Чехов, Соболев Юрий Васильевич, Год: 1934

Биографическая проза
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Скачать в PDF

Юрий Соболев
Чехов

В Таганроге

‘…Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без галош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, — только из сознания своего ничтожества, напишите как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая, человеческая’.

Из письма А. П. Чехова А. С. Суворину 7 января 1889 г. Письма Чехова, том II

Род Чеховых

Род Чеховых ведет свое начало из воронежских недр, из Острогожского уезда. Семейная хронология Чеховых застает Егора Михайловича, по прозванию ‘Чеха’ — деда писателя — в селе Ольховатке, женатым, имеющим трех сыновей и дочь. Все семейство — крепостные помещика Черткова. Но еще задолго до объявления ‘воли’ Егор Михайлович выкупился. Он заплатил за себя и за сыновей — Михаила, Павла и Митрофана — 3500 рублей. Денег на выкуп дочери Александры нехватило. Помещик в ответ на просьбу Егора Михайловича не продавать дочь на сторону, а обождать, пока он наберет денег и на нее подумал, махнул рукой и сказал: ‘Так уж и быть, бери ее в придачу’.
Егор Михайлович был человек незаурядных способностей — самый выход его на волю свидетельствует об этом. Много труда нужно было положить простому крестьянину, чтобы скопить такую крупную сумму, как 3500 рублей. И очевидно, что Егор Михайлович не крестьянствовал, а занимался чем-то иным. Чем, — об этом в семейных преданиях ничего не известно. По некоторым же данным можно предположить, что был он прасол. Выйдя на волю, Егор Михайлович тотчас же поступил на службу к графу Платову — в слободы Крепкую и Княжую Донской области. Здесь он занял вскоре место управляющего.
Старшего своего сына — Михаила, отдал он в Калугу — учиться переплетному мастерству. Митрофан поступил к купцу Байдалакову в Ростове-на-Дону, а Павел стал приказчиком таганрогского купца Кобылина. Их сестра Александра осталась навсегда в Ольховатке, где и была выдана замуж.
Пройдя суровую приказчичью учебу, Павел Егорович Чехов открыл в Таганроге собственную лавку и женился на Евгении Яковлевне Морозовой. Ее отец, Яков Герасимович Морозов, вел крупную торговлю сукнами и жил в Моршанске Тамбовской губернии. По торговым делам он много ездил по России и бывал в Таганроге — тогдашнем торговом центре Азовско-Донского края.
Яков Морозов в одну из таких поездок заболел холерой и умер в Новочеркасске. Его жена, Александра Ивановна, забрав с собой детей — Феничку, Евочку и Ваню — отправилась с ними на тарантасе в длинный путь — через всю Россию — отыскивать могилу мужа, его товары и деньги. Ни могилы, ни товаров, ни денег в Новочеркасске она не нашла и поехала дальше — в Таганрог, через Ростов-на-Дону, где она пристроила сына Ивана на службу — по торговой части к купцу Байдалакову. Здесь Иван Морозов встретился с Митрофаном Чеховым и очень с ним подружился. Александра же Ивановна добралась до Таганрога и поселилась в том же доме, в котором когда-то гостил во время своих наездов в Таганрог и ее муж — Яков Герасимович.
Шли годы. Евочка и Феничка подрастали. В Таганрог переселился Митрофан Чехов, а вслед за ним и Иван Морозов. Они познакомили Павла Чехова с семейством Морозовых и он женился на Евочке — Евгении Яковлевне Морозовой — 26 октября 1854 года.
Шла Севастопольская война и первенец Чеховых — Александр ( Чехов Александр Павлович (1855-1913). Старший брат Антона Павловича. Сотрудник юмористических журналов 80-х годов, писавший под псевдонимом ‘А. Седой’, ‘Алоэ’, ‘Агафопод’, ‘Агафопод Единицын’. Отдельно изданы книги ‘Птицы бездомные’, ‘Святочные рассказы’. Автор статей по специальным вопросам — об алкоголизме, о пожарном деле, о душевнобольных. Написал ряд воспоминаний об А. П. Чехове: ‘Чехов в греческой школе’ (‘Вестник Европы’ 1907, кн. 4), ‘Чехов-певчий’ (‘Вестник Европы’ 1907, кн. 10), ‘Антон Павлович Чехов-лавочник’ (‘Вестник Европы’ 1908, кн. 10), ‘Первый паспорт А. П. Чехова’ (‘Русское богатство’ 1911, кн. 3), ‘В Мелихове’ (‘Нива’ 1911, No 26), ‘В гостях у дедушки и бабушки’ — изд. журнала ‘Детское чтение’. В нашей книге приводятся отрывки из неизданной рукописи Александра Чехова о Таганроге 70-х годов. Несколько любопытных штрихов, рисующих некоторые странности этого талантливого, разностороннего, но безвольного и опустившегося к концу жизни человека, находим в книге его сына Михаила Чехова — известного актера (‘Путь актера’)) родился буквально под гром пушек. Англичане бомбардировали в 1855 году Таганрог, и многие таганрогские жители бежали из города. Бежала и беременная Евгения Яковлевна. Она доехала до слободы Крепкой в 60 верстах от Таганрога и остановилась у местного священника, где и разрешилась от бремени — 10 августа 1855 года.
В мае 1857 года родился второй сын Николай ( Чехов Николай Павлович (1859-1889). Брат Антона Павловича, талантливый художник. В 80-х годах работал в тех же юмористических журналах, в которых печатался и Антон Павлович. Под многими его рисунками и карикатурами текст А. П. Николай Чехов — автор обложки первого, не вышедшего в свет, сборника рассказов А. П. Чехова — ‘На досуге’), в январе 1860 года появился на свет божий Антон, через год — Иван ( ‘Чехов Иван Павлович (1863-1921). Брат Антона Павловича, известный педагог. Им написаны воспоминания о брате (посещения Чеховым в гимназическую пору таганрогского театра) — приводятся в статье Л. А. Суллержицкого ‘Из воспоминаний об А. П. Чехове в Художественном театре’, сборник ‘Шиповник’, кн. 23. 1910), за ним — единственная дочь Мария ( Чехова Мария Павловна. Сестра А. П. Чехова. Педагог, редактор шеститомного собрания писем А. П. Чехова. Эти письма — важнейший вклад в литературу о А. П. Чехове, ценнейший документ для его биографии. М. П. Чехова написала также воспоминания о брате: ‘Поездка Чехова на Сахалин’ (‘Красная панорама’ No 28, 1929). Верная помощница брата, хозяйка Мелихова, Мария Павловна приняла на себя, по смерти Антона Павловича, заботы по охране его дома в Ялте, ныне вошедшего в сеть домов-музеев, находящихся в ведении Наркомпроса РСФСР) и самый младший Михаил ( Чехов Михаил Павлович. Младший брат А. П. Чехова, его биограф, автор биографических очерков, приложенных к шеститомному собранию писем А. П. Чехова, изданных под редакцией М. П. Чеховой, а также ряда воспоминаний, статей и книг о брате: ‘Об А. П. Чехове’ (сборник ‘О Чехове’, М. 1910), ‘Об А. П. Чехове’ (‘Новое слово’, кн. 1, ‘Чехов и его сюжеты’, ‘Антон Чехов. Театр, актеры и Татьяна Репина’ — предисловие к пьесе А. П. Чехова ‘Татьяна Репина’, изданной в 1904 г. М. П. Чеховым. Последней книгой М. П. Чехова являются его воспоминания — ‘Вокруг Чехова’, изд. ‘Академия’, 1934).

Детские годы Антоши

В выписи из метрической книги города Таганрога Соборной Успенской церкви значится, что ‘Тысяча восемьсот шестидесятого года, месяца генваря, 17 дня рожден, а 27-го крещен Антоний. Родители его, таганрогской третьей гильдии купец Павел Георгиевич Чехов и законная жена его Евгения Яковлевна, оба православного исповедания. Восприемники были: таганрогский купеческий брат Спиридон Федорович Титов и таганрогского третьей гильдии купца Дмитрия Кирикова Сафьянопуло жена. Таинство крещения совершал священник собора Михаил Орловский с дьяконом Моисеем Егоровым. Что утверждается…’ и т. д.
Антоний — Антон.
Антон Чехов — внук и сын крепостных. Но уже дед занимался торговым делом. Купцом стал отец. Мать — дочь продавца сукон. Дядя — Митрофан — тоже купец. И другой дядя — калужский Чохов (калужские — в отличие от таганрогских Чеховых — назывались Чоховыми) занимается коммерцией. Даже у купели — таганрогский купеческий брат Титов и жена купца Сафьянопуло.
И все же было бы неверно определить социальное происхождение Чехова как купеческое. Таганрогские купцы Чеховы в сущности маленькие люди в коммерческом мире богатого Таганрога. Таганрог в годы детства и юности Антона Чехова был шумным и оживленным городом. Для соседних Мариуполя, Ейска, Бердянска, Феодосии, Керчи он стал коммерческим, умственным и эстетическим центром. Таганрог считал себя, по своему значению для края, едва ли не равным с Одессой. Таганрог жил торговлей. Через его порт проходили сотни тысяч четвертей зерна. Город пестрел хлебными экспортными конторами, в которых орудовали богатые греки-миллионеры — Вальяно, Канделаки, Алфераки… В гавани теснились русские и иностранные грузовые пароходы и парусные суда, рейд представлял собой густой лес мачт, на набережной тянулись в несколько рядов хлебные дороги, пакгаузы были загружены заграничным вином и всевозможными фруктами. Таможня работала днем и ночью.
На городе лежал иностранный отпечаток. В нем русских столько же, сколько греков, турок и даже англичан и итальянцев. И это сказалось в названиях улиц: Католическая, Иерусалимская. Театр был отдан под итальянскую оперу. Лучшие здания принадлежали грекам. В их руках была едва ли не вся экспортная торговля.
И наряду с пышным богатством Вальяно, Алфераки и иных, предки которых были славные корсары, как например, Варваци, российской службы действительный статский советник, побывавший в плену у турок, о чем свидетельствовало изуродованное его ухо, — наряду с их великолепными торговыми конторами и европейскими магазинами какой жалкой должна была казаться колониальная торговлишка таких ‘купцов’, какими были те же Чеховы!
Сказать, что у Павла Егоровича Чехова ‘магазин’ — значило бы приписать его бакалее черты, которых вовсе у нее не было. Павел Егорович Чехов жил в доме Моисеева на углу Монастырской улицы и Ярмарочного переулка — почти на краю города, в двухэтажном доме. Внизу ‘магазин’ и тут же кухня, столовая, еще две комнаты, наверху расположилось все семейство и жильцы. А вывеска обозначала:

Чай, сахар, кофе, мыло, колбаса и другие колониальные товары.

Список этих ‘других’ товаров был разнообразен: сальные и стеариновые свечи, сельди, корица, деревянное масло, гвоздика, веники, соль, жестянки для керосина, лавровый лист, конверты, макароны, лимоны, керосин, маслины, французские булки, вакса, перочинные ножи, нитки, пуговицы, ламповые стекла, крупа, пшено, касторка, духи, помада, александрийский лист, гребешки, подсолнечное масло, мятные пряники, галеты, перец, чернила, ножницы, шафран, камфора и столько еще разных разностей, что всего не перечислить. И каждого товара — на несколько рублей. Дневной оборот ничтожный, грошевый. А заняты торговлей и сам Павел Егорович, и ‘два мальчика’ — Андрюшка и Гаврюшка, и старшие дети — Александр, Николай и Антон. Эти дежурят по очереди, в отсутствие отца заменяя ‘хозяйский глаз’.
Павел Егорович Чехов коммерсант, но в душе он художник. Играет на скрипке, пишет красками. Главная же его страсть — церковное пение. Он регент соборного хора. Хор поет только нотное и так затягивает службы, что вызывает ропот возмущения среди прихожан. Кажется, это было поводом к его ссоре с причтом. Из собора пришлось уйти и набрать новый хор. Он составился из кузнецов. Трудно досталось беднягам. Нелегко им было научиться читать ноты. И всеж-таки добился Павел Егорович того, что его хор стали приглашать то в одну, то в другую церковь. Он был тщеславен, как истинный артист, и добивался получать приглашения от богатых греков на их церковные торжества. Здесь ‘угощал’ он хозяев искусством своих певцов.
Партии дискантов исполняли маленькие его сыновья. С этого началось их религиозное воспитание. Когда Антон и два младших его брата — Иван и Михаил — пели среди церкви трио ‘Да исправится…’ или же ‘Архангельский глас’, на них все смотрели с умилением, а маленькие певцы в то же время чувствовали себя маленькими каторжниками. И вообще, особенность семьи Чехова составляло церковное пение и домашние богослужения. Всей семьей по субботам шли ко всенощной, а, возвратившись, пели и у себя дома каноны. Утром к ранней обедне, от обедни домой — и снова хором акафисты. Маленький Антон читал кафизмы в церкви, помогал в алтаре, звонил на колокольне.
Павел Егорович не прощал отступлений от заведенных правил, касающихся посещения церкви и домашнего богомолия. Он был начитан в библии и считал себя знатоком всех церковных обрядов. Деяния апостолов и жития святых были его неизменными книгами, множество цитат из которых знал он наизусть.
И в доме дяди Митрофана — те же порядки, тот же религиозный дух. Там попы, монахи и обязательное целование их рук.

Антоша-лавочник

А сколько мучений доставляла лавка! Впрочем, маленький Антоша проявлял некоторые способности к торговле: он великолепно щелкал на счетах и Павлу Егоровичу казалось, что сын ‘станет человеком’ — пойдет по коммерческой части. И не потому ли вместо того, чтобы отдать Антона в гимназию, его поместили в греческую школу некоего Вуцины? Это посоветовали Павлу Егоровичу знакомые греки. Павел Егорович поверил им, что только греческая школа откроет сыновьям путь к богатству. И вот Николай и Антоша в обучении у грека.

0x01 graphic

В школе было пять классов и все они помещались в одной комнате. В ней было расставлено пять рядов парт и каждый ряд — целый класс. В первом проходили азбуку и письмо, а в пятом — изучали греческий синтаксис и греческую историю.
На передних партах сидели ребятишки шести-семи лет, а в последнем ряду восседали великовозрастные парни, лет восемнадцати-девятнадцати, с усами.
В греческой школе бывал Антоша свидетелем жестоких расправ Вуцины с нерадивыми учениками. Гимназический товарищ Антоши вспоминает, как изводили Вуцину уличные ребята. Мальчуганы во время урока подходили гурьбой к открытому окну и хором, кто во что горазд, во все горло орали песенку бог весть кем сложенную:
Грек-Пендос
На паре колес
Воды не довез…
Или же, намекая на огненно-рыжий цвет волос Вуцины, напевали:
Рыжий красного спросил:
Чем ты бороду красил?
Я не краской,
Не замазкой,
Я на солнышке лежал,
Кверху бороду держал…
Такие концерты вызывали страшный гнев учителя. С линейкой в руках он выбегал во двор, осыпая ребят отборной бранью на греческом диалекте, но, понятно, при его приближении все рассыпались в разные стороны, а взбешенный педагог возвращался в класс, вымещать свой гнев на ни в чем неповинных школьниках.
Старший брат Антона — Александр Чехов — передает в своей статье о греческой школе Вуцины подробности о таких жестоких расправах, которые вряд ли могли иметь место в действительности — вроде, например, описания подвешивания на оконном ставне одного ученика и проведения другого ‘сквозь строй’. Или еще: подозреваемый в дерзком поступке был поставлен на стул перед кафедрой. Каждый из учеников должен был обозвать его мерзавцем и плюнуть ему в лицо. В этом ритуале принимал участие и Антоша, который ‘долго потом помнил его, хотя и не любил вспоминать о нем, как о гнусном надругательстве над человеком’.

0x01 graphic

Дом в Таганроге, где родился А. П. Чехов

Но если и не было подвешивания, проведения сквозь строй и плевания товарищу в лицо всем классом, то наличие телесных наказаний, как приема совершенно обычного и естественного, неоспоримо. Линейка и, вероятно, розги были постоянно в ходу у Вуцины, и не удивительно, что Антоша и Коля Чеховы так и не осилили греческой азбуки.

0x01 graphic

Семейная группа Сидят (слева направо): Mux. П. Чехов, Мария Павл. Чехова, П. Е. Чехов (отец), Е. Я. Чехова (мать) и тетка Людмила Павловна с сыном Георгием Митрофановичем. Стоят (слева направо): Ив. П. Чехов, Антон Павлович Чехов, Н. П. Чехов, Ал. П. Чехов и Митрофан Егорович (дядя писателя). 1895 год. Из собр. Лит. музея при б-ке СССР им. Ленина

Затея кончилась плачевно. Весь учебный год Антоша и Коля приносили домой очень хорошие отметки и даже наградные листки — Коля с надписью: ‘Эвсквис’, т.-е. благочестивый, а Антоша — ‘Эпимелис’ — прилежный. Но когда Павлу Егоровичу однажды захотелось похвастаться познаниями сыновей то оказалось, что ни ‘благочестивый’, ни ‘прилежный’ не смогли прочесть по-гречески ни слова.
Пришлось взять их от Вуцины.

Воспитание

Телесное наказание было вообще обычным в той среде, в которой рос и воспитывался Чехов. Нравы были грубые. Контрасты между внешним великолепием и блестящей нарядностью города в кварталах, населенных греками и итальянцами, и обывательскими ‘развлечениями’, были резкими. В театре блистали итальянцы и публика, разделявшаяся на две партии — поклонников примадонн Зангери и Белати — распевала страстные арии. В городском саду играл чудесный оркестр, а по улицам бегали собаки с привязанными к хвостам жестянками, ополоумевшие от страха. За ними охотились, и дрягиля (извозчики) насмерть заколачивали их палками. Везли на позорных колесницах преступников для совершения публичных, так называемых, торговых казней, наказывали арестантов на плацу плетьми, а битье детей в обывательских домах было явлением таким заурядным, что на это никто решительно не обращал внимания.
Павел Егорович в своей лавке таскал за волосы или драл Андрюшку и Гаврюшку и эти расправы доводили до нервной дрожи впечатлительного Антошу, хотя оплеухи, подзатыльники и порка в качестве ‘исправительных мер’ применялись и к нему самому и к братьям.
Это, однако, не говорит об исключительной жестокости Павла Егоровича. Человек старого закала, он прошел суровую школу, в которой телесное наказание было обычным. И из описания детских лет Антона Чехова нельзя выкинуть этих подробностей, рисующих нравы мещанской среды, в которой он рос. Он сам говорил, что его детство было страданием. Несомненно, автобиографическое есть и в воспоминаниях Алексея Лаптева в чеховской повести ‘Три года’: ‘Я помню, отец начал учить меня, или попросту говоря, бить, когда мне не было еще и пяти лет. Он сек меня розгами, драл за уши, бил по голове, и я, просыпаясь, каждое утро думал, прежде всего, будут ли сегодня драть меня? Играть и шалить мне и Федору запрещалось. Мы должны были ходить к утрене и ранней обедне, целовать попам и монахам руки, читать дома акафист…’. Здесь даже отдельные подробности совпадают с тем, что мы знаем о детстве Чехова: хождение к утрене и ранней обедне, целование попам и монахам рук, чтение акафистов.
Чеховы искренне желали своим детям добра. Евгения Яковлевна была человеком любящего сердца, вся ее жизнь заключалась в детях. Она защищала их от гнева отца и делала такие поблажки, за которые сурово ворчал Павел Егорович, считавший, что дети не могут сидеть сложа руки и бить баклуши, поэтому он неукоснительно посылал ‘господ дворян’ в лавку, а на рассвете будил к заутрене.
В 1874 году Чеховы переехали в собственный дом — на глухую Елизаветинскую улицу. Дом был выстроен на клочке земли, подаренным дедом Егором Михайловичем. Дом был неуклюжий и тесный. Он дорого обошелся Павлу Егоровичу. Пришлось занимать денег под векселя. Семья ютилась в четырех комнатах. В подвальном этаже обитала тетушка, Федосья Яковлевна с сыном Алешей, флигель был сдан жильцам — вдове Савич.
В доме вставали рано. Все должны были трудиться. Александр устраивал электрические батареи, Николай рисовал, Иван переплетал. Вечером возвращался из лавки отец, начиналось разучивание церковных песнопений.
Детям старались дать образование и ‘приличное’ воспитание, их сравнительно рано стали учить языкам. Коля и Саша уже свободно говорили по-французски. Появился и учитель музыки. Словом, жизнь семьи текла так, как подобало в тогдашней средней семье, стремившейся, по выражению биографа А. П. Чехова, его брата Михаила, стать лучше, чем она была на самом деле.

Каникулы и развлечения

Не следует, однако, рисовать детство Чехова сплошь черной краской. Если и нельзя выбросить из рассказов о нем ни лавки, ни клироса, ни подзатыльников и прочих мер отеческого внушения, то это вовсе не значит, что маленький Антоша не резвился, не шалил, не испытывал всех радостей, которые наполняют жизнь каждого ребенка. Антоша был очень подвижным, здоровым мальчиком, неистощимым на затеи. Он был азартен. Его товарищ рассказывает об увлечении ловлей щеглов, чижей и прочих пернатых.
На большом пустыре, за двором дома Чеховых, производилась довольно жестокая ловля птиц. Охотники скрывались за рогожной ‘принадою’, поджидая момента, когда стая щеглов или чижей, привлеченных призывными криками птиц, заключенных в вывешенную перед ‘принадою’ клетку, опустится с веселым чириканьем на пучки конопли и репейника, растыканные впереди этого сооружения. С затаенным дыханием, с сильно бьющимся сердцем старался ловец дрожащей рукой сквозь дыру, проделанную в рогоже, осторожно навести волосяную петлю, прикрепленную к длинной камышине, на голову птички. С торжеством тащили через отверстие полузадушенную птичку и, освободив ее от петли, сейчас же заключали в заранее приготовленную для нее клетку.
А как гордился Антоша, если ему удавалось поймать щегла, отмеченного какими-то точками на зобу, а на хвосте двенадцатью перышками! Такой экземпляр ценился дорого. Пойманных птичек или выменивали, или продавали товарищам. Занимался такой торговлей и Антоша — совсем как герой ‘Моей жизни’ Полознев, продавший щегла за копейку — ‘все-таки маленькая польза’.
Азартный птицелов, Антоша стал столь же страстным рыболовом, просиживая целыми днями в гавани с удочками. Вообще, море доставляло много радости. Купаться ходили каждый день большими компаниями. Однажды Антоша бросился с берега в воду и сильно рассек себе об острый камень лоб. Так и остался у него на всю жизнь шрам на левой стороне лба. Была и еще забава — прогулки в Елизаветинский парк (или ‘Карантин’), расположенный в трех верстах от города на обрывистом берегу моря. Это называлось ‘охота за черепами’. И действительно, бродя по склонам обрыва и роя землю, мальчики нередко наталкивались на кости человеческих скелетов или на черепа, что приводило их в неописуемый восторг.
Зимой, конечно, было скучнее, — ни птичьей, ни рыбной ловли, ни излюбленной лапты. И зимой особенно томительно было дежурить в лавке или петь на клиросе.
За город — погостить в деревне во время летних каникул — Антоша выезжал редко. Однажды его вместе с братом Николаем послали в Княжую — к дедушке Егору Михайловичу, управляющему имением графа Платова. Здесь была заброшенная барская усадьба с большим фруктовым садом при реке. Братья Чеховы попали как раз на молотьбу. Егор Михайлович, чтобы внуки ‘не били баклуши’, сейчас же пристроил их к делу — посадил у молотилки и заставил записывать пуды и фунты вымолоченного зерна. Свистки, шипение и басовой волчкообразный звук, который издается паровиком в разгар работы, скрип колес, ленивая походка волов, облака пыли, черные потные лица, все это врезалось в память Антоши, как ‘отче наш’. Целыми днями томился Антоша у молотилки и вернулся из Княжой в Таганрог без всякого сожаления о деревенских ‘развлечениях’. Такие развлечения были ему, к сожалению, слишком хорошо знакомы и в отцовской лавке.
И еще довелось ему побывать в Княжой. На этот раз поехали втроем: Николай, Александр, Антон. Не было конца шуткам и забавам. Странный был вид у юных путешественников. У одного выклеена из сахарной бумаги шляпа с необыкновенно широкими полями — это затея Александра, у другого еще более смешное сооружение на голове — старинный цилиндр — шапо-кляк, откуда-то добытый Николаем. И досталось же за этот цилиндр Коле от Антоши! Он не только дразнил его всю дорогу, но и попытался уничтожить ‘шапо-кляк’, сбив его с головы брата под колесо подводы. Но и это не смутило Николая. Он снова водрузил цилиндр, хотя и торчали из него пружины.
Время в Княжой провели весело. Кузница, клуня, голуби, сад, — все интересовало горожан Чеховых. Докучного присмотра не было, можно было делать все, что угодно. В конце лета разыгрался и последний эпизод с цилиндром. Николай так привык к своему ‘шапо-кляк’, что не расставался с ним и во время купанья. Однажды Антоша незаметно подплыл к Коле и сбросил искалеченный цилиндр в воду. Цилиндр хлебнул воды и утонул.
Памятна еще одна поездка Антоши в деревню: в 1875 году нахлебник Чеховых, чиновник коммерческого суда, Гавриил Парфентьич, познакомил Чеховых со своим братом Иваном — владельцем в Донецком бассейне большой усадьбы в несколько сот десятин. Иван Парфентьич пригласил Антошу. Поездка удалась. Каникулы пролетели незаметно. Наступила осень. Нужно было возвращаться домой. А на обратном пути Антоша выкупался в холодной реке и тяжко заболел. Его спутник Иван Парфентьич был в отчаянии: что делать с мальчиком, который лежал в жару и бредил? Заехали в первый попавшийся постоялый двор. Еврей-корчмарь и вся его семья трогательно начали ухаживать за Антошей. Как только стало ему немного легче — привезли в Таганрог. Долго проболел Антоша. И на всю жизнь запомнил он эти дни своей первой серьезной болезни. А хозяева корчмы описаны в ‘Степи’ — в лице суетливого Моисея Моисеевича, его жены и брата Соломона, этого чудака, который, считая богатство грехом, спалил свои деньги.
Антошу выходил гимназический доктор Штремпф, воспитанник дерптского университета. Его рассказы о Дерпте очень интересовали Антошу и тогда же зародилась у него мысль поступить по окончании гимназии на медицинский факультет. В Антоше был неистощимый запас юмора, вкус к которому проснулся в нем чрезвычайно рано. Он устраивал смехотворные лекции, всегда кого-нибудь представляя и кому-нибудь подражая. Одним из его номеров была пародия на лекцию старика-профессора. Разыгрывалась также с братьями сценка ‘у зубного врача’. Антоша ‘рвал’ зубы у Александра или Николая, причем разыгрывалось нечто напоминающее знаменитую чеховскую ‘Хирургию’. Устраивались и домашние спектакли. Играли ‘Ревизора’ и ‘Москаля-Чаривника’ Котляревского. Был также сольный номер в репертуаре Антоши — пародия на градоначальника, приезжающего в собор на парад в табельный день. Происходил и ‘экзамен на диакона’. Антоша изображал дьячка, а старший брат-архиерея. Антоша, изменив до неузнаваемости лицо, старческим дребезжащим голосом, как настоящий деревенский дьячок, пел перед братом ‘архиереем’ все кондаки и богородичные ирмосы на все восемь голосов, задыхаясь при этом от страха. Наконец он удостаивался архиерейской фразы: ‘Во диаконах еси’.
Антоша научился даже гримироваться и достиг в этом деле такого мастерства, что пошел однажды под видом нищего через весь город к дяде Митрофану с просительным письмом. Дядя не узнал его и подал три копейки.
Домашние спектакли и сценки-импровизации говорят и о том раннем увлечении театром, которое прошло через все детские и юношеские годы Антоши. Он был неизменным посетителем галерки таганрогского театра.
Первое, что он здесь увидел, была оперетка ‘Прекрасная Елена’.

В гимназии

В 1868 году Антона, после неудачной затеи с греческой школой, отдали в приготовительный класс классической гимназии. В гимназии он просидел два лишних года — оставаясь в третьем и пятом классах на второй год.
В гимназию он поступил в эпоху так называемой ‘толстовской’ реформы, насаждавшей классицизм. Почти половина всех уроков падала на древние языки — латинский и греческий.
О том, как учился Антоша, свидетельствуют его бальники.

0x01 graphic

Отметки за I четверть 1876 года

Двадцать седьмой ученик в первую четверть, он становится десятым в четвертой. Очевидно, подействовало ‘внушение’: отметки за вторую и третью четверти повысились, исчезла и двойка по алгебре.
В 1873 г. при Таганрогском уездном училище открывались бесплатные ремесленные классы, обучаться в которых могли и гимназисты. Павел Егорович Чехов решил, что таким делом пренебрегать нельзя: еще неизвестно, кончат ли сыновья гимназию, а ремесла всегда дадут верный кусок хлеба. И вот братья Чеховы — второго класса Иван и четвертого класса Николай и Антон — подают его ‘высокородию директору таганрогской гимназии’ прошение:
‘Желая обучаться в ремесленном классе при Таганрогском уездном училище по ремеслам, из нас: Иван — переплетному и Николай и Антон — сапожно-портняжному, имеем честь просить покорнейше ваше высокородие сделать распоряжение о допущении нас к изучению вышеозначенных ремеслов’.
Прошение писано рукой Николая Чехова — Антон и Иван к сему ‘руки приложили’. Не очень грамотно, как видим, писал гимназист четвертого класса — зато форма была соблюдена. И ‘его высокородие’ и ‘покорнейше’, и ‘к сему прошению’, словом, все как надлежало быть в казенной бумаге.
Из ‘Копии ведомости о работе учеников ремесленного училища за 1874 год узнаем об успехах братьев Чеховых за второй год их обучения. Антон за исполнение получил четверку, за поведение ту же отметку, а в графе ‘небытие’, указывающей о непосещении классов, против его имени поставлена цифра восемь. У Николая — тройка за работу, четверка за поведение при двенадцати пропущенных уроках. Иван — четверки и за работу и за поведение, одиннадцать пропусков.
Из этой же ‘Ведомости’ явствует, что за февраль было ими сделано ‘на один рубль восемьдесят копеек — изготовлены каблучки и носки, а также две пары туфель. Затем сшит ‘жакет вольный’ и Николаю брюки. Об этих брюках несколько смешных подробностей в воспоминаниях М. П. Чехова: брюки кроил Антоша, которому отдал Николай строгий приказ — кроить поуже, так как ‘теперь косят узкие брюки’. Антон постарался. Но брюки были сверхмодные — только после долгих усилий мог Николай натянуть их на ноги. Вышли не брюки, а трико, что и не замедлило вызвать радостное улюлюкание мальчишек во время прогулки франта Николая по городскому саду:
— Братцы, глянь! Сапоги — корабли, а штаны — макароны!
Это обучение сапожно-портняжному мастерству, не давшее видимых результатов, все же оказалось полезным — в рассказах Антона Чехова, в которых фигурируют сапожники и портные, термины профессий необычайно точны — это мог сделать только на практике изучавший ремесла.

Учителя

Гимназия — целая полоса в десять длинных лет жизни. И на гимназических годах Антона Чехова следует остановиться.
В чеховском рассказе ‘Человек в футляре’ Иван Иванович отзывается о гимназии, в которой он учительствует, так: ‘Это не храм науки, а управа благочиния, где кислятиной воняет, как в полицейской будке’.
Конечно, управой благочиния могла быть та гимназия, о которой ее официальный историк П. И. Филевский в своих очерках ‘Из прошлого Таганрогской гимназии’, с похвалой отзываясь о директоре Рейтлингере, говорит, что этот ‘человек общественный, обходительный’ установил добрые отношения преподавателей между собой, что дало им возможность ‘вместо доносов, устраивать литературные, вокальные и музыкальные вечера и другие собрания для дела и развлечения’. Но ведь очевидно не сразу исчезли доносы в качестве любимого занятия преподавателей, и сколько, спрашивается, нужно было организовать ‘вокальных и музыкальных вечеров’ для полного их изгнания из гимназического обихода?
Эдмунд Рудольфович Рейтлингер считал себя знатоком латинского языка. Но он преподавал не только латынь, но в старших классах читал о Великой французской революции, причем ее оценку давал на основе трудов сподвижника Каткова — Леонтьева. Что же касается латыни, то он любил щеголять некоторыми цитатами и поговорками. Человек он был добродушный, незлобивый. Весь еще в патриархальных традициях. Приближается, например, день его именин. И идут в классах подписки — сбор денег на торт директору. Наконец, наступает высокоторжественный день. Гимназисты несут гору тортов и пирогов прямо на квартиру господина дирек
Соболев Юрий Васильевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Павел Мочалов, Соболев Юрий Васильевич, Год: 1937
  2. Щепкин, Соболев Юрий Васильевич, Год: 1933
  3. Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, Аввакум, Год: 1673
  4. Клеопатра, Гуссе Анри, Год: 1889
  5. Левитан, Евдокимов Иван Васильевич, Год: 1940
  6. Путешествие Юлиуса Пингвина, Буте Фредерик, Год: 1902
  7. Детство императора Николая II, Сургучёв Илья Дмитриевич, Год: 1953
  8. Поль Сезанн, Линдсей Джек, Год: 1969
Электронная библиотека