Борис Годунов, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1930 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 69 минут(ы)

Зинаида Гиппиус. Новые материалы. Исследования.

М., ИМЛИ РАН, 2002.

БОРИС ГОДУНОВ
Неизвестный вариант киносценария
(Из собрания Томаса Уитни, — Центр русской культуры, Амхерст, США)

Публикация Н.В.Королевой

Киносценарии занимают в творчестве Д.С.Мережковского и З.Н.Гиппиус особое место. По мнению Т.А.Пахмусс, писатели-соавторы обратились к этому жанру в середине 1920-х годов прежде всего из-за серьезных материальных затруднений, с целью поправить свои финансовые дела. Ими были написаны сценарии ‘Невидимый луч⁵⁵ (автор З.Н.Гиппиус), ‘Борис Годунов’ (раннее название ‘Дмитрий Самозванец. Сцены из драмы’) и ‘Данте’.

Казалось бы, подтверждением мнения Т.А.Пахмусс могут служить отдельные фразы из писем З.Н.Гиппиус о своей работе киносценариста, — например, Георгию Адамовичу от 2 августа 1930 г.: ‘Очень уж надоело с этой новой фильмой, пишу ее исключительно для помощи Дмитрию Сергеевичу, без всякой, уж кажется, надежды на славу и добро! Дмитрий Сергеевич черезчур добросовестен, а я пеку эти дела скоро’¹.

Однако и серьезность и длительность творческой работы над каждым сценарием, и глубокое обдумывание композиции, характеров, мотивации поступков и языка героев, и решительное высказывание в этом необычном для писателей жанре своих сокровенных нравственных, этических и политических идей, — все это говорит о том, что Мережковский и Гиппиус в 1920-е годы серьезно заинтересовались новым для себя явлением — кинематографом.

В ряде своих статей и писем З.Н.Гиппиус размышляла о возможностях кино, об отличиях киноискусства от искусства театрального, об особом воздействии ‘синематографа’ на зрителей.

В статье ‘Золотые сны’, написанной Зинаидой Гиппиус от имени Мережковского, она говорила о вопросе, который задают им регулярно: ‘Меня спрашивают, и не без удивления, как могло случиться, что я интересуюсь синематографом’ — и отвечает: это техническое новшество таит в себе могучую силу. Синематограф открывает — потенциально — ‘новые двери, ведущие куда-то на простор, к образам жизни не данной, а желанной и, быть может, не невозможной. Таковы потенции’².

В настоящее время, полагает Гиппиус, состояние синематографа соответствует духовному потенциалу средней массы человечества. Зрители хотят изображения жизни, близкой к реальности, — но чуть менее серой, менее скучной, менее несчастной и с ‘хорошим концом’. То-есть они хотят ‘сказок’, воплощения своих мечтаний, ‘золотых снов’. Но — именно благодаря воплощениям мечтаний и ‘сказок’ осуществлялся прогресс человечества. ‘Синематограф в потенции — великое орудие для расширения всех наших жизненных горизонтов. То, что еще слабо преподносится внутреннему взору, может быть показано, может стать видимо реальному глазу, и насколько поэтому ярче воспринято сознанием! Не забудем и широту круга, захваченного синематографом: широта его, действительно, мировая’³.

Чтобы осуществить свою великую миссию, — утверждает Гиппиус, — синематограф должен ‘стать идейным’, но при этом не проповедовать, не просвещать, не пророчествовать, а ‘лишь просветлять для человечества правду его желаний и надежд’. ‘В настоящее же время все мы, кто хочет и может помочь, должны с радостью идти навстречу хотя бы первым шагам синематографа в этом направлении’⁴.

В конце 1920-х гг. Мережковский был приглашен одним из директоров парижской студии ‘Экран д’Арт’ Владимиром Ивановым для участия в подготовке сценария ‘грандиозного фильма’ ‘Конец мира’. Фильм этот вышел на экраны в январе 1931 года, режиссер Абель Ганс. Сведениями о реальном участии Мережковского и Гиппиус в работе над сценарием этого фильма мы не располагаем. Однако З.Н.Гиппиус о нем думала и писала. Смысл замысла этого фильма, по словам Гиппиус, — ‘золотой сон’ сердца, сбывающийся после преодоления человеком внешней опасности.

Следующим шагом синематографа, по мнению Гиппиус, будет изображение преодоления человеком внутренних опасностей с помощью пробудившейся воли, — то есть, говоря нашими словами, психологический фильм.

Примерно в это же время, в конце 1920-х годов, один из директоров студии ‘Aub&egrave,r-France Film’ в Париже, известный кинорежиссер Иосиф Николаевич Ермольев, предложил Мережковскому написать сценарий для фильма, в котором мог бы звучать замечательный голос Ф.И.Шаляпина. За основу предлагалось взять русский исторический сюжет — ‘Бориса Годунова’. Предполагалось, что в сценарий войдут тексты арий царя Бориса в их оперном варианте, сцены из пушкинского ‘Бориса Годунова’ и из ‘Царя Бориса’ А.К.Толстого. В качестве соавтора или консультанта Мережковскому предлагался сын великого певца, актер Ф.Ф.Шаляпин. Художником фильма должен был стать К.А.Коровин, заведовать постановкой вместе с Ф.Ф.Шаляпиным — многолетний секретарь Мережковских, В.А.Злобин.

Этот фильм поставлен не был. В.А.Злобин в письме от 11 июля 1962 г. к исследователю Emmanuel Salgaller объясняет неудачу тем, что Мережковский ‘не знал, как писать сценарий. В результате у него получилась пьеса, или, вернее, серия из сцен’⁵. Именно такой вариант сценария — из восьми сцен — находился в архиве Злобина и был им опубликован в 1957 г.⁶

Однако сценарий имел и другие варианты, — адресованные именно к кинематографу: со скрупулезным подсчетом метража, с указаниями-ремарками о направлении снимающей камеры, с подробной разработкой мизансцен. Таких вариантов несколько. Сравнивая их, можно проследить, как менялся в процессе работы замысел писателей, как декоративно-оперная сторона все более отступала на второй план, а Мережковского и активно помогавшую ему З.Н.Гиппиус занимали теперь характеры и мотивировка поступков исторических и придуманных Пушкиным и Толстым героев. Соавторы стремились передать ‘тончайшие психологические детали во внутренней жизни персонажей, сложности их личности и проблемы трансформации, происходящей в судьбе человека в связи с существенными историческими событиями’⁷.

В 1936 г. Мережковские надолго уезжают в Италию, где начинается работа над книгой, а затем и над киносценарием о Данте. Еще один замысел киносценария — о Леонардо да Винчи. Для реализации этих ‘итальянских’ замыслов Мережковскому нужна была личная аудиенция у Муссолини, который мог бы ‘утвердить’ сценарии, выделить субсидии на постановку фильмов и дать ‘убежище’ в Италии их автору. Сценарий ‘Данте’ написан на французском языке, Мережковский готов ставить его и в Италии, и в Париже, и в Голливуде. Русская тема в творчестве Мережковских-сценаристов для кинематографа конца 1930-х годов не актуальна и не имеет финансовой поддержки. В 1938 г. умер Ф.И.Шаляпин, в 1939 — К.А.Коровин.

Готовился поход фашистских армий на Россию, что поставило перед эмиграцией новые проблемы. Мережковские, издавна проповедовавшие идею крестового похода внешних сил против большевиков, надеялись, что нападение на СССР поможет сокрушить ненавистную систему ‘Совдепии’. Знаменательно, что в нескольких вариантах сценария ‘Борис Годунов’ завершающей и ‘ударной’ была сцена ‘Бой’ — сражение польского войска с российским, победа поляков и радостный призыв:

‘Димитрий (обнажая саблю и указывая в даль): ‘На Москву!’

Все: ‘На Москву! На Москву!’⁸

Сценарий ‘Борис Годунов’ в его разных вариантах публиковался несколько раз после смерти Мережковского и Гиппиус. В 1957 г. самый краткий, хотя, повидимому, не самый ранний вариант был опубликован В.А.Злобиным под названием ‘Дмитрий Самозванец. Сцены из драмы’. Здесь восемь сцен, имеющих заглавия и разделенных на картины, как в театральной пьесе:

I. Сцена на мельнице. Гадание.

II. Кабак.

III. В бане у Шуйского.

IV. Григорий и Шуйский.

V. Бегство из монастыря.

VI. Бал у Мнишек.

VII. Ставка Самозванца. Дмитрий и Марина.

VIII. Бой.

В этом варианте сценария царь Борис почти не присутствует, кроме сцены гадания на мельнице. Создается впечатление, что текст писался не для Федора Шаляпина, которому в таком сюжете петь просто негде. Произведение написано в прозе, с обширными ремарками, стихи представлены скупо: это заговоры колдуна-мельника, начало (три строки) песни Нанеты ‘Наш святой Себастьян…’ и шесть строк припевки Косолапа ‘Уж ты, пьяница-пропойца, скажи…’

Второй известный нам вариант сценария, хранящийся в собрании Т.А.Пахмусс, состоит из шестнадцати сцен под заглавием ‘Борис Годунов’. Он впервые был опубликован Т.А.Пахмусс в кн.: Д.С.Мережковский. З.Н.Гиппиус.’ Данте’. ‘Борис Годунов’. Киносценарии. Gnosis Press, New-York, 1991. Сцены имеют следующие названия:

I. Пролог.

II. Сцена на мельнице. Гадание.

III. Пимен.

IV. Венчание Бориса на царство.

V. Кабак.

VI. Прием послов.

VII. В бане у Шуйского.

VIII. Допрос.

IX. Бегство из монастыря.

X. Корчма.

XI. Письмо нунция.

XII. Бал у Мнишек.

XIII. У фонтана.

XIV. Казни.

XV. Ставка Самозванца. Дмитрий и Марина.

XVI. Бой.

По мнению Т.А.Пахмусс, именно этот вариант сценария является авторским, в то время как опубликованный Злобиным сокращенный текст мог возникнуть как результат редактуры Злобина, осуществленной после смерти обоих авторов.⁹ В целом сценарий ‘Борис Годунов’ Т.А.Пахмусс оценивает достаточно высоко, как ‘интересный художественный документ с занимательной интригой, быстро меняющимися сюжетными положениями и психологически убедительным рисунком внутреннего состояния персонажей’¹⁰

Как и пушкинский ‘Борис Годунов’, произведение Мережковского и Гиппиус представляется ‘художественным гибридом исторического повествования, драмы, поэзии и прозы’¹¹

И текст сценария, переписанный рукой Злобина и содержащий правку Гиппиус, и, по-видимому, другие материалы собственного собрания, позволили Т.А.Пахмусс точно определить степень участитя З.Н. в коллективной работе: ‘В некоторых местах сценария Мережковских сохранен ‘пушкинский стих’, но с большими сокращениями и в новых комбинациях. ‘Описательные сцены’ (например, ‘Кабак’) переделаны Зинаидой Гиппиус в форму ‘сценического’ диалога. Ее перу принадлежат главы ‘Кабак’, ‘Бегство из монастыря’, ‘Корчма’ и ‘У фонтана’. Все исправления в тексте других сцен, переписанных для машинистки рукою Злобина, также сделаны Гиппиус. В написанных ею главах большая ритмическая организация материала, чем в других, по всей вероятности исполненных Мережковским. Она же написала и рассыпанные по всему сценарию стихотворения’¹².

Вариант сценария ‘Борис Годунов’, который мы предлагаем вниманию читателей настоящего сборника, отличается от обоих описанных выше. Текст его хранился среди других материалов парижской части архива Мережковского и Гиппиус, купленных американским журналистом и переводчиком, коллекционером Томасом Уитни у французского филателиста. В 1991 г. господин Уитни любезно разрешил ознакомиться с этим собранием российским ученым И.С.Чистовой и Н.В.Королевой. С его разрешения мной была сделана копия текста. В 1994 г., когда большая часть русских рукописей была передана Томасом Уитни в дар колледжу города Амхерст, в котором он учился и где им был создан Центр русской культуры во главе с профессором Стэнли Рабиновичем, копия была мной вновь выверена. Настоящая публикация осуществляется с разрешения Центра русской культуры, г. Амхерст, США.

Сценарий ‘Борис Годунов’ в собрании Т.Уитни представлен тремя вариантами. Во-первых, это машинопись, 95 страниц, в двух переплетах. 19 сцен, некоторые разбиты на картины. Для первой части (сцены 1 — X) сделан подсчет метража — 1515 метров. Белая бумага, дата отсутствует. Во-вторых, машинопись, 16 страниц, черная и синяя ленты, бумага тонкая, зеленая. Прозаическое изложение содержания девятнадцати сцен. В-третьих, рукопись, 31 страница, на серой бумаге. Автограф, с которого печатался предыдущий вариант, имеются некоторые разночтения в пунктуации.

¹ Мережковский Д.С., Гиппиус З.Н. Данте. Борис Годунов. Киносценарии. Под ред. и со вст. ст. Темиры Пахмусс. Gnosis Press, New York, 1991. C.96.

² Цит. по: Пахмусс Т.А. Д.С.Мережковский и З.Н.Гиппиус как авторы сценариев // Новый журнал, 1987. Т. 167. С. 219.

³ Там же. С. 220.

⁴Там же. С.221.

⁵ Цит. по: Мережковский Д.С, Гиппиус З.Н. Данте. Борис Годунов… С. 97.

⁶ ‘Возрождение’, Париж, 1957. Т. 66. С. 77-86, Т. 67. С. 87-97, Т. 68. С. 67-77.

⁷ Мережковский Д.С, Гиппиус З.Н. Данте. Борис Годунов… С. 98.

⁸ Там же. С. 195, ср. наст. сб. С. 65, 86.

⁹ Мережковский Д.С., Гиппиус З.Н. Данте. Борис Годунов… С. 98.

¹⁰ Там же.

¹¹ Там же. С. 99.

¹²Там же. С. 101.

БОРИС ГОДУНОВ

Сцены 1-х

I. Пролог	150 метров
II. Мельница	230 ‘
III. Пимен	90
IV. Венчание Бориса на царство	225 ‘
V. Кабак	120 ‘
VI. Прием послов	210 ‘
VII. Григорий и Шуйский	150 ‘
VIII. Бегство из монастыря	100 ‘
IX. Письмо нунция	90
X. Корчма	150 ‘
	1515 метров

1. ПРОЛОГ

Экран светлеет. Руки Пимена, развивающие свиток, на котором написано:

‘В 1598 году, со смертью царя Феодора, сына Иоанна Грозного, древняя династия русских царей пресеклась. Феодор был бездетен, а его младший брат, царевич Димитрий, который должен был ему наследовать, загадочно погиб еще при жизни Феодора, от руки убийцы.

Россия осталась без царя.

По обычаю страны, народ должен был избрать нового. Было решено предложить власть любимцу Иоанна Грозного, шурину царя Феодора — боярину Борису Годунову.’

Экран медленно темнеет.

Яркий летний день. Но будет гроза.

На холме, с которого открывается вид на всю Москву, — всадник на черном коне, князь Василий Шуйский. С ним несколько приставов, тоже на черных конях. Конская сбруя звенит и сверкает на солнце.

На небе появляются первые грозовые тучи. Тени от них пробегают по городу, пятнами ложатся на Москву-реку.

Шуйский подымает голову, смотрит на небо.

Шуйский: Будет гроза!

Подъезжает князь Воротынский, статный боярин, с черной густой бородой и с умными, живыми глазами. Он и сопровождающие его пристава — на белых конях.

Воротынский: Наряжены мы вместе город ведать.

Шуйский: Но, кажется, нам не за кем смотреть.

Воротынский: Москва пуста, вослед за патриархом

К монастырю пошел и весь народ.

Как думаешь, чем кончится тревога?

Шуйский: Чем кончится? Узнать немудрено.

Народ еще повоет да поплачет,

Борис еще поморщится немного,

Что пьяница пред чаркою вина,

И наконец по милости своей

Принять венец смиренно согласится.

(Обращаясь к одному из приставов):

Проведай-ка, что слышно — согласился ль

Принять венец боярин Годунов?

(Пристав, в сопровождении еще двух других, ускакивает)

Воротынский: Но месяц уж протек,

Как, затворясь в монастыре с сестрою,

Он, кажется, покинул все мирское.

Что, ежели правитель в самом деле

Державными заботами наскучил

И на престол безвластный не взойдет?

Что скажешь ты?

Шуйский: Скажу, что понапрасну

Лилася кровь царевича-младенца,

Что, если так, Димитрий мог бы жить.

Воротынский: Ужасное злодейство! Полно, точно ль

Царевича сгубил Борис?

Шуйский: А кто же?

Я в Углич послан был

Исследовать на месте это дело:

Наехал я на свежие следы,

Весь город был свидетель злодеянья,

Все граждане согласно показали,

И, возвратясь, я мог единым словом

Изобличить сокрытого злодея.

Воротынский: Зачем же ты его не уничтожил?

Шуйский: Он, признаюсь, тогда меня смутил

Спокойствием, бесстыдностью нежданной.

Он мне в глаза смотрел как будто правый.

Воротынский: Ужасное злодейство! Слушай, верно,

Губителя раскаянье тревожит:

Конечно, кровь несчастного младенца

Ему ступить мешает на престол.

Шуйский: Перешагнет: Борис не так-то робок!

Воротынский: А слушай, князь, ведь мы б имели право

Наследовать Феодору.

Шуйский: Да боле,

Чем Годунов.

Воротынский: Ведь в самом деле!

Шуйский: Что ж!

Когда Борис хитрить не перестанет,

Давай народ искусно волновать.

Пускай они оставят Годунова,

Своих князей у них довольно, пусть

Себе в цари любого изберут.

Воротынский: Нет, трудно нам тягаться с Годуновым.

Народ отвык в нас видеть древню отрасль.

А вот когда бы чудом, из могилы,

Царевич наш Димитрий вдруг воскрес…

Шуйский (махает рукой): Эх, полно, князь!

Что попусту болтать.

Во гробе спит Димитрий и не встанет.

Не нам с тобою мертвых воскрешать.

Пристава возвращаются с двух концов.

Воротынский: Ну, что? Узнал?

Пристав: Он царь! Он согласился.

Шуйский: Какая честь для нас, для всей Руси!

Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,

Зять палача и сам в душе палач,

Возьмет венец и бармы Мономаха!

Сильный удар грома. Шуйский и Воротынский снимают шапки и крестятся.

II. ГАДАНИЕ
(Сцена на мельнице)

Ночь. Небо. Быстро летящие грозовые тучи. Сквозь них бледный лунный свет. Ветер. Молнии. Гром.

Аппарат опускается. Бушующее море леса.

Глухая лесная тропа. Огромный медведь вылезает из чащи и перебегает тропу.

Яснеющее небо. Гроза пронеслась. Гром все дальше, глуше, и наконец затихает совсем. Луна пробивается сквозь прозрачные после грозы облака.

Та же лесная дорога. Яркий лунный свет. Два всадника, Борис и Семен Годуновы, едут на аппарат, проскакивают по бокам экрана. Видна уходящая дорога. Показывается мельница, старый мшистый сруб с шумящим в запруде колесом.

Всадники подъезжают к мельнице.

Семен спешивается, стучит в окно долго, сперва кулаком, потом кнутовищем.

Семен: Мельник, мельник, а мельник! Оглох, старый пес, что ли?

Мельник (приотворяя оконце): Нет на вас погибели, чортовы дети. Кто такие? Откудова? Коли вор, берегись, свистну по башке кистенем, с места не сойдешь.

Семен: Что ты, пьяная твоя харя, протри глаза, аль не видишь, бояре.

Мельник: Что за бояре? Знаем мы вас, шатунов. (Вглядываясь): Что за диво? А я то, старый дурак, сослепа… Ох, не взыщите, кормильцы, сейчас, сейчас. (Скрываясь в окне).

Семен помогает Борису спешиться.

Борис: Это он и есть, колдун?

Семен: Он самый.

Мельник отворяет дверь и выходит на крыльцо, старый-старый, весь как лунь, огромный, косматый, как тот медведь, что перебежал тропу.

Мельник (кланяясь низко): Ах, гости дорогие. Сбились, чай, с дороги, заплутались? Место наше глухое, долго ли до греха? Переночуйте, родные.

Семен: Бери коней. Конюшня-то есть?

Мельник: Нет, батюшка. Да мы тут, сейчас, за тыном привяжем.

(Привязав коней): В избу, кормильцы, в избу пожалуйте.

Большая курная изба, закоптелая, тускло освещенная воткнутой в светец лучиной. Гости входят, ищут глазами иконы в углу.

Семен: Боги-то где ж у тебя?

Мельник (ухмыляясь): Боги тю-тю, воры намедни украли. (Усаживая гостей на лавку): Чем потчивать, батюшки?

Семен: Ничего не надо. Мы к тебе за делом, старик. Будем гадать.

Мельник: Кому же, тебе, ему, аль обоим?

Семен: Нет, не нам, — царю Борису Феодоровичу.

Мельник: Да разве он царь?

Семен: Днесь наречен, а невдолге будет и венчанье.

Мельник: Ахти, а я и не знал, вот в какой берлоге живу.

(Подумав): Да как же царю-то без царя гадать?

Семен: Этот боярин — ближайший друг царев. Все, что скажешь ему, царю скажешь.

Мельник (Пристально вглядываясь в Бориса и падая вдруг на колени): Батюшки, родимые, не погубите, помилуйте. Мне ли, смерду, о царе гадать? Коли что ему не по нраву скажу, — ведь прямо под топор, на плаху…

Семен: Полно, не бойся, старик, никто тебя не тронет. Вот тебе царев гостинец. Кидает ему мошну. Тот прижимает ее к груди, жадно щупает.

Мельник: Ух, сколько.

Семен: Ну, живей.

Мельник: Здесь, бояре, нельзя — надо вниз, к колесу. Да и вдвоем негоже. Ты здесь оставайся, а он пойдет со мной.

Семен: Ладно, живей.

Мельник: Мигом, только огонек запалю, да петушка зарежу черного…

Борис (Тихо, как будто про себя): Резать не надо.

Мельник (Вглядываясь в него еще пристальнее): Как же, батюшка? Без крови нельзя.

Борис (Так же тихо): Ну, ладно, режь, только подальше, чтобы я не слышал.

Мельник: Небось не услышишь, чик по горлу и не пикнет.

Мельник уходит. Молчание. Ветер опять поднялся. Слышно, как лес шумит. Борис, упершись локтями в колени, опустил голову и сжал ее ладонями.

Во время разговора Бориса с Семеном черный кот, спрыгнув с печи, ластится к ногам Семена, тот отталкивает его ногою: ‘Брысь’. Кот, выгнув спину горбом и ощетинившись, жалобно мяучит.

Выйдя из-под лавки, вороненок ковыляет по полу, волоча больное крыло. Семен хлопает на него ладонями. Вороненок хочет взлететь на одном крыле и не может, падает, опять ковыляет, косит на гостей одним глазом, разевает кроваво-красный клюв и каркает.

Семен: Государь, а государь.

Борис (не подымая головы): Ну?

Семен: Старый плут, кажись, что-то пронюхал. Ох, берегись, государь… Что как не мельник тут главный колдун, а князь Шуйский? Он тебе наколдует… Я бы этого мельника на первый сук вздернул да всю его чортову мельницу огнем спалил.

Борис: Может, и спалю, но раньше судьбу узнаю.

Семен: Эх, государь, что узанавать? От судьбы не уйдешь, человек в судьбе не волен.

Борис (подымая голову): Нет, волен, только бы знать, только бы знать. (Прислушивается): Что это? Слышишь? Режет?

Семен: Что ты, батюшка, полно. Ветер воет в трубе, аль ржавая петля в дверях визжит. Ох, государь, лучше уйдем от греха. Сколько молились, постились, да прямо из святой обители в гнездо бесовское. Грех.

Борис (глядя ему в глаза с усмешкой): Вон чего испугался. Нет, брат, нам с тобой греха бояться, что старой шлюхе краснеть.

Входит мельник.

Мельник: Готово, боярин, пожалуй.

Борис выходит с ним через низкую дверцу на лестницу, ведущую вниз, где слышен шум воды, гул жерновов и стук колеса.

Два чернеца, Мисаил и Григорий, с посохами в руках, с тяжелыми за плечами котомками, в облепленных грязью лаптях, насквозь промокшие, пробираются берегом реки к мельнице с той стороны, куда ушли гадать Борис и мельник. Мисаил лет пятидесяти, низенький, жирный, красный, с веселым, добрым и хитрым лицом. Григорий лет двадцати, высокий, стройный, ловкий, с некрасивым, но умным лицом, рыжий, голубоглазый.

Мисаил чуть ноги волочит, кряхтит и охает. Григорий идет бодро.

Ясное небо, яркий месяц, сильный ветер. Лес шумит, как море.

Григорий: Вот она, мельница.

Мисаил: Ох, Гришенька, боязно. Мельник-то, слышь, колдун, с чертями водится. Лучше в лесу переночуем.

Слышно, как у плотины стучит колесо. Слабый свет костра мерцает сквозь ветки деревьев.

Григорий: Видишь, огонь?

Мисаил (крестясь): Матерь Пресвятая Богородица. Да ведь это они — с рогами, с хвостами, черные, у — у. Скачут, пляшут, свадьбу справляют бесовскую…

Григорий: Дурак. Чего испугался. Видишь, люди. Двое. Что они делают? Колдуют, что ли? Пойдем-ка, посмотрим.

Мисаил: Что ты, братик миленький. Прямо им в когти…

Григорий: Ладно, спрячься в кусты, коли трусишь, а я пойду.

Мисаил: Ой, не ходи, Гришенька, они тебя задерут.

Григорий: Ладно, кто кого задерет, еще посмотрим.

Мисаил прячется в кусты. Григорий, цепляясь за ползучие корни и травы, слезает по круче к реке, раздвигает камыши и жадно смотрит.

Мельник под навесом, усаживая Бориса лицом к вертящемуся колесу на сваленные кули с мукой и хлебом. Льет на огонь кровь из чашки, капля за каплей. Вдруг, обернувшись к Борису и низко наклонившись, уставив на него неподвижный взор, медленно идет на него. Мельник: В очи мне, в очи смотри, прямо в очи — вот так.

Взор у Бориса становится таким же неподвижным, как у мельника. Тот машет руками, однообразно проводит по воздуху, как будто ласкает, гладит — не его самого, а кого-то над ним.

Мельник: Что видишь?

Борис: Церковь, набат, люди сбегаются… мертвый младенец лежит, горло перерезано…

Мельник: Спи, мой батюшка, усни,

Спи, родимый, отдохни.

Что видишь?

Борис: Царский престол, я на нем… Нет, младенец зарезанный…

Мельник: Что слышишь?

Борис: Слаб, но могуч, убит, но жив, сам и не сам. (С тихим стоном): Что это, что это?

Мельник (взяв его за плечи, тряся и дуя в лицо): Чур, чур, чур. Встань, проснись.

Борис (открывая глаза): Что это, что это, Господи? Что это было, колдун?

Мельник: А ты забыл?

Борис: Забыл. Мельник:

Я за тебя помню. Скажи царю Борису Феодоровичу: будешь во славе царствовать, осчастливишь Русь, как никто из царей. Но светел восход, темен закат. Мертвого бойся. Убит, но жив, слаб, но могуч, сам и не сам. Бойся мертвого. Мертвого бойся.

Борис: Что это значит?

Мельник: Не знаю. Может, царь знает.

Борис встает, шатаясь. Мельник ведет его к лестнице.

Борис (тихо, про себя): Слаб, но могуч, убит, но жив, сам и не сам. Мертвого бойся. Что это значит? Что это значит?

Григорий возвращается к Мисаилу и вместе с ним уходит в лес.

Та же лесная тропа. Борис и Семен едут обратно. Чуть светает. Птицы еще не проснулись. Ветер затих, и такая же тишина в лесу, как будто все умерло. Кони ступают неслышно по мшистым колеям тропы. Борис едет впереди, понурив голову и опустив поводья. Лицо его задумчиво, он все еще как во сне.

Вдруг на перекрестке двух тропинок выходят из кустов, точно из земли вырастают в серой тени рассвета, две черные тени, Ми-саил и Григорий. Конь Бориса шарахается в сторону, встает на дыбы. Всадник едва удерживается на седле.

Семен (обнажив саблю и замахиваясь): Чтоб вас, окаянные. Прямо к коням под ноги лезете.

Мисаил шмыгнул в кусты, как заяц. Григорий стоит и, не двигаясь, смотрит в лицо Бориса так же пристально и жадно, как давеча во время гаданья, когда смотрел из камышей.

Борис (справившись с конем): Полно, Семен, видишь, и сами перепугались. Кто вы такие?

Мисаил сначала робко выгладывает, потом выходит из кустов.

Григорий: Чудовской обители братья.

Борис: Как звать?

Григорий: Это брат Мисаил, а я Григорий.

Борис: Откуда идете, куда?

Григорий: В Москву, в наш монастырь. О<тец> Игумен благословил нас старых книг да хартий добывать старцу нашему, отцу Пимену.

Борис: А ему на что?

Григорий: Летопись пишет.

Борис (вглядываясь в лицо Григория): Где я тебя видел?

Григорий: Меня? Нет, боярин, ты меня нигде не видел.

Борис (вглядываясь пристальней): Чудно, все кажется, будто где-то видел. Ну, ступайте с Богом. (Вынув из мошны и кинув им два золотых): Свечку поставьте Владычице и помолитесь за меня грешного.

Григорий и Мисаил, низко поклонившись, уходят.

Борис остается сидеть в задумчивости на коне. Лицо Бориса.

Издали доносится колокольный звон.

III. ПИМЕН

Ночь. Келья в Чудовом монастыре. Отец Пимен пишет перед лампадой. Григорий спит.

Григорий (пробуждаясь):

Все тот же сон. Возможно ль? В третий раз

А все старик перед лампадой пишет.

Пимен: Проснулся, брат.

Григорий: Благослови меня,

Честной отец.

Пимен: Благослови Господь

Тебя и днесь, и присно, и вовеки.

Григорий: Ты все писал и сном не позабылся.

А мой покой бесовское мечтанье

Тревожило, и враг меня мутил…

Пимен: Господь с тобой, младая кровь играет.

Смиряй себя молитвой и постом…

(Продолжая писать):

Еще одно последнее сказанье,

И летопись окончена моя.

Исполнен долг, завещанный от Бога

Мне, грешному.

Григорий: Давно, честной отец,

Хотелось мне тебя спросить о смерти

Димитрия царевича, в то время

Ты, говорят, был в Угличе.

Пимен: Ох, помню.

Пришел я в ночь. Наутро, в час обедни,

Вдруг слышу звон, ударили в набат,

На улицу бегут, кричат, и я

Спешу туда ж, — а там уже весь город.

Гляжу: лежит зарезанный младенец…

Укрывшихся злодеев захватили,

‘Покайтеся’, — народ им загремел.

И в ужасе, под топором, убийцы

Покаялись — и назвали Бориса.

Григорий: Каких был лет царевич убиенный?

Пимен: Да лет семи, он был бы твой ровесник

И ныне царствовал. (Задумывается)

Григорий (после молчания): Скажи, отец,

Московские злодеи, может статься,

Димитрия в лицо не знали ране:

Царевич ли зарезанный младенец?

Пимен: Я и слыхал народную молву:

Убили в Угличе попова сына,

Царевич же Господним чудом спасся…

Да мало ли что люди говорят?

(Оба погружаются в глубокую задумчивость)

Пимен: Сей повестью плачевной заключу

Я летопись свою… Но уж звонят

К заутрени… Благослови Господь

Своих рабов. Подай костыль, Григорий.

(Уходят. Через минуту Григорий возвращается.)

Григорий (один): Борис, Борис. Все пред тобой трепещет,

Никто тебе не смеет и напомнить

О жребии несчастного младенца.

Но не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от Божьего суда.

IV. ВЕНЧАНИЕ БОРИСА НА ЦАРСТВО

Соборная площадь в Кремле, залитая ярким утренним солнцем. Прямо перед зрителем Успенский собор, справа Грановитая палата, слева Архангельский собор.

Сверкают на солнце золотые купола, ослепительно белеют стены.

Вся площадь запружена праздничной толпой. Звон колоколов, переливный гул голосов.

Григорий и Мисаил пробираются через толпу на площадь. Толстому Мисаилу трудно протиснуться за Григорием. Отстал, с кем-то переругивается, и затерялся в толпе. Но и Григорию не удается пробраться на площадь, он влезает на Кремлевскую стену, откуда ему будет видно все.

Внутри Успенского собора. Торжественная служба — венчание Бориса на царство. Когда толпа, под пенье молитв, опускается на колени, виден стоящий лицом к алтарю Борис, которому патриарх передает скипетр и державу.

Шуйский выходит на крыльцо Успенского собора и, обращаясь к толпе, говорит:

Да здравствует царь Борис Феодорович!

Народ восторженно отвечает:

Да здравствует.

Раздаются звуки ‘Славы’.

По обитому красным сукном помосту — от Успенского собора до Архангельского и от Архангельского до Красного Крыльца — движется коронационная процессия. Впереди идет духовенство в полном облачении. Несут иконы, хоругви. За духовенством бояре, стрельцы, затем иностранные послы и гости, наконец показываются рынды. Рынды проходят. Появляется Борис со скипетром и державой.

При появлении царя народ продолжает петь, опускается на колени. Царь медленно и торжественно шествует, кланяясь на четыре стороны. Дойдя до середины помоста, он останавливается. Народ сразу замолкает.

Борис (про себя):

Скорбит душа. Какой-то страх невольный

Зловещим предчувствием сковал мне сердце.

О, праведник, о мой отец державный,

Воззри с небес на слезы верных слуг

И ниспошли ты мне священное

На власть благословенье.

Да буду благ и праведен, как ты,

Да в славе правлю свой народ.

(Обращается к боярам):

Поклонимся почиющим властителям Руси.

И там сзывать народ на пир,

Всех — от бояр до нищего слепца,

Всем вольный вход, все гости дорогие.

Шествие, под пение ‘Славы’, снова трогается по направлению к Архангельскому собору.

Григорий со стены жадно и пристально смотрит на царя. Борис, под взглядом Григория, тоже обращает на него глаза. Взгляды встречаются. На лице Бориса — мгновенная и непонятная тревога: опять этот монах. Кто он?

Григорий выдерживает взгляд Бориса и вдруг узнает в нем всадника, которого видел на мельнице.

V. КАБАК

Улица перед слободским кабаком. Растоптанная, разъезженная грязь, лошади, телеги — пустые (едущие с базара), у крыльца всякий народ. Толпятся, галдят, ругаются. Из кабака гам, дуденье, пьяные песни.

Появляются два чернеца с котомками за плечами, Григорий и Мисаил. Осторожно обходя большую лужу, где на боку лежит, блаженно хрюкая, большой черный боров, держат путь к крыльцу. Неподалеку стоит небольшая толпа нищих, не то юродивых. Гнусят какую-то песню.

Из кабака вываливается густая толпа, горланя песни. Кое-кто приплясывает. Тут и бубны, и дуды, у одного скрипка.

Шибалды — шибалда,

Задуди, што ли, дуда,

Гряньте, бубны-бубенцы,

Разгулялись молодцы…

На погосте воз увяз,

А дьячок пустился в пляс.

Хлюп, хлюп, хлюп.

А как поп с погоста шел,

Забодал его козел

В пуп, в пуп, в пуп.

Мисаил: Эко веселье. Доброе, видно, пиво у хозяина. Идем, што ль, Григорий.

Пробираются в кабак. Внутренность шинкарни. Низкая, черная, просторная изба.

По стенам лавки, в углу — стойка. Народу — труба непротолченная. Песни и музыка здесь еще громче. За стойкой — хозяин, толстый и красный мужик. Хозяйка тоже толстая, чернобровая, медлительная. В одном из углов сидят Григорий и Мисаил и пьют. Мисаил совсем пьян, да и Григорий, видно, навеселе. Народу всякого звания. Поют песни.

Хозяин выходит из-за стойки. Мисаил ловит его за полу.

Мисаил: Хозяин, а хозяин. Будь ласков, выставь еще косушечку. Что при нас было, все тебе выложили. А ты выстави косушечку, мы тебе отслужим.

Хозяин: Потчевать вас! Не надобна твоя служба.

Мисаил: Как это не надобна? Ну, хочешь, я спляшу? А то расскажу, чего мы перевидали. Такое перевидали, что и во сне никому не приснится…

Григорий: Тебе, может, коза рогатая снится, а вот я так сон видел трижды кряду, сон этот на духу рассказать — и то страшно.

Один соседний гость неизвестного звания (подсаживаясь ближе): А ты расскажи.

Мисаил (все еще не отпуская хозяина, заплетаясь): Право, хозяин, хоть чарочку еще налей одну.

Григорий: Пойдем прочь, отец Мисаил. Что нам тут с ними растабарывать. (Хочет уйти).

Человек неизвестного звания (удерживая монахов): Стойте, отцы. Так и быть, я угощаю. Ставь, хозяин, в мою голову.

Хозяин удаляется за стойку. Приносят вино.

Мисаил в восторге: Вот люблю. Вот добрый человек. Благослови тебя Господь.

Человек неизвестного звания: К странникам Божьим сердце у меня лежит. А и монахи вы непростые. И во сне-то вам видится чего неведомо. (К Григорию): Скажи, отец, какой такой страшный сон тебе был?

Григорий (помолчав, как бы про себя): Мне виделась лестница, великая, крутая. Все круче шли высокие ступени, и я все выше шел. Внизу народ на площади кипел. Мне виделась Москва, что муравейник… На самой высоте — престол царей московских, и я на нем. Вокруг — стрельцы, бояре… А патриарх мне крест для целования подносит…

Человек неизвестного звания (прерывая): Вот как.

Григорий: …и я тот крест целую с великой клятвой, что на моем на царстве невинной крови капли не прольется, холопей, нищих не будет вовсе. Отцом я буду моему народу…

Ближний народ сгрудился вокруг, жадно прислушиваясь. В дальнем углу другие наяривают плясовую:

Эй, жги, говори, подговаривай.

Ходи, изба, ходи, печь,

Хозяину негде лечь.

Человек неизвестного звания (громко): Ай да ловко. Стой. Значит, на Моске царем ты себя видел?

Григорий: Великим и державным. И трижды кряду, три ночи, все тот же сон.

Человек неизвестного звания (вскакивая): Эй, люди (хлопает в ладоши), сюда, ко мне. Хватайте чернеца этого. Негожие речи его, хула на государя Бориса Феодоровича. Измена. Крутите его крепче.

Подбежавшие стрельцы скручивают Григория. Общее смятение, отдельные возгласы, песни умолкают. Слышится:

‘Ярыжка’.

‘Ах, он дьявол, подсуседился, и ништо ему.’

‘Покою от них ныне нету.’

Ярыжка (указывая на Мисаила): И этого прихватите, толстопузого.

Мисаил: Батюшка. Отец милостивый. А меня-то за что? Я ни сном, ни духом. Я три ночи подряд не спал, а не то что сонные видения какие.

Мисаила вяжут и тащат обоих к дверям под глухой гул толпы. Какая-то баба причитывает: ‘Мучители окаянные. И старца-то Божьего не оставят. Пришли, знать, последние времена.’

Другая: ‘Зачем, слышь, три ночи вряд проспали. Приказ новый, мол, вышел. Пропала наша головушка’ — и т.д. Связанных уводят среди движения и гула толпы.

VI. ПРИЕМ ПОСЛОВ

Престольная палата. Трубы и дворцовые колокола. Рынды входят и становятся у престола, потом бояре, потом стряпчие, потом ближние бояре, потом сам царь Борис в полном облачении с державой и скипетром. За ним царевич Феодор. Борис садится на престол. Феодор садится по его правую руку.

Подходит Воейков. Опускается на колени.

Воейков: Великий царь. Враги твои разбиты.

Сибирь, покорная твоей державе,

Тебе навек всецело бьет челом.

Борис: Благая весть. Встань, воевода Тарский,

И цепь сию, в знак милости, прими.

Снимает с себя цепь и надевает на Воейкова. Подходит Салтыков.

Салтыков: Царь государь. Послы и нунций папы

Ждут позволенья милости твоей

На царствие здоровать.

Борис: Пусть войдут.

Трубный шум и литавры.

Входят послы с папским нунцием Рангони во главе, предшествуемые стольниками. Подходят к престолу, стольники раздаются направо и налево.

Салтыков: Рангони, нунций папы.

Рангони: Великий царь всея земли Московской.

Святой отец Климент тебе свое

Апостольское шлет благословенье

И здравствует на царство. Если ж ты,

Как он, о царь, скорбишь о разделеньи

Родных церквей, — он через нас готов

Войти с твоим священством в соглашенье,

Да прекратится распря прежних лет

И будет вновь единый пастырь стаду

Единому.

Борис: Святейшего Климента

Благодарю. Мы чтим венчанных римских

Епископов и воздаем усердно

Им долг и честь. Но Господу Христу

Мы на земле наместника не знаем.

Когда святой отец ревнует к вере,

Да согласит владык он христианских

Идти собща на турского султана,

О вере братьев наших свободить,

То сблизит нас усердием единым

К единому кресту. О съединеньи

Родных церквей мы молимся все дни,

Когда святую слышим литургию.

Рангони отходит.

Салтыков: Посол литовский, канцлер Лев Сапега.

Аппарат следует за Рангони, который пробирается сквозь пышную толпу. В дальнем конце палаты Шуйский и Воротынский тихо беседуют. Рангони становится так, что они его не замечают, но он все слышит.

Воротынский: Грамоты литовские читал? В Кракове все уж говорят, что сын попов убит, а не царевич. Жив де он и объявится.

Шуйский: Брешут ляхи, кто им поверит? Да и нам до Литвы далече. Вот кабы здесь, на Москве…

Воротынский: Ну, а кабы здесь, можно бы за дельце взяться, можно бы, а?

Шуйский: Что гадать впустую.

Воротынский: Не впустую. Сказывал намедни крестовый дьяк Ефимьев: двух чернецов забрали в шинке. Один говорит: он де спасенный царевич Димитрий, и скоро объявится, будет царем на Москве.

Шуйский: Мало ли что люди с пьяных глаз по кабакам болтают.

Лицо Рангони. Он слушает сперва рассеянно, потом все с большим вниманием. При последних словах Воротынского он весь слух.

Шуйский: Где они сидят?

Воротынский: В яме на патриаршем дворе.

Шуйский: Знает царь?

Воротынский: Нет… Слушай, Иваныч, хочешь, велю их прислать? Чем чорт не шутит.

Шуйский: Погоди, дай подумать. Так сразу нельзя. Да и не время сейчас об этом. Пойдем.

Хотят идти. К ним подходит Рангони.

Рангони: Простите, бояре. На два слова (отводит их немного в сторону). Пишут мне из Литвы, да и здесь говорят, будто жив царевич Димитрий. Странный слух, не правда ли?

Шуйский: Мы ничего не слышали.

Рангони: А верно обрадовался бы царь, узнав, что царевич жив. (Пристально смотрит на Шуйского): Так знайте же, бояре, если слух тот верен, и его высочеству грозила бы опасность, — мало ли что может случиться, — святейший отец примет под свою защиту московских царей законного наследника. В этом вам моя порука. В Литве немало у нас монастырей, где он найдет приют и безопасность.

Шуйский и Воротынский стоят, не зная, что ответить. Но, не дожидаясь их ответа, Рангони уходит.

Шуйский: Все подслушал, иезуит проклятый. Пойдем скорее.

Воротынский: Как знать, может, и к счастью.

Пробираются сквозь толпу, ближе к престолу. Аппарат следует за ними. Видно, как Борис отпускает послов. Около престола царица и царевна.

Борис (сходя с престола): Царица и царевна, ты, Феодор,

Моих гостей идите угощать.

Вино и мед чтобы лились реками.

Идите все — я следую за вами.

(Замечая Шуйского):

С объезда ты заехал, князь Василий?

Что молвят? Все ль довольны?

Шуйский: Кому ж не быть довольным, государь?

На перекрестках мед и брага льются,

Все войско ты осыпал серебром.

Кому ж не быть довольным. Только, царь,

Не знаю, как тебе и доложить.

На Балчуге двух смердов захватили,

Во кружечном дворе. Они тебя

Перед толпой негодными словами

Осмелилися поносить.

Борис: Что сделала толпа?

Шуйский: Накинулась на них: чуть-чуть на клочья

Не разнесла, стрельцы едва отбили.

Борис: Где ж эти люди?

Шуйский: Вкинуты пока

Обои в яму.

Борис: Выпустить обоих.

Шуйский: Помилуй, царь.

Борис: Не трогать никого.

Не страхом я — любовию хочу

Держать людей. Прослыть боится слабым

Лишь тот, кто слаб, а я силен довольно,

Чтоб не бояться милостивым быть.

Вернитеся к народу, повестите

Прощенье всем, — не только кто словами

Меня язвил, но кто виновен делом

Передо мной, хотя б он умышлял

На жизнь мою или мое здоровье.

Шуйский, кланяясь, уходит. Воротынский за ним. Борис остается один.

Борис: Надеждой сердце полнится мое,

Спокойное доверие и бодрость

Вошли в него. Разорвана отныне

С прошедшим связь. Пережита пора

Кромешной тьмы, — сияет солнце снова, —

И держит скиптр для славы и добра

Лишь царь Борис, — нет боле Годунова.

Шуйский и Воротынский спускаются по лестнице из Грановитой палаты. Садятся на коней.

Воротынский: Ну, так как же, отец? прислать чернецов?

Шуйский: Пришли пожалуй. Ин быть по-твоему: чем чорт не шутит.

Воротынский: Ну, хорошо. Поезжай к себе. Сейчас пришлю.

Разъезжаются в разные стороны.

VII. ГРИГОРИЙ И ШУЙСКИЙ

Вечерний луч солнца сквозь круглые, в свинцовом переплете, грани оконной слюды падает на обитую золотою голландскою кожей стену, захватывая лысину Шуйского. Сидя за столом, он пишет.

Входит дьяк Ефимьев и кланяется в пояс.

Шуйский (продолжая писать): Что скажешь, Ефимьев?

Ефимьев: По твоему приказу, боярин, двух с патриаршего двора колодников привел.

Шуйский: Ладно. Веди сюда.

Ефимьев: Обоих?

Шуйский: Нет, одного, молодого.

Два стрельца с обнаженными саблями вводят Григория со связанными за спиной руками и кандалами на ногах.

Шуйский: Развяжите. (Развязывают). Кандалы снимите. (Снимают). Ступайте.

Ефимьев со стрельцами уходят.

Шуйский идет к двери, притворяет ее плотнее, возвращается на прежнее место и с минуту молча смотрит на Григория.

Шуйский: Подойди.

Сделав два-три шага, Григорий останавливается.

Шуйский: Ближе, ближе. Кто ты таков?

Григорий: Чудовской обители инок, Григорий.

Шуйский: Роду какого?

Григорий: Галицких детей боярских Смольных — Отрепьевых.

Шуйский: Жив отец, мать?

Григорий: Померли.

Шуйский: Значит, сирота?

Григорий: Кроме Бога никого.

Шуйский: Зачем в монахи шел?

Григорий: Душу спасать.

Шуйский (помолчав): Слушай, Григорий, мне тебя жаль. Что это тебе попритчилось? Как тебе в ум вступило, будто ты царь на Москве?

Григорий: Сам не знаю. Морок бесовский, чай, и от вина. Как первую чарку выпил, ума изступил, что говорил, не помню.

Шуйский: Было тебе какое видение? Ну-ка, вспомни… Эх, дурачок, аль не видишь, что я тебе добра желаю? Может, и вызволю. Только все говори, запрешься — прямо отсюда в застенок. Так лучше добром. Ну-ка, сказывай, было видение?

Григорий: Было.

Шуйский: Какое?

Григорий: Лестница, будто, крутая, и я по ней всхожу. Все выше да выше, а внизу Москва, народ на площади… Я как сорвался, да полетел — и проснулся.

Шуйский: И все?

Григорий: Все.

Шуйский: А лестница куда?

Григорий: На башню.

Шуйский: Ой ли? Не на престол ли царский?

Григорий: Да, будто и на престол.

Шуйский: А на нем ты?

Григорий: Я.

Шуйский (помолчав): А что царевич Димитрий, может, жив, — другого де младенца зарезали, — слышал о том?

Григорий: Слышал.

Шуйский: И верил?

Григорий: Коли верил, коли нет.

Шуйский: А теперь?

Григорий: Теперь, как скажешь, так и поверю.

Шуйский: Вишь, какой прыткий. Хочешь на меня взвалить? А может, и я…

Смотрит на него долго молча. В комнате такая тишина, что слышно, как муха жужжит на оконной слюде.

Шуйский вдруг встает, подходит к Григорию, берет его за руку, ведет к окну, поворачивает лицом к свету, вглядывается и проводит по волосам его рукою.

Шуйский (тихо, как будто про себя): Жесткие, курчавые, рыжие с подрусиной, очи голубые с празеленью, да чуть-чуть с косиной, и на щеке бородавка, точка в точку. Что за диво. Ну-ка, ворот раскрой маленько.

Григорий, быстро подняв руку, прижимает ворот к шее. Шуйский отводит руку его, откидывает ворот и тихо ахает.

Шуйский: Родинка, родинка на том самом месте, как раз. Что ты, что ты на меня так смотришь? Что дрожишь? (Отступая): Кто ты такой, кто ты такой? Откуда взялся? Аль и впрямь…

(Опять подходит и, положив ему руки на плечи, приблизив лицо к лицу его, — чуть слышным шопотом): Дмитрий Иваныч, — ты?

Григорий пятится к столу, откинув руки назад, хватается за стол, вдруг опускает голову, закрывает глаза и падает на пол.

Шуйский (глядя на него с брезгливой усмешкой): Эх, баба. Ну, где такому в цари?

Идет к поставцу, берет кувшин с квасом, наливает ковш, возвращается к Григорию, наклоняется над ним. Григорий, очнувшись, открывает глаза.

Шуйский (приподняв голову и поднося ковш ко рту): Да чтой-то опять с тобой содеялось? Часто ли так? Уж не падучая ли, оборони Боже, как у того?

Григорий (сев на пол и закрыв лицо руками): Ох, не могу… Не мучай меня ради Христа, отпусти… Лучше в застенке плетьми да каленым железом, чем так!

Шуйский: Что ты, что ты, сынок. Все ладно, отпущу сейчас. Ну-ка, встань, дай помогу, вот так! Отдохни.

Хочет его усадить, но Григорий вдруг, совсем очнувшись, вскакивает и проводит рукой по лицу.

Григорий: Ох, прости, боярин. Я, кажись…

Шуйский: Ништо, ништо, родной. Все ладно, отпущу сейчас. Небось, никто тебя не тронет. Три денька поживи в обители, а я погадаю, подумаю. (Вдруг изменившимся голосом, грозя ему пальцем): Только смотри у меня, смирно сиди, три дня. Понял?

Григорий: Понял.

Шуйский (подойдя к двери и открыв ее): Ефимьев!

Входит Ефимьев.

Шуйский: Инока честного Григория в Чудов отвези и сдай о<тцу> игумену с рук на руки. Инок сей честной неповинен ни в чем. Смотри же, чтоб никто ему обиды не чинил. (Идет к столу и дописывает грамоту).

Ефимьев: Слушаю. А с другим как же?

Шуйский: И того отпусти. Грамоту отдай о<тцу> игумену. Ну, ступайте с Богом.

Григорий, поклонившись в землю, идет с Ефимьевым к двери.

Шуйский: Стой, погоди. (Отводит Григория в сторону, обнимает его, целует в голову и крестит): Храни тебя Господь. (На ухо шопотом): Веришь, что Богу все возможно?

Григорий: Верю.

Шуйский: То-то, верь. Как знать, сон-то, может, и в руку. Чем чорт не шутит. Ну, с Богом, с Богом, ступай, Гришенька — Митенька.

VIII. БЕГСТВО ИЗ МОНАСТЫРЯ

Келья в Чудовом монастыре. Спят: Григорий на подмощенных досках, Мисаил на постелюшке на полу, Мисаил громко храпит. В окошечке чуть брезжит первый рассвет.

Григорий вдруг вскидывается, садится на постель, прислушивается. Тишина, только иногда далекие сторожевые крики. Григорий ложится опять, но тотчас совсем вскакивает, откидывает изголовье.

Вся сцена идет громким и чрезвычайно быстрым шопотом.

Григорий: Отец Мисаил, отец Мисаил.

Так как Мисаил не просыпается, он толкает его в бок.

Мисаил: Чего? Чего? Святители, угодники. Ни в чем я не повинен.

Григорий: Да прочхнись, отец, я это. Кто в келью входил, ты видел?

Мисаил (протирая глаза): Свят, свят, свят. Никого не было. Кому в обители быть?

Григорий: А узел-то у меня под головой откуда взялся? Ты што ли положил? Мисаил: Какой узел? Царица небесная, и то узел. А в узле-то что?

Григорий: А я почем знаю. Подкинуто что-то.

Мисаил: Ты погляди. Мне чего страшиться, не мне подкинуто.

Григорий (с опаской развязывает узел): Платье мирское… Кафтан… Отец Мисаил, мешок, а в мешке-то казна. Золотые.

Мисаил (машет обеими руками): Зачурай, зачурай. Искушение великое. Нечистая сила это, строит под тебя. Да воскреснет Бог и расточатся врази его.

Григорий: Да постой, тут еще грамота.

Подходит к окошечку, где уже стало чуть светлее, и читает, наклонясь, про себя, пока Мисаил, торопливо шепча молитвы и крестясь, осматривает и трясет мешок.

Григорий (читает тихо): ‘ Наказ… царевичу Димитрию… уходить тайно в Литву… А там будут ему в помощь верные люди… А с уходом сим чтобы не медлить…’ (Останавливается). Вот оно что…

Мисаил: Да говори, сказано то как в грамоте?

Григорий: Наказ это… уходить мне. А то плохо будет.

Мисаил: Мать Пресвятая Богородица. Утекли мы единожды от злодеев, так опять они на нас яко львы. Уходить так уходить, я готов.

Григорий (быстро собираясь, пряча мешок): А ты то куда? Про тебя ничего не сказано.

Мисаил (тоже что-то собирая): Как куда? А я и не думаю, — куда ты, туда и я. А то, как ты с казной утечешь, мне что, одному оставаться ответ держать? Нет, вон из блата сего смрадного, от ищущих поглотить ны.

Григорий (уж совсем готов): Ну ин тащись, отче, да поторапливайся.

Мисаил: Мы тишком, молчком, по стеночке. Как мухи пролетим. Ну, Господи благослови. Заступница Казанская, Пресвятая Матерь Божия и все святые угодники…

Тихо выходят. В светлеющих зоревых сумерках крадутся по монастырским переходам. Вот они в ограде. Кое-где уже ударили колокола. Когда чернецы подходят к воротам, ударяет густо и Чудовский колокол к заутрени.

Привратник отлучился на одну минуту: надо спешить. Оглядываясь, путники пробираются к воротам и благополучно выскальзывают за калитку. Москва гудит колокольным звоном.

IX. ПИСЬМО НУНЦИЯ

Палата с низкими сводами, с византийскою росписью по стенам. Но на этой росписи, на главной стене — большое католическое распятие черного дерева с Христом из слоновой кости. Стол под ним покрыт темно-фиолетовым бархатом, на нем высокие католические светильники, священные сосуды, чаши, дароносицы, остензории и т.д. Вокруг служки в белых кружевных накидках с серебряными колокольчиками в руках.

Отец Игнатий, секретарь Рангони, читает молитвенник. Входит Рангони, преклоняется перед распятием, творит молитвы. Слышна органная музыка и тихое пение.

Окончив молитвы, Рангони подымается. Жестом отсылает служек.

Рангони (о<тцу> Игнатию): Я должен продиктовать вам важное письмо кардиналу Боргезе.

О<тец> Игнатий садится и приготавливается писать.

Рангони (диктует): Прошу Ваше Преподобие доложить Святейшему отцу о свидании моем с царем Борисом. Я передал поздравление Его Святейшества, а также пожелания его о соединении церквей. Но на сие последнее царь Борис, подобно всем упорным и невежественным схизматикам московским, ответствовал мне лукаво и уклончиво. Я имею, однако, другие, лучшие вести. Сын царя Иоанна, прямой наследник московского престола царевич Димитрий, почитавшийся убитым, Божьим чудом спасен. Ныне, при нашем содействии, он имеет быть отправлен, до времени, в Литву. Мы уповаем, что Святейший отец примет его под свое высокое покровительство, о чем известит и короля Сигизмунда польского, верного сына святой нашей церкви. Сей воскресший Димитрий, возсев на престол своих предков, будет нам великой помощью во святом деле возвращения Московских схизматиков в лоно единой апостольской Римской церкви. Аминь.

Берет письмо у о<тца> Игнатия, прочитывает его, подписывает и запечатывает своей печатью. Затем снова склоняется перед распятием. Слышны те же звуки органа, медленно затихающие.

X. КОРЧМА

Корчма на Литовской границе. Григорий мирянином. Мисаил в виде бродяги чернеца.

Хозяйка подает на стол.

Григорий (хозяйке): Это куда дорога?

Хозяйка: В Литву, кормилец, к Луевым горам.

Григорий: А далече до Луевых гор?

Хозяйка: Недалече, к вечеру бы можно туда поспеть, кабы не заставы царские да сторожевые пристава.

Григорий: Какие заставы?

Хозяйка: Да бежал кто-то из Москвы, Господь его ведает, вор ли, разбойник, только всех велено задерживать да осматривать. А что им из того будет? Будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога. Вот хоть отсюда свороти влево, да бором до часовни, в там уж тебе и Луевы горы. (Смотрит в окно): Вон, кажись, скачут. Ах, проклятые.

Григорий: Хозяйка, нет ли в избе другого угла?

Хозяйка: Нету, родимый, рада бы сама спрятаться…

Мисаил вдруг беспокойно и спешно схватился, запахивает подрясник, стягивает пояс на животе, озирается по сторонам и лезет тщетно на полати, но срывается, замечает вдруг большую кадку за дверьми, переваливается животом и скрывается в ней. Григорий молча сидит у окна.

Входят пристава. Пристав: Здорово, хозяйка.

Хозяйка: Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.

Пристав: Э, да тут угощение идет. (Григорию): Ты что за человек?

Григорий: Из пригорода, в ближнем селе был, теперь иду восвояси.

Пристав: Хозяйка, выставь-ка еще вина. Мы здесь попьем да побеседуем.

Садятся за стол. Хозяйка приносит вино. Пьют. Один из приставов важно осматривает Григория.

1 Пристав (другому): Алеха, при тебе ли царский указ?

2 Пристав: При мне.

1 Пристав: Подай сюда.

Григорий: Какой указ?

1 Пристав: А такой: из Москвы бежал некоторый злой еретик. Слыхал ты это?

Григорий: Не слыхал.

Пристав: Не слыхал? Ладно. Приказал царь всех прохожих осматривать, чтоб того беглого еретика изловить и повесить. Знаешь ли ты это?

Григорий: Не знаю.

Пристав: Умеешь читать?

Григорий: Умею.

Пристав: Ну так вот тебе царский указ.

Григорий: На что мне его?

Пристав: А читай, коли умеешь. Вслух читай.

Григорий (читает): ‘Чудова монастыря недостойный чернец Григорий впал в ересь и дерзнул наученный диаволом возмущать святую братию всякими соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось: отбежал он, окаянный Гришка, к Литовской границе…’

Пристав: Ну вот.

Григорий (продолжает): А лет ему, вору Гришке, от роду… (останавливается): за пятьдесят, а росту он средняго, лоб имеет плешивый, бороду седую, брюхо толстое.’

Пристав: Стой, стой. Что-то нам не так было сказано.

2 Пристав: Да помнится, сказано было: лет ему двадцать. А волосы рыжие, глаза голубые…

1 Пристав: А ты что же это читаешь нам? Забава тебе, что ли? Лоб плешивый, борода седая. (Шепчет про себя): Волос рыжий, глаза голубые…(Всматривается в Григория): Да это, друг, уж не ты ли?

Григорий вдруг выхватывает из-за пазухи кинжал. Пристава отступают, он бросается в окно.

Пристава: Держи. Держи.

Оба бегут к двери. Распахнув дверь, опрокидывают кадку. Оттуда вываливается белая громадная туша.

Туша (истошным голосом): Да воскреснет Бог и расточатся врази Его. Да бегут от лица Его все ненавидящие Его…

Пристава (Сначала остолбеневшие, беспорядочно кричат, набросившись на Мисаила, который все валяется на полу): ‘Да вот он, еретик-то! Гришка!’ — ‘Да какой Гришка? — Борода, брюхо — какой Гришка?’ — ‘Да кто ты, прах тебя возьми?’ — ‘Да тот-то где, Гришка-то?’

Один пристав выбежал за дверь, кричит оттуда: ‘Алеха, Алеха. Сюды иди. Лови энтого. Брось ты чорта седого.’

Оставленный Мисаил подымается с полу. Кидается сразмаху в окно. Не может пролезть, причитает, ругается. Хозяйка сзади помогает. Наконец его просовывает. Слышно, как он шлепнулся за окном, оханье, потом бегущие шаги. Некоторое время в избе только плачущая и крестящаяся хозяйка. Потом опять вбегают пристава. Накидываются на хозяйку. Кричат наперерыв:

‘Как провалился. Да и коней, коней нет. Коней увел. А этот-то где? Гришка-то?’ — ‘Да какой он Гришка?’ — ‘А чего он в муку залез, коль не Гришка? Ты куда монаха-то дела?’ — и т.д., и т.д.

Хозяйка на все отвечает, плача, что знать ничего не знает и ведать не ведает. Пристава набрасываются друг на друга в полной растерянности.

В это время по лесной дороге скачет Григорий. Он далеко впереди. На втором коне — Мисаил, распластавшись, держась за гриву, весь еще в муке. Григорий скачет. Мелькнула часовня на Чеканском ручье. Дальше. Все на некотором расстоянии несутся кони. Наконец они почти вместе. А вот и Луевы горы. Литва.

БОРИС ГОДУНОВ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Сцены XI-XIX

XI. <Пимен> {Заглавие части XI зачеркнуто чернилами.}

XII. Бал у Мнишек

XIII. У фонтана

XIV. Борис и Марфа

XV. Ставка Самозванца — Димитрий и Марина

XVI. Бой

XVII. Сцена с грамотой

XVIII. Сцена с призраком.

XIX. Смерть Бориса

XI.

Экран медленно светлеет. Виден аналой и руки Пимена, развивающего лежащий на аналое свиток. Рука пишет:

‘… И царствовал так во славе Борис пять лет. Мудр был и милостив и возвеличил Русь, как никто из царей. На шестой же год сего славного царства некий недостойный чернец, по имени Григорий, скрывавшийся на Литве от царского суда, объявил себя сыном Иоанна Грозного, от руки убийц чудесно спасшимся царевичем Дмитрием — единственным законным наследником царей Московских.’

Экран темнеет. И снова проясняется. Другие руки — чертящие карту. Возникает склоненная над столом фигура Феодора. Царский терем. Феодор за картой, его сестра Ксения за пяльцами.

Входит Борис.

Борис (к Ксении): Что, Ксения? Что, милая моя?

В невестах уж печальная вдовица,

Все плачешь ты о мертвом женихе.

(Ксения целует портрет)

Рассей печаль свою от дум тяжелых,

Душа моя, пойди в свою светлицу.

Прости, мой друг. Утешь тебя Господь.

(Подходит к Феодору).

А ты, мой сын, чем занят? Это что?

Феодор: Чертеж земли Московской. Наше царство

Из края в край.

Борис: Вот сладкий плод ученья…

Как с облаков, ты можешь обозреть

Все царство вдруг — границы, грады, реки.

Когда-нибудь, и скоро, может быть,

Достанется тебе все это царство.

Учись, мой сын.

Целует Феодора и остается в задумчивости над картой, которую держит в руке. Феодор, видя, что отец занят какой-то мыслью и не желая ему мешать, тихо уходит.

Борис один в той же задумчивости, с картой в руке, начинает петь.

Борис: Достиг я высшей власти…

Шестой уж год я царствую спокойно.

Но счастья нет моей измученной душе.

Напрасно мне кудесники сулят

Дни долгие, дни власти безмятежной,

Ни жизнь, ни власть, ни славы обольщенья,

Ни клики толп меня не веселят.

В семье своей я мнил найти отраду,

Готовил дочери веселый брачный пир,

Моей царевне, голубке чистой.

Как буря, смерть уносит жениха…

Тяжка десница грозного Судьи,

Ужасен приговор душе преступной.

Окрест лишь тьма и мрак непроглядный.

Хотя мелькнул бы луч отрады.

И скорбью сердце полно.

Тоскует, томится дух усталый,

Какой-то трепет тайный, все ждешь чего-то.

Молитвой теплой к угодникам Божьим

Я мнил заглушить души страданья.

В величьи и блеске власти безграничной,

Руси владыка, у них я слез просил мне в утешенье.

А там донос, бояр крамола,

Козни Литвы и тайные подкопы,

Глад и мор, и трус, и разоренье.

Словно дикий зверь, рыщет люд зачумленный.

Голодная, бедная стонет Русь,

И в лютом горе, ниспосланном Богом

За тяжкий грех во испытанье

Виною всех зол меня нарекают,

Клянут на площадях имя Бориса.

И даже сон бежит, и в сумраке ночи

Дитя окровавленное встает…

Очи пылают, стиснув ручонки,

Просит пощады… И не было пощады.

Страшная рана зияет,

(Речитативом)

Слышится крик его предсмертный.

О Господи Боже мой…

Входит Семен Годунов.

Семен Г.: Челом тебе, великий Государь,

Князь Шуйский бьет.

Борис: Позвать его сюда.

Семен (шопотом): Вечор от Пушкина холоп с доносом

Пришел на Шуйского с Мстиславским: ночью

Потайная беседа шла у них.

Гонец из Кракова к ним в дом приехал.

Борис: Гонца схватить. Ага. Вот Шуйский князь.

(Входит Шуйский).

Шуйский: Великий Государь, мой долг тебе поведать

Весть важную для царства…

(Приближается к Борису)

Борис: Не ту ли,

Что Пушкину привез вечор гонец?

Шуйский: Все знает он… Мне ведомо лишь то,

Что в Кракове явился самозванец.

Король, паны и папа за него.

Борис: Что ж говорят? Кто этот самозванец?

Шуйский: Не ведаю.

Борис: Но… чем опасен он?

Шуйский: Конечно, царь, сильна твоя держава.

Ты милостью, раденьем и щедротой

Усыновил сердца твоих рабов.

Но знаешь сам: бессмысленная чернь

Изменчива, мятежна, суеверна…

И если сей неведомый бродяга

Литовскую границу перейдет,

К нему толпу безумцев привлечет

Димитрия воскреснувшее имя.

Борис: Димитрия? Как? Этого младенца?

Шуйский: Димитрия. (Про себя): Он ничего не знал.

Борис: Послушай, князь: взять меры сей же час,

Чтоб от Литвы Россия оградилась

Заставами, чтоб ни одна душа

Не перешла за эту грань. Ступай.

(Делает знак рукой):

Нет, погоди. Не правда ль, эта новость

Затейлива? Слыхал ли ты когда,

Чтоб мертвые из гроба выходили

Допрашивать царей, царей законных,

Назначенных, избранных всенародно,

Увенчанных великим патриархом?

Смешно? Ну, что ж ты не смеешься? А?

Шуйский: Я, Государь?

Борис: Послушай, князь Василий,

Когда младенец сей лишился жизни,

Ты послан был на следствие, теперь

Тебя крестом и Богом заклинаю,

По совести мне правду объяви.

Узнал ли ты убитого младенца?

Подмены не было ль? Царевич?

Шуйский: Он.

Борис: Подумай, князь. Я милостив, ты знаешь,

Но если ты теперь со мной хитришь,

Клянусь, тебя постигнет злая казнь,

Такая казнь, что царь Иван Васильич

От ужаса во гробе содрогнется.

Шуйский: Не казнь страшна, страшна твоя немилость,

Перед тобой дерзну ли я лукавить?

В соборе, в Угличе, три дня подряд,

Я труп убитого младенца посещал.

Глубокая не запекалась язва,

Но детский лик царевича был светел.

Нет, Государь, сомнений нет, Димитрий

Во гробе спит.

Борис: Довольно, удались.

(Шуйский уходит).

Борис: Ох. Тяжело. Дай дух переведу…

Я чувствовал, вся кровь моя в лицо

Мне кинулась и тяжко опускалась…

‘Убит, но жив’. Свершилось предсказанье.

Так вот зачем тринадцать лет мне сряду

Все снилося убитое дитя.

Да, да, вот что. Теперь я понимаю.

Но кто же он, мой грозный супостат?

Кто на меня? Пустое имя, тень…

Ужели тень сорвет с меня порфиру?

Безумец я… Чего я испугался?

На призрак сей подуй — и нет его…

Так, решено: не окажу я страха…

Но презирать не должен ничего…

Ох, тяжела ты, шапка Мономаха.

XII. БАЛ У МНИШЕК

Замок Сендомирского воеводы, Юрия Мнишек, в Самборе. Ряд освещенных зал. Бальная музыка. Полонез. Пары танцующих кавалеров и дам. В первой паре Димитрий с Мариной.

Полонез кончается. Музыка играет мазурку. Среди танцующих на первом плане Димитрий и Марина. Трое панов, глядя на танцующих, беседуют.

Пан Станислав (указывая на Марину с Димитрием), Нашей-то панночке вон как не терпится: крунку алмазную да Горностаеву мантийку вздела, поскорее бы в царицы московские.

Пан Иордан: А молодец-то пляшет недурно. Где научился так скоро?

Ян Замойский: Пять лет не скоро, а где — то у наших же святых отцов: доки на все, Богу молиться и чорту плясать.

Пан Станислав: Воля ваша, паны, а я все гляжу на него, да в толк не возьму, кто он такой. Шутка сказать, сам папа признал. Может, и вправду царевич. Вон все говорят, вместо него другого младенца зарезали…

Ян Замойский: Кто говорит? Москали набрехали, а мы и уши развесили. Что за Плавтова комедия, помилуйте, велено было царевича убить, а убили куренка.

Пан Станислав: Да этот-то, этот-то кто же? Оборотень, что ли?

Ян Замойский: А чорт его знает. Беглый монах, хлоп Вишневецких, аль сам бес во плоти. Лучше знают про то отцы иезуиты, — их стряпня, их и спрашивай.

Пан Иордан: А я, Панове, так полагаю, не в обиду будь сказано вашей милости. Кто он такой, нам горя мало. Сколько было примеров, что Бог возвышал из подлого звания людей: царь Саул и царь Давид тоже не белая кость. Так и этот, кто бы ни был, есть Божье орудье. Будет нам польза и слава немалая, как посадим его на московский престол: тут-то и запляшут москали под нашу дудку.

Ян Замойский: Кто под чью дудку запляшет, пану Богу известно, а войну затевать из-за вора, лить за плута польскую кровь, чорта делать орудием Божьим — всему честному шляхетству позор. Появляется о<тец> Мисаил.

Пан Станислав (указывая на него): А вон и Силен краснорожий, Дон Кихота московского Санчо Панса верный.

О<тец> Мисаил, с подстриженными волосами и бородой, в слишком для него узком опарантового бархата польском жупане, в желто-шафрановых атласных штанах в обтяжку, с необыкновенно важным видом проходит мимо, останавливается в стороне и смотрит, как Димитрий, после мазурки, усаживает Марину.

Марина (обмахиваясь веером): Уф, закружили, с вами беда. А кто пана мазурке учил?

Димитрий: О<тец> Алоизий.

Марина: А фехтовать?

Димитрий: Он же.

Марина: А вирши писать?

Димитрий: О<тец> Игнатий.

Марина: Видно, святые отцы не забыли шляхетского звания. Ну да и пан, должно быть, ученик прилежный.

Димитрий: Панни Марина, я давно хотел вам сказать…

Марина (перебивая): Завтра в поход?

Димитрий: Да, завтра… Но я не могу расстаться с вами, быть

может, навеки, не сказав вам всего, что…

К Марине подходит кавалер и приглашает ее на танец.

Марина (тихо Димитрию): Хорошо, сегодня, после бала, в липовой аллее у фонтана.

Быстро встает и уходит с кавалером. Димитрий остается сидеть.

О<тец> Игнатий (подойдя к нему сзади на цыпочках и наклоняясь к уху его): Как наши дела, мой сын? (Присаживаясь): Ждем короля с минуты на минуту. Помнишь ли все, что я тебе говорил: вольный пропуск ксендзов на Москву, строение костелов, права Иисусова братства, и корень, корень всего, не забудь, воссоединение церквей под верховным главенством Рима… А вот и монсиньор.

Папский нунций Рангони, в кардинальской фиолетовой шапке и мантии, появляется в дверях.

О<тец> Игнатий: Ну, помоги тебе Господь. Ступай, сын мой, ступай с Богом.

Димитрий подходит к нунцию и преклоняет колени. Тот благословляет его. Слышатся трубы, сначала далеко, потом все ближе и ближе. Бальная музыка стихает. Пары перестают кружиться. Движение в зале.

Все: Король, король.

Двери на парадную лестницу открываются настежь. Хозяин дома, князь Мнишек, с ближними панами и шляхтою, идет навстречу королю. Слуги стелют к дверям дорожку алого бархата, дамы усыпают ее зелеными лаврами и белыми розами.

Польские гусары, гайдуки, алебардщики строятся в два ряда по лестнице. Трубы трубят, музыка играет триумфальный марш.

Входит король Сигизмунд. Нунций, взяв Димитрия за руку, подводит его к королю. Димитрий преклоняет колено.

Нунций: Ваше Величество, я счастлив представить вам, с благословения Святейшего отца, законного Московских государей наследника, чудом от руки злодеев спасенного, царевича Димитрия, сына Иоаннова.

Сигизмунд (подняв Димитрия, обнимая его и целуя): Счастливы и мы, брат наш возлюбленный, принять тебя под сень державы нашей. Бог да поможет тебе вступить на прародительский престол.

Марина (подавая королю на золотом подносе кубок): Меду нашего Самборского отведай, пан круль.

Сигизмунд (поцеловав Марину в голову, взяв кубок и поднимая его): Здравие великого государя Московского Димитрия, сына Иоаннова.

(Выпив кубок до половины, передает его Димитрию): Пей и ты, брат наш. Вместе да будут наши сердца, как вместе мы пьем этот кубок.

Димитрий (подымая кубок): Здравье короля Сигизмунда. Братских народов, Литвы и Руси, вечный союз.

Все (махая платками): Виват. Виват. Виват.

Мисаил (пробиваясь ближе к Димитрию, громче всех, таким оглушительным ревом, каким в Московских церквах ревут протодиаконы): Благоверному великому государю нашему Димитрию Ивановичу — многия лета. (Ян Замойский обрывает его, закрывая ему рот ладонью).

Все (подымая руки): Виват, виват, виват.

XIII. У ФОНТАНА

Ночь. Круглая большая луна над садом в осеннем уборе. Тихо, без шелеста падают иногда листья с верховых деревьев на площадку, где белеет фонтан. Очень светло, как всегда в лунную ночь осенью. Фонтан журчит, брызги разноцветно переливаются в лунных лучах.

Входит Димитрий. Оглядывается. Потом садится на широкую каменную скамью, против фонтана. Опять прислушивается. Но все тихо, только журчит фонтан. Димитрий замечает на скамье забытую лютню. Берет ее, задумчиво перебирает струны. Начинает напевать:

Наш святой Себастьян,

Сколько стрел, сколько ран,

Как земля под ним кровава…

Но и в муках Себастьян

Горним светом осиян.

Слава.

Палачи ему грозят,

Стрелы лютые разят.

Искушают палачи:

‘Себастьян, не молчи,

Себастьян, открой уста,

Отрекись от Христа’.

Но в очах небесный свет,

И на все один ответ:

‘Отрекаешься ли?’ -‘Нет!’

Слава.

Марина в это время выходит из-за деревьев. Димитрий ее не видит. Неслышно она подходит к нему ближе. На плечах у нее накинута соболья шубка. Димитрий вскакивает.

Димитрий: Марина, ты. Наконец-то. Уж думал, не придешь…

Марина: А хорошая песенка, царевич. Моя любимая. Только ты не кончил. Аль забыл?

Берет у него из рук лютню, садится на скамью и доканчивает песню:

Панни, панночка моя,

Себастьян — это я.

От твоих нежных рук

Жажду ран, жажду мук.

Быть живой мишенью стрел,

Так и мне Господь велел,

И моя стезя кровава…

Сколько ран, сколько бед,

И на все один ответ:

‘Отрекаешься ли?’ — ‘Нет’.

Мучься, плоть, лейся, кровь,

Умираю за любовь, — Слава.

Димитрий (берет ее за руку): Да, да, так. Умираю за любовь.

Только это одно и помню.

Марина: Царевич…

Димитрий: Ждал тебя… И вот ты пришла, ты одна со мною… Дай же высказать все, все…

Марина: Постой, царевич. Не для речей любовных назначила я тебе здесь свиданье. Верю, любишь… Но слушай: с твоей судьбой, неверной и бурной, я решилась соединить свою: открой же мне твои тайные надежды, намерения и опасенья. Я не хочу быть безмолвной рабой, покорной наложницей. Я хочу быть достойной супругой, помощницей Московского царя.

Димитрий: О дай мне забыть хоть на единый час мои тревоги. Забудь и сама, что я царевич, помни только любовь мою…

Марина: Нет, Димитрий. Я почла бы стыдом для себя забыть в обольщении любви твое высокое назначение. И тебе оно должно быть дороже всего. Ты медлишь здесь у ног моих, а Годунов уж принимает меры.

Димитрий: Что Годунов? Что трон, что царственная власть? Жизнь с тобой в бедной землянке я не променяю на царскую корону.

Марина: Слыхала я не раз такие речи безумные. Но от тебя их слушать не хочу. Знай: отдаю торжественно я руку не юноше, кипящему любовью, а наследнику Московского престола, спасенному царевичу Димитрию…

Димитрий (встает): Как? Постой, скажи… когда б я был не царской крови, не Иоаннов сын… любила б ты меня?

Марина: Ты — Димитрий, и любить другого мне нельзя.

Димитрий: А если я — другой? Меня, меня бы ты не любила? Отвечай. (Марина молчит). Молчишь? Так знай же, твой Димитрий давно погиб, зарыт и не воскреснет.

Марина (тоже встает): А кто же ты?

Димитрий: Кто б ни был — я не он. (Марина закрывает лицо руками) Но кто бы ни был я, я тот, кого ты избрала и для кого была единой святыней… Решай теперь… Я жду.

Марина открывает лицо и делает шаг назад.

Марина: Нет, я видела немало панов ясновельможных и рыцарей коленопреклоненных, и отвергала их мольбы не для того, чтобы неведомый…

Димитрий (вскакивает): Довольно. Вижу, вижу. Стыдишься ты не царственной любви. Ты шла сюда к царевичу, к наследнику престола, любила мертвеца. Я с ним делиться не хочу. А любви живого ты не достойна. Прощай.

Марина: Все выболтал, признался… для чего? Кто требовал твоих признаний, глупый. Уж если предо мною так легко ты обличаешь свой позор, не диво, коль пойдешь болтать и каяться пред всеми.

Димитрий: В чем каяться, кому? Тебе одной моя любовь открыла тайну.

Марина: А если я сама ее открою всем?

Димитрий: Открой пожалуй. Кто тебе поверит? Я не боюсь тебя. Что нужды королю, шляхетству, папе, — царевич я иль нет? Я им предлог раздоров и войны — им большего не нужно от меня… Но тайная судьба меня ведет. Я — не Димитрий? Что знаешь ты. Вокруг меня волнуются народы, дрожит Борис, мне обречен на жертву. И что бы ни сулила мне судьба, погибель иль венец…

Марина: Венец, тебе?

Димитрий: Да, мне. И может быть, ты пожалеешь когда-нибудь любви отвергнутой моей…

Марина: Но я любви твоей не отвергала, царевич. Вступи лишь на престол…

Димитрий: Нет, панни: купленной любви не надо мне. Вот женщины. Недаром учат их бежать отцы святые. Змея, змея. Гляди: и путает, и вьется, и ползет, шипит и жалит… Нет, легче мне сражаться с Годуновым или хитрить с придворным иезуитом, чем с женщиной. Чорт с ними, мочи нет… Но решено, заутро двину рать.

Марина: Постой, Димитрий, не понял ты…

Димитрий: Все понял, все. Узнал тебя. А ты… ты не узнаешь ввек, царевич ли тебя любил, или другой, бродяга безымянный… Как хочешь, так и думай. Теперь, хотя бы ты сама любви моей молила, я не вернусь.

Уходит.

Марина (кидаясь к нему): Погоди, постой.

Садится на край фонтана, задумывается: видно, что она приняла какое-то решение.

XIV. БОРИС И МАРФА

Царский покой. Борис за столом, покрытым бумагами. Бояре, сановники, приближенные (кроме Шуйского). Около стола Семен Годунов.

Семен Годунов: Государь, мать Димитрия, царица инокиня Марфа, что по твоему указу во дворец привезена, ждет тебя в своем молитвенном покое.

Борис: Хорошо. (Молчание). Ты слышал вести. Что ты скажешь?

Семен: Неладно, царь.

Борис: Безумные, бессмысленные вести. Но это так. Неведомый обманщик, дерзкий вор, под именем Димитрия идет на нас войною с шляхтою литовской. Кто он, сей чудный самозванец? Нам презирать его нельзя. Он именем ужасным ополчен. Пока мы перед всеми его не обличим, — он будет Димитрием спасенным в глазах толпы. Не должно медлить. (Встает). Ему достойную мы встречу приготовим. Сегодня же отправить Салтыкова Туренину на помощь и сказать, чтобы живым иль мертвым на Москву доставлен был тот дерзкий вор. А вдовая царица Марфа даст крестное перед народом целованье, что сын ее, царевич, во гробе спит. (Идет к двери). Останьтеся, бояре, с царицею не долгая беседа. (Уходит).

Воротынский (затворяя за царем дверь, про себя): Дай Бог, чтоб миром кончилась она.

Из других дверей появляется Шуйский, кланяется боярам и отходит в сторону с Воротынским.

Шуйский (Воротынскому): Где государь?

Воротынский: Пошел к царице Марфе. Заставить хочет он ее дать клятву пред народом, что мертв царевич.

Шуйский: Умен. Да только тщетно все. Димитрий жив: воскрес в народе он. Сам и не сам. Неуловим, как тень. И ни убийц к нему не подослать, ни пушками его не уничтожить.

Дальний покой во дворце. Инокиня Марфа перед образницей, у аналоя, читает псалом. Входит Борис, останавливается. Марфа продолжает чтение некоторое время, кончив — закрывает книгу, оборачивается.

Борис (с поклолном): Царица Мария Феодоровна, бью челом.

Марфа: Царица по указу твоему пострижена. Здесь инокиня Марфа.

Борис: Обет не умаляет званья твоего. Я пред тобой благоговею как и ране.

Марфа: Благодарю.

Борис: Царица, до тебя уж весть дошла…

Марфа: Что сын мой отыскался? Дошла, дошла. Когда Димитрия увижу я?

Борис: Царица, что ты? Сама ты знаешь, что сын твой…

Марфа (живо): Зарезан в Угличе? Зарезан, ты сказал? Но я тогда лишилась чувств. Царевича я мертвым не видала.

Борис: Его весь Углич видел мертвым.

Марфа: Я — не видала. На панихиде слезы мне глаза мрачили… И был ли то мой сын, или другой…

Борис (сдерживаясь): Другой?

Марфа: Пути Господни неисповедимы. Убитый отрок — был ли он мой сын? А ежели царевич (пристально смотрит на Бориса) от руки твоей чудесно спасся?

Борис: Ужель ты вправду веришь, что жив твой сын? Скажи тогда, как спасся он? Кем был из Углича похищен? И где доселе скрывался?

Марфа: Я боле не промолвлю слова. Да совершится праведный Господний суд. В народе говорят: Димитрий идет с войсками ныне на Москву. Мне сказаны его приметы. И ведай, царь Борис: когда его увижу, — за сына моего я перед всей землей его торжественно признаю и клятву дам…

Борис: Безумная. Волчица. Берегися.

Марфа: Не пыткой ли грозишь. Все пытки злейшие я от тебя перенесла давно, и новых не страшусь. (Стоит перед ним во весь рост, вытянув руку вперед, как бы в забытьи). Пытай, казни. Он, мститель, близко, близко. Вот открываются пред ним Кремлевские ворота… Победные блистают стяги… Я слышу плеск народный. Димитрий, сын мой — царь. А ты… отяготела над тобой десница Божья…

Стоит, не сводя с него глаз. Взор Бориса тоже как бы прикован к ней. Он медленно отступает к двери, пока дверь не открывается.

Марфа (одна): Ушел… и в сердце жало жгучее уносит…

Прости, мой сын, что именем твоим

Я буду звать безвестного бродягу.

Чтоб отомстить злодею твоему,

На твой престол он должен сесть…

Ты ж, для венца рожденный,

Лежишь во тьме и холоде.

Не время твои пресекло дни…

Ты мог бы жить, но ты убит,

Убит мой сын, убит, убит мой Дмитрий. (Плачет).

Тот же покой Бориса. Бояре в ожидании царя, переговариваются вполголоса. Шуйский и Воротынский продолжают в стороне беседу.

Шуйский: Царь все нейдет. Я чаю, нелегко заставить мать служить убийце сына. Воротынский: Нет, не умен. Сам гибели своей спешит навстречу: что бы ни сказала царица Марфа, все ее слова — ему как яд смертельный…

Семен Годунов: Царь идет.

Входит Борис. Он бледен, со странным, то пустым, то вдруг загорающимся взором. Тяжело садится в кресло. Несколько мгновений молчит. Потом медленно, как будто про себя, начинает.

Борис: Прошла пора медленья. Сдержать народ лишь строгостию можно неусыпной. Так думал Иоанн, смиритель бурь, разумный самодержец. Да, милости не чувствует народ. Твори добро — не скажет он спасибо. Грабь и казни — тебе не будет хуже. (Задумывается. К Шуйскому): Что, боярин, не утихают толки? Прямо говори.

Шуйский: Нет, государь. Уж и не знаешь, кого хватать. Повсюду та же песня: хотел, де, царь Борис царевича известь, но Божьим чудом спасся он и скоро будет.

Борис (порывисто поднимается): Рвать им языки. Не тем ли устрашить меня хотят, что много их? Хотя бы сотни тысяч, всех молчать заставлю, всех перед собой смирю. Зовут меня царем Иваном? Так я ж не в шутку им его напомню. Меня винят упорно, так я ж упорно буду их казнить. Увидим, кто устанет прежде.

Поворачивается и уходит, среди гробового молчания. Все неподвижно замерли. После мгновения тишины:

Шуйский: Так я и знал. Пощады никому. Казнь кличет казнь…

И чтоб кровь первых не лилася даром,

Топор все вновь подъемлется к ударам.

XV. СТАВКА САМОЗВАНЦА. ДИМИТРИЙ И МАРИНА

Богатая усадьба близ реки Десны, под Новгородом Северским, где стоят войска Димитрия, готовясь к бою. Ранняя зима. Лежит снег еще не глубокий. Шатер Димитрия (главная ставка) находится ближе к войскам, на другом берегу, но он проводит с приближенными ночь в усадьбе.

Внизу с крыльца — громадные сени, в глубине которых широкая мраморная лестница. Посередине большой стол. На нем карта. Димитрий стоит, склонившись над нею. Около него его приближенные: русские бояре, к нему перешедшие, поляки, все одеты по военному. У дверей стража, солдаты, Мисаил в военном кафтане, с кожаным поясом на пузе, с пистолями и кинжалом.

Димитрий: Так решено: завтра на заре бой. Чтобы все были вовремя на своих местах… Сказывали, взят пленный. Ввести его ко мне.

Вводят русского пленника. Димитрий: Ты кто?

Пленник: Московский дворянин Рожнов.

Димитрий: Не совестно тебе, Рожнов, против меня, законного государя, руку подымать?

Рожнов: Да не слишком нынче смеют о тебе говорить. Кому язык отрежут, а кому и голову. Что ни день, казни, тюрьмы битком набиты.

Картина переходит в картину без слов. Видна Москва. Большая торговая площадь внутри Китай-города. Множество виселиц. Среди них несколько срубов с плахами. Немного подале, на перекладине между столбов, висит огромный железный котел. С другой стороны срубов торчит одинокий столб с приделанными к нему цепями. Вокруг столба работники наваливают костер. Между виселицами — всякие другие орудия неизвестного назначения.

Улицы опустели, лавки закрылись, народ попрятался. Мертвая тишина. Ни звука, лишь говор распоряжающихся работами, да немолчный стук плотничьих топоров. Ночь, затихли и эти звуки. Месяц, поднявшись из-за зубчатых стен Кремля, освещает безлюдную площадь, всю взъерошенную кольями и виселицами. Ни огонька в домах, ставни закрыты. Лишь кое-где теплятся лампады у наружных образов церквей.

Спят люди. Нет, молятся, ожидая рассвета. Рассвет. Карканье ворон и галок, стаями слетаются они на кровь, кружатся над площадью, черными рядами унизывают церковные кресты, князьки, гребни домов и виселицы. Отдаленный звон бубен и тулумбанов. Это начало, с рассветом, казней (но их не видно)…

Все это снова переходит в прежнюю картину.

Пленник: Лазутчики так и вьются повсюду, чуть что — донос. Лучше уж молчать.

Димитрий: Завидна жизнь Борисовых людей. У меня того не будет. Свобода будет в моих владениях. (К Рожнову). А войско что? Много ли его?

Пленник: Да наберется тысяч пятьдесят.

(Димитрий делает знак, чтоб увели пленника. Его уводят.)

Пан Вишневецкий (Димитрию и боярину Шеину): А нашего-то будет всего пятнадцать тысяч.

Димитрий не отвечает.

Боярин Шеин (Вишневецкому): Ошибся ты, нашего и пятнадцати нету.

Вишневецкий: Плохо дело.

Димитрий: Что? Уж не мните ли вы, что в том моя забота?

Шеин: Нет, государь. Что до меня, — я знаю, мы сильны, и знаю, чем сильны: не войском, не польскою помогой, а мнением, — да, мнением народным. В имени твоем сила твоя.

Димитрий (встает): Ты хорошо сказал, боярин. Ну, друзья, чуть свет на завтра бой. Будьте готовы.

Мисаил в углу охает: Ишь, расхрабрился. На эдакую-то силищу прет, и горя ему мало. Ну, да ладно, побьемся, посмотрим, чья возьмет.

В эту минуту входит один из стражников, быстро идет прямо к Димитрию.

Стражник: Государь, от литовской стороны гонец к тебе.

Димитрий: Гонец, а от кого?

Стражник: Да не признается. К самому, мол, царевичу, и дело неотложное.

Димитрий: Проводить ко мне наверх. Я сейчас туда буду.

Большая богато убранная комната. У стены большой диван с наброшенным меховым одеялом. На полу несколько медвежьих шкур. Одна у небольшого мраморного камина, где трещат наваленные толстые поленья. На столе, что близ узкого подъемного окна, горит золотой трехсвечник. Стражник вводит стройного маленького гусара и оставляет его одного. Гусар подходит к камину, протягивает руки к огню.

Входит Димитрий, запирает дверь и останавливается у порога. Гусар оборачивается. Несколько минут они молча смотрят друг на друга.

Гусар: Димитрий, это я. (Снимает шубу и остается в темном мужском платье).

Димитрий бросается вперед, но внезапно останавливается на середине комнаты.

Димитрий: Безумная. Что ты затеяла? Что хочешь от меня?

Марина: Только быть с тобой. Опасности с тобой разделять. И если ты погибнешь — умереть с тобою.

Димитрий: Скажи, пожалуй. Как заговорила. Да ладно, я речам полячки хитрой веры не даю. Явилась как сюда?

Марина: Я — здесь, довольно было б этого для веры. Прознав, где ты, я отчий дом покинула тайком.

Димитрий: Смела, хоть женщина. Да в толк я не возьму, почто старалась? Отряжу сейчас людей надежных, они домой тебя доставят.

Марина: Тому не быть. (Делает шаг к нему). Димитрий, не для того летела я к тебе…

Димитрий: Ко мне? К царевичу престола? Опять ты за свое — аль память коротка? Нет, панночка, мне нынче недосуг. И песенки твои не время слушать.

Марина (подбегает к нему и хватает его за руки): Не правду говоришь, лукавишь. Я по веленью сердца шла, опасности презрев. Взгляни мне в очи… я тебя люблю. Тебя, а кто ты — что мне нужды.

Димитрий: Марина… Нет, я обольщеньям обмана боле не поддамся. Над сердцем взял я силу не напрасно…

Марина (смотрит ему в лицо, все ближе): Да, ты силен, ты горд. А сильным Бор владеет. Ты победил надменную Марину.

Димитрий: Нет, оставь меня, уйди.

Марина: В твоей навеки власти. Я от любви не отрекусь…

Склоняется к нему и начинает петь песню, которую пела у фонтана. В конце концов Димитрий ее обнимает. Объятия сжимаются теснее.

Экран медленно темнеет.

XVI. БОЙ

Ночь перед боем в стане Московцев. На высоком кургане, откуда днем открывается вид на всю окрестность, а сейчас, сквозь сырой туман, видно только бледное зарево костров в стане Димитрия, — воеводы Салтыков и Туренин отдают собравшимся около них вестовым и сотникам последние распоряжения перед боем.

Чуть светает. Туренин берет подзорную трубу и наводит ее на стан неприятеля.

Салтыков: Ну, что?

Туренин: Все тихо. Спят еще ляхи.

Салтыков (с усмешкой): Небось разбудим. (К сотникам): Отдать приказ по всем частям, чтоб готовились к бою. Живо. (Подзывая вестового): Атамана казачьего — сюда ко мне. Вестовой и сотники садятся на коней и пропадают в тумане.

Туренин продолжает, через подзорную трубу, внимательно обозревать окрестность.

Туренин: А рать-то у врага не велика. И половины нашей не будет.

Салтыков: Дай-то Бог обрадовать сегодня царя Бориса Феодоровича.

Комната в доме, где проводит ночь Димитрий. Узкий четыреугольник окна чуть голубеет снежным рассветом. Марина на диване спит, откинув меховое одеяло. У ног ее, положив растрепанную голову на диван, спит Димитрий.

Лицо его спокойно-серьезно, точно такое же, какое было у спящего, в келье Пимена, инока Григория.

Тем временем в стане Московцев продолжают готовиться к бою. Посланный за атаманом вестовой вернулся, исполнив поручение. Небольшого роста, толстый, с длинными седыми усами и таким же чубом казак — атаман запорожских войск — еле переводя дух от слишком быстрой езды, соскакивает с коня и с низким поклоном подходит к Салтыкову.

Салтыков (глядя на него пристально): Готовы что ли казаки?

Атаман: Да уж давно.

Салтыков: Так помните же: как двинется рать, так прямо, с левого фланга, в атаку, неприятелю в тыл, чтобы отступление ему отрезать. Понял?

Атаман: Уж будь покоен, боярин. Послужим царю Борису Феодоровичу.

Салтыков: Ну, с Богом. (Вестовому): Всем трубить атаку.

Вестовой с атаманом садятся на коней и быстро ускакивают. Раздаются звуки рогов — сначала вблизи, потом все более издалека. К ним присоединяется бой барабанов, ржанье коней, стук копыт. Рать двинулась на бой.

От слышных издалека звука рогов и барабанного боя Димитрий, наконец, просыпается. Он быстро вскакивает, не понимая в первую минуту, что случилось. Но заметив спящую Марину, приходит в себя, бросается к окну и смотрит. Потом накидывает доломан и хочет идти к двери. Но увидав, что Марина непокрыта, возвращается, покрывает ее, целует и осторожно выходит из комнаты. Марина продолжает спокойно спать. На лице ее тихая улыбка.

Зимние, оттепельно-темные предутренние сумерки на лесной, мелким и частым ельником окруженной поляне, с болотными под снегом кочками, на крутом берегу Десны, у Новгорода-Северского. Близкие, черные на сером небе, крестики еловых верхушек и золотые, далекие кресты церковных маковок.

Белка, сидя на елке и прямо подняв над головой пушистый хвост, грызет еловую шишку. Тетерев, прыгая с кочки на кочку, клюет кораллово-красные ягоды подснежной, во мху, брусники. Заяц, выйдя из норы под елкой, становится на задние лапы, умывается снегом, нюхает воздух и прядет ушами.

Издали все время слышно, как трубы трубят, бьют барабаны. Вдруг тяжелым, глухим, точно подземным гулом раскатывается пушечный выстрел. Заяц, поджав уши, кидается через поляну в лес и перебегает дорогу двум всадникам, Димитрию и князю Льву Сапеге, воеводе Мазурских гусар.

Сапега: Тьфу. Заяц, чорт. Свернем…

Димитрий: Полно, пан, зайца испугался?

Сапега: Что делать, царевич? Злых примет на ратном поле боюсь. Об одном только прошу, не искушай судьбы, не кидайся в огонь очертя голову…

Димитрий: Ладно, ладно, вперед, и так опоздали.

Сапега улыбается: знает, почему опоздал царевич.

Димитрий, пришпорив коня, скачет так быстро, что Сапега едва поспевает за ним. Трубный звук, бой барабанов и пушечный гул приближаются.

Всадники, спустившись к реке и переправившись через нее по талому снегу с водой, въезжают на тот берег. Здесь, на открытом поле, лагерь: котлы кашеваров, коновязи и шатер под двуглавым орлом, ставка царевича, около которой ждет его эскадрон гусар. Димитрий входит в шатер, Сапега остается у входа.

На снежной равнине, освещенной первыми лучами зимнего солнца, медленно восходящего из-за чернеющего вдали леса, начинается бой, который решит судьбу русского государства.

В косых красных лучах, отбрасывая на снег прозрачно-длинные тени, проходят войска Димитрия.

Польские конные гусары в леопардовых шкурах вместо плащей, с длинными, воткнутыми у седельной луки, по земле волочащимися пиками и с прикрепленными к седлам огромными белыми, точно лебедиными, крыльями: когда скачут гусары в пороховом дыму, то кажется, огромные белые птицы летят.

Им навстречу движется рать Бориса. Пешие московские ратники, в простых кафтанах однорядках, в серых с красной и желтой выпушкой, в острых стальных шишаках, с кольчатой, от сабельных ударов затылок и шею закрывающей сеткой — бармицей, с ружьями, пищалями, такими тяжелыми, что для стрельбы кладут их на четырехногие рогатки — подсошники.

Казаки в широких, красного сукна, шароварах, в черных киреях и смушковых шапках с копьями и самопалами.

Дикие на диких конях калмыки и башкиры, с луками и стрелами, напитанными ядом, более, чем пули, смертельным. Слишком для коней тяжелые, в мокром снегу увязающие пушки медленно тащат волы.

Войска встречаются, свирепая схватка. Падают первые раненые. И как подстреленная птица, летит на землю польский гусар, пронзенный отравленной калмыцкой стрелой.

Димитрий в своем шатре, спеша, одевается к бою.

Старый боярин Шеин, окружничий, с низким поклоном подает ему стальную кольчугу с двумя золотыми двуглавыми орлами, одним — на груди, другим — на спине, и шлем с яхонтовым на острие крестиком и двумя финифтяными образками спереди, св. Георгия Победоносца и Ченстоховской Богоматери. Шеин помогает Димитрию надевать доспехи. Тут же суетится о<тец> Мисаил.

Шеин: Что суешься, отче, без толку? Не твоего ума дело.

О<тец> Мисаил (обнимая и благословляя Димитрия): Ну, с Богом, Гришенька, тьфу. Митенька… Димитрий Иванович, государь наш батюшка, храни тебя Господь и Матерь Пречистая.

Димитрий выходит из шатра, садится на лошадь и, вместе со своим эскадроном, скачет в бой под развевающейся, зеленого шелка хоруговью, которую держит Сапега, с таким же, как на шатре, двуглавым орлом и Деисусом.

Войска при виде Димитрия восторженно его приветствуют. Начавшие было под напором Московцев отступать, они бросаются вперед, следуя за своим вождем. Сверкая на солнце стальной кольчугой, он, во главе своего эскадрона, бесстрашно ведет их в атаку, ударяя противника по левому флангу.

В стане Московцев, крепостная засека на холме над Десною. Земляные насыпи с плетнями, обломами, валами и раскатами. Пушки разных калибров: фальконеты, длинные, тонкие, толстые короткие мортиры, средние шведки-змеевки и единороги цесарские. Горки чугунных ядер, гранат и картечи.

Туренин (Салтыкову): Гляди, никак наше левое крыло отступает. Уж эти мне казаки. (Смотрит в подзорную трубу): Да их и нет. Что за притча?

Салтыков (вырывая из рук Туренина трубу): Быть не может. (Смотрит): И вправду нет. У-у, проклятое отродье. (Вестовому): Приказ атаману подкрепить казаками левый фланг. Да живо, чтоб не медлил ни минуты.

Вестовой вскакивает на коня и мчится во весь опор.

На реке, в месте укромном, заслоненном от боя береговым выступом, казаки-запорожцы — есаул Поддубный, хорунжий Косолап, рядовые Дятел, Матерой, Хлопко и другие, всего человек двадцать — сидя кругом, пьют пенник из бочонка с выбитым дном, отнятого у своей же обозной бабы торговки. Тут же опрокинутые вверх оглоблями санки и подстреленная, с четырьмя окоченевшими, прямо как палки торчащими ногами лошаденка. В санках под овчинным тулупом лежит, точно спит, старая баба. Только седая голова ее, с черным на простреленном виске пятнышком, видна из-под тулупа. А немного поодаль, под лисьей шубкой, молодая девка, должно быть, старухина дочь, тела и лица ее не видать, видна только нога в высоком смазном сапоге и в шерстяном красном чулке под синею, в клочьях, юбкой, да голая по плечо, белая на оттепельном сером снегу протянутая рука, да часть такой же белой девичьей груди с алой струйкой запекшейся крови, точно монистом из яхонтов.

Косолап (с благообразным иконописным смуглым лицом, с висячими седыми усами и длинным седым чубом, подсвистывая и позвякивая вместо бубенцов двумя пустыми чарками, донышко о донышко):

Уж ты пьяница-пропойца, скажи,

Что несешь ты под полою, покажи,

Из корчмы иду я, братцы, удалой,

А несу себе я гусли под полой.

Ой, жги, жги, жги.

Пошла баба в три ноги.

Поддубный (молодой, с красивым и наглым лицом, совсем пьяный, заплетающимся языком): Пей, гуляй, православный народ. Охота нам воевать за Бориса. Буди здрав государь наш Димитрий Иванович. ‘Я, — говорит, — не царем вам буду, а батькою’. Не хотим против него идти. ‘В царстве моем, — говорит, — ни богатых не будет, ни бедных, — все равны, по Евангелию’.

Хлопко: Воля, значит, вольная, проси, душа, чего хочешь. Эх, любо, и помирать не надо. Не пойдем воевать.

Матерой: Боже, сохрани царя нашего Димитрия Ивановича и подай ему на враги одоление.

Дятел (придурковатый, с бегающими и любопытными глазками): А что, братцы, правда, говорят, будто не прямой он царевич, а вор?

Поддубный: А тебе какое дело? Вор так вор, про то знает панство, а нам была бы только нажива.

Хлопко: Пенник да девки, и вся недолга.

Вестовой подъезжает на полном карьере и останавливается на берегу.

Вестовой: Атаман где?

Косолап: А мы почем знаем. Раки съели.

Вестовой: Приказ вам от воеводы, чтоб немедля в бой.

Косолап: Ну ладно, нам и здесь хорошо. Ступай-ка и ты к нам, пей.

Вестовой (подойдя и вглядевшись в бабу и девку): А это что? Батюшки-светы, бабка никак наша обозная, да и девка с ней… Ах, грех какой, что вы наделали, разбойники.

Поддубный: А тебе что? Ты нам не поп, чтоб грехи считать. В руки не давалась девка, больно ершилась, — вот мы ее и угладили, да и бабу, чтобы не хныкала, утешили.

Вестовой: Нехристи вы, анафемы окаянные.

Поддубный: Чего лаешься, пес? (Вынув из-за пояса пистоль и прицелившись): Глотку свинцом заткну, — и не пикнешь.

Вестовой ускакивает, пробирается вдоль реки, где отряд мазурских гусар сцепился в горячей схватке с калмыками, и, не без труда добравшись до крепостной засеки Московцев, докладывает Салтыкову:

Вестовой: Беда, боярин. Нейдут в бой казаки. Перепились все. Сидят на реке, за мостом, и здравие вора пьют.

Салтыков: Ах, сукины дети. Ну, погодите же. (Пушкарям): Трескотуху, ребята, выкатывай. Два десятка младших пушкарей, под начальством старшего Кузькина, выкатывают на вал мортиру Трескотуху.

Кузькин (возится долго, щурясь подслеповатым глазом, берет прицел, кончив, гладит мортиру ладонью, похлопывает ласково, как всадник доброго коня): Ну-ка, царю послужи, бухни-ухни, тресни, Трескотуха матушка. (Подносит фитиль к затравке и ждет приказа).

Салтыков: Пли.

Кузькин сует фитиль, но Трескотуха не палит.

Салтыков: Что же она, отчего не палит?

Кузькин (почесывая затылок): А Бог ее знает. Порох, что ли, подмок, аль так маленько заартачилась. Ин с первого-то раза и не выпалит. С норовом матушка. Ну, а зато уж как пойдет палить, как пойдет, страсть.

Салтыков: Ну-ка, другую выкатывай, Барса или Поповну.

Кузькин: Воля твоя, государь, а только тем против Трескотухи куда же. Добрая пушка, заветная, при царе еще Иване Васильевиче Казань брала да Астрахань. Ну-ка, боярин, свеженького подсыпать дозволь, да с пошептом, я словцо такое знаю, — выпалит, небось.

Салтыков: Сыпь, да поживей.

Кузькин отходит. Но не успел он отвернуться, как Трескотуха со страшным грохотом выпалила. Пушечное ядро шлепается в реку и ломает лед с оглушительным треском, гулом и грохотом, не очень близко от казаков, но с такою силою, что обдает их водяными брызгами, мокрым снегом и осколками льда. Более трезвые, вскочив, хотят бежать, более пьяные продолжают лежать и сидеть.

Косолап: Чего, дураки, испугались? Вишь, далече, не хватит до нас…

Новое ядро, просвистав над их головами, падает почти рядом с ним и пробивает огромную во льду полынью. Вся ледяная поверхность под ними вдруг оседает, шатается, кренится и заливается водой, как в бурю корабельная палуба.

Крики: Тонем, тонем, тонем, помогите.

Одни бегут к берегу и проваливаются, тонут, другие совсем пьяные, чуть-чуть побарахтавшись, идут как ключ ко дну, — только смушковые шапки их на воде плавают.

Мертвая баба, поднятая водой, зашевелилась под тулупом, точно ожив, повернула к казакам седую голову и уставилась на них открытыми глазами пристально, девка, как будто застыдившись, спрятала под шубку голую грудь.

Вестовой (проезжая и глядя сверху): Так вам и надо, сукины дети, покарал вас Господь.

Ядра за ядрами падают в реку. Лед все больше ломается, полыньи ширятся, и всю ледяную поверхность заливает вода. Льдины плавают, кружатся, сталкиваются с треском, громоздятся и щетинятся стеклянно-прозрачными иглами. Грозно темнеет, взбухает, вздувается, и кипит, и бурлит как котел на огне готовая вскрыться река.

Бои на уцелевших местах продолжаются, а на залитых стихают.

Кое-где река уже тронулась, как в весенний ледоход. Пловучие льдины-островки, там, где их много стеснилось, проходят медленно, а на открытых местах несутся быстро. На одной из них раненая лошадь издыхает, ворон сел ей на голову и, каркая, ждет, чтобы выклевать очи, на другой тощая, с видными под кожей ребрами сука рвет зубами что-то кровавое, и еще на другой, плывущей медленно, два ратника, лях и русский, бьются на смерть, не замечая, что льдина под ними оседает все ниже и ниже, яростно сцепились, душат друг друга и режутся. Льдина вдруг покачнулась, ушла в воду совсем, и крепко обнявшись, как братья, оба тонут.

В стане Московцев тревога из-за измены казаков. Войска Бориса начали отступать и могут быть разбиты. Необходимо во что бы то ни стало оттянуть часть сил противника, чтобы поправить дело. На помощь Туренину и Салтыкову, вернувшимся для наблюдения на курган, приходит со своим планом воевода Хрущов.

Хрущов (показывая рукой вдаль, Салтыкову): Видишь усадьбу?

Салтыков: Вижу.

Хрущов: Донес намедни пленный: там сейчас Марина, любовница Димитрия. Я двинусь туда с отрядом. Вор, чай, не выдержит, кинется любу свою спасать, войско оттянет, а вы тем временем ударьте ему слева и окружите.

Салтыков: Ладно придумал. Быть по-твоему. Поезжай, Бог в помощь.

Хрущов садится на коня и мчится во весь опор. Сапега, заметив маневр Хрущова, спешит к Димитрию, который во главе отборной дружины конных уланов преследует отступающих Московцев.

Сапега (подъехав к Димитрию на взмыленной лошади): Ваше Высочество, беда. Усадьбу Московцы берут, казаки разбежались, а наших мало, не выдержат…

Димитрий: Где Марина?

Сапега: В доме.

Димитрий: Эй, уланы, за мной.

Поворачиваются и скачут во весь опор. Подъезжают к реке и переправляются через лед, не обращая внимания на улана-разведчика, махающего рукой и кричащего: ‘Нельзя, нельзя. Лед тонок, провалитесь’. Видно, как под копытами коней лед трескается. Последний всадник с трудом выбрался — у самого берега лед проломился, и задние ноги лошади провалились в воду.

Туренин следит за всем с кургана через подзорную трубу. Вот подъехал к усадьбе со своим отрядом Хрущов, вот он ее окружает. А вот Димитрий с уланами переправляется через реку. Выдержит или нет лед? Выдержал. С досадой Туренин поворачивается и смотрит в другую сторону, где между остановившимися войсками Димитрия и Московцами начинается решительный бой.

10.

Горсть польских гайдуков, стоя на крыльце и в сенях осажденного дома, отбивается от множества нападающих Московцев и уже слабеет, отступает.

Вдруг, выскочив из лесу и вихрем налетев на Московцев, ударяют им в тыл уланы. Рубятся саблями, режутся ножами, схватываются в рукопашную.

Хрущов (занося над головой Димитрия саблю): Дай-ка, благословлю я тебя, сукин сын, свистун литовский.

Сапега стреляет из пистоли в Хрущова в упор. Тот падает с лошади. Московцы бегут.

Крики (в доме): ‘Огонь. Огонь. Горим. Спасите.’

Клубы дыма валят из разбитых окон замка. Димитрий кидается в сени.

Сапега (сверху, уже взбежав по лестнице): Скорей, скорей. Дверь заперта.

Димитрий, тоже взбежав, вышибает ударом ноги дверь в спальню, где красные, в сером дыму, языки пламени лижут затлевшие балки потолка. Марина лежит на полу без чувств. Димитрий, схватив ее на руки, сбегает по лестнице.

В это время, пока Димитрий спасает Марину, там в бою как бы два противоположные течения столкнулись в водовороте: одни наступают, другие бегут. Крики: ‘Беда, беда. Царевич убит, утонул, сгорел. Пропали наши головушки. Беги, ребята, беги.’ — ‘Куда вы, черти? Назад. Царевич жив.’ — ‘Да нет же, убит. Беги, беги. Пропали наши головушки.’

Войска Димитрия начинают в беспорядке отступать.

Димитрий выносит Марину на крыльцо, бережно кладет ее на вытащенную кем-то из огня медвежью шкуру и покрывает гусарской шубкой. Здесь, на свежем воздухе Марина постепенно приходит в себя.

Подлетает гонец и докладывает.

Гонец: Ваше Высочество, наши отступают и будут разбиты, если Ваше Высочество тотчас же не вернется в бой.

Димитрий бросается к лошади и вскакивает в седло. Марина, уже совсем пришедшая в себя, подбегает к нему.

Марина (пытаясь сесть к Димитрию на лошадь): С тобой, с тобой.

Димитрий ее отталкивает и скрывается в тумане со своими уланами.

Влетает второй гонец и, не находя Димитрия, соскакивает с лошади и подбегает к Марине.

2 гонец: Где царевич? Скорей царевича…

Марина, не давая гонцу опомниться, вскакивает на его лошадь и мчится вслед за Димитрием.

Димитрий с эскадроном скачет к реке. Улан разведчик снова их останавливает, раскинув руки, загораживает им путь.

Улан: Нельзя, паны, нельзя. Провалитесь. Переправа у Козьего брода. Здесь нельзя.

Димитрий с уланами поворачивает, чтобы ехать к Козьему Броду. Но в эту минуту мимо них пролетает на коне Марина, крича Димитрию: ‘Марина умеет платить за любовь!’ Она бросается на лед и благополучно переезжает на ту сторону. Тогда Димитрий, со своим эскадроном, бросается за ней.

Всадники едут по льду. Хрупкое стекло его под копытами коней трещит и ломается иглисто-колючими звездами. Дух захватывает у смотрящих с берега: кинулись было на помощь — нельзя: чем больше людей, тем опаснее…

И вот на середине реки лед ломается и весь эскадрон, с Димитрием во главе, уходит под воду.

Между тем войска Димитрия в беспорядке бегут.

11.

Ранние зимние сумерки, желтый туман, мокрый, как будто теплый снег. Глуше в тумане стук барабанов, ярче огонь ружей и пушечных выстрелов.

В стане Московцев на высоком кургане, откуда видно все поле сражения, Салтыков и Туренин смотрят на него в подзорную трубу.

Туренин: Что за диво. Наши как будто бегут.

Салтыков: Что ты, боярин, типун тебе на язык, только что ляхи бежали.

Туренин: Да, а теперь наши. Глянь-ка сам.

Салтыков (смотрит, протирает стекла): Что такое, и впрямь как будто бегут… А вот и от сам. Он… а может и не он. Ну-ка, ты посмотри, не узнаешь ли?

Туренин (смотрит): Чорт его знает, туман, не видать… (Быстро отняв трубку от глаз): Тьфу.

Салтыков: Что ты?

Туренин: Бабой обернулся.

Салтыков: Как бабой? Туренин: Да разве ты не видишь? Вон впереди скачет, волосы по ветру развеваются. (Смотрит в трубку).

Видно, как Марина впереди мазурских гусар отражает нападение последнего отряда Московцев, прикрывающего отступление. Туренин отрывает трубку от глаза и передает Салтыкову.

Салтыков (смотрит): Бабы не вижу… Всадник скачет, без шлема, в обледенелой кольчуге… уланы за ним… Он и есть.

Видно, как Димитрий со своим эскадроном врезается в бой. Московцы бегут. Крики: ‘Беда, беда. Царевич. Ляхи. Вот они. Беги, ребята, беги.’

Влетает на коне старый сотник стрелецкой дружины.

Туренин: С поля?

Сотник: С поля, батюшка.

Салтыков: Что там такое, скажи на милость?

Сотник (махнув рукой): Шабаш. Вор одолел. Давеча, как слух прошел, что убит, ну, ляхи бежать, а как узнали, что жив, повернули назад и точно бес в них вошел, — так наших и лупят, так и крошат.

Туренин: А баба откуда?

Сотник: Полюбовница его… Как побежали ляхи, — неведомо откуда взялась, войска остановила, чортова девка. И продержалась, пока сам не подоспел.

Салтыков: Ну, ступай.

Сотник ускакивает. Туренин молча крестится.

Салтыков: Да что такое?

Туренин: Плохо дело, Васильич. Думали мы, что с человеком ратуем, а это…

Салтыков: Кто же это?

Туренин (шепотом на ухо): Стень.

Салтыков: Что ты, боярин, какая стень?

Туренин: А какою морочит людей нечистая. (Салтыков тоже крестится).Коли из такой беды он выскочит, да нас же побьет, видно, сам чорт за него. Что с ним поделаешь? Бей, руби, коли — не сгинет, в огне не горит, в воде не тонет. До Москвы дойдет, — и Борисову царству, а может и всей Руси конец.

12.

В стане Димитрия. Он сидит на коне, под царскою, зеленого шелка, хоруговью, с черным двуглавым орлом и Деисусом. О<тец> Мисаил держит ее над ним. Тут же Марина и Митька.

Шум битвы вдали затихает. Быстро темнеет. Зажигаются огни. В красном отблеске их на зелено-золотистом шелку хоругви, лицо Димитрия кажется святым ликом на иконе.

Димитрий: Слава Отцу и Сыну и Духу Святому. Мы победили. Ударить отбой. Довольно, ребята, щадите русскую кровь.

Отбой.

Все: Слава царевичу Димитрию. Да живет царь московский. Виват. Виват.

О<тец> Мисаил (громче всех): Благоверному великому государю нашему Димитрию Ивановичу многия лета. Димитрий (обнажив саблю и указывая вдаль). На Москву. Все: На Москву. На Москву.

XVII. СЦЕНА С ГРАМОТОЙ

Опочивальня Бориса. Ночь. Лунный свет сквозь окна. Борис в кресле, перед столом, сидит в глубокой задумчивости. Стук в дверь. Борис вздрагивает. Входит Семен Годунов со свитком в руках.

Семен: Великий царь.

Борис: Еще беду какую

Ты мне принес?

Семен: Разбита наша рать.

Войска бегут, не принимая боя,

И на Москву победный держит путь

Проклятый вор. Без выстрела ему

Послушные сдаются города.

И ежели Туренин с Салтыковым,

Стянув к Москве нам верные полки,

Его не разобьют…

(Борис закрывает лицо руками)

Как быть тогда,

Великий царь?

Борис: Созвать на завтра Думу

Вели чуть свет. С боярами решу,

Как поступить нам в этот грозный час.

(Замечая в руке Семена свиток)

А это что?

Семен: Осмелился писать

К тебе тот вор.

Борис: Писать ко мне? Прочти.

Семен (читает): Великий князь и царь Всея Руси,

Димитрий Иоаннович — тебе,

Борису Годунову. От ножа

Быв твоего избавлены чудесно,

Идем воссесть на царский наш престол

И суд держать великий над тобою,

И казни злой тебе не миновать.

Но если ты, до нашего прихода,

Венец, похищенный тобою, сложишь

И в схиму облечешься, мы тогда

Тебя на казнь не обречем, но милость

Тебе, Борису, царскую мы явим.

Борис: Подай сюда.

Берет у Семена свиток. Рассматривает его. Задумывается. Молчание.

Борис (с горечью): Так, после всех трудов

И напряженья целой жизни, тяжко

О, не венца лишиться. Нет. Всегда

Я был готов судьбы удары встретить.

Но если он мне милость, предлагает,

Рассчитывать он должен, что вся Русь

Отпасть готова от меня. И он

Быть может прав. Те самые, кто слезно

Меня взойти молили на престол,

Теперь предать меня ему спешат.

А что я сделал для земли, что я

Для государства сделал — то забыто?

(Снова погружается в задумчивость. Потом тихо, как будто про себя):

Обманщик, вор — таким его считал я,

Таким считать его велит рассудок.

Но после всех невзгод моих невольно

Сомнения рождаются во мне.

Свидетеля мне надо, кто бы видел

Димитрия умершим.

Семен: Но царица

Созналася…

Борис: Я правду не узнал.

Все надвое: убит и не убит,

Он и не он — как хочешь, так и думай.

Семен: Его князь Шуйский мертвым видел.

Борис: Шуйский.

Я Шуйскому не верю.

Семен: Государь,

Не мучь себя сомнением напрасным:

Во гробе спит Димитрий.

Борис (с яростью): Кто же тот,

Кто называет Дмитрием себя?

Кто он, скажи? Я знать хочу, кто он?

(Подходит к Семену и с силой трясет его за плечи).

Все говори. Молчишь? Ага. И ты,

Ты за него.

Семен: О, милостивый Боже.

(Усаживает Бориса в кресло. Борис постепенно опоминается).

Борис: Ступай теперь. Прости — недужен я…

Бояр созвать на завтра не забудь.

Семен тихо выходит. Борис остается сидеть в кресле. Потом приподнимается, смотря в угол, и, пятясь, направляется к двери, точно от кого-то бежит.

XVIII. СЦЕНА С ПРИЗРАКОМ

Престольная палата. Ночь. Луна играет на стенах и на полу. Двое часовых.

Первый: Далеко ли до смены? Жутко здесь.

Все будто ходит кто-то. Поглядишь —

Нет никого.

Второй: Заметил ты сегодня,

Как пасмурен был царь? А лик-то

Как страшен стал.

Первый: Глядит и не глядит…

Второй: Дверь скрипнула…

Первый: Сюда идут… все ближе…

Второй: Молчи, молчи… Он сам.

Борис в рубахе, поверх которой накинут опашен. Входит, тяжело ступая. Часовых не замечает.

Борис: ‘Убит, но жив’.

Меня с одра все тот же призрак гонит…

Когда он жив — зачем же я, как Каин,

Брожу теперь, без отдыха кружась?..

(Осматривается).

Куда зашел я? Это тот престол,

Где восседал я в славный день венчанья…

Он мой еще. С помазанной главы

Тень не сорвет венца…

(Подходит — и вдруг отступает в ужасе):

Престол мой занят.

(Хочет опомниться):

Иль это лунный луч играет? Нет.

Я вижу — вон — колеблется, как дым,

Сгущается — и образом стать хочет.

Ты, — ты. Я знаю, чем ты хочешь стать —

Сгинь. Пропади.

Часовой: Святая сила с нами.

Борис: Кто здесь? Кто говорит?

(Увидев часовых) Смотри туда…

Что на престоле там? Ты видишь? нет?

Так ближе подойди и бердышом ударь,

Ударь в престол.

(Часовой, дрожа, делает шаг к престолу, Борис приходит в себя).

Стой, — воротись, не надо.

Я над тобой смеялся. Из окна

То месяц светит… Прочь ступайте оба.

Что слышали — молчать под смертной казнью.

(Часовые уходят).

Борис (один): Да, жалок тот, в ком совесть нечиста,

Неизлечим его недуг душевный,

Беда, беда: как язвой моровой

Душа сгорит, нальется сердце ядом,

Как молоток, стучит в ушах упреком,

И все тошнит, и голова кружится,

И мальчики кровавые в глазах…

(Озирается)

Вон, вон опять… Что это там в углу

Колышется, растет, близится,

Дрожит и стонет… Чур, чур,

Не я, не я твой лиходей… Чур,

Чур, дитя… Народ… не я… Воля

Народа. Чур, дитя.

(Опустается ниц)

Господи, ты не хочешь смерти грешника.

Помилуй душу преступного царя Бориса.

XIX. СМЕРТЬ БОРИСА

Грановитая палата. Она пуста. Постепенно собираются бояре, входят, переговариваясь между собой вполголоса.

Воротынский (Семену Годунову):

Скажи, родимый, правда ль нынче ночью

Недужил царь? Мне спальник говорил.

Семен: Нет, миловал Господь… Одна усталость.

Воротынский: И то сказать. Ни день, ни ночь покоя

Нет милости его.

(Семен отходит)

Голицын (Воротынскому): Ты слышал весть?

Разбиты мы, и на Москву Димитрий

Ведет войска?

Воротынский: Я слышал, под Москвой

Он наших бьет. Терпеть уже недолго

Осталось нам.

(Подходит Репнин, разговаривая с Мстиславским):

Репнин: Несчастного Бориса

Я не сужу. То был великий царь.

Одной Руси всегда величье видя,

Он шел вперед и не страшился все

Преграды опрокинуть.

Мстиславский: Только раз

В сомнении остановился он.

Репнин: Но мысль о царстве одержала верх…

Воротынский: И под ножом невинный пал младенец.

Репнин: Великий грех. И все-таки Борис

Был праведен в неправости своей.

Себе тот грех он не простил, не лгал

Перед собой. — Пусть жизнь его была

Запятнана, но дух бессмертный чист.

(Палата уже почти полна).

Воротынский: Жаль, Шуйского нет князя. Без него,

Хоть и крамольник он…

(Входит Шуйский) Вот легок на помине.

(Все окружают Шуйского)

Шуйский (продолжая рассказывать):

Намедни, уходя от государя,

Я в щелочку случайно заглянул.

О, что увидел я, бояре: бледный,

Холодным потом обливаясь, царь

Бессвязно бормотал какие-то слова,

Вдруг посинел, глаза уставил в угол…

Бояре: Лжешь, князь. Неправда. Лжешь.

Шуйский: И стал бессильно призрак отгонять

Погибшего царевича, шепча:

‘Чур, чур меня’.

Дверь распахивается, появляется Борис.

Бояре: С нами крестная сила (крестятся).

Борис (никого не замечая, про себя):

Кто говорит — убийца? Убийцы нет.

Жив, жив малютка.

А Шуйского за ложную присягу

Четвертовать.

Шуйский (подходя к Борису): Благодать

Господня над тобой.

Борис (приходит в себя): А? Я созвал вас, бояре,

На вашу мудрость полагаясь.

(Идет к престолу)

В годину бед и тяжких испытаний

Вы верные помощники мои.

Бояре кланяются. Борис садится на престол и делает знак, чтобы все сели.

Борис: Семь лет прошло, что я земли российской

Приял венец. Господня благодать

Была над ней, — доколь, подобно язве

Египетской, тот не явился враг.

Слыхали вы, он ныне угрожает

Занять Москву, и дерзостное мне

Посланье шлет. Но мы еще сильны,

Еще не все Борису изменили.

(Молчание).

Я созвал вас сюда, чтоб объявить

Мое решение. Недужен я.

Мы в животе и в смерти не вольны.

Я Федора хочу еще при жизни

Моей венчать. Его царенье будет

На радость вам, на славу всей земли.

Клянитесь мне, что будете служить

Феодору по вере и по правде.

Все: Клянемся, царь.

Борис: Что будете его

Оберегать до смерти и до крови…

Все: Во всем тебе клянемся, все клянемся,

Царь батюшка.

Борис: В соборе вашу клятву

Вы крестным целованьем утвердите…

(Встает). Вводят гонца.

Гонец: Великий царь, Туренин с Салтыковым

Передались на сторону врага

И на Москву ведут его полки.

Борис (про себя): Убит, но жив, бессилен, но могуч.

(Внезапно шатается и падает на руки бояр. Смятенье. Царя усаживают в кресло.)

Борис: Мне дурно… Царевича скорее. Схиму.

(Общее смятение. Одни бросаются за царевичем, другие в Чудов. Вбегает Феодор.)

Борис: Оставьте нас. Уйдите все…

(Все уходят).

Прощай, мой сын, умираю…

Сейчас ты царствовать начнешь

Не спрашивай, каким путем

Я царство приобрел —

Тебе не нужно знать.

Ты царствовать по праву будешь,

Как мой наследник,

Как сын мой первородный.

Сын мой, дитя мое родное.

Не вверяйся наветам бояр крамольных.

Зорко следи за их сношениями тайными с Литвою.

Измену карай без пощады, без милости карай.

Строго вникай в суд народный, суд нелицемерный.

Стой на страже борцом за веру правую,

Свято чти святых угодников Божьих.

Сестру свою, царевну, береги, мой сын.

Ты ей один хранитель остаешься,

Нашей Ксении, голубки чистой…

Господи… Господи… Воззри, молю,

На слезы грешного отца…

Не за себя молю, не за себя, мой Боже…

С горней, неприступной высоты

Пролей ты благодатный свет

На чад моих, невинных, кротких, чистых.

Силы небесные. Стражи трона предвечного.

Крылами светлыми вы охраните

Мое дитя родное от бед и зол, от искушений.

(Слышен погребальный звон).

Звон, погребальный звон…

(Певчие монахи за сценой — схима).

Надгробный вопль…

Схима… Святая схима.

В монахи царь идет…

Феодор (сквозь слезы): Государь, успокойся. Господь поможет.

Борис: Нет, нет, сын мой,

Час мой пробил…

(Пение монахов все громче)

Боже… Боже…

Тяжко мне.

Ужель греха не замолю…

О, злая смерть, как мучишь ты жестоко.

(Монахи-певчие появляются в дверях со свечами)

Борис (встает): Повремените, я царь еще.

(Хватается за сердце и падает).

Я царь еще…

Боже, смерть… Прости меня.

Вот, вот царь ваш…

Простите… Простите.

(Умирает).

Монахи, бояре и все вошедшие: Успне.

<БОРИС ГОДУНОВ>

I. ПРОЛОГ

50 метров

На холме, на конях — князья Шуйский и Воротынский, с ними несколько приставов. Рассуждают о том, согласится ли Борис на царство. Посылают пристава узнать, что же, наконец, решено.

Одновременно у них возникает мысль о незаконности притязаний Бориса на трон, о их неприглядном положении, несмотря на то, что они родовитые князья и больше имеют прав на престол, чем Борис. Этот разговор и есть завязка заговора в будущем.

Приезжает пристав и сообщает, что Борис дал свое согласие на царство.

Возмущение князей. Разъезд.

II. ГАДАНИЕ.

Сцена на мельнице.

Семен и Борис Годуновы приехали на мельницу гадать к колдуну мельнику. Борис хочет знать свою судьбу, чтобы потом, узнав ее, исправить. Он твердо верит в это, Семен сомневается. Мельник выходит, чтобы приготовить все для гадания. Возвращается и приглашает Бориса идти с ним к мельничному колесу, к воде. Уходят.

В это время по дороге к мельнице идут два чернеца — Григорий и Мисаил. Мисаил лет пятидесяти, низенький, жирный, красный, с веселым добрым и хитрым лицом, Григорий — лет двадцати, высокий, стройный, ловкий, с некрасивым, но умным лицом, рыжий, голубоглазый. Михаил чуть волочит ноги, кряхтит, охает, Григорий идет бодро.

Они хотят переночевать на мельнице. Мисаил боится. Григорий заставляет его остаться в кустах, а сам идет на разведку.

Вновь мельник и Борис у вертящегося колеса мельницы. Мельник усаживает поудобнее Бориса, гипнотизирует его и заставляет рассказать, что он видит. Пробуждает Бориса и повторяет ему его же слова, затуманивая их прибаутками.

Провожает Бориса.

Григорий, видевший сцену и все слышавший, уходит и присоединяется к Мисаилу.

Та же тропа от мельницы. Едут Борис — впереди с полуопущенной головой, сзади Семен.

Вдруг из-под кустов, прямо под ноги коням, выходят Мисаил и Григорий. (Мелочи. Разработать).

Кони шарахаются, становятся на дыбы. Семен выхватывает саблю и ругаясь замахивается на иноков. Мисаил бросается обратно в кусты. Григорий стоит не двигаясь — смотрит пристально и жадно в лицо Борису.

Борис расспрашивает иноков, куда они идут и зачем. Григорий объясняет. Борис начинает пристально присматриваться к лицу Григория (здесь сделать сцену: маленький как бы в тумане Димитрий — Борис) и спрашивает его, где он мог его видеть. Григорий успокаивает Бориса, и Борис бросает несколько золотых монет инокам и, задумавшись, продолжает свой путь.

III. ПИМЕН

90 метров

Келья в Чудовом монастыре. Горит лампада, перед которой Пимен пишет. Григорий спит.

Григорий просыпается под впечатлением сна, он видит его уже в третий раз (сделать сцену воспоминаний <...>).

Беседа Григория с Пименом. Григорий подробно расспрашивает об убийстве Димитрия в Угличе. Здесь Григорий задает вопрос о возможности подмены личности Димитрия, с тайной надеждой получить положительный ответ. Пимен подтверждает тайные мысли Григория, говорит, что действительно молва ходила и ходит, что не Димитрий убит, а кто-то другой.

(Здесь можно сделать великолепные вводные сцены)

IV. ВЕНЧАНИЕ БОРИСА НА ЦАРСТВО

225 метров

Соборная площадь в Кремле. Успенский собор, справа Грановитая палата, слева Архангельский собор. Праздничная толпа. Звон колоколов, людской гул.

Через толпу пробираются Григорий и Мисаил. Толстому Мисаилу трудно пробираться, и он теряет своего товарища. Не доходит до собора и Григорий. Только сидя на Кремлевской стене, он видит все происходящее,

Внутренность Успенского собора. Венчание на царство Бориса.

Шуйский выходит на паперть Успенского собора и объявляет Бориса царем.

Из собора выходит коронационная процессия. Духовенство, иконы, хоругви. Следом идут бояре, стрельцы, иностранные послы и гости. Наконец проходят рынды и показывается Борис.

Григорий жадно смотрит со стены на царя, Борис — на него. Взгляды их встречаются. На лице Бориса мгновенная непонятная тревога. Григорий выдерживает взгляд Бориса и вдруг узнает в нем всадника, виденного им на мельнице.

V. КАБАК

120 метров

Улица. Слободской кабак. Грязь, лошади, телеги — пустые. У крыльца всякий народ. Толпятся, галдят, ругаются. Из кабака слышна музыка, пьяные песни.

Появляются Мисаил и Григорий, осторожно пробираются в кабак.

Внутренность шинкарни. В углу сидят Мисаил и Григорий. Пьют. Мисаил уже пьян, Григорий навеселе.

Мисаил пристает к хозяину ‘поставить’ им еще чарочку (coup — по фр.), но хозяин отказывается. Мисаил настаивает и, как плату, предлагает рассказать что-либо из ими виденного. [Григорий повторяет слово, сказанное в келье, о трижды виденном сне.] Григорий рассказывает трижды виденный им сон.

Ими заинтересовывается соглядатай. Ставит им вина и понуждает Григория рассказать свой сон в подробностях. Григорий рассказывает. Ерыжка (соглядатай) приказывает страже схватить Григория, а заодно и Мисаила, связать их и увести в тюрьму как смутьянов.

Возмущение толпы.

VI. ПРИЕМ ПОСЛОВ

210 метров

Престольная палата. Торжественный выход придворных, за ними Бориса, сначала прием вельмож, потом иностранных послов, пришедших поздравить Бориса с восшествием на престол.

Среди послов папский нунций Рангони, стоящий вблизи Воротынского и Шуйского. Эти последние, обмениваясь новостями, стали говорить о появившемся в Литве слухе о том, что убит не царевич Димитрий. Рассказывает Шуйский и об арестованных чернецах (Григории и Мисаиле), и о том, что один из них называет себя царевичем Димитрием (сон). Рангони, слушавший до этого рассеянно, стал слушать внимательно каждое слово.

Воротынский предлагает привести арестованных иноков к Шуйскому на дом. Тот колеблется.

В это время подходит к ним Рангони и говорит о слухе и о том, что папа в_с_е_г_д_а поддержит з_а_к_о_н_н_о_г_о царя, что в Литве у них (католиков) немало монастырей, где царевич может найти приют. Не дожидаясь ответа, Рангони уходит.

Шуйский обеспокоен тем, что их подслушал Рангони. Но Воротынский его успокаивает. Они пробираются к выходу. Прием кончается. Разъезд.

Выходят Шуйский и Воротынский. Воротынский еще раз спрашивает Шуйского: прислать ли ему чернецов, и получает положительный ответ.

Разъезжаются они в разные стороны.

VII. ГРИГОРИЙ И ШУЙСКИЙ

150 метров

В палатах у Шуйского.

Сидит Шуйский и пишет. Дьяк докладывает о приходе двух иноков.

Шуйский приказывает привести Григория. Григорий в кандалах, и руки связаны. Шуйский приказывает снять с него путы [кандалы и развязать руки]. Начинается допрос, который, ловко ведомый Шуйским, кончается признанием Григория о виденном им таинственном сне. Шуйский подходит, внимательно рассматривает лицо Григория и находит много общего с Димитрием. Приказывает Григорию открыть ворот. Тот сначала, испугавшись, отказывается, но потом открывает воротник, и Шуйский с ужасом и одновременно с радостью замечает на шее ту же родинку, что и у Димитрия.

Григорий падает на пол и теряет сознание.

Полный сговор Григория и Шуйского. Шуйский пишет указ об освобождении обоих иноков и приказывает их отправить в Чудов монастырь.

VIII. БЕГСТВО ИЗ МОНАСТЫРЯ

100 метров

Келья в Чудовом монастыре. Спят: Григорий на подмощенных досках, Мисаил на полу. Григорий будит Мисаила. Спрашивает: не он ли подбросил ему узел. [(Сцена у Шуйского, который отправляет с узлом в монастырь)] Мисаил отказывается. Развязывают узел. Находят платье, деньги и грамоту, [в которой Григорий именуется Димитрием и] в которой предлагается ему (Григорию) бежать немедленно в Литву. После колебаний, пререканий с Мисаилом (комические сцены) они [вместе бегут] все же решают бежать.

IX. ПИСЬМО НУНЦИЯ

90 метров

Палата с византийской росписью.

На главной стене, прямо на росписи — распятие из черного дерева с Христом из слоновой кости. Все убранство подчеркнуто католическое. Служки в белых кружевных накидках, с серебряными колокольчиками.

Отец Игнатий — секретарь Рангони — читает молитвенник. Входит Рангони, склоняется перед распятием, творит молитвы. Слышны органная музыка и тихое [одноголосое] унисонное пение.

По окончании Рангони поднимается. Отсылает служек, говорит о<тцу> Игнатию, что должен продиктовать ему очень важное письмо кардиналу Боргезе. Диктует.

В письме он рассказывает о поздравлении им Бориса. О беседе с ним. Потом переходит к теме о Димитрии. Объявляет его спасенным. Далее пишет, что он его отправил в Литву и что написал всем письма, в том числе и польскому королю, и заканчивает письмо уверенностью в том, что Лже-Димитрий поможет перевести схизматиков в лоно единой апостольской церкви.

X. КОРЧМА

150 метров

Корчма на Литовской границе.

Григорий в мирском платье. Мисаил в виде бродяги-чернеца. Хозяйка подает на стол.

Григорий расспрашивает о дороге и о количестве километров, отделяющих русскую границу от литовской. Хозяйка говорит о поставленных царских заставах и о трудностях пути из-за этого.

Вдруг входят пристава. Все всполошилось.

Начинается допрос Мисаила и Григория. Пристава дают прочитать Мисаилу указ об аресте Григория. Сцена чтения указа Мисаилом, потом приставом. Бегство Григория и ошибочный арест Мисаила. Его освобождение.

Комическая сцена бегства Мисаила. Благополучное спасение [обоих] и соединение приятелей.

Григорий скачет по лесной дороге, далеко впереди. На втором коне — Мисаил, распластавшись, держась за гриву, еще весь в муке, причитает.

[Они все скачут] Наконец около самой границы Мисаил нагоняет Григория. Литва.

XI. ПИМЕН

На экране вначале появляются только руки Пимена, развивающие лежащий на аналое свиток. Рука пишет: ‘… и царствовал так во славе Борис пять лет…’

Экран темнеет и снова проясняется. Другие руки — чертящие карту. Появляется, склоненная над столом, фигура Феодора. Царский терем. Феодор за картой, Ксения — его сестра — за пяльцами. Входит Борис. Его беседа с Феодором о полезности знаний.

Входит Семен Годунов. Докладывает о приезде к нему одного из слуг Пушкина с доносом на Шуйского и Мстиславского, что у них было тайное совещание, что к ним приехал гонец из Кракова.

Борис приказывает гонца схватить. В это время входит Шуйский, решивший, видимо, играть на два лагеря.

Объяснение Бориса с Шуйским, который предает Пушкина, чтобы самому остаться чистым.

Борис расспрашивает о том, что говорят в Кракове и кто таков самозванец, но Шуйский хитро увиливает.

Шуйский подтверждает, что самозванец выдает себя за Димитрия. Борис приказывает закрыть литовские границы. И требует от Шуйского правдивого рассказа об убийстве Димитрия, т.к. именно он был послан на следствие. Шуйский подтверждает официальную версию, т.е. что убитый был, действительно, царевич Димитрий. С этим Борис его отпускает.

Борис остается один. Вспоминает предсказания мельника: ‘убит, но жив’. Но он решает бороться до конца.

XII. БАЛ У МНИШЕК

Замок Сендомирского воеводы, Юрия Мнишек, в Самборе. Бал. Оркестр. Гости танцуют полонез. В первой паре Димитрий с Мариной.

В стороне польские паны рассуждают о будущей судьбе Марины, смотря на нее и Димитрия.

Появляется о<тец> Мисаил. Он одет в польский жупан. Все сидит на нем прескверно. Насмешки панов. Он очень важен, отчего делается еще комичнее.

Беседа Марины с Лже-Дмитрием. Он просит о свидании. Марина, с некоторым колебанием, ему его назначает. Уходит танцевать с другим кавалером. К Димитрию сзади тихо и незаметно подходит о<тец> Игнатий — иезуит — его наставник. Он напоминает своему ученику об их беседе, о скором прибытии короля, с которым Лже-Дмитрий должен будет говорить о будущем Руси.

Приезд короля. Двери на парадную лестницу открываются настежь. Князь Мнишек с ближайшими панами и шляхтою идет навстречу.

Приготовления для прохода короля. Торжественное его шествие. Димитрий склоняет колено перед ним.

Нунций представляет Димитрия королю, который поднимает его с колен и целует. Марина подносит кубок на золотом подносе. Сигизмунд целует ее в голову.

Празднество.

XIII. У ФОНТАНА.

Появляется Димитрий. Замечает забытую на скамье лютню. Берет ее и, задумчиво перебирая, поет песню о св<ятом> Себастьяне. Появляется Марина. Неслышно подходит к Димитрию. Он вздрагивает, обрывает пение, вскакивает. Марина берет из его рук лютню и заканчивает за Димитрия недопетую им песню.

Димитрий объясняется ей в любви, но расчетливая Марина требует не слов любви, а сведений о Руси, о Борисе, о нем самом. Она не желает быть его рабой, а женой царя, его помощницей.

Тогда Димитрий, обиженный ее невниманием, открывается ей <и спрашивает>, будет ли она его любить и теперь. Марина возмущена. В свою очередь возмущается и Димитрий, уязвленный тем, что она любит в нем царезичд, а не его как человека. Димитрий уходит. Марина пытается его остановить, но тщетно. Она садится на край фонтана, задумывается. Встает, приняв какое-то решение.

XIV. БОРИС И МАРФА

Царский покой. Борис, бояре, сановники, приближенные (кроме Шуйского). Около стола Семен Годунов докладывает о приезде Марфы (мать Димитрия) во дворец.

Борис расспрашивает Семена о положении. ‘Не ладно, царь’. Борис возмущается, что Лже-Дмитрий идет войною на Русь со шляхтою литовской. Он понимает опасное положение и хочет как можно скорее обличить Лже-Дмитрия, для чего и вызвал Марфу. Он хочет, чтобы Марфа крестным целованием перед народом удостоверила смерть царевича Димитрия. Борис уходит к Марфе и просит бояр обождать.

Из других дверей появляется Шуйский, кланяется боярам и отходит в сторону с Воротынским, который сообщает ему, куда пошел Борис.

Дальний покой во дворце. Инокиня Марфа перед аналоем. Входит Борис. Марфа, окончив чтение, оборачивается. Борис к ней обращается с вопросом, знает ли она о появлении Лже-Дмитрия. Просит ее помощи. Марфа категорически отказывается. Она считает, что Лже-Дмитрий — ее сын и что, как только она его увидит, то признает перед всем народом. [(Ее тайная беседа с Шуйским. Сделать.)] Борис отходит к двери, не поворачиваясь, и все время пристально смотрит на Марфу. Уходит.

Вновь царский покой. Шуйский и Воротынский строят догадки о том, что может происходить между Марфой и Борисом.

Семен Годунов объявляет о возвращении Бориса. Входит Борис. Он расстроен, молчит. Потом, как бы про себя говорит о том, что медлить больше нельзя, что нужно действовать быстро и круто.

Вспышка гнева. Короткий, сильный монолог и уход его.

Общее молчание. Шуйский нарушает тишину, резюмируя положение короткой фразой.

XV. СТАВКА САМОЗВАНЦА. ДИМИТРИЙ И МАРИНА

Богатая усадьба под Новгородом Северским. Стан Димитрия.

Сам Димитрий не в лагере, а в усадьбе. Стоит над картой. Около него приближенные русские бояре, к нему перешедшие, поляки. Все одеты по-военному. Мисаил также в военном кафтане. На завтра назначен бой. Димитрий отдает распоряжения.

В это время вводят пленного дворянина Рожнова, который рассказывает о том, что происходит в стане Бориса: казни, доносы, пытки [(Его рассказ показывается особо на экране)].

Димитрий выражает свое сожаление, при этом прибавляет, что у него уж наверное этого не будет.

Рожнова уводят. Начинается обсуждение подробностей предстоящего боя. Положение Димитрия признается менее сильным, т.к. количественно у него войск меньше, но его успокаивает боярин Шеин, говоря, [что] сила его не в войске, а в народе, который за него.

Входит стражник и докладывает Димитрию о прибытии гонца к нему из Литвы. Димитрий приказывает проводить его к нему наверх.

Богато убранная комната.

Стражник вводит стройного маленького гусара и оставляет его одного. Гусар подходит к камину. В это время появляется Димитрий. Гусар оборачивается. Молчание…

Димитрий бросается к Марине — это она — но останавливается. Он ее спрашивает, зачем она сюда приехала. И требует ее немедленного отъезда. Но она говорит, что тайно ушла из дома, т.к. [любит его] не могла оставаться без него. Признание в любви к Димитрию. Димитрий не верит, но Марина его убеждает, [наконец] победа остается за ней. Димитрий ее обнимает. Экран темнеет.

XVI. БОЙ

Стан Московцев перед боем. Приготовления к бою. Беседы вождей о состоянии и количестве войск в обоих лагерях.

Стан Димитрия. Комната в доме, где он проводит ночь. Марина спит на диване, откинув меховое одеяло. У ее ног Димитрий, положив голову на диван.

Вновь стан Московцев. Появляется седой длинноусый атаман казаков. Салтыков отдает ему распоряжение и приказывает трубить атаку.

Атаман с вестовым уезжают. Раздаются звуки рогов — сначала вблизи, потом все более издалека. Присоединяется бой барабанов, ржание коней, стук копыт, крики. Рать двинулась в бой.

Стан Димитрия. От слышного издалека боевого шума Димитрий просыпается. Вскакивает, <не понимает>, что случилось. Видит спящую Марину и приходит в себя. Надевает даламан и хочет уходить, но останавливается, видит, что Марина открыта [не прикрыта], подходит, целует ее, накрывает и уходит.

Далее [идет описание, как Димитрий по лесу подъезжает] сцена приезда Димитрия к месту боя, в сопровождении поляков, которые [хитро] острят по поводу его опоздания, т.к. причина им известна.

Димитрий подъезжает к шатру, около которого его ждет эскадрон гусар, входит в него. Сапега, его сопровождающий, остается у входа.

Наконец на снежной равнине завязывается бой, долженствующий решить судьбу Русского государства.

Сначала показывается движение войск Димитрия, потом [рати] Бориса. Описание того и другого. И так до первой свирепой схватки. Падают первые раненые.

Димитрий в своем шатре. Спеша одевается к бою. Старый боярин Шеин, с низким поклоном, подает ему стальную кольчугу с двумя золотыми двуглавыми орлами, одним на груди, другим — на спине, и шлем с яхонтовым, на острие, крестиком и двумя финифтяными образками спереди, св. Георгия Победоносца и Ченстоховской Богоматери. Тут же суетится о<тец> Мисаил. Комическая сцена — Шеин — Мисаил.

Димитрий выходит. Садится на коня и с эскадроном гусар скачет в бой. [Войска встречают его восторженно. Димитрий сам ведет войска в атаку левого фланга противника].

В стане Московцев. За насыпью стоят всевозможные пушки, горки ядер, гранат. Туренин говорит Салтыкову, что левое крыло Московцев отступает. Замечает отсутствие казаков. Удивление обоих. Салтыков отдает вестовому приказ атаману подкрепить казачьими частями левый фланг.

На реке в укромном уголке спрятались казаки, не желающие воевать за Бориса.

Пьянство в полном разгаре. [Они] пьют из бочонка, который отняли у своей же обозной бабы торговки. Тут же санки, с торчащими кверху оглоблями, около лошаденка кверху брюхом, с торчащими кверху же ногами. В санках лежит под тулупом, точно спит, мертвая баба с простреленным виском. Тут же под лисьей шубкой молодая девка — тоже мертвая, старухина дочь. Платье растерзано, видна часть обнаженной груди [на которой кровь], да рука. Это казаки ее убили, хотели изнасиловать, старуху же прикончили за то, что защищала дочь. Раздаются песни, крики, брань по адресу Бориса. Слышны разговоры о Димитрии. Им наплевать, кто он, лишь бы была пожива. [Попойка казаков]. Песни. Крик. Они не хотят воевать за Бориса. [Казаки говорят между собой о Димитрии].

Подъезжает вестовой, которого послал Салтыков. Останавливается, спрашивает атамана. Казаки посылают его ко всем чертям. Вестовой замечает трупы женщин и приходит в ужас.

Казаки цинично смеются. Вестовой их клянет. Поддубный (один из казаков, здоровенный) грозит заткнуть ему глотку свинцом. Вестовой скачет прочь. С трудом пробивается к Салтыкову. Докладывает, что видел у казаков. Салтыков приказывает палить по ним из пушек. После пристрелки одно из ядер пробивает лед около казаков. Там начинают тонуть. Крики о помощи, ругань, матершина.

Далее идет [подробное] описание боя и местности, где он происходит. Отдельные картины боя.

В стане Московцев. Тревога из-за измены казаков. Войска Бориса отступают. Чтобы спасти положение, воевода Хрушов предлагает свой план: атаковать дом, где находится Марина. План приводится в исполнение. Поляки заметили. У них паника. Димитрий во главе своего эскадрона летит на выручку.

Переправляются через реку. Не замечают сигналов разведчика, [предупреждающего], что лед здесь тонок — не выдержит. Лед трескается под копытами лошадей. Отдельные сцены. Лед выдержал. Переправа состоялась. Завязался бой за дом, где Марина.

10.

Горсть польских гайдуков защищает дом. Силы их слабеют, и они отступают перед натиском казаков.

Вдруг из леса несутся гусары [уланы] с Димитрием, врубаются с тыла в самую гущу. Крики, стоны, мелькают сабли, режутся ножами. Отдельные сцены. [Можно] Лица в целый экран.

Стычка Хрущов — Димитрий, которого спасает Сапега, убив выстрелом Хрущова.

В доме начался пожар. Слышны крики о помощи, о спасении. Дверь заперта. Димитрий, вбежав вслед за Сапегой, вышибает ударом ноги дверь в спальню Марины. Она лежит без чувств на полу. Димитрий ее хватает и сбегает по лестнице с драгоценной ношей.

В это время положение на фронте меняется. С польской стороны слышны крики: ‘Царевич убит, утонул’… Бегут… Спорят… Войска Димитрия отступают в беспорядке. Марина приходит в себя.

[Подъезжает] Гонец докладывает Димитрию, что его присутствие необходимо в бою, иначе все погибло. Димитрий бросается к лошади. Садится. Марина тоже хочет сесть на его лошадь, чтобы быть вместе с ним, но он ее отталкивает и скачет с [уланами] гусарами.

Второй гонец. Спрашивает, где Димитрий. Марина, воспользовавшись его минутным невниманием, вскакивает на его лошадь и несется за Димитрием.

Около переправы улан снова останавливает скачущих: ‘Переправа немного дальше!..’ Поворачивают, скачут к настоящему броду. В это время Марина с криком пролетает мимо. Бросается на лед и благополучно переезжает на ту сторону. Димитрий поворачивает и следует за ней. Лед начинает сдавать, трещит. Сцены… На середине лед не выдерживает тяжести и проваливается. Весь эскадрон с Димитрием идет под лед.

Между тем войска Димитрия бегут в беспорядке.

11.

Стан Московцев. Ранние зимние сумерки. Видно, как к стану летит Марина. Все удивлены. Кто это?.. Затем замечают бегство своих. Прилетает гонец и сообщает, что Марина остановила бегство поляков и повела вновь в бой, и теперь наши бегут. ‘Димитрий одолел!..’ (Сцены бесед). Споры, ссоры, крики между боярами, воинами. Отдельные сцены.

12.

В стане Димитрия. Он на коне. Тут же Марина, Мисаил. Димитрий отдает приказ после победы бить отбой. Все кричат: ‘Виват!..’ Поздравления.

Димитрий, обнажив саблю и указывая в даль: ‘На Москву!..’

XVII. СЦЕНА С ГРАМОТОЙ

Опочивальня Бориса. Ночь.

Борис в глубокой задумчивости, сидит в кресле перед столом. Входит Семен и докладывает о поражении войск Бориса. Димитрий идет на Москву.

Борис приказывает собрать на завтра Думу. Замечает в руке Семена бумагу и требует ее ему прочесть. Это письмо Димитрия, в котором он объявляет себя царем Руси и требует отречения Бориса и ухода его в монастырь. Только тогда Димитрий его простит. Сомнения, рассуждения, беспокойство Бориса.

XVIII. СЦЕНА С ПРИЗРАКОМ.

Престольная палата. Ночь. Двое часовых. Разговор между ними.

Появляется Борис в рубахе, поверх которой накинут опашен. Не замечает часовых. Говорит сам с собой. Видит престол. Подходит. Шарахается от него. Ему кажется, что престол занят. Борис замечает часовых и требует, чтобы они подошли и ударили в престол. Часовые в ужасе. Но Борис быстро приходит в себя и жестом удаляет часовых. Часовые уходят. Вновь ему кажется призрак. Чур… чур… Народ… не… я…

XIX. СМЕРТЬ БОРИСА

Грановитая палата. Она пуста. Постепенно сходятся бояре. Воротынский спрашивает Семена, серьезно ли болен Борис. Семен скрывает.

Беседы бояр между собой о положении в стране, о том, что войска разбиты.

Входит Шуйский. Рассказывает сцену с призраком. [(Нужно в сцене с призраком показать, как Шуйский Подсматривает)]. Бояре его перебивают. Не верят. Вдруг за дверью голос Бориса: ‘Чур, чур меня…’ Дверь открывается — Борис. Движение в толпе бояр, многие [в испуге] крестятся. Борис, никого не замечая, продолжает говорить, как бы про себя.

Подходит Шуйский. Его слова приводят в себя Бориса. Он садится на трон и беседует с боярами. Требует от них клятвы в верности своему сыну. Бояре клянутся.

Вводят гонца. Тот докладывает, что Салтыков и Туренин передались врагу и ведут его полки на Москву.

Борису становится хуже. Требует царевича… Схиму. Паника.

Прощание с сыном и смерть.

БОРИС ГОДУНОВ

Сцены 1-х

Читайте также: