Герберт Уэллс.
Герберт Уэллс.
Человек, который мог творить чудеса.
Человек, который мог творить чудеса.
The Man Who Could Work Miracles (1898).
Перевод А. Анненской.
Человек, который мог творить чудеса, Уэллс Герберт Джордж, Год: 1898
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Первая публикация перевода: Г. Д. Уэллс в 9 (13)-ти тт. Т.1 — СПб.: Шиповник, 1909.
Источник текста: Герберт Уэллс. Избранные научно-фантастические произведения в трех томах. Том 1. — М.: Изд-во ЦК ВЛКСМ ‘Молодая гвардия’, 1956. — 496 с. С. 417 — 436
Оптическое распознавание символов и вычитка: http://sobakabaskervilej.ru (Официальный сайт повести Артура Конан Дойла ‘Собака Баскервилей’).
Трудно сказать, была ли эта способность врожденной. Что касается меня, я думаю, что она возникла у него внезапно. До тридцати лет он был скептиком и не признавал никаких чудесных сил. Здесь кстати будет заметить, что это был человек маленького роста, с темнокарими глазами, густой щеткой рыжих волос и усами, закрученными кверху, все лицо у него было в веснушках. Звали его Джордж Мак Уиртер Фотерингей — имя, вовсе не заставляющее ожидать чего-нибудь чудесного, — и он служил клерком у Гомшота. У него была привычка высказывать свои мнения в категорической форме. И вот однажды, когда он утверждал, что чудеса невозможны, он в первый раз почувствовал, что сам таит в себе сверхъестественные силы.
Дело было в кабачке ‘Длинный дракон’, и Тодди Бимиш, возглавляя спорщиков, бросил ему однообразную, но довольно сильно действующую реплику: ‘Это — по-вашему’, которая вывела мистера Фотерингея из терпения.
Кроме этих двух лиц, в комнате находились, какой-то запыленный велосипедист, хозяин кабачка Кокс и мисс Мейбридж, почтенная и немного тучная служанка ‘Дракона’. Мисс Мейбридж стояла спиной к мистеру Фотерингею и мыла стаканы, остальные смотрели на него, смеясь над безуспешностью его доводов.
Раздраженный тактикой в духе Торрес-Ведраса {Настойчивая, истощающая противника партизанская борьба. По названию португальского городка, близ которого в 1810 году гверильясы нанесли поражение армии маршала Массены}, принятой мистером Бимишем, мистер Фотерингей прибегнул к не совсем обычному риторическому приему.
— Послушайте, мистер Бимиш, — сказал он, — попробуем ясно определить, что такое чудо. Чудо — это что-то противоречащее законам природы, вызываемое силой воли: если бы чудес не жаждали, они не могли бы произойти.
— Это — по-вашему! — возразил Бимиш.
Мистер Фотерингей обратился к велосипедисту, который до сих пор слушал молча. Тот кивнул, потом нерешительно кашлянул и взглянул на мистера Бимиша. Хозяин отказался высказать свое мнение, и мистер Фотерингей опять обратился к Бимишу, который вдруг, совершенно неожиданно, согласился с его определением чуда.
— Например, — продолжал Фотерингей, ободренный, — вот что было бы чудом. По законам природы, эта лампа не может гореть, если ее перевернуть вверх дном. Не правда ли, Бимиш?
— Это вы говорите, что не может, — отвечал Бимиш.
— А вы? — вскричал Фотерингей. — Вы полагаете, может, а?
— Нет, — неохотно согласился Бимиш, — не может.
— Отлично, — сказал Фотерингей. — Теперь представим себе, что приходит человек, — ну, хоть я, например, — становится вот тут и говорит лампе, вот как я говорю, сосредоточив всю свою волю: ‘Перевернись вверх дном, но не разбейся и продолжай гореть’ и… Ого!
Да, тут всякий воскликнул бы ‘ого!’. На глазах у всех совершилось невозможное, невероятное. Лампа, опрокинувшись, повисла в воздухе и преспокойно продолжала гореть, причем острый конец пламени был обращен вниз. И это была лампа кабачка ‘Длинный дракон’.
Мистер Фотерингей стоял, не двигаясь с места, протянув указательный палец и нахмурив брови. Велосипедист, который сидел ближе всех к лампе, вскочил и перепрыгнул через прилавок. Все отскочили в сторону. Мисс Мейбридж обернулась и вскрикнула. Лампа оставалась в том же положении около трех секунд. Потом послышался слабый возглас Фотерингея: ‘Не могу больше!’ Он сделал шаг назад, и в то же мгновение опрокинутая лампа вспыхнула, грохнулась на стойку и погасла.
Хорошо, что у нее был металлический резервуар, иначе дом загорелся бы. Мистер Кокс первый опомнился и без лишних слов объявил, что Фотерингей — болван. Фотерингей был не в состоянии даже оспаривать этого утверждения. Он был слишком изумлен тем, что произошло. Последующий разговор нисколько не уяснил происшедшего: все горячо поддержали мистера Кокса. Все обвиняли Фотерингея, наперебой доказывая ему, что своими дурацкими фокусами он нарушает общественный покой и безопасность. Он сам был расстроен и страшно растерялся, он готов был согласиться с ними и почти не возражал, когда ему сказали, чтобы он шел домой.
Он шел по улицам, разгоряченный и красный, со смятым воротничком, с болью в глазах, с горящими ушами, и тревожно косился на каждый уличный фонарь, мимо которого проходил. Только оказавшись в одиночестве, в своей маленькой спальне на Черч-Роу, он смог восстановить в памяти все происшедшее и спросить себя: ‘Что же, наконец, произошло?’
Он снял пиджак и ботинки. Усевшись на постель и сунув руки в карманы, он в двадцатый раз повторял то самое, что уже раньше говорил в свою защиту, ‘Я вовсе не хотел, чтобы эта проклятая штука опрокинулась’. Вдруг он сообразил, что в ту минуту, когда он произносил свое приказание лампе, он, помимо своей воли, пожелал, чтобы сказанное осуществилось. Потом он вспомнил, что, увидев лампу в воздухе, он почувствовал, что от него зависит удержать ее в таком положении, хоть и не понимал, отчего это так. Ум у него был не философского склада, иначе его поразило бы это ‘желание против воли’ и он понял бы, что коснулся одного из самых темных вопросов в учении о свободе воли. Но он не имел об этом ни малейшего понятия, и так как, очевидно, его размышления не приходили ни к каким логическим выводам, он решил проверить их на опыте.
Он решительно протянул руку к свечке и, хотя ему казалось, что он делает глупость, сосредоточился и произнес: ‘Поднимись вверх!’ Его сомнение тотчас исчезло: свеча поднялась и одно мгновение висела в воздухе. А когда мистер Фотерингей открыл рот, чтобы перевести дух, она с шумом упала на ночной столик и оставила мистера Фотерингея в темноте, только фитиль слабо блеснул и погас.
Минуту или две мистер Фотерингей сидел в темноте не двигаясь.
— Да, это произошло, — промолвил он. — Но как — хоть убей, не понимаю.
Он тяжело вздохнул и стал шарить в карманах, отыскивая спички. Там спичек не было, и он стал искать их на ночном столике.
— Где бы найти спички? — произнес он.
Он поискал в пиджаке, но и там спичек не оказалось. Тогда ему пришло в голову, что со спичками тоже можно творить чудеса. Он протянул руку и уставился на нее в темноте.
— Пусть в этой руке будет спичка! — сказал он. На ладонь ему упало что-то легкое, и пальцы его сжали спичку.
После нескольких напрасных попыток зажечь ее об стол, он догадался, что это безопасная спичка. Он бросил ее и тут же пожелал, чтобы она сама зажглась. Он пожелал этого и увидел, что она загорелась па коврике перед кроватью. Он схватил ее, но она погасла. Его вера в собственную силу мгновенно выросла. Он ощупью нашел свечу и вставил ее в подсвечник.
— Ну, теперь зажгись! — сказал Фотерингей, и свеча в ту же секунду зажглась. При свете ее он увидел черную дырочку в коврике и струйку дыма, тянувшуюся оттуда. Несколько секунд он смотрел то на эту дырочку, то на огонь свечи и вдруг встретился глазами со своим собственным отражением в зеркале. Он вопросительно посмотрел на него.
— Так как же насчет чудес? — спросил он наконец, обращаясь к своему отражению.
Последующие размышления мистера Фотерингея были хоть и напряженными, ко чрезвычайно смутными. Он видел, что все дело просто в его воле. Ему не хотелось производить дальнейшие опыты, по крайней мере, пока он не обдумает прежних. Все-таки он заставил подняться в воздух листок бумаги и сделал воду в стакане сначала красной, потом зеленой, затем он создал улитку, тем же путем уничтожил ее и чудесным образом сотворил новую зубную щетку. В течение немногих часов он окончательно убедился, что обладает редкой, необычайной силой воли, — факт, который он отчасти замечал и раньше, хоть не был в нем вполне уверен. К неприятному чувству душевного смятения примешивались теперь гордость от сознания своей исключительной способности и смутное предчувствие возможных выгод. Вдруг он услышал, что церковные часы пробили час, и так как ему еще не приходило в голову, что он может чудесным образом избавиться от работы в конторе Гомшота, он опять стал раздеваться, чтобы поскорее лечь в постель.
Когда он снимал через голову рубашку, его осенила блестящая мысль.
— Пусть я буду в постели! — произнес он и сейчас же очутился в постели. — Раздетым, — прибавил он и, найдя, что простыни холодны, быстро проговорил: — И в своей ночной рубашке. Нет, в тонкой, мягкой шерстяной рубашке. Ах! — воскликнул он наслаждаясь. — А теперь пусть я спокойно засну!
Он проснулся в обычное время и, сидя за завтраком, мучился сомнениями, не были ли все его вчерашние приключения просто необыкновенно живым сном. Наконец он решился проделать несколько небольших опытов.
Так, он съел за завтраком три яйца: два подала ему хозяйка — это были хорошие, но дешевые яйца, — а третье было прекрасное, свежее гусиное яйцо, которое он добыл, сварил и подал себе сам при помощи своей поразительной силы воли. Он отправился в контору Гомшота в глубоком, но тщательно скрываемом волнении и вспомнил о скорлупе третьего яйца только вечером, когда о ней заговорила хозяйка. Весь день он не мог работать, поглощенный размышлениями о своей новой силе. Но это не причинило ему никаких неудобств: всю свою работу он сделал чудесным способом в последние десять минут.
К концу дня он перешел от сомнения к гордой уверенности, хотя ему было неприятно вспоминать подробности своего изгнания из ‘Длинного дракона’, тем более, что эта история в искаженном виде уже успела дойти до его товарищей и вызвала среди них немало остроумных шуток. Очевидно, ему придется быть осторожным с ломкими вещами. Но вообще чем больше он думал о своем даре, тем больше выгодных сторон находил в нем. Между прочим, он решил увеличивать свою частную собственность незаметными актами творения. Он создал себе пару великолепных бриллиантовых запонок, но быстро уничтожил их, когда увидел, что молодой Гомшот идет мимо него к своей конторке. Он испугался, что тот спросит, откуда он их взял. Он хорошо понимал, что пользоваться своим даром должен очень осмотрительно. Но, повидимому, в общем это было не труднее, чем ездить на велосипеде, — а ведь с этой трудностью он справился. Отчасти, может быть, сравнение с ездой на велосипеде, а отчасти уверенность, что его недружелюбно примут в ‘Длинном драконе’ заставили его после ужина пойти гулять по дорожке за газовым заводом, чтобы проделать наедине еще несколько чудес.
В его опытах было, пожалуй, мало оригинального: это происходило оттого, что во всем, кроме силы воли, мистер Фотерингей был совсем заурядный человек.
Он вспомнил чудо с жезлом Моисея, но вечер был темный, и представлялось небезопасным создавать на улице больших змей. Потом он вспомнил чудо из ‘Тангейзера’, известное ему по сокращенному либретто, которое он прочел на обороте программы филармонического концерта. Это чудо показалось ему необыкновенно привлекательным и безобидным. Он воткнул свою красивую трость из индийского дерева в дерн возле дорожки и приказал сухому дереву зацвести. Воздух тотчас же наполнился ароматом роз, и при свете спички он убедился, что это прекрасное чудо на самом деле совершилось. Его радость была нарушена приближением чьих-то шагов. Боясь, как бы его дар не был преждевременно обнаружен, он поспешно приказал цветущей трости ‘Назад!’. Собственно, он хотел сказать: ‘Прими прежний вид’, но поторопился и сказал не то, что хотел. Палка быстро понеслась назад, и почти тотчас же послышался сердитый крик и брань подходящего.
— Какой это болван кидается ветвями шиповника? — закричал кто-то. — Вы оцарапали мне ногу.
— Прошу прощенья, старина, — сказал мистер Фотерингей и, поняв неудовлетворительность своего ответа, стал нервно крутить усы.
К нему подходил Уинч, один из трех констеблей города Иммеринга.
— Зачем вы кинули палку? — спросил констебль. — Э! да это тот самый человек, который разбил лампу в ‘Длинном драконе’.
— Без всякой цели, — ответил Фотерингей. — Просто так…
— Просто так? — переспросил полицейский.
— Ах ты, чорт! — воскликнул мистер Фотерингей.
— Как чорт? Вы разве не знаете, что этой колючей палкой можно ранить?.. Зачем вы это сделали, а?
Мистер Фотерингей не мог придумать ответ. Повидимому, его молчание рассердило Уинча.
— Вы нанесли оскорбление полиции, молодой человек. Вот что вы сделали.
— Видите ли, мистер Уинч, — начал Фотерингей еще более смущенно, — я очень жалею, что так вышло. Дело в том…
— Ну, в чем?
Он не мог ничего придумать и решил сказать правду:
— Я сотворил чудо.
Он постарался произнести эти слова небрежно, но из этого ничего не вышло.
— Сотворить чу… Э, перестаньте молоть чепуху. Он сотворил чудо! Скажите, пожалуйста! Потеха, да и только! Да ведь вы тот самый молодец, который не верит в чудеса. Нет, это опять ваши проклятые фокусы — вот это что. Так имейте в виду…
Мистеру Фотерингею не пришлось услышать, что именно хотел сказать ему мистер Уинч. Он понял, что выдал себя и его драгоценная тайна станет известна теперь всему свету. Гнев заставил его действовать. В ярости он быстро повернулся к констеблю.
— Ну, мне это надоело, — сказал он. — Хватит. Я покажу вам, какие это фокусы. Убирайтесь в преисподнюю! Ну!
Он был один.
Мистер Фотерингей больше не стал совершать чудеса в этот вечер, он не стал даже смотреть, что сталось с его расцветшей тростью. Он вернулся в город, испуганный, притихший, и пошел прямо в спальню.
— Господи! — говорил он. — Какая необыкновенная сила. Я никак не думал. Право, нет. Хотел бы я знать, как выглядит преисподняя.
Он сел на кровать и стал снимать ботинки. Ему пришла в голову счастливая мысль, он перенес констебля Уинча в Сан-Франциско и потом, без всяких нарушений естественного хода вещей, спокойно лег спать. Ночью ему снился Уинч, очень сердитый.
На другой день мистер Фотерингей узнал две интересные новости: во-первых, кто-то посадил очень красивый розовый куст против дома мистера Гомшота-старшего, на Лэллаборо-род, во-вторых, реку до самой мельницы Роулинга пройдут с неводом в поисках констебля Уинча.
Мистер Фотерингей весь день был рассеян и задумчив. Он больше не творил чудес, только позаботился о продовольствии для Уинча. При помощи чуда он аккуратно закончил свою работу, несмотря на рой мыслей, мелькавших в его голове. Многие заметили его необыкновенную рассеянность и посмеивались над ним. Но он почти все время думал об Уинче.
В воскресенье вечером он пошел в церковь, и, странное дело, мистер Мейдиг, который немного интересовался оккультизмом, произнес проповедь ‘о незакономерных явлениях’. Мистер Фотерингей вообще редко посешал церковь, но его мировоззрение последовательного скептицизма, о котором мы уже упоминали, было теперь в значительной степени поколеблено. Проповедь бросала совершенно новый свет на его новооткрытую способность, и он решил тотчас же после службы сходить посоветоваться с мистером Мейдигом. Как только он принял это решение, он удивился, как не подумал об этом раньше.
Мистер Мейдиг, худощавый, нервный человек с необыкновенно длинными кистями рук и такой же длинной шеей, был очень польщен желанием мистера Фотерингея иметь с ним частную беседу. Молодой человек — это было известно всему городу — относился к религии очень беззаботно.
Покончив свои дела в церкви, он повел Фотерингея в пасторскую квартиру, расположенную тут же, ввел в кабинет, усадил как можно удобнее и, стоя перед весело пылающим камином, — его ноги бросали на противоположную стену длинную тень, — попросил мистера Фотерингея изложить свое дело.
Сначала мистер Фотерингей немного смущался и не знал, как приступить к делу.
— Вы, пожалуй, не поверите, мистер Мейдиг… Я очень боюсь, — бормотал он запинаясь. И так далее в таком же роде. Наконец он решился. Сперва он спросил, что мистер Мейдиг думает о чудесах.
Мистер Мейдиг начал было рассудительным тоном:
— Видите ли…
Но мистер Фотерингей прервал его:
— Вы, пожалуй, не поверите, мистер Мейдиг, чтобы какой-нибудь обыкновенный человек, вроде меня, — вот как я сижу здесь перед вами, — одной силой воли мог бы проделывать разные вещи.
— Это возможно, — сказал мистер Мейдиг. — Кое-что в этом роде весьма возможно.
— Если вы позволите, я покажу это на деле, — сказал мистер Фотерингей. — Вот посмотрите на этот ящик с табаком, который стоит на столе. Я хотел бы знать, считается ли чудом то, что я с ним сейчас сделаю. Одну минутку, мистер Мейдиг…
Он нахмурил брови, протянул руку к ящику с табаком и проговорил: ‘Сделайся вазой с фиалками’.
Ящик тотчас же исполнил приказание.
Мистер Мейдиг вздрогнул. Он перевел взгляд с цветов на чудотворца и обратно, не проронив ни слова, потом нерешительно нагнулся над столом и понюхал фиалки, они были совсем свежие и прекрасно пахли. После этого он снова пристально посмотрел на мистера Фотерингея.
— Как вы это сделали? — спросил он. Мистер Фотерингей покрутил усы.
— Я просто приказал, и вот, видите… Что это такое: чудо, или черная магия, или еще что-нибудь? И как вы думаете, при чем тут я? Вот это мне и хотелось бы знать.
— Это необыкновенное явление, странное явление!
— А неделю тому назад я совсем не знал, что могу делать это. Это открылось вдруг. Наверное, в моей воле кроется что-то особенное… Так я это объясняю.
— Вы можете делать только это или еще что-нибудь?
— О господи! — воскликнул Фотерингей. — Да что угодно! — Он подумал немного и вдруг вспомнил один фокус, который видел когда-то. — Смотрите! — Он протянул руку. — Превратись в вазу с рыбой!.. Нет, нет, в стеклянный сосуд с золотыми рыбками… Вот так!.. Видите, мистер Мейдиг?
— Это удивительно! Невероятно. Вы или самый необыкновенный… Нет…
— Я могу изменить это во что угодно, — сказал мистер Фотерингей. — Во что угодно. Смотрите! Превратись в голубя! Слышишь?
Через мгновение сизый голубь летал по комнате, и мистер Мейдиг наклонял голову всякий раз, как он пролетал около него.
— Остановись! Слышишь? — сказал мистер Фотерингей, и голубь неподвижно повис в воздухе. — Я могу превратить его опять в вазу с цветами, — сказал он и, поместив голубя на стол, сделал это чудо.
— Вы, наверно, скоро захотите курить, — заметил он и превратил вазу в ящик с табаком.
Мистер Мейдиг следил за всеми этими превращениями в глубоком молчании. Он пристально посмотрел на мистера Фотерингея, осторожно приподнял табачный ящик, осмотрел его и опять поставил на стол.
— Так! — проговорил он, ничем больше не выразив своих чувств.
— Теперь мне легче будет объяснить, зачем я пришел, — сказал мистер Фотерингей. Он подробно, хотя довольно путано, описал свои удивительные опыты, начиная с лампы в ‘Длинном драконе’, причем рассказ немного усложнялся отступлениями по поводу мистера Уинча. Но по мере того как мистер Фотерингей рассказывал, горделивое чувство, вызванное изумлением мистера Мейдига, постепенно у него исчезало, и он опять становился тем обыкновенным мистером Фотерингеем, каким его привыкли видеть.
Мистер Мейдиг слушал внимательно, держа ящик с табаком в руках, выражение лица у него во время рассказа тоже менялось. Когда мистер Фотерингей стал рассказывать о чуде с третьим яйцом, священник перебил, замахав рукой:
— Возможно, — сказал он, — вполне возможно. Это, конечно, удивительно, но разрешает много запутанных вопросов. Сила творить чудеса есть дар, особенное свойство, такое же как гениальность или ясновидение, поэтому она встречается очень редко и только у исключительных людей. Но в этом случае… Меня всегда изумляли чудеса, которые творил Магомет, или индийские йоги, или госпожа Блаватская. Но теперь все ясно! Это просто особый дар. И это служит прекрасной иллюстрацией к рассуждениям великого мыслителя, — мистер Мейдиг понизил голос, — его светлости герцога Аргайльского. Мы стоим перед законом глубочайшего значения, большего значения, чем все обыкновенные законы природы… Продолжайте, продолжайте.
Мистер Фотерингей стал рассказывать неприятную историю с Уинчем, и мистер Мейдиг, оправившись от невольного благоговейного страха, стал шевелить руками и ногами и подавать реплики.
— Это меня всего больше беспокоит, — продолжал мистер Фотерингей. — За этим-то я и пришел к вам. Положим, теперь он в Сан-Франциско, — я даже на знаю, где находится этот Сан-Франциско, — но вы понимаете, мистер Мейдиг, все складывается очень нехорошо. Он, конечно, не может понять, что случилось, но я уверен, что он страшно сердится и, пожалуй, думает, как бы отплатить мне. Он, верно, старается, уехать оттуда. Каждый раз, как я вспоминаю об этом через каждые два-три часа, я при помощи чуда отсылаю его обратно. Этого он тоже не может понять, и, конечно, это ему не нравится. А если он еще каждый раз берет билет, так это должно стоить ему кучу денег. Я делаю для него все, что могу, но, конечно, ему трудно стать в мое положение. Например, я подумал, может быть, его платье обгорело… там… если то, что говорят об аде, верно. Из-за этого в Сан-Франциско его могли арестовать. Я, конечно, устроил, чтобы у него было новое платье и как раз по нем. Вот видите, в какую ужасную путаницу я попал.
Мистер Мейдиг принял серьезный вид.
— Да, положение запутанное. Затруднительная история… — Он не знал, что еще сказать, и замолчал. — Впрочем, оставим пока Уинча в покое, — начал он снова, — и обсудим более важный вопрос. Я не думаю, чтобы это была черная магия или что-нибудь в этом роде… Я не думаю, чтобы в этом было что-нибудь преступное, мистер Фотерингей, ни в коем случае. Если только вы не скрыли от меня ничего существенного. Это чудо, чистейшее чудо, чудо высшего сорта, если можно так выразиться.
Он расхаживал взад и вперед по ковру перед камином и размахивал руками, а мистер Фотерингей сидел, положив руки на стол, а голову на руки, и казался озабоченным.
— Решительно не знаю, как мне быть с Уинчем, — сказал он.
— С вашим даром творить чудеса, — заметил мистер Мейдиг, — с таким замечательным даром вы найдете средство уладить дело с Уинчем. Будьте спокойны, Дорогой мой, вы очень важная особа, вы человек, обладающий гигантскими возможностями. Такие вещи…
— Да, я уже подумывал кой о чем, — ответил мистер Фотерингей. — Но все выходит как-то неладно. Вы видели ту вазу с рыбой? Первую? И ваза не такая, и рыба не такая. Вот я и решил спросить кого-нибудь…
— Прекрасное решение, — ответил мистер Мейдиг, — как нельзя более мудрое решение. — Он остановился и посмотрел на мистера Фотерингея. — Дар творить чудеса, по существу, неограничен. Испытаем ваши силы теперь же. Действительно ли они… действительно ли они таковы, какими кажутся.
И вот, как это ни невероятно, но в кабинете пастора, в небольшом доме возле церкви конгрегационистов, в воскресный вечер десятого ноября 1896 года мистер Фотерингей, поощряемый и подстрекаемый мистером Мейдигом, начал творить чудеса. Просим читателя обратить особое внимание на указанное число: читатель может подумать, — а пожалуй, уже подумал, — что эта история в некоторых частях неправдоподобна и что если бы действительно случилось нечто подобное тому, что мы описываем, то об этом тотчас же написали бы во всех газетах. То, что мы сейчас расскажем, покажется ему особенно невероятным, между прочим, потому, что если бы все это произошло в действительности, то наш читатель или наша читательница более года тому назад были бы убиты насильственным и необычайным способом. Из последующего изложения нашей истории это станет вполне очевидным для каждого разумного человека. Мы еще не дошли до конца событий, мы изложили едва половину их.
Среди чудес, которые творил мистер Фотерингей, были робкие, мелкие чудеса, пустяковые проделки с чашками и разными вещицами, — чудеса вроде теософских, но, несмотря на их ничтожность, сообщник его смотрел на них с благоговением. Мистеру Фотерингею очень хотелось поскорее уладить дело с Уинчем, но мистер Мейдиг все отвлекал его. После того как они проделали с дюжину таких домашних чудес, в них мало-помалу утвердилось сознание собственной силы, воображение их окрылилось и честолюбие возросло. На первое более серьезное предприятие толкнул их голод и нерадивость миссис Минчин, домоправительницы мистера Мейдига. Ужин, который она подала на стол, был так скуден и так мало отвечал аппетиту двух потрудившихся чудотворцев, что мистер Мейдиг, который пригласил гостя разделить с ним трапезу, был очень сконфужен. Они все-таки сели за стол, и мистер Мейдиг стал грустно жаловаться на свою экономку. Тут мистеру Фотерингею пришла в голову блестящая мысль. — Как вы полагаете, мистер Мейдиг, — сказал он, — это не будет дерзко с моей стороны? Я …
— Мой дорогой мистер Фотерингей! Конечно, нет! Я вовсе не считаю это дерзким.
Мистер Фотерингей поднял руку.
— Что мы закажем? — спросил он тоном щедрого хозяина и по просьбе мистера Мейдига потребовал ужин, подробно перечислив все, что должно было явиться. — А мне, — сказал он, окинув взглядом кушанья, выбранные Мейдигом, — больше всего по вкусу кружка портера да гренки с сыром. Это я и закажу себе. Я не любитель бургундского.
По его приказу портер и гренки с сыром немедленно явились.
Они долго сидели за ужином и беседовали как равные — мистер Фотерингей с удивлением и восторгом заметил это, — о чудесах, какие они натворят.
— Между прочим, мистер Мейдиг, — предложил Фотерингей, — я, если угодно, мог бы быть вам полезен… в вашей домашней жизни.
— Я не совсем понимаю вас, — отвечал мистер Мейдиг, наливая себе стакан чудесного старого бургундского.
Мистер Фотерингей уже приступил ко второй порции гренок, тоже затребованной из пространства, и набил себе полный рот.
— Да вот по поводу этой миссис Минчин (чав, чав)… Не могу ли я (чав, чав)… сделать ее исправнее…
Мистер Мейдиг поставил стакан на стол. На его лице выразилось сомнение.
— Она… надо вам сказать, дорогой мистер Фотерингей… очень не любит, когда вмешиваются в ее дела. Кроме того, теперь уже двенадцатый час, и она, наверно, легла спать. Вообще не думаете ли вы…
Мистер Фотерингей обдумал эти возражения…
— А нельзя ли попробовать сделать это, пока она спит? — предложил он.
Сперва мистер Мейдиг воспротивился этому необычайному опыту, но потом уступил. Мистер Фотерингей продолжал ужинать, хоть и не без тревоги в глубине души. Впрочем, мистер Мейдиг стал толковать о переменах, которые произойдут на другой день с его экономкой, с таким оптимизмом, который даже Фотерингею показался немного преувеличенным. Вдруг наверху послышался шум. Они вопросительно переглянулись, и мистер Мейдиг быстро вышел из комнаты. Мистер Фотерингей слышал, как он, стоя внизу у лестницы, окликнул свою экономку и потом осторожно пошел наверх.
Минуты через две пастор вернулся легкой походкой, с сияющим лицом.
— Удивительно! — вскричал он. — И даже трогательно! Весьма трогательно!
Он принялся шагать по ковру перед камином.
— Раскаяние, самое трогательное раскаяние, высказанное в дверную щель! Бедная женщина! Какая удивительная перемена! Она встала. Она сейчас же встала. Она поднялась с постели, чтобы разбить бутылку водки, которая была спрятана у нее в сундуке. И рассказала мне об этом!.. Но это дает нам… Это открывает перед нами, можно сказать, неограниченную перспективу. Если мы смогли произвести такую удивительную перемену даже в ней…
— По-моему, тоже, — сказал мистер Фотерингей. — Границы нет никакой… Но только, что касается мистера Уинча…
— Конечно, никакой, — подтвердил мистер Мейдиг. Продолжая шагать по ковру, он жестом отстранил затруднительный вопрос об Уинче и потом внес целый ряд удивительных предложений, которые только что пришли ему в голову.
В чем состояли эти предложения, для нашего повествования не существенно. Достаточно сказать, что все они были подсказаны бесконечной благожелательностью, — той благожелательностью, которую можно назвать послеобеденной. Впрочем, вопрос об Уинче так и остался открытым. Равным образом нам нет надобности рассказывать, какие из этих предложений мистера Мейдига были осуществлены. Заметим только, что произошли удивительные перемены.
После полуночи мистер Мейдиг и мистер Фотерингей, не замечая холода, бродили по рыночной площади при свете луны в каком-то экстазе чудотворства Мистер Мейдиг размахивал длинными руками, а малорослый Фотерингей шел гордо, уже не стесняясь своего величия. Они излечили всех пьяниц в своем избирательном округе, превратили все пиво и весь спирт в воду (в этом вопросе мистер Мейдиг заставил мистера Фотерингея подчиниться), потом они значительно улучшили местное железнодорожное сообщение, осушили болото Флиндер, улучшили почву на ‘Холме с деревом’ и вывели бородавку у викария. После этого они стали обсуждать, что сделать с подгнившим устоем Южного моста.
— Наш город будет завтра неузнаваем! — восклицал мистер Мейдиг. — Как все будут удивлены и благодарны нам!
В эту самую минуту на церковных часах пробило три.
— Вот так штука! — воскликнул мистер Фотерингей. — Уже три часа! Мне пора домой. Я должен быть на службе в восемь. Кроме того, мистер Уинч…
— Мы только начинаем, — возразил мистер Мейдиг, упоенный своим неограниченным могуществом. — Только начинаем. Подумайте, сколько мы сделаем добра! Когда люди проснутся…
— Но… — начал мистер Фотерингей.
Вдруг мистер Мейдиг схватил его за руку. Глаза его засверкали, как у безумного.
— Дорогой мой, — воскликнул он, — вам незачем торопиться! Взгляните! — Он указал на луну, стоявшую в зените. — Иисус Навин!
— Иисус Навин? — переспросил мистер Фотерингей,
— Иисус Навин, — повторил Мейдиг. — Почему бы нет? Остановите ее!
Мистер Фотерингей посмотрел на луну.
— Это уж слишком, — проговорил он после минутного молчания.
— Отчего? — сказал Мейдиг. — Впрочем, не ее надо останавливать. Остановите вращение Земли. Понимаете? Тогда и время остановится. Этим мы никому не причиним вреда.
— Гм! — произнес мистер Фотерингей. — Ладно! — Он вздохнул. — Я попробую.
Он застегнул пальто и со всей верой в свою силу, на какую только был способен, обратился к обитаемому нами земному шару. — Перестань вертеться! Слышишь? — произнес мистер Фотерингей.
В то же мгновение он полетел кувырком со скоростью многих десятков миль в минуту. Несмотря на бесчисленное множество кругов, которые он описывал в каждую секунду, он продолжал думать. Мысль вообще — странная вещь: иногда она течет медленно, как вязкая смола, а иногда мчится с быстротой молнии.
Он подумал одну секунду и пожелал: ‘Пусть я опущусь на землю целым и невредимым. Что бы ни случилось, только бы мне опуститься без всякого вреда’.
Он пожелал этого как раз во-время, так как его одежда, разогретая от быстрого трения в воздухе, уже начала дымиться. Он опустился быстро, но без всяких повреждений, и упал на ‘большую кучу свежевзрытой земли. Какая-то тяжелая постройка из камня и металла, очень похожая на башню с часами, стоявшая среди рыночной площади, грохнулась на землю около него и, как взорвавшаяся бомба, разлетелась на обломки, кирпичи и куски цемента. Откуда-то взявшаяся корова разбилась об один из обломков, как яйцо о камень. Раздался оглушительный взрыв — такой страшный, что в сравнении с ним все прошлые взрывы, какие мистеру Фотерингею приходилось слышать, казались шелестом пыли, оседающей на стекло. За ним последовал ряд более слабых раскатов.
Гроза, потрясшая небо и землю, бушевала с такой силой, что он с трудом мог поднять голову, чтоб осмотреться. Несколько времени он не мог ни перевести дух, ни сообразить, что случилось. Его первым движением было ощупать голову, чтобы убедиться, не сорвал ли ветер волосы с черепа.
— Господи! — воскликнул мистер Фотерингей (он с трудом открывал рот из-за ужасной бури). — Я что-то не так сделал! Что случилось? Какая буря и гром! А минуту тому назад была чудная погода. Это Мейдиг подучил меня. Вот так ветер! Если я буду делать такие глупости, со мной, наверно, случится несчастье… Мейдиг, где вы? Какая ужасная кутерьма!
Он посмотрел вокруг насколько ему позволял пиджак, завернувшийся на голову. Действительно, зрелище было чрезвычайно странное.
— Небо все-таки на месте, — проговорил мистер Фотерингей. — Пожалуй, только оно и осталось на месте. Но даже и оно выглядит так, будто сейчас грянет буря еще ужаснее. А вот и луна. Совсем как прежде. Светло, как в полдень. Но все остальное… Где город? Где… где все? И из-за чего поднялся этот проклятый ветер? Я не заказывал ветра…
Мистер Фотерингей попробовал подняться на ноги, но тотчас же упал на четвереньки и остался в этом положении. Он смотрел на залитый лунным светом мир с подветренной стороны, и полы его пиджака развевались над его головой.
— Что-то совсем неладное, — сказал мистер Фотерингей, — а что именно, бог его знает!
Нельзя было ничего различить ни вблизи, ни вдали. В белом сиянии луны, сквозь облака пыли, которую поднимала завывавшая буря, виднелись только глыбы земли и груды обломков, не было ни домов, ни деревьев, никаких предметов, привычных для глаз, — ничего, кроме хаоса, уходившего вдаль среди смерчей и вихрей, в громе и молнии растущей бури. Зловещий свет падал подле него на то, что было когда-то вязом, а теперь представляло собой груду щепок, дрожащую сверху донизу, дальше куча железных перекладин, скрученных вместе, — повидимому, остатки водопровода, — выступала из нагромождения беспорядочно наваленных столбов.
Дело в том, что когда мистер Фотерингей остановил вращение Земли, он ни словом не оговорил движения предметов, находящихся па ее поверхности. Между тем Земля вращается около экватора с быстротой более тысячи миль в час, в наших широтах это составляет около пятисот миль в час. И вот весь город, и мистер (Мейдиг, и мистер Фотерингей, и все остальное из-за остановки движения Земли полетело вперед с быстротой девяти миль в секунду, то-есть быстрее, чем если бы ими выстрелили из пушки. И все люди, все живые существа, все дома, все деревья, весь видимый нами мир летел таким образом, разбиваясь и превращаясь в прах. Вот в чем было дело.
Мистер Фотерингей не был способен понять все это как следует. Но он понял, что чудо его оказалось неудачным, и сразу почувствовал величайшее отвращение ко всяким чудесам. Теперь вокруг было темно, так как облака сгустились и закрыли месяц, и воздух был наполнен стремительным прозрачным градом. Страшный шум воды и ветра наполнил небо и землю. Он прикрыл глаза рукой и сквозь пыль и град при свете молнии увидел громадный вал, надвигающийся прямо на него, как стена.
— Мейдиг! — раздался среди бушующих стихий слабый голос Фотерингея. — Сюда! Мейдиг!
— Стой! — закричал мистер Фотерингей приближающейся воде. — Ради бога, стой!
— Подождите одну минуту, — обратился мистер Фотерингей к грому и молнии. — Прекратите на минуту шутки, пока я соберусь с мыслями… Что же мне теперь делать? Господи! Если б хоть Мейдиг был здесь.
— Ах, — проговорил мистер Фотерингей, — как сделать, чтобы все опять было в порядке?
Он все стоял на четвереньках, спиной к ветру и напряженно думал, как бы исправить случившееся.
— Да, — сказал он. — Пусть ни один из моих приказов не исполняется, пока я не скажу, ‘Ну!’ Господи, отчего это мне раньше не приходило в голову?
Он напряг свой слабый голос, он кричал все громче и громче, в тщетном желании услышать в реве бури самого себя.
— Ну вот, я начинаю. Помните, что я сейчас сказал. Во-первых, когда все, что я скажу, будет сделано, пусть я потеряю свою чудесную силу, и пусть моя воля станет такая, как у других людей, и пусть кончатся все эти ужасные чудеса. Мне их не надо. Лучше бы я совсем не творил их. Это первое. А второе — пусть я стану опять таким, каким был до начала чудес, пусть все будет опять такое, как было прежде, — прежде, чем опрокинулась эта проклятая лампа. Это большой приказ, но зато последний. Поняли? Да? Больше не надо чудес, пусть все будет, как было, а я чтобы сидел в ‘Длинном драконе’ за кружкой пива. Это все! Да!
Он запустил пальцы в землю, закрыл глаза и крикнул:
— Ну!
Вдруг все смолкло. Он заметил, что стоит на ногах.
— Это — по-вашему! — произнес чей-то голос.
Он открыл глаза. Перед ним были— стойка ‘Длинного дракона’ и. Тодди Бимиш. Шел спор о чудесах, У него мелькнула мысль, что он забыл что-то важное, по она быстро исчезла. Вы понимаете: не считая потери чудодейственных способностей, он был совершенно в том же положении, как раньше, все стало прежним, а следовательно, и его ум и память были совершенно такими же, как в начале нашего рассказа. Он не знал решительно ни о чем из того, что мы рассказали. Не знает и до сих пор. И, конечно, он не верит в чудеса.
— Я вам говорю, что настоящих чудес никогда не бывает, — сказал он. — Толкуйте, что хотите, для меня это ясно, как дважды два.
— Это — по-вашему! — ответил Тодди Бимиш. — Но доказать вы этого не можете.
— Послушайте, мистер Бимиш, — сказал мистер Фотерингей, — попробуем ясно определить, что такое чудо. Чудо — это что-то противоречащее законам природы, вызываемое силой воли…