Антон Оссендовский.
Бык
Антон Оссендовский.
Бык
Рассказ из приисковой жизни
* * *
—————————————————
—————————————————
Бык, Оссендовский Антон Мартынович, Год: 1912
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Последним вернулся сегодня в казарму Бык.
Новый разрез по целику вели и ему не хотелось уходить. Он знал, что давно на этих местах кто-то копал ямы-шурфы и неглубоко, тут же под мягкой землей, находил большие самородки, а потому и Бык до поздней ночи рыл землю по проведенной инженером метке и, когда последний нарядчик уже собрался уходить и только для вида осматривал фонарь, недовольно оглядываясь на грузную, как из камня высеченную фигуру Быка, тот все еще копал и бил землю острой лопатой и киркой.
Пока шли еще торфа, и ни золотины, ни ‘жука’ никто из приисковой артели не нашел.
— Пойдешь ты, што ли? — нетерпеливым голосом бросил ему наконец нарядчик. — Ишь ты! Здоров работать! Недаром — Бык…
Бык хотел ему было ответить, но в это время кайла ударилась во что-то твердое. Он нащупал в мягкой земле твердый камень. Обмыв его в стоящей рядом бочке, Бык поднес к фонарю и осмотрел камень.
Маленький, жирно блестящий белый обломок прорезывался тонкой, зеленоватой жилкой, расплывающейся местами в пятнышки. Бык улыбнулся. Он понял, что начинается россыпь, и что зеленые жилка и пятнышки это уже золото, бедное, но верное золото.
Грузный человек спрятал камень в карман рваных штанов и со спокойной улыбкой выпрямился, решив, что завтра, встав до артели, он первым будет на своем месте и отсюда поведет свой ‘урок’.
— Идем, нарядчик, что ли?! — сказал он, уже на ходу вскидывая на широкие плечи армяк.
В казарме, когда вошел Бык, было темно. Почти все спали, и только в одном конце на нарах светился огонь и слышался громкий разговор, прерываемый пьяным смехом.
Бык удивился, так как знал, что в такое горячее время водка особенно строго преследовалась на прииске.
Переодевшись и напившись чая, Бык направился в шумный угол, где сын утонувшего в прошлом году артельного старосты, Сенька Косой, встретил его раскатистым смехом и веселым криком.
— А! Чимпион! привет с кисточкой! Извольте к нашему шалашу пристать!
Бык не любил Сеньку, задирчивого, наглого малого из фабричных, труса и доносчика, постоянно трущегося около приисковой конторы. Однако, Бык все время присматривал за парнем, так как был дружен с его отцом и считал себя обязанным, насколько мог, заменить Сеньке и его сестре Варе отца.
— Ты чего бражничаешь? — строго глядя на Сеньку, сказал Бык. — Гляди, кабы с прииска за ‘гомыру’ да и совсем не согнали! Когда разрез ведут — не полагается это.
— Не бойсь! — бойко ответил парень. — Мне нонче все можно…
Видя недоумение на лице Быка, Сенька обвел лукавым взглядом своих собеседников и со смехом сказал:
— Я намедни для главноуправляющего богатое золото нашел. Сегодня попозднее, когда темь совсем падет, пойду отдавать из полы в полу.
— Н-ну?! — обрадовался Бык. — Говори, Сеня, как так?!
Но парень, громко смеясь, протянул ему чарку и сказал:
— Знай, пей, чимпион!
Чарка ходила по рукам, булькал спирт в большой баклаге, и в углу на нарах росло веселье.
С щелканьем падали на нары ‘святцы’, засаленные карты, шли разговоры, и старательно пели глухими, охрипшими от сырости и водки голосами.
Вспоминали, как лет двадцать тому назад тут же рядом Званцовы и Бахрушины копали и мыли золото, и как оно потом вдруг ушло куда-то, как трудно жилось последние годы на прииске, как владельцы то хотели их бросить, то продать, и как вдруг нашлись англичане, купившие эту, казалось, уже истощенную землю и нашедшие новые россыпи.
— Заживем теперь по-старому! — крикнул старатель Григорий Крошкин и залпом выпил большой стакан разбавленного спирта. — Шабаш — прошло лихое время!
— Ну, расскажи, Бык, как ты-то жил в чимпионах, — предложил вдруг Сенька и, нагибаясь к нему, налил полный стакан спирта. — Расскажи-и!
И старик начал свой рассказ. Он был атлетом и ворочал большие тяжести с легкостью паровой машины, удивляя неприхотливую публику провинциальных цирков.
— А потом какой-то немец приехал в Козельск и увидал мою ‘работу’, — рассказывал Бык. — Приходит ко мне в цирк и говорит: ‘У вас гриф борца’. Я тогда и не знал ничего о грифе. А это значит, пальцы и ладонь очень крепкие и твердые. У меня это и теперь осталось.
Сказав это, Бык пошарил в кармане и, вытащив медный пятак, упер его в ладонь и, нажав пальцами другой руки, рванул. Монета сначала погнулась, а потом разорвалась, как кусок толстой кожи.
Бык презрительно отшвырнул куски сломанной монеты и продолжал:
— И стал это он меня учить, как бороться надо. Потом возить начал по заграничным городам и, наконец, в Париж привез. ‘Борись, — говорит, — здесь. Ежели всех положишь, первым борцом будешь на свете. Богатым, знатным станешь, газеты писать о тебе будут, портреты твои печатать. Женщины, самые что ни на есть красивые, полюбят тебя, перстни с алмазами дорогими дарить будут’. И начал он мне рассказывать о житье тех, кто был победителем в Париже, и про Жирара де Монро, и про черного Дамбука. Ну, понятно, молод, глуп я был. Голова кругом пошла, и уж так я старался в Париже, что и не упомнить, скольким я там повредил спины, руки и шеи, но получил золотой пояс и звание чемпиона мира.
— И что же, был богатым и знатным? — с любопытством вытягивая голову, спросил юркий цыган Малек.
— Был… — неохотно протянул Бык и опрокинул стакан спирта в рот.
— Был… — повторил он раздумчиво и грустно. — Все было, как немец мой, Майер, говорил. Ни в чем не обманул меня немец.
— Ну! ну! — понукали рассказчика слушатели. — Говори уж — больно занятно все сказываешь!
— Был и дом у меня в Москве и в банке тысяч сорок лежало, — угрюмо глядя на огарок свечки, говорил Бык, — когда в Москву явился борец, старый швед Оскар. Знаменитый был когда-то чемпион. Гроза! Первому мне с ним пришлось встретиться. Гляжу, лет за сорок, большой, сутулый, кряжистый, но бледный, и губы дрожат. Схватились. Чувствую, что сломить его нетрудно, и все жду приема, чтобы покрасивее вышло. И только хотел я изловчиться, а он вдруг как зашептал: ‘Не клади на лопатки, не клади! Сделай вничью! Не губи! Мне еще полгода надо побороться. Долги заплатить, семью поднять. Не то пропал я. Если не положишь сразу — все будут знать, что Оскар еще борец перворазрядный’. И таково жалобно просил меня Оскар, что я было подумал, стоит ли его класть, но потом вдруг метнул его через голову и распластал…
Бык тяжело перевел дух и закашлялся, глядя в темный угол. После долгого молчания он начал быстро говорить, словно торопясь окончить:
— У нас по обычаю полагается после борьбы подать друг другу руку. Оскар встал и уже протянул мне было руку, да вдруг как грянется на спину, дрогнул, кровь из носу показалась и… умер Оскар. От разрыва сердца скончался… С той поры со мной что-то случилось. Не мог я бороться, цирка видеть не мог. Не спал по ночам, все Оскара видел, как он, умирая, бил ногами песок в цирке, голос его слышал, то печальный, то злой: ‘Зачем положил Оскара? По миру всю семью пустил!’ И запил я…
— А как сюда-то попал? — спросил недавно прибывший на прииск рабочий, не знавший жизни Быка.
— А это уж очень просто. Пил, в карты играл, все спустил дочиста. Последним подлецом сделался, с бродягой городской связался. Кого-то в драке по пьяному делу ударил. На суде сказывали — убил, ну и сослали на поселенье, а теперь вот в ‘кобылке’ приисковой состою, золото промышляю, пока не сдохну…
Бык замолчал, ни на кого не глядел и пил стакан за стаканом, угрюмо поглядывая на приисковых старателей, раскинувшихся на нарах в небрежных позах, пьющих и играющих в карты.
Старик вздремнул, но как раз в это время услышал голос Сеньки.
Приоткрыв глаза, Бык увидел, что Сенька нагнулся к самому почти лицу какого-то рябого парня и говорил ему, широко раскрывая мокрые, пьяные губы.
— А ты потом, значит… потом… Ничего!.. Зато денег сколько англичанин дать посулился. А ты потом. Никуда ей не уйти!
— Да, потом… — тянул угрюмым голосом парень, — а он с Варькой любовь первым крутить будет… У-у-у — проклятые нехристи!
Парень с размаха опустил огромный, черный кулак на нары с такой силой, что задребезжали стаканы и попадали бутылки.
— Ничего это, — успокаивал его Сенька, — как светать зачнет, я к дому инженера, будто для стирки, приведу Варьку, да и впущу ее к ним в комнаты… Поплачет девка, поревет, да ништо! Тебя потом полюбит, как уж все одно ей будет…
И, говоря это, Сенька наливал товарищу стакан за стаканом и ободряюще смотрел на его пасмурное лицо.
Бык совсем отрезвел. Он сидел с закрытыми глазами, но не спал, все понимая и замечая.
Потом он встал, прошел к своим нарам и лег.
Тяжелые думы налегли на него. Ему вспомнилась Варька, еще совсем маленькая девчонка, как он привык ее считать. Ведь еще совсем недавно, когда на него напала огневица и ничто не помогало, ни корни чемерицы, ни кора кедровая, Варька сидела с ним, поила его холодной водой и вытирала пот с лица и лба, отгоняя таежную мошку, липучую, кусливую.
— А теперь вдруг, — думал Бык, — на тебе! Так-таки как всякая приисковая шкура к англичанину, значит, для забавы, за деньги только?.. Эх!
И, таясь, он начал натягивать на ноги длинные сапоги и надел красную вязаную фуфайку, а потом успокоился и затих.
Он еще видел, как прокрался по казарме сильно покачивающийся Сенька, как он неслышно открыл дверь и скрылся в темных сенях.
А потом вдруг все исчезло, все потонуло в черной, неподвижной пучине. Была тревога, была непобедимая беспомощность.
Бык вскочил и оглянулся.
Сразу вспомнилась работа в разрезе и камень с зелеными жилками. Потом ночь, пьянство и Сенька. А вслед за этим перед глазами старого атлета промелькнула черноглазая Варька.
Все стало понятным. Бык покосился на окно. Оттуда медленно полз в темную казарму мутный поток света.
— Опоздал! — шевельнулась мысль в голове Быка, и он почти бегом бросился вон из казармы.
Запыхавшийся и потный, добежал он до дома, где жили английские инженеры, доверенные, бухгалтеры и прочий иностранный народ, стоящий в стороне от русских на прииске.
Дом был одноэтажный, почти черный, как длинный ящик. В окнах был еще свет, который начинал уже бороться с расплывающимся повсюду сумраком ненастного дня.
А день был ненастный.
Ветер вздымал клубы песка с не успевшей еще высохнуть от росы земли, шумел в кустах и грохотал железом крыши. Вдали у запруды громко плескалась вода, по которой шла высокая рябь, мутная и пенистая.
Бык не знал, что ему предпринять, как вдруг сквозь шум ветвей и свист ветра до него донесся крик. Одинокий, тревожный крик женщины.
— Варька! — кричал Бык. — Варька!..
Крича, он бежал к освещенным окнам дома и заглянул внутрь.
Там стоял стол с грязной, залитой вином скатертью, валялись бутылки, куски хлеба и ветчины, на вазе для фруктов среди яблок и винограда лежала коробка из-под сардин и кусок сыра.
На диванах и креслах сидели бритые, краснощекие, загорелые англичане, пили вино и курили трубки.
В углу молодой английский инженер, только что выписанный компанией из Африки, без сюртука и жилета танцевал какой-то дикий танец, высоко вскидывая ноги, а перед ним плясала Варька, уже пьяная и раскрасневшаяся, и выкрикивала протяжно и тоскливо непонятные, бессмысленные слова.
Она плясала долго, и даже Быку этот танец показался страшным.
Его внезапно прервал англичанин. Он громко крикнул и схватив девушку на руки, начал вертеть ее в воздухе, как легкую игрушку. Потом с размаха он бросил ее на диван и начал срывать с нее платье, крича по-английски властным голосом,
— Вон! все вон!
Бык рванул дверь. Она с треском распахнулась, и атлет побежал дальше.
Он помнил, что схватил англичанина и отбросил его к стене, а затем услышал, как инженер что-то крикнул.
Толпа людей, рослых и сильных, несколько негров-слуг вбежали и набросились на Быка. Началась схватка. Потухли лампы и в тусклых сумерках ворочалась черная груда бьющихся тел. Бык был внизу, и люди наседали на него, цепляясь друг за друга и падая на него.
Через несколько мгновений из этой груды тел начали вылетать люди. Они откидывались назад и тяжело падали, ударяясь о стулья и стены. Послышались удары, скрежет зубов и злобные ругательства.
Из кучи поднялся Бык. Лицо его было окровавлено и один глаз посинел и запух от удара.
Последнего из нападающих на него, рослого негра, он схватил за плечи и, тряхнув им, отшвырнул его в сторону, как ненужную ему доску.
Бык подошел к девушке и сказал:
— Пойдем, Варька, в тайгу! Не дело тебе здесь с этими нехристями жить… Обидят тебя, глупую… Идем…
Он взял ее за плечи и вел к двери, но в это время инженер вытянул руку и выстрелил.
Грузное тело Быка закачалось, и вслед за этим он рухнул на пол, у порога, разводя руками и что-то бормоча угасающим голосом.
Варька, растерзанная, с бледным лицом и растрепавшимися волосами, бежала по приисковой улице и визжала надрывно, тревожно:
— Дедку Быка убили! Товарищи, Быка убили!.. Беда-а-а…
Впервые: Весь мир. 1912. No 37.