БРАТЬЯ-ПИСАТЕЛИ
БРАТЬЯ-ПИСАТЕЛИ
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Братья-писатели, Зайцев Борис Константинович, Год: 1947
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: В 5 т.
Т. 6 (доп.). Мои современники: Воспоминания. Портреты. Мемуарные повести.
М., ‘Русская книга’, 1999.
Июльским вечером, двадцать пять лет назад, проходили мы с Алексеем Толстым по морскому берегу в местечке Мисдрой, близ Штеттина. Солнце садилось. Было тихо, зеркально на море. Паруса трехмачтовой шхуны висели мирно — казались черными.
Алексей собирался в Россию.
— Ну и поезжай, твое дело.
Но ему хотелось бы, чтобы я восхищался. Вот этого не было. И странный союзник у меня оказался — Максим Горький. Он жил в Херингсдорфе, тут же на побережье. Работу Толстого в ‘Накануне’ и все предприятие с Россией — не одобрял.
Алексей вдруг остановился, отшвырнул ногой камешек и уставился широким, полным, уж слегка обрюзгшим лицом на меня.
— Ты знаешь, кто ты?
— Ну?
— Ты дурак. Ты будешь нищим при любом режиме — а-а, ха-ха-ха…
Он заржал тем невероятным, нутряным смехом дельфина или кита — если бы те собрались засмеяться,— о котором и сейчас с улыбкой вспоминаешь. А тогда нельзя было сопротивляться. Я и сам захохотал.
Он меня обнял.
— Пойдем пит таррагону.
Что мы и сделали. Через несколько времени он уехал в Россию.
Алексей не ошибся. Нечего говорить, по таланту, стихийности (писал всегда с силой кита, выпускающего фонтан), в России соперников не имел. Прожил жизнь бурную, шумную, но и мутную, со славой, огромными деньгами, домом-музеем в Царском Селе, тремя автомобилями. Был ли душевно покоен? Не знаю. По немногому, оттуда дошедшему, благообразия в бытии его не было. Скорее тяжелое и неясное. Он любил роскошь, утеху жизни, но не весь был в этом.
В живых его нет. И все кажется, что его жизнь была очень уж мимолетной, такой краткой… От всего шума, пестроты, вилл, миллионов и автомобилей точно бы ничего не осталось. Блеснул, мелькнул, написал ‘Петра’ с яркостью иногда удивительной, с удивительной не-духовностью и прицелом на современность (по начальству) — и нет его. О нем вспоминаешь с туманной печалью.
Но не один он в России из процветших и процветающих. Вести доходят. Писатели обставлены там отлично. Гонорары огромные. Книги переводятся на несколько языков в самой России (татарский, калмыцкий, может быть, и якутский). Пьесы приносят много тысяч. Либретто оперы — рента пожизненная Сергей Городецкий (по молодости тоже приятель) переделал ‘Жизнь за царя’ в ‘Ивана Сусанина’ и получает по тысяче рублей за представление. У Катаева своя дача. Симонов миллионер. Эренбург подписывает 15 тысяч на заем. У кого виллы нет, может ехать в дом отдыха в Крым, на Кавказ, под Воронеж (недавно читал премилые очерки некоего Паустовского — как раз об этом воронежском ‘Монрепо’).
Есть премия, есть ордена. Премий порядочно, размер тоже немалый,— кто получает 50 тысяч, а кто 100 и 200. Орденоносцам особое уважение — скидки, поддержки. Одним словом, живи да работай. Но не зевай. А то будет плохо. Усмотрят неподходящее, так уж не жалуйся.
Пильняка я тоже хорошо помню и лично знал. Он одно время гремел. По всему миру ездил. Какие банкеты устраивали ему в Америке! Что в Москве он выделывал! А потом — ‘Повесть о непогашенной луне’…— и сорвался, исчез, сгинул. Кажется, погиб в ссылке. О самоубийцах уж не говорю — так писатели преуспели, что и Есенин, и Маяковский, и Соболь, и несчастная Марина Цветаева ‘почтительно билет возвратили’. А Гумилев, Мандельштам?
Алексей, слава Богу, нигде не свихнулся. В опалу не попал, умер пышно, как жил. Теперь место его, кажется, занял Симонов. Дай Бог ему здоровья. Председатель Союза писателей, заседает в знакомом мне особняке Герцена. Талантливый человек (но не очень, с лубочной прослойкой). И все-таки за него жутко — говорю серьезно и по-человеческому. Ведь были Зощенко и Ахматова, все шло благополучно, а потом… Чем же он застрахован?
Эмигрантство есть драма и школа смирения. Это разговор длинный, отдельный. Драму свою эмигрант-литератор знает. Но вот речь зашла о российских собратьях, о воспоминаниях, о чужих судьбах. Могут спросить — как же относится здешний писатель к ремеслу своему в России: жалеет ли, что с Толстым не поехал, завидует ли дачам, автомобилям и тысячам?
Ответ простой (за себя): не жалеет. Каждый живет, как ему следует. ‘Сии на конях, сии на колесницах, а мы именем Господа Бога нашего’. Одни банкиры и миллионеры, а другие пешечком или в метро. И без вилл. Это ничего. Зато вольны. О чем хочется писать — пишут. Что любят, того не боятся любить. Какой образ художника получили в рождении, какой дар у кого есть, тот и стараются пронести до могилы. В меру сил приумножить. А богатство, успех… Нет, зависти нет.
Есть другое. За многое мы жалеем собратьев наших. Жалостью не высокомерною, а человеческой, мы желаем им хартию вольности, желаем тем из них, кто художники, а не дельцы, чтобы их художество могло процветать свободно. Чтобы страшный склад жизни не уродовал человека. Чтобы голоса стали людскими, а не граммофонными. Чтобы они ничего не боялись.
…Ну, а может быть, и Алексей иногда боялся, при жизни? Но теперь спит мирно. О бессмертии души много мы с ним говорили когда-то.
1947
Русская мысль. 1947. 5 июля. No 12, Новое русское слово. Нью-Йорк, 1947. 3 авг. No 12883.
С. 347. Работу Толстого в ‘Накануне’ и все предприятие с Россией — не одобрял — Берлинская ежедневная газета ‘Накануне’ (1922—1924), созданная вместо закрывшегося 25 марта 1922 г. на No 20 журнала ‘Смена вех’, объединяла группу деятелей культуры, ратовавших за возвращение эмигрантов в Россию. Среди берлинских ‘сменовеховцев’ был и А. Н. Толстой: в ‘Накануне’ он ведал Литературным приложением (последний, 62-й, его номер вышел 22 июля 1923 г.). Что Горький не одобрял увлечение Толстого ‘сменовеховством’, видно из его письма к нему от 20 января 1923 г.: ‘Слышал, что Вы ушли из ‘Накануне’,— это очень хорошо! Но Вам необходимо заявить об этом гласно, напечатав, хотя бы в ‘Днях’ (газета А. Ф. Керенского.— Т. П.), коротенькое письмецо: больше в ‘Накануне’ не сотрудничаю. Сделайте это!’ (Переписка А. Н. Толстого: В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 345). Но Толстой сделал другое и большее: в августе этого же года он вместе с другими ‘сменовеховцами’ (основателями движения 10. В. Ключниковым, И. М. Василевским и А. В. Бобрищевым-Пушкиным) осуществил то, за что агитировал других: вернулся в Россию. Толстой уцелел, а его доверчивые соратники, обманутые большевиками (они им устроили показательное шоу-путешествие по стране), погибли в сталинских лагерях.
С. 348. …написал ‘Петра’ с яркостью иногда удивительной..— Имеется в виду знаменитый роман А. Н. Толстого ‘Петр I’, над которым писатель работал с 1930 г. и завершить не успел.
Сергей Городецкий… переделал ‘Жизнь за царя’ в ‘Ивана Сусанина’…— Либретто Г. Ф. Розена, по которому М. И. Глинка создал свою гениальную оперу ‘Жизнь за царя’, в 1939 г. было отвергнуто как монархическое, и поэт С. М. Городецкий написал новый текст под названием ‘Иван Сусанин’.
Кажется, погиб в ссылке.— Писатель Б. Б. Андроникашвили-Пильняк через полвека после гибели отца получил на свои запросы ответ (приводим его как типичный документ) из Военной коллегии Верховного Суда СССР: ‘Пильняк-Вогау Борис Андреевич, 1894 года рождения, был необоснованно осужден 21 апреля 1938 года Военной коллегией Верховного Суда СССР по ложному обвинению в совершении государственных преступлений и приговорен к расстрелу. По уточненным данным, приговор приведен в исполнение 21 апреля 1938 г.’.
Ведь были Зощенко и Ахматова, все шло благополучно, а потом…— А потом появились постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. ‘О журналах ‘Звезда’ и ‘Ленинград’ и доклад А. А. Жданова об этом постановлении. В них выдающиеся представители русской культуры M. M. Зощенко и А. А. Ахматова были подвергнуты оскорбительному, разнузданному разносу, после которого до конца их дней не решалось печатать ‘врагов советской литературы’ ни одно издание.