Человек, который смеется, Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

М.Е. Салтыков—Щедрин

Человек, который смеется

‘Наши охранители и наши прогрессисты’ В. П. Безобразова

(‘Русский вестник’, 1869 г., октябрь)

Собрание сочинений в двадцати томах

М., ‘Художественная литература’, 1970

Том девятый. Критика и публицистика (1868—1883)

Примечания Д. И. Золотницкого, Н. Ю. Зограф, В. Я. Лакшина, Р. Я. Левита, П. С. Рейфмана, С. А. Макашина, Л. М. Розенблюм, К. И. Тюнькина

OCR, Spellcheck — Александр Македонский, май 2009 г.

Скажи, кто ты?

‘Руслан и Людмила‘ (опера)

Г-н академик Безобразов начинает свой новый труд рассказом довольно замечательного свойства. Дело идет о нескольких стах крестьян отдаленных губерний, вовлеченных ‘разными льстивыми словесными обещаниями заподряжавших лиц’, а равно и собственною ‘безграмотностью и доверчивостью’, к заключению с одним из предпринимателей железнодорожного дела таких условий, которые, по словам автора, оказались и ‘противозаконными по своему содержанию и возмутительными по своим последствиям’. В общих чертах, смысл этих условий таков, что подрядчик выговорил в свою пользу не только право назначать заработную плату ‘по своему усмотрению’, но и право суда над рабочими в таких преступлениях (воровство), которые подлежат ведению общих судов. Из этого вытекло, во-первых, то естественное последствие, что ‘после двух-трех месяцев тяжкой работы рабочие по счетам хозяина не только не имели получить ничего за свою работу сверх путевых издержек и задатков,¹ но оставались перед ним в значительных долгах’, и, во-вторых, то, что ‘по истечении трех месяцев рабочие не могли добиться, по какой цене они работают’.

______________________________________________

¹Жаль, что г. Безобразов не указал размера этих издержек и задатков. Мы, с своей стороны, конечно, готовы верить почтенному автору на слово, что эти издержки и задатки не покрывали ценности двух-трех месяцев работы, но люди, которых он именует ‘охранителями’, чего доброго, назовут подобный способ обличения (с опущением фактов, на которых зиждется обличение) легкомысленным. (Прим. М. Е. Салтыкова—Щедрина)

Само собой разумеется, что такой оригинальный способ производства ценностей мог быть выгоден лишь для одной из заинтересованных сторон, а именно для подрядчика. Последний, конечно, имел полное основание быть довольным, ибо ему представлялся случай не только исполнить даром законтрактованные работы, но еще получить некоторую прибавку в виде налагаемых на рабочих штрафов за прогульные дни, за порчу инструментов, за грубые слова и т. д. Но рабочие взглянули на это дело иначе и после многих колебаний и проволочек обратились с жалобой к мировому судье. Вот тут-то именно и случилось то, что неизбежно случается во всякой судебно-административной драме, в которой с одной стороны, в качестве действующего лица, является предприниматель, а с другой стороны — рабочие. Первый всегда единоличен и потому объясняет свою претензию складно, без шума, не торопясь. Если по рассмотрении этой претензии она и окажется неосновательною, то дело могут решить не в его пользу, но ни в каком случае не назовут его ни дерзким, ни нахалом, ни бунтовщиком. Напротив того, рабочий почти никогда не является на суд в одном лице, а всего чаще рекомендует себя в виде целого легиона. В этом заключается, однако ж, очень большое неудобство, ибо людям робким при виде этого легиона всегда мерещится ежели не настоящий бунт, то, по крайней мере, попытка к бунту. Точно то же померещилось и в случае, описываемом г. Безобразовым. Когда толпа в сто пятьдесят человек явилась на улице, то робкие люди ‘сейчас подняли крик, что рабочие бунтуют, и начали осаждать мирового судью требованиями об усмирении бунта’.

Дальнейшее движение этого дела очень любопытно. Первый мировой судья (почетный), у которого разбирался спор, во всем завинил рабочих и даже положил взыскать с них по 1 руб. 50 коп. за самовольное оставление работ (‘то есть за приход к мировому судье с жалобой’, — прибавляет г. Безобразов, не знаем, серьезно или на смех), подрядчика же обязал только объявить рабочим в течение трех дней цены, по которым они работают. Как ни мало удовлетворительно это решение, однако рабочие подчинились ему, то есть начали работать, но подрядчик все-таки продолжал секретничать и цен не объявлял. Тогда рабочие стали уже отказываться от работы и потребовали выдачи паспортов. Появилось сознание права, которое было переведено словом ‘бунт’, выступила вперед полиция, ‘усилив себя местною военной командой’, и ‘заставила несчастных людей работать под страхом ружейных выстрелов’. В промежутках этих действий полиции рабочие узнали, что существует мировой съезд, и подали туда жалобу на решение мирового судьи. Съезд отменил решение и передал дело другому судье. Последний решил дело так: 1) подрядчик обязывается в течение трех суток выдать паспорты рабочим и рассчитать их по совести, 2) если он этого не исполнит, то рабочие могут обратиться снова к судебной власти…

‘Но даже и эта мировая сделка, — продолжает чувствительный автор, — на которую рабочие согласились по чрезвычайному своему мягкосердечию, не была исполнена подрядчиком, который сам ее предложил и подписался. Паспорты рабочих пришлось получать не иначе как принуждением, посредством исполнительного листа, а расчет будет снова производиться судебным порядком, и можно даже сомневаться, чтобы рабочие когда—нибудь получили какое—нибудь вознаграждение за свою работу‘.

Последние подчеркнутые нами слова до того безнадежны (и, прибавим от себя, легкомысленно-бездоказательны), что едва ли самый ‘беззаветный свистун’ (так именует г. Безобразов, на своем академическом языке, русских прогрессистов) решится написать их. Но в том-то ведь и дело, что настоящие ‘беззаветные свистуны’ обитают совсем не там, где их, по преданию, ищут, а там, где они находятся в действительности, то есть в тех убежищах, где изготовляются бесплодно-свистопляшествующие статьи о китайских ассигнациях, о мерах к распространению пролетариата и т. д.

Как бы то ни было, но факт, представленный г. Безобразовым, такого рода, что непременно требует заключения. Первое и непосредственное заключение, какое по прочтении этого рассказа должно представиться уму всякого непредубежденного читателя, формулируется так: может ли быть названо удовлетворительным положение, в котором рабочий, проработав три месяца в самых тяжких условиях, в конце концов обязывается возвратиться домой не только без всякого вознаграждения за свой труд, но даже и без надежды на оное?

Ответ на подобный вопрос может быть только один: нет, подобное положение удовлетворительным названо быть не может. Такой именно ответ дает и г. Безобразов. Нет нужды, что тотчас вслед за сим он позабудет об этом ответе и отречется от него: в первую минуту истина до того поражает его своею ясностью, что иного ответа он дать не в силах. Рассказанный факт возмущает его до глубины души, и он не без раздражения отзывается о тех, которые могут к подобному вопиющему делу относиться иначе. ‘Нам говорили, — с горечью повествует он, — что крайне вредно объяснять русским рабочим, что они плохо живут, что они должны бы иметь лучшую обстановку своего быта’. И далее: ‘Если бы и появились (между рабочими) неправильные желания относительно освобождения от исполнения законных контрактов, то разве такие же точно желания не бывают и в кругу самых образованных людей, домогающихся нарушить невыгодные для них договоры? Разве подобные недобросовестные домогательства служили когда-нибудь поводом к отказу в правосудии по другим, законным домогательствам? Разве не желательно, чтобы в среде рабочего класса преуспевали законность, гражданское сознание своих прав и обязанностей, чтобы он научился опытом различать между трудом, налагаемым на него по противозаконному и по законному принуждению?’¹Вот как беззаветно рассуждает г. Безобразов, выказывая себя в этом случае совершеннейшим нашим сопрогрессистом и сосвистуном.

___________________________________

¹ Кстати, о труде, ‘налагаемом по законному принуждению’. Может ли существовать такая рубрика труда? Смеем думать, что закон никогда не принуждает к труду (единственное исключение: обязательный труд в состоянии невольничества или крепостного права), а только обусловливает (при контрактах и договорах) те или другие последствия труда. Обыкновенным условием, обеспечивающим исправное выполнение работы, представляется штраф и неустойка, но отнюдь не требование личного труда во что бы то ни стало. Такого рода требования может предъявлять не закон, а разве практика, да и то такая, которая основана на слишком еще живучих преданиях крепостного права. Для просвещенного экономиста такого рода обмолвки едва ли позволительны. (Прим. М. Е. Салтыкова—Щедрина)

Но заключением столь простым вполне удовлетвориться все-таки невозможно. Сознавши неудовлетворительность известного положения, человек непременно будет искать выхода из него. Как бы ни был прогрессивен прогрессист или беззаветен свистун, но и он не лишен способности испытывать сущность вещей и идти несколько далее первых, непосредственно представляющихся уму вопросов. Может быть, найдутся внешние обстоятельства, которые помешают ему предложить по этому поводу ‘какую-нибудь совокупность государственных мер’ (ниже мы увидим, что отсутствие такого рода предложений составляет один из упреков, делаемых Безобразовым свистунам-прогрессистам), но что он непременно спросит себя: какой тут может быть выход? — это не подлежит никакому сомнению.

Совершенно иначе взглянул на это дело г. Безобразов. Оказывается, что он рассказал всю приведенную выше историю просто на смех, ради ее шикарности и пикантности. Это даже совсем и не история, а аллегория, которую он завел для того, чтоб привлечь к своему беззаветному суду ‘наших охранителей’ и ‘наших прогрессистов’, и о которой он тут же немедленно и забывает. Но каким же, по крайней мере, образом он связывает эту аллегорию с действительным предметом своего исследования? Каким образом может быть по поводу ее заведена речь, например, хотя о прогрессистах, которых уже ни в каком случае нельзя заподозрить в равнодушии к рабочему классу? Станет ли автор обвинять их в подстрекательстве и в возбуждении рабочих к неповиновению? Или, напротив, обвинит их в постыдном равнодушии, скажет: вот что у вас под носом делается, а вы, называющие себя прогрессистами, стоите и хлопаете глазами?

Напрасные догадки. Органической необходимости привлекать к этой истории кого бы то ни было не существовало. Причина одна: погоня за шикарностью и пикантностью, то есть повторение того же явления, которое породило ‘Китайские ассигнации’, ‘Меры к распространению пролетариата’ и проч. Г-н Безобразов (мы говорим это совсем не на смех, а с глубоким прискорбием) принадлежит к числу тех круглописцев, в сочинениях которых никогда не замечается внутренней связи, а существует лишь связь внешняя. С одной стороны — то, с другой стороны — то, а в средине — ничто, с целою свитой ‘конечно’, ‘смеем думать’ и т. д.

Г-ну Безобразову понадобилось выразить следующую шикарную мысль: наши прогрессисты и наши охранители, несмотря на взаимное недружелюбие и даже ненависть, в сущности имеют одни и те же воззрения. С натяжкой и некоторой дозой недобросовестности (то есть придерживаясь исключительно внешних признаков сходства) такую мысль поддерживать можно. Но, к несчастью автора, у него в запасе оказалась история о бедствиях рабочих на одной из строящихся железных дорог. История эта совершенно противоречит его основному намерению, но она так пикантна, что почтенный академик не может сыскать себе покоя, покуда как-нибудь не обнародует ее. Каким образом связать с нею прогрессистов и охранителей? Доказать, что обе эти партии, по существу, смотрят на нее одинаково, — это нелепость, которая бросается в глаза с первого раза. Сказать, что обе партии смотрят разно, — это не удовлетворит второй задаче, шикарность которой именно в том и заключается, что и охранители и прогрессисты, в сущности, составляют одно целое, расколовшееся лишь вследствие недоразумений. Как выйти из этого положения? — очень просто: взять, рассказать одну историю, потом забыть об ней и начать рассказывать другую историю. Так г. Безобразов и поступил.

Идея заставить две противоположные партии исповедовать одни и те же убеждения, несмотря на свою шикарность, далеко не нова. К подобным приемам обыкновенно прибегают публицисты, которые в исследованиях своих не идут далее внешних признаков явления и которые с ребяческим, а быть может, и с недобросовестным изумлением останавливаются на том, что люди разных убеждений могут говорить на одном и том же языке, употреблять одни и те же выражения и быть недовольными одним и тем же фактом. Поэтому мы и не останавливаемся на этой пикантной мысли, а обратим наше внимание единственно на те еще более пикантные подробности, которыми она обставляется. При этом мы будем говорить исключительно о самих себе, оставляя в стороне ‘охранителей’ и даже предполагаемое наше сходство с ними.

Начнем с того, что г. Безобразов усматривает в нашей литературе три партии: ‘охранителей’ или ‘лжеохранителей’, органом которых он считает газету ‘Весть’, ‘прогрессистов’, органом которых предполагаются ‘Отеч. записки’, и, наконец, третью партию, которую автор нигде прямо не называет, но к которой, по-видимому, принадлежит сам. Признаки¹ этой последней партии обозначаются так: 1) она состоит из лучших представителей здоровой общественной среды, которые не принадлежат ни к какому кружку, ни к какому знамени, кроме знамени России и ее обновления, и 2) главное занятие ее состоит в твердой вере в прочность совершающегося перед нами дела и в зорком наблюдении за неблагонадежными материалами и неблагонадежными понятиями (‘Русск. вест.’ N 10, стр. 786).

^{________________________________________________________________}

¹ Кстати, о слове ‘признак’. В нашем журнале печатались и печатаются статьи под названием ‘Признаки времени’, в которых слово ‘признак’ с совершенною ясностью употреблено в смысле, указывающем на известные характеристические черты современности. И что ж? Г-н Безобразов уверяет, что автор употребил это слово в смысле предзнаменовательном и предсказательном, в смысле, угрожающем России бедствиями. Вот до каких извращений может довести желание сказать что-нибудь шикарное и пикантное! (Прим М. Е. Салтыкова—Щедрина).

Откровенно говоря, мы не совсем понимаем, зачем понадобилось г. Безобразову окрестить нас названием прогрессистов. Конечно, если мы будем следовать только буквальному, действительному значению этого слова, то не увидим в нем ничего предосудительного. Что такое прогрессист? Это человек добра, человек, верящий в непрерывное нравственное и материальное преуспеяние общества. Против такого толкования протестовать было бы нелепо. Но в том-то и дело, что некоторые слова, кроме действительного значения, имеют еще значение искусственное, придаваемое им озорством и недобросовестностью и с изумительною легкостью усвоиваемое практикою. В этом последнем толковании слово ‘прогрессист’ имеет смысл не всегда безопасный, ибо означает по преимуществу ‘непризнание’ и ‘разрушение’, как качества, противоположные тому ‘признанию’ и ‘созиданию’, которые составляют существенный признак так называемых охранителей. Не может подлежать сомнению, что г. Безобразовым это выражение употреблено именно в этом смысле, но мы позволяем себе думать, что если даже он прибегнул к подобному приему только ради его шикарности, то и в таком случае ему надлежало бы воздержаться от него, ибо там, где начинаются пределы действия полицейского, не должно быть места для шикарности.

Мы, с своей стороны, полагаем, что в России существует только одна партия — охранительная. Но так как на дело охранения могут существовать различные точки зрения, то и в этой единой и сильной партии естественным образом намечаются некоторые оттенки, разнствующие между собою во взглядах на существо охранения. Таких оттенков мы, подобно г. Безобразову, примечаем три. Один из них на всякий успех в жизни общества смотрит с недоверчивостью, как на шаг в область неизвестного, долженствующий расстроить те отношения, которые окрепли и выработались в прошедшем. Но, не будучи в состоянии не признать силы совершившегося факта, люди этого оттенка употребляют все усилия, чтобы, по крайней мере, сделать как можно более короткими те звенья, которые связывают настоящую минуту с предшествующей. Такого рода охранителей можно назвать — охранителями ретроспективными. Другой оттенок — охранители современности, которые современную минуту считают минутою окончательною, современное дело — делом окончательным, забывая при этом, что и минута предшествующая также когда-то считалась минутою окончательною. Эти охранители относительно людей третьего оттенка играют ту же роль, какую играют охранители первого оттенка относительно них. Наконец, охранители третьего оттенка суть те, которые думают, что творческая сила жизни не прекращается, что дело новое и благотворное представляет собой успех не только как упразднение заблуждений и ошибок предшествующей минуты, но и как свидетельство непрерывности преуспеяния вообще, обещающее в будущем не застой, а развитие и совершенствование. Охранители этого оттенка суть охранители по преимуществу, то есть люди, которые познали тщету поставляемых жизни преград и потому полагают, что искусственное построение таковых может привести общество только к вредным и нежелательным потрясениям.

Вот три партии, которые мы видим в нашем отечестве. И все эти партии, то есть люди, к ним принадлежащие, суть не враги России, а верные ее подданные, что отнюдь не следует забывать публицистам, слишком легко вступающим в полемику с своими собратиями.

Виноваты, мы забыли еще третью &lt,четвертую?&gt,, очень многочисленную партию. Это партия баламутов и несносных болтунов, которые назойливо втираются во всякое дело и никогда не могут свести концы с концами, которые не знают над собою другого ига, кроме ига грамматики и правописания, которые, выйдя из данного пункта, постоянно приходят к заключениям, прямо противоречащим ими же высказанной основной мысли. Но эта партия может быть любопытною только в психологическом смысле, политического же значения она никакого не имеет, а потому мы и оставляем ее в стороне.

О людях первой партии мы говорить не будем, так как указываемый г. Безобразовым орган ее, газета ‘Весть’, конечно, сам сумеет объяснить действительный смысл обращаемых к нему инсинуаций.

Людей второй партии, к которой причисляет себя и автор разбираемой статьи, мы понимаем так, как они определены нами выше, то есть как охранителей современной минуты без всякого отношения (или, во всяком случае, с весьма слабым отношением) к прошедшему или будущему. Но так понимать, как определяет их г. Безобразов, мы затрудняемся. Прежде всего, определение его кажется нам слишком обширным и потому ничего, собственно, не определяющим. В самом деле, какое может иметь значение партия, которая заявляет себя ‘не принадлежащею ни к какому кружку, ни к какому знамени, кроме России и ее обновления’? Что можно найти в этом определении, кроме темного общего места, сказанного ‘на смех’? Что такое ‘знамя России’? — это такое выражение, которое, во всяком случае, нужно наполнить каким-нибудь содержанием, чтобы оно было понятно и предстояла материальная возможность об нем говорить. Если под этим выражением разуметь любовь к отечеству, то совершенно непозволительно, что находится такая партия, которая берет это чувство в исключительное свое заведование. По крайней мере, пишущий эти строки может заверить, что и он, и, конечно, редактор ‘Вести’ г. Скарятин любят свое отечество не менее пламенно и не менее сознательно, нежели сам г. Безобразов. Затем, что такое ‘знамя обновления’? — это тоже выражение, которое необходимо чем-нибудь наполнить, чтобы оно было понятно. Всякий мыслящий человек желает и призывает обновление (нельзя же думать, что это привилегия одного г. Безобразова), — но всякий желает его с своей точки зрения, и притом не слова только, а действительного дела. Одни смотрят на эту задачу робче и нерешительнее, другие смелее и нетерпеливее. Необходимо выразить не мутными и ничего не значащими, а совершенно определенными словами, о каком обновлении идет речь и что в этом выражении заключается. Например, ежели вы рассказали историю о рабочих, не получивших расчета от железнодорожного предпринимателя, для того, чтобы вывести заключение, что такого рода порядки требуют обновления, — мы будем с вами согласны. Если же вы рассказали это только ради смеху, чтобы показать читателям, что в этом-то именно и состоит ‘обновление’, то мы с вами не будем согласны. В том-то и дело, что надо наконец понять, что всякое выражение должно иметь смысл непререкаемый, ибо только тогда слово перестает быть медью звенящею и дает возможность для споров и обсуждений. И смеяться-то ведь надо со смыслом, а не только в силу одной бессовестной смешливости, как смеялся некоторый гоголевский лейтенант.

С другой стороны, определение г. Безобразова кажется нам уже слишком специальным. Обязанность ‘строго следить за неблагонадежными материалами и неблагонадежными понятиями’, которую он возлагает на людей своей партии, есть обязанность непосильная и могущая увлечь ее в сферу совершенно ей чуждую (по крайней мере, в смысле литературном). Мы желали бы, чтоб здесь слово ‘неблагонадежность’ было заменено словами: ‘неправильность’ или ‘неверность’. Неправильно смотреть на то или другое дело — вещь очень обыкновенная (errare humanum est [человеку свойственно заблуждаться]). В виду подобного факта, всякий правильно мыслящий человек, конечно, обязан неправильно мыслящего вразумить и наставить (что сим нами и исполняется), — но этим обязанности его и исчерпываются. Совсем другое дело — неблагонадежность. Неблагонадежность в деле литературы — ведь это преднамеренная агитация, это призыв к непризнанию установленных властей, к неповиновению им. Где, в какой русской литературной партии можно найти подобный чудовищный факт? — конечно, нигде! Ни на что подобное не укажет г. Безобразов, если б даже он и был в состоянии проводить свои обвинения с самою строгою последовательностью. Зачем же понадобилось ему это несчастное, не имеющее никаких применений слово? Увы! оно ему совсем даже не надобилось, оно сказалось спроста, в одну из тех смешливых минут, когда требования шикарности и пикантности неудержимо становятся впереди требований простого здравого смысла справедливости. Ведь сказалась же история о рабочих — для чего сказалась?..

Затем, остается третий оттенок охранительной партии, определение которому также дано нами выше. Но г. Безобразов, окрестив людей этого оттенка наименованием ‘прогрессистов’, нашел в этом прозвище самый естественный исход для своей природной смешливости.

Признаки, которые, по мнению его, характеризуют так называемых прогрессистов, суть следующие:

I. Невозможно уразуметь, серьезно или на смех они говорят. Самый естественный ответ на такое положение, по нашему мнению, есть следующий: ежели человек чего-нибудь не понимает, то он не должен о том и говорить. Так, конечно, и поступил бы г. Безобразов, если бы он предпринял свой новый труд не ради одного смеха, и мы могли бы только похвалить его в этом случае. Мы сказали бы: вот человек, который не понимает, но зато он настолько скромен, что и не говорит о том, что ему недоступно. На этом бы дело и покончилось.

Но очевидно, что упомянутые выше слова сказаны г. Безобразовым опять-таки только ради одной пикантности и что, в сущности, ежели он действительно не понимает того, о чем говорят, то, во всяком случае, старается понять.

‘Прогрессисты, — пишет он, — совсем не так страшно смотрят на все окружающее, как это кажется, и потому гораздо уживчивее, чем всякие охранители. Известно, что самые свирепые Базаровы, по собственному их признанию, вполне примиряются со всякою средою, если только получают в свое неограниченное распоряжение, для своих безжалостных секций, достаточное количество лягушек, надо надеяться, что не скоро истощится запас этих животных. А до тех пор мы можем с полным спокойствием смотреть на действия этих не слишком опасных инстинктов разрушения. Впрочем, сама публика уже свыклась с приемами ‘новых людей’, и они уже не кажутся ей так страшны, как в былое время, тем более что, благодаря господствующему в прогрессивной печати тону, публика всегда, в самые трагические минуты негодования прогрессистов, может недоумевать, серьезно или на смех они говорят. Сатирический элемент занимает такое видное место в нашей прогрессивной литературе, что ее веселость смягчает ее нравы и удобряет самые злые ее вдохновения’.

Что вся эта выдержка есть не что иное, как явный бунт (с оружием в руках) против здравого смысла — это доказано будет нами ниже, теперь же обращаем внимание читателя на тон выдержки. Читая ее, можно подумать, что так говорит знаменитость вроде Гумбольдта или Гегеля, у которой накипела в сердце боль от слишком далеко зашедших школьничеств разрезвившихся учеников. Увы! таково печальное положение русской литературы, что этот тон позволяет себе брать г. Безобразов, то есть публицист, который на следующей странице забывает, что он сказал на предыдущей, который сам не умеет достаточно оправдать повода, который заставил его взяться за перо, который в состоянии написать около ста страниц убористой печати и ничего другого не высказать, кроме бесплодных поисков за шикарностью и пикантностью. Ужели это не безотрадное явление? Ужели не будет пределов этому бесконечному самохвальству и самозванству? Ужели мы навсегда осуждены на выслушивание громов, неизвестно откуда гремящих?

Но постараемся опознаться в этом взбаламученном море круглописания, постараемся помочь автору понять его собственную мысль. Очистив выписанную выше тираду от ее смешливой серьезности, мы увидим, что она заключает в себе четыре предложения: а) что прогрессисты совсем не так страшны, как это кажется, б) что они охотно примиряются со всякою средою, лишь бы эта среда доставляла достаточное количество лягушек для их безжалостных секций, в) что запас лягушек истощится еще не скоро и г) что сатирический элемент значительно смягчает нравы прогрессивной литературы.

Что люди, которых г. Безобразов называет прогрессистами, не страшны — в этом ничего нет удивительного, а тем более представляющего повод для насмешки. Страшны (в смысле угрозы для общества) насилие и грубость, страшно самодовольное ничтожество, которое ни о чем не хочет слышать, ничего не хочет знать, кроме самого себя. Иногда это ничтожество взбирается на высоту и оттуда с беззаветной смешливостью, а иногда и с преднамеренной недобросовестностью кидает направо и налево пустозвонными обвинениями. Тогда действительно становится страшно за все живущее и мыслящее. Ничего подобного, разумеется, нельзя ожидать от прогрессистов, то есть людей добра, желающих нравственного и материального преуспеяния общества. Их свободно можно назвать не только не страшными, но даже и не сильными. Они составляют в обществе такое меньшинство, которое должно употреблять почти сверхъестественные усилия, чтобы заставить хоть отчасти выслушать себя. Натравить на это меньшинство толпу ничего не стоит, потому что для этого нужно только обратиться к некоторым темным инстинктам, которые всегда процветают в изобилии. Быть гласом, вопиющим в пустыне, повсюду встречать самый грубый fin de non recevoir [отказ] — это история, преемственно повторяющаяся и, конечно, очень мало соблазнительная. Все это так, все это сущая, хоть и весьма неприглядная правда, но трудно понять одно: где же тут повод для смешливости?

Что ‘прогрессисты’ легко сживаются со всякой средой, в изобилии производящей лягушек, — это тоже явление успокоительное, но для чего приплетены сюда лягушки, где смысл этого загадочного речения — это опять-таки можно объяснить одною шикарностью, одним желанием мудрость академическую подкрепить мудростью тургеневскою. Опыты над лягушками производятся не со вчерашнего дня и притом вполне независимо от прикосновенности или неприкосновенности к ним российских ‘прогрессистов’. Эти опыты, как известно, привели к очень полезным практическим и научным результатам, которыми воспользовались не только ‘прогрессисты’, но даже и баламуты. Что же в этом смешного? и что в том презрительного, что люди предпочитают ‘уживаться с средою’, производя невинные секции, нежели волновать общество по вопросу о выеденном яйце?

Что же касается до того, что запас лягушек не истощится, то это сказано весьма основательно. Мы убеждены в этом столь же твердо, как и в том, что никогда не истощится запас легкомысленных публицистов, над которыми точно так же легко ‘производить секции’, как и над лягушками.

Наконец, нам следовало бы сказать нечто о сатирическом элементе, но претензия заставлять говорить писателей тоном идиллическим, лирическим, сатирическим и т. д. до такой степени наивна, что не стоит даже возражать против нее. Сатира узаконена всеми учебниками словесности, и всеми же учебниками словесности признано, что все роды литературной разработки жизненных вопросов хороши, кроме бессмысленного.

Таким образом, оказывается, что укоризна, обращенная к нам г. Безобразовым, может быть скорее применена к нему, нежели к нам. Читая его, конечно, легко понять, что то, что он говорит серьезно, должно возбуждать один смех, и напротив, то, что говорится на смех, может иметь довольно серьезные и даже им самим не предугадываемые последствия, но в результате дело все-таки сводится к тому, что он не понимает самого себя. Всякий человек, понявший какое-нибудь важное явление и приступающий публично к его разбору, прежде всего должен уяснить себе свои собственные отношения к рассматриваемому предмету. Но г. Безобразов даже этого не сделал, он не спросил себя, что с его точки зрения желательнее: чтобы прогрессисты были страшны или чтоб они были не страшны? Он сказал себе только: посмотрю, что за люди, называемые прогрессистами, и если они страшны, то закричу ‘караул’, если же не страшны, то призову на помощь весь запас веселонравности, который во мне таится. Что за простота критических приемов! что за поразительная бесхитростность дилемм! Удивительно ли после этого, что ‘прогрессисты’ примиряются, положим, не со всякою, а вот хоть с такою средою, которая допускает подобные приемы?

II. Преднамеренная безотрадность картин современности, представляемых прогрессистами.

Нащипав несколько литературной корпии из сочинений современных ‘охранителей’, к которым впоследствии, ради шикарности, приурочиваемся и мы, г. Безобразов в негодовании восклицает:

‘Читатель готов перекреститься, что он читает это сочинение внутри России, которая, по его непосредственным наблюдениям, еще не совсем разлагается, а не за границей, откуда он, прочитав эти мрачные строки, по всей вероятности, никогда не решился бы вернуться, если только в нем нет охоты быть свидетелем позора своего отечества и заняться исключительно плачем по нем на груде его развалин!’

И далее:

‘Окончательные и ближайшие результаты деятельности того и другого лагеря на литературной почве одни и те же: каждый по-своему силится подорвать доверие к новым общественным силам, только что получившим бытие благодаря условиям новой государственной эпохи’.

Прежде всего, спросим себя, кто написал приведенные здесь строки. Их написал тот самый человек, который за несколько страниц перед тем нарисовал картину самого безнадежного бесправия, тот самый, который за минуту перед тем доказывал, что приведенный им пример бесправия не имел трагического выхода лишь по мягкосердечию одной из заинтересованных сторон. Но что может быть трагичнее этого мягкосердечия? Разве трагедия непременно должна кончаться побоищем? разве безмолвие во многих случаях не знаменательнее насилия?

Но г. Безобразов или позабыл об этом рассказе, или не сознал, для чего он ему понадобился. Он не понял, что он может быть уликой только для него самого, то есть выставить в полном цвете его собственное легкомыслие. Если б он обдумывал свои действия, то должен был или умолчать о виденном им случае, или же обратиться к ‘прогрессистам’ и сказать: да, вы правы, хотя нынешние порядки неизмеримо выше прежних, но они все-таки далеки от идеального совершенства, и вот именно случай, которого они не могли вместить в себе и который доказывает, что реформы самые широкие и благодетельные подлежат развитию.

Вместо того г. Безобразов с самою бесцеремонною развязностью начинает уличать нас в тождестве с ‘Вестью’, умышленно или наивно забывая, что ежели и мы и ‘Весть’ рассматриваем одни и те же явления и ежели эти явления обоим органам одинаково кажутся не вполне удовлетворительными, то эта неудовлетворительность с нашей точки зрения совсем иная, нежели с точки зрения ‘Вести’. Для чего могла понадобиться подобная подтасовка? — этого одного вопроса достаточно, чтоб смутить каждого. Несмотря на то, что вся сила негодования автора, по-видимому, обращена не к нам, а к ‘Вести’ (с нами он до некоторой степени пускается даже в снисходительное балагурство), нельзя не чувствовать, что ‘Весть’ для него все-таки нечто вроде заблудшей овцы, которую он не отчаивается со временем обрести, и что спор между ним и этой заблудшей овцою совсем не существен, но раздут исключительно ложно понятым соревнованием, кому над кем начальствовать и под чьим предводительством на ‘прогрессистов’ походом ходить. Не для того ли автор привлек нас, чтобы сравнением с нами постыдить ‘Весть’? Не для того ли он поставил нас на одну доску, чтобы сказать г. Скарятину и его сотрудникам: вы, которые покинули райские обители, оглядитесь, куда вы попали, и поспешите опять в рай!

Все это очень возможно, хотя мы и не беремся отвечать на эти вопросы вполне утвердительно. С своей стороны, мы можем только разуверить почтенного автора и сказать ему: а) что никому в райские обители вступать не препятствовали, хотя сами идти туда и не желаем, б) что во всех двадцати четырех книжках ‘Отеч. записок’, изданных до настоящей минуты, наверное, не встретится картины настолько безотрадной, насколько безотрадна та, которую сплеча и вследствие одной необдуманности нарисовал г. Безобразов, и, наконец, в) что если даже из факта столь ясного, каким представляется рассказанная им история с рабочими, автор умеет делать выводы неосмысленные и беззаветные, то причина такого явления кроется уже в нем самом, а не в нас.

Затем, мы считаем совершенно излишним опровергать рассуждения г. Безобразова насчет ‘безотрадности’ наших взглядов и насчет сходства их с взглядами ‘Вести’. Пикантность этих ребяческих измышлений никого в заблуждение ввести не может и потому пускай всецело остается при авторе. Думаем, однако ж, что если в г. Безобразове уже так сильно желание ‘зорко следить’ за чьею бы то ни было неблагонадежностью, то прежде всего он должен обратить свою подозрительность на самого себя.

III. ‘Прогрессисты’ никогда не указывают не только на ‘какую-нибудь совокупность государственных мер’, но даже на какое-нибудь направление их, которое могло бы удовлетворить их желаниям.

Прежде чем укорять кого бы то ни было из русских литераторов в отсутствии инициативы относительно ‘какой-нибудь совокупности государственных мер’, самая простая справедливость требует, чтоб был разрешен вопрос, в какой степени эта инициатива им доступна. Очень возможно, что это и заблуждение с нашей стороны, тем не менее мы совершенно искренно думаем, что русская жизнь и до сих пор разделена на довольно большое количество клеток или шестков, на которых как нельзя более вразумительно написано: всяк сверчок знай свой шесток. Да не подумает, однако ж, читатель, что мы желаем оправдаться или сознаваться, нет, мы настолько убеждены в том, что мы говорим, что считаем всякие оправдания и сознания вполне неуместными. Это правда — и больше ничего. Конечно, нам могут указать на сравнительно смелый и откровенный образ действий ‘Московских ведомостей’, но на это мы находим себя вправе ответить: как ни достойна уважения откровенность почтенной московской газеты, но мы все-таки не можем последовать ее примеру. Партия, которую г. Безобразов называет ‘прогрессивною’ и которую ‘Москов. вед.’ переименовывают уже в ‘лжепрогрессивную’ (N 245-й), существует не со вчерашнего дня, но ей почему-то никогда не счастливилось. Одни походы русской журналистики против нее в 1862 году практически стоили ей так много, что, очень может быть, даже и обессилили ее в значительной мере. Для того чтоб она высказалась определительно и без оговорок, нужно, чтоб в обществе, по малой мере, утвердилось мнение, что мысль человеческая, каково бы ни было ее содержание (мы говорим о мысли с точки зрения ее теоретического формулирования), не есть что-либо зазорное, и чтобы спор был возможен действительно в качестве спора, а не в качестве травли. Если даже теперь, когда г. Безобразов сам сознает скромное положение, занимаемое прогрессивною партиею в нашей литературе, и когда мы, благодаря лишь этой скромности, имеем возможность дать ему отпор, он тем не менее не может воздержаться, чтоб не пустить ей несколько смешных слов вдогонку, — то, конечно, его смешливости не было бы пределов, если б она была обеспечена полною безответностью с нашей стороны. Конечно, подобный бесцеремонный образ действия доказывает и большое легкомыслие, и значительную недобросовестность, и забвение всяких приличий, но иногда в самом воздухе бывает какое-то странное настроение, которое даже тяжелого на подъем человека приглашает порезвиться, и не ради чего-нибудь полезного, а ради одной шикарности и пикантности.

Повторяем: покуда у нас возможен не спор, а травля, мы ни на какую ‘совокупность государственных мер’ указать не в силах, тем более что и разработка таковых мер принадлежит не нам, а министрам, сенату и Государственному совету. Конечно, мы знаем очень много людей, которые отнюдь не прочь помероприятничать, но, по нашему мнению, это люди, которые не понимают самой простой экономической истины, которая во всяком деле требует тщательного разделения труда и которая в России имеет особенную силу. Из всех занятий, какие существуют на свете, нам всегда казались наименее привлекательными занятия бесплодные, то есть такие, из которых, по обстоятельствам, ничего выйти не может, точно так же как из всех качеств, могущих определять человека, самым дурным и несносным — навязчивость. Видеть человека, который думает о себе, что он ‘везде поспел’, и на этом основании готов во всякую минуту напрудить целый пруд всевозможными умственными объедками, украсив их именем ‘государственных мер’, — ужаснее этого зрелища может разве представить зрелище другого человека, обязанного выслушивать этого везде поспевающего индивидуума…

На этом мы и покончим с г. Безобразовым. Во всей его статье, на протяжении целой сотни страниц, нет ни одной фразы, которая не втаптывала бы в грязь фразу предыдущую и фразу последующую. Это сплошная борьба, отчаянная борьба человека с самим собою, предпринятая даже без всякой надежды вывести из нее какой-нибудь назидательный смысл. Хочется и полиберальничать, хочется сказать ‘прогрессистам’: что вы там толкуете! вот послушайте-ка, что я расскажу! — но затем весь этот напускной пыл вдруг соскользает, и оказывается, что он тут так, ни при чем, спроста, что человек начал всю эту историю для того, чтоб изувечить самого себя…

Всего этого было бы, конечно, очень достаточно, чтоб избавить нас от разговоров с г. Безобразовым. К сожалению, редакция ‘Моск. ведомостей’ нашла возможным (N 245) сослаться даже на этот немыслимый авторитет, как на что-то победоносное и разгромляющее. Явление это мы можем объяснить только недоразумением. Если б почтенная редакция с полным вниманием прочитала статью, о которой идет речь, то, конечно, убедилась бы, что это не более, как путаница, подобия которой трудно подыскать даже в нашей обильной всякого рода путаницами литературе.

ПРИМЕЧАНИЯ

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В БИБЛИОГРАФИЧЕСКОМ АППАРАТЕ НАСТОЯЩЕГО ТОМА

Изд. 1933—1941 — Н. Щедрин (М. Е. Салтыков). Полное собрание сочинений в 20-ти томах, М. — Л. 1933—1941.

ЛН — ‘Литературное наследство’.

Неизвестные страницы — М. Е. Салтыков-Щедрин. Неизвестные страницы. Редакция, предисловие и комментарии С. Борщевского, М. — Л. 1931.

Письма, 1924 — М. Е. Салтыков-Щедрин, Письма. 1845—1889. Под ред. Н. В. Яковлева. Л. 1924.

ОЗ — ‘Отечественные записки’.

С — ‘Современник’.

ИРЛИ — Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский дом), Отдел рукописей.

ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства.

Z. f. sl. Ph. — ‘Zeitschrift fЭr slavische Philologie’. Hsg. von Dr. Max Vasmer. B. IV, Doppelheft 1—2. Leipzig, 1927.

СТАТЬИ

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СМЕЕТСЯ

Наши охранители и наши прогрессисты В. П. Безобразова

(‘Русский вестник‘, 1869 г., октябрь)

(Стр. 129)

Впервые — ОЗ, 1869, N 12, отд. ‘Совр. обозрение’, стр. 255—270 (вып. в свет— 12 декабря). Без подписи. Авторство установлено С. С. Борщевским (Неизвестные страницы, стр. 505—510) на основании заявлений Салтыкова в гл. VIII ‘Круглого года’ (см. т. 13 наст. изд.) и анализа текста.

Как по содержанию, так и по форме ‘Человек, который смеется’ — ответ от имени ‘Отечественных записок’ на статью В. П. Безобразова ‘Наши охранители и наши прогрессисты’. Но Салтыков, видимо, не стремился за редакционным характером выступления скрыть свое личное авторство. Об этом свидетельствует ряд мест текста: ‘…Пишущий эти строки…’, ‘…Безобразов начинает… уличать нас в тождестве с ‘Вестью’ (имеется в виду прямое сопоставление Безобразовым ‘Вести’ и салтыковского очерка ‘Хищники’), и другие прозрачные намеки.

С автором ‘Наших охранителей и наших прогрессистов’ Салтыкова связывало давнее знакомство [См. С. Макашов. Салтыков-Щедрин. Биография, т. I, изд. 2, М. 1951, стр. 111, 140, 176]. В. П. Безобразов был младшим лицейским товарищем Салтыкова. В предреформенный период В. Безобразов с дворянско-либеральных позиций ратовал за освобождение крестьян, и его антикрепостнические выступления были поддержаны на страницах ‘Современника’. После возвращения Салтыкова из вятской ссылки и в годы рязанского вице-губернаторства его отношения с В. Безобразовым были дружескими. В. Безобразов способствовал публикации ‘Губернских очерков’, Салтыков посвятил ему ‘Смерть Пазухина’. Но с начала 60-х годов их личные связи прерываются, а идейные позиции становятся откровенно враждебными. Опубликованная в 1859 г. в ‘Русском вестнике’ статья В. Безобразова ‘Аристократия и интересы дворянства’ вызвала резкие сатирические выпады Салтыкова (см. ‘Характеры’ и ‘Глупов и глуповцы’ в т. 4 наст. изд., стр. 201, 203—206). В реформах 60-х годов дворянский либерализм увидел воплощение всех чаяний, и с этого времени В. Безобразов, критикуя отдельные ‘несовершенства нашего законодательства’ [В. Безобразов. Экономические этюды — ‘Голос’, 1863, N 128, стр. 497], превращается в защитника существующих порядков и врага их радикальных критиков.

Таким духом проникнута и статья ‘Наши охранители и наши прогрессисты’ (‘Русский вестник’, 1869 г., N 10). По мнению либерального академика, ‘реформы… дали большой простор нашим народным силам’, принеся процветание экономике и разрешив все противоречия между крестьянами и помещиками. (‘Эта сторона прежнего нашего сельского быта, омрачавшегося изредка при всем миролюбии русского народа кровавыми событиями, теперь совсем забыта…’ [‘Русский вестник’, 1869, N 10, стр. 446]). С этих позиций В. Безобразов обвиняет демократическую журналистику в беспочвенном подстрекательстве масс.

Статья В. Безобразова, вызвавшая отклики наиболее влиятельных органов печати, фактически стала программным документом дворянского либерализма пореформенной поры [‘История русской экономической мысли’, т. II, ч. 1, М. 1959, стр. 97, 98].

Поэтому и ответное выступление Салтыкова в ‘Отечественных записках’ — отнюдь не рядовой эпизод в текущей журнальной полемике. Предавая своей статье серьезное значение, Салтыков возвращался к ней не только в написанной почти по свежим следам — в 1870 г. — второй главе ‘Итогов’ (см. т. 7 наст. изд.), но и в произведениях, созданных десятилетие спустя: ‘Убежище Монрепо’ и ‘Круглый год’ (см. ‘Тревоги и радости в Монрепо’ и ‘Первое августа’ в т. 13 наст. изд.). В ‘Круглом годе’ писатель прямо указывает, что спор с В. Безобразовым шел не о частностях, а о ‘знаменах’, о принципах отношения к самым основам пореформенных порядков.

Основной тезис статьи Салтыкова — превращение дворянских либералов в ‘охранителей современности’, считающих ‘современное дело делом окончательным’. Такая характеристика либералов вызвала резкие нападки народнической ‘Недели’: она-де ‘никуда не годится и только обличает редакцию почтенного журнала в смутности и неясности ее понятий о таком важном вопросе, как вопрос о направлениях и партиях’ [‘Неделя’, 1870, N 5, стр. 170—171]. Симпатии ‘Недели’ оказались на стороне В. Безобразова не случайно: настаивая на ‘практической деятельности’ в рамках самодержавного строя, газета неизбежно склонялась к либеральному реформизму.

В. Безобразов нападал на прогрессивную литературу за то, что, ‘заявляя свое недовольство существующим порядком, она не делает даже и намеков не только на какую-нибудь совокупность государственных мер, но даже на какое-нибудь направление их, которое могло бы удовлетворить ее желаниям и целям’ [‘Русский вестник’, 1869, N 10, стр. 483—484]. Подобная критика ‘Отечественных записок’ за ‘воздержанность от указаний практического либерализма’ [‘Неделя’, 1870, N 13, стр. 438] появлялась на страницах ‘Недели’ неоднократно. Она повторяется и в отзыве о салтыковской статье. Намекая на так называемое нечаевское дело (см. прим. на стр. 519 наст. тома), ‘Неделя’ заявляет, что ‘Отечественные записки’ одним только ‘настраиванием’ на демократический лад без указания возможных действий толкают молодежь на путь ‘напрасных увлечений, часто гибельных для… личной нравственности’ [‘Неделя’, 1870, N 5, стр. 172, 173. Это неблаговидное обвинение было подхвачено в славянофильской ‘Заре’ (N 1 за J871 г.) Н. Страховым (‘Взгляд на нынешнюю литературу’). Салтыков впоследствии помянул бестактный выпад ‘Недели’ в очерке ‘Первое октября’ (цикл ‘Круглый год’ — см. т. 13 наст. изд.)].

В ‘Человеке, который смеется’ позиция ‘Отечественных записок’ определена Салтыковым совершенно четко: пока в стране нет политических свобод (‘покуда у нас возможен не спор, а травля’) радикальная демократия не может рассчитывать не только на претворение в жизнь своих устремлений через каналы государственной власти, но и на открытое их изложение.

В. Безобразов обвинял революционно-демократическое направление в фактическом единении с крепостниками: ‘Реакционные партии и прогрессивные (или, лучше, радикальные), не имея ничего общего в своих политических идеалах, как нельзя лучше могут сойтись в своем образе действий и потому в своих практических взглядах на окружающую действительность. Даже ближайшие политические программы у них могут быть одинаковы’ [‘Русский вестник’, 1869, N 10, стр. 480]. Эта, как отмечал Салтыков, ‘далеко не новая идея’ (ее пропагандировали, в частности, ‘Московские ведомости’. См., напр., передовую ‘Московских ведомостей’ от 3 сент. 1868 г.]) заслужила Безобразову лестные отзывы ‘Зари’ [См. ‘Заря’, 1869, N 12, стр. 144]. Опровергая подобные инвективы, писатель показывает, что в пореформенной России естественными союзниками крепостников являются дворянские либералы, ибо и те и другие стоят на позициях охранения основ самодержавно-помещичьего строя.

Особый интерес представляют в статье ‘Человек, который смеется’ сравнительно редкие в творчестве Салтыкова высказывания о рабочем классе и методах его борьбы. Подробно изложив приведенную В. Безобразовым историю волнений на строительстве железной дороги, писатель, по существу, защищает право рабочих на стачку. Насильственное принуждение к труду, указывает Салтыков, свойственно рабству и крепостничеству, по отношению же к лично свободному работнику закон не может требовать продолжения труда во что бы то ни стало. С этой позиции Салтыков обвиняет В. Безобразова, признающего ‘законное принуждение к труду’ [‘Русский вестник’, 1809, N 10, стр. 407], в непозволительной обмолвке, от которой веет духом крепостного права.

С точки зрения формально-юридической, В. Безобразов, конечно, не допустил никакого промаха, ибо законодательство пореформенной России признавало насильственное принуждение к труду. Сенатский указ от 22 апреля 1863 г. предусматривал, что ‘рабочие могут приносить словесные или письменные жалобы, но до разрешения оной ни под каким предлогом не должны уклоняться от работ’ [‘Собрание узаконений и распоряжений правительства’, СПб. 1863 г., первое полугодие, стр. 456]. Решение коллективно оставить работу, даже неосуществленное, рассматривалось согласно ст. 1358 ‘Уложения о наказаниях’ как стачка и каралось арестом до трех месяцев. Салтыков не мог не знать этого. Его высказывания о незаконности принуждения к труду были формой критики крепостнического характера законодательства. Не случайно в статье подчеркивалось, что история с рабочими ‘доказывает, что реформы… подлежат развитию’ [Противоположную позицию занял консервативный лагерь, выступив в лице А. Фета с требованием усилить полицейское принуждение к труду (см. А. Фет. По поводу статьи г. Безобразова ‘Наши охранители и наши прогрессисты’. — ‘Современная летопись’, 1870, N2)].

По жанровым особенностям ‘Человек, который смеется’ приближается к памфлету. Сатирически переосмысливая название известного романа В. Гюго, Салтыков изображает В. Безобразова публицистом, говорящим о серьезных и даже трагических вещах ‘просто на смех’.

В этом отношении салтыковские оценки Безобразова весьма близки высказываниям Д. И. Писарева по поводу самого Салтыкова в ‘Цветах невинного юмора’ (1864 г.). Писаревское обвинение, что для Щедрина ‘главное дело — ракету пустить и смех произвести, эта цель оправдывает все средства, узаконяет собою всякие натяжки…’ [Д. И. Писарев, Сочинения, т. 2, ГИХЛ, М. 1955, стр. 340] — почти дословно переадресовано Салтыковым Безобразову. Можно предположить, что сатирик использовал этот прием для того, чтобы показать обвинявшим его в отсутствии программы последователям Писарева, что их критика ‘смеха ради смеха’, будучи правильной в принципе, била по мнимым, а не действительным противникам. Характерно, что в гл. VIII ‘Круглого года’, где писатель вновь поднял вопрос о ‘знаменах’, он возвратился к полемике как с Безобразовым, так и с ‘Цветами невинного юмора’.

Впоследствии Салтыков использовал фигуру академика В. Безобразова, выделявшегося из рядов вульгарной экономической школы особой литературной плодовитостью, как прототип сатирического образа ученого-экономиста (Велентьев — в ‘Господах ташкентцах’, Полосатов — в ‘Недоконченных беседах’, Грызунов — в ‘Письмах к тетеньке’).

Стр. 129. Скажи, кто ты? — слова Фарлафа, обращенные к злой волшебнице Наине (сцена и рондо Фарлафа из 2 действия оперы М. И. Глинки ‘Руслан и Людмила’, текст М. Глинки).

Стр. 130. ...обратились с жалобой к мировому судье — Судебная реформа 1864 г. создала институт мировых судей для разбора несложных уголовных и небольших по цене иска гражданских дел. Крестьяне были подсудны мировым судьям только за пределами своей волости. В отсутствие участкового мирового судьи его заменял так называемый почетный мировой судья. Апелляционной инстанцией по решениям мировых судей был мировой съезд — периодическое собрание всех мировых судей уезда.

…потребовали выдачи паспортов. — Крестьяне не могли отлучаться от места постоянного жительства, не выправив специальный паспорт. Наем рабочих без письменного договора осуществлялся только под залог паспортов (см. ‘Свод законов Российской империи’, т. X, стр. 2226, изд. 1887 г.).

Стр. 131. … в тех убежищах, где изготовляются бесплодносвистопляшущие статьи о китайских ассигнациях, о мерах к распространению пролетариата… — Имеется в виду ‘Русский вестник’. Статья В. К. Ржевского (о нем см. т. 5 наст. изд., стр. 551—552) ‘О мерах, содействующих развитию пролетариата’ помещена в январской и майской книгах этого журнала за 1857 г. Что касается другой упомянутой Салтыковым статьи — ‘Ассигнации в Китае’ Е. И. Ламанского, то здесь очевидная ошибка памяти: она опубликована не в ‘Русском вестнике’, где видный финансист Ламанский действительно часто печатался в предреформенные годы, а в ‘Экономическом указателе’, 1857, N 4. Эта же ошибка повторена, уже с прямой ссылкой на ‘Русский вестник’, в гл. IV ‘Недоконченных бесед’ (см. т. 15 наст. изд.). В другом месте Салтыков характеризует указанную статью Ламанского, замаскированно критиковавшую русское министерство финансов за чрезмерный выпуск бумажных денег, как ‘не имевшую другой цели, кроме дразнения’ (см. стр. 433 и 604 наст. тома).

Стр. 134. …органом которых он считает газету ‘Весть‘… — См. прим. к статье ‘Литература на обеде’ — в наст. томе, стр. 479—482.

Г. Безобразов уверяет, что автор употребил это слово… в смысле, угрожающем России бедствиями. — В статье Безобразова говорится: ‘Наши новые люди повествуют о знамениях, признаках времени, в которых видят как бы предвестников еще жесточайших бедствий, угрожающих со дня на день нашему отечеству’ (‘Русский вестник’, 1869, N 10, стр. 425). Далее он приводит ряд цитат из салтыковского очерка ‘Хищники’, входящего в цикл ‘Признаки времени’.

Стр. 137. …перестает быть медью звенящею… — приобретший крылатость оборот из первого послания апостола Павла коринфянам (гл. 13, ст. 1).

…как смеялся некоторый гоголевский лейтенант. — Имеются в виду слова Жевакина из гоголевской ‘Женитьбы’ (действие 2, явл. VIII): ‘У нас… был мичман Петухов, Антон Иванович, тоже эдак был веселого нрава. Бывало, ему, ничего больше, покажешь эдак один палец — вдруг засмеется, ей-богу, и до самого вечера смеется’.

Мы желали бы, чтобы здесь слово ‘неблагонадежность‘ было заменено словами: ‘неправильность‘ или ‘неверность‘. — Статья ‘Наши охранители и наши прогрессисты’ заканчивается призывом ‘зорко следить за неблагонадежными понятиями, распространяемыми в общественной атмосфере’. К числу наиболее вредоносных выступлений ‘Отечественных записок’ — этого ‘органа прогрессистов’ — Безобразов отнес салтыковские ‘Признаки времени’ и ‘Письма из провинции’. — В царской России ‘неблагонадежность’ была официальным термином политической полиции. Безобразовское обвинение прогрессивной журналистики в неблагонадежности придавало его статье доносительский оттенок и могло, как отмечал Салтыков, ‘иметь довольно серьезные и даже им самим не предугадываемые последствия’.

Стр. 139. …в этом, взбаламученном море круглописания… — Салтыков обыгрывает название опубликованного в 1863 г. в ‘Русском вестнике’ антинигилистического романа А. Ф. Писемского ‘Взбаламученное море’.

…повсюду встречать самый грубый fin de non recevoir… — Салтыков неоднократно употребляет юридическую формулу ‘отказа в признании’ для характеристики положения людей, несущих передовые общественные идеалы (см., напр., октябрьскую хронику ‘Наша общественная жизнь’ за 1864 г. в т. 6 наст. изд., стр. 362).

Стр. 140. …подкрепить мудростью тургеневскою. — Имеется в виду роман И. С. Тургенева ‘Отцы и дети’, где, в частности, говорится о препарировании лягушек как занятии Базарова в поместье Кирсановых. Об отношении Салтыкова к изображению ‘новых людей’ в этом романе см. т. 5 наст. изд., стр. 581—582.

Стр. 141. Нащипав несколько литературной корпии из сочинений современных ‘охранителей‘, к которым впоследствии, ради шикарности, приурочиваемся и мы… — В. Безобразов, приведя оценку положения России авторами ‘Вести’ (сельское хозяйство гибнет, никто, в том числе и крестьяне, не желает быть собственником земли, в деревне царит анархия и развивается ненависть к дворянству и т. д.), считает, что такой же безотрадностью и пессимизмом пронизаны очерки Салтыкова ‘Признаки времени’.

…разве безмолвие во многих случаях не знаменательнее насилия? — О ‘знаменательности безмолвия’ как предвестника ‘будущей трагедии’, то есть революционного взрыва, Салтыков писал неоднократно. В ‘Тихом пристанище’ наблюдающему за трудом бурлаков слышится ‘вздох, вылетающий из груди человека, которого смертельно и глубоко оскорбили и который между тем не находит в ту минуту средств отомстить за оскорбление, а только вздыхает… но в этом вздохе уже чуется будущая трагедия’ (см. т. 4 наст. изд., стр. 265). В ‘Итогах’ дается следующая характеристика пролетариата после поражения Парижской коммуны: ‘…Неправда, что в этом отсутствии протеста, в этой безгласности имеется какое-нибудь действительное удовлетворение. Обделенный все-таки не перестает быть обделенным, и ежели он не протестует, то или потому, что находится в оцепенении, или потому, что приберегает свой протест до более благоприятного случая’ (см. т. 7 наст. изд., стр. 485).

Стр. 143. …нам могут указать на сравнительно смелый и откровенный образ действий ‘Московских ведомостей‘… — Еще в программной передовой статье от 19 июня 1866 г. ‘Московские ведомости’ заявили, что в своем радении ‘о нераздельных пользах престола и государства’ берут на себя ‘право публичного обсуждения государственных вопросов’. На страницах катковского издания систематически выдвигались проекты преобразований в самых различных областях. Так, только в первой половине ноября 1869 г. газета выступала с требованиями отменить круговую поруку в общине, сократить сроки воинской службы для грамотных, отменить паспортную систему, возложить на общины обязанность содержать школы и т. д. При этом ‘Московские ведомости’ не останавливались и перед критикой отдельных министерств. О такой ‘независимости’ катковского издания ‘Неделя’ писала: ‘Если московская газета вступает в пререкания с каким-либо министерством, то, будьте уверены, эти пререкания имеют себе причину в других закулисных пререканиях между тем же министерством и благоприятелями редакторов ‘Московских ведомостей’ в высших правительственных сферах’ (‘Неделя’, 1870, N 11, стр. 370).

…переименовывают уже в ‘лжепрогрессивную‘. — Сообщая в N 245, 9 ноября 1869 г., то есть в самый день выхода октябрьской книги ‘Русского вестника’, о ‘замечательной статье’ ‘Наши охранители и наши прогрессисты’, ‘Московские ведомости’ разъясняли:‘Под этими ироническими названиями автор разумеет нашу лжеконсервативную партию &lt,…&gt, и наших лжепрогрессистов, новых людей…’

Одни походы русской журналистики против нее в 1862 г. стоили ей так много… — Развернувшаяся летом 1862 г. под предводительством ‘Русского вестника’ клеветническая кампания реакционной прессы сыграла немалую роль в приостановке по правительственному распоряжению на восемь месяцев ‘Современника’ и ‘Русского слова’ и в аресте и ссылке Н. Г. Чернышевского.

Стр. 144. …министрам, сенату и государственному совету. — В России того времени вопрос о законодательных функциях высших государственных учреждений был чрезвычайно запутан. Право первоначальной подготовки текста законов для представления на утверждение царя было дано Сенату, основанному Петром I. Фактически Сенат принимат в законодательстве лишь косвенное участие, поручая министрам разработать тот или иной законопроект и передать его в Государственный совет. Государственный совет был создан Александром I специально для обсуждения законопроектов. Полномочия на издание распоряжений, обязательных не только для подведомственных учреждений, но и для всех частных лиц, были предоставлены и некоторым министрам.

М.Е. Салтыков—Щедрин

ПРИМЕЧАНИЯ

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В БИБЛИОГРАФИЧЕСКОМ АППАРАТЕ НАСТОЯЩЕГО ТОМА

СТАТЬИ

Читайте также: