Человек с шестью часами
Человек с шестью часами
Рассказ Конан-Дойля
Перевод Е. Ильиной
————————————————————————
Человек с шестью часами, Дойль Артур Конан, Год: 1898
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Многие вероятно еще помнят странное происшествие, которое под заголовком ‘Тайна Рюгби’ завладело весной 1892 года всей ежедневной прессой Англии. Проявившись во время исключительного затишья, оно быть может возбудило больше внимания, чем заслуживало, представляя публике смешение необыкновенного с трагическим, всегда, впрочем, сильно действующим на воображение толпы.
Однако интерес упал невольно, когда после нескольких недель расследования, не блеснуло даже просвета надежды на выяснение факта. Драма, казалось, должна была занять место в мрачном перечне необъяснимых и остающихся безнаказанными преступлений. Но вот недавнее сообщение, правдивость которого не возбуждает не малейшего сомнения, бросила на него некий свет. Прежде чем его передавать, быть может будет не лишним восстановить факты. Вот они в двух словах:
18 Марта 1892 г. в пять часов пополудни, железнодорожный поезд должен был выйти с вокзала Остон в Манчестер. Шел дождь. Был один из тех непогожих дней, ухудшающихся к вечеру все больше и больше, когда можно пуститься в путь только поневоле, из нужды.
Но этот пятичасовой поезд, очень подходящий манчестерцам, возвращающимся с ним домой, был всегда переполнен, так как приходил на место через 4 часа 20 минут, делая на пути не больше двух, трех остановок. Так и теперь, несмотря на невозможную погоду, он был полон. Кондуктор был надежный человек, известный компании в течение 10 лет безупречной службы. Его звали Джон Пальмер.
На вокзальных часах пробило пять, и Пальмер, готов уже был дать машинисту обычный сигнал, как вдруг он заметил спешащих к вагонам двух путешественников. Один из них был необычно высокого роста в длинном черном пальто с мерлушковой обшивкой и воротником, поднятым вероятно от ветра кверху. Насколько мог судить кондуктор по беглому осмотру, ему должно было быть лет 50, 60, хотя он вполне сохранил живость и энергию молодости. В руках у путешественника был дорожный мешок из коричневой кожи. С ним была высокая, держащаяся прямо дама, шагавшая так быстро, что она опережала своего спутника. На ней было темное манто, черная шляпа и густой вуаль совершенно скрывавший ее лицо. Их можно было принять за отца с дочерью.
Джон Пальмер крикнул:
— Поторапливайтесь, сударь, поезд сейчас двинется!
— Первый класс — отвечал путешественник.
Кондуктор открыл ближайший вагон. В его отделении помещался какой-то субъект небольшого роста с сигарой во рту. Вероятно, его фигура чем-нибудь возбудила внимание кондуктора, потому что впоследствии он свободно мог ее описать. Ему казалось лет около 35, одет он был в серое, на красноватом, утомленном лице выдавался крупный нос, борода была черная, довольно коротко подстриженная. Он поднял глаза в ту минуту, как дверь вагона открылась. Высокий путешественник, готовый уже подняться на ступеньку, остановился и заметил:
— Это отделение для курящих! А моя дама не переносит запаха табаку.
— Прекрасно! Тогда пожалуйте сюда!
И закрыв дверь отделения для курящих, кондуктор отпер соседнее, совершенно пустое отделение, втолкнул туда запоздавших, дал сейчас же свисток и поезд тронулся. Господин с сигарой, наклонившись через окно что-то крикнул кондуктору, но тот не расслышал за шумом поезда, что это было. Затем Пальмер залез на свое место, больше не думая о случившемся.
Через 12 минут поезд на минуту остановился на Уильсден Жунктион, но никто ни из поезда не вышел, ни в поезд не взошел.
В 5 часов 14 минут поезд двинулся снова к Манчестеру и достиг Рюгби в 6 часов 50 минут, с 5 минутами опоздания.
В Рюгби внимание железнодорожных служащих было привлечено тем, что одно из отделений первого класса было отперто и дверь открыта.
Немедленно в него вошли, заглянули и в соседнее и наткнулись на удивительное открытие.
Отделение для курящих, которое занял в Остоне маленький господин с красным лицом и черной бородой, было пусто. Кроме окурка сигары, выкуренной только до половины, ни что не показывало, что кто-нибудь здесь сидел. Дверь соседнего отделения была заперта и там тоже не осталось следа ни от господина с мерлушковым воротником, ни от его молодой спутницы.
Все три путешественника исчезли. Вместо них в отделении, где помещались мужчины и дама был найден труп молодого человека, очень изящного вида и элегантно одетого. Он сидел на полу у другой двери выхода, опираясь локтями на обе противоположные скамьи. Пуля поразила его в сердце и смерть должна была быть мгновенная. Никто не видал, как он попал в поезд, билета при нем не оказалось, на белье не было меток, в карманах не было ни бумажки, ничего, что могло бы удостоверить его личность. Кто был этот путешественник, откуда он явился, какие обстоятельства сопровождали его трагический конец? Все это являлось не менее таинственным, как и исчезновение трех путешественников из двух соседних отделений!
Я упомянул, что на молодом человеке не было найдено ничего, что могло бы выяснить его личность. Но я должен оговориться, что одно обстоятельство дало пищу тысячи комментарий впоследствии. На нем было найдено шесть штук часов и все очень дорогие. Три штуки помещались в кармане жилета, двое лежало в карманах визитки и одни часы в кожаном браслете были надеты на левой руке. Вероятно, это был карманный вор с своей добычей? Но этому предположению противоречило следующее: все шестеро часов были сделаны в Америке и их модель была редкостью в Англии. На троих было клеймо Рочестерского часового общества, на одних не было никакого клейма, одни были от Мазона в Элмире, а самые маленькие, украшенные драгоценными камнями и тонкой резьбой, носили клеймо Тиффани в Нью-Йорке. Остальные вещи, лежавшие в кармане состояли из перочинного ножечка слоновой кости с пробочником из Роджерса в Шеффилде, маленького круглого зеркальца, контрамарки театра ‘Лицеум’, серебряной спичечницы с восковыми спичками, портсигара с двумя манильскими сигарами, и 2 фунтов, четырех шиллингов денег. По-видимому, убийство не было, значит, совершено с целью грабежа. Я уже говорил, что белье, по-видимому, совершенно новое, не имело меток, и на платье не было фамилии портного. Человек казался молодым, невысокого роста, с гладкими щеками и деликатными чертами лица. Один из передних зубов был позолочен. Как только было констатировано убийство, сейчас же приступили к проверке билетов по числу пассажиров: 3 билетов не хватало, как не хватало и 3 пассажиров. После этого поезд двинулся дальше, но уже с новым кондуктором, т. к. Джона Пальмера задержали в Рюгби как свидетеля. Туда же явились инспектор Пен из Скотланд-Ярда и г. Гендерсон, сыщик при ж-д. Компании и произвели самое подробное дознание по поводу этого драматического происшествия.
Что было совершено убийство, сомнения быть не могло. Пуля была от револьвера малого калибра, и убийца стрелял почти в упор, так как на платье не было следов огня. В отделении оружия не нашлось, что сразу делало невозможной гипотезу о самоубийстве. Точно также не нашлось и коричневого кожаного мешка, который кондуктор видел в руках высокого пассажира. Единственным следом присутствия исчезнувших пассажиров осталась дамская вуаль в сетке вагона. Как объяснить, что трое путешественников и в том числе одна дама могли выйти из экспресса во время хода поезда, а также, как мог на ходу вскочить туда убитый молодой человек, все это страшно возбудило любопытство публики и породило бесконечные споры в Лондонской прессе.
Джон Пальмер дал одно показание, проливающее некоторый свет на случившееся. Он заявил, что между Трингом и Чедингтоном, был участок дороги, где поезд вследствие починки пути, шел не скорее 8—10 миль в час. Могло случиться, что в этом месте очень ловкие люди и могли бы выскочить из поезда на ходу, но рабочие пути сказали, что никого там не видели.
Но так как рабочие находились на другой стороне пути, и дверь из вагона, открывалась с противоположной стороны, то можно было предположить, что в настучавшихся сумерках они могли и не заметить, как за откосом, находившимся сейчас же с краю, мог кто-нибудь скрыться. Кондуктор заметил еще, что хотя в Уильсдене никто не входил и не выходил из вагонов, но перейти из одного отделения в другое было возможно. Нередко из вагона для курящих переходили в другой вагон, желая подышать чистым воздухом. Если предположить, что у господина с черной бородой возникло такое желание, он мог свободно перейти в соседнее отделение, где помещались мужчина с дамой. Невероятного в этом не было ничего, но все оставалось под покровом непроницаемой тайны.
Тщательный осмотр пути привел к открытию. которое могло иметь связь — а может и не имело ее — с происшедшей драмой. Около Тринга, где поезд шел с уменьшенной скоростью, была найдена маленькая, старая, потрепанная карманная Библия. На ее белой странице было написано: ‘От Джана Алисе 13 января 1856 г.’ Под этим внизу стояло: ‘Джемс 4 Июля 1859 г. Еще ниже: ‘Эдуард 1 ноября 1869 г. Все было написано одной рукой. Это было единственное указание — если можно было считать указанием — какое добыла полиция, и приговор коронера гласил: ‘убийство, совершенное одним или несколькими неизвестными’. Этим пока это странное дело и закончилось. Объявление в газетах, обещания награды, всякого рода разведки и поиски, все оставалось бесплодным, не нашлось ничего, на чем можно бы было основать обвинение.
Но было бы грубой ошибкой предположить, что не нашлось достаточно теоретиков, которые по-своему истолковывали факты. И в Англии, и в Америке появилось множество гипотез, в большинстве прямо нелепых. Фирмы часов, позолоченный зуб, все это казалось доказательством американского происхождения убитого, хотя белье, платье и обувь были несомненно английские. Было высказано предположение, что он забрался под скамейку вагона и был убит своими спутниками быть может за то, что подслушал их опасные тайны.
Сопоставляя эту версию с жестокостью некоторых союзов и партий, как например сообщество анархистов, эта версия могла быть допустима, как и всякая другая.
У убитого не было железнодорожного билета, что соответствовало поездке тайком, а важная роль женщин среди пропагандистов нигилизма всем известна. Но служащие при железной дороге утверждали, что забраться в вагон тайком можно было только, когда поезд был еще пуст, и трудно предположить такое совпадение, что как раз этот вагон со спрятавшимся человеком, и был занят заговорщиками! Кроме того, это не объясняло исчезновения пассажира из вагона для курящих. И полиция отрицала это предположение, хотя не давала от себя никаких иных, не имея на то никаких данных.
Один известный специалист по уголовным делам напечатал в газете письмо, вызвавшее много споров. Оно все-таки выдавалось остроумием. Лучше всего привести его дословно:
‘В чем бы ни заключалась истина, — писал он, — она несомненно связана с редкими и необыкновенными происшествиями. Поэтому нечего и бояться самых необыкновенных предположений. За отсутствием всяких данных приходится отказаться от аналитического метода и перейти к методу синтетическому (обобщающему.) Иначе говоря, вместо того чтобы брать факты и из них делать выводы, мы должны создавать фантастическую систему, которая и должна будет прилагаться к известным фактам. Все, что явится нового в этом деле, облегчит нашу задачу. Если оно подойдет к нами созданному плану, это докажет, что мы на верном пути, и так это и будет продолжаться, возрастая в геометрической пропорции, пока не приведет нас к окончательной, бесспорной очевидности.
В данном случае очень важный факт не привлек на себя настолько внимания, насколько он его заслуживает. Существует пассажирский поезд, от Гарроу к Кингс-Ланглей. Пятичасовой экспресс должен был его догнать как раз на том месте, где должен был замедлить свой путь. Оба поезда в этом месте должны были идти параллельно починке пути, задерживавшей экспресс, с почти одинаковой скоростью. Всякому известно, что при таких условиях всякому пассажиру хорошо видно, что делается в вагонах соседнего поезда. В экспрессе горели лампы и все его отделения были хорошо освещены и доступны наблюдению извне.
По моей системе факты рисуются следующим образом. Владетель ненормального количества часов занимал одно из отделений пассажирского поезда. Мы предположим, что его билет, перчатки и прочие вещи лежали с ним рядом на скамейке. Это должно быть был Американец и не совсем в своем уме: любовь к множеству драгоценностей является часто признаком начинающегося слабоумия.
В то время, как он разглядывал шедший рядом экспресс, в одном из его отделений он увидал своих знакомых. Мы предположим для нашего удобства, что одна из этих особ была любимая женщина, а другая ненавистный и ненавидящий его враг. Вспыльчивый и невоздержанный молодой человек открыл дверцу своего вагона и переходя по приступку экспресса, достиг нужного отделения, отпер дверь и появился перед сидящими. В виду одинаковой скорости обоих поездов, в этом гораздо меньше опасности, чем можно бы было предполагать.
Само собой разумеется, что за таким внезапным вторжением последовала главная сцена. Предположив, что наша парочка были американцы, присутствие при них револьвера весьма возможно, между тем как носить с собой оружие совсем не в английских правах.
Если наше предположение относительно умственных способностей убитого верно, то надо думать, что первым нападающим явился он. Его противник покончил с ним выстрелом, и затем немедленно же выскочил из вагона, увлекая за собой свою спутницу. Мы думаем, что все это произошло настолько быстро, что экспресс еще не успел увеличить свою скорость. А выйти из поезда, идущего скоростью 8 миль в час, не трудно и женщине.
Остается человек в вагоне для курящих. Если наши предположения верны, то и дальнейшее, объясняется просто. Мы предположим, что он увидал, как перебежал из одного поезда в другой наш молодой человек, услыхал выстрел, увидал, как двое спасаются из соседнего отделения и бросился за ними. Почему он ничем не проявил себя после?
Был ли он убит во время преследования преступников, или одумался и решил, что мешаться ему в эту историю не следует, все это для нас совершенно неизвестно. Я сознаюсь, что в моих предположениях есть пункты довольно слабые. Например, может показаться невероятным, чтобы человек спасающийся бегством, позаботился захватить свой дорожный мешок. Но вспоминая, что его содержимое могло навести на его след, убийца не мог его не захватить. Вся моя система держится на одном факте: я прошу ж-д. Компанию проверить: не нашлось ли в пассажирском поезде от Гарроу 18 Марта, лишнего потерянного билета? Если да — вот для меня и доказательство. Если нет — являются сомнения относительно моей теории, хотя могло случиться, что у убитого билета не было или он его потерял где-нибудь раньше’.
Ответ жел.-дор. Компании удостоверил, что, во-первых, в пассажирском поезде не было найдено лишнего билета, во вторых, что нигде пассажирский поезд не шел рядом с экспрессом, и в третьих, что пассажирский поезд стоял на станции Кингс-Ланглей, когда мимо нее пролетел экспресс со скоростью 50 миль в час.
Так само собой уничтожилось эта смелая гипотеза и в течении пяти лет не было ничего, что могло бы дать пищу для другой.
Но вот теперь появилось письмо к эксперту по уголовным делам, систему которого я только что описал, я его цитирую дословно, за исключением двух параграфов, являющихся личным делом и служащих как бы предисловием:
‘Вы меня извините, если я воздержусь относительно имен и фамилий, хотя причин для такой сдержанности теперь уже не существует: моя мать умерла. В течении пяти лет эти причины заставляли меня сбивать со следа все, что могло привести к открытию истины. Ваша гипотеза была к ней близка, и я считаю, что вам необходимо дать известное объяснение, хотя для этого мне придется познакомить вас отчасти и с моим прошлым, чтобы сделать это объяснение понятным,
Моя семья происхождения английского и эмигрировала в Америку 50 лет тому назад. Она устроилась в Рочестере, в Нью-Йоркском штате, где у отца была обширная торговля. Нас было только два брата, Эдуард и я, Джемс. Я был старше Эдуарда на десять лет и, когда отец умер, я по праву и по долгу занял его место. Мой брат был пылкий, блестящий юноша и прямо мог назваться редким красавцем. К несчастью, он обладал маленькими недостатками, которые, как плесень на сыре, все распространялись и распространялись без всякой помехи своему росту. Моя мать видела это не хуже меня, но продолжала его баловать, потому что он умел взяться за дело так, что ему нельзя было ни в чем отказать. Я старался его удержать, но это привело к тому, что он меня возненавидел.
В один прекрасный день, несмотря на все мои усилия, он поступил по-своему и отправился в Нью-Йорк, где и пустился во все тяжкие. Началось с расточительства, а кончилось преступлением. Через какой-нибудь год он обратился в одного из самых ловких мошенников этого города. Он сдружился с самым отчаянным негодяем, барышником и, маклером, и шулером по имени Маклой. Они принялись жить плутнями в игре и появлялись в лучших отелях Нью-Йорка. Брат был искусным актером, так что мог бы, пожалуй, составить себе этим имя на сцене, и поэтому без труда играл самые разнообразные роли: то английского лорда, то бедного студента, словом, что в данную минуту служило замыслом Спарроу Маклоя. Однажды ему пришло в голову переодеться молодой девушкой, и он так ловко вел эту игру и с такой выгодой, что это стало вскоре их любимым занятием и ресурсом.
Им удавалось провести и судей, и полицию, и казалось для них не существовало препятствий, что, впрочем, в то время достигалось легче, чем теперь.
И им конечно ничего бы и не помешало, если бы они вели игру только в Нью-Йорке. Но они явились в Рочестер, чтобы подделать подпись на фальшивом чеке. Подлог совершил мой брат, хотя всякому было известно, что он и в этом следовал указанием Маклоя. Я выкупил подложный чек, что мне стоило не дешево, затем я отправился к брату, показал ему чек и поклялся, что буду, преследовать судом, если он сейчас же не покинет нашу страну. Он расхохотался. Он сказал, что я никогда не решусь его преследовать из-за матери, которой бы это конечно разбило сердце, чего я конечно побоюсь. Я ему сказал, что сердце матери и без того разбито, а что мне приятнее видеть его сидящим в тюрьме Рочестера, чем занимающимся плутнями в дорогом отеле Нью-Йорка.
Он сдался, обещал уехать в Европу, не повидавшись с Маклоем, и заняться честным трудом. Я обещал его пристроить к делу. Для этого обратился к старому другу нашей семьи Джо Уильсону, бывшему представителем американских часовых магазинов в Англии, и он устроил его агентом в Лондоне на небольшое жалование, но с отчислением 15 процентов с продажи. Вид и манеры брата были так привлекательны, что он сразу завоевал сердце и через неделю он уже отправился в Лондон с целым сундуком всяких образцов своего товара. Мне показалось, что история с чеком его достаточно напугала и что можно надеяться, что он вернется на правый путь. С ним поговорила и наша мать, и кажется ее слова на него повлияли, так как, несмотря на то, что он причинял ей так много горя, она была для него всегда самой любящей из матерей. Но я знал о роковом влиянии Маклоя, и что единственным шансом для спасения брата было полное прекращение всякой связи между ними. Когда, недели через две после отъезда брата я узнал, что Маклой занял каюту на ‘Этрурии’, я понял, что он спешит в Англию, чтобы снова овладеть слабым Эдуардом, и снова вернуть его на путь порока, с которого мне удалось его свести. Поэтому я сразу решился ехать в Англию и противопоставить свое влияние влиянию этого негодяя. Однако я считал вперед, что дело проиграно, но, также, как и моя мать, находил нужным исполнить свой долг до конца. Мы вместе с матерью провели нашу последнюю ночь перед моим отъездом в молитве, и она дала мне старую Библию отца, чтобы я хранил ее всегда у сердца.
Мы сделали переезд вместе с Маклоем, и я доставил себе, по крайней мере, удовольствие помешать его плутням на пароходе В первый же вечер, когда я вышел в курильную и застал его за карточным столом с несколькими богатыми молодчиками, ехавшими в Европу с пустой головой, но полным карманом, я разом положил конец его замыслам, объявивши громогласно:
—Господа, знаете ли, вы с кем вы вздумали играть?
— Что вы тут вмешиваетесь, Занимайтесь лучше своим делом!
Заорал он с проклятиями.
— Объясните нам все-таки, кто это такой? —попросила одна из намеченных жертв.
— Это Спарроу Маклой, самый знаменитый шулер и мошенник в Соединенных Штатах!
Он вскочил и схватился за бутылку. Но вспомнив, что он находится под флагом Старой Англии, где царствует порядок и закон, и ни какая Тамманние [Преступное общество играющее большую роль в Америке] его не спасет, он воздержался. Он знал, что за убийство поплатится тюрьмой и каторгой, и на пароходе не найдет возможности куда-нибудь скрыться по совершении преступления.
—Я могу доказать то, что говорю, — продолжал я: — пусть он засучит рукава и пусть я подавлюсь своими словами, если не окажется, что я прав!
Он побледнел как смерть и ничего не возразил. Я знал, что в рукаве у него находится на резинке, щипчики, с помощью которых он подмешивает худые карты, ненужные ему. Конечно, я не ошибся, и он убежал из курильной комнаты, осыпая меня проклятиями. Больше за весь переезд он не показывался. На этот раз по крайней мере мне удалось одержать победу над Спарроу Маклоем.
Но он мне отомстил! И в борьбе за влияние над братом победа оказалась на его стороне. В начале своего приезда в Лондон Эдуард вел безукоризненную жизнь и даже устроил несколько выгодных дел по продаже американских часов, но затем на его пути оказался Маклой. Мои усилия не привели ни к чему. Первое, что дошло до моего слуха, было известие, что в одном из отелей Нортумберландского Авеню, какой-то путешественник был дочиста обыгран двумя шулерами из Америки и что этим делом занялась полиция. Прочитав это известие в вечерней газете, я ни минуты не усомнился, что мой братец и Маклой вернулись к своим старым приемам. Я побежал к Эдуарду. Мне сказали, что он забрал все свои вещи и уехал с господином высокого роста, приметы которого вполне подходили к наружности Маклоя. Привратница сообщила, что они дали извозчику адрес Остонской станции, и ей смутно послышалось, что высокий господин упоминал о Манчестере. Надо было думать, что они направлялись в этот город.
Посмотрев в путеводитель, я убедился, что они должны были уехать с поездом в 5 часов, хотя был и еще один поезд в 4 часа 35 минут. У меня еле хватило времени захватить пяти часовой поезд, но я нигде ни в вокзале, ни в вагонах не нашел их следов. Вероятно, они выехали в 4 ч. 35 м. Я решился ехать за ними в Манчестер, где и хотел разыскивать брата по всем отелям. Я думал, что мне удастся спасти Эдуарда, обратясь к нему именем нашей матери, которой он был обязан так многим. Нервы у меня были натянуты до последней степени. Чтобы хоть немного успокоиться, я закурил сигару. Поезд должен был тронуться, но дверь моего вагона открылась, и я увидал на дебаркадере моего брата и Маклоя. Оба были переодеты и недаром они знали, что по их следам гналась полиция. У Маклоя меховой воротник был поднят до ушей, так что видны были только нос и глаза, а брат был переодет женщиной, и черная вуаль закрывал его лицо.
Но я ни на минуту не обманывался и не обманулся бы, даже если бы не знал и раньше о таких переодеваниях брата. Я невольно вскочил, и Маклой меня узнал также. Он что-то сказал кондуктору, и тот провел их в соседнее отделение. Я хотел, чтобы кондуктор задержал поезд, но не успел этого сделать, он меня не услышал, и мы двинулись.
На остановке в Уилльсдене я поспешил перейти в соседнее отделение. Это произошло так быстро, что кажется никто этого не заметил. Маклой, конечно, меня ожидал во всеоружии, успев за это время вооружить против меня Эдуарда. Верно он занялся этом внушением на пробеге от Остона до Уилльсдена, потому что никогда я не видал брата в таком состоянии упрямства и сердечной черствости. Я всячески пробовал его растрогать. Говорил об ужасном будущем в английской тюрьме, говорил об отчаянии матери, когда я привезу ей такие известия о нем, словом, старался затронуть его сердце. Потерянный труд. Он оставался невозмутимым, с улыбкой презрения на красивом лице, а Маклой время от времени бросал мне язвительные словечки или говорил брату что-нибудь, что могло подстрекнуть его упрямство.
— Чтобы вам не открыть проповедническую школу? — спрашивал он меня и обращаясь к брату, продолжал:
— Он на вас смотрит как на мальчишку, которого можно водить на помочах, и вдруг ему приходится удостовериться, что вы такой же взрослый человек, как и он!
Это, конечно вызвало с моей стороны много горьких слов. Мы уже снова двинулись в путь, и время прошло порядочно. Я невольно все больше и больше поддавался гневу, и брат увидал меня таким, каким никогда не видал! Может лучше если бы это случилось раньше и повторялась не раз.
— Человек! — отвечал я. — Поблагодари своего друга за выдачу такой аттестации. Я с трудом бы тебя признал за такового в твоих женских тряпках. Не думаю, чтобы кто-нибудь мог иметь такой жалкий вид, как ты в эту минуту в этих юбках!
Эдуард вспыхнул, так как был очень тщеславен и ничего так не боялся как показаться смешным.
— На мне только женское манто, — проговорил он, освобождаясь от этого одеяния. — Желательно было не возбуждать подозрений и другого ничего нельзя было придумать.
Он снял за этим дамскую шляпу и сунул ее в коричневой мешок вместе с манто.
— Пока до прихода контролера мне это не надобно.
— И больше тебе это не понадобится, — сказал я и выкинул мешок за окно. — Я не позволю тебе больше переряживаться! И если предохранить тебя от тюрьмы могло только это — то ты пойдешь в тюрьму!
Так надо было всегда с ним обращаться. Я только теперь почувствовал выгоду такого обращения. Он по природе легче уступал насилию, чем просьбам. И теперь он только краснел и готов был заплакать.
Однако Маклой боялся моей победы. Он решил, что пора заставить меня замолчат.
— Это мой товарищ, и я не позволю вам над ним мудрить! — крикнул он.
— Это мой брат и я не потерплю, чтобы вы влекли его к погибели, — отвечал я. — И если для того чтобы разлучить вас с ним, вас надо засадить в тюрьму, то поверьте не я буду виноват, если этого не случится!
— Не намерены ли вы нашуметь?
И при этих словах в его руках блеснул револьвер. Я хотел броситься чтобы вырвать оружие, но увидал, что уже опоздал и только успел откинуться в сторону. Он в этот момент спустил курок и назначенная мне пуля поразила прямо в сердце моего несчастного брата.
Несчастный упал, даже не вздохнув, на пол вагона. Охваченные одинаковым ужасом мы с Маклоем очутились перед ним на коленях и пытались привести его в чувство. Маклой еще держал в руках заряженный револьвер, но случившаяся драма разом погасила и его ярость и мой гнев. Он первый ясно сообразил наше положение. Поезд в это время почему-то замедлил ход, и Маклой увидал в этом некий шанс к спасению. Он мгновенно открыл дверь, но я бросился, чтобы его схватить, мы оба не удержались и вылетев из вагона кубарем полетели под откос, не выпуская друг друга из рук. Затем я ударился об камень и потерял сознание. Когда я пришел в себя, я лежал в кустах, недалеко от железной дороги, и кто-то смачивал мне виски мокрым платком. Я узнал Маклоя.
— Я не мог вас здесь бросить, — пробормотал он. — Я не мог в один день иметь и вашу и его кровь на своих руках. Конечно, вы любили своего брата, но вы не могли его любить больше меня, как ни странно проявлял я свое к нему чувство. Теперь, когда его больше нет, мир для меня опустел, и мне право все равно — отдадите вы меня в тюрьму или нет.
Так как, падая, он вывихнул ногу, то мы и остались тут же: он, не имея возможности двинуть ногой, а я с головой в огне. Мы начали поневоле разговаривать и результатом этих разговоров явилось то, что мой гнев мало-помалу стих и уступил место своего рода симпатии. Какой смысл было мстить за смерть брата тому, кого смерть огорчила не меньше чем меня? Кроме того, чем больше я вдумывался, тем яснее сознавал, что чтобы я не предпринял против Маклоя, это непременно отзовется и на мне, и на моей матери. Как обвинить человека, не обнаружив перед всеми позор брата, чего я так хотел избежать? Необходимо было в наших интересах скрыть все что, произошло, и я, мститель, должен был скрывать истину от суда!
Место где мы находились, была загородка для фазанов, какие так часто встречаются в Англии. Пока мы из нее выбирались, мы сговаривались с убийцей брата, как надо поступить, чтобы избегнуть открытия влекшего за собой позор.
Он меня скоро убедил, что так как при брате не было никаких бумаг, женское платье было выкинуто, то полиции не удастся ни восстановить его личность, ни объяснить его появление в вагоне. Его билет, как и квитанция на багаж были в кармане Маклоя. Он сделал себе все новое: и платье и белье в Лондоне, так что не было даже меток на вещах. Дорожный мешок с женским платьем был выброшен мною заранее и — или лежит до сих пор в какой-нибудь яме или был поднят каким-нибудь бродягой, утаившим его в свою пользу, и полиция о нем ничего не узнает. Во всяком случае в газетах о нем молчали. Что же касается часов, то они являлись образцами товара и цель, с которой брат захватил их с собой в Манчестер являлась для меня темной. Но к чему бы было пускаться теперь в бесплодные предположения?
Я не обвиняю полицию в непрозорливости. Что могла она сделать или узнать? Было одно весьма слабое указание, но возбудившее, однако, ничьего внимания. Это было круглое кольцо, найденное у Эдуарда. Это ведь не составляло обычного предмета употребления среди молодых кавалеров? А для игрока — шулера это было средством плутовать. Сдавая карты его держали на коленях, и в нем отражались карты которые сдавались противнику, что вполне вас знакомили с его силами. Это такое же необходимое оружие шулеров, как и щипчики на резинке, которые я нашел над рукавом Маклоя. Обрати полиция внимание на это зеркальце, она бы могла захватить в свои руки нить, которая и довела бы до полного раскрытия дела.
Я кончаю свои объяснения. К вечеру мы добрались до местечка Эмершек, где выдали себя за экскурсантов. Затем пробрались в Лондон, откуда я выехал в Нью-Йорк, предоставив Маклою устраиваться как он сам хочет. Мать моя умерла через полгода, и я счастлив сознанием, что скрыл от нее страшную драму, и она умерла в полной уверенности, что мой брат остепенился и храбро зарабатывает свой хлеб в Англии. Писем от Эдуарда она правда не получала, но он и прежде ими нас не баловал, так что перемены в этом не было. Это не мешало матери с любовью о нем вспоминать и постоянно о нем говорить.
Теперь я позволю себе обратиться к вам с маленькой просьбой, удовлетворив которую вы бы щедро расплатились за мои объяснения. Дело идет о маленькой Библии найденной на пути. Там записаны рукой моего отца даты его свадьбы и рождения моего и моего брата. Для меня это священная реликвия, а для посторонних не стоит ни гроша. Не можете ли вы ее переслать по прилагаемому адресу, чем много меня обяжете’.
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1912, NoNo 1, 5. С. 11—12, 46—48.