь тягостное для маркизы, было по всмъ пунктамъ подтверждено аббатомъ Гибуромъ. Только Романи и г-жа Дэзэль продолжали отпираться.

Начальникъ полиціи не безъ живйшаго безпокойства разсматривалъ послдствія, какія могли имть такія разоблаченія, если молва о нихъ достигнетъ до судей арсенальной палаты.

Въ длинной записк на имя монарха онъ доносилъ о полученномъ заявленіи и съ откровенностью, длавшей честь его прямодушію, прибавлялъ:

‘Я совсмъ не думаю, что надо было бы теперь доказывать очевидность всхъ этихъ дяній,— ни чтобы сообщить народу. Напротивъ, я думаю, что, еслибъ благоразуміе короля не дало ему предвидть,— какъ оно сдлало,— вс неудобства, какія находятся въ самомъ дл, если бы съ превосходнымъ умомъ короля и владыки, который Богъ вложилъ въ него, его величество не проврилъ, какъ онъ сдлалъ, согласно взглядамъ короля, судьи, отца своихъ подданныхъ, то въ этомъ случа долгъ и преданность тхъ, кого ему угодно назначить для этого дла,— смиренно молить его величество прежде всего проврить и обсудить, какъ боле всего подходитъ, по-божьи, королю и его слугамъ, если потребуется его и его государства правосудіе въ столь непріятномъ обстоятельств,— обнаружить ли вс ужасы, о которыхъ говорили, и которыхъ будетъ еще боле впослдствіи, или, если возможно, поступить иначе. Признаюсь, что мой умъ мшается при обсужденіи всхъ причинъ, которыя я пробовалъ изслдовать, какъ судья и какъ подданный, и какія бы я ни длалъ усилія, чтобы не имть предъ глазами ничего другого, какъ мой долгъ, совсмъ тмъ не могу согласиться, какое можетъ быть предложено надежное и самое справедливое ршеніе. Съ одной стороны, надо опасаться необыкновенныхъ толковъ, исхода и послдствій, которыхъ нельзя предвидть, съ другой стороны, подобнаго зла столь давняго, которое только что открыли въ царствованіе великаго короля, въ руку котораго Богъ вложилъ столь великое могущество и безусловную власть, повидимому, нельзя скрыть.

‘Подобное зло появлялось и въ другіе вка, и вслдствіе ли разсужденія или вслдствіе слабости времени, какъ только значительныя личности замшивались въ эти несчастныя дла, теченіе правосудія почти всегда прерывалось, можетъ быть, король, способный, благодаря своему просвщенію, различать, что справедливо, что худо, истребитъ эти ужасныя преступленія, оскорбляющія величіе самого Бога, и накажетъ тхъ, кто замшанъ въ эти гнусныя дла объ отравахъ, называемыя закономъ врагами человческаго рода, потому что предпринимались принцемъ, откладывались подъ благовидными предлогами, которыми ложная политика привыкла прикрываться. Вотъ, однако, тождественное происшествіе, тождественныя причины и тождественныя затрудненія, какія представлялись когда-то, и въ этомъ стеченіи обстоятельствъ я снова признаю, что не могу изъ моихъ особыхъ видовъ проникнуть сквозь густой сумракъ, который меня окружаетъ.

‘Я прошу время, чтобы обдумать это боле, и, можетъ быть, случится, что посл того, какъ хорошо объ этомъ подумаю, я увижу мене, чмъ въ настоящій моментъ. Я уже знаю, что есть много неудобствъ въ томъ, что я предлагаю, и что было бы приличне, насколько это позволяетъ свойство этого несчастнаго дла, приблизить, какъ можно боле, его окончаніе, но посл того, какъ я хорошо обдумалъ и изслдовалъ все, что представилось моему уму, я не нашелъ предложить ничего другого, какъ только искать еще большія объясненія и между тмъ ожидать помощи того же Провиднія, которое извлекало изъ самаго слабаго начала, какое можно себ вообразить, познаніе безконечнаго количества необычайныхъ длъ, столь необходимыхъ для познанія дла. Все, что до сихъ поръ случилось, заставляетъ меня надяться, и я надюсь съ большимъ довріемъ, что Богъ окончитъ раскрытіе этого омута преступленій и покажетъ въ то же время средство выйти изъ него, и, наконецъ, Онъ вдохновитъ короля, что онъ долженъ длать въ столь важномъ случа’.

О ужасные, безконечные, мучительные часы пытки, проведенные королемъ при чтеніи и перечитываніи всхъ выраженій этого доклада и малйшихъ обвинительныхъ документовъ этого дла!

Раздавались голоса, воззванія жертвъ, взывавшихъ къ справедливости. Но могъ ли Людовикъ обнаружить подобное безчестіе, не омрачивъ блеска двора и безжалостно поразивъ ту, которую когда-то любилъ, и которая была матерью его дтей?

И, однако, вопреки столь положительнымъ обвиненіямъ, какія ему требовалось и какія оставалось еще выслушать, въ его душ продолжали существовать сомннія.

Никогда, несмотря на его ршительный умъ, который обыкновенно его характеризовалъ, онъ не выказывалъ столько нершительности. Желая, во что бы то ни стало, выйти изъ этой неопредленности, онъ снова вызвалъ въ Сенъ-Жермэнъ Лувуа, Кольбера и Ларейни.

Когда они собрались въ кабинет короля, онъ сказалъ имъ съ своей обычной любезностью.

— Господа, зная вашу преданность ко мн, я съ полнымъ довріемъ призвалъ васъ сегодня… Я обращаюсь къ вамъ, чтобы разсять тревогу и безумныя мысли, въ которыя меня ввергли столько преступленій и несчастій.

Министръ и начальникъ полиціи поклонились.

Король съ минуту собирался съ мыслями.

Видимо его охватило волненіе.

— Узники моей Венсеннской тюрьмы,— сказалъ онъ:— обвиняютъ знатныхъ лицъ, Они осмливаются даже произносить имя маркизы Монтеснанъ… Какое вы, господа, выводите заключеніе изъ свидтельствъ этихъ презрнныхъ? Умоляю васъ говорить безъ околичностей.

Затмъ, обращаясь только къ Ларейни, онъ сказалъ:

— Вамъ слдуетъ первому сказать слово. Не вы ли высказали мн нсколько дней назадъ ваши опасенія? Повидимому, вы приписывали большую важность изслдованію вашего сыщика Дегрэ, и, думаю, я угадалъ, что вы были почти убждены въ виновности маркизы, когда передавали мн пергаментъ и браслетъ.

— Это правда, государь, но сегодня я не знаю, что думать, вотъ почему въ моемъ послднемъ доклад я считалъ полезне сообщить вашему величеству о моихъ колебаніяхъ. Нмъ боле я допрашиваю виновныхъ, чмъ боле я сравниваю ихъ показанія, тмъ боле я сомнваюсь… Съ тхъ поръ, какъ ваше величество поручили мн предварительно изслдовать это ужасное дло, неопредленность фактовъ,— что я долженъ признать,— и положеніе неполноты производства дла заставили мой умъ находиться въ нершимости… Если казалось, что мои предположенія до сихъ поръ были боле въ одномъ направленіи, чмъ въ другомъ, то противъ моего намренія, такъ какъ, можетъ быть, подозрнія и предположенія не только многочисленне, но, можетъ быть, и сильне съ одной стороны, чмъ съ другой. Я сдлалъ, что могъ, когда изслдовалъ эти доказательства и предположенія, чтобъ быть увреннымъ и убжденнымъ, что эти дла справедливы, но я не могъ до того добраться.

Король внимательно слушалъ.

— Напротивъ, я искалъ,— продолжалъ Ларейни,— все, что могло меня убдить, что они ложны, и мн все равно невозможно изъ этого ничего заключить. Можетъ быть, невольно качества этихъ исключительныхъ длъ отпечатываютъ боле опасеній въ моемъ ум, чмъ это допускаетъ благоразуміе, можетъ быть, сравненіе, которое естественно длается между этимъ исключительнымъ дломъ и многими другими подобными преступленіями, которыя доказаны въ этомъ процесс, даетъ мн нкотораго рода предубжденіе… Это потому, что я не могу воспрепятствовать себ видть и замчать, что въ этомъ несчастномъ процесс есть подобныя дянія, являющіеся въ такомъ же мрак, доказанныя впослдствіи особымъ повелніемъ Провиднія, и которыя судьи пламенной палаты уже начали наказывать, можетъ быть, особое руководительство Провиднія допустило судей видть, что съ цлью малйшихъ выгодъ служились святотатственныя мессы, и совершались подобныя нечестія. При обнаруженіи столькихъ преступныхъ отравленій я не могу удержаться, чтобы не думать о маркиз Бренвилье.

При этомъ имени, разбудившемъ цлое трагическое прошедшее, чело короля омрачилось.

— Кто бы сказалъ, что женщина, воспитанная въ честной семь съ мягкимъ нравомъ, была способна на столь длинный рядъ обдуманныхъ преступленій, что она отравила своей рукою своего отца, братьевъ, сестру, мужа и собственныхъ дтей, чтобы эта женщина, подъ предлогомъ набожности, длала себ развлеченіе, посщая больницы, отравляя больныхъ, съ цлью наблюдать различныя дйствія яда, который она имъ давала?… Какого бы обвинителя стали слушать относительно этого предмета? какъ было бы возможно имть доказательства этихъ преступленій, если бы Богъ не допустилъ, чтобы несчастный Сенъ-Круа не умеръ неестественной смертью и не оставилъ бы бумагъ, если бы парламентъ не приговорилъ почти по тождественнымъ же предположеніямъ и сильнымъ подозрніямъ лакея, котораго первые судьи не могли приговорить, за отсутствіемъ доказательствъ, и если бы Богъ не тронулъ сердца этого несчастнаго, который, перенеся пытку, ничего не сказавъ, не признался бы въ своемъ преступленіи за минуту до казни? Это — Богъ, государь, допустившій, чтобы именно въ послдній день, когда ваше величество хотли заставить признать вашу власть въ город Люттих, презрнная Бренвилье, скрывавшаяся изъ города въ городъ, позаботилась написать и привезти съ собою доказательства, необходимыя для ея обвиненія. Она первая призналась, что много лицъ высшаго общества было замшано въ это несчастное дло о яд. Но, съ другой стороны, не видли ли мы, государь, другой искусной отравительницы, г-жи Гранжъ, допрошенной, судимой, приговоренной за другія преступленія, затмъ, наконецъ, подвергнутой пытк и умершей, не признавшись ни въ одномъ малйшемъ дл объ отравленіяхъ?.. И, однако, посл ея казни разв не нашли цлый ворохъ уликъ противъ этой презрнной? Во сколькихъ отравленіяхъ она участвовала? Вотъ почему, государь, въ виду столькихъ противорчивыхъ примровъ, я не сумлъ бы, не осмлился бы ни заявить увренность, ни выразить убжденіе, которыя новые факты, можетъ быть, уничтожатъ. Въ данный моментъ сто сорокъ семь заключенныхъ еще находятся въ Бастиліи и Венсенн, а изъ числа ихъ нтъ ни одного, противъ котораго не было бы значительныхъ уликъ въ отравленіи, въ кощунств и нечестіи… Человческой жизнью публично торгуютъ, и ядъ — единственное средство, которымъ пользуются въ семейныхъ затрудненіяхъ. Теперь ясно видно, что вообще святотатство, нечестія, мерзости въ ходу въ Париж, въ деревн, въ провинціи… Много есть подобныхъ отдльныхъ фактовъ, относительно которыхъ существуютъ не только подозрнія и предположенія, они доказаны обыкновенными правилами правосудія, и, несмотря на все это, я не смю еще сказать, справедливы ли они.

Король испытывалъ нчто въ род облегченія, видя, что глубокое изученіе дла о яд измнило первоначальное мнніе начальника полиціи. Эта длинная рчь не служила ли доказательствомъ въ пользу сомнній, которыя, несмотря ни на что, Людовикъ упорно хранилъ относительно виновности маркизы Монтеспанъ?

Что касается до Лувуа и Кольбера, то они оставались безстрастны. Ни одно движеніе не выдавало ихъ мысли.

— Ваши сомннія — мои сомннія, сударь,— сказалъ монархъ.— Благодарю васъ, я вами доволенъ, что вы столь искренно открыли мн свою совсть… Но что предпринять среди этихъ тяжелыхъ и томительныхъ тревогъ? Вотъ что меня мучитъ… Ахъ, господа, народъ не можетъ подозрвать, какія иногда сильныя огорченія держатъ, какъ клещами, души королей!

— Государь,— возразилъ Ларейни,— поврьте, что ваши врные слуги раздляютъ эти тревоги… Но, можетъ быть, такъ надо, чтобы вс эти преступленія раскрылись въ тотъ моментъ, когда ваше величество оканчивали Нимвегенскимъ трактатомъ большую и тяжелую войну, и чтобы вы могли освободить свое государство отъ бича, быть можетъ, столь большого, какъ никакой другой, такъ какъ требуется не только вся власть и твердость вашего величества, чтобы достичь того, чего вы достигли, но также вмшательство Провиднія… Такъ какъ ваше величество этимъ духомъ мудрости, этимъ возвышеннымъ умомъ, который вамъ далъ Богъ, приказали судьямъ быть справедливыми и указали имъ на свои намренія и ихъ долгъ въ столь справедливыхъ и точныхъ выраженіяхъ, что они никогда не изгладятся изъ памяти тхъ, кто ихъ слышалъ,— то вс поняли съ этого времени, что ваше величество, наученные закономъ Бога, знали лучше, чмъ кто либо, что исключительно королямъ поручено судить такого рода преступленія… Эти преступленія — преступленія оскорбленія величества божественнаго и человческаго,— и, конечно, нтъ ничего выше, нтъ ничего важне, какъ полное и совершенное освщеніе этихъ длъ и наказаніе подобнаго рода преступленій.

Голосъ Ларейни, возвысившійся при произнесеніи послднихъ словъ, сдлался сурове:

— Однако, вотъ, безъ сомннія, самая большое изъ всхъ затрудненій: оповстить народъ о такого рода дяніяхъ и столь громадныхъ беззаконіяхъ будетъ ли во славу Бога, въ интересахъ короля и государства, а слдовательно для блага правосудія?

Ларейни замолчалъ. Король глубоко задумался. Наконецъ, онъ прервалъ молчаніе и, обращаясь къ Лувуа, сказалъ:

— Теперь за вами очередь, сударь, высказать мнніе.

Лувуа поднялся.

— Государь, мой долгъ приказываетъ мн говорить съ полной откровенностью. Прежде всего признаюсь, что я не раздляю колебаній начальника полиціи. Въ душ и совсти я вижу въ этомъ

— Черная месса — гнусный заговоръ, направленный противъ васъ и вашей августйшей семьи… Теперь я увренъ, что ваши враги избрали Вуазенъ для разставленія ловушекъ и стей, въ которыя неминуемо должны были попасть вы, ваше величество… Благодарю Провидніе, что эта ужасная женщина не могла привести въ исполненіе преступленія, которое она ршилась совершить… Впрочемъ, ей легко было въ этомъ успть, потому что та, которой вы вполн довряли и покрыли благодяніями, та, которая ежедневно имла къ вамъ свободный доступъ, маркиза Монтеспанъ,— такъ какъ надо ее назвать,— должна была сдлаться орудіемъ, конечно, безсознательнымъ, столь гнуснаго злодянія, что мысль не можетъ остановиться на немъ безъ содроганія!…

При этомъ столь ясномъ обвиненіи Людовикъ задрожалъ.

Осторожный Ларейни холодно взглянулъ на Лувуа. Столь грубая увренность удивила его. Самъ Кольберъ задрожалъ…

Посл минутнаго печальнаго размышленія король сказалъ:

— Я вижу, сударь, что ваше мнніе не измнилось.

— Увы, государь, разв у насъ теперь нтъ убдительныхъ доказательствъ, которыя подтвердили показанія, сдланныя передъ начальникомъ полиціи?

Лицо короля выражало глубокую печаль.

— Въ своихъ показаніяхъ,— продолжалъ министръ,— аббатъ Гибуръ и сообщники Вуазенъ не встртились ли, какъ т, такъ и другіе, въ столь исключительныхъ и ужасныхъ обстоятельствахъ, что трудно постичь, чтобы многія личности могли вообразить ихъ и сочинить вс одинаково, безъ вдома одинъ другого? Чтобы говорить такъ объ обстоятельствахъ, надо, чтобы они случились. Вы спрашиваете: съ какой цлью эти злоди могли совершить столь чудовищныя преступленія? Эту цль легко отыскать. Гибуръ признался, что произносилъ заклинанія на смерть вашего величества. Онъ равно признался, что г-жа Дэзэль знала объ этомъ замысл. Дочь Вуазенъ ршилась на признаніе, одинъ только Романи отрицаетъ и отговаривается незнаніемъ объ этихъ преступныхъ намреніяхъ… Но Лезажъ, но дв другія сообщницы Вуазенъ, Филястръ и Тріанонъ, разв не подкрпили показаній Гибура? И этотъ планъ предстояло, какъ утверждаютъ, исполнить посредствомъ отравленныхъ порошковъ, врученныхъ маркиз Монтеспанъ, порошковъ, которые она должна была дать вашему величеству сама…

Ларейни прервалъ Лувуа:

— Позвольте мн, сударь, смиренно замтить вамъ, что т же самые обвиняемые, допуская, что ихъ показанія правдоподобны, признали, что эти порошки должны быть вручены маркиз Монтеспанъ, какъ бы любовные, и что, обманувъ ее, они воспользовались бы безъ ея вдома ея рукою для совершенія преступленія… А это, во всякомъ случа, ослабляетъ роль, которую играла маркиза, согласно этимъ самымъ показаніямъ. Эта хитрость, я долженъ признаться, могла бы казаться правдоподобной, такъ какъ не впервые отваживаются на такую уловку. Вотъ вамъ примръ — Карлъ II, король Наваррскій, графъ Эврэ, мстительный и злой принцъ, которому попытка отравить Карла V, въ то время дофина, была приписана не безъ причины. Желая отомстить своему зятю, онъ обратился къ племяннику, сыну того же графа де-Фуа, и выразилъ ему сожалніе, что его отецъ живетъ въ несогласіи съ его матерью. Онъ сказалъ ему, что иметъ любовный порошокъ, и что если онъ найдетъ средство дать его принять отцу, то послдній немедленно призоветъ жену. Молодой принцъ, пламенно желавшій примиренія отца съ матерью, получилъ порошокъ и втихомолку далъ принять его отцу. На слдующій день послдній умеръ въ самыхъ ужасныхъ страданіяхъ.

— Согласенъ, сударь,— возразилъ министръ: — какъ и вы, я тоже убжденъ, что маркиза Монтеспанъ не могла завдомо согласиться на столь гнусный поступокъ, но, тмъ не мене, изъ этого не слдуетъ, что не существовалъ планъ, согласно которому дло шло о чемъ-то противъ священной особы короля. Путешествіе, которое Вуазенъ совершала въ Сенъ-Жермэнъ, чтобы вручить его величеству прошеніе, какъ доказано на допрос, не могло не безпокоить боле, чмъ все остальное. А какую же прямую выгоду могла имть эта презрнная въ смерти его величества? Безъ сомннія, надо было, чтобы ей за это заплатили… Гибуръ, со своей стороны, призналъ, что онъ неоднократно служилъ святотатственныя мессы, цлью которыхъ было заклинаніе на смерть самого короля.

— Конечно, сударь, все это, повидимому, даетъ вамъ поводъ… И однако,— прибавилъ начальникъ полиціи: — доказательства и предположенія, какія можно примнить къ этимъ исключительнымъ дяніямъ, совсмъ различны, когда эти дянія отдлены и извлечены изъ главнаго хода дла, и когда множество другихъ противорчивыхъ фактовъ отрицаютъ первыя… Нельзя сказать, что первыя разъяснены, насколько они могутъ быть разъяснены, пока слдствіе не совершенно окончено, и пока вс обвиненные не были судимы… Тогда все несовершенно относительно исключительныхъ дяній и относительно сообщниковъ, которыхъ обвиняютъ заключенные. Затмъ, надо также признаться, что умъ пугается предъ цлью, которая руководила подобнымъ безчестіемъ… Смерть его величества!.. Но какая выгода маркиз Монтеспанъ въ этомъ отвратительномъ злодяніи? Трудно полагать безъ боле убдительныхъ доказательствъ, что она была способна на такую мысль главнымъ образомъ потому, что вс ея выгоды кажутся противоположны этой мысли… Согласно показаніямъ даже Гибура, этотъ преступный планъ былъ составленъ въ 1676 году… Необходимо предположить, что въ март 1679 года, когда маркиза Монтеспанъ пришла къ Вуазенъ съ святотатственной цлью, и даже ране этого самаго времени, маркиза имла цль и побудительную причину, такъ трудно объяснимую, что мой разумъ отказывается проникнуть ее…

Такимъ образомъ предъ удрученнымъ монархомъ развернулось все дло фаворитки.

Начальникъ полиціи оставался въ нершимости, настолько онъ былъ озабоченъ, чтобы ничего не произнесть безъ неопровержимыхъ доказательствъ. Затмъ другое чувство руководило имъ — чувство защиты чести короля, и мало-по-малу онъ представилъ вс доводы, которые могли служить благопріятной защитой маркиз Монтеспанъ.

Со своей стороны Кольберъ угадалъ ужасную борьбу, происходившую въ душ короля. Какъ преданнаго слугу своего главы и маркизы, его потрясало каждое обвиненіе Лувуа…

— Впрочемъ,— продолжалъ Ларейни:— Вуазенъ была подвергнута пытк, и до самой смерти она ничего не сказала. Она представила другую причину своей поздки въ Сенъ-Жермэнъ и побудительный поводъ, вслдствіе которыхъ она хотла сама лично подать прошеніе королю. Она просто просила объ освобожденіи одного изъ своихъ друзей, по имени Блесси, заключеннаго въ Фонтенэ у маркиза Термъ. Романи, сопровождавшій ее въ Сенъ-Жермэнъ, подтверждаетъ эти увренія, и эта побудительная причина очевидна, потому что естественно…

— Это было бы возможно, сударь,— перебилъ его Лувуа: — если бы со времени казни Вуазенъ противъ нея не явилось боле доказательствъ, чмъ до суда надъ нею. Дочь Вуазенъ, которая сначала защищала свою мать, затмъ отреклась, и ея отвты не могутъ оставить никакого сомннія относительно преступной цли колдуньи… Что касается пытки, перенесенной Вуазенъ, то я думаю, сударь, и вы также имли ту же мысль относительно этого, какъ свидтельствуетъ письмо, адресованное вами въ прошедшемъ мсяц, что она была значительно смягчена, такъ какъ венсенскіе тюремщики доносили, что посл этого несчастная женщина ужинала съ большей алчностью, даже въ самой пыточной комнат. Вы признаете, что относительно страждущаго, у котораго ноги только что были разбиты испанскими сапогами, это можетъ показаться страннымъ… Стража, которой было поручено наблюдать за нею въ тюрьм, всегда говорила, что она опасалась главное, чтобы не нашли чего нибудь во время разбирательства дла по поводу ея поздки въ Сенъ-Жермэнъ… Боле того, неестественность, съ которой Вуазенъ хотла вручить это прошеніе въ руки короля,— подозрительна, она просила рекомендательныя письма, добиваясь достичь до его величества, съ этою цлью она жила въ Сенъ-Жермэн, съ воскресенья до четверга, какъ это слдуетъ заключить изъ доклада Дегрэ. Не имя возможности добиться успха видть его величество, она возвратилась въ Парижъ, и, какъ намъ сказала ея дочь, она должна была вернуться въ Сенъ-Жермэнъ на слдующій день посл ея ареста. Она отвергла вс предложенныя ей услуги подать прошеніе, хотя ей общали его вернуть, посл того, какъ король его увидитъ. На это она всегда отвчала, не желая даже его показывать, что ей надо подать его въ собственныя руки… И все, что разсказывала ея дочь по этому поводу, сопровождалось такими подробностями, что нравственно невозможно ей ихъ сочинить, и, что какова бы ни была ея злоба и посредственный умъ, невозможно собрать вмст столько подробностей, не впадая ни въ какое противорчіе… Впрочемъ, прежде чмъ эта двушка дала показанія, она сказала нсколько словъ двумъ заключеннымъ вмст съ нею. Не прибавила ли она, и очень ясно, что со времени заговора противъ особы короля, т.-е. ране марта 1679 года, былъ другой планъ отравить герцогиню Фонтанжъ, что эти оба плана шли изъ того же самаго источника и сосредоточивались между одними и тми же лицами. Вуазенъ должна была съ помощью отравленнаго прошенія дйствовать противъ короля, а Романи посредствомъ отравленныхъ матерій и перчатокъ дйствовать противъ герцогини Фонтанжъ. Если бы Романи имлъ успхъ, то цною его преступленія была бы рука дочери Вуазенъ.

— Подробности, которыя Романи не перестаетъ отрицать,— поспшилъ прибавить начальникъ полиціи.

— Изъ этихъ отрицаній вытекаетъ достоврность, сударь,— возразилъ министръ:— Романи, признавая, что искалъ возможность войти въ домъ герцогини Фонтанжъ, не зналъ, что отвтить относительно причины, побудившей его проникнуть такимъ образомъ къ герцогин, и былъ принужденъ сказать, что его умъ не заходилъ дале. Здравый же смыслъ не допускаетъ, чтобы ради обыкновенной цли здравомыслящій человкъ могъ поврить выгод войти одинъ разъ въ домъ герцогини Фонтанжъ и могъ считать эту выгоду столь крупной, что только ради этого ему пришло въ голову выдавать себя за иностраннаго купца, имющаго куски богатой матеріи и выписывавшаго перчатки изъ Рима и Гренобля… Прибавьте къ этому, сударь, что самъ Романи — подъ подозрніемъ относительно употребленія ядовъ и сношеній съ отравителями. Кажется, даже и это будетъ служить подтвержденіемъ моихъ словъ, что Романи хотлъ подарить маркизу де-Термъ халатъ и ночной колпакъ, которые, какъ утверждаютъ, онъ приготовилъ для этого случая… Но это не все. Романи старался войти къ герцогин Фонтанжъ черезъ нкую г-жу Бретешъ, а послдній ходъ дла намъ представляетъ эту самую г-жу Бретешъ, какъ извстную отравительницу. Не признала ли всхъ этихъ дяній, которыя, повидимому, ей были также въ совершенств извстны, другая женщина, Филястръ, недавно приговоренная къ смерти судьями пламенной палаты? Не утверждала ли она, что маркиза Монтеспанъ была единственной подстрекательницей всхъ этихъ преступленій?.. Эта самая Филястръ призналась на пытк, что посл задержанія Вуазенъ маркиза Монтеспанъ обращалась еще къ ней, съ цлью отравить герцогиню Фонтанжъ.

При этихъ послднихъ словахъ королю пришла мысль прервать мрачный разговоръ, но онъ былъ слишкомъ высокаго понятія о своемъ верховномъ величеств, чтобы допустить выразиться предъ подданными своей скорби, какъ мужчины и любовника, и захотлъ выслушать до конца ужасныя разоблаченія.

— Дйствительно, сударь,— отвтилъ Ларейни: — Филястръ призналась во всемъ этомъ на пытк, а, по моему мннію, только пытка заставила ее такъ говорить. Впрочемъ, эта отравительница отреклась отъ этого показанія именно въ тотъ моментъ, когда ее казнили. Подобныя обвиненія нельзя выводить изъ словъ, сказанныхъ во время пытки, и они могутъ основываться лишь на времени, когда были сказаны, на явныхъ доказательствахъ и на здравомъ смысл. Если же допускать правдоподобіе всего сказаннаго относительно плана, направленнаго противъ герцогини Фонтанжъ, то Вуазенъ и ея сообщники обдумали его между собою въ март 1679 года и въ томъ же самомъ март Вуазенъ была задержана. Но Филястръ сказала на пытк, что за нсколько времени до этого Вуазенъ отправилась по направленію къ Ліону за всмъ необходимымъ для исполненія замысла, порученнаго ей маркизой Монтеспанъ. Надо принять во вниманіе, сударь, что въ эту эпоху Вуазенъ и ея сообщниковъ еще не судили. Кто могъ бы отвчать, что эти преступники сохранятъ тайну до конца, и при такой-то неопредленности и при справедливомъ опасеніи, чтобы ихъ первыя попытки не были обнаружены, естественно ли вообразить возможность, чтобы маркиза Монтеспанъ, не дождавшись, что изъ этого выйдетъ, доврилась другимъ для совершенія подобнаго преступленія?.. Съ другой стороны, Филястръ совсмъ не давала показаній ни въ томъ, что видла маркизу Монтеспанъ, ни что съ нею говорила. Согласно ея словамъ, сказаннымъ на пытк, другой отравительниц, по имени Шаплэнъ, было поручено за счетъ маркизы Монтеспанъ исполнить преступный планъ относительно герцогини Фонтанжъ. Ну, хорошо, если бы даже правда, что эта Шаплэнъ и говорила Филястръ, но изъ этого вовсе нельзя заключить, что маркиза Монтеспанъ заставила ее такъ дйствовать. Шаплэнъ могла дйствовать для другихъ и въ этомъ обмануть Филястръ.

— Конечно, сударь,— перебилъ его министръ:— надо признаться, что вс эти предположенія, противоположныя тмъ, которыя имъ противорчатъ, странно тревожатъ умъ. Однако, надо признать, что, когда берешь показанія, сдланныя при составленіи протокола во время пытки, и отпирательства, сдланныя посл, то находишь боле соотвтственности и сходства въ тхъ, которыя показывались на допрос, чмъ въ отпирательствахъ. Такъ какъ посл признанія въ дяніяхъ, которыя съ точностью были представлены и подкрплены, и относительно которыхъ провренный и подверженный пытк и очной ставк подсудимый упорствовалъ бы и защит щался бы, многіе судьи, не обращаютъ вниманія на противоположныя показанія, сдланныя предъ казнью, и не принимаютъ въ уваженіе, что справедливе тому врить, когда несчастные приговоренные отданы въ руки исповдника и вручены послднимъ слугамъ правосудія, которые ими злоупотребляютъ и могутъ пользоваться ими, чтобы заставить ихъ говорить, что нравится первымъ… Но, не останавливаясь на польз, основанной на этомъ мнніи, надо признать, что, если Филястръ въ минуту пытки дала показаніе относительно плана войти къ герцогин Фонтанжъ, чтобы ее отравить, она не была допрошена объ этомъ, и ей не говорили о герцогин Монтеспанъ. Со времени же ея казни было надлежащимъ образомъ доказано, что эта отравительница, безпрестанно искавшая отравленій и всякаго рода чарованій, предававшася святотатственнымъ обрядамъ и самымъ ужаснымъ мерзостямъ, дйствительно имла планъ войти въ домъ герцогини Фонтанжъ, что она должна была измнить имя, входя туда, хотла убить одну изъ своихъ сообщницъ Дюфайе изъ боязни, чтобы та, зная ея секреты, не измнила ей, какъ только ей удастся пробраться къ герцогин. Не показалъ ли другой обвиненный, Гале, помогавшій Вуазенъ въ ея подозрительныхъ длахъ и заключенный въ данную минуту въ Венсеннскомъ замк, что Филястръ приходила къ нему просить любовныхъ порошковъ,— порошковъ, которые, какъ сказала ему эта женщина, были предназначены для его величества?.. Другой разъ, еще приходили отъ маркизы Монтеспанъ просить порошки, чтобы умертвить незамтно. Онъ признавался, что съ 1670 года давалъ любовные порошки и другіе, чтобы умертвить, и что въ любовныхъ порошкахъ были шпанскія мушки, и что они были освящены подъ дароносицей… По какому странному случаю эти оба преступника такимъ образомъ одинаково показали?..

— Они, однако, согласились не во всемъ, сударь,— замтилъ начальникъ полиціи,— такъ какъ на очной ставк Филястръ утверждала, что эти порошки она просила не для короля, не для маркизы Монтеспанъ, но что Гале сказалъ ей, давая ихъ, будто они похожи на т, которые онъ давалъ прежде для короля и маркизы Монтеспанъ.

— Но одно это не служитъ еще доказательствомъ противъ маркизы?

— Доказательствомъ, нтъ, сударь, и нельзя обращать на это вниманіе, такъ какъ Гале могъ сказать это изъ самохвальства, ничего этого не длая, просто для увеличенія славы своихъ товаровъ.

— Однако, сударь, другіе обвиняемые утвердительне говорили о врученіи этихъ порошковъ, и аббатъ Гибуръ самъ признался, что много разъ освящалъ ихъ подъ дароносицей во время мессъ, которыя онъ служилъ по этому случаю. Онъ не мене утвердительно говорилъ, чмъ о святотатственныхъ мессахъ, о дтяхъ, задушенныхъ во время этихъ мессъ. И эти показанія не могутъ быть причислены къ хвастовству, такъ какъ, напротивъ, кажется, эти святотатства ему близко знакомы, и онъ самъ признавался, что продлывалъ ихъ боле двадцати лтъ… Конечно, когда подумаешь, то трудно предположить, что такія преступленія возможны. Они кажутся столь новыми и странными, что едва ли возможно было бы обратить на нихъ вниманіе… Однако, т, кто ихъ совершаетъ, сами признаются въ этомъ, и эти злоди разсказываютъ о нихъ столько подробностей и обстоятельствъ, что трудно сомнваться…

Одинъ изъ дтей Филястръ былъ, повидимому, также принесенъ въ жертву, Гибуръ, который боле двадцати лтъ имлъ связь съ одной конкубинкой, Шанфрень, сознается, что приносилъ въ жертву во время этихъ мессъ многихъ дтей, которыхъ имлъ отъ этой конкубинки, дочь Вуазенъ также показала, что видла его приносящимъ жертву, и очень подозрвала, что у ея матери ихъ было принесено большое количество. Она не одна высказала эти подозрнія, другіе обвиняемые говорятъ странныя вещи относительно этихъ дяній… Помните ли вы, сударь, что въ сентябр 1676 года, время, которое достаточно подходитъ къ указанному дочерью Вуазенъ и Гибуромъ, въ Париж были безпорядки, скопища, различныя мятежныя движенія въ разныхъ частяхъ города изъ-за слуха, что похищаютъ дтей для удушенія ихъ, и нельзя было понять, какая причина этому слуху… Вспомните также, что народъ предался различнымъ насиліямъ надъ нкоторыми женщинами, подозрваемыми въ ловл дтей, и что одна изъ нихъ была задержана, приговорена къ смерти и избгла казни только потому, что притворилась беременной, что стоило ей особой милости его величества…

— Я не оспариваю этихъ преступленій, сударь, но эти общія подозрнія не доказываютъ ничего положительнаго относительно особы маркизы. Гибуръ хорошо сказалъ, что ему длали предложенія для маркизы Монтеспанъ, что это ему говорили, и онъ думалъ, что это была она, но онъ сознается, что никогда не видлъ ея лица, никогда съ нею не говорилъ и не знаетъ ея.

— Дйствительно, сударь, Гибуръ до сихъ поръ отпирается, но дочь Вуазенъ была откровенне и утверждала, что видла маркизу Монтеспанъ на одной изъ святотатственныхъ мессъ, которую служилъ Гибуръ, что онъ предложилъ и принесъ въ жертву своего ребенка, вырвавъ у него внутренности и произнося заклинаніе, въ которомъ были, согласно актамъ, имена короля и маркизы Монтеспанъ. И по всему, что было возможно узнать, ясно видно, что эти три мессы служились для маркизы Монтеспанъ: первая месса въ замк Вильбузенъ, вторая — въ Сэнъ-Дени, а третья въ улиц Борегаръ, въ ту самую ночь, когда Вуазенъ была заключена. Прежде чмъ было упомянуто о маркиз Монтеспанъ, Гибуръ уже говорилъ во время допроса о первой месс, которую служили въ часовн Вильбузенъ на живот замаскированной женщины, и конкубинка Гибура показала подробности, служащія для установленія этого факта. Затмъ, Филястръ признала, что Гибуръ тому восемь лтъ разсказывалъ ей, будто служилъ мессу въ одномъ погреб въ Сэнъ-Дени для маркизы Монтеспанъ… Такимъ образомъ изъ предшествовавшихъ процессовъ видно, что маркиза Монтеспанъ была, по крайней мр, въ 1667 году въ сношеніяхъ съ Вуазенъ, и что въ эту эпоху она заставляла читать Св. Писаніе на ея голов… Для этого существовалъ планъ, и пергаментъ, найденный во время сдланнаго у колдуньи обыска, достаточенъ, чтобы установить ваше убжденіе… Планъ договора съ чортомъ и требованія, помченныя на немъ, имя короля, королевы, дофина, герцогини Фонтанжъ, цль, для чего все это длалось,— все это съ виду очень правдоподобно, тмъ боле, что только т способны были это совершить, чей былъ въ этомъ интересъ. Также надо предполагать, что т, кто имлъ слабость врить въ успхъ подобныхъ средствъ, должны были также врить, что подложныя имена были бы противны сущности ихъ святотатствъ и жертвъ…

Лувуа остановился. Съ знаніемъ дла, переходя отъ общаго къ частностямъ, онъ съ неумолимой логикой заставилъ выдлиться виновность маркизы Монтеспанъ. Его спокойное, энергичное мясистое лицо составляло странную противоположность мягкому выраженію лица короля. Въ дйствительности министръ совсмъ не желалъ появленія маркизы Монтеспанъ предъ пламенной палатой. Скандалъ былъ бы слишкомъ великъ и отбросилъ бы на всхъ тнь безчестія. Онъ хотлъ лишь безвозвратно погубить маркизу въ глазахъ короля въ пользу соперницы, еще находившейся въ тни — г-жи Мэнтенонъ, интересамъ которой онъ служилъ.

Ларейни сдлалъ послднее усиліе уменьшить печальное впечатлніе, произведенное на короля словами министра:

— Государь, вс доводы г. Лувуа были бы убдительны, если бы другія предположенія не уничтожали ихъ тотчасъ, я не сумлъ бы предъ такими противорчіями ни выразить сужденія, ни высказать мннія. Я пробовалъ сдлать планъ длъ, которыя угодно было королю поручить мн для разсмотрнія въ Бастиліи и Венсен, но я признаю, какъ и въ другихъ случаяхъ, въ которыхъ я хотлъ попытаться на нчто подобное, что вс эти проекты были свыше моихъ силъ… Виды, которые я могъ имть, ослабли изъ-за столькихъ различныхъ объектовъ, изъ-за такого количества заключенныхъ, еще изъ-за большаго количества другихъ лицъ, которыя кажутся виновными въ исключительныхъ преступленіяхъ или втянуты въ ужасныя сношенія, и мн очень трудно объяснить и высказать положеніе и важность этихъ несчастныхъ длъ посредствомъ заключенія, и только акты должны доказать, что можно формулировать разумныя идеи.

Лувуа приготовился отвчать, когда король обратился къ Кольберу:

— Выскажите, въ свою очередь, сударь, ваше мнніе.

— Государь,— сказалъ Кольберъ,— я далекъ отъ намренія опровергать длинную серію аргументовъ, которые вы изволили выслушать… Тонкость сужденія часто позволяетъ приводить доводы и доказывать самыя ложныя вещи. Какъ! вознамриться отравить своего повелителя, благодтеля, своего короля, личность, которую любишь боле жизни!.. Зная, что, теряя его, теряешь все, взяться за исполненіе такого жестокаго предпріятія!..Исъ такою ужасною мыслью сохранить спокойствіе души и самую чистую невинность!.. Это непостижимо, и его величество, зная маркизу Монтеспанъ до глубины ея души, никогда не убдится, что она способна за такую гнусность… Могутъ ли послужить поводомъ къ уголовному преслдованію столь нелпыя желанія и помыслы? Разв наказываютъ неосновательное отвращеніе и отсылаютъ подобныя дла въ секретный трибуналъ? Три дня тому назадъ я имлъ честь вручить вашему величеству рчь, которую одинъ адвокатъ, г-нъ Дюплесси, возбужденный обвиненіями, считаемыми имъ отвратительною клеветою, составилъ въ пользу маркизы Монтеспанъ. Эта рчь, государь, какъ вы могли въ этомъ убдиться, основана на здравомъ смысл. Если бы маркиза Монтеспанъ дйствительно была скомпрометирована въ безчестныхъ сношеніяхъ съ Вуазенъ, то послдняя не колеблясь призналась бы, такъ какъ, находясь въ положеніи скораго появленія предъ судомъ Бога, ей оставалось думать лишь о собственномъ спасеніи… Въ списк кліентовъ отравительницы имени маркизы Монтеспанъ нтъ, а это — фактъ большой важности, такъ какъ, чтобы установить подобное обвиненіе, необходимы, государь,— какъ только что сказалъ г. начальникъ полиціи,— вполн доказанные акты.

— Вполн доказанные акты, сударь!— вмшался Лувуа.— Разв вы ни во что не ставите вещей, найденныхъ у Вуазенъ и принадлежащихъ маркиз Монтеспанъ? А браслетъ? А пергаментъ? А присутствіе кавалера Люссака въ саду колдуньи?.. Вотъ, однако, доказательства, удивительно простыя для соображенія относительно фактовъ.

— Я уже имлъ объясненіе по поводу браслета и пергамента, которое меня удовлетворило,— перебилъ король:— остается кавалеръ Люссакъ.

— Кавалеръ Люссакъ!— сказалъ Ларейни.— Но г. Лувуа знаетъ, какъ и я, что я его допрашивалъ, и что ему невозможно объяснить, какимъ образомъ могли найти его опасно раненымъ у прорицательницы… и въ этомъ я его считаю безусловно искреннимъ… Если бы даже это было не искренно, то все-таки я не вижу, почему это присутствіе могло служить доказательствомъ сношеній маркизы Монтеспанъ съ Вуазенъ… Когда я допрашивалъ кавалера Люссака, то онъ уврялъ, что видлъ маркизу только одинъ разъ, въ то время, какъ онъ спасъ ей жизнь, и что съ тхъ поръ онъ не имлъ чести говорить съ нею…

— Смлая ложь!— не могъ удержаться министръ, чтобы не возразить.

— О, признаюсь, сударь, что въ этомъ слабый пунктъ защиты, но, наконецъ, слдуетъ ли пренебрегать словомъ дворянина?

— Могу васъ уврить,— сказалъ спокойно Лувуа:— и опираюсь на доказательства, что въ продолженіе многихъ мсяцевъ кавалеръ Люссакъ и маркиза Монтеспанъ часто встрчались то въ Кланьи, то въ Париж. Отчеты, данные мн относительно этого пункта, не могутъ быть подъ сомнніемъ.

Король поднялся съ кресла.

Кольберъ былъ сраженъ.

— Кавалеръ Люссакъ и маркиза Монтеспанъ встрчались, говорите вы, въ продолженіе цлыхъ мсяцевъ… Чмъ можете вы это подтвердить?

— Государь, простите, что я предъ вами изобличаю это дло, но для блага правосудія и правды необходимо, чтобы вы знали истину. Да, государь, въ теченіе скоро шести мсяцевъ маркиза Монтеспанъ не переставала видться наедин съ кавалеромъ Люссакомъ… Г-жа Дэзэль и служанка, по имени Като, которую я допрашивалъ, были принуждены сознаться: вотъ почему я не боюсь сегодня вполн увренно сдлать заявленіе, что кавалеръ Люссакъ отправился къ Вуазенъ за маркизой Монтеспанъ въ ночь, когда та въ послдній разъ служила святотатственную мессу, въ ночь, окончившуюся задержаніемъ презрнной отравительницы.

Внезапная блдность покрыла лицо короля. Столь положительныя слова Лувуа не допускали боле сомнній въ виновности Атенаисы. Теперь все объяснилось: и сердитый видъ его любовницы, и холодность, которую она не умла скрывать, затмъ, сожалнія, когда увидла, что любовь короля мало-по-малу переносится на другую, и вс усилія завоевать благоволеніе короля. Издавна находясь въ сношеніяхъ съ Вуазенъ и ея помощниками, какъ это было доказано, она не отступила предъ самыми худшими средствами, чтобы стереть съ лица земли свою соперницу.

Чувство, свойственное людямъ, кольнуло сердце короля. Впервые Людовикъ узналъ ревность, слпую и жестокую ревность, къ которой примшивалось чувство ненависти къ этому дворянину, пренебрегшему уваженіемъ къ верховному повелителю и осмлившемуся злоупотребить такимъ образомъ его довріемъ. Хотя его самолюбіе мужчины и гордость короля были глубоко оскорблены, онъ все-таки имлъ силы сдержаться и сказалъ твердымъ голосомъ:

— Благодарю васъ, господа, что вы меня просвтили. Благо правосудія и правды дйствительно приказываетъ вамъ сообщить мн объ этихъ длахъ… И такъ какъ надлежитъ, согласно моему желанію, чтобы свднія были полныя, то вы, г. начальникъ полиціи, отправитесь немедленно въ Бастилію, чтобы снова допросить Люссака, и если этотъ узникъ будетъ упорно не признаваться, то вы прикажите примнить къ нему пытку.

— Пытку, государь?,— отважился спросить Ларейни.— Но кавалеръ Люссакъ еще не появлялся предъ арсенальной палатой, и надъ нимъ не произнесено никакого приговора…

— Не все ли равно?— возразилъ монархъ.— Когда дло идетъ о раскрытіи правды, то никакое средство — не произволъ. Впрочемъ, вы не можете не знать, что пыточныя мученія совсмъ не налагаются, какъ наказаніе, но какъ средство юридическаго слдствія. Ступайте, господа, и пусть будутъ исполнены мои приказанія…

Затмъ онъ прибавилъ:

— Вы пошлете также курьера въ Кланьи…

Министры и начальникъ полиціи удалились. Эта памятная сцена длилась не мене четырехъ часовъ.

Оставшись одинъ, Людовикъ тяжело упалъ въ свое кресло, и у него вырвалось рыданіе.

Король плакалъ.

XXVII.

Со времени ослпительнаго тріумфа герцогини Фонтанжъ маркиза Монтеспанъ не появлялась боле на придворныхъ празднествахъ.

Она не могла оправиться отъ жестокихъ оскорбленій гордости и теперь одна въ своемъ пышномъ жилищ, въ Кланьи, проводила дни съ сокрушеніемъ сердца, мучительно ожидая окончательной опалы.

Какъ только она получила предупрежденіе, что король приказалъ ее потребовать, то бросилась поспшно въ Сенъ-Жермэнъ. У нея явился лучъ надежды. Не смягчились ли къ ней чувства Людовика? Положеніе Атенаисы во время предшествующаго свиданія, вызванныя воспоминанія, безъ сомннія, послужили защитой въ ея пользу, и она снова заблеститъ и, наконецъ, возобновитъ свое завидное, великолпное существованіе…

При ея прізд король находился одинъ въ своемъ кабинет.

Вполн владя собою, съ обычной учтивостью, Людовикъ указалъ на стулъ маркиз, которая съ глубокимъ поклономъ привтствовала его.

— Садитесь, сударыня.

Съ минуту, казалось, король размышлялъ, затмъ суровымъ голосомъ сказалъ:

— Сударыня, долго льстилъ я себя надеждой, что ускользнулъ отъ большого горя. Увы! иллюзій боле нтъ, и я теперь оплакиваю свои слабости.

При этомъ вступленіи, уничтожившемъ послднюю надежду, Антенаиса вздрогнула.

— Государь, я не понимаю…

— Выслушайте меня,— сказалъ Людовикъ.— Разыгралась трагедія, какую могло породить самое смлое, самое преступное воображеніе, и невольнымъ героемъ которой сдлался я… Я не на поминаю вамъ объ этой слишкомъ гнусной интриг.

Король провелъ рукою по лбу, какъ бы отгоняя мрачное видніе.

— О эта злополучная трагедія! Я не могу подумать о ней безъ глубокой грусти, такъ какъ вы, сударыня, въ ней главная актриса… и авторъ!

Не обращая вниманія на жестъ ужаса Атенаисы, онъ прибавилъ:

— Я жарко васъ защищалъ, увренный въ вашей невинности, и ежедневно ожидалъ доказательствъ въ вашу пользу!.. Я разсялъ свои сомннія… подавилъ мой ужасъ, отрицалъ даже очевидность… Теперь мн остается лишь васъ сожалть…

Маркиза опустила свое лицо, покраснвшее отъ стыда, она слабо сказала:

— Вы можете, государь, считать меня виновной?

Поднявъ голову и желая побдить свое смущеніе, она сказала:

— Это невозможно.

Ея гордость подалась предъ благородной сдержанностью монарха. Какъ бы она предпочла жестокую запальчивость Людовика! Предъ королевскими громами она противопоставила бы тогда свое патетическое горе, театральный безпорядокъ своей возмущенной красоты, обольстительное лицо, по которому струятся слезы, а также краснорчіе рыданій. Ради защиты ея чести она нашла бы непреодолимую позу.

Напротивъ, теперь униженная Атенаиса молчала чувствуя, что въ ней зародилось запоздалое угрызеніе совсти.

— Зачмъ не могу я боле сомнваться, сударыня!— сказалъ помолчавъ король.— Однако, несмотря на вс подозрнія, несмотря на вс улики, скопившіяся противъ васъ, наконецъ, несмотря на все, что служитъ противъ васъ обвиненіемъ, я не обратилъ бы вниманія на столько обстоятельствъ и забылъ бы, что ваше имя произносятъ самые худшіе изъ преступниковъ, которыхъ судятъ судьи пламенной палаты… Я не могъ бы поврить, что вы, одна изъ Мортемаръ, будете въ одинъ прекрасный день запутаны въ это ужасное дло, омрачившее славу французскаго двора… Да, сударыня, я колеблюсь… я еще колеблюсь… И я очень хотлъ бы согласиться подождать объясненія послдняго свидтеля, узника Бастиліи, г. Люссака, вашего любовника.

Атенаиса, покраснвъ, выпрямилась и сложила руки какъ бы съ мольбой.

— Государь, ради Бога, выслушайте меня.

Но король не дозволилъ себ расчувствоваться и продолжалъ:

— Этотъ самый дворянинъ слдовалъ за вами до колдуньи… Впрочемъ, чрезъ нсколько часовъ я узнаю все, такъ какъ я отдалъ приказъ подвергнуть его пытк.

Маркиза пришла въ неистовство. Она думала, что сошла съ ума.

Итакъ, потому что онъ ее любилъ, ему придется перенести тысячу смертей. Ей ясно представилась вся несправедливость этого страшнаго дла — пытки. Предъ нею предстало ужасное видніе — тла, которое она ласкала, и плоти, трепетавшей подъ ея поцлуями, теперь изорванной испанскими сапогами въ ужасномъ аппарат, худшей изъ пытокъ.

— Пытк!..— воскликнула она:— кавалеръ Люссакъ будетъ подвергнутъ пытк!.. Нельзя допустить такую ужасную жестокость.

— Такъ онъ вамъ очень дорогъ, сударыня?

Король страдалъ.

Атенаиса при всевозможныхъ иныхъ обстоятельствахъ перенесла бы справедливые удары судьбы даже съ искренней благодарностью во взор за долготерпніе монарха, потому что была виновата, но она не хотла, чтобы прикасались къ невиновному Оливье. Въ ней проснулась дикая любовница. Она потеряла бы состояніе и честь, но спасла бы Люссака отъ опасности, угрожавшей его жизни.

Она пришла въ ярость и, восхитительно прекрасная, выразила свою безконечную страсть въ одномъ вопл:

— Ну, да! я его люблю. И это ваша вина, ваша, зачмъ вы меня покинули? Да, ваша ошибка! Пресыщенные моими ласками, вы не поколебались заставить меня публично переносить оскорбленіе унизительнаго соперничества… Повторяю вамъ, я его люблю… А васъ… я боюсь васъ возненавидть. Басъ презирать, васъ, короля, который, пожертвовавъ мною ради другой, теперь потерялъ право ревновать. Однажды уже вы меня жестоко оскорбили вашими несправедливыми подозрніями, и я не забыла, что если г. Фронтенакъ былъ назначенъ губернаторомъ Канады, то только ради того, чтобы его удалить отъ двора изъ-за меня… Теперь вы взялись за г. Люссака.

Она задыхалась отъ гнва, бросая въ лицо Людовика все свое возмущеніе, все свое отчаяніе.

Но, облегчивъ себя отъ испытываемыхъ ею чувствъ, она отдалась страху предъ величіемъ того, кто былъ предъ нею. Придя въ себя, она увидла опасность, куда могли увлечь ее столь неосторожныя слова… Тогда мсто обезумвшей влюбленной заняла умоляющая женщина. И со слезами, дрожавшими на конц ея длинныхъ рсницъ, она упала на колни предъ королемъ, остававшимся неподвижнымъ во время ея изступленія.

— О государь,— пробормотала она:— помилуйте!

Затмъ, взявъ руки задумавшагося монарха, она оросила ихъ слезами.

— Государь, сжальтесь!

На этотъ разъ надменная фаворитка, гордая Мортемаръ, была побждена.

— Государь,— сказала она съ новымъ усиліемъ:— надо ли во всемъ вамъ признаться?

— Надо, сударыня, говорить, какъ предъ Богомъ. Встаньте…

— Но, г. Люссакъ, государь!.. но онъ…

— Вы обо мн дурно судили сейчасъ, упрекая меня ‘за ревность’, какъ вы называли… Если когда-то я изгналъ г. Фронтенака, то вовсе не за то, что его подозрвалъ въ любви къ вамъ, но потому, что его фатовство давало поводъ думать объ этомъ. Что касается г. Люссака, онъ меня лично оскорбилъ, и это оскорбленіе возбудило во мн справедливое и глубокое раздраженіе… Было бы, однако, не достойно меня мстить… и вы видите, что я готовъ все забыть… но съ условіемъ, что вы ничего не скроете отъ меня относительно вашихъ сношеній съ отравительницей.

Утомленная борьбою, столь тяжело длившейся въ теченіе нсколькихъ минутъ, показавшихся вками, какъ раскаивающаяся гршница, которую ужасаютъ вчныя мученія, Атенаиса де-Мортемаръ, поблднвъ, начала свою жестокую исповдь. Она смиренно представила, какимъ путемъ ея мысль дошла до святотатства, она описала многочисленныя стадіи своихъ страданій влюбленной, чувствовавшей, что подходятъ роковые годы, и предвидвшей близкое изгнаніе.

— Ахъ, государь, я горячо желала васъ вновь завоевать. Это они, эти презрнные, меня обманули… Да, виновата я, но въ особенности эта ужасная женщина. Я не знала… я не могла знать… Но г. Люссакъ, клянусь вамъ, государь, ничего этого не зналъ. Я одна должна за это отвчать и заклинаю васъ, государь, простить ему… Накажите меня: я обладала вашимъ сердцемъ… я хотла еще большаго.

Въ Людовик оставался человкъ и хотя пресыщенный, но сжалившійся любовникъ.

Волнующія воспоминанія краснорчиво защищали дло въ пользу Атенаисы, и, несмотря на только что сдланныя признанія, негодованіе короля теперь утихло. Онъ направился къ своему бюро и написалъ нсколько словъ на пергамент съ заране приложенной королевской печатью.

— Государь,— продолжала маркиза умолять, опасаясь законной суровости августйшаго повелителя: — для меня изгнаніе или смерть… но его… его пощадите!..

— Повинуюсь вамъ, сударыня. Вотъ помилованіе г. Люссака.

Съ внезапнымъ сердечнымъ изліяніемъ маркиза схватила руки монарха.

— О, благодарю! Какъ могла я сомнваться въ вашей доброт?

— Сударыня, я озабоченъ лишь однимъ: спасти отъ позора мать моихъ дтей. Помните, что лишь одно это заставило меня быть милосерднымъ… Теперь спшите въ Бастилію, и помоги вамъ Небо не опоздать.

Маркиза, которую смутило благородство души и великодушіе короля, почтительно спросила его:

— Что затмъ прикажетъ мн король?

— Я предоставляю васъ Богу… Съ этой минуты онъ единственный повелитель вашей судьбы.

XXVIII.

Кавалеръ Люссакъ, заключенный боле года въ Бастиліи, началъ терять надежду… Не навсегда ли забыли его тамъ? Сама Атенаиса, его обожаемая любовница, удостаиваетъ ли она еще думать о немъ? Онъ стыдился этихъ сомнній, вспоминая о слишкомъ короткомъ и уже столь давнемъ посщеніи маркизы, о ея общаніяхъ и ласкахъ. Но тогда отчего же она не придетъ утшить его? Самымъ большимъ его страданіемъ и единственной заботой была невозможность любоваться своей возлюбленной и трепетать отъ ея ласкъ. Кавалеръ Люссакъ, слишкомъ поглощенный своею безмрною страстью, совсмъ не думалъ объ опасности, которой подвергалась маркиза Монтеспанъ, возобновляя свое посщеніе. Неопытный, полный самолюбія, какъ вс любовники, Оливье, сдлавшійся отъ несчастія несправедливымъ, иногда позволялъ себ шептать упреки, о которыхъ тотчасъ же сожаллъ.

Дйствительно, маркиза не могла снова видться съ Люссакомъ, не компрометируя себя, и должна была ршиться на эту жертву. Король желалъ самъ заняться изслдованіемъ всего, что касалось ея, и она изъ предосторожности вела себя сдержанно до признанія въ своей любви.

Между тмъ Люссакъ сталъ замчать, что старались смягчить строгость его заключенія, и хотя онъ былъ лишенъ извстій извн, но его окружали заботами, непривычными въ подобномъ мст, и съ нимъ разговаривали не только съ уваженіемъ, а даже съ добротою. Дйствительно, Кольберъ, узнавъ тайну маркизы Монтеспанъ, поспшилъ дать приказаніе г. Бемо. Люссакъ понялъ, чьему великодушному вмшательству обязанъ столь трогательнымъ вниманіемъ, предметомъ котораго былъ онъ…

Теперь онъ врилъ въ будущее, онъ убаюкивалъ себя сладкими и утшительными мыслями. Увы, онъ не могъ подозрвать рокового пробужденія, которое ожидало его.

Уже приготовлялись сообщить ему объ ужасномъ ршеніи короля.

Мсяцъ спустя посл казни Вуазенъ, согласно точнымъ приказаніямъ короля, Лувуа въ сопровожденіи начальника полиціи отправился въ Бастилію, въ казематъ, занятый Люссакомъ.

Послдній былъ допрошенъ только два раза и посл второго допроса не видлъ боле Ларейни. При этомъ неожиданномъ посщеніи и въ особенности вслдствіе столь необычайнаго присутствія Лувуа, Оливье охватило печальное предчувствіе…

— Его величество,— сказалъ министръ:— знаетъ, что вы замшаны въ очень важномъ дл… Ваше свидтельство при настоящихъ обстоятельствахъ можетъ имть громадное значеніе. Мн поручилъ король васъ допросить… Готовы ли вы мн отвчать?

— Дло громадной важности, сударь?

— Вы прекрасно угадываете, сударь, на какое событіе я намекаю… Прошу васъ убдительно объявить все, что вы знаете о Вуазенъ, объ ея сношеніяхъ съ маркизой Монтеспанъ и о цли, какая была у васъ и маркизы Монтеспанъ при посщеніи ВилльНева въ ночь съ 11-го на 12-е марта 1679 года.

— Но меня уже объ этомъ допрашивалъ начальникъ полиціи,— отвтилъ Оливье:— и. я ему сказалъ все, что зналъ… Уже многіе мсяцы я здсь запертъ и все еще не знаю причины моего заключенія. Отъ одного только г. Ларейни я узналъ о преступленіяхъ Катерины Вуазенъ. Я подтвердилъ ему, что только одинъ разъ разговаривалъ съ маркизой Монтеспанъ. Мн нечего прибавлять къ этимъ заявленіямъ.

Лувуа продолжалъ:

— Я вижу, что буду вынужденъ противопоставить вашимъ увреніямъ самое формальное опроверженіе, такъ какъ у меня есть достоврныя свднія — я скажу даже боле — доказательства, что съ августа этого года вы часто посщали маркизу Монтеспанъ въ ея замк Кланьи. Съ другой стороны, васъ нашли у Вуазенъ въ ту самую ночь, когда тамъ совершалось ужасное святотатство… Почему вы были ранены? До послдняго дня наше слдствіе не могло этого обнаружить, но оно позволило намъ, однако, утверждать, что вы ожидали въ улиц Борегаръ замаскированную даму… Эта дама, кавалеръ Люссакъ, была маркиза Монтеспанъ.

Лувуа прибгнулъ къ хитрости. Одни лишь предположенія позволяли ему возстановить такимъ образомъ факты.

Люссакъ угадалъ, что это — ловушка.

— Но все это ложь!— воскликнулъ онъ.

— Совтую вамъ признаться,— сказалъ не волнуясь Лувуа:— это приказываетъ вамъ король… Если вы будете упорно хранить молчаніе, то я увижу себя принужденнымъ привести въ исполненіе строгое предписаніе, полученное мною.

Люссакъ понялъ, какого рода было данное министру предписаніе. Онъ задрожалъ.

— Что вы хотите, чтобъ я сказалъ вамъ боле, сударь?

— Прекрасно,— отвтилъ Лувуа:— король приказалъ мн, если вы будете упорствовать въ скрываніи истины, силою добиться признанія, въ которомъ вы отказываете… Итакъ, вы отрицаете, что знаете о происходившемъ у Вуазенъ въ ночь съ 11-го на 12-е марта 1679 года, и вслдствіе какого приключенія васъ нашли раненымъ въ саду этой женщины?

Очень блдный, пристально глядя своими большими глазами на министра, Оливье твердымъ голосомъ подтвердилъ:

— Да, сударь, я не сумлъ бы солгать, ради избжанія безполезныхъ и несправедливыхъ страданій… Вы сдлаете изъ меня жертву, но не доносчика.

— Въ такомъ случа, сударь, я исполню свой долгъ.

И Лувуа сдлалъ знакъ начальнику полиціи, который, подойдя къ двери каземата, приказалъ приблизиться двумъ тюремщикамъ.

Ларейни указалъ имъ на Люссака:

— Проводите этого господина въ камеру пытки.

Какъ только прибыли въ Бастилію Лувуа и Ларейни, палачъ и его помощники получили приказъ приготовить орудіе пытокъ.

Безропотно покорившись, кавалеръ Люссакъ самъ занялъ мсто между двумя тюремщиками, которые отвели его.

Лувуа сталъ размышлять. Его смущало запирательство Люссака. По правд, онъ не могъ желать гибели дворянина, онъ хотлъ только послдняго доказательства, которое наконецъ убдило бы короля. Тмъ боле онъ не скрывалъ отъ себя, насколько трудно вырвать у любовника признаніе въ проступкахъ его любовницы, и, чтобы этого добиться, онъ ршился прибгнуть къ самымъ страшнымъ средствамъ — пытк.

— Отвты этого дворянина,— замтилъ Ларейни: — во всхъ пунктахъ сходны съ тми, которые онъ мн уже сдлалъ, и я очень опасаюсь, сударь, что онъ упорно будетъ молчать относительно маркизы Монтеспанъ…

— Нашъ долгъ, сударь, ничмъ не пренебрегать, въ особенности, когда дло идетъ о чести короля!

— Прикажите же примнить пытку со всею строгостью и затмъ придите за мною къ г. Бемо.

И министръ отправился къ коменданту Бастиліи, тогда какъ Ларейни, въ качеств члена-докладчика пламенной палаты, спускался по извилистой лстниц, которая вела въ комнату пытокъ.

Уже раздтый Оливье сидлъ на стул, на которомъ производились пытки, а возл него помощники палача ожидали приказаній съ колотушкой въ рукахъ.

Начальникъ полиціи, лишь только вошелъ, орбатился къ Люссаку со словами:

— Все приготовлено, сударь, чтобы васъ допросить, Умоляю васъ избавить насъ отъ этой тягостной миссіи, сказавъ всю правду.

— Правду? Я ее сказалъ, и вы можете исполнить данный вамъ приказъ,— отвтилъ кавалеръ Люссакъ.

Оливье закрылъ глаза, и только его губы длали движеніе, нашептывая молитвы.

Ларейни сдлалъ знакъ помощникамъ. Между дубовыми досками помстили клинъ и ударили по немъ колотушкой, жестокія боли исказили блдное лицо Люссака.

— Еще разъ, сударь,— сказалъ начальникъ полиціи: — я васъ заклинаю говорить.

Оливье открылъ глаза.

— Разв я васъ такъ сильно оскорбилъ, сударь, что вы хотите еще увеличить мои страданія, принуждая меня лгать и совершить подлость? Въ послдній разъ говорю вамъ, что я сказалъ все, что мн извстно.

— Хорошо, продолжайте,— приказалъ Ларейни помощникамъ палача.

И жестокія мученія продолжались до четвертаго клина обыкновенной пытки.

Оливье твердо выдержалъ ужасные удары колотушки, кровь брызнула изъ его разбитыхъ ногъ.

— Умоляю васъ, сударь, не упорствуйте отрицать,— сказалъ Ларейни благородному молодому человку, который пренебрежительно молчалъ.

Тогда, обратясь къ помощникамъ палача, онъ приказалъ:

— Примните клинья чрезвычайной пытки.

При пятомъ и шестомъ клин были вырваны у пытаемаго раздирающіе душу крики, и Ларейни, привычный къ этимъ юридическимъ жестокостямъ, не могъ справиться съ своимъ волненіемъ.

При седьмомъ клин начальникъ полиціи взялъ руку кавалера Люссака и заклиналъ его въ послдній разъ сказать правду. Но губы Люссака остались сомкнутыми. Онъ потерялъ чувства, что не остановило помощниковъ палача. Безжалостно они ударили по восьмому и послднему клину.

Слабый стонъ былъ единственнымъ отвтомъ.

Пытка была примнена съ такимъ ожесточеніемъ, что ноги, то-есть уже кости, смшанныя съ кожей, вываливались кровавой кашей. Увидвъ это, начальникъ полиціи поспшилъ скрыться отъ столь ужаснаго зрлища и отправился дать отчетъ Лувуа.

Затмъ Оливье освободили и положили на кожаный тюфякъ. Присутствующіе врачъ и хирургъ оказали ему помощь. Но, несмотря на вс ихъ усилія, они не могли привести его въ себя. По ихъ совту сейчасъ же отправились за патеромъ Бастиліи, и два тюремщика отнесли Люссака, находившагося все еще въ безсознательномъ положеніи, въ его камеру.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Уже нсколько минутъ патеръ читалъ отходныя молитвы, какъ вдругъ въ открытой двери показалась женщина въ маск. Она остановилась неподвижно. При вид патера у нея явилось ужасное предчувствіе. Однако, она сдлала шагъ впередъ. Движимая ужасомъ, она закрыла глаза рукою. Она только что увидла мертвенно блднаго Оливье, распростертаго на своемъ лож… Люссакъ окровавленъ… этотъ патеръ… да… все свидтельствуетъ, что приказъ короля приведенъ въ исполненіе.

— Слишкомъ поздно!— простонала она.

Она не могла произнести другихъ словъ, ее душили рыданія. Исповдникъ сдлалъ движеніе соболзнованія и покачалъ головой предъ непоправимымъ зломъ.

Странная постительница склонилась надъ неподвижнымъ тломъ кавалера Люссака, какъ бы желая уловить ослабвшее біеніе сердца, она прикоснулась съ благоговніемъ къ его челу, уже охладвавшему отъ приближающейся смерти. Затмъ она опустилась на колни.

Патеръ отодвинулся, охваченный уваженіемъ. Онъ угадалъ тайну этого трагическаго горя.

Его рука поднялась надъ умирающимъ съ послднимъ разршеніемъ отъ грховъ, и это знаменіе милосердія, казалось, распростерлось также и на эту погибшую гршницу, рыдающую у его ложа.

Оливье! Оливье!…— воскликнула Атенаиса, когда вышелъ патеръ.

При звук любимаго голоса Люссакъ медленно поднялъ вки, придя въ себя…

Тогда маска была сброшена. Блдныя губы Люссака сложились въ печальную улыбку.

— Онъ живъ,— сказала глухимъ голосомъ маркиза, блдная и съ глазами, затуманенными слезами.

Страсть вложила послднее пламя во взглядъ дворянина.

Онъ слабо прошепталъ:

— Сударыня, я ожидалъ васъ, чтобы умереть…

При этихъ словахъ маркиза Монтеспанъ встала.

И, какъ будто чудеса были возможны, она пробормотала:

— Я видла короля… Я принесла приказъ васъ освободить…

Безконечная благодарность вызвала слезы на рсницахъ Оливье. Его губы дрожали. Онъ хотлъ отвчать, благодарить… но тщетно.

Послдовало молчаніе, что-то предвщающее и смущающее, великое молчаніе, которое распространяется съ приближеніемъ смерти. Склоненная Атенаиса, казалось, хотла остановить смерть на ея пути, она слдила за быстрымъ шествіемъ этой агоніи и вопрошала загадочную другую жизнь, въ которой навсегда исчезнетъ лучшее сокровище ея сердца. Неподвижная, отдавшись вся вниманію, она слдила за этимъ исхудалымъ лицомъ цвта слоновой кости, съ полуоткрытымъ ртомъ, на которомъ еще оставалась улыбка.

Оливье сдлалъ движеніе. Его тонкая рука блуждала, чтобы найти руку Атенаисы. Ихъ пальцы смшались. Вся его душа, прежде чмъ исчезнуть, нжно озарила его лицо. Божественная минута! Тогда та, которая принесла ему любовное утшеніе, могла вспомнить успокоительные стихи одного изъ ея любимыхъ поэтовъ:

Donee est la mort, qui vient en bien aimant.

Кавалеръ Люссакъ испустилъ слабый вздохъ — его члены вытянулись… Все было кончено…

Минуту спустя, маркиза Монтеспанъ замтила ужасную дйствительность. Она была сражена. Вся дрожа, она отодвинула пальцы Оливье, который. удерживалъ ея руку, нжно сжимая даже посл смерти. Она набожно перекрестилась. Дв крупныя слезы избороздили ея страдальческое лицо. Она сознавала бездну своего отчаянія. Долго Атенаиса смотрла на Оливье, спящаго безконечнымъ сномъ, съ широко раскрытыми глазами, какъ бы отыскивая мсто въ утшительной и лучезарной вчности. Маркиза боле не шевелилась, не сознавая и не имя возможности оторваться отъ того, кто былъ ея единственнымъ счастіемъ…

Для нея свтъ окончилъ свое существованіе съ скончавшимся Люссакомъ, но вмст съ тмъ возникло ужасное прошедшее, настигшее и казнившее ее. Не было ли это искуплеЕнемъ?

Стряхнувъ свое оцпенніе набожнымъ жестомъ, маркиза закрыла вки своего любовника… Затмъ, она поправила маску и пошла къ двери. Но, прежде чмъ переступить порогъ, она обернулась, чтобы послдній разъ проститься, затмъ исчезла подъ темными сводами, понуривъ голову и съ сердцемъ, полнымъ угрызеній совсти.

ЭПИЛОГЪ.

Открытія, которыхъ добились судьи, исполнившіе возложенное на нихъ дло, возбудили ужасъ въ душ короля. Осмлиться посягнуть на жизнь королевы, сдлать его самого предметомъ преступныхъ намреній отравителей, ихъ игрушкой, а его любовницу жестокою соучастницей! Онъ видлъ, что ненависть, скопившаяся вокругъ него, въ этотъ моментъ была ужасне и грозне, чмъ когда либо. Чтобы отвратить ея дйствіе и въ особенности, чтобы избжать новаго скандала, Людовикъ XIV отдалъ приказъ предсдателю Бушера 21 іюля 1682 г. отложить засданія пламенной палаты.

Эти засданія были прерваны 1-го октября 1680 года. Однако, по настоянію Ларейни, который, несмотря на Кольбера, доказалъ королю, что безусловно необходимо, хотя бы для удовлетворенія общественнаго мннія, учинить полное правосудіе, пламенная палата снова была открыта 19-го мая 1681 г., съ условіемъ, выраженнымъ королемъ: отстранить ‘всхъ обвиненныхъ, знающихъ факты, за которые упрекаютъ маркизу Монтеспанъ’.

Такимъ образомъ, возобновили дло шайки отравителей, главою которой былъ Баненъ. Только послдній избгнулъ казни. Онъ извлекъ пользу изъ своихъ сношеній съ маркизой Монтеспанъ и былъ приговоренъ къ вчнымъ галерамъ,— наказаніе, смягченное королемъ. Тогда-то онъ былъ переведенъ въ крпость св. Андрея, гд находился въ заключеніи до 21-го октября 1691 г., т.-е. до своей смерти.

30-го августа 1682 г. появился знаменитый указъ, которымъ изгонялись изъ Франціи вс прорицатели, колдуны, урегулировались самымъ благоразумнымъ образомъ производство и продажа ядовъ, необходимыхъ въ промышленности и медицин.

Король веллъ изъять изъ исключительнаго суда, который самъ учредилъ, большое количество актовъ, списковъ, протоколовъ допроса, и далъ приказъ запереть ихъ въ сундукъ, на который наложили печать и помстили у Саго, секретаря-докладчика палаты. Посл смерти послдняго сундукъ переправили къ его преемнику Николя Годеону. Все еще преслдуемый страшными воспоминаніями, король ршился наконецъ навсегда уничтожить для исторіи эти компрометирующія бумаги, и он были сожжены въ присутствіи его и канцлера Паншартрена 13-го іюля 1709 года.

Хотя маркиза Монтеспанъ была безвозвратно скомпрометирована въ ум короля, но ея не обязали покинуть дворъ, и король продолжалъ посщать ее въ имнь Кланьи. Этотъ поступокъ былъ прекрасенъ со стороны гордаго короля, прикинувшагося обо всемъ забывшимъ и протянувшаго руку той, которая осыпала его столькими оскорбленіями. Этотъ поступокъ полонъ благородства, и имъ онъ оказывалъ покровительство матери своихъ дтей и прежней любовниц. Милосердный король могъ повторить относительно Атенаисы, которая была обезчещена только въ его глазахъ, то, что онъ отвтилъ княгин Кариньянъ-Оавуа, явившейся къ нему умолять о помилованіи дочери: ‘Сударыня, я очень хотлъ, чтобы графиня Суассонъ была спасена. Можетъ быть, въ одинъ прекрасный день я дамъ въ этомъ отчетъ Богу и моему народу’. Изъ крайняго ли сожалнія или потому, что въ королевской душ увковчилось воспоминаніе о потухшихъ ласкахъ и минувшей страсти, но онъ никогда боле не намекалъ о трагедіи, печальной героиней которой была маркиза.

Несмотря на благородное великодушіе короля, который до конца хотлъ предохранить маркизу отъ обидныхъ подозрній, послдняя добровольно создала себ одиночество среди лихорадочной жизни двора и смотрла не безъ печали, какъ одна за одной исчезаютъ ея иллюзіи.

Терзаемая опасеніями и заботами, она была убждена, что тайные взгляды подсматриваютъ за нею повсюду, проникаютъ въ ея самыя сокровенныя мысли, изслдуютъ ея каждое дйствіе, ея каждый жестъ. Она наблюдала за собою и видла ежедневное опустошительное дйствіе слезъ, горя и угрызеній совсти. Въ ея сердц теперь громоздились унылыя развалины… Она избгала празднествъ, заперлась въ апартаментахъ, которые оставилъ ей король, и подобное уединеніе длилось одиннадцать лтъ… Наконецъ, 15-го марта 1691 г. она безропотно покинула дворъ и удалилась отъ свта.

Съ этихъ поръ для нея все умерло. Чтобы искупленіе было полне, она покинула мста, бывшія свидтелями ея прошедшаго могущества, напоминавшія ей слишкомъ сладкіе часы… Она влачила свои тревоги поочередно изъ монастыря св. Іосифа въ Бурбонъ, въ Фонтевро, въ Дантенъ, въ Уаронъ близъ Туара, гд она основала больницу и общину, въ которой жила многіе годы, распредляя свой досугъ между молитвой, милостыней и раскаяніемъ.

Людовикъ XIV далъ ей ежемсячную пенсію въ десять тысячъ пистолей, громадную сумму, которую она употребляла почти цликомъ на благотворительныя дла и на религіозныя учрежденія.

А между тмъ король не имлъ съ нею никакихъ сношеній, даже черезъ дтей. Его посщенія прекратились, они ни длись лишь изрдка и только, когда она этого просила. Отъ нея добились согласія на ужасный актъ раскаянія: выпросить у мужа прощеніе и отдаться въ его руки. Она сама написала ему въ самыхъ покорныхъ выраженіяхъ съ предложеніемъ отправиться съ нимъ, если онъ соблаговолитъ ее принять, куда ему будетъ угодно приказать. Для тхъ, кто зналъ маркизу Монтеспанъ, понятно, что это была самая героическая жертва. Ей ставилось это въ заслугу, хотя она не подверглась этому испытанію. Маркизъ веллъ ей сказать, что не хочетъ ни принимать ее, ничего ей предписывать, ни даже слышать о ней при ея жизни.

Но воспоминаніе о трагическихъ обрядахъ, на которыхъ она присутствовала и которые почти совершала, безпрестанно ее преслдовали.

Она отдавала почти все, что имла, бднымъ, собственноручно по нскольку часовъ въ день работала на нихъ рубашки и исполняла прочую ‘презрнную работу’. Она играла по самой маленькой ставк на свт и покидала, какъ игру, такъ и своего партнера въ конц каждаго часа, чтобы молиться и довольно долго читать извстное количество молитвъ. Кром ея утреннихъ молитвъ и обыкновенныхъ благочестивыхъ занятій, ея столъ былъ самый простой, она часто постилась и не снимая носила на себ день и ночь приспособленія пытки съ желзными шпильками: пояса, браслеты и подвязки, очень тяжелыя и причинявшія боль. Хотя ея языкъ тоже подвергся строгой кар, но она оставалась превосходной собесдницей среди столькихъ умерщвленій плоти и испытаній смиренія, съ виду она была попрежнему благородной, величественной и господствующей, что обнаруживало въ ней королеву, гд бы и въ какомъ бы обществ она ни была. Она безпрестанно думала о смерти, и ее это такъ ужасало, что она нанимала женщинъ, у которыхъ не было другой обязанности, какъ только охранять ее всю ночь. Она спала съ откинутыми занавсами, со множествомъ зажженныхъ свчъ, и каждый разъ, какъ просыпалась, призывала караулящихъ ее женщинъ и высказывала желаніе играть, говорить или сть изъ опасенія, чтобы он не заснули.

Какъ представляется ясно при чтеніи могучихъ страницъ СенъСимона, неукротимая борьба, въ которой пылкая душа маркизы въ схватк съ неумолимымъ прошедшимъ отбивалась, поддавалась и убгала отъ мрака, благопріятнаго для угрызеній совсти, очищалась, терзала себя и рыдала, еще сомнваясь въ божественномъ прощеніи! Сколько ни путешествовала маркиза Монтеспанъ безъ и покойства и тяготы повсюду, требуя освщенія мерцающихъ факеловъ, чтобы изгнать назойливыя виднія, которыя порождала ночная мгла, сколько она ни окружала свое ложе многочисленными и жизнерадостными женщинами,— ничто не заставляло исчезать грознаго прошлаго.

Ахъ, эти часы страшныхъ кошмаровъ! Несчастныя маленькія существа, кровь которыхъ когда-то окрасила великолпіе ея лилейнаго тла, приходили и снова пропадали хрупкими призраками. Затмъ слдовалъ въ агоніи Люссакъ, нжный страдалецъ съ ногами, раздавленными испанскими сапогами,— и сотни другихъ несчастныхъ, которые изъ-за нея были заброшены въ глубин крпостей, потому что король боялся ихъ двусмысленныхъ словъ или жестовъ. Она видла ихъ прикованными къ стнамъ, потрясающими своими кандалами и съ поднятымъ челомъ взывающими о своей невиновности. Годами маркизу преслдовали крики проклятій этихъ жалкихъ печальныхъ жертвъ… Въ этихъ нескончаемыхъ посщеніяхъ призраковъ она отталкивала ихъ, вся дрожа. Можетъ быть, она, какъ лэди Макбетъ, открыла бы на своей рук неизгладимый слдъ крови.

Часъ ея смерти приближался, у нея было предчувствіе.

Въ конц апрля 1707 года, въ то время, какъ маркиза жила, отдалившись отъ свта, въ Бурбон, она почувствовала первые припадки болзни, которая должна была ее унести, мсяцъ спустя.

Она еще была ‘прекрасна и казалась еще такою же, какою была’.

Ея болзнь была внезапна и недолго длилась, у нея не было ни хирурга, ни врача. Въ Бурбон не было никакого хирурга, но нашлись кое-какіе врачи, которые ее осмотрли, но совсмъ не лчили, такъ что она умерла безъ оказанной ей помощи, хотя при ней была большая свита. За двнадцать или пятнадцать часовъ до смерти она пришла въ себя отъ сильной дремоты и это время употребила для спасенія души. Богъ смилостивился надъ нею, отнявъ у нея ужасъ смерти, чтобы замнить его смиреннымъ боязливымъ довріемъ, но покорнымъ и мирнымъ. Она пожелала, чтобы къ ней вошла вся ея свита, до послдняго слуги, и предъ ними принесла самое полное и трогательное раскаяніе въ прегршеніяхъ, совершенныхъ при ея жизни, и благодарила Бога, что умерла, удаленная отъ плодовъ своихъ прегршеній.

Такимъ образомъ, она приняла причастіе и въ пятницу 27-го мая, въ 3 часа дня умерла среди сожалній всхъ присутствующихъ и при возгласахъ многихъ тысячъ бдныхъ, явившихся изъ провинцій, сосднихъ съ Бурбономъ, какъ только она пріхала, и которыхъ она кормила и одвала. Ея тло сдлалось съ цлью хирургическаго опыта добычей одного помощника врача, неизвстно откуда явившагося, находившагося въ Бурбон, который пожелалъ его вскрыть, не зная, какъ за это взяться, и алчности патеровъ, спорившихъ, въ чей приходъ достанется она, и задержавшихъ ея скромныя похороны.

Тогда-то монархъ поддался своимъ печальнымъ воспоминаніямъ.

При извстіи объ этой смерти онъ не только далъ доказательство своего совершеннаго равнодушія, но еще, къ изумленію всего двора, публично порицалъ горе, которое, повидимому, выказали его дти. Чтобы лучше выразить совершенное забвеніе, которому онъ ее предалъ со времени дла о яд, онъ запретилъ имъ носить по матери трауръ, такъ же, какъ нкогда въ 1692 г. во время брака ея дочери и сына, герцога Мэнскаго, онъ не позволилъ Атенаис присутствовать на свадьб и подписаться подъ контрактомъ.

Какъ бы ни казались еще теперь непостижимыми подобныя строгости, но тотъ, кто могъ изслдовать рану, нанесенную королевской гордости, и знать до малйшихъ подробностей драматическія приключенія, въ которыхъ навсегда скомпрометировала себя потомокъ Мортемаровъ, быстро нашелъ бы объясненіе этого поведенія — почти его оправданіе и побудительную причину, заставившую короля дйствовать такимъ образомъ. Но современники все еще не знали таинственной подкладки трагедіи, взбудоражившей дворъ, они знали лишь развязку.

Въ то время, какъ Атенаиса отдалась всецло своимъ угрызеніямъ совсти, король продолжалъ предаваться новымъ любовнымъ похожденіямъ, прерывавшимся внезапно раскаяніемъ.

Блдная подруга монарха, герцогиня Фонтанжъ, такъ романически прекрасная, удалившаяся въ аббатство Форъ-Рояль, видла, какъ съ ея кровью исчезаетъ жизнь восхитительнаго тла, которымъ она такъ высокомрно гордилась.

Жестокая болзнь, зародившаяся въ источник любви и излишествъ страсти, убивала ее.

Во фраз одного безпощадно насмшливаго современника — г-жи Севиньи — фраз, какую можетъ написать только женщина, существуетъ все объясненіе: ‘Фонтанжъ умерла раненой на служб короля’.

Шаловливая грація влюбленной плохо соглашалась съ послдовательными родами. Хрупкой герцогин было не подъ силу, какъ ея плодовитой соперниц, герцогин Монтеспанъ, переносить болзненныя утомленія материнства.

Затмъ годы давали чувствовать Людовику свои первые удары, и боле строгая красота вдовы Скарронъ въ свою очередь привлекла монарха. Можетъ быть, онъ считалъ эту женщину просвщеннымъ руководителемъ для направленія по волнующейся стран, которую она хорошо знала, въ то же время влюбленную, полную здраваго смысла, съ умомъ, превосходившимъ умъ маркизы Монтеспанъ, она одна могла заставить его наконецъ понять красоту ‘Введенія въ благочестивую жизнь’.

Уголовные преступники, которые были въ сношеніяхъ съ маркизой Монтеспанъ, и другіе боле многочисленные, которые, благодаря нескромности, могли знать роль, разыгранную ею въ дл объ отравленіяхъ, хотя ускользнули отъ смерти, но не отъ кары.

Вс они были заключены въ различныя крпости королевства, и вс остались тамъ до конца жизни. Лувуа отдалъ самый строгій приказъ комендантамъ крпостей, предписывая имъ ни подъ какимъ предлогомъ не дозволять сообщаться съ вншнимъ міромъ узникамъ, находящимся подъ ихъ надзоромъ, и нещадно колотить ихъ, если когда нибудь случится, что они произнесутъ имя маркизы Монтеспанъ.

Самые скомпрометированные, какъ Лезажъ, аббатъ Гибуръ, Романи и графъ Башимонъ, были отправлены въ Безансонскую крпость и отданы подъ особый надзоръ коменданта Монко.

Г-жа Дэзэль, образованная и красивая двушка, ловкость и изученная лесть которой погубила маркизу Монтеспанъ, бывшая, къ несчастью, слишкомъ способной и преданной сообщницей Вуазенъ и виновницей свиданія лорда Монмута, была жестоко наказана, особенно за то, что прислуживалась къ честолюбію своей госпожи.

Умственно развитая и привыкшая къ пышной жизни замковъ, она не могла пріучить себя къ ужасному порядку главнаго госпиталя Тура, куда по приказанію короля она была переведена. Содержась тайно, съ немилосердной строгостью, не имя возможности переписываться даже со своей семьей и навсегда потерявъ надежду вернуть свободу, она влачила еще четыре года свое несчастное существованіе и умерла 8-го сентября 1686 года.

Отравительницы сами себя осудили. Тріанонъ, женщина смлая, уже давно посвятившая себя примненію ядовъ и изысканіямъ всякаго рода зловредныхъ длъ, убила себя въ постели въ начал мая 1681 года. Ей было пятьдесятъ два года. Она родилась въ Тур и была вдовою Клода Тріанона, торговца этого города. Другая колдунья, Додэ, задержанная въ то же время, какъ и Тріанонъ, перерзала себ горло въ Венсенской тюрьм. Что казается Шанфренъ, конкубинки аббата Гибура, которая часто служила ‘позорнымъ алтаремъ’ святотатственному патеру и вручала ему собственныхъ дтей, она была повшена 20-го іюня 1681 года, въ пять часовъ вечера, совершивъ покаянія. Конечно, помнятъ, что эта] презрнная женщина принесла несчастное маленькое существо для жертвы во время мессы, которую служили на голомъ тл маркизы Монтеспанъ. Любопытно, что докторъ Дюшэнъ и хирургъ Морель, присутствовавшіе во время пытки, подтвердили, что пытка водою не могла быть примнена къ Шанфренъ, не избжавъ риска удушить ее ‘въ виду ея толщины, тяжести тла и объема груди’.

Боле ста сорока семи обвиненныхъ не судились въ пламенной палат, но они все-таки искупили вчнымъ тюремнымъ заключеніемъ свое единственное преступленіе, состоящее въ томъ, что они знали о дяніяхъ маркизы чрезъ важныхъ обвиненныхъ, содержащихся въ Бастиліи и Венсен.

Такимъ образомъ, Манонъ Боссъ, дочь колдуньи, задержанной въ 1678 году по доносу адвоката Перрена, узнала изъ устъ самой Маргариты Вуазенъ о святотатственныхъ обрядахъ, которымъ предавалась маркиза Монтеспанъ. Этого было достаточно, чтобы Манонъ Боссъ, несмотря на свою признанную невинность, была отвезена къ Баффенскимъ монахинямъ, гд подъ именемъ Манонъ Дюбоскъ она оставалась до конца своей жизни. Самъ король платилъ за ея содержаніе 260 ливровъ.

Четырнадцать женщинъ, тоже невиновныхъ, но сношенія которыхъ съ Вуазенъ были доказаны, заключены до конца своихъ дней въ крпость Сентъ-Андрэ, комендантомъ которой былъ Бартъ.

Письмо Лувуа, адресованное коменданту Франшъ-Контэ, Шовелэну, 26-го августа 1682 года, служило достаточнымъ наставленіемъ относительно строгости обращенія съ узниками и узницами невиновными или виновными, такъ какъ для министра они были вс ‘злодями’.

‘Король,—писалъ онъ,— полагаетъ, что кстати послать въ замокъ Сентъ-Андрэ нкоторыхъ изъ задержанныхъ, согласно указу палаты, которой поручено разсмотрть дло объ отравахъ. Его величество приказалъ мн увдомить васъ о своемъ намреніи, чтобы вы приготовили въ замк Сентъ-Андрэ дв комнаты такъ, чтобы можно было въ каждой изъ нихъ содержать въ безопасности шестерыхъ изъ этихъ узниковъ, изъ которыхъ каждый долженъ имть соломенный тюфякъ и быть прикованнымъ за руку или за ногу прикрпленной къ стн цпью такой длины, чтобы она не препятствовала имъ ложиться. Такъ какъ эти люди злоди, которые заслуживаютъ послдней изъ казней, то король намренъ ихъ приковать изъ опасенія ихъ нападеній на людей, приставленныхъ караулить и входящихъ и выходящихъ изъ ихъ комнатъ, чтобы подавать имъ кушанье и выносить ихъ отбросы. Король намренъ, чтобы вы приказали приготовить дв подобныя комнаты въ Безансонскомъ замк такъ, чтобы можно было помстить безопасно еще двнадцать узниковъ. Замтьте, что эти комнаты должны находиться въ такомъ мст, гд никто не можетъ услышать, что эти люди будутъ говорить. Полицейскій офицеръ, Озильонъ, эскортируетъ другихъ узниковъ до замка Белль-Иль.

Среди этой печальной послдней партіи приговоренныхъ, отправлявшейся пшкомъ по изрытымъ дорогамъ въ декабр мсяц, несмотря на жестокій холодъ, длившійся цлыми днями, находилась и Марія-Маргарита Вуазенъ, невста Романи. Вмст съ своими товарищами по несчастію, истомленными, ослабвшими, огрубвшими, карабкаясь по горестной Голго, она расплачивалась за преступленія прорицательницы. Слезы бороздили ея похудвшія щеки, когда она думала о несправедливой судьб, увлекавшей ее среди деревень, покрытыхъ снгомъ, и навсегда наложившей на нее печать позора. Обезнадеженная посл задержанія ея злополучной матери и чувствуя, что ей угрожаетъ опасность, она тщетно пыталась скрыться въ Англію по подстрекательству Гибура, который долженъ былъ ее сопровождать. Въ свою очередь задержанная, она хотла тогда, какъ намъ сообщилъ Ларейни, ‘избавиться отъ себя и удавиться’. Но злополучная молодая двушка, падавшая въ обморокъ при вид крови святотатственныхъ мессъ, доброе и нжное дитя, не могла избжать мрачной судьбы. Невинная и безропотная жертва, она была предназначена медленной смерти въ мрачной тюрьм на берегу моря. Невозможно не пожалть при мысли, что бдная Маргарита подверглась плачевной судьб, потому что она знала тайны маркизы Монтеспанъ. И тутъ еще душегубство маркизы заставляетъ течь безполезныя слезы и требуетъ наказанія, столь же ужаснаго, сколько и незаслуженнаго.

Что касается до ‘прекраснаго и ловкаго Романи’, то посл трехгодичнаго пребыванія въ Венсенской тюрьм онъ былъ отправленъ 5-го января 1683 г. въ Безансонъ и заключенъ въ узкій казематъ, въ которомъ руки и ноги приковывались къ стн тяжелыми цпями, гд онъ прожилъ тридцать шесть лтъ. Нкоторые узники оставались въ этой крпости боле сорока лтъ, и тамъ же умеръ аббатъ Гибуръ въ 1686 году.

Благодаря какому же высокому покровительству этотъ презрнный человкъ избжалъ страданій на костр,— страданій, которыя претерпли другіе уголовные преступники, мене гнусные, чмъ онъ?

Нельзя было бы указать на его священническое одяніе, такъ какъ аббатъ Каттонъ, аббатъ Турнэ, аббатъ Даво были казнены на Гревской площади. Гибуръ былъ слишкомъ близокъ къ фаворитк, и опасались важныхъ разоблаченій, которыя вырвала бы у него пытка.

Не мшаетъ вспомнить поразительный портретъ этого нечестиваго патера, начертанный Ларейни.

‘Этотъ человкъ, котораго нельзя ни съ кмъ сравнивать по количеству отравленій, торговл ядами, колдовству, святотатству и нечестію, извстный всмъ злодямъ и знавшій ихъ всхъ, признавшійся въ громадномъ количеств ужасныхъ преступленій и подозрваемый въ участіи во многихъ другихъ, этотъ человкъ, удушившій и принесшій въ жертву множество дтей, который, кром святотатства, въ которомъ онъ сознался, исповдывался въ гнусностяхъ, которыя невозможно изложить’.

Прибавимъ для дополненія этого портрета, что презрнный, не довольствовавшійся душить дтей другихъ лицъ, приносившій въ жертву даже собственныхъ, также соблазнилъ множество двушекъ, среди которыхъ были Флеретъ и Жанетонъ. Отъ этой послдней, шестнадцатилтней племянницы палача, у него было двое дтей. Перваго ребенка онъ утопилъ въ рчк Лорадонъ, протекавшей около Маркусси, второго онъ закопалъ въ саду Монтери, посл того какъ удушилъ. Флеретъ подарила ему также ребенка, котораго онъ заточилъ въ монастырь. Что касается другихъ, то они были принесены въ жертву во время черныхъ мессъ.

И отравитель-артистъ, какимъ былъ Гибуръ, незаконный сынъ Монморанси, въ жилахъ котораго текла кровь мятежника, встртилъ непостижимую пощаду во время своего заточенія.

Наконецъ, т, кто принималъ участіе въ этомъ злополучномъ дл объ отравахъ, мало-по-малу исчезли.

И тюрьмы въ то время такъ ревностно хранили свои тайны, что очень долго не вдомы были чудовищныя преступленія и страшныя дла, позорившія дворъ Людовика XIV, столь блестящій и великолпный по вншности.

КОНЕЦЪ

‘Историческій Встникъ’, тт. 95—97, 1904

ЧЕРНАЯ MECCA

ПРОЛОГЪ.

I.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XXIV.

XXV.

XXVI.

XXVII.

XXVIII.

ЭПИЛОГЪ.

Читайте также: