Человеческая трагикомедия, Шерр Иоганн, Год: 1884 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 326 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЧЕЛОВЧЕСКАЯ ТРАГИ-КОМЕДІЯ.

Историческія Женщины

Іоганна Шерръ.

Переводъ съ нмецкаго Н. И. ЕСИПОВА.

ВТОРОЕ ДОПОЛНЕННОЕ ИЗДАНІЕ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ В. И. ГУБИНСКАГО.

СОДЕРЖАНІЕ.

Аспазія (V вкъ до P. X)

Туснельда (I вкъ)

Мессалина (I вкъ)

Элоиза (XI вкъ)

Іоанна д’Аркъ (XV вкъ)

Дв королевы (XVI вкъ)

Нинона де Ланкло (XVII вкъ)

Матильда Датская (XVIII вкъ)

Марія Антуанетта (XVIII вкъ)

Каролина Англійская (XVIII—XIX вкъ)

Сверная Семирамида (XVIII вкъ)

АСПАЗІЯ.

V-ый ВКЪ ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.

И во времена Фидія властвовали и любили…
Гельдерлинъ.

I.

Сократъ, этотъ архи-учитель древности, прогуливался однажды въ портик Пекиле, или по одной изъ площадей, или въ какомъ другомъ мст прекрасныхъ Аинъ, въ сопровожденіи своихъ учениковъ и друзей Аполлодора, Антисена и Симміаса, благоговйно внимавшихъ каждому слову, вылетавшему изъ устъ вчно неутомимаго педагога. Его діалогическая лекція, вроятно, ршала какую либо эстетическую проблему. Основаніемъ этому предположенію можетъ служить то обстоятельство, что одинъ изъ трехъ вышеупомянутыхъ учениковъ счелъ долгомъ сообщить учителю весьма интересную новость о появленіи въ город новой гетеры, Теодоты, описать красоту которой безсильны слова {… . Xenophon, Apomnemoneum. III, 11. ‘Говорившаго, что красота этой женщины выше словъ.’ Цитируемая глава всецло посвящена бесд Сократа съ Теодотой.}.

Сынъ Софрониска и Фенареты навострилъ уши. Онъ почуялъ новый педагогическій сюжетъ, или новую пищу, чтобы излить свое краснорчіе, которое, какъ объ этомъ свидтельствуетъ исторія, привело въ такое отчаяніе его супругу, бдную Ксантиппу, что она вылила на лысину вчному учителю все содержимое нкоего сосуда. Вн сомннія, эта женщина была лучше, чмъ ее изображаютъ школьные педанты, и найди она себ какого нибудь Ксенофонта, пожелавшаго написать ея ‘Memorabilia’, то мы, быть можетъ, поняли бы аинянъ, которымъ до того надоли честныя старанія ‘сына бабки’ сдлать ихъ филистерами, что они ршили поднести архи-мудрецу кубокъ яда. Хотя, какъ Платонъ въ своихъ ‘Діалогахъ’ надляетъ Сократа богатымъ воображеніемъ, глубиною мысли и орлинымъ полетомъ своей собственной души, но Ксенофонтъ въ своихъ ‘Достопримчательностяхъ’ выставляетъ его чмъ-то въ род Николая или Динтера греческаго міра.

— Въ такомъ случа,— сказалъ архимудрецъ,— надо отправиться туда, ибо вещи, которыя не поддаются словесному изложенію, надо видть, чтобы составить о нихъ надлежащее представленіе.

Они отправились къ дому Теодоты. Ея жилище отличалось богатымъ, роскошнымъ устройствомъ и многочисленнымъ штатомъ красивыхъ рабынь. Когда они вошли во внутреннія помщенія дома, его владтельница въ эту минуту позировала передъ живописцемъ. Она не измнила своего положенія, предоставивъ взорамъ Сократа и сопровождавшихъ его вдоволь любоваться ея прелестями. Лишь только живописецъ покинулъ кисти и палитру, какъ открылось педагогическое преніе съ вступительнымъ вопросомъ Сократа: ‘Мы ли обязаны благодарностью Теодот, что она намъ показала свою красоту, или она должна насъ благодарить за то, что мы любовались ею’?

Затмъ, посредствомъ искусныхъ діалектическихъ доводовъ, онъ доказалъ, что благодарной должна быть гетера, такъ какъ созерцавшіе ея красоту охвачены будутъ желаніемъ вновь придти къ ней и на этотъ разъ, конечно, не для того только, чтобы наслаждаться созерцаніемъ.

— Клянусь Зевесомъ!— воскликнула Теодота,— если это будетъ дйствительно такъ, то, конечно, благодарить должна я.

Широковщательная катихизація мудраго мужа, обращенная вслдъ за тмъ къ гетер, по предмету привлеченія къ себ любовниковъ, не входитъ въ программу нашего разсказа: упоминая объ этомъ сократическомъ приключеніи въ начал настоящей статьи, мы желали только намекнуть читателю о томъ, что къ нкоторымъ сторонамъ античной жизни нельзя прилагать масштабъ современныхъ понятій о нравственности. Мы видимъ, что даже такой человкъ, какъ Сократъ, къ тому же въ присутствіи своихъ учениковъ, могъ вполн свободно обращаться съ такой женщиной, какъ Теодота. Теперь, представимъ себ нашего великаго Еммануила Канта въ будуар современной ему жрицы любви, и рзкій контрастъ между античнымъ греческимъ міромъ и новйшимъ міромъ сразу бросается въ глаза.

II.

Порода совершенно глупыхъ или полуглупыхъ филологовъ и антикваріевъ, ослпшихъ отъ постояннаго созерцанія солнца древне-греческой жизни и потому никогда не видвшихъ на немъ ни одного пятна, постепенно вымерла. Эти жалкіе кропатели {Bombalobombaxe,— въ подлиник. Aristophanes, Thesmophor. 48.}, умъ которыхъ неизвстно въ какомъ мст обртается, проглядли одинъ изъ самыхъ замчательныхъ моментовъ въ культурномъ развитіи человчества, или въ силу упорства отрицали, что положеніе женщины въ греческомъ мір было весьма плачевное. А, между тмъ, вн всякаго сомннія, что это жалкое положеніе женщины и было одною изъ главныхъ причинъ ранней гибели и преждевременнаго паденія эллинизма.

Въ этомъ отношеніи исторія древнегреческаго общества ярко отмчаетъ ршительный поворотъ назадъ, какъ на шагъ отъ того, что мы считаемъ благороднымъ и прекраснымъ къ пощлому и грубому. Въ героическую эпоху, насколько мы можемъ судить о ея соціальномъ стро, который, какъ въ зеркал, отражается въ псняхъ Гомера, положеніе женщины было безспорно гораздо и, выше и сообразне съ ея достоинствомъ, по сравнен.ю съ положеніемъ женщины исторической эпохи. Достаточно вспомнить ту цломудренную грацію, съ которою Гомеръ говоритъ объ эротическихъ наслажденіяхъ, называя ихъ ‘дломъ золотой Афродиты’ {Зевсъ обращается къ Афродит съ такими словами: Милая дочь! не теб заповданы шумныя брани,— Ты занимайся длами пріятными сладостныхъ браковъ. (Иліада, V).} и на ряду съ этимъ драматурговъ, идилликовъ, юмористовъ, нувелистовъ, какъ позднйшихъ греческихъ поэтовъ, трактовавшихъ объ отношеніи обоихъ половъ съ самымъ развязнымъ цинизмомъ, притомъ руководившихся въ этихъ случаяхъ не ‘натурализмомъ’, какъ многіе это увряютъ, а явнымъ рафинированнымъ умысломъ. У Гомера мы также встрчаемъ прелестный женскій образъ, царящій во всей греческой поэзіи — это фракійская принцесса Навзикая, въ параллель съ которой можно поставить только Антигону Софокла, но не по сравненію естественной свжести и граціи, а только по тому, что въ произведеніи Софокла греческая женственность достигаетъ своего высшаго этическаго выраженія. Прекрасныя слова дочери Эдипа:

‘Я рождена не для вражды взаимной, а для любви и быть любимой’ { , . Antigone, 523.} являются, безспорно, благороднйшимъ откровеніемъ эллинской женственности. Впрочемъ, и въ произведеніяхъ историческаго періода мы встрчаемъ достойный и вполн соотвтствующій образъ этимъ женщинамъ. Посл неудавшейся экспедиціи въ Сицилію, аинское народное собраніе приговорило Алкивіада къ смертной казни по мнимому обвиненію его въ святотатств и повелло проклясть его всмъ жрецамъ города. Одна Теана, дочь Мениха, отказалась исполнить это благочестивое требованіе и мотивировала свой отказъ въ слдующихъ словахъ, прекрасне которыхъ не изрекали ни одни жреческія уста съ тхъ поръ, какъ существуетъ міръ:

‘Я стала жрицей для того, чтобы благословлять, а не проклинать!’ { , , , . Plutarchos, Alcib. 22.}

Что женщина Эллады героическаго времени, въ сравненіи съ ея положеніемъ въ періодъ историческій, имла гораздо большее значеніе для мужчины,— это вн сомннія. Доказательствомъ можетъ служить то, что времени Гомера былъ совершенно неизвстенъ содомскій грхъ, такъ сильно распространившійся впослдствіи между греками. Эта, выражаясь словами библіи, ‘мерзость’, все-таки же останется мерзостью, не смотря ни на какія старанія упомянутыхъ нами антикваріевъ — кропателей закрашивать ея мутными красками ‘сократизма’ и ‘платонизма’. О высокомъ положеніи женщины въ героическій періодъ можетъ служить свидтельствомъ и то, что у Гомера женихъ приносилъ подарки отцу невсты и вслдъ затмъ она ему немедленно вручалась, т. е. Женихъ покупалъ невсту, тогда какъ въ позднйшія времена отцы, чтобы выдать въ замужество своихъ дочерей, должны были давать за ними богатое приданое. Несомннно что и въ раннее время греческіе браки страдали разъдающею язвою наложничества, источникъ котораго обртался въ рабств. Намъ, конечно, весьма странно, или, врне, отвратительно слышать, какъ Андромаха Эврипида говоритъ мужу:

Гекторъ, возлюбленный мужъ мой!

Съ духомъ спокойнымъ сносила

Все изъ любви я къ теб: даже влеченье твое

Къ чарамъ Киприды. Дабы горькаго не было чувства,

Дтямъ наложницъ твоихъ грудь я давала свою *).

*) Euripides, Androm. 220.

Несомннно, что эти слова вылились изъ женской души, исполненной искренней любви и нжной привязанности, но тмъ не мене они рзко противорчатъ нравственной иде брака, и это не требуетъ доказательства. Жену — какъ подругу жизни, какъ ‘вторую половину мужа’, говоря короче, жену въ нашемъ смысл, т. е. равноправную мы не встрчаемъ и во время Гомера. Женщина того времени смотрла на мужчину, какъ на высшее существо. И чего только не терпли жены отъ мужей, матери отъ сыновей? Возьмемъ для примра обращеніе принца Итаки съ своею матерью Пенелопою. На ея совершенно разумное замчаніе ‘многоумный юноша’, Телемакъ отвчаетъ матери такою безцеремонною тирадой:

Но удались: занимайся, какъ должно, порядкомъ хозяйства,

Пряжей, тканьемъ, наблюдай, чтобъ рабыни прилежны въ работ

Были своей: говорить же не женское дло, а дло

Мужа, и нын мое: у себя я одинъ повелитель *).

*) Odyss. I, 356.

Пенелопа, безъ обиняковъ, повинуется и грубыя слова своего сына находитъ вполн разсудительными. Такимъ образомъ, здсь мы встрчаемся съ тмъ восточно грубымъ деспотическимъ обращеніемъ мужчины съ женщиною, которое нашло свое проявленіе и въ христіанскомъ мір. Припомнимъ слова апостола Павла: ‘женщина да молчитъ въ обществ’. Однако, не смотря на это, обращеніе мужчины съ женщиною въ Гомерово время все таки стоитъ неизмримо выше колоссальнаго цинизма и презрнія, которыми щеголяло обращеніе съ женщиной въ позднйшую эпоху. Въ первые вка древней исторіи самъ ипохондрикъ Гезіодъ, признавалъ, что ‘для мужчины самое лучшее пріобртеніе — добродтельная жена’, { ‘ . Hesiod Erga, 647.} но уже трагикъ Эврипидъ пишетъ рядъ писемъ какъ-бы съ исключительной цлью унизить женщину, комическіе же писатели то и дло, что осыпаютъ женщинъ руганью и непристойными насмшками. Менандръ, котораго ни въ какомъ случа нельзя назвать брюзгой, поучаетъ:

‘Не женись, если хочешь жить безъ заботъ’ { , . Menandri fragmenta.}.

Грубый совтъ, который, впрочемъ, уже до него весьма остроумно привелъ Аристофанъ въ своей комедіи: ‘женщины въ праздникъ осмофорій’, заставивъ предводительницу хора сдлать такое замчаніе мужчин:

‘Если мы зло, то зачмъ вы женитесь на насъ. Да и дйствительно ли мы зло?’ { , ‘ , . Thesmophor. 789.}.

Совершенно врно было замчено, что въ произведеніяхъ греческихъ поэтовъ находится столько же свидтельствъ, какъ pro такъ и contra женщинъ. Но это не иметъ никакого значенія, ибо подобнаго рода противорчія встрчаются сплошь и рядомъ во всхъ литературахъ. Мнніе о крайне унизительномъ положеніи греческихъ женщинъ въ историческую эпоху ршительно доказывается фактами, которыхъ не можетъ извратить и самый ловкій коментаторъ. О спартанкахъ и говорить не приходится, такъ какъ Спарта въ Эллад вообще никогда не была представительницей культуры и всегда представляла собою лишь варварство. Если-бы намъ не вдалбливали т груды безсмыслицъ, которыя господствовали въ нашихъ учебникахъ впродолженіе цлыхъ вковъ, то мы бы и не могли понять, почему столь долгое время удерживалось такое глупое благоговніе школьныхъ педантовъ къ этой представительниц варварства. Уже одно грубое постановленіе Ликурга, по которому спартанскія двушки, точно также, какъ и юноши, должны были являться на публичныя празднества совершенно нагія и въ этомъ вид пть, плясать, бгать и бороться, возмущаетъ всякое облагороженное чувство. Спартанская женщина была не боле какъ орудіе для производства дтей. Супружескія отношенія не шли дальше чисто животныхъ потребностей, и это потому, что бракъ, по закону Ликурга, обращался въ раціонально устроенный заводъ для распложенія людей {Plutarch, Lyeurg. 14, 15.}.

Однако у іоническихъ грековъ, а также у высоко-образованныхъ афинянъ отношеніе мужа къ жен, хотя и принимало форму боле утонченную, изящную, но сущность отношеній не была особенно лучше. Даже геніальные эллинскіе мыслители и т смотрли на женщину, какъ на существо, стоящее значительно ниже мужчины и безусловное подчиненіе ея мужской вол считали и закономъ природы, и необходимостью, и справедливостью.

Того же взгляда былъ и великій идеалистъ Платонъ. Такъ смотрлъ и великій реалистъ Аристотель. Впрочемъ, идеалистъ относился къ женщин презрительне реалиста. Идеалъ женщины по Платону едва только переходитъ за предлы самой пошлой повседневной жизни, онъ въ совершенств врной и способной рабыни усматриваетъ совершенство жены. Аристотель же смотритъ на бракъ, а отсюда и на женщину, сообразно ея высшему назначенію и ея достоинству, и этотъ взглядъ самый благородный, какой только выработало эллинство: ‘Сожительство животныхъ, говоритъ Страгеритъ, иметъ цлью только продолженіе потомства, напротивъ того, люди живутъ вмст не только чтобы производить дтей, но и ради другихъ отношеній. Задачи мужчины и женщины различны, они помогаютъ другъ другу тмъ, что каждый изъ нихъ длаетъ свою особенность общимъ достояніемъ и потому въ этомъ пріятное соединяется съ полезнымъ’ {Platon, Leges с. VI, р. 781, Meno р. 71. Aristoteles, De republ. V, 1254, Hist. anim. IX, 1, De mor. VIII, 14.}.

Въ этихъ словахъ мы видимъ уже такую картину брака, какая прилична народу цивилизованному. Жаль только, что подобныхъ браковъ въ дйствительности вовсе не было или они являлись, весьма и весьма рдкимъ исключеніемъ.

Виноваты въ этомъ были не женщины. Законы и обычаи не давали имъ возможности достигнуть одинаковыхъ соціальныхъ правъ съ мужчиной. По закону он всю жизнь оставались несовершеннолтними, и трудно себ представить, какимъ путемъ могли бы женщины выйти изъ подъ опеки.

Воспитаніе ихъ было самое жалкое, ихъ умственное развитіе стояло весьма низко, вслдствіе недопущенія честныхъ двушекъ и женщинъ въ мужское общество. Жизнь въ гинекеяхъ (греческихъ теремахъ), совершенно изолированныхъ отъ остальныхъ помщеній дома, представляетъ поразительное сходство съ жизнью женщины въ восточныхъ гаремахъ. До брака двушки оставались совершенно замкнутыми и отчужденными. Отцы на замужество своихъ дочерей смотрли съ чисто практическо-дловой стороны, и, по обычаю, женихъ въ первый разъ видлъ открытое лицо невсты своей только въ брачной комнат. Съ своей стороны, новобрачная, выходя замужъ, мняла только гинекей родительскаго дома на гинекей (теремъ) мужа и съ этихъ поръ замкнутая въ четырехъ стнахъ новаго жилища протекала ея, жизнь полная убійственнаго однообразія, которое лишь изрдко нарушалось участіемъ въ религіозныхъ празднествахъ. Весьма возможно и даже вполн вроятно, что въ то время и добродтельныя, врныя жены разбивали вс эти стснительныя и губительныя для духа оковы, но когда это случалось, тогда этихъ женщинъ встрчало безпощадное и строгое порицаніе. Такъ, напр., въ 431 году до P. X., сестра великаго Кимона, Эльпеника, позволила себ подойти съ упрекомъ къ Периклу, въ Керамикос, въ то время, когда онъ уже сошелъ съ кафедры, произнеся одно изъ прекраснйшихъ надгробныхъ словъ. Этотъ поступокъ не сошелъ ей даромъ. Периклъ — этотъ образецъ аттическаго джентльмена, не задумался отдлать ‘намазанную старуху’ жестокою и грубою тирадою изъ поэта Архилоха {Plutarch, Pericl. 28,}.

III.

Но несмотря на замкнуто-отчужденное положеніе женщины въ Эллад, въ ней все-таки было много такъ наз. ‘эмансипированныхъ’ женщинъ, которыя беззаботно перепрыгивали черезъ перегородки народныхъ обычаевъ и общественной нравственности и превращали смлую идею свободы плоти въ самую необузданную дйствительность и съ цинизмомъ торговали своимъ тломъ. Эти женщины, стоявшія вн круга добродтельныхъ двушекъ и замужныхъ женъ, служили въ греческомъ обществ представительницами женскаго пола,— фактъ вполн доказывающій, что эллинское понятіе о пристойности и нравственности существенно различествовало съ новыми понятіями. При этомъ не мшаетъ замтить, что въ сущности новое общество не иметъ особенно много причинъ смотрть на древнее общество съ негодованіемъ. Неоспоримо, что свтскіе люди какъ ныншняго, такъ и древняго міра масштабъ терпимости или презрнія примняютъ по отношенію къ распутнымъ женщинамъ сообразно сословію и званію ихъ. Что гршница Аинъ въ ея безконечно разнообразныхъ утонченностяхъ въ искусств распутства является крайне мизерною въ сравненіи съ гршницами Лондона, Парижа, Венеціи, Неаполя, Нью-Іорка, Берлина и Вны — это не подлежитъ ни малйшему сомннію. Современное лицемріе научило насъ набрасывать покровъ общественнаго приличія даже на самыя гнусныя явленія, тогда какъ языческое сладострастіе выступало передъ обществомъ совершенно нагое.

Чувственный элементъ былъ до такой степени сильно развитъ въ грекахъ, что даже такой высокой пробы идеалистъ, какъ Платонъ, и тотъ признавалъ невозможнымъ ограничить половыя отношенія мужчины и женщины брачнымъ сожительствомъ {Platon, Leg. VIII, 839 seq.}. Въ Аинахъ проституція была государственнымъ учрежденіемъ, виновникомъ которого считаютъ великаго законодателя Солона, одного изъ семи мудрецовъ Греціи {Athenaeus, . 1. XIII p. 569, d. … ‘ .’ Въ виду необузданной страсти молодыхъ людей, Солонъ первый установилъ плату въ ‘Порнеахъ’.}. Когда аттическій комикъ Филимонъ называетъ это учрежденіе (проституцію) ‘народнымъ и благодтельнымъ’ { . Philemonis fragm. 107.}, то тутъ нтъ ни малйшей ироніи и эти слова слдуетъ понимать въ прямомъ смысл, потому что мы знаемъ, что въ Эллад проституція была не только полицейскимъ, но — говоря совершенно серьезно — религіознымъ, богослужебнымъ.

Эти слова звучатъ, конечно, очень странно въ ушахъ современнаго человка, но тмъ не мене это вполн достоврный фактъ, легко къ тому же объяснимый тмъ, что древнія религіи были въ самой своей сущности ни чмъ инымъ, какъ религіями природы.

Вавилоно-сирійскій культъ Милеты-Ашеры-Цибелы,— служеніе великой богин природы, встрчаетъ свое нсколько блдное отраженіе въ греческомъ культы Венеры — Любовницы {Такъ перевожу я (Шерръ) ‘ ‘ и ‘ ‘ что буквально значитъ ‘Афродита публичная’ и ‘Афродита блудница’.}. Мы говоримъ: блдное ‘отраженіе’, потому, что мсто жертвы цломудрія, приносимой въ Азіи великой богин всми двушками и женщинами, въ Эллад заступила такая же жертва только изъ извстнаго сословія женщинъ, такъ называемыхъ ‘гіеродулъ’, которыя содержались при каждомъ храм богини любви {Herodot, I. 199: — ‘ .’ т. e. всякая туземная женщина рожденная при храм, Афродиты, должна была хоть разъ въ жизни сойтись съ чужеземцемъ. Геродотъ называетъ это, позорнйшимъ постановленіемъ (,, ‘), изъ чего видно, что ‘отецъ исторіи’ не настолько былъ наивенъ, чтобы въ источник этого вавилонскаго распутства видть религіозный смыслъ.}. Что положеніе этихъ храмовыхъ рабынь нисколько не считалось позорнымъ — по крайней мр въ начал пятаго столтія до P. X.,— доказывается тмъ, что серьезный и величавый Пиндаръ, въ одномъ изъ своихъ граціозныхъ стихотвореній, удостоиваетъ коринфскихъ гіеродулъ почтительно привтливыми словами и обращается къ нимъ какъ къ ‘гостепріимнымъ и веселымъ двушкамъ, которыя, посвятивъ себя служенію Афродит, всецло и непрестанно стремятся мыслью и сердцемъ къ вчной матери любви’.

Отъ богини Афродиты Гетеры, въ честь которой былъ установленъ этотъ культъ, жрицы Венеры получили названіе ‘гетеръ’ въ обширномъ смысл этого слова. Слово ‘гетера’ можетъ быть также переведено: подругой, или любовницей, (принимая это послднее слово даже въ томъ невинномъ смысл, который оно имло еще въ XVI столтіи), но въ то же время ни мало не нарушая истинное значеніе этого слова, оно можетъ быть переведено и другимъ мене классическимъ и не практикуемымъ въ приличномъ обществ словомъ. Между гетерами самый низшій классъ составляли ‘порны’, принадлежавшія по преимуществу къ сословію рабынь и содержавшіяся въ особыхъ домахъ, извстныхъ въ среднія вка подъ именемъ ‘женскихъ домовъ’, а въ Греціи подъ названіемъ ‘Порнеа’. Отъ нихъ отличались гетеры боле приличныя, если умстно только это выраженіе,— которыя были всегда свободно рожденными или вольно-отпущенницами и сами торговали своими прелестями. Въ это же сословіе включалась и всякая играющая, поющая и пляшущая женщина, т. е. арфистки, флейтщицы и танцовщицы, они то собственно и назывались гетерами {Бекеръ (Charicls) и Якобсъ (о Гетерахъ).}.

О міросозерцаніи и образ мыслей въ сред гетеръ и ихъ дятельности, мы можемъ себ дать вполн ясное представленіе по ‘Разговорамъ гетеръ’, написаннымъ Лукіаномъ, однимъ изъ выдающихся нравоописателей времени процвтанія гетеризма и къ тому же весьма остроумнымъ юмористомъ. Въ этихъ діалогахъ нердко встрчаются увщеванія и ободренія матерей, отправляющихъ своихъ дочерей принести въ жертву свое цломудріе, тутъ же мы узнаемъ, что главною причиною паденія несчастныхъ двушекъ являются нищета и безпомощность. Tout comme chez nous. Исторія нравовъ отличается такимъ же однообразіемъ въ цломъ и такими же безконечными разнообразностями въ отдльныхъ явленіяхъ, какъ и исторія природы, и придетъ, конечно, время, когда историческая наука получитъ возможность, поднявшись на высшія ступени познанія, указывать оттуда на то единство основныхъ законовъ природы и исторіи, которое до сихъ поръ мы могли только предчувствовать. Вс работы и попытки, направленныя къ отысканію этого единства, оканчивались до сихъ поръ, правда, не особенно удачно, но это всегда случалось потому, что искатели оставляли безъ вниманія дв главнйшія данныя: человческую глупость и человческія страсти.

VI.

Изъ среды свободныхъ художницъ вышли ‘знаменитыя’ гетеры, представительницы квинтъ-эссенціи гетеризма. Нкоторыя изъ нихъ сдлали себ блестящую карьеру, такъ какъ стали женами государей, другія же достигли того, что имъ воздвигли памятники на общественныя суммы. Чтобы послднее явленіе не показалось черезчуръ страннымъ, не надо забывать, что греки іоническаго племени были по натур своей народъ-художникъ, и въ хорошемъ, и въ дурномъ смысл этого слова. Греческая религія была главнымъ образомъ поклоненіемъ прекрасной форм, она устанавливала почитаніе всего истинно-прекраснаго. Красота была для нея священною, ибо въ ней воплощалась идея божества. Когда, на виду многочисленной толпы народа и пилигримовъ, собравшихся на торжество Посейдона, живое чудо красоты — гетера Фрина обнажилась и съ распущенными до колнъ волосами вошла въ лнящіяся волны Эгейскаго моря, то весь народъ ахнулъ отъ восторга, и это не былъ актъ сладострастнаго зрлища, о, нтъ,— здсь сказался художественный духъ эллина, возводившій поклоненіе красот до культа. Въ купающейся Фрин эллинъ созерцалъ Афродиту — Андіомену… По словамъ преданія, Фрина своей красотой вдохновила живописца Апеллеса и ваятеля Праксителя, она служила имъ натурщицей для изображенія Афродиты. Греки почтили гетеру высшей благодарностью, въ Теспіи, ея родномъ город, былъ выставленъ бюстъ, изваянный Праксителемъ. Въ Дельфахъ, священнйшемъ мст Греціи, въ честь ея воздвигли золотую статую на пьедестал изъ пентелійскаго мрамора {Athenaeus, XIII, 590, 591. Pausanias X, 27, 5.}. Само собою разумется, что брюзги-философы изъ секты циниковъ считали скандаломъ такое изъявленіе благодарности.

Однако въ чемъ, по возрніямъ эллиновъ, заключался идеалъ женской красоты? Воспользуемся небольшимъ отрывкомъ изъ ‘писемъ гетеръ’, написанныхъ Алкифрономъ въ начал ІІІ-го вка отъ P. X. и имющихъ большое значеніе въ историко-нравственномъ отношеніи. Алкифронъ особенно восхваляетъ въ молодой Лаис, — прозванной старой Коринфянкой?— которую великій живописецъ Апеллесъ воспиталъ для ‘блуднаго искусства’ — ея ‘не слишкомъ худощавый или полный, но здоровый, роскошный и стройный станъ, вьющіеся отъ природы блокурые, мягкіе и густые волоса, ниспадающіе на плечи, красивые большіе глаза, черныя звзды которыхъ плаваютъ въ чистйшемъ блк’. Послдователь Алкифрона дорисовываетъ этотъ портретъ еще такими красками: ‘груди подобно кедонійскимъ яблокамъ, полноту которыхъ едва сдерживаетъ перевязь, служившія живописцамъ образцомъ для бюста Елены’. По преданію, младшая Лаиса {Plutarch, Alcib. 39.} была дочерью Тимандры, послдней любовницы Алкивіада, — этого эллинскаго гуляки, которому она оставалась врной до самой его смерти. Когда этотъ геніальный, блестящій и втреный афинянинъ былъ путемъ измны убитъ персидскимъ сатрапомъ въ фригійской деревн, въ которой жилъ съ Тимандрою, она гетера съ истинною печалью сама обмыла и умастила благовонными снадобьями его трупъ, завернула его въ свою лучшую одежду и похоронила его съ такимъ торжествомъ, какое только позволяли ея средства {Plutarch, Alcib. 39.}.

Первою прославившейся изъ эманципированныхъ эллинскихъ красавицъ (въ VI вк до P. X.) была Родописа, родившаяся во ракіи, которая рабыней была вывезена своимъ господиномъ Ксентеосомъ и выкуплена на волю братомъ поэтессы Сафо. Родописа впослдствіи была весьма богата, по словамъ Геродота она была полна чарующей прелести.

Мстность, гд процвтали знаменитйшія гетеры были Аины. Этотъ прелестный ‘городъ фіалокъ’ былъ источникомъ самаго яркаго блеска и самаго тонкаго благоуханія эллинизма. Здсь, въ честь гетеры Леяны, красовался памятникъ въ вид львицы, отлитый изъ мди. Памятникъ этотъ воздвигнутъ ей, какъ любовниц Аристогитона, стремившагося свергнуть тиранію Пизистрата и потому замученнаго на смерть Гиппіемъ. Здсь въ Аинахъ процвтали сициліанка Лаиса и остроумная шалунья Миррина изъ Самоса. Здсь же восхищала и очаровывала всхъ Фрина, изъ Теспіи, имя которой сдлалось нарицательнымъ для извстнаго класса женщинъ и о которой преданіе повствуетъ, что адвокатъ Гиперидъ, защищавшій ее въ суд по обвиненію въ ереси, въ послднемъ своемъ слов сорвалъ съ нея покровы, чмъ и заставилъ судейэстетиковъ произнести оправдательный приговоръ. Здсь гетера Ластенея изъ Аркадіи слушала лекціи Платона, а Леонтіона — разсужденія Эпикура, ученіе котораго, какъ говорятъ, она опровергла въ одномъ политическомъ трактат, замчательномъ по сил мысли и логической послдовательности. Знаменитыя гетеры позднйшаго времени исключительно аинянки, напр. Тайса, наложница Александра Македонскаго, и Ламія, любовница Дмитрія Поліоркета.

Съ именемъ Тайсы, согласно разсказу Плутарха, связанъ много разъ восптый и много прославленный эпизодъ изъ героической жизни Александра Македонскаго — къ тому же эпизодъ, чисто романическаго пошиба въ этой античной поэм.

Душная ночь. Въ шатр шумно, здсь подъ предсдательствомъ Александра, возсдающаго подъ золотымъ балдахиномъ на великолпномъ трон Ахеменидовъ, идетъ оргія его приближенныхъ въ Персеполис. Винные пары вносятъ веселье и необузданность въ собраніе пирующихъ. Опьяненіе охватываетъ и Тайсу. Осушивъ золотую чашу, въ самый разгаръ вакханаліи, съ разгорвшимися щеками и искрящимися глазами, она кричитъ своему царственному любовнику: ‘Много я перенесла во время этого долгаго странствованія по Азіи, но за все вознаграждена я тмъ, что сегодня могу пировать въ надменной столиц Персіи. Но какое великое счастье было бы для меня, если бы посл настоящаго пира я могла бросить зажженный факелъ во дворецъ Ксеркса, который нкогда сжегъ мой дорогой родной городъ Аины, въ отмщеніе за Аины, въ отмщеніе за Элладу’.

Опьянвшій герой вскакиваетъ съ трона съ такой стремительностью, что внокъ, сплетенный изъ розъ и плюща, спадаетъ съ головы его на плечо. Вся пьяная компанія поднялась. Полупьяная красавица — гетера кладетъ въ руку царя зажженный факелъ. Александръ бросается во дворецъ, вс слдуютъ за нимъ, махая факелами, и среди неистовыхъ криковъ ликованія герой и его приближенные бросаютъ зажженные факелы въ деревянныя галлереи дворца, на постройку и украшеніе котораго персидскіе цари истратили несмтныя сокровища Азіи {Herodot, II, 134—35. Pausanias, I, 1, 2. Plutarch, Alex. 38.}.

V.

‘Периклъ, сынъ Ксантиппы, былъ въ свое время первый между аинянами, мужъ столько же краснорчивый, сколько и дятельный’ {Thucydides, I, 139:— ‘ , ‘ , ‘.}.

Вотъ слова, которыми укидидъ, какъ рзцомъ на гранит, обрисовалъ знаменитаго демагога. Этотъ великій гражданинъ, стремившійся возвести на высшую ступень аттическую демократію, принадлежалъ по рожденію къ одной изъ высшихъ аристократическихъ фамилій своего города. Его матери Агарист, внучк Клисена, низвергнувшаго тиранію Пизистрата, въ то время, когда она была имъ беременна, приснилось, что она родила льва и, дйствительно, черезъ нсколько дней она родила Перикла {Plutarch, Pericl. 3.}, этого настоящаго человка-льва, воплотившаго въ себ эллинскій идеалъ человка.

Я говорю ‘эллинскій’, такъ какъ не надо забывать, что даже самый развитой грекъ всегда оставался партикуляристомъ, т. е. аиняниномъ, спартанцемъ или ивяниномъ. До идеи человчества или о всемірномъ гражданств эллинизмъ никогда не достигалъ. Только въ душ Александра Македонскаго мерцала слабымъ свтомъ идея осуществить всемірныя тенденціи человческаго рода путемъ распространенія эллинизма по всему міру. Но въ македонскую эпоху чистый эллинизмъ уже поблекъ. Когда же онъ находился въ полномъ цвту, т. е. въ первой половин столтія до P. X., тогда характеръ его не былъ національнымъ, и тмъ мене универсальнымъ, онъ былъ исключительнымъ, мстнымъ.

Конечно, тотъ мстный патріотизмъ, благодаря которому Периклъ, другъ Анаксагора и Фидія, сдлалъ столь ему дорогія Аины жемчужиною древняго міра, не былъ патріотизмомъ какого нибудь флексензингенскаго премьера-министра или какого нибудь кревинкельскаго бургомистра, или какого нибудь кушнапельскаго депутата. Эллинизмъ, или врне аттицизмъ, былъ достаточно обширенъ для того, чтобы въ его предлахъ геній Перикла могъ выработать демократическую идею государства въ высокое, свтлое, гармонически-прекрасное зданіе, въ стнахъ котораго инянамъ, какъ воспріимчивому и художественному народу, предстояло наслаждаться безмятежно прочнымъ существованіемъ. Само собою разумется, что продержаться долго такое зданіе не могло. Людская глупость никогда не могла долго выносить что бы то ни было прекрасное и благородное, тогда какъ все нелпое, отвратительное и порочное она терпливо тащитъ за собою въ продолженіе цлыхъ вковъ и тысячелтій. Потому-то и несчастенъ тотъ, кому присущи великія мысли, кого волнуютъ благородныя чувства, кто ищетъ истину, не страшась, высказываетъ ее, любитъ справдливость и врагъ насилія и безправія. Горе тому, кто не носитъ на лбу такого ярлыка, какимъ украшено большинство существъ, созданныхъ ‘по образу и подобію Божію’. Горе тому, кто на одинъ шагъ переступитъ границу золотой посредственности и не будетъ чуждъ способности при случа гнуть спину наравн съ прочими. Каждое исключеніе есть оскорбленіе правила, а правило — властелинъ надъ міромъ. Будьте, какъ вс люди или, по крайней мр, поступайте, какъ вс поступаютъ,—таково первое и единственное правило, которое вс отцы, желающіе обезпечить карьеру своихъ дтей, должны были бы внушать имъ съ дтства.

Периклъ не былъ, да никогда и не могъ быть счастливый уже по одному тому, что онъ былъ великъ и его благородная гордость не позволяла ему льстить и заискивать передъ завистливыми душами черни. Смлый трибунъ выходящій изъ ряда знаменитыхъ предводителей народа, всеобъемлющая геніальность котораго была справедливо оцнена только по его смерти, никогда и ни на іоту не былъ льстецомъ народа.

укидидъ, его современникъ, никогда не бывшій демократомъ, и тотъ признаетъ въ этомъ великомъ ‘человк демократіи’ полное отсутствіе лести передъ кмъ бы то ни было. Онъ называетъ Перикла могущественнымъ по сил мудрости и твердости характера, безусловно недоступнаго никакому подкупу, отважно сдерживающимъ массу въ должныхъ предлахъ, не руководимымъ, но руководящимъ народомъ, и стремившимся къ власти открытымъ, честнымъ путемъ. Затмъ этотъ портретъ величайшаго гражданина и государственнаго человка Аины историкъ дорисовываетъ слдующими словами: ‘По имени существовало господство народа, въ дйствительности же, это было господство перваго человка’. Такъ всегда было, такъ и будетъ всегда. Демократія Жанъ-Жака Руссо живетъ только въ книгахъ, а люди Периклова закала, къ несчастію, принадлежатъ къ числу рдчайшихъ явленій въ нашемъ мір.

Великій аинянинъ не былъ счастливъ и въ четырехъ стнахъ своего ‘дома’, если это улитковое понятіе о дом применимо къ тогдашнему греку. Этому человку, который съ ораторской трибуны властительнымъ своимъ словомъ успокаивалъ бушующую демократію, политик котораго Платонъ, далеко не бывшій его другомъ, приписываетъ ‘царственный умъ’, полководцу и адмиралу, побдоносно предводительствовавшему войскомъ и флотомъ, патріоту и художнику по натур, одвшему свой милый ‘городъ фіалокъ’ въ роскошныя одянія благороднйшихъ созданій искусства— этому человку не посчастливилось въ томъ, что нмецкій поэтъ назвалъ ‘великою лотереею’ въ нашей жизни, понятно, что бракъ въ греческомъ смысл не былъ такою лотереею, но и въ немъ чисто человческимъ отношеніямъ присущи были требованія, возвышающіяся надъ закономъ и постоянно сохраняющія свое значеніе.

Въ молодыхъ лтахъ Периклъ отдалъ дань обычаю, котораго держались зажиточные и образованные люди его города. Онъ женился на одной изъ своихъ близкихъ родственницъ — вдов и разведенной жен нкоего Гиппоника,— которая родила ему двухъ сыновей: Ксантиппа и Парадоса. Они оба принесли горе отцу: старшій, какъ мотъ и гуляка — своею жизнью, младшій, его любимецъ — своею преждевременною смертью. Отношенія между Перикломъ и его женой, видимо, никогда не входили въ предлы сердечныхъ или иныхъ боле тсныхъ связей. Какъ холодно они сошлись, такъ холодно и разошлись, когда, какъ весьма мило выражается источникъ, откуда мы почерпаемъ эти вднія: ‘совмстная ихъ жизнь перестала быть имъ пріятной {Plutarch, Pericles, 24. Эта глава составляетъ главный источникъ нашихъ свденій о домашней жизни Перикла и его отношеніяхъ къ Аспазіи, выдержками изъ которой мы пользуемся.}. Въ то время въ Аинахъ законные разводы совершаясь такъ же легко, какъ и во времена директоріи въ Париж. Разведенная супруга Перикла — имя ея осталось неизвстно — не медля вышла замужъ за другого, или, выражаясь правильне, была передана своимъ первымъ мужемъ ‘съ ея согласія’ другому, а Периклъ, съ своей стороны, сталъ жить съ Аспазіей, къ которой питалъ чувство большой нжности {Plutarch. ‘ ‘.}. Чтобы выставить эту любовь правдиво нжнымъ и весьма возвышеннымъ чувствомъ, Плутархъ указываетъ, что великій государственный мужъ никогда не уходилъ по дламъ и никогда не возвращался домой безъ того, чтобы| не проститься или привтствовать Аспазію поцлуемъ. Изъ этого можно заключить, что первою причиною холодности брачныхъ отношеній Перикла была Аспазія. А затмъ и то, что женщина, поселившая въ душ такого человка, какъ Периклъ, столь сильную и глубокую привязанность, вн всякаго сомннія, не могла быть обыкновенною дюжинною женщиною.

VI.

Кто и откуда была Аспазія, имя которой унаслдовано? нами отъ древняго міра, какъ одно изъ самыхъ знаменитыхъ женскихъ именъ? Она родилась въ Милет и была, гетера {Непонятно, почему Ромеръ въ своей ‘Исторіи древн. міра’ вопреки ясному свидтельству древнихъ, утверждаетъ, вообще, что Аспазія не боле, не мене какъ гетера.}. Уже одно то, что родиной ея является Милетъ,— репутація Аспазіи должна имть весьма сомнительный характеръ, ибо этотъ городъ въ то время считался высшею школою разврата, точно также какъ Римъ I, II, III и IV, Византія VI, Венеція XVII, Парижъ XVIII и Лондонъ въ XIX столтіяхъ. Въ Милет, этомъ город сладострастія par excellence, оберъ-гимназіи любовнаго искусства и излюбленномъ мст дйствія скандалезной литературы {‘Fabulae Milesiae’.}, родилась и выросла ‘прекрасная и милая гостья’, ‘обнимаемая’, ‘цлуемая’, ‘любовь’ и ‘возлюбленная’,— все это синонимы Аспазіи. Что она была, дйствительно, прекрасна, это понятно само собой, хотя описаніе ея красоты не дошло до насъ.

Отцомъ Аспазіи считаютъ нкоего Ахіоксоса, а преподавательницей искусства гетеризма — ея соотечественницу, по имени Таргелію, замчательную по своей красот, граціи, дару краснорчія и слывшую ‘дипломатомъ въ юбк’, если только іонянки носили юбки. Таргеліи при помощи своей красоты, которой она торговала, удалось склонить малоазіатскихъ грековъ въ пользу персидскаго царя. О ней также упоминаютъ, какъ о философ, причемъ сравниваютъ съ нею Діотиму и Аспазію. Мы совсмъ незнакомы съ ея общими философскими воззрніями, но въ философіи брака она, несомннно, была богата опытомъ, такъ какъ, не считая любовниковъ, сочеталась съ четырнадцатью законными мужьями, рядъ которыхъ заключилъ не боле не мене, какъ Антіохъ, царь ессалійскій {Plutarch, 1. с. 24. Lucian, Eunuch. 7. Athenacus, XIII, 600. Philostratos, XIII, 920.} и такимъ образомъ ‘all’s well that ends well’, т. e. концомъ — всему длу явился внецъ. Слдовательно, съ точки зрнія гетеризма, Таргелія была, несомннно, превосходная учительница, а Аспазія, какъ способная ученица, вроятно, съумла прекрасно воспользоваться ея уроками.

Ни время, ни условія, при которыхъ появилась въ Аинахъ Аспазія, намъ совершенно неизвстны. Если ссылаться на Плутарха,— но не забудемъ, что именно въ этомъ случа нельзя вполн доврять ему,— Аспазія держала въ Аинахъ домъ ‘служительницъ, покорныхъ желаніямъ Эрота и Киприды’, школу гетеръ — ремесло, которое самъ Плутархъ вынужденъ былъ назвать ‘не совсмъ приличнымъ и почтеннымъ’ {Plut. I. с.}. Однако, не смотря на недостатокъ почтенности этихъ заведеній, знатнйшіе аинскіе джентльмены, достопочтеннйшіе философы, знаменитйшіе художники и вліятельные государственные люди, какъ Сократъ и Периклъ, постоянно и весьма охотно посщали домъ Аспазіи. Первый даже объявилъ себя ученикомъ прекрасной и геніальной женщины въ искусств любить и искусств говорить. Есть указанія, что рчи Аспазіи, произносимыя ею въ тсномъ кругу своихъ друзей, были Образцовы. По крайней мр, намъ извстно, что Сократъ (въ одномъ изъ діалоговъ Платона) говоритъ, что онъ слышалъ однажды Аспазію, произнесшую похвальное слово надъ могилою падшихъ въ битв аинянъ, и тутъ же этотъ ‘архимудрйшій изъ людей’, замчаетъ, что ‘если онъ и обладаетъ кое-какимъ даромъ краснорчія, то этому нечего удивляться, такъ какъ у него была превосходная учительница, образовавшая многихъ знаменитыхъ ораторовъ и въ томъ числ самаго знаменитаго — Перикла’ {Platon, Menexenos, 235. Athenaeus, V, 219.}. Конечно, это сказано въ шутливо-ироническомъ тон, но это и есть тотъ самый сократическій шутливый тонъ, въ которомъ мудрецъ иронически выражалъ и самыя серьезныя мысли.

Какъ манеры обращенія, такъ и разговоры Аспазіи, видимо, производили обаятельное впечатлніе не только на мужчинъ, но и на женщинъ. Мы читаемъ у Плутарха, что друзья этой высоко-образованной, красивой и граціозной гетеры приходили къ ней въ гости вмст со своими законными женами, изъ чего и слдуетъ заключить, что добрымъ аинянкамъ было весьма пріятно въ дом Аспазіи, и имъ нравилась ея компанія, такъ какъ иначе мужья не могли бы заставить своихъ женъ слдовать за ними, ибо по словамъ самаго глубокаго знатока прекраснаго пола — Эврніида: ‘женщина самое несговорчивое существо’, а циникъ Аристофанъ уже однимъ стихомъ:

‘Он до сихъ поръ еще вертятъ мужчинами, какъ всегда ими вертли’

ясно намекаетъ, что его соотечественницы, несмотря на вс неблагопріятныя обстоятельства, обладали въ совершенств искусствомъ держать мужей подъ башмакомъ или, выражаясь правильне, подъ сандаліей.

Если собрать вс, правда, весьма скудныя извстія, дошедшія до насъ объ Аспазіи и считать ихъ достоврными, то окажется, что въ самый блестящій періодъ развитія Аинъ, домъ этой гетеры былъ сосредоточіемъ самаго образованнаго и высшаго того времени греческаго общества. За ея круглымъ столомъ — хотя въ то время столы были треугольные — возлежали Периклъ, Анаксагоръ, Сократъ, Фидій, Дамонъ, Иктинъ, Короибъ и Менезиклъ. Здсь аттическая философія сливалась съ лирикой Алкея и Анакреона. Здсь присутствовавшіе, украшенные внками изъ фіалокъ, розъ и миртъ, переходили отъ веселыхъ бесдъ о поэтическихъ художественныхъ произведеніяхъ къ обсужденію важнйшихъ государственныхъ вопросовъ и нердко, впадая въ патріотическое воодушевленіе, подъ звуки формингъ, оглашали комнату героическою пснію Калистрата:

‘Увнчанный зеленью мирта, я буду носить мой боевой мечъ подобно Гармодію и Аристогитону’.

Здсь юный Алкивіадъ, поднявъ высоко лнящійся бокалъ, шаловливо улыбаясь, обращался къ возлежащему противъ него сыну Софрониска со стихомъ Вакхелида:

‘Какою сладостною влагой владетъ кубокъ золотой!’

Здсь прислужницы Аспазіи, по знаку своей госпожи, пли подъ аккомпанементъ лидійской флейты гимнъ Сафо къ Афротид:

Блескомъ славы безсмертной внчанная,

О Цитера, о многожеланная,

Громовержца великаго дщерь!

Гнетъ печали моей ты смягчи и умрь.

Въ этомъ сердц печаль несказанная.

VII.

Какъ всегда и везд бываетъ, подъ кровлею того дома, куда великій созидатель аинскаго государственнаго зданія ввелъ свою подругу и возлюбленую, жизнь явилась не только съ свтлой стороны, но — какъ это чаще наблюдается — и съ темной стороны. На ихъ совмстное сожительство древніе смотрли какъ на слдствіе, глубокой, взаимной привязанности {Plut. I. с.}. А такъ какъ полноправный аинскій гражданинъ Периклъ съ неаинянкой вступить въ законный бракъ не могъ, то, говоря современнымъ языкомъ, великій государственный мужъ состоялъ лишь въ гражданскомъ брак съ прелестной женщиной, родственной ему по художественному уму и чувству. Такимъ образомъ Аспазія жила въ дом Перикла не какъ ‘femme entretenue’, а на правахъ жены, какъ настоящая хозяйка. Она понимала его умственныя стремленія и сочувствовала имъ, умла оцнивать его предначертанія и длила съ нимъ его заботы, она была его прибжищемъ и утшеніемъ, и не можетъ быть малйшаго сомннія, что ихъ совмстная жизнь или сожительство представляло собою высшій порядокъ или образецъ тхъ отношеній между мужчиной и женщиной, какой когда-либо достигало эллинство {Эта взаимная любовь между столь родственными по уму и душ Перикломъ и Аспазіей прекрасно выражена нашимъ поэтомъ Я. П. Полонскимъ въ его стихотвореніи подъ заглавіемъ ‘У Аспазіи’.

Гость: Что-бъ это значило? Вижу сегодня ты

Домъ свой, какъ храмъ убрала:

Между колоннъ занавсы приподняты,

Благоухаетъ смола,

Цитра настроена, свитки разбросаны,

У посыпающихъ полъ

Смуглыхъ рабынь твоихъ косы расчесаны,

Ставятъ амфоры на столъ.

Ты же блдна,— словно всми забытая,

Молча стоишь у дверей?

Аспазія: Площадь отсюда видна мн, покрытая

Тнью сквозныхъ галлерей…

Шумъ ея замеръ, и — это молчаніе

Въ полдень такъ странно, что вновь

Сердце мн мучитъ тоска ожиданія,

Радость, тревога, любовь.

Буйныхъ Аинъ тишину изучила я:

Это Периклъ говоритъ…

Если блдна и молчитъ его милая,

Значитъ — весь городъ молчитъ!…

Чу! шумъ на площади… рукоплесканія…

Друга внчаетъ народъ!

Но и въ лавровомъ внк изъ собранія

Онъ къ этой двери придетъ.

Прим. перев.}. Ко всему этому Аспазія стала матерью и родила Периклу сыну.

Слава Милетянки, исполненной всевозможныхъ достоинствъ и въ томъ числ такими двумя, которыми древнія и вообще женщины весьма и весьма рдко отличаются, а именно политическимъ тактомъ и умомъ,— гремла повсюду и проникла даже во дворецъ царя Сузъ. Но въ то время, когда младшій Киръ изъ уваженія къ возлюбленной великаго аинянина назвалъ свою любимую одалиску Аспазіей, обладательница этого имени въ Аинахъ явилась предметомъ самыхъ невоздержанныхъ насмшекъ и клеветъ, свободно раздававшихся и съ ораторской трибуны, и въ письменныхъ произведеніяхъ, и на сцен.

Скудоумная пошлость черни и ненависть партій метали въ Аспазію ядовитыя стрлы, прекрасно сознавая, что они этимъ наносятъ тяжелыя раны великому государственному человку, который, сдерживаемый сознаніемъ своего достоинства, хладнокровно попиралъ ногами этихъ червей и гадинъ, кишвшихъ на его пути и старавшихся задержать его шаги. Перикла въ насмшку стали называть Зевсомъ и Геркулесомъ, а любимую имъ женщину весьма злобно Герою, Омфалою и Деянирою. Однако, одними намеками враги не удовольствовались, они пошли дальше. Комическій писатель Кратинъ, возможно, что и въ присутствіи самого Перикла, указывалъ со сцены на Аспазію, какъ на ‘похотливую непотребную женщину съ собачьимъ взоромъ’ {Ibid.}.

Эта ненависть, возбужденная Аспазіей, служитъ также доказательствомъ, что она въ силу превосходства своего ума и независимаго положенія, являлась бльмомъ на глазу соотечественниковъ.

Ея противники не останавливались ни передъ вполн безразсудными выдумками, чтобы только очернить ее передъ народомъ и вызвать въ немъ къ ней ненависть. Такъ напримръ, ее обвинили въ томъ, что она возбудила какъ самосскую, такъ и пелопонескую войну. Аристофанъ, который выдавалъ себя ратоборцемъ за ‘консервативные интересы’ и за сторонника ‘добраго прежняго набожнаго времени’, тогда какъ въ сущности это доброе, старое, набожное время и консервативные интересы, какъ и все, что только есть на свт, небо и земля, церковь и государство, мужчина и женщина — были для него только предметами остроумнаго осмянія и граціознаго оскверненія.— Аристофанъ позволилъ себ, въ своей комедіи ‘Ахарняне’, представленной въ первый разъ въ 425 году до P. X., слдовательно, спустя четыре года посл смерти Перикла, прахъ котораго покоился въ Керамикос, бросить въ великаго аинянина слдующій комъ грязи:

Три удальца, попировавъ не въ мру,

Похитили Симайку изъ Мегары,

Наложницу. Въ отместку за обиду

Мегарцы двухъ Аспазіи гетеръ

Похитили,— и трехъ наложницъ ради,

Гроза войны вдругъ вспыхнула въ Эллад,

Затмъ, что Зевсъ разгнванный —Периклъ,

Гремя какъ громъ и молніей блистая,

Все поднялъ въ ней, отъ края и до края *).

*) Aristophanes, Acharn. 524 seq.

Серьезный и строгій укидидъ, указывая причины несчастной пелопонесской войны, понятно, оставилъ безъ всякаго вниманія, выразимся на этотъ разъ, поэтическую вольность Аристофана, однако и не упомянулъ о ней, какъ о ходившей злой сплетн.

Но какъ бы ни были тупоумны, пошлы и призрачны вс. эти нападки, клеветы и поруганія, они, тмъ не мене, должны были вредить глав аинскаго государства, такъ какъ подрывали его авторитетъ между согражданами, а въ этомъ авторитет и скрывалась его главная сила. Удивляться тому, что. все это случилось и могло случиться, не приходится, такъ какъ все это въ порядк вещей. Народъ, какъ и человчество, всегда и везд желаетъ быть обманутымъ.

Когда враги Перикла клеветой и насмшкой достаточно подготовили почву, чтобы его низвергнуть, они стали дйствовать уже значительно ршительне. Однако, они продолжали дйствовать окольными путями, которые всегда избираетъ гнусное малодушіе, Вначал они хотли нанести ему ударъ въ лиц его друзей, а затмъ въ лиц любимой имъ женщины, чтобы, ослабивъ силы этого великаго человка, тмъ скоре низвергнуть его. Первый ударъ нанесенъ былъ величайшему художнику Фидію, котораго аиняне должны были бы носить на рукахъ, если бы народы не были еще мене благодарны, чмъ повелители и сильные міра сего. Фидія обвинили въ краж золота, предназначеннаго для отлитія плаща богини Афины Паллады, но онъ нагляднымъ образомъ доказалъ лживость обвиненія. Тогда обратились къ содйствію жреческаго сословія, которое съ тхъ поръ, какъ существуетъ человческая глупостъ, всегда представляло собою сильнйшее оружіе въ рукахъ человческой злобы. Подмтили въ лицахъ фигуръ, украшавшихъ щитъ той же самой Паллады Фидія, сходство съ чертами Перикла и Фидія. Раздались грозные крики: ‘оскверненіе святыни! Поруганіе святыни! кощунство! подрывъ вры!’ Геніальнаго художника заключили въ тюрьму, гд онъ до окончанія своего процесса умеръ съ горя. Такимъ образомъ одно изъ звеньевъ цпи Периклова существованія было вырвано. Они пошли дальше. Злой и хитрый жрецъ Діонетесъ, искусно умвшій вызывать тревогу по случаю якобы возникающей опасности для религіи, провелъ въ народномъ собраніи законъ о томъ, чтобы каждое мнніе, въ чемъ бы то ни было противное государственной религіи, считалось ‘государственнымъ преступленіемъ’. Мы видимъ, что жрецы уже въ то время умли дйствовать въ инквизиціонномъ дух, и только эллинофилы могутъ утверждать и поддерживать заблужденіе, что инквизиція есть спеціально христіанское изобртеніе. Греки и, по преимуществу, аиняне весьма любили выказывать свое благочестіе и религіозное усердіе процессами противъ еретиковъ. Одно только сожженіе инаковрующихъ живыми ‘ad majorera Dei gloriam’ является привилегированнымъ изображеніемъ католическихъ жрецовъ ‘религіи любви’.

И вотъ въ силу закона противъ еретиковъ, утвержденнаго верховною глупостью народа, двое изъ самыхъ близкихъ друзей Перикла — философъ Анаксагоръ и музыкантъ Дамонъ — подверглись немедленно обвиненію въ атеизм. Музыкантъ бжалъ и тмъ спасся отъ смерти, что же каІается сдовласаго философа, то хотя Периклу, и то съ величайшимъ трудомъ, удалось спасти ему жизнь, но избавить его отъ ссылки онъ не могъ.

Подготовившись такимъ образомъ, враждебная Периклу партія, состоявшая изъ озлобленныхъ жрецовъ и подозрительныхъ демократовъ, для которыхъ его геніальность и величіе служили большой помхой, ршилась нанести самую тяжелую рану столь ненавистному имъ человку. И вотъ такой то жалкій кропатель стиховъ, комедій, вмст съ жрецомъ Діонетесомъ (о которомъ мы только что говорили), потребовали Аспазію на судъ присяжныхъ, обвиняя ее въ двойномъ преступленіи: ереси и сводничеств честныхъ женщинъ съ Перикломъ. Послднее обвиненіе {Plutarch, Pericl. 32.} мотивировалось тмъ, что собранія, которыя бывали въ дом Перикла и на которыхъ Аспазія въ качеств хозяйки принижала, какъ мы видли, и добродтельныхъ замужнихъ женщинъ, были противны аинскому обычаю. Положеніе Аспазіи или, врне, Перикла стало весьма тягостнымъ. И онъ, создавшій величіе, могущество и великолпіе Аинъ, онъ, исполненный сознанія собственнаго достоинства, былъ вынужденъ ради спасенія любимой женщины — унизиться до того, что рыдалъ передъ присяжными, вымаливая у нихъ оправдательный приговоръ Аспазіи. Какъ же, дйствительно, сильно любилъ онъ эту женщину!

Настала очередь подкопаться подъ самаго Перикла. Теперь человка, котораго укидидъ называлъ ‘неподкупнымъ’, враги ршились обвинить въ утайк огромныхъ государственныхъ суммъ, бывшихъ въ его распоряженіи. Онъ съ достоинствомъ опровергнулъ клевету, но этотъ рядъ подведенныхъ подъ него минъ до того пошатнулъ его положеніе, что онъ считалъ весьма благопріятнымъ для себя обстоятельствомъ, что неизбжность войны со Спартою,— войны на жизнь и смерть, стала ршеннымъ вопросомъ.

Периклъ надялся, что эта война ясно укажетъ аинянамъ его заслуги, величіе которыхъ заставятъ посредственность и гнусность залзть въ свои норы. Надежда не обманула великаго человка. Правда, впослдствіи непостоянство народа снова предоставило возможность его врагамъ вести противъ него интриги, но на этотъ разъ онъ все таки былъ признанъ народомъ за человка, боле всхъ способнаго управлять ‘государственнымъ кораблемъ’ {… ‘ , ‘. Thucid. II, 65, т. e. все государство признавало, что онъ неоцнимъ.}.

Вскор смерть похитила Перикла, начало пелопонесской войны онъ пережилъ только двумя годами. Послдніе дни его были весьма печальны. Въ 430 году Аины постигла моровая язва,— одно изъ самыхъ страшныхъ явленій въ исторіи болзней человческаго рода. Она постила семью Перикла: сначала умеръ старшій его сынъ, а за тмъ нжно любимая сестра. Смерть скосила и многихъ искренно преданныхъ друзей Перикла. Однако, онъ все еще не сгибался подъ бременемъ тягостныхъ испытаній и несчастій, продолжая быть по прежнему неутомимымъ государственнымъ дятелемъ. Наконецъ, зараза унесла его любимйшаго сына Паілоса, и это былъ послдній ударъ, смертельно отразившійся въ его сердц. Надвая внокъ изъ кипарисовыхъ втвей на голову покойнаго сына, этотъ твердый и никогда не терявшій присутствія духа человкъ, не могъ скрыть горя, и слезы цлыми потоками лились изъ его глазъ. Вскор посл этого (429 г.), онъ самъ уже лежалъ на смертномъ одр. Съ тоскливо-иронической улыбкой показалъ онъ друзьямъ, посщавшимъ его, чудодйственный амулетъ, который сердобольныя родственницы надли на него. Такъ умеръ онъ свободнымъ, свтлымъ и высокимъ мыслителемъ. За нсколько минутъ до смерти, когда друзья, слагая, что онъ заснулъ, стали восхвалять его подвиги и заслуги, онъ вдругъ приподнялся и обратился къ нимъ:

‘Вы восхваляете меня за дла, которыя и другимъ удавались и въ которыхъ главную роль играетъ счастье. Но о моемъ величайшемъ и прекраснйшемъ подвиг никто изъ нихъ даже не упомянулъ’.

Окружавшіе его друзья недоумвали какой это подвигъ, о которомъ говоритъ и который считаетъ высшимъ въ своей дятельности этотъ великій человкъ.

— Этотъ подвигъ состоитъ въ томъ, — продолжалъ онъ — что не одинъ аинянинъ по моей вин не носилъ трауръ.

Съ этимъ благороднйшимъ самовосхваленіемъ на устахъ умеръ Периклъ, и, только съ его смертью, постигли его сограждане, чмъ онъ былъ для нихъ, и что они потеряли въ немъ…

Аспазіи, какъ вдов такого великаго человка, слдовало бы почтить память о немъ вчною врностью, и мы считаемъ образъ Аспазіи отвратительно запятнаннымъ тмъ, о посл великаго Перикла она вступила въ сожительство съ торговцемъ овецъ Лизикломъ {Plutarsh. I. с. 24.}. Правда, говорятъ, что она удивительно развила и образовала гуртовщика, между Перикломъ и скотопродавцемъ какой громадный контрастъ! Возможно, что Аспазія посл смерти Перикла осталась безъ средствъ, но врне, она придержалась эллинскаго воззрнія:

‘Мертвый мирно въ гроб спи, жизнью пользуйся живущій’.

ТУСНЕЛЬДА.

Mariti magis quam parentis animo, neque victa in lacrimas, neque voce supplex.

(Родственная по духу боле мужу, чмъ отцу, у побжденной не было видно ни слезъ, ни слышно просьбъ.

Tacitus, Annal. 1, 57.

I.

Изъ лснаго мрака древнйшей исторіи германской страны выступаетъ передъ нами женскій образъ, хотя обрисованный въ воспоминаніяхъ древнихъ писателей немногими и бглыми чертами, но тмъ не мене вполн ясный нашему умственному взору — это образъ жены Арминія. Стальной рзецъ Тацита немногими каменными словами, словно молніей высченными въ скал, предалъ незабвенной памяти трагическую судьбу этой женщины. Ея имя встрчается только у одного изъ древнйшихъ писателей, именно у Страбона, знаменитаго географа древняго міра, жившаго во времена Августа и Тиберія. Онъ называетъ ее Туснельдою {. Strab. Georg. VII, 1, 4.}.

Нмецкій археологъ Гтлингъ того мннія, которое онъ къ тому-же поддерживаетъ съ большимъ остроуміемъ, что изъ числа древнихъ статуй, сохранившихся до нашего времени, одна изъ нихъ изображаетъ Туснельду {Туснельда и Тумсликусъ. К. Гтлингъ. 1856.}. Кто посщалъ Флоренцію, вроятно, съ восторгомъ вспоминаетъ помстившуюся на площади св. Марка прекрасную галлерею ‘Loggia de’Lanzi’, это лучшее зданіе времени предшествовавшаго эпох возрожденія. Среди скульптурныхъ произведеній, обильно украшающихъ галлерею, особое вниманіе постителей привлекаетъ на себя статуя, высченная изъ мрамора во весь ростъ и замчательная по выраженію величавой грусти не только въ чертахъ лица, но и во всей фигур. Флорентійцамъ эта статуя была прежде извстна подъ названіемъ ‘богини молчанія’ и, вроятно, по той причин, что правая рука статуи какъ бы слегка касается губъ. Нкоторые изъ археологовъ утверждали, что это Матрона Витурія, мать Коріолана, другіе же держались того мннія, что это статуя греческой Полигимніи или Мнемозины. Французъ Monges былъ первый, который далъ врное опредленіе, доказывая, что чудесная статуя, некогда обртавшаяся въ палаццо Капроника, а затмъ въ вилл Медичи — не греческая и не римская богиня, а ‘варварка’, взятая въ плнъ римлянами и влекомая за колесницей побдителя въ его тріумф. ‘Оригиналъ — будемъ продолжать словами Гетлинга — долженъ принадлежать народу, который вызвалъ къ себ уваженіе со стороны римлянъ не только своими воинскими доблестями, но и своими высокими нравственными достоинствами, и, судя по вншнимъ признакамъ, принадлежитъ принцесс или высокопоставленной женщин. Черты лица статуи не греческія, не римскія, а скоре сверныя, он застыли въ грусти и гор, и голова слегка склонилась, какъ бы подъ гнетомъ жестокой судьбы. Лвая грудь и об руки обнажены и эта нагота, какъ и одежда статуи, вполн соотвтствуютъ, по описанію Тацита {Одежда женщинъ не отличается отъ одежды мущинъ, разв только въ томъ, что женщины чаще покрываются льняными тканями, прошивая ихъ краснымъ, но верхнюю часть одеждъ он не продолжаютъ въ рукава: — плечи и руки остаются голыми. Да и ближайшая часть груди остается не покрытою, но не смотря на это брачные союзы святы. Корн. Тацитъ. О народахъ Германіи. 17, 18. Прим. перев.}, одянію древне-германскихъ женщинъ. Въ общемъ германскій типъ до того сильно сказывается во всей стату, что даже авторитетные знатоки древности, которые считаютъ опредленіе Гтлинга не вполн доказанымъ и т не отрицаютъ, что статуя изображаетъ германскую женщину’ {Брунъ (Истор. греческ. искус. 1, 453) видитъ въ ней аллегорическое изображеніе ‘Germania devicta’.}.

Если Гетлингъ правъ, то Туснельда безспорно была одна изъ красивйшихъ женщинъ. Но если мы, сомнваемся, что ея статуя находится во Флорентійской галлере, то все-таки же мы должны придти къ тому заключенію, что дочь Сегесты была настолько хороша собой, что влюбиться въ нее было весьма легко. Если бы она была некрасива, то по всей вроятности, Арминій спокойно предоставилъ бы ее жениху, которому она была сговорена отцомъ, и, занятый по горло политическими длами, имющими историческое значеніе, конечно, не сталъ бы удлять времени для своего романа.

Въ нашемъ воображеніи Туснельда представляется высокаго роста, съ сильно развитыми, но строгими формами, златовласой, голубоокой, съ розовыми щеками двушкой {Поздно наступаетъ пора любовныхъ наслажденій для молодыхъ людей, а потому юныя ихъ силы не подвергаются истощеніямъ, да и нтъ торопливости со стороны двицъ: почему полное вншнее развитіе — тотъ же избытокъ силъ. Тамъ-же, гл. 20. Прим. перев.}, которая въ бурную ночь тайкомъ уходитъ изъ родительскаго дома. Блдная, какъ тнь, она скользитъ по полямъ и скрывается въ близь лежащей дубовой рощ. Тамъ, на противоположной окраин рощи, опершись на коня и прислушиваясь къ малйшему шуму, ее ожидаетъ мущина, Вотъ мсяцъ выглянулъ изъ-за бгущихъ облаковъ и освтилъ явившагося на свиданіе молодого красавца. Склонивъ голову, онъ продолжаетъ прислушиваться къ шуму лса. До него вскор достигаютъ знакомые звуки… Одинъ прыжокъ,— и онъ въ лсу… Полусдержанный, боязливый крикъ срывается съ устъ двушки. Проходитъ минута…. и Арминій выходитъ изъ лсу, держа на рукахъ Туснельду. Онъ сажаетъ ее на коня, вскакиваетъ на него самъ, обхватываетъ лвою рукою трепещущую двушку, захватываетъ правой рукой поводья и мчится съ нею на кон съ быстротою урагана {Тацитъ разсказываетъ объ этомъ похищеніи съ меньшей обстоятельностью — ‘Arminius fliam ejus (Segestis) alli pactam, rapuerat’. Annal. I, 55, т. e. Арминій похитилъ дочь его, обрученную съ другимъ.}.

II.

Романъ Арминія и Туснельды замчателенъ и въ культурномъ, и въ психологическомъ значеніи. Этотъ древній романъ, первый изъ засвидтельствованныхъ историческими документами, служитъ въ то же время доказательствомъ, что отношенія между мущиной и женщиной у древне’германскихъ народовъ покоились на боле благородныхъ V началахъ, чмъ въ греко-римскомъ мір. Великій римскій историкъ Тацитъ также свидтельствуетъ, что германская женщина пользовалась значительно большимъ уваженіемъ, чмъ женщина народовъ греко-римской древности. Германки не были лишены собственной воли: въ нихъ ясно сказывался нмецкій индивидуализмъ и стремленіе къ самостоятельности. Германская женщина право общечеловческаго или собственнаго ‘я’ ставила выше и обычнаго права, и закона, и грубой силы. Дочь Сегесты, безъ сомннія, согласно древне-германскому обычаю ‘купли невсты’, была помолвлена ея отцомъ съ женихомъ, къ которому она не чувствовала ни малйшаго влеченія. Далекая отъ боязливой покорности общественному требованію (Sociale Ordnung), она не проливаетъ безполезныхъ слезъ, но соглашается быть похищенной тмъ человкомъ, котораго она любитъ, и отецъ ея ненавидитъ.

Мятежница противъ отцовскаго и государственнаго авторитета вступаетъ въ бракъ съ мятежникомъ, возставшимъ противъ чужеземнаго владычества, каковаго наипокорнымъ слугою является ея отецъ. И вотъ вамъ романъ съ трагической развязкой. А разв онъ могъ имть иную развязку, когда герой и героиня обладали такими благородными и возвышенными мыслями и стремились къ идеалу?.. Прекрасное, увы, обречено гибели!..

Генералъ Лафайетъ разсказываетъ, что однажды въ 1813 году Наполеонъ, произнося похвальную рчь Октавіану Августу, назвалъ его ‘истиннымъ образцомъ великаго человка’. Можно согласиться, что пылкій ораторъ высказалъ несомннно искреннее убжденіе, хотя бы по причин своего сродства съ основателемъ римской имперіи, ибо Наполеонъ, какъ и Октавіанъ, представляютъ собою изумительную смсь бандита съ актеромъ, при чемъ, надо отдать справедливость, об эти роли были ими исполнены съ искусствомъ, доведеннымъ до виртуозности. И французскій императоръ, и римскій цезарь прекрасно музицировали на инструмент человческой низости, честолюбія и властолюбія, хотя римлянинъ оказался въ сравненіи съ корсиканціемъ боле искуснымъ и музыкантомъ, и комедіантомъ. Игра Августа была умна, послдовательна, и отличалась осторожностью, и вотъ причина, почему онъ былъ счастливъ до послдней минуты своей жизни, такъ что, умирая, могъ приказывать своимъ приближеннымъ апплодировать ему {Мы встрчаемъ у Светонія слдующій разсказъ: ‘Въ самый день своей смерти Августъ спросилъ окружавшихъ его: ‘тревожится ли народъ за исходъ его болзни?’, и затмъ приказалъ подать ему зеркало, завить его и нарумянить щеки. Окончивъ туалетъ, онъ снова обратился къ окружавшимъ его съ такимъ вопросомъ: ‘какъ вы думаете, хорошо ли я съигралъ комедію жизни,— при чемъ добавилъ на греческомъ язык — если эта пьеса вамъ понравилась, то рукоплещите нашей игр и награждайте насъ знаками одобренія’. (Sueton. Octavius, Cap. 99).}.

Напротивъ того, роль Наполеона ему не удалась, ибо онъ смотрлъ на нее не какъ на игру, а принималъ за серьезное дло, и потому вмсто виртуоза деспотизма обратился въ безумнаго деспота или маніака деспотизма Превосходство римлянина надъ корсиканцемъ выражается главнымъ образомъ, въ самоограниченіи перваго, которое практиковалось имъ даже въ вопросахъ вншней политики. Августъ держался того принципа, что римское государство нуждается боле во внутреннемъ порядк, нежели въ территоріальныхъ пріобртеніяхъ. Если онъ и отступалъ отъ этого правила, то единственно лишь въ распространеніи владній Рима къ сверу и въ силу того довода, что тирольскіе и юрскіе Альпы представляли слишкомъ слабую преграду вторженію германскимъ полчищамъ въ Италію Благодаря удачнымъ походамъ своихъ пасынковъ — Друза и Тиберія, ему удалось раздвинуть предлы имперіи въ Панноніи и Южной Германіи, вплоть до Дуная, но все же окончательнаго и успшнаго результата онъ добился не столько побдами оружія, сколько дипломатическимъ искусствомъ, утверждая римское владычество надъ германскими народами заключеніемъ съ ними союзовъ.

Той же политики по отношенію къ Германіи, какъ извстно, впослдствіи держались Людовикъ XIV и Наполеонъ I. Однако этимъ двумъ смертельнымъ врагамъ нашего отечества было удобне дйствовать нежели римлянину, жъ какъ Риму, не смотря на все его могущество, приходилось считаться съ представителями интересовъ свободнаго германскаго народа, тогда какъ Людовикъ XIV и Наполеонъ I имли дло уже съ народомъ, впавшимъ въ окончательное рабство, и имъ приходилось лишь закупать князей, которые къ тому-же въ семнадцатомъ, восемнадцатомъ столтіяхъ, не исключая и начала девятнадцатаго, представляли собою товаръ не дорогой и легко пріобртаемый.

Конечно, и въ начал перваго вка христіанскаго лтосчисленія существовали нмецкіе князьки, вполн достойные своихъ потомковъ — этихъ пресмыкающихся передъ Наполеономъ членовъ рейнскаго союза, съ титулами ‘королевскаго высочества’ и просто ‘высочества’. Однимъ изъ такихъ родоначальниковъ и былъ par excellence князь херусковъ Сегестъ первый наипокорнйшій слуга римскаго деспотизма и тесть Арминія по невол. Сегестъ былъ истиной ‘реальный политикъ’ и настолько ‘реальный’, что ему слдовало бы жить во второй половин XIX вка. Благодаря успху оружія и дипломатическому искусству (что мы уже указывали), власть римлянъ въ 7-мъ году отъ P. X. такъ далеко и прочно утвердилась на свер, что придворный историкъ Веней Патеркулъ могъ уже писать: ‘почти вся Германія обращена въ провинцію, платящую дань’. На господство Рима Сегестъ смотрлъ, какъ на ‘fait accompli’, т. е. считалъ это дло безповоротно ршеннымъ и дальнйшее сопротивленіе римскому могуществу чистйшимъ абсурдомъ, и такъ какъ политика есть ‘наука возможнаго’, то въ силу столь разумнаго опредленія онъ и постановилъ: ‘Мы (нмцы) охотно подчиняемся иноземному игу, которое преслдуетъ лишь цивилизаторскія цли. Любезные римляне предоставляютъ намъ вс средства нести это иго возможно удобне, и мы не будемъ страдать отъ того, что они, насадивъ это ярмо возможно плотне народу на шею, натрутъ ему ее вмст съ плечами до крови. А потому, мы Сегестъ первый, волею и милостью Августа, князекъ уголка земли Херусковъ постановили признать за благо римское господство, ибо только глупецъ, идеологъ и здящій верхомъ на принципахъ можетъ предпочесть реальной политик, т. е. ‘возможному’ ‘политику идеальную’ или нчто невозможное, фантастическое, и промнять врныя почести и безмятежную жизнь на такую глупость, какъ національная честь, самостоятельность, нмецкая свобода и право.

Несомннно, римское правительство разсчитывало на только что изложенное реально-политическое воззрніе германцевъ, иначе оно бы не сдлало столь непростительную ошибку, какъ назначеніе намстникомъ въ Германію грубаго, ограниченнаго, свирпаго и корыстолюбиваго Варра, который, будучи раньше правителемъ Сиріи, до того ее разграбилъ, что даже самъ вышеупомянутый придворный историкъ Патеркулъ говоритъ про него: ‘онъ вступилъ въ Сирію бднякомъ, а покинулъ ее богачомъ’. Какъ онъ обращался съ германцами, можно видть уже изъ одного того, что онъ, по словамъ того же Патеркула, считалъ ихъ за существъ ‘qui nihil praeter vocem membraque haberent hominum’, т. е., не имющихъ ничего общаго съ людьми, кром голоса и членовъ тла. Вступивъ въ управленіе Германіей, его превосходительство тотчасъ-же принялся по своему просвщать бдныхъ нмецкихъ дикарей. Варравское правленіе продолжалось нсколько лтъ, пока не окончилось страстной катастрофой.

Арминій,— презираемый Сегестомъ, какъ послдователь политическихъ идеаловъ и ненавидимый имъ за свою популярность — завоеваніе Германіи римлянами не признавалъ за свершившійся фактъ. Это ‘ршенное дло’ для Сегеста не представлялось ему тмъ кумиромъ, передъ которымъ люди во всевозможныхъ обстоятельствахъ должны падать ницъ. Онъ уразумвалъ политику не какъ науку возможнаго, а считалъ ее скоре откровеніемъ природнаго чувства, дломъ совсти, голосомъ долга. Съ этой стороны его, конечно, слдуетъ считать за человка, стоящаго на весьма низкой степени государственнаго развитія, ибо онъ не умлъ слдовать примру прочихъ государственныхъ людей и былъ до того одностороненъ, упрямъ и самолюбивъ, что ни подъ какимъ видомъ не могъ согласиться, чтобы его отечество было лишено національности, самобытной цивилизаціи, а народъ обращенъ въ рабовъ.

Единственнымъ ему извиненіемъ можетъ служить разв то, что онъ служилъ въ римскомъ войск, получилъ право римскаго гражданина, удостоился званія всадника и хорошо говорилъ по латыни. Онъ вполн постигъ римлянъ и прекрасно понималъ, что значитъ у нихъ привить ‘культуру’ или ‘цивилизацію’ другой націи. Добрый Арминій даже не былъ настолько образованъ и умренно — либераленъ, чтобы удовлетвориться однимъ патетическимъ протестомъ противъ факта чужеземнаго владычества, а затмъ, сложивъ руки, успокоиться сознаніемъ собственнаго достоинства, какъ совершившаго все должное для блага своей родины. Напротивъ, онъ былъ скоре политикомъ чувствъ, крайнимъ, безумнымъ политикомъ, который ршился возстать за освобожденіе своей родины отъ господства чужеземца и разрушить установленный Римомъ покой и порядокъ.

Молодой вождь херусковъ, однако, не ршился открыто возстать противъ господства и деспотизма Рима. Онъ предпочелъ перехитрить самихъ угнетателей. Способъ, благодаря которому чванливый и надменный Варръ остался въ дуракахъ, свидтельствуетъ, что ‘политикъ идеаловъ’ въ нужныхъ случаяхъ обладалъ въ значительной мр и практической смткой. Съ умньемъ, достойнымъ удивленія, Арминію удалось побороть равнодушіе нмецкаго партикуляризма и изъ небольшаго числа германскихъ племенъ образовать прочный союзъ противъ Рима. Что при всемъ его личномъ честолюбіи играло и не малую роль его чисто патріотическое чувство, это — вн спора. Да и почему бы онъ долженъ былъ быть чуждъ честолюбія освободить отечество и за этотъ подвигъ встать на пьедесталъ, съ котораго, какъ герой красовался бы вчнымъ назиданіемъ грядущему германскому потомству.

Подобно тому, какъ владтельные князья рейнскаго союза служили своему протектору — корсиканцу Наполеону въ качеств доносчиковъ и шпіоновъ и съ 18о8по 1813 г нанусерднйше шпіонили своему господину обо всемъ что касалось пробужденія національнаго стремленія въ на род, точно такъ поступилъ въ свое время и Сегестъ, покорнйшій слуга Рима. Избраніе Арминія княземъ основаннаго имъ національнаго союза встало поперекъ горла Сегесту. Оно возбудило въ немъ сильную зависть, ему было до боли обидно, что рушилась возлеленная имъ надежда стать вождемъ Херусковъ по назначенію Рима, тогда какъ его и столь ненавистный ему зять признанъ въ этомъ званіи волею народа. Къ счастію будущности Германіи, Варръ въ чаду самоувренности оставался глухъ и нмъ ко всмъ предупрежденіямъ и доносамъ Сегеста. Такимъ образомъ, Арминій получилъ возможность безпрепятственно выполнить до конца свой планъ, заключавшійся въ томъ, чтобы однимъ ударомъ сокрушить римское владычество.

Въ Тевтобургскомъ лсу, по всей вроятности, неподалеку отъ ныншняго города Бекума, въ 9-мъ году отъ Рож. Хр., въ дни съ 9-го по 11-е сентября, народный князь Арминій нанесъ подготовляемый имъ римлянамъ ршительный ударъ съ такою дерзкою смлостью и до того чувствительный, что громкое эхо его побды, достигнувъ Рима, вселило въ боязливыхъ сердцахъ римскихъ квиритовъ ‘Кимврійскій ужасъ’. Даже такой искусный комедіантъ, какъ цезарь Августъ, и тотъ до того растерялся, то взаправду сталъ биться головою объ стну и вопить: ‘Варръ, отдай мой легіонъ!’. ‘Варръ, возврати мои легіоны!’. (Warr redde mea legiones). Но Варръ лежалъ мертвый вмст съ легіонами въ дебряхъ и пропастяхъ Тевтобургскаго са. Изъ 50,000 человкъ, составлявшихъ общую численность римскаго войска, уцллъ только небольшой отрядъ, который спасся благодаря только тому, что усплъ передаться за Рейнъ.

IV.

Охранитель Германіи отъ романизаціи, спаситель нмецкой народности, побдитель въ Тевтобургскомъ лсу несомннно былъ геніальный и высшихъ идей человкъ. Вполн сознавая, что сдланное имъ далеко недостаточно, и что борьба съ римскимъ владычествомъ продлится долгое время, онъ устремилъ вс свои силы на скрпу и распространеніе основаннаго имъ въ 9-мъ году союза германскихъ племенъ. Безспорно, что Арминій былъ первый пропагандистъ и основатель идеи нмецкаго національнаго объединенія, и онъ въ дйствительности явился первый мученикъ за нее. А такъ какъ онъ не могъ свою великую идею реализировать въ совершившійся фактъ, то:е, что ему предстояло — это жить для нея и умереть за нее.

Арминій обрлъ свою погибель въ нмецкомъ партикуляризм. Какъ вполн обычное явленіе, народъ за свое освобожденіе заплатилъ ему возмущающею неблагодарностью такъ какъ иначе трудно понять какимъ путемъ Сегестъ могъ добыть поддержку и такъ смло дйствовать, что хотя и измническимъ образомъ, захватить въ плнъ своего зятя и его жену, что случилось, вроятно, въ 15 году по P. X. Событія, имвшія мсто осенью слдующаго года, какъ это не грустно, констатируютъ, что для дальнйшаго сопротивленія господству римлянъ, у германцевъ не доставало ‘ни души’, ни вождя. Доказательствомъ этого служитъ и то, что въ Германіи, съ вызовомъ туда изъ Галліи племянника императора Тиберія Германика (его дважды вызывали осенью 14-го и весною 15-го г. по P. X.), римляне стали свободно практиковать крайнія репрессивныя мры и самыя безпощадныя жестокости, обрушившіяся въ особенности на марсовъ и коттовъ.

Не усплъ римскій полководецъ предать огню и мечу всю страну коттовъ и снова перейти Рейнъ, какъ Арминію, — при какихъ условіяхъ неизвстно, — удалось бжать изъ плна. Первымъ дломъ онъ ршилъ освободить свою жену, находившуюся въ заточеніи у отца и съ этою цлью осадилъ крпость, въ которой пребывалъ Сегестъ. Однако, послдній усплъ во время послать своего сына Сегимунда {Присоединилъ Сегестъ сына посла но имени Сегимундъ, но молодой человкъ не ршался хать отъ совсти, такъ какъ онъ, будучи въ томъ году, когда Германія отпала, сдланъ жрецомъ у жертвеника Убіевъ, сбросилъ жреческія повязки и убжалъ къ бунтовщикамъ. Впрочемъ, обнадеженный въ снисходительности римлянъ онъ взялъ на себя порученіе отца (Буквальный переводъ). Тацитъ кн. I. 57.} къ Германику съ просьбой подать немедленно помощь. Римскій полководецъ воротился со своими легіонами и, благодаря численному превосходству, посл весьма кровавой битвы заставилъ отступить осаждавшихъ. По этому случаю Сегестъ обратился къ своему <испорчено>тектору съ рчью, которая не только по общему содержанію, но даже отдльными выраженіями совершенно походитъ на рчи, произносимыя передъ Наполеономъ князьями и министрами рейнскаго союза. Впрочемъ, тутъ нтъ ничего удивительнаго: низость всегда дйствуетъ по одному и тому же шаблону.

Измнникъ Сегестъ опасался оставаться въ стран херасковъ. Покровитель (Германикъ) отослалъ его сперва въ Галлію, а затмъ оттуда въ Римъ. Несчастная Туснельда — досел плнница отца — теперь стала плнницей римлянъ. Когда ее вели къ цезарю, она шла, какъ повствуетъ Тацитъ, ‘родственная по духу скоре мужу, чмъ отцу, шла молчаливая, не проливая слезы и сосредоточивъ свой взоръ на сын, котораго должна была родить’ {Сложивъ руки на груди, она вперила глаза на свой отяжелвшій животъ. Тацитъ 16, 3, 1, 57.}.

Терзаемый непомрнымъ горемъ, Арминій изыскивалъ вс средства, чтобы освободить Туснельду. ‘Желая освободить изъ плна свою жену и съ нею не родившагося еще сына, но уже проданнаго въ рабство — повствуетъ римскій историкъ — онъ, какъ изступленный, призывалъ херусковъ поднять оружіе противъ Сегеста, и противъ римлянъ. Онъ имъ говорилъ, что для германцевъ отечество, семья и родныя права должны быть миле чужеземнаго насилія, и они должны примкнуть къ нему — ихъ вождю, къ слав и свобод’.

Этотъ призывъ имлъ успхъ, и пламенныя убжденія освободителя пробудили національное движеніе противъ Рима, но тмъ не мене Туснельду нельзя было спасти. Въ плну она родила сына, котораго римляне назвали Тумеликомъ.

Нельзя сказать, чтобы походы Германика въ Германіи имли существенный успхъ, хотя посылаемые имъ побдныя бюллетени въ Римъ къ цезарю и гласили о его великихъ подвигахъ. Арминій продолжалъ сопротивляться упорно и энергично, хотя и безъ особеннаго успха. Тиберій отозвалъ племянника изъ Германіи, но, чтобы позолотить пилюлю, дозволилъ ему возвратиться въ Римъ съ тріумфомъ, который и состоялся 27-го Мая въ 17-мъ году отъ Р. Х. Изъ повствованій Страбона мы узнаемъ, что Туснельда въ качеств плнницы участвовала въ тріумфальномъ вступленіи въ Римъ побдителя. Она, держа на рукахъ двухмсячнаго сына, вмст съ братомъ своимъ Сегимундомъ шла, закованная въ цпи за колесницей тріумфатора. Измнникъ Сегестъ былъ настолько подлъ, что ршился присутствовать при этомъ позор дочери, сына и внука.

Столь много выстрадавшую женщину вскор постигло новое горе: у ней отняли сына и, по разсказу Тацита, отослали его на воспитаніе въ Равенну. Охваченое тоской сердце страдалицы было также одиноко, какъ оторванный отъ каната и упавшій на дно моря якорь. Когда и какъ умерла Туснельда, мы не знаемъ, вроятно, вскор посл разлуки съ сыномъ. Относительно-же участи несчастнаго сына Арминія можно догадаться. Тотъ же Тацитъ, упоминая, что Тумеликъ воспитывался въ Равенн, добавляетъ: ‘какъ жестоко подсмялась надъ нимъ судьба, я сообщу въ своемъ мст’. Но этого разсказа, въ дошедшихъ, до насъ его сочиненіяхъ, нтъ, и, надо полагать, онъ былъ помщенъ въ тхъ его ‘Историческихъ запискахъ’, которыя до сихъ поръ не найдены {Часть 5-ой книги и остальныя девять книгъ (все сочиненіе Тацита было въ 14 книгахъ) для насъ погибли. Прим. перевод.}. Можно съ полной вроятностью предположить, что сынъ Туснельды, воспитываясь въ равенской гладіаторской школ, не безъ задней мысли доставить весьма пикантное зрлище римлянамъ тмъ, что потомокъ Арминія выступилъ бы на арену цирка участникомъ въ гладіаторскихъ играхъ {Ludi gladiatorii былъ бой на смерть гладіаторовъ.}, которые были бы назначены по случаю какой либо новой побды римлянъ надъ германцами. Основаніемъ такому предположенію могутъ служить слдующіе пять словъ Тацита: educatus Ravennae puer, ludibrio conflictatus’ {Мальчикъ воспитывался въ Равенн для блестящихъ игръ.}.

Посл катастрофы 15-го года, Арминій еще сплошь семь лтъ продолжалъ вести народную борьбу за охраненіе независимости германцевъ ‘не будучи побдителемъ, но и не будучи побжденнымъ’ какъ выражается Тацитъ, который тутъ же называетъ его ‘настоящимъ освободителемъ Германіи, оказавшимъ отпоръ римскому государству во время его высочайшаго могущества.

Но, если Римъ и не могъ достигнуть паденія національнаго героя, то этого достигли завидовавшіе ему его-же соратники, подозрвавшіе въ немъ стремленіе къ единовластію.

А разъ онъ не былъ достоинъ быть ихъ вождемъ.— Они возстали противъ него подъ знаменемъ ‘нмецкой свободы’, этимъ пресловутымъ лозунгомъ лжи и обмана, который, какъ указываетъ намъ вся исторія Германіи, выдвигался каждый разъ, когда нмецкіе князья желали измнить національнымъ интересамъ. Даже члены семьи Арминія вошли въ заговоръ съ его врагами и искали его смерти. Пробывъ 12 лтъ леннымъ владтелемъ Германіи, Арминій погибъ на 37-мъ году своей жизни, благодаря коварству своихъ родныхъ (‘dolo propinquorum’). Глупость и подлость въ конц концовъ показали свое превосходство надъ геніемъ и величіемъ ума и души, дабы мировой порядокъ шелъ своей обычной колеей.

Жена, умершая съ горя въ плну, сынъ, ставшій рабомъ-гладіаторомъ, самъ спаситель Германіи, по предательств убитый руками нмцевъ — все это непріятно, но за то поучительно. Изъ всего этого мы еще разъ убждаемся въ злосчастномъ жребіи, который выпадаетъ на долю такъ нами называемыхъ ‘политиковъ чувствъ’ ‘идеалистовъ’ этихъ честныхъ и потому наивныхъ людей. Пусть этотъ фактъ послужитъ примромъ и предостереженіемъ для васъ, жалкіе непрактичные люди, ‘политики идеалисты’, ‘мечтатели’, и ‘борцы за идею’,—вы вчно играющіе на ветхой лир ‘сердечной чувствительности’.

МЕССАЛИНА.

Meretrix Augusta.
Juven: VI. 18.

24 Августа, 41 года христіанскаго лтосчисленія во дворц римскихъ цезарей произошелъ одинъ изъ тхъ дворцовыхъ переворотовъ, которые всегда были и будутъ естественною принадлежностью неограниченнаго деспотизма. Сторонники тирановъ превращаются въ ихъ палачей, и въ лтописяхъ исторіи рабства отмчается кровавыми строками паденіе изверга и замна его такимъ же, если не еще боле гнуснымъ чудовищемъ. Гд народъ дошелъ до той ужаающей степени развращенности, примры которой намъ являетъ Римъ по окончаніи страшныхъ междоусобныхъ войнъ, тамъ Немезида {Богиня мести.}, по временамъ заставляетъ чувствовать мучителей растленнаго и униженнаго человчества, что ‘часъ Созмездія за содянныя преступленія уже наступилъ’ {Poenarum grave sit solvendi tenipus adactum. Lucretius v. 1223.}.

Благодаря убійствамъ, преступленіямъ и интригамъ, Октавіанъ благополучно возвелъ себя на престолъ. Его можно было бы назвать Луи-Филиппомъ древности, если Сізъять изъ его характера ледяную жестокость, отсутствовавшую у государя, съумвшаго превратить свой мщанскій дождевой зонтикъ въ королевскій скипетръ. Августъ, управляя Римомъ, виртуозно провелъ тотъ политическій принципъ, который, спустя 16 вковъ, проповдывалъ флорентіецъ Маккіавели. Такъ какъ главное дло было окончено, то преемникамъ его оставалось весьма мало или почти ничего не длать. Римскій народъ былъ въ конецъ деморализованъ, и римскіе граждане окончательно превращены въ чернь.

Литература вка Августа вполн ясно отражаетъ изумительную быстроту паденія римскаго государства. Виргилій, Горацій и Овидій — почти современники, но какая глубокая пропасть отдляетъ перваго отъ послдняго! Душа Виргиліевой поэзіи — идея о вчномъ Рим. Всемірное владычество Рима служитъ Виргилію величавой канвой, и тамъ, гд пульсъ его музы бьется сильне, высшее желаніе поэта слышится въ такихъ энергическихъ словахъ:

‘Римлянинъ, не забывай, что ты призванъ повелвать всми народами’ *).

*) Tu regere imperio populos, Romane, memento! Aen. VI, 852.

И милый эпикуреецъ Горацій нигд не проповдаетъ скептическаго правила: ‘Nil admirari!’ Правда, онъ часто паритъ на крыльяхъ ироніи надъ блестящимъ ничтожествомъ своего вка, но, когда по должности придворнаго поэта ему приходится курить иміамъ подъ самымъ носомъ Августа, то ясно, до очевидности, чувствуется принужденіе, испытываемое поэтомъ. Однако, въ немъ живутъ еще республиканскія традиціи и воспитанная въ немъ идея величія Рима продолжаетъ оставаться незыблемой въ его воззрніяхъ, такъ какъ она неизмримо выше болота цезаризма, почему онъ и молится такъ:

‘О, богъ солнца, да не явится предъ тобою ничего боле великаго, чмъ Римъ!’ *)

*) Alme Sol, possis nibil urbe Roma visere majus. Carm. Secul. II.

Въ противоположность имъ обоимъ, въ Овиді, въ этомъ поклонник разврата временъ императоровъ, мы встрчаемъ римлянина, живущаго исключительно своими личными интересами и пороками. Все великое и высокое уже имъ позабыто, а если иногда и проскользаетъ, то въ весьма дкихъ случаяхъ, весьма бгло и только, какъ лирическое отступленіе или украшеніе. Высоко даровитый поэтъ находитъ какое то особенное удовольствіе копошиться въ политической и нравственной гнили своего времени и потому нтъ ничего удивительнаго, что даже граціознйшая его элегія — только одно сладострастное выраженіе циничнаго акта, такъ же какъ и то, что необузданный менторъ (науки любви’, являющійся такою вопіющею противупоюжностью Виргилію и даже Горацію, высказываетъ свое высокое желаніе умереть въ минуту самаго дикаго чувствительнаго опъяненія {Aestus erat mediamque dies exegerat horam, cet. Amor. 1, 5.

Felix, quem Veneris certamina mutua perdunt!

Di faciant, leti causa sit ista mei!

Induat adversis contraia pectora telis

Miles et aeternum sanguine nomen emat.

At mihi contingat Veneris languescere motu,

Cum moriar, medium solvar et inter opus!

Amor. II, 10, 29. seq.

‘Счастливъ тотъ, кого губитъ взаимная борьба изъ-за Венеры

Воля боговъ — пусть будетъ это причиною моей смерти!

Пусть воинъ покроетъ вражескую грудь стрлами

И купитъ кровью безсмертное имя.

Пусть мн приходится страдать ради Венеры,

Когда я буду умирать, я спасусь среди самаго дла.}.

Въ основ римской жизни лежала съ самаго начала и до конца грубость нравовъ, также какъ рзкой характеристической чертой римлянъ являлся тотъ животный эгоизмъ, который такъ рельефно проявился впослдствіи и съ то же неизмнной дерзостью только у одного народа — англичанъ. Проштудируйте политику Рима и современной Англіи и вы увидите, какъ здсь, такъ и тамъ одинъ и тотъ же безграничный грубый деспотизмъ, весьма неискусно замалеванный гнуснымъ лицемріемъ. Такъ какъ римляне по своей натур были безчеловчны, грубы и суровы, то вливаемое въ нихъ по каплямъ греческое образованіе придавало имъ одну лишь вншнюю прикрасу. Потому то мы и наблюдаемъ процессъ гніенія прежде зрлости — это неизмнное явленіе тамъ, гд утонченная культура соприкасается съ варварствомъ. Грубо восхищенный своимъ могуществомъ, высокомрный насколько всегда бываетъ невжда, нахальный, какъ случайно обогатившійся лакей — римлянинъ обращался съ бдной художественно образованой и изящной Элладой, какъ съ рабыней, въ лучшемъ случа, какъ съ наложницей, на ласки которой господинъ снисходитъ отвтомъ ударомъ бича или пинкомъ. Рабыня жестоко отмстила за себя: она истощила своего тирана.

Вн всякаго сомннія, деморализація Рима шла попутно съ его цивилизаціей. Культура не была для римлянъ освжающей и укрпляющей душею, а скоре ложемъ разврата и пороковъ. Въ этомъ и кроется причина того изумительнаго или, врне, отвратительнаго явленія, что владыка міра — Римъ было у себя дома тою презрнною канальею, которую цезари могли топтать ногами, когда и сколько имъ угодно. Мы должны предположить, что цезари, управлявшіе Римомъ, были люди, лишенные разсудка, и усматривать, такъ сказать, какъ вполн логическое послдствіе предшествующаго порядка то, что повелвающій почти всмъ древнимъ міромъ народъ, сливаясь не смотря на различіе сословій, классовъ, въ одну лишенную характера и воли массу съ рабскою угодливостью подчинялся своимъ повелителямъ, которые, опьяненные всемогуществомъ и возводившіе въ принципъ свое циничное презрніе къ человчеству, изощрялись въ своей безпрепонной власти, какъ въ какого то рода искусств, подобно Тиберію, или предавались формальному неистовству, подобно Калигул и Нерону, или принимали съ идіотической улыбкой воздаваемыя имъ божескія почести, какъ нчто имъ дйствительно присущее, подобно Клавдію.

Если бы кто либо, съ позолоченныхъ зубчатыхъ стнъ Капитолія смотрлъ бы на Римъ цезарей, и обладалъ бы юркимъ взоромъ Тацита, то, конечно, не смотря на все колоссальное богатство, блескъ и великолпіе вчнаго города, не могъ не увидть въ немъ ту всемірную помойную яму, въ которую стекалось со всхъ концовъ и угловъ земнаго міра, выражаясь словами Тацита, ‘все отвратительное и все безстыдное’ {Quo cuncta undique atrocia aut pudenda confluunt. Tacit, Annal. XV, 44.}. Здсь на этомъ всемірномъ рынк,, куда посылались произведенія почвы и промышленности всхъ странъ древняго міра, на этомъ базар всхъ сокровищъ земнаго шара, въ этомъ колоссальномъ калейдоскоп, составленномъ изъ лицъ, типовъ, одеждъ, религій и пороковъ всхъ народовъ, въ этомъ чудномъ лс изъ храмовъ,, дворцовъ, форумовъ, театровъ, цирковъ, портиковъ, тріумфальныхъ арокъ, бань и статуй,—обращенный въ чернь populus romanus, питаемый и одтый за счетъ порабощеннаго и раздавленнаго міра, проводилъ свою жизнь, въ нескончаемой шумной вакханаліи, или оргіи, въ которой поочередно, сладострастіе смнялось жестокостью, жестокость сладострастіемъ, и гигантская постановка которой обходилась безумной суммы денегъ, несмтнаго числа человческихъ жизней и жизней животныхъ, какъ увеселительныхъ выставокъ смерти въ шумныхъ циркахъ на дымящейся кровью арен.

Нтъ ничего божественнаго и человческаго, что не подвергалось бы пошлому осмянію и гнусному поруганіи въ этомъ блестящемъ и роскошномъ лупанаріи, гд человкъ, будучи только однимъ животнымъ, словно бшеный, бросался отъ одного наслажденія къ другому. Здсь цезари открыто вступали въ бракъ съ своими рабами, а ихъ жены, цезарши также публично склоняли своихъ сыновей къ кровосмшенію. Здсь торгующія собою женщины дерзко выказывали свою наготу, бросали милліоны на украшеніе своего тла драгоцнными камнями, а паяцъ, содержимый на государственный счетъ, заодно и любовника, принцессъ, давалъ пиръ для знаменитой сволочи, на которомъ часто одно блюдо стоило шесть тысячъ рублей, такъ какъ оно состояло изъ самыхъ рдкихъ птицъ. Все принимало чудовищные, безумные, невроятные размры, умъ бшено изобрталъ самыя нелпыя, причудливыя и невозможныя вещи, стремясь утолить свою грязную страсть къ разврату въ безобразныхъ и неестественныхъ формахъ. И въ то время, когда для забавы патриціанской и плебейской черни, на аренахъ цирковъ тысячи и тысячи гладіаторовъ убивали другъ друга по всмъ правиламъ ихъ искусства, а тысячи зврей, привезенныхъ за громадныя деньги изъ самыхъ отдаленныхъ странъ, отдавались на растерзаніе другъ другу,— въ самомъ дворц цезарей, въ этомъ притон разврата, подъ розами наслажденія шипли ядовитыя зми. Семейство цезаря было какимъ то отвратительнымъ узломъ, въ которомъ сплетались всякіе противуестественные пороки и убійства и матерей, и братьевъ, и женъ, и дтей. Пресыщенность владыкъ Рима вызывала въ нихъ самыя причудливыя и нелпыя капризы. Одному являлось желаніе глотать распущенный въ уксус жемчугъ, другому здить верхомъ на оленяхъ, кабанахъ, львахъ или тиграхъ, третьему — выучить танцовать носороговъ и крокодиловъ, четвертому освщать свои сады живыми факелами, т. е. осмоленными и зажженными живыми людьми, пятому — питаться паштетами изъ мозга страусовъ. Въ театрахъ не только въ присутствіи мущинъ, но и женщинъ, декламація, псня и танецъ доходили до тхъ предловъ безстыдства и нахальства, о которыхъ мы представленія не имемъ. Громадныя богатства, награбленныя путемъ невообразимыхъ и подлыхъ преступленій, расточались на осуществленіе безумныхъ прихотей. Здсь созидали гору среди моря, тамъ на вершин горы копали огромное озеро. Одному приходила фантазія поливать виномъ свои фруктовые сады, другому окрашивать свои стада овецъ пурпуровой краской. Какой то гастрономъ постоянно лакомится муреной, откормленной человческимъ мясомъ, другой ничего не желаетъ сть, кром жареныхъ жаворонковъ, третій идетъ дале, заказывая себ и гостямъ, приглашеннымъ на обдъ, соловьиные язычки и павлиныя печени.

Понятно, что въ такомъ обществ, вся жизнь котораго проходила въ какой то чудовищной обстановк, врод вызываемой у курильщиковъ опіума,— въ этой цезарско-римской преисподнй, положеніе и поведеніе женщины и не могло быть инымъ, какимъ оно было на самомъ дл. Римлянки никогда не подвергались въ той степени униженію женскаго достоинства и оскорбительной опеки, какія явились удломъ женщины Эллады, он во всякомъ случа получили гораздо раньше въ достаточной степени независимость. Правда, древне-римское право утверждало за отцомъ семейства, какъ главой дома, полную и неограниченную власть въ предлахъ права жизни надъ всми членами семьи, но, съ паденіемъ основъ древне-римской семейной жизни, это право мало по малу потеряло свое значеніе. Римъ временъ цезарей являлся сущимъ раемъ для эманципированныхъ женщинъ, если только подъ словомъ рай можно понимать что либо общее съ разнузданнымъ развратомъ. Эманципаціи женщины главнымъ образомъ способствовала происшедшая перемна въ воззрніяхъ на бракъ и ея практическое осуществленіе. Строгіе римскіе законы о брак, по которымъ вс права отца невсты переходили всецло къ мужу {In manum mancipiumque mariti convenue.}, смнили новыя постановленія, заключавшія боле свободныя формы и предоставлявшія право женщинъ, вполн распоряжаться своимъ имуществомъ и требовать по нкоторымъ поводамъ развода {Matrimonium justum sine conventione in manum.}. Эти постановленія явились на руку чисто распутнымъ цлямъ, что особенно ярко выразилось во времена цезарей. Эмансипаціей воспользовались почти исключительно богатыя и вліятельныя женщины и, опираясь на законъ, довели свою свободу до самаго наглаго и безстыднаго распутства.

Чтобы ясне представить себ различіе нравственнаго состоянія римскихъ женщинъ ранняго времени по сравненію съ боле позднимъ временемъ, достаточно только сопоставить имена Виргиніи, Волумніи, Корнеліи и Порціи съ именами Лидіи, Юліи, Агриппины и Мессалины. Однако, надо замтить, что растлніе женскихъ нравовъ начинается уже со временъ республики совмстно съ усиленіемъ могущества и увеличенія богатства Рима, которыя въ высшей степени пагубно повліяли на женщинъ. Циничная живопись и скульптура, непристойныя театральныя представленія, съ своей стороны, разжигали ихъ чувственность. Объ этомъ свидтельствуетъ цлый рядъ современныхъ римскихъ писателей и въ числ ихъ, какъ самый хлесткій бичъ, Ювеналъ, въ сатир котораго, какъ въ вогнутомъ зеркал отражается вся чудовищность этого распутнаго міра.

Ко днямъ гражданскихъ войнъ смя рафинированнаго разврата уже дало пышный цвтъ. Какъ въ свое время члены ‘petites maisons’ и ‘Parc aux cerfs’, какъ, напримръ, кардиналъ Берни и его пріятель Казанова занимались гоблазномъ монахинь, такъ и римляне эпохи гражданскихъ войнъ избирали предметомъ своихъ эротическихъ похожденій — весталокъ. Такого рода поступки Саллюстій приписываетъ патентованному развратнику и уже не первой молодости нкоему Катилин. Исторія этого Алкивіада римскаго произведенія, т. е. опошленнаго и грубо изуродованнаго подлинника, свидтельствуетъ вообще о поразительной распущенности женщинъ. Тотъ же Саллюстій громко жалуется, что женщины дешево продаютъ цломудріе {Sallust: Catil. 13, 15.}, а то юный современникъ — Горацій, который къ тому же далеко не отличается строгой нравственностью, въ своей прекрасной од ‘къ Римлянамъ’ высказываетъ слдующее:

Искусству нравиться мы рано учимъ двъ,

Имъ іонійскія дались тлодвиженья,

И каждая изъ нихъ, еще и не дозрвъ,

Уже любовныя лелетъ вождленья,

А въ скоромъ времени за мужнинымъ виномъ

Любовника себ моложе припасаетъ,

И радостью даря запретною тайкомъ,

Кого бъ то ни было — въ ночи не разбираетъ.

Но на глазахъ у всхъ, при муж, наконецъ,

Она встаетъ, спша на откликъ отозваться,

Коль съ корабля пришелъ испанскаго купецъ,

Который о цн не станетъ торговаться *).

*) Hot. carm. III 6, 21 seq. Перев. А. Фега.

Также и другой еще боле поздній современникъ, Проперцій, вполн соглашается съ ‘пламеннйшимъ пвцомъ любви’. Въ Рим говоритъ онъ:

Вс жены, вроломны и здсь не встртишь ты

Ни цломудренную Пенелопу,

Ни врностью прославленную Эадну *).

*) Propert. III 13, 23.

Совершенно иныя рчи мы слышимъ у Овидія, появляющагося всего десять лтъ спустя. Распущенность своихъ соотечественницъ ‘втренный Назонъ’ {Имя Овидій.} находитъ весьма милой и вполн естественной или въ порядк вещей. ‘Учитель любви’ обращается къ нимъ съ такими совтами: ‘Любите и дозволяйте любить себя, красавицы! Цломудрена лишь та, которой никто не желаетъ обладать, а будь она ловче, то не замедлитъ и сама предложить себя въ услугу’. До какого же позорнаго паденія нравственности должно было дойти то общество, въ которомъ тотъ же его любимйшій поэтъ съ полною развязностью открыто могъ говорить: ‘Только необразованный деревенщина, не знающій, что значитъ хорошій тонъ у свтскихъ людей, можетъ оскорбляться неврностью своей жены’ {Ludite, formosae, casta est, quam nemo rogavit: aut si rusticitas non vetat, ipsa rogat. Amor. I. 8, 43. Rusticus est nimium quem laedit adultra conjux, et notos mores non satis urbis habet. Amor. III. 4, 37.}.

Вотъ то время, въ которое имлъ мсто нижеслдующій эпизодъ изъ исторіи римскихъ цезарей, и та почва, на которой возрасла ‘Meret rix Augusta’ {Распутная, развратная Августа (цезарша).}.

II.

Цезарь Кай Калигула, превратившійся, съ провозглашеніемъ его императоромъ, изъ безпутнаго юноши въ свирпаго тигра, въ продолженіи трехъ лтъ своего царствованія совершалъ вс гнусности, какія только доступны фантазіи, обезумвшей отъ пресыщенія всякаго рода преступленіями. Омерзительные поступки этого тирана, однако, вполн соотвтствовали паденію нравственнаго состоянія римлянъ, такъ что извстная его тигровая острота:

‘О, еслибъ весь римскій народъ имлъ только одну шею’,

можетъ показаться до нкоторой степени и извинительною.

Сегодня 24-го Января, 41-го года, цезарь — человкъ высокаго роста, съ огромнйшимъ животомъ на тоненькихъ ножкахъ, съ голой, какъ колно, головой, съ щетинистой бородкой, съ глубоко впалыми и зловще сверкающими лазами изъ подъ широкаго и мрачнаго лба {Sueton. Caligula, 50.} — сидитъ въ императорской лож театра, воздвигнутаго подл дворца въ честь Августа и Ливіи. Въ 12 часовъ дня представленіе окончилось. Цезарь всталъ, чтобы отправиться подземнымъ іодомъ завтракать къ себ во дворецъ. Его дядя Клавдій и зять Виницій пошли впереди, а небольшая толпа преторіанскихъ офицеровъ окружила цезаря, повидимому, съ цлью сдержать въ случа надобности напоръ публики. Но вотъ Калигула остановился, его заинтересовали мальчики, вывезенные изъ европейскихъ и малоазіатскихъ владній Греціи и доставленные въ Римъ, чтобы пропть починенный въ честь его гимнъ. Цезарь вступилъ съ ними въ разговоръ. Его камергеръ Каллистъ и полковники преторіанцевъ Кассій Хереа и Корнелій Сабинъ многозначительно переглянулись между собой и, лишь только цезарь двинулся дале, центуріоны незамтно обнажили свои мечи. Сабинъ, сохраняя самый почтительный видъ, подошелъ къ цезарю и просилъ его: что пароль на сегодняшній день?— ‘Юпитеръ!’ былъ отвтъ цезаря. Но едва усплъ онъ отвтить, какъ послдовало восклицаніе Хереа: ‘Возьми отъ него это!’, сопровождаемое ударомъ меча, разскшимъ подбородокъ оборотившемуся къ нему въ изумленіи Калигул.— ‘И это, и это’, раздались крики гвардейцевъ, которые, набросившись на лежащаго на земл цезаря, умертвили его, нанеся ему тридцать ранъ. Императорскіе тлохранители, набранные изъ германскихъ воиновъ, истребляя въ бшенств все, что имъ попадалось на пути, явились слишкомъ поздно спасать императора. Чтобы довершить убійство въ Калигуловскомъ же дух, заговорщики умертвили его жену и его дтей. Одни изъ преторіанскихъ капитановъ закололъ Цезонію, а другой размозжилъ голову объ стну маленькой принцесс {Cass. Dion. Hist. rom. LIX, 92. Sueton Cal. 58. 59.}.

Всть о смерти чудовища послужила сигналомъ къ постановк весьма жалкаго фарса, который прекрасно иллюстрируетъ мефистофельски-хитрую политику Августа, съумвшаго придать въ дйствительности колоссально-безобразному правленію цезарскаго Рима вншній характеръ республиканскихъ учрежденій и завщать его своимъ преемникамъ. ‘Консулы’ созвали ‘сенатъ’ въ Капитоліи, и это толп лакеевъ пришла оригинальная мысль снова возстановить ‘свободу’ и ‘республику’ въ этомъ топкомъ болот порока, такъ какъ оставался одинъ выборъ между господствомъ меча и ужасами анархіи. Нсколько гвардейскихъ солдатъ положили конецъ этой комедіи, которая, само собою понятно происходила больше на словахъ, чмъ на дл. Пользуясь всеобщимъ смятеніемъ ландскнехты древняго міра ворвались съ цлью грабежа въ императорскій дворецъ и здсь нашли принца Клавдія, дядю убитаго Калигулы. Жалкій пятидесятилтній идіотъ, когда совершалось убійство цезаря бжалъ въ одну изъ отдаленныхъ комнатъ Гермесова павильона и тамъ спрятался за двойную драпировку, украшавшую входъ. Здсь его и нашелъ солдатъ, по имени Гратъ, вытащилъ его трепещущаго отъ страха изъ убжища и узналъ въ немъ императорскаго принца.

Знатный кретинъ — эти два слова всего боле подходитъ къ личности Клавдія — палъ къ ногамъ солдата и жалобно сталъ вымаливать пощады у того, который, быть можетъ, еще недавно пасъ свиней на берегу Рейна или Дуная. ‘Варваръ’, почтительно поднявъ валявшагося въ ногахъ Цезаря, привтствовалъ его ‘императоромъ’. Затмъ онъ позвалъ своихъ товарищей, которые, поднявъ на щиты вновь сфабрикованнаго простымъ солдатомъ цезаря, понесли его черезъ весь городъ въ гвардейскій лагерь. Въ это время солдатъ занимался тмъ, чмъ обыкновенно всегда занимаются подобнаго рода конституціонныя учрежденія, когда ихъ охватываетъ легкій зудъ либерализма, т. е. фразистой болтовней. И когда на слдующій день гвардейскіе солдаты, обнадеженные наградой въ 750 рублей, которыя объявилъ ‘вы-ы-да-да-ть на каж-ж-ж-до-до-го-о человка’ жалкій заика, формально провозгласили Клавдія ‘Imperator urbis et orbis’ (императоромъ города и земнаго шара), то всякая мысль о сопротивленіи исчезла и толпа рабовъ, сохранившая званіе ‘римскихъ квиритовъ’, привтствовала съ восторгомъ своего новаго повелителя {Iosephus, Antiquit. Jud. XIX, 2, 3. Sueton. Claud. 10.}.

III.

Чтобы Клавдій былъ однимъ изъ самыхъ жестокихъ цезарей, этого сказать нельзя, но неоспоримо, что онъ былъ, однимъ изъ самыхъ глупыхъ цезарей, несмотря на свою ученость, или, врне, благодаря ей.

Отца его, Друза Германика, Ливія родила черезъ три месяца посл своего выхода за Октавіана Августа, при чемъ неизвстно, отъ Августа или отъ своего перваго мужа Тиберія Клавдія Нерона, отъ котораго отнялъ ее Августъ, крайней мр, римскіе остряки по поводу родовъ Ливіи насвистывали слдующій греческій стихъ:

— ‘Кто счастливъ, у того родится и трехъ мсячный ребенокъ’.

Друзъ — преждевременно скончавшійся къ великому несчастію Рима и къ великому счастію Германіи — женатъ былъ на Антоніи, дочери Марка-Антонія и Октавіи, слдовательно, внучк Августа, и вотъ отъ этого то брака въ 10-мъ году отъ Р. Хр. явился на свтъ третьимъ ребенкомъ хилый и болзненный Клавдій {Suet. 21, 30. Dion. LX, 2—2. ‘Тло до такой степени болзненно что тряслись голова и руки, по этой же причин прерывался и голосъ’.} на котораго, уже съ дтства, вся семья смотрла, какъ на дурачка. Его мать выражалась про него, какъ про ‘уродца, сшитаго природой на скорую нитку’, и если она желала выразить свое мнніе о чьемъ либо слабоуміи, то обыкновенно говорила, что этотъ человкъ даже глупе ея сына Клавдія {Mater Antonia portentum eum hominis dictitabat, nec absolutun a natura, sed tantum inchoatum, ac si quem secordiae argueret, stultioreu aiebat filio suo Claudio. Sueton, Claudius 3.}. Еще боле презрительно, если это только возможно, обходила съ золотушнымъ мальчикомъ его бабка, императрица Ливія. Его же ддушка Августъ, такъ тотъ прямо избралъ жалкаго Клавдія предметомъ своихъ насмшекъ. До сихъ поръ сохранились письма его къ Ливіи, въ которыхъ онъ называетъ принца ‘дефектомъ по душ и тлу, болваномъ, простофилей и кретиномъ {Sin autem ‘ sentimus . Въ другихъ случаяхъ цезарь называетъ принца misellus (несчастный).}.

Изъ всего этого ясно слдуетъ, что цезарское достоинство, которое Клавдій унаслдовалъ вслдствіе смерти старшаго своего брата Германика (въ 19 г. по Р. Хр.), нашло въ немъ не особенно завиднаго и блестящаго представителя. Уже одна вншность этого дефекта, бывшаго къ тому-жъ съ дтства, до зрлаго возраста включительно, постоянной жертвой всевозможныхъ болзней, ничего не имло въ себя цезарскаго. Его длинное, согнутое туловище едва держалось на тонкихъ ляшкахъ, почему его походка, по выраженію современныхъ ему историковъ, походила на гусиное шаганіе. Онъ былъ заика, страдалъ подагрическимъ дрожаніемъ тла, имлъ гноеточивый носъ и слюнявый ротъ, что же длало его вполн отвратительнымъ существомъ, когда же его охватывала злоба или вообще онъ приходилъ въ взволнованное состояніе, ужасное чудовище было налицо.

Новый цезарь — идіотъ по уму, былъ педантъ по образованію. Онъ старательно выштудировалъ латинскій и греческій языки, упражнялся въ сочинительств, написалъ на греческомъ язык изслдованіе ‘О Тир и Карфаген’, оставилъ руководство къ игр въ шахматы, зналъ на память массу цитатъ, подарилъ римской азбук три новыхъ буквы собственнаго изобртенія и заставлялъ лекторовъ публично читать его историческія сочиненія, терпливое выслушиваніе которыхъ служитъ лучшимъ свидтельствомъ его выдающейся покорности его врноподданныхъ. Какъ правитель государствомъ Клавдій выказывалъ много излишняго рвенія, такъ, напр., однажды онъ заразъ обнародовалъ двадцать указовъ, въ числ которыхъ одинъ повелвалъ врноподданнымъ гражданамъ ‘хорошенько обмазать смолою бочки къ предстоящему сбору винограда’, другой — объявлялъ во всеобщее свдніе, что самымъ дйствительнымъ средствомъ противъ укуса зми является сокъ кактусова дерева и т. п. Такое-же выказалъ онъ педантическое усердіе не по уму и въ качеств исполнителя судебныхъ обязанностей и, какъ прежде, будучи принцемъ, служилъ потхой для всей своей семьи, такъ и теперь уже предсдатель трибунала служилъ забавой для адвокатовъ. Однажды нкій грекъ, ведшій лично процессъ, во время защиты своего дла, обозвалъ его ‘старымъ осломъ’, а въ другой разъ нкій римскій всадникъ, несправедливо имъ обвиненный, пустилъ ему съ досады въ голову аспидную доску для письма и грифель {Sueton, Claud. 15, 16, 41, 42.}.

Светоній выдвигаетъ малодушіе и подозрительности главными чертами характера Клавдія, съ которыми весьма удобно совмщалась и жестокость, приписываемая ему тми же писателемъ. Клавдій любилъ присутствовать при казняхъ. Изучать мимику умирающихъ на арен гладіаторовъ было для него всегда пріятнымъ удовольствіемъ. Мы забыли упомянуть, что онъ былъ большой обжора, пьяница и сильно преданъ чувственнымъ удовольствіямъ {Ibid. 33. ‘Libidinis in foeminas profusissimae’. Весьма характерно для нравовъ, или лучше сказать для безнравственности того времени сухая замтка Светонія: ‘Marium omnino expers’, т. е. онъ любилъ исключительно женщинъ.}. Изъ всхъ этихъ отмнныхъ свойствъ и образовалась узда, которой приближенные управляли цезаремъ-идіотомъ, бывшимъ — по словамъ Діона,— ‘повелителемъ Рима и Римской имперіи, и въ то же время полнымъ рабомъ’ {Dion 1. с.}. Въ новой исторіи можно найти лицо весьма похожее на римскаго цезаря Клавдія: это король Англіи Іаковъ I Стюартъ, такой же заикающійся, слюнявый, отвратительный и трусливый идіотъ.

IV.

Нельзя оспаривать, что при всхъ такихъ свойствахъ. Клавдію весьма трудно было быть любимцемъ женщинъ и наоборотъ, весьма легко было быть ихъ посмшищемъ и игрушкой. Вс его матримоніальныя вожделнія оканчивались самымъ жалкимъ образомъ. Отъ своей первой невсты Эмиліи Лепиды онъ вынужденъ былъ отказаться по вол самого Августа, вторая его невста, Ливія Медуллина, умерла въ день, назначенный для свадьбы. Посл этого онъ женился на Плавціи Ургуланил, но развелся съ нею вслдствіе какой-то незначительной ссоры посл того, какъ она ходила ему сына (Друза) и дочь (Клавдію), дйствительнымъ отцемъ которыхъ былъ нкій вольноотпущенникъ.

Второй его бракъ съ Эліей Петиной оказался и того (короче, тотчасъ посл того, какъ она родила дочь (Антонію), онъ развелся съ нею, выставивъ на этотъ разъ мотивомъ (развода — ея позорное распутство. Затмъ онъ вступилъ въ третій бракъ съ дочерью своего двоюроднаго брата Барбары Мессалы, Валеріею Мессалиной, которая родила ему дочь (Октавію) и сына (Британика), и сдлала уже и безъ того рогатаго цезаря римлянъ — цезаремъ всмъ рогоносцевъ. Войдя въ союзъ съ оберъ-камергеромъ Каллистомъ, первымъ секретаремъ Нарцисомъ и государственнымъ казначеемъ Палласомъ, Мессалина окончательно забрала въ руки своего ученаго-идіота супруга. Императоромъ стала императрица.

Вн сомннія, эта женщина была хороша собою, хороша — какъ грхъ, обольстительна, какъ сладострастная нга теплой весенней ночи, упоительна, какъ божественный нектаръ и, ко всему этому полна кипучаго ума и чарующей граціи.

Вчная жажда сладострастія составляла радость и мученіе ея жизни. Обладая чисто демоническою натурою, она съ презрительнымъ смхомъ переступила вс предлы женственности и человчности и неслыханно дерзко и смло щеголяла и драппировалась своимъ безстыдствомъ. Все, чмъ только богатая азіатская миологія надляетъ Семирамиду, все это Мессалиной обращено въ историческій фактъ.

Въ ней природа по одной изъ своихъ странныхъ прихотей создала воплощеніе распутства, а судьба по той же прихоти возвела ее на всемірный тронъ. Холодная жестокость и демоническій умъ, какъ бы нарочно, сочетались въ этомъ обворожительно красивомъ существ для того, чтобы довершить ея сходство съ Теодорой Византійской. Глядя съ ужасомъ на этихъ женщинъ, мы тмъ не мене должны относиться къ нимъ съ состраданіемъ, такъ какъ неугасимый огонь ихъ темперамента былъ ничто иное, какъ болзненное состояніе ихъ организма.

Такимъ образомъ, загадочность характера Мессалины можетъ получить объясненіе съ физіологической точки зрнія, но для психологическаго объясненія мы не имемъ надлежащаго ключа. Надо полагать, что Тацитъ въ 9 и 10 книгахъ своихъ анналъ въ рельефныхъ бы чертахъ представилъ намъ воспитаніе и развитіе характера Мессалины, но, какъ извстно, эта книга съ двумя предшествующими, къ сожалнію, до сихъ поръ не найдены. И эту потерю не можетъ вознаградить ни бездарный, хотя добросовстный антикваръ Светоній, ни безцвтный маляръ Діонъ. Что же касается Ювенала, то онъ изображаетъ не постепенный ходъ развитія характера Мессалины, а уже готовую и вполн сформировавшуюся болзненную нимфоманическую склонность.

Впрочемъ, вопросъ, какимъ путемъ Мессалина могла дойти до того, чмъ она была, остается до извстной степени невыясненнымъ. Достаточно того, что она была цезаршей въ развращенномъ Рим временъ Клавдія и женою Клавдія. Тогда понятно, что зародыши демоническихъ, злыхъ началъ нашли крайне благопріятную почву для своего развитія. Передъ нами молодая красавица съ огненнымъ темпераментомъ, не только небрежно воспитанная, но и лишенная инстинктивнаго понятія о нравственности, и въ то же время высокомрная, жаждущая чувственныхъ наслажденій и власти, жена ‘повелителя міра’, который, какъ воскъ, мнется и растягивается въ ея прелестныхъ ручкахъ. Чтожъ тутъ удивительнаго, что, разъ отвдавъ опьяняющій напитокъ, она жадно стала осушать чашу до дна. Она сознавала, наконецъ, видла, что въ жертву ея прихотямъ лежалъ брошенный къ ея ногамъ весь міръ блеска, роскоши, наслажденій, грха и преступленій, почему она, какъ тигрица, набрасывалась на свою добычу, сжигаемая жаждою осуществить безумныя возбужденія фантазіи уже задолго до этого отравленнаго мозга. Да, какъ тигрица! ибо въ Месалин сладострастіе и свирпость срослись, какъ сіамскіе близнецы, да и вообще во всхъ дйствіяхъ этой ‘meretrix Augusta’, какъ мтко и врно назвалъ ее Ювеналъ, весьма характерно проглядывали свирпость и граціозность тигра, которыя, то отталкивая, то лаская свою жертву, какъ бы околдовываютъ ее, давая понять всю страшную опасность лишь тогда, когда уже высосаны вся кровь и мозгъ костей.

Можно смло утверждать, что это была Мессалина, кто направлялъ слабую руку цезаря Клавдія къ безпрестаннымъ убійствамъ. Истребленіе древней римской аристократіи, начатое съ холоднымъ разсчетомъ при Август, систематически продолженное Тиберіемъ и обращенное Калигулой въ преслдованіе въ силу лишь его безумной кровожадности, встртило въ лиц Мессалины ихъ ревностную послдовательницу. Въ правленіе Клавдія-Мессалины было умерщвлено тридцать сенаторовъ, триста пятьдесятъ всадниковъ, числу же простыхъ гражданъ и счетъ потерянъ {Seneca, ad Lucil X. 14. Sueton, Claud. 29.}. Мотивомъ главнйшихъ убійствъ являлась неутолимая жажда императрицы къ быстрымъ перемнамъ предметовъ своихъ чувственныхъ наслажденій. Любовь этой женщины,— если позволительно примнять слово ‘любовь’ по отношенію къ такому развратному созданію, была смертельна такъ или иначе. Одинаково ожидало горе того, кто отдавался ея обольщеніямъ, и того, кто отказывался отъ ея ласкъ! Ея ненависть убивала, ея расположеніе пятнало и уничтожало.

Одна изъ внучекъ Тиберія, принцесса Юлія, бывшая невста Сеяна, но затмъ вскор жена Марка Виниція, подала Мессалин двойной поводъ къ ненависти. Принцесса находилась въ интимныхъ отношеніяхъ съ своимъ дядей Клавдіемъ. Въ разсчеты Мессалины вовсе не входило подчинить своего идіота-мужа вліянію красивой женщины и въ то же время пользовавшейся далеко не строгой репутаціей, а, кром того, она сама желала обладать Виниціемъ. Поэтому Мессалина обвинила Юлію передъ Клавдіемъ въ преступной связи будто-бы съ философомъ Сенекой и заставила цезаря сослать свою племянницу, а затмъ приказать умертвить ее. Но, такъ какъ глубоко опечаленный Виницій все-же отказывался пользоваться ласками Мессалины, она повелла и его умертвить. Слдующей жертвой похотливой цезарши былъ Аппій Силанъ, женатый на Лепид, матери Мессалины, только что вызванный цезаремъ въ Римъ изъ Испаніи,— личность весьма почтенная, хотя и приближенный Клавдія. Въ императриц, при первомъ обмн привтствій со своимъ отчимомъ, нежданно вспыхнуло желаніе обладать имъ, о чемъ она и не преминула ему намекнуть. Застнчивость и скромность (простота и неловкость), которыя Овидій осмиваетъ въ честныхъ женщинахъ своего времени, какъ мы видимъ, не были недостаткомъ Мессалины. Почтенный и честный Силанъ все время показывалъ видъ, что не понимаетъ намековъ, а въ конц концовъ, посл вполн категорическаго предложенія Мессалины, отвчалъ отказомъ. Мстительная менада, при содйствіи преданнаго ей государственнаго секретаря Нархиса, повела интригу противъ упрямца, и Клавдій по одному изъ самыхъ нелпыхъ обвиненій приказалъ его умертвить. Затмъ у Мессалины вспыхнуло желаніе обладать красавцемъ и любимцемъ публики, танцоромъ Мнестеромъ, нкогда бывшимъ возлюбленнымъ мальчикомъ Калигулы. Она насильно заставила его сдлаться ея любовникомъ. Да, насильно, въ полномъ смысл этого слова, такъ какъ опытный танцоръ, ясно сознавая опасность этой связи, добровольно не соглашался подчиниться сладострастнымъ вождленіямъ этой безстыдной и нахальной женщины. Она одно время до того привязалась къ нему, что буквально ни на шагъ не отпускала его отъ себя и формально держала его подъ (замкомъ во дворц.

Похищеніе любимца публики возбудило сильный ропотъ, въ особенности со стороны балетомановъ и балетоманокъ. Даже самъ Клавдій — ему не ршались сообщить о похожденіяхъ его супруги, страшась гнва и дикой ярости (ob saevitiam женщины {Tacitus, Annal, XI, 12.}) — весьма удивился, что Мнестеръ не появляется на театральныхъ подмосткахъ.

Весьма комична была та сцена, когда, однажды, въ театр публика обратилась къ самому цезарю за разъясненіемъ причины, почему Мнестеръ пересталъ танцовать. Клавдій отвчалъ, что ‘онъ не зн…зн…а…а…етъ ров…но ничего…. что ту… тутъ онъ…не при…при…чемъ’,— при этомъ онъ поклялся — что никуда не за…запря…талъ пля…су…су…на. Дурно сдержанный шепотъ, быстро перешедшій въ громкій гомерическій смхъ былъ отвтомъ въ свою очередь со стороны публики.

Однако, въ конц концовъ Мнестеръ за свою насильственную любовь все-таки поплатился жизнью.

Взоръ, утомленный созерцаніемъ этого общества, бывшаго по словамъ современника Сенеки, лишь сожительствомъ дикихъ зврей, немного отдыхаетъ на знаменитомъ эпизод Пэта и Арріи, который, какъ зеленый островъ, красуется въ этомъ гниломъ болот. Въ тхъ государствахъ, гд деспотизмъ доведенъ до неиствующей оргіи, заговоры и покушенія вступаютъ въ число средствъ, не только извинительныхъ, но и законно необходимыхъ, ибо они служатъ единственнымъ противодйствующимъ орудіемъ дикой тиранніи. Поэтому на заговоръ, составленный двумя римскими патриціями Аппіемъ Виниціаномъ и Фуріемъ Камилломъ противъ цезаря Клавдія, или врне, съ цлью ниспроверженія господства Мессалины, мы вправ смотрть, какъ на истинно-патріотическое дло, хотя по нкоторымъ обстоятельствамъ онъ и не оправдалъ возложенной на него надежды. Заговоръ потерплъ неудачу главнымъ образомъ потому, что солдаты далматскаго намстника Камилла, бывшіе на его сторон, какъ только онъ заявилъ имъ о предстоящемъ переход къ республиканской форм правленія, немедленно отказались повиноваться. Они подняли ропотъ, опасаясь, что, съ учрежденіемъ республики, исчезнутъ для нихъ дни праздности и веселой жизни. Камиллъ, покинутый всми и преданный своими сообщниками, покончилъ самоубійствомъ, вслдъ за нимъ послдовалъ его примру и Виниціанъ. Противъ прочихъ конспираторовъ было возбуждено жестокое преслдованіе, причемъ Мессалина, совмстно съ своимъ сообщникомъ секретаремъ Нарцисомъ, не упускали случая предавать смерти или ссылать многихъ имъ ненавистныхъ или неудобныхъ лицъ, которыя и не участвовали въ заговор. Клавдій впродолженіи всхъ этихъ дней мнимой опасности пребывалъ въ роли малодушнаго труса и охотно нацарапывалъ подъ всми кровавыми приказами похотливой, распутной тигрицы свое цесарское ‘Fiat’. Консулу Пету Цецин, одному изъ мнимыхъ или дйствительныхъ конспираторовъ, было также послано цезарское повелніе самому лишить себя жизни. Однако, любовь жизни была въ немъ еще слишкомъ сильна, и рука не поднималась на самоубійство. Въ эту минуту жена его Аррія, которая является предъ нами, какъ образецъ благороднйшей римской женщины, выхватываетъ мечъ своего мужа, вонзаетъ его въ свою грудь, затмъ вытаскиваетъ его изъ раны и, протягивая мужу, говоритъ: ‘видишь, милый Петъ, это совсмъ не больно!’ Геройскій поступокъ женщины ободряетъ мужчину: Петъ закалываетъ себя и умираетъ. Сбжавшіеся люди унимаютъ кровотеченіе героини, перевязываютъ ей рану и принимаютъ вс мры къ спасенію ей жизни. Но она заявляетъ, что хочетъ ‘послдовать за своимъ мужемъ!’ Когда ея зять Тразея спросилъ ее: ‘стало быть, ты хочешь, чтобы и дочь твоя умерла вмст со мною, еслибы меня постигла такая-же судьба,’ Арія отвтила: ‘да, если и она также искренно и долго любила тебя, какъ я — Пета’. За нею очень внимательно слдили, но однажды она внезапно соскочила съ постели и размозжила себ голову объ стну. Послднія слова ея были: ‘разв я не говорила вамъ, что непремнно найду дорогу къ смерти?’.

Надгробная надпись Арріи, повствующая о ея самоубійств, заслуживала бы боле художественнаго изложенія, нежели слдующее:

Мечъ подавая супругу изъ раны своей извлеченный,

Молвила съ тихой улыбкой ему героиня жена:

— ‘Видишь, вдь я не страдала отъ раны себ нанесенной.

Та, отъ которой падешь ты — меня устрашаетъ одна’.

VI.

Никмъ и ничмъ не сдерживаемое распутство Мессалины достигло невообразимыхъ предловъ. Всецло поглощенная удовлетвореніемъ своего ненасытнаго чувства сладострастія, она все-таки не забывала высокомрно трунить надъ своимъ державнымъ супругомъ, патентованнымъ простофилей, если не идіотомъ. Проводя вс ночи на пролетъ въ оргіяхъ съ своими любовниками, она передала свое супружеское ложе въ распоряженіе двухъ публичныхъ женщинъ, по имени Калпурніи и Клеопатры. Боле того: вроятно, не столько изъ желанія облегчить собственный позоръ безчестіемъ другихъ женщинъ, сколько вслдствіе демонической страсти къ самому разврату, она обратила цезарскій дворецъ буквально въ притонъ разврата, заставляя женщинъ высшаго общества въ присутствіи ихъ мужей нарушать супружескую врность, а сама вступала на отвратительнйшихъ оргіяхъ въ состязаніе на пальму разврата, которую не могли у ней восхитить,— какъ свидтельствуетъ старшій Плиній,— самыя отчаянныя блудницы {Dion 1 с. 18, 31. Plinius, Hist, nat X, 63: ‘Messalina Claudii Caesaris conjnx, regalem exsitimans palmam, elegit in id certamen nobilissimam (sic!) e prostitutis ancillam mercenariae stirpis, eamque noete ac die superavit quinto ac vicesimo concubitu’.}.

Но и это еще не все. По временамъ ее охватывало непомрное желаніе погрузиться по горло въ самую грязь разврата. Комфортъ ея чувственныхъ наслажденій — разсказываетъ Тацитъ — ей надолъ, и она предалась дотол неслыханному распутству {Tacitus. 1 c. 26, Jam Messalina, facilitate adulterorum in fastidium versa, ad incognitas libidines profluebat’.}. Часто ночью она тайно покидала дворецъ и отправлялась въ одинъ изъ безчисленнаго множества ‘лупанаріевъ’ Рима, гд и отдавалась за плату іодъ именемъ Лициски, жрицы Венеры Wulgivaga. Ювенаюмъ, который родился въ царствованіе Клавдія, слдовательно, современникомъ Meretris Augusta,— описано это ‘позорное безпутство’ въ самомъ хлесткомъ мст его шестой сатиры. И, дйствительно, его выраженіе самое гнусное, что только когда-либо говорилось о женщин {Juvenal, VI 115 seq.}, и то, что онъ описываетъ, конечно, не выдумано, потому что подобнаго выдумать невозможно.

Среди этихъ невообразимыхъ безстыдствъ Мессалину обуяла ‘новая, граничащая съ безуміемъ страсть’, {No vus et furori proximus amor. Tacit, 110 c. 12.} предметомъ которой явился красивйшій молодой римлянинъ Кай Силій, подвергавшій императрицу тысяч случаевъ погибели. Эта страсть составляетъ одну изъ романическихъ главъ всемірной исторіи, описать которую иначе, какъ Тацитъ, было бы и дерзко, и смшно. Чтобы вполн завладть вновь избраннымъ фаворитомъ, Мессалина заставляла его развестись съ своею женой Юніей Силаною. Красавецъ Кай Силій принадлежалъ, видимо, по своимъ нравственнымъ качествамъ къ числу заурядныхъ людей. Онъ понималъ всю гнусность и опасность предстоящаго положенія, но ‘увренный, какъ въ своей погибели въ случа отказа съ его стороны, и обратно — въ блестящей карьер въ случа согласія, утшился тмъ, что ршился выжидать, что будетъ, а пока пользоваться настоящимъ’. Мессалина, обезумвшая отъ страсти, щеголяла открыто своею новою связью самымъ нахальнымъ торжествомъ. Къ своему новому фавориту, котораго она стала осыпать щедрою рукою деньгами и почестями, она ходила въ его домъ не тайкомъ, а въ сопровожденіи огромной свиты, самымъ параднымъ образомъ.

Однако, и этого оказалось для нея мало.

Перерафинированное распутство этой чудовищной женщины выдумало выкинуть такой фортель, которому никто никогда не былъ свидтелемъ. Жена цезаря ршила при жизни мужа-идіота формально и торжественно вступить въ законный бракъ съ своимъ фаворитомъ. Повидимому, ей нравилась вся необычайность скандала, которымъ она хотла заставить говорить о себ весь Римъ {Въ буквальномъ перевод Тацита: гл. 11, с. 26. ‘Но страстно пожелала она названія супружества по громадности безславія, а для людей подобныхъ ей — это истинная степень наслажденія. Прим. перев.}. Этой блажи способствовало, вроятно, въ извстной степени и сознаніе, что ея образъ жизни не можетъ долго длиться безнаказанно. Но, какъ бы то тамъ ни было, во всякомъ случа она обладала — въ чемъ слдуетъ отдать справедливость,— въ достаточной степени нахальствомъ, которое передала и Силію, какъ это видно изъ того, что фаворитъ уговаривалъ свою — на этотъ разъ выразимся — метрессу поспшить бракосочетаніемъ, приводя доводомъ, что разъ она открыто ршилась на такой проступокъ, то логика вещей требуетъ отчаянной и безумной смлости въ такихъ дйствіяхъ.

Повствуя объ этомъ, самъ Тацитъ признаетъ баснословнымъ, чтобы человкъ, пользующійся виднымъ положеніемъ въ Рим, могъ въ назначенный день и при свидтеляхъ подписать брачный контрактъ съ женою императора и чтобы затмъ эта чета совершила обрядъ внчанія, принесла обычную жертву и посл роскошнаго пира самый бракъ былъ реализированъ. Но строгій историкъ утверждаетъ, что его повствованіе — историческій фактъ, основанный на достоврныхъ данныхъ {Тацитъ, Истр. Лт. кн. 11 буквальн. перев. Не безъизвстно мн, что сочтутъ за сказочную выдумку, что когда-нибудь люди могли дойти до того самоуправства, что въ город, гд вс знали и ни о чемъ не умалчивали, назначенный консулъ сошелся съ женою государя въ день, заране объявленный, призвавъ свидтелей для подписи обезпечивающаго участь дтей брака законнаго, они выслушивали слова предвщанія, молились богамъ, приносили имъ жертвы. Потомъ разлеглись они среди пирующихъ: поцлуи, обниманія и ночь проведена со всею безграничною свободою супружества. Но ршительно ничего не прибавлено къ этому истинно удивительному событію, а все передано съ записаннаго старшими, что они сами слышали. Прим. перев.}.

Помимо того, хотя также кажется баснословнымъ, но въ то же время, съ точки зрнія характера Мессалины, волн заслуживаетъ доврія и сообщеніе Светонія, что въ припадк дерзкаго юмора Мессалина потребовала, чтобы самъ Клавдій въ качеств свидтеля подписалъ ея брачный договоръ (tabellas dotis) съ Силіемъ, что идіотъ — цезарь и согласился исполнить, когда его заврили, будто это одна лишь церемонія, совершаемая съ цлью отклонить грозящую ему бду, какъ то указываютъ многіе признаки {Sueton, Claud. 26, 29. Tacitus 1 с. 12,26, 27.}.

VII.

Затянное Мессалиной дло внезапно разразилось катастрофой, такъ какъ наглую женщину покинули ея сообщники. Три камергера или министра — право не знаешь какъ и назвать этихъ придворныхъ амфибій — Каллистъ, Палласъ и Нарцисъ стали смотрть на похожденія Мессалины съ подозрніемъ, и не безъ опасенія, а когда перипетіи ея чувственной страсти предстали уже публичнымъ, зрлищемъ, то на всхъ троихъ напалъ страхъ. Ихъ тревожило предчувствіе, что императриц придетъ въ голову мысль возвести на тронъ своего фаворита и втораго законнаго мужа, и тогда ихъ въ лучшемъ случа выгонятъ если только не запрячутъ туда, ‘идже нсть дня’. Чтоотт Мессалины можно было всего ожидать, это вн сомннія но три упомянутые господина, и въ особенности Нарцисъ. были слишкомъ опытные ловкіе и смлые негодяи, чтобы могли допустить любовную блажь, хотя-бы цезарши, поколебать ихъ служебное положеніе. Каллистъ и Палласъ желали, чтобы была прежде сдлана попытка отдалить Мессалину отъ Силія, но Нарцисъ, понимая, что дло зашло слишкомъ далеко и потому терялъ время на дипломатическіе переговоры крайне опасно, тотчасъ же сталъ подготовлять гибель своей повелительницы, на которую уже смотрлъ, какъ на своего личнаго и злйшаго врага.

Въ скоромъ времени Клавдію пришлось отправиться въ Остію на одну изъ тхъ религіозныхъ церемоній, которыхъ было въ изобиліи изобртено и отвсюду заимствовано римскимъ жречествомъ. Мессалина воспользовалась отсутствіемъ цезаря — простофили, чтобы, какъ истая вакханка, въ шумной оргіи, во дворц цезарей, отпраздновать сборъ винограда. Нарцисъ былъ на чеку. На время путешествія Клавдія въ Остію онъ подкупилъ обихъ любовницъ цезаря Калпурнію и Клеопатру, посвятилъ ихъ въ планъ своего замысла и указалъ каждой надлежащую роль, которая заключалась въ томъ, чтобы он немедля сообщили его цезарскому величію, что его голова украшена огромными догами самаго позорнаго фасона. И вотъ, когда Клавдій только что совершилъ жертвоприношеніе въ Остіи, Калпурнія внезапно бросилась къ его ногамъ и стала кричать ‘Совершилось неслыханное дло! Жена твоя Мессалина съ Каемъ Силіемъ вступила въ бракъ!’ Вслдъ за ней завопила въ подтвержденіе истины и вторая любовница — Клеопатра. Ошеломленный цезарь едва могъ проговорить ‘По… по… позвать мн… Нар… Нарциса’. Камергеръ немедленно предсталъ и почтительно перечислилъ глубоко изумленному заик вс похожденія цезарши, закончивъ свой рапортъ такими словами: ‘Прости, о государь, что ради тебя и твоего спокойствія я такъ долго скрывалъ распутную жизнь твоей супруги Мессалины. Я не усматривалъ въ этомъ опасности до тхъ поръ, пока супруга твоя довольствовалась такими любовниками, какъ Вицій, Плавпій и прочіе, но не Силій. Послдняя связь совсмъ другаго рода дло. Узнай, о государь, что ты теперь разведенный супругъ, Народъ, сенатъ, войско были свидтелями брака Мессалины съ Силіемъ. Опасайся, чтобы новый супругъ твоей супруги не сдлался бы властителемъ столицы и имперіи!’

Надо согласиться, что положеніе жалкаго цезаря было достаточно незавидное. ‘По… по… ка им… им… ператоръ ли я или Си… Си… Силій у… у… уже имъ провозглашенъ?’ простоналъ цезарь, слюнявя и охая. И онъ до тхъ поръ не могъ успокоиться, пока Нарцисъ и начальникъ гвардіи Луцій Гета категорически не заявили ему, что ему надо длать, т. е. ничего не длать, предоставивъ это другимъ.

Въ то время, когда въ Остіи собиралась гроза надъ Мессалиной, императрица праздновала въ Рим первый сборъ винограда вакханаліей, въ которой по измышленію утонченныхъ чувственныхъ наслажденій она превзошла самую себя.

Вакханалія въ полномъ разгар. Виноградныя кисти трещатъ, въ огромные чаны течетъ потокомъ виноградный сокъ. Женщины, едва прикрытыя пантеровыми шкурами опьяненныя виномъ и чувственностью, ликуютъ и пляшутъ. Среди нихъ, какъ самая красивая и обольстительная менада, несется Мессалина, распустивъ свои роскошные длинные волосы и потрясая тирсомъ. Рядомъ съ ней красавецъ Силій, опоясанный лишь плющемъ, и въ котурнахъ {Театральная обувь.},— разгоряченный и опьяненный восторженными звуками вакхическихъ хоровъ. Но вотъ одному изъ участниковъ оргіи приходитъ дикая фантазіи взлзть на высокое дерево.

‘Что ты видишь оттуда?’ полюбопытствовалъ кто-то узнать.

‘Бурю, приближающуюся изъ Остіи!’ отвтилъ взобравшійся на дерево.

Былъ ли этотъ отвтъ шуткой или предчувствіемъ дйствительности? Надо полагать, что это не была шутка, а тайное извстіе о предстоящей гроз было кмъ либо полученно, такъ какъ простая шутка не могла-бы подйствовать такимъ ошеломляющимъ образомъ. Вс пирующіе бросились бжать въ разныя стороны, и изъ всхъ мессалинцевъ не исключая и Силія, замышлявшихъ такъ смло подготовить дворцовую революцію, ни одинъ даже не попытался отвратить приближающую опасность, ни одинъ изъ нихъ не подумалъ ни о защит, ни объ оружіи. Погрязшіе въ разврат Римляне уже опустились до позорнаго малодушія. Арестованные преторіанцами вс товарищи и участники оргіи и заговора Мессалины съ Силіемъ во глав, были преданы смертной казни. Только Плавкій, благодаря протекціи своего дяди, и распутный Цезоній ‘quod in illo foedissimo coetu passus mulebria’ {Т. е. во всхъ этихъ распутствахъ принималъ на себя роль женщины. Tacit, 1 с. 27.}, были помилованы.

Мессалина съ вакханаліи бжала въ свою виллу въ Лукулловыхъ садахъ. Отсюда, заручившись предварительно общаніемъ великой двы {Virga maxima или Vestalis maxima — старшая весталка или Великая Два. Ей предоставлено было право даже останавливать смертный приговоръ. Прим. перев.} ходатайствовать за нее у императора и запасшись смлостью, она отправилась въ Остію, разсчитывая ласками и лестью околпачить своего старшаго супруга. Но теперь отъ этой женщины, бывшей всемогущей за нсколько всего часовъ, вс бжали, словно отъ зараженной чумой или разлагающагося трупа. Въ сопровожденіи всего трехъ человкъ, вроятно рабовъ, она должна была пройти весь городъ пшкомъ, и, выйдя за городъ, весьма обрадоваться тому, что нашлась къ ея услугамъ какая-то телга, служившая для вывоза сора изъ садовъ. Въ такомъ неэлегантномъ экипаж двинулась Мессалина навстрчу своему державному супругу, возвращавшемуся изъ Остіи. Историкъ Тацитъ пишетъ, что она ни въ комъ не возбуждала состраданія, благодаря своей распутной жизни. Въ перевод можно эти слова передать и такъ: счастливой и всевластной распутниц можно прощать самыя ужасныя дла, но павшей съ высоты счастья и могущества это не прощается.

Несомннно, что если бы Мессалин удалось переговорить съ Клавдіемъ, хотя бы на пути его изъ Остіи въ Римъ, она бы снова подчинила себ цезаря-идіота и погубила бы всхъ своихъ враговъ. Нарцисъ это сознавалъ, какъ нельзя лучше, и потому ни на шагъ не отпускалъ отъ себя Клавдія. Весь путь до Рима онъ совершилъ въ однихъ съ нимъ носилкахъ. Когда Мессалина приблизилась къ императорскому кортежу и издали стала кричать, что цезарь долженъ выслушать мать Британника и Октавіи, оберъ-камергеръ сталъ въ свою очередь кричать еще громче, называя ея женою Силія и тутъ же подалъ Клавдію длинный реэстръ преступленій его жены. А такъ какъ для ученаго педанта-цезаря всякій пергаментный свитокъ являлся предметомъ огромной важности, то онъ тотчасъ съ глубочайшимъ вниманіемъ и углубился въ чтеніе списка. Нарцисъ приказалъ носильщикамъ ускорить шагъ, и такимъ образомъ эта первая встрча оказалась для Мессалины неудачною. Вслдствіе стараній того же неусыпнаго аргуса — Нарциса и по прибытіи Клавдія въ Римъ вс дальнйшія попытки Мессалины помириться съ мужемъ и расчеты тронуть сердце цезаря видомъ его дтей, просящихъ за мать, а также ходатайство ‘великой двы’ Вибидіи остались безуспшными. Не лишена курьеза сцена, когда у цезаря, какъ у первосвященника, весталка ходатайствуетъ за Мессалину.

Мессалин пришлось снова вернуться въ Лукулловы сады. Однако она не теряла надежды примириться съ супругомъ и подчинить его своему вліянію. Ловкая женщина нашла возможность передать ему черезъ кого-то ея просьбу. Въ ней она искусно затрогивала вс струны, которыя могли по ея соображеніямъ подйствовать на идіота. Разсчеты ея, видимо, оправдались. Въ одинъ прекрасный день цезарь, плотно пообдавши и воздавъ приличное возліяніе въ честь Бахуса, повеллъ объявить этой miserae (несчастной), какъ онъ ее назвалъ, что онъ на завтрашній день выслушаетъ ея оправданія. Нарцисъ и тутъ не звалъ. Онъ тотчасъ же отправился къ начальнику дворцовой стражи и заявилъ ему, что цезарь приказалъ немедленно рукою вольноотпущенника Эвода умертвить свою жену. Эводъ въ сопровожденіи трибуна отправился въ виллу Лукулова парка. Здсь онъ засталъ супругу царя, лежавшей на полу и бесдующей со своей матерью Лепидою. Лепида была съ ней въ ссор во время ея могущества и счастія, а теперь, видя ее въ несчастій, пришла утшать свою дочь. Мать совтовала ей умереть достойною римлянки смертью (т. е., отъ своей руки), такъ какъ ее во всякомъ случа умертвятъ. Но какъ это всегда бываетъ съ порочнымй натурами, у Мессалины не хватило энергіи на благородное самоотверженіе, и на вс доводы матери она отвчала безплодными жалобами и слезами, пока не вошли къ нимъ трибунъ и вольноотпущенникъ. Трибунъ остановился, сохраняя молчаніе, вольноотпущенникъ же сталъ осыпать жену цезаря площадную бранью. Мессалин стало ясно, что судьба ея ршена, она схватила кинжалъ и стала весьма робко наносить себ раны на груди и ше. Трибунъ избавилъ ее отъ самоубійства, вонзивъ ей кинжалъ глубоко въ грудь.

За обдомъ Клавдію сообщили, что Мессалина умерла. Онъ даже не поинтересовался узнать, какимъ образомъ это случилось, и продолжалъ обдать съ обычнымъ обжорствомъ {Tacitus I. с. 29, 30, 31, 32, 34, 35, 37, 38. Dion. I. с. 31.}.

ЭЛОИЗА.
(ХІ-Й ВКЪ).

Волна сердца не воздымалась бы такъ красиво, еслибъ ей не противилась древняя, безмолвная скала — судьба.

Гельдерлинъ. ‘Гиперіонъ’.

Вроятно, и теб, читатель, приходилось когда-либо въ жизни проводить цлые часы въ монотонномъ сосновомъ бору? Если случалось, то ты, наврное, не забылъ охватывавшей тебя тоски во время этой прогулки? Справа и слва, впереди и позади — все одно и то же. Весь лсъ превратился, если можно такъ выразиться, въ древеснаго филистера, наввающаго скуку. Стволы деревьевъ такъ же походятъ одинъ на другого, какъ и венгерскія національныя физіогноміи въ безумно-прекрасной новелл Брентано. Ты можешь подумать, что эти бдныя сосны льютъ въ отчаяніи смолистыя слезы, сознавая свою безутшную прозаическую жизнь. Ничто не сокращаетъ твой томительный путь: ни блка, перескакивающая съ дерева на дерево, ни крикъ дрозда, ни долбленіе дятла. Кругомъ все одно и то же, всюду такъ же тихо и жарко,— и у тебя на душ становится какъ-то неловко, пусто, словно и она сама стада деревянною.

Но вотъ, солнечный лучъ проникъ въ мрачное однообразіе, и ты неожиданно, но уже радостный, видишь, какъ тянется къ поднебесью бло-зеленый, блестящій, стройный стволъ великолпнаго бука. Кто знаетъ, быть можетъ, это лсной царь, явившійся среди сосноваго сброда? Онъ здсь царитъ во всемъ величіи своей красы. Одиноко онъ высится надъ всмъ окружающимъ его, какъ надъ обыденностью — мысль поэта. Стремясь къ свту и воздуху, онъ простираетъ свои втви надъ вершинами сосенъ. Легкое дуновеніе втерка заставляетъ шелестить его облитые свтомъ листья и издавать нжные звуки, подобные звукамъ арфы.

Или, быть можетъ, во время твоей тоскливой прогулки ты, вмсто прекраснаго бука, встрчалъ исполинскій могучій дубъ,— вковой, почти окаменлый, съ корой, какъ кожа носорога, съ испорченными сучьями, съ поломанными бурей втвями, и бдно одтый листвой — это, скоре, тнь дерева, чмъ само дерево. Однако, теб такъ же стало радостно, когда ты его увидлъ. Вковой старикъ своимъ гротесковымъ безобразіемъ внушаетъ невольное уваженіе, онъ ободряетъ тебя, утомленнаго видомъ безчисленнаго множества однообразныхъ деревъ, мимо которыхъ ты проходилъ.

Да, не только прекрасное, но и безобразное можетъ имть въ себ что-то привлекательное. Сатана Мильтона не мене величественъ, чмъ Зевесъ Фидія. Была даже написана эстетика безобразнаго, и извстно, что есть люди съ безобразными физіогноміями la Mirabeau, которые казались красивыми, по крайней мр, въ глазахъ женщинъ, и въ особенности при томъ, когда они пользовались репутаціей донъ-Жуана. Одна только безобразная женщина не можетъ быть привлекательной, и это потому, что со словомъ женщина неразрывно связано представленіе о красот, точно такъ же какъ со словомъ цвтокъ — цвтъ и запахъ.

Чмъ въ однообразіи сосноваго лса является красивый букъ и гротескъ-дубъ, тмъ въ однообразіи пустыни всемірной исторіи является человкъ, одаренный демоническою силой. Ангелъ-ли, или дьяволъ, этотъ демонъ, восхищаетъ-ли онъ, или вселяетъ ужасъ, вызываетъ-ли онъ въ теб любовь или ненависть — это безразлично, ты охотно или невольно, однако, будешь взирать на него съ изумленіемъ и придешь къ тому заключенію, что хотя онъ и собратъ теб и представляетъ такую же смсь ‘праха и духа’, какъ и ты, но что въ немъ пылаетъ тотъ огонь, — небесное-ли то или адское пламя, опять-таки все равно — который слишкомъ и слишкомъ превосходитъ прахъ.

Демоническая натура одарена исключительно ей свойственными непомрнымъ воображеніемъ, любовью, страстью, ненавистью и безуміемъ. Человкъ такой натуры всегда фанатикъ, какъ въ добр, такъ и во зл, его необузданныя и оригинальныя выходки необходимы ему, какъ воздухъ для жизни. Это та сила, которая влечетъ Симеона Сталита совершать безумные поступки и преступленія, Цезаря Борджіо на злодянія, она побуждаетъ св. Елизавету {Католическая святая.} находить отраду въ уход за прокаженными, а Якова Штерейгера написать свой ‘Молотъ Вдьмъ’ (Гексенъ-Гамеръ). Та же демоническая гордость заставляетъ возстать Руссо противъ общественнаго порядка, Наполеона I быть тираномъ. Эта сила — та же потребность выйти за предлы обыденности — влечетъ вожатаго верблюдовъ Магомета предстать пророкомъ, а Мессалину — распутной женщиной.

Ты въ области демонизма можешь все искать и все найдешь, но кром здраваго разсудка, мры и правила. Демонизмъ — это чистый произволъ фантазіи или требованіе безпредльной свободы. Карлъ Мооръ въ бурномъ монолог такъ излагаетъ свое исповданіе демонизма,

‘Законъ не создалъ ни одного великаго человка, свобода же родила колоссовъ’.

Да, это такъ, но къ этимъ словамъ слдуетъ добавить, что большинство этихъ колоссовъ — колоссы безумія, крайностей, чистйшаго безумія и чудовищной жестокости. Свобода демона заключается въ господств во всемъ произвола, его руководящей ide fixe. Вс великіе папы и съ громкимъ именемъ церковники обладали тою же демоническою натурой, тотъ же демонизмъ присущъ и клерикализму, попирающему все противящееся ему и стремящемуся къ полному господству. Въ какой же ужасающей форм проявляется демонизмъ народныхъ массъ — про то знаетъ каждый, изучавшій исторію великой французской революціи.

Въ каждой любящей женщин живетъ демонизмъ. Адское пламя демонизма пылаетъ въ оргіяхъ матери Нерона, а нжный свтъ демонизма блеститъ, искрится въ строфахъ Сафо, въ романахъ Жермень Сталь, Авроры Дюдеванъ. Сдерживаемое и подавляемое пламя жаждущей, но не испытавшей взаимной любви двической души, демонически горитъ въ псняхъ и романахъ нашей двственницы Анны фонъ Дростъ. Каждая истинно любящая женщина становится поэтессой и при томъ условіи, если она даже не знаетъ, что такое стихъ. Любящая женщина никогда не унизится до того пошлаго взгляда на бракъ, какой мы встрчаемъ въ поэт-ремесленник, холостяк Попе, высказываемый имъ съ нкоторою претензіей на остроту:

‘Кто женится ради супружескихъ обязанностей, тотъ похожъ на человка, страдающаго приливами крови и потому вчно носящаго мушку’.

Кто разршитъ загадку — что такое любовь? Только тотъ, кто ршитъ міровую задачу — что такое человкъ! Слдовательно, никто. Всмъ извстна остроумная фраза, которую Платонъ въ своемъ ‘Симпозіон’ влагаетъ въ уста Аристофана:

‘Каждый изъ насъ составляетъ только половину человка, потому что если разрзать человка пополамъ, то изъ одного выйдутъ два человка, вслдствіе чего каждый или каждая изъ насъ и ищутъ свою другую половину’. Говоря короче и проще, это значитъ, что каждый ищетъ себ пару {У Шерра сказано такъ: ‘это значитъ, что каждый Гансъ ищетъ свою Гретхенъ, а Кунцъ — свою Кетхенъ’.}. Если могучее влеченіе природы проявляется у мужчины и боле открыто, зато у женщины сильне. Ея страсть сдержана стыдомъ, вслдствіе чего и самая страсть принимаетъ большее напряженіе. Помимо того, это могучее влеченіе природы или страсть поддерживается въ женщинахъ и тмъ, что каждая изъ нихъ должна и желаетъ быть матерью для того, чтобы прожить самымъ возвышеннымъ чувствомъ, какое только есть на земл — материнскою любовью. Для мужчины любовь составляетъ только извстную физіологическую стадію развитія, для женщины она — все: цль, сущность жизни, небо и адъ.

Для мужчины — вмст съ брачнымъ ложемъ исчезаютъ и чудныя грезы, для женщины же — брачное ложе путь къ истинному и дйствительному существованію, такъ какъ изъ могилы двственности возрастаетъ съ торжествомъ материнство — это ея главное назначеніе и цль. Мужчина любитъ временно, женщина хочетъ любить и быть любимой вчно. Къ женщин вполн примнимы слова Апостола Павла въ его посланіи къ Коринянамъ: ‘Любовь никогда не перестаетъ, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнутъ и знаніе исчезнетъ’.

Въ подтвержденіе того, что любовь вызываетъ самоотреченіе, часто ссылаются на слдующее изреченіе персидскаго поэта Джеллаль-Эдина:

Гд пробуждается любовь,

Тамъ умираетъ мрачный деспотъ — ‘Я’.

Но это двустишіе, какъ и многія другія знаменитыя фразы, чистйшая безсмыслица. ‘Мрачный деспотъ’ — иначе, половое влеченіе — при пробужденіи любви не только не умираетъ, но, напротивъ, ‘становится еще настойчиве’, ибо этотъ деспотъ и есть самая любовь. Естественное влеченіе, благодаря культур, если такъ можно выразиться, оцивилизовалось, облагородилось, возвысилось, идеализировалось и получило романическій характеръ, но что это влеченіе есть настоящій богъ любви, объ этомъ могутъ возбуждать споръ и сомнваться только т, которые боятся смотрть прямо въ лицо истин и при всякомъ случа отдлываются фразами.

Женщина ищетъ въ любви, прежде всего, удовлетворенія физіологической потребности, потому что сама природа деспотически принуждаетъ ее къ этому. Говорятъ, что невинныя двушки относятся безсознательно къ тому вспыхнувшему въ ней чувству, которое принято называть словомъ ‘любовь’. Но кто зажигаетъ огонь въ ея взорахъ, кто волнуетъ ея грудь страстными желаніями, какъ не тотъ же ‘мрачный деспотъ’? Одинъ изъ самыхъ нжныхъ миннезингеровъ ныншняго столтія, Гейбель, говоритъ:

‘Die Lieb’ ist Wunder, Lieb’ ist Gnade,

Die mit der Thau von Himmel fllt’ *).

*) Любовь есть милость, любовь — чудо, съ росою ниспосылаемыя съ неба.

Быть можетъ, онъ дйствительно не только нжно и прекрасно выражается, но, тмъ не мене, его слова не боле, какъ сплошная лирическая ложь, такъ какъ, на самомъ дл, любовь вовсе не чудо, т. е., нчто сверхъестественное, а вполн дйствительная реальная сила природы. Въ любви прозаики-пессимисты усматриваютъ скоре проклятіе, ибо она служитъ причиною размноженія жалкаго человческаго рода. Но зачмъ, для какой цли служитъ эта деспотическая сила, этотъ мрачный деспотъ, на это нтъ отвта. Зачмъ существуетъ человкъ, къ чему вся эта житейская сутолока и весь этотъ міровой хаосъ?— ‘Qui said’ отвчаетъ испанецъ.

Вн спора, что женщина можетъ создать изъ любви боле, нежели мужчина. Когда она уже уплатила дань ‘мрачному деспоту’ и стала матерью, въ особенности ей свойственно смотрть на любовь идеально, тогда какъ у мужчины удовлетворенная страсть замтно охлаждается, если только не совсмъ исчезаетъ, чего обыкновенно и не приходится долго ждать {Гартманъ добавляетъ: Низкая страсть очень долго не переживаетъ наслажденія, по крайней мр, у мужчинъ, какъ это показываютъ многочисленныя наблюденія, хотя она въ первое время и можетъ усилиться. Любовь — это гроза, которая разражается не одною молніею, а постепенно тратитъ свой обильный электрическій матеріалъ. Когда она его совсмъ истратитъ, то подуетъ свжій втеръ, небо сознанія станетъ яснымъ, она въ изумленіи взираетъ на плодотворный дождь, орошающій почву, и на облака, стягивающіяся на дальнемъ горизонт (философія безсознательнаго, пер. Козлова, стр. 141). Книга Гартмана, помимо богатства и глубины идеи, иметъ еще то достоинство, что ея авторъ принадлежитъ къ числу тхъ немногихъ ныншнихъ нмецкихъ писателей, у которыхъ хватаетъ смлости называть вещи дйствительными именами и высказывать истину, ничмъ не прикрашенную. Неумстная стыдливость и двусмысленная скромность, проглядывающія въ произведеніяхъ нмецкихъ писателей, стремятся придать нмецкой литератур лицемрный характеръ англійской литературы. Нкоторые изъ нашихъ авторовъ пишутъ стихами и прозою такъ, какъ будто вся наша публика состоитъ изъ двицъ, страдающихъ хлорозмомъ или блдною немочью.}. У женщины же удовлетворенная страсть обращается въ нжную благодарность. Это прекрасно изображено въ остроумной картин Гогарда (Before and after). Гете, всегда и во всемъ врный природ, въ шестой псн своихъ прекрасныхъ ‘Римскихъ элегій’ заставляетъ оскорбленную женщину высказать такой упрекъ мужчин:

‘Иди прочь! Ты недостоинъ женщины! Мы носимъ ребенка подъ сердцемъ и уже этимъ хранимъ нашу врность, а вы, мужчины, тратите свои силы, страсть и самую любовь только въ объятіяхъ’.

Да, это такъ. Мужчина любитъ женщину, какъ таковую, пока онъ — мужчина въ физіологическомъ смысл этого слова, т. е., пока въ немъ говоритъ извстный инстинктъ. Но женщина можетъ любить и продолжаетъ дйствительно любить и посл того, какъ она перестала быть женщиной въ физіологическомъ значеніи. Вотъ почему ‘мрачный деспотъ’ можетъ, хотя бы на время, лишить мужчину воли и обратить его въ жалкаго раба страстной женщины, что и наблюдается, но любящая женщина боготворитъ любящаго человка всю свою жизнь не только въ продолженіи его жизни, но также и посл его смерти. Абеляръ, переставъ быть мужчиной, хранитъ къ Элоиз только одно чувство дружбы, Элоиза же, зная о постигшемъ Абеляра несчастій, продолжаетъ до самой своей смерти любить его также пламенно и страстно.

Шутники, вроятно, не преминутъ замтить, что суть здсь въ томъ, что мужчина, при извстныхъ обстоятельствахъ, руководствуется разсудкомъ, тогда какъ женщины не руководствуются имъ ни при какихъ обстоятельствахъ. Но и сами эти шутники преклонятся предъ Элоизой и пройдутъ совершенно равнодушно мимо Абеляра, разв пожавъ плечами.

II.

Хотя трагическая исторія этой знаменитой четы {Элоизы и Абеляра.} излагалась и сотни разъ, тмъ не мене она требуетъ и будетъ постоянно требовать новаго изложенія. Причиною тому то, что подобныя событія всегда будутъ внимательному изслдователю представляться въ иномъ освщеніи. Чтобы работа получила дйствительно культурно-историческое и психологическое значеніе,— которая, замтимъ, и пріятна и не представляетъ особыхъ трудностей,— необходимо внимательно изучить истинный источникъ исторіи Элоизы и Абеляра, т. е. изучить ихъ переписку {Я говорю о достоврной, а не той мнимой переписк, опоэтизированной Вейсомъ въ трогательныхъ стихахъ, которые онъ сохранилъ, и о нкоторыхъ выраженіяхъ подлинной переписки. Весьма курьезно, что Зонтгеймъ въ своей весьма удовлетворительной брошюр, — ‘Исторія любви или опытъ философической исторіи для женщинъ’,— принимая вымыселъ Вейса за подлинныя выраженія Элоизы и Абеляра, въ заключеніе съ удивленіемъ восклицаетъ: ‘Кто можетъ указать на что-нибудь подобное въ средніе вка?’}.

Эта переписка представляетъ собою вполн оригинальный въ интелектуальномъ и нравственномъ значеніи памятникъ XII столтія и среднихъ вковъ вообще. Знаменитый ученый своего времени и образованнйшая женщина своего же времени, страстно любящіе другъ друга, по вол злого рока разлученные другъ отъ друга, вступаютъ въ переписку между собой, въ которой раскрываютъ передъ нами свои души, причемъ душа женщины оказывается откровенне и выше души мужчины.

Если Элоиза нердко напоминаетъ собою синій чулокъ, тмъ не мене, она остается истинною героиней,— понятно, не въ смысл храбрости, а въ умственномъ отношеніи. Т смлыя выраженіямъ которыхъ изливается весь пламень ея сердца, наврядъ-ли когда-либо женщина повряла бумаг. Ея пылкая латынь звучитъ ‘Пснью псней’. Свобода страсти царитъ въ парижанк, причемъ надо замтить, что расширеніе ‘свободы страсти’ не есть достояніе новйшей литературы: {Шиберъ въ своемъ стихотвореніи ‘Freiester der Leidenschaft’, названное впослдствіи ‘Der Kampf’, дико и упрямо отстаиваетъ право страсти отъ всякихъ стсненій.} оно уже отмчено въ произведеніяхъ среднихъ вковъ. Припомнимъ чудную поэму Готфрида Страсбургскаго — Тристана и Изольду, Бокачіо — Декамерона, fablieaux — французовъ и шутливо-саркастическія произведенія нмцевъ. Въ варварскія времена среднихъ вковъ недостатка въ умныхъ и знающихъ людяхъ не было, но они не выставляли своихъ чувствъ и воззрній напоказъ передъ толпой, и на то имли достаточныя основанія.

Поводомъ къ переписк между Элоизой и Абеляромъ послужило знаменитое письмо послдняго, посланное имъ изъ монастыря св. Джильды къ одному изъ своихъ друзей, спустя нсколько лтъ посл того несчастнаго съ нимъ событія въ Париж, которое измнило судьбу обоихъ влюбленныхъ. Въ немъ Абеляръ изложилъ исторію своей жизни, свои стремленія, свою любовь и постигшее его несчастіе, и оно является, можно смло сказать, его автобіографическимъ памятникомъ.

Это письмо настолько дышетъ искренностью, правдой, что не возбуждаетъ ни малйшаго сомннія въ своей подлинности. Мстами, гд постигшія Абеляра горестныя событія, какъ бы непреодолимою силою, врываются въ его воспоминанія, слогъ автора доходитъ до паоса, до полнаго краснорчія, хотя въ общемъ все повствованіе ведется съ спокойствіемъ человка, достигшаго желаннаго берега и озирающагося съ чувствомъ удовольствія на бушующее за іимъ море, въ которомъ онъ едва не погибъ.

Абеляръ — по происхожденію бретанецъ. Родился онъ въ [079 году, близъ Нанта, въ деревн Палэ, его нарекли Тетромъ. Абейларъ, или Абеларъ, и даже Абеляръ, не было то фамиліей. Въ то время владльцы небольшихъ имній, (акимъ былъ и его отецъ, не имли фамилій. Абеляръ — это ірозвище, данное ему въ насмшку однимъ изъ учителей, что, собственно, значитъ ‘лакомка до сала’. Мальчикъ, какъ-то лакомясь саломъ, былъ пойманъ на мст преступленія своимъ менторомъ, который, можетъ быть, былъ также не прочь полакомиться тмъ же, будь оно его собственностью, съ досады и прозвалъ его ‘Subrica’. Съ этихъ поръ, данное педагогомъ прозвище обошло, по выраженію французовъ, вокругъ свта.

‘Лакомка до сала’ глубоко чтилъ память отца, какъ за любовь послдняго къ научнымъ занятіямъ (litterae), такъ и за то образованіе, которое онъ далъ ему и его братьямъ. Вся наука того времени заключалась въ умньи говорить и писать по-латыни, въ нкоторомъ знакомств съ древней и, главнымъ образомъ, съ римской литературой, а также въ искусномъ пользованіи діалектическими категоріями Аристотеля, что тогда называли философіей, и въ обширномъ знаніи богословіи, причемъ послднее предъявляло непремннымъ условіемъ, чтобы вся умственная жизнь и вс стремленія строго были бы проникнуты и руководствовались ученіемъ римско-католической церкви. И въ средніе вка, какъ извстно, въ сильныхъ отдльныхъ умамъ, которые смло ршались переступить и разрушить ограду свободной мысли, недостатка не было, но, къ величайшему сожалнію, вс они должны были за это поплатиться головой.

Римско-католическая церковь, придерживаясь схоластической философіи, или врне, схоластики, учреждала съ этой цлью школы, которыя принадлежали епископіи или монастырямъ и во многомъ напоминали собою школы временъ Каролинговъ. Эти школы выпускали жалкихъ философовъ, заимствовавшихъ отъ самаго слова школа (Schola) свое названіе и напрягавшихъ вс свои умственныя усилія, чтобы провести догматъ, въ размрахъ верблюда, сквозь игольное ушко разума.

Однимъ изъ такихъ философовъ и явился Абеляръ, переходившій изъ одной школы въ другую. Особое вліяніе на него оказалъ Жанъ Росцелинъ, бывшій каноникъ въ Компьен, этотъ, дйствительно, истинный мыслитель. Жана Росцелина можно смло считать главою схоластической фракціи ‘номиналистовъ’, вытснившихъ неподвижное ученіе ‘реалистовъ’. Компьенскій каноникъ перешелъ за предлы, допускаемые діалектикою, опирающейся на категоріи Аристотеля, и дошелъ до того, что отрицалъ нкоторые догматы {Какъ напр., Св. Троицы.}. Все духовенство пришло въ негодованіе, возстало противъ него, и Суассонскій соборъ обвинилъ Росцелина въ ереси. Противъ него возстановили народъ, и онъ бжалъ за предлы Франціи.

Въ конц ХІ-го столтія Парижъ являлся главнымъ центромъ схоластики и представителемъ ея метода и моды. Абеляръ прибылъ въ этотъ городъ въ двадцатилтнемъ возраст, чтобы слушать лекціи завдывающаго въ то время епископскою школою архидіакона Шампо, слывшаго столпомъ учености (Columna doctorum). Шампо былъ настоящій птухъ-боецъ схоластики. Его силлогистическій крикъ и діалектическіе взмахи крыльевъ производили весьма сильный шумъ. Вся энциклопедія наукъ того времени собралась у него въ клюв, и его гребень постоянно вздымался отъ гордаго сознанія, что онъ первый діалектикъ, напичканный буквами, словами, сентенціями и умозаключеніями, которыя въ дйствительности ровно ничего не значили. Однако, слава Шампо оказалась непродолжительною, его ученикъ Абеляръ возсталъ противъ него и побдилъ его.

Побда юнаго ученаго доставила ему громкую славу, но въ то же время породила и зависть. Посредственность и бездарность пришли въ сильное негодованіе, что среди нихъ явился человкъ, который осмливается свое чело, отмченное печатью генія, подымать выше ихъ плоскихъ череповъ. Хотя Абеляръ считалъ себя достаточно ученымъ, чтобы быть учителемъ, но на успхъ въ Париж не расчитывалъ, и потому основалъ свою первую школу въ Мелюн. Когда же эта школа получила достаточную извстность, ‘учитель Пьеръ’ — какъ съ открытіемъ школы обыкновенно стали называть Абеляра — перенесъ свою каедру недалеко отъ Парижа, а именно въ Корбель, съ цлью еще энергичне и смле продолжать свою полемическую и въ публичныхъ диспутахъ борьбу съ Гильомомъ Шампо. Чрезмрные труды молодого ученаго вскор до того разстроили его здоровье, что онъ былъ вынужденъ прекратить свои ученыя занятія и отправиться къ себ на родину въ Бретань. Здсь, подъ кровомъ родительскаго дома, въ деревенской тиши, прожилъ онъ нсколько лтъ, пока не возстановилъ свои ослабвшія силы.

Поэтическая натура Абеляра не удовлетворялась одними идиллическими наслажденіями. Обмнъ мыслей вообще и, главнымъ образомъ, диспуты въ защиту своихъ воззрній явились для него насущною потребностью, что и заставило его возвратиться къ прежнимъ занятіямъ, а отсюда къ борьб и расширенію своей славы. Основанная имъ въ Париж школа привлекла множество слушателей, и онъ снова вступилъ въ диспуты съ Гильомомъ Шампо. Эта борьба продолжалась до 1113 года, когда Гильомъ, получившій, наконецъ, Шалонскую епископію, подъ весьма благовиднымъ предлогомъ уступилъ поле битвы своему ученику, переросшему учителя на цлую голову.

Слава Абеляра, какъ знаменитаго учителя, весьма прочно установилась. Парижъ призналъ его главой своей школы. Отовсюду: изъ Германіи, Англіи и Италіи стремились къ нему слушатели. Въ числ его учениковъ находился славный мученикъ Арнольдъ Брешіанскій {Arnoldo de Bressia.}, сожженый въ послдствіи въ Рим по обвиненію въ ереси и мятеж. Лекціи Пьера слушалъ и будущій папа Целестинъ ІІ-й, сидя у его ногъ вмст съ Петромъ Ломбардскимъ, также въ будущемъ авторомъ знаменитыхъ ‘Magister sententiareum’, замнившихъ нелпую схоластическую теологію и вошедшихъ въ систематическое руководство для домашняго и школьнаго обученія.

Что Абеляръ обладалъ философскими способностями, это не подлежитъ сомннію. Ничуть не преувеличивая, можно смло сказать, что онъ единственный истинный философъ своего времени, и благодаря, главнымъ образомъ, присущему его уму скептицизму. Основатель всхъ знаній, всхъ изслдованій и дальнйшаго прогресса, онъ руководился тмъ простымъ принципомъ, что не слдуетъ врить тому, чего не понимаешь. Въ то время держаться такого принципа было огромною смлостью, а проводить таковой среди слушателей — особымъ и даже геройскимъ подвигомъ. Слдовательно, раціонализмъ совершенно правъ, признавая въ Абеляр своего основателя. Но, за всмъ тмъ, ‘учитель Пьеръ’ все-таки же остается по преимуществу схоластикомъ. Его заслуга лишь въ томъ, что онъ смле и умне прочихъ старался протащить вышеупомянутаго верблюда сквозь игольное ушко, и вся его дятельность, какъ учителя, какъ писателя, взятая въ цломъ, этимъ только и ограничилась. Что же касается до всего остального, то, какъ мы только что упомянули, ученый каноникъ и профессоръ оказывается неизмнно завзятымъ педантомъ.

Прекрасно воспитанный и образованный, красавецъ собой, одаренный отъ природы краснорчіемъ и талантами поэта, музыкантъ, пвецъ — Абеляръ блисталъ и игралъ видную роль въ обществ. Многіе останавливались передъ этимъ знаменитымъ человкомъ, когда онъ проходилъ по улиц, женщины высовывались изъ оконъ, чтобы поглядть на него.

Въ и 17 году онъ былъ львомъ Парижа.

III.

Левъ нашелъ себ львицу.

Абеляръ самъ говоритъ о себ, что имя его въ то время пользовалось такою громкою славою, его почти юношескій пылъ былъ такъ жгучъ и его красота до того обаятельна, что не было такой женщины, которая бы, если бы онъ вздумалъ полюбить ее, могла бы ему противостоять. Эти слова какъ бы звучатъ хвастовствомъ, но тмъ не мене это было такъ. Въ него влюбилась молодая двушка, правда, не изъ записныхъ красавицъ, но, взамнъ того, одна азъ самыхъ умнйшихъ, образованнйшихъ и граціознйшихъ француженокъ. Тридцати восьми-лтняго учителя Пьера, достигшаго громкой славы своею ученостью, полюбила семнадцатилтняя Элоиза со всмъ пыломъ страсти, присущей ея возрасту.

Ея дядя Фульбертъ, каноникъ собора Богоматери, родившуюся въ Париж въ 1100 или 1101 году Элоизу и вскор оставшуюся сиротою, взялъ къ себ въ домъ, чтобы сдлать изъ нея ученаго въ юбк. Каноникъ достигъ своей цли. Масштабъ учености того времени могъ быть вполн приложимъ къ ея образованію. Уже пятнадцати лтъ она свободно говорила и писала по-латыни, была знакома съ произведеніями римской литературы, знала немного по-гречески и того меньше по-еврейски. Насъ весьма удивляетъ, почему Абеляръ въ своей автобіографіи весьма мало говоритъ о красот Элоизы и такъ щедръ по отношенію къ восхваленіямъ ея учености. Злосчастный евнухъ, когда писалъ свои воспоминанія, почему-то позабылъ о томъ очарованіи {In hujus itaque adlescentulae amarem totus inptamatus. (Онъ влюбился по уши въ эту двушку.)}, которое испытывалъ онъ въ 1117 или 1118 году во время своихъ свиданій съ этимъ прелестнымъ ребенкомъ. Правдивость, видимо, была временами чуждою философу.

Учитель Пьеръ, несомннно, не желалъ довольствоваться въ любви однимъ лишь тмъ, что называютъ платонизмомъ,— названіе, выдуманное весьма глупыми женщинами. Въ средніе вка любили далеко не ‘идеально’, а скоре ‘реально’, хотя поклонники добраго стараго времени утверждаютъ противное. Трубадуры и миннезингеры вполн это доказали, когда отказались отъ своихъ приторныхъ сентиментальныхъ гуляній и стали съ полною откровенностью раскрывать свои сердечныя и страстныя желанія. Страсть, какъ это всегда бываетъ, не удовлетворяется одними глубокими вздохами по адресу блдной луны, а стремится всецло обладать любимымъ существомъ.

Такъ понималъ любовь и нашъ милый учитель, которому, къ тому же, скупость и тщеславіе стараго каноника Фульберта пришлись какъ нельзя боле на руку, такъ какъ невольно способствовали достигнуть желаемой цли.

Надо замтить, что до извстной степени самъ дядя былъ влюбленъ въ свою племянницу красавицу. Желая распространить славу объ Элоиз по всему свту, каноникъ имлъ въ виду блестть въ лучахъ этой славы и собственною персоною, какъ родственникъ и воспитатель молодой ученой. По расчетамъ скупого Фульберта, образованіе его племянницы не должно было стоить дорого, такъ что, когда Абеляръ чрезъ посредство своихъ друзей (quibus damipsius amicis inter venientibus) сдлалъ ему предложеніе посвятить его племянницу во всю глубину философскихъ познаній, а въ вознагражденіе за трудъ пользоваться помщеніемъ и столомъ въ дом каноника, то дядя обими руками ухватился за молодого ученаго, и былъ вполн увренъ, что поймалъ въ свою сть птицу, которая наполнитъ его мшки серебромъ и озолотитъ умъ его племянницы. Недальновидность, въ данномъ случа, каноника получаетъ оправданіе въ томъ, что Абеляръ пользовался репутаціей весьма скромнаго и воздержаннаго человка.,

Прецепторъ перебрался въ домъ каноника Фульберта, находившійся близъ собора Богоматери и занятія тотчасъ начались. Абеляръ оказался весьма старательнымъ и толковымъ преподавателемъ, а Элоиза весьма внимательною, понятливою и послушною ученицей. Можно думать, что Данте, когда онъ писалъ полныя пламенной страсти и исполненныя цломудрія терцины 5-й псни своего ‘Ада’, то заимствовалъ у Элоизы т слова, въ которыхъ бдная Франческо де-Римини сознается, что съ ней однажды случилось, когда ей пришлось читать одну книгу вмст съ Паоло Малатеста {‘Однажды, ради развлеченія, мы читали вдвоемъ, какъ любовь завладла сердцемъ Ланчелото, мы были одни и ничего не подозрвали’.

‘Много разъ, во время чтенія, глаза наши встрчались и мы краснли, но лишь одно мгновеніе ршило нашу судьбу’.

‘Когда мы прочли, что счастливый любовникъ запечатллъ поцлуй на улыбающихся устахъ, тотъ, кто никогда не будетъ разлученъ со мною, весь дрожа отъ волненія, поцловалъ меня. Книга и тотъ, кто сочинилъ ее, замнили намъ Галеотто’.

(Галеотто служилъ посредникомъ между королевой и рыцаремъ Ланчелото). ‘Адъ’. Данте, п. 5.}.

Съ учителемъ Пьеромъ и съ его ученицей случилось то же, что обыкновенно случается и будетъ случаться съ милліонами человческихъ паръ, влюбленныхъ другъ въ друга, будь или не будь тутъ книги, и именно то, что у творца ‘Златоволосой Изольды’ сказано слдующими словами:

‘Любовь охватила наши сердца, прежде чмъ мы это замтили, и, водрузивъ въ нихъ свое побдное знамя, безъ борьбы завладла нами обоими’.

Въ патетическомъ мст своей драмы Абеляръ упоминалъ, что онъ однажды выскъ свою ученицу, чтобъ этимъ отвлечь вниманіе ревниваго дяди.

IV.

Перепетія этой любовной драмы получила вполн логическій исходъ въ катастроф. Радость смнили страданія, небесные восторги — горе.

Учителю Пьеру пришла фантазія писать стихи, въ которыхъ, вмсто философіи, сталъ воспвать любовь. Добрые друзья каноника Фульберта постарались, хотя и нсколько поздно, раскрыть ему глаза. Дядя выгналъ преподавателя ‘философіи любви’. Но и это было тоже поздно. Неожиданная разлука послужила масломъ, подлитымъ въ огонь, такъ какъ еще сильне разожгла страсть влюбленныхъ. Дядя Фульбертъ слдилъ за ними, окружилъ ихъ шпіонами, устраивалъ всевозможныя преграды и разставлялъ сти, пока, какъ разсказываетъ пвецъ Демадокъ во 2-й псни ‘Одиссеи’:

‘На крылъ хромоногій Гефестъ свою жену Афродиту и ея возлюбленнаго Арея’.

Впрочемъ, о подробностяхъ этой сцены Абеляръ счелъ нужнымъ умолчать.

Въ скоромъ времени посл этого Абеляръ получилъ письмо отъ Элоизы, которое заставило его принять ршительныя дйствія. Онъ самъ въ своихъ ‘воспоминаніяхъ’ указываетъ, что результатомъ этого посланія явилось не только похищеніе его возлюбленной изъ дома ея дяди, но также и то, что онъ увезъ ее изъ Парижа. Онъ отправился вмст съ ней къ себ на родину въ Бретань и помстилъ ее въ дом своей сестры. Здсь Элоиза родила сына, котораго молодая мать, изъ уваженія къ наук, назвала нсколько причудливымъ именемъ — Астролябія.

Посл родовъ своей возлюбленной Абеляръ возвратился въ Парижъ, гд ему приходилось жить долгое время на сторож отъ преслдованій разсвирпвшаго каноника. Онъ старался всми силами умрить гнвъ Фульберта, что ему въ конц-концовъ и удалось, благодаря предложенію вступить, согласно установленнымъ церковью обрядамъ, въ бракъ съ Элоизой, но съ условіемъ, чтобы какъ бракосочетаніе, такъ и его женитьба оставались въ тайн, въ виду того, чтобы не повредить его карьер {Dumanda id secreto fieret, ne famae detrimentum incurerem. (Если только то останется въ тайн, чтобы мн не повредили слухи).}. Дабы понять предъявленія со стороны Абеляра подобныхъ требованій или условій, надо помнить, что въ то время ‘человкъ’ благороднаго происхожденія, могъ себ составить карьеру лишь надвъ рясу или посвятивъ себя военной служб. Согласно булл Григорія VII (1074 г.), безбрачіе духовнаго лица являлось conditio sine qua non для достиженія имъ высшихъ духовныхъ почестей. Теперь становится яснымъ, что Абеляръ весьма дорожилъ предстоящею ему карьерой и потому не желалъ, чтобы бракъ его получилъ огласку. Слдовательно, мы вправ заключитъ, что къ этому времени его любовь не была достаточно сильна, его страсть получила полное удовлетвореніе и ему оставалось только удовлетворить свою жажду славы и честолюбія. Таковъ оказался мужчина.

Женщина же напротивъ. Элоиза начала любить и любить всми силами своей души. Мать измрителя траденціонныхъ высотъ сама витала на неб. Она не хотла, чтобы ея идеалъ мужчины, снизошелъ до обыкновеннаго мужа. Ей казалось недостойнымъ, унизительнымъ, чтобы мужчина, котораго природа такъ щедро надлила всми высшими своими дарами, посвящалъ свою жизнь женщин. Она протестовала противъ брака и заявила, что онъ будетъ ей противенъ, такъ какъ лишитъ свободы любимаго ею человка и принесетъ ущербъ наук и церкви. Свой позоръ она вполн игнорировала. Она хотла сохранить только славу своего возлюбленнаго.

Во всхъ своихъ поступкахъ и въ своей любви Элоиза является много выше Абеляра, который лишь изъ опасенія мести со стороны злого Фульберта ршился реабилировать честь своей возлюбленной, обвнчавшись съ ней, но только тайно, дабы не повредить своей карьер.

На что женщина не ршалась въ силу искренней и горячей любви, того требовалъ мужчина, руководясь мелкимъ расчетомъ. Женщиной руководило возвышенное небесное чувство, мужчину же страшила потеря тщеславныхъ земныхъ почестей. Элоиза дйствовала открыто, какъ героиня, Абеляръ лукавилъ и извивался, какъ дипломатъ. Женщина забывала себя, мужчина думалъ только о себ. Онъ расчитывалъ, она любила, и любила съ тою силою, которая въ ‘Пснь псней’ выражена въ такихъ чудныхъ метафорахъ:

‘Какъ смерть всесильна любовь, какъ адъ тверда ея воля! Она пламень Бога, ея пылъ противится всмъ силамъ земли’.

Однако, Элоиза въ конц-концовъ ршилась исполнить желаніе Абеляра въ виду того, что ему было необходимо оставаться въ Париж, съ цлью подвизаться на ученомъ поприщ, въ свою очередь также вліявшее на его карьеру. Проливая горькія слезы, она согласилась сочетаться бракомъ съ своимъ возлюбленнымъ, въ которомъ видла будущаго аббата, епископа, кардинала и даже папу, но и въ то же время, какъ объ этомъ свидтельствуетъ одно изъ ея писемъ, она предчувствовала и предсказывала, что ихъ ожидаетъ горестная участь. Предсказаніе это, къ несчастію, сбылось.

Заручившись письменнымъ согласіемъ, философъ немедленно отправился въ Бретань и, въ скоромъ времени, привезъ въ Парижъ мать своего незаконнаго ‘Астролябія’. Спустя нсколько дней посл прізда, раннимъ утромъ, въ присутствіи только дяди и самыхъ близкихъ друзей, состоялось ихъ бракосочетаніе въ одной изъ отдаленныхъ парижскихъ церквей съ соблюденіемъ требующихся обрядовъ, но безъ всякой офиціальности или торжественности. Элоиза снова возвратилась въ домъ своего дяди Фульберта и новобрачные могли лишь изрдка видться другъ съ другомъ. Весьма понятно, что подобныя отношенія не могли долго продолжаться {Unum unquiit, adultimuni restt, ut in perditione duorum minor succidat dolor, quam praecessit amor. (Одно — сказалъ онъ — остается (сказать), что при гибели двоихъ мене терзаетъ скорбь, чмъ превосходитъ любовь.)}.

Парижъ уже къ этому времени былъ, par excellence, городъ сплетенъ. Было бы нчто феноменальное, если бы скандальезная хроника города умолчала о вторичномъ появленіе Элоизы, Сначала подъ сурдинку, а затмъ и во всеуслышаніе стали повсюду говорить о томъ дл, по которому она здила въ Бретань. Можно смло утверждать, что сплетни парижанъ, касались самыхъ оскорбительныхъ подробностей этого ‘дла’. Слухи эти приняли, наконецъ, такое распространеніе, что достигли до ушей достопочтеннаго каноника и, понятно, привели его въ ярость. ‘Какъ, его племянницу, его гордость, его славу и это еето осмливаются оскорблять дерзкія невжы! О нтъ, онъ этого не позволитъ, онъ замажетъ имъ ротъ тмъ фактомъ, что Элоиза законная жена’. Забывъ данное общаніе Абеляру хранить въ тайн его женитьбу, каноникъ принялся звонить во вс колокола, что учитель Пьеръ наизаконнйшій мужъ его племянницы, что внчаніе совершено по всмъ формамъ и обрядамъ, установленнымъ религіей, и состоялось тогда-то и въ такой-то церкви.

Если бы Элоиза была заурядною женщиной, то, несомннно, этимъ бы все дло и окончилось, но, какъ искренно любящая женщина, она, дорожа будущностью своего возлюбленнаго, заглушила собственное ‘я’ и стала заявлять, что она не внчалась съ Абеляромъ, и потому называться его законной женой не иметъ права.— ‘Называйте меня, какъ хотите, оскорбляйте, позорьте меня, я должна это перенести, такъ какъ я его незаконная жена’,— такъ отвчала Элоиза, чтобы скрыть истину.

Абеляръ не вступился за честь женщины и своей жены и не подтверждалъ своего брака съ Элоизой. Онъ счелъ за лучшее молчать. И такъ мы видимъ, что любовь женщины, любовь, которая наврядъ-ли повторилась въ мір, была потрачена на человка, не обладавшаго даже настолько душевной энергіей, чтобы подняться на одну нравственную высоту съ идеализаціею его же любящей женщины. Элоиза сохранила геніальность своей натуры до конца жизни, Абеляръ же поспшилъ заблаговременно обратиться въ филистера.

Легко себ представить ту злобу и бшенство, которые охватили достопочтеннаго каноника. Къ какимъ только онъ не прибгалъ средствамъ, стараясь, ради издвательства, возможно чувствительне опозорить свою племянницу. Все это Абеляръ зналъ. Впрочемъ, каноникъ и его не оставлялъ въ поко.

Наконецъ, дядя сталъ заявлять, что Элоиза сумасшедшая и, вроятно, отъ словъ перешелъ къ дйствіямъ, ибо Абеляръ счелъ нужнымъ вырвать Элоизу изъ рукъ продолжавшаго свирпствовать Фульберта. ‘Тайный мужъ’ отвезъ свою жену въ Аржантельскій монастырь, гд ее приняли съ большимъ радушіемъ, такъ какъ она свои дтскіе годы провела среди его монахинь. Абеляръ дозволилъ ей носить монашескую рясу, но постригаться не разршалъ.

Укрывательство Элоизы въ монастыр еще пуще возбудило ярость каноника, вообразившаго, что Абеляръ заключилъ въ монастырь свою супругу съ цлью отдлаться отъ нея только какъ отъ законной жены. Достопочтенный каноникъ былъ настолько нравствененъ, что никакъ не могъ допустить, чтобы монашеская ряса его обезчещенной племянницы могла служить покровомъ супружескихъ правъ сластолюбивому Абеляру, не объявляя себя мужемъ. Каноникъ Фульбертъ постановилъ, что при настоящихъ условіяхъ Элоиза не должна произвести на свтъ второй экземпляръ ‘Астролябіи’. Какъ онъ ршилъ, такъ и сдлалъ, не откладывая дла въ дальній ящикъ. Онъ подкупилъ слугу Абеляра, который пропустилъ ночью въ квартиру своего господина родственниковъ достопочтеннаго каноника и они сдлали Абеляра кастратомъ.

Абеляръ въ своей автобіографіи не упоминаетъ, былъ-ли самъ каноникъ участникомъ въ этомъ зломъ и отвратительномъ преступленіи. Онъ говоритъ только, что злоди тотчасъ посл совершенія своего дла разбжались, но двое изъ нихъ были пойманы и подвергнуты тому же, что причинили ему, и, сверхъ того, ослплены. Непріятное впечатлніе производитъ то мсто біографіи Абеляра, гд онъ съ какимъ-то особеннымъ тщеславіемъ разсказываетъ о томъ участіи и сожалніи,— добавляя, что ихъ безсильны выразить слова,— которыя проявили почти вс къ его несчастью, и поглощенный всецло интересами собственнаго ‘я’, ни однимъ словомъ не вспоминаетъ объ Элоиз. Убитый горемъ, онъ поспшилъ скрыть свой позоръ въ стнахъ монастыря Сенъ-Дени. Здсь онъ постригся въ монахи, ничуть не скрывая, что къ этому его понудило не благочестіе, а стыдъ.

Но прежде, нежели Абеляръ облекся въ монашескую рясу, Элоиза уже была пострижена въ монахини. На это она ршилась тотчасъ же, какъ всть о несчастінабеляра достигла Аржантельскаго монастыря. Монахини уговаривали ее,— вскор ставшей ихъ любимицей,— не хоронить свою молодость, красоту и ученость, но она оставалась неизмнна въ своемъ ршеніи. Она чувствовала, что ея счастіе и жизнь кончены. И, когда совершался обрядъ постриженія, вс ея мысли были только о возлюбленномъ. Достойно вниманія, что эта женщина, какъ жившая скоре древнеклассическими понятіями, нежели средневковыми христіанскими, во время постриженія, стоя на колняхъ передъ алтаремъ, рыдая, выражала почти такія жалобы:

‘О maxime eojunx.

О talamus indigne meis! hoc juris habebat,

In tantum fortuna caput? Cur impia nupsi

Si miserum factura fui? Nue accipe paenas,

Sed quas sponte luam’ *).

*) О мой великій супругъ! О мое опозоренное брачное ложе! Судьба -была вправ осудить его! Зачмъ я, нечестивая, вышла замужъ, если не хотла сдлать его несчастнымъ? Теперь я получила наказаніе, которое перенесу охотно. (Подстроч. перев. ‘Pharsalia’ Лукана).

VI.

Абеляръ снова обратился къ ученой дятельности, которая являлась для него жизненною потребностью, явилась вмст съ тмъ и вторичнымъ блестящимъ періодомъ его жизни.

Восходящій блескъ его славы вызвалъ всяческія козни со стороны ревнивыхъ хранителей Сіона. Абеляра до сихъ поръ не покидала опасная мысль, что при сильномъ напряженіи мозга можно догматъ, въ размр верблюда, провести сквозь игольное ушко разума.

Ненависть враговъ рьяно преслдовала честнаго борца и вскор достигла того, что онъ не находилъ мста, гд преклонить голову. Однимъ изъ самыхъ безпощадныхъ его противниковъ явился Бернардъ Клервоскій, и въ особенности со времени основанія Абеляромъ близъ его монастыря въ Ножан, на Сен, духовнаго братства Параклетъ, которое впослдствіи было имъ передано Элоиз и монахинямъ, когда ихъ изгнали изъ Аржантельской обители.

Бернардъ — суровый монахъ, пламенный проповдникъ крестовыхъ походовъ и весьма энергичная въ своей дятельности личность — былъ честный противникъ. Обладая демоническою натурой, этотъ фанатикъ, какъ индійскій Брама, утверждалъ, что пылающее въ немъ религіозное пламя въ состояніи испепелить весь міръ. Ему, дйствительно, удалось устроить подобный міровой пожаръ,— понятно, въ поэтическомъ мір,— своимъ знаменитымъ стихотвореніемъ ‘Vanitas mundi’, въ которомъ выразилъ свое полное презрніе къ земному міру {Содержаніе всего стихотворенія вполн выражается слдующею заключительною строфой:

‘Felix, qui poterit mundum contemnere’. (Счастливъ, кто можетъ презирать міръ.)} и подъ которымъ, надо замтить, не отказались бы подписаться ни самъ Будда, ни Шопенгауеръ.

Если внимательно прослдить за всми диспутами между Абеляромъ и Бернардомъ, то оказывается, что вс они сводятся къ тому, чтобы, какъ возможно крпче, держать выше упомянутаго верблюда въ узд.

Эта, по существу, нелпость являлась для образованнаго общества того времени вопросомъ огромной важности, если только ‘не жизненнымъ вопросомъ’, и поддерживалась тмъ же обществомъ съ изумительнымъ рвеніемъ. Для разршенія этого спора 2 іюня 1140 года былъ торжественно открытъ соборъ, на которомъ съ сочиненіями Абеляра въ рукахъ предсталъ Бернардъ въ качеств его обвинителя. Соборъ остался на сторон Бернарда. Недовольный ршеніемъ собора Абеляръ подалъ апелляцію пап. Инокентій II приказалъ подвергнуть ‘auto da fe’ вс сочиненія Абеляра и наложилъ на дерзкаго еретика ‘вчное молчаніе’. Папская резолюція глубоко возмутила Абеляра, и онъ ршилъ отправиться въ Римъ, чтобы лично защитить себя передъ его святйшествомъ. По пути въ ‘вчный городъ’ онъ остановился въ монастыр Клюньи. Здсь знаменитому аббату Петру Достопочтенному удалось уговорить Абеляра отъ его намренія и согласиться примириться съ Бернардомъ Клервоскимъ.

Преслдованія прекратились, и несчастный Абеляръ могъ спокойно жить въ Клюньи. Однако, его здоровье до того расшаталось, что онъ вынужденъ былъ ради климатическихъ условій покинуть Клюнійскій монастырь и перебраться въ монастырь Сенъ-Марселя, близъ Шалона, гд и провелъ свои послдніе дни.

Посл печальнаго съ нимъ событія въ Париж и послдовавшей разлуки съ Элоизой ему пришлось съ ней видться всего только одинъ разъ. Это свиданіе произошло въ 1129 г., вскор посл изгнанія Элоизы и монахинь изъ монастыря. Съ цлью найти ей пристанище, Абеляръ отправился въ Бретань, гд ему удалось добиться согласія епископа на уступку Элоиз ‘Параклета’. Дла братства подъ ея управленіемъ пошли какъ нельзя лучше. Въ 1136 г. папа Инокентій своею буллою возвелъ ‘Параклетъ’ въ аббатство и Элоизу назначилъ аббатисою. Съ полученіемъ этого званія она съ рвеніемъ принялась вести дла аббатства и въ то же время продолжала также горячо любить своего Пьера.

То психологическое явленіе, что воспоминаніе, притупленное въ душ чрезмрнымъ горемъ, спустя нкоторое время, еще сильне охватываетъ ее, какъ бы съ тмъ, чтобы по миновеніи грозы дать почувствовать всю свою силу въ тиши уединенія, прекрасно выражено польскимъ поэтомъ Мицкевичемъ въ слдующихъ строкахъ:

‘Въ глубин души твоей, какъ коршунъ, живетъ воспоминаніе. Ты мирно спишь во время самыхъ страшныхъ ударовъ судьбы, но когда спокойствіе и надежда возродятся въ теб, тогда коршунъ расправляетъ крылья и остритъ когти’.

Это должна была испытывать и бдная Элоиза. Быть можетъ, она расчитывала заставить замолчать свое сердце, похоронивъ его въ монастырскомъ аскетизм, но письмо Абеляра, какъ молнія упала на гробъ, ея сердце встрепенулось, ожило, и она всю силу своей восторженной и горячей любви излила въ письм къ любимому человку. Это письмо является однимъ изъ самыхъ пламенныхъ произведеній, когда-либо написанныхъ женщиной, и каждая строчка въ немъ дышетъ искренностью чувства. Научные цитаты вредятъ письму уже тмъ, что изъ за искренняго письменнаго чувства невольно видишь ‘синій чулокъ’, но за всмъ тмъ оно все-таки же безспорно поэтическое произведеніе, хотя безъ ритмы и рифмъ.

Изливъ передъ своимъ возлюбленнымъ негодованіе на вс т невзгоды и гоненіе, которыя пришлось ему испытывать, она продолжаетъ письмо, говоря о себ, о катастроф своей любви и напоминаетъ ему, что она боле нуждается въ утшеніи, чмъ тотъ другъ, къ которому онъ писалъ.

‘Ты одинъ — пишетъ она — можешь обрадовать и утшать меня. И это ты, который обязанъ это сдлать, такъ какъ я исполнила вс твои желанія и погибла по твоей же вин. Моя любовь довела меня до безумія, она лишила меня всего, не оставивъ даже надежды на возвратъ утраченнаго. Я, по первому твоему желанію, измнила мою душу и жизнь, въ доказательство того, что ты единственный обладатель моей души и тла. Никогда — свидтель тому Богъ — я ничего не искала въ теб, кром тебя самого, мн не надо было ни богатства, ни имени жены, и я желала — ты самъ это знаешь — удовлетворить твою страсть, а не свою. Если ты званіе жены считаешь священне и достойне, то для меня званіе подруги или — если только тебя это не задваетъ — наложницы, врне гетеры, было бы пріятне. Чмъ ниже я падала въ твоихъ глазахъ, тмъ боле чувствовала себя награжденной, такъ какъ мене наносила вреда твоей слав. Да будетъ Богъ свидтель, что если бы самъ повелитель міра оказалъ бы мн честь быть его женой и положилъ бы весь міръ къ моимъ ногамъ, то и тогда ты былъ бы для меня все-таки дороже, и я считала бы достойне быть твоей любовницей, чмъ его женой.

Продолжая письмо, Элоиза переходитъ къ тонкимъ намекамъ на сущность любви, по ея убжденію любовь, въ большинств случаевъ, одно лишь заблужденіе, такъ какъ не только надежды, но и полное увренности ожиданіе весьма рдко осуществляется. Но тутъ же она съ радостью добавляетъ, что лично она въ этомъ случа была настолько исключительно счастлива, что не испытала заблужденія. ‘Достоинства,— продолжаетъ она,— какія расчитываютъ прочія женщины встртить въ своихъ мужьяхъ, шли въ теб на-лицо, и міръ не только врилъ въ нихъ, но зналъ ихъ,— вотъ почему моя любовь и не могла быть заблужденіемъ, а была истинною. Какой царь, какой мудрецъ стоятъ въ уровень съ тобой въ слав? Гд та страна, тотъ городъ, замокъ, которые не жаждали бы твоего посщенія? Кто — отвть ты — не желалъ бы тебя видть, когда и появлялся? Кто не оборачивался теб въ слдъ, чтобы взглянуть, когда ты уходилъ. Гд та женщина, гд та двушка, которая не пылала любовью къ теб? Какая царица, какая принцесса не завидовала моему счастью?’ Дале, проводя ту же мысль, Элоиза говоритъ, что его краснорчіе восторгало, а его нжныя псни очаровывали вс женскія сердца, но и тотчасъ же длаетъ ему и такой упрекъ: ‘Скажи мн, если можешь, зачмъ посл нашего постриженія, которое было исключительно твоимъ желаніемъ, ты такъ жестоко пренебрегалъ мною. Ты даже забывалъ меня, потому что при нашемъ свиданіи не утшилъ меня ни одною бесдой, а въ разлук ни однимъ письмомъ не порадовалъ меня. Выскажись, если можешь, или я вылажу теб, что чувствую и что считаютъ другіе: твоимъ теченіемъ ко мн руководила больше страсть, чмъ дружба, больше чувственность, чмъ любовь. А, когда то, чего ты только желалъ, получило удовлетвореніе, любовь и дружба исчезли’. Но вслдъ за этимъ горькимъ мгновеннымъ упрекомъ въ ея сердц снова загорается чистое пламя любви. ‘Если ты — пишетъ она — бросился бы въ кратеръ вулкана, я бы ни на минуту не задумалась послдовать за тобой, потому что не во мн, а въ теб жила моя душа, а если она не въ теб, то и нигд,— нтъ тебя — и нтъ для меня жизни’.

Если многія выраженія и обороты письма Элоизы кажутся довольно странными въ устахъ аббатисы, зато какъ благородны и трогательны т слова, которыми она оплакиваетъ любимаго человка, что за ошибку, въ которой боле она, чмъ онъ виновенъ (?), онъ одинъ долженъ страдать. Въ отвтъ на дышащее такимъ глубокимъ чувствомъ и искренностію письмо, Абеляръ опять читаетъ ей длинную проповдь, заканчивая ее слдующею холодной и столь обыденной фразой: ‘Прошу тебя, сестра, терпливо переносить вс несчастія, обрушившіяся на насъ’.

И такъ, въ итог мы получаемъ, что Элоиза относилась къ Абеляру, какъ идеализація къ дйствительности, какъ поэзія къ проз. Женщина далеко превосходила мужчину.

Абеляръ скончался въ С. Марсел 21 апрля 1142 г. Элоиз удалось выпросить тло любимаго человка и бывшаго мужа, и она похоронила его въ Параклет. Она умерла спустя двадцать два года, стоя за молитвой у его гробницы. Съ упраздненіемъ въ 1792 году монастыря Параклетъ ихъ останки были перевезены въ Парижъ и похоронены на знаменитомъ кладбищ P&egrave,re-Lachaise.

И здсь великую драму завершилъ обычный жалкій конецъ — горсть пыли. Да, правъ былъ Бернардъ Клервоскій, высказывая свое презрніе къ міру.

Разыгрывать подобную драму нестоитъ труда. Въ ней вс роли, даже самыя блестящія неблагодарны, но разъ, кто взялся за такія роли, тотъ долженъ отнестись къ нимъ честно и серьезно и довести ихъ до конца. Вс же вопросы — зачмъ и почему?— не имютъ значенія: только глупецъ ждетъ на нихъ отвта.

ІОАННА Д’АРКЪ.
(XV-ый ВКЪ).

Я попытаюсь изложить событіе, которое, какъ я замчаю въ конц очерка, трактовали въ различныхъ формахъ и подъ различными углами зрнія {Научное изложеніе исторіи Орлеанской Двы только тогда стало возможнымъ, когда Жюль Кишера (Quicherat) выпустилъ въ свтъ свои замчательныя изслдованія. Его собраніе актовъ и свидтельствъ — ‘Proc&egrave,s de condamnation et de rehabilitation de Jeanne d’Arce, dite la pucelles’ — служитъ главнымъ источникомъ настоящаго очерка.}. Это событіе стоитъ въ ряду историческихъ вопросовъ, всегда возбуждающихъ интересъ, какъ своимъ вчно нравственнымъ и научнымъ значеніемъ излдованія новыхъ сторонъ, такъ и тмъ, что оно затрагиваетъ впечатлительную душу.

И, дйствительно, Іоанна д’Аркъ, которую я взялся изобразить, эта простая крестьянка, возвысившаяся до чудесной героини своего отечества, безспорно, принадлежитъ къ исключительнымъ личностямъ всемірно-историческаго значенія, которыя какъ божественный архангелъ являются въ мрак пошлой обыденности, горятъ яркими свточами на пути прогресса человчества и вчно изумляютъ насъ своимъ величіемъ, своими подвигами и въ особенности своими страданіями. Несомнннымъ и врнымъ признакомъ истинно великой и высокой души людей во вс времена являлось то, что въ украшавшій ихъ главу лавровый внокъ героизма, неизмнно вплеталась пальмовая втвь мученичества.

Я далекъ отъ намренія изложить подробную исторію Орлеанской двы. Въ настоящемъ очерк я коснусь исторической стороны лишь весьма поверхностно и мой приговоръ, конечно, не будетъ окончательнымъ. Достаточное знакомство моихъ читателей съ самымъ историческимъ событіемъ даетъ мн возможность ограничиться лишь освщеніемъ этого событія и, если мн удастся, разсмотрть его подъ другимъ угломъ зрнія. Считаю также необходимымъ замтить, что господствующія мотивы появленія Іоанны д’Аркъ ндрится во враждебныхъ отношеніяхъ, установившихся въ XIV и XV столтіяхъ между Франціей и Англіею по причин борьбы династіи Валуа и Плантагенетовъ изъ-за наслдства французскимъ престоломъ.

Въ 1415 году Генрихъ Второй, изъ дома Анжу Плантагенетъ, герцогъ Нормандскій и владтель Анжу, Мэна, Пуато и Пенна вступилъ на англійскій престолъ. Король Англіи и во Франціи являлся не мене могущественъ, чмъ французскій король, такъ какъ въ то время герцогства Бретанское и Бургундское не входили въ составъ владній французской короны. Весьма понятно, что взаимныя отношенія Франціи и Англіи въ силу ревниваго охраненія своего могущества и независимости не оставляли желать ничего худшаго. Эта борьба, длившаяся сотни лтъ, въ начал четырнадцатаго вка имла для Франціи весьма печальный исходъ, Франція, повидимому, могла быть обращена въ англійскую провинцію. Послдній изъ капетинговъ, Карлъ IV, умеръ бездтнымъ, на престолъ вступилъ его двоюродный братъ Филиппъ Валуа подъ именемъ Филиппа II, короля французскаго. Король Англіи Эдуардъ ІІІ-ій протестовалъ, считая себя законнымъ наслдникомъ французскаго престола, какъ внукъ Филиппа IV-го. Права англійскаго короля являлись весьма призрачными. Уже по одному ‘саллическому закону’ наслдство французскимъ престоломъ могло переходить только по мужской линіи. Но въ силу боле убдительнаго общаго закона, что ‘la force c’est le droit’ {Сила есть право.}. Эдуардъ ІІ-й въ Іюл 1340 года провозгласилъ себя королемъ Франціи и Англіи и на самомъ дл оказался боле могущественнымъ, нежели Филиппъ IV-й. Сынъ Эдуарда ІІІ-го, носившій также имя Эдуарда, но боле извстный подъ прозваніемъ Чернаго Принца, поддержалъ притязанія своего родителя, подъ его предводительствомъ вступившія англійскія войска во Францію, своими блестящими побоищами разнесли французовъ подъ Креси и Пуатье. Но несмотря на успхи Чернаго Принца, его болзнь и преждевременная смерть, изнуреніе войска, неурядица въ длахъ, споры изъ-за престола, тормозившіе развитіе англійской государственной жизни во время правленія Ричарда ІІ-го, и народныя возмущенія, все это, вмст взятое, явилось весьма благопріятнымъ обстоятельствомъ для утвержденія французской власти за домомъ Валуа, чмъ сумлъ воспользоваться умный энергичный Карлъ V-й, чтобы ограничить могущество Англіи во Франціи и ея притязанія на французскія земли.

Совершенно иной оборотъ приняли дла со вступленіемъ на французскій престолъ полусумасшедшаго Карла VI-го. Во Франціи наступилъ полный хаосъ во всхъ длахъ. Въ это время, а именно въ 1429 году, въ Англіи неспособнаго Ричарда смнилъ дятельный Генрихъ Ланкастерскій, побочный отпрыскъ дома Плантагенета. Его сынъ и наслдникъ Генрихъ У-й снова заявилъ притязанія англійскихъ королей на Францію, но уже въ значительно боле обширныхъ размрахъ и поддержалъ свою претензію высадкою въ 1415 году на берегахъ Нормандіи многочисленнаго отряда, а затмъ въ октябр мсяц и внушительнымъ побоищемъ французскаго войска, или побдой, достойной стоять на ряду съ блестящими военными успхами Чернаго Принца подъ Креси и Пуатье. Владычество Англіи во Франціи стало быстро распространяться. Но несмотря и на Гамлетовскую постановку вопроса: ‘to by or not to by’ {‘Быть или не быть’.} Франціи, т. е., существовать-ли ей, какъ независимому государству, ея королевскій домъ не хотлъ покинуть свои непрерываемыя семейныя распри, дворянскія партіи своей нескончаемой борьбы, а граждане частыхъ и кровавыхъ столкновеній между собой. Повидимому, самостоятельному существованію Франціи пробилъ послдній часъ, даже смерть Генриха V-го, послдовавшая близъ Парижа, въ Венсен, въ 1422 г., не представляла для нея лучшаго исхода. Генриху V-му наслдовалъ его двадцатилтній сынъ Генрихъ VI-й, который былъ провозглашенъ королемъ Франціи и Англіи. Отъ имени этого короля управлялъ Англіей его дядя, герцогъ Глостерскій, а Франціей — герцогъ Бедфорскій. Послдній обладалъ всми данными, чтобы окончательно покорить Францію, чему не мало способствовало во-первыхъ, и то, что, посл смерти Карла VI-го, его сынъ и наслдникъ Карлъ VII-й, не будучи коронованъ, управлялъ Франціей, нося титулъ только дофина, а во-вторыхъ, Карлъ VII-й не былъ такою личностью, которая могла бы съ успхомъ бороться со своимъ противникомъ. Чуждый къ добру, если не злой, слабохарактерный, трусливый, преданный наслажденіямъ — вотъ характеристка Карла VII-го въ очень молодомъ возраст. И потому нтъ ничего удивительнаго, что онъ не былъ способенъ къ предстоящему ему, какъ королю, длу.

Въ исход двадцатыхъ годовъ четырнадцатаго вка вся сверная Франція, включая и Парижъ, находилась подъ властью англичанъ. Дофинъ съ своими легкомысленными приближеными и со своимъ дворомъ едва могъ найти пристанище въ мстности, находящейся къ югу отъ Луары.

Власть англичанъ была признана какъ большинствомъ французскаго дворянства сверной Франціи, такъ и клерикальнымъ сословіемъ, а также многими городами и корпораціями, причемъ, какъ это ни удивительно, изъ числа послднихъ ретиве всхъ стоялъ за англійскіе интересы парижскій университетъ.

Благодаря столь благопріятно сложившимся обстоятельствамъ, англичане ршились перенести свое побдоносное оружіе за Луару. Такъ какъ стратегическимъ ключемъ, возбудившимъ аппетитъ англичанъ, въ данной мстности являлся городъ Орлеанъ, то они въ ноябр мсяц 1427 года и приступили къ его осад. Несмотря на геройскую защиту осажденныхъ, судьба, повидимому, обрекла какъ городъ Орлеанъ, а съ нимъ и всю Францію, на гибель. Пребывавшій въ это время въ Турин дофинъ не только, что называется, сидлъ сложа руки, но въ отчаяніи и въ страх искалъ себ убжища въ Испаніи и даже помышлялъ бжать въ Шотландію.

И вотъ, въ то время, когда тетива англійскихъ надеждъ была натянута до крайнихъ предловъ, она внезапно порвалась.

И порвала ее рука французской крестьянки Іоанны д’Аркъ.

II.

Она была врная дщерь своей родины, истинное дитя своего вка.

Человкъ такъ же, какъ и растеніе, продуктъ почвы, изъ которой и на которой оно выростаетъ. И если даже передовые умы, которые, опережая современныя воззрнія на цлые вка впередъ, все-таки же сохраняютъ неизгладимые признаки своего времени, то во сколько же разъ эта чреватость должна рзче обнаруживаться въ крестьянк пятнадцатаго столтія.

То было тревожное, смутное время, въ которое инстинктивно чувствовалось наступленіе великихъ событій и потрясеній. Перемна средневковыхъ воззрній только что наступила. Заря возраждавшихся классическихъ наукъ уже разсивала мракъ романтической ночи и геній эпохи возрожденія расправлялъ свои блестящія молніями крылья. Каждый, стоявшій на уровн современнаго образованія, чувствовалъ себя сдавленнымъ въ тискахъ средневковаго догматизма и лучшіе представители интелигенціи того времени старались всми силами порвать наложенные на свободу мысли тяжелыя оковы. Въ религіозныя воззрнія — чему могутъ служить доказательствомъ соборы въ Пиз, Констанц и Базел — уже проникала реформатская идея, конечно, она была слишкомъ слаба, чтобы сбросить съ себя иго клерикальнаго авторитета, но, по всей вроятности, и въ это время носила въ себ зародыши, чтобы, посл кратковременнаго возрожденія, снова подпасть подъ то же иго. Соціальные вопросы едва лишь въ зачаткахъ проникали въ массы, но, тмъ не мене, уже предъявляли требованія ослабить формализмъ религіи и вдохнуть жизнь въ мертвящій и застывшій догматизмъ. Такія стремленія выразились всего рельефне въ проповдяхъ, поученіяхъ и поступкахъ Франческо д’Ассизи (XIII) и Екатерины Сіенской (XIV вкъ). Это направленіе религіознаго чувства народа въ значительной мр поддерживалось и усилилось по причинамъ: ужасныхъ бдствій, нагрянувшихъ въ четырнадцатомъ столтіи на большую часть Европы, поражающихъ опустошеніяхъ, причиняемыхъ свирпствующей ‘черной смерти’, а также появленія бродящихъ повсюду фанатиковъ-самоистязателей и избенія евреевъ. Въ такія эпохи, когда необычайныя событія идутъ рука объ руку съ стихійными силами, добрыя и злыя начала въ человк всегда принимаютъ чрезвычайное напряженіе, тогда его душевное состояніе или настроеніе легко переходитъ въ экстазъ. Въ это время самый воздухъ наполняется какимъ-то особымъ нравственнымъ флуидумомъ {Жидкость.}, вдыханіе котораго вызываетъ въ людяхъ или политическую горячку или религіозную аффектацію, экстазъ, сопровождаемый галлюцинаціями, и именно такой, который былъ присущъ нашей героин и руководилъ всми ея желаніями и дйствіями.

Если бы мы хотли ясно формулировать контрастъ среднихъ вковъ съ новйшимъ временемъ, то въ окончательномъ итог получили бы такое заключеніе: жизненною силою въ средневковомъ мір являлась вра, въ новйшемъ — наука. Въ средневковомъ мір все обосновывалось и опиралось на религіозное воззрніе, въ новйшемъ — по крайней мр теоретически — основаніемъ всему служатъ точныя знанія. Вотъ почему вра въ то время могла творить великое и чудесное, тогда какъ въ наше время, строя что-либо на ней, легко можно войти въ область нелпостей, какъ это и доказалъ глава католической церкви въ 1870 г.

Средневковая вра въ первой половн XV столтія, въ лиц французской крестьянки деревни Домреми, еще разъ проявилась во всей своей искренности, величіи и сил, причемъ къ этой вр присоединилось и другое, также могучее чувство — любовь къ родин.

Надо также упомянуть, что рзкое различіе національностей и опредленныя формы народныхъ особенностей были характеристичными и выдающимися признаками того времени, а по отношенію къ нашей героини и добавить, что это рзкое отличіе національностей и эти народныя особенности выступали гораздо рельефне въ низшихъ, чмъ въ высшихъ классахъ общества, такъ какъ высшія общества продолжали находиться подъ обаяніемъ рыцарства, которое отличалось не народнымъ, а скоре универсальнымъ характеромъ. Въ этомъ и кроется объясненіе, почему крестьянк Іоанн д’Аркъ былъ присущъ воспламененный потріотизмъ и страстный энтузіазмъ, т. е. то, что было совершенно чуждо придворнымъ и рыцарямъ, которые въ первое время не могли понять ни побужденія, ни явленія Орлеанской Двы.

Англо-французскія войска воспитаны были только въ понятіяхъ условныхъ формъ рыцарской чести. Сильный подъемъ національнаго духа, вызваный Іоанной д’Аркъ, создалъ реакцію. Оскорбленное народное чувство возмутилось противъ господства чужеземцевъ и рыцарская война превратилась въ народную.

III.

На лвомъ берегу Maasa, между городами Neufchatau и Vaucouleurs, простирается съ тучными пастбищами долина, огражденная холмами, покрытыми виноградниками и высокимъ лсомъ. Правая цпь холмовъ отдляла въ пятнадцатомъ вк французскую землю отъ западной границы нмецкой Лотарингіи. Долина принадлежала Франціи со временъ Карла V-го и входила въ составъ владній французской короны. Среди этой долины помстилась деревня Домреми. Здсь у крестьянина Жака д’Арка родилась дочь, нареченная при крещеніи Жанною которую семья и вся деревня называла обыкновенно Жаннетою. Годъ ея рожденія точно не установленъ. Сначала полагали, что она родилась въ 1408 году, затмъ въ 1412 году, послднее предположеніе заслуживаетъ боле вроятія.

Жакъ д’Аркъ имлъ трехъ сыновей и помимо Іоанны еще дочь. Какъ французскому крестьянину того времени, ему несомннно приходилось съ большимъ трудомъ заработывать даже насущный хлбъ для своей семьи, и его дти съ самыхъ юныхъ лтъ вынуждены были принимать участіе въ многихъ земледльческихъ и домашнихъ работахъ. Большинство жителей деревни Домреми съ большою похвалой отзывалось о трудолюбіи Іоанны даже въ дтскомъ возраст, но, помимо того, она также отличалась нравственностью, благочестіемъ и обладала столь отзывчивою къ бд душою, что охотно отказывала себ во всемъ, лишь бы помочь бдняку. Во всемъ остальномъ она являлась вполн зауряднымъ ребенкомъ, ничуть не развите своихъ сверстницъ. Говорить о школьномъ образованіи Іоанны не приходится, такъ какъ въ то время не существовало деревенскихъ школъ. Закону Божію, т. е. чтенью наизустъ и толкованію ‘Символа вры’ ‘Отче нашъ’ и молитвы ‘Матери Божіей’ ее научила мать. Хотя мы упомянули, что Іоанна была зауряднымъ ребенкомъ, однако, въ ней было что-то особеное, выдлявшее ее среди ея подругъ, почему она стала общею любимицей въ деревн, и о ней сложилась легенда, что птицы ее не боялись и брали пищу изъ ея рукъ.

Надо полагать, что при весьма чуткой и любящей душ Іоанна обладала и весьма живымъ воображеніемъ, на развитіе котораго должно было оказывать сильное вліяніе какъ ея религіозное настроеніе, такъ и сохранившіеся у деревенскихъ жителей остатки обрядовъ со временъ язычества. Въ Домреми, у часовни св. Маріи, которую Іоанна посщала каждую недлю, стоялъ вковой волшебный ‘букъ’ и у его подножія билъ ‘священный ключъ’. Каждый годъ въ воскресный день четвертой недли великаго поста вся деревенская молодежь справляла весенній праздникъ, унаслдованный отъ языческихъ временъ. Обращаясь къ галлюцинаціямъ, которымъ была подвергнута Іоанна, надо замтить, что вс ея виднія были въ чисто римско католическомъ характера или дух, что вполн понятно, такъ какъ и по настоящій день народъ выражаетъ свой идеалъ только въ присущихъ ему религіозныхъ формахъ и воззрніяхъ. Въ глубоко религіозномъ настроеніи Іоанны ютилась и глубокая ея печаль о своей родин. Скорбь о несчастной Франціи раздирала ея сердце и получила чрезвычайное напряженіе, когда бдствія и ужасы войны нагрянули на отечество въ 1424 году. Вн сомннія, физіологическіе мотивы также способствовали вывести Іоанну съ обычнаго пути дятельности женщины, со вступленіемъ въ періодъ зрлости, она начинаетъ подвергаться галлюцинаціямъ.

Въ одинъ лтній день — врно датировать годъ нтъ достаточныхъ данныхъ, вроятно въ 1424 г., когда военныя дйствія приблизились къ Домреми — въ саду отцовскаго дома Іоанна въ первый разъ услышала голосъ съ неба, повелвавшій ей спасти отечество.

Итакъ, мы видимъ, что воспаленное и напряженное психическое состояніе двушки имло своимъ исходомъ галлюцинацію. Вс фантастическо-религіозныя представленія и желанія, печаль по родин и патріотическія надежды, жившія въ юной душ орлеанской двственницы предстали предъ ней въ образ объективныхъ или зрительныхъ ощущеній. Сновиднія не оставляли ее даже на яву. Этотъ внутренній голосъ, говорившій, иди и спаси страну! слышался наивно-врующей двушк ликомъ ангеловъ и другихъ небожителей. Великая идея спасти Францію и свергнуть иго чужеземца, преслдуя ее неотступно, не давала ей покоя, и съ каждымъ днемъ принимала все боле опредленную форму. Эта идея, представлялась ей молніей, низнавшей съ небесъ, божественнымъ откровеніемъ, глаголомъ устъ ангеловъ, велніемъ сонма святыхъ. Вспомнимъ полныя глубокаго смысла слова философа Сенеки, что каждой возвышенной и великой душ присуща доля безумія, и при этомъ добавимъ, что если кто достигаетъ истины, то подъ безуміемъ въ этомъ случа слдуетъ понимать не что иное, какъ только полнйшій разладъ съ общественнымъ мнніемъ или тотъ переходъ человческаго ‘я’ въ идею, которая зауряднымъ людямъ представляется безумною.

IV.

Съ дтски наивною врою приняла Іоанна миссію, якобы возвщеніе съ неба, и та самая сила, которая создала. ея вру въ назначеніе свыше, заставила вровать и людей въ чудесную двушку.

Врою она совершила свой замчательный подвигъ, который современникамъ и не могъ казаться инымъ, какъ чудомъ, и таковымъ казался одинаково какъ ея друзьямъ, такъ и врагамъ, но лишь съ тою разницею, что первымъ, онъ являлся небеснымъ откровеніемъ, а для вторыхъ, навожденіемъ сатаны или, говоря иначе, освобожденные ею соотечественники усматривали въ Іоанн святую, а потерпвшіе неудачи и пораженія англичане и ихъ приверженцы-французы, какъ-разъ обратно — колдунью.

Причемъ послднее воззрніе, какъ это ни странно, было даже господствующимъ при двор дофина, Карла VII-го, котораго Іоанна явилась спасти, и, если этотъ жалкій принцъ и нкоторыя изъ окружающихъ лицъ не смотрли на нее, какъ на одержимую бсомъ, то во всякомъ случа считали ее чмъ-то врод своеобразно юродствующею обманщицей {La Pucelle estoit de Lorraine, du lieu de Vancouleurs, et put amenee а seugneur le daulphin par le chtelein du dit lieu, habituue comme un homme, avaetcourts les cheveux et ung chaperon de layne sur la teste et partait petits draps (culottes) comme les hommes, de bien simple mantere. Et parloit peu, sinon gue on partait elle. Son serment estoit: ‘Au nom de Dieu’. Elle appelait mondit seigneur le daulpkin le gentil daulpkin’ et ainsi l’appela jusgues ad ce guil fust couronn. Et же disoit gu’elle estait envoye de pars Dieu pour deschasser les Anglois, et gue pour ce faire il la falloit armer: dout chacun fut eslahy de celles nouvelles Et de prime face chacun disoit gue c’estoit une trufferie, et uulle chose gu’elle dits l’on ne adjouxtat point de foi’.

Registre delphinal, chr. Mathieu Tomassin.

Quiche rat. IV.}.

Какъ Іоанна увровала въ свое предназначеніе лишь только посл долгой и мучительной борьбы, такъ и вра въ нее людей явилась не вдругъ. Трудне всего вра въ нее, какъ посланницу небесъ, проникала среди членовъ ея семьи и земляковъ. Пророкъ дотол не пророкъ, пока лучи его славы не озарятъ его родину. Отецъ Іоанны сомнительно качалъ своею практическою крестьянскою головой, вполн увренный, что лучшимъ средствомъ излеченія своей дочери будетъ выдать ея замужъ. Но Іоанна всми силами энергично противилась намренію отца.

Опираясь на дошедшіе до насъ документы, мы въ прав считать, что ея сердце никогда не билось любовью къ мужчин, или что самый жаръ ея вдохновенія, сосредоточенный на одной великой цли, испепелилъ половой инстинктъ при самомъ его пробужденіи. Весь образъ ея двической жизни проникнуть исключительно религіознымъ стремленіемъ. Во время своего процесса она объявила, что когда въ первый разъ услышала голосъ съ неба, то тогда же дала клятву въ цломудріи и за сохраненіе этой клятвы общано свыше ввести ее въ рай. Поступки и дйствія Іоанны тмъ боле тревожили ея отца, что вс ея галлюцинаціи какъ бы отражались въ его сновидніяхъ, такъ, напр., ему не разъ снилась его дочь посреди войска. Онъ сталъ еще строже присматривать за молодою двушкой и ршилъ во что бы то ни стало выдать ее замужъ. Съ этою цлью онъ прибгнулъ къ хитрости, упросивъ одного изъ парней разглашать повсюду, что Іоанна общала вступить съ нимъ въ бракъ. Но такъ какъ двственница оставалась попрежнему непреклонна въ своемъ обт сохранить цломудріе, то мнимый женихъ, съ согласія ея отца, принесъ на нее жалобу въ духовный судъ. Однако, и это средство не достигло желаннаго результата. Іоанна подъ присягою опровергла ложное показаніе глупаго и назойливаго парня.

Въ конц концовъ, благородный энтузіазмъ двушки заставилъ склониться передъ собой вс практическія соображенія ея семьи и земляковъ. Въ начал 1429 г., когда жители Орлеана со дня на день ожидали нападенія англичанъ и тревожное состояніе и нужды мстныхъ жителей возросли до крайнихъ предловъ, виднія Іоанны участились и голосъ, призывавшій ея, сталъ настоятельне въ своихъ требованіяхъ. Архангелъ Михаилъ возвщалъ ей: ‘Французскій народъ умолилъ Господа. Ты, избранное Имъ дитя, иди, помоги твоему королю!’ Св. Екатерина и св. Маргарита требовали того же и отклоняли ея возраженія, что и она бдная двушка, которой совершенно чуждо ратное дло. Очевидно, что уже боле не было причинъ, которыя могли бы сдерживать доле Іоанну.

Ея вдохновленная воля поборола вс препятствія и она приступила къ исполненію своего великаго дла.

Начало этого великаго дла, его трудности и настойчивость, съ которой ихъ преодолла Іоанна, извстны каждому образованному человку. Въ январ или феврал мсяц 1429 года, ей, и то не вполн, удалось убдить рыцаря Бродибура, кастеляна королевскаго замка Vaucouleurs въ своей миссіи свыше. Рыцарь Бродибуръ подарилъ, ей мечъ и все необходимое оборонительное вооруженіе, а жители мстечка — коня. Іоанна, въ сопровожденіи двухъ рыцарей, назначеннаго состоять при ней королевскаго герольда и нсколькихъ слугъ изъ Вокулера, благополучно перебралась черезъ всю мстность, занятую на значительномъ пространств англійскими войсками, 5-го марта она прибыла въ Шинонъ гд укрывался со всмъ своимъ дворомъ трусливый дофинъ, помышлявшій въ отчаяніи о дальнйшемъ бгств.

Когда Іоанна явилась къ дофину съ заявленіемъ, что она послана Богомъ спасти Орлеанъ, ввести дофина въ Реймсъ и короновать его въ тамошнемъ собор королемъ Франціи, беззаботному и легкомысленному Карлу VII-му вдохновенная двушка показалась умственно-разстроенною. Что же касается придворныхъ, то нкоторые изъ нихъ взглянули на появленіе Іоанны, какъ на весьма забавную выходку, а нкоторые косо и съ досадой. Такъ какъ къ тому времени еще не народились эмансипированныя женщины, то весьма понятно, что ея мужской костюмъ показался до того страннымъ, и боле, скандальезнымъ, что сочли необходимымъ освидтельствовать ее черезъ двухъ знатныхъ дамъ, дабы убдиться въ ея пол, а также и двственности {Одинъ изъ свидтелей процесса, возбужденнаго впослдствіи противъ Іоанны д’Аркъ, сообщаетъ слдующее объ этомъ факт.: ‘Ft depuis icelle pucelle baille а la royne de Ceicille, mere de la royne notre souveraine dame, et а certaines dames estans avecques elle: par les quelles icelle pucelle fut venue, visite et secr&egrave,tement regarde et examine es secretes parties de son corps, mais, apr&egrave,s ce qu’ilz eurent veu et regard tout ce que faisoit а regarder en ce cas, la dicte dame dist et relaxa au roy qu’elle et les dictes dames trouvoient certainement que s’estoit une vraie et enti&egrave,re pucelle, en la quelle n’aparoissoit aucune corruption ou violence. Quicherat III.}. Результатомъ изслдованія было то, что почти вс пришли къ убжденію, что она не ‘одержимая бсомъ’, а колдунья, ибо въ то время было достоврно извстно, что дьяволъ не иметъ власти надъ невинною двушкой, но, тмъ не мене, все-таки ршили подвергнуть ея религіозныя воззрнія строгому испытанію черезъ университетскихъ профессоровъ и докторовъ богословія. Богословы ретиво принялись за допросъ. Личность Іоанны и ея отвты произвели на экзаменаторовъ прекрасное впечатлніе. Они признали ее доброю католичкой и пришли къ тому заключенію, что при настоящихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ государства королю нтъ ни малйшаго основанія отказываться отъ помощи чудной двы. Во время своего пребыванія въ Пуатье, Іоанна просто и практично объяснила придворнымъ дамамъ и жительницамъ города, что она потому не носитъ женскаго платья, что мужской костюмъ гораздо удобне и приличне для женщины, выступающей вмст съ войсками въ походъ {Je croy bien qu’il vous semble, estange, et non sans cause, mais fault pour ce que je me doibs armer et servir le gentisl daulphin en armes, que je prenne les habillements propices et ncessaires а ce, et aussi quand je serois entres les hommes, estant en habit d’homme, ils n’auront pas concupisence charnelle de moi, et me semble qu’en cest estt je conserveray mieulx ma virginit de pense et de faict.

Chr. de la pucelle. Quicherat IV.}.

Итакъ, оказалось, что вс испытанія въ дух того времени подтвердили, что Іоанна не распутная женщина, а мечтательница, или, какъ на нее многіе смотрли, колдунья. Но не одни испытанія говорили въ пользу ея, въ ней было нчто другое, боле убдительное, это была какая-то неопредленная сила, присущая лишь избраннымъ натурамъ, которая созидаетъ человка героемъ въ высокомъ значеніи этого слова, заключающая въ себ что-то божественное, властно и обаятельно подчиняющая себ умъ и волю прочихъ людей и заставляющая сердце всего народа биться въ груди одного избранника, будь онъ мужчина или женщина, пророкъ или геній.

При томъ сильномъ упадк духа пребывавшаго въ Шинон дофина и его двора, первымъ подвигомъ Іоанны, конечно, слдуетъ считать то, что она этотъ упадокъ духа съумла замнить мужествомъ, надеждой, и разгоравшуюся въ ней искру божественнаго огня вдохнуть въ робкое сердце Карла VII или, по крайней мр, въ сердце его приближенныхъ и совтниковъ. Въ данномъ случа, исторія Іоанны, которая разъ уже подтверждаетъ, что великіе люди, пользующіяся громаднымъ вліяніемъ на современниковъ, являлись только воплощеніемъ лучшихъ инстинктовъ и стремленій послднихъ. Я смло говорю, что въ такихъ вдохновенныхъ и передовыхъ людяхъ духъ времени обртаетъ свое тло. Такъ и въ Іоанн д’Аркъ воплотился геній Франціи. Имъ, этимъ геніемъ, дышали вс ея поступки и мысли, имъ она очаровала вс сердца, властвовала надъ ними и вооружала войско на дло, которое взялась защищать. Ко всему этому также присоединилось и то романическое очарованіе, вызванное въ такъ легко воспламеняющемся воображеніи французскаго рыцарства, что красивая молоденькая двушка, со знаменемъ въ рук, поведетъ ихъ въ бой на защиту родины и чести своего государства. При этомъ надо замтить, что галантное французское рыцарство въ своемъ отношеніи къ Орлеанской дв и намека не проявляло въ томъ, что мы называемъ въ обычномъ смысл волокитствомъ. Вс товарищи по оружію юной героини смотрли на нее, какъ на высшее и святое существо, о чемъ свидтельствуютъ многіе историческіе документы. Въ неловкихъ для женщины положеніяхъ, но неизбжныхъ при лагерной жизни, какъ объяснялъ впослдствіи на суд герцогъ Алансонскій, одинъ изъ выдающихся сподвижниковъ Іоанны, онъ никогда близко къ ней не подходилъ. Первый полководецъ тогдашней Франціи и одинъ изъ лучшихъ ея людей, знаменитый Батардъ Орлеанскій, онъ же и графъ Дюнуа, свидтельствуетъ о ней съ самой лучшей стороны. Призванный къ допросу въ качеств свидтеля по длу о возстановленіи чести Іоанны и, именно, по удостовренію ея поведенія среди войска, онъ заявилъ: ‘Никто изъ пребывающихъ на земл людей не можетъ по нравственности превзойти Орлеанскую дву. Жанъ д’Ально, какъ честный и умный рыцарь, назначенный королемъ, въ качеств охранителя ея чести, не разъ мн говорилъ что онъ сомнвается, чтобы могла встртиться другая, столь истинно цломудренная двушка, какъ Іоанна. Мн и моимъ товарищамъ какъ-то никогда и въ голову не приходило, что она женщина. Лично мн она всегда казалась святой’.

Такъ какъ я назвалъ Іоанну красивою двушкой, то долженъ замтить, что за отсутствіемъ подлиннаго портрета, представленіе о ея вншнемъ вид можетъ быть вызвано только изъ весьма бглыхъ, разсянныхъ очерковъ, встрчаемыхъ въ историческихъ актахъ. По указанію послднихъ, мы узнаемъ, что роста она была средняго, съ красиво развитыми формами, весьма стройная, сильная и ловкая. Мчаться на рьяномъ кон и укрощать его — было ея любимымъ удовольствіемъ. Сильныя впечатлнія вызывали у нея слезы, въ минуты же высокаго вдохновенія блаженная улыбка озаряла вс ея черты лица неземнымъ восторгомъ. Въ актахъ также упоминается о необыкновенномъ, почти дтскомъ голос Іоанны. Считаю не лишнимъ замтить, что эту особенность Іоанны д’Аркъ раздляла, и другая славная героиня Франціи — Шарлота Кордэ, убійца Марата. Въ актахъ процесса Шарлоты какъ-то осо бенно упоминается объ ея голос, который называютъ дтскимъ голосомъ (voix enfantine) и который произвелъ поражающее впечатлніе на нмецкаго живописца Гауфа, писавшаго портретъ съ героини въ послднія минуты передъ ея отправленіемъ на смертную казнь.

Но не однимъ звукомъ голоса походили другъ на друга об героическія двушки. Раздленныя тремя столтіями, он все же таки оставались близнецами и по чувству и по духу. Он об жили ради великой идеи и об поплатились за нее жизнью: Іоанна за освобожденіе Франціи отъ чужеземнаго ига, Шарлота за избавленіе Франціи отъ ужасовъ кровавой рзни.

VI.

Въ 1429 году 27 марта, во глав семитысячнаго войска Іоанна д’Аркъ выступила изъ Блуа на помощь осажденному Орлеану, мужественно защищаемому горожанами подъ главнымъ начальствованіемъ храбраго Батарда Орлеанскаго, графа Дюнуа. Произошло нсколько стычекъ, въ которыхъ Іоанна разбила осаждавшихъ англичанъ, вынудила ихъ снять осаду и отступить. ‘Орлеанская Два’— такъ ее стали называть съ этихъ поръ — торжественно вступила въ освобожденный городъ и всми жителями, отъ мала до велика, была встрчена съ такимъ восторгомъ и признательностью, какъ будто — и какъ выражается очевидецъ ея възда — ‘вступалъ ангелъ Господень’.

Это событіе, какъ ударъ молніи, произвелъ ошеломляющее впечатлніе на англичанъ и состоящихъ съ ними въ союз французовъ, и побда Іоанны раскатами грома понеслась по всей Франціи. Англичанамъ побдительница казалась ужасающею колдуньей, исчадіемъ самаго ада, соотечественникамъ — лучезарнымъ ангеломъ, ниспосланнымъ самимъ Богомъ. Контрастъ этихъ различныхъ смотрній на Іоанну имлъ громадное значеніе, къ тому же снятіе осады Орлеана совершенно измняло дальнйшій ходъ англо-французской борьбы. Конечно, первоначальные успхи французскаго оружія являлись весьма неблагопріятными обстоятельствами для англичанъ, но, тмъ не мене, окончательное изгнаніе англичанъ изъ Франціи оставалось вопросомъ времени, да и вообще вопросомъ.

Вслдъ за освобожденіемъ Орлеана послдовалъ почти сплошной рядъ побдъ французовъ, которые имли то огромное значеніе, что одерживались надъ англійскими генералами съ упроченною боевою репутаціей. Въ іюл 1429 г. Іоанна была назначена главнокомандующею всми боевыми силами тогдашняго французскаго королевства. Вс ея сподвижники были глубоко убждены, что одерживаемыя побды ‘Орлеанской двой’ дарованы ей свыше. Такъ смотрлъ и знаменитый Батардъ Орлеанскій, въ то время первый полководецъ. Однако, министръ Карла VII, Simon Charles, доказываетъ, что Іоанна, будучи совсмъ несвдущею, прекрасно знала военное искусство.

Въ настоящее время, въ эпоху колоссальныхъ армій и громадныхъ побоищъ, война возведена въ точную науку, такъ сказать, въ науку изъ наукъ, и потому въ наше время является баснословнымъ, что простая крестьянка, не обученная грамот, могла командовать войсками, управлять ходомъ сраженій и одерживать побды. Но такъ какъ приходится считаться съ самимъ фактомъ, то не слдуетъ забывать, что война въ то время не была не только точною наукой, а скоре, если такъ можно выразиться, свободнымъ искусствомъ. Тогда ршали битву ни ‘стратегическая геометрія’ или ‘тактическая ариметика’, а главнымъ образомъ физическая сила и ловкость бойцовъ, нравственная сила вождя и духъ какъ отдльно взятыхъ воиновъ, такъ и боевыхъ частей, и вообще всей арміи. Вн спора эти мотивы сохранили свое значеніе и по днесь, хотя и не въ той степени, какъ въ средніе вка, но, тмъ не мене, Моргартенская и Земпахская побды въ наши дни немыслимы.

Одною изъ лучшихъ чертъ въ военной и боевой дятельности Іоанны являлось то, что внутреннее чувство не дозволяло ей проливать непріятельскую кровь собственноручно. По свидтельству историческихъ документовъ, она, отправляясь въ битву, снимала мечъ и скиру, знамя оставалось ея единственнымъ оружіемъ. Однако, мы впали бы въ глубокое заблужденіе, представляя себ нашу героиню какимъ-то слабонервнымъ, нжнымъ и жеманнымъ существомъ. Напротивъ того, сильная, свжая и энергичная натура Іоанны влекла ее въ бой, и юная два ничуть не стснялась надлять ударами противниковъ. Съ этой стороны я считаю не лишнимъ ознакомить читателя съ разсказомъ, находящимся въ актахъ, о томъ, какъ однажды портной Simon, примряя ей платье, за свое излишнее усердіе былъ награжденъ аргументомъ, называемымъ въ обыденной жизни полновсною пощечиной.

Одно изъ самыхъ тяжелыхъ препятствій, встрченныхъ Орлеанскою двой на своемъ поприщ, являлось ничтожество дофина, его умственная и тлесная вялость лежали свинцовыми гирями на дятельности героини. Ей едва удалось — и то съ большимъ трудомъ — уговорить этого жалкаго человка черезъ отворившимъ ей свои ворота Троа и Шалонъ торжественно вступить въ Реймсъ, гд дофинъ и былъ 17 іюля міропомазанъ и коронованъ. Въ Реймс, окруженная блескомъ и славой за свои подвиги, Іоанна имла свиданіе съ своими родителями.

Здсь, по сказаніямъ, повтореннымъ и новйшими монографистами, Іоанна объявила свою миссію оконченною и просила короля разршить ей возвратиться на родину подъ снь деревенской тишины. Однако, историческіе факты съ этимъ сказаніемъ совсмъ не согласуются. Оказывается, что Іоанна не только не помышляла сложить съ себя званіе полководца, но, напротивъ, считала свою миссію оконченною лишь тогда, когда исторгнетъ изъ рукъ англичанъ Парижъ и изгонитъ ихъ изъ Франціи.

VII.

Эпосъ подобной жизни не можетъ оканчиваться какою-либо заурядною развязкой обыденной жизни. Эта героическая поэма и не превратилась въ идиллію или комедію. Весьма понятно, что Орлеанская два не могла промнять свою всемірно историческую роль на обязанности пастушки или супруги одного изъ своихъ храбрыхъ сподвижниковъ. Въ подобныхъ явленіяхъ высшаго порядка, логика предъявляетъ свои особыя неумолимыя права, которыя требуютъ трагическаго исхода и имъ освящаются. Вотъ почему эпосъ и долженъ оканчиваться трагедіею.

Такъ и случилось, и по вин того человка, который благодаря ей сталъ королемъ Франціи. Вялый характеръ Карла VII-го не могло пробудить даже это единственное необыкновенное событіе, случившееся въ его жизни. Впрочемъ, какъ давно извстно, противъ глупости и сами боги

борятся напрасно, такъ и противъ пошлости напрасно борятся люди. Высокая идея на пошлый умъ производитъ такое же дйствіе, какъ лучъ звзды на поверхность льда, онъ ни одного атома не согрваетъ и потому она не таетъ и остается неподвижною. Вс просьбы юной двы закончить столь славно начатое ею дло освобожденія Франціи отъ господства иноземцевъ остались втун. Да и могло-ли оно вліять на эту мелкую и разслабленную развратомъ душу Карла VII-го.

Не желая безполезно терять времени и быть свидтельницей шумныхъ придворныхъ развлеченій, Іоанна покинула лагерь жалкаго короля и двинулась, во глав небольшого отряда, защитить Компьенъ, который былъ осажденъ англичанами и ихъ союзниками бургундцами. Одно изъ сраженій оказалось неудачнымъ для французовъ, и въ то время, когда Іоанна храбро прикрывала отступленіе своимъ отрядомъ, ее во время схватки стащили съ коня и нкій Батардъ Вандомъ захватилъ ее въ плнъ. Храбрый воинъ (!) передалъ свою добычу своему ленному повелителю, графу де-Линьи, а благородный рыцарь (!) продалъ плнницу за ю, ооо франковъ англичанамъ.

Въ декабр 1430 года злосчастная Іоанна уже находилась въ рукахъ своихъ смертельныхъ враговъ и была заключена въ подземную темницу крпости Руанъ.

Она дождалась своей судьбы.

Она знала, что ее ожидаетъ. Когда англійскій генералъ графъ Варвикъ, сопровождаемый многими духовными и свтскими особами, въ числ которыхъ находился и графъ де-Линьи, вошелъ въ темницу героини, закованной въ цпи, то послдній съ подлою насмшкой заявилъ ей, что онъ явился для переговоровъ на счетъ выкупа. На это Іоанна совершенно спокойно ему отвтила: ‘Я знаю, что англичане меня убьютъ. Они думаютъ, что посл моей смерти имъ удастся завладть Франціей, но они никогда ею не завладютъ, даже если бы они были въ сто тысячъ разъ сильне чмъ теперь’.

Англійская политика съ свойственнымъ ей, съ поконъ вка, ледянымъ эгоизмомъ ршила погубить юную героиню, оказавшую столько услугъ своей стран. Въ этомъ ршеніи англичане главнымъ образомъ руководствовались тмъ соображеніемъ, что съ умерщвленіемъ представительницы народнаго сознанія о возстановленіи своей независимости, они тмъ самымъ подкосятъ пробужденный Іоанной порывъ этаго сознанія. Изъ арсенала религіи добыто было истребительное оружіе, и такъ называемой ‘религіи любви’ поручили не только санкціонировать злодйское убійство, какъ дло угодное Богу, но и требовать его, во что бы то ни стало. Религіозный фанатизмъ возбудилъ процессъ противъ Іоанны и предалъ ее, какъ еретичку и колдунью, суду руанскаго инквизиціоннаго трибунала.

Парижскій университетъ, гордый своей ортодоксіею и униженный рабъ передъ англичанами, выступилъ во всеоружіи тупоумной схоластической учености, дабы содйствовать погибели Орлеанской двы. Сгорая рвеніемъ о церкви, онъ напряженно ожидалъ исхода процесса и сожженія колдуньи, и это свое университетское желаніе выразилъ въ прошеніи, поданномъ королю, и въ особомъ мнніи, представленнымъ инквизиціонному трибуналу. Послднее было подписано тогдашнимъ ректоромъ университета Михаиломъ Гебертомъ и главнымъ доказательствомъ еретическаго отступничества Іоанны въ немъ выставлялось то обстоятельство, что она стригла волосы и носила мужское платье.

Великой чести предсдательствовать въ инквизиціонномъ трибунал удостоился Бовейскій епископъ Pi&egrave,rre Cauchon, французъ по рожденію, но завзятый сторонникъ англичанъ, который, вслдствіе побдъ французовъ, былъ соотечественниками лишенъ каедры. Архипастыря пожирало алчное желаніе оказать услугу церкви, онъ, какъ и прочіе духовныя лица, въ сожженіи Іоанны усматривалъ угодное Богу дло, къ тому же его горячее усердіе значительно подогрвалось предстоящей ему, со стороны англичанъ, награды въ вид назначенія его епископомъ руанской епархіи. Вмст съ достопочтеннымъ архипастыремъ въ судебномъ процесс надъ Іоанной выступили въ качеств главныхъ дйствующихъ лицъ профессоръ богословія и великій инквизиторъ доминиканецъ Жанъ Граверанъ и пріоръ доминиканскаго монастыря St.-Jacques, что въ Руан, нкій Жанъ ‘Леметръ. Но пальма первенства въ какой-то фанатичной ненависти къ подсудимой все-таки остается безспорно за каноникомъ Жаномъ д’Еклюнъ — генералъ-прокуроромъ трибунала, который, вскор посл казни Іоанны, получилъ должное возмездіе, захлебнувшись въ луж.

Первый обвинительный актъ былъ составленъ 9-го января 1431 г., процессъ же начался только въ феврал мсяц. Весь обвинительный актъ — одн грубыя нелпости и наглая ложь. Вся тупоумная казуистика средневковой схоластики, служившая къ тому, чтобы сбить съ толку и запутать подсудимую, была пущена въ ходъ при допросахъ. При чтеніи непомрно длинныхъ протоколовъ по обвиненію Іоанны выносилось то впечатлніе, что ихъ составители, вс эти религіозные тупоумные фанатики и жалкіе политики, сами же доказываютъ, что все поведеніе Іоанны во время мучительнаго процесса было исполнено стыдливости, трогательнаго благочестія и сознанія своей невиновности. Чтеніе допросовъ утомительно, постоянно повторяются одни и т же показанія Іоанны о явленіяхъ ангеловъ и святыхъ,— показанія, которыя она твердо поддерживаетъ. Ея мужская одежда является бльмомъ на глазу инквизитора. Іоанну пытк не подвергали. Въ то время инквизиція не дошла до того свирпаго искусства, котораго она достигла въ конц XV вка, по преимуществу въ Испаніи, благодаряТорквемад и прочимъ достойнымъ ревнителямъ католицизма. Впрочемъ, однажды Іоанну привели въ зало пытокъ, но лишь съ цлью видомъ мучительныхъ орудій поколебать твердость ея духа и такимъ путемъ добиться отъ нея требуемыхъ показаній по взводимымъ на нее обвиненій. Но и подъ страхомъ пытки юная двушка не потеряла присутствія духа и дала судьямъ слдующій отвтъ, который занесенъ въ протоколъ: ‘Если вы ршились раздробить мн вс члены и вырвать мою душу изъ тла, я и въ такомъ случа ничего не могу вамъ сказать другого, а если я вамъ и скажу что-нибудь другое, то затмъ вамъ же объявлю, что вы заставили меня силою это сказать’.

Весь процессъ носилъ настоящій характеръ процесса вдьмъ и въ цломъ, какъ и обвинительный приговоръ, является однимъ хитросплетеніемъ казуистики и искаженіемъ фактовъ. Самый обвинительный актъ былъ составленъ на латинскомъ язык, и на томъ же язык прочитанъ обвиняемой, вслдствіе чего предоставлялъ обильную пищу произволу ея судей-палачей. Въ обвинительный актъ вошло двнадцать пунктовъ, которые заключали въ себ яко бы признаніе Іоанны д’Аркъ, но въ нихъ оказываются только одн ея показанія, что ей являлись ангелы и святые, призывавшіе ее во имя Бога выступить на защиту родины. Трибуналъ былъ не только въ затруднительномъ положеніи, но и въ отчаяніи, ибо на основаніи подобныхъ данныхъ къ обвиненію почти невозможно произнести смертный приговоръ. Боле того, самъ парижскій университетъ, къ стыду своему, долженъ былъ измнить свой обвинительный докладъ.

Жертва, какъ казалось, ускользала изъ рукъ своихъ мучителей и, во всякомъ случай, къ великому негодованію англичанъ, избгала смертной казни. Мрачныя приготовленія и зловщая торжественность на кладбищ Сенъ-Кенскаго аббатства,— здсь подсудимой долженъ былъ быть прочтенъ обвинительный приговоръ въ окончательной форм,— видимо, входили въ расчетъ судей, чтобы сломить мужество несчастной и достаточно измученной молодой двушки. Кажется, что нкоторые изъ судей отнеслись къ ней съ состраданіемъ, такъ какъ по пути къ мсту казни они уговаривали ее отречься отъ явленій ей ангеловъ и святыхъ, ибо въ противномъ случа она будетъ сожжена на костр. Приговоръ еще не былъ прочитанъ до конца, какъ Іоанна прервала чтеніе заявленіемъ, что она подчиняется церковнымъ требованіямъ. При этомъ она мотивировала свое заявленіе тмъ, что, такъ какъ духовныя лица не врятъ и не допускаютъ, чтобы ей могли быть явленія и откровенія, то она и не настаиваетъ боле на этомъ. Тогда Бовейскій епископъ ршилъ не отлучать отъ церкви раскаявшуюся еретичку и вмсто смертнаго приговора объявилъ ей слдующую резолюцію: ‘Такъ какъ ты гршна передъ Богомъ и его святою церковью, то мы тебя приговариваемъ къ пожизненному заключенію, чтобы ты на скудной пищ раскаивалась и оплакивала свои грхи’.

Англичане, роптавшіе на излишюю ‘мягкость приговора’, въ скоромъ времени могли утшится. Англійская свирпость позаботилась, чтобы жажда мести получила полное удовлетвореніе.

Жалкій король Карлъ VII-й пальцемъ не пошевельнулъ, чтобы что-либо сдлать въ пользу освобожденія избавительницы его же королевства отъ ига англичанъ. Если французскій народъ также не выказалъ попытки спасти Орлеанскую дву, то это понятно, народъ всегда и везд отрекался отъ своихъ героевъ и избавителей, преслдовалъ, мучилъ, распиналъ и сжигалъ ихъ, тогда какъ за тріумфальною колесницей нелпыхъ пророковъ, узурпаторовъ, мучителей и угнетателей бжалъ толпою. Такъ, истинные герои и спасители живутъ и умираютъ для человчества, всегда чуждаго къ нимъ благодарности.

VIII.

По произнесеніи приговора на Сенъ-Кенскомъ кладбищ, Іоанну заключили въ тюрьму. Здсь президентъ трибунала прочелъ ей наставленіе, чтобы она снова не совращалась въ ересь и приказалъ ей перемнить мужскую одежду на женскую, которая, по заблаговременному распоряженію, была уже принесена, Іоанна покорно подчинилась приказанію.

Къ ней приставили трехъ англійскихъ стражниковъ и, съ цлью испытать искренность ея раскаянія, мужскую одежду оставили при ней.

На третій день посл ея заключенія епископъ Cauchon получилъ донесеніе, что Іоанна снова обратилась въ ересь, ибо надла мужской костюмъ. Инквизиторъ, желая лично удостовриться въ справедливости доноса, постилъ тюрьму въ сопровожденіи членовъ трибунала.

И, о ужасъ, засталъ узницу одтою въ мужское платье.

На предложенный ей вопросъ, почему она снова одла мужской костюмъ, Іоанна отвтила, что такъ какъ она вынуждена была долгое время жить среди мужчинъ, то привыкла къ нему и считаетъ его боле удобнымъ, нежели женское платье.

Надо замтить, что во время процесса Іоанна заявляла о своемъ твердомъ ршеніи продолжать носить мужское платье и объясняла это тмъ, что оно до извстной степени ограждаетъ отъ покушеній въ ночное время стражи на ея честь. Вроятно, съ цлью ввести ее во искушеніе, при ней и была оставлена мужская одежда. Съ этою одеждою къ Іоанн возвратилось прежнее мужество. ‘Я лучше хочу умереть, чмъ жить въ цпяхъ’, продолжала она свой отвтъ достойному Cauchon.

Все дальнйшее только подтверждаетъ, что мы были правы въ нашемъ мнніи, что логика въ явленіяхъ подобныхъ, какъ Орлеанская два, предъявляетъ особыя права. Не Іоанн суждено было умереть отъ тоски въ мрачной темниц: ей, какъ героин, предназначена была въ удлъ геройская смерть въ виду неба и земли. Она должна была выполнить свое назначеніе и ея конецъ долженъ былъ быть достоинъ начала.

IX.

— Быть можетъ ты снова слышала голосъ св. Екатерины и св. Маргариты?

— Да, я ихъ слышала.

— Что же он теб сказали?

— Он мн сказали, что я совершила большую несправедливость, отрекаясь отъ правды. Я сдлала это изъ страха быть сожженной.

— И ты вришь, что эти голоса принадлежали св. Екатерин и св. Маргарит?

— Да, врю.

— И тому, что он говорили отъ имени Бога?

— Да! А то, что я говорила 24-го мая, то неправда. Я тогда отрекалась, повторяю, изъ страха передъ огнемъ, но теперь ршилась лучше пострадать и умереть, чмъ жить въ этой тюрьм.

Этихъ отвтовъ для инквизиціи было вполн достаточно.

Когда инквизиторы вышли изъ темницы, достойный Cauchon, обратясь къ англичанамъ, воскликнулъ:

— Радуйтесь! Она погибла.

29-го мая трибуналъ изрекъ свое послднее слово. Согласно церковному праву того времени, Іоанна объявлялась еретичкой, отлучалась отъ церкви и предавалась свтскому суду. Этотъ приговоръ въ сущности былъ только перифразою сожженію на костр или, по принятому въ Германіи того времени судейскому выраженію — къ испепеленію {Einscherung.}. При этомъ духовный судъ ничуть не стснился прибгнуть къ такой лицемрной, впрочемъ, и обычной формул, что свтское правосудіе ‘должно снисходительно отнестись къ подсудимой и избавить ее отъ смертной казни’. И въ то время, какъ достойные инквизиторы только этими словами охраняли завтъ ‘любви и милосердія’, на руанской площади уже готовился костеръ, предназначенный испепелить Орлеанскую дву {Свтскаго суда надъ Іоанной не было. Англичане тотчасъ же посл приговора инквизиціоннаго трибунала, безъ всякихъ формальностей, схватили ее, чтобы вести на костеръ, приготовленный наканун. Это было вопіющее нарушеніе закона, такъ какъ Іоанна, посл приговора инквизиціоннаго трибунала, должна была быть все-таки передана въ распоряженіе свтскаго суда. Алчная месть англичанъ не допустила этого. Впрочемъ, преданіе Іоанны свтскому суду было одною лишь жалкою комедіей. Ее, какъ еретичку, свтскій судъ обязанъ былъ приговорить къ смерти, ибо, въ противномъ случа, сами судьи подлежали обвиненію въ еретичеств — преступленію, караемому смертною казнью.}.

Бовейскій епископъ былъ боле политикъ, чмъ фанатикъ, Онъ приговорилъ Іоанну къ смертной казни только изъ желанія угодить англичанамъ. Если бы онъ былъ честный фанатикъ, то наврно не допустилъ бы, чтобы утромъ въ день казни (30-го мая) она могла бы исповдаться у монаха Ладвеню (Ladvenue) и даже причаститься. Несомннно, что Церковь не отнеслась бы та’ снисходительно къ еретику, если бы была уврена въ его вроотступничеств.

Какъ жестокая мать, католическая Церковь убила свое дитя. Іоанна какъ всегда была глубоко врующею католичкой, такою и умерла. Раннимъ утромъ 30-го мая, въ день своей смерти, она исповдывалась пастору Ладвеню и причастилась, обливаясь слезами.

По окончаніи обряда исповди и причащенія монахъ сказалъ, что она должна сегодня умереть, будучи сожженною на костр. Эта жестокость жизни возмутила все ея существо.

— Горе мн!— воскликнула она.— Зачмъ со мною поступаютъ такъ жестоко и безчеловчно, зачмъ отдаютъ мое непорочное тло въ добычу огня?…

Когда достопочтенный Cauchon вошелъ къ ней въ темницу, она обратилась къ нему съ такими словами:

— Епископъ, я умираю по вашей вин!..

Достопочтенный пріоръ отвтилъ:

— Будьте Іоанна терпливы!… Вы умираете потому что вновь впали въ ересь.

Тогда Іоанна сказала:

— Взываю къ Богу, какъ къ Высочайшему Судіи, Онъ видитъ вс т несправедливости и мученія, которыя вы мн длали.

Въ 10 часовъ утра Іоанну, одтую въ власяницу, посадили на телгу, рядомъ съ ней помстился ея исповдникъ-монахъ Ладвеню и другой монахъ — Изомберъ де-ла-Пьеръ

Позже они оба своими свидтельствами содйствовали прославленію героини.

Отрядъ изъ 800 англійскихъ солдатъ окружилъ телгу, на которой везли Іоанну на площадь. Англичане до послдней минуты опасались, что будетъ сдлана попытка ее освободить. Но это напрасное опасеніе, ни кто не ршился защитить несчастную юную героиню, и повтствованія о такомъ намреніи или попытки ея товарищей — сподвижниковъ относятся къ баснямъ.

Возл церкви Notre Seigneur на площади, которую сплошь покрывалъ народъ, были устроены подмостки. На одни изъ нихъ ввели Іоанну, на другіе вошелъ епископъ. Противъ подмостковъ возвышался костеръ, сложенный на каменномъ фундамент. Солдаты окружили костеръ, построившись въ вид треугольника, внутрь котораго пропускали англичанъ, и французовъ — изъ сторонниковъ и прелатовъ. Посл проповди съ обращенными заключительными словами къ Іоанн: ‘Иди съ миромъ! Церковь не можетъ тебя защитить’, достойный епископъ Cauchon проставилъ честь произнести приговоръ трибунала инквизиціи, но послдній уступилъ ее свтскому суду.

Но эта церемонія уже надола англичанамъ, они закричали епископу:— ‘Не думаешь-ли ты, что мы здсь будемъ обдать!’ — бросились къ подмосткамъ, стащили съ нихъ Іоанну, потащили ее къ костру, и закричали палачу:— ‘Длай свое дло!’

При вид страшныхъ приготовленій къ мучительнйшей казни, твердость духа Іоанны поколебалась, и она со слезами на глазахъ воскликнула:— ‘И такъ, я должна умереть!’ Но это колебаніе длилось не боле минуты, и когда ее стали привязывать къ столбу, уже вся фигура юной героини дышала такою покорностью судьб, непорочностью и прелестью, что даже озлобленные клирики и грубые солдаты, ругавшіеся надъ ней, какъ надъ вдьмой, пришли въ изумленіе и проливали слезы. Къ тому же надо замтить, то во время развитія этой страшной драмы состраданіе къ несчастной жертв еще боле усилилось.

Патеръ Ладвеню сопровождалъ свою духовную дщерь на костеръ. Когда палачъ поджегъ костеръ, Іоанна попросила своего духовника сойти внизъ и держать, находяшееся въ его рукахъ распятіе, настолько высоко, чтобы оно ей было видно сквозь дымъ. Она до тхъ поръ смотрла на распятіе, пока пробившееся черезъ костеръ пламя не покрыло головы мученицы. И передъ тмъ, какъ къ этому благородное челу пришлось склониться подъ гнетомъ мучительнйшихъ страданій, изъ груди двушки вырвался громкій возгласъ: ‘Іисусъ!’ — и тогда душа ея покинула тло.

Она жила героинею и умерла святою.

Это же сознаніе, едва совершилась казнь, проникло въ умъ и сердце народа, толпившагося на Руанской площади! Упорствующая и зачерствлая грубость солдатъ напрасно старалась ослабить это впечатлніе, ихъ радостные крики раздавались отдльно, никто ихъ не поддерживалъ.

Одинъ изъ англійскихъ офицеровъ, пытавшій какую-то особенную ненависть къ Орлеанской дв и усердно подбрасывавшій дрова въ костеръ, при вид кончины мученицы проникся къ ней глубокимъ состраданіемъ и раскаявался въ своей ненависти и поступк. Пребывавшій тогда въ Руан нкій парижанинъ Жанъ Марсель, очевидецъ смертной казни Іоанны, говоритъ, что въ то время, когда дымился костеръ, большинство людей собравшихся на площади плакали и кричали, что Іоанна несправедливо осуждена на казнь.

Въ день казни Іоанны, вечеромъ, палачъ явился къ патеру Ладвеню и сказалъ ему со слезами: ‘Я никогда не получу прощенія, потому что сжегъ святую’.

Народная легенда повствуетъ, что, когда Іоанна испустила послдній вздохъ, изъ пылающаго костра вылетлъ блый голубь и понесся къ небу. Въ этомъ сказаніи можно видть тотъ внутренній смыслъ, что хотя Іоанна ‘испепелена’ была на костр, но жившая въ ней великая идея — идея освобожденія родины отъ чужеземнаго ига, осталась жить и живетъ.

Прошло двадцать четыре года, и совсть Франціи, такъ позорно принесшей въ жертву свою юную избавительницу, наконецъ, проснулась.

Благодаря усерднымъ стараніямъ матери и сестеръ Іоанны,— отецъ ея къ этому времени не былъ въ живыхъ,— имъ удалось принудить короля Карла седьмого, дйствовать въ пользу возстановленія чести имени казненной Іоанны. Съ согласія папы Каликста ІІІ-го, возбужденъ былъ процессъ возстановленія чести ея имени, результатомъ котораго явилась отмна приговора инквизиціоннаго трибунала, какъ несогласнаго съ истиной и правомъ.

Въ послдствіи французскій ученый Кишера (Quicherat), заинтересованный раскрытіемъ истины въ дл Іоанны, тщательно пересмотрлъ вс акты, протоколы и вообще вс документы обоихъ процессовъ, добавилъ ихъ показаніями многихъ очевидцевъ и въ 1841—1849 гг. издалъ свои труды въ пяти большихъ томахъ. Его монографія является самымъ достоврнымъ источникомъ исторіи Орлеанской Двы, изъ котораго, — какъ было уже упомянуто,— мы и почерпали данныя для настоящаго очерка.

Упомянувъ о трудахъ Quicherat, считаю нужнымъ удлить нсколько словъ и о литератур трактуемаго мною событія.

Такія явленія, какъ Іоанна д’Аркъ, даютъ обильную пищу литератур, и весьма понятно, что хроникеры, историки, поэты и поэтессы на всякіе лады варьировали интересную тему.

Однимъ изъ самыхъ старйшихъ хроникеровъ, повствовавшихъ исторію Орлеанской Двы, является Персевалъ де Каньи. Отчетъ объ этомъ событіи написанъ имъ въ 1436 г., слдовательно, черезъ пять лтъ посл сожженія Іоанны. Онъ писалъ въ дом герцога Алансонскаго по его порученію, послдній, какъ французскій генералъ того времени, несомннно, имлъ возможность лучше другихъ знать несчастную двушку. Впрочемъ, раньше этого труда, а именно въ 1429 г., вышло въ свтъ, скажемъ, историческое письмо, приписываемое знаменитому ученому Альену Шатрье, въ немъ авторъ сообщаетъ какому-то иностранному принцу свднія о появленіи и подвигахъ двушки изъ Домреми. Лучшее сочиненіе, написанное и XV вк объ Іоанн д’Аркъ, принадлежитъ перу папы Пія II, того ученаго Пикколомини, который отличался столь разнообразною дятельностью въ литературномъ движеніи эпохи возрожденія. Въ своихъ историческихъ достопамятностяхъ папа весьма подробно и правдиво повствуетъ исторію Орлеанской двы. Ея казнь онъ объясняетъ дломъ свирпой и жестокой политики англичанъ, и, изобразивъ колоритной картиной ужасное дло на Руанской площади, заканчиваетъ ее такими словами:

‘Такъ умерла Іоанна, чудная и удивительная двушка, возстановившая расчлененную Францію и, ставъ во глав французскаго войска своими побдами, сокрушившая могущество англичанъ. Проводя не время среди воиновъ, она съумла сохранить свое цломудріе. Ни когда не было слышно, чтобы кого-либо она сдлала несчастными Была-ли она божественнымъ или человческимъ орудіемъ — ршить трудно?

Въ Германіи — насколько мн извстно по моимъ изысканіямъ — первое историческое изслдованіе объ ‘Орлеанской дв’ помщено въ исторіи императора Сигизмунда написанной его казначеемъ Эбергардтомъ фонъ Виндекеномъ.

Изъ числа новйшихъ историковъ особаго вниманія Іаслуживаютъ Кишера и Генри Мартенъ, ихъ труды принадлежатъ къ капитальнйшимъ произведеніямъ. Весьма блестящій очеркъ жизнеописанія нашей героини мы встрченъ въ знаменитой исторіи Франціи Мишле, этого колориста par excellence между историками своего отечества. Почти одновременно съ нимъ занимались исторіею Іоанны д’Аркъ Джераденъ и Валлонъ. Но первый изъ нихъ слишкомъ произвольно обращается съ источниками, а второй держится объясненія въ сверхъестественныя явленія, почему ихъ труды и лишены научнаго изслдованія историческаго вопроса.

Въ какой мр исторія ‘Орлеанской двы’ интересовала историковъ-нмцевъ можно судить потому, что, не считая прежнихъ трудовъ, въ періодъ времени съ 1860 по 1862 гг. Вышло въ свтъ четыре монографіи Іоанны д’Аркъ, напитанныя Паули, Газе, Зикелемъ и Штраусомъ. Труды Газе {Извстный историкъ церкви.} и Зикеля являются выдающимися произведеніями — въ особенности Зикеля по своему глубокому психологическому анализу и исторической критик, — способствовавшими къ возстановленію въ истинномъ свт исторіи Іоанны д’Аркъ.

‘Орлеанская два’ является также и въ поэтическихъ произведеніяхъ, и впервые воспта своею соотечественницей семидесятилтнею монахиней Христиною де-Пизанъ. Эта престарлая поэтесса въ 1489 году, когда ожидали нападенія на Парижъ, написала оду въ 61 строфу, въ которой излила все свое патріотическое чувство. Исполненная восторга къ двственниц, или, какъ она ее называетъ — ‘Pucclette’, она не только сравниваетъ ее съ Деворой, Юдифью и Есфирью, но ставитъ выше ихъ {… ‘Hester, Judiph et Debhora

Qui furent dames de grand pris

Par les quelles Dieu restora!

Son peuple, qui fort estoit pr&egrave,s,

Et d’autres plusieurs, qu’ay appris

Qui furent preuses, n’y ot celle,

Mais miracles en а propris.

Plus а fait par cette Pucelle’.

(Есфирь, Юдифъ и Дебора.— Были женщины высокаго достоинства — Черезъ которыхъ Богъ возстановилъ.— Свой народъ, находившійся въ угнетеніи.— И многія другія, которыя извстны.— За, такихъ же героинь какъ и эта (Іоанна).— Но чудеса проявлены главнымъ образомъ.— Черезъ Двственницу).}. Затмъ, въ 1440 г. Марціамъ д’Овернъ описалъ всю жизнь Іоанны также въ стихахъ. Но вс старанія новйшихъ поэтовъ создать изъ исторіи Орлеанской двы эпопею оказались неудачными. Эпосъ, написанный во второй половин XVII вка французомъ Шапеленомъ, такъ же скученъ, какъ скучна, по моему мннію поэма, написанная Соутеемъ въ конц XVIII вка. Только три поэтическія произведенія, излагающія исторію Орлеанской двы, написанныя Шекспиромъ, Вольтеромъ и Шиллеромъ, заслуживаютъ особаго вниманія, что и вполн понятно, такъ какъ эти произведенія принадлежатъ перу поэтовъ, занимающихъ высшее положеніе въ умственной и художественной іерархіи. Англійскій поэтъ удляетъ мсто нашей героин въ первой части своей хроники ‘Король Генрихъ Седьмой’,— если только считать эту пьесу принадлежащей перу Вильяма Шекспира, что не вполн доказано. Вольтеръ почему-то вздумалъ сдлать изъ жизни Іоанны д’Аркъ какую-то комико-эпическую пародію. Одинъ Шиллеръ въ своей романтической трагедіи ‘Орлеанская Два’ окружилъ юную героиню ореоломъ блестящей поэзіи.

Какъ самому лучшему вину бываетъ присуща горечь, такъ и драма Шекспира страдаетъ національнымъ предубжденіемъ и національною ненавистью. Великій британскій поэтъ, не относясь критически ко всмъ нелпымъ розсказнямъ, ходившимъ въ англійскомъ лагер объ Іоанн д’Аркъ, внесъ ихъ въ свою пьесу — хронику. Онъ обращаетъ героическую двушку въ какую-то распутную двку, злую вдьму и не стыдится забросить грязью и самую мученическую смерть Іоанны. Какой грустный и ужасающій примръ!— когда народныя страсти приходятъ въ столкновеніе, тогда рабомъ господствующихъ воззрній своего времени является и величайшій геній міра.

‘Pucelle’ Вольтера блеститъ остроуміемъ и пропитана злой сарказмой. При первомъ знакомств съ этимъ произведеніемъ она производитъ отталкивающее впечатлніе своимъ глумленіемъ надъ трогательнымъ и героическимъ событіемъ. Я помню, что, читая въ первый разъ эту скандалезную поэму, я испытывалъ такое же впечатлніе, какъ будто предо мной лежитъ прекрасная лилія, брошенная въ лохань съ помоями. Однако, чтобы быть справедливымъ къ ‘великому насмшнику’, очистившему міръ отъ неправды и всяческой нравственной грязи, надо считаться съ тмъ? что онъ писалъ свою ‘Pucelle’ съ предвзятой цлью или тенденціей — разоблачить ложь ‘добраго стараго времени’. Если смотрть на Вольтеровскую ‘Pucelle’ съ этой стороны, то эта комическая поэма, дйствительно, блестящая и мастерская сатира на средніе вка.

Достигнувъ полнаго разцвта своего генія и стоя на высот своего призванія, Шиллеръ, этотъ пророкъ идеализма, воспользовался благороднымъ матеріаломъ, чтобы создать изъ него художественное произведеніе, правда, имющее въ частностяхъ недостатки, но въ цломъ блистающее неувядаемыми поэтическими красотами. Къ тому же трудъ этотъ иметъ для насъ и то важное значеніе, что онъ указываетъ намъ на обращеніе поэта отъ космополитизма къ патріотизму. Въ его ‘Орлеанской дв’ мы впервые слышимъ т патріотическіе звуки, затрагивающій сердца, которые затмъ въ своемъ ‘Вильгельм Телл’ поэтъ соединилъ въ торжественный и могучій аккордъ любви къ родин. Этотъ великій и добрый человкъ весь святой энтузіазмъ своей души влилъ въ душу ‘Орлеанской двы’ и, явивъ ее міру, привтствовалъ ее такими пророческими словами:

Ты создана душой,— и окруженный славой

Переживетъ вка твой образъ величавый!

ДВ КОРОЛЕВЫ:
МАРІЯ СТЮАРТЪ и ЕЛИСАВЕТА ТЮДОРЪ.
(XVI ВКЪ).

Die frouwen beide waren in ganz ungemete kommen ¹).

Nibelungenlied. 16.

Les places, que la postrit donne, sont sujettes comme les autres aux caprice de la fortune ²).

Montesquieu. Grand, et decad. des. Rom. ch. 1.

¹) Об женщины пребывали въ великой ссор. (Пснь о Нибелунгахъ).

²) Мста (обществ. положеніе), наслдуемыя потомствомъ, такъ же, какъ и остальныя, подвержены прихотямъ судьбы. Монтескье.

Если кому приходилось постоянно бесдовать съ англичанами, тотъ знаетъ, что съ ними можно говорить какъ приличествуетъ образованнымъ и безпристрастнымъ людямъ обо всемъ, кром двухъ предметовъ.

Одинъ изъ этихъ предметовъ вещь — библія, другой личность — королева Елисавета. Лишь только затронутъ вопросы объ этихъ предметахъ, — истый englishman немедленно, превращается въ бшенаго коня, передъ носомъ котораго спустили ракету. Онъ также становится на дыбы, начинаетъ фыркать и артачиться, его бычачьи глаза съ застывшимъ выраженіемъ британскаго упрямства принимаютъ цвтъ зеленаго стекла, и тогда, прощай, здравый критическій смыслъ, правда, справедливость и рчь, присущая человческому достоинству. Библія для него безусловно — ‘Holy-Book’, а королева Елисавета безусловно — ‘двственная Queen Bess’ {Королева Бессъ — сокращенное Бетси.}. Эти два кумира, спрятанные подъ колпакомъ благоговйной неприкосновенности не подлежатъ не только сомннію, но и историческому изслдованію. Неизмнно, совершая каждый годъ въ день ‘Guy Fawkes’ сожженіе изображенія на бумаг папы, онъ въ то же время передъ бумажнымъ папствомъ библіи молитвенно преклоняетъ колни. Такъ же для англичанина и его королева ‘kat’eexohen’ — ‘двственница Queen Bess’, цломудріе которой даже въ самую раннюю пору развитія ея молодости подлежитъ сомннію, такъ какъ лордъ Сеймуръ-де-Сидней, не желая быть откровеннымъ, оставилъ этотъ вопросъ, во всякомъ случа, открытымъ.

Если люди безъ знаній и правильныхъ сужденій, въ глазахъ которыхъ великій Кромвель всего только ‘бунтовщикъ и узурпаторъ’, милостью генія просвщенный Байронъ лишь ‘глава сатанинской школы’, а благородный и исполненный любви къ человчеству Шелли не боле, какъ ‘неврующее чудовище’,— если такіе средняго пошиба люди идолопоклонствуютъ передъ королевой Елисаветой то объ нихъ нечего и говорить,— это національный предразсудокъ. Но если люди, стоящіе или претендующіе стоять на высот высшаго умственнаго развитія и учености, такъ же пристрастно относятся къ Елисавет и тоже идолопоклонствуютъ передъ ‘Queen Bess’, какъ это недавно явили историкъ Фруде и писатель Диксонъ, то приходится не только удивляться, но не безынтересно и разслдовать причину этой англійской болзни.

Общечеловческая причина этого недомоганія та, что Елисавета имла успхъ, и блестящій успхъ. Такъ какъ Іона была счастлива, она и должна современникамъ и послдующимъ поколніямъ казаться великой. Если бы судьба ей не благопріятствовала, то весьма естественно, что о рыжеволосой кошк съ ястребиною физіономіей {Rothhaarigen, geierschnabelnasigen.}, дочери Генриха VIII-го, говорили бы другое. Случай выдвинулъ ее на то мсто, гд она, оставаясь впродолженіе всей своей жизни въ глубин души католичкой и горячею приверженницей въ политик ‘романско-деспотической системы’, могла слыть и должна была слыть передовымъ борцомъ за протестантизмъ и германизмъ.

Это одна изъ нердкихъ, безумныхъ ироній всемірной исторіи, что — эта неумолимая, съ твердымъ, какъ булыжникъ, сердцемъ, тиранка, обращавшаяся съ парламентомъ какъ съ жильцами лакейской, чего онъ, впрочемъ, заслуживалъ, или какъ съ сенатомъ Тиверій, Наполеоны І-й и ІІІ-ій, — эта свирпая кокетка, не прощавшая ни одной умышленной или неумышленной ошибки противъ ея, доходившаго до глупости, тщеславія,— эта мужелюбивая ‘недвственница’ {Nichtjungfer.}, длившая свои ласки съ Сеймуромъ, Лейчестеромъ, Готтономъ и Симье, и даже во дни своего преклоннаго возраста продолжавшая награждать ими Эсекса,— эта тираническая женщина, которая, какъ фурія, преслдовала каждую малйшую попытку въ чемъ-либо ограничить ея абсолютное могущество,— эта кровавая гонительница всхъ неконформистовъ, не желавшихъ подчиниться папизму англійской папессы Елисавет І-ой — несмотря на все это, была признана современниками и признается послдующими поколніями мудрйшею изъ королевъ, образцемъ нравственности и тактичности, а most unspotted lily (за непорочную лилію), по льстивому выраженію Шекспира, и представительницей и защитницей {Als die Trgerin und Heldin.} германско-протестанско-парламентскаго принципа ‘движенія’ противъ романско-католическаго абсолютизма и ‘косности’. Впрочемъ, вс эти хвалебныя оды, расточаемыя ‘Queen Bess’, имютъ нкоторое основаніе въ ‘Le succ&egrave,s justifie tout’ {‘Успхъ оправдываетъ все’.}, а Елисавета, какъ дочь Анны Болейнъ, должна была содйствовать неизмримо важному успху, который одержалъ принципъ ‘движенія’ надъ принципомъ ‘инертности’ во время борьбы, возникшей во второй половин ХІ-го столтія. Елисавета и могла этому содйствовать благодаря своимъ государственнымъ способностямъ, и это обстоятельство для безпристрастнаго судьи вполн извиняетъ ея притязаніе на славу.

Она не была иниціаторомъ и не она прокладывала путь, но въ ней заключался матеріалъ, который является во всемірной исторіи удобнымъ орудіемъ, чтобы въ роковыя эпохи неподвижный комъ {Erdenkloss-Mensch.} — человка, заставить надть ярмо, запречь въ плугъ развитія и гнать его впередъ. Обязанности погонщика, разумется, полагаетъ въ себ значительную дозу скрупулезнаго {Безсовстнаго.} деспотизма, потому что названный ‘комъ земли’ не хочетъ быть образованнымъ, воспитаннымъ] и убжденнымъ и требуетъ принужденія и терроризаціи. Елисавета была столь же скрупулезною, сколько и счастливою деспоткою. Но когда ореолъ ея историческаго значенія, и ея счастіе разсеваются, и она является просто, какъ человкъ, она не заслуживаетъ ни любви, ни уваженія. Вторая причина и главная того же идолопоклонства, <испорчено>аго англиканства передъ ‘Queen Bess’ заключается и будетъ заключаться, вроятно, въ томъ, что Елисавета олицворяла собою прототипъ англійскаго лицемрія, лженабожности и ‘респектабельности’ {Вншняго приличія.}. Такого лукаваго, смшнаго и послдовательнаго лицемра въ юбк міръ еще не видлъ. Она была плоть и кровь извстнаго афоризма ‘Qui leit dissimulate, nescit regnare’ {‘Кто не уметъ притворяться — не уметъ управлять’.}. Двуличность была ея второй природой, и въ сфер интригъ она жила, какъ рыба въ вод. Ей необходимо было имть министрами такихъ завзятыхъ лицемровъ, какъ Сесиль и Вальсингамъ, однако, она и ихъ умла перелицемрить. Какъ національное тщеславіе французовъ молиться на себя въ лиц Людовика ХІ-го и Наполеона І-го, такъ и національное ханжество англичанъ обожаетъ само себя въ лиц коровы Елисаветы.

Наконецъ, третьею причиной въ черезчуръ пристрасной оцнк ‘Queen Bess’ является то, что ея судьба тсно сплелась съ судьбою ея кузины, шотландской королевы Маріи Стюартъ. Страстность характера, рядъ преступленій и полная невзгодъ и неудачъ жизнь шотландской королевы образуютъ темный фонъ, на которомъ тмъ ярче выступаютъ ханжество, лукавство и счастіе Елисаветы. Она во всхъ отношеніяхъ одержала полную побду надъ своей соперницей. Наконецъ, отрубивъ ей голову, этимъ она казала, что право было на ея сторон. Вдь сила есть право.

II.

Съ того времени, когда вели между собой борьбу Франконскія королевы Брунегильда и Фредегунда, въ исторіи не встрчается другой столь богатой драматизмомъ женской распри, какъ существовавшая между Елисаветой королевой англійской, и Маріей, королевой шотландской. И вн сомннія, эта распря въ XVI вк по своему значенію въ всемірной исторіи превосходитъ борьбу въ VI вк двухъ франконскихъ королевъ.

Марія Стюартъ женщина принципа, и она такъ же, каю Елисавета, является весьма типичною историческою личностью. Усматривать въ шотландской королев лишь женщину, жаждущую любви и поглащенную одними чувственными наслажденіями было бы не только поверхностнымъ но и несправедливымъ. Если и нельзя отрицать, что чувственность играла въ ней значительную роль, то тмъ не мене низводить ее въ рядъ наглыхъ и распутныхъ женщинъ, значило бы безсовстно клеветать на нее. Она безусловно была мене кокеткой, чмъ Елисавета. Если Елисавету обстоятельства сдлали знаменосицей протестантизма, и современной государственной идеи, то по мотивамъ личнаго воззрнія и въ силу тхъ же историческихъ условій Маріи пришлось держать знамя католицизма и средневковаго романтизма.

Марія Стюартъ, какъ племянница Гизовъ, вдова старшаго сына Екатерины Медичи и законная наслдница англійскаго престола, несомннно, должна была играть выдающуюся роль въ той ‘великой комбинаціи’, черезъ посредство которой въ послдней трети XVI столтія католическая реакція намревалась возстановить въ прежнемъ объем значеніе своей вры, а папскую тіару, іезуитскій орденъ, могущество короля Испаніи Филиппа ІІ-го и французскую лигу обратить въ покорныхъ слугъ одного и того же фанатизма.

Но несмотря на все это, Марія Стюартъ была далеко отъ того, чтобы ее можно было назвать религіозною фанатичкой. Правда, она твердо держалась своей вры, какъ, ея воззрніяхъ и обычаяхъ, но это происходило главамъ образомъ потому, что протестантизмъ по своему происхожденію былъ ей противенъ до мозга костей.

И дйствительно, по такимъ грязнымъ и презрннымъ мотивамъ своего обоснованія рдко, или врне, никогда не создавалось человческое дло. Изъ незаконнаго сожительства деспотизма и распутства явилась обоюдоострая бастардка — англійская реформація того времени,— этотъ уродъ, по крайней мр въ форм своего возникновенія и тмъ боле при ея претензіи предстать въ качеств англійской High Church {Высшей церкви.}. Введеніе реформаціи въ Англіи всецло принадлежитъ Генриху VIII-му, этому кровожадному тирану, ужасному развратнику, и безжалостному убійц женщинъ. Но по какимъ бы ни было причинамъ не былъ противенъ протестантизмъ шотландской королев, она была все-таки далека отъ фанатичной католички, такъ же, какъ Елисавета отъ фанатичной протестантки. Если Елисавета пользовалась протестантизмомъ, какъ политическимъ орудіемъ, также и Марія Стюартъ считала католицизмъ по преимуществу политическимъ дломъ.

Не чувственность и не религіозный фанатизмъ руководили и опредляли поступки и мысли шотландской королевы, главнымъ стимуломъ всхъ ея дйствій и воззрній являлось алчное желаніе играть роль въ мір и неизмнное и непокидавшее ее до конца жизни, жгучее честолюбіе — быть могущественною королевой. Честолюбіе Маріи Стюартъ имло своимъ источникомъ весьма энергичную идею (droit divin), ‘божественнаго призванія’ — идея, воспитанная съ дтства и опирающаяся на религію. До послдней минуты своей жизни она была твердо уврена и своемъ династическомъ прав на корону, которую восхитила Елисавета. Она не хотла, да и не могла, отказаться отъ этого права, ибо съ точки зрнія монархической законности и спора быть не могло о томъ, что Марія, какъ законная внучка Генриха VII {Черезъ свою бабушку Маргариту, дочь Генриха седьмого, старшую сестру Генриха восьмого, жену короля шотландскаго Іакова четвертаго.}, имла боле правъ и англійскій престолъ, нежели Елисавета, приходившаяся тому же Генриху VII-му лишь незаконной внучкой, родившейся посл его двухкратнаго развода по причинамъ прелюбодянія, и ко всему этому своимъ же отцомъ формальнымъ актомъ объявленная черезъ парламентъ — незаконнорожденной.

Гордость Елисаветы была этимъ глубоко уязвлена, и она никакъ не могла отршиться отъ малодушнаго чувства, вызываемаго мучившимъ ее сознаніемъ своего не совсмъ чистаго происхожденія. Она прекрасно понимала, какое громадное преимущество предоставляло ея пятно шотландской королев, отсюда и главная причина той неизмнной ненависти, которую питала къ Маріи Елисавета. Марія, въ свою очередь, также прекрасно сознавала превосходство своего происхожденія, положенія и права.

Вотъ почему, историческій инстинктъ Шиллера,— оспаривать который могутъ только плоскіе черепа нашихъ школьныхъ педантовъ, — заставилъ великаго драматурга вложить въ уста раздраженной и оскорбленной Маріи Стюартъ слдующія слова, обращенныя къ Елисавет и англійскимъ лордамъ.

‘Der Thron von England ist durch einen Bastard

Entweicht, der Britten edelherzig Folk

Durch eine lift’ge Gauklerin betrogen.

Regierte Recht, so lget ihr for mir

Im Staupe jetzt, denn ich bin euer Knig’. *)

*)… ‘Прикосновенье незаконной дщери

Тронъ Англіи безславитъ и мрачитъ!

Обманщицей обмануты британцы!

Когда-бъ права торжествовали здсь,

Вы предо мной лежали бы во прах

Затмъ, что я законный вашъ король.

III.

Ограниченный протестантизмъ причислилъ королеву Елисавету, а ограниченный католицизмъ королеву Марію къ лику святыхъ. Но ни та, ни другая, при безпристрастномъ къ нимъ отношеніи, далеко не могутъ считаться святыми. Марія всегда и везд, какъ въ любви, такъ и въ ненависти была настоящей женщиной и, притомъ, женщиной съ огненнымъ темпераментомъ. Елисавета же, напротивъ, она представляется какимъ-то двуполымъ существомъ или ‘Virago’, понимая эти слова, какъ въ вульгарномъ, такъ и въ героическомъ значеніи. Об эти женщины, находившіяся въ близкомъ родств, исключительно въ силу своего положенія, до того стали смертельными врагами, что для нихъ обихъ во всей Британіи не находилось мста, и борьба, длившаяся нсколько лтъ между ними, неминуемо должна была имть исходомъ гибель одной изъ нихъ.

Если два кузена съ великимъ трудомъ могли ужиться, возсдая одинъ на престол Англіи, а другой — Шотландіи, то для двухъ кузинъ это дло невозможное, такъ какъ оно противно всмъ женскимъ правиламъ.

Елисавета родилась 7-го Сентября въ 15 33 году и была на девять лтъ старше Маріи, явившейся на свтъ 8-го Декабря 1542 года. Он об получили то почти одинаковое образованіе, которое, обыкновенно, получали вс дамы знатнаго происхожденія, въ эпоху возрожденія. Об, кром родного языка, говорили на латинскомъ, французскомъ и итальянскомъ языкахъ, Елисавета же, помимо того, понимала нсколько по-гречески и по-нмецки. Елисавета любила щеголять своею ученостью, и ея непомрное тщеславіе было до нельзя удовлетворено, когда ей говорили, что у нея прекрасныя руки, что она отличная музыкантша или граціознйшая танцовщица въ мір. Она всегда держала себя съ достоинствомъ, боле того, съ достоинствомъ импонирующимъ,— но хороша собой никогда не была. Льстецы называли ея волоса золотистыми, но если говорить правду, то он были скоре рыжими или цвта лисьяго мха. Ея блдно-голубые глаза были лишены выраженія кротости, доброты и совершенно чужды мерцающаго свта двичьяго стыда и страха. Крупный носъ, напоминавшій клювъ хищной птицы, большой чувственный ротъ съ неизгладимой складкой лжи около губъ и мясистый подбородокъ довершали общую непривлекательность ея лица. Будучи истой кокеткой, Елисавета любила одваться весьма эффектно, и доводила моду своего времени до безвкусія, даже будучи старухой, она рядилась, какъ молодая двица. Граціи ея не знали, и, видимо, знаться съ ней не хотли. Въ общемъ она представляла собою какую-то смсь мужчины съ женщиной, причемъ это какое-то двуполое существо было пропитано лицемріемъ, бездушнымъ кокетствомъ и люциферовымъ высокомріемъ. Она была вполн создана для свта, какъ личность и хитрая, и не брезгующая ничмъ для достиженія своей цли, и искуссная притворщица, и не имвшая ни на іоту совсти, когда вопросъ затрагивалъ ея могущество или ея тщеславіе. Та суровая школа, въ которой она провела свою юность, вырастала въ ней практическаго государственнаго дятеля. Прекрасно понимая людей, она умла ихъ подчинять своей од. Она въ совершенств постигла духъ своего времени вполн сознавала, что феодализмъ отжилъ свой вкъ, то пріемы и основы средневковой политики потеряли все значеніе и что взамнъ ихъ проявились новыя ‘жизненныя силы’, съ которыми слдуетъ считаться. Власть ея была абсолютна, но она ею пользовалась съ такимъ тактомъ, что ея подданные считали парламентскія бредни, отъ времени до времени достигавшіе до ихъ слуха, за дйствительность. Она хотла быть деспоткой и была таковой, но ея деспотизмъ не былъ, подобно Филиппу ІІ-му испанскому, разрушающимъ и убивающимъ, а созидающимъ и оживляющимъ.

Въ общемъ, Елисавета значительно превосходила кузину и соперницу, хотя та происходила отъ боле геніальнаго семейства. Но умъ Маріи былъ изящне, гибче, чувство нжне, тепле, а фантазія роскошне и плодовите. Въ искусств притворяться она была настоящей карлицей по сравненію съ Елисаветой-великаншей въ данномъ случа, по честолюбію ни въ чемъ ни уступала своей соперниц, а по отношенію мужества и терпнія далеко превосходила ее. При самыхъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, несчастная плнница, больная, окруженная стражей, шпонами, оскорбляемая, съ самыми ничтожными средствами, съ поражающей энергіей и дятельностью, вела до послдней минуты борьбу съ своей побдительницей и тюремщицей, и изъ темницы заставляла дрожать могущественную королеву Англіи. Это служитъ лучшимъ доказательствомъ, что натура Маріи была далеко не изъ дюжинныхъ. Какъ въ цвт своей юности, такъ и въ полной зрлости она всегда была такимъ же красивымъ, такимъ же прелестнымъ и чуднымъ явленіемъ. Въ то счастливое, но короткое время ея молодости, проведенное во Франціи, Ronsac du Bellay и Brantme истощили вс свои таланты, чтобы въ проз и стихахъ воспть прелести Маріи, а вмст съ тмъ, и отдать должную дань восторгамъ, вызываемымъ разностороннимъ ея образованіемъ и умомъ, ея скромностью, сердечной добротой и кротостью. Марія была высокаго роста и прекрасно сложена, ея роскошныя волосы, вьющіяся отъ природы, съ лтами изъ золотисто-блокурыхъ стали темно-каштановаго цвта. Кожа ея тла обладала тою бархатистостью, которая составляетъ одну изъ рдкихъ и драгоцннйшихъ принадлежностей женской красоты. Изъ подъ ея высокаго, красиваго лба блестли большіе каріе глаза съ такимъ мягкимъ блескомъ и нжнымъ взоромъ, противъ которыхъ трудно было устоять. Ея ротъ былъ прелестно очерченъ, ея звучный грудной голосъ проникалъ въ сердце и вс ея движенія были полны граціи и дышали неотразимою прелестью. Смхъ ея приводилъ въ восторгъ, ея плачъ раздиралъ душу. Она не была знакома съ искусствомъ одваться къ лицу по той простой причин, что ей не приходилось длать усилій, чтобы нравиться, ея кокетствомъ была ея природная грація. Она прекрасно владла рчью, слогъ ея писемъ отличался живостью и нервностью. Она была поэтессой, музыкантшей, пвицей и настоящей художницей въ женскихъ рукодльяхъ, она такъ изящно танцовала, что для ея соперницы, кузины Елисаветы, нельзя было пріискать большаго комплимента, какъ сказать, что она танцуетъ лучше шотландской королевы. Въ тлесныхъ упражненіяхъ она также достигла совершенства: была смлая, неутомимая наздница и отважная охотница. Звукъ трубы не пугалъ ея слуха, но дйствовалъ на нее такъ же, какъ и на боевого коня, упоминаемаго въ книг Іова. Она любила гарцовать во глав коннаго отряда и любоваться, какъ въ утреннемъ втерк колышется ея королевскій штандартъ. Въ итог получается женщина, обладающая всми данными, чтобы быть счастливой и создать счастье другимъ, но, въ дйствительности, и къ сожалнію, ей не только пришлось погибнуть самой, но и погубить всхъ тхъ, кого она любила и которые любили ее. Какъ съ женщиной, обладающей массою очаровательныхъ качествъ, съ ней было пріятно имть свиданіе и бесду въ cabinet particulier, или на разсвт зари лтняго дня мчаться по полямъ за убгающимъ оленемъ, такъ же, какъ нестись вмст въ Fakentanz’, или получить изъ ея рукъ, какъ отъ ‘царицы красоты’, награду на турнир. Въ древней Греціи она могла быть Аспазіей, во времена крестовыхъ походовъ Клориндой, такъ какъ въ ней задатковъ гетеры было не меньше, чмъ и задатковъ героини. Для своего же времени она являлась полнйшимъ анахронизмомъ. Средневковая романтическая королева не подходила къ эпох процвтанія яда въ итальянской политик {Welsehen Praktik.}. Когда же она захотла взять въ руки свои сть этого гнуснаго и отвратительнаго ‘государственнаго искусства’, то и окончательно запуталась въ этой сти. Будучи отъ природы сострадательною, благородною, великодушною, она, тмъ не мене, вынуждена была стать союзницей папы Григорія VIII-го, іезуитовъ, Филиппа ІІ-го короля Испаніи, герцога д’Альба, Гизовъ, Екатерины Медичи и убійцъ Вароломейской ночи, а затмъ соучастницей въ ужасахъ, содянныхъ приверженцами прежняго порядка съ тмъ, чтобы уничтожить будущее, только-что проявляющееся въ зародыш. Ея первое несчастіе заключалось въ томъ, что ея мать была изъ рода Гизовъ, а второе — что получила воспитаніе при французскомъ двор. Посл перваго своего вдовства она возвратилась на родину чужеземкой, гд дворянство, въ отмстку за то униженіе, которое оно переносило во время долгаго союза короля съ клиромъ, уже успло низвергнуть католицизмъ (1560 г.) и, вмст сі тмъ, завладть церковными имуществами. Но юной королев какъ ея дикая родина, такъ и насущные интересы текущаго времени были совершенно чужды. Она ихъ игнорировала, хотя, по возвращеніи своемъ въ Шотландію, ея личное поведеніе и поступки были вполн приличны и пристойны, а ея политика — разсудительна. Окружающія ее трудности превышали силы женщины 19-ти-лтняго возраста, которая къ тому же не обладала необходимымъ при ея положеніи искусствомъ познавать людей, впрочемъ, она и впослдствіи не могла усвоить себ этого искусства.

Невольная рабыня романтизма, и рабыня до мозга костей, она имъ руководилась во всемъ и легко подчинялась минутнымъ впечатлніямъ, и потому очутилась въ сфер, свойственной романтизму. Однако, во всхъ пестрыхъ перемнахъ и капризныхъ колебаніяхъ своего положенія, богатаго приключеніями, Марія оставалась непоколебимо твердою въ сознаніи своего королевскаго достоинства и значенія. Поэтому-то въ борьб Елисаветы съ Маріей сталкивались не только два женскихъ тщеславія,— о чемъ мы уже упоминали — которыя сами по себ были достаточны, чтобы вызвать полную гибель одной изъ нихъ, но также и два одинаково сильныхъ и жгучихъ, и страстныхъ честолюбія. А такъ какъ одна изъ представительницъ этихъ качествъ была искусная интриганка, тогда какъ другая — только искусная поэтесса, то результатъ ихъ столкновенія и не трудно было предвидть.

IV.

Борьба этихъ двухъ королевъ далеко не благородная картина, которая не удовлетворяетъ ни съ одной стороны, она вызываетъ только то неотразимое представленіе, что рыжая кошка ведетъ убійственную игру съ блестящею и красивою птичкой.

Птичка-Марія прекрасно знала, что кошка Елисавета устраиваетъ ей западню, ей были понятны и вс ея изгибы, и вилянія хвоста. Она такъ же, какъ птичка, беззаботно порхала и щебетала около коварнаго врага, то прятавшаго, то выпускавшаго свои когти и искавшаго удобной минуты, чтобы броситься и завладть своею добычею. Но кошка еще искусне разыграла свою роль: она выждала, чтобы птичка, утомясь отъ преслдованія ястребовъ, сама доврчиво бросилась въ ея когти. Тогда рыжая кошка задушила ее.

Не возникаетъ никакого сомннія, что Елисавета со дня возвращенія Маріи на родину стала въ непріязненныя отношенія къ шотландской королев, хотя и долгое время умло маскировала свою ненависть. Въ то же время, когда Марія находилась во Франціи, англійская королева привыкла смотрть на Шотландію, какъ на англійскую провинцію, и такъ какъ для ея политики было чрезвычайно важно, чтобы Шотландія была отторгнута отъ интересовъ католицизма и отъ союза съ Франціей и Испаніей, то Елисавет было боле чмъ непріятно, что Марія посл смерти своего мужа, короля Франциска ІІ-го, возвратилась въ Шотландію. Она принимала всевозможныя мры и ухищренія противъ этого возвращенія, и даже угрожала силой. Однако, несмотря на это, восемнадцатилтняя вдовушка въ 1651 г. возвратилась на родину и, къ своему несчастью, попала въ руки своего злйшаго врага.

Такъ же не подлежитъ сомннію, что Марія, въ первые года по прізд въ Шотландію, длала все возможное въ предлахъ, дозволяемыхъ ея честью, чтобы находиться съ англійской королевой въ искреннихъ и дружескихъ отношеніяхъ. Она не слдовала ни французской, ни испанской политик, а руководствовалась, къ сожалнію, совтами своего побочнаго брата Іакова Стюарта, боле извстнаго подъ именемъ графа Муррея, который, подъ маскою религіознаго фанатизма, скрывалъ свои честолюбивые замыслы и былъ наемникомъ и наипокорнымъ слугою Елисаветы {Муррей былъ однимъ изъ самыхъ отчаянныхъ и лукавыхъ людей своего времени, въ притворств онъ могъ сравняться съ Елисаветой. Почти вн сомннія, что этотъ плутъ-бастардъ, обладавшій политическими и военными способностями, тайными путями добивался шотландской короны. Во всякомъ случа, этого искала его гордая мать, бывшая замужемъ за лордомъ фонъ-Лохлебенъ изъ рода Дугласовъ. Она упорно и настойчиво утверждала, что была не метрессой короля Іакова V-го, а его полноправной женой, и потому ея сынъ Джемсъ иметъ право наслдовать шотландскую корону.}. Изъ желанія жить въ дружб съ Елисаветой, Марія заходила такъ далеко, что при условіи, если англійская королева формально признаетъ ее наслдницею престола, соглашалась даже вступить въ бракъ съ графомъ Лейчестеромъ, любовникомъ Елисаветы. Изъ этого мы видимъ, что Марія не желала оспаривать престолъ англійской королевы, а требовала только, чтобы та признала ея законныя права. И надо согласиться, что это требованіе было весьма умренное, такъ какъ по закону престолонаслдія не Елисавет, а Маріи слдовало возсдать на англійскомъ престол.

Англійской королев далеко не было пріятно слышать, когда говорили о преемник англійскаго престола, потому что она прекрасно сознавала, что занимаетъ мсто, ей непринадлежащее. Она не могла отрицать правъ Маріи на наслдство, но всевозможными средствами старалась ихъ отстранить. Однако, истина требуетъ добавить, что въ этомъ случа Елисавета руководствовалась, помимо властолюбія и честолюбія, также и другимъ, боле вскимъ основаніемъ. Она опасалась, что Марія Стюартъ, будучи провозглашена наслдницей англійскаго престола, не преминетъ вскор поднять, вмст съ католическимъ дворянствомъ, знамя мятежа противъ правленія незаконной дщери Генриха VIII-го и Анны БолейнъЭто подозрніе отравляло вс отношенія Елисаветы къ Маріи, къ которому присоединились и властолюбивыя прихоти деспотки и ненависть ревнивой женщины. Гордость и черствое сердце англійской королевы точилъ червь женскаго самолюбія, она постоянно твердила себ: тамъ, въ этой дикой Шотландіи, Марія все-таки красиве и привлекательне тебя.

Это подозрніе, эта зависть, ревность и вызвали ту политику, которой стала держаться Елисавета по отношенію къ Маріи. Это была политика утонченной безсовстности и злобы. Что несчастная Шотландія должна была отъ этого обливаться кровью — ‘великая лицемрка’ этимъ ничуть не тревожилась. Въ лиц Сесиля-Бурлейгъ и Вальсингама она пріобрла весьма ловкихъ и точныхъ исполнителей своихъ коварныхъ намреній и плановъ. Главный казначей и государственный секретарь оказались, какъ нельзя боле, пригодными слдовать ‘принципу’, созданному сатанинско-ироническимъ геніемъ Макіавелли, и потому прекрасными министрами. Съ помощью ихъ руководительства Елисавета и сумла исподволь, незамтно и надежно опутать свою милую кузину. Никакая хитрость, никакое коварство не останавливали великую интриганку, лишь бы ими пользовались противъ шотландской королевы, всякая подлость, совершенная по отношенію къ Маріи, встрчала въ Елисавет свою защитницу и покровительницу. Всякая измна Маріи и авансомъ, и по счету охотно уплачивалась Елисаветой. Всякій заговоръ, составленный противъ шотландской королевы подлежалъ щедрой оплат изъ суммъ англійскаго государственнаго казначейства. Впродолженіе нсколькихъ лтъ Елисавета обращала междоусобную шотландскую войну въ непрерываемое бдствіе. Случится-ли этой войн истощиться или утихнуть — англійская королева немедленно вдыхала въ нее новую жизнь, такъ какъ каждый мятежникъ противъ Маріи могъ разсчитывать на покровительство и заступничество англійской королевы, также какъ всякій, нанесшій оскорбленіе шотландской королев, могъ встртить сочувственный откликъ при двор англійской повелительницы.

Вотъ то, разоблаченное отъ всякаго пристрастія, отношеніе могущественной дочери Генриха VIII-го къ безсильной дочери Іакова V-го. Если мы присоединимъ къ коварной политик Елисаветы и смутное внутреннее состояніе Шотландіи, на престолъ которой вступила юная, неопытная, жаждущая жизненныхъ удовольствій королева, тогда въ общій итогъ войдетъ такая масса различныхъ затрудненій, преодолть которыя только подъ силу генію и сильному характеру, т. е., тмъ даннымъ, которыхъ недоставало Маріи Стюартъ.

Въ то время вся сила Шотландіи была сосредоточена въ дворянств. Благодаря устройству клановъ (Klan Wesens), оно безусловно распоряжалось имуществомъ, кровью, жизнью и смертью своихъ вассаловъ. Никогда собаки не были такъ привязаны къ своему хозяину, какъ шотландскіе кланы къ своимъ лордамъ и лердамъ (lairdes), и ни одинъ кровожадный деспотъ не зналъ той покорности со стороны своихъ слугъ, какъ шотландскіе вожди. Послдніе и составляли государство, если только Шотландію XVI столтія можно считать за государство. Руководимые своими интересами и введя церковную реформу, они вмст съ церковью подчинили своей грубой сил и королевскую власть, и въ той мр, что королю ничего другого не оставалось, какъ только лавировать среди дворянскихъ партій и поперемнно заключать то съ той, то съ другой партіей договоры и союзы.

Бюргерство или среднее сословіе, на которое въ другихъ государствахъ могла бы опираться королевская власть въ борьб съ феодальными баронами, находилось, по своему значенію, почти въ зачаточномъ состояніи. Государственная жизнь Шотландіи не могла быть и сравниваема съ тою же жизнью въ Англіи, во Франціи, Германіи, Италіи и Испаніи. Въ Шотландіи до XVIII столтія не существовало ни одного города, соотвтствующаго нашему понятію о город, не исключая даже и Эдинбурга, въ которомъ хотя и насчитывалось въ конц XVI столтія до 30,000 жителей, но, тмъ не мене, весь городъ состоялъ изъ однихъ убогихъ хижинъ. Второй городъ въ государств^—Пертъ имлъ въ 1685 г. не боле 9,000 жителей, а въ Абердин не насчитывалось и 3,000. Вс горожане были люди бдные, невжественные, такъ какъ на ремесла и торговлю смотрли съ презрніемъ, да и самыя ремесла находились въ такомъ жалкомъ развитіи, что шотландцы, ведя постоянную междоусобную войну, все-таки не умли выковывать оружія и, боле того, не умли даже длать необходимыя земледльческія орудія. Гражданская (brgerlige), т. е., настоящая культура стала возникать и давать плоды только съ того времени, когда все пожиравшая дворянская власть вступила въ борьбу съ шотландскою реформатскою церковью и протестантскимъ ученіемъ. Шотландская реформація, будучи продуктомъ того же дворянства, въ начал отличалась аристократическимъ характеромъ, но въ XIV-мъ столтіи послдовала быстрая и рзкая перемна, ибо дворянство, желая цликомъ захватить добычу, отнятую у церкви, столкнулось съ желаніемъ реформатскаго духовенства воспользоваться этимъ лакомымъ куе комъ. Воинственная аристократія, понятно, должнымъ образомъ воспротивилась этому, но церковь показала, что она сильне меча. Духовенство соединилось съ народомъ, исподволь избавилось отъ алчныхъ притязаній баронства, я прежній, аристократическій характеръ шотландской революціи превратился въ демократическій. Съ союзомъ же Шотландіи съ Англіей, неудачей возстаній 1715 и 1745 гг. и съ одновременнымъ развитіемъ промышленности и торговли Шотландіи, пало и шотландское духовенство.

Но вс эти событія относятся къ позднйшей эпох Въ періодъ же 1560—1580 гг., т. е., во времена Маріи Стюартъ, духовенство было вполн солидарно съ аристократіей и власть шотландскаго дворянства находилась на высот своего могущества.

И что это было за дворянство? Кто были вс эти Дугласы и Гамильтоны, эти Маръ и Мортонъ, эти Аргиль, Ангусъ и Атоль, эти Летингтонъ, Гленбернъ, Рутвенъ, Линдсей, Юмъ, Ратесъ, Киркальди, Ботвель, Бойдъ, Гаври. Тулибардинъ, Керръ, Гунтлей и проч.

Самая подлая шайка клятвопреступниковъ, воровъ и бандитовъ. Если ихъ лишить обаянія романтизма Вальтеръ Скотта, то отъ нихъ останутся только варвары,— но варвары, сумвшіе соединить съ дикостью новозеландцевъ, утонченную распутность придворныхъ Людовика XV. Для этой аристократіи, соединявшей въ себ жадность Ардамелеха, коварство и лукавство Беліаса и жестокость Молоха, вра и врность были насмшкою, измна — профессіей, убійства — пріятнымъ препровожденіемъ времени. Правда, вс эти господа были бдны, но почему нужда, являвшаяся въ другихъ мстахъ матерью лучшихъ и высшихъ стремленій, была ля нихъ только наставницей преступленій и пороковъ?

И съ этой аристократіей пришлось имть дло юной королев. Съ этой бандой отъявленныхъ и закоренлыхъ плутовъ и мошенниковъ она должна была жить въ ладахъ, въ то же время остерегаться стей, разставляемыхъ Елизаветой, — ея неутомимою преслдовательницею и подстрекательницею, и защищаться въ безпощадной борьб, которую готовило ей шотландское реформатское духовенство съ первыхъ дней возвращенія ея на родину. Чтожъ тутъ удивительнаго, что молодая женщина, въ жилахъ которой легко и быстро вращалась кровь, сбилась съ пути въ этой хаотической путаниц?

Промахи Маріи, изъ которыхъ можно было бы извлечь желанное послдствіе, пришлось, однако, долго ждать подстерегавшей ее кошк въ Вайтгалл. Одна только враждебная шотландской королев партія ршается отрицать безупречность частной жизни Маріи и ея разсудительность въ политик въ первые года по ея возвращеніи въ Шотландію. Марія старалась, на сколько это было можно, избгать всего, что могло вызвать англійскую королеву къ враждебнымъ дйствіямъ, и изыскивала всяческія средства къ примиренію дворянскихъ распрей, истощавшихъ несчастную Шотландію. Такъ какъ однимъ изъ такихъ средствъ оказалось обращеніе большей части шотландцевъ въ протестантовъ, то она не только не длала попытки утвердить господствующей религіей католицизмъ, но строго держалась принципа вротерпимости и старалась установить добрыя отношенія съ главою шотландскихъ реформаторовъ Джономъ Ноксомъ {John Knox.}, хотя для того, чтобы угодить этому фанатику и ученику мрачнаго ученія Кальвина, она должна была выказать много терпнія и принесть въ жертву свое самолюбіе. Грубый Ноксъ, заручившись покровительствомъ графа Муррея, ничуть не стснялся повторять по нсколько разъ юной королев въ ея же дворц, что она грубая грщ. ница, ибо охотится за зайцами и оленями, даетъ веселые праздники, разгоняющіе мрачное однообразіе Holyrood’а, охотно музицируетъ и танцуетъ, и французскіе мадригала и итальянскія аріи предпочитаетъ шотландскимъ псалмамъ. Но, несмотря на его навязчивость и грубость, католичка Марія съ полнымъ уваженіемъ относилась къ реформатору, тогда какъ протестантка Елисавета питала къ нему открытую ненависть и равнодушно не могла слышать его имени, Марія допускала распространеніе протестантства въ Шотландіи, хотя оно происходило изъ не мене грязнаго источника, чмъ и англійское. Она требовала только, чтобы ей позволяли совершать по обрядамъ католической церкви богослуженіе {‘Abgtterei der Messe’.} въ ея Голирудской капелл — какъ мы видимъ, одно изъ самыхъ скромныхъ требованій въ мір. Но Ноксъ, съ своими фанатичными приверженцами возстали противъ такого ‘идолопоклонства’ и потребовали, чтобы католичка слушала лишь ихъ проповди и ихъ монотонное пніе псалмовъ. Вполн было бы понятно и естественно, если бы Марія на подобное кальвинистское ханжество и навязчивость отвчала бы католическимъ ханжествомъ и упорствомъ. Однако, и этого не было. Шотландская королева согласилась и стала терпливо слушать протестантскихъ проповдниковъ, которые постоянно самымъ грубымъ образомъ нападали на ея религіозныя воззрнія, на ея личность, и довольствовалась только тмъ возмездіемъ, что говорила, что основныя доказательства кальвинистской полемики о чистот ихъ ученія ничуть не разрушаютъ ея католическій культъ и не заставятъ ее, перемнить свою вру.

Вслдствіе этого ее обвинили — excusez du peu — въ преступленіи, противъ кальвинистской непогршимости, а самъ протестантскій іезуитизмъ сталъ считать и позволительными и угодными Богу вс т средства, которыя могутъ повредить и окончательно погубить юную королеву-католичку, чмъ только подтвердилъ справедливость изреченія: ‘каковы люди — таковъ ихъ и Богъ’.

Все, что только служило ко вреду ‘шотландской кузин’, поддерживалось и посредственно и непосредственно англійской королевой. Хотя душа протестантской партіи — Ноксъ былъ ей противенъ, какъ ядъ и желчь, но политическій глава приверженцевъ Нокса, графъ Муррей, былъ ею оплачиваемъ. Впрочемъ, Елисавета подкупала каждаго противника Маріи, хотя по врожденной своей скупости и плохо олачивала ихъ услуги. Однако, жалкіе бдняки лорды и лерды находили, что и столь скудно выдаваемые имъ англійскіе фунты настолько тяжелы, что перетягиваютъ ихъ вассальную врность, ихъ рыцарскую честь и ихъ патріотамъ. Англійскіе министры постоянно твердили шотландцамъ, принадлежащимъ къ партіи, приверженной англійской королев, чтобы они старались отвлекать внутренними безпорядками шотландскую королеву отъ заглядыванія черезъ Tweed въ Англію и этимъ намекать о своихъ законныхъ правахъ на англійскій престолъ католическому дворянству, которое, въ особенности въ сверной Англіи, было могущественно и своею численностью, и своимъ богатствомъ, и феодальными традиціями.

Весьма понятно, что вс подкупы этой сильной партіи изъ шотландскаго дворянства въ пользу англійскихъ интересовъ, какъ и всяческія пакости противъ Маріи, совершаемые при поддержк этой рыжей кошки, пресловутой ‘королевы двственницы’, ничуть не мшали послдней писать своей кузин въ Эдинбургъ самыя дружескія письма въ которыхъ тону разсудительнаго политика вторилъ тонъ строгой, разсудительной матери. Марія наивно, доврчиво, впродолженіе нсколькихъ лтъ держалась нелпаго убжденія, что въ лиц Елисаветы встрчаетъ друга, хотя ворчливаго и взыскательнаго, но потому тмъ боле искренняго друга. Эта ошибка ей дорого обошлась, благодаря главнымъ образомъ этой ошибк, шотландская королева съ полнымъ безразсудствомъ вставила ногу въ одинъ изъ капкановъ, размщенныхъ въ такомъ безчисленномъ множеств на ея пути.

VI.

Лишь только вопросъ о вторичномъ вступленіи въ брака Маріи потребовалъ немедленнаго ршенія, тлвшія въ борьб этихъ двухъ женщинъ искры превратились въ пожаръ. Что молодая, почти двственной свжести вдовушка желала выйти замужъ, это вполн естественно и понятно, но, помимо того, ея замужества требовали и политическіе разсчеты.

Теперь вся фальшь Елисаветы и ревность, заставившія ее длать нелпости, выступили наружу. Она завидовала и упорно противилась выходу замужъ своей кузины за кого бы то ни было. Надо замтить, что она этого не хотла не столько по политическимъ разсчетамъ, сколько изъ того безсмысленнаго, непонятнаго и непобдимаго женскаго каприза, который составляетъ и, повидимому, долженъ составлять привиллегію прекраснаго пола. Впрочемъ, королева Англіи выдавала свои милыя капризы за глубоко исчерпаемые аргументы ‘государственнаго искусства’, по которымъ Марія своей персоной являлась препятствіемъ къ браку рожденію дтей. Дочь Генриха VIII-го соглашалась скоре предоставить посл своей смерти англійскій престолъ случаю, чмъ дать возможность своей ненавистной, милой кузин ‘наградить Англію законнымъ наслдникомъ’. Елизавета не желала, чтобы Марія вышла замужъ за кого-либо изъ иностранныхъ графовъ, также какъ не хотла, чтобы ея кузина вышла бы замужъ за англійскаго или шотландскаго подданнаго. Проектъ брака Маріи съ австрійскимъ эрцгерцогомъ Карломъ былъ ей ненавистенъ, съ испанскимъ инфантомъ донъ-Карлосомъ — ужасенъ. Она, чтобы насолить своей кузин, длала видъ, что ничего не иметъ противъ ея замужества съ своимъ любимцемъ Лейчестемъ, разсчитывая въ этомъ случа еще крпче забрать шотландскую королеву въ свои руки, но она никакъ не могла разстаться съ своимъ возлюбленнымъ Дудлеемъ. Наконецъ, бракъ шотландской королевы съ однимъ изъ отпрысковъ дома Тюдоровъ или Стюартовъ не только совершенно не входилъ въ ея разсчеты, но, состоялъ, такъ сказать, подъ запрещеніемъ.

И какъ разъ на одного изъ такихъ потомковъ и палъ выборъ шотландской королевы посл долгихъ проволочекъ Елисаветы, истощившихъ терпніе юной вдовы. Въ злосчастный часъ Марія ршилась вступить въ бракъ съ внукомъ всей бабушки Маргариты, молодымъ лордомъ Генрихомъ Дарнлеемъ, состоящимъ въ родств съ королевскими домами какъ Англіи, такъ и Шотландіи {Маргарита Тюдоръ, посл смерти своего мужа Іакова IV-го вышла замужъ за графа Ангуса, отъ котораго родила дочь леди Марариту Дугласъ. Ее, какъ свою племянницу, король Генрихъ VIII-й выдалъ замужъ за Матафія Стюарта, графа Леникса, отъ этого брака и родился лордъ Дарнлей.}. Вс старанія Елисаветы встроить этотъ бракъ, столь противный ея политическимъ разсчетамъ, остались не при чемъ, такъ какъ на этотъ разъ въ Маріи заговорила страсть, вспыхнувшая со всею силою 29-го іюля 1565 года въ капелл замка Голируда состоялось бракосочетаніе шотландской королевы съ лордомъ Дарнлеемъ, которому она тотчасъ же даровала титулъ герцога Альбани, а спустя нкоторое время безъ согласія парламента — титулъ короля.

Этотъ бракъ былъ вновь необдуманною и величайшею глупостью со стороны Маріи — глупостью, изъ которой развились, какъ логическія послдствія, вс ошибки, несчастія и бды шотландской королевы. Дарнлей на три или четыре года былъ моложе своей кузины-супруги, і притомъ былъ настолько глупъ, какъ великъ ростомъ, ростомъ же онъ достигалъ семи футовъ. Королева Елисавета была совершенно права, презрительно называя этого молодаго человка, выросшаго при ея двор, ‘дылдой’ {‘Hohlen Hopfstange’, что собственно значитъ — хмлевая жердь.}.

Руководствовалась-ли Марія при выбор себ подобнаго супруга только одною чувственною страстью?— такая постановка вопросовъ не должна имть мста. Когда шотландская королева увидла въ первый разъ молодого лорда, она невольно воскликнула: ‘Я никогда не встрчала такого красиваго мужчину!’ Этотъ восторгъ — принимая во вниманіе женскую натуру, вполн понятенъ и извинителенъ. Надо помнить, что чувственность Маріи сильно развилась во время ея пребыванія при столь безнравственномъ и крайне развращенномъ французскомъ двор Екатерины Медичи и, конечно, не могла получить полнаго удовлетворенія отъ ея супруга Франциска ІІ-го. Но тмъ не мене, это бы противорчило и правд, и исторіи, если бы мы пришли къ тому заключенію, что ея несчастный бракъ съ красавцемъ Дарнлеемъ, вызванъ былъ чувствомъ сладострастія, т. е., что она въ выбор мужа руководствовалась исключительно лишь животною страстью. И, дйствительно, надо имть мдный лобъ протестантскаго пристрастія, чтобы такъ безжалостно топить Марію въ томъ болот, въ которомъ валялись римскія Агрипины и Мессалины.

Однако, вскор шотландская королева должна была сознаться и горько раскаяться въ величайшей глупости, которую она совершила 29 іюня 1565 года. Дарнлей не заставилъ долго ждать, чтобы показать себя тмъ, чмъ онъ былъ въ дйствительности. Напыщенный незаслуженнымъ и внезапнымъ счастіемъ, этотъ глупый, необразованный, безтактный юноша не удовольствовался званіемъ короля, но хотлъ быть имъ и на дл. Безъ образованія, опыта, знанія людей, длъ, онъ все-таки желалъ господствовать. Съ бдняками шотландскими баронами онъ сталъ обходиться съ высокомріемъ временщика, съ женою, если она противорчила его глупымъ капризамъ — съ ребяческимъ упрямствомъ избалованнаго маменькина сынка. Но что было еще хуже — онъ отдался своимъ порочнымъ наклонностямъ: сталъ пьянствовать и проводить все время въ обществ распутныхъ женщинъ, чмъ окончательно разрушилъ семейный миръ. Его безумное поведеніе и послужило первоначальнымъ поводомъ графу Муррею и его приверженцамъ поднять возстаніе противъ шотландской королевы, хотя причина возстанія заключалась въ опасеніи протестантовъ находиться подъ властію католическаго короля, — Дарнлей какъ католикъ. Шотландская королева съ умньемъ и энергіей потушила мятежъ и заставила инсургентовъ бжать за Твидъ подъ покровительство англійской королевы. Съ этого времени вся жизнь шотландской королевы представляетъ собой почти сплошной рядъ ошибокъ, заблужденій, борьбы и неудачъ.

Послдовавшая вскор кровавая катастрофа съ Риччіо, фактически разрушила этотъ необдуманный бракъ Маріи съ Дарнлеемъ.

Секретарь Маріи, пьемонтецъ Давидъ Риччіо, былъ однимъ изъ тхъ ловкихъ и пронырливыхъ авантюристовъ, которыхъ Италія въ то время поставляла во вс страны. Знакомый съ литературой и искусствами, и настолько образованный и талантливый, что далеко превосходилъ ‘сверныхъ варваровъ’, онъ въ интригахъ встртилъ свое призваніе. Люди подобные ему весьма часто свои прямыя обязанности тсно связываютъ съ интересами общества ‘Al Gesu’ {Іисуса.}, главное управленіе котораго обртается у подножія Капитоліи въ Рим. Но былъ-ли Риччіо агентомъ іезуитскаго ордена — сказать наврное нельзя, достоврно лишь то, что ловкій, вкрадчивый пвецъ и секретарь шотландской королевы усердно работалъ въ томъ направленіи, чтобы заставить свою повелительницу отршиться отъ нейтралитета и вротерпимости по отношенію протестантовъ, и войти въ тсный политическій союзъ съ папой, испанскимъ королемъ Филиппомъ II, Гизами, говоря короче и опредленне,— заставить ее явиться дятельной участницей въ ‘великой католической комбинаціи’ того времени. Такъ же достоврно извстно, что итальянскій авантюристъ черезъ-чуръ пользовался довріемъ и милостію своей повелительницы, розыгрывая роль какъ бы дйствительнаго министра королевы, а помимо того, по отношенію къ гордымъ шотландскимъ баронамъ держалъ себя вызывающимъ образомъ, возбуждая въ нихъ зависть своимъ богатствомъ, роскошной обстановкой, и рзко выставляя на видъ превосходство своего ума и образованія.

Былъ-ли Риччіо любовникомъ Маріи доказательствъ не имется. Если Дарнлей и разсказывалъ, что онъ засталъ итальянца съ своей супругой въ такой поз, что о ихъ любовной связи не можетъ быть ни малйшаго сомннія, доврять Дарнлею ни коимъ образомъ не приходится, онъ это говорилъ будучи пьянъ и въ той степени, что и самъ не понималъ, что говоритъ. Помимо того, имется крайне неправдоподобнымъ, что бы такая женщина, какъ Марія Стюартъ, могла бы отдаться такому некрасивому человку, какимъ былъ Риччіо, и тмъ боле въ то время, когда она носила подъ сердцемъ ребенка отъ красавца мужа, въ котораго за нсколько мсяцевъ до этого была такъ страстно влюблена. Однако, упрекъ Маріи по ея отношенію къ своему секретарю совершенно справедливъ, такъ какъ она не только, какъ шотландская королева, поступила весьма безтактно, избравъ своимъ самымъ довреннымъ лицомъ и совтчикомъ подозрительнаго иностранца, но какъ и жена поступала боле чмъ неблагоразумно.

VII.

Марія воспылала мщеніемъ и удовлетворила его. При преслдованіи убійцъ Риччіо, она выказала большую хитрость и энергію. Она заставила мужа отречься отъ своихъ сообщниковъ и позволить ихъ преслдовать. Благодаря этому, Дарнлей потерялъ всякое уваженіе. Способъ, которымъ погубила Марія своего супруга въ общественномъ мнніи, долженъ свидтельствовать, что прежняя безумная любовь шотландской королевы къ такой ничтожности обратилась въ сильную ненависть. Впрочемъ, она не заходила такъ далеко, чтобы открыто выражать свое чувство. Наоборотъ, она даже старалась своего супруга — этого глупаго юношу, обратить на истинный путь. Она разсчитывала, по окончаніи преслдованія убійцъ Риччіо, спокойно заняться внутренними длами Шотландіи, и установить въ ней примиреніе враждующихъ партій. Вызвавъ своего своднаго брата, графа Муррея, изъ изгнанія, Марія, благодаря ему задержала на время успхъ коварныхъ интригъ Елисаветы въ Шотландіи.

Отношенія, въ которыхъ Марія находилась съ своимъ супругомъ, обнаружились, когда она 19 Іюня 1856 г. въ Эдинбургскомъ замк родила сына Іакова VI-го, какъ короля Шотландіи и впослдствіи Іакова І-го, какъ короля Великобританіи,— одинъ изъ самыхъ ничтожныхъ и жалкихъ королей {‘Lumpenknig’ — король-тряпка.}, которые когда-либо возсдали на престол, Іаковъ VI свой королевскій дебютъ началъ съ того, что не только самымъ позорнымъ образомъ покинулъ свою несчастную мать, но отъ ея врага, мучительницы и убійцы принялъ милостыню, въ вид постоянной субсидіи. За отрубленную голову своей матери онъ принялъ въ уплату англійское золото. Помимо того, этотъ король внесъ свое имя въ лтописи Содома.

Посл счастливыхъ родовъ Маріи, Дарнлей, согласно шотландскимъ обычаямъ, немедленно призналъ новорожденнаго своимъ законнымъ сыномъ. При этомъ, по разсказу лорда Герриса, одного изъ самыхъ преданныхъ приверженцевъ королевы, разыгралась такая сцена.

— Му lord,— обратилась Марія къ Дарнлею, которая была настолько безтактна, что и въ эту минуту не могла позабыть подозрнія супруга въ этой непозволительной ея связи съ Риччіо,— Богъ даровалъ вамъ и мн этого сына. Этотъ сынъ ничей другой, какъ вашъ сынъ, и я желаю, чтобы вс присутствующіе здсь лорды и дамы были свидтелями моихъ словъ.

Дарнлей покраснлъ и, ничего не отвтивъ, поцловалъ ребенка.

Королева Марія обратилась къ Вилліаму Стандену:

— Вотъ принцъ, который, я надюсь, соединитъ впервые своей голов и шотландскую и англійскую короны.

— Какъ, Madame,— воскликнулъ въ изумленіи тотъ, къ кому она обратилась,— разв этому ребенку отъ Вашего Величества и своего отца придется наслдовать англійскую корону?

— Кто знаетъ! Его отецъ разбилъ мн сердце!— снова безтактно добавила она.

— Такъ-то вы держитесь общанія забыть и простить?— замтилъ ей Дарнлей.

— Я простила все — продолжала Марія,— но забыть всего могу. Если-бы пистолетъ, который направилъ въ меня Фокансайдъ {При убійств Риччіо одинъ изъ соучастниковъ въ этомъ заговор.}, выстрлилъ, что бы было изъ этого ребенка, меня и васъ? Одинъ Богъ знаетъ!

— Королева, все это дла прошлыя,— замтилъ супругъ.

— Да, желательно, чтобы они боле не повторялись,— отвтила сухо королева.

Въ этой сцен между мужемъ и женой было бы напрасно искать откликовъ любящаго сердца. Разрывъ былъ на лицо, да и миновать его было весьма трудно. Правда, впослдствіи явились попытки къ примиренію, и надо отдать полную справедливость королев, она по отношенію къ бшеному и грубому Дарнлею выказала весьма и весьма много и терпнія и вниманія, но онъ былъ настолько глупъ и грубъ, что вновь нанесъ ей обиду. Въ декабр происходили крестины сына, но Дарнлей не захотлъ на нихъ присутствовать. Впрочемъ, его отсутствіе объяснялось тмъ, что при этомъ крестный отецъ, графъ Ботвель, будетъ играть главную роль, то ему, Дарнлею, котораго называютъ ‘королемъ’ и который отецъ новорожденнаго, пришлось бы играть роль самаго незамтнаго статиста.

Въ Гринвичскомъ дворц, гд во время родовъ шотландской королевы пребывала англійская королева, спустя шесть дней, посл только что описанной нами характеристичной сцены, происшедшей въ родильной комнат, расположеннаго на скал Эдинбургскаго замка, разыгралась не мене характерная сцена.

Шотландская королева послала Джемса Мельвиля оповстить свою ‘добрую сестру’ о рожденіи сына. Въ тотъ вечеръ, какъ пріхалъ посолъ, въ гринвичскомъ дворц Елисавета, какъ это полагалось, отличалась въ танцахъ. Сесиль, наклоняясь, сообщилъ ей на ухо новость. Она произвела на нее впечатлніе, какъ ударъ грома. Не докончивъ кадрили, Елисавета упала на стулъ, закрывъ лицо руками. Ее грызъ червь зависти. Когда изумленныя придворныя дамы окружили королеву, она, обратясь къ нимъ, воскликнула:

— Шотландская королева стала матерью премиленькаго мальчика, а я засохшій стебель!

Но сброшенная маска была надта въ тотъ же день.

— Радостная всть, которую вы мн принесли,— отвтила она представившемуся на слдующее утро послу Мельвилю, — излчила меня отъ болзни, которой я страдала почти четырнадцать дней. Передайте вашей государын, что никто боле меня не можетъ быть обрадованъ этимъ извстіемъ.

Посолъ отъ имени своей королевы просилъ англійскую королеву быть крестной матерью новорожденнаго.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, — отвтила Елисавета.

— Это,— заявилъ посолъ,— представитъ удобный случай вашему Величеству видть мою государыню, какъ вы уже нсколько разъ высказывали такое желаніе.

— Да, да, если только позволятъ мои занятія — отвтила Елисавета, съ самымъ любезнымъ смхомъ, какимъ только умла смяться.

VIII.

Если врить одному изъ числа тхъ шпіоновъ и доносчиковъ, которыхъ Елисавета держала въ Шотландіи подъ разными предлогами и разныхъ титуловъ,— Марія въ послдніе мсяцы своей беременности ршила развестись съ Дарнлеемъ. Для нея было бы лучше, если бы она не ограничивалась этимъ ршеніемъ, а осуществила бы его на дл. Возможно, что ее отклонили отъ этого церковныя затрудненія, сопряженныя съ этимъ дломъ.

На послдніе мсяцы и недли предъ ея родами — какъ увряютъ ея обвинители, особенно ученый Бухананъ, отплатившій Маріи за ея многократныя милости и благодянія къ нему самою черною неблагодарностію, — падаетъ время увлеченія королевы Джемсомъ Генстундомъ, графомъ Ботвелемъ. Но доказательства, приводимыя въ пользу этого предположенія, настолько слабы, что на основаніи ихъ нельзя составить ршительно никакого заключенія. Правда, что въ это время завязываются близкія отношенія между Маріей и названнымъ лордомъ, но эти отношенія, безъ всякой натяжки можно объяснить чисто политическими мотивами. Ботвель принадлежалъ къ фамиліи могущественнйшихъ владтелей страны и, какъ штатгальтеръ пограничной съ Англіей провинціи, занималъ очень видный постъ, кром того, онъ отличался и ревностію, и усердіемъ, и дятельностью въ защит интересовъ шотландской королевы. Нельзя забывать, что могущество этой послдней всецло зависло отъ умнья поддерживать надлежащее равновсіе между различными дворянскими партіями. По тому-то королева съ самаго начала и обратила свое вниманіе на Ботвеля, какъ на человка, который могъ быть надежнымъ вождемъ горячо преданныхъ ей ея сторонникомъ противъ другой партіи, имвшей своихъ предводителей въ лиц Муррея и Мортона. Однако, она жестоко ошиблась въ своихъ разсчетахъ. Это былъ второй изъ самыхъ несчастныхъ моментовъ въ ея жизни, когда она ршилась вполн довриться человку, который въ безнравственности соревновалъ съ своими товарищами-баронами, а властолюбіемъ и вроломностію превосходила ихъ всхъ. Въ его характер была только одна привлекательная черта, онъ не былъ лицемромъ, творилъ всякое зло смло, открыто, и пренебрегалъ драпироваться тогою религіозной ревности, какъ не стснялись поступать прочіе лорды. Такъ же, какъ и они, Ботвель смотрлъ на исконную шотландскую анархію, какъ на принадлежащій ему по праву рыбный прудъ (‘he had all his hopes depending upon the public disturbence’),— по выраженію современника, хорошо знавшаго графа, онъ закидывалъ свою сть и тянулъ ее среди благо дня, съ дерзостію, не имвшею себ подобной.

Странно! Относительно нравственной стороны этого человка, погибшаго, въ конц-концовъ, въ датской тюрьм не существуетъ различія въ мнніяхъ. Вс считаютъ его закоснлымъ развратникомъ и бандитомъ. Дошедшія же до насъ свднія относительно его вншняго вида прямо противорчатъ одно другому. Одн изъ нихъ, этихъ свидтельствъ, рисуютъ намъ его съ юношески прекрасною и мужественно внушительною наружностію, съ мягкими и вкрадчивыми манерами, въ совершенств изучившимъ искусство нравиться женщинамъ, словомъ, патентованнымъ шотландскимъ Донъ-Жуаномъ. Другія, напротивъ, представляютъ его некрасивымъ, одноглазымъ, съ грубыми, неловкими манерами. Кажется, истина лежитъ въ золотой средин, а именно, что онъ не былъ ни Адонисомъ, ни Синей Бородой, но во всякомъ случа, въ немъ было что-то притягивающее, очаровывавшее. Въ противномъ случа для насъ будетъ непонятно то обстоятельство, что и посл его паденія у него осталось масса приверженцевъ даже среди людей, не принадлежавшихъ къ его клану, и они всюду слдовали за осужденнымъ и преслдуемымъ изгнанникомъ, не имвшимъ и тни ни прежняго величія, ни силы.

Уголовныя дла всхъ странъ доказываютъ, что неисправимо закоренлые злоди производятъ обоятельное вліяніе на окружающее ихъ общество, и что отчаянная, перешедшая всякія границы преступность, обладаетъ какою-то сатанинскою неотразимою властью.

Иначе для насъ осталась бы необъяснимою неограниченная власть Ботвеля надъ Маріей. Было бы смшно отрицать, или умолять значеніе этой власти. Также и оспаривать виновность и моментъ преступленія въ отношеніяхъ королевы къ бандиту, значило бы принимать на себя смлость, которая, наврное, должна потерпть фіаско, кром того случая, если подлинные оригиналы корреспонденціи между Маріей и Ботвелемъ, быть можетъ, и появятся, что, впрочемъ, въ высшей степени невроятно. {Новйшій и, прибавимъ для большей точности, осторожный изслдователь и писатель исторіи Маріи Стюартъ Жюль Готье (Jules Gau. thier ‘Histoire de Marie Stuart’, 3 vols. Paris 1869) не могъ устранить изъ жизни своей героини ‘гору виновности’, представляемую Ботвелемъ. Слабую сторону его труда составляетъ то, что онъ выступаетъ въ роли апологета тамъ, гд апологія не только неумстна, но и прямо невозможна. Съ замчательною ясностію и отчетливостію Готье обнажаетъ нити интриги, которую вела противъ Маріи Елисавета въ сообщничеств съ нкоторыми шотландскими дворянами. Мстами книга страдаетъ католической тенденціей, но въ общемъ она доставляетъ вполн заслуженную честь французскому изложенію исторіи. Во время составленія моей настоящей статьи, еще не появились слдующія сочиненія о томъ же предмет: Petrick’а (‘Briefe der Maria Stuart an Bothwell und deren Unechtheit’, 1873), Gdeke, Maria Stuart 1879. Opitz.— Maria Stuart. 1880 и Bekker. 1881, Посл надлежащаго ознакомленія съ этими изслдованіями я долженъ заявить, что въ своемъ сочиненіи я не только не вынужденъ измнить характеры дйствія и отношенія обихъ королевъ, но еще боле утвердился въ своихъ воззрніяхъ.}

По словамъ враговъ Маріи, интермедія къ ея любовной связи съ Ботвелемъ падаетъ на зиму 1565—66 года. Въ это же время оказывается, что графъ бандитъ домогался руки лэди Джени Гордонъ, и королева усердно содйствовала заключенію между ними брачнаго союза, который и состоялся въ конц февраля 1566 года. Теперь невольно является вопросъ: возможно-ли, чтобы влюбленная, или пусть только что влюблившаяся женщина могла заботиться о томъ, чтобы какъ можно скоре женить своего возлюбленннаго на другой? Никто, сколько-нибудь знающій женщинъ, не отвтитъ утвердительно на этотъ вопросъ.

Но къ чему предлагать вопросы и ожидать отвтовъ касательно этой, по существу дла, совершенно безразличной проблемы? Отдалась-ли въ своемъ роковомъ увлеченіи Марія Ботвелю нсколькими мсяцами ране или позже, это весьма мало, если нисколько не измняетъ положенія дла. Важенъ самый фактъ, фактъ котораго не могло бы извратить {Wegzulgen, буквальне — переврать.} адвокатское искусство всего міра.

Достоврно то, что королева, едва оправившись посл родовъ, вступила въ интимныя отношенія, уже какъ женщина, съ тмъ самымъ Ботвелемъ, котораго она осыпала знаками милости, какъ королева. Ея отношенія къ Ботвелю были, какъ извстно, таковы, что онъ долженъ былъ быть смле въ своихъ дерзкихъ стремленіяхъ и преступныхъ замыслахъ. Безъ сомннія, дтски упрямый капризникъ Дарнлей по мр силъ исполнялъ свою обязанность, заставляя жену все боле и боле раскаиваться въ томъ, что она вышла замужъ за ‘пустую статую’. Но ни это обстоятельство, ни тайныя возмущенія дворянской фракціи, состоящей изъ приверженцевъ Елисаветы, нисколько не оправдываютъ того, что Марія частію допустила, а частію самолично устроила въ послдніе мсяцы 1566 и первые 1567 года.

Ея поведеніе не могло быть боле подозрительнымъ чмъ было, но оно не было бы такимъ, если бы она въ начал 1566 года не запуталась въ сти Ботвеля. Становясь на точку зрнія врованій того времени, для объясненія образа дйствій королевы, мы должны будемъ сказать, что она была околдована. Словно потерявшая и разумъ и волю, она идетъ всюду по зову бандита, который дерзко протягиваетъ руку къ шотландской корон.

Очень вроятно, что Ботвель, убивая Дарнлея, совершалъ это не только ради личныхъ разсчетовъ, но также и въ интересахъ расположенной къ Англіи дворянской партіи, такъ что соучастниками его въ этомъ преступленіи можно считать и Мортона, и Левингтона и многихъ другихъ лордовъ, неисключая и Муррея. Несомннно, что Марія, притворно примирившись съ мужемъ въ то время, когда онъ выздоравливалъ отъ оспы въ Глазгау, водворила его въ церковный домъ, находившійся въ пол за стнами {Kirk of Tiela.}, Эдинбурга причемъ мсто и домъ оказались какъ бы нарочно приспособленными для убійственныхъ плановъ Ботвеля.

Не мене твердо констатированъ и тотъ фактъ, что королева вечеромъ 9 февраля 1567 года провела нсколько часовъ въ спальн больного Дарнлея, тогда какъ въ подвал шли послднія приготовленія къ катастроф. И вотъ, въ то время, когда Марія танцовала въ банкетномъ зал въ Голируд, посл полуночи домъ вмст съ Дарнлеемъ взлетлъ на воздухъ.

Разсказывая объ этомъ факт, я не хочу доказать, что королева знала кровавые планы Ботвеля, и, что она помогала ихъ осуществленію вполн добровольно и сознательно. Нтъ, только одно должно и можетъ быть доказано, что она въ данное время, какъ лишенная воли, была покорнымъ орудіемъ въ преступныхъ рукахъ Ботвеля.

Въ самомъ дл, до сихъ поръ не найдено доказательствъ виновности Маріи въ смерти ея мужа, да и едвали они будутъ найдены когда бы то ни было. Правда, какъ извстно, когда королева жила въ плну въ Англіи, Муррей и его партія вызвались представить такія доказательства и, по мннію коммиссаровъ королевы Елисаветы, дйствительно, представили ихъ. Но само собою понятно, что эти доказательства были признаны удовлетворительными только съ точки зрнія этихъ коммиссаровъ, которые были не боле, какъ послушнымъ орудіемъ Бурлейха (Burleighs) и Вальсингама.

Въ чемъ же состояли упомянутыя доказательства? Въ содержимомъ, такъ называемаго ‘серебрянаго’ ящика, который Марія подарила Ботвелю и въ которомъ онъ хранилъ полученныя отъ нея письма и сонеты. Положительно извстно, что бандитъ получалъ отъ королевы письма и сонеты, но подлинные-ли документы — дйствительно заключавшіеся въ ‘серебряномъ’ ящик — были вскрыты и прочитаны въАнгліи Мурреемъ? Никто не можетъ утверждать этого съ достаточнымъ основаніемъ. Муррей и его сообщники располагали, вроятно, не оригиналами, а поддльными копіями, и напрасно уполномоченные повренные Маріи требовали показать оригиналы, какъ и напрасно требовали, чтобы сняли съ нихъ копіи и прочитали ихъ Маріи, по крайней мр, чтобы она могла, такимъ образомъ, заявить, насколько эти документы подлинны или ложны.

Только лишенный всякаго чувства справедливости человкъ найдетъ достаточными подобнаго рода письменныя доказательства. Принципамъ Елисаветы ничуть не противорчило то, что королева шотландская была бы придана какимъ бы то ни было путемъ виновною въ убійств мужа, — и, такимъ-то образомъ, бумаги ‘серебрянаго ящика’ пріобрли оставшійся за ними навсегда авторитетъ непререкаемой подлинности. Марія, съ всей стороны, до конца жизни утверждала, что она не была сообщницей убійственныхъ замысловъ Ботвеля, а что выставленныя противъ нея въ качеств доказательства бумаги, которыхъ ей отнюдь нельзя было видть, — были если не цликомъ, то большею частію фальшивы. Кому извстно коварство и безсовстность политики Берслея и Вальсингама и подлость шотландскихъ сторонниковъ этихъ англійскихъ министровъ, тотъ безъ малйшаго колебанія допуститъ возможность, или достоврную вроятность, если не сказать, несомннную реальность этой задуманной и приведенной въ исполненіе поддлки. Для такого субъекта, какъ Левингтонъ, это было бы простой шуткой, а между тмъ Берслей или Вальсингамъ ни на одно Мгновеніе не забывали подстрекать къ этому Левингтона.

IX.

Если вопросъ о виновности Маріи въ убійств мужа и могъ бы быть ршенъ въ ея пользу, то ни въ какомъ случа не можетъ быть такъ ршенъ другой вопросъ: сознательно или не сознательно приняла шотландская королева то положеніе, которое поставило ей это убійство.

Она такъ себя держала и относилась къ этому положенію, что необходимо вызываетъ увренность въ своемъ сообщничеств съ Ботвелемъ. Это и есть то пятно на шотландской королев, которое нельзя ни смыть, ни вытравить.

Нельзя, конечно, винить Марію, что она не захотла 10-го февраля 1567 года розыгрывать роль безутшно вдовы. Ея натура была чужда этой отвратительной черты, она не Елисавета, которая, если бы, она была на ея мст, не преминула бы проливать крокодиловы слезы надъ трупомъ Дарнлея. Марія не могла или не хотла этого сдлать. Но она не права противъ обязательнаго приличія тмъ, что допустила устроить своему мужу самыя небрежныя похороны. Не вспоминалъ-ли каждый при этомъ, съ какимъ усердіемъ та же Марія заботилась, чтобы останкамъ Риччіо была отдана послдняя память, и какъ она энергично вела розыски убійцъ итальянскаго пвца съ тмъ, чтобы отомстить имъ. Возбужденное же слдствіе объ убійств ея мужа — велось весьма медленно, вяло и вообще весь процессъ походилъ на комедію. Она, впрочемъ, поступила еще хуже: въ то время, когда, такъ сказать, каждый указывалъ пальцемъ на Ботвеля, какъ на убійцу Дарнлея, когда вывшенныя на стнахъ объявленія публично обвиняли его въ убійств, шотландская королева не старалась даже скрывать своего расположенія къ этому бандиту.

Это былъ безпримрный соблазнъ. Вскор же затмъ свтъ сталъ свидтелемъ новаго, несравненно боле крупнаго скандала, въ которомъ преступленіе какъ бы возводилось въ принципъ. Шотландская королева открыто вышла замужъ за явнаго убійцу своего мужа.

Исторія этого брака цлый омутъ преступленій противъ общественной нравственности и полна позора.

Безспорно, королева была жертвою коварныхъ и кровавыхъ замысловъ Ботвеля, но вотъ вопросъ: была-ли она невольною жертвой? Даже самое смутное чувство справедливости не подскажетъ утвердительнаго отвта. Какой даже апологетъ ршится серьезно доказывать дйствительность этого мнимо-насильственнаго нападенія Ботвеля на Марію, 4 апрля 1567 года? А затмъ и мнимый увозъ ее въ Дунбаръ? Кто станетъ завдомо лгать, что королева не могла защититься силою, и силою, понятно, матеріальною противъ матеріальной силы бандита? И раньше и позже этого происшествія она не разъ и вполн доказала, что обладаетъ способностью и энергіей распутывать сложнйшее сплетеніе обстоятельствъ и прокладывать себ путь черезъ всякія препятствія. Если она, посл трагической смерти Риччіо, сумла бжать изъ Голируда, а затмъ изъ такого строгаго заключенія, какъ Лохлевенъ, то какъ же у нее недостало смлости и находчивости уйти въ апрл 1567 года изъ Дунбара? Суть въ томъ, что она этого не хотла. Она желала какъ разъ противнаго — стать женою овладвшаго ея сердцемъ и умомъ негодяя и разбойника. Съ безстыдною поспшностію было приступлено къ совершенію преступнаго брака и какъ только Ботвель получилъ офиціальный разводъ съ своею женой, вдова Дарнлея 15 мая отдала передъ алтаремъ свою руку убійц своего мужа.

Утромъ слдующаго дня на воротахъ оказался написаннымъ слдующій пентаметръ Овидія:

‘Mense malas niaio nubere vulgus ait’ *).

*) ‘Распутныя женщины, выходятъ замужъ обыкновенно въ ма’.

Конечно, до извстной степени безумную шотландскую королеву, по отношенію къ убійству Дарнлея и ея брака съ Ботвелемъ, можетъ извинить поведеніе шотландскаго дворянства. Призвавъ даже на помощь всю свою хитрое: и вліяніе, королева и ея супругъ-бандитъ все-таки же не и состояніи были-бы свести свое преступленіе на какое-то пусто и ничтожное нарушеніе закона, если бы имъ и посредственно, и непосредственно не оказало поддержку громадное большинство шотландской аристократіи.

Сообщники Ботвеля и большинство аристократіи не только объявили убійцу свободнымъ, но эта шайка лордовъ пошла еще дале. Вечеромъ 19-го апрля они въ числ двадцати восьми человкъ, а именно: восьми католическихъ и протестантскихъ прелатовъ и двадцати протестантскихъ и католическихъ графовъ, бароновъ, лордовъ и лердовъ составили торжественное собраніе, на которомъ постановили приговоръ въ пользу Ботвеля, а затмъ подписали и приложили къ нему печать.

Въ первой части этого весьма характеристичнаго акта они удостовярютъ ‘словомъ честнаго человка’ и ‘честью дворянина’, что графъ Ботвель неповиненъ въ убійств Дарнлея, во второй же части — подаютъ королев совтъ, ‘въ уваженіе отличныхъ качествъ и отмнной услуги Ботвеля’, сочетаться съ нимъ бракомъ.

Весьма понятно, что подобный приговоръ еще боле утвердилъ королеву въ ея безумномъ намреніи. Не мене ясно и то, что все это было подстроено Ботвелемъ, и должно было получить сочувственную поддержку партіи, состоявшей на англійскомъ жалованьи и желавшей гибели Маріи. Одно только странно, что это постановленіе (19 апрля) подписали епископъ Россъ и лордъ Геррисъ, которые, по крайней мр впослдствіи, заявили себя непоколебимо врными приверженцами своей королевы. Одно изъ двухъ: или они не были уврены въ преступности Ботвеля, что крайне неправдоподобно, или для шотландскаго дворянства различіе между правомъ и неправіемъ было до того неясно, что даже лучшіе его представители не понимали этого. Послднее предположеніе очень вроятно.

Едва только Марія такъ позорно скомпрометировала себя и безповоротно запуталась въ стяхъ, разставленныхъ Бурлейхомъ, какъ противъ ‘наложницы убійцы Ботвеля’ вспыхнуло возстаніе. Уже въ іюн большая часть бароновъ взялась за оружіе. ‘Они, какъ прекрасно замчаетъ Вальтеръ-Скотъ, бросили несчастную королеву въ объятія Ботвеля, они оставили ее на произволъ этого ‘негодяя’, не изломавъ ни одного копья и не зазубривъ ни одного меча въ ея защиту, но какъ только Марія неразрывными узами стала прикована къ злодю, они тотчасъ забили тревогу’. Если врить показаніямъ мятежниковъ, возстаніе было открыто вначал только противъ мужа королевы, но, какъ само собою понятно, спустя мсяцъ посл злополучной свадьбы съ Ботвелемъ, Марія не могла еще отдлить свою участь отъ судьбы мужа. Слдствіемъ этого было то, что войско королевы, собранное на керберійскихъ высотахъ, разсялось, Ботвель бжалъ, а королева 5-го іюня была захвачена въ плнъ возставшими лордами. Ботвель изъ бандита превратился въ пирата, у береговъ Норвегіи попался въ руки датчанъ и закончилъ свою обильную преступленіями жизнь въ каземат Мальм. Торжествующіе мятежники заключили плненную королеву въ расположенную на остров крпость Лохлевенъ и поручили ее строгому надзору ея глубокой — ненавистницы леди Маргарит Дугласъ, урожденной Эрсбинъ, бывшей метрессы Іакова V-го и матери Муррея. Муррей, за малолтствомъ сына Маріи, провозглашенъ былъ регентомъ Шотландіи. Такимъ образомъ, политика Елисаветы вполн восторжествовала въ Шотландіи. Регентъ страны былъ de facto только намстникомъ англійской королевы. Муррей и его приверженцы пошли еще дале. Они объявили такъ именуемую ‘Лохлевенскую плнницу’ недостойною и лишенною престола и поручили грубому Линдсею заставить ее подписать актъ отреченія отъ престола въ пользу ея малолтняго сына Іакова, котораго провозгласили шотландскимъ королемъ подъ именемъ Іакова VI. Вс старанія заключенной королевы возстановить свои права не повели ни къ чему. Она могла только опротествовать это отреченіе, какъ насильственно исторгнутое отъ нея. На ея покорныя и неоднократныя просьбы — допустить оправдаться противъ взведенныхъ на нее обвиненій передъ парламентомъ, никто не обращалъ ни малйшаго вниманія. Реформатскія кафедры громили плнницу ругательствами и проклятіями. Ноксъ и другіе проповдники съ пною на губахъ требовали смерти Маріи, Представители ‘религіи любви’, по обыкновенію, позабыли завтъ ‘состраданія и любви къ ближнему’.

Королева была опозорена, унижена и въ плну, но она не считала и не чувствовала себя побжденной. Воспоминаніе роковой Ботвеліады, должно быть, ее угнетало по временамъ, но она, со свойственною ей эластичностью духа, сопротивлялась этому гнету, и на зло этой злой владтельниц замка поднимала свою голову такъ высоко и гордо, какъ едва-ли когда и какая-либо королева такъ держала.

Скоро леди Дугласъ получила новый поводъ къ злоб и досад. Ея плоть и кровь возстали противъ нея: ея восемнадцатилтній сынъ Георгъ Дугласъ принялъ участіе въ плнниц и сталъ агитировать въ пользу ея освобожденія. Но имъ руководила въ данномъ случа не романтическая любовь, о которой такъ трогательно повствуетъ Вальтеръ-Скоттъ въ своемъ прекрасномъ роман ‘The abbot’. Молодой человкъ былъ жаденъ, какъ, быть можетъ, никогда не былъ жаденъ самъ Вальтеръ Скоттъ, и на освобожденіе Маріи смотрлъ, какъ на весьма выгодный гешефтъ. При содйствіи пажа своей матери, Вилли Дугласа,— вроятно своего брата съ лвой стороны, — онъ подготовилъ бгство королевы изъ Лохлевенскаго замка, каковое 1 мая 1568 года, подъ покровомъ ночной темноты, состоялось вполн благополучно.

Вырвавшись на свободу, Марія немедленно собрала вокругъ себя свое войско и тмъ доказала, что, вопреки Мннію шотландцевъ, или большинству изъ нихъ, она не та ‘слабая женщина’, какою ее разславляли на весь свтъ фанатическіе бонзы. Однако, бароны, которые привели къ ней своихъ вассаловъ, отличались больше усердіемъ и храбростію, чмъ способностію. Пропуская мимо ушей предостереженіе боле дальновидныхъ людей, они поторопились ускорить развязку своего дла, и 13-го мая, при Лангсид, приняли бой съ отрядомъ Муррея, въ которомъ потерпли полное пораженіе. Королева вынуждена была спасаться бгствомъ и спустя два дня достигла аббатства Дундреннанъ. Здсь у нея созрло роковое ршеніе — искать пристанища и защиты въ Англіи, т. е., иначе—отдаться въ руки своего злйшаго врага. Тщетно лордъ Геррисъ уговаривалъ королеву не покидать Шотландіи. Дерзкая прокламація, которую Муррей издалъ въ Валь штат -Лангсид противъ побжденной сестры дошла въ Дундреннанъ и произвела такое сильное впечатлніе на Марію, какъ будто вся дочка Шотландіи горла подъ ея ногами. Она написала Елисавет, ‘что уповаетъ только на Бога и на нее — свою кузину’, и 16-го мая отправилась въ рыбачьей лодк изъ Дундреннана по Сольвею въ Варкингтонъ, находящійся въ Кумберланд.

Спустя 10 дней въ замк Корлейсль ее уже привтствовали именемъ королевы лордъ Скронъ и сэръ Нолисъ, но въ такой холодно-вжливой форм, что Маріи сразу стало ясно, какъ жестоко она ошиблась въ своихъ разсчетахъ — найти у Елисаветы покровительство и помощь. Скронъ и Нолисъ такъ писали своей повелительниц: ‘Изъ рчей королевы шотландской слдуетъ заключить, что у нея изобртательный умъ и она обладаетъ краснорчіемъ, а также, какъ намъ кажется, и высокою душой и большою энергіей’. Это прозвучало въ ушахъ Елисаветы весьма непріятно. Но ненавистная кузина-соперница уже находилась въ ея власти, и это было самое главное. Елисавета ршила, что ни подъ какимъ видомъ Марія не должна была возвращаться въ Шотландію, гд посл ея бгства Муррей, Мортонъ и К^о являются уже полными хозяевами. Но, чтобы не вызывать какихъ-либо враждебныхъ дйствій со стороны Франціи и отстранить всяческое заступничество за Марію, она длала видъ, что Марія пользуется полною свободой и своими правами. Въ дйствительности же ршила, смотря по обстоятельствамъ, плненную королеву выдвигать впередъ или отодвигать на задній планъ, вести съ нею переговоры, держать ее ‘пугаломъ’ по отношенію къ шотландскимъ баронамъ, когда т черезчуръ расхрабрятся, говоря короче, обратить ее въ подходящее и услужливое орудіе своей политики.

Какъ ршено, такъ и сдлано. Едва Марія Стюартъ вступила на англійскую землю—она стала плнницей, хотя при ней былъ оставленъ небольшой штатъ придворныхъ, которыхъ она содержала на свою вдовью пенсію, получаемую изъ французскаго казначейства. Можетъ показаться боле суровымъ, но на самомъ дл было бы гораздо мене жестоко, еслибы Елисавета съ самаго начала подвергла свою кузину строжайшему аресту. Благодаря этому плнница была бы лишена возможности вести противъ своего врага многолтнюю борьбу, которая, по необходимости, должна была разразиться ужасною катастрофой. Что Марія была права, ведя эту борьбу, это вн всякаго сомннія. Посаженному въ клтку соколу можно сто разъ твердить что онъ долженъ покориться судьб и терпливо переносить все выпавшее на его долю, но соколъ все-таки васъ не будетъ слушать и не перестанетъ пытаться такъ или иначе сломать ужасную клтку.

Но клтка была крпка. Соколъ сначала только поломалъ себ крылья, а затмъ разбился на смерть о ея желзные прутья.

Девятнадцать лтъ пришлось питаться Маріи горькимъ тюремнымъ хлбомъ. По капризу Елисаветы, ее переводили изъ одной тюрьмы въ другую, затмъ въ третью, въ четвертую, въ пятую и въ шестую, и часто въ суровую зиму.

Никто не обращалъ ни малйшаго вниманія на слабющее съ каждымъ днемъ здоровье плнницы, благодаря неудобнымъ, холоднымъ и сырымъ помщеніямъ. Фатерингай былъ послднею станціей на ея жизненномъ пути, мрачный пуританинъ Аміасъ Паулетъ — ея послднимъ тюремщикомъ.

Къ чести несчастной женщины должно сказать, что она въ заключеніи долго, настойчиво и съ достоинствомъ боролась съ своимъ врагомъ, отстаивая свои права. Несмотря на вс разочарованія и недуги, она все-таки разсчитывала примириться, достойно ея званію, съ Елисаветой. Если ея сердце и обливалось желчью досады, то вдь поступить иначе она и не могла? Она видла, какъ вс ея планы разбиваются въ прахъ и должна была знать, что ея друзья гибнутъ на эшафот, страдаютъ въ заточеніи, изнемогаютъ въ изгнаніи. Ея воображеніе было подавлено, духъ угнетенъ, тло истощено. Она преждевременно состарилась, волосы пордли, желудокъ отказывался переваривать пищу, а опухшія ноги — поддерживать тло и двигаться. Ея тюремщица нанесла ей самый тяжелый ударъ, отнявъ у нея сына, ея единственное дитя.

Марія ошиблась и въ своемъ сын: Іаковъ І-й — не пріискивая другого выраженія — продалъ свою мать королев англійской за нсколько тысячъ фунтовъ стерлинговъ ежегодной пенсіи, заключивъ тайное обязательство ничего не предпринимать въ пользу заключенной. Безсердечный человкъ игнорировалъ сыновними обязанностями съ неслыханнымъ цинизмомъ, онъ позволялъ себ такъ отзываться о своей матери: ‘пусть она и захлебнется въ томъ пив, которое сама заварила’.

Этотъ Іаковъ I, какъ король Англіи и Шотландіи, прибывъ въ апрл 1603 г. изъ своего бднаго шотландскаго королевства въ Англію, привелъ въ изумленіе англичанъ своею непривлекательною физіономіею и фигурою. Можно утвердительно сказать, что когда Шекспиръ въ томъ же 1603 г. оканчивалъ своего Гамлета, Іаковъ І-й — эта каррикатура на короля, этотъ ученый идіотъ съ отвратительнымъ слюнявымъ ртомъ, заика и жалкій трусъ — и заставилъ великаго поэта вложить въ уста Гамлета слдующія слова: ‘А vice of kind!’. ‘А kind of sheeds and parches!’ {Король шутъ! Король изъ лохмотьевъ и заплатъ!}

Только однажды весь гнвъ и негодованіе, которые многими годами собирались и таились въ сердц несчастной страдалицы, наконецъ переполнили чашу ея терпнія, и неожиданно вылились наружу въ форм того знаменитаго письма, которое Марія написала Елисавет въ ноябр 1584 года. Въ немъ она срываетъ съ своей лицемрной непріятельницы маску двственности и въ самыхъ рзкихъ выраженіяхъ обличаетъ ее во всевозможныхъ видахъ безстыдства и распутства, въ какихъ Елисавета, по расказамъ ея статсъ-дамы, графини Сюльсбери, практиковалась съ Лейчестеромъ, Гаттономъ, Симье и герцогомъ Алансонскимъ. Въ этомъ обличеніи нашли себ подобающее мсто и безграничное тщеславіе и дикая вспыльчивость дочери Генриха VIII-го.

Вроятно, это письмо не дошло по назначенію, шпіоны, которыми Барлэ и Вальсингамъ окружили королеву Елисавету, успли его перехватить. Англійскіе министры сочли Совершенно излишнимъ разжигать еще пуще гнвъ своей повелительницы, что и въ дйствительности было совершенно излишнимъ. Елисавета и безъ того вполн достаточно ненавидла свою плнницу за т непріятности, которыя она ей причиняла, такъ безцеремонно затрагивая ея права. Но на ряду съ этимъ англійская королева и боялась своей ненавистной плнницы, и имла на то достаточное основаніе. Марія и въ плну продолжала быть надеждой англійскихъ католиковъ, союзницей папы, Гизовъ и короля испанскаго, которые не только допивались отнять у Елисаветы англійскую корону, но и замышляли на ея жизнь. Такъ, напр., Филиппъ II (король Испаніи) не разъ обсуждалъ съ своимъ государственнымъ совтомъ, какимъ способомъ удобне отправить на тотъ свтъ англійскую королеву, а алчный до крови іезуитизмъ, (утвердившій свое реноме колоссальными ужасами Варфоломеевской ночи, находился въ полномъ разцвт своего могущества, о чемъ и не преминулъ заявить 10 іюня 1584 года, когда смертельная пуля Бальтазара Жераро изъ Дельфъ пробила грудь Вильгельма Оранскаго.

Слдуетъ предположить, что Елисавета въ 1567 году не только врила въ возможность вторженія испанцевъ и, попутно съ этимъ, въ возстаніе англійскихъ католиковъ, но и что эта опасность подготовляется интригами Маріи и ея приверженцами. Не мене врила англійская королева наговорамъ своихъ министровъ, что фортингайская плнница принимаетъ близкое участіе въ заговор на ея жизнь, во глав котораго стоитъ Бабингтонъ, и что проэктъ этого заговора выработанъ испанскимъ королемъ и тсно связанъ съ вторженіемъ испанцевъ въ Англію.

Сомннія въ существованіи подобнаго заговора быть не можетъ, но онъ, во всякомъ случа, былъ раздутъ безсовстнымъ Вальсингамомъ до гиперболическихъ размровъ, съ ближайшею цлью погубить Марію. Вся эта махинація удивительно походитъ на плетеніе тхъ нитей заговоровъ, что было излюбленнымъ занятіемъ и дйствительнымъ орудіемъ бикопартизма, какъ во дни режима мнимаго ‘дяди’, а затмъ во дни ‘фальшиваго племянника’, и которую слдующая народная поговорка:

Matheis

Bricht’s Eis,

Find’t er keins

So macht er eins *),

*) Матвй (въ дни Матвя) взламываетъ ледъ, но если его не находится, то онъ его длаетъ.

какъ нельзя лучше характеризуетъ Марія, въ свою очередь, не отрицала, что она знаетъ о проэкт вторженія испанцевъ и одобряетъ его. Почему же ей было ему не сочувствовать? Онъ сулилъ ей освобожденіе изъ восемнадцатилтняго плна, въ которомъ она содержалась вопреки всякому международному праву, всякому чувству гуманности. Каждый знаетъ, что люди не ангелы и что христіанская заповдь: ‘любите враговъ вашихъ и благотворите ненавидящихъ васъ’ исчезаетъ предъ реальными страстями и интересами, какъ облако предъ дуновеніемъ утренняго втра. И поэтому кто станетъ слишкомъ удивляться тому, что Марія безъ малйшаго колебанія оцнивала свое освобожденіе и возстановленіе на престол цною жизни своей непріятельницы.

Однако, несчастная плнница энергично отрицала обвиненіе не только въ соучастіи, но и въ знаніи заговора Бабингтона на жизнь Елисаветы, и она твердо это отрицала все время до конца своей жизни, тогда какъ въ своей солидарности съ великой католической комбинаціей она созналась немедленно. Ее хотли обличить въ покушеніи на жизнь королевы на основаніи писемъ Бабингтона къ ней и ея отвта ему. Она потребовала показать ей оригиналы и въ лицо сказала статсъ-секретарю Вальсингаму, что онъ способенъ поддлать ея корреспонденцію, перехваченную его шпіонами и попавшую къ нему въ руки. Впрочемъ, подлинныхъ писемъ ей не показывали, какъ не предъявляли и ране подлинныхъ бумагъ пресловутаго ‘серебрянаго ящика’.

XI.

Вообще, весь процессъ, веденный противъ Маріи и вся процедура, которой ее подвергали осенью 1526 года отъ ‘альфы’ до ‘омеги’, представляютъ собой такую же дерзкую грубую насмшку надъ закономъ, такое же безсовстное нарушеніе всякаго права, какъ и процессъ Ботвеля.

Во глав слдственной и судебной комиссіи, назначенной Елисаветой, стояли заклятые враги шотландской королевы — Бурлейхъ и Вальсингамъ, которые поставили себ непремнной цлью добиться приговора обвиняемой къ смертной казни. Они не отступали ни передъ какою жестокостью и даже не позволили больной, удрученной и безпомощной женщин имть адвоката или защитника. Они такъ повели дло, что исчезла всякая возможность раскрыть истину. Когда Марія узнала, что ее впутываютъ въ заговоръ съ Бабингтономъ, она потребовала какъ съ нимъ жъ и его соучастниками очной ставки. Тогда Бабингтона и компанію поспшили казнить и этимъ путемъ лишили Марію возможности оправдаться передъ лицомъ судебной комиссіи.

Марія, въ сознаніи неприкосновенности своего королевскаго достоинства, конечно, могла не давать отвта англійскимъ и шотландскимъ обвинителямъ, но она этимъ и пользовалась и длала все возможное, чтобы доказать лживость возведенныхъ на нее тяжкихъ обвиненій. Ея же судьи врне палачи, напротивъ, не останавливались ни передъ чмъ, начиная съ хитростей и кончая подлостями, лишь бы лишить ея возможности оправдаться и принести ее — беззащитную, въ жертву плахи.

Даже ея злйшіе враги не оспариваютъ, что когда 11 октября шотландская королева предстала въ большомъ зал Фортингая передъ судьями, она держалась съ благородною сдержанностью и съ полнымъ достоинствомъ. На предложена Бурлейха выслушать чтеніе обвинительнаго акта она отвтила:

‘Я пріхала въ Англію, чтобы найти покровительство которое было мн общано. Меня же здсь — что знаетъ каждый задержали, вопреки всякому праву и закону, плнницей. Что касается вашей комиссіи, то никто не иметъ права судить меня, такъ какъ никто изъ васъ не стоитъ выше меня. Я рождена свободною и самодержавною королевой, и только передъ однимъ Богомъ отвчаю за свой дйствія. Я не признаю въ васъ ни моихъ пэровъ, ни судей, и если я отвчаю вамъ, то это только потому, что я этого сама желаю и для того, чтобы обличить ложь и злонамренность вашихъ обвиненій’.

Во время судебнаго разбирательства Марія съ горечью замтила, что Бабингтона казнили съ цлью избжать требуемой ею очной съ нимъ ставки, и затмъ спросила, почему же не призваны въ судъ ея арестованные секретари Нау и Керле въ качеств свидтелей по ея длу, какъ она этого также требовала? Можетъ быть эти свидтели записанныя показанія подтвердятъ и въ ея присутствіи?

Но требованія ея вызвать въ судъ свидтелей, какъ и предъявить ей подлинныя письма Бабингтона, были напрасны.

‘Меня обвиняютъ на основаніи моихъ писемъ — воскликнула она — и вмст съ тмъ отказомъ предъявить мои подлинныя письма и тмъ, что отобрали вс мои бумаги, меня лишаютъ возможности доказать лживость обвиненія’.

Она такъ закончила свою рчь:

‘Мое единственное преступленіе — это мое рожденіе и религія, которую я исповдую, и за это меня подвергаютъ обидамъ и страданіямъ. Я горжусь моимъ рожденіемъ. Я умю прощать наносимыя мн оскорбленія. Въ религіи я нахожу надежду и утшеніе въ моихъ страданіяхъ и готова запечатлть преданность ей своею кровью. Впродолженіе всей своей жизни я дорожила жизнью ничтожйшаго творенія Божія. По своей природ я боле склонна молиться, подобно Есфири, чмъ бороться съ мечемъ въ рукахъ, какъ Юдифь. Въ остальномъ было бы глупо полагаться на приговоръ людей, которые, къ тому же, мои завдомые враги. Я требую, чтобы меня судили и предоставили мн возможность защищаться передъ англійскимъ парламентомъ въ присутствіи королевы и государственнаго совта’.

Тщетное воззваніе! 25-го октября собравшаяся въ поломъ состав комиссія вмсто Фортингая въ Вестминстер заочнымъ приговоромъ признала шотландскую королеву виновной по всмъ пунктамъ обвинительнаго акта. Только одинъ изъ судей — лордъ Цугъ, по чувству стыда и отвращенія, отказался утвердить своимъ ‘да’ это гнусно-позорное обвиненіе. Понятно, приговоръ былъ утвержденъ обими палатами парламента и былъ встрченъ съ бшенымъ восторгомъ лондонскимъ населеніемъ. Правительство сочло нужнымъ досыта утолить ‘протестантскій духъ’ и угостить общественное мнніе блюдомъ ‘папскихъ ужасовъ’.

Исполненіе приговора зависло всецло отъ воли Елисаветы.

Лицемріе, съ какимъ она представлялась колеблющейся между требованіемъ государственнаго блага и личнымъ состраданіемъ къ несчастной,— это ея адское желаніе избавиться отъ нея, что она не разъ высказывала своимъ приближеннымъ {Елисавета уже въ август 1586 г. написала въ этомъ смысл поистин дьявольски-лукавое письмо къ Аміасу Паулету (Amias Paule). Суровый, но почтенный пуританинъ не понялъ его или не хотлъ и понять. Поздне Вальсингамъ (Walsingham) и Дависонъ (Davison) писали ему ясне и обращали его вниманіе на то, что онъ великую услугу окажетъ королев, если ‘тайно освободитъ’ ее отъ Маріи Стюартъ. Паулетъ съ гнвомъ отвергъ это позорное требованіе. Когда Дависонъ сообщилъ объ этомъ королев, она разразилась бранными и неприличными словами по адресу ‘аффектированнаго рыцаря формальности’.},— цинизмъ, съ какимъ она заявляла, чтобы избавили отъ кузины, не прибгая къ смертной казни, искусное разыгрываніе роли, въ которой, какъ бы уступая хитрости и сил, она ршается подписать смертный приговоръ, безстыдство, съ какимъ она увряла, что казнь произошла помимо ея воли — все это до такой степени гнусно, что свжее нравственное чувство не можетъ не возмущаться.

XII.

Министры Елисаветы хорошо знали, что они поступаютъ вполн по плану своей повелительницы и дйствуютъ ея дух, они не тревожили ее этимъ дломъ и выполненіе подготовленнаго королевою смертнаго приговора приняли на себя.

6 февраля 1587 г. графы Шрюсбери, Кентъ и мистеръ Баль (von Shreusbury und Kent und Mister Beal собрались въ Фозеринге (in Fоtheringay) и на слдующій день, въ сопровожденіи Паулета и шерифа графства Нортгамптонъ (Northampton), отправились къ Маріи, чтобы объявить ей, что она должна умереть.

‘Именемъ Божіемъ — отвтила она — да будетъ благословенно это извстіе! Я очень желала оставить этотъ міръ’.

Затмъ Марія спокойно, но твердо объявила, что она жертва юридическаго убійства, приговоренная трибуналомъ, который не имлъ надъ ней ни малйшаго права и за такое преступленіе, въ которомъ она не виновата.

‘Призываю Бога въ свидтели, — заключила она, кладя руку на лежавшій предъ ней Новый Завтъ,— что я никогда не желала, не одобряла и не искала смерти англійской королевы’.

Графъ Кентскій Люммелъ (Lmmel) дерзко прохриплъ: ‘Это — папскій завтъ, слдовательно, ваша клятва не иметъ никакого достоинства!’

Она съ достоинствомъ отвтила тупому фанатику:

‘Это — переводъ, признанный католическою церковью, слдовательно, ваша свтлость должны считать произнесенную пердъ нимъ присягу столь же святою, какъ если бы я присягала надъ вашимъ переводомъ, въ который я не врю’.

Затмъ она потребовала католическаго священника, чтобы приготовиться къ смерти. Коммиссары отказали ей, потому что въ ихъ инструкціи ничего объ этомъ не было сказано.

Графъ Кентскій хотлъ навязать ей протестантскаго дкховника и миссіонера-декана изъ Петерборо (von Peterbrough).

‘Нтъ, — сказала Марія, — я хочу умереть въ вр моихъ отцовъ’.

На это гр. Кентскій отвтилъ:

‘Madame, при такой закоренлости ваша жизнь была бы гибелью для нашей религіи, и ваша смерть спасетъ ее’. При этихъ словахъ лучъ радости блеснулъ на лиц королевы, и, по уход коммиссаровъ, она обратилась къ своимъ служанкамъ съ слдующими словами:

‘Ну! не правду я вамъ говорила? Я знала, что они умертвятъ меня! Я была великимъ препятствіемъ ихъ вр. Но какъ я счастлива! Прежде утверждали, что я осуждена на смерть за то, что я злоумышляла противъ жизни англійской королевы, а теперь у графа Кентскаго вырвалось признаніе, что меня казнятъ за мою вру’.

Эшафотъ былъ поставленъ въ большомъ зал замка. Въ среду, 8 февраля (стараго стиля), около 8 часовъ утра взошла на него Марія Стюартъ, сохраняя достоинство и спокойствіе. Когда ея суровый тюремщикъ Паулетъ, видя, что она съ трудомъ держится на своихъ больныхъ ногахъ подалъ ей руку, она приняла его услугу и привтливо сказала ему:

‘Благодарю васъ! Это — послдній трудъ, который вамъ причиняю’.

Когда Марія-Антуанетта, входя на надмостки гильотины, нечаянно наступила на ногу палачу Суасону, она также извинилась передъ нимъ и въ такихъ словахъ:

‘Извините меня, monsieur, я сдлала это не нарочно’.

Сколько трогательной поэзіи въ этихъ словахъ кротости и вжливости, произносимыхъ устами, которыя черезъ минуту затмъ будутъ человческою жестокостью замкнуты навсегда.

Весьма кротко, но и ршительно отвтила Марія на достойное бонзы предложеніе петерборгскаго декана перейти въ протестантство,— предложеніе, обращенное къ изстрадавшей женщин, стоявшей у плахи.

Міровая исторія вообще склонна набрасывать густыя тни на трагическіе моменты великихъ катастрофъ, а иногда и пользоваться слабыми тнями отвратительнаго комизма

Подобное иметъ мсто и въ казни Маріи Стюартъ. Когда на задрапированномъ трауромъ кровавомъ помост смертоносное лезвіе перерзало шею Маріи, палачъ схватилъ ея голову за волосы, но они остались у него въ рук, лысая голова упала и покатилась.

Преодолвъ смущеніе, палачъ поднялъ голову и, воскликнулъ:

‘Да хранитъ Богъ королеву Елисавету.’

Тогда деканъ изъ Петербору, желая, чтобы былъ услышанъ и голосъ во имя ‘религіи любви’, въ свою очередь воскликнулъ: ‘Такъ да погибнутъ вс враги королевы’, и что только одинъ графъ Кентскій отвтилъ: ‘аминь’ {Въ своей стать ‘Кромвель’ Шерръ говоритъ: ‘Если бы Шиллеръ лучше зналъ исторію жизни Маріи Стюартъ, то этотъ поэтъ нравственнаго идеализма, вроятно, воздержался бы трагическимъ прославленіемъ этой женщины оскорблять величіе исторіи. Королева-гршница погибла въ долгой борьб съ своимъ смертельнымъ врагомъ Елисаветою, многохвалимая двственность которой также принадлежитъ къ чистому вымыслу, но подруга Ботвеля 9-го февраля 1587 г., сложивъ свою голову на плах въ замк Фортинга, въ этомъ акт нашла отпущеніе своего тяжкаго преступленія’.}.

Побдительница Елисавета пережила свою жертву на шестнадцать лтъ. ‘Queen Bess’ сорокъ пять лтъ, по ходящему выраженію, процарствовала со славою (gloriosa). Своему, доходившему до глупости, желанію нравиться и кокетству она оставалась неизмнно врною до самой смерти, уже будучи сдой старухой, продолжала рядиться и разыгрывать роль молодой двицы. Еще въ 1601 и въ 1602 гг. старая кокетка радостно принимала восторги и аплодисменты раболпнаго англійскаго двора, когда своимъ беззубымъ ртомъ громко распвала аріи подъ акомпаниментъ лютни и разслабленными подагрой ногами, отплясывала ‘гайярду’. Только въ минуты уединенія, когда ее посщало сознаніе ея внутренной пустоты, она говорила, что вполн насладилась жизнью, и уже нтъ ничего боле, что бы могло доставить удовлетворенія ея уму и сердцу или доставить какое-либо удовольствіе. Счастье, однако, не покидало до конца, 3 апрля 1603 она тихо и безболзненно скончалась.

Французъ Монтескье, который не дошелъ въ исторической наук такъ далеко, чтобы признавать успхъ или неуспхъ единственнымъ масштабомъ въ исторической оцнк, былъ того мннія, ‘что мста, предназначенныя историческимъ личностямъ, какъ потомственное наслдіе, также какъ мста, отводимыя современниками, зависятъ отъ прихоти судьбы’.Этому старо-франкскому воззрнію придерживаются многіе люди, а въ числ ихъ и я. И мы держимся того убжденія, что въ мизинц ноги Монтескье больше ума, знанія людей и свта, чмъ подъ общей черепной покрышкой въ мозгахъ всхъ прочихъ патентованныхъ историковъ, также и того, что положеніе Монтескье вполн примнимо въ Елисавет Тюдоръ и Маріи Стюартъ.

Если же мы взглянемъ на положеніе обихъ царствовавшихъ женщинъ, на ихъ ссоры, радости и страданія, торжество и пораженіе съ вполн безпристрастной точки зрнія, тогда мы поймемъ, что старикъ Лиръ былъ дйствительно древній мудрецъ, когда сказалъ:

‘Родясь на свтъ мы плачемъ: горько намъ

Къ комедіи дурацкой подступаться’.

НИНОНА ДЕ ЛАНКЛО.
(XVII ВКЪ.)

La dangereuse Ninon. Ninon
la courtisante.— Cette vieille cl&egrave,bre *).

*) Опасная Нинона, Нинона
куртизанка.—Эта знаменитая старуха.

Время демократіи еще не пришло и трезвый наблюдатель, пожалуй, склоненъ думать, что оно никогда и не придетъ. Для осуществленія демократическаго принципа настолько, чтобы онъ не было лишь призракомъ, не только требуется такой степени умственнаго и нравственнаго развитія массы, которой она едва-ли когда въ состояніи достичь, но въ настоящее время стоитъ въ прямомъ противорчіи,— если только это дйствительное, а не написанное на бумаг осуществленіе демократической идеи,— съ тмъ грубымъ фактомъ, что огромное большинство людей — рабы съ пеленокъ и по привычк или рабы пошлаго расчета.

Что знаетъ о свобод и какое понятіе о ней можетъ имть тысячу кратъ достойная жалости и неспособная мыслить масса, крехтящая подъ гнетомъ заботъ о куск насущнаго хлба? Никакого, или много-много, если представляетъ ее себ вмсто богини, въ вид причудливо разряженной, выставленной на показъ каррикатуры, въ вид Мумбы-Юмбы (Mumba-Jumba). Свобода опьяняетъ рабовъ, они въ порыв восхищенія разрываютъ свои цпи самымъ необузданнымъ образомъ и какъ бы для того, что бы въ чаду опьяненія тмъ легче снова надть на себя оковы. А масса образованныхъ людей? Эти благовоспитанные господа и барыни относятся къ появленію свободы такъ же, какъ бдный Фаустъ къ появленію духа земли. ‘Горе мн, я не могу выносить твоего присутствія!’ И поверженная величіемъ богини во прахъ милая, ‘либеральная умренность’ не дерзаетъ поднять робкаго взора выше края ея одежды, орошенной и кровью и слезами. Полная презрнія богиня отворачивается отъ ‘трусливо пресмыкающаго червя —образованнаго филистерства, какъ духъ земли отъ его боязливаго заклинателя, и оно невольно поддается обольщенію, и идетъ въ сть мефистофелевскаго конституціонализма, который занимаетъ его разными дозволенными закономъ фокусами, и при помощи всяческихъ парламентскихъ кривляній внушаетъ своему питомцу увренность, что онъ самъ приводитъ все въ движеніе (т. е. управляетъ), между тмъ какъ на самомъ дл его заставляютъ двигаться, а при случа и толкаютъ, и изощряютъ всевозможный деспотизмъ.

Говоря серьезно, конституціонная система, или констуціонная, это незаконнорожденное дитя отъ отца — обмана, а матери— лицемрія. Повидимому, эта грязная и достаточно протоптанная, но все же необходимая ступень той безконечной лстницы обольщеній и разочарованій, по которой съ трудомъ и съ улитковою медленностью карабкается человчество къ сознанію и совершенствованію. Общество должно пережить эту фазу развитія, должно пройти черезъ эту пустыню, гд все основано на взаимномъ обман и надувательств, чтобы удовлетворить свое стремленіе къ боле здоровому и боле нравственному соціальному принципу. Но такое стремленіе живетъ, можетъ пускать корни и давать ростки только въ немногихъ избранныхъ, чистыхъ и энергичныхъ личностяхъ, и это доказываетъ, что конститу ціонализмъ ведетъ къ господству не демократіи, какъ мечтаютъ безумцы, а скоре аристократіи. Я говорю о настоящей, истинной аристократіи, такъ сказать, о рыцарств <испорчено>ма и поведенія, которая, конечно, не иметъ ничего общаго съ аристократами англійской палаты лордовъ, не говоря уже, о жалкихъ какихъ-то осколкахъ — австрійской, русской, баварской и др. палатъ перовъ. Эта аристократія далекаго будущаго, вроятно, и создастъ настоящую, истиною демократію, само собою разумется, если только это по силамъ человчеству.

Никто не станетъ серьезно оспаривать возможности и вроятности указаннаго направленія прогресса европейскаго общества. Такъ какъ стоитъ только бросить внимательный взглядъ назадъ на три послднія столтія, и мы тотчасъ видимъ, что движеніе впередъ идетъ безостановочно и неудержимо, и что одушевлявшія тотъ или другой вкъ идеи всегда находили орудія для своего осуществленія.

Подобнымъ орудіемъ и притомъ весьма сильнымъ былъ великій кардиналъ Ришелье, одинъ изъ величайшихъ революціонеровъ, которые когда-либо появлялись, — человкъ, поистин составляющій эпоху.

Его ‘красная эминеція’ предпринялъ и смло довелъ до конца геніальный, исполинскій трудъ — преобразованіе средневковаго, клерикальнаго государственнаго строя въ боле современный—свтскій. Баронъ по рожденію, священникъ по званію, онъ своей неумолимимой желзной рукой безстрашно разбивалъ оковы, которыми феодализмъ и клерикализмъ сковали людей. Заложенныя имъ основы королевскаго абсолютизма для новйшей монархіи могутъ — какъ ни странно звучитъ это въ настоящее время,— и должны считаться — если принять во вниманіе тогдашнее положеніе длъ,— ршительнымъ переходомъ изъ мрака къ свту, отъ рабства къ свобод, уже потому, что королевскій абсолютизмъ для поддержки своего существованія роковымъ образомъ нуждался во вновь зарождающемся соціальномъ элемент — третьемъ сословіи, буржуазіи. Какъ только третье сословіе примкнуло къ всемірно-историческому движенію, для послдняго открылся новый путь развитія.

Посл смерти великаго государственнаго мужа, который первый понялъ соціально-политическія идеи и задачи реформаціонной эпохи, юнкерство и клерикализмъ пытались уничтожить его дло. Но оно покоилось на такихъ прочныхъ устояхъ, что соединенныхъ усилій Мазарини и Анны Австрійской {Жена Людовика XIII-го.} было вполн достаточно для успшной защиты его отъ нападокъ со стороны героевъ и героинь фронды, которая въ сущности была только неудачной пародіею средневковаго феодализма. Изворотливый, какъ угорь итальянецъ и безпечная испанка были самые подходящія люди, чтобы расчистить и подготовить во Франціи почву для воцаренія королевскаго абсолютизма.

Время регентства Мазарини и правленія Людовика XIV какъ и вс подобныя переходныя эпохи, представляй бездну противорчій. Умирающій феодализмъ и возраставшій абсолютизмъ принимали самую разнообразную окраску. Особенно поразительно то обстоятельство, что въ то время когда все общество было охвачено сильнымъ религіознымъ воодушевленіемъ, высшій классъ мало-по-малу погрязала все глубже въ смердящей трясин поголовной испорченности.

Но какая сила порождала самые рзкіе контрасты и переплетала ихъ другъ съ другомъ въ полный хаосъ? Здсь суетная пронырливость іезуитизма и ихъ фривольное, ловко приспособленное къ нравамъ общества ученіе, тамъ — мрачная, мистическая теорія янсенизма. Здсь взвивается поднятое Декартомъ славное знамя скептизма, которое всегда и всюду будетъ идти передъ человчествомъ по пути его развитія, и блещетъ острая, какъ отточенная шпага, опозиціонная иронія Паскаля, тамъ могучій голосъ Боссюэта, по-видимому, какъ громомъ — непреложностью католической ортодоксіи поражаетъ вс еретическія движенія и стремленія. Я говорю повидимому, такъ какъ всматриваясь внимательне, мы видимъ, что во Франціи XVII вка повсюду проглядывала Франція XVIII вка. Въ высшихъ слояхъ умственной атмосферы уже виталъ волтеріанизмъ и чувствовалось предвкушеніе якобинизма. Въ это время, какъ добрая старая два Madelaine de Scuderie писала свои объемистые и слащавые романы, въ которыхъ подъ видомъ честности, благородства, рыцарства, вжливости и необходимости проповдывала неограниченный деспотизмъ и возводила въ догматъ королевскую власть, въ то же время Фенелонъ писалъ своего Телемака, гд епископъ смло радуетъ противъ заносчивости и распущенности абсолютизма, и въ его рчахъ уже чуется будущій авторъ ‘Общественнаго договора’. А сколько политическихъ, религіозныхъ, соціальныхъ суеврій осмялъ ‘le bon homme’ Лафонтенъ! Тогдашнее французское общество относилось съ живымъ и напряженнымъ интересомъ къ проблемамъ философіи и теологіи, а также къ произведеніямъ изящной литературы. Въ Портъ-Роял отшельники и отшельницы носились съ сумасброднымъ ученіемъ о предопредленіи и пытались осуществить наивныя идеи отшельниковъ первыхъ вковъ христіанства. Въ Париж ‘жеманницы’ {Prcieuses.} собирались въ салон отеля Рамбулье и Монморанси, чтобы трактовать объ ‘Art potique’ {Искусств поэзіи.} Буало или обсуждать достоинства и недостатки произведеній Корнеля и Расина. Тема была довольно серьезная, но можно побиться объ закладъ, что и этихъ ‘сливкахъ общества’, какъ дамы, такъ и кавалеры не понимали ее во всей ея глубин. По натур чистый романтикъ Корнель наложилъ на отживавшіе средніе вка только формальную печать французскаго классицизма. Напротивъ, Расинъ какъ бы являлся почитателемъ современнаго абсолютизма и деспотизма и даже ихъ защитникомъ, хотя его мастерское драматическое произведеніе Аталія (Athalie) есть прямо обличительная проповдь, направленная противъ тираніи. Несмотря на слишкомъ явное тенденціозно аристократическое направленіе, произведенія обоихъ великихъ трагиковъ составляютъ гордость французской литературы XVII столтія. Въ Мольер же, хотя онъ и былъ придворнымъ комикомъ и писалъ исключительно для забавы высшаго круга, мы видимъ — какимъ онъ и есть — великаго предтечу и предвозвстника гражданско-оппозиціонной литературы XVIII вка.

Во французской литератур XVII вка — конечно, богатой и блестящей — почти совсмъ не чувствуется того возвышающаго душу и истинно цивилизующаго и облагораживающаго вліянія, какое проявила, напр., нмецкая классическая литература. То была эпоха кипучей, богатой красками и вншнимъ блескомъ подвижной и радостной жизни люди того времени — мужчины и женщины — отличались не разительнымъ легкомысліемъ и распущенностью нравовъ жить весело самому, наслаждаться и не мшать жить другимъ — было всеобщимъ лозунгомъ, и въ силу этого допускались не только распутство, цинизмъ и противоестественные пороки, но даже и явныя преступленія.

Не дурной иллюстраціей этого времени можетъ служить нкоторыя выраженія письма отъ 17 Іюня 1776 г. Madame de Sevign (Севинье), въ которомъ она сообщаетъ своей дочери о казни извстной отравительницы, маркизы Бренвилье:

‘Enfin, c’en est fait, la Brinvilliers est en l’air, son petit corps а t jette apr&egrave,s l’excution dans un fort grand feu et ses cendres au vent, de sorte que nous la respirerons, et par la communication des petits esprits, il nous prendra quelque humeur empoisonnante dont nous serons tous tonns’ {Наконецъ, совершилось.— Бренвильеръ въ воздух, ея маленькое тло посл казни было брошено въ весьма сильный огонь, и ея пепелъ развянъ по воздуху. Такимъ образомъ, намъ придется ею дышать и черезъ сообщеніе маленькихъ духовъ мы будемъ также находиться въ настроеніи отравлять другихъ, чему мы вс будемъ удивлены.}.

Въ письм М-me de Sevign не слышно ни малйшаго нравственнаго негодованія, оно скоре отзываетъ фривольною, равнодушною шуткою.

Если одна изъ почтеннйшихъ французскихъ дамъ своего времени, можетъ быть даже самая почтенная, могла такъ отзываться о казни безстыдной распутницы и гнусной отравительницы, то нечему удивляться, что знаменитая куртизанка, о которой я сейчасъ буду вести рчь, могла быть въ тогдашнемъ Париж крупной величиной {Матеріалы для моего экскиза взяты изъ слдующихъ источниковъ: Marquise de Svign: Lettres, 8 vols. Leide et Maestricht 1736—7. Cardinal de Retz: Mmoires, 5 vols. Amsterdam 1718. Duc de Saint-Simon: Mmoires, collai, sur le manuscript original par М. Cheruel, 12 vols. Paris 1856, tome III. Scarron: Oeuvres. Amsterdam 1737, tom 1, VIII. Tallemant de Raux: Les Histoiriettes publ. sur le manuscr. autogr. de l’auteur. 2 dit. Paris 1845, tom. VII. Madame de Maintenon: Lettres, publ. par Baumelle, 9 vols, Amsterd. 1756. Mad. de Motteville: Mmoires, 6 vols, Amsterd. 1739. Saint-Evremond: Oeuvres, 1753. tom. IV, V. Sergais: Mmoires et anecdotes (oeuvres, tom II), 1737. Douxmensil: Mmoires et lettres p. serv. l’hist. de la vie de Mademoiselle de Lenclos, 1751. Walckenaer, Mmoires touchant la vie et les crits de la Marquise de Svign. Paris. 181-1. t. I, II. Nouvelle biographie gnrale. Paris 1859. t. XXX p. 646.} и какъ нравственно-историческій типъ играла видную роль.

II.

Анна де Ланкло (Anne de Lanclos), въ долго цвтущее время своей красоты и славы называвшаяся просто — Нинона (Ninon), а подъ старость Mademoiselle de Lanclo, родилась въ Париж 15-го Мая 1616 г., гд и умерла 17 Октября 1705 г. Слдовательно, она прожила почти 90 лтъ и пережила три замчательнйшія эпохи въ исторіи своего отечества: ужаснаго, но богатаго результатами правленія кардинала Ришелье, регентства Мазарини и Анны Австрійской, матери Людовика XIV-го, и царствованіе ‘деспота — L’tat c’est moi’ {‘Государство — это я’, фраза, сказанная Людовикомъ XIV, и девизъ его царствованія.}.

Въ первую изъ этихъ эпохъ въ нее былъ влюбленъ весь цвтъ молодежи — храбрые, пылкіе, но въ ‘par exellence’ безвстные дворяне.

Во вторую остряки и вольнодумцы, въ род Скаррона и Сенъ-Эрмона, называли ее Аспазіей современной Франціи..

Въ третью эпоху ее почитали,— и почитали за лучшій примрь утонченныхъ манеръ, элегантности, рафинированнаго вкуса и какъ женщину, умющую блистать въ обществ.

Даже такая въ высшей степени осторожная лицемрка, какъ Ментенонъ (Maintenon), чистосердечно признавала ее, какъ превосходнйшій образецъ манеры держать себя и хорошаго вкуса. Также и герцогъ Сенъ-Симонъ (duc de Saint-Simons), который, какъ извстно былъ не очень-то склоненъ хорошо отзываться о людяхъ, стоящихъ въ табел ранговъ ниже герцога и пэра, говорилъ о Нинон чуть-ли не съ восторгомъ: ‘эта знаменитая куртизанка представляетъ удивительный примръ того, какимъ почетомъ или тріумфомъ можетъ пользоваться порокъ, если ему отдаются съ умомъ и съ нкоторой долею добродтели. И надо сознаться, что Нинона, несмотря на свои слабости ( la faiblesse r&egrave,s), была добродтельна и отличалась честностью (qu’elle tait vertueuse et pleine de probit). Она была некорыстолюіива, скромна и почтенна. Она не была болтлива, ея разгооръ всегда очаровывалъ. Она была даже врна, такъ какъ никогда боле одного фаворита за разъ ( la fois) не имла, когда же онъ ей надодалъ, то она ему это говорила открыто и честно’.

Таковъ отзывъ строгаго герцога. Жаль, что для параллели не достаетъ такого же сжатаго и мткаго отзыва о ней со стороны маркизы de Svign, вн сомннія, ея отзывъ былъ бы иной.

Добрая маркиза, надо согласиться, имла достаточно таки основаній дуться на ‘la dangereuse Ninon’ {Опасная Нинона.}, и ‘Ninon la courtisante’ {Куртизанка Нинона.}. Хорошенькой, умной и скромной маркиз, іатери двухъ прелестныхъ дтей, было всего 24 года, когда ея втреный супругъ попалъ въ сти ‘dangereuse Ниноны’, которой уже стукнулъ 34-й годъ. Нинона являлась для маркизы какимъ-то злымъ геніемъ, преслдовавшимъ ее почти въ теченіе всей жизни. Посл того, какъ ‘опасная’ отняла у маркизы мужа, она черезъ нкоторое время обольстила ея сына, маркиза Шарля де Севинье. Случилось даже нчто необычайное’: ‘cette vieille cl&egrave,bre’ {Эта знаменитая старуха.},— какъ называлъ Вольтеръ старуху Нинону,— возбудила нжную страсть, также и во внук злосчастной супруги де Севинье, въ маркиз de Gripon, и, такимъ образомъ, плнила три поколнія одной и той же фамиліи, что уже составляетъ безпримрный случай во всей ‘общей исторіи’ куртизанокъ. Вотъ что значитъ быть юной, свжей, обворожительной въ 30, въ 50, въ 70 лтъ. Да, Нинона была настоящимъ чудомъ въ смысл долгаго сохраненія красоты и свжести, а маркиза де Севинье была слишкомъ умна, чтобы не понимать и не придавать этому значенія. Впослдствіи она говорила объ ‘la dangereuse’ съ нкоторымъ даже уваженіемъ и называла ее не иначе, какъ mademoiselle Ланкло.

На Нинон подтвердился взглядъ Гте, что воспринятыя впечатлнія въ раннемъ возраст всегда глубоко врзываются въ юную душу и надолго оставляютъ въ ней слды. Ея отецъ, дворянинъ изъ Турена, состоялъ на служб у герцога д’Эльбефа и отличался выдающимся легкомысліемъ даже въ сред легкомысленныхъ дворянъ того времени. Единственнымъ достоинствомъ, которымъ онъ обладалъ, была артистическая игра на лютн, которая, въ силу наслдственности, перешла и къ единственному ребенку. Вмст съ этимъ достоинствомъ маленькая Анна также унаслдовала и фривольные взгляды и шаткость нравственныхъ убжденій своего отца, и въ очень раннемъ возраст пріучилась смотрть на жизнь, какъ на сплетеніе весьма пикантныхъ и романическихъ приключеній. Отцу ея, вслдствіе не совсмъ честной дуэли, въ которой онъ убилъ своего противника, пришлось бжать изъ Франціи, оставивъ скромное, но вполн достаточное состояніе жен и дочери. Однако, отцовская система образованія успла оказать такое сильное вліяніе на дочурку, что вс усилія ея матери, m-me Обра, женщины весьма почтенной и блестящей, направить ее на путь истинный, не повели ни къ чему.

Нинона какъ физически, такъ и умственно развилась весьма рано. Когда она, по разсказамъ ея современника Талеманна-де-Рео, стала ‘une fille grandette’ {Взрослая двушка.}, то въ совершенств постигала мировой завтъ скептицизма, проповдуемаго въ твореніяхъ Монтена и Шарона. Она получила и нкоторое литературное образованіе, или какъ выражались въ то время, ‘avait beaucoup de lecture’ {Много читала.}. Ея гибкій, острый умъ заставлялъ искать съ нею бесдъ и ея смлыя и мткія остроты повторялись въ лучшихъ салонахъ Парижа, а своей игрой,— прекрасной игрой на лютн, и ни съ чмъ не сравнимой граціей, съ которой танцовала вошедшую тогда въ моду танецъ ‘sarabanda’, Нинона очаровывала и восхищала всхъ. Благодаря этимъ талантамъ ей были открыты двери всхъ лучшихъ салоновъ квартала ‘Маре’ (Marais), въ то время одинъ изъ самыхъ фешенебельныхъ и аристократическихъ въ Париж.

Нинона не была классической красавицею, или, иначе, не обладала безукоризненно правильными и опредленнаго соотвтствія между собой чертами лица. Да и, вообще, по опросу о ея красот мемуары ея современниковъ далеко е вполн согласуются, а Гюонъ де Сардьера и Талемманъ даже противорчатъ одинъ другому. Первый говоритъ: Нинона была очень хороша собой, и красота ея была ‘совершенна’, и она всю жизнь оставалась ‘красавицей’, по словамъ же Талеммана — ‘она никогда не была красавицей, но была весьма привлекательна или имла много пріятнаго въ лиц (beaucoup d’agrment)’. Если сопоставить имющіяся боле или мене достоврныя свднія и данныя о вншнемъ вид Ниноны, то получится примрно такой портитъ: стройная, высокаго роста, молодая двушка, съ красивыми формами умренной полноты и пропорціональнымъ развитіемъ частей тла, что сулило ей долгую жизнь. Безупречно правильный овалъ миловиднаго лица и агатовая близна тла на ше и груди. Роскошные каштановаго цвта волоса, черныя, красиво очерченныя брови, изъ подъ которыхъ глядятъ большіе темные глаза, укрывая свой блескъ подъ тнью густыхъ, изящно отогнутыхъ рсницъ, улыбка прелестнаго розоваго ротика, украшеннаго блестящей близны красивыми зубами,— полна неотразимо привлекательности причемъ ничуть не теряетъ, если только не усиливаетъ свое магическое дйствіе, когда въ углахъ рта змилось выраженіе насмшки. Вс современники Ниноны восторгаются ея чарующимъ взглядомъ, выразитель ной игрой физіономіи, изящностью манеръ, замчательно пріятнымъ голосомъ и, столь рдкою въ женщинахъ способностью умть вести разговоръ, и, дйствительно, вс это составляетъ одну изъ лучшихъ и привлекательнйшихъ сторонъ въ боле обширномъ значеніи красоты женщинъ. Помимо перечисленнаго, Нинона также вполн владла великимъ искусствомъ одваться изящно, элегантно и проси ея неизмнно безукоризненно свжій костюмъ отличалсь скромностью и достоинствомъ.

Въ настоящее время покажется удивительнымъ весьма характеристическая сторона нравовъ того времени, и имени то, что куртизанку Нинону считали во всхъ лучшихъ обществахъ за образецъ приличія, хорошаго тона и вкуса. Даже сама M-me Ментенонъ, готовившаяся уже стать супругой ‘высокомрнаго короля’ уже съ правой стороны, не стснялась находиться въ такихъ тсныхъ дружескихъ отношеніяхъ съ куртизанкой, что нердко спала съ ней въ одной постел. Впослдствіи M-lIe de Lanclo съ обычною ей смлостью такъ говорила о своей высокопоставленной подруг: ‘Въ молодости она была добродтели по глупости. Я хотла ее вылечить отъ этого недостатка, но она оказалась слишкомъ богобоязненной’. Всмъ извстное ханжество Ментенонъ, возраставшее попутно съ ея возвышеніемъ, нисколько не ослабило ее дйствительно дружескаго отношенія къ куртизанк, къ которой она еще въ 1697 году обращалась съ такою просьбою ‘А don-іег les bons conseils mon fr&egrave,re’. {Дать хорошіе совты моему брату.}

Впрочемъ, и самое представленіе того времени о хорошемъ тон и изысканномъ вкус покажется нашему времени весьма страннымъ. Женщины лучшаго воспитанія и образованія, такъ называемыя дамы большого свта и безупречной нравственности, хотя такихъ легко было по пальцамъ перечесть, позволяли себ, говоря подъ часъ весьма мтко и остроумно, прибгать къ такимъ смлымъ словечкамъ, что и не цензора смутили бы. Даже въ письмахъ такой нравственной и высокообразованной женщины, какъ маркиза Севинье, встрчаются такія смлыя словечки и выраженія, которыя должны сильно шокировать современную свтскую женщину.

Позволю себ упомянуть объ одной острот или игр словъ этой маркизы. По настоянію своихъ искреннихъ друзей и съ цлью обезпечить матеріальное положеніе своихъ дтей, она выхлопотала формальное отстраненіе ея втреннаго супруга отъ распоряженія ея значительнымъ состояніемъ, доставшимся ей по наслдству. Но вскор посл того ей пришлось поручиться за мужа въ сумм 50,000 рублей, въ которыхъ онъ сильно нуждался. Когда одинъ изъ друзей дома съ укоромъ замтилъ ей: ‘Madame, разсудительная женщина никогда не должна ручаться за своего мужа въ такой большой сумм’,— она отвтила любезному совтчику: ‘Но чмъ же я виновата, если кром этого я и въ чемъ другомъ не могу поручиться за моего мужа’.

III.

Скромное, но вполн достаточное, унаслдованное состояніе дало возможность жить Нинон комфортабельно и предоставило ей независимость, которой она такъ желала жить веселою жизнью жрицы любви. Хотя она бы: и безкорыстна, однако, при случай позволяла себ пользоваться услугами бумажниковъ своихъ богатыхъ поклонниковъ, но къ этому прибгала, по преимуществу, для удовлетворенія своей заслуживающей глубокаго уваженія страсти къ подаянію,— страсти, за которую ее боготворили вс парижскіе бдняки. Городскіе сплетники и сплетницы классифицировали поклонниковъ куртизанки на три класса: 1) ‘плательщиковъ’ (payeurs), 2) ‘мучениковъ’ (martyrs) и 3) ‘фаворитовъ’ (favoris). Состоящіе въ 1-мъ класс весьма весьма рдко добивались чести попасть въ особы 3-го класса. Не входя въ интимную связь съ ‘мучениками’, Нинонъ зато дарила ихъ врною и продолжительною дружбою.

Когда злополучный ‘мученикъ’ старался изъ всхъ силъ перейти на роль ‘фаворита’, Нинона говорила ему: ‘А tends mon caprice’ {Подожди, когда явится капризъ.} и это обнадеживающее выраженіе служить лучшимъ доказательствомъ, до чего галантенъ французскій языкъ, если передать его подходящими нмецкими словами — получится пошлая непристойность. Выраженіе ‘caprice’ Нинона понимала равнозначущимъ выраженіемъ ‘любовная связь — любовникъ’. Такъ, напримръ, она говорила: ‘У меня теперь восемнадцатый, двадцатый, двадцать пятый капризъ’. Впрочемъ, отъ надовшихъ ей ‘фаворитовъ’ она весьма ловко отдлывалась и отбивала у нихъ всякую охоту возобновить интригу. Распутный правнукъ распутнаго Генриха І-го, великій пріоръ Вандомъ, кропавшій весьма плохіе стихи и длавшій весьма приличные долги, долго добиваясь расположенія и видя, что вс его старанія напрасны, послалъ ей слдующее оскорбительное четверостишіе:

Indigne de mes feux, indigne de mes larmes,

Je renonce sans peine tes faibles appas,

Mon amour te prtait des charmes.

Ingrate, que tu n’avais pas,—

на что Нинона отвчала:

Insensible tes feux, insensible tes larmes,

Je te vois renoncer mes faibles appas,

Mais si l’amour prte des charmes,

Pourquoi n’en empruntais tu pas? *)

*) Огня любви не стоишь ты, ни слезъ. — И устоять легко предъ лестью твоей.— Моя любовь сулила столько нги — которой не сумла бъ ты понять.

Къ твоей любви, къ твоимъ слезамъ я холодна — и бдной красоты не удержать тебя—но если же любовь сулила столько нги — такъ ему жъ ты не сумлъ ее мн передать.

Меркантильные торгаши ‘нравственно-историческими рдкостями’ спорили, кто первый разжегъ страсть въ пламенномъ темперамент Ниноны. Одни указывали на храбраго капитана Сентъ Этьена, какъ перваго обольстителя четырнадцати лтней двушки и общавшагося на ней жениться. Другіе утверждали, что это графъ Гаспаръ де Колиньи, впослдствіи герцогъ Шатильонскій, который воспользовался ея невинностью. По разсказу же, котораго придержался помимо Сегре, также и Вольтеръ двицу Анну де-Ланкло обольстила persona весьма grata — кардиналъ Ришелье и именно въ 1632 г., когда ей посл смерти родителей только что исполнилось шестнадцать лтъ. Маріанн де-Лормъ,— ея знаменитой предшественницы въ роли высшей марки куртизанки своего времени и также первенствующей куртизанки,— приписываютъ роль сводни въ томъ важномъ событіи, причемъ она выговорила съ кардинала, въ пользу двицы Ланкло уплату въ 50.000 франковъ. Но послднее то обстоятельство и подрываетъ достоврность всего разсказа, ибо, какъ извстно, кардиналъ былъ весьма разсчетливъ, если не сказать скупъ, какъ по отношенію къ государственнымъ суммамъ, такъ и къ собственнымъ деньгамъ, и умлъ удовлетворять свои капризы боле дешвымъ способомъ.

Вн сомннія только то, что Нинона уже въ шестнадцатилтнемъ возраст успла составить себ самостоятельное положеніе въ парижскомъ обществ и ревниво заботилась, чтобы скандальезная хроника, ведшая офиціальный счетъ ‘плательщикамъ’, ‘мученикамъ’ и ‘фаворитами куртизанки, имла достаточную работу. Но когда втренная красавица, покинувъ веселую жизнь, соблазнилась мишурно-эпикурейско-вольнодумной философіей, то общество Маре подстрекаемое отставными ея любовниками Мюссаном Шарлевалемъ и д’Элбеномъ, вознегодовало на нее. Это всегда понятно, общество извиняло смлость поступка, никогда — смлость мысли, что и въ порядк вещей: та какъ самый заурядный человкъ, можетъ сохраняя нкоторое приличіе, вязнуть и копошится въ болот, но у него не хватило силъ парить на крыльяхъ мысли въ эфир свободы.

‘Жеманницы’ Маре пришли къ тому убжденію, что красивая куртизанка слишкомъ эманципированна, а потому приняли вс мры выжить ‘безбожную жрицу любви’, вокругъ которой съ благоговніемъ толпились вся jeune dore и вс богатые старички самаго аристократическаго и моднаго квартала Парижа. Къ этому времени относится стихотвореніе подъ заглавіемъ ‘Adieu au Marais’, написанное Скаррономъ, въ которомъ хромоногій поэтъ обращется къ Нинон съ такими словами:

Adieu, bien que ne soyez blonde,

Fille dont parle tout le inonde,

Charmant esprit, belle Ninon.

La maitresse d’Agamemnon

N’eut jamais rien de comparable

A tout ceu qui vous rend aimable,

Etait sans voix, tait sans luth

Et mit pourtant les Grecs en rut:

Tant est vrai, que fille trop belle

N’engendre jamais que querelle. *)

*) Прощайте, хотя не блокурая — двушка, о которой говоритъ весь свтъ,— обладательница прекраснаго ума, красавица Нинона.— Метресса Агамемнона — никогда не имла ничего похожаго—на все то, что насъ длаетъ привлекательной,—она не обладая голосомъ, не играя на лютн,— между тмъ вызывала въ грекахъ животную страсть,— совершенно справедливо, что двушка черезъ чуръ красивая — всегда порождаетъ ссору.

Смлая куртизанка, однако, не обратила ни малйшаго вниманія на интриги жеманницъ и сама стала строить добродтельнымъ и недобродтельнымъ дамамъ большаго свта всяческія пакости. Тогда ея недоброжелательницы вспомнили, что она ‘двица благороднаго происхожденія’, и по обычаю того времени, подлежитъ ‘придворной полицейской цензур дворянской нравственности’, не преминули выхлопотать у французской королевы Анны Австрійской приказъ о заключеніи Ниноны-де-Ланкло въ монастырь. Двица Нинона, получивъ это ‘lettre de cahet’ и прочтя его, отвтила посланному: ‘если королева будетъ столь добра предоставить мн выборъ, то я избираю монастырь Капуциновъ’. Афрапированный посолъ передалъ подлинный отвтъ королев, который до того понравилось это шуточное остроуміе, что она оставила веселую двицу въ поко. По разсказамъ же другихъ лицъ, приказъ о заключеніи куртизанки въ монастырь былъ отмненъ благодаря только протеже такихъ сильныхъ лицъ и ея поклонниковъ, какъ герцоги де-Кандаль, Мортемаръ и принцъ Конде. Нравы той эпохи прекрасно характеризуетъ слдующій случай съ принцемъ Конде, побдителемъ при Зокруа: принцъ въ то время, когда Нинона состояла подъ королевской опалой, встртившись съ нею, однажды, на гулянь, приказалъ остановить свою карету, вышелъ изъ нея и, въ виду модной и парадной толпы, снявъ шляпу, почтительно раскланялся съ красавицей. Надо также замтить, что до ршенія удалить Нинону въ монастырь, во дворц шла рчь о помщеніи ее въ домъ ‘кающихся двицъ’ {‘Filles repenties’.}, узнавъ объ этомъ, Нинона разсмялась: ‘Это будетъ несправедливо-сказала она — такъ какъ я не двица и поправить этого дла не могу’.

Не желая боле раздражать своихъ соперницъ изъ высшаго круга, Нинона переселилась изъ Маре въ Сенъ Жерменское предмстье. Было даже время, когда она думала перебраться въ Новый Свтъ, въ виду слдующее непріятной исторіи, въ которой она была невольно замшана. Однажды, нсколько молодыхъ людей во время поста у ней ужинали. Кто-то изъ нихъ выбросилъ кость дичи за окно, это костяное доказательство въ нарушеніи постовъ, par malheur, попало прямо на носъ проходившему подъ окномъ священнику церкви Сенъ-Сюлписъ. Оскорбленный кюре донесъ своему духовному начальству, которое постаралась до того раздуть дло, что при двор уже стали помышлять о заточеніи Ниноны въ монастырь. В это же время въ Париж процвтала нкая акціонерная компанія, сумвшая пріискать на берегахъ Амазонки и Ориноко ‘истинное Эльдорадо’, и вызвало такую горячку эмиграціи, что даже бднякъ поэтъ Скарронъ вошелъ въ соблазнъ и свои сбереженныя отъ тяжкихъ трудовъ деньги похоронилъ въ бездн акціонернаго пуфа. Вотъ съ нимъ то и хотла хать Нинона, но къ ихъ обоюдному счастію это путешествіе почему-то замедлилось, а въ это время какъ разъ пришли въ Парижъ извстія о бдственномъ положеніи эмигрировавшихъ въ пресловутое Эльдорадо, а на ряду съ этимъ, поклонникамъ Ниноны удалось потупить дло по случаю злополучной кости пулярки или каплуна.

Нинона ршила не промнивать Парижа, а мнять только любовниковъ. Въ это время выборъ ея и палъ на мужа M-me Jevigny, котораго впрочемъ она быстро смнила маркизомъ Рамбулье. Послднему она писала: ‘Я надюсь любить тебя мсяца три, что для меня составляетъ вчность’. Между учениками этого времени фигурируетъ аббатъ Pons, заслуживающій хотя бы вниманія потому, что послужилъ Мольеру моделью для созданья Тартюфа.

Время съ 1645—1665 гг. является блестящимъ періодомъ веселой жизни Ниноны. Ее воспвали и въ проз и стихахъ: въ проз ее восхваляли за честность, потому то она не имла ‘plusieurs amants la fois’, а въ стихахъ — лучше приведемъ образчикъ:

Ah! Ninon, de qui la beaut

Mritait une autre aventure,

Et qui devait avoir t

Femme ou matresse d’ Epicure.

Je me sens fonc juspu’au vif,

Quand mon me voluptueuse

Se pme au mouvement lascif

De ta sarabande amoureuse.

Socrate est tout sage et tout bon

N’a rien dit qui tes dits gale,

Aupr&egrave,s de toi le vieux barbon

N’entendait rien la morale. *)

*) О Нинона, красота которой,— заслуживала бы лучшаго предпріятія,— и которой слдовало бы быть — женой или метрессой Эпикура,— затронутъ за живое,— когда моя сластолюбивая душа — млетъ отъ радости, созерцая сладострастныя движенія — твоей любовной сарабанды стократь, какъ ни былъ уменъ и совершененъ — ничего не сказалъ равнаго твоимъ рчамъ,— подл тебя старый бородачь — ничего бы не слушалъ о морали. Букв. Перев.

Въ то время Парижъ не дошелъ до моды окружать проституцію романтическимъ ореоломъ, называть куртизанокъ ‘Fleurs de Marie’, и вообще надлять ихъ нжными и трогательными словами. Большинство поэтовъ не воспвало Нинону въ сентиментальномъ или патетическомъ тон. Напротивъ, они ничуть не скрывали, что предметъ ихъ вдохновенія не боле какъ гетера, къ которой можно даже относиться цинически, ничуть ее не оскорбляя этимъ, Только Скарронъ и Сенъ-Эвремонъ воспвали куртизанку въ патетически восторженномъ тон.

Но что всего удивительне, что послдній ‘капризъ’ Ниноны превратился въ страсть и въ страсть дйствительную. Ей давно перевалило за тридцать лтъ, когда въ нее влюбился по уши Маркизъ Вилларсо. Эта любовь имла благотворное на нее вліяніе: изъ втреной куртизанки она стала преданной и любящей женщиной. Когда ея возлюбленнаго постила серьезная болзнь, она обрзала свои роскошныя волоса, чтобъ не выходить изъ дому и никого не принимать, пока любимый ею человкъ не выздороветъ. Отъ Вилларсо она имла сына и дочь. Говорятъ, что ея сынъ придя въ совершенный возрастъ, страстно влюбился въ нее но не зная, что она его мать. Когда же она открыла ему тайну его рожденія, то молодой человкъ въ отчаяніи ли шилъ себя жизни. Впрочемъ о трагическомъ исход этой любви нтъ достоврныхъ указаній, и мы лучше обратима къ комическому антракту этой драмы.

Воспитатель законныхъ сыновей Маркиза Вилларсо въ присутствіи ихъ матери обратился къ одному изъ нихъ с такимъ вопросомъ: ‘Qui fuit primus monarcha?’ — ‘Отв. ‘Nimrod’ — B. Quem virum habuit Semiramus?’— O. ‘Ninum’ {Кто быль первымъ монархомъ. — Нимвродъ. — Кого мужем имла Семирамида? — Нинона.}.— Что, Нинона!— воскликнула въ бшенств ревнивая супруга.—Какъ вамъ не стыдно учить мальчика такимъ гадостямъ!…

Французы, какъ извстно, говорятъ о XVII-мъ вк, какъ о ‘великомъ’ вк par excellence, какъ не перестаютъ называть Людовика XIV-го, этого страшнаго деспота — ‘великимъ королемъ’. Одинъ изъ французскихъ будуарныхъ историковъ, нарожденныхъ второю имперіею, нкій М-г Ренье смло утверждаетъ, что распутство прежняго времени, или, какъ онъ мило выражается, — ‘безпорядокъ въ страстяхъ и нравахъ’ не унижалъ характеровъ и не претилъ благородству чувствъ. Если это такъ, то почему же французская аристократія такъ сильно унижалась и раболпствовала передъ Людовикомъ ХІ-мъ? И можно-ли считать присутствіе благородныхъ стремленій и чувствъ въ толъ обществ, въ которомъ свтскіе мущины и дамы ‘великаго вка’, какъ величаетъ его Ренье, составляли ни что иное, какъ толпу развратниковъ и развратницъ?

До какой степени безстыдства и распутства дошло въ го время французское общество—доказываютъ процессы Бренвилье и акушерки Лавуазанъ, свидтельствующіе, что Мессалины и Локусты древняго Рима воскресли въ новомъ Париж.

МАТИЛЬДА ДАТСКАЯ.
(XVIII ВКА).

Ihr himmlischen Mchte,
Ihr fhrt ins Leben uns hinein,
Ihr lasst uns Arme Schuldig werden:
Dann berlasst ihr uns der Pein…¹).
Gthe.

¹) Вы небесныя силы,— вы вводите насъ въ жизнь,— вы оставляете съ бдныхъ совершать преступленія — и затмъ, подвергаете насъ мученіямъ. Гте.

5-го Августа 1737 года въ старинномъ призаальскомъ {Заала рка въ Тюрингіи.} город Галле у искренно-врующаго и благочестиваго пастора Струензее — перешедшаго поздне въ Альтону въ качеств проповдника, а затмъ въ 1760 г. въ г. Рендесбургъ на должность генералъ-суперъ-интенданта Шлезвигъ-Гольштиніи—родился сынъ, которому при крещеніи дли имя Іоганнъ-Фридрихъ.

29-го Января 1749 года первая супруга датскаго короля Фридриха -го родила принца, который подъ именемъ ристіана ІІ-го унаслдовалъ престолъ своего отца.

22-го Іюня 1751 года Августа Саксенъ-Готская, вдова равно умершаго принца Фридриха Уэльскаго, старшаго сына короля Англіи, Георга ІІ-го, родила принцессу, нареченную Матильдою. {Настоящій очеркъ былъ написанъ въ 1860 году. Посл того вышелъ въ свтъ знаменитый трудъ Фламанда, который послужилъ, также какъ и неизданные досел подлинные акты и матеріалами для сочиненія G. F. von Jensse-Tusch озаглавленнаго ‘Заговоры противъ датской королевы Каролины-Матильды и графовъ Струензее и Брандта (Лейпцигъ 1864 г.). Въ предисловіи авторъ оспариваетъ мое пониманіе и изложеніе отношеній Струензее къ Матильд и обратно. Но какъ разъ это тщательное изслдованіе von Tenssen-Tusch’a утверждаетъ меня еще боле въ моемъ воззрніи и утверждаетъ на столько, что не могу сдлать ему ни въ чемъ малйшей уступки. При безпристрастномъ сличеніи всего, было бы поистин чудомъ, еслибы королева и министръ не дошли до интимнаго сближенія. Но чудо существуетъ лишь въ миахъ о богахъ и сказаніяхъ о святыхъ, а не въ дйствительной жизни и исторіи. Извстное quasi письмо Маргариты къ своему брату Георгу ІІІ-му ровно ничего не доказываетъ, такъ какъ носитъ на себ печать поддльности и представляетъ собою весьма неискусный фабрикатъ англійской придворной публицистики.}.

Кто бы могъ надъ колыбелью этихъ троихъ дтей предсказать, что злой рокъ свяжетъ или сплететъ ихъ вмст. Это сплетеніе — настоящій романъ, романъ съ трагической развязкой и одинъ изъ тхъ, которые создаетъ не фантазія, а муза исторіи, одинъ изъ тхъ правдивыхъ и дйствительныхъ романовъ, развязка котораго отмчается не брачнымъ торжествомъ, а убійствомъ и ужасомъ, гд, наконецъ, вмсто брачнаго ложа воздвигается эшафотъ.

Въ ряду многихъ грховныхъ упущеній со стороны нашихъ средневковыхъ императоровъ—упущеній, вызванныхъ безпросыпною спячкою германско-римской имперіи, однимъ изъ самыхъ крупныхъ и печальныхъ по своимъ послдствіямъ даже до настоящаго времени является упущеніе ршительныхъ и настойчивыхъ мръ къ германизаціи Даніи — этого привска и естественнаго достоянія Германіи. Данія, взятая вмст съ нмецкими герцогствами Шлезвигъ, Гольштейнъ и Лауенбургъ, была слишкомъ могуча, чтобы умереть (политической смертью) и слишкомъ слаба, чтобы жить (самостоятельною политическою жизнью). Какъ извстно датское тщеславіе колоссальная вещь й одно изъ самыхъ рельефны качествъ датскаго національнаго характера, а если кто съ этимъ не желаетъ согласиться, тмъ не мене фактъ остается фактомъ. Прослдите всю исторію развитія Даніи и вы увидите, что развитіе этого безплоднаго и безпочвеннаго государства основывалось лишь на однхъ случайностяхъ. Данія, правда, дала много способныхъ, пожалуй и нсколькихъ даже истинно-геніальныхъ людей, но и при экстазномъ восторг своимъ тщеславіемъ она все-таки не могла убжденно сказать о себ, какъ сказалъ нкогда одинъ старый норвежецъ ревностному миссіонеру Олафу: ‘Я врю въ себя’. Вотъ почему Копенгагенъ, какъ въ прежнее, такъ и въ настоящее тремя является излюбленной ареной дипломатическихъ интригъ скоросплыхъ и легкомысленныхъ политическихъ экспериментовъ, которые бросаютъ государство изъ крайности ультра-деспотизма въ крайность ультра-либерализма.

Вплоть до девятнадцатаго столтія нмецкій культурный элементъ былъ господствующимъ въ Даніи, и потому все, что относится къ дйствительному образованію, и по форм и по существу — нмецкое. Преобладаніе нмецкаго духа даже до позднйшаго времени было на столько господствующимъ въ Даніи, что лучшіе представители датской литературы Баггезенъ, Оленшлегеръ, Гаухъ и Андерсенъ, сего боле гордились тмъ, что пишутъ по нмецки и причисляются къ нмецкой литератур. Будь Германія paнe ‘политическою силою’, а не ‘націей мыслителей’, то безусловно счастливый и единственный исходъ для Даніи былъ бы уже совершившимся фактомъ. Такимъ бы образомъ, внесенный въ Копенгагенъ нмецкій элементъ, неоставался бы для нее лишь идейнымъ, который, благодаря матеріальнымъ вліяніямъ русской, французской и англійской политики, всегда терплъ fiasco. Отторженію Даніи отъ Германіи въ новйшее время много способствовалъ позорный лондонскій протоколъ 1852 года. Правда требуетъ упомянуть, что и дв сильныя нмецкія державы не постыдились подписаться подъ этимъ актомъ, который способное нмецкое племя со связанными руками передавалъ во власть датскому владычеству, созданному Россіей, Франціей и Англіей.

Едва-ли когда либо Данія доходила до того жалкаго состоянія, которое стало обнаруживаться уже во время царствованія Фридриха -го. Его вторичная женитьба на Юліаніи Брауншвейгской, родившей ему недоноска по уму и тлу — принца Фридриха, имла роковыя послдствія для его дома. Въ силу своего непомрнаго тщеславія и властолюбія эта женщина никакъ не могла примириться съ мыслію, что на престолъ долженъ вступить не ея сынъ, а сынъ отъ другой жены, ея предшественницы. Королеву Юліану слдовало опасаться, потому что при своемъ умственномъ ограниченіи она все-таки обладала въ совершенств двумя способностями:— умть ненавидть и еще боле опасной,— умть выжидать время и случай, съ цлью удовлетворенія своей ненависти. А такъ какъ она ненавидла своего пасынка Христіана, то и долженъ былъ наступить часъ, когда эта долго скрываемая ненависть выступитъ съ открытымъ торжествомъ.

Однимъ изъ замчательныхъ и почему-то не подчеркнутымъ фактомъ XVIII столтія, съ начала вка вплоть до великой революціи 1789 года, является то обстоятельство, что сами же князья постепенно подталкивали народъ къ революціонному образу дйствій. Весь этотъ періодъ представляетъ сплошной рядъ мропріятій и переворотовъ направленныхъ сверху въ низъ. Такъ какъ остатки средневковыхъ сословныхъ учрежденій стояли поперекъ дороги тому абсолютизму, образчикъ котораго предъявилъ собою режимъ Людовикъ XIV, то везд, не исключая даже Англіи, проявилось революціоннное стремленіе властителей свести сословные права къ пустымъ формамъ или даже ‘на нтъ’, съ цлью установить свой абсолютный режимъ единственнымъ мотивомъ государственной жизни. Каждому извстно, что этотъ подкопъ прежнихъ устоевъ за немногими исключеніями въ общемъ шелъ весьма успшно, и что около 1740 года такъ называемый ‘Despotisme brutal’ {Грубый деспотизмъ.} превратился въ ‘Despotisme clair’ {Просвщенный деспотизмъ.}, свтъ котораго въ большинств случаевъ мерцалъ не ярче грошевой свчи {Ein Pfennigsliclites war.}. Вообще, нравственное и политическое достоинство прославленнаго ‘просвщеннаго’ деспотизма, не исключая прославленнаго деспотизма ‘великаго Фрица’, должнымъ образомъ оцнили только тогда, когда, начиная съ 1792 г. и кончая 1806 г., т. е., въ промежутокъ времени отъ битвы при Вальми до Іенскаго сраженія, онъ — при столкновеніи съ революціонной народною силою — выказалъ полную свою несостоятельность.

И въ Даніи, въ XVII столтіи (1660 г.) также имла мсто революція сверху внизъ, уничтожившая сословныя учрежденія, усилившая привилегіи дворянства, но не передъ короной, а только передъ народомъ, и которая завершилась неограниченнымъ султанизмомъ. Впрочемъ, новый Суданъ, король Фридрихъ -й былъ боле призрачнымъ, чмъ дйствительнымъ султаномъ. Съ этихъ поръ, смотря потому, то изъ представителей иностранныхъ государствъ въ Копенгаген искусне пользовался дипломатическою тонкостью или грубостью, интригами, коварствомъ или большимъ размромъ ассигнованнаго ему кредита отъ своего правительства, къ тому и переходили вліяніе на датское дло и командованіе датскими министерствами, т. е., въ руки французскаго или русскаго посланниковъ, а иногда и англійскаго. Насколько он были настоящими хозяевами Даніи можно заключить изъ того, что въ датскихъ гражданскомъ и военномъ вдомствахъ, служило около 1400 низшаго сорта авантюристовъ однихъ французовъ {Французскій посланникъ рекомендовалъ королю въ числ другихъ выдающихся своихъ соотечественниковъ нкоего художника, взявшагося изготовить статую.— Стоимость статуи постепенно возрасла и дошла до 700,000 талеровъ и все-таки же никогда не была окончена.}. Когда Фридрихъ V-й умеръ (1761 г.), государство находилось въ полнйшемъ разстройств. Войско и флотъ дошли до плачевнаго состоянія, государственные долги возросли до неоплатныхъ размровъ, платежная сила народа была не исчерпана, права высшихъ классовъ весьма значительно урзаны, низшіе классы угнетены, раззорены и сильно не довольны. И вотъ, въ этотъ хаосъ легкомыслія, нужды недовольства король, едва достигшій 17-ти лтъ, долженъ былъ внести порядокъ. Впрочемъ, въ немъ ожидали встртить новаго преобразователя Даніи.

II.

Надежды, возлагаемыя на кронпринца несчастнымъ народомъ, какъ это обыкновенно случается, были слишкомъ преувеличены, чтобы оправдаться на дл. Впрочемъ Христіанъ VII, будучи кронпринцемъ, дйствительно, подавалъ большія надежды.

Это былъ стройный, красивый и благодаря строгому и быть можетъ только слишкомъ строгому воспитанію,— умственно развитой и образованный юноша. Мы не придаемъ слишкомъ большого значенія тому, что принцъ въ начал 1763 г. въ присутствіи короля и высшихъ государственныхъ чиновъ сдалъ ‘съ блестящимъ успхомъ и при всеобщемъ одобреніи’ экзаменъ по литературнымъ и научнымъ предметамъ. Кто же не знаетъ какъ ведутся такого рода экзамены. Интересне въ сообщеніи англійскаго посла своему двору о принц (въ март 1764 г.) подчеркнуть слдующія слова: ‘онъ иметъ пріятную и мужественную наружность, весьма привлекательную фигуру, держитъ себя съ достоинствомъ, ловокъ и обходителенъ’. Французскій же посланникъ за нсколько дней до смерти Фридриха V-го писалъ въ Парижъ: ‘кронпринцъ очень любезенъ, обладаетъ привлекательною вншностью, а также проницательностью, мужествомъ и мудростью. Его прекрасно воспитали и обучили. Онъ въ совершенств владетъ датскимъ, нмецкимъ, французскимъ и латинскимъ языками’.

Безъ сомннія, расточаемыя принцу похвалы слдуетъ ограничить, потому что при его воспитаніи намренно ли или не намренно было забыто самое главное — подготовить молодого человка къ его назначенію, а ему не дали даже случая познакомиться съ положеніемъ страны, которой онъ долженъ былъ управлять, какъ абсолютный монархъ. До вступленія на престолъ, онъ никогда не занимался общественными длами, ни разу не присутствовалъ въ государственномъ совт, {Ilathsversamlung.} и не сочли даже нужнымъ пробудить и укрпить въ немъ ясное сознаніе своего долга. Въ немъ было не мало природныхъ способностей, даже геніальности, онъ и зналъ кое-что, пожалуй многое, но того, что боле всего долженъ былъ знать, не зналъ. Ему не доставало знанія жизни, привычки къ труду и чувства долга,— и онъ имлъ несчастіе на семнадцатомъ году отъ рожденія предстать уже неограниченнымъ королемъ. Вступилъ-ли онъ на тронъ не развитымъ или слишкомъ развитымъ мальчикомъ — все равно уже слишкомъ юный его возрастъ былъ достаточенъ для его несчастья.

Предчувствуя приближеніе смерти, Фридрихъ -й вы разилъ свое непремнное желаніе видть кронпринца женатымъ. Начатые съ этою цлью переговоры съ англійскимъ дворомъ были въ 1765 г. въ полномъ ходу. Выборъ невсты Христіану палъ на четырнадцатилтнюю красивую, граціозную и умную принцессу Каролину-Матильду, сестру короля Георга III. Въ іюл того же года былъ присланъ изъ Лондона портретъ молодой двушки, который и повсили надъ письменнымъ столомъ датскаго кронпринца. Кронпринцъ любовался имъ съ ‘восхищеніемъ’ и выразилъ свое согласіе жениться на Матильд. Еще въ ма 1766 г., Христіанъ, будучи уже королемъ, повидимому, усматривалъ въ этомъ брак свое жизненное счастье. Англійскій посланникъ писалъ тогда такъ: ‘въ данную минуту король съ нетерпніемъ ожидаетъ совершенія своего брака и такъ какъ принцесса первая, которая заняла мсто въ его сердц, то съ полнымъ основаніемъ можно считать, что король долженъ найти въ этомъ союз свое счастье’.

Позднею осенью 1766 года прибыла въ Копенгагенъ 15-тилтняя невста. Ея появленіе произвело сенсацію, въ высшей степени обрадованный англійскій посланникъ доносилъ: ‘принцесса всюду, гд она появляется, возбуждаетъ восторгъ и завоевываетъ симпатіи, ея ближайшіе приближенные единодушно ее хвалятъ, въ особенности ‘характеръ и обращеніе.’ Однако англійскій кабинетъ и вполн полагался на этотъ энтузіазмъ. Молодость принцессы тмъ боле возбуждала заботы, что и король — ее будущій мужъ былъ, такъ сказать, еще ребенокъ. Поэтому отъ сентъ-джемскаго двора послдовалъ англійскому агенту въ Копенгаген отвтъ на его вышеприведенное донесеніе съ такого рода предостереженіемъ: ‘Ея величество вступаетъ въ важнйшій періодъ своей жизни. Она въ самомъ нжномъ возраст почти одинокая, закинута въ чужой, далекій океанъ, гд ей необходимо имть высшую заботливость и опытность и умть держать себя съ осмотрительностью, безошибочностью, чтобы достичь любви своего двора и народа, сохранить достоинство того высокаго положенія, къ которому призвало ее провидніе’.

Предостереженіе было не безосновательно. Есть достаточное основаніе предполагать, что Христіанъ въ промежутокъ времени между своею помолвкою и бракосочетаніемъ, уже усплъ измнить своей невст {‘In anderer Weise eingenommen worden sei’.}. Да и могло-ли оно быть иначе, когда молодого короля, попавшаго прямо съ школьной скамьи на тронъ, окружила придворная среда и прожигаемая жизнь съ ея искушеніями, которымъ легко могъ поддаться 17-тилтній мальчикъ, жившій до сихъ поръ подъ строгимъ надзоромъ, и затмъ неожиданно и безъ подготовки получившій въ свои руки въ полномъ объем королевскую власть? Принимая все это во вниманіе, я смло утверждаю, что именно въ этотъ-то періодъ окружающая обстановка повліяла пагубно на умъ и чувство молодого монарха, мое мнніе подтверждается и слдующимъ: 8 ноября 1766 г. состоялось бракосочетаніе Христіана VII съ Матильдою, и уже 25 ноября проницательный французскій посланникъ Ожье счелъ необходимымъ сообщить въ Парижъ: ‘принцесса не произвела почти никакого впечатлнія на сердце короля, такая участь постигла бы ее даже и въ томъ случа, если бы она была еще боле симпатична и любезна. Да какимъ образомъ она могла бы понравиться молодому принцу, который вполн серьезно считаетъ, что любовь мужа къ своей жен не принадлежитъ къ хорошему тону (n’est du bon air)’. Вотъ поистин прекрасный образчикъ результатовъ, добытыхъ отъ безусловно господствовавшаго XVIII столтіи ‘ученія о метрессахъ’. Очевидно, несчастный Христіанъ успшно прошелъ въ теченіе немногихъ мсяцевъ полный курсъ деморализаціи своего времени.

III.

Юная королева, одаренная живымъ умомъ, добрая сердцемъ и жаждущая столь естественныхъ въ ея возраст удовольствій и развлеченій, охотно бы была женою своего мужа, если бы Христіанъ былъ бы или, врне сказать, оставался мужемъ своей жены. Что онъ былъ, по крайней мр на первыхъ порахъ дйствительно ея супругомъ доказательствомъ можетъ служить рожденіе кронпринца, котораго Матильда произвела на свтъ 22 Января 1768 года, который впослдствіе подъ именемъ Фридрихъ І-го вступилъ на датскій престолъ. Но и только, дальше же не подлежитъ ни малйшему сомннію, что королев и всмъ не удалось оказать облагороживающаго вліянія на Христіана, и несчастной молодой женщин приходилось томиться подл супруга, съ которымъ, въ теченіе недолгаго времени, произошла разительная перемна.

Говоря кратко, даровитый, умный, научно-образованный любезный и многообщавшій принцъ обратился въ идіота въ самомъ печальномъ смысл этого слова.

Идіотизмъ или разстройство умственныхъ способностей короля объясняется легко. Если 17-тилтній юношапогружается въ распутную жизнь, какую не въ силахъ выдержать безъ вредныхъ послдствій и мужчина полномъ расцвт силъ, то оскорбленная природа мститъ жестоко. Конечно, распутной жизни молодого человка много способствовали приближенные принца. Но было-ли здсь систематическое обольщеніе? Было-ли оно вызвано политическими, династическими интересами, или, говоря прямо, безъ обиняковъ,— дломъ мачихи? На этотъ вопросъ нельзя отвтить утвердительно. Я всми силами старался добиться чего-либо опредленнаго по этому вопросу, но безъ успха. Во всякомъ случа нельзя привести ни одного документальнаго доказательства виновности вдовствующей королевы Юліаніи въ этомъ направленіи. Но тмъ не мене я, въ качеств присяжнаго засдателя, обязаннаго судить по голосу явственнаго чувства, ни на минуту не поколебался бы съ совершенно спокойною совстью произнести королев обвинительный приговоръ. Фактъ тотъ, что Юліанія глубоко ненавидла своего пасынка, и эту ненависть она перенесла на юную королеву, какъ только эта послдняя дала жизнь кронпринцу. Несомннно, что неспособность Христіана продолжать не только управлять, но и королевствовать, были наруку его мачих, такъ какъ королевская власть, рано или поздно могла бы достаться временно ей, затмъ, по праву наслдства, ея сыну Фридриху. Если Юліанія такъ разсчитывала,— а что она такъ разсчитывала, это ручаются намъ и ея жестокость и коварство, то въ разсчеты вкралась ошибка, которая сдлала неврнымъ весь итогъ вычисленія.

Печальная метаморфоза, совершившаяся съ королемъ, обнаружилась на первыхъ порахъ въ двухъ симптомахъ: въ легкомысленномъ, но кощунственномъ остроуміи, а затмъ въ полнйшемъ отвращеніи ко всмъ дламъ и въ равнодушіи ко всему серьезному, справедливому и честному, однимъ словомъ, тлесная и умственная болзнь достигла той стадіи, въ которой скрывается безуміе.

Что при такихъ обстоятельствахъ происходило при датскомъ двор и въ государственной жизни Даніи, всякій пессимистъ легко себ представляетъ, и въ данномъ случа не заслужитъ упрека — видитъ все въ черномъ цвт. Въ кабинет засдали два человка, которымъ нельзя было отказать въ способности и честности — это графъ Ревентловъ (Reventtlow) и Тоттъ (Tott), но вмст съ ними также засдали и корыстный интриганъ гр. Мольтке, и вчно колеблющійся между мелочными соображеніями и сомнніями старый баронъ Беристорффъ. Выгодная сторона монархіи заключается въ томъ, что даже малоспособная личность, возсдающая на трон, можетъ проводить въ жизнь благія мропріятія несравненно легче, чмъ избранный вождь демократіи, но съ другой стороны ея слабая сторона въ томъ, что неспособность монарха налагаетъ печать своего ничтожества на всю государственную жизнь.— Отъ юной королевы, которая вмсто наслажденія жизнію была обречена на размышленіе и наблюденіе, конечно, не могло укрыться печальное положеніе государства. Благодаря своему англійскому воспитанію, она не была такъ невжественна въ политическихъ длахъ и безучастна къ нимъ, какъ современныя ей женщины континента и, какъ это наблюдается въ большинств случаевъ, даже въ настоящее время. Какъ мать и королева, она сознавала свою обязанность взять въ свои ручки государственный руль, который съ отвращеніемъ оттолкнула вялая рука ея супруга. У несчастной женщины не было недостатка и въ нкоторой способности къ управленію, ей недоставало только опыта, а также надлежащаго знанія людей и должной дозы презрнія къ нимъ. Если бы послднее не было неизбжною принадлежностью искусства государственнаго управленія, то какимъ образомъ, пришлось бы объяснить то, что люди всего покорне подчиняются тмъ, кто сильне презираетъ ихъ и деспотичне обращается съ ними? Пусть говорятъ, что это подчиненіе только временное. Однако, эта временность бываетъ часто весьма продолжительною, да и все на свт временное, и само человчество взятое въ его цломъ невчно.

Еще въ 1768 г. въ то время, когда вдовствующая королева Юліанія въ замк Фриденсбургъ, подобно злому пауку, совсмъ уже была готова наброситься на добычу изъ угла своей искусно сотканной паутины интригъ, въ томъ же 1768 г., Матильда сочла себя достаточно опытною, чтобы приложить свои хорошенькія ручки къ государственнымъ дламъ. Есть основаніе предполагать, что Матильд принадлежитъ мысль излчить короля отъ физической и моральной апатіи посредствомъ путешествія въ чужія страны. По крайней мр идея путешествія — чисто-англійскаго происхожденія, хотя т же англичане, какъ и французы, извлекаютъ изъ путешествія наименьшую пользу, такъ какъ французы при своемъ тщеславіи всюду видятъ самихъ себя, а англичане, закованные въ предразсудки своего джонъ-булизма, шествуютъ по вселенной на ходуляхъ, словно двуногіе Travelle Воок’и {Путеводители, гиды, фрумы — (книги).}. Итакъ, король Христіанъ отправился, или, точне, былъ отправленъ въ путешествіе. Онъ прохалъ въ 1768 и 69 гг. Германію, Францію, Голландію и Англію, гд Оксфордскій университетъ удостоилъ его степени доктора правъ. Такое присужденіе докторской степени не первое въ Оксфордскомъ университет, и оно занесено геніемъ безумія на одну изъ самыхъ курьезныхъ страницъ своихъ королевскихъ мемуаровъ.

Дйствительно, путешествіе оказало на жалкаго монарха нкоторое благотворное вліяніе. Непосредственно посл своего возвращенія онъ держался съ большимъ приличіемъ и достоинствомъ, обнаруживалъ нкоторый интересъ къ серьезнымъ и дловитымъ бесдамъ и, по крайней мр, не отстранялъ безусловно отъ себя всякія занятія. Бдная Матильда уже начинала врить въ счастливую перемну, но эта вра едва могла продержаться нсколько недль. Прежніе дурные товарищи снова окружили короля, а съ ними снова возвратились прежнія безобразія и пороки, пошлыя игры и распутство. Королева до сихъ поръ настолько держала себя безукоризненно и съ такимъ достоинствомъ охраняла свой санъ, что даже клевета, и чего же боле, самъ ядовитый паукъ — Юліанія, не осмливались покушаться на ея честь. Но пока Матильда была безсильна, и она должна была съ болью сердца видть, какъ Христіанъ расточалъ послдній остатокъ своихъ духовныхъ силъ въ кругу мальчишескихъ, безстыдныхъ вакханалій и оргій, церемоніймейстеромъ которыхъ состоялъ молодой графъ Голькъ.

При такомъ времяпрепровожденіи, ‘Христіанъ апатичный’ (blasirte) сдлался ‘Христіаномъ слабоумнымъ’. Чтобы лишить народъ зрлища короля въ такомъ вид, нужно было принимать особыя мры, которыя потомъ продолжались все время при фактическомъ регентств королевы и ея фаворитовъ, затмъ въ регентство Юліаніи и ея креатуръ, наконецъ — въ регентство кронпринца. Адамъ Эленшлегеръ въ своихъ воспоминаніяхъ жизни изъ лучшаго источника передаетъ слдующія характерныя черты королевскаго недуга. ‘Иногда стоило большихъ усилій побудить его къ королевской обязанности поставить свою подпись, но стоило съ угрозою шепнуть ему на ухо слово — ‘лишеніе сана’, какъ несчастный приходилъ въ ужасъ, трепеталъ и подписывалъ все, что угодно. Бурные порывы его болзни требовали уже весьма бдительнаго надзора. Такъ, напримръ: во время обда за его стуломъ стояло нсколько пажей, на обязанности которыхъ лежало удерживать короля на мст, когда онъ ни съ того, ни съ другого!

Порывался вскочить съ цлью помшать другимъ сть. къ нимъ запрещено было говорить и отвчать на его вопросы, чтобы воспрепятствовать всмъ нежелательнымъ проявленіямъ разстройства ума короля и безумія королевской власти, каковая de jure еще оставалась за нимъ. По Временамъ у Христіана прорывались сильныя претензіи на Проявленіе своей верховной власти и оригинальное выраженіе ея. Разъ какъ-то король принужденъ былъ подписать Назначеніе камергеромъ человка, котораго онъ не могъ Наносить. Спустя нсколько минутъ входитъ въ кабинетъ одинъ изъ истопниковъ, одтый въ свою желтую фуфайку, въ шапк съ королевскимъ вензелемъ на голов и связкой дровъ на спин. ‘Слушай ты,— спрашиваетъ король, — хочешь быть камергеромъ?…’ ‘Гмъ, это было бы недурно, но какъ устроить это дло? ‘— ‘О, нтъ ничего легче этого. Слдуй за мною’. Король взялъ истопника за руку такъ, какъ онъ былъ, и повелъ его изъ своего кабнінета въ залъ, гд какъ разъ собрался весь дворъ. Онъ выступилъ со своимъ кліентомъ въ средину собранія и воскликнулъ громкимъ голосомъ: ‘я назначаю этого человка камергеромъ!’ Такъ какъ нужно было поддержать фикцію, что Христіанъ VII есть абсолютный властитель страны, то должны были согласиться съ такимъ опредленіемъ, въ которомъ выразился юморъ безумія, однако, у счастливаго слуги откупили его камергерство замною небольшого помстья.— Приближенные короля забавлялись имъ: такъ однажды какой то пажъ-шалунъ зазвалъ короля въ уголъ и тамъ крикнулъ ему: ‘сумасшедшій король, сдлай меня камеръ-юнкеромъ!’ Графъ Голькъ, безпардонный кутила, не всегда имлъ охоту или время заниматься слабоумнымъ королемъ, почему часто предоставлялъ его обществу негра-мальчика и негритянки-двочки, которые были любимйшими партнерами Христіана. Какъ извстно, дти и идіоты очень склонны къ вандализму, и Христіанъ также находилъ самое большое удовольствіе въ томъ, чтобы при содйствіи обоихъ чернокожихъ бить въ замк оконныя стекла, фарфоровыя вещи и обезглавливать въ саду миологическія статуи. Иногда онъ дразнился, боролся и дрался съ маленькимъ негромъ и негритянкой. Впрочемъ, по временамъ на него находили моменты просвтлнія. Былъ такой случай: король неожиданно является вечеромъ на придворный gala soire, длаетъ рукою знакъ обществу къ тишин и повелительно восклицаетъ: ‘молчаніе!’ Все общество пришло въ изумленіе. Воцаряется тишина… и вотъ, предстаетъ жалкая тнь Гамлета, которая съ серьезностью и глубокимъ чувствомъ начинаетъ декламировать оду Клопштока ‘An die Frsten’. Окончивъ декламировать, король сталъ шумно аплодировать самому себ, внезапно громко захохоталъ и, повернувшись, на каблукахъ, скрылся…

Король Даніи, безъ сомннія, былъ неспособенъ не только править государствомъ, но и быть представителемъ своего государства. Однако, онъ все-таки оставался носителемъ верховной власти, и государственная машина продолжала идти своимъ случайнымъ и небрежнымъ ходомъ. Кто имлъ достаточно мужества и хитрости, чтобы въ этомъ безпорядочномъ механизм играть роль главнаго колеса, тотъ могъ въ ней выступать на нкоторое время, т. е., до тхъ именно поръ, пока его не отстранялъ другой боле смлый или боле хитрый. Наконецъ, явился человкъ, оказавшійся смле и хитре прочихъ и королева Матильда, обрадованная тмъ, что нашла самую надежную, по ея мннію, опору, поспшила заключить съ нимъ союзъ.

IV.

Подл тни короля выступила фигура человка, имвшаго храбрость, а пожалуй и способность, играть роль короля,— это былъ Фридрихъ Струензее, назначенный въ свиту Христіана VII въ 1768 году, въ качеств лейбъ-врача въ его заграничномъ путешествіи. До своего возвышенія на головокружительную высоту, онъ сумлъ воспользоваться довріемъ несчастнаго монарха. Онъ уже былъ господиномъ своего господина, когда легкомысленный графъ Голькъ и не догадывался объ этомъ. Способъ, какимъ Струензее перехитрилъ офиціальнаго любимца слабоумнаго короля, пріобрлъ расположеніе королевы, а также добился огромнаго вліянія на государственныя дла, весьма оригиналенъ и вполн характеризируетъ тогдашнее состояніе датскаго двора.

Матильда имла вское основаніе презирать графа, какъ лицо, способствовавшее гибели ея супруга, и, усматривая въ Струензее только орудіе Голька, перенесла свою ненависть и на лейбъ-медика. Надменный графъ Голькъ, такъ сказать, парадировалъ этою ненавистью, находя ребяческое удовольствіе какъ можно чаще устраивать встрчу Стуензее съ королевой, и внушалъ королю брать съ собой лейбъ-медика при посщеніяхъ аппартаментовъ своей супруги.

Струензее не замедлилъ воспользоваться случаемъ. Почтительнымъ, преданнымъ и нжно внимательнымъ отношеніемъ онъ сумлъ вскор смягчить искрящуюся въ ея глазахъ ненависть. Матильда, съ пріятною неожиданностью для самой себя, стала замчать, что человкъ, котораго она считала врагомъ, оказываетъ ей вполн почтительную и сердечную преданность. Въ 1770 году дло зашло такъ далеко, что онъ являлся не только довреннымъ лицомъ королевы, но даже ея другомъ. Какъ разъ въ это время наступила пора привить оспу маленькому кронпринцу, такая операція считалась въ то время весьма серьезной. Вакцинація, эта прямо-таки фельдшерская обязанность, сдланная лейбъ-медикомъ, оказалась весьма удачною. Сердце матери прониклось къ оператору расположеніемъ, которое значительно возросло посл его искусныхъ и удачныхъ стараній предоставить королев преобладающее вліяніе на ея царственнаго супруга.

Расположеніе женщины не могло миновать счастливца. Вскор онъ былъ назначенъ главнымъ руководителемъ воспитанія кронпринца, затмъ награжденъ чиномъ конференцъ-совтника и назначенъ секретаремъ королевы — должность, неизбжно представлявшая много случаевъ быть съ Матильдой наедин ‘Solus cum sola non soient orare ‘Patetr noster’ {Мужчина и женщина, оставаясь вдвоемъ, обыкновенно не читаютъ ‘Отче Нашъ’.}. Прежній союзникъ — случай продолжалъ длать свое дло. Мужчина въ цвт зрлаго возраста, изящный, образованный, обходительный, развязный, и красивая 19-ти-лтняя женщина, пылкая, одинокая, покинутая, формально прикованная къ обезсилвшему безумцу, который изъ крайне страстнаго юноши превратился въ импотентнаго старика, имли случай часто проводить время tte—tte при чтеніи государственныхъ бумагъ. Дантъ, а также Лейфъ-Гунтъ насъ знакомятъ съ тми послдствіями, какія бываютъ, когда молодые мужчины и женщины читаютъ вмст книгу {Пятая пснь изъ ‘Ада’ Данте:

‘Noi leggiavamo un giorno, per diletto,

Di Lancilotto, come amor lo strinse:

Soli eravamo e senza alcun sospetto.

Per pi fiate gli occhi ci sospinse

Quella lettura, e sclolorocci ‘1 viso:

Ma solo un punto fu quel, ehe ci vinse.

Quando leggemmo il disiato riso,

Esser bociato da cotanto amante,

Questi, ehe mai da me non fia diviso,

La bocca mi baci tutto tramante:

Galeotto fu il libro e chi lo scrisse—

Quel giorno pi non vi legemmo a vante.’

Однажды мы въ мигъ счастья читали — Какъ Лангелото въ безуміи любилъ:— Опасности быть вмст мы не знали — Не разъ въ лиц румянца гаснулъ пылъ,— И взоръ его встрчалъ мой взоръ безпечный,— Но злой романъ въ тотъ мигъ насъ побдилъ — Когда прочли къ поцлуй сердечный — Былъ приманенъ улыбкою къ устамъ — И ты, съ кмъ я ужъ не разстанусь вчно — затрепетавъ къ моимъ приникнулъ самъ…— Былъ Галеотто авторъ книги гнусной!..— Въ тотъ день мы не читали дальше тамъ!.. Пер. Д. Минъ.

Англійскій поэтъ Лайгъ Гундъ, пріятель Байрона, въ своей ‘Story of Rimini’ одного изъ самыхъ граціозныхъ разсказовъ, въ такой лаконической форм перефразировалъ знаменитаго флорентійца:

‘With this the lovers met, with this they spoke,

With this sat down to read the self-same book,

And Paolo, by degrees, gently embrac’d

With one permitted arm her lovely waist,

And both their cheeks, like peaches on a tree,

Came with а touch together thrillingly,

And o’er the book they hung and nothiuh said,

And every lingering page grew longer es they read.

As thus they sat and felt with leaps of heart

Their colour change, they came upon the part

Where fond Genevra, with her flame long nurst,

Smil’d upon Launcelot, when he kiss’d her first:—

That touch, ad last, through every fibre slid,

And Paolo turn’d, scarce knowing what he did,

Only he felt he could no more dissemble,

And kiss’d her, mouth to mouth all in a tremble.

Oh then she wept, the poor Francesca wept,

And pardon of the pray’d, and then she swept

The tears away and look’d him in the face

And, well as words might save the truth disgrace.

She told him all, up to that very hour,

The father’s guile, th’ undwelt, in bridal bower,

And wish’d for wings on which they two might soar

Far, far away, as doves to their own shore,

With claim from none. That day they read no more…’

Влюбленные встртились и сли читать ту же книгу. Паоло нжно обнялъ одной рукой ея прелестную талью. Щеки ихъ, слегка дрожа, пришли въ соприкосновеніе, какъ персики на дерев. Они молча склонились надъ книгою и чтеніе каждой страницы становилось все медленне. Сидя молчаливо, они чувствовали сердцами, какъ вспыхивала краска на ихъ щекахъ. Они дошли до того мста, гд любящая Джинева, при своей сдержанной любви, улыбнулась Лангелоту, когда то въ первый разъ поцловалъ ее. Этотъ поцлуй проникъ въ ихъ фибрф. Паоло, едва сознавая, что длаетъ, но чувствуя, что не въ состояніи боле сдерживаться, съ трепетомъ сталъ цловать ее въ уста. Бдная Франческа заплакала. Онъ сталъ просить прощенія. Она утерла слезы и разсказала, смотря ему прямо въ глаза, о коварств отца,—что онъ не живетъ въ брачномъ сожительств, и выразила свое желаніе имть имъ обоимъ крылья, чтобы, подобно голубкамъ, улетть имъ далеко далеко, въ такое мсто, гд бы ихъ никто не видлъ. Съ этого дня они уже больше не читали вдвоемъ книгу.}.

Любовная связь Матильды и Струензее имютъ въ себ много трогательныхъ, поэтичныхъ и симпатичныхъ чертъ, исторія ихъ несчастной любви представляетъ, безъ сомннія, одинъ изъ наиболе романичныхъ эпизодовъ того вка, не достаетъ лишь датскаго Вальтеръ-Скотта, чтобы создать превосходный историческій романъ, матеріала вполн и вполн достаточно. Но та же исторія ихъ любви лишаетъ возможности поднять Струензее на пьедесталъ героя трагедіи, многіе поэты, въ числ ихъ и выдающіеся таланты, брали себя этотъ неблагодарный трудъ, но не достигли результатовъ, даже заслуживающихъ упоминанія имени авторовъ. Причина простая: Струензее не былъ героемъ, онъ не былъ же оригиналенъ и не представляетъ характера, а лишь типъ своего времени, и, несмотря на свою несомннную даровитость, былъ не боле какъ только ‘удачникъ’ (lukspilz). Какъ счастіе, такъ и несчастіе — ‘пробный камень <испорчено>ши’. Счастіе подвергло его проб и онъ не выдержалъ. Надменный, заносчивый въ счастіи, онъ оказался въ несчастіи малодушнымъ трусомъ и даже предателемъ. Счастіе, которымъ онъ вначал весьма искусно пользовался, доставило въ его распоряженіе королевскій скипетръ, онъ позорно допустилъ вырвать его изъ своихъ рукъ вырвать людямъ, стоящимъ по уму гораздо ниже его. Молодая королева, прекрасная, какъ майское утро, дарила своею любовью,— онъ предалъ ее. То, что онъ былъ скрытымъ либераломъ, быть можетъ поставлено ему въ заслугу, но онъ умеръ завзятымъ піистомъ. Нтъ, онъ не былъ герой трагедіи, даже геній Шиллера потерплъ бы фіаско, создавая изъ него героя. Струензее вовсе не обладалъ тми качествами, которыя необходимы, чтобы нравиться женщинамъ. Онъ не былъ любезнымъ кавалеромъ общепринятомъ смысл этого слова. Англійскій посланникъ, который, надо замтить, былъ нерасположенъ къ нему, въ своей депеш въ Апрл 1771 года сообщалъ: Струензее вовсе не обнаруживаетъ любезности и привлекательности, которыми другіе создаютъ себ блестящую карьеру. Его манеры обращенія и рчь сухи и даже непріятны, вс весьма удивлены, почему онъ могъ пріобрсти такое граничное вліяніе на короля и королеву’. Дале посланникъ хотя и приписываетъ фавориту кое-какія познанія, не признаетъ въ немъ ни государственной способности, политическаго такта. Ко всему этому добавимъ, что Струензее не былъ даже достаточно знакомъ съ датскими длами. Если онъ былъ свободенъ отъ тщеславія, зато былъ слишкомъ самоувренъ, и его самоувренность часто походила въ нахальство. Посланникъ даетъ ключъ къ разъясненію быстраго возвышенія Струензее, подчеркивая въ своемъ донесеніи, что фаворитъ отваженъ и предпріимчивъ.

Какъ извстно, послднія качества нравятся женщинамъ, понравились он также и Матильд. Она не могла знать Струензее настолько, что его мужество при извстныхъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ не выдерживало испытанія. Не должны-ли мы видть въ ея отношеніяхъ нему общую черту женщинъ — предпочитать призракъ дйствительности? Къ сожалнію, константировано, что женщины склонны отдавать предпочтеніе ординарному, умющему придавать себ какой либо отпечатокъ необычайнаго, и безучастно относиться къ всему выдающемуся, разъ это послднее не хочетъ или не можетъ подчиниться ихъ капризамъ и мечтамъ. Ахъ, этотъ женскій капризъ! Онъ руководитъ вкусомъ женщинъ какъ въ любви, такъ и въ литератур. Величайшій знатокъ сердца и мудрйшій изъ поэтовъ представляетъ намъ короля эльфовъ — Титанію расточающей свои ласки ослиной голов {Шекспиръ: ‘Сонъ въ лтнюю ночь’.}, да, ослиной въ буквальномъ и переносномъ смысл этого слова. Боюсь, что къ сожалнію такъ бываетъ и самомъ дл, а не только въ ‘снахъ лтнихъ ночей’, и въ дйствительности часто прелестныя и наипрелестныя ручки ласкаютъ ослиныя головы.

Почему гг. Клаурены, Габленды {Нмецкіе романисты.} и какъ бы они тамъ ни назывались, занимали и занимаютъ въ чтеніи женшинъ такое видное мсто? Потому что Клаурены считаютъ своихъ милыхъ читательницъ неспособными мыслить, и свое ничтожество, пустоту и заурядность умютъ прикрывая флромъ, украшеннымъ мишурой. Горе тому автору, который позабудетъ или ршится пренебречь этимъ флромъ женщины вообще не понимаютъ и не могутъ представлять себ цломудренной наготы красоты, жесткая нагота правды, строгая нагота истины пугаетъ ихъ. Однако, справедливость требуетъ сказать, что он въ этомъ не виноваты, это лежитъ въ ихъ природ. Ничего, конечно, не было выше воплощенія ‘вчно женственнаго’, какъ въ Венер Медицейской. Она безъ покрова, но пытается какъ бы изъ своихъ рукъ создать покровъ, такой не галантный человкъ, какъ я, сказалъ бы: она кокетничаетъ стыдливостью. Доля кокетства, несомннно, составляетъ принадлежность тхъ элементовъ, изъ которыхъ состоитъ прекраснйшее существо вселенной, называемое женщиною. Вотъ почему женщины и любятъ румяны, кринолины, шали, маски и мушки всевозможныхъ видовъ. Женщина, во чтобы то ни стало желаетъ боле казаться, рисоваться, чмъ быть въ дйствительности такою, и того же требуетъ отъ мужчины. На всемъ земномъ шар наврядъ-ли найдется три женщины, которыя, дйствительно, поняли бы Шекспира, любили и относились бы съ должнымъ уваженіемъ къ нему. Почему? Потому что Шекспиръ называетъ вс вещи ихъ собственными именами, потому что онъ естественъ, какъ сама природа, и, наконецъ, правдивъ до корня волосъ {Wahr bis in die innerste Fiber.}.

Всмъ, что только было сказано, мы желали сказать не то, что Струензее былъ глупецъ, а Матильда пустая женина, но только то, что любовь и честолюбіе могутъ вступать въ такія сдлки, которыя издваются надъ разсудительностью. Что со стороны Струензее не было любовной трасти въ дух Ромео — это вн всякаго сомннія. Да и королева на первыхъ порахъ могла встртить отвтъ отъ Струензее лишь своему честолюбію, а вовсе не сердцу, въ 19-тилтней красавиц страсть женщины подчинялась страсти честолюбія или достиженію цли — получить власть. Но, какъ женщина, она скоро полюбила орудіе достиженія цли боле самой цли. Чувствуя къ своему секретарю горячее и искреннее увлеченіе, она отдала ему все, что можетъ отдать женщина.

Лтомъ 1770 года они стали уже совсмъ близкіе люди другъ съ другомъ, и съ этого времени въ теченіе полутора года совмстно управляли Даніей, онъ — съ государственной мудростью ‘всецлебной энциклопедіи’, она — со страстностью женщины. Ихъ управленіе дебютировало внезапнымъ увольненіемъ въ отставку графа Голька, котораго непосвященные въ закулисную сторону придворной хроники считали за всемогущаго фаворита. На его мсто Струензее, какъ главный охранитель особы короля и его замститель, назначилъ сперва камеръ-юнкера Варнштатта, но вскор смнилъ его фонъ-Брандтомъ, котораго могъ не опасаться и на котораго вполн полагался.

Справедливость требуетъ заявить, что Струензее, не смотря на вс свои недостатки и промахи, искренно желалъ высшаго блага государству. Это была натура легко увлекающаяся, не способная на низость при своемъ сказочномъ возвышеніи и оказавшаяся низкою и заурядною при своемъ внезапномъ паденіи. Созданный изъ мене цннаго и боле хрупкаго матеріала или металла сравнительно съ тмъ, изъ котораго выковывались великіе и даже просто выдающіеся государственные люди, онъ не могъ сохранить требуемаго достоинства, какъ въ счастіи, такъ и въ не счастіи. Идеалистъ школы ‘просвщеннаго деспотизма’, онъ понималъ лишь систему мропріятій сверху внизъ, но не насажденіе и ростъ снизу вверхъ. Это было въ дух того времени. Государственный raison d’tre второго Фридриха, второго Іосифа былъ по существу не боле, какъ облагороженная политика овцеводства. Мы относимся съ уваженіемъ къ этимъ просвщеннымъ монархамъ, которые заставили князей спуститься на ступень ‘первыхъ слугъ государства’.

Нкоторые изъ датскихъ историковъ признаютъ Струнзее, несмотря на то, что онъ не былъ датчаниномъ, за способнаго государственнаго дятеля.

Струензее управлялъ государствомъ съ тмъ воззрніемъ, то для народнаго преуспванія необходимо только осуществлять посредствомъ эдиктовъ основоположенія ‘франузскихъ философовъ’ и ‘нмецкихъ просвтителей’.

По примру многихъ ‘улучшателей міра’, какъ того, такъ и прежняго и позднйшаго времени, онъ не сознавалъ, что принести благо безразсуднымъ массамъ несравненно трудне, нежели причинить имъ зло, что даже самые нелпые предразсудки нужно щадить и гораздо боле, чмъ благороднйшія человческія права, что грубая дипломатія демагоговъ, засдающихъ въ портерныхъ, можетъ вставить тупую массу промнять алмазы истины на бисеръ лжи и безумія и что, наконецъ, народъ во вс времена былъ и всегда будетъ склоненъ по внушенію своихъ яко бы друзей — враговъ ненавидть своихъ друзей, какъ враговъ, преслдовать ихъ, побивать камнями и распинать на крест.

‘Das Volk, das froh in die Hnde schlcbt

Und jauchzend den Jrrthum begrstt

Hat keinem, welcher die Wahrheit trgt,

Auch nur eine Stunde verfszt *).

*) Народъ, который радостно рукоплещетъ,

И ликуя привтствуетъ обманъ,

Тому, кто носитъ истину,

Ни на одинъ часъ не даетъ отрады.

Возможно и вроятно, что если бы Струензее доле оставался у власти, онъ отъ стремленій и опытовъ перешелъ бы къ дйствительной и благотворной дятельности. Его вншняя политика заслуживаетъ похвалы. Данія съ давнихъ поръ находилась подъ диктатурой иностранныхъ пословъ {Шерръ говоритъ, что огромное вліяніе на вс датскія дла оказывали русскіе посланники: Сальдернъ и философовъ.}. Струензее разбилъ это ярмо и иностранныя державы должны были уступить. Политика Струензее основывалась на томъ разумномъ воззрніи, что Данія должна жить со всми государствами въ мир и дружб, но не подчиняться которому-либо изъ нихъ. Но по адресу предпринятой Струензее реформы внутренняго управленія страной воздать похвалу не приходится. Тенденція и здсь была въ общемъ разумна и хороша, но осуществленіе оставляетъ желать — и едва-ли не во всемъ — много лучшаго. Въ его правленіе всюду проглядываетъ стремительное вмшательство, полное отсутствіе обстоятельнаго знанія дла, деспотическій принципъ, энергичная, но безплодная дятельность, даже сами по себ безусловно прекрасные проекты-законы или не осуществлялись, или искажались послдующими противорчіями, благодаря вліянію личныхъ интересовъ, личныхъ симпатій и антипатій. Такъ случилось съ поднятой реформой финансоваго управленія, съ попыткой уничтоженія крпостнаго права, съ преобразованіемъ арміи и флота и съ попыткой ввести свободу печати.

Коренная ошибка Струензее заключалась въ томъ, что онъ не понималъ и не хотлъ понять, что въ государственныхъ соображеніяхъ не абстрактныя воззрнія, а скоре люди со всми ихъ слабостями, глупостью, предразсудками и страстями служатъ цифрами или величинами, съ которыми и ведутъ расчетъ. Игнорированіемъ этого факта онъ вызывалъ неудовольствіе во всхъ классахъ народа и возстановилъ ихъ противъ себя. Онъ кровно оскорбилъ дворянство и не привлекъ на свою сторону крестьянъ, офицеровъ, солдатъ и матросовъ обратилъ въ своихъ враговъ, но не пріобрлъ ни одного друга въ гражданахъ. И все это онъ продлалъ съ народомъ, образованіе котораго стояло на весьма не высокой ступени, и которому къ тому же изъ былъ ненавистенъ какъ иностранецъ.

Ко всему этому присоединился и неудачный выборъ лицъ, которымъ временщикъ вврилъ высшія государственныя должности. Съ введеніемъ новой системы — если только нескончаемое экспериментированіе можетъ носить такое названіе — старый Бренсторфъ и прочіе министры были уволены, и мста въ государственномъ совт заняли кажущіяся и весьма сомнительные сторонники Струензее, какъ баронъ фонъ-Шакъ-Ратловъ и генералъ Голеръ. Величайшимъ несчастіемъ для Струензее было то, что онъ вврился графу фонъ-Ранцау-Ашебергу — личности, правда, весьма даровитой, но коварной и безсовстной. Этотъ окончательно раззорившійся интриганъ принадлежалъ къ одной изъ высшей аристократической датской фамиліи и состоялъ одно время при датскомъ посольств въ Петербург, принималъ участіе во вступленіи на престолъ Екатерины II и пользовался расположеніемъ Орлова. Ранцау господствовалъ въ государственномъ совт, черезъ посредство котораго датское дворянство продолжало пользоваться вліятельнымъ положеніемъ въ государств. Можно себ представить какое произвело впечатлніе и какъ было принято властолюбивымъ графомъ и его товарищами королевское повелніе отъ 27 Декабря 1770 г., въ силу котораго Струензее закрылъ государственный совтъ, ‘какъ учрежденіе, идущее въ разрзъ съ принципомъ абсолютной монархіи’.

Этотъ безумный поступокъ со стороны Струензее лишилъ его солидной опоры — маскировать свои личныя распоряженія и значеніе своей личности распоряженіемъ и санкціей авторитетнаго собранія, состоящаго изъ представителей высшаго датскаго сословія, и этотъ промахъ не былі исправленъ какими-либо разумными и смягчающими мрами. Боле того, фаворитъ, по мр своего возвышенія, пьянлъ отъ власти, которая, наконецъ, его совершенно отуманила. Онъ уже не захотлъ ограничиться самою сущностью власти, онъ желалъ пользоваться всмъ ея вншнимъ

блескомъ и ея прерогативами. Стремясь къ титуламъ и почестямъ, онъ достигъ графскаго достоинства и добился назначенія его кабинетъ-министромъ, но и этотъ небывалый въ Даніи титулъ былъ для него недостаточенъ, Онъ желалъ оффиціальнаго провозглашенія, что никто иной, какъ именно онъ, является неограниченнымъ правителемъ Даніи. И вотъ, въ Іюл 1771 года послдовалъ неслыханный до сел королевскій эдиктъ за подписью слабоумнаго и безвольнаго Христіана VII-го, гласившій, ‘что вс повелнія, подписанныя графомъ и тайнымъ кабинетъ-министромъ Струензее, получаютъ такую же силу и значеніе, какъ подписанныя самимъ королемъ, и что эти указы и приказы должны быть немедленно приводимы въ исполненіе’.

Этимъ эдиктомъ уничтожалась фикція правленія Христіана VII-го. Король санкціонировалъ свою отставку.

VI.

Но король Струензее І-ый не могъ долго господствовать. Чмъ блестяще была та высота, на которую онъ взобрался, тмъ стремительне и глубже было его паденіе. Можно не преувеличивая сказать, что безумный актъ, которымъ такъ открыто и смло и слишкомъ доврчиво вручалось ему полномочіе королевской власти, былъ въ то же время и его смертный приговоръ. И это произошло тмъ быстре, что съ этихъ поръ онъ сталъ пренебрегать осторожностью и бдительностью, его прежняя лихорадочная дятельность значительно ослабла, его самовольныя полумры стали чередоваться съ безразсудными компромиссами и безтактными кондиціями. Партія его сторонниковъ была весьма незначительна. За исключеніемъ королевы, приглашеннаго имъ же въ Данію ея брата, затмъ графа Брандта, молодого полковника Фолькенфіольда и лейбъ-медика Берера онъ не имлъ друзей. Число же его враговъ — легіонъ. Уже въ Сентябр 1741 г. нкій англичанинъ-наблюдатель положенія датскаго двора и государства, писалъ: ‘Если ярость раздраженнаго народа обрушится на ненавистнаго графа Струензее, то месть народа будетъ жестокой и кровавой’. Англичанину слдовало бы къ существительному — ‘народъ’ добавить прилагательное — знатный, такъ какъ тотъ ‘народъ’, который почти черезъ мсяцъ подготовилъ трагедію и поставилъ ее на сцену, былъ исключительно знатное и немалочисленное сословіе.

Броженіе общаго неудовольствія выразилось въ бунтахъ солдатъ и матросовъ, съ трудомъ усмиряемыхъ. Вс инстинктивно чувствовали канунъ насильственнаго переворота и желали его. Разроставшійся заговоръ сосредоточивался въ лиц вдовствующей королевы Юліаніи, считавшей, что пора осуществленія заговора уже наступила.

Вроятно, эта пора, несмотря на все случившееся, не наступила бы такъ ршительно, если бы Струензее и Матильда соблюдали надлежащую осторожность и предусмотрительность въ своихъ личныхъ отношеніяхъ, благодаря чему направленный на нихъ главный потокъ заговорной агитаціи отклонился бы въ сторону. Но для честолюбивыхъ и влюбленныхъ душъ, какъ извстно, не существуетъ ‘золотой середины’, столь прославляемой древнимъ римскимъ поэтомъ. Возлюбленный королевы былъ опьяненъ честолюбіемъ, королева — любовью. Она уже была не пятнадцатилтняя робкая и цломудренная двушка, но молодая, цвтущая здоровьемъ и красотой женщина, утопающая въ наслажденіяхъ, жаждуемыхъ нахлынувшей на нее страсти, и отдающей свои дни шумнымъ и опьяняющимъ удовольствіямъ. Ея отношенія къ министру перестали уже быть тайной для любопытныхъ придворныхъ дамъ. Послднія даже прекратили свои дальнйшія изслдованія блы и постели королевы, производимыя съ цлью констатировать ночные визиты Струензее къ Матильд, он не разсыпали боле пудры передъ дверьми ея спальни, на которой отпечатывались подошвы туфель фаворита, и блые слды которыхъ онъ уносилъ въ свою спальню. Эти и прочіе пріемы любознательныхъ и изобртательныхъ фрейлинъ играли не маловажную роль въ процесс королевы. Придворныя скромницы, такъ мило усердствовавшія въ доставленіи непреложныхъ уликъ обвиненія своей повелительницы, въ процесс весьма выразительно именовались ‘безукоризненными двственницами’. Такова цломудренность двора или, по крайней мр, она была таковой въ то время, о которомъ мы говоримъ.

Королева разршилась отъ бремени дочерью, и Струензее имлъ глупость, съ помощью только Бергера и вопреки согласія другихъ врачей и нкоторыхъ лицъ, придать родамъ законную форму. Понятно, что король подписалъ признаніе за собой отцовства ребенка, какъ онъ подписалъ бы безъ колебанія свой смертный приговоръ, если бы Струензее или Брандтъ попросили этого. По желанію Матильды, вдовствующая Юліанія съ величайшею, повидимому, готовностью и любезностью приняла новорожденную изъ купели. Впрочемъ, Юліанія имла серьезную причину казаться довольною, потому что рожденіе этого ребенка было ей наруку. Если до сихъ поръ объ отношеніяхъ королевы и министра говорили шепотомъ и передавали по секрету лишь въ придворныхъ кружкахъ, то теперь ихъ связь, такъ казать, висла въ воздух, объ ней кричали повсюду, въ замкахъ дворянства, въ канцеляріяхъ, въ городскихъ домахъ, въ лавкахъ столицы, въ казармахъ, на верфяхъ, въ солдатскихъ шинкахъ и матросскихъ трущобахъ — новорожденную принцессу называли не иначе, какъ принцессою Струензее.

Молва дошла до ушей королевы, колкіе намеки и насмшки ея придворныхъ дамъ, даже горничныхъ, заставили ее, наконецъ, догадаться, что она и Струензее стали притчей во языцхъ въ столиц и въ стран. Королева испугалась. Словно внезапно блеснувшей молніей передъ ней освтилась страшная пропасть, лежащая у ея ногъ. Хорошо, если бы она замтила тотъ грозный взглядъ, которымъ, по выраженію Шекспира, судьба смотритъ на людей, если желаетъ ихъ спасенія, хорошо, если бы она поняла его и, дйствительно, покорилась ему. Время еще не совсмъ ушло, хотя и не много его оставалось, такъ какъ вскор посл этого Струензее вошелъ во вкусъ власти и сталъ примнять упомянутый пресловутый іюльскій эдиктъ въ свою пользу, т. е. на свою гибель.

Напрасно Матильда заклинала министра быть предусмотрительнымъ и въ государственныхъ длахъ, и въ отношеніи къ ней. Правда, нкоторое время, слдуя ея совтамъ, онъ былъ остороженъ, но вскор и сама предостерегательница нашла слишкомъ тяжелыми т ограниченія, которыя наложила на него и на себя. Соблюдавшаяся противъ ихъ воли сдержанность снова исчезла, и они оба опять пьянли въ томъ счасть, о непрочности и ужасномъ конц котораго замчательно врно восплъ знаменитый крестьянинъ съ береговъ Аира въ своихъ (знаменитыхъ) стихахъ:

‘Pleasures are like poppies spread.

You seize the flow’ its bloom is shed!

Or like snowfoil in the river,

А moment white, then melts for ewer,

Or like the borealis race,

Thot flit ere you can point their place,

Or like the rainbow’s lavely form,

Evanishing amid the storm *).

*) Наслажденіе — что маковъ цвтъ — Сорвалъ цвтокъ — опали лепестки — Что снжный комъ въ рк — На мигъ онъ былъ — растаялъ навсегда — Такъ и сіянья свернаго блескъ — Мелькнетъ и пропадетъ, и не замтишь гд, — Какъ радуги прекрасный видъ — исчезнетъ въ облакахъ грозы.

Время отъ времени они, конечно, пробуждались отъ опьяненія и съ ужасомъ чуяли опасность, которая носилась въ воздух {Спустя 100 лтъ даровитый датскій художникъ К. Цартманнъ представилъ ярко и жизненно въ исторической картин все положеніе дла, какъ оно было въ то время. Картина изображала короля Христіана VII, развалившагося на соф, вытянувшаго ногу высоко въ воздухъ, съ дтскимъ усердіемъ забавляющагося тмъ, что онъ дразнить палкою висящаго надъ его головою попугая. Сзади него сидятъ у стола Струензее и Матильда — послдняя въ сильно декольтированномъ плать — и играютъ въ шахматы. Игра, очевидна, лишь ширма для ихъ нжной болтовни, что доказываютъ ихъ возбужденные любовью взоры. А позади ихъ незамтно отворяетъ двери и показывается грозная, какъ судьба, вдовствующая королева Юліанія. Художникъ затмъ поддался требованію придворныхъ и значительно ослабилъ свое произведеніе разведя водою первоначальныя краски — онъ замнилъ фигуры Юліаніи фигурою придворной дамы.}. Однажды осенью 1771 г. мужество измнило фавориту и онъ на колняхъ просилъ у королевы позволенія покинуть ту страну, гд онъ окруженъ врагами и гд ему грозитъ опасность. При этомъ онъ ей далъ понять, что его дальнйшее пребываніе въ Даніи можетъ лишь ухудшить ея собственное положеніе. Но Матильда ничего не хотла и слышать объ удаленіи Струензее. Она говорила ему: ‘Если вы уходите, то своимъ удаленіемъ принуждаете меня къ такому шагу, который ршитъ мое счастье или погибель’. Не нужно было особенной проницательности, чтобы догадаться, что страстная и пылкая женщина хотла этимъ сказать своему другу, что она не можетъ разстаться съ нимъ, и если онъ удетъ, то и она послдуетъ за нимъ.

Струензее хорошо зналъ свою царственную подругу, — онъ не могъ сомнваться въ томъ, что она сдержитъ слово. Но такъ какъ онъ этого не хотлъ допустить, то и остался.

VII.

Струензе говорилъ правду: онъ, дйствительно, былъ окруженъ врагами.

Однако, почему же Струензее не попытаться было проложить себ путь къ спасенію? Онъ сталъ изыскивать и не одно, а многія средства выбраться изъ того лабиринта затрудненій, въ которомъ запутался, но этимъ только еще боле запутывался. И дйствительно, все его положеніе имло поразительное сходство съ тми ирландскими болотами, которыя безпощадно поглощаютъ всякаго, осмлившагося вступить на ихъ обманчивую поверхность. Бдная жертва, конечно, старается и руками и ногами выбраться изъ всасывающей массы, но чмъ боле жертва бьется и барахтается, тмъ быстре она все погружается и погружается, пока не закроется надъ ея головою черная смертоносная трясина.

Ядовитый паукъ — Юліанія доткалъ свою паутину. Сть была соткана грубо и черезъ-чуръ раскидисто, но, тмъ не мене, свое дло она длала. Повидимому и правительственная машина, которую устроилъ Струензее, продолжала превосходно работать. Это было какое-то полицейское царство, какое-то господство сабель, и хотя такимъ положеніемъ были недовольны, шумли, насмхались, ругали, ненавидли и по временамъ бунтовали, но революціонному движенію недоставало организаціи. И вотъ, вдовствующая королева Юліанія, выжидавшая въ Фриденсбург подходящаго для нея момента, ршилась взять въ свои руки эту организацію.

Не нужно было особенной мудрости, чтобы организовать дворцовую революцію, такъ какъ имлся въ виду переворотъ лишь въ византійскомъ стил. О государственномъ переворот не было и рчи и дло сводилось просто лишь къ тому, чтобы поставить другихъ на мсто тхъ лицъ, которыя держали нити, приводящія въ движеніе маріонетку — безумнаго короля. При этомъ народу посулили, какъ это обычно въ такихъ случаяхъ, цлыя горы золота, въ вид уничтоженія злоупотребленій, уменьшенія податей и т. п.

Юліанія понимала, что многое и пожалуй все зависитъ отъ того, насколько ей удастся заручиться надежными помощниками среди войска. Она привлекла на свою сторону обоихъ полковниковъ — Эйкистедта и Коллера. Послдній сдлался повреннымъ ея думъ и намреній, и своею энергіею главнымъ образомъ помогъ восторжествовать имъ. Изъ всхъ намренно или ненамренно оскорбленныхъ заносчивымъ фаворитомъ никто не ненавидлъ его такъ сильно и непримиримо, какъ Коллеръ. Инстинктъ ненависти подсказалъ полковнику, что Юліанія, несмотря на ея казовое расположеніе, враждебно относится къ королев и Струензее. Онъ приблизился къ Юліаніи и, такимъ образомъ, об пропитанныя желчью души слились въ предстоящемъ дл. Для заговора не было недостатка и въ искусномъ и ум ломъ дятел и казуист, таковой предсталъ въ лиц Гульдберга, секретаря принца Фридриха. Это былъ человкъ, какіе фигурируютъ въ любомъ заговор, — человкъ съ кошачьими пріемами, съ руками, умющими, по требованію обстоятельствъ, владть перомъ для поддлки документовъ, и дозирсвать ядъ съ самой спокойной совстью.

Вдовствующая королева хотла не только добиться власти, но и надолго удержать ее за собою. Первое можно было достичь при содйствіи Коллера, Эйкштедта и Гульдберга, второе же требовало и прочихъ союзниковъ. Юліанія остановила свой выборъ на граф Ранцау, который, несмотря на его репутацію прожигателя и полное раззореніе, продолжалъ стоять во глав аристократіи. Кром того, благодаря своему происхожденію, талантамъ и связямъ, онъ пользовался такимъ выдающимся положеніемъ, что всегда былъ бы опаснымъ для того правительства, противъ котораго онъ вступалъ въ опозицію. Вдовствующая королева зондировала графа, но онъ высказалъ такія воззрнія, которыя пришлись ей не по вкусу. Юліанія прямо высказывалась за поддержаніе абсолютной деспотіи въ Даніи, понятно, въ интересахъ собственной персоны и своего сына. Напротивъ того, Ранцау хотя и далъ ясно понять, что онъ готовъ содйствовать низверженію временщика и королевы Матильды, но настаивалъ на томъ, чтобы съ этимъ низверженіемъ была соединена перемна системы управленія, чтобы дворянству было возвращено то, что унесъ у него 1660-й годъ, и чтобы Данія была преобразована изъ абсолютной монархіи въ ограниченную аристократіей монархію. При такомъ положеніи длъ Юліанія нашла излишнимъ настаивать на своихъ планахъ предъ Ранцау. Впрочемъ, ей недолго пришлось ждать того момента, когда этотъ безхарактерный человкъ безусловно сталъ на ея сторону.

Это произошло такъ, Ранцау, при всей своей распущенности, сохранилъ въ себ чувство сословнаго достоинства. Онъ былъ раздраженъ противъ молодой королевы и противъ временщика, потому что они своими реформами ощипали авторитетъ и прерогативы дворянства, чмъ кровно его обидли. Но онъ не принадлежалъ къ числу непримиримыхъ напротивъ, онъ подчасъ былъ готовыхъ вступить въ компромиссъ съ королевой и Струнзее подъ условіемъ, чтобы система правленія была измнена въ интересахъ дворянства и чтобы онъ былъ призванъ участвовать въ управленіи, но не однимъ только пальцемъ, а всею рукою. Шведскій посолъ фонъ-Шпренгпортенъ, для котораго, наравн с англійскимъ и французскимъ послами, было весьма желательно удержать во глав правленія Струензее, такъ какъ политика послдняго по отношенію къ Швеціи, Англіи Франціи была вполн корректна, — Шпренгпортенъ тонко зналъ графа Ранцау и въ своей бесд съ нимъ далъ понять, что для графа лучше и выгодне удержать фаворита на извстныхъ условіяхъ, чмъ подвергать себя самого и государство непредвидннымъ случайностямъ переворота. Впечатлительный и сангвиничный графъ Ранцау тотчасъ ж отправился къ Струензее, съ дружескимъ одушевленіемъ изложивъ передъ нимъ положеніе дла, умолялъ, предостерегалъ его и указывалъ на предстоящую ему опасность, но все это было напрасно! Въ такое время, когда судьба временщика могла перемниться къ лучшему, на него нашло умопомраченіе. Съ пренебрежительной улыбкой онъ поблагодарилъ графа за его совтъ и вышелъ, оставивъ его одного. Взбшенный и поглощенный лишь мыслію о мести Ранцау поспшилъ въ Фриденсбургъ заявить вдовствующей королев, что онъ — къ ея услугамъ. Тотчасъ же были приведены въ движеніе должныя нити заговора и планъ дйствій сталъ приводиться въ исполненіе.

1771-й годъ подходилъ къ концу. Дворъ провелъ лто въ Гиршгольм и позднею осенью перехалъ въ лежащій поблизости отъ столицы увеселительный замокъ Фридрихбергъ. Молодая королева чувствовала отвращеніе къ Копенгагену и только съ наступленіемъ суровой зимы согласилась, и то съ большою неохотою, на перездъ двора въ городской замокъ. Струензее пытался разсять ея опасенія, показывая на принятыя имъ военныя мры охраны. Несмотря на новыя предостереженія со стороны англійскаго посланника, онъ все-таки далекъ былъ отъ подозрнія, о принятыя имъ мры могутъ измнить королев и ему самымъ позорнымъ образомъ.

Вечеромъ 16 января 1772 года въ залахъ Копенгагенскаго королевскаго дворца, освщенныхъ giorno восковыми свчами, гремла музыка. Былъ большой придворный балъ, королева Матильда, теперь уже двадцатиоднолтняя кравица, достигшая полнаго расцвта своей красоты, въ этотъ вечеръ, и послдній, въ который ей пришлось носить корону, была весела, какъ давно уже не бывала. Она танцовала послднюю кадриль съ принцемъ Фридрихомъ, смертельнымъ врагомъ ея и дтей. Въ часъ пополуночи балъ кончился. Королевское семейство направилось въ свои покои вскор въ огромныхъ помщеніяхъ замка, охраняемаго гренадерами полковника Коллера, воцарилась полная тишина, только лишь въ кабинет вдовствующей королевы Юліаніи до 3 часовъ утра продолжался свтиться огонь.

Въ этотъ часъ полковникъ Коллеръ въ полной форм является въ караульную комнату замка, приказываетъ разбудить караульныхъ офицеровъ, собираетъ ихъ около себя и съ дисциплинарною суровостью и съ краткостью объявляетъ имъ, что онъ получилъ отъ короля приказъ арестовать королеву, графа Струензее и ихъ единомышленниковъ. Офицеры, даже не требуя предъявленія подписаннаго королемъ приказа, охотно выражаютъ готовность повиноваться. Тмъ временемъ полковникъ Эйкштедтъ окружаетъ замокъ своими драгунами, чтобы прервать всякія сношенія дворца съ городомъ. Коллеръ и караульные офицеры идутъ къ мучающейся ожиданіями и дрожащей отъ страха вдовствующей королев, у которой собрались принцъ Фридрихъ, граф-Ранцау и Гульдбергъ. Посл окончательнаго краткаго совщанія ршено приступить къ длу.

Катастрофа разразилась.

Юліанія, ея сынъ, Ранцау и Гульдбергъ направились въ апартаменты короля. Графъ Ранцау съ нахальною смлостью приказываетъ ошеломленному съ просонья первомъ камердинеру короля,—онъ же и хранитель ключа отъ королевской опочивальни, отпереть двери королевской спальни Затмъ у постели несчастнаго короля-идіота разыгрываете возмутительная сцена насилія.

— Въ город мятежъ!—кричатъ вошедшіе, запугивая короля. — Народъ громко требуетъ суда надъ королевой и Струензее! Онъ проситъ жертвы! Онъ угрожаетъ низвергнуть короля.

Король:—Посовтуйте мн, помогите! Куда бжать? Что мн длать?

Ранцау, протягивая заране приготовленные Гульдбергомъ указы объ арест:

— Подпишите, Ваше Величество, эти бумаги, и тогда королевскій домъ и Данія спасены!

Подписать — для Христіана VII дло пустое: чего только онъ не подписывалъ за послдніе годы. Но лишь только онъ взялся за перо, его мутный взоръ вдругъ замчаетъ имя Матильды, стоящее на первомъ лист, поданномъ къ подписи. Изумленіе отражается на его лиц, онъ останавливается и перо выпадаетъ изъ его рукъ.

Что это? Не проблескъ-ли сознанія? Ужъ не проснулось-ли въ его душ благородное чувство?

Заговорщики прекрасно понимаютъ, что если король хотя на пять минутъ овладетъ собою, то ихъ дло проиграно. Они набрасываются на него съ новыми угрозами, насильно вставляютъ ему въ руку перо — и король подписываетъ указы.

Между тмъ полковникъ Коллеръ проникаетъ въ спальню Временщика.

Здсь разыгрывается такая сцена:

— Что тамъ такое? спрашиваетъ въ недоумніи полусонный Струензее.

— Сейчасъ это увидите. Только вставайте! поясняетъ угрюмо полковникъ.

Полковникъ грубо хватаетъ министра за горло и душитъ его. Блый, какъ воскъ, Струензее совершенно растерялся подъ руками Коллера. Ему, творцу того закона для Даніи, что никакой эдиктъ, никакой указъ, не подписанный королемъ или имъ самимъ, не имлъ силы,— ему теперь не пришло даже въ голову спросить письменнаго приказа объ его арест. Вполн возможно, что подобный вопросъ могъ спасти его, потому что офицеры Коллера, не посвященные въ тайны заговора, тутъ же узнали бы, что ихъ полковникъ дйствуетъ на свой страхъ, а не по приказу короля. Едва-ли кто изъ людей, облеченныхъ властію, сдавался и уступалъ боле безпрекословно, чмъ Струензее. Ни слда мужества, ни выраженія энергіи, ничего, кром постыднйшей слабости и трусости. Такъ только мелкая душа покорно склоняется предъ опасностію, подавленная сознаніемъ своего ничтожества, и покорно протягиваетъ руки къ оковамъ. Такимъ образомъ, наперсника короля и фаворита королевы безъ всякаго сопротивленія съ его стороны повлекли въ тюрьму… И мы имемъ полное право говорить объ этомъ, человк, какъ о ‘счастливомъ гриб’, разъ онъ совершенно также съеживается, какъ грибъ, когда на него случайно наступитъ нога {Als von einem Glukspilze zu reden, welcher so ganz nach Pilzart vor dem ersten nachdrcklich gegen in gefhrten Schlage zusammenknickte.}. Говорить здсь о подавляющемъ впечатленіи внезапной опасности — не приходится. Эта опасность вовсе не была для временщика неожиданною. Посл бесды съ Ранцау, посл всхъ полученныхъ предостереженій онъ долженъ былъ бы быть готовъ къ ней Но опасность то же, что одиночество. И та и другое заставляютъ съеживаться слабыя души, открывая въ то же время широкій просторъ великимъ душамъ, та и другое подавляютъ заурядную, слабую нравственную силу, возвышая и закаляя въ то же время высшую и великую. Струензее былъ личностью зауряднаго характера и съ мелкой душою. Онъ можетъ встртить сочувствіе въ романтизм, но исторія обязана произнести надъ нимъ суровый приговоръ, признавая его лишь сумасброднымъ карьеристомъ {Schwindler.}, и ни въ какомъ случа достойнымъ любви такой женщины, какъ Матильда.

Изъ спальни короля Ранцау спшитъ въ спальню королевы, его сопровождаютъ Эйкштедтъ и другіе офицеры Поднявшійся шумъ въ замк усплъ разбудить королеву такъ что ее застали уже проснувшеюся. При послдующей затмъ возмутительной сцен королева обнаружила такой присутствіе духа, которое ясно свидтельствуетъ, что изъ нея могла бы выйти героиня. Но она родилась не въ эпоху героизма, а въ эпоху безсовстныхъ интригъ и нахальнаго вроломства. И эти безсовстность и нахальство развернулись въ полномъ своемъ блеск именно тогда, когда неистовый Ранцау и его сообщники брали подъ арестъ несчастную женщину.

Слыша шумъ въ корридор, Матильда зоветъ своихъ камеръ-фрау. Вбгаютъ блдныя, встревоженныя и полуодтыя ея служанки. Королева вскакиваетъ съ постели и спрашиваетъ, что означаетъ этотъ ночной шумъ. Ей отвтъ, что графъ Ранцау именемъ короля хочетъ говорить ней и что онъ дожидается въ прихожей съ отрядомъ офицеровъ разршенія войти въ ея спальню.

— Графъ Ранцау? Именемъ короля?— переспрашиваетъ королева.— Позовите ко мн сейчасъ же графа Струензее!

— Ахъ, Ваше Величество, господинъ министръ арестованъ!— отвчаетъ ей кто-то.

Въ горестномъ сознаніи своей погибели, королева закрытъ лицо руками и у нея вырывается возгласъ:

— Преданъ и потерянъ! Навки потерянъ!

Она быстро овладваетъ собою, накидываетъ пудермантель поверхъ своего ночного платья и кричитъ сквозь двери:

— Войдите, предатели! Я готова на все!

Она направляется навстрчу входящимъ.

Ранцау церемонно кланяется и начинаетъ читать королев только-что подписанный королемъ приказъ арестовать ее.

— Дайте мн приказъ, я прочту его собственными глазами, приказываетъ Матильда.

Графъ отдаетъ ей бумагу.

Она прочитываетъ ее съ начала до конца, затмъ бросаетъ ее на полъ, наступаетъ ногою на нее и, дрожа отъ негодованія, говоритъ:

— Во всемъ этомъ я узнаю измнниковъ и короля!

— Прошу Васъ, Ваше Величество, относиться съ уваженіемъ къ указамъ короля, замчаетъ Ранцау.

— Указы короля! восклицаетъ иронически Матильда.— Верне указы, о которыхъ онъ ничего не знаетъ и которые вынудила у безумнаго гнусная измна. Нтъ, такимъ приазамъ королева не повинуется!..

Мы видимъ, что эта 24-хъ-лтняя женщина держитъ себя настолько мужественно, насколько Струензее по-женски или свойственно par exellence женщин. Она пошла еще дальше. Эта несчастная слабая и покинутая женщина противопоставила свою физическую силу противъ физической силы нападавшихъ на нее.

Ранцау объясняетъ ей, что онъ долженъ выполнить свое порученіе безъ замедленія.

Королева отвчаетъ:

— Я отказываюсь отъ объясненій и повиновенія, пока не увижу короля и не переговорю съ нимъ.

Она направляется къ дверямъ, но графъ загораживаетъ ей дорогу и произноситъ угрозу:

— Вы, вы — несчастный!— вскрикиваетъ королева,— разв можетъ слуга говорить своей королев такимъ тономъ? Вы самый презрнный изъ людей, опозоренія котораго мн нечего бояться.

Надо положить этому конецъ, бормочетъ Ранцау и даетъ глазами знакъ одному изъ офицеровъ.

Наступаетъ сцена, позоръ которой не могутъ смыть съ датской аристократіи вс воды Балтійскаго моря.

Офицеръ (я не могу съ опредленностью назвать его имя, это былъ или лейтенантъ Беккъ, или лейтенантъ Бакъ или же лейтенантъ Ольденборгъ, вс эти трое были Ранцау) офицеръ съ карабиномъ въ рук нападаетъ королеву.

Она вырывается отъ него и испускаетъ леденящій кровь крикъ о помощи.

Вс эти трусы и предатели окружаютъ несчастную разомъ набрасываются на нее.

Королева прорывается сквозь цпь, вскакиваетъ на окно, растворяетъ его и хочетъ броситься. Но ее успеваетъ схватить одинъ изъ негодяевъ.

Въ пароксизм бшенства она хватаетъ его за волосы, кидаетъ на землю, такъ же она поступаетъ и съ друимъ, пока, наконецъ, посл ужасной борьбы со всми вразъ напавшими на нее, совершенно обезсиленная, съ трепавшимися волосами, полуобнаженная не падаетъ на землю….

Едва только она пришла въ себя, Ранцау приказываетъ одваться, и при этомъ осыпаетъ ее самыми грубыми ругательствами. Затмъ ее влекутъ внизъ на дворъ, сажаютъ въ карету и отвозятъ въ крпость Кронбургъ.

И все же этотъ ужасный часъ еще не былъ самымъ горькимъ въ ея страдальческой исторіи. Ей пришлось испить до дна горькую чашу лишь тогда, когда она узнала, о ей измнилъ даже тотъ, кому она вврилась и кому она принесла въ жертву честь, званіе и корону.

На разсвт послдовали аресты — брата Струензее, шковника Фалькенскіольда, графа Брандта, лейбъ-медика Бергера и нкоторыхъ другихъ сторонниковъ Струензее.

Затмъ послдовала постановка сцены революціи, въ которой предоставлялось въ распоряженіе черни дома низвергнутаго Струензее и его креатуръ, съ хорами изъ пьяныхъ матросовъ, орущихъ на улицахъ ‘виваты’ королю, вдовствующей королев Юліаніи и принцу Фридриху. Духовенство столицы вознесло благодарственныя молитвы за счастливый исходъ переворота, причемъ ни мало не устыдилось колоссально курьезной лжи — прославлять небо за сохраненіе жизни короля отъ преступныхъ замысловъ ‘королеубійцы’ Струензее. ‘Христіанъ безумный’ долженъ былъ свершить торжественную поздку по всему Копенгагену, чтобы ‘раздлить съ своимъ народомъ радость о своемъ и всееобщемъ спасеніи’. Короче говоря, вся та низость, какую, обыкновенно, обнаруживаютъ негодяи, въ случа своей обды, выступила съ полною наглостію. Понятно, что первою заботою торжествующихъ заговорщиковъ было получить награду за свои труды. Вс первые лица заговора назначены были членами возстановленнаго государственнаго совта, во глав котораго, къ несказанной досад Ранцау, Юліанія поставила не его, а своего жалкаго сына Фридриха. Къ иностраннымъ дворамъ отправили депеши, заявлявшія, что совершившаяся дворцовая революція есть чисто ‘семейное дло’, не имющее никакого отношенія къ политик. Державы остались довольными эти ‘lait accompli’, а англійскій посланникъ удовольствовался предостереженіемъ по адресу побдоносныхъ заговорщиковъ, чтобы они не дозволяли себ ничего оскорбительна по отношенію къ королев Матильд, какъ сестр англійскаго короля, потому что въ противномъ случа Англія должна будетъ потребовать удовлетворенія.

VIII.

За побдою послдовало мщеніе. Едва-ли можно ставить это людямъ въ упрекъ,— человку по природ свойственно кричать: ‘Горе побжденнымъ!’ При дворцовыхъ революціяхъ обыкновенно практикуются еще боле непрпвлекательныя сцены, чмъ при народныхъ революціяхъ. Если бы Струензее и его единомышленники въ ночь с 16-го на 17-е Января 1772 г. пали подъ ударами заговорщиковъ, то интересующійся людьми и исторіею долженъ бы былъ, пожимая плечами, принять это къ свдніи какъ одно изъ тхъ обычныхъ и чудовищныхъ явленій, которыя неизбжно сопровождаютъ государственные перевороты. Напротивъ того, всякое человческое чувство должно возмутиться, когда, какъ въ данномъ случа, убійство совершается, такъ сказать, не въ пылу битвы, а совершенно хладнокровно и даже подъ маскою правосудія.

Судебный процессъ, осужденіе и казнь низверженнаго временщика является однимъ изъ самыхъ громкихъ скандаловъ и одною изъ грубйшихъ пародій на справедливость, какія только знаетъ всемірная исторія. Въ дйствительности виновными по формальному праву, согласно законамъ Даніи, являлись не побжденные, а побдители. Но, что такое формальное право въ государственной и частной практик? Одна красивая иллюзія. Что такое дйствующее право? Сила и успхъ. Все это могло бы убить у иного вру въ нравственный міровой порядокъ, если бы эту вру не поддерживалъ тотъ великій фактъ, что всемірная исторія все же является ‘страшнымъ судомъ’. И сколькихъ людей и событій, такъ именуемыхъ лестію своего времени ‘великихъ’, этотъ нелицемрный и неумолимый судъ перевелъ въ разрядъ ‘ничтожныхъ’.

Для меня отвратительно рыться въ этой вырытой для гибели побжденныхъ процедур-клоак. Поднимающіяся отсюда испаренія слишкомъ зловонны. Помимо такихъ гадкихъ людей, какъ Юліанія, принцъ Фридрихъ и свита, нашлись и худшіе, которые приложили вс старанія къ тому, чтобы, согласно желанію первыхъ, совершить убійство подъ флагомъ права. Струензее и Брандтъ были предназначены для кровавой жертвы. Главный обвинительный пунктъ противъ Струензее былъ до того нелпъ, могъ бы отрицать свое историческое существованіе, бы не былъ удостовренъ документально. Безумный король по временамъ кусался, бранился и боролся со своимъ собесдникомъ и надсмотрщикомъ Брандтомъ. Однажды король обозвалъ графа Брандта ‘Kujon’омъ’ и пригрозилъ дать ему тысячу палочныхъ ударовъ. Финаломъ такого изящнаго разговора явилась обоюдная потасовка, въ которой король схватилъ графа за языкъ, а Брандтъ укусилъ ему палецъ. Изъ этой кошачьей, что ли, возни судьи и враги Брандта и создали покушеніе на жизнь монарха.

Предъявленныя въ обвинительномъ акт противъ Струензее обвиненія, за исключеніемъ третьяго и шестого, такъ и щеголяли нелпостью. Его обвиняли: 1) въ преступномъ замысл противъ личности короля, 2) въ намреніи вынудить у короля отреченіе, 3) въ предосудительныхъ отношеніяхъ къ королев, 4) въ способ воспитанія кронпринца, 5) въ огромной власти и авторитет, какой онъ пріобрлъ себ, и 6) способ управленія государствомъ. Третій пунктъ былъ, конечно, самый существенный. Онъ не только давалъ врагамъ Струензее лучшій предлогъ убить его физически, но онъ погубилъ его и морально, такъ какъ Струензее по отношенію къ этому обвиненію выказалъ себя и жалкимъ трусомъ, и предателемъ.

Говорятъ,— и это весьма вроятно, судя по всему ходу процесса,— что его судьи, или, врне, палачи, съ одной стороны запугивали растерявшагося человка пытками, съ другой — искушали его плнительною перспективою и морочили его, указывая ему, какъ на единственное средство спасенія, это — какъ можно больше впутать въ свое дло королеву Матильду. Но, несмотря на все это, порядочный человкъ держалъ бы себя достойне званія мужчинъ. Только слабой души человкъ и авантюристъ могъ поступить такъ, какъ онъ поступилъ. На допрос 21-го Февраля ‘фаворитъ’ признался, что состоялъ любовникомъ королевы и пользовался полнымъ ея душевнымъ расположеніемъ. Съ этихъ поръ онъ можетъ разсчитывать лишь на презрніе каждаго порядочнаго человка. Его не могло бы извинить даже и то, если бы сказка {Sage — сага.} о томъ, что его вынудили къ признанію посредствомъ предъявленія фальшиваго протокола, въ которомъ Матильда будто бы призналась въ любовной связи съ нимъ, если бы эта сказка была бы и былиной.

Насколько проигрываетъ Струензее въ глазахъ безпристрастнаго наблюдателя его жизненнаго пути, настолько выигрываетъ бдная прекрасная узница — Матильда, звзда которой закатилась за мутными облаками въ такое время, когда звзда другихъ женщинъ едва начинаетъ всходить, Матильда, повторяю, при счастливыхъ условіяхъ сдлалась бы украшеніемъ своего пола и, пожалуй, исторіи. Вся ея натура дышала добротою и благородствомъ и она при всхъ несчастіяхъ, обрушившихся на нее, проявила такое благородство души, которое неизмримо ставитъ ее выше надъ человкомъ, пользовавшимся ея благосклонностію.

На жизнь сестры Георга III, короля Великобританіи, не было да и не могло быть покушеній, хотя бы ненависть Юліаніи всего охотне насытилась кровью молодой женщины. Но зато постарались, на сколько были въ состояніи, отравить ей навсегда жизнь. 9-го Марта отправилась комиссія въ Кронбургъ для снятія показаній съ королевы. Во въ этой комиссіи состоялъ баронъ фонъ-Шаккъ-Ратловъ, котораго ране не безъ основанія считали благороднымъ человкомъ и который теперь оказался подлйшимъ изъ подлецовъ. Впрочемъ, тутъ нтъ ничего удивительнаго, новая и позорнйшая власть нашла самыя послушныя для даже среди бывшихъ благородныхъ или повидимому благородныхъ людей. Матильда приняла своихъ инквизиторовъ съ съ спокойнымъ сознаніемъ своего достоинства, и благодаря своему уму и ясности духа, вывела на чистую воду хитрыя уловки допроса и подлые пріемы обвинителей. Члены комиссіи, при всей своей безсовстности, повидимому, смутились, такъ какъ стали усердно разсматривать пряжки своихъ башмаковъ. Лишь одинъ изъ нихъ нашелъ выходъ — баронъ фонъ-Шаккъ, этотъ ‘благородный человкъ’. Сообразивъ, что привести къ цли можетъ только самая наглая хитрость, онъ не замедлилъ ею воспользоваться

Внезапно онъ останавливаетъ пристальный взоръ на несчастной королев и говоритъ:— Ваше отрицаніе напрасно, графъ Струензее вполн признался въ своихъ предосудительныхъ отношеніяхъ съ вами.

Этотъ ударъ попадаетъ въ самое сердце любящей женщины, она готова потерять сознаніе, но еще сопротивляется.

— Нтъ,— восклицаетъ она,— это невозможно, невозможно! Струензее не могъ сдлать этого! нтъ, нтъ! А если такъ, то я опровергаю его показаніе.

Шаккъ замчаетъ, что несчастная глубоко поражена трепещетъ подъ впечатлніемъ ужаснаго извстія, что самообладаніе изчезаетъ у нея и сознаніе измняетъ ей. И вотъ, онъ съ діавольскимъ лукавствомъ, основанномъ и незаурядномъ знаніи женскаго сердца, продолжаетъ:

— Струензее имлъ дерзость повторить свое признаніе, подтвердить и подписать его. Теперь, въ виду того, что ваше величество такъ ршительно отрицаете его показанія, несчастный будетъ обвиненъ въ новомъ преступленіи — въ оскорбительной и самой дерзкой клевет на священную особу ея величества, за что и будетъ подвергнутъ лютой казни.

Этотъ второй ударъ достигаетъ своей цли.

Силы ея оставляютъ, она падаетъ на стулъ… Самодовольная улыбка искривила ротъ благороднаго барона.

Какой мучительный вихрь мыслей пронесся въ душ бдной молодой женщины, пока она снова овладла собою! Человкъ, которому отдано было все, такъ гнусно предалъ ее! Но она продолжала любить его и сознавала, что можетъ спасти его отъ мучительной смерти, если признается. И почему не сознаться во всемъ томъ, чего они такъ добиваются? Стоитъ ли теперь дорожить репутаціей и честью? Для кого? Къ чему? Что теперь для нея свтъ и его мнніе? Теперь, посл того, какъ измнилъ и онъ! Она должна ненавидть его, но нтъ, она не въ силахъ, не можетъ! Во имя-ли той торжествующей надъ смертью и адомъ женской любви, или же во имя небеснаго — нтъ, чисто человческаго состраданія, живущаго въ ея душ,— все равно, въ силу-ли того или другого, но какой-то внутренній властный голосъ подсказываетъ ей попытаться всми силами спасти несчастнаго.

Она шепотомъ спрашиваетъ своего мучителя:

— А если я теперь признаюсь во всемъ, что показалъ Струензее, то чего можетъ ожидать несчастный отъ милости своего короля?

‘Благородный баронъ’ спокойно смотритъ на трепещущую королеву и отвчаетъ кротко и успокоительно:

— На многое, на все! Но для этого вамъ необходимо подписать свое признаніе.

Онъ протягиваетъ ей наскоро составленный протоколъ для подписи.

Дрожа всмъ тломъ, Матильда беретъ съ тяжелымъ усиліемъ перо, наклоняется къ столу и начинаетъ писать. Написавъ лишь начальныя буквы своего имени, она подниметъ глаза,— и вдругъ, замчаетъ коварное торжество на лиц Шакка.

Она бросаетъ перо и у нея вырывается восклицаніе:

— Вы нагло обманули меня! Струензее не обвинялъ меня! Я знаю его! Нтъ, онъ этого не сдлалъ, онъ не могъ этого сдлать!

Она хочетъ подняться, но у нея колни подгибаются, въ ушахъ шумитъ, въ глазахъ темно…

‘Благородный человкъ’ поднимаетъ брошенное перо, вставляетъ его въ безсильную руку Матильды и заставляетъ чужую руку, водя ее своею рукою, докончить начатую подпись ея перваго имени — Матильда.

Затмъ эти теперь господа своей бывшей госпожи предоставляютъ королеву, переставшую ею быть, благодаря этой подписи, на жертву ея страданіямъ, мученіямъ и оцепненію, и спшатъ обратно въ Копенгагенъ съ драгоцннымъ протоколомъ.

IX.

Посл того, какъ допросы окончились и обвинительные акты препровождены къ судьямъ, которые должны бы лишь въ качеств рупора, передавать только одно у заране имъ продиктованное. Въ чрезвычайномъ собраніи судебной палаты 24-го Марта повренный по дламъ королевы Бангъ предъявилъ обвиненіе противъ королевы. Въ лиц Ульдалля ей назначили такого защитника, котораго при любомъ процесс считала бы неоцнимымъ противная сторона. Слдовательно, ршеніе палаты тмъ боле могло быть предсказано.

6-го Апрля судъ объявилъ бракъ Матильды расторгнутымъ.

Юліанія и ея приближенные желали, чтобы принцесса Луиза, маленькая дочь Матильды, раздлила печальную участь своей матери, т. е., была бы опозорена именемъ незаконнорожденной. Но помимо того, что не представляло никакой возможности констатировать происхожденіе дочери, какъ плодъ прелюбодянія, встртились также другія препятствія, такъ что враги ея, къ вящему своему огорченію, должны были отказаться отъ этого плана. Впрочемъ, они вознаградили себя достаточно-таки жестокимъ поступкомъ въ отношеніи королевы какъ матери. Разведенной королев дозволили только одинъ разъ повидаться съ своими дтьми и заставили ее навсегда съ ними разстаться.

21-го Апрля судебная палата собралась для судебнаго разбирательства по обвиненію Струензее и Брандта генеральный прокуроръ Вивэ прочиталъ обвинительный который является, дйствительно, замчательнымъ по нелпой лжи, грубымъ ругательствамъ и непристойнымъ упрекамъ. Характеръ этого документа уже достаточно обрисовывается хотя бы тмъ, что Струензее, ‘прежній медикъ, затмъ, и пока, графъ’, называется здсь: ‘этотъ, такой первостатейный мошенникъ, какого не часто встртишь и на ярмаркахъ въ Германіи’, кром того, ему не разъ ставилъ въ упрекъ то, что у него ‘такой тучный животъ, какой былъ разв у Вителлія’ {Римскій императоръ по имени Авллъ.}. Обвиненіе, возводимое на Брандта, еще боле несуразно и грубо. Приговоры ихъ, вроятно, были уже произнесены до разслдованія обвиненія.

Объявленная 25-го Апрля кровавая сентенція суда гласила:

‘Графъ Іоганнъ Фридрихъ Струензее себ въ наказаніе, вполн заслуженное, и въ примръ и на страхъ своимъ единомышленникамъ — лишается чести, жизни и состоянія, графское и другія дарованныя ему достоинства отнимаются у него, причемъ его графскій гербъ долженъ быть разбитъ палачемъ, затмъ у Іоганна Фридриха Струензее должны быть отрублены заживо правая рука и потомъ уже голова, затмъ тло его должно быть четвертовано и колесовано, а голова съ рукою — воткнуты на колъ’.

Совершенно въ такихъ же выраженіяхъ произнесенъ приговоръ и Брандту.

Очевидно, безчестные, вдохновляемые Юліаніею и ея партіей, эти судьи-убійцы считали излишнимъ мотивировать свой кровавый приговоръ хотя бы чмъ-либо. За что Струензее лишенъ чести, жизни и имущества, за что онъ долженъ быть обезглавленъ и четвертованъ,— объ этомъ даже не обмолвились. Вся процедура представляла изъ себя одинъ изъ циничнйшихъ фарсовъ, которые спеціально фабрикуются партійнымъ неистовствомъ и кабинетною юстиціею.

26-го Апрля Христіанъ VII-ой подписалъ оба смертныхъ приговора. Королю-идіоту утвержденіе казни обоихъ лицъ, столько времени бывшихъ его ближайшими друзья и товарищами, стоило столько же, какъ убить муху. Посл Струензеевской катастрофы онъ продолжалъ жить идіотомъ въ теченіе 36-ти лтъ, пока, наконецъ, въ 1808-го смерть не постигла этого короля по имени, а на дл презрнную игрушку и жалкаго невольника окружающихъ его негодяевъ.

Казнь Струензее и Брандта состоялась 27-го Апрля 1772 года. На пути къ эшафоту Брандтъ велъ себя гораздо мужественне, чмъ когда-либо въ своей жизни, а подъ топоромъ палача — прямо-таки геройски. Струензее же, обнаружившій за послдніе дни настроеніе и поведеніе какого-то ноющаго святоши и кающагося гршника, и на эшафот выказалъ себя жалкимъ и трусомъ. У него не хватило умнья жить и онъ не сумлъ умереть. Палачъ до того неумло наносилъ удары несчастному ‘краткосрочному фактическому королю’, что эта казнь представляла изъ себя ужасающую бойню {‘Съ подзорною трубою въ рукахъ вдовствующая королева Юліанія наблюдала за ходомъ казни съ башни Христіанбурга, и когда Струензее повели на плаху, она, потирая отъ восторга руки, воскликнула: ‘Вотъ идетъ и толстякъ!’ Іензенъ-Туша, 381 стр.}. Гробовое молчаніе присутствовавшей толпы, длившееся въ продолженіе этой варварской сцены и по окончаніи ея, высказывало явное порицаніе этимъ юридическимъ убійствамъ. По распоряженію главныхъ виновниковъ катастрофы были приложены всевозможныя старанія, чтобы снова наэлектризовать фанатизмъ копенгагенской черни, но эти старанія ни къ чему не повели. Вскор датскій народъ могъ и, дйствительно, нашелъ случаи вполн убдиться, что благодаря происшедшей дворцовой революціи положеніе его ни мало не улучшилось, если только не ухудшилось. Предъ моими глазами лежитъ депеша англійскаго посланника отъ 17-го Октября 2 года, гд прямо сказано, что Данія съ казнію Струве попала изъ огня въ полымя. Правленіе Юліаніи, принца Фридриха и ихъ партіи было крайне деспотично и вмст съ тмъ совершенно негодно. Какъ извстно, тиранія олигархіи — наихудшая изъ всхъ тираній, и это достаточно ясно и печально обнаружилось въ поведеніи господствовавшей тогда въ Даніи олигархіи по отношенію къ бывшимъ приверженцамъ умерщвленнаго временщика. Такъ, напр.: генерала Гелера лишили чина, состоянія, выслали изъ страны за то, что онъ, какъ гласилъ приговоръ, ‘далъ поводъ навлечь на себя подозрніе’, а молодого Фальнскіольда только за то, что ‘онъ былъ другомъ Струензее’, подвергли пожизненно ссылк на дикую скалу Рункгольмъ.

Относительно несчастной Матильды сначала было ршили оставить ее въ Даніи и назначить ей мстомъ пребыванія ютландскій городъ Аальборгъ. Но такъ какъ датская почва стала ей ненавистна {Unter den Fszen brante.}, то братъ ея, король англійскій Георгъ III, потребовалъ, чтобы она была отправлена въ Германію, гд онъ приготовилъ ей убжище въ Целл. 30-го Мая 1772 г. она выхала изъ Кронбурга на англійскомъ фрегат, съ разбитымъ сердцемъ покинувъ навсегда ту страну, гд остались ея дти и гд жестокій ударъ судьбы надломилъ ея юность. Въ Целл она встртила искреннее уваженіе и симпатію со стороны всхъ тхъ, которые ближе ее узнали.

Безъ горечи, но съ сердечнымъ раскаяніемъ, она озиралась на все то, что было ея ошибкою, ея виною и ея в счастіемъ. Спокойно, кротко и терпливо несла она выпавшій на ея долю жребій. Однако, ей не пришлось долго нести свой крестъ. Смерть оказалась милосердне къ ней чмъ жизнь: она умерла страдалицею, не достигши еще 24-лтняго возраста. Это случилось 10-го Мая 1775 г.

Такъ произошла и такъ окончилась эта датская придворная трагедія, въ которой самою благородною и самою печальною жертвою явилась женщина, хотя и нарушившія свой долгъ, но передъ своимъ паденіемъ возвысившаяся въ великодушной самоотверженности спасти своего предателя до героини. Ея ошибочный шагъ принадлежитъ ея времени, ея благородство принадлежитъ ей самой. Ея дйствительная вина, по тогдашнимъ воззрніямъ, должна бы казаться очень незначительною. Эпоха просвщеннаго деспотизма была вмст съ тмъ эпохою полнйшаго извращенія и путаницы въ нравственныхъ понятіяхъ. А разв это могло быть иначе въ такое время, когда продажныя женщины въ род Помпадуръ или Дюбарри, распоряжались судьбою великихъ государствъ? Дйствительно, насколько неоспоримо, настолько и отрадно усматривать прогрессъ европейскаго общества за послдніе сто лтъ уже въ томъ, что требованія нравственнаго принципа не прилагаютъ теперь, какъ тогда, только къ ‘canaille’ и ‘roture’, выражаясь придворнымъ языкомъ ‘Философскаго’ столтія. Г-жа Греневицъ, Козель и Лихтенау были бы теперь немыслимы въ Германіи. Ни одинъ нмецкій князь не ршится въ настоящее время заставить своего наслдника въ присутствіи всего двора, поцловать руку своей метрессы, что, какъ извстно, Фридрихъ-Вильгельмъ II еще въ 1797 г., т. е. незадолго до своей смерти, заставилъ сдлать своего сына, впослдствіи Фридриха-Вильгельма ІІІ-го. Я согласенъ, что улучшеніе нравовъ нашей знати и аристократіи во многихъ случаяхъ еще не ушло дале тщательнйшаго соблюденія вншняго приличія. Но на ряду съ этимъ необходимо, однако, прямо сказать, что въ высшіе слои общества проникаетъ воззрніе, въ которомъ гражданская добродтель и семейный очагъ служатъ украшеніемъ также и княжескихъ замковъ и королевскихъ дворцовъ, такъ какъ эта добродтель и этотъ очагъ наилучшее наиустойчивое счастіе, какое только можетъ дать жизнь.

МАРІЯ-АНТУАНЕТТА.

(XVIII-й ВКЪ).

I.
16 Октября 1793 года.

За шесть недль до того дня, когда былъ произнесенъ обвинительный приговоръ надъ Мирабо, кончился послдній актъ трагедіи ‘Марія-Антуанетта’.

Въ наше время особенно негодовать на варварскій процессъ и казнь королевы не приходится, не только нжныя сердца, но и мыслящія головы осудили этотъ зврскій поступокъ, не принимая даже во вниманіе степень виновности или невиновности жертвы. Позоръ, которымъ революціонеры покрыли себя этимъ убійствомъ женщины, не можетъ быть смытъ ничмъ. Это убійство нанесло неизгладимый вредъ длу разума и свободы — вредъ боле глубокій и чувствительный, чмъ вс позорныя дйствія распоряженія террора. Казнь королевы была страшною ошибкою, и дочь Некера совершенно основательно въ свои: ‘Rflexions sur le proc&egrave,s de la reine’ {‘Разсужденія по поводу процесса королевы г-жи Сталь’.} замчаетъ революціонерамъ: ‘принеся въ жертву Марію-Антуанетту, и тмъ сдлали ее святой. Смерть королевы вамъ безконечно боле повредила, чмъ когда-либо могла вамъ повредить ея жизнь’.

Но въ смлыхъ умахъ, управлявшихъ тогда Франціей, такого рода соображеніямъ не было мста. Казнь короля — эту брошенную къ вызову перчатку всей Европ — они считали нужнымъ подкрпить казнью королевы, въ которой усматривали злйшаго врага своему длу. Если искали извиненія въ этомъ народномъ преступленіи, то его могло найти разв въ томъ, что фанатическая ненависть демократіи по отношенію къ Маріи-Антуанетт, являлась вполн естественнымъ плодомъ клеветы, которою аристократія систематически клеймила королеву въ продолженіе нсколькихъ лтъ {Эмиль Кампардонъ. ‘Marie-Antoinette la Conciergerie’. Второе изданіе оригинальныхъ актовъ, собранныхъ этимъ прилежнымъ архиваріусомъ и служатъ главнымъ источникомъ настоящей статьи.}.

2 Августа 1793 года обреченная на жертву дочь Маріи Терезіи была переведена изъ Тампля въ Консьержери — эту промежуточную станцію между тюрьмой и эшафотомъ. Выходя изъ Тампля, она ударилась головой о косякъ двери. Одинъ изъ сопровождавшихъ ее правительственныхъ комиссаровъ съ участіемъ обратился къ ней:

— Не больно-ли вамъ?

— Нтъ! Теперь я не могу уже чувствовать боли! отвтила королева.

Да, это былъ болзненный крикъ, вырвавшійся изъ глубины изстрадавшей души. Дйствительно, она должна была быть уврена, что для нея на свт уже не существуетъ боле никакой боли. Она только что простилась съ своими дтьми и простилась навсегда…

Съ помщеніемъ королевы въ Консьержери, ея друзья продолжали хлопотать объ ней, и ‘le vieux renard’ {Старая лиса.} — Мерсьи Аржанто изыскивалъ всевозможныя средства, чтобы спасти королеву. Ему удалось даже войти въ сношенія съ Дантономъ, который согласился содйствовать. Дантонъ далеко не проявлялъ кровожадности, его проницательный, взоръ предусматривалъ вс т гибельныя послдствія, которыя вызывала казнь королевы. Но если онъ дйствительно разсчитывалъ что-либо сдлать для спасенія Маріи-Антуанетты, то весьма глубоко ошибался. Его власть, его полярность легко исчезали въ ураган революціи, какъ это и оказалось спустя пять мсяцевъ посл казни Маріи-Антуанетты, когда онъ самъ предсталъ добычею ‘ненасытной тетушки’ гильотины. По свидтельству въ позднйшее время герцогини Ангулемской {‘Relation de la captivit de la famille royale la tour de Temple’.}, нкоторыя лица взялись за освобожденіе королевы, и одному изъ нихъ, нкоему шевалье де-Ружевиль, удалось въ Сентябр мсяц проникнуть въ Консьержери, даже въ самую темницу Маріи-Антуанетты. При встрч съ королевой онъ глазами указалъ на гвоздику, красовавшуюся у него въ петлиц. Королева нашла цвтокъ весьма красивымъ, и шевалье тотчасъ же его ей передалъ. Въ лепесткахъ гвоздики королева нашла бумажку съ слдующими написаньи на ней словами: ‘Есть люди, деньги для вашего освбожденія’. Но зоркій жандармъ замтилъ бумажку въ рукахъ королевы и выхватилъ ее. Шевалье едва удалось спастись бгствомъ, и съ этихъ поръ, какъ кажется, прекратились дальнйшія попытки спасти королеву.

До чего была жалкой и тягостной жизнь заключенной— извстно каждому образованному человку. Но опираясь на документальныя данныя, слдуетъ замтить, что сентиментализмъ создалъ много ложныхъ варіацій на эту благородную тему. Говорили, напр., что Маріи-Антуанетт оставлено было въ пользованіе всего три сорочки {Подлинная опись блья и платья, оставшагося въ Консьерже посл казни Маріи-Антуанетты, хранится въ парижскомъ государственномъ архив и напечатана Кампардономъ. Оказывается, что заключенная не могла имть недостатка ни въ плать, ни въ бль. Однхъ сорочекъ по описи значится не три, а пятнадцать, изъ тонкаго полотна, украшенныхъ кружевами (‘quinze chemises de toile fine, gari de petite dentelle’).}, или что для того, чтобы заштопать подвязку, она должна бы вытаскивать нитки изъ простыни, и за отсутствіемъ иглы, замнить ея двумя зубочистками и т. п. Впрочемъ, правдивъ и такой случай. Такъ какъ осеннія ночи стали холодне, то королева попросила тюремнаго сторожа Бо (Bault) достать ей ватное одяло. Бо, всегда готовый оказать возможное облегченіе узниц, сообщилъ объ этой просьб Фукье-Тенвилю.

— Что такое?— закричалъ жестокосердый человкъ.— Ты смешь объ этомъ просить? Видно самъ захотлъ отвдать гильотину!

3-го Октября, въ тотъ же день, когда состоялась передача въ революціонный трибуналъ {Nahm, der Sankt Dominikus Revolution.} обвиненія конвента надъ заключенными жирондистами, мрачный фанатикъ Бильо-Варенъ внесъ такое предложеніе:

‘Остается еще утвердить одно ршеніе. Женщина, позоръ человчества и своего пола, вдова Капета, должна же, наконецъ, искупить на эшафот свои преступленія. И я требую, чтобы революціонный трибуналъ немедленно ршилъ ея участь’.

— Такъ да совершится!— ршилъ конвентъ.

14-го Октября королева явилась въ тотъ трибуналъ воспоминаніе о которомъ будетъ жить многія столтія и тысячелтія, окруженное кровавымъ облакомъ. Предсдателемъ предсталъ Германъ, въ качеств членовъ суда Фуко, Дузе-Врнль и Лань, обвинителемъ Фукье Тенвиль — этотъ ретивый поставщикъ г-жи гильотины. На скамь присяжныхъ засдателей помстились: парикмахеръ, портной, эксъ-маркизъ, живописецъ, хирургъ, перчаточникъ, столяръ, бывшій судебный приставъ, плотникъ, слесарь и портной {1. Гонне, 2. Гренье-Трей, 3. Антонель, 1. Шатле, 5. Субербьель, (і. Пикаръ, 7. Триншаръ, 8. Журдель, 9. Дебезбъ, 10 Дедье, 11, Жимонъ.}. Excusez de mieux. Этимъ портнымъ, перчаточникамъ и пришлось произнести смертный приговоръ надъ дочерью цезарей и своей королевой, хотя это была одна только формальность, такъ какъ участь Маріи-Антуанетты была уже предршена конвентомъ. Но, несмотря на это, потомки столь часто носившіе корону Карла Великаго, были казнены этими жалкими ремесленниками (armen Teufel) — и въ звукахъ этого страшнаго суда слышится саркастическое издвательство Немезиды.

‘Citoyen’ Фукье-Тенвиль проявилъ самое горячее рвеніе по обвиненію королевы и поддержалъ свое обвиненіе аргументомъ единственнымъ и замчательнымъ въ своемъ род по смси нелпости съ пошлостью. Лишь только Марія-Антуанетта вошла въ зало судебнаго засданія, какъ на нее посыпались обвиненія, что она, подобно Мессалинамъ, Брунегильдамъ, Фредегундамъ и Екатеринамъ Медичи, некогда считавшимся французскими королевами, съ перваго дня вступленія во Францію стала бичемъ и піявкою (la flau et la sangsue) французовъ. А презрнный Гебертъ не устыдился сравнивать ее съ матерью Нерона, Агриппиною, и обвинять въ столь ужасномъ преступленіи, что она во время заключенія въ Темпл склоняла своего несовершеннолтняго сына къ кровосмшенію {‘Qu’enfin, la veuve Capet immorale sous tous les rapports et nouvelle Agrippine est si perverse et si famili&egrave,re avec tous les crimes, qu’oublinn la qualit de m&egrave,re et la dmarcation prescrite par le lois de la naturelle n’a pas craint de sc livrer avec Louis Charles Capet, son flls, et d( l’aveu de ce dernier, des indcences dont l’ide et le nom seuls fou frmir d’horreur’.}.

Эта гнусная клевета хотя и вызвала со стороны предсдателя замчаніе, тмъ не мене оставила глубокій слдъ въ памяти этихъ жалкихъ присяжныхъ и до глубины души задла убитую горемъ королеву.

— Я призываю въ защиту каждую присутствующую здсь мать!— былъ прекрасный отвтъ королевы и матери.

Считаю не лишнимъ упомянуть и объ отвтахъ двухъ вызванныхъ въ судъ свидтеляхъ — Бальи и графа д’Естенъ. Честный Бальи, уже одной ногой стоявшій на эшафот на вопросъ предсдателя: зналъ-ли онъ обвиняемую, отвтилъ утвердительно и тотчасъ же съ глубокимъ почтеніемъ поклонился королев. Графъ же д’Естенъ, напротивъ давалъ показанія относительно поступковъ королевы 5-го Октября 1789 года не въ ея пользу (avec un ton de malvei lance) и какъ-то особенно упиралъ на то, что аристократія проложила дорогу народной мести. Если онъ желалъ этимъ добыть себ прощеніе за свой графскій титулъ, то онъ сильно ошибся: ‘національная бритва’ революціи обрилъ ему голову на революціонномъ плацу.

Мучительное засданіе продолжалось безъ перерыва три дня и три ночи. Королева, несмотря на крайнее утомленіе, все время держала себя съ должнымъ достоинствомъ, но просто. Посл рчей ея защитниковъ {Тронсонъ-Дукуже и Шово-Лагардъ.}, назначенныхъ отъ правительства, предсдатель произнесъ свое резюме и присяжныя засдатели удалились въ совщательную комнату. На ихъ ршеніе было предложено четыре слдующихъ вопроса. 1) Доказано-ли, что происходили сношенія и переговоры съ иностранными дворами и врагами республики, которые имли цлью снабдить враговъ республики деньгами и вызвать иностранныя войска въ предлы Франціи? 2) Доказано-ли, то Марія-Антуанетта, вдова Людовика Капета, вела подобные переговоры и принимала участіе въ такихъ сношеніяхъ? 3) Доказано-ли, что существовалъ заговоръ съ цлью возстановить гражданъ между собой и такимъ путемъ вызвать междоусобную войну? и 4) Участвовала-ли вдова Капета въ этомъ заговор? Присяжные засдатели посл не боле часоваго совщанія вынесли утвердительный отвтъ на вс четыре вопроса. Видимо, что ‘citoyen’ Германъ по чувству стыда, или по политическимъ видамъ, не ршился поставить вопросъ по обвиненію Маріи-Антуанетты въ мессалинизм или агриппинизм.

Было 4 часа утра. Обгорвшія свчки тускло освщали залъ, въ которомъ царило гробовое молчаніе. Посл того, какъ прокуроръ {Фукье-Тенвиль.} объявилъ статью уголовнаго закона, примнимую къ обвиняемой {Code penale, sect. 1, art 4, port. II, sect. II, art 2.}, президентъ трибунала заявилъ публик, что виновная, караемая закономъ, принадлежитъ только несчастію и человколюбію (n’appartient plus qu’au malheur et l’humanit). Когда смертный приговоръ достигъ слуха королевы, она даже не вздрогнула. Въ продолженіе этихъ послднихъ страшныхъ дней она боролась не за свою жизнь, а только за свою честь. Молча и твердою поступью она вышла изъ залы судебнаго засданія, и въ половин пятаго прибывъ въ Консьержери, написала письмо своей своячениц, принцесс Елисавет, которое хотя никогда и не было отправлено по адресу, но, тмъ не мене, стало открытымъ достояніемъ потомства и достояніемъ возвышеннаго и трогательнаго завщанія жестоко наказанной женщины за свои ошибки.

Въ то время, когда королева писала письмо, на улиц гремла музыка. Народъ изъ 48 парижскихъ округовъ сбжался къ Консьержери, чтобы силою оружія поддержать приговоръ трибунала. Повсюду сновали трехцвтные мундиры національной гвардіи. Ужасъ свинцовымъ гнетомъ давилъ весь городъ, такъ что о какой-либо попытк спасти королеву не могло быть и рчи.

Марія-Антуанетта своимъ письмомъ къ принцесс Елисавет почти закончила жизнь. Теперь она думала только о томъ, чтобы умереть съ достоинствомъ. Врожденное женщин чувство приличія продолжало во всемъ руководить королевой и при вид смерти. Мерсье, ея современникъ, по этому случаю пишетъ такъ: ‘La reine ne perdit point la veille, ni le jour de son supplice la passion et l’instinct d’un femme’ {Nouveau Paris. III, 15. Чувство и инстинктъ женщины ни въ чемъ не покидали коро леву ни наканун, ни въ день ея казни.}. Она весьма тщательно занялась своимъ туалетомъ, заключавшимся въ чепчик и бломъ плать. Затмъ, свъ на кровать, она обратилась къ жандармамъ:

— Какъ вы думаете, допуститъ-ли меня народъ дохать до эшафота или разорветъ меня въ клочки?

— Сударыня,—отвтилъ ей одинъ изъ стражниковъ,— вы додете безопасно до эшафота и никто не нанесетъ вамъ вреда.

Вошелъ палачъ Сансонъ.

— Monsieur приходить во время…—обратилась къ немъ королева.

— Я исполняю свою службу, сударыня!—отвтилъ палачъ Палачъ пришелъ заране для того, чтобы обрзать королев волоса, но эта ужасающая подготовка, оказалось, а уже исполнена самой королевой.

Ей объявили о приход парижскаго ксендза и спросили, желаетъ-ли она исповдаться.

— Парижскій ксендзъ?—спросила она удивленно.—Священиковъ уже нтъ!

Когда же этотъ ‘prtre constitutionnel’ вошелъ къ ней и (силъ ее, не желаетъ-ли она, чтобы онъ ее сопровождалъ,— отвтила:

— Какъ вамъ будетъ угодно, monsieur.

Пробило 11 часовъ, отворились ворота Консьержери и жертва вышла. Лицо королевы было блдно, но взоръ гордъ и походка тверда. Руки ея были связаны за спиной веревкой, концы которой держалъ Сансонъ. Было замтно, что онъ ихъ не натягивалъ. У воротъ королеву ожидала съ узкой доской для сиднья роковая телга и, быть можетъ, та же, на которой спустя три недли хала на казнь m-me Роланъ (Rolan), этотъ врагъ Маріи-Антуанетты. Видъ позорной телги заставилъ королеву вздрогнуть и пошатнуться, крайней мр,— вроятно подумала она — дочь цезарей ли бы избавить отъ этого позора. Однако, ее заставили и чашу испить до дна. Ей помогли взобраться на телгу, священникъ слъ рядомъ съ ней, позади помстился помощникъ палача, а самъ Сансонъ сталъ передъ королевой, держа свою треуголку въ рукахъ. Марія-Антуанетта была одта въ блую юбку и черный лифъ, поверхъ этого блую блузу, охваченную черными лентами у кистей ихъ, въ блую косынку изъ муслина, завязанную на крестъ, чепчикъ, украшенный черными лентами.

Телга, запряженная въ одну лошадь, тронулась шагомъ, двигаясь между стоявшимъ въ два ряда шпалерами вооруженнымъ народомъ. Толпившійся позади этихъ рядовъ народъ сохранялъ полное молчаніе, хотя мерзавецъ Громъ, позоря званіе офицера національной гвардіи, поднявшись стременахъ, указывалъ саблею на осужденную, видимо съ цлью возбудить народъ къ ругательствамъ и издвательствамъ надъ несчастной жертвой. Но этого не произошло. Равнодушіе-ли, состраданіе-ли или стыдъ сдержали народъ и лишь изрдка раздавались изъ толпы только крики: ‘Vive la rpublique!’ хотя въ послдніе дни народъ систематически натравляли и приводили въ ярость противъ королевы, а дикій Гюфрой въ своемъ журнал ‘Royguf’ (анаграмма Gufroy) писалъ грубыя и оскорбительныя для нея статьи {‘Je sonne mon tocsin sur toutes les oreilles franaises, l’infernale Marie-Antoinette, elle а paru la Conciergerie avec la lence de la p de Jupiter. Cest b de dieux de l’ancien t’ont une morgue incorrigible, il n’y a que la guillotine qui puisse fleurs grimaces et nous empcher de faire la figue. On la m&egrave,ne…. alerte, crack…. que tout soit dit. Ne vous laissez pas berner par un’ brissotine que l’on voudra rchauffer: ‘Gardez Marie-Antoinette faire la paix — vous dit-on sourdement, et moi je vous dis: Faite faire le saut de carpe en avant, les mains derri&egrave,r dos, vite, vite crack’!

‘La g…. а t audacieuse et insolente jusqu’au bout. Cepenles jambes lui ont manqu au moment de faire la bascule pour la main chaude, dans la crainte sans doute de trouver apr&egrave,s за un supplice plus terrible que celui qu’elle allait subir. За tte lite fut enfin spare de son f….. col de grue et l’air retentisdes cris de Vive la rpublique! f…..!’}.

Королева равнодушно смотрла на толпу и съ сидящимъ подл нея священникомъ не сказала ни одного слова, прозжая мимо ‘Palais-Royale’ {Королевскій дворецъ.}, она увидла надпись ‘Рlaise galit’ {Дворецъ равенства.}, и на лиц ея выразилось негодованіе. И эту минуту она уже отомстила герцогу Орлеанскому, такъ какъ для Филиппа galit, можно сказать, уже была готова телга, на которой спустя двадцать дней ему пришлось тою же дорогою прохать на плацъ революціи. Подъхавъ къ эшафоту, королева съ грустью оглянулась на тюльрійскій садъ и дворецъ, куда нсколько лтъ тому назадъ въхала какъ невста дофина и была привтствована радостными криками всего населенія Парижа. А сегодня? Сегодня въ этой несмтной толп ни одинъ мужчина не осмливался поднять руку, чтобы снять шляпу для поклона, ни одна женщина пошевельнуть губами, чтобы сказать что-либо въ ея защиту.

Но утшься! Еще нсколько минутъ — и все исчезнетъ, и ты обртешь вчный покой, Нирвана!

Она всходитъ по ступенькамъ эшафота съ такимъ величіемъ, словно въ эту ужасную минуту ея мысли поглощены требованіями придворнаго этикета. На одной изъ ступенекъ она спотыкается и нечаянно наступаетъ на ногу палачу Сансону.

— Извините меня, — обращается она къ нему, — я это сдлала не нарочно.

Въ четверть перваго голова ея пала на эшафот. Къ этому часу революція достигла уже той одичалости, что негодяй Гербертъ позволилъ себ въ своихъ подлыхъ листкахъ ‘P&egrave,re Duchesse’, въ No 299, помстить въ заключеніе омерзительную и ругательную статью о сцен казни словноо надгробное слово ‘кровожаднаго санкюлотизма’.

Въ день казни королевы Робеспьеръ, Сенъ-Жюстъ, Батистъ и одинъ изъ присяжныхъ засдателей суда, обвинившаго королеву, обдали въ ресторан Бенуа. Когда присяжный засдатель, сообщая подробности процесса, упомянулъ о гнусномъ обвиненіи Герберта, то Робеспьеръ воскликнулъ:

— Негодяй! (sclrat) Ему мало было сдлать изъ нее Мессалину, онъ хотлъ сдлать ее Агриппиною.

Присутствующіе изумились.

— Лезвіе гильотины разскло крпкій узелъ европейской дипломатіи!— ршилъ ‘Анакреонъ гильотины’ — Бартъ.

— Нравы отъ подобнаго дйствія правосудія могутъ только выиграть!— замтилъ плоско-сентенціознымъ тономъ Сенъ-Жюстъ.

— Все это и содйствуетъ революціи, но число враговъ все-таки велико!— возразилъ Робеспьеръ.

Сенъ-Жюстъ предложилъ казнить поголовно подозрительныхъ лицъ и конфисковать ихъ имущества, на что Бареръ-Анакреонъ высказалъ въ заключеніе:

— Корабль революціи можетъ лишь кровавымъ моремъ достигнуть тихой пристани.

Въ кровавомъ мор недостатка не было, но корабль вмсто того, чтобы достигнуть ‘пристани свободы’ заслъ на мели деспотизма, и ‘грандіозная трагедія революціи’ превратилась въ ‘фарсъ восемнадцатаго брюмера’.

КАРОЛИНА АНГЛІЙСКАЯ.
(XVIII-XIX ВКА).

‘Charles to his people, Henry to his wife,
In him the double tyrant starts to life’ ¹).
Byron, ‘Windsor poetics’.

¹) Карлъ для народа,— Генрихъ для жены — Онъ былъ двойнымъ тираномъ въ жизни.

I.

‘C’est singulier, Monseigneur, il n’y a que vous d’tran ici’ {Удивительно! Вы, государь, единственный иностранецъ здсь!}.

Это было сказано за герцогскимъ столомъ въ Брауншвейг въ 1875 году. Слова эти принадлежатъ французу, одному изъ тхъ авантюристовъ, которые въ то время заполняли нмецкіе дворы, пропагандируя здсь и теоретически и практически легкость парижскихъ нравовъ, и на содержаніе которыхъ нмецкіе князья тратили значительную доходовъ.

Тотъ же, къ кому относилось это восклицаніе,— герцогъ Карлъ-Вильгельмъ-Фердинандъ Брауншвейгскій — представъ собою одну изъ самыхъ жалкихъ персонъ въ исторіи несчастій германскаго народа… Въ своемъ собственномъ дворц, за своимъ собственнымъ столомъ, онъ дйствительно былъ единственнымъ иностранцемъ, то-есть единственнымъ не французомъ, и, право, только такой завзятый франкоманъ, какъ герцогъ Карлъ, могъ снести подобную наглость со стороны французскаго блюдолиза. Вышеприведенная фраза какъ нельзя лучше говоритъ о той степени униженія, до которой дошла германская аристократія въ своемъ нелпомъ, раболпномъ преклоненіи предъ французской модой.

Герцогъ Карлъ Брауншвейгскій являлся во всемъ преданнйшимъ адептомъ французскаго образованія въ такихъ его типическихъ формахъ, какія оно получило во время Людовика Х-го и въ особенности во времена маркизы Помпадуръ и Дюбари. Герцогъ Карлъ не былъ лишенъ дарованій и не былъ чуждъ тхъ либеральныхъ тенденцій, которыя въ эпоху ‘просвщеннаго деспотизма’ присущи были почти каждому дворянину, стоявшему выше уровня мелкопомстнаго дворянства. Съ точки зрнія этого ‘просвшеннаго деспотизма’ герцогъ заботился какъ о матеріальной, такъ и духовной культур Брауншвейгскаго герцогства, и въ этомъ отношеніи даже достигъ нкотораго успха, но въ то же время герцогъ-просвтитель былъ герцогъ-торговецъ человческимъ мясомъ, и весьма крупный въ Германіи, второй посл ландграфа Гессенскаго, ибо съ 1778 по 1794 г. онъ сбылъ въ Голландію 3.500, а въ 1795 въ Англію 1.900 брауншвейгскихъ душъ {Какъ извстно, этотъ промыселъ достигъ въ германскихъ княжествахъ самыхъ широкихъ размровъ во время англо-американской войны. Шлцеръ (Schlzer) въ шестомъ том своихъ ‘Staatsanzeigen’, на основаніи документальныхъ данныхъ, вычислилъ, какія суммы выручали тогда нмецкіе князья отъ продажи своихъ подданныхъ въ Англію, а именно

Гессенъ-Кассельскій 2.600,000 ф. стерл.

Брауншвейгскій 780,000 ‘ ‘

Ганноверскій 448,000 ‘ ‘

Ганаускій 335,150 ‘ ‘

Аншпахскій 305,400 ‘ ‘

Вальдекскій 122,670 ‘ ‘

Разные другіе 535,400 ‘ ‘

Итого 5.126,620 ф. стерл. или 34.177,466 талеровъ.

Курьезно, что этотъ безусловно жестокій и безчеловчный торгъ имлъ себ защитника въ лиц безнравственнаго ритора Іоганна <испорчено>-Мюллера. Когда его назначили профессоромъ въ Кассель въ <испорчено> году, онъ въ своей вступительной рчи обратился къ слушателямъ, между прочимъ, съ такими словами: ‘Когда ты жадно стремишься къ чему-нибудь какъ гессенцы, которые тамъ, за океаномъ, то падаютъ <испорчено>нестномъ бою, то побждаютъ со славою,— ты сознаешь, что происходишь отъ древнихъ каттовъ, и твое подражаніе имъ — признакъ твоего благородства’. Вполн справедливъ авторъ сатиры, появившейся въ <испорчено>7 году въ качеств одного изъ возраженій на Гте-Шиллеровскую <испорчено>нію, когда сказалъ:

‘Wer kann es seh’n und hren, wie noch stets

Der Dienst und Menclienhanel bei uns gilt

Und selbst ein Sweizer diese Schandthat frech

Mit Rednerfloskeln zu bedecken sucht?’

Кто можетъ смотрть и слушать (равнодушно),— Какъ у насъ торгуютъ людьми и рабами,— А привратникъ дерзко пытается — прикрыть этотъ торгъ цвтистою рчью).}. За семилтнюю войну герцогъ Карлъ, хотя и нсколько поздно, а именно — ко времени французской революціи, былъ награжденъ званіемъ полководца, которое далеко превышало его дйствительныя способности, впрочемъ, это назначеніе состоялось благодаря личному расположенію къ нему его <испорчено> — ‘великаго Фрица’. Что герцогъ совершенно не соотвтствовалъ къ исполненію великихъ задачъ, возлагаемыхъ на полководцевъ — онъ постарался это доказать въ самомъ скоромъ времени и именно въ 1792 году, когда ему поручили главное командованіе прусско-австрійскою арміей, отправляемой въ Шампань. Онъ считалъ этотъ походъ не боле, какъ веселой прогулкой по ту сторону Рейна, и искренно былъ убжденъ, что французская революція можетъ легко быть подавлена осколками пуговицъ отъ прусскихъ штиблетъ. Немудрено, что результаты этой кампаніи были самые плачевные и вполн обнаружившіе отсутствіе въ полководц не только тактической, но и всякой сообразительности и энергіи. Однако, горькій опытъ не пошелъ въ прокъ. Въ 1806 году герцогу поручили главное командованіе прусской арміей, шедшей навстрчу Наполеону I. Когда великій полководецъ встртился съ прусской арміей подъ Ауерштадтомъ и Іеной, то оказалось, что выжившій отъ старости изъ ума герцогъ, благодаря своимъ высшимъ стратегическимъ соображеніямъ, уже проигралъ битвы не начиная ихъ. Герцогъ постыдно бжалъ черезъ Га<испорчено> въ Данію. Подъ Ауерштадтомъ французская пуля лишила его зрнія и онъ умеръ мучительною смертіею 10 Ноября въ Оттензее въ безуміи и нищет {Герцогъ получилъ весьма опасную и мучительную рану въ самомъ начал битвы, среди своего генеральнаго штаба и на почтительномъ разстояніи отъ боевой линіи непріятеля. Въ высшей степени невроятно, чтобы этотъ выстрлъ былъ произведенъ изъ непріятельскихъ рядовъ. Напротивъ, очень вроятно предположеніе, что этотъ загадочный выстрлъ былъ сдланъ измнническою рукою любимаго адъютанта герцога — француза Монтои (Montoy), у котораго былъ братъ въ свит Наполеона.}.

Подавляя высшія духовныя стремленія, герцогъ всю свою жизнь прожилъ по французскому евангелію нравственной распущенности и удовлетворенія сластолюбія. Поэтому нтъ ничего удивительнаго, что разнузданный султанизмъ, обращавшій въ ХШ-мъ вк нмецкихъ княгинь въ истинныхъ мученицъ, считался хорошимъ тономъ при брауншвейгскомъ двор. Герцогъ Карлъ, въ бытность свою наслднымъ принцемъ, женился въ 1764 году на Август, сестр Георга III короля Англіи. Принцесса была далеко не красива собой, весьма простовата, плохо воспитана, мало образована, зато она принесла въ приданое 80,000 фунтовъ стерлинговъ капитала и 8.000 фунтовъ стерлинговъ ежегодного дохода съ своихъ англо-ганноверскихъ землевладній затмъ, какъ супруга, наградила своего мужа четырьмя сыновьями и двумя дочерьми. Но это было несчастное потомство! Старшій скончался до смерти отца, двое другихъ оказались ‘скорбны главами’, и лишь младшій — Фридрихъ-Вильгельмъ — поддержалъ древнюю славу гвельфскаго рода геройскимъ походомъ своего отряда изъ Саксоніи къ Нмецкому морю, имя почти все время по обоимъ флангамъ значительно превосходящія численностью французскія войска и своею еще боле славною смертію героя при Кватребра (Quatrebras) {16 Іюня 1815 года.}. Дочерей герцога звали: старшую — Августа, младшую — Каролина. Мы будемъ разсказывать о судьб послдней, о старшей же сообщимъ только, что она <испорчено>-ти лтъ вышла замужъ за бывшаго впослдствіи перваго Вюртенбергскаго короля, имла отъ него троихъ дтей и въ 1788 году, близъ Ревеля, въ замк Лода (Lohda), умерла трагическою смертью, подробности которой до настоящаго времени лишены исторической достоврности. Преданіе гласитъ, что принцесса подверглась той же участи, какъ бдная Эмма Розбратъ въ вальтеръ-скоттовскомъ ‘Кенильвотр’.

Принцесса Каролина-Амалія-Елисавета родилась 17 Мая 1768 года. Ея воспитаніе было самое небрежное, она и не могла получить иного, отецъ былъ занятъ боле военными и торговыми длами, чмъ семьей, а невжественная и безхарактерная мать сама служила забавой и посмшищемъ своихъ дтей. Герцогъ Карлъ нашелъ достаточнымъ для этихъ отеческихъ обязанностей поручить воспитаніе дочерей какимъ-то лицемрнымъ педанткамъ и затмъ отложилъ всякое попеченіе объ ихъ дальнйшемъ воспитаніи и образованіи. Каролина наслдовала живой и пылкій характеръ отца, уже въ раннемъ дтств она возмущалась царившимъ вокругъ нее деспотизмомъ и скаредностію. Несмотря на вс усилія педантизма, а быть можетъ именно благодаря ему, ребенокъ мене всего обнаруживалъ склонности къ истинной и благородной женственности. Чмъ настойчиве старались подавить ея живость и веселость, тмъ боле своенравную и фантастическую форму принимали эти задатки характера Каролины, и по мткому выраженію одного изъ безпристрастныхъ и справедливыхъ ея судей она стала ‘дикой пчелкой’ {Wilde Hummel.}. Однако, слдуетъ замтить, что она не только принадлежала къ разряду, такъ называемыхъ ‘enfants terribles’, которыя способны кого угодно вывести изъ терпнія своею болтовней, шалостями, проказами и капризами, но самое ея воображеніе уже было испорчено тмъ, что ей приходилось видть на каждомъ шагу.

Наша герцогская ‘дикая пчелка’ обладала очень красивыми голубыми глазами, къ сожалнію весьма любопытными и чуждыми привычки потупляться и отворачиваться тамъ, гд это было бы нужно. И эти глазки слишкомъ рано увидли пустоту, безпорядочность и безнравственность окружающей семейной жизни. Отъ Каролины-двочки не укрылось отношеніе ея отца къ ея матери. Это фактъ, что метрессы были формально и оффиціально признаны необходимымъ аксесуаромъ придворныхъ штата и жизни и это позорное явленіе имло растлваюшее вліяніе не только на титулованныхъ властителей, но и на ихъ женъ и дочерей. Какія представленія о достоинств мужчины, какое понятіе о супружеской жизни должна была себ составить Каролина, когда на ея глазахъ развратничалъ тотъ, кто долженъ быть для всхъ образцомъ и примромъ! Герцогъ Карлъ съ возвращеніемъ въ 1766 г. изъ своего путешествія по Италіи привезъ съ собою, въ качеств оффиціальной фаворитки или одалиски, очаровательную контессу Фраанкони, въ которой нжное привязчивое сердце Св. Латуса встртило своего серафима. Однако, итальянскую контессу вскор смнила ‘двица изъ Гартенфельда’, помстившаяся въ Брауншвейгскомъ дворц на правахъ полной хозяйки, причемъ невозмутимо добродушная герцогиня формально признавала ее метрессой и наложницей своего супруга.

Однако, незадолго до своей смерти герцогъ измнилъ и ‘гартенфельдской двиц’. Адъютантъ герцога, французъ Монтуа, свелъ своего патрона съ нкоей французской комедіанткой. Эта кокотка самаго низкаго разбора сопровождала пресловутаго и слишкомъ семидесятилтняго полководца въ его поход 1806 года {Графъ Генкель фонъ-Доннерсмаркъ: ‘ Воспоминанія изъ моей жизни’ (1846), стр. 42.}. По словамъ одного изъ современниковъ, французская метресса герцога доносила своимъ соотечественникамъ о планахъ и диспозиціяхъ, или, выражаясь врне, о бездятельности и несообразностяхъ, творимыхъ въ главной квартир прусской арміи.

Но какъ бы это тамъ ни было, суть въ томъ, что Каролина брауншвейгская росла въ дом, который, какъ и вс прочіе княжескіе дома того времени — разв за ничтожнымъ исключеніемъ — былъ глубоко зараженъ безнравственностью XVIII-го столтія.

Охранить отъ этой заразы Каролину, конечно, не умли и не могли ея воспитательницы. Напротивъ того, ихъ постоянное ворчаніе, придирки и мелочность выработали въ ихъ воспитанниц духъ противорчія, проявляемый иногда въ весьма своеобразныхъ формахъ. Озадаченная тою пропастью, которая отдляла созданія ея творческой фантазіи отъ дйствительности, Каролина желала ихъ сблизить тмъ, то старалась представляться хуже, чмъ она была на самомъ дл и проявлять скоре намренную, чмъ естественную наивность. На зло придворному этикету, она называла вещи ихъ настоящими именами, что, какъ весьма понятно, составляетъ смертный грхъ въ свт лжи и лицемрія. Бдная ‘дикая пчелка’ съ большими блестящими глазами жалю я тебя… Какъ-то ты будешь жить въ Англіи, этой колыбели ханжества и притворства?

Къ числу недостатковъ Каролины надо отнести и что она имла сердце, которое заговорило, не справившись предварительно съ требованіями политики. А принцессамъ, какъ извстно, полагается любить только подъ этимъ условіемъ. Пылъ пробудившагося двичьяго сердца обратилъ въ пепелъ вншнюю условность. Это случается съ нмцкими принцессами, такъ, одна изъ нихъ, обрученная требованію политики съ однимъ распутнымъ ‘наполеонидомъ’, металась въ отчаяніи по корридорамъ дворца, вопя: ‘я ни за что не разстанусь съ моимъ трубачемъ!’ Исторія требуетъ добавить, что гвардейскій трубачъ, плнившій сердц бдняжки, былъ дйствительно красавецъ собой. Итакъ оказывается, что купидонъ натянулъ свой лукъ и стрла любви глубоко вонзилась въ сердечко Каролины. Въ числ иностранцевъ, которые, какъ мы уже замтили, главнымъ образомъ и составляли придворный штатъ герцога брауншвейгскаго, состоялъ и нкій ирландскій джентльменъ. Онъ сопровождалъ герцога въ его походахъ и пріобрлъ репутацію храбраго воина. Храбрость и прочіе достоинства джентльмена обратили весьма благосклонное вниманіе на него пары голубыхъ глазъ, которые стали загораться огнемъ страсти, то заволакиваться дымкой мечтательности. Ихъ внимательность, конечно обратила, въ свою очередь, вниманіе того, на кого оно было обращено, а придворные того времени не были въ этомъ случа дураками. Во всякомъ случа, можно съ достаточнымъ основаніемъ утверждать, что между сыномъ ‘изумруднаго острова’ и ‘дикой пчелкой’ состоялось взаимное признаніе въ любви съ должной клятвой въ любви до гроба и прочими изліяніями нжности, меня нтъ подъ руками документальныхъ данныхъ относительно этого перваго романа юной принцессы, дальнйшее развитіе котораго было такъ грубо остановлено блюстителемъ политическихъ интересовъ, но это ничуть не подрываетъ достоврности мною утверждаемаго. Въ придворной жизни, какъ и въ жизни вообще, много бываетъ нжныхъ и грубыхъ событій вполн достоврныхъ, которыя по своей природ не всегда подлежатъ документальной проврк.

II.

Въ то самое время, когда въ Брауншвейг разыгрывался вышеупомянутый романъ, въ Лондон, въ королевскомъ дворц, съ королемъ Георгомъ ІІІ-мъ совершилось роковое происшествіе. Этотъ бравый господинъ, врный супругъ, попечительный домохозяинъ отличался ограниченностью ума, медленностью соображенія, глубокою ненавистью ко всему тому, что касалось народной эмансипаціи {Hever warr’d with freedom and the free:

Nations as men, home subjects, foreign foes,

So that they utter’d the word ‘Liberty’!

Found George the Third their first opponent.

Whose

History was ever stain’d as his will be

With national and individual woes?

I grant his household abstinence, I grant

His neutral virtues, which most monarchs want’.

Byron.

(Онъ всегда сражался съ свободой и свободными: — націями, людьми, поданными, врагами,— когда они признавали слово ‘свобода’!— Тогда находили въ Георг III оппонента.— Несчастій — исторія была-ли удачне, чмъ его царствованіе — по національнымъ и личнымъ, невзгодамъ?— Я не касаюсь его домашней жизни. Я не касаюсь — его нейтральныхъ добродтелей которыхъ недоставало многимъ монархамъ).}, и какимъ-то надутымъ до сумасшествія воззрніемъ на свое ‘jus divinum’. Впрочемъ, онъ, какъ извстно, и дйствительно сошелъ съ ума. Когда его посщали часы, даже дни просвтленія ума ему разршали, какъ и раньше, практиковать свои королевскія обязанности, но когда ему въ 1810 году вздумалось при открытіи парламента начать тронную рчь вмсто обычной формулы: ‘Милорды и джентльмены’, поэтическою версіей: ‘Милорды и вальдшнепы, поднимающіе свои хвосты кверху’,— ихъ достоинство, т. е. достоинство пэровъ, а не вальдшнеповъ, заставило лишить короля его королевскихъ обязанностей и передать таковыя его старшему сыну — принцу Валлійскому, какъ принцу-регенту. Послдняго въ 1794 г. постигла та же и почти при такихъ же обстоятельствахъ, какъ и его отца, участь, но приключилось-ли это въ минуту просвтленія или помраченія его умственныхъ способностей — вопросъ весьма сомнительный.

Георгъ, принцъ Валлійскій, родился 12-го августа 1762 отъ принцессы Софіи-Шарлотты Мекленбургъ-Стрелицкой, съ которою Георгъ ІІІ-ій вступилъ въ бракъ за двнадцать мсяцевъ до сего великаго событія. Принцъ выросъ въ безнравственной атмосфер, окружавшей его въ семейной и придворной жизни. Дикая грубость нравовъ, отличавшая царствованіе первыхъ двухъ Георговъ, по крайней мр по временамъ смягчалась эпизодами рыцарски-романическаго и глубоко драматическаго характера {Самымъ замчательнымъ изъ этихъ эпизодовъ, мн кажется, бы слдующій. Посл усмиренія великаго іаковитскаго возстанія въ 1745 года былъ взятъ въ плнъ, между прочимъ, джентльменъ Іаковъ Даузонъ (Iakob Dawson). Его приговорили къ мучительной смерти, которой онъ и подвергся въ Пеннингтон. У него была молодая красивая невста изъ знатной фамиліи. Она задумала присутствовать при казни своего возлюбленнаго, и смотрла изъ своей кареты, какъ Даузонъ, подвергнутый варварскому приговору, нсколько минутъ качался на вислиц, и затмъ, еще живой, былъ обезглавленъ и четвертованъ. Безъ слезъ и съ полнымъ наружнымъ спокойствіемъ она слдила за всми ужасами. Когда же, напослдокъ, палачъ бросилъ въ огонь дымящееся сердце Даузона, она откинулась внутрь кареты, дважды пролепетала имя любимо человка и… умерла.}. Но при Георг IIІ-мъ и этого не было. Домашнія семейныя добродтели слишкомъ низко дисконтировались, чтобы получить срочный кредитъ въ англійскомъ обществ, такъ какъ британскія Nobility и Gentry были сильно заинтересованы реализированіемъ займа рафинированной распущенности законъ эпохи Людовика XV-го. Эта деморализація, встртившая реализацію въ высшихъ слояхъ всего европейскаго общества, по своимъ колоссальнымъ размрамъ расточительности, невоздержанности и безнравственности, практикованными Лондономъ, оставила далеко за флагомъ столицу Франціи.

Роскошь на ряду съ полнымъ игнорированіемъ какихъ-бы то ни было нравственныхъ принциповъ достигла въ Лондонскомъ высшемъ свт области неистовства. Увлеченіе игрой не знало предловъ. Въ знаменитомъ Лондономъ ресторан ‘Подъ деревомъ Какао’ {Zum Kakaobaum.}, проигрышъ въ одинъ вечеръ какимъ-либо аристократомъ 25,000 фунтовъ стерлинговъ было обычнымъ явленіемъ. Здсь ставки достигали до 180,000 фун. стер. каждая. Какой-то юноша — морской кадетъ проигралъ въ одинъ присстъ все доставшееся ему отъ братьевъ наслдство въ 10,000 фунтовъ стерл. Великосвтскія миледи соперничали съ джентльменами въ мднолобомъ презрніи всякой стыдливости приличія. Когда въ 1778 году епископъ Ландофъ (Landoff) внесъ въ палату лордовъ билль о пересмотр брачныхъ законовъ, то мотивировалъ эту необходимость статистическими данными, по которымъ оказывалось, что въ 17-тилтнее царствованіе Георга ІІІ-го было больше разводовъ, чмъ за все время историческаго существованія Англіи Недурною иллюстраціей къ брачной хроник того времена можетъ служить скандальный процессъ двумужества одной фрейлины, которая, какъ и миссъ Елисавета Шедлей (Chud’ leigh), достаточно испытавъ превратности судьбы, наконецъ добилась титула герцогини Кингстонской (von Kingston и таковою прославилась на весь свтъ. Не мене замчательною, чмъ эта ‘Duchess of Scandai’ {Герцогиня скандаловъ.}, явилась и миледи Ворслей (Worsley), сбжавшая, посл множества всякаго рода авантюръ, отъ своего мужа къ какому-то офицеру Сэръ Ворслей возбудилъ было розыскъ о водвореніи къ законному мсту жительству бглянки, но вскор предпочелъ замнить свои первоначальныя требованія процессомъ о денежномъ вознагражденіи. Миледи, въ защиту отъ супружескихъ правъ Ворслея, выставила въ судъ тридцати четырехъ джентльменовъ въ качеств свидтелей, что они находилась со всми ими въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ {Das sie alle mit ihr zu thun gehabt htten.}. 27-мь джентльменовъ дйствительно явились въ судъ свидтельствовать о своихъ съ герцогиней амурныхъ приключеніяхъ. Однако, судъ ограничился показаніемъ одного лишь свидтеля, который сообщилъ, что сэръ Ворслей, однажды, привезъ его на своей спин къ себ въ домъ чтобы показать свою супругу, купающуюся въ ванн. Благодаря такому обороту дла, истецъ получилъ вознаграждена всего въ одинъ шиллингъ. Какъ разъ въ этотъ же день въ парламент происходило голосованіе по какому-то важному вопросу. Сэръ Ворслей, который принадлежалъ къ правительственной партіи, понятно, не могъ присутствовать о чемъ премьеру, лорду Норту, и сообщили. Премьеръ сильно разсердился и громко воскликнулъ: ‘Чортъ возьми! Если меня покинутъ вс мои рогоносцы, то я, наврное, останусь съ меньшинствомъ’.

Таково было общество, въ которое вступилъ принцъ Валлійскій посл дтства и юношества, проведенныхъ подъ мертвящимъ гнетомъ педантизма. Лишенія, перенесенныя имъ въ дтств, только сильне разожгли его врожденную страсть къ разгулу и удовольствіямъ. Онъ былъ также небрежно и дурно воспитанъ, какъ и его будущая супруга — Каролина Брауншвейгская. Принцъ не замедлилъ воспользоваться представившеюся ему возможностью сбросить ярмо отцовскаго авторитета и узду нравственныхъ приличій, и съ возмутительнымъ безстыдствомъ проявилъ полное равнодушіе къ своему личному призванію и интересамъ государства. По вол судьбы, искусившейся развратниц миссиссъ Робинзонъ выпала честь посвятить молодого принца въ мистеріи high life’a. Подъ руководствомъ этой ‘подруги’ принцъ уже въ раннемъ возраст сталъ слыть за отчаяннаго распутника, который женскую добродтель и честь считалъ за поэтическій призракъ и лишнюю пну. Мать принца, любившая его до безумія, не могла оказывать на него никакого вліянія. Принцъ былъ все время окруженъ соблазнами. Леди и джентльмены высшаго свта соперники въ угодливости и раболпств передъ ‘законодатель моды’, ‘первымъ джентльменомъ государства’ и джентльменомъ ‘par excellence’, какъ величала наслднаго принца придворная лесть.

Впрочемъ, на званіе джентльмена онъ могъ до извстной степени претендовать. Георгъ былъ первый принцъ изъ Ганноверскаго дома, напоминавшій англичанамъ короля Карла ІІ-го, который, несмотря на полную бездарность, очаровывалъ своихъ подданныхъ доступностью и благодушною веселостью. Но принцъ Валлійскій былъ гораздо богаче одаренъ отъ природы. Помимо красивой наружности, отличавшейся скоре женскою, чмъ мужскою красотой, онъ отличался стройнымъ сложеніемъ, былъ смлый наздникъ, искусный жокей, ловкій боксеръ, однимъ словомъ ‘most fashionable sportsman’ {Вполн фешенебельный спортсменъ.} и обладалъ такими талантами каковы, напр., утонченный вкусъ, краснорчіе, изящность манеръ, которыя имли неотразимое обаяніе, если онъ только этого хотлъ. Выйди онъ изъ суровой школы нужды и труда — изъ него могла бы выработать, выдающаяся, если не замчательная личность. Тмъ и чмъ онъ былъ въ дйствительности, исторія можетъ только сообщить о его безобразіяхъ и скандалахъ.

Непріязненныя отношенія между королемъ и наслднымъ принцемъ являлись обязательными въ ганноверске династіи, возсдавшей на англійскомъ престол. Строго слдуя этому, такъ сказать, правилу, принцъ Валлійскій примкнулъ къ оппозиціонной партіи и вошелъ въ тсную связь съ ея талантливыми вождями — Бурке, Фоксомъ и Шериданомъ (Burke, Fox, Cheridan). Достаточно упомянуть только Ричарда Бренслея Шеридана (Richard Brinsley Cheridan), чтобы сразу охарактеризовать тотъ господствовавшій кружокъ, во глав котораго стоялъ ‘джентльменъ Георгъ’ Павильонъ принца въ Бригтон (Brighton) постоянно оглашался криками шумныхъ оргій, кутежей и скандаловъ, принимавшихъ самыя дикія и фантастическія измышленія, и не лишенныхъ подъ часъ оригинальности и остроумія.

Политическій либерализмъ принца вполн улетучился въ ту же минуту, какъ ему вручили королевскую власть, если бы кто пожелалъ видть примръ самаго безсовстнаго разрыва дружескихъ отношеній съ людьми единомыслящими, то принцъ-регентъ можетъ его представить своей личною персоной.

Гораздо дольше, чмъ вигомъ, ‘джентльменъ Георгъ’ оставался ‘либераломъ въ бесд’. Послднимъ онъ оставался всю свою жизнь, а его любезность, какъ хозяина и гостя, вн всякаго упрека. Локгартъ въ многотомной біографіи своего тестя Вальтера-Скотта передаетъ слдующій эпизодъ, иллюстрирующій любезность принца. Когда знаменитый романистъ прибылъ въ Лондонъ, принцъ немедленно пригласилъ его къ себ во дворецъ, радушно его встртилъ и ихъ оживленная, серьезная бесда затянулась до полуночи. Принцъ и романистъ — свидтельствуетъ одинъ изъ гостей — выказали необычайный талантъ вести живую, полную остроумія рчь, и проявили его во всемъ блеск и сил. Скоттъ въ то время скрывалъ, что онъ авторъ ‘Ваверлея’ (Wawerley), вышедшаго въ свтъ всего годъ тому назадъ. Принцъ это зналъ и предложилъ своему ‘круглому столу’ осушить бокалъ за автора Ваверлея.

Это частое осушеніе бокала, или, говоря по просту, пьянство, и пьянство, горькое, непрерывное, вскор вошло принца въ привычку. Помимо этого, принцъ получилъ печальную извстность, какъ картежный шулеръ и безсовстный обольститель женщинъ. Презирая общественное мнніе, онъ не останавливался ни передъ какими средствами для удовлетворенія своей животной страсти. Онъ встртился съ одною ирландской мистриссъ, которая съ первой же встрчи заставила въ немъ вспыхнуть огонь страсти и, это удивительно, страсти довольно благороднаго свойства, которая, впрочемъ, быстро улетучилась подъ жаромъ чувственности. Мистриссъ Фицгербертъ (Fitzherbert) была католичка, гораздо старше принца и вдова второй разъ. Она была не только красавицей, но и неприступной, что въ глазахъ привыкшаго къ легкимъ побдамъ принца имло острую прелесть новизны. Испробовавъ вс обычныя средства для соблазна добродтельной красоты и потерпвъ fiasco, принцъ и его достойные сотрудники прибгли къ чрезвычайному средству. Кажется, что послднее предложилъ проживавшій тогда въ Лондон герцогъ Орлеанскій постоянный гость въ брайтонскихъ оргіяхъ, впослдствіи извстный подъ кличкой ‘citoyen galit’ и какъ таковой гильотинированный. Разыграна была сцена тайнаго брака благодаря которой и достигли желанной цли. Мистриссъ Фицгербертъ отдалась принцу Валлійскому въ полной надежд, что будетъ съ нимъ обвнчана съ соблюденіемъ всхъ законныхъ формальностей. Она приняла игру за правду почему и самая игра вскор получила довольно серьезный для принца оборотъ. Дло въ томъ, что въ обществ упорно началъ циркулировать слухъ о тайной женитьб принца на католичк, и если бы эти слухи были констатированы, то могъ бы возникнуть вопросъ о правахъ принца на престолонаслдіе. Понятно, принцъ нашелъ необходимый опровергнуть молву оффиціально, что онъ и поручилъ исполнить въ нижней палат парламента {Чрезъ бывшаго пріятеля Фокса.}. Понятно, что вс были убждены въ противномъ и, тмъ не мене, это не помшало ‘джентльмену Георгу’ остаться джентльменом par excellence. Таковъ свтъ, что онъ охотне проститъ тысячу обмановъ, чмъ одну истину. Несправедливо упрекать только главнаго виновника. Разв принцъ могъ быть инымъ, когда находятся льстецы, готовые выдать даже самыя низменныя страсти сильныхъ міра сего за ‘noble passion’ {Благородную страсть.}.

Связь съ мистриссъ Фицгербертъ доставила принцу то, чего онъ не испытывалъ ни раньше, ни посл того — семейныя радости. Однако, съ другой стороны, эта связь заставила принца жить, что называется, на два дома и окончательно разстроить свои и безъ того плохіе финансы. Наслдникъ великобританскаго престола цлый годъ жилъ милостію ростовщиковъ. Его вещи перешли въ ломбардъ, цифра его долговъ возросла до 100 тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Наконецъ, дло дошло до того, что вопросъ томъ, ‘быть или не быть’ принцу, поставленъ былъ почти ребромъ. Этимъ моментомъ воспользовался скупой Георгъ III съ тою цлью, чтобы взять сына въ свои руки. Король долго и напрасно желалъ, чтобы сынъ женился сообразно съ своимъ званіемъ и уже намтилъ ему въ невсты дочь своей сестры Каролину Брауншвейгскую. Принцъ горячо сопротивлялся отцовскому намренію, но король свилъ крпкій канатъ изъ долговыхъ затрудненій принца и этимъ канатомъ притянулъ упорнаго на законное королевское равное ложе. А la longue, супругъ мистриссъ Фицгербертъ, ради избавленія себя отъ долговъ, согласился жениться на своей кузин Каролин, и въ начал 1795 года въ Брауншвейгъ прибылъ въ качеств свата милордъ Мальмсбюри (Malmesbury).

III.

Принцесс къ этому времени уже стукнулъ двадцать восьмой годъ, слдовательно, она была не молоденькой двушкой, но, какъ выражаются швейцарцы — двушкой опреденнаго возраста. Милорду Мальмсбюри (Malmesbury) она понравилась. Ея лицо онъ находилъ весьма миловиднымъ, но ея фигура ему казалась недостаточно представительной, а манеры вполн ‘ladylike’. Принцесса Каролина, въ свою очередь, нашла англійскихъ кавалеровъ брачнаго посольства не соотвтствующими ея вкусу. Когда одинъ изъ нихъ, завдывающій раздачею милостыни отъ лица принца Валлійскаго, высказалъ принцесс упрекъ, что она боле начитана въ папскихъ сочиненіяхъ, чмъ въ библіи, то она сумла, что называется, ‘ловко отбрить’ за эту поповскую дерзость придворнаго джентльмена.

Каролина питала полное отвращеніе къ браку съ Георгомъ, что говоритъ несомннно въ ея пользу. Такой джентльменъ, какого являлъ собой Георгъ, долженъ былъ возбуждать отвращеніе во всякой двственной душ.

Придворныя сплетницы, конечно, ставили большіе вопросительные знаки относительно двственности принцессы. Ходилъ разсказъ, что бдная Каролина не только словомъ, но и дломъ опротестовала насильственно навязываемый бракъ. Утверждали, что будто бы она позволила похитить себя вышепомянутому джентльмену ‘изумруднаго острова’, но была настигнута и согласилась быть женою Валлійскаго принца только ради спасенія жизни и дарованія свободы своему возлюбленному. Но въ подтвержденіе этой новвелы или только части ея, нельзя привести никакихъ достаточныхъ основаній, и потому ее слдуетъ отнести къ области произведеній фантазіи досужихъ сплетницъ. Достаточно и того, что принцесса, чувствуя отвращеніе къ браку съ Георгомъ, все-таки дала согласіе на заключеніе брачнаго договора, который и подписала. И вскор за ней, какъ невстой, прибыла въ Брауншвейгъ изъ Лондона пышная свита изъ кавалеровъ и дамъ.

Первымъ лицомъ въ этомъ брачномъ посольств являлась миледи Джерсей (Jersay), которая предназначалась состоять первою статсъ-дамой будущей принцессы Валлійской. Злосчастный выборъ, легкомысленная и вполн циничная безтактность, если только не злоба! Миледи изволила быть фавориткой принца, и это было ея непремннымъ желаніемъ, чтобы женихъ послалъ свою любовницу сватать ему невсту (быть можетъ во взглядахъ англійской респектабельности это и практично). Естественно, что миледи съ перваго же шага стала относиться къ бдной Каролин какъ къ своей все-таки до нкоторой степени соперниц, весьма непріязненно. Послдствія не заставили себя долго ждать.

Франциска Твизденъ (Frances Twysden) была дочь ирландскаго епископа Рафое (Raphoe). Когда она въ пятнадцатилтнемъ возраст прибыла въ Лондонъ и выступила въ свтъ, ее признали самою красивйшею двушкой всхъ трехъ королевствъ Великобританіи, что и было дйствительно такъ. Даже въ то время, когда она посл родовъ превратилась въ дородную матрону, она смло могла читаться необыкновенно красивою женщиной. Въ молодого же ея строгія и благородныя черты лица, огонь ея глазъ, улыбка ея устъ, стройность и нжная полнота ея стана и ея врожденная грація вызывали неопреодолимое очарованіе ею. Изъ многочисленныхъ искателей руки чародйки, она ее отдала въ 1770 году графу Георгу Вильеру Карлу-Джерсею (George Williers Carl von Jersay). Новая графиня Джерсей была не только красива, но также весьма умна и свтски образована. Придя къ тому сознанію, что скиптръ царства моды, міра и ‘высшаго свта’ {High life.} по праву красоты и ума принадлежитъ ей, она не замедлила принять его въ свои прелестныя ручки. Какъ разъ въ это время принцъ Георгъ зачислился въ первые ряды ея обожателей, то же могло быть невозможнымъ въ Англіи — этой высоконравственной стран, воскуряющей непрерывный фиміамъ на алтар богини респектабельности — для прекрасной скромной миледи, которая была женою графа Джерсея и фавориткою наслднаго принца? И она сумла не только держать свое положеніе въ исключительномъ обществ, но и подчинить себ весь высшій свтъ, — какъ мужей, такъ и ихъ женъ, не исключая и самой матери принца. Какою же слабой соперницей должна была явиться наша ‘дикая пчелка’ въ борьб съ этою миледи, которая такъ отмнно умла связывать обязанности подруги джентльмена Георга съ обязанностями англійской респектабельности, забывъ лишь обязанности графини Джерсей.

5-го апрля 1795 года принцесса-невста прибыла дворецъ св. Іакова. Милэди Джерсей на всякій случай запомнила, что принцесса по пути въ Англію вела слишкомъ оживленный и развязный, съ ея точки зрнія, разговоръ съ капитаномъ корабля. Первый смертный грхъ противъ одеревенлаго англійскаго приличія!

Конечно, принцесса Каролина, согласившись хать въ Англію, должна была соблюдать требуемыя приличія, но въ сущности и это ей мало бы помогло. Для безпристрастного человка не можетъ быть сомннія въ томъ, что еще до вступленія принцессы на британскую почву заговоръ, имвшій цлью лишить ее возможности занять положеніе соотвтствующее званію, къ которому она была призвана, уже усплъ оказать должное дйствіе. Дйствительно, этотъ несчастный и съ обихъ сторонъ вынужденный бракъ былъ разстроенъ прежде, чмъ былъ совершенъ. Въ первое свиданіе жениха и невсты постарались поставить этотъ вопросъ вн всякаго сомннія. Съ холодною вжливостію при подошелъ къ своей невст, которая преклонила передъ нимъ колна и съ гордою осанкой, которая была въ ней врожденной, небрежно поднялъ колнопреклоненную, повернулся на каблукахъ и поспшно отошелъ представивши въ сконфуженной невст, конечно, не мене непріятное впечатлніе о своей персон, какое произвела и она на него. Вся эта сцена должна напомнить лицу, хорошо знакомому съ хроникой англійскаго двора, другую которая была разыграна въ 1540 году, въ день новаго года. Въ этотъ день Генрихъ ІІІ-й, этотъ ожирвшій женоубійца, принималъ въ Рочестр свою невсту Анну <испорчено>еве. Онъ едва могъ вынести присутствіе не понравившійся ему съ перваго взгляда своей невсты даже въ продолженіе того короткаго времени, когда она, согласно англійскому обычаю, преклонялась передъ нимъ. Онъ сморщился, тотчасъ же вышелъ изъ пріемной залы и сталъ прогнать сватовъ, крича:

— Чортъ васъ возьми всхъ, откуда вы привели мн эту фландрійскую кобылицу.

Возможно, и весьма, что ‘джентльменъ Георгъ’ посл перваго свиданія съ своей невстой поступилъ не лучше, чмъ ‘джентльменъ Гарри’ 225 лтъ тому назадъ. Исторически достоврно, по крайней мр по свидтельству лорда Мальмсбюри, что принцъ, отойдя отъ невсты, обратился къ нему съ такимъ восклицаніемъ:

— Мн дурно, дайте мн стаканъ водки!

Принцесса, смущенная выходкою джентльмена Георга, въ свою очередь сочла нужнымъ высказать безтактное замчаніе:

— Неужели принцъ всегда такой?— обратилась она къ окружавшимъ ее.— Я нахожу его слишкомъ толстымъ и, во всякомъ случа, онъ далеко не такъ красивъ, какъ на портрет!

Несчастье началось и должно было продолжаться. Три дня спустя отпраздновали свадьбу — и одну изъ тхъ, которыя превращаютъ святость брака въ позоръ проституціи, принцъ даже въ день бракосочетанія не считалъ нужнымъ скрывать, что онъ эту вынужденную сдлку совершаетъ съ лгкомысліемъ патентованнаго развратника. Давно уже привыкши при всхъ непріятныхъ обстоятельствахъ жизни искать утшеніе на дн бутылки, онъ со дня свадьбы сталъ еще сильне пьянствовать. И это фактъ, что половина выпитаго за брачнымъ пиромъ была извергнута на брачное ложе Каролины. О тайнахъ брачной ночи, понятно ходило много сплетенъ, свидтельствующихъ о достаточно богатой и игривой фантазіи пресловутой англійской ‘респектабельности’ {Es hiess, dei Prinz sei nur unter heftigstem Struben der Priit zessin zur Ausbung seiner ehemnnischen Rechte gelangt. Ferner, er habe dabei eine Entdeckung gemacht und ein Gestndniss empfangen’ welche wie ein Stral kalten Wassers auf den Berauschten gewirkt htten Eine unheimliche Sage will, am Tage der Hochzeit sei von feindseliger Hand der jungen Frau ein das Blut bermssig erhitzendes Mittel bei’ gebracht worden, dessen Wirkung so heftig gewesen, dass der Prinz, als er das Ehebett bestiegen, vor dem mnadenhaften Gebaren seiner Gattin entseitz dis Flucht ergriffen habe.}.

Но какъ бы тамъ ни было, на утро принцъ имлъ, или длалъ видъ, радостнаго новобрачнаго.

IV.

‘При дворахъ всегда идетъ скрытая война’, говорилъ мадамъ де-Кампанъ (de Campan), глубокій знатокъ придворной жизни. При англійскомъ двор война принца Валлійскаго съ своей супругой съ самаго перваго дня ихъ брачной жизни велась совершенно открыто, безъ малйшаго стыда и стсненія. При всякомъ удобномъ случа принцъ давалъ замтить Каролин, что онъ смотритъ на миледи Джерсей, какъ на свою законную жену. Кром того, онъ на шелъ нужнымъ заботливе поддерживать свою связь съ мистриссъ Фицгербертъ, продолжавшуюся еще до сихъ поръ. Принцесса жила въ Карлтонгоуз (Carltonhouse) одинокой и забытою. Хотя народъ съ самаго прибытія ея въ Англіи былъ на ея сторон, но когда же голосъ народа значилъ что-нибудь при двор? Только король оставался неизмннымъ защитникомъ своей племянницы и невстки. Свекровь-королева возненавидла Каролину съ самаго начала, такъ къ желала, чтобы ея сынъ женился на принцесс Луиз Мекленбургской, которая стала потомъ любимою народомъ королевой прусской.

Къ несчастію, принцесса не предпринимала съ своей стороны ничего, что бы могло улучшить или смягчить эти тяжелыя и мучительныя отношенія. И это едва-ли было возможно. Живая, искренняя, упрямая и безтактная Каролина, понятно, должна была уступить первенствующую роль своей умной, ловкой и любезной соперниц — графин Джерсей, угорая, состоя въ качеств придворной дамы, втерлась къ принцесс, окружила ее шпіонами, давала всюду чувствомъ свое превосходство и при этомъ ничуть не стсняясь весьма злобными остротами, по адресу личности и безтактности своей мнимой госпожи, дискредитировать ея достоинство. Будучи не въ состояніи переносить это глумленіе, принцесса требовала у мужа удаленія графини и жаловалась королю. Король принялъ роль посредника, но съ такимъ успхомъ — показываетъ письмо, которое Каролина въ декабр 1795 года писала въ Германію, выражаясь такъ: ‘Обо мн распускаютъ дурную и злую молву, каждый мой шагъ толкуютъ въ ложномъ свт. Графиня постоянно здсь. Я ненавижу ее, и знаю, что она такъ же настроена противъ меня. Мой мужъ ей преданъ всецло, — поэтому можете легко судить объ остальномъ’.

Между тмъ, казалось, что въ судьб принцессы долинъ былъ бы произойти благопріятный поворотъ, когда на 7 января 1796 года родила дочь Шарлотту. Принцъ даже приблизилъ снова къ себ жену и оказывалъ ей вниманіе. Но отношенія супруговъ были слишкомъ глубоко подорваны, чтобы можно было создать хотя мало-мальски сносную жизнь. Всего нсколько мсяцевъ спустя посл этого счастливаго событія, въ январ, всплылъ вопросъ развод. Принцъ поручилъ переговоры объ этомъ с своею женою лорду Колмонделею (Cholmondeley). Принцесса согласилась на слдующемъ: во-первыхъ, мужъ долженъ выразить предложеніе о развод письменно, во-вторыхъ, этотъ разводъ при всяческихъ текущихъ условіяхъ долженъ быть приведенъ въ исполненіе, потому что — какъ говорила она — ‘я не хочу во второй разъ приносить себя въ жертву политическимъ разсчетамъ’. Получивъ такой отвтъ, принцъ послалъ 30 апрля въ Виндзоръ къ жен письмо, которое она могла уже толковать, какъ отказъ отъ стола и ложа, и какъ дйствительно это было. Ея отвтъ данный 6 мая, былъ содержателенъ и исполненъ достоинства. Только въ одномъ мст прорывается горечь сердца — тамъ, гд она говоритъ: ‘я не считала бы нужнымъ отвчать на ваше письмо, если бы оно не было составлено въ выраженіяхъ, которыя являются сомнительными: я или вы служите причиной этой сдлки, хотя вы хорошо знаете что эта заслуга всецло принадлежитъ вамъ’. Заключеніе письма звучитъ благородствомъ: ‘По отношенію къ вамъ я сохранила чувство благодарности, потому что вамъ я обязана положеніемъ, въ которомъ я, какъ принцесса Валлійская, могу отдаться благотворительности въ широкой мр, что всегда было дорого моему сердцу. Въ этомъ какъ и борьбою при всхъ выпавшихъ на мою долю испытаніяхъ, однимъ лишь терпніемъ и покорностію желаю я найти свое призваніе’.

Посл ‘sparation de corps’ {Trennung.} принцъ перебрался въ свой любимый павильонъ въ Брайтонъ, гд и оставался до 1810 года. Онъ снова обратился къ прежней распутной жизни, расточая бшеныя деньги, дикіе кутежи, азартная игра, гнусныя оргіи наполняли его дни и ночи, когда въ то время Англія въ страшномъ напряженіи всхъ своихъ силъ въ міровой борьб съ французской революціей и бонапартизмомъ не разъ висла на краю пропасти. Порочная жизнь джентльмена Георга получила полную гласность. (Пресса сравнивала его Брайтонъ съ Капри Тиберія), и такъ какъ она вліяла на общественную нравственность, то Вилльямъ Питтъ въ нижнемъ парламент подвергъ строгому порицанію образъ жизни наслдника престола. Но булыжное сердце и мдный лобъ Георга оставались равнодушны къ общему негодованію, принцъ отдлывался пустыми и грубыми остротами и циничнымъ смхомъ надъ строгой общественной цензурой. Онъ сознавалъ, что въ глазахъ англійской аристократіи онъ оставался самымъ безукоризненнымъ джентльменомъ всхъ трехъ царствованій, и главнымъ образомъ съ тхъ поръ, какъ онъ изъ либеральныхъ круговъ Фокса и Шеридана перешелъ въ ряды торіевъ, которые оставались руководителями политики все время до конца наполеоновскихъ войнъ и долго посл того.

Принцесса помстилась со своею дочерью (ее у нея отняли по приказанію мужа въ первый разъ въ 1806 году) въ вилл Монтагегоузъ, въ Блекгез (Black-hath), ей назначили содержаніе, вполн соотвтствующее ее рангу. Здсь ее часто посщалъ ея царственный свекоръ. Считавшіеся наиболе выдающимися людьми въ государств — Питтъ и Персеваль были ея частыми гостями, бывшій потомъ выдающимся премьеръ-министромъ Георгъ Каннингъ (George Canning), который освободилъ Англію отъ цпей священнаго союза, поддерживаемыхъ Ливерпулемъ и Кастлеригомъ (Castlereagh), нердко принималъ участіе въ тхъ развлеченіяхъ, которыя устраивала для своего общества бдная пылкая и неосторожная отверженница. Къ числу друзей принцессы принадлежали также капитанъ корабля Манби (Manby), знаменитый адмиралъ сэръ Сидней Смитсъ и бывшій въ большой мод художникъ сэръ Томасъ Лаурансъ.

Для невиннаго наблюдателя жизнь въ Монтагегауз казалась довольно невинною. Принцесса занималась музыкой и рисованіемъ, чтеніемъ и садоводствомъ. Весьма обрадованная отсутствію придворной опеки, принцесса вела жизнь по своему вкусу, т. е. идиллически и беззаботно. На англійскій взглядъ эта жизнь казалась слишкомъ идиллической и беззаботной, и именно на взглядъ тхъ, кто посщалъ Блекгезъ только для того, чтобы видть не то, что находится передъ глазами, или виднному придать дурное значеніе. Это поведеніе Каролины, правда, часто переходило границы англійской женской неприступности и сдержанности. Ея языкъ часто пускался въ галоппъ вмст съ нею. Какъ смотрли на поведеніе принцессы чистокровныя англійскія леди — показываетъ выраженіе извстной леди Эсири Стенопъ (Stanhope), племянницы Питта, встрчаемое въ изданныхъ посл ея смерти ея мемуарахъ. Миледи смущается тмъ, что принцесса, у которой она часто бывала въ гостяхъ, ‘кружится, какъ балетная танцовщица’, и что она имла у себя въ комнат ‘китайскаго автомата, который производилъ неприличныя движенія’. ‘Принцесса,— продолжаетъ миледи,— была настолько невоспитана, что свои подвязки (слушайте!) завязывала ниже колнъ’. Затмъ ‘скромная’ миледи вспоминаетъ о любовныхъ письмахъ, посылаемыхъ принцессою капитану Манби, когда его корабль стоялъ на якор у берега. Въ заключеніе же ‘благовоспитанная’ миледи даетъ такую характеристику принцессы, которая вполн свидтельствуетъ объ ея англійской ‘деликатности’ и ‘благовоспитанности’: ‘Принцесса была низкая, безстыдная личность, развращенное созданіе, почти проститутка {Slut.}’…

Каролина чувствовала особую любовь къ дтямъ и постоянно ими окружала себя. Благодаря этому она допустила крупный промахъ. Въ 1802 году она формально усыновила мальчика Билли Аустина (Billy Austin). Если она при этомъ, какъ можно заподозрить, имла заднюю цль — разсердить мужа, то этого она, конечно, достигла. Хотя едва ли можно сомнваться въ томъ, что этотъ мальчикъ былъ сынъ бднаго матроса изъ Дептфорда (Deptford), отданный принцесс самою матерью, тмъ не мене, это усыновленіе подало врагамъ принцессы желанный поводъ къ тому, чтобы взвести на нее самыя оскорбительныя обвиненія. Друзья Каролины обращали ея вниманіе на то, что враги выдаютъ ее за мать этого ребенка. ‘Такъ что же?— отвчала она дтски капризно и полушутя, — пусть они докажутъ это, тогда мальчикъ будетъ принцемъ Валлійскимъ’, — выраженіе, повидимому, указывающее на то, что джентльменъ Георгъ и посл развода имлъ иногда съ нею свиданія. Но когда принцесс представляли на видъ, что обличеніе ея въ прелюбодяніи можетъ вызвать грустныя для нея послдствія, принцесса отвчала на это серьезно и какъ бы съ горечью: ‘Я не виновна въ прелюбодяніи, за исключеніемъ одного раза — именно съ мужемъ мистриссъ Фицгербертъ’.

Это была острота, которая, однако, оставила глубокій слдъ въ грубой {Буквально: въ десять разъ дубленой душ.} душ принца Валлійскаго. До сихъ поръ онъ питалъ къ жен только равнодушіе и разв только отчасти она была ему противною, теперь же онъ сталъ ненавидть ее упрямою, неумолимою ненавистью, сконцентрировавшею въ себ всю энергію прежняго нехорошаго чувства, также близкаго къ ненависти. Онъ, потерявшій всякій стыдъ, гнусный распутникъ, интимный другъ развратнаго герцога фонъ-Квенсбюри (Queensbury), опозорившаго больше двицъ, чмъ было у него волосъ на голов, проявилъ, однако, весьма ревнивую заботу о добродтели и достоинств своей отверженной супруги. Вавилонянки изъ Brighton-Kapri, начиная отъ балеринъ и кончая маркизами, усердно поддерживали въ немъ это чувство.

Безтактная привязанность принцессы къ мальчику Вилли Аустину представляла подходящій случай, которымъ ея враги и не преминули воспользоваться. Сначала подъ сурдинку, потомъ все громче и громче въ лондонскихъ салонахъ стали говорить о государственной измн принцессы Валлійской, совершенной чрезъ рожденіе зачатаго въ прелюбодяніи ребенка, отцомъ котораго одни называли адмирала Смита, другіе капитана Манби (Manby), а третьи художника Лауренса (Lawrence).

Недоставало только доносчика или доносчицы, которая выступила бы съ надлежащей ршительностью, и таковая вскор нашлась.

Въ Блекгез (Blackheath), въ сосдств съ Montague-haus’омъ, жилъ генералъ сэръ Джонъ Дугласъ. Принцесса завела знакомство съ его женою, леди Шарлоттой, и часто приходила въ домъ генерала, гд она познакомилась также и съ сэромъ Сиднеемъ Смитомъ. Генералъ и его супруга, въ свою очередь, были также частыми гостями въ Monta guehous’. Принцесса, съ обычною ей необдуманностью, вступила въ доврчивую дружбу съ леди и также необдуманно въ 1804 г. вдругъ порвала свое знакомство съ миледи и запретила ей входъ въ Montaguehous. Генеральша, заручившись союзомъ леди Джерсей, стала мстить. Она предстала главнымъ колесомъ въ той машин жалобъ, которую устроили и пустили въ ходъ враги принцессы. Ежедневно распространялись самыя возмутительныя подробности о жизни принцессы, и огласка приняла такое широкое распространеніе, что дло начинало принимать значеніе государственнаго. Принцъ Валлійскій длалъ видъ, что онъ вынужденъ требовать разслдованія правдивости слуховъ. Его братья — герцоги Кентскій и Суссекскій поддерживали въ немъ это намреніе. Принцъ обратился къ королю, который счелъ необходимымъ повелть въ 1806 году разслдовать поведеніе принцессы.

Георгъ ІІІ-й поручилъ выполненіе этого ‘delicate investigation’ {Щекотливое порученіе.} лордамъ Эрскину, Гренвилю и Эленборо (Erskinе, Grenville, Spenser, Ellenborough). Комиссія собралась въ Даунигстрит, куда 1-го Іюня 1806 года вызвана была леди Дугласъ. Докладъ доносчицы не могъ быть боле точнымъ и опредленнымъ, чмъ это могло бы быть на самомъ дл. Составленный съ ея словъ протоколъ генеральша подписала. Этотъ документъ фигурировалъ въ предстоящемъ разслдованіи и впослдствіи, какъ самый главный и съ пришиваемыми къ нему мало-по-малу прочими донесеніями и сообщеніями, направленными противъ принцессы, образовалъ толстый сборникъ доносовъ, который окрестили названіемъ ‘зеленаго мшка’ или ‘зеленаго кошелька’ {Grne Sack oder Beutel.}. Доносъ леди Дугласъ, конечно, долженъ былъ играть первенствующую роль, и если онъ заключалъ въ себ истину, то въ виновности принцессы не могло бы быть никакого сомннія.

‘Ея превосходительство’ изволили внести въ протоколъ, между прочимъ, слдующее показаніе. ‘Въ Ма или въ Іюн 1802 г. пришла, однажды, ко мн принцесса и сказала, что я должна отгадать, что съ ней случилось. Я называла различное, пока, наконецъ, она сама не открыла мн, что она — въ интересномъ положеніи и чувствуетъ движеніе ребенка. Я не помню хорошо, въ этотъ-ли день, или нсколькими днями раньше, она сообщила мн, что во время завтрака у леди Виллуби (Willoughby) у нея изъ груди выступило молоко и просочилось сквозь матерію лифа. Отца ребенка принцесса не называла, однако, сказала, что въ томъ случа, если ея беременность получитъ гласность, она объявитъ отцомъ ребенка принца Валлійскаго, такъ какъ онъ въ этомъ году провелъ съ ней въ Карлтонгаусе (Carltonhouse) дв ночи’.

Въ подтвержденіе своего показанія генеральша дозволила себ вслухъ заявить нчто такое, что пристойне вынести примчаніемъ {‘Принцесса говорила мн, что она старалась какъ можно чаще имть у себя постельныхъ друзей, что, будто бы, очень полезно для здоровья. Ея спальня очень удобна для этого, такъ какъ помщается надъ лстницей, ведущей въ паркъ. Неоднократно она говорила мн: ‘Я удивляюсь тому, что вы довольствуетесь однимъ сэромъ Джономъ. Она разсказывала мн также, что у нея спалъ сэръ Сидней Смитъ, что она полагаетъ, что вс мужчины охотно спятъ у женщинъ, а самъ Сидней боле, чмъ всякій другой’.}.

Несомннно, что эти показанія являлись уликою принцессы въ прелюбодяніи, а слдовательно и въ государственной измн,— уликой весьма вской и par excelle: компроментирующей и скандалезной, но съ юридической стороны недостаточною по отсутствію непреложныхъ доказательствъ, что служило важнымъ препятствіемъ.

Лорды обратились къ допросу прислуги принцессы, если предположить, что многіе изъ слугъ были приближены къ принцесс въ качеств шпіоновъ, — что боле чмъ вроятно, — которые готовы были дать самыя неблагопріятныя для нея показанія, то отъ нихъ все-таки не могли добыть нужныхъ уликъ. Лакей Робертъ Бигвудъ донесъ, что онъ въ зеркал видлъ, какъ принцесса цловала капитана Манби. Другой лакей — Вильямъ Коль показалъ, что онъ видлъ адмирала Смита сидящимъ весьма близко къ принцесс на соф. Вс же остальные слуги и служанки явились скоре свидтельницами ея поведенія, вполн достойнаго королевскаго званія. Благодаря ихъ твердому показанію, было установлено, что мальчикъ Вилли дйствительно сынъ моряка Аустина и его супруги Софьи. Итакъ, первый выстрлъ былъ произведенъ въ воздухъ.

Принцесса избрала Персеваля, впослдствіи министра, Элдона, будущаго лорда-канцлера, своими адвокатами (они впослдствіи покинули свою кліентку), которые въ своихъ защитительныхъ ‘сочиненіяхъ’ донесеніе генеральши Дугласъ продернули дкимъ сарказмомъ и заслуженнымъ издвательствомъ. Персеваль же, помимо того, по желанію принцессы составилъ о процесс цлую книгу, въ которой раскрылъ отношенія между супругами, но въ виду предстоящаго ему министерскаго портфеля, который онъ въ скоромъ времени и получилъ, а также въ угоду двора не выпустилъ это изданіе въ свтъ. Четыре лорда — члены слдственной комиссіи объявили себя вполн убжденными въ невиновности принцессы. 25 Января 1807 г. послдовалъ вердиктъ въ такой редакціи, что король, братья принца Валлійскаго и принцессы сочли нужнымъ отправиться съ оффиціальнымъ визитомъ въ Montaguehous.

Такъ совершилась реабилитація бдной Каролины, но это возстановленіе чести ея имени сдлало ее еще боле интенсивной и усилило то отвращеніе и ту ненависть, которыя питали къ ней супругъ и свекровь. Во время оскорбительнаго слдствія надъ принцессой ей пришлось оплакивать ужасную смерть своего отца. Въ огорченіи, въ которое ее повергли вс эти событія, она встртила нкоторое утшеніе въ прізд въ Англію ея овдоввшей матери, согласившейся жить вмст съ нею въ Блэкгез. Впрочемъ, она могла встртить утшеніе и въ томъ, что по мр того, какъ ея супругъ все боле и боле вызывалъ въ англичанахъ нерасположеніе и отвращеніе, народныя симпатіи къ ней возрастали. Однако, ей суждено было умереть, убдившись на опыт, какъ непостоянны и измнчивы чувства неразумной толпы.

У каждаго можетъ невольно возникнуть вопросъ: дйствительно-ли ложно было донесеніе генеральши Дугласа и было-ли оно все отъ начала до конца выдумано? Едва-ли. Принимая все во вниманіе, приходится держаться того взгляда, что принцесса дйствительно могла, что называется сболтнуть лишнее и необдуманное, которое ихъ превосходительство приняли, или, врне, выдали за чистую монету

V.

Такимъ образомъ, первая буря была отражена. Но она оставила неизгладимые слды на побдител, къ тому же бдная Каролина и не избавилась совершенно отъ бды. Хотя король оставался на сторон невстки, но при двор она какъ была, такъ осталась обезчещенною. Чего не достигли дубиною, того добились иголкой, и принцесс спустя нсколько мсяцевъ посл слдствія пришлось глубокіе ея уколы часто чувствовать, такъ, напр., когда король пригласилъ въ день своего рожденія всю королевскую фамилію во дворецъ св. Іакова, то никто не явился, и бдной Каролин пришлось цлый день пробыть вдвоемъ съ своимъ свекромъ. Когда же этотъ ея защитникъ впалъ въ безуміе (1810 г.) и принцъ Валлійскій сдлался регентомъ оскорбленія и преслдованія противъ принцессы усилились и ея положеніе стало тмъ боле невыносимымъ, что отношенія ея къ супругу предстали уже мотивомъ политическаго дробленія на партіи. Покинутая Персевалемъ и Элдономъ, Каролина обратилась къ вигамъ Грею, Визбреду и Бруму (Grey, Withbread, Brougham), какъ къ своимъ совтчикамъ и защитникамъ. Что эти господа ничуть не интересовались самою личностью принцессы, а лишь пользовались ею, какъ рычагомъ своей политики, это несомннно, но при этомъ надо замтить, что Генри Брумъ, ведя дла Каролины, проявилъ весь свой геній, какъ политикъ, писалъ и ораторъ. На защит королевы онъ основалъ свою славу и выдвинулъ свое государственное значеніе.

Иглы непрерывно кололи принцессу и нердко проникали глубоко въ ея сердце. У нея отняли дочь, сначала только затрудняли ихъ свиданія, а затмъ категорически ихъ запретили. Это было боле, чмъ могли вынести плоть и кровь матери. Она обратилась съ жалобой, благородно мотивированною въ мастерски написанномъ, вроятно, сочиненномъ Брумомъ (или, по крайней мр, внушенномъ имъ) письм къ принцу-регенту. Такъ какъ отвтъ на это письмо былъ отложенъ въ долгій ящикъ, то она напечатала свое письмо въ ‘Morning Chronicle’ отъ 9 Февраля 1813 г. Тогда премьеръ, милордъ Ливерпуль (Liverpool), отъ имени принца-регента объявилъ, что посщеніе принцессою своей дочери на будущее время не будетъ разршено и вмст съ тмъ опубликовалъ скандальныя для принцессы акты 1806 г. Друзья принцессы отвтили на это выпускомъ въ свтъ всхъ актовъ знаменитой ‘книги’ 1806 г.

Въ обихъ палатахъ парламента по этому длу возбудись горячія дебаты. Неслыханная оффиціальная скандальная война между регентомъ Великобританіи и его супругой предстала посл этого въ полной крас воочію передъ всей Великобританіей. Почти чудомъ, говорящимъ все-таки въ пользу бдной Каролины, представляется то обстоятельство, что ея теперь уже взрослая дочь Шарлотта не допустила своего отчужденія отъ матери, несмотря ни на какія ухищренія. Юница, разумъ и сила характера которой подавали радостную надежду, что она явится второю Елисаветою, открыто заявила свое отвращеніе къ врагамъ матери. Ея бабка, королева Софія, была для юной принцессы по ея выраженію, ‘отвратительна, какъ тухлое мясо’. Объ отношеніяхъ же молодой принцессы къ своему отцу можно судить хотя бы по тому, что на его приглашеніе прибыть въ Брайтонъ (Brighton) — ея пребываніе въ Павильон считалось предосудительнымъ для ея достоинства—она колебалась и не согласилась. Когда въ март 1813г. ея бабка со стороны матери, герцогиня Брауншвейгская, скончалась въ Блэкгез, принцесса Шарлота добилась дозволенія сдлать визитъ своей матери съ цлью выразить ей соболзнованія При этомъ свиданіи принцесса Валлійская во время обда вздохнула отъ невыразимой скорби и, проливши стаканъ вина на скатерть, сказала: ‘скоре пролитое вино соберете снова въ бутылку, чмъ я измню свое мнніе о тхъ, кто такъ позорно и подло оклеветалъ меня’.

Положеніе Каролины было дйствительно тягостно! Королева Софія и принцъ-регентъ не упускали случаи чтобы выразить свое пренебреженіе или презрніе къ отверженной. Посл того, какъ принцесса Шарлотта, на 18-мъ году отъ рожденія, была объявлена совершеннолтнею, она должна была торжественно представиться двору. Естественно, что она желала быть представленною своею матерью, что было и вполн справедливо, но ей въ этомъ отказали, и церемонія не состоялась. Когда посл перваго Парижскаго мира сдлалось извстно намреніе Императора Александра и короля Прусскаго постить Англію королева Софія написала (23 мая 1814 г.) своей невстк письмо, въ которомъ сообщала повелніе принца-регента чтобы его супруга держалась вдали отъ двора во все время убыванія въ Англіи иностранныхъ монарховъ. Глубоко оскорбленная, принцесса обратилась съ жалобою въ парламентъ, но послдній, несмотря на то, что въ обихъ палатахъ выступили горячіе защитники правъ и достоинства принцессы Каролины, нашелъ, что не его дло вступаться ‘въ ршеніе вопроса этикета’. Въ то же время и тмъ же парламентомъ опредлено было на ежегодное содержаніе принцессы 50 т. фунтовъ, но Каролина, не желая обременять государственную казну, ограничилась только 35 т., къ какъ ея доходы съ наслдства матери и безъ того были значительны.

Наконецъ, оскорбленія переполнили сосудъ. Принцесса все время мечтала отправиться за предлы Великобританіи и поселиться на континент. Теперь, посл того, какъ она передъ лицомъ всей Англіи и иностранныхъ монарховъ была признана недостойною и отверженною своего званія, она окончательно ршила покинуть страну, почва которой горла подъ ея ногами. 9 Августа 1814 г., въ сопровожденіи многочисленной свиты, среди которой находился и усыновленный ею Вилли Аустинъ, она сла на фрегатъ ‘Язонъ’ въ Ворзинг (Worthing) и черезъ Гамбургъ отправилась въ Брауншвейгъ. Принцъ-регентъ радостно вздохнулъ. Онъ читалъ себя навсегда освободившимся отъ ненавистной супруги. Но онъ ошибся, и ему пришлось впослдствіи убдиться, какъ правдивъ былъ греческій трагикъ, когда сказалъ: ‘самое неукротимое существо есть женщина’.

Спустя два года посл того, какъ принцесса покинула Англію, ея дочь Шарлотта безъ всякаго совта, или извщенія ея матери, была повнчана съ Леопольдомъ Саксонъ-Кобургскимъ, будущимъ королемъ Бельгіи, причемъ не только не спросили согласія на ея бракъ ея матери, но не сочли нужнымъ даже ее извстить объ этомъ. Я сказалъ раньше о переполненномъ сосуд не безъ намренія. В родину во время ея удаленія изъ Англіи можно было дйствительно сравнить съ сосудомъ, который долго стоя на огн и содержимое котораго тотчасъ же полило чрезъ край, когда была снята покрышка. Странно, что, этой женщин, которой шелъ теперь уже 47 годъ, слдовательно, находившейся въ томъ возраст, когда знойная пора по законамъ природы переходить въ холодную осень спокойствія, у матроны явилось случайно желаніе пополнить свое manque de vie. Впрочемъ, тутъ могла быть и не случайное! Принцесса, кажется, желала прежде всего вдоволь повеселиться и этимъ вознаградить себя за вс стсненія, насилія и оскорбленія, которыя она пережила. Во время своего пребыванія въ Германіи, Италіи, Греціи и Левант она обнаружила жажду свободы и удовольствій пылкой молоденькой двушки, которая, только что выпущенная изъ монастырскаго пансіона, предоставлена себ самой и обладаетъ всми средствами къ удовлетворенію своихъ прихотей.

Принцесса не думала о томъ, что и на чужбин за каждымъ ея шагомъ слдитъ бдительная ненависть. Принцъ регентъ уже въ 1817 г. высказался такъ: ‘Мой праддъ, Георгъ I, заключилъ свою супругу въ Ганноверскій замокъ. Мн сдается, что и я долженъ поступить подобнымъ же образомъ!’ Онъ уже тогда серьезно думалъ о развод съ женою, и съ этою цлью всякими средствами старался собрать нужныя доказательства въ предосудительномъ поведеніи своей супруги. При содйствіи и руководства ганноверскаго графа Эрнста-Фридриха Герберта фонъ Мюнстера организована была шайка шпіоновъ, которая по пятамъ слдовала за путешествовавшею принцессой и усердно репортерствовала о всхъ тайнахъ, совершаемыхъ въ ея спальн.

8 Августа 1814 г. Каролина прибыла подъ родную кровлю въ Брауншвейгъ, гд теперь былъ герцогомъ ея братъ, Вильгельмъ, которому суждено было умереть славною смертью наканун битвы подъ Ватерлоо. Этотъ явившійся до странности фантастичный пріздъ англійской принцессы и ея безразсудное поведеніе крайне удивили добрыхъ брауншвейгцевъ, а поведеніе англійской свиты вызывало и подозрнія. Весьма страннымъ показалось то, что въ продолженіе немногихъ мсяцевъ англійскіе кавалеры и дамы— дв леди Линдсей и Форбесъ (Lindsay, Forbes), вс камергеры и шталмейстеры подъ разными предлогами оставили свою службу. Дольше всхъ держался врачъ Голландъ, но въ слдующемъ году и онъ почему-то счелъ нужнымъ отправиться на родину. Вопросъ становился щекотливымъ. Удаленіе англичанъ уже само по себ бросало тнь на поведеніе Каролины, а помимо того, то обстоятельство, что на принуждена была окружить себя новымъ штатомъ прислуги изъ иностранцевъ, несомннно могло служить ей во вредъ. Но она нисколько объ этомъ не печалилась. Напротивъ, она даже была весьма рада, что избавилась отъ этихъ ‘долговязыхъ’ и ‘монотонныхъ’ англійскихъ надсмотрщиковъ.

Чрезъ Франкфуртъ и Страсбургъ она отправилась въ Швейцарію и изъ Женевы въ Миланъ, который былъ роковымъ мстомъ для принцессы, такъ какъ здсь она приняла къ себ на службу итальянца Бартоломео Бергами, до этого времени служившаго при австрійскомъ генерал Пино, расположеніе, которымъ сталъ пользоваться у принцессы этотъ человкъ въ самомъ непродолжительномъ времени, было, дйствительно, очень страннымъ. Принцесса сдлала о своимъ постояннымъ спутникомъ, камергеромъ и оберъ-гофмейстеромъ, наградила его какими только могла орденами и титуломъ сицилійскаго барона. Его сестру, которая была передлана въ графиню Олди, она назначила своею статсъ-дамой и, кром того, приняла къ себ на воспитаніе дочку Бергами — Викторину. Это было слишкомъ большое благодяніе. Все обращеніе принцессы съ синьоромъ Бартоломео производило такое впечатлніе, что какъ будто она прямо стремилась вызвать сердитое ‘pfui!’ у англійской ‘Fashion’ и ‘Delicacy’. Нужно признать, что едва-ли бы она могла сдлать что-нибудь большее, чтобы выставить себя такою, за какую признавалъ ее ея супругъ. Вншняя сторона ея поведенія прямо говорила противъ нея, и это историческая истина. Но когда дло касается ея дйствительной виновности, то историческихъ доказательства нтъ и вроятно не будетъ.

Въ ноябр 1814 г. принцесса прибыла въ Римъ, а оттуда въ Неаполь. Въ послднемъ король Мюратъ, необыкновенное царствованіе котораго близилось къ концу, принялъ ее съ изысканною вжливостью и чрезвычайнымъ почетомъ несмотря на предупрежденія и неблагопріятные совты со стороны англійскаго посла. Въ начал 1815 г. она снова возвратилась въ Римъ, откуда отправилась въ верхнюю Италію, постила Венецію, Готтардъ, Ломбардскія озера и на берегу озера Комо купила себ виллу д’Эсте, въ которой жила при фантастически-роскошной обстановк. Спустя нкоторое время она отправилась путешествовать черезъ Эльбу въ Сицилію, отсюда въ Тунисъ, Аины, Константинополь, Эфесъ и Іерусалимъ. Въ сентябр 1816 г. онъ возвратилась на берегъ Комо и недалеко отъ Милана ку пила для своего дорогого синьора Бартоломео виллу, которая получила названіе виллы ‘Бергами’ или ‘Ла-Барона’. Весною 1817 г. принцесса снова отправилась путешествовать въ Тироль и въ южную Германію, гд была принята во дворецъ Карлсруэ.

Здсь тогда проживалъ въ качеств прусскаго гешефтстрегера (повреннаго), какъ самъ себя называлъ съ безграничнымъ самодовольствомъ въ своихъ запискахъ Варнгагенъ фонъ Энсъ (Warnhagen von Ense), опрятный, дипломатически стилизированный и корректный мужчина, который впослдствіи, въ дни старости, заразился либерализмомъ, хотя при этомъ все-таки бывалъ дтски счастливъ, когда удостоивался милостиваго взгляда князя Меттерниха. Увидвши синьора Бартоломео, имя котораго спустя три года чуть-ли не гремло на всю Европу, Варнгагенъ въ своихъ ‘Меморабиліяхъ’ внесъ такую замчательную ноту: ‘Оберъ-гофмейстеръ Бергами есть такой мужчина, который, по моему мннію, можетъ пережить цлое бурное столтіе. Въ драк я желалъ бы его имть при себ, какъ человка, достойнаго стать въ первыхъ рядахъ, но за столомъ онъ очень скучный сосдъ. Въ лсу онъ можетъ быть страшнымъ для дтей, можетъ предстать вторымъ Сатурномъ. На его груди красовались три ордена, сзади вислъ камергерскій ключъ, его сабля украшена портретами фамиліи Мюрата. Въ конюшн онъ очень ловкій всадникъ и за это пользуется уваженіемъ’. Замъ Варнгагенъ сообщаетъ, что посл удаленія принцессы изъ Карлсруэ, по порученію графа Мюнстера, ганноверскимъ посломъ барономъ фонъ-Реденомъ, произведено было при помощи половыхъ и горничныхъ изслдованіе спальни той гостинницы, гд жила принцесса.

Возвратившись въ Италію, Каролина до 1820 г. жила поперемнно въ Рим, въ Пезаро, въ виллахъ д’Эсте и Бергами. При возвращеніи, въ конц 1817 г., она узнала изъ газетъ очень прискорбную всть, что ея дочь Шарлотта, посл рожденія мертваго ребенка 6 ноября, скончалась. Матери не сообщали о смерти ея дочери, быть можетъ руководствуясь тмъ, что въ предыдущимъ году Шарлотта позволила себ барону Христіану-Фридриху Стокмарскому высказать такія ужасныя слова: ‘Моя мать была нехорошая женщина, но она не сдлалась бы такою дурною, если бы мой отецъ не былъ гораздо хуже ея’ {Записки Стокмарскаго, стр. 60.}. Исполненная скорби и гнва, Каролина ршилась немедля возвратиться въ Англію. Кажется, что ея совтникъ Брумъ убдилъ ее отложить это возвращеніе до смерти короли Георга ІІІ-го. Едва только старый сумасшедшій король скончался въ Виндзор (22 янв. 1820 г.), какъ Брумъ послалъ съ этимъ извстіемъ стараго и врнаго гофмейстера принцессы — Джона Сиккарда. Вдовствующая королева съ своей стороны написала принцесс письмо, совтуя ей возвратиться.

Возвращеніе Каролины въ Англію привело короля Георга IV-го въ ярость. Онъ ршился открыто заявить, что не признаетъ ее за свою супругу, почему и приказалъ Кентербрійскому архіепископу вычеркнуть изъ церковной молитвы имя королевы. Лордъ-прелатъ безпрекословно повиновался, какъ это и слдовало высшему сановнику этой раболпствующей церкви. Тогда въ народ поднялось сильно движеніе въ пользу королевы: крикъ ‘The Queen for ever!’ сталъ лозунгомъ толпы, ненавидвшей короля, который еще во время своего регентства, едва лишь появлялся на улицахъ Лондона, какъ его встрчали свистомъ, пускали въ его экипажъ камни и забрасывали грязью. Однако, ненависть супруга сказалась въ немъ сильне, чмъ страхъ. На первыхъ порахъ король приказалъ Бруму и ольдерменну Вуду (alderman Wood) встртить королеву, которая уже дохала до St. Omer’а.

Храбрый синьоръ Бартоломео съ его необыкновенными усами и бакенбардами, а также необыкновенными орденами камергерскимъ ключемъ и саблею и съ обычнымъ для фаворитовъ-сутенеровъ туго набитымъ кошелькомъ, счелъ за лучшее удалиться, но не ‘въ кусты’, какъ дикарь Seume’а, а въ Парижъ, гд напечаталъ и издалъ свои ‘мемуары’, съ приложеніемъ своего портрета, факсимиле и автографа всей рукописи,— послднее, вроятно, въ доказательство того, что онъ не только превосходный кавалеристъ, но и хорошій каллиграфистъ.

Между тмъ англійское министерство, чрезъ вышеупомянутыхъ посредниковъ, предложило королев такую сдлку: и будутъ выдавать ежегодно 50 т. фунтовъ, но она должна будетъ тратить ихъ заграницей, а также отказаться и отъ титула англійской королевы. Георгъ IV и его министры не сообразили того, что исполненную гнва женщину не такъ легко подкупить, какъ членовъ парламента. Ршившись не останавливаться ни передъ чмъ, Каролина отвергла предложеніе и объявила, что она желаетъ быть и называться королевою. 5 Іюня 1820 г., отправивъ во свояси всю свою итальянскую свиту, она вступила въ Дувръ (Dover), комендантъ котораго встртилъ ее съ королевскими почестями. На слдующій день она вступила въ Лондонъ.

Ея въздъ былъ дйствительно тріумфальнымъ шествіемъ.

VI.

6-го Іюня Георгъ IV, который имлъ также своихъ сторонниковъ, отправился въ Вестминстеръ, чтобы дать свое личное согласіе парламенту на опредленіе послднимъ королевскаго жалованья.

Везд на своемъ пути онъ былъ встрчаемъ неистовыми криками: ‘The Queen for ever’ (королева вчно), и окружавшимъ его карету лейбъ-гвардейцамъ стоило не малаго труда хранить его особу отъ оскорбленій. Народный голосъ все боле и боле возвышался противъ короля и за королеву.

Однако, несмотря на это, министры ршили поступай согласно опредленнымъ приказаніямъ короля. Около 5 часовъ вечера въ палату явился милордъ Ливерпуль и принесъ перамъ Великобританіи королевскій указъ, предписывающій обратить вниманіе на ‘зеленый мшокъ’, въ которомъ заключались ‘собранные акты, касающіеся поведенія королевы за границей’.

Въ то время, когда верхняя палата собиралась поручить разслдованіе этихъ актовъ тайной комиссіи, въ Вестенд гремли пушечные выстрлы и раздавался звонъ колоколовъ въ честь прибывшей королевы. Нсколько дней воздухъ оглашался громкимъ ‘hourra’ и нсколько дней продолжалась иллюминація. Лордъ-мэръ и старйшины Сити лично привтствовали возвратившуюся королеву, отовсюду посылались ей поздравительные адресы. И въ то же время въ домахъ министровъ Ливерпуля и Костлери перебили оконныя стекла, а въ Карлтонгауз, гд жилъ король, пришлось значительно усилить охрану въ защиту отъ нападенія толпы.

Положеніе Англіи къ этому времени было весьма тягостное. Война съ Наполеономъ заставила страну напрячь крайнія и продолжительныя усилія, естественнымъ послдствіемъ чего явился періодъ истощенія. Налоги были непомрно велики, промышленность и торговля переживали временный кризисъ, масса народонаселенія голодала. Король и его министры Ливерпуль и Кастлери служили предметами самыхъ глубокихъ оскорбленій со стороны народа. Высшее англійское общество, глубоко зараженное безнравственностью, дробилось на партіи. Открытый протестъ націи противъ практикуемой правительствомъ системы тайныхъ доносовъ, принималъ угрожающій, ршительный характеръ. И ко всей этой безобразной неурядиц присоединялся съ безпримрнымъ безстыдствомъ гласно совершившійся, скандальный процессъ, которому монархъ 58 лтъ отъ рода подвергалъ свою 52-лтняго возраста супругу. Миледи Шаротта Комбель (Combel) была права, написавъ въ своихъ ‘Діаріяхъ’ слдующее:

‘Надо выкопать яму въ грязи, чтобы, какъ своего врага, истощить великодушіе англійскаго народа и чтобы поучить хотя бы подобіе того мужа, который, будучи облеченъ высшею властью, пользовался ею для совершенія такихъ поступковъ, для соотвтствующаго обозначенія которыхъ нтъ на англійскомъ язык словъ’.

Но Георгъ зналъ, что отъ криковъ толпы до революціи лишкомъ далеко, и такъ какъ министры вполн подчиняюсь ему, то онъ, не желая терять ни одного атома своей королевско-супружеской чести и достоинства, ршилъ удовлетворить свою ненависть, ничуть не заботясь о томъ, что наноситъ королевству одну изъ тхъ глубокихъ ранъ, которыя когда-либо оно получало.

Въ то время, какъ королева, опираясь на свою популярность, смло вступала въ Бранденбургскій дворецъ, лордъ Ливерпуль требовалъ въ парламент назначенія разслдованія о ея поведеніи черезъ особую тайную комиссію.

Брумъ отъ имени королевы заявилъ протестъ, настаивая на открытомъ веденіи процесса, разсчитывая, вроятно, что король стснится придавать длу огласку.

6-го Іюля премьеръ внесъ въ верхнюю палату карательный билль противъ королевы, которымъ она подлежала лишенію королевскихъ правъ, а бракъ расторженію, ‘потому что она жила въ преступныхъ отношеніяхъ съ Бартоломео Бергами’. Ея поведеніе названо въ доклад лорда Ливерпуля ‘соблазнительнымъ, позорнымъ и порочнымъ’.

Такимъ образомъ, парламентъ явился судьею королевы и, по установившемуся обычаю, дло поступило сначала въ Палату лордовъ. Такъ какъ билль былъ одобренъ лордами, то, опираясь на это, надялись провести его и ни нижней палат.

Все дло съ самаго начала ведено было позорно и насильственно. Королев, основывающейся на обычномъ прав ‘рекриминаціи’, отказано было въ сообщеніи списка свидтелей противной стороны, а также въ указаніи мста гд совершались т дйствія, въ которыхъ ее обвиняли. Въ послдній разъ она обратилась къ своему супругу съ письмомъ, въ которомъ не трудно было узнать мастерской стиль Брума. Письмо заключалось слдующими словами.

‘Когда губятъ противника, поднося ему чашу яда, или кинжаломъ наемнаго убійцы, то эти средства боле благородны, чмъ клятвопреступленіе и подкупленный судъ, первыя мене жестоки, такъ какъ отнимаютъ только жизнь не касаясь чести. Если моя смерть могла бы обезпечить ваше спокойствіе, то я не страшилась бы ея, при условіи, чтобы я была погребена рядомъ съ прахомъ моей дочери. Но такъ какъ вы хотите низвергнуть меня въ могилу покрывши позоромъ, то я буду сопротивляться вашимъ нападеніямъ всми силами, которыя даровалъ мн Богъ’

Это благородное посланіе осталось безъ отвта и не произвело никакого дйствія.

Такъ какъ учрежденная лордами комиссія объявила слдствіе необходимымъ столько же для достоинства короны сколько и для нравственнаго чувства страны (не лишены курьезности это разграниченіе: прибгать къ ‘тому достоинству’ и ‘этому чувству!’) {Характеристично для всего дла то, что между 14 членами комиссіи не мене 4-хъ были членами кабинета. Такимъ образомъ ‘зеленая книга’ разсматривалась отчасти тми же лицами, которые ее составляли.}, то премьеръ, вопреки всякимъ юридическимъ обычаямъ, назначилъ первое чтеніе билля 17 Августа. Благодаря такому краткому сроку королева имла возможности вызвать изъ-за границы свидтелей, которые могли бы дать показанія въ ея пользу. О свидтеляхъ же обвинителяхъ заране позаботились. Уже съ того времени, когда стало извстно ршеніе королевы пріхать въ Англію, они стали прибывать въ Лондонъ и въ полномъ комплект богато содержались на государственныя суммы.

Въ день открытія суда надъ королевой, палата лордовъ имла необычайный видъ. Старая зала, украшенная коврами, съ изображеніемъ побды надъ испанскимъ флотомъ, была набита биткомъ. У ршетки возвышалась ложа для королевы съ кресломъ изъ слоновой кости, покрытымъ порфирою. Въ сторон отъ ложи находились мста для мистера Брума и мистера Денмана, адвокатовъ подсудимой. Посреди палаты стоялъ министерскій столъ, и на немъ въ качеств вещественныхъ доказательствъ лежалъ знаменитый ‘зеленый кошелекъ’. Лордъ-канцлеръ Элдонъ, въ своемъ красномъ мшк, занялъ предсдательское мсто, по об стороны отъ него возсли лорды-судьи въ традиціонныхъ мантіяхъ и парикахъ. Въ такомъ же костюм помстились у ршетки адвокаты короля — присяжный повренный Гербертъ Гильфортъ и генералъ-прокуроръ сэръ Джонъ Коплей. Вызванные по этому длу 368 перовъ заняли красныя кресла амфитеатра. За ршеткою тснились члены нижней палаты. Лорды министерства едва пробрались до палаты чрезъ толпы волновавшагося народа, можно сказать, они были прогнаны сквозь строй угрозъ, насмшекъ и оскорбленій. Ихъ кучера и лакеи принуждены были со снятыми шапками кричать всю дорогу: ‘да здравствуетъ королева!’ Прибытіе министровъ сопровождалось страшнымъ умомъ. Герцога Веллингтона, къ его великому удивленію, освистали по всмъ правиламъ свистового искусства. Но когда королева выхала въ своемъ экипаж, запряженномъ цугомъ шестерней, надъ Pall Mall’емъ раздалось восторженное ‘hourra!’ Рядомъ съ нею сидла леди Анна Гамильтонъ {Эту леди не должно смшивать съ другою, очень порочной леди Гамильтонъ, которая въ качеств любовницы Нельсона сопровождала этого морского героя отъ Абукира до Неаполя и жила съ нимъ до самаго того момента, когда его слава была запятнана гнуснымъ поступкомъ. ‘Эта женщина,— разсказываетъ Коллетта въ своемъ классическомъ сочиненіи ‘Storia del reame di Napoli’ (‘Исторія неаполитанскаго королевства’) — урожденная Emma Lyson, дочь бдной матери и неизвстнаго отца, жила въ такихъ жалкихъ обстоятельствахъ, не знала даже своей родины, кром того, что она родилась въ графств Валис (Wales). Выросши, она обратила на себя вниманіе своей красотой. Предоставленная самой себ съ самаго ранняго возраста бдная и окруженная испорченными людьми, она повела безпорядочный и порочный образъ жизни, продолжавшійся до 16-лтняго возраста. Затмъ она поступила въ обладаніе извстнаго Graham’a (Грама), который, помщая ее на изобртенное имъ ложе Аполлона, рисовалъ съ нея богиню ‘Hygieia’. Сто художниковъ изображали ея прекрасныя формы какъ ради упражненія, такъ и удовольствія. Знаменитый Romn представилъ ее Венерой, Клеопатрой, Фриной, другимъ же она служила моделью для Вакханки, Леды, Таліи и кающейся Магдалины. Въ эту красоту влюбился Карлъ Гревиль, изъ благородной фамиліи Варвиковъ (Warwick). Когда онъ потерялъ свое высокое положеніе имущество, Эмма отправилась въ Неаполь, чтобы попросить его дядю, тамошняго англійскаго посла, сэра Вильяма Гамильтона, помочь деньгами своему племяннику и дозволить ему на ней жениться. Старый дядя, пораженный невиданною красотой, удовлетворилъ только часть просьбы племянника: заплатилъ его долги, но взамнъ этого удержалъ при себ двушку. Въ 1791 г. онъ женился на ней, посл чего она приняла имя миссъ Герты (Harte). Такъ Эмма сдлалась миледи супругою посла. Она забыла свое прежнее званіе, не забывая, однако прежняго образа жизни, своимъ новымъ положеніемъ она пользовалась, какъ весьма пристойнымъ и удобнымъ аксессуаромъ для веселой жизни. Когда лордъ Нельсонъ оказался до глупости влюбленнымъ въ нее, хитрая королева Неаполя Каролина, которая до того времени относилась къ ней съ истинно королевскою гордостью, сбросила съ себя высокомріе и старалась привязать къ себ жену посла прочными узами тщеславія. Во дворц, въ театр, при открытыхъ прогулкахъ Эмма сидла рядомъ съ королевой, а во внутреннихъ покояхъ замка раздляла съ нею столъ, ванну и постель. Посл смерти Нельсона, которому она родила дочь, безславная кокотка впала въ дикое распутство своей юности. Наконецъ, она умерла въ довольно жалкихъ обстоятельствахъ въ 1815 г. въ Калэ (Calais).}. На всемъ пути женщины махали ей изъ оконъ платками и лентами, а въ народныхъ массахъ, тснившихся около кареты, раздавались непрерывные крики: ‘Королева вчно! Королева или смерть!’ Ея карета съ трудомъ подвигалась впередъ.

Одтая во все черное и покрытая блою вуалью, королева вошла въ половин 11 ч. утра въ свою ложу. При ея приход лорды встали, затмъ сли и надли шляпы, что въ обихъ палатахъ парламента считалось и считается приличнымъ для истинныхъ джентльменовъ. Какія бурныя чувства должна была переживать бдная Каролина, представъ предъ самымъ гордымъ на земл сенатомъ! Она сла на скамью подсудимыхъ, хотя и устроенную изъ слоновой кости украшенною порфирой,— она, матрона съ посдвшими волосами, обвиняемая въ такомъ поведеніи, которое могло быть простительнымъ разв только для пылкой юности! Вроятно, въ эту минуту въ ней говорило сознаніе, что дочери герцога, жен наслдника престола Великобританіи, ей слдовало бы, какъ дикой пчелк, жужжать всю жизнь, но вмст со стыдомъ, раскаяніемъ и гнвомъ, которые могли волновать ея грудь, у нея было и несомннное утшеніе: она знала, что оффиціальный характеръ дла защититъ ее отъ насилія. Ея супругъ и министры могли поступить съ нею очень худо, но не въ ихъ власти было направить противъ нея приговоръ кабинета юстиціи, какъ это удалось Георгу I по отношенію къ несчастной Софіи-Дороте, недостаточно было всего бшенства, ненависти и чувства чести, которыми переполненъ былъ король, чтобы дозволить какимъ-нибудь негодяямъ обвинять, допрашивать и приговорить королеву, какъ это было въ процесс Матильды (Датской). Нтъ, обвинители Каролины не могли устранить даже газетныхъ репортеровъ, и эти борзописцы сидли въ сторон отъ ршетки, алчущіе посвятить не только и Англію, но и всю Европу во вс грязныя детали этого процесса.

Когда наступилъ допросъ, лорды Лейчестеръ, Карнавонъ и Грей (Leicester, Carnarvon, Grey) одинъ за другимъ высказали различныя точки зрнія на пріемы разсмотрнія билля.

Затмъ первому адвокату королевы пришлось изложить свои возраженія противъ основныхъ положеній билля. Брукъ открылъ цлый рядъ рчей, выдвинувшихъ его четвертой звздою въ томъ созвздіи, которое составляли: Питтъ старшій, Шериданъ и Фоксъ. Онъ убдительно доказалъ, что въ данномъ дл рчь идетъ объ исполненіи исключительнаго и случайнаго закона. Это противорчило всмъ англійскимъ юридическимъ принципамъ, и слдовательно, все дло было незаконно и неправильно. Съ язвительнымъ остроуміемъ онъ, между прочимъ, спросилъ министровъ: ‘Вы говорите, что достоинство короны и націи подвергается опасности, потому что, какъ утверждаетъ вашъ билль, дама изъ королевской фамиліи позволила обвинять себя въ прелюбодйномъ поведеніи? Но почему же не было такой опасности, почему не прибгли ни къ какому закону, когда мужчина королевской фамиліи, нсколько лтъ тому назадъ впалъ въ доказанное прелюбодяніе?’ Герцогу Іоркскому который въ качеств пера сидлъ между судьями своей невстки, должно было быть очень неловко {Schwl, т. е. душно, жарко.} при этомъ вопрос, который касался его прежде, чмъ кого-либо другого.

Несомннно, вопросъ потревожилъ не его одного, ударяя по мшку, Брумъ думалъ объ ‘осл’, т. е., онъ разсказывалъ, кром скандальнаго образа жизни герцога Іоркскаго, на еще боле скандальный образъ жизни самого короля… На слдующій день держалъ рчь второй адвокатъ королевы — Денманъ, и съ острою діалектикой напалъ на самое держаніе билля. Между прочимъ, онъ употребилъ очень удачное сравненіе къ оцнк содержанія билля:

‘Все содержаніе билля, сказалъ онъ, очень живо напоминаетъ общеизвстную комедію {Не лишне замтить, что здсь разумется мастерская ком. Шеридана: ‘The school for scandal’ (школа порока).}, гд всякій и всякая прибавляли по словечку, пока, наконецъ, послдняя, пожимая плечами, и какъ бы невольно, произнесла слово прелюбодяніе’. Обращаясь къ поведенію королевы со времени ея прибытія въ Англію, ораторъ указалъ, что, по свидтельству безпристрастныхъ и заслуживающихъ полнаго доврія лицъ о принцесс ничего нельзя сказать дурного, кром того, что она была ‘легкомысленна’ {‘Flirting’.} и имла нкоторую склонность къ кокетству.

Дальнйшія засданія проходили въ преніяхъ между адвокатами короля и королевы. Въ засданіи 19 Августа милодъ Кингъ старался было представить все дло безполезнымъ. Тогда премьеръ, лордъ Ливерпуль, предложилъ госовать этотъ вопросъ и большинство голосовъ (181 противъ 65) ршило — продолжать процессъ. Посл этого Лордомъ Коллеромъ представлено было право говорить генералъ-прокурору (Attorney-General), который въ этомъ (19 августа) и ближайшемъ засданіи раскрылъ слдующіе обвинительные акты:

‘Милорды! Со скорбію исполняю я свою обязанность — излагать предъ вами основанія и факты, на которыхъ зиждется обвиненіе противъ королевы. Къ сожалнію, я не могу при этомъ избжать нкоторыхъ деталей, которыя должны возмущать всякаго благонамреннаго и добродтельна мужа. Удерживаясь, по возможности, отъ всякаго приговора о поведеніи ея величества, я изложу, съ вашего позволенія, все, что я въ состояніи подтвердить опредленными свидтельствами.

‘Какъ извстно, королева отправилась изъ Англіи въ 1814 г. 9 Октября этого года она прибыла въ Миланъ, гд, приняла къ себ на должность курьера извстнаго Бартоломео Бергами, который тогда былъ совершенно безъ мста, а раньше служилъ камердинеромъ при генерал Пино. Вступленіе Бергами къ королев на службу произошло въ первые 14 дней ея пребыванія въ Милан. 8 Ноября королева прибыла въ Неаполь и, слдовательно, Бергами бы у нея на служб пока не боле трехъ недль. Кто бы могъ подумать, что въ столь короткое время могли установить весьма близкія отношенія между столь высокопоставленной дамой и ея слугою! И, однако, можно подтвердить свидтельствами, что любовная связь королевы съ Бергами началась вечеромъ 9 Ноября. Въ день своего прибытія въ Неаполь, она запретила мальчику Вилли Аустину спать ея комнат. Вечеромъ (9 ноября), возвратившись изъ оперы, она была, по наблюденію камерфрейлинъ, въ необыкновенномъ возбужденіи. Въ кабинет, находившемся прямомъ сообщеніи съ ея спальней, она приказала поставить постель. Думали, что это постель предназначается для Вилльяма, но оказалось, что ею воспользовался Бергами. Камерфрейлины, которыя, по обычаю, хотли прислуживать ея величеству, были, къ своему великому удивленію, отосланы. Но еще больше они удивились, когда на слдующее утро увидли, что постель королевы осталась непомятой, а постель Бергами неопровержимо свидтельствовала, что ней лежали два лица.

‘Ея величество оставалась въ Неапол до Марта слдующаго года. Все это время ея любовная связь съ Бергами одолжалась. Многіе англійскія дамы ея свиты оставили ее, хотя и не подозрвали, какъ далеко зашла безнравственность ея поведенія. Однажды она явилась на публичный маскарадъ въ театръ ‘Санъ-Карло’ въ такомъ неприличномъ вид, что публика оскорбила ее, и она должна была удаться.

‘Изъ Неаполя она отправилась въ Римъ, Чивитта-Веккію и Геную. На борт фрегата ‘Клоринда’, бывшаго подъ уравленіемъ капитана Peachell’я, хотя Бергами и стоялъ за ея стуломъ, но ея манера держать себя съ нимъ была до того непристойна, что обращала всеобщее вниманіе. Въ Гену Бергами часто сопровождалъ принцессу во время прогулокъ, и, вообще, все боле и боле уклонялся отъ роли слуги. Двухлтнюю дочь Бергами — Викторину королева приняла къ себ въ домъ, хотя для нея было небезызвстно, что Бергами женатъ. Свидтельствами можно подтвердить, что въ Гену королева позволила Бергами жить въ комнат, помщавшейся рядомъ съ ея спальней, и что всякое утро постель оставалась нетронутою, а постель Бергами имла видъ, что на ней спали двое лицъ. Въ Милан, въ конц Мая 1815 г., королеву покинули вс англичане, находившіеся въ ея свит. Тогда она приняла себ въ компаньонки сестру Бергами — графиню Олди, въ то время, какъ самъ онъ оставался еще курьеромъ, причемъ отъ слугъ было скрыто, что графиня Олди — сестра Бергами. Въ Венеціи, куда королева отправилась, чтобы предпринять свое большое путешествіе, ее видли, однажды, вшающею золотую цпочку на Бергами. При этомъ Бергами, бывшій ничмъ инымъ, какъ только служителемъ, съ галантными манерами снялъ съ себя цпочку и повсилъ ее на шею принцесс, которая снова повсила ее на него. Не указываетъ-ли это обстоятельство на преступленіе? Въ вилл д’Ами (d’Ami), въ Венеціи, королева подарила Бергами шлафрокъ изъ голубого шолка. Здсь онъ имлъ доступъ въ ея спальню во всякое время.

‘Я долженъ замтить, что необходимо вытекавшая изъ такого неприличнаго поведенія королевы извращенность всего ея вншняго обхожденія замтна была во многихъ поступкахъ. Такъ, напр., она часто играла со своими слугами въ карты. Однако, въ Ноябр 1815 г. она начала придавать своему фамильярному обращенію съ Бергами видъ нкоторой пристойности и назначила его своимъ камергеромъ. Но на палуб корабля ‘Левіаанъ’, на пути въ Сицилію, она часто гуляя съ Бергами, подавала ему руку и, вообще, афишировала свою склонность къ нему. Въ Палермо она взяла его съ собой во дворецъ, причемъ стала одвать его въ роскошную гусарскую форму. Въ Мессин, гд они жили до 6 Января, ихъ фамильярныя отношенія оставались у всхъ на виду’.

‘Здсь камерфрейлины видли однажды королеву выходящею изъ комнаты Бергами въ откровенномъ неглиже: и слышали, какъ она называла Бергами самыми нжными названіями, напр.: ‘мое сердце’, ‘мой другъ’ и т. д. Когда капитанъ Peachell, управлявшій ‘Клориндой’ (на которой королева плавала съ 6 Января), отказался принять Бергами за свой столъ и королева спросила о причин, то капитанъ отвчалъ: ‘потому что онъ въ предшествующемъ году стоялъ за моимъ стуломъ’. Далекая отъ того, чтобы разсердиться на такой отвтъ, какъ сдлала бы всякая другая охраняющая свое достоинство, женщина, королева позаботилась только объ отдльномъ стол для себя и Бергами. Въ Сирак и Катаніи королеву видли выходящею изъ комнаты Бергами съ подушкою въ рукахъ, на которой она обыкновенно отдыхала. Здсь королева наградила Бергами Мальтійскимъ крестомъ. Дворяне, которые сначала оказывали королев вниманіе, посл этого отвернулись отъ нея, предоставивъ ее проводить время вдвоемъ съ своимъ любовникомъ. Изъ Катаніи королева отправилась въ Августу, здсь Бергами былъ награжденъ титуломъ барона дела Бранчини (della Franchini). Она приказала нарисовать себя въ турецкомъ костюм и подарила этотъ портретъ своему фавориту. Чмъ другимъ, какъ не прелюбодйными связями, можно объяснить такое расположеніе?

‘Нанявши полакру {Polacre — трехмачтовое судно.}, она начала свое морское путешествіе. На этомъ корабл она такъ велла устроить свою спальню, чтобы, лежа на своей постели, она могла видть постель Бергами. Въ Тунис и Утик (Utika) новый камергеръ часто входилъ въ кабинетъ королевы, когда она еще не вставала съ постели. Что онъ могъ длать тамъ, какъ камергеръ? (Смхъ).

‘Въ Савон, куда прибыла королева и Апрля 1816 г., собраны были убдительнйшія доказательства того, что ея прелюбодйныя связи съ Бергами не прекращались. Она никогда не спала на своей постели, а постель Бергами постоянно свидтельствовала, что на ней всегда спали двое.

‘Изъ Африки ея величество отправилась въ Аины, а затмъ нсколько времени прожила въ Мило. Въ Аины она прибыла 22 Апрля 1816 г. Здсь произошелъ инцидентъ, вполн обнаружившій фамильярность отношенія уже слуги къ ея величеству. Одинъ англійскій морской капитанъ пришелъ представиться королев. Его провели чрезъ садъ въ бесдку, гд онъ увидлъ королеву, графиню Олди и Вергами. Королева попросила гостя ссть, желая съ нимъ побесдовать. Почти тотчасъ же Бергами всталъ и вышелъ изъ бесдки безъ всякаго и позволенія ея величества. Офицеръ былъ весьма изумленъ такимъ поступкомъ, который показывалъ, что этотъ человкъ относится къ королев какъ къ себ равной.

‘Изъ Аинъ королева отправилась чрезъ Константинополь въ Эфесъ. На паперти одной старой церкви, окруженной деревьями, ей приготовили спальню. Здсь она обдала и ужинала съ своимъ камергеромъ, сидя, обыкновенно, на маленькой походной кровати, причемъ Бергами сидлъ около нея на земл (Auf Erde) и они долго проводили время вдвоемъ. Изъ Эфеса ея величество отправилась въ Ауму (въ Сиріи). Порочная жизнь королевы продолжалась и здсь. Для нея устроили палатку и поставили тамъ постель. На нее ложилась полураздтая королева, а рядомъ съ ней въ такомъ же неглиже садился Бергами и оставался съ нею tte—tte весьма долгое время.

‘Дальнйшій путь лежалъ въ Іерусалимъ, гд королева, недовольная тми отличіями, которыми она уже наградила Бергами, подарила ему орденъ св. Гроба, а затмъ учредила домашній орденъ подъ именемъ ‘св. Каролины іерусалимской’, гросмейстеромъ котораго назначила Бергами. (Среди лордовъ раздается хохотъ). Такимъ образомъ, Бергами сталъ камергеромъ, мальтійскимъ рыцаремъ, рыцаремъ ордена св. Гроба, гросмейстеромъ ордена св. Каролины іерусалимской и барономъ дела Франчини. Изъ Іерусалима королева отправилась въ Яффу. Такъ какъ было очень жарко, то ея величество не хотла спать въ кают и приказала устроить на палуб палатку, въ которой была поставлена ея постель рядомъ съ постелью Бергами. Тамъ спали они вс ночи до самаго возвращенія въ Италію. Днемъ палатка обыкновенно открывалась для освженія воздуха, но иногда она оставалась закрытою и среди благо дня. Королева оставалась тамъ вдвоемъ съ Бергами. На борт корабля она иногда купалась, причемъ Бергами былъ единственнымъ лицомъ, которое могло останься при ней и прислуживать. 24 Августа, въ день именинъ Бергами, она дала торжественный балъ (какъ и раньше она сдлала это въ Комо), на которомъ вс присутствующіе на корабл пили за здоровье королевы и Бергами. Все это несомннно указываетъ уже на открытую прелюбодйную связь между ними. Когда королева прибыла въ виллу д’Эсте, она назначила брата Бергами управляющимъ своего дома. Мать Бергами къ этому времени приняла имя ‘мадамъ Тиврисъ’. Во время отсутствія ея величества, въ вилл Эсте строили театръ. Здсь разыгрывались сцены, въ которыхъ тогда принимала участіе и сама королева. Бергами бралъ на себя роли перваго любовника, ея величество же избирала роли его любовницъ.

‘Однажды по какому-то длу Бергами пришлось послать курьера въ Миланъ. Послдній возвратился ночью, или рано утромъ, когда вс спали. Курьеръ счелъ долгомъ немедленно доложить объ исполненіи даннаго ему порученія и потому вошелъ въ спальню Бергами. Но тамъ онъ его не засталъ и лишь спустя нкоторое время Бергами вышелъ въ голубомъ шлафрок изъ спальни королевы. Такъ какъ этотъ курьеръ не долго состоялъ на служб ея величества, то Бергами не счелъ за нужное скрывать своего выхода изъ кабинета королевы. Впрочемъ, онъ объяснилъ ему, что дитя, спавшее въ комнат королевы, закричало и онъ поспшилъ туда, чтобы успокоить его,— хотя курьеръ и не интересовался знать, гд Бергами отсутствовалъ. Кром орденовъ и титуловъ, которыми королева наградила Бергами, она купила ему еще дачу въ окрестностяхъ Милана и дала ей названіе виллы ‘Бергами’ или ‘Ла-Барона’. Здсь, во время карнавала 1817 г., послдовалъ рядъ позорнйшихъ оргій. Тутъ можно было встртить подонки общества той мстности, и виллу можно было принять скоре за домъ терпимости, чмъ за дворецъ британской королевы. Изъ ‘Ла-Бароны’ королева направилась въ Тироль. При ея прибыти въ Бриксенъ Бергами отправился по длу въ Инсбрукъ Королева, не предполагая, что Бергами возвратится ночью₁позволила одной изъ камерфрейлинъ спать въ ея комнат Но Бергами возвратился и тотчасъ же явился въ кабинетъ королевы, тогда послдняя приказала камерфрейлин удалиться. Въ Карлсруэ она жила въ гостинниц въ No 10, а Бергами въ No 12. Об комнаты соединялись посредствомъ No 11. На слдующій день посл ея прибытія сюда одна постительница пришла въ комнату Бергами и съ удивленіемъ увидла, какъ ея королевское величество сидла на постели Бергами, обвивши рукою его шею. Между прочимъ, когда эта женщина прибирала постель Бергами, она нашла тамъ платье ея королевскаго величества’.

Такъ гласило обвиненіе, которому Георгъ IV подвергъ свою супругу. Преодолвая свое отвращеніе, мы изложили его вполн, во-первыхъ, потому, что оно представляетъ очень важный документъ для исторіи нравовъ королевства, вовторыхъ, потому, что оно сравнительно ясно представляетъ намъ, что собственно скрывается за англійской казовой респектабельностью.

Мы не будемъ дальше излагать эту комедію ‘королевскаго разврата’,— какъ тогда называли этотъ процессъ — во всхъ ея частностяхъ, а коснемся только главнаго.

Процессъ длился цлыхъ 5 мсяцевъ и потребовалъ 52 засданія верхней палаты. По прочтеніи обвинительныхъ актовъ, вызваны были свидтели-обвинители: многочисленная компанія итальянскихъ лакеевъ, другая — лакеевъ изъ французской Швейцаріи, камерфрейлина королевы, горничная изъ Карлсруэ,— всего 24 субъекта. Когда выступилъ первый изъ этихъ свидтелей — итальянецъ Майочи, зывшій камердинеръ, королева, взглянувъ на него, громко окрикнула отъ изумленія и гнва и удалилась въ приготовленный для нея кабинетъ. Этотъ облагодтельствованіый ею человкъ въ благодарность за это выступилъ со свидтельствомъ противъ своей благодтельницы! Нтъ ничего удивительнаго, если королева, сердце которой было полно въ этотъ моментъ гнва, высказалась о человк вообще, какъ о подлой и низкой твари.

Допросъ свидтелей касался самыхъ грязныхъ деталей, до истинныхъ подонковъ разврата, и продолжался отъ 17-го Августа до 24 Октября. Особенно сильно говорили противъ королевы показанія Майочи и Луизы Дюмонъ (Dumont). Поэтому Брумъ напрягъ все свое остроуміе, чтобы схватить этихъ двухъ свидтелей всесокрушающими клещами своихъ допросовъ. Они увертывались и извивались самымъ жалкимъ образомъ, и когда итальянскій мерзавецъ произнесъ свое позорное ‘non mi riccordo’ {Я не помню.} и другая иностранная шельма — ‘je ne me rappelle pas’ {Я не помню.} — во всей зал раздался гомерическій хохотъ надъ ‘очевидными доказательствами виновности’, которыя должны были представить эти дна субъекта. Скоро стало яснымъ, что такихъ доказательствъ и вообще нельзя будетъ добиться.

6 Ноября, когда назначено было второе чтеніе билля, Брумъ, умло поддержанный своимъ коллегой, произнесъ длинную защитительную рчь, въ которой, между прочимъ, объявилъ, что онъ предъявляетъ на всякій случай обвиненіе противъ самого короля. Его рчь по справедливости была признана одною изъ знаменитйшихъ рчей, которыя когда-либо произносились. Слушатели, которые помнили знаменитую рчь, произнесенную генераломъ Шериданомъ въ процесс Варрена Гастингса (der Warren Hasting), ставили ее въ параллель съ послдней. Рчь Брума произвелъ сильное впечатлніе даже на лордовъ палаты, а въ особенности въ город и во всей Великобританіи, не исключая, вроятно, и всего цивилизованнаго міра. Министры, конечно, имли своихъ приверженцевъ. Когда былъ поставленъ вопросъ, слдуетъ-ли читать билль вторично, то хотя утвердительные голоса и составили большинство (28), но оно было такъ незначительно, что даже самъ лордъ-канцлеръ, чуждый всякой скрупулезности и нершительности, началъ колебаться и посовтовалъ выбросить изъ билля одну часть, чтобы спасти другую. Партія королевы въ верхней палат потребовала сохранить билль въ полномъ его объем, въ надежд провалить весь билль. Что касается премьера, то высказанная Брумомъ угроза королевы — выставить обвиненіе противъ самого короля, коль скоро дло поступитъ въ нижнюю палату, дйствительно устрашила его, хотя король и Кастлери побуждали его вести обвиненіе до конца. Между тмъ, адвокаты королевы представили свидтелей защитниковъ. Уже одинъ видъ ихъ оказывалъ благопріятное впечатлніе: это были весьма почтенные мужчины и женщины, повидимому неспособные ни къ ролямъ шпіоновъ ни къ клятвопреступленію. Ихъ показанія ршительно говорили въ пользу подсудимой, особенно благопріятное дйствіе оказало свидтельство многолтняго гофмейстера королевы, сдого Іоганна Іакова Сиккарда, по рожденію нмца. Пренія палаты сопровождались весьма характеристичными сценками. Милордъ Гросвеноръ (Grosvenor), напр. сказалъ: ‘Если бы я былъ архіепископомъ кентерберійскимъ, то я скоре бросилъ бы молитвенникъ въ физіономію короля, чмъ согласился бы вычеркнуть изъ него имя королевы. Между подававшими голосъ противъ королевы <испорчено>ерами выступили герцогъ Ньюкестль и герцогъ Нортумберландъ,— одинъ по своей простот, другой по своему слабоумію. Первый замтилъ, что онъ подаетъ голосъ за билль въ его цломъ объем, хотя ‘онъ защиты не слушалъ’, а второй высказалъ сожалніе о добродтели королевскаго дома, о добродтели Георга IV и его брата (этихъ представителей всякаго порока и испорченности) и заявилъ, что ‘ради поддержанія этой добродтели онъ не подаетъ голосъ противъ королевы’. Это можно было бы принять за дкую иронію, если бы герцогъ не слылъ за ‘овечью голову’. Герцогъ Бедфордскій справедливо размышлялъ: ‘Что бы стало съ достоинствомъ славной королевы Бессъ (Bess), если бы баронъ Омптеда (Ompteda) (оберъ-шпіонъ, которымъ графъ Минстерскій воспользовался противъ Каролины) слдилъ за ней по пятамъ?

Несторъ Двора, старшій лордъ Эрскинъ, преодолвая болзнь и слабость, многократно говорилъ за подсудимую.

Въ заключительномъ дебат онъ сказалъ: ‘Процессъ начался съ подкупа, продолжался при помощи клятвопреступленій будетъ, если обвинитель восторжествуетъ, тріумфомъ позорной несправедливости и жестокости’.

При третьемъ чтеніи билля (10 Ноября) должно было состояться ршеніе.

Утвердительное ршеніе имло большинство 9-ти головъ, согласно числу членовъ министерства. Посл этого министровъ пропала вся смлость, ибо было ясно, къ 2X2 = 4, что билль не пройдетъ въ нижней палат. Лордъ Ливерпуль поднялся блдный, съ трясущимися губами, и назначилъ 6-мсячную отсрочку для дальнйшаго сужденія билля, или, иначе, правительство объявило процессъ несостоявшимся. Милордъ Эрскинъ поздравилъ себя, палату и страну съ тмъ, что съ прекращеніемъ этого, ‘достойнаго проклятія’, дла спасены право, законъ и англійское устройство. Милордъ Грей запятналъ клеймомъ своего пламеннаго слова звзды министерства, но только одна изъ нихъ померкла отъ стыда — Георгъ Каннингъ: онъ вышелъ изъ кабинета, поведеніе котораго было такъ громко осуждено голосомъ націи. Подсудимая ждала приговора въ своей комнат, находившейся рядомъ съ палатою лордовъ. Тотчасъ же посл заявленія премьера, Брумъ поспшилъ сообщить объ этомъ королев. Каролина стояла неподвижно, какъ статуя, и затмъ безсознательно позволю друзьямъ увести себя. Когда она садилась въ карету, ожидавшій ея выхода народъ поднялъ непрерываемый торжествующій крикъ: ‘The Queen! The Queen for ever!’. Это привтствіе вызвало у нея цлый потокъ слезъ. Въ продолженіе трехъ ночей Лондонъ былъ торжественно иллюминованъ: радостныя огни пылали на улицахъ, и горе было тмъ, у кого за окнами не горли свчи.

VII.

Разумется, впослдствіи, при боле спокойномъ обсужденіи дла, стало ясно, что отъ побды королевы надъ королемъ зависло хотя и многое, но не все.

Каролина сохранила за собой титулъ королевы, но она имъ не могла пользоваться въ полной мр, что стало вполн очевидно. Во время процесса проявленныя королевой мужество и стойкость вызвали любовь къ ней народа и любовь, дошедшую до обожанія, но въ сущности опиравшуюся непопулярность короля. Если чувства массы дошли до экзальтаціи, то должна была наступить реакція: за приливомъ слдуетъ отливъ. Такъ это и случилось (въ чемъ отчасти виновна и сама королева). Когда утихло волненіе страсти и партійной борьбы, искренніе друзья Каролины должны были задуматься надъ тмъ, что ея отношенія къ Бергами будутъ бросать на нее густую тнь въ безпристрастной критик.

Иначе оно и не могло быть. Эта позорящая тнь окончательно свела въ могилу королеву, здоровье которой было уже надломлено скандальнымъ процессомъ. Теперь она была уже не прежнею ‘дикой пчелкой’, а несчастною, задающеюся слезами старухой.

Еще разъ она попыталась обратиться къ весьма энергичному, но и безтактному усилію отстоять свое королевское достоинство, но послдствія этого усилія оказались жалки. Лтомъ 1827 года предстояла коронація короля. Георгъ І-й напрягъ всю свою изобртательность, чтобы придать пышность и блескъ этой церемоніи, какую когда-либо видла Англія. Объ участіи королевы въ этой церемоніи не было рчи. Она заявила министрамъ о своемъ намреніи короноваться, но на это заявленіе никто не обратилъ ни малйшаго вниманія, такъ какъ не безъ основанія ожидали, что предстоящемъ празднеств у народа не будетъ времени заниматься королевой.

19 Іюня въ сіявшей блескомъ и красотой Вестминстерской зал совершалось коронованіе короля. Туда пріхала королева въ сопровожденіи своего камергера лорда Гуда (Hood). Она пыталась пройти въ залу, но ее не пустили, такъ какъ у нея не было входного билета. Ни одна рука, ни одинъ голосъ не вступились за несчастную. Гд были тогда т тысячи, нтъ, сотни тысячъ, которыя нсколько месяцевъ тому назадъ кричали: ‘Королева — вчно!’ Увы! Он и сегодня были здсь, но всецло поглощенныя зрлищемъ церемоніи.

Это было слишкомъ много для изстрадавшей женщины, вечеромъ 30 Іюня она внезапно заболла въ театр Друрилена (Drurylane theater). Она выпила стаканъ лимонаду и, какъ говорятъ (хотя достаточныхъ доказательствъ нтъ) утромъ, когда ея болзнь приняла опасный исходъ, она сказала: ‘Король отравилъ меня’.

Умирая, она простила всхъ своихъ враговъ. Усыновленнаго Аустина назначила главнымъ наслдникомъ и завщала похоронить себя въ Брауншвейг. Такъ она скончалась 7 Августа 1821 г. Къ мертвой въ народ снова возбудилось участіе. Народъ заставилъ погребальную процессіи направиться черезъ Сити, вмсто того, чтобы обходить его. А когда гробъ прибылъ въ Гарвичъ, народъ его встртилъ зловщимъ крикомъ: ‘Королева — убитая королева!’

Георгъ IV пережилъ свою супругу на 9 лтъ, которые онъ уже нелюдимымъ доживалъ въ Виндзор, въ тсномъ кружк своихъ приближенныхъ. Своимъ многимъ прежнимъ привычкамъ онъ оставался врнымъ до конца жизни, даже своему большому стакану Brandy, изъ котораго пилъ каждое утро, чтобы пережить день. 26 Августа 1830 г. онъ скончался отъ удара.

Исторія уже высказала о немъ свой приговоръ, который и не могъ быть инымъ, какъ строгимъ и осуждающимъ. Но къ королев исторія относится гораздо снисходительне, и въ настоящее время никто не позволитъ себ очернить память этой женщины, которая собственнымъ горькимъ опытомъ извдала сущность человческаго величія. Ея заблужденія похоронены вмст съ нею, ея же страданія окружаютъ ее въ глазахъ потомства ореоломъ поэзіи. Ея судьба доказала шаткость и измнчивость общественнаго мннія. Если расположеніе князей ножъ обоюдоострый, то привязанность народа — ножъ безъ черенка съ лезвіемъ въ отсутствіи.

СВЕРНАЯ СЕМИРАМИДА.

‘..In Catherine’s reign whom glory still adores.
As greatests of all souvereigns and whoers.
Byron. Don Juan, VI. 97. *).
*) Переводъ H. Н. Мазуренко.

I.

Необычайностью, чудесностью событій и приключеній отличается восемнадцатый вкъ. Ни одна историческая эпоха не представляетъ собой такой рзкой игры противорчій и противоположностей, лихорадочнаго, поспшнаго нащупыванія производства опытовъ, возникновеніе различныхъ соціальныхъ вопросовъ, стремленіе къ созданію новой святыни и рядомъ съ имъ изуврство и средневковая мумія. Шумная, пляшущая оргія сомннія, неврія, среди которой богохульственнымъ остроуміемъ принцевъ, маркизовъ, герцогинь и графинь отмталось существованіе Бога, но въ то же время клялись и кадили божественному ‘Каліостро’. Необузданный призывъ и стремленіе къ свобод и природ, проявляемые людьми въ парикахъ, косахъ и завитыхъ съ прической ‘Ailes de Pigens’, а также женщинами въ фижмахъ и на высокихъ каблукахъ, съ безстыдно обнаженной грудью и громадными сооруженіями изъ фальшивыхъ волосъ на головахъ. Все вышло изъ береговъ, все трещало, ломалось и рвалось по всмъ швамъ. Все вопило, визжало, кричало, фантастически полно противорчій до безумія. Съ ядовитымъ смхомъ Вольтера смшивались нжнйшія стихи Гетце, елейность оракула Лафатера и юный, громоносный стихъ Шиллера.

Здсь Спенсеръ и Гтце, тамъ Кантъ и Лессингъ. Здсь царь Петръ и Суворовъ, тамъ Франклинъ и Вашингтонъ. Тутъ Фридрихъ Великій и просвщенный деспотизмъ, тамъ Мирабо и революція. Мужчины однимъ скачкомъ переходили отъ рококо къ санкюлотизму, а женщины отъ фижмъ къ греческой туник. Объявленное Людвигомъ Четырнадцатымъ въ ‘Droit divin’ ужасное самовластіе получаетъ отпоръ въ ‘Обнародованіи правъ человка’. Все окутано сомнніемъ, разчленено, подвергнуто тщательному анализу, осмяно, изслдовано самымъ ярымъ матеріализмомъ и затмъ снова съ безпримрнымъ стремленіемъ поднимается изъ этихъ сумрачныхъ областей къ свтлымъ эфирнымъ вершинамъ самаго смлаго идеализма. Безмрнымъ наслажденіемъ пресыщенныя и отвердвшія какъ мельничные жернова сердца, уживаются рядомъ съ сердцами, полными нжнйшей мечтательности и благороднйшими стремленіями. Здсь безгранично отрицаніе, тамъ вдохновенная вра, здсь шумъ и грохотъ порочныхъ страстей, тамъ опьяненіе героическимъ энтузіазмомъ. Шумное, бурное движеніе впередъ цлаго общества, колеблющагося между контрастами, переходящее отъ геніальной ироніи въ сантиментализмъ, а отъ этого къ вдохновенію и высокимъ стремленіямъ, до тхъ поръ, пока съ ужаснымъ громомъ, взорвался кратеръ и поглотилъ ихъ в разверзшуюся пропасть.

Такимъ было столтіе пудры, мушекъ, оленьихъ парковъ, просвщенія и революціи. Между тмъ, среди безчисленныя событій, носящихъ печать причудливости, нтъ боле обращающаго на себя вниманіе мыслящаго и образованнаго человка, какъ маленькая нмецкая принцесса, замчательно хорошо развившійся ребенокъ, перенесенный въ Россію и подъ именемъ Екатерины Второй, очень скоро сдлавшейся предметомъ изумленія, восторга и вызвавшей страхъ предъ собою всей Европы и сохранившей этотъ престижъ до самой смерти.

Никто, за исключеніемъ быть можетъ ея самой, не могъ предположить, что съ прибытіемъ ея въ царство русское, ей предстоитъ такое блестящее, славное будущее. Однако первое ея вступленіе на русскую землю совершилось почти при нищенскихъ условіяхъ. Какъ сама она о томъ разсказывала, ее ея блье состояло изъ дюжины рубашекъ и ей пришлось ссориться съ матерью изъ-за куска шелковой голубой матеріи, подаренной ей Императрицею Елизаветой.

Весьма естественно, что геніальный ребенокъ изумительно быстро избралъ иныя пути къ удовлетворенію своихъ честолюбивыхъ стремленій на этой полной приключеній, причудливой почв дворцовой жизни, гд варварство и безнравственность востока такъ изумительно сочеталась воедино съ тончайшимъ и тщательно выработаннымъ духомъ интриги. Царь Петръ I, высшаго полета искатель приключеній, исполински сильнымъ кулакомъ вкинулъ сопротивлявшійся ему народъ въ систему европейскихъ государствъ и крпко пристегнулъ къ нимъ Россію ударами кнута. Его знаменитое политическое духовное завщаніе, хотя по форм своей и подвергшееся переработк французскаго переписчика, тмъ не мене неуклонно выполнялось до сего времени. Принципы монголо-русскаго распространенія и завоеванія въ теченіи всей своей жизни проводимый могучимъ царемъ, этимъ чудовищнымъ сочиненіемъ силы и недостатковъ, поддерживался и сохранялся же при полныхъ приключеній царствованіяхъ женщинъ, послдовавшихъ тотчасъ посл его смерти и ни на часъ не ослаблялся.

Я не скажу чтобы только кое-что, но прямо все револціонерно въ исторіи Россіи того времени. Петръ І-й какъ бы предвосхитилъ вс дикіе порывы, вс демократическія стремленія французской революціи. Онъ допустилъ пытками замучить своего сына, такъ какъ послдній не сочувствовалъ его планамъ и посадилъ мужичку рядомъ съ собою на престол. Едва-ли возможно дать такую сильную оплеушину принципу законности? Вообще вся русская исторія представляетъ собою сатиру на этотъ принципъ и едва-ли когда либо проявилась боле разнузданная иронія какъ то, что внукъ императрицы Екатерины ІІ-й царь Николай, признавалъ себя призваннымъ свыше вести борьбу за святость и неприкосновенность престоловъ. Изумляться конечно не будетъ подобнымъ ироніямъ человкъ, изучившій исторію человчества, онъ знаетъ что за исключеніемъ краткихъ промежутковъ, на свт всегда властвовали глупость объ руку съ посредственностью и наглостью. ‘Такъ свершается воля Зевса’, т. е. такъ хотли и хотятъ того тупость низшихъ и подлость высшихъ классовъ народонаселенія.

Какъ человкъ ‘безъ предразсудковъ’ поднялъ Петръ изъ неизвстности двочку изъ Маріенбурга и сдлалъ ее ‘Государыней’, т. е., супругой своей какъ русскаго Царя.

Когда въ начал 1725 года умеръ Петръ I, его вдова захватила въ свои руки бразды правленія. Отъ царя она родила двухъ дочерей: Анну и Елизавету. Первая изъ нихъ въ томъ же году вышла замужъ за герцога Карла Фридрихъ Гольштейнъ-Готторнскаго, прибывшаго въ 1721 году въ Россію для исходатайствованія предъ русскимъ царемъ защиты отъ Даніи и Швеціи и просить руки его дочери. Послдняго онъ достигъ благодаря участію, въ теченіи нсколькихъ лтъ, даже рискуя смертью, въ ужасныхъ попойкахъ Петра. Однако его виды на удачу въ Россіи значительно ослабли за смертью тещи, послдовавшей въ 1727 году. Екатерина I уже предназначила герцога и его супругу быть опекунами ея наслдника Петра II, сына на смерть замученнаго царевича Алекся. Между тмъ все еще всемогущій любимецъ Петра Перваго, возведенный имъ въ княжеское достоинство, крестьянскій сынъ Меньшиковъ устранилъ отъ опекунства герцога и его жену и довелъ ихъ до такого непріятнаго положенія, что они тайно ухали въ Гольштейнъ. Здсь Анна родила въ 1728 году сына Карла Петра Ульриха, которому было предназначено имть современемъ сомнительное счастье подъ именемъ Петра III, именоваться весьма кратковременно царемъ всей Россіи, за что и поплатиться ужаснйшимъ исходомъ. Мать его умерла чрезъ десять дней пол родовъ, а отецъ его одинадцатью годами позже. Достойное сожалнія сиротство молодого принца, уже и отъ природы обиженнаго, вслдствіе неудачнаго, перемнчиваго воспитанія, окончательно испортило его характеръ и сдлало его амодуромъ.

Тмъ временемъ при двор и въ управленіи государствомъ въ С.-Петербург произошло нсколько дворцовыхъ революцій. Царь Петръ II, въ 1730 году умеръ отъ оспы и его наслдницей русскіе сановники избрали овдоввшую герцогиню Курляндскую Анну, дочь Ивана, старшаго брата Петра I. Царица Анна призвала къ себ племянницу свою, тоже называвшуюся Анной, принцессу Мекленбургскую и выдала ее замужъ за герцога Антона Ульриха Брауншвейгъ-Вольфенбютельскаго, провозгласивъ родившагося отъ этого брака сына, принца Ивана наслдникомъ престола. Въ 1740 году, по смерти царицы Анны, ея извстный любимецъ Биронъ (настоящая фамилія: Биренъ) правилъ именемъ Ивана, а вскор посл того власть захватила мать молодаго Ивана, или врне одинъ изъ созидателей русскаго государства всемогущій Минихъ, родомъ изъ Ольденбурга. Однако это регенство просуществовало всего одинъ годъ, такъ какъ благодаря дворцовому перевороту въ 1741 году, или лучше сказать простому возстанію отуманенныхъ солдатъ, заняла царскій престолъ красивая, любившая роскошь и невозмутимый отдыхъ, младшая дочь Петра I. Бдный мальчикъ Ивані былъ заключенъ въ Шлиссельбургскую крпость, а его родители и родственники, вмст съ ихъ руководителемъ Минихомъ сосланы были въ Сибирь.

Новая царица Елизавета проводила жизнь въ безумномъ расточительств и распутств. Извстно, что она наполняла дни свои измышленіемъ самыхъ вычурныхъ туалетовъ и пріятно проводила время со своими тлохранителями. Супружество ни коимъ образомъ не могло удовлетворить такую особу. Но для обезпеченія престолонаслдія что-либо надлежало сдлать въ этомъ направленіи. Несчастный Иванъ въ Шлиссельбургской темниц былъ вполн подходящимъ для этой цли предметомъ, но императрица и слышать о немъ не хотла и провозгласила сына своей сестры, молодого герцога Гольштейнскаго своимъ наслдникомъ. Въ начал 1742 года привезли по ея распоряженію четырнадцати-лтняго принца изъ Киля въ Петербургъ. Бдный Петръ, теб было-бы гораздо лучше, если бы наравн съ десятками другихъ твоихъ княжескихъ сотоварищей, ты продолжалъ вести темное существованіе казарменной жизни. Ты могъ бы даже, если-бы захотлъ, сдлаться королемъ Швеціи. Однако ты выбралъ для человка твоего склада очень опасный жребій. Ты допустилъ себя избрать преемникомъ русскаго престола и такимъ образомъ на себ самомъ испыталъ справедливость изрченія: ‘Русское правленіе ничто иное какъ деспотизмъ ослабляемый убійствомъ’ {Вскор посл катастрофы въ Март 1801 года, о которой мы будемъ говорить ниже, послалъ Георгъ III извстнаго графа Мюнстера, какъ Ганноверскаго посланника въ Петербургъ. До мозга костей германо-романскаго министра, сильно поразило, когда высокопоставленная особа на мст происшествія, (т. е., въ Михайловскомъ дворц выяснила ему вс подробности трагическаго происшествія, т. е. убійства Императора Павла) и на ужасъ выраженный Мюнстеромъ заявила: ‘Да, Боже мой, что же вы хотите господинъ графъ? Это наша Magna Charta, тиранія ослабляемая убійствомъ’.}.

Царица Елизавета, у которой идеаломъ мужчины были только широкоплечіе и грудастые геркулесы, не больно высокаго мннія была о своемъ племянник, когда онъ наконецъ прибылъ. Это былъ слабый и болзненный юноша съ длинными свтлорусыми волосами, угловатый, застнчивый, притомъ во всхъ отрасляхъ знанія ‘невроятно несвдущій’. Вотъ какимъ предсталъ предъ ней будущій обладатель россійскаго престола. Къ нему опредлили хорошихъ учителей, но такъ какъ воспитанникъ оказывалъ непреодолимое отвращеніе къ попыткамъ всякаго серьезнаго занятія и такъ какъ въ сущности никто, а еще мене его царственная тетка, не заботились объ его воспитаніи, онъ такъ и остался тупицей и неучемъ, въ ребяческомъ ум котораго на первомъ план стояла игра въ солдатики. Нельзя сказать, чтобы онъ былъ совершенно лишенъ умственныхъ способностей и даже онъ не былъ лишенъ отъ природы добрыхъ наклонностей, однако укрплять одн и развивать другія добрыя стремленія, для такого дла дворъ царицы Елизаветы былъ самымъ неподходящимъ мстомъ въ мір. Въ ноябр 1742 года совершенъ былъ обрядъ перехода принца въ греческое вроисповданіе и онъ провозглашенъ наслдникомъ престола, цесаревичемъ Петромъ еодоровичемъ. Въ слдующемъ году подумывали о бракосочетаніи принца, сначала имли въ виду саксонскую принцессу, но она не соглашалась замнить католицизмъ византійствомъ.

Тогда обратили взоры на младшую ея сестру Амалію, которая, какъ говорятъ, хотя это не подобало королевской дочери, находила гораздо миле несчастнаго Тренка. Но Фридрихъ Великій обратилъ вниманіе царицы на принцессу Ангальтъ Цербтскую, Софью-Августу-Фредерику, какъ на супругу вполн подходящую ея племяннику и дло это увнчалось успхомъ.

II.

Софья-Августа-Фредерика родилась въ апрл — 1729 г. въ Штетин, гд ея отецъ принцъ Христіанъ-Августъ Ангальтъ Цербстскій, въ качеств генерала прусской арміи, начальствовалъ гарнизономъ и былъ вмст съ тмъ губернаторомъ провинціи. По матери она принадлежала къ семь своего будущаго царственнаго супруга, такъ какъ ея матерью была принцесса Іоганна-Елизавета Гольштейнъ-Готторнъ, которая въ іюл 1727 года пятнадцатилтнй двушкой вышла замужъ за принца Ангальтскаго, бывшаго старше ея двадцатью двумя годами. Принцесса мать съ восторгомъ приняла предложеніе царицы Елизаветы пріхать въ Петербургъ вмст съ дочерью. По всей вроятности, дло это было еще заблаговременно вполн улажено, между ею и прусскимъ королемъ. Принцу объ этомъ план понятно ничего не сообщили, такъ какъ онъ, какъ добросовстный лютеранинъ былъ весьма щекотливъ по религіознымъ вопросамъ и измненіе вры дочерью представилось бы ему нежелательнымъ. Однако, повидимому, хотя и генералъ этотъ былъ добрякъ, но лишенъ былъ командованія въ собственномъ дом. Во всякомъ случа жена его очень мало интересовалась его согласіемъ на брачныя связи съ русскимъ царскимъ домомъ и въ феврал 1744 года отправилась съ дочерью въ Петербургъ, открывая путь нмецкимъ принцессамъ въ Россію для брачныхъ искательствъ, что съ того времени, подняло государственныя акціи и способствовало къ поддержанію гордости нмецкихъ князей.

Какъ извстно, бдныя принцессы буквально добирались до Петербурга, чуть не пшкомъ и если имъ не давалось, приходилось самымъ презрительнымъ образомъ быть вознаграждаемыми за такое нищенское путешествіе, по отношенію къ лютеранству является весьма характернымъ, что протестантскіе владтельные князья съ великой готовностью отдавали своихъ дочерей за русскихъ царей или великихъ князей, допуская ихъ отказываться отъ религіи предковъ. Между тмъ, католическія династіи Германіи въ томъ отношеніи были несравненно боле сдержанне и не роняли своего достоинства и чести. Само собою разумется нмецкая гуманность не заходила такъ далеко, чтобы требовать отъ русскаго двора соблюденія такого же порядка въ дл сохраненія вроисповданія. Если русская великая княгиня выходила замужъ за нмецкаго князя, герцога или короля, то она привозила съ собою греческія иконы святыхъ и поповъ, и господинъ супругъ удостаивался чести построить въ своей резиденціи греческую церковь. О! Мы всегда мущины и вжливы и никогда не забываемъ, если насъ ударятъ въ правую щеку подставить лвую. Вотъ потому то мы такъ далеко зашли по отношенію къ христіанству и политическому ничтожеству {Все это было, но теперь пришлось бы Шерру сказать о Германіи совершенно противоположное. Примч. Переводчика.}.

Эти русскіе браки! Они представляютъ собою самую печальную главу въ германской исторіи. Вс знаютъ, что благодушный царь Александръ I на Внскомъ Конгресс отнесся къ этому вопросу съ цинической откровенностью, которая вообще нисколько не была присуща этому утонченному византійцу. ‘Разъединенность и разрозненность Германіи,—сказалъ онъ, обращаясь къ кавалеру фонъ Штейну — необходимо поддерживать, такъ какъ многочисленные нмецкіе владтельные дворы обезпечиваютъ снабженіе русскихъ великихъ князей и княгинь, подходящимъ матеріаломъ для устройства браковъ’. На это отважный кавалеръ возразилъ очень рзко’. ‘Сознаюсь. Ваше Величество, что мн не было извстно, что вамъ угодно обратить Германіи въ россійскій конный заводъ’.

Если принять въ соображеніе ловкость, съ которой Фридрихъ Великій устроилъ бракъ принцессы Ангальтъ Цербтской и какъ княгиня мать вела все дло вопреки вол своего супруга, то охотно обращаемъ вниманіе на статьи С. Сугенхейма, напечатанную въ іюл 1857 г., въ которой приводится весьма пикантный эпизодъ изъ Европейской скандальной хроники. Названный ученый, несмотря на грубую форму своихъ доводовъ, не можетъ быть осуждаемъ ни въ какомъ случа не можетъ быть сочтенъ человкомъ не заслуживающимъ доврія и потому является весьма правдоподобнымъ его утвержденіе будто принцесса Софія-Августа-Фредерика, впослдствіи Екатерина II, была побочной дочерью Фридриха Великаго. Тотъ фактъ,— что между юными Фридрихомъ, который какъ извстно не отличался особыми платонизмомъ и еще боле юной женой, — состоящаго въ прусской служб принца Ангальтскаго была большая дружба,— не подлежитъ ни малйшему сомннію. Не мене несомнненъ тотъ фактъ, что близкая дружба семнадцатилтняго развратника и женщиной на девять мсяцевъ моложе его, выданной замужъ за человка, годящагося ей только въ отцы, ставитъ замужнюю женщину въ крайне опасное положеніе. Вмст съ тмъ весьма вскимъ доводомъ является еще и то, что ровно за девять мсяцевъ до рожденія Екатерины, Фридрихъ постилъ свою прелестную подругу въ Цербст или Дорнбург, пробывъ у нея нсколько дней. Наконецъ всмъ извстно, что принцесса провела все свое дтство при двор прусскихъ королей и такимъ образомъ объясняется, что Фридрихъ Великій потрудился устранить всякія препятствія къ браку принцессы съ великимъ княземъ Петромъ. Полной достоврности конечно достигнуть невозможно, но для серьезной, строгой исторіи вся эта гипотеза представляется безразличной.

Довольно того, что король Прусскій и княгиня Ангальтская достигли своей цли. Молодая принцесса понравилась цариц. Уже въ іюл 1744 года она приняла православную вру, при чемъ наречена была Екатериной, а на слдующій день она была помолвлена съ Великимъ Княземъ. По прошествіи года женихъ объявленъ былъ совершеннолтнимъ, а въ август 1745 года совершилось бракосочетаніе, сопровождавшееся шумными празднествами. Но бракъ этотъ, сказалъ бы набожный человкъ, совершился не на неб, а скоре въ аду.

III.

Новобрачный былъ придурковатый, чмъ и остался всю свою жизнь, новобрачная была еще ребенкомъ, ребенкомъ уже жаждущимъ искуситься древомъ познанія добра и зла. Я говорю, вовсе не имя въ виду половыя отношенія, потому что все, что говорилось о любовныхъ интрижкахъ Екатерины до ея прізда въ Россію, едва-ли можетъ служить предметомъ новеллистики, но уже ни въ какомъ случа не можетъ заслуживать вниманіе историка. Темпераментъ принцессы въ этотъ періодъ времени еще не проявился, не высказался, такъ сказать, еще не проснулся. Потребовалось быть окруженной свыше всякой мры безстыжимъ дворомъ, чтобы вызвать къ жизни этотъ темпераментъ. Разъ онъ проснулся, то конечно развивался очень быстро и дошелъ до тхъ устрашающихъ размровъ, даже до старости продолжавшихся проявленій, которыя помимо нкоторыхъ болзненныхъ симптомовъ ея организаціи, сдлали Екатерину какъ женщину самой извстной среди пола, къ которому она принадлежала. Но пока въ этой красивой двичьей головк роились совсмъ иныя мысли, ничего общаго съ любовными стремленіями не имвшія, хотя послднія въ виду молодости принцессы были бы совершенно естественны. Психологъ съ изумленіемъ остановится предъ этой замчательной женщиною, еще въ ранней юности, почти дтскомъ возраст, когда другія двушки едва только бросаютъ игру въ куклы, увлекающейся не только самыми смлыми замыслами пламеннаго честолюбія, но вмст съ тмъ, съ изумительнымъ притворствомъ, съ достойной Макіавели хитростью и скрытностью, направляющей и осуществляющей вс свои замыслы. Неизвстно, чему слдуетъ боле изумляться: геніальному-ли инстинкту этого шестнадцатилтняго ребенка, или высокому искусству и необычайно изумительной энергіи злаго духа, содйствующаго указаніямъ этого инстинкта и обратившаго достигнутую цль въ небывалый, безпримрный тріумфъ.

Екатерина сама дала намъ ключъ къ уразумнію своихъ дяній отъ момента прізда ея въ Россію вплоть до 1759 г., потому что собственной ея рукою написанныя по французски воспоминанія, касающіяся сказаннаго періода времени и обнародованныя въ 1858 году, никогда не были серьезно заподозрны по отношенію къ своей достоврности {Mmoires de l’impratrice Catherine II crits par elle mme et prcds par une prface par А. Herzen. Londres 1858.}. Со смлостью чисто царственной, она въ этихъ запискахъ выясняетъ въ какомъ состояніи нашла русскій дворъ, какъ смотритъ на отношенія и на личности, какія она съ самаго начала намтила конечныя цли и къ какимъ способамъ она намрена прибгнуть для ихъ достиженія. Ее какъ молнія оснила мысль, что она совмщаетъ въ себ средства, необходимыя для того, чтобы всхъ этихъ людей, весь этотъ дворъ, къ которому она подкралась какъ нищая, подчинить себ и господствовать властно въ этомъ необъятномъ царств, въ которомъ на одной сторон стоялъ срый грубый народъ, а съ другой — заплеснлые, разжирвшіе озорники.

Эта молніеносная мысль нисколько ее не устрашила. Съ изумительнымъ терпніемъ и самообладаніемъ безпримрнымъ, она плела и закрпляла узлами нити своей сти, чтобы ее, когда наступитъ подходящее время, раскинуть надъ головами всхъ и никакое препятствіе, никакое колебаніе, никакая опасность, никакое развлеченіе и никакое страданіе, не въ силахъ были отвлечь отъ труда надъ тканью съ безчисленными узлами и петлями. Она обладала способностью, при кажущейся готовности всмъ услужить, въ сущности же заставить всхъ служить себ и, какъ вс беззастнчивые, не считающіеся съ совстью геніи, она въ высшей степени обладала искусствомъ избрать себ подходящія орудія и вышвырнуть ихъ вонъ, когда они станутъ для нея непригодными. Никто не въ силахъ былъ подолгу устоять противъ ея обворожительной любезности, за единственнымъ впрочемъ исключеніемъ, а именно ея супруга, но и этому бдняг вскор пришлось на опыт понять, какъ опасно было уклоняться отъ такой властной любезности.

Первое искреннее признаніе, сдланное сумасброднымъ Петромъ своей невст, было о томъ, что онъ смертельно влюбленъ въ одну изъ фрейлинъ царицы и если женится на ней Екатерин, такъ только потому, что этого требуетъ тетка. Одна изъ партій, при этомъ распутномъ и разнузданномъ теченіи, смнялась другой чуть не ежедневно, угрожала принцесс, прежде чмъ она еще сдлалась великой княгиней высылкой ея изъ Россіи обратно на родину. Такъ, напримръ, однажды, когда Екатерина, усвшись на подоконникъ окна во дворц, дтски шутила и играла съ своимъ женихомъ, одинъ изъ распутнйшихъ любимцевъ Екатерины поддразнивалъ ее, чтобы она посвязывала свои пожитки и отправилась обратно туда, откуда явилась.

‘Я конечно, хорошо поняла,—пишетъ она,—что мой женахъ нисколько бы не сожаллъ о моемъ отъзд и это мн было почти безразлично по отношенію къ нему, но русская корона далеко не казалась мн безразличной’!— Эта корона безпрестанно грезилась ей по ночамъ, а днемъ была предметомъ неустанной ея работы.— ‘По мр того какъ приближался день моей свадьбы, я становилась все задумчиве. Сердце мое не предсказывало мн особаго счастья, только одно честолюбіе возбуждало и бодрило меня. Въ самой глубин души моей таилось нчто ни на минуту не допускавшее во мн сомнніе въ томъ, что ране или поздне я достигну того, что сдлаюсь державной императрицей, всей Россіи при томъ Государыней Самодержавной, неограниченной въ силу лично мною самой достигнутой власти и могущества’.

И это не было только пустой игрой фантазіи. Наша шестнадцатилтняя честолюбка вовсе не была фантазеркой и если она занималась стихотворствомъ, то ея стихи были дломъ, были свершившимся фактомъ. Ей необходимо было зорко смотрть вокругъ себя и дйствительно глаза ея были широко открыты. Это вовсе не было легкимъ шуточнымъ дломъ въ ея настолько же тяжеломъ, какъ и опасномъ положеніи, съ одной стороны около царицы опьяненной безпрестанными возліяніями и хотя приближавшейся къ могил, но безгранично ревниво охранявшей свою власть, а съ другой стороны около мальчишки, этого соломеннаго ея супруга, поглощеннаго куреніемъ и выпивкой. Кром того надобно было лавировать среди соглядатаевъ различныхъ партій и при всемъ этомъ розыскать и твердо держаться пути, ведущаго къ русской императорской корон. Но все это удалось ей вполн, потому что какъ сама она говоритъ: ‘Я стремилась всми силами пріобрсти общее расположеніе. Никто не былъ оставленъ мною безъ вниманія, какъ низшіе, такъ и высшіе. Я постановила себ правиломъ поступать такъ, какъ будто я во всхъ нуждаюсь, а потому длать все возможное, чтобы снискать общее расположеніе и длая это послдовательно, достигала цли’. Въ невроятно короткое время геніальный ребенокъ въ искуств умлаго обращенія съ русскими достигла изумительнаго совершенства, въ то время какъ ограниченный и упрямый Петръ никогда въ этомъ искуств не умлъ познакомиться даже съ азбукой его. Вмсто этого, ребяческой руганью противъ всего русскаго, безтактнымъ превознесеніемъ всего нмецкаго или скоре нмецкихъ погршностей и совершенно не подходящаго въ его положеніи и крайне неостроумнаго обезьянничанія въ подражаніи харканію и плеванію Фридриха Великаго, еще будучи великимъ княземъ, онъ вооружилъ противъ себя всхъ и стоялъ совершенно одиноко на своемъ пьедестал, съ котораго такъ плачевно былъ низвергнутъ.

Екатерина ничего не оставляла безъ вниманія и подсчитывала даже будущія свои отношенія и ухаживала за русскимъ духовенствомъ, хотя оно въ силу режима Петра I утратило непосредственное вліяніе на управленіе государствомъ, тмъ не мене умница великая княгиня, которая какъ разъ въ то время изучала исторію Россіи, очень хорошо знала это вліяніе духовенства на непросвщенную массу населенія безгранично и знала, что деспотизмъ настолько же нуждается въ богослужебныхъ книгахъ и кадильницахъ, какъ въ пушкахъ и штыкахъ. Въ то время какъ супругъ Екатерины съ нкотораго рода грубымъ свободомысліемъ при всякомъ удобномъ случа щелкалъ русскихъ поповъ, Екатерина терпливо пріучила себя какъ къ средству избавить себя отъ подавляющей скуки, пунктуально присутствуя на церковныхъ церемоніяхъ богослуженія и даже длала видъ будто строго соблюдаетъ продолжительные посты, установленные русской Церковью.

Въ силу всего этого много приходилось наблюдать, много длать, много перенести и выстрадать нашей маленько красавиц, такъ ршительно вбившей себ въ головку, ‘a devenir impratrice souveraine de Russie, de mon propre chef’. По правд сказать, она была въ то время бдняжкой Катюшей. Обратите вниманіе на набросанный ея перомъ портретъ великаго князя Петра: ‘Скоре малаго чмъ большаго роста, черты лица его безобразны, а глаза его маленькіе и противные. Насунутая на его маленькую голову и далеко надвинутая на бокъ громаднйшая шляпа предназначена для приданія ему воинственнаго вида. Эта уже сама по себ потшная фигура наряжена въ одяніе, въ которомъ прусскій покрой до смшнаго хватилъ уже черезъ край. Об журавлиныя ноги великаго князя втиснуты такъ далеко въ пару узкихъ гамашъ, что колни его лишены возможности согнуться и эта военная маріонетка лишена способности не только удобно уссться, но даже свобода двигаться подобно всмъ другимъ двуногимъ существамъ. Лицо его, до половины закрытое вышеописанной шляпой, безпрестанно кривится и передергивается, такъ что нтъ возможности глядть на него безъ смха’.

Можно легко себ представить, насколько пріятны были дни проводимые молодой женщиной — нтъ не то, а боле того — такой красивой, умной, изящной женщиной какъ Екатерина, въ обществ такого карикатурнаго супруга.

Но за днями наступаютъ ночи! Какъ всмъ извстно жалкій карапузикъ Петръ, въ дополненіе всхъ своихъ особенностей, обладалъ еще органическимъ порокомъ, лишавшимъ его возможности существеннымъ образомъ выполнять свои супружескія обязанности. Вмсто этого спальня молодой четы была свидтельницей самыхъ потшнйшихъ мистерій. Днемъ, великій князь заставлялъ великую княгиню стоять на часахъ и заниматься другими солдатскими упражненіями, а ночью она должна была съ нимъ продлывать то о чемъ она сама разсказываетъ слдующее: ‘Госпожа Крузе, камеръ-фрау великой княгини, доставляла великому князю игрушки, куклы и прочее, которыя онъ любилъ, до безумія. Причемъ вс эти игрушки прятались подъ моей кроватью. Великій князь ложился спать тотчасъ посл ужина и, когда мы были уже въ кровати, госпожа Крузе запирала дверь и великій князь забавлялся игрушками до 1 или 2 часовъ по-полуночи. Волею или неволею я вынуждена была принимать участіе въ этомъ восхитительномъ времяпрепровожденіи. Часто это меня смшило, но нердко это очень надодало и сдлалось противно’. Бдная Катюша! Ты тмъ боле достойна была сожалнія, потому что въ то самое время, какъ она о томъ разсказываетъ, читала книгу Брантома: ‘Dames galantes’, которая въ семнадцатилтней, такъ называемой женщин, вызывала охоту къ совершенно инымъ играмъ во всякомъ случа, замчательно обладала данными, вызывающими возбужденіе и волненіе. Нтъ сомннія бдная Катюша, ты имла неотъемлемое, безусловнйшее въ мір право, вспоминая о многократныхъ радостяхъ супружеской игры въ куклы, возкликнуть: ‘Il me semble que j’tais bonne pour lutre chose’! {Мн кажется я годилась бы и на нчто иное!}

То же самое въ весьма рдкія минуты трезвости полагала царица Елизавета, великая любительница ликеровъ и гренадеровъ. Эта нжная тетушка хотла имть внука и наслдника престола, безразлично чьимъ посредствомъ это могло быть достигнуто. Госпожа Чоглокова, старшая воспитательница великой княгини, получила отъ царицы повелніе принять съ этой цлью надлежащія мры, при чемъ выполненіе этого плана было облегчено тмъ обстоятельствомъ, что какъ разъ въ то время въ число свиты великаго князя поступили блестящіе молодые дворяне, какъ напримръ: Сергй Салтыковъ, Захаръ Чернышовъ и Левъ Нарышкинъ, съумвшіе привлечь къ себ полное довріе великаго князя. Надо замтить, что Екатерина значительно дольше воздерживалась, чмъ это возможно было предположить, принимая во вниманіе вс обстоятельства ея положенія. Надо отдать ей справедливость въ томъ, что она въ теченіе нсколькихъ лтъ пребывала врной своему супругу, не смотря на то, что этотъ жалкій человкъ, вроятно съ цлью выказать себя истымъ принцемъ восемнадцатаго вка, разыгрывалъ такую роль будто онъ иметъ любовницъ. Екатерина намъ разсказала трагическое происшествіе, когда великій князь ложась пьяный въ постель, будилъ свою спавшую супругу ударами кулаковъ только для того, чтобы во всхъ подробностяхъ описать ей вс прелести своихъ любовницъ. Какъ извстно, онъ впослдствіи удостоилъ этой чести графиню Воронцову, сестру княгини Дашковой и эту послднюю Екатерина умла сдлать преданнйшими своимъ другомъ. Графиня Воронцова была добродушнымъ простоватымъ, некрасивымъ, вульгарнымъ существомъ, о которомъ глубокій знатокъ дворцовой жизни того времени, маіоръ Массонъ въ своихъ запискахъ отзывается такимъ образомъ: ‘Она ссорилась и ругалась съ своимъ любовникомъ, какъ солдатъ, когда она говорила — брызгалась слюной, плевала и изо рта ея воняло’.

Такую особу Петръ предпочелъ своей прелестной, восхитительной супруг и долженъ былъ испытать послдствія такого поступка. Въ 1754 г., предъ Новымъ годомъ, великая княгиня оказалась въ положеніи, которое въ го время не принято было какъ теперь, называть интереснымъ. Кто причастенъ былъ такой перемн, Салтыковъ, Чернышевъ или Нарышкинъ, въ мемуарахъ Екатерины, нтъ на это прямыхъ указаній, но между тмъ есть нкоторыя выраженія относящіяся къ Салтыкову: ‘онъ былъ хорошъ какъ ангелъ и безупречный мастеръ во всхъ любовныхъ утхахъ’, то можетъ послужить яснымъ указаніемъ. Узнавъ объ томъ, великій князь нахлобучилъ еще боле свою громадную шляпу la Frdric le Grand на глаза, услышавъ такое поразительное извстіе и, въ присутствіи Нарышкина, сказалъ: ‘Богу извстно какимъ образомъ моя жена забеременела. Я положительно сомнваюсь, чтобы мн принадлежалъ этотъ ребенокъ’. Нарышкинъ тотчасъ полетлъ къ великой княгин, спша сообщить ей эту новость.

Однако Екатерина была этимъ очень сильно встревожена. Не она ли сама и даже Салтыковъ, ране чмъ обнародовано было о вышесказанной новости, разыграли въ предубжденіе отъ опасности въ высшей степени смшную комедію, въ силу которой не то шутя, не то насильно великій князь былъ подверженъ операціи, чтобы исцлить его отъ органическаго порока, или по крайней мр уврить его, что, онъ исцленъ. Съ этой стороны обезпеченная, уже тогда, великая княгиня выказала всю смлость своего характера и приказала отвтить на заявленіе супруга, что ‘если онъ намренъ лгать и отрицать то, что спалъ съ ней, то она тотчасъ обратится къ цариц, изложитъ ей все дло и будетъ настаивать на разслдованіи. Петръ напился пьянъ, курилъ, по своему обыкновенію сыпалъ ругательствами и проклятіями, но покорился необходимости и допустилъ 1 октября 1754 года обнародованіе рожденія Екатериною ребенка какъ своего законнаго сына, крещеннаго Павломъ и объявленнаго великимъ княземъ и наслдникомъ престола. Понятное дло, что событіе еще боле усилило рознь, давно уже существовавшую между Петромъ и его супругой. Оба они состояли въ открытой вражд другъ къ другу и, если случай не придетъ Петру на помощь, трудно было предугадать на чьей сторон будетъ побда.

IV.

Екатерина овладла своимъ положеніемъ и вполн его обсудила. Ея, въ настоящее время, въ полной сил развившійся пылкій темпераментъ требовалъ удовлетворенія, однако эта необычайная женщина, и въ разгар любовныхъ наслажденій никогда не забывала своей великой цли, достиженіе которой она сдлала задачей всей своей жизни. Въ этомъ отношеніи она имла значительный успхъ еще до рожденія сына, Павла, такъ какъ ей удалось привлечь на свою сторону могущественнйшаго человка въ Россіи, великаго канцлера Бестужева, управлявшаго всмъ царствомъ. Этому союзнику она вмст съ тмъ была обязана счастливыми любовными отношеніями, установившимися между нею и молодымъ полякомъ Понятовскимъ, явившимся въ 1755 году на смну Салтыкова. Впослдствіи, въ благодарность за минуты счастья она сдлала Понятовскаго призрачнымъ королемъ Польши. Ненависть, которую питалъ къ ней супругъ, была вполн извстна Екатерин. Этотъ слабый, неумлый и нершительный человкъ, котораго оживленная переписка съ Фридрихомъ Великимъ не въ силахъ была сдлать сколько-нибудь похожимъ на мущину, тмъ не мене во время своихъ шумныхъ попоекъ совершенно открыто, нисколько не стсняясь осыпалъ жену самыми пошлыми ругательствами, угрожая местью. Въ своихъ запискахъ Екатерина говоритъ объ этомъ слдующее, ‘Подъ вліяніемъ этихъ угрозъ великаго князя я обдумывала свое положеніе. Я усматривала предъ собою три способа дйствій. Первое: при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ раздлить судьбу великаго князя и сообразоваться съ его желаніями. Второе: безъ сопротивленія допустить его погубить меня. Третье: идти своею дорогою, спасти себя и моихъ дтей (въ декабр 1757 г., я родила дочь), а также спасти государство отъ кораблекрушенія, которымъ угрожала намъ всмъ неспособность великаго князя. Послднее показалось мн самымъ цлесообразнымъ. Такимъ образомъ я поршила, каждый разъ, когда представится къ тому случай, давать великому князю самые лучшіе совты и указанія истинныхъ его интересовъ, во всемъ же другомъ хранить строгое молчаніе, а прежде всего, мои собственные интересы выяснить предъ обществомъ въ такой форм, чтобы въ случа надобности я могла бы въ его глазахъ предстать спасительницею государственнаго благосостоянія’.

Весьма естественно, если видишь, что постоянно надъ головою ретъ царская корона, даже осторожнйшему человку вздумается смлымъ движеніемъ протянуть къ ней руку, хотя бы не во время, не въ надлежащій моментъ. Вотъ такимъ же образомъ лтомъ 1757 года, Екатерина схватилась за корону или по крайней мр въ своихъ интересахъ склонила другихъ совершить такой смлый шагъ. Но счастью, хорошо сдлала Екатерина, что оказалась настолько хитрой и своевременно обезпечила себ посредницу около супруга своего, которой послдній не могъ оказать сопротивленія. Такимъ ходатаемъ ея была любовница Петра, добродушная простушка Елизавета Воронцова, имвшая вскор возможность оказать жен своего любовника весьма важныя услуги.

Великій канцлеръ Бестужевъ, посл того какъ относительно политики вошелъ въ полное соглашеніе съ Екатериной, поставилъ себ задачей, такъ или иначе склонить царицу отстранить отъ наслдія престоломъ ея племянника Петра и обнародовать наслдникомъ престола внука своего, Павла, назначивъ опекуншею его мать Екатерину. Опасная болзнь царицы повидимому ускорила выполненіе этого плана, или по крайней мр обезпечила выполненіе этого плана тмъ, что Бестужевъ и его партія поршили, въ случа смерти Елизаветы, немедленно объявить Павла императоромъ, а Екатерину регентшей. Однако, совершенно неожиданно, царица выздоровла и узнала обо всемъ подготовлявшемся. Сильно разгнванная, она устранила Бестужева отъ должности министра и на два мсяца удалила отъ двора великую княгиню, соучастіе которой понятное дло не выяснилось, такъ какъ Бестужевъ объ этомъ умолчалъ. Наказаніе это, какъ само по себ, такъ и вообще было весьма сносное, такъ какъ ея уединеніе въ Ораніенбаум было услаждаемо присутствіемъ красавца Понятовскаго. Впрочемъ въ виду такого стеченія обстоятельствъ великая княгиня въ своемъ сложномъ механизм интригъ привела въ движеніе рычагъ, называвшійся Елизавета Воронцова. По настоянію добродушной своей любовницы, безхарактерный Петръ вошелъ по поводу жены своей въ переговоры съ теткой и Екатерин было разршено снова появиться во дворц. При этомъ даже состоялось какое-то комическое примиреніе сторонъ. (Апрль 1758 г.).

Но то, что прикрывалось этими махинаціями, вскор выяснилось. Великій князь въ числ многихъ своихъ странностей имлъ еще привычку разыгрывать роль ревнивца. Такъ напримръ, однажды вечеромъ онъ распорядился, чтобы схватили и доставили къ нему Понятовскаго, въ костюм повара, пробиравшагося на таинственное свиданіе съ великой княгиней. Посл весьма недвусмысленныхъ ругательствъ, одинъ изъ собутыльниковъ великаго князя, ударомъ ноги въ ad posteriora вытолкалъ за дверь будущаго короля Польши {Станиславъ Августъ Понятовскій, помимо своихъ дарованія принадлежалъ къ тому роду людей, какъ и блаженной памяти его свтлость князь фонъ-Меттернихъ. Когда онъ въ іюн 1808 г. выходилъ посл аудіенціи у французскаго императора, маршала. Ланнъ, разразившись дикимъ хохотомъ и обратившись къ Наполеону, сказалъ своимъ казарменнымъ тономъ: ‘Во вкус Каролины: (извстно, что Меттернихъ съ успхомъ ухаживалъ за сестрою Наполеона, женою Мюрата). Собачье смиреніе и ничтожество! Если-бы въ то время, какъ онъ съ тобою говорилъ, я ударилъ-бы его сзади ногою, ты бы на лиц его ровно ничего не замтилъ. Не дрогнули бы ни на волосъ его сладкорчивыя уста!’}.

Но этимъ приключеніе не окончилось. Придурковатый Петръ на этотъ разъ произвелъ большой скандалъ. Красивый полкъ вынужденъ былъ покинуть не только дворъ, но и Россію. Въ полутрезвомъ состояніи царица въ свою очередь поговаривала о томъ, что слдовало бы заточить великую княгиню въ монастырь. Снова Екатерина пустила въ ходъ рычагъ, о которомъ мы говорили выше и бдный, глупый рыцарь сдлалъ свое дло. Любовница оглушила болтовней великаго князя и уговорила его объявить прощеніе супруг, что дало возможность этой дивной актрис разыграть великолпнйшую трагическую сцену. Она бросилась къ ногамъ супруга и восхитительно хорошо говорила о своемъ искреннемъ, глубокомъ раскаяніи и вчной признательности. Сильно растроганный поспшилъ великій князь къ цариц, чтобы исходатайствовать и отъ нея прощеніе Екатерин. Елизавета, отъ природы весьма неглупая, ясне понимала дло чмъ ея племянникъ, но въ силу своей лни и безпечности, уважила эту просьбу и только высказала предостереженіе: ‘Ты и твоя Елизавета Воронцова будете въ этомъ раскаиваться, такъ какъ я хорошо знаю Катерину’. Это было во истину пророческимъ словомъ! Какъ видно винные пары иногда могутъ дйствовать какъ пары Дельфійскаго оракула, благодаря которымъ предвщала Пиія.

Царица прображничала еще до конца 1761 года. Положеніе Екатерины при ней могло бы быть очень тяжелымъ, еслибы не помогло ей постоянное опьяненіе царицы, вслдствіе котораго дла шли какъ попало. При томъ Екатерина не упустила изъ вида привлечь на свою сторону одного изъ послднихъ наложниковъ царицы, именно Ивана Шувалова и пріобрла въ немъ ходатая и тайнаго союзника. Вообще въ это время число ея тайныхъ союзниковъ значительно увеличилось. Однако, хотя и была при двор значительная партія, сочувствующая плану, въ виду предполагавшейся близкой смерти Елизаветы, избрать великую княгиню, какъ мать Павла, регентшею въ Россійскомъ государств, но была и другая партія, угадавшая самые затаенные замыслы Екатирины и понявшая ихъ еще лучше нежели т, кто желалъ видть, посл смерти Елизаветы великую княгиню Самодержавной Государыней всей Россіи. Главою первой изъ этихъ партій былъ графъ Панинъ, оберъ-гофмейстеръ юнаго великаго князя Павла. Главою второй партіи была сама Екатерина. Глава эта не чувствовала недостатка въ рукахъ и дв необычайно дятельныя руки, эта безпримрно чарующая притворщица, въ своемъ необузданномъ стремленіи къ Самодержавію, нашла въ княгин Дашковой и Григорі Орлов.

Екатерина Дашкова оставила свои записки, но въ нихъ нельзя ожидать найдти достоврное изображеніе прошлаго, потому, что въ дйствительности они представляютъ собою апологію, въ которой дйствительный обликъ княгини узнать невозможно. Она была женщиною бурныхъ порывовъ и съ быстро мняющимся расположеніемъ духа во всхъ своихъ страстныхъ увлеченіяхъ. Надленная природою грубымъ сложеніемъ и татарской дикостью, рзкая въ движеніяхъ, вовсе неграціозная, съ гусарскими манерами, она, тмъ не мене, въ силу превосходства и смлости ума оказывала громадное вліяніе на окружающихъ. Она вполн была такого закала женщиною, которая способна была предсдательствовать на самой разнузданной петербургской оргіи и нисколько не стснялась въ присутствіи своихъ крпостныхъ мужскаго пола, перемнять рубашку, или совершать что-либо несравненно боле непозволительное, какъ это впрочемъ и впослдствіи было въ обыча среди русскихъ великосвтскихъ дамъ. Но она вмст съ тмъ была истой дочерью эпохи Despotisme clair {Просвщенный деспотизмъ.}, т. е. кокетничала съ наукой и прогрессомъ, и была наклонна къ разрушенію, стремленію впередъ и революціонному движенію сверху внизъ, предаваясь этому страстными порывами. Женщина могучаго закала, воображавшая себя призванной господствовать, попавъ къ такому двору, гд варварство и свтскій тончайшій лоскъ такъ изумительно сочетались, неизбжно сдлалась крайне выдающейся личностью.

Дашкова была искренно и самоотверженно предана великой княгин, въ этомъ не можетъ быть ни малйшаго сомннія, но если она леляла мечту, при посредств Екатерины, возвыситься самой, если она надялась, что ей предназначено управлять будущей властительницей Россіи, то понятно, она глубоко заблуждалась. Она воображала, что изучила великую княгиню, а между тмъ не понимала, что лицемріе и лживость этой женщины настолько же глубоки, какъ глубины океана. Еслибы въ 1763 году уже появился въ свтъ ‘Фіэско’ Шиллера и съ этимъ произведеніемъ познакомились бы въ Петербург, такъ пришлось бы Екатерин Дашковой признать что то мсто, гд говорится о Мавр, оказавшемся противникомъ посл исполненія своего служебнаго долга, производитъ очень тяжелое, вызывающее на размышленіе впечатлніе. Выжать вс лимоны попадающіеся подъ руку и затмъ отшвырнуть ихъ въ сторону съ замчательной граціей или съ немене изумительной грубостью, это главное требованіе въ моральномъ кодекс нашего времени, когда благодарность признается сновидніемъ, справедливость идеологіей, твердость характера безразсудствомъ, удачное совершеніе преступленія заслугой и благопріятныя послдствія признаются добродтелью, единственной общепризнанной и восхваляемой добродтелью.

Одновременно съ Екатериной Дашковой необходимо упомянуть о другой Екатерин, которая среди окружающихъ великую княгиню, занимала очень видное мсто. Я говорю о камеръ-фрау Екатерин Ивановн Шаргородской, въ числ обязанностей которой, главной была обязанность ‘Сводни’. Ея повелительница была уже не въ состояніи обойтись безъ любовника, но она умла такъ устроить, чтобы удовлетвореніе страсти способствовало усиленію власти.

Вышеназванный, послдній любимецъ царицы Елизаветы. Шуваловъ имлъ адъютанта, артиллерійскаго поручика Григорія Орлова, слывшаго красивйшимъ мущиною въ Россіи Княгиня Куракина, сестра Панина и любовница Шувалова нашла, какъ и вс другія придворныя дамы, что нельзя не увлечься красивымъ Орловымъ. Однако ревнивый начальникъ молодого офицера не допустилъ дальнйшее развитіе этой любовной интриги и удалилъ отъ себя Орлова. Многоопытная и въ высшей степени дятельная Шаргородская нашла прелестному, ничмъ не занятому кавалеру подходящее занятіе, представивъ его великой княгин, которая въ него такъ же сильно влюбилась какъ въ его предшественниковъ или, врне сказать, влюбилась такъ, какъ до сего никогда еще не влюблялась.

Григорій познакомилъ свою возлюбленную съ братьями Алексемъ, Иваномъ, и едоромъ, служившими въ артиллеріи и въ гвардіи и сдлавшимися преданными сторонниками Екатерины. Алексй, человкъ геркулесовскаго сложенія, былъ посвященъ во вс тайны великой княгини. Несомннно то, что посредствомъ Григорія, Екатерина снова оказалась въ интересномъ положеніи. Она родила своему возлюбленному сначала сына, котораго подъ именемъ Василія Григорьевича Бобринскаго осыпала почестями и поздне вознаградила громадными богатствами. Она носила залогъ любви къ Орлову какъ разъ осенью 1761 года и это обстоятельство было вдвойн интересно, потому, что надо было соблюдать все это въ величайшей тайн, такъ какъ въ это время великій князь прекратилъ всякія сношенія съ женою. Намеки и шушуканье объ этомъ при двор, обратили вниманіе царицы на фигуру великой княгини, и она поглядывала на нее такими глазами, что бдной великой княгин пришлось сослаться на больную ногу, чтобы получить возможность сидть въ присутствіи царицы. Сто лтъ посл того это средство выйдти изъ затруднительнаго положенія не оказалось бы нужнымъ, такъ какъ въ половин XIX вка изобртенъ былъ прославленный кринолинъ, способный прикрывать всякіе физическіе и нравственные приросты и даже орловское благословеніе.

V.

24 декабря 1761 года стараго или 5 января 1762 года новаго стиля покончила императрица Елизавета свое распутство, т. е., свою жизнь. Едва она успла испустить духъ, какъ уже высшіе сановники государства, члены Сената и Синода, высшее духовенство, министры, генералы, и адмиралы принесли присягу великому князю наслднику, какъ самодержавному царю всей Россіи. Безъ малйшаго затрудненія взошелъ Петръ III на престолъ своего дда Петра I, но на… весьма короткое время: всего на шесть мсяцевъ и пять дней… Бдный малый! какъ гордо и упоенный властью ты смотрлъ, когда въ первый разъ выступилъ императоромъ въ мундир твоего Преображенскаго гвардейскаго полка! Въ зеленомъ кафтан, съ краснымъ воротникомъ и красными отворотами и соломенно-желтыхъ штанахъ, глубоко запущенныхъ въ узкія гамаши. На груди чрезъ плечо голубая андреевская лента, на затылк длинная прусская коса. Два большихъ завитка, сильно напудренныхъ волосъ прикрпленныхъ къ вискамъ, а чрезъ бедро перевязь для шпаги и на голов шляпа, надвинутая на прусскій ладъ, въ правой рук старо-фрицовская палка.

Будь остороженъ шестимсячный императоръ! Не дразни ту, которая когда-то вынуждена была играть съ тобою въ куклы. Съ тхъ поръ она выучилась инымъ играмъ и уже тасуетъ карты для игры, закладомъ которой служитъ русская корона. Но ты, о новый царь, слышалъ уже какъ еженочно прокрадывался къ ней красавецъ Орловъ и слышалъ также о настоящемъ значеніи болзни ея ноги? Ты становишься сердитымъ и, проникнутый сознаніемъ своего царскаго всемогущества, въ злобной ярости, то ударяешь палкой объ полъ то размахиваешь ею въ воздух, ругаясь какъ извощикъ и крича такъ громко, что добродушная толстушка Елизавета Воронцова едва не упала въ обморокъ. Вотъ, что онъ кричитъ: ‘Освидтельствовать ее, эту лицемрную дрянь и горе проклятой… (за симъ слдуютъ непечатная брань самаго казарменнаго пошиба)… если она окажется беременной! Я прикажу остричь ей волосы и заточить въ монастырь’.

Злополучный Петръ! Ты бы гораздо умне поступилъ, еслибы угрожалъ не такъ громко, но дйствовалъ быстре. Вообще, кому вздумалось бы неожиданно напасть на Екатерину, пришлось бы встать очень рано. Царь хотлъ поразить жену неожиданностью, но какъ разсказываетъ о томъ Кастера, онъ очень опоздалъ, потому что: ‘au moment on il entra dans la chambre de L’imperatrice, il la trouva assise sur un sopha, ou elle avait, quelques heures auparavent, &egrave,t&egrave, dlivre avec le secour d’Iwanovna du fardeau qui l’avait mise dans le plus grand pril’. {Въ ту минуту, когда онъ вошелъ въ комнату императрицы, онъ засталъ ее сидящей на диван, на которомъ она за нсколько часовъ предъ этимъ освобождена была, при помощи Ивановны, отъ бремени, угрожавшаго ей громадной опасностью.} Можно себ представить какую глупую, баранью рожу скорчилъ обманутый мужъ въ виду изумительной артистки, высоко талантливой въ дл притворства. Нтъ сомннія, что въ этотъ моментъ она отнеслась къ нему въ высшей степени властно и съ глубочайшимъ достоинствомъ, такъ какъ она умла выбрать подходящій моментъ и воспользоваться имъ надлежащимъ образомъ. Самое отношеніе къ ней, усвоенное царемъ съ того момента, служитъ къ тому яснымъ указаніемъ. О постриженіи и заточеніи въ монастырь не было уже и рчи. Также точно не было намековъ о томъ, что такъ громко толковалъ царь среди своихъ собутыльниковъ, будучи еще великимъ княземъ, будто какъ только онъ взойдетъ на престолъ, тотчасъ объявитъ незаконнорожденнымъ юнаго великаго князя Павла и объявитъ бракъ съ Екатериной расторженнымъ. Напротивъ, онъ ровно ничего не длалъ такого, что могло бы хотя сколько нибудь повредить достоинству его жены какъ русской царицы, кром того онъ безспорно уплатилъ вс ея весьма значительные долги, увеличилъ сумму выданную на ея расходы и сдлалъ ей очень крупный подарокъ изъ государственныхъ земельныхъ имуществъ.

Если онъ разсчитывалъ привлечь къ себ такимъ способомъ Екатерину, то онъ несомннно заблуждался самымъ печальнымъ образомъ. Однако этому злополучному человку будетъ оказана только справедливость, если мы скажемъ, что новыя отношенія его къ цариц возникли вовсе не изъ расчета. Петръ обладалъ, не смотря на свои грубо-казарменныя пріемы добродушіемъ, безконечно боле значительнымъ нежели его разсудокъ. Ужасающая незначительность этого послдняго въ цар, сказалась вскор въ его дяніяхъ.

Совершенно понятно, что трудно представить себ боле жалкое, достойное сожалнія зрлище, какъ видть на престол громаднаго царства, ограниченнаго, необразованнаго, упрямаго самодура, стремящагося однако все измнить, все переплавить и при всей доброй вол длающаго только глупости. Многія мропріятія Петра III проявляли стремленіе къ справедливости и гуманности, но вс он примнялись имъ такимъ способомъ, который приводилъ къ противоположнымъ результатамъ. Какъ было уже выше указано, онъ не имлъ ни малйшаго понятія о томъ, какъ надо обращаться съ русскими и что было хуже всего, это то, что онъ былъ настолько безтактенъ, что совершенно открыто высказывалъ свое презрніе къ націи, короной которой обладалъ Тщетно посылалъ ему Фридрихъ Великій письмо за письмомъ съ весьма мудрыми совтами, такъ какъ онъ понятно былъ заинтересованъ въ томъ, чтобы русскій царь остался по прежнему боготворившимъ его почитателемъ. Однако царственный поклонникъ Фридриха не принадлежалъ къ людямъ способнымъ принять во вниманіе мудрые совты, понять ихъ и имъ послдовать. И вотъ именно эта нелпо проявляемая пруссоманія была одной изъ причинъ погубившихъ Петра III. Можно себ легко представить до какой степени должна была возмущать великодушныхъ русскихъ, которые только что вошли съ оружіемъ въ рукахъ въ столицу Пруссіи, хотя бы напримръ такая глупость, которую продлалъ ихъ царь, когда король Фридрихъ прислалъ ему патентъ на чинъ прусскаго генерала. Царь этому обрадовался до безумія и съ этого дня почти ничего другого не носилъ какъ только прусскій мундиръ.

Если-бы умнйшему и даровитйшему человку поставлено было задачей въ самый короткій срокъ оттолкнуть отъ себя вс классы русскаго общества, онъ бы не въ силахъ былъ выполнить эту задачу удачне и основательне нежели злополучный Петръ.

Онъ усерднйшимъ образомъ возстановилъ противъ себя придворныхъ, дворянство, духовенство, армію и народъ. Вс его планы не удавались, вс рушились. Онъ вздумалъ изображать изъ себя русскаго Фридриха Великаго и оказался только Петромъ маленькимъ изъ Голштиніи. Отчасти основательно онъ предполагалъ, что русскимъ по сердцу придется, если съ ними будутъ обращаться по примру Петра Великаго, ошибка его была только въ томъ, что до мозга костей нмецкое юнкерство лишало его возможности имть хотя бы ничтожнйшее сходство съ Петромъ I. Могло ли ему помочь даже то, что онъ возвратилъ изъ Сибири и приблизилъ къ своей особ умнаго храбраго фельдмаршала Миниха, отлично изучившаго русскихъ и усвоившаго ихъ нравы? Нисколько не помогло, потому что онъ никогда не внималъ совтамъ Миниха, также точно какъ не слдовалъ совтамъ короля прусскаго.

VI.

Вскор каждому дальновидному человку стало ясно, что царь человкъ пропащій. Каждый день, каждый часъ умножалъ число недовольныхъ и буквально въ томъ же размр какъ увеличивалось число враговъ Петра, расло число друзей Екатерины. Вскор, за исключеніемъ нсколькихъ приближенныхъ этого ослпленнаго человка, желаніе измненія порядка стало всеобщимъ и въ воздух носилось всюду предчувствіе катастрофы.

Трудно ршить вопросъ о томъ, вполн-ли ясно сознавала Екатерина возможность катастрофы? Также точно нельзя утверждать, что она сознавала необходимость переступить чрезъ трупъ мужа для того, чтобы достигнуть престола. Весьма возможно, что она вполн поврила графу Панину уврившему, что можно освободиться отъ Петра, не прибгая къ убійству. Несомннно только то, что лтомъ 1762 г. Екатерина сочла вполн наступившимъ моментъ, когда она должна выступить ‘спасительницей государственнаго блага’. Не мене врно и не можетъ подлежать сомннію также то, что эта женщина, не будучи по природ сколько-нибудь жестокой, во всю жизнь неспособна была отступить предъ какимъ бы то ни было средствомъ, если дло касалось устраненія препятствій на ея пути. Это было бы самой смшной въ мір сантиментальностью допустить, чтобы ‘Сверная Семирамида’, не стснявшаяся чрезъ посредство своихъ Суворовыхъ, Потемкиныхъ, Рпниныхъ повергать въ прахъ цлые народы и въ то же время занимавшаяся обмномъ, писемъ съ Вольтеромъ и Дидръ о задачахъ человколюбія и устройствомъ ‘parties fines’ въ царско-сельскомъ Эрмитаж, испугалась бы мысли, нсколько по русски, ткнуть при насильственномъ удаленіи съ русскаго престола, человка, никогда не бывшаго сколько-нибудь близкимъ ея сердцу.

Заговоръ противъ царя былъ веденъ такъ сказать среди бла дня и при открытыхъ дверяхъ: знали съ кмъ имли дло. Графъ Панинъ и Дашкова, подготовляли дло въ гостинныхъ, а братья Орловы въ казармахъ, куда впрочемъ появлялась также вышеназванная княгиня съ цлью пріобртать сторонниковъ въ пользу Екатерины. Посвященными въ дло и дятельными заговорщиками явились вскор частный секретарь царицы, уроженецъ Пьемонта Одаръ, готовый за деньги на всякое мошенничество, затмъ устраненный статсъ-секретарь Тепловъ, генералъ-прокуроръ Глбовъ, полковникъ Олсуфьевъ, капитанъ Бибиковъ и капитанъ Пассекъ. Какъ на очень энергичнаго работника въ пользу заговора, ‘un tr&egrave,s grand ouvrier’ одинъ изъ дипломатическихъ агентовъ въ своемъ отчет указываетъ на Новгородскаго архіепископа Сченова. Онъ былъ звеномъ, соединявшимъ Екатерину съ русскимъ духовенствомъ. Французскій посолъ поддерживалъ заговоръ снабжая деньгами, такъ какъ успхъ послдняго въ высшей степени соотвтствовалъ цлямъ французскаго двора, стремившагося къ уничтоженію политики Петра III т. е. его содйствія прусскому Королю.

Вс эти перечисленныя воздйствія, въ особенности совращеніе солдатъ, до такой степени открыто происходили, что вс понимали какъ опасно было положеніе Петра, одинъ только онъ не понималъ этого. Изъ Берлина пришло настоятельное предостереженіе. Но все оказалось тщетнымъ. Полковникъ Будбергъ, котораго хотли склонить къ участію въ заговор, сообщилъ царю о предупрежденіи изъ Берлина. Но и это оказалось безполезнымъ. Съ замчательнымъ упорствомъ этотъ злополучный человкъ утверждалъ, что никакого заговора не существуетъ и когда онъ наконецъ уступилъ настоятельнымъ просьбамъ своихъ друзей и отправилъ своего адъютанта Перфильева для собранія свдній о положеніи дла, то это послужило только къ усиленію его ослпленія. Орловы тотчасъ поняли намренія легкомысленнаго и ограниченнаго Перфильева и очень ловко воспользовались имъ, чтобы еще боле успокоить его повелителя, который былъ до такой степени за себя покоенъ, что увлекся идеей ‘исправленія карты Европы’ на свой ладъ и занятъ былъ необходимыми приготовленіями стать во глав арміи предназначенной для наступленія на Данію.

Въ то самое время когда Петръ увлекался дтски фантастическими планами политическаго характера, его жена и ея сообщники все приготовили для нанесенія окончательнаго пораженія.

25 Іюня, Панинъ выяснилъ свой планъ гетману казаковъ графу Разумовскому, и князю Волконскому, командиру конной гвардіи. Они оба, а также генералъ Бецкій присоединились къ заговору. Но какъ разъ въ этотъ день приключилось нчто, имвшее возможность уничтожить до тла вс подготовленія. Капитанъ Пассекъ, грубый пьяница, не разъ заявлявшій о своемъ намреніи убить царя, въ пьяномъ вид громко и открыто говорилъ о предстоящемъ дворцовомъ переворот. Одинъ изъ солдатъ, крайне обиженный Пассекомъ, донесъ на него и послдній былъ арестованъ. Онъ могъ добровольно или подъ пыткой все разсказать? Тогда все дло пошло бы прахомъ, потому необходимо было не терять времени. Панинъ это отлично понималъ и потому ршилъ тотчасъ же подложить огонь къ давно уже заготовленной мин. Еще ршительне дйствовала Дашкова. О ней говорятъ въ свдніи посланномъ въ март изъ англійскаго посольства: ‘выказала необычайное мужество и умъ способный предпринять даже невозможное для удовлетворенія какого-либо своего страстнаго порыва’. Она своей смлостью побудила къ немедленному дйствію Орлова который въ послднія минуты какъ будто растерялся и дйствовалъ нершительно.

VII.

Царь находился въ своей лтней резиденціи въ Ораніенбаум, а царица въ Петергоф.

Предупредивъ всхъ заговорщиковъ и размстивъ каждаго на надлежащемъ посту, Панинъ, въ ночь съ 28 на 29 іюня послалъ Алекся Орлова съ наемной каретой, запряженной шестерикомъ лошадей, чтобы тайно привезти царицу изъ Петергофа въ Петербургъ, гд все уже было подготовлено по плану Панина для провозглашенія ея регентшею на время малолтства сына ея Павла. Выполненіе этого порученія Алексемъ Орловымъ было облегчено тмъ, что Екатерина жила не въ Петергофскомъ замк, а въ конц парка въ павильон Монилезиръ. Она не знала о наступленіи ршительнаго момента. Еще третьяго дня она постила своего супруга въ Ораніенбаум, гд была принята съ большимъ почетомъ. Вчера она встртилась съ царемъ въ Гостилиц на большомъ пиршеств, устроенномъ фельдмаршаломъ Разумовскимъ, братомъ гетмана. Возвратившись домой съ этого пиршества она легла спать, но въ четыре часа утра Алексемъ Орловымъ, хорошо знакомымъ съ дорогой въ ея спальню была внезапно разбужена словами: ‘Спшите! Нельзя терять ни минуты’. *

Она моментально накинула на себя платье и бросилась въ карету. Рядомъ съ ней сла ея врная Шаргородская. Орловъ слъ на козлы кареты, на запяткахъ сталъ истопникъ, но будущій тайный совтникъ Шкуринъ, а у дверецъ кареты халъ верхомъ на лошади капитанъ Бибиковъ. Между 6 и 7 часами утра подъхала Екатерина къ гвардейскимъ казармамъ, гд ее встртилъ Григорій Орловъ и доложилъ что все готово. Вс гвардейцы бурнымъ потокомъ устремились къ ней и великая волшебница ихъ околдовала. Въ 9 часовъ она отправилась въ Казанскій Соборъ, гд ожидалъ ее архіепископъ Сченовъ со всмъ духовенствомъ in pontificaiibus. Посл молебствія, безъ котораго не обходилось ни одно изъ міровыхъ преступленій, Екатерина была провозглашена Сченовымъ, не регентшей, какъ хотлъ того Панинъ, а, согласно настояніямъ Григорія Орлова и Дашковой, Самодержавной Государыней всей Россіи.

Такимъ образомъ прежде чмъ явиться въ Петергофъ, Екатерина стала уже державной государыней. Сбылась завтная мечта властолюбивой и честолюбивой пятнадцатилтней маленькой Цербтской принцессы. Она теперь сдлалась: ‘l`impratrice souveraine de Russie de son propre chef’. Никогда еще такимъ блестящимъ образомъ не выполнялся самый безумный планъ. Еще въ тотъ самый день т. е. 29 іюня 1762 года издала Екатерина Манифестъ ко всмъ народностямъ своего необъятнаго царства, въ которомъ она говоритъ о себ: ‘Мы, Божьей Милостью Екатерина II. Императрица и Самодержавная Государыня всея Россіи’, а дале она оповщаетъ: ‘для спасенія угрожаемой православной вры и для охраненія отъ опасности угрожаемой русской государственной чести’… вынуждена была овладть короной. Во все это время революція не стоила ни одной капли крови, такъ какъ во всемъ Петербург, никто и пальцемъ не пошевелилъ въ защиту законнаго монарха, которому шесть мсяцевъ тому назадъ вс поклялись въ врности. Быть можетъ никогда еще не обнаружилась такъ безстыдно съ одной стороны смлость преступленія, а съ другой стороны низость людей, какъ при этомъ государственномъ переворот, которому предстояло оказать громадное вліяніе на судьбы Европы. Екатерина имла успхъ, слдовательно имла право. Другого рода логика существуетъ только въ учебникахъ, но не въ дйствительной жизни…

Мн нтъ надобности передавать вс подробности захвата и закрпленія за собою власти, совершенныя Екатериною въ теченіи 29 и 30 іюня. Довольно того если мы скажемъ, что весь міръ поспшилъ присягнуть и рукоплескать ей. Она несомннно умла по достоинству оцнить эту присягу, но вмст съ тмъ она знала какимъ образомъ можно было не допустить нарушеніе этой присяги. Она заботилась только о томъ, чтобы сохранить за собою силу, сохранить власть, а въ этомъ все заключалось. Однако нтъ, не все еще! Такъ какъ тамъ, вблизи, въ Ораніенбаум находился противный предметъ называвшійся Петръ Третій, который такъ или иначе долженъ быть устраненъ. Орловы и Тепловы, не принадлежали къ людямъ, длающимъ, что либо наполовину. Бдный Петръ! Онъ по обыкновенію проводитъ послдніе дни какъ и всегда, играя въ солдатики, пьянствуя и покуривая. Изумленіе его было безгранично, когда Брессанъ сообщилъ ему о томъ, что длалось въ Петербург, но онъ все же плохо сознавалъ свое положеніе. Вмсто того, чтобы послдовать совту стараго Миниха и тотчасъ вступить въ столицу во глав своей голштейнской гвардіи, онъ послалъ канцлера Воронцова выразить царское изумленіе о происшедшемъ и пригласить Екатерину и ея помощниковъ быть снова врными своему долгу. Понятное дло его увщанія были безцеремонно осмяны и Воронцовъ, какъ умный человкъ написалъ и послалъ изъ Петербурга царю письмо, въ которомъ говоритъ, что ‘вынужденъ былъ подчиниться вол всей націи и присягнуть государын, фактически овладвшей престоломъ’.

Такимъ образомъ вс крысы, одна за другой, покинули тонувшій корабль. Слабая попытка Петра овладть Кронштадтомъ совершенно не удалась. Его туда не впустили, такъ какъ ране этою крпостью уже овладло посланное Екатериною лицо и Петру пришлось возвратиться въ Ораніенбаумъ безпомощному и ровно ничего не добившись. Храбрый Минихъ снова подалъ добрый совтъ, уговаривая царя поспшить въ Померанію и ставъ во глав, еще находившейся тамъ русской арміи, возвратиться въ Россію. Но все это было тщетно. Не такой былъ человкъ царь, чтобы умть удержать на голов своей корону и даже, онъ не былъ человкомъ способнымъ лишиться ея, сохранивъ свое достоинство. При первомъ извстіи о паденіи Петра III, говорятъ будтобы Фридрихъ Великій сказалъ: ‘Я убжденъ, что этотъ государь погибъ съ мечемъ въ рук!’ Если бы даже эти слова, были дйствительно сказаны т. е. исторически врны, это доказывало бы только то ‘какъ часто ошибаются даже глубокіе знатоки человческаго сердца’.

Нтъ! Бдный Петръ не умлъ умереть такой геройской смертью…

Посл того, какъ Екатерина все въ столиц привела въ надлежащій порядокъ, она двинулась пополудни 30 іюня во глав гвардіи въ Петергофъ, чтобы изгнать оттуда позорно оплеваннаго царя.

Она отправилась съ этой цлью, предводительствуя арміей въ 15,000 человкъ и сопровождаемая Дашковой и другими преданными ей людьми! Въ мундир пшей гвардіи, верхомъ на свтло-сромъ ретивомъ жеребц, въ андреевской лент, надтой чрезъ плечо, съ солдатской шапкой съ воткнутой въ нее дубовой вткой на разввающихся волосахъ и со шпагой на боку, она хала во глав войска. Въ ту минуту, когда она садилась на лошадь, одинъ молодой прапорщикъ конной гвардіи, замтилъ, что при шпаг императрицы нтъ портупеи. Быстро снявъ свою портупею, онъ подъхалъ къ императриц и предложилъ ей свою портупею. Она приняла ее усмхаясь, при чемъ образъ молодого человка атлетическаго сложенія и хотя съ очень рзкими но замчательно красивыми чертами лица, глубоко запечатллся въ ея сердц. Онъ назывался Потемкинъ и ему современемъ предстояло сдлаться любовникомъ и тираномъ Екатерины и грозою половины Европы.

Прибывъ въ Петергофъ, царица получила письмо своеге супруга, въ которомъ онъ предлагаетъ ей быть соправительницею. Въ отвтъ на это смшное предложеніе, она поручила Михаилу Измайлову, Григорію Орлову и князю Голицыну отправиться въ Ораніенбаумъ и предложить Петру написать формальное отреченіе отъ престола, проэктъ котораго она ему послала съ требованіемъ собственноручно переписать и подписать. Измайловъ быстро исполнилъ это порученіе и несчастное слабовольное существо было готово сдлать все, что отъ него требовали. Впрочемъ на нсколько минутъ онъ былъ въ нершимости, такъ какъ былъ пораженъ оскорбительной редакціей предложеннаго ему къ подписанію документа.

Этимъ воспользовался старикъ Минихъ и снова подалъ совтъ:

‘У васъ еще остается 600 врныхъ голштинскихъ солдатъ. Если вы не умете жить царемъ, то докажите по крайней мр, что вы способны по царски умереть, сражаясь во глав своего отряда’. Но старый воинъ тщетно тратилъ слова, храбрости у Петра было не боле чмъ у зайца. Это отлично понялъ Измайловъ и дерзко сказалъ Петру, потерявшему всякое присутствіе духа: ‘Длайте что хотите, но пока, я васъ арестую именемъ ея величества’. Несчастный отдалъ свою шпагу, прислъ къ столу, написалъ актъ отреченія отъ престола и подписалъ его. Посл того онъ былъ посаженъ съ своей любовницей Елизаветой Воронцовой, остававшейся ему врной до конца, въ грязную старую карету и отправленъ въ Петербургъ. Прапорщикъ Потемкинъ командовалъ эскортомъ. Когда свергнутый съ престола царь прозжалъ мимо рядовъ, выстроившагося въ Петергоф войска, оно привтствовало его возгласомъ: ‘Да здравствуетъ Екатерина Вторая!’

Въ то время какъ въ одномъ изъ флигелей замка царицу окружали блестящіе придворные, въ другомъ флигел супругъ царицы терплъ самое унизительное обращеніе. Съ него сорвали при открытыхъ дверяхъ андреевскую ленту, сняли мундиръ и заставили стоять въ одной рубашк и босоногимъ на показъ всей толп. Панинъ подошелъ къ несчастному и впослдствіи такъ передаетъ вынесенное имъ впечатлніе:

‘Я признаю это однимъ изъ несчастныхъ случаевъ въ моей жизни быть вынужденнымъ увидть его въ ту минуту. Я засталъ его заливающагося слезами и въ тотъ моментъ, когда онъ пытался схватить мою руку и поцловать ее, его любовница бросилась предо мною на колни, умоляя исходатайствовать для нея позволеніе оставаться при немъ’. Это было ей не разршено и въ замкнутой карет Елизавету Воронцову отвезли въ Москву. Свергнутаго съ престола Петра посадили въ карету между двумя офицерами и отвезли въ замокъ Ропшу…

На слдующій день Екатерина устроила торжественный въздъ въ Петербургъ. Около нея халъ верхомъ на кон Григорій Орловъ, воображавшій теперь, что только одинъ шагъ отдаляетъ его отъ цли сдлаться супругомъ своей возлюбленной. Начался цлый рядъ шумныхъ праздниковъ. Тупая толпа ликовала, попы славословили и пли псалмы, солдаты плавали въ водк. Екатерина осыпала своихъ сообщниковъ почестями, титулами, орденами, рублями и ‘крестьянскими душами’. Орловы пожалованы были графами, Григорій сдланъ генераломъ, а Панинъ первымъ министромъ. Такова справедливость на свт.

VIII.

Однако не смотря на весь праздничный шумъ, подъ часъ смущалась совсть блднымъ призракомъ всероссійскаго царя, низведеннаго теперь въ званіе герцога голштинскаго. Охраняемый нсколькими офицерами и унтеръ-офицерами, на которыхъ Орловъ могъ вполн положиться, сидлъ онъ въ Ропш все же чего-то поджидая и надясь на отъздъ въ Голштинію. Дло въ томъ, что несмотря на все происшедшее и даже несмотря на то, что онъ убдительно просилъ дать ему его библію, скрыпку, его негра и любимую собаку въ отвтъ на что получился самый ршительный и насмшливый отказъ, онъ былъ далекъ отъ того, чтобы понять, что все имъ пережитое были только цвточки, а ягодки еще впереди.

Вслдствіе своей ограниченности весьма возможно, что онъ долго бы продолжалъ строить планы осчастливить на родин своихъ голштинцевъ, такъ какъ неблагодарные русскіе не захотли дать себя осчастливить и развлекался тмъ, что на стол своемъ чертилъ мломъ шанцы и очертанія крпости. Нтъ сомннія, что свергнутый съ престола царь помирился бы съ положеніемъ провести остатокъ своихъ дней въ сколько-нибудь удобно устроенной крпости и, вмсто того, чтобы какъ прежде, играть живыми солдатиками, игралъ жестяными.

Однако все было иначе предршено, такъ какъ нашлись люди нечистой совсти, которымъ даже такое жалкое существованіе Петра казалось ужасно опаснымъ. Орловы желали смерти Петра и даже хладнокровно разсуждавшему Панину это могло представляться политической необходимостью.

Весьма возможно, что министръ, какъ нкоторые у насъ полагали, подыскивалъ какое либо средство, чтобы избгнуть ‘неудобства’ увнчать имвшую мсто дворцовую революцію убійствомъ. Но ему не дали времени придумать, что либо подходящее. Уже двнадцать, а пожалуй и боле рукъ протягивалось, владльцы ихъ съ такимъ же легкимъ сердцемъ готовы были убить царя, какъ какого нибудь кролика. Величайшему лжецу всемірной исторіи Наполеону I, пришлось разъ въ жизни сказать правду, а именно тогда, когда онъ сказалъ о русскихъ: ‘Soulevez l’epiderme et vous trouverez le tatare’ {По другимъ версіямъ Наполеонъ сказалъ: ‘Grattez le russe vaus trouverez le tatare,’ что въ то время было совершенно справедливо, но быть можетъ отчасти благодаря этому Наполеонъ потерплъ фіаско въ Россіи. Примч. переводчика.}. Сообщили-ли свирпые татары Орловы о свомъ план цариц относительно убійства, послдовало-ли на это какое либо безмолвное согласіе намекомъ или кивкомъ головы, на это никогда не найдется какихъ-либо достоврныхъ доказательствъ. Что однако же представляется несомнннымъ, это то, что ничего, ршительно ничего она не сдлала, чтобы воспрепятствовать ужасному преступленію. Наконецъ представляется совершенно смшнымъ и нелпымъ предположеніе, будто женщина обладавшая такимъ проницательнымъ умомъ, не могла сообразить и предъугадать своевременно еще 30 іюня какимъ образомъ могло, да и должно было закончиться сценическое представленіе, главнымъ дйствующимъ лицомъ котораго была она сама.

Вообще, если-бы относительно подобныхъ дяній было допустимо какое-либо оправданіе, то Орловы и ихъ сторонники могли бы заявить, что одинаково было опасно отослать обратно въ Голштинію низвергнутаго съ престола царя, какъ и содержать его плннымъ въ Россіи. Какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случа представлялась возможность контръ-революціи, по крайней мр съ точки зрнія людей, имвшихъ основаніе опасаться, что средства употребленныя ими по отношенію къ другимъ, могутъ быть примнены и къ нимъ самимъ, если это понадобится. Наконецъ надъ всми этими соображеніями должно было восторжествовать непреклонное намреніе Григорія Орлова сдлаться законнымъ супругомъ Екатерины.

Григорій Орловъ руководствовался тми же самыми соображеніями, которыя были высказаны тридцать лтъ спустя членомъ конвента Барреромъ: ‘Только мертвые не возвращаются обратно’. Такимъ образомъ смерть была ршена и Алексй Орловъ, такъ сказать съ татарски-варварскою откровенностью, привелъ въ исполненіе задуманное дло.

Рано утромъ 6 іюля похалъ Алексй Орловъ верхомъ на лошади въ Ропшу. Въ торокахъ сдла онъ повезъ съ собою бутылку отравленнаго бургондскаго вина, такъ какъ низвергнутый царь предпочиталъ бургондское всмъ другимъ винамъ. Атлетически сложеннаго убійцу сопровождали его братъ Григорій {Присутствіе Григорія Орлова не вполн удостоврено, такъ какъ есть нкоторыя не вполн безосновательныя свднія о томъ, что упомянутый Григорій не былъ братомъ Алекся Орлова, но его своякъ Григорій Никитичъ Орловъ.}, Тепловъ, младшій изъ князей Барятинскихъ и актеръ Волковъ. По прибытіи ихъ въ Ропшу были посвящены въ замышляемое предпріятіе князь Барятинскій старшій, сержантъ Энгельгардтъ и два гвардейскихъ солдата. Согласно нкоторымъ сообщеніямъ полагаютъ, что и Потемкинъ участвовалъ въ этой компаніи, но и это впрочемъ ничмъ не подтверждается, да и при томъ и этихъ дйствующихъ лицъ было боле чмъ достаточно въ этой ужасной драм. Алексй Орловъ и Тепловъ вошли къ Петру, который въ это время сидлъ у стола въ халат и рисовалъ. Они объявили этому несчастному, что онъ вскор будетъ освобожденъ и просили позволенія отобдать у него съ своими спутниками.

Обрадованный полученнымъ извстіемъ, бдняга Петръ отъ всего сердца изъявляетъ свое согласіе на просьбу. Накрывается столъ и начинается пиршество, уснащенное казарменными шуточками и прибаутками, такъ любимыми и вошедшими въ привычки низвергнутаго царя. Онъ не примтилъ, что по глазамъ его гостей видно было, что они замышляли уничтожить его. Въ радостномъ настроеніи требуетъ онъ свое любимое бургондское вино. Алексй Орловъ подаетъ знакъ и вносятъ бутылку съ отравленнымъ виномъ, изъ которой наливаютъ въ стаканъ Петра. Онъ его опорожнилъ, но доза яда была до такой степени значительна, что несчастный тотчасъ почувствовалъ его дйствіе. Онъ громко кричитъ, и жалобнымъ голосомъ требуетъ молока. Изумительно, что шайка убійцъ не отрицаетъ примненіе этого противоядія. Это до такой степени справедливо, что даже злоди, участвовавшіе въ дяніи Орлова, подъ часъ смущались, когда приходилось правдиво высказать какъ въ дйствительности произошло дло.

Отравленный съ жадностью проглотилъ молоко, вслдствіе чего произошла сильная рвота. Онъ бросился на стоявшую въ той же комнат кровать, а Алексй и его сообщники вышли во дворъ совщаться, что имъ надлежало предпринять. Тотчасъ же они поршили что при помощи рукъ надо дополнить все то, что не было достигнуто ядомъ. Быстро возвратились они снова къ свергнутому съ трона и тутъ произошла сцена, по сравненію съ которой казнь Людовика XVI производитъ только впечатлніе греческой трагедіи, словомъ такая сцена, которая можетъ встртиться только въ русской исторіи и при томъ повторилась въ ней два раза.

Алексй Орловъ и Тепловъ, оба разомъ набрасываются на несчастнаго Петра и Орловъ схватываетъ его за горло Петръ вскакиваетъ, впивается своему противнику ногтями въ лицо и кричитъ: ‘Да что же я теб сдлалъ дурного’. Противъ всякаго ожиданія, этимъ вопросомъ Алексй оказался такъ озадаченъ и смущенъ, что бросаетъ свою жертву и въ нершительности бгаетъ по комнат. Но въ эту минуту въ дло вступаютъ вс остальные сообщники. Сержантъ Энгельгардтъ, и Барятинскій-Старшій — покончили съ Петромъ III въ третьемъ часу пополудни 6 Іюля 1762 года. Тотчасъ посл его смерти сообщники позвали хирурга Людерса и объявили ему, что царь умеръ отъ апоплексіи. Честный Людерсъ, внимательно осмотрвъ трупъ, пожалъ плечами и сказалъ сухо: ‘Я достаточно долго зналъ царя и былъ убжденъ, что онъ долго не проживетъ!’ Алексй Орловъ слъ на коня и во весь духъ помчался, спша обо всемъ извстить императрицу. Какъ разъ въ это время у нея собралось общество и она разсказывала какую-то очень пикантную исторію, на что была замчательная мастерица. Алексй Орловъ попросилъ ее вызвать и сообщилъ ей въ весьма двусмысленныхъ, но для ея уха далеко не двусмысленныхъ выраженіяхъ, о томъ что ‘Петръ умеръ естественной смертью’. На это императрица воскликнула: ‘Ахъ какъ досадно, что эта смерть приключилась какъ разъ теперь! Вдь что только будутъ болтать объ этомъ?.. Позвать Панина!’ Явился министръ и посовтовалъ объявить о смерти царя только на другой день. Царица спокойно возвратилась къ ожидавшему ея обществу и продолжала разсказывать начатую ей исторію съ обычной веселостью и остроуміемъ.

Да, у этой великой гршницы, о которой Байронъ, не столько галантно, сколько справедливо сказалъ: ‘greatest of all sovereings and whores’, какъ смхъ такъ и слезы были всегда наготов. На другой день когда объявили о смерти Петра III, она заливалась слезами. Прежде всего во всемъ и всегда она была геніемъ деспотизма. Въ силу этого замчается та ловкость, съ которой она при всякомъ удобномъ случа умла прикрываться ‘Божьимъ провидніемъ’. Такъ напримръ 6 Іюля она приказала обнародовать манифестъ, въ которомъ она объявляла народамъ Россіи, что ‘бывшій императоръ подвергся часто бывавшимъ у него геммороидальнымъ припадкамъ, при чемъ несмотря на вс употребленныя средства для излеченія, Волею Божьею умеръ’. А дале говорится въ манифест: ‘приглашаю всхъ моихъ врноподданныхъ отдать ему послднія почести и помолиться за упокой души его, и вмст съ тмъ отнестись къ этой неожиданной смерти какъ проявленію Божьяго промысла, которое по неисповдимому предопредленію указываетъ мн престолъ, а отечеству моему надлежащій путь’… Невольно слышится Вольтеровскій ядовитый смхъ, которымъ несомннно засмялась Екатерина, когда подписывала этотъ набожный указъ! Ахъ по истин многимъ тяжело становится, когда убдишься что всемірная исторія не только Человческая Трагикомедія, а скоре Дьявольская Трагикомедія.

IX.

Среди русскаго народа двнадцать лтъ существовало сказаніе будто царь Петръ III не умеръ, но бжалъ и скрылся отъ жены, существеннымъ основаніемъ такому сказанію было то обстоятельство, что по небрежности забыли при богослуженіяхъ читать о Петр III, обычныя заупокойныя молитвы Какъ извстно, опираясь на это народное поврье, явилось одинъ за другимъ семь мнимыхъ Петровъ и одинъ изъ этихъ искателей приключеній именно Пугачевъ угрожалъ значительной опасностью престолу Екатерины. Но ея необычайное счастье, помогло ей благополучно восторжествовать и надъ этой опасностью какъ надъ многими другими. Такъ или иначе, но несомнненъ фактъ, вызывающій на глубокое размышленіе и приводящій къ печальному взгляду на міровую исторію, это то, что женщина распоряжалась судьбами Европы пока боле дьявольская сила, а именно французская революція, не вырвала у нея власть изъ рукъ, уничтоживъ ея обаяніе.

Безстыдная! Боле снисходительное, боле мягкое выраженіе было бы измною ея величеству исторической правд {Если бы Шерръ хотлъ дйствительно не измнять ея величеству исторической правд, онъ вспомнилъ бы о любовныхъ похожденіяхъ нмецкихъ принцессъ и королевъ. Но дло въ томъ, что он все продлывали въ глубочайшей тайн, а главное ими никто не интересовался, а съ Екатерины глазъ не спускала вся Европа. Примч. переводчика.}. Мифы о вавилонской Семирамид, сказаніе о Египетской Клеопатр, все это осуществила Екатерина II, она придала имъ историческую достоврность. Въ данномъ случа приключилось нчто неслыханное, такъ какъ съ безпримрной неосмотрительностью царица поставила основнымъ импульсомъ государственной жизни удовлетвореніе своихъ ничмъ несдержанныхъ вождленій страсти. Должность наложника царицы сдлалась первой и самой высокой должностью въ государств. Поперемнное замщеніе этой должности, къ которой стремились всевозможными средствами интриги и низости, было формальнымъ дворцовымъ и государственнымъ тактомъ, имвшемъ свой особый церемоніалъ. Какъ только взоры Екатерины были обращены на какого либо молодого человка, онъ тотчасъ формально вступалъ въ свою должность. Роджерсонъ, лейбъ-медикъ и ея пользовавшаяся особымъ довріемъ камеръ-фрау Протасова прозванная ‘L’Eprouleitse’ должны были подвергать всякаго новаго кандидата надлежащему экзамену {}. Если ихъ докладъ былъ благопріятенъ, то на слдующій же день царица открыто появлялась, опираясь на руку молодого человка, быть можетъ еще вчера никому неизвстнаго, а сегодня у ногъ его распростерлась вся Россія. Такъ шло дло до самой смерти Екатерины. Даже въ преклонномъ возраст, каждый вечеръ царица, въ виду всхъ придворныхъ, отправлялась въ свою спальню, сопровождаемая своимъ любимцемъ и нердко при этомъ присутствовали ея сынъ и внукъ. Никогда, съ тхъ поръ какъ существуетъ міръ, ни одна женщина не относилась такъ презрительно къ стыдливости и достоинству женскаго пола. Конечно не было никакой надобности преувеличивать распутство Екатерины и приписываемыя ей опьяненіе виномъ и водкой и мимолетныя любовныя похожденія, ничто иное какъ нелпо вымышленныя басни. Съ другой стороны, если принять въ соображеніе все достоврное въ исторіи ея любимцевъ, представляется весьма непонятнымъ, какъ ршались многіе исторіографы утверждать, что Екатерина: ‘старалась сохранять всегда приличную вншность’. Одно только можно признать несомнннымъ, что она допускала, чтобы ее обманывали ея любимцы, но властвовать надъ собою никому не дозволяла, за исключеніемъ только Потемкина.

Григорій Орловъ въ теченіи двнадцати лтъ пользовался благосклонностью своей повелительницы. Императоръ Іосифъ II въ угоду царицы, до того унизился, что въ Іюл 1772 года возвелъ этого человка въ достоинство нмецкаго имперскаго князя. {Geflgelte Nemesis, d des Lebens Entcheiderin,

‘Gttin mit ernstem Blick, tochter der Gerechtigkeit

D, die der Scerblichen stolzschnaubenden Lauf

Mit ehernem Zge lenkt

Und haftet ihren verderblichen Uebermuth!

Ringsum dein Rad, das immer bewegliche

Sprlose, wendet sih um der Menchen lachendes glck

Verborgern geht du ihremFu se narh

Und beugst den Stolzen Nacken’.

Mesomedes.} Григорій задыхался подъ бременемъ всякихъ должностей, почестей и орденовъ. Онъ игралъ милліонами точно щебнемъ и для того, чтобы свою должность при цариц какъ можно отчетливе выяснить, онъ только одинъ во всей Россіи обладалъ правомъ носить въ петлиц ея портретъ съ громаднымъ брилліантомъ. Но все же супругомъ своей любовницы ему не удалось сдлаться, этому противился Панинъ, да и при томъ сама Екатерина желала имть любовника, но вовсе не помышляла о супруг. Кончилось тмъ, что его высокомріе и гордость утомили наконецъ Екатерину. Вскор посл того онъ былъ вытсненъ съ ложа царицы, совершенно ничтожнымъ молодымъ человкомъ называвшимся Васильчиковымъ, а этого послдняго вытснилъ Потемкинъ, Григорій Орловъ не въ силахъ былъ вынести положенія сдлаться второстепеннымъ лицомъ въ Россіи. Онъ впалъ въ помшательство и вскор безуміе его достигло такихъ дикихъ размровъ, что онъ питался собственными испражненіями и наконецъ умеръ въ Іюл 1783 года. Невольно вспоминаемъ при этомъ о томъ, что древній греческій поэтъ не безъ основанія создалъ гимнъ Немезид {А когда за деньги Австрійскія императрицы возводили въ баронство инородцевъ сомнительной репутаціи, было-ли это униженіемъ или дломъ честнымъ? Примч. переводчика.}.

Въ Григорій Потемкин Екатерина встртила человка пересилившаго ее. Онъ заколдовалъ великую колдунью, что бы властвовать надъ нею. Съигравъ незначительную, подчиненную роль въ переворот 1762, онъ, подъ предводительствомъ Румянцева участвовалъ въ войн противъ турокъ въ 1774 году и возвратился въ Петербургъ генералъ-маіоромъ. Царица не забыла представительнаго, атлетическаго прапорщика, 30 Іюня 1762 выступившаго въ Петергофъ во глав возставшихъ гвардейцовъ и предложившаго императриц свою портупею. Да и самъ Потемкинъ мастерски разыгрывалъ страстную комедію, польстившую настолько же тщеславію царицы, сколько возбудившую ея чувственность. Онъ такъ увлекся своей драматической ролью, что прикидываясь пришедшимъ въ отчаяніе отъ смлости и безнадежности своей любви, удалился на нсколько дней въ монастырь, высказавъ намренье постричься въ монахи.

Такое искательство было настолько оригинально, что Екатерина не въ силахъ была долго сопротивляться, и уже въ Ма 1774 года отблагодарила за услуги добряка Васильчикова, а Потемкинъ былъ пожалованъ генералъ-адьютантомъ. Вскор, сдлавшись офиціальнымъ любимцемъ, онъ нисколько не скрывалъ своего намренія стать во глав управленія государствомъ и достигъ этой цли, потому что съ грубостью монгола умлъ сочетать хитрость и пронырство фанаріота и вмст съ тмъ съумлъ внушить цариц къ себ не только любовь, но и нкотораго рода страхъ. Даже тогда, когда она чувствовала себя пресыщенной въ его объятіяхъ, она не ршалась освободиться изъ оковъ его тираніи. Онъ съ своей стороны былъ очень доволенъ перерывами въ исполненіи своихъ обязанностей любовника и служа ей, подъ видомъ удовлетворенія ея властолюбивыхъ стремленій, въ сущности удовлетворялъ только свое личное безграничное честолюбіе. Всмъ извстно какъ благодушно относилась Екатерина ко всмъ фантасмагоріямъ завоеваній и цивилизаціи, которыми старался ее ослпить Потемкинъ. Однако тмъ не мене, она вздохнула облегченно и почувствовалъ себя какъ бы освобожденной, когда осенью 1791 года узнала, что давнишній ея деспотъ, умеръ среди степи, на пути изъ Яссъ въ Николаевъ.

Потемкинъ самолично заботился о доставленіи своей возлюбленной любовниковъ. Такъ напримръ онъ сблизилъ ее съ секретаремъ Завадовскимъ и гусарскимъ корнетомъ Зоричемъ, сербомъ по происхожденію. Оба они продержались весьма недолго. Настолько же недолго продержался сержант Корсаковъ, въ буквальномъ смысл изъ караульной комнаты дворца попавшій прямо на ложе царицы. Этотъ молодой человкъ былъ безъ всякихъ признаковъ какого либо образованія, ни дать ни взять какъ любой башкиръ. Посл своего возвышенія, ему вздумалось въ своемъ великолпно отдланномъ дом устроить библіотеку, такъ какъ таковыя водились у всхъ знатныхъ людей. Съ этой цлью онъ приказалъ пригласить къ себ книгопродавца и заказалъ ему громадное число книгъ. ‘Но какія же именно нужны книги?’ — спросилъ книгопродавецъ.— Ахъ Боже мой, да это вамъ должно быть лучше извстно чмъ мн, такъ какъ вы этимъ занимаетесь. Большія книги должны быть внизу, а маленькія сверху, словомъ такъ какъ у Императрицы’. Этотъ глупецъ однако же осмлился оказаться неврнымъ своей царственной возлюбленной. Однажды пришлось Екатерин испытать чувство оскорбленнаго самолюбія, заставъ его, въ объятіяхъ красавицы штатсъ-дамы графини Брюсъ. Царица, бывшая неумолимо суровой, но единственно только тогда, когда дло касалось удовлетворенія ея ненасытнаго властолюбія, ограничилась въ этомъ случа только тмъ, что обоихъ виновныхъ удалила отъ двора.

За Корсаковымъ пользовался благосклонностью царицы, красивый, кроткій, любезный Ланской, котораго изъ всхъ своихъ любовниковъ Екатерина любила самымъ глубокимъ и искреннимъ образомъ. Потемкинъ былъ очень серьезно стреноженъ силою этой новой склонности царицы и даже настолько, что распространился слухъ, будто бы онъ принялъ мры къ отравленію новаго любимца. Врно во всякомъ случа то, что бдный Ланской — конечно не въ точномъ значеніи этого слова, такъ какъ его возлюбленная осыпала то подарками настолько, что посл смерти его осталось семь милліоновъ рублей и бездна драгоцнностей,— заболлъ и очень быстро его болзнь приняла угрожающій характеръ. Императрица ни на шагъ, не отходила отъ его кровати и нжнйшимъ образомъ ухаживала за нимъ. Когда врачъ вдумчиво стоялъ около его кровати, царица горячо воскликнула, обращаясь къ медику: ‘этотъ человкъ не можетъ, умереть, онъ не долженъ умереть! Вы не можете себ представить какой полнотой жизненныхъ силъ онъ обладаетъ!’ Вроятно провозглашеніе этой ‘жизненной силы’ заставило врача только усмхнуться про себя, такъ какъ ему было извстно что Ланской разстроилъ свое здоровье употребленіемъ возбуждающихъ средствъ. Больной умеръ въ объятіяхъ Екатерины. Нсколько дней провела она предаваясь страшному отчаянію, высказала даже желаніе отказаться отъ управленія государствомъ, клялась никого уже больше не любить и одлась какъ вдова вовсе траурное. Наконецъ, почти насильно проникъ къ ней Потемкинъ и такъ сказать вырвалъ изъ окружавшей ее обстановки безнадежнаго отчаянія. Но все же случилось невроятное: должность любовника царицы цлый годъ оставалась никмъ не замщенной!

По истеченіи года замстителемъ Ланскаго сдлался Ермоловъ, но вскор не понравился оберъ-любимцу Потемкину и по настоянію послдняго былъ удаленъ. Мсто его занялъ красавецъ Мамоновъ. Однако шестидесятилнія прелести своей возлюбленной вскор показались ему несоотвтствующими его вкусамъ и онъ нашелъ въ себ достаточно мужества, чтобы искренне сознаться въ этомъ самой Екатерин, и кром того признался ей, что влюбленъ въ одну изъ ея фрейлинъ и просилъ руки этой двушки. Не малаго достойно удивленія, что такой чувствительный уколъ своего громаднаго самолюбія и чувства ревности царица умла перенести относительно спокойно, такъ какъ ограничилась только той местью, что не допустила удовлетворенія желанія своего любимца, относительно брака съ фрейлиной. Но надлежитъ признать, что дйствительно Екатерина даже въ шестьдесятъ лтъ сохранила еще порядочный запасъ красоты. Одинъ очевидецъ, которому въ этотъ періодъ времени, приходилосъ очень часто ее видть, говоритъ о ней слдующее: ‘Она была нсколько выше средняго роста и ни одна женщина, на столько же дородная, не умла бы такъ удачно и соотвтственно своему сложенію одваться. Волосы ея были причесаны всегда съ античной простотою и замчательнымъ вкусомъ и никогда корона не шла такъ къ чьей либо голов какъ къ ея. Ея веселость и простота обращенія въ тсномъ кругу приближенныхъ группировали вокругъ ея шаловливость, юность и шутливость’.

Ея обаятельный, доврчиво влекущій къ себ обликъ, всхъ привлекалъ и вс имвшіе къ ней доступъ даже одвались соотвтственно ея настроенію. Но, какъ только она надвала перчатки, намреваясь отправиться въ залы Государственныхъ засданій, тотчасъ она уже иначе держала себя и измняла тонъ голоса. Любезная, веселая женщина внезапно превращалась въ полную достоинства, величественную императрицу. Кому случалось увидть ее въ первый разъ, всегда находилъ ее вполн соотвтствующей своимъ ожиданіямъ и невольно восклицалъ: ‘Да, это врно, она дйствительно Семирамида Свера’. Къ концу своей жизни она страшно располнла и ноги ея опухли, вслдствіе чего она имла видъ безформенной массы.

Весной 1789 года, въ залахъ и корридорахъ лтней резиденціи въ Царскомъ Сел придворные шептали другъ другу на ухо: ‘Повидимому ея Императорскому Величеству благоугодно положить конецъ платонической любви’. Какъ разъ въ это время, откровенный Мамоновъ былъ замненъ прекрасно сложеннымъ, ловкимъ, съ очень красивыми глазами, двадцати четырехлтнимъ гвардейскимъ прапорщикомъ Платономъ Зубовымъ, остававшимся на занятой имъ должности до самой смерти Екатерины.

Не оставалось сомнній, что съ платонизмомъ было покончено. Честный массонъ, отличавшійся ужаснымъ недостаткомъ всякую вещь называть настоящимъ именемъ, такъ говоритъ объ этомъ въ своихъ запискахъ: ‘Вдругъ увидли что императрица снова возобновила т оргіи, которыя происходили во времена Орлова. Валеріанъ, братъ Платона Зубова нсколько моложе и посильне послдняго и коренастый Петръ Салтыковъ принимали въ этомъ дятельное участіе. Въ обществ этихъ трехъ молодыхъ распутниковъ, старуха Екатерина проводила дни, а въ то же самое время ея войска поражали турокъ, сталкивались со шведами и опустошали несчастную Польшу, а между тмъ народъ страдалъ отъ голода и бдствій, подвергаясь всякаго рода притсненіямъ и тираніи. Въ этотъ же періодъ времени императрица образовала около себя тсный кружокъ приближенныхъ, собиравшійся два или три раза въ недлю и называвшійся ‘маленькій эрмитажъ’. Часто являлись туда замаскированными, доврчиво бесдовали, танцовали, разыгрывали Екатериной сочиненныя театральныя пьэски, играли въ различныя игры и вообще забавлялись вволю. Въ этомъ кружк Левъ Нарышкинъ игралъ ту же самую роль, какъ герцогъ Рокелоръ при двор Людовика четырнадцатаго, а Матрена Даниловна, формальная шутиха, высказывавшая грубую и рзкую правду, была помощницею Нарышкина. Иностранные посланники допускались въ этотъ кружокъ только тогда, когда пользовались исключительнымъ, особымъ расположеніемъ царицы. Впослдствіи Екатерина образовала еще боле тсный, таинственный кружокъ, называвшійся ‘маленькое общество’. Трое вышеназванныхъ любимцевъ, племянница Потемкина графиня Браницкая, а вскор посл того Протасова и нкоторые преданнйшіе камеръ-фрау и камеръ-лакеи были единственными членами этого кружка, въ которомъ Сверная Сивилла совершала свои таинственныя мистеріи.

X.

Тридцать четыре года, и четыре мсяца царствовала Екатерина II. Она умла до самой смерти своей поддержать въ глазахъ всего міра славу и вншній блескъ своего царствованія. Она отлично знала, въ силу чего льстила Вольтеру и Дидро, потому что понимала громадное вліяніе оказываемое парижскими литературными силами на общественное мнніе всей Европы. Въ интимномъ кругу своихъ приближенныхъ, она называла ‘Мои бестіи’ тхъ воскуривавшихъ ей иміамъ даровитыхъ людей, съ которыми она вела переписку.

Презрніе къ человчеству, рядомъ съ любовью къ наслажденіямъ и властолюбію, всегда было преобладающей характерной чертою этой замчательной женщины и такъ какъ она изучила этихъ людей всегда готовыхъ ей служить и такъ раболпно выполнять вс ея желанія и велнія, такъ ревностно лгать по ея приказанію, такъ обманывать, такъ кусать,— понятно она имла полное основаніе ихъ презирать. Жестокой отъ природы, какъ мы уже объ этомъ упомянули выше, она не была. Но если то, что она любила называть: ‘государственныя причины’ этого требовали, или если ей только казалось, что они этого требовали, тогда она, не проливъ ни слезинки, съ спокойной совстью могла взирать, какъ лилась кровь цлыхъ народностей подъ штыками ея войска. Настолько же стснялась она и при другихъ условіяхъ. Такъ напримръ, когда въ первые годы ея царствованія ей показалось опаснымъ существованіе заключеннаго въ тюрьму законнаго наслдника престола, злополучнаго Ивана, она ни минуты не колебалась дать свое согласіе на отправку убійцъ въ Шлиссельбургъ, напавшихъ на спящаго принца и задушившихъ его. Вся жизнь и вс дянія Екатерины носятъ характеръ чего-то внушительнаго, чего-то колоссальнаго, однако при ближайшемъ разсмотрніи и разслдованіи эта жизнь и эти дянія теряютъ ихъ окружавшій блестящій ореолъ и вмсто дйствительнаго величія мы усматриваемъ во всемъ только кажущееся, призрачное величіе. Замчается совершенное отсутствіе нравственныхъ основъ. Все поддльно, лживо, безнравственно, пусто и гнило.

Однако въ начал своего царствованія, она повидимому серьезнымъ и искреннимъ образомъ стремилась вывести Россію на путь къ цивилизаціи и дйствительнаго прогресса. Пока она пользовалась совтами такихъ превосходныхъ людей какъ напримръ Сиверсъ — много хорошаго было сдлано или по крайней мр пытались сдлать для улучшенія физическаго и нравственнаго быта народонаселенія. Поздне все это оставлено было въ сторон и вс силы государства напрягались только въ пользу безграничныхъ честолюбивыхъ стремленій, высказавшихся въ безсовстной жажд территоріальнаго расширенія. Въ Европ сялась смута съ цлью ловить рыбу въ мутной вод и праздновались грубые тріумфы надъ предательски опутанными, обманутыми, на смерть замученными народами, а между тмъ, внутри государства, собственный народъ подвергался безжалостнйшему высасыванію всхъ жизненныхъ соковъ для удовлетворенія безумной расточительности временщиковъ.

Поворотъ къ худшему произошелъ именно тогда, когда Екатерина подпала тираніи Потемкина, которому стонавшій русскій народъ, далъ названіе: ‘Князь Тьмы’. Царица хотя и очень польщенная въ своихъ честолюбивыхъ и властолюбивыхъ стремленіяхъ исполинскими замыслами и тамерлановской политикой Потемкина, все же на первыхъ порахъ старалась освободиться отъ ярма, наложеннаго на нее этимъ могучимъ человкомъ. Въ 1778 году она даже предприняла весьма серьезную къ тому попытку сбросить съ себя сказанное иго. Она вызвала Алекся Орлова, намреваясь примирить свирпыхъ Орловыхъ съ Потемкинымъ и тмъ создать себ противовсъ по отношенію съ послднему. Но попытка эта была совершенно безуспшна, такъ какъ Алексй Орловъ заявилъ, что если она желаетъ, то Потемкинъ долженъ быть лишенъ жизни, такъ какъ примиреніе и дружбу съ этимъ ‘сатаною своей повелительницы’, какъ онъ такъ и братъ его навсегда признаютъ невозможными. Съ того дня царица предоставила Потемкину хозяйничать и распоряжаться какъ ему угодно, довольствуясь только тмъ, чтобы онъ воздерживался и какъ можно рже вмшивался въ ея частную жизнь.

По смерти Потемкина Екатерина была уже слишкомъ стара, слишкомъ толста и слишкомъ не любила себя тревожить, чтобы не только пытаться измнить вредную систему правленія, но даже и помышлять объ этомъ. Въ силу этого она предоставила заботы объ управленіи государствомъ жалкому Зубову, ничего не смыслившему въ длахъ и лишенному всякой энергіи и самодятельности. По всмъ вопросамъ государственнаго управленія, онъ отдлывался стереотипной фразой: ‘Длайте по примру прежнихъ лтъ’. Ничего нтъ удивительнаго, что къ концу жизни царицы положеніе Россіи представляло собою безграничное истощеніе, безпорядокъ и смуту. Земледліе, вслдствіе вчныхъ рекрутскихъ наборовъ, вызываемыхъ безпрерывными завоевательными стремленіями, было въ запущеніи, въ рабочихъ рукахъ ощущался недостатокъ, торговля была въ полномъ засто, благосостояніе исчезло, всюду рыскали разбойничьи шайки, армія одичавшая и распущенная, въ управленіи и судопроизводств цлый хаосъ всякихъ мерзостей.

Къ этому еще присоединилось безсердечное отношеніе Екатерины къ ея сыну Павлу, наслднику престола {Госпожа Кампанъ, въ своихъ запискахъ приводитъ нчто ужасающимъ образомъ иллюстрирующее эти отношенія. Когда великій князь въ 1782 году постилъ французскій дворъ, однажды спросилъ его Людовикъ XVI, правда-ли, что онъ не можетъ разсчитывать на врность кого бы то ни было изъ своей свиты, Великій князь нисколько не колеблясь, тотчасъ отвтилъ, несмотря на то, что при этомъ присутствовало большое общество: ‘Мн было бы очень непріятно, еслибы при мн былъ врный пудель, такъ какъ я могъ бы быть увреннымъ, что прежде чмъ я выхалъ изъ Парижа, моя мать приказала бы бросить эту собаку съ камнемъ на ше въ Сену.}. Она его ненавидла и презирала, держа его въ тягостной и обидной зависимости и давала ему самое скудное содержаніе, тогда какъ ея любовники купались въ золот и брилльянтахъ. Если такое обхожденіе матери съ сыномъ сопоставить съ тмъ обстоятельствомъ, что Павелъ помимо нкоторыхъ хорошихъ наклонностей, былъ безусловно самодуръ и даже на три четверти прямо сумасбродъ, такъ что утвержденіе русскаго государственнаго календаря о томъ, что Павелъ сынъ Петра третьяго не представляется фикціей. Но не надо забывать что Екатерина въ предполагаемомъ сын Салтыкова видла своего наслдника. Женщина одержимая такой пламенной жаждой власти, должна была ненавидть собственнаго ребенка, которому она современемъ должна уступить мсто, хотя бы даже мертвая.

День этотъ наконецъ наступилъ, какъ и всегда для утшенія измученныхъ народовъ неизбжно наступаютъ дни въ дребезги разбивающіе какъ камышинку самые гордые, самые властные скипетры и предающіе на съденіе червямъ представителей самой возмутительной тираніи.

Послдніе дни Екатерины были весьма счастливые. Одурманенная иміамомъ и оглушенная славословіемъ рабски низкопоклоннаго дворянства, которому она предоставила грабить народъ, она воображала себ, что все обстоитъ не только благополучно, но и превосходно. Великая спекуляція, которую она продлала съ французской, революціей ловко была придумана и выполнена. Ей удалось натравить Австрію и Пруссію на западъ, т. е. на революціонерную Францію, чмъ она развязала себ руки на восток Европы, чтобы пожать тамъ плоды давно уже затянныхъ каверзъ и подвоховъ. Старая хитрая женщина мастерски обладала искусствомъ таскать іюльскіе и турецкіе каштаны нмецкими лапами изъ французскаго огня. Львиная часть въ раздл Польши выпала на ея долю, завоеваніе Финляндіи оказалось уже подготовленнымъ, а путь въ Константинополь уже открытымъ. Съ наслажденіемъ вдыхала она иміамъ тончайшей лести, смшанный съ запахомъ крови въ побдныхъ одахъ придворнаго поэта Державина, который въ своей од по поводу гнуснаго разгромленія Варшавы торжественно восклицаетъ:

‘На что теб союзъ о Россъ?

Шагни и вся твоя вселенна!’

Въ конц осени 1796 года царица находилась въ превосходномъ расположеніи духа. 4 Ноября (стараго стиля) она получила извстіе о переход генерала Моро чрезъ Рейнъ для обратнаго возвращенія во Францію и поздравляла съ этимъ событіемъ австрійскаго посла Кобенцля въ записк, составленной въ шуточной форм и слдующаго содержанія:

‘Спшу увдомить Ваше превосходное превосходительство, что превосходныя войска вашего превосходнаго двора, превосходно поколотили французовъ’. Вечеромъ появилась она среди своего, маленькаго эрмитажа’ совершенно здоровой и чрезвычайно веселой. Она всячески подшучивала надъ Львомъ Нарышкинымъ и дразнила его разсказами о смертныхъ случаяхъ, зная что онъ ужасно боялся смерти. Наконецъ она сказала, что отъ слишкомъ продолжительнаго смха чувствуетъ небольшіе колики и ране обыкновеннаго удалилась на покой. На слдующій день, вставъ съ постели въ обычный часъ, она послала за Зубовымъ, разговаривала съ нимъ и при этомъ разршила нсколько государственныхъ длъ. Оставшись на нсколько минутъ одна, она направилась изъ своей спальни въ уборную и тамъ произошелъ съ ней апоплексическій ударъ, вслдствіе котораго она упала на полъ. Въ такомъ положеніи засталъ ее главный каммердинеръ. Ее тотчасъ уложили около окна на матрац и созванные врачи прибгли къ кровопусканію, клистирамъ и другимъ средствамъ, не принесшимъ никакой пользы. Царица была еще жива, потому, что сердце ея билось, но она не въ состояніи была пошевельнуть ни однимъ членомъ и не въ состояніи была какъ слышать, такъ и говорить.

Весь дворецъ затихъ и ощущалось какое-то тяжелое предчувствіе большихъ перемнъ. Придворные скорчили подходящія случаю выраженія лицъ, такъ какъ уже дали знать о случившемся въ Гатчину великому князю. Въ комнатахъ внизу, подъ тмъ помщеніемъ, гд находилась умирающая царица, ея любимецъ спшно укладывалъ все награбленное, готовясь, посл послдняго вздоха царицы, покинуть дворецъ. Съ сухими глазами, поглощенный мыслями о подготовленіи предстоящаго вступленія на престолъ, стоялъ Павелъ у смертнаго одра матери. Его старшій сынъ, великій князь Александръ плакалъ искренне и сильно, такъ какъ бабушка его чрезвычайно любила. Посл тридцати семи часовъ безмолвной борьбы со смертью, Екатерина начала ужасно хрипть. Чрезъ нсколько минутъ она страшно вскрикнула и скончалась. (6 ноября 1796 года).

Человкъ, которому нельзя отказать въ дарованіяхъ и добросовстности по отношенію къ исторической правд, именно лордъ Бругхамъ высказалъ объ Екатерин слдующее: ‘женщина, въ которой властолюбіе сочеталось съ грубой развращенностью, въ которой исчезли вс слды женственности присущей ея полу и проявлявшей вмст съ тмъ изумительное умніе властвовать и изумительную твердость духа, то есть свойства присущія возвышенному характеру, соединяла вмст съ этимъ рзкую необузданность, безсовстную лживость, разнузданную страстность и вс слабости и пороки, способные унизить самого худшаго изъ смертныхъ’. Приговоръ строгій и суровый какъ сама истина. Но тмъ не мене собственный внукъ Екатерины царь Александръ, пользовавшійся, ея громаднымъ расположеніемъ, произнесъ о ней еще боле строгій приговоръ, когда въ роковомъ и достопамятномъ 1812 году высказалъ пользовавшемуся большимъ его довріемъ, генералу Роберту Вильсону слдующее: ‘Я достоинъ сожалнія, потому что при моемъ двор весьма мало людей, которые могли бы похвалиться здоровымъ воспитаніемъ и твердыми нравственными правилами. Правленіе моей бабушки въ конецъ развратило высшіе классы моего царства, такъ какъ все воспитаніе заключалось во французскомъ язык, французской втрянности и французскихъ порокахъ’.

XI.

Вс дйствія царицы по отношенію къ сыну клонились къ тому, чтобы Павелъ съ горячимъ нетерпніемъ ожидалъ ея кончины. Она дала ему тщательное, хотя и лишенное теплаго чувства любви, воспитаніе, но она безжалостно устраняла примненіе его способностей въ государственномъ управленіи и при всякомъ удобномъ случа рзко и обидно давала ему чувствовать его полную зависимость отъ нея. Тамъ въ Гатчин, онъ старался убить время развлекаясь солдатскими упражненіями и разжигая свою ненависть къ любимцамъ матери и такъ какъ, основываясь на этомъ хозяйничаніи временщиковъ, онъ сдлалъ преждевременные выводы и усвоилъ предвзятыя сужденія обо всемъ русскомъ народ, кончилось тмъ, что онъ свыкся съ чувствомъ невыразимаго презрнія къ стран, править которой ему предстояло въ будущемъ. Если къ этому принять еще въ соображеніе сильное пристрастіе къ кос и нкоторыя донкихотскія его выходки, которыя приплетались вмст съ тмъ къ страсти педантическихъ полицейскихъ распорядковъ, касавшихся самыхъ пустыхъ мелочей, то не трудно представить себ какая жизнь возникла при двор въ Петербург, когда Павелъ изъ положенія безусловнаго отсутствія самомалйшаго значенія, однимъ прыжкомъ, совершенно внезапно занялъ положеніе, предоставлявшее въ его руки полную, ничмъ неограниченную власть.

Новый царь, вступилъ на престолъ съ твердымъ и искреннимъ желаніемъ исцлить вс государственныя язвы, вызванныя правленіемъ его предшественницы. Но при этомъ онъ утерялъ изъ виду, что Россія въ томъ положеніи, въ какомъ она была тогда, не можетъ быть управляема безъ содйствія русской аристократіи, а между тмъ какъ разъ противъ нея онъ чувствовалъ такое недовріе, такое презрніе и такую ненависть, на какія только могъ быть способенъ и во всякомъ случа имлъ право человкъ, признававшій себя сыномъ Петра III. Однако царь всхъ русскихъ, взошедшій 7 ноября 1796 года на престолъ, не долженъ былъ допустить, чтобы подобное чувство овладло и руководило имъ, если онъ хотлъ быть царемъ всхъ русскихъ {Что же длать графъ? Тиранія сдерживаемая убійствомъ — вотъ наша Magna Charta!— сказалъ одинъ русскій государственный человкъ иностранному послу.}. Что помогло злополучному Павлу, что онъ въ своемъ Михайловскомъ дворц, боле похожемъ на крпость, чмъ на дворецъ, если можно такъ выразиться наглухо замуровался? Русская Magna Charta и тамъ взяла верхъ и выполнила свое дло, какъ когда-то въ загородномъ дом въ Ропш.

Екатерина счастливо и благополучно до послдней минуты жизни своей сохранила престолъ, захваченный хитростью и насиліемъ. Произошло это потому, что она умла обращаться съ русскими, потому что она отлично ладила съ аристократіей и потому, что воздйствовала на всхъ и всюду обаяніемъ своей геніальной личности. Кром того она блестящимъ образомъ польстила русскому стремленію къ завоеваніямъ и расширенію. Разница между ея управленіемъ и управленіемъ ея преемника, должна была вскор обнаружиться самымъ поразительнымъ образомъ. На мсто деспотизма руководимаго ясно опредленными идеями и притомъ позлащеннаго женскимъ обаяніемъ, явился колеблящійся, случайный, всегда причудливо-угрюмый и часто, прямо сумасбродный деспотизмъ.

Въ царствованіе Павла произошли въ Россіи событія, повидимому невроятныя, но все же несомннно имвшія мсто.— Командиръ одного изъ гвардейскихъ полковъ, въ своемъ рапорт императору объ одномъ изъ офицеровъ на основаніи донесеній, что онъ умираетъ въ лазарет, показалъ его умершимъ. Императоръ собственноручно вычеркиваетъ его изъ полковыхъ списковъ. Но по несчастью этотъ офицеръ остался живъ, командиръ уговариваетъ его на нкоторое время отправиться въ свои помстья, пока представится случай исправить ошибку. Офицеръ на это согласился, однако его наслдники прочли офиціальное извщеніе о его смерти и не смотря на явку и увренія ихъ родственника, не захотли признать его живымъ и предъявили свои притязанія къ имуществу офицеру. Оффиціально умершій, но въ дйствительности живой человкъ, убдись, что ему дйствительно грозитъ смерть не по приговору судебному, но отъ голода, детъ обратно въ Петербургъ и въ прошеніи излагаетъ царю всю суть дла. На поляхъ этого прошенія Павелъ длаетъ надпись: ‘Въ виду того, что о господин офицер уже состоялось Высочайшее повелніе, то въ его просьб (т. е. объ оффиціальномъ признаніи его живымъ) какъ неосновательной отказать’. Zarismus locutus est.

Также точно какъ и внутри государства, такъ и во вншнихъ сношеніяхъ эксперименты Павла вскор выяснились съ весьма невыгодной стороны, такъ какъ въ то время Бонапартъ съ смлымъ и въ то же время хладнокровно обдуманнымъ расчетомъ предпринялъ свой походъ на всю Европу. Русской аристократіи казалось невыносимымъ видть, что такъ долго поддерживаемое Екатериною преобладаніе надъ другими государствами при Павл совершенно исчезло и что самое существованіе этой аристократіи, ея вліяніе, ея имущество, ея положеніе, вслдствіе ежедневно, даже ежечасно мняемаго расположенія духа царя подвергаются безчисленнымъ опасностямъ. Она привыкла смотрть на царя какъ на сумасшедшаго и надо сознаться не безъ основанія, такъ какъ помимо свтлыхъ промежутковъ, императоръ Павелъ говорилъ и дйствовалъ какъ человкъ, потерявшій разсудокъ! Въ дйствительности его управленіе обратилось въ дикій, сумасбродный произволъ, не щадившій даже лучшія его же распоряженія. Напомню только о томъ, какъ грубо неблагодарный Павелъ смертельно оскорбилъ всею Россіей обожаемаго Суворова. Уже въ Іюл 1800 года въ высшихъ сферахъ русской столицы образовалось твердое убждена что такой порядокъ вещей не можетъ длиться дале и что необходимо положить ему конецъ. Это убжденіе быстро вызвало заговоръ. Центромъ его былъ министръ иностранныхъ длъ графъ Петръ Лудвигъ фонъ Паленъ, онъ былъ въ то же время главноуправляющій почтовымъ вдомствомъ, онъ же генералъ-губернаторъ Петербурга и глава тайной полиціи, его ближайшими сообщниками были вице-канцлеръ графъ Панинъ, племянникъ Панина 1762 года, адмиралъ Рибасъ и генералъ Талызинъ. Мало-по-малу были посвящены въ заговоръ братья Платонъ, Валеріанъ и Николай Зубовы, генералъ Бенингсенъ и многіе другіе генералы, полковники, а также штабъ и оберъ офицеры. Число заговорщиковъ было настолько значительно, что почти невозможно было соблюсти тайну и слухи о заговор дошли до царя. ‘Я знаю — сказалъ онъ,— что мн готовится судьба моего отца’. Но Паленъ, которому ослпленный царь безусловно доврялъ, смло и хитро доказывалъ своему повелителю неосновательность его предположенія, но одновременно съ этимъ поторопилъ выполненіе задуманнаго {См. стр. 432.}.

Къ чести человческой природы мы готовы допустить, что намреніемъ Палена и лучшихъ изъ его сообщниковъ было только низверженіе съ трона императора Павла, допустить это тмъ боле имется основаніе, такъ какъ извстно, что великій князь, наслдникъ престола Александръ, сочувственно относился къ такому выполненію плана. Такое сочувствіе Александра представляетъ собою фактъ никакому сомннію не подлежащій. Паленъ, великій мастеръ въ дл интриги, умлъ внушить отцу недовріе къ сыну, а сыну недовріе къ отцу. Онъ доказалъ наслднику престола, что государственное положеніе Россіи неизбжно погибнетъ, если Павелъ не будетъ свергнутъ съ престола и подкрпилъ свои доводы показавъ два тайныя повелнія царя объ арест, въ извстныхъ, опредленныхъ случаяхъ обоихъ старшихъ сыновей императора какъ Александра, такъ и Константина, что было поручено ему графу Палену. Врно то, что Александръ посл весьма долгихъ колебаній далъ свое согласіе на низложеніе отца. Принимая во вниманіе его образъ мыслей, можно вполн основательно утверждать, что онъ потребовалъ отъ главы заговора всевозможныхъ ручательствъ за сохраненіе жизни царя. Однако принимая вс обстоятельства въ соображеніе, возможно ли допустить, что онъ могъ врить всмъ этимъ ручательствамъ?

XII.

Въ ночь съ 11 на 12 марта 1801 года замыселъ былъ приведенъ въ исполненіе. Заговорщики ужинали у различныхъ своихъ предводителей и посл того собрались у генерала Талызина, гд Паленъ воодушевилъ ихъ и гд произошли послдніе переговоры и подготовленія. Бенингсенъ и Зубовы должны были выполнить главное дло дворцовой революціи, то есть овладть особой императора и принудить его къ отреченію отъ престола. Понятное дло объ убійств и помина не было и весьма возможно, что самъ Паленъ воображалъ что переходъ престола отъ отца къ сыну совершится безъ всякаго насилія. Однако тотъ, кто взглянулъ бы на этихъ заговорщиковъ, одержимыхъ глубокой ненавистью и наполовину опьяненныхъ виномъ, когда они отправились къ Михайловскому дворцу, безъ всякаго сомннія во взорахъ большинства изъ нихъ, прочелъ бы ршеніе не относится къ Павлу I съ большей пощадой нежели къ Петру III.

Роли были такъ хорошо распредлены, вс распоряженія такъ обдуманно исполнены, что успхъ задуманнаго былъ заране вполн обезпеченъ. Тмъ не мене хитрый Паленъ въ случа неудачи, опасаясь за свою особу, обезпечилъ себ лазейку и не ршился появиться въ Михайловскомъ дворц до тхъ поръ, пока все не окончится… Не встртивъ ни малйшаго сопротивленія, отборная шайка заговорщиковъ достигла до спальни и даже подошла уже къ кровати спящаго императора. Изъ какихъ лицъ состояла эта шайка, относительно этого вс источники даютъ разнорчивыя указанія, но все же съ достаточной достоврностью можно утверждать, что главный штурмовой отрядъ заговора состоялъ изъ братьевъ Платона, Николая и Валеріана Зубовыхъ, (одинъ изъ двухъ послднихъ даже ужиналъ съ царемъ въ эту ночь), затмъ изъ генераловъ Беннигсена и Чичерина и гвардейскихъ офицеровъ Мансурова, Татаринова, Скарятина и Ишвиля. О томъ, кто изъ этихъ людей, помимо Бенингсена, наиболе былъ возбужденъ и наиболе высказалъ ршимость въ этомъ отношеніи, сцена происшедшая дале не оставляетъ никакихъ сомнній. Вс эти люди ни въ какомъ случа не были добродушными фантазерами и идеалистами, какимъ былъ тогда и долгое время посл того, великій князь наслдникъ престола Александръ.

Въ полной парадной форм, со шляпой на голов и шпагой въ рук, подходятъ князь Зубовъ и генералъ Бенингсенъ къ кровати застигнутаго въ расплохъ императора и говорятъ: ‘Государь вы арестованы’. Внезапно разбуженный, испуганный царь приподнялся на кровати и спрашиваетъ, что все это значитъ. На это ему отвчаютъ, что онъ долженъ отказаться отъ престола. Павелъ молчитъ, грудь его вздымается и лицо его то блднетъ, то краснетъ. Бенингсенъ снова говоритъ ему: ‘Государь одумайтесь, вдь вы рискуете жизнью, если не подпишите актъ отреченія отъ престола’. Въ эту минуту около дверей комнаты послышался шумъ. Бенингсенъ поспшно подходитъ и затворяетъ ее на ключъ. Этимъ пользуется царь, вскакиваетъ съ кровати и прячется за большой, предкаминной ширмой. Одинъ изъ офицеровъ спшитъ вслдъ за нимъ, схватываетъ его за горло. Вроятно вслдствіе возникшаго при этомъ смятенія потухъ огонь свчи. Вс остались въ темнот и Бенингсенъ снова говоритъ: ‘Государь не сопротивляйтесь, дло идетъ о вашей жизни’. Павелъ, освободившись изъ рукъ напавшаго на него, шмыгнулъ въ рядъ знаменъ гвардейскихъ полковъ, которые всегда стояли въ его спальн и, скрываясь за знаменами, онъ пробрался къ камину, въ дымовую трубу котораго старался пролзть какъ можно дальше.

Въ теченіи нсколькихъ мгновеній заговорщики вообразили себ, что жертва ускользнула изъ ихъ рукъ и въ смятеніи рыскали по комнат. Но вскор зажженъ былъ огонь и при свт его оказалось, что царь забрался въ дымовой проходъ. Его схватываютъ за ноги и вытягиваютъ оттуда, Павелъ, какъ всмъ извстно прескверно сложенный и безобразный, въ одной рубашк, страшно взволнованный, стоитъ посреди заговорщиковъ и начинаетъ ихъ уговаривать, горячо размахивая руками. Т нсколько минутъ смются, глядя на него, но вслдъ за тмъ принуждаютъ его ссть къ столу и подписать принесенный ими актъ отреченія. Пока царь исполнялъ ихъ требованіе, Бенингсенъ говоритъ обращаясь ко всмъ: ‘Messieurs ou ne peut pas faire d’omelette sans casser les oeufs’ {Господа, нельзя состряпать яичницу не разбивая яйца.}. Эти слова послужили какъ бы сигналомъ. Ишвиль набрасывается на императора и опрокидываетъ его на полъ. Но онъ вскакиваетъ на ноги и вступаетъ въ отчаянную борьбу.

Совершивъ ужасное дло Валеріанъ Зубовъ отправился къ великому князю Александру и доложилъ ему, что императоръ Павелъ I подписалъ отреченіе отъ престола и… умеръ. Весьма естественно, что зная при какихъ условіяхъ все совершилось, великій князь ни на минуту не могъ сомнваться, что его отца убили. Вс подробности смерти чрезъ нсколько часовъ были извстны всему Петербургу, такъ какъ многіе изъ заговорщиковъ открыто разсказывали объ этомъ совершенномъ ими злодйств. Александръ пришелъ въ отчаяніе и разразился истерическимъ рыданіемъ. Но Паленъ помшалъ ему предаваться этому искреннему выраженію горя, сказавъ: ‘Этотъ ребяческій плачъ слишкомъ уже продолжителенъ. Время не терпитъ. Надлежитъ вступить на престолъ’. Новый царь вышелъ къ войскамъ, выстроившимся на площади Зимняго дворца.

Во всю свою жизнь императоръ не могъ освободиться отъ мрачнаго воспоминанія. Но говоря уже о томъ, что Александръ обладалъ выдающимися дарованіями и рдкими качествами души, самое его положеніе и счастливая случайность дали ему возможность играть весьма значительную роль въ міровой исторіи. Но тотъ, кого привтствовали кликами: ‘Освободитель Европы’, никогда не былъ счастливъ, такъ какъ не исчезалъ червь, постоянно точившій его сердце. Никогда и нигд онъ не могъ забыть, ночь 12 марта 1801 года. Генералъ Фридрихъ фонъ-Гагернъ въ своемъ замчательномъ дневник путешествія по Россіи, совершенномъ въ 1839 году, разсказываетъ слдующее: ‘Императоръ Александръ относился къ жен съ большимъ уваженіемъ и очень дружески, но императрица не настолько была умна или настолько была женщина, что не могла простить ему его маленькія измны или по крайней мр длать видъ будто она о нихъ ничего не знаетъ. Она дулась, уклонялась отъ сношенія съ супругомъ и такимъ образомъ сама же пріучила супруга къ жизни врозь. Онъ почувствовалъ сильную привязанность къ г-ж Нарышкиной, родомъ польк. ‘Polonaise, donc belle, gracieuse et intriguante’. Онъ имлъ отъ нея единственную дочь и жилъ съ Нарышкиной какъ съ женою и проводилъ у нея вечера. Однажды онъ засталъ Нарышкину въ объятіяхъ графа Браницкаго. Этотъ просилъ прощеніе, клялся въ своемъ раскаяніи, толковалъ о томъ, что онъ навсегда удалится отъ двора и прочее. Императоръ, безъ всякой тни досады или гнва, спокойно отвчалъ ему: ‘Графъ Браницкій, моя карета у дверей, прошу слдовать за мною’. Когда оба они услись въ карету, царь продолжалъ: ‘Вы разрушили мое семейное счастье, но не бойтесь ничего, я даже не желаю, чтобы вы удалились отъ двора. Вы мущина и на вашемъ мст я быть можетъ велъ бы себя также какъ и вы и потому прощаю васъ. Что касается г-жи Нарышкиной, она мн измнила и я уже не въ силахъ ни любить, ни уважать ее, но такъ какъ она все же мать моего единственнаго ребенка, я не хочу съ ней разстаться’.

Дочь эта умерла, когда ей исполнилось одинадцать лтъ. Императоръ, усмотрвъ въ этомъ небесную кару, сдлался мистикомъ. Смерть дочери порвала вс связи, удерживавшія его около Нарышкиной. Въ послдующіе годы Императоръ имлъ: ‘les petites filles de toutes les nations’, которыхъ онъ мнялъ очень часто и каждый разъ въ наказаніе подвергалъ себя строгому покаянію, такъ что одно съ другимъ шло рука объ руку’…

Страдая міровой скорбью и изврившись въ людяхъ, 19 ноября 1825 года, царь умеръ въ Таганрог. Послдніе дни его жизни были еще отравлены тмъ, что до свднія его дошло о существованіи въ арміи заговора, совершенно подобнаго тому, который отнялъ у его отца какъ престола, такъ и самую жизнь…

‘And thou, who never yet of human wrong

Left the unbalanced scale, great Nemesis!’

Странно что Шерръ не говоритъ о главной причин гибели Павла. Онъ отдалъ приказаніе Орлову съ 22,000 казаковъ выступить въ Индію. Орловъ двинулся. Тотчасъ полилось англійское золото, закипла британская интрига и Павелъ погибъ. Въ тотъ же день полетли фельдъегери остановить Орлова. Примеч. переводчика.

ЧЕЛОВЧЕСКАЯ ТРАГИ-КОМЕДІЯ.

Историческія Женщины

АСПАЗІЯ.

I.

II.

III.

VI.

V.

VI.

VII.

ТУСНЕЛЬДА.

I.

II.

IV.

МЕССАЛИНА.

ЭЛОИЗА.(ХІ-Й ВКЪ).

ІОАННА Д’АРКЪ.(XV-ый ВКЪ).

ДВ КОРОЛЕВЫ:МАРІЯ СТЮАРТЪ и ЕЛИСАВЕТА ТЮДОРЪ.(XVI ВКЪ).

НИНОНА ДЕ ЛАНКЛО.(XVII ВКЪ.)

МАТИЛЬДА ДАТСКАЯ.(XVIII ВКА).

МАРІЯ-АНТУАНЕТТА.

(XVIII-й ВКЪ).

I.16 Октября 1793 года.

КАРОЛИНА АНГЛІЙСКАЯ.(XVIII-XIX ВКА).

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

СВЕРНАЯ СЕМИРАМИДА.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

Читайте также:

ЭЛОИЗА.
(ХІ-Й ВКЪ).

ІОАННА Д’АРКЪ.
(XV-ый ВКЪ).

ДВ КОРОЛЕВЫ:
МАРІЯ СТЮАРТЪ и ЕЛИСАВЕТА ТЮДОРЪ.
(XVI ВКЪ).

НИНОНА ДЕ ЛАНКЛО.
(XVII ВКЪ.)

МАТИЛЬДА ДАТСКАЯ.
(XVIII ВКА).

I.
16 Октября 1793 года.

КАРОЛИНА АНГЛІЙСКАЯ.
(XVIII-XIX ВКА).