Иероним Ясинский
Иероним Ясинский
Брошенные дети
Брошенные дети
Брошенные дети, Ясинский Иероним Иеронимович, Год: 1886
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Как-то пришлось мне быть на скромном общественном торжестве: приходские училища праздновали свой годичный акт.
Думский зал был полон. Направо и налево от входа стояли школьники и школьницы в чистеньких блузах и платьицах. Затем тянулись ряды кресел, где сидели почётные гости и родные учащихся. Хоры были битком набиты. Когда я вошёл, чиновник официальным голосом читал отчёт. Я поместился в глубине зала, возле портрета Государя, украшенного свежими дубовыми листьями. Отсюда я мог видеть всё, что происходило в зале.
Сотни детей, скученные за креслами, обращали на себя всеобщее внимание. Во всяком случае, я не сводил с них глаз. И не знаю, как это вышло, но я вдруг почувствовал, что они мне ужасно близки. Я проникся к ним живейшим участием. Я смотрел на их лица и старался угадать по их выражению и костюмам степень их нужды и того горя, которое суждено в удел всем бедным детям. Были там румяные, здоровые и весёлые дети. Но было много бледных, золотушных мальчиков и девочек с бескровными губами и скорбной складкой над дугообразно поднятой бровью. Точно также неодинаково были одеты маленькие виновники скромного празднества. В курточках и белых воротничках, или кисейных, по моде сшитых, платьицах — почти не было никого. Красненькие и голубенькие рубашки и незатейливые наряды, состряпанные из ситчика, украшали собою этих детей ремесленников, мещан, кухарок и лиц без определённых занятий. Рано застигла малюток жизненная невзгода, и сколько борьбы они должны были вынести прежде, чем явиться сюда героями и победителями! Да, их внешность говорила о лишениях, которые они претерпели на протяжении своей детской карьеры, но в их глазах — во всех этих серых, чёрных, голубых и карих глазах светилась гордость успеха!
Кончил чиновник читать отчёт, и два хора детей запели нежными мелодичными голосами. Не совсем тверды были певцы в музыке, но на миру и смерть красна. Было что-то трогательное и милое в этом пении, напоминавшем собою застенчивую гармонию Эоловых арф. Потом чиновник опять стал читать. Началась раздача наград лучшим ученикам и ученицам. Счастливец, заслышав свою фамилию, выходил на средину зала — и на чело победителя возлагались лавры. Архиерей ласково проводил рукою по этому маленькому челу и улыбался крошечному герою или какой-нибудь едва видной от земли героине. Вскоре там, где стояли дети, заколебались в воздухе белые свёртки, то были похвальные листы, дети боялись их измять и держали над головой. Долго тянулась раздача наград. Наверно, у каждого отца и матери, смотревших на торжество своего сына или дочери, крепко билось сердце. И хотя в этом зале был я всем чужой, и у меня здесь не было даже знакомых, но моё сердце тоже билось — крепко билось.
Я был взволнован. Сначала я не понял, почему лёгкий туман заволок мне глаза. Я должен был отвернуться, чтоб скрыть набежавшую слезу. Но скоро мне стало ясно, что волнение моё вызвано не только радостью за этих преуспевших детей, но и невольной мыслью о тех бесчисленных маленьких страдальцах, которые или бесславно пали в борьбе с жизнью как дикие цветы, загубленные ранними морозами, или продолжают непосильную битву с нуждою, равнодушием и злобою людей, с голодом и холодом. Мне вдруг показалось, что в этом праздничном зале, наполненном ликованиями маленьких счастливцев, где-то незримо, но совсем близко, совсем близко стоят толпы оборванных и чахлых малюток, с завистью смотрят на торжество, и из их больших грустных очей, окаймлённых синевою, льются тихие слёзы… Бедные заброшенные дети! Разве вы не знаете, что много званных, но мало избранных?
Растроганный вышел я на улицу, думая об участи детей, которых общество, по равнодушию или по другим, более уважительным причинам, оставляет без всякого призора и не даёт им никаких средств в борьбе за существование. Они являются в жизнь слабыми, ничтожными заморышами, неспособными к труду и унижающими своё человеческое достоинство разного рода мерзкими промыслами и нищенством. Немало встречал я этих несчастных в оврагах Царского сада, в ночлежных домах, на улицах, в бедных кварталах. Как незначительно число детей, о которых заботится город, сравнительно с числом детей, брошенных на произвол судьбы!
Когда вдумаешься хорошенько в наши общественные порядки, то ничего, пожалуй, не увидишь в них дурного. Город даёт, что может, на народное образование. Число школ возрастает с каждым годом. И если, несмотря на заботы города, беспризорные дети, возрастая в числе, всё назойливее и назойливее заявляют о себе, то вина тут совсем в других условиях… И, конечно, огромную роль играют во всём этом наши дикие и жестокие нравы.
Родители сплошь и рядом бросают своих детей и перестают заботиться о них. Мне рассказывал один авторитетный человек о двух девочках, судьба которых очень трогательна. Одной четырнадцать лет, другой тринадцать. Старшенькую я видел: милое дитя с добрыми невинными глазами. Мать этих девочек родила их заграницей, будучи девушкой, и привезла в Киев. Ей, разумеется, нужно было скрыть свой позор, и она отдала детей на воспитание акушерке. Затем она вышла замуж за богатого человека. Никаких документов у её дочерей не было и нет, и даже неизвестно, крещёны ли они. Акушерка определила их в приходскую школу, где они хорошо учились и в этом году кончили курс. Но так как документов у них нет, то девочки не могли получить свидетельств об окончании училища. На запрос начальства, акушерка объявила, что мать девочек давно забыла их, ничего не платит за них, и нельзя подтвердить и доказать, что это её дочери. Эти малютки оказываются непомнящими родства — преступление, за которое наш закон строго карает!
Главное, бедняжки до последнего времени не знали, что они ничьи дети, и считали акушерку своею матерью. Каким открытием подарила их жизнь в тот день, когда они ступили на её порог!
Кажется, что акушерка — недурная женщина, и, кроме того, начальство нашло возможным взять сирот под своё покровительство. Случай, которому угодно было, чтоб до последнего времени в приходские училища принимались дети, даже не имеющие метрик, спас девочек, может быть, от горькой участи. Какая масса таких бездомных сироток ежегодно погибает в больших городах! Теперь состоялось или состоится, как нам передавали из достоверного источника, распоряжение, чтоб не принимали в училища детей, у которых нет никаких бумаг. Начальство поступает осторожно. Но число погибших мальчиков и белых невольниц, разумеется, вследствие этого только возрастёт, потому что не будет совсем никакого спасения бездомным детям, и труднее будет контроль над разными добрыми и злыми дамами, берущимися скрывать грехи пошаливающих барышень и мучить их бедных малюток, зачатых при поэтической обстановке — при звёздах и луне, под пенье соловьиного хора, среди благоухающих роз.
Об одной из таких дам рассказали мне на днях возмутительную историю. Занимается эта дама акушерской практикой. У неё дочь и воспитанница, девятилетняя девочка. Девочка живёт не даром — мать высылает из Петербурга, за воспитание дочери, по двадцать пять рублей в месяц. Совесть легкомысленной матери спокойна — может быть она убеждена, что малютка её и накормлена, и одета на эти деньги, и никто не обижает бедного ребёнка, имевшего несчастье родиться вне закона. Но если б знала легкомысленная мать, что терпит её брошенная девочка!
Разумеется, акушерка постаралась обратить малютку в слугу, и часто видали, как зимою носит девочка воду полными вёдрами. Часто слыхали посторонние люди, как кричит девочка, которую бьёт её воспитательница за какие-то вины. И вот недавно заставила она крошечную безответную рабыню свою переносить вещи из сарая в дом. В числе вещей была тяжёлая скамейка и связка нот. Не хватило силы и ловкости у девочки, она уронила ноты и, нагнувшись, взяла зубами связку. Воспитательница вышла из себя, кинулась на девочку и потащила её в комнаты. Вскоре страшный крик раздался оттуда, и даже сердце дворника облилось кровью от жалости и сострадания. Вместе с некоторыми жильцами ворвался он в квартиру. Вооружённая толстой верёвкой, милая дама наносила удары со всего размаха по голому тельцу девочки, а дочь помогала мамаше — придерживала жертву и рукою зажимала ей рот. Кто-то стал отнимать ребёнка. Акушерка в неистовстве, пьяная от злобы, искусала защитнику руки. Был позван околоточный и, по требованию публики, составил протокол…
Когда всплывает наружу факт вроде только что описанного, за ним поневоле видишь тысячу таких же фактов, ещё таящихся на дне житейского омута, никто не имел мужества и благородства вытащить их на свет Божий, потому что мало людей, соединяющих в своём сердце сострадание и смелость негодования, не ограничивающегося одними словами.
Сколько горя, страшного, дикого, бессмысленного тяготеет вечной чёрной тучей над головами беспризорных детей! Кто жалеет их, часто ли заступаются за них! Как собачонки растут они, обиженные и оскорблённые, забытые и презренные! Бедные, бедные!..
Июнь 1886 г.
Источник текста: Ясинский И. И. Сиреневая поэма. — К: Типография Г. Л. Фронцкевича, 1886. — С. 21.
OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, сентябрь 2012 г.
Оригинал здесь: Викитека.