Чай
Чай
Чай, Добычин Леонид Иванович, Год: 1931
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Произносили речи: и родитель Пехтерев, член горсовета (- Я скажу вам кратенько, — предупредил он), и заведующая, — поглядывая кверху, как колоратурное сопрано, исполняющее номер после кинодрамы, — и руководительницы, называемые тётями, и красноармеец Миша от содружественной части, — покраснев, — и Коля-пионер, — бася, — и Гаврик с детплощадки. Уговаривали выступить Агафьюшку, колхозницу. Она не соглашалась.
— Детки, — встала тогда докторша и кашлянула. — Мы передаем вас в школу. Но не надо беспокоиться. Там тоже будет врач, и он вам будет подавать медпомощь.
Поднялась кухарка Дарьюшка, поправила на голове платок и помолчала. — Детки, — жалостно сказала она, — вы довольны мной? — Довольны, — отвечали они. — Я вас обижала? — продолжала она спрашивать. — Ругала вас? Бесчестила вас? — Нет, — разжалобясь, пищали они хором, — нет! — Всe были тронуты.
Торжественная часть закончилась. Президиум сошел с подмостков. — Миша, — закричали дети, обступив красноармейца, и повисли на нем. Коля-пионер нахмурился и, отойдя в сторонку, ревновал. Родители толпились возле стен, рассматривая развешенные на них детские работы и ‘строительные матерьялы’ в ящике в углу. — Тётя, — подзывали они иногда и спрашивали разъяснений.
— Детки, — появляясь в растворившихся дверях столовой, позвала заведующая. За нею самовар и кружки на столе видны были. — А для родителей, — блаженно улыбнулась она, — будет позже, когда отведут детей.
Всe посмотрели друг на друга. Для родителей! Вот это был сюрприз. — А я, пожалуй, не смогу прийти второй раз, — заявила мама Гаврика. — Так как же быть? — спросила у нее заведующая в раздумье, просияла и, обняв ее за талью, посадила ее пить с детьми.
Счастливые, напившись, они спели. — Мы вернемся, — говорили, уходя, родители. — Прощайте, дети, — восклицали тёти.
Пионеру Коле и красноармейцу Мише дали по конфете и, пока идет уборка, попросили подождать в саду.
Закат был красный, и антенны над домами напоминали ‘колья для насаживания черепов’ из книжки с путешествиями. Белый исправдом казался синим. Арестанты, привалясь к решеткам, длинно пели: — А!
Красноармеец Миша поднял яблоко и подал Коле. — Как, брат? — взяв его за плечи, спросил он, и Коля полюбил его. Они разговорились. Незаметно летело время. Из открытых окон радиодоклады раздавались. Расходясь со стадиона, распаленные футбольщики, невидимые за забором, переругивались.
Чай был параден. Чинно пили. — Пироги, — сияя, поясняли тёти, — испекли мы сами, а жамочки нам отпустили в цеэрка. — Приятно было. Шайкина и Порохонникова перечислили предметы, выдаваемые из закрытого распределителя. Все оживились. Стало шумно. Дарьюшка, облокотясь, расспрашивала Мишу, что бывает у красноармейцев на обед. Агафьюшка развеселилась и рассказывала, как выходит на работу, а сама боится, чтобы не спалили двор.
Родитель Давидюк принес с собой гармонию. Поблескивая бляхами, она лежала. Перешли в большую комнату, и Давидюк уселся и закинул ногу на ногу. Вальс начался. Поправив галстук, Коля побежал к красноармейцу Мише, чтобы пригласить его. А Миша, обхватив техничку Настеньку, уже вертелся и нашептывал ей что-то. Дарьюшка смеялась и кивала на них. Тёти, уронив головки набок, скромно танцевали, взяв друг друга за руки.
— Поищем яблочка, — шепнула Порохонниковой Шайкина. Танцуя, они выскользнули. На крыльце был Коля. Не оглядываясь, он стоял лицом в потемки. Докторша сидела, съёжась. Подтолкнув друг друга, Порохонникова с Шайкиной остановились. Сорвалась звезда и покатилась, словно сбросилась на парашюте. Было тихо впереди, оттопывали сзади.
Пехтерев, член горсовета, появился на крыльце. Он почесал затылок. — Целое собрание, — сказал он. — А для воздуху, — хихикнув, пояснила Шайкина. Поговорили о водоразборных будках: горсовет постановил сломать их и поставить автоматы с дыркой для грошей. Пенсне блеснуло. Докторша заволновалась на скамье. — В Америке, — засуетилась она, — всюду автоматы: опускаете монету, и выскакивает шоколад. — Скажите, — отвечали ей.
Никто не расходился. Все хотели переждать друг друга. Докторша тянула канитель, рассказывая об Америке. Там, говоря по телефону, можно видеть собеседника. Там тротуары двигаются, там ступени лестниц подымаются с идущими по ним. Она рассказывала и рассказывала, под гармонику и топот, и не знала, как ей замолчать, хотя и чувствовала, что никто не верит ей.