Литературный альбомъ.
Литературный альбомъ.
‘Братья разбойники’ Пушкина.
‘Братья разбойники’ Пушкина.
‘Нива’, No 50, 1874
‘Братья разбойники’ Пушкина, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1874
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Среди всхъ благъ современной цивилизаціи, есть міръ незримый большинству населенія, таящійся отъ дневнаго свта, какое-то замкнутое темное царство, на вратахъ котораго мрачно красуется зловщая надпись: Lasciatc ogni speranza, voi ch’entrate (отриньте всякую надежду, вошедши сюда). Здсь безгранично властвуетъ зло, преступленіе, грабежъ, убійство, угрызенія совсти, забвеніе ихъ въ вин и разврат…. Словомъ, вс ужасы падшей человческой природы….
Тмъ не мене, это люди — и ничто человческое имъ не чуждо, хотя человчность ихъ проявляется лишь урывками и нердко рядомъ съ неслыханнымъ зврствомъ. Еще задолго до проведенія этого взгляда въ законодательство и до отмны страшнаго тлеснаго наказанія, великій русскій поэтъ геніальнымъ чутьемъ натолкнулся на типы этихъ отверженцовъ и художественно изобразилъ ихъ въ поэм ‘братья разбойники’. Припомнимъ, что разсказываетъ одинъ изъ такихъ злодевъ собравшимся въ кружокъ товарищамъ во время ночнаго привала въ лсу.
‘Насъ было двое: братъ и я.
Росли мы вмст, пашу младость
Вскормила чуждая семья.
Намъ, дтямъ, жизнь была не въ радость….
Не оставалось у сиротъ
Ни бдной хижинки, ни поля,
Мы жили въ гор, средь заботъ.
Наскучила намъ эта доля,
И согласились межь собой
Мы жребій испытать иной:
Въ товарищи себ мы взяли
Булатный ножъ, да темпу ночь,
Забыли робость и печали,
А совсть отогнали прочь….
Ахъ, юность, юность удалая!
Житье въ то время было намъ,
Когда погибель презирая.,
Мы все длили пополамъ.
Бывало, только мсяцъ ясный
Взойдетъ и станетъ средь небесъ,
Изъ подземелія мы въ лсъ
Идемъ на промыселъ опасный.
За деревомъ сидимъ и ждемъ:
Идетъ ли позднею дорогой
Богатый жидъ иль попъ убогій —
Все наше, все себ беремъ!
Зимой бывало, въ ночь глухую,
Заложимъ тройку удалую,
Поемъ и свищемъ, и стрлой
Летимъ надъ снжной глубиной.
Кто не боялся нашей встрчи?
Завидли въ харчевн свчи —
Туда! къ воротамъ и стучимъ,
Хозяйку громко вызываемъ,
Вошли — все даромъ — пьемъ, димъ,
И красныхъ двушекъ ласкаемъ….
Но какъ ужасно пробуждается совсть въ одномъ изъ братьевъ, когда онъ, истощенный тюрьмой, ослабленный физически, изнеможенный болзнью, мечется въ бреду!…
‘Всхъ чаще образъ старика
Давно зарзаннаго нами
Ему на мысли приходилъ,
Больной, зажавъ глаза руками,
За старца такъ меня молилъ:
‘Братъ, сжалься надъ его слезами!
Не ржь его на старость лтъ….
Мн дряхлый крикъ его ужасенъ…
Пусти его, онъ не опасенъ…
Въ немъ крови капли теплой нтъ….
Не смйся, братъ, надъ сдинами,
Не мучь его, авось мольбами
Смягчитъ за насъ онъ Божій гнвъ’…
Онъ видлъ пляски мертвецовъ
Въ тюрьму пришедшихъ изъ лсовъ,
То слышалъ ихъ ужасный шопотъ….
Когда же несчастный, едва оправясь отъ недуга, бжалъ съ братомъ изъ тюрьмы — и не вынеся осенняго холода, лишеній, умеръ въ лсу, другой братъ, нкогда увлекшій его на разбой,
Все ждалъ, очнется ли мертвецъ,
И горько плакалъ. Наконецъ
Взялъ заступъ, гршную молитву
Надъ братней ямой совершилъ
И тло въ землю схоронилъ….
Потомъ на прежнюю ловитву
Пошелъ одинъ….
Но прежніе годы минули уже безвозратно: ни попойки, ни веселые ночлеги не радовали уже ожесточеннаго сердца, какъ будто все это было взято могилой брата. Но хотя самая жалость давно умерла въ его сердц, онъ все таки хранилъ воспоминаніе послднихъ минутъ брата — и рука его не поднималась на беззащитныя сдины. Даже теперь, при разсказ въ буйномъ кружк новыхъ товарищей, лицо его орошалось слезами. Но надъ нимъ смются….
На мигъ утихшая бесда
Вновь оживляется виномъ,
У всякаго своя есть повсть,
Всякъ хвалитъ мткій свой кистень….
Шумъ, крикъ. Въ ихъ сердц дремлетъ совсть,
Она проснется въ черный день.