Борис Феодорович (Годунов) — Дополнение
С. П—в.
Борис Феодорович (Годунов) — Дополнение, Платонов Сергей Федорович, Год: 1908
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Предшествующий обстоятельный очерк деятельности Бориса Федоровича Годунова был составлен покойным академиком К. Н. Бестужевым-Рюминым в 80-х годах и пересмотрен им в середине 90-х годов. Пересмотр коснулся, главным образом, тех мест, где речь шла о названном царевиче Димитрии. Покойный ученый, как известно, в конце своей жизни стал допускать возможность того, что под именем Димитрия царствовал в 1605—1606 гг. настоящий сын Грозного, спасенный от покушения в Угличе. Сообразно с этим воззрением и был редактирован К. Н. Бестужевым-Рюминым конец его статьи, причем само слово ‘самозванец’, несколько раз употребленное раньше, было им уничтожено. Прошло всего несколько лет, и в текст статьи ее автор, если бы он был жив, мог бы внести новые перемены, в зависимости от новых научных находок и работ. За его смертью возможные дополнения предлагаются в нижеследующем особом очерке.
Совершенно справедливо сомневался К. Н. Бестужев-Рюмин в том, что Грозный завещал опеку над его сыном Феодором ‘пятигласной’ думе, в которой принимал участие и Б. Годунов. Годунов не играл видной роли до предсмертной болезни Н. Р. Юрьева, т. е., до конца 1584 года, и, по вероятнейшему свидетельству Льва Сапеги, московская смута, бывшая в апреле 1584 г., разыгралась между Богданом Бельским с одной стороны и Н. Р. Юрьевым, Мстиславским и Шуйским — с другой стороны. Только тогда, когда умиравший Никита Романович вверил Борису попечение о своей семье и взял с него какую-то ‘клятву’ на верность ‘завещательного союза дружбы’ с молодыми Романовыми, Борис стал во главе боярского круга, в котором важное значение имели и дьяки Щелкаловы. Поддержанный этим кругом, Годунов ‘осилил’ Мстиславских, Шуйских, Головиных и к лету 1587 г. стал сильнейшим человеком во дворце и государстве. Он не только титуловался ‘правителем’ царства, но получил ‘правительство’ и формально, в целом ряде приговоров думы, которыми ему было усвоено право участвовать в сношениях с иностранными дворами в качестве высшего правительственного лица. Такие приговоры состоялись в 1588—1589 гг. и превратили Бориса в регента государства, а сложный этикет, заведенный Борисом при его собственном ‘дворе’, и окончательно закрепил за ним исключительное правительственное положение. Борис принимал послов, как принимал их государь, и переписывался с иностранными правительствами, как официальный руководитель московской политики. Последнее десятилетие царствования Феодора Иоанновича, таким образом, было временем формального правления Бориса, а не одного только его придворного фавора.
Не трудно, поэтому, представить себе, какими средствами правительственного влияния мог располагать Борис, когда открылась в Москве борьба за престол в 1598 г., после кончины царя Феодора Иоанновича и отречения от царства его вдовы. По официальному свидетельству, не было даже и попыток искать кого-либо в государи мимо Бориса, предложенного патриархом Иовом на первом же собрании земского собора. Частные московские известия говорят о том, что Борис был избран единодушно, с одной стороны потому, что народ видел его разумное правление, а с другой — потому, что он умел устроить свое избрание одних ульстив, других подкупив, третьих застращав. Одна же летопись XVII века прямо заявляет, что князья Шуйские ‘единые’ не хотели избрания Бориса. К этим старым сообщениям в последние годы присоединились новые данные об обстоятельствах избрания Бориса. Прежде всего, остроумные изыскания проф. Ключевского открыли действительный состав московского представительства в XVI веке и показали, что состав земского собора 1598 г. следует считать правильным и полным. Это устранило вопрос о грубой подтасовке состава избирательного собора ‘рачителями’ Бориса. Затем польские письма Андрея Сапеги к Радзивилу и немецкие письма, относящиеся к 1598 г. и изданные в недавние годы (гг. Прохаскою и Щербачевым), дали неожиданно ценные сведения об избирательной борьбе 1598 г., Сопоставляя их данные с тем, что было известно ранее, мы убеждаемся, что противниками Бориса в избирательной кампании были не Шуйские, а Романовы и Б. Бельский, и что борьба за престол велась не только в первые недели после кончины царя Феодора, но и в продолжение всей весны 1598 г., уже после того, как Борис был наречен царем. Когда не удалось направить выбор земского собора на другое лицо, помимо Годунова, противники Бориса вспомнили о существовании бывшего когда-то во власти ‘великого князя всея Руси’ Симеона Бекбулатовича и выдвинули его имя против Бориса. Последствием этой интриги была новая редакция присяги на верность Борису: в текст ее было вставлено обязательство не хотеть на царство ‘царя’ Симеона Бекбулатова. Опалы, постигшие Романовых и Бельского в первые годы царствования Бориса, как теперь оказывается, могут быть поставлены в прямую связь с перипетиями избирательной борьбы 1598 г. Устраняя этих бояр, Борис избавлялся от тех, в ком должен был видеть не только недоброхотов его царству, но и соперников, притязавших на власть, доставшуюся Борису. Большое значение Романовых во дворце Грозного и популярность их в московском обществе могли их сделать или представить опасными для Годунова, равным образом опасным казался и Бельский, благодаря своей смелости и решительности не раз возбуждавший смуту.
Ссора и разрыв с Романовыми (и еще ранее со Щелкаловыми) поставили Бориса и его родню в опасное положение тем, что лишили их партии в боярстве. Годуновы стали одиноки и потому слабы. Старая княжеская знать не признавала их за своих, потому что придворная и чиновная карьера Годуновского рода создана была опричнинскими порядками московского дворца, направленными на погибель этой старой знати. Придворная же знать новейшей формации, в которой первенствовал род ‘Никитичей’ Романовых, и с которой был дружен правитель Годунов, отшатнулась от него, когда он овладел престолом, и еще более, когда он начал воздвигать гонение на своих былых друзей. Пока был жив Борис, его правительственный авторитет и личные таланты удерживали еще в повиновении ему московское общество, и Годуновы держались на верху порядка, умер Борис, — и они все легко были устранены более организованными и более популярными кругами знати.
Такова была печальная судьба первого избранного государя московского и его ‘династии’, угасшей на втором представителе, юноше Феодоре Борисовиче. Не более прочна была и та правительственная система, какую усвоил себе Борис.
В настоящее время уже определен тот многосторонний кризис, который переживало во второй половине XVI века Московское государство и общество. Столкновения старой родовой знати с московскими государями, случавшиеся при деде и отце Иоанна Грозного, приняли при самом Грозном особенно острый характер. Царь воздвиг на своих бояр-князей систематическое гонение, имевшее целью лишить их административного преобладания и родовых земель. В новом опричном дворе государя появились новые слуги, не столь родовитые, или же отказавшиеся от родовых традиций, а на княжеских землях явились новые землевладельцы без старых землевладельческих льгот. Старая же знать, лишенная служебного первенства и наследственных земель, гибла от казней, беднела в опалах и была выселяема на окраины государства. Новый порядок, водворяемый систематически и с большою жестокостью, носил характер не реформы, а переворота, и имел последствием чрезвычайное раздражение всех от него потерпевших, но вместе с тем он привел к цели, т. е. к падению старой аристократии и к полному торжеству власти. В московском дворце образовалась новая послушная и дисциплинированная придворная знать, состоявшая из родни и свойственников государей. Романовы и Годуновы были виднейшими представителями именно этой знати.
С другой стороны, ряд явлений в сфере землевладения и земельного хозяйства потряс благосостояние государственного центра. Правительство в XVI веке систематически передавало здесь, в целях обеспечения служилого класса, правительственные земли в частное обладание служилых людей. При этом тяглое население этих земель попадало в частную зависимость, выход из которой не всегда бывал возможен, и примирение с которой не всегда было легко. В то же время победы Грозного открыли для русской колонизации новые пространства чернозема от Оки до Суры и даже далее на восток. Рабочее население, побуждаемое к выселению тисками частной зависимости, зная о ‘новых землицах’, с особою легкостью устремлялось из центра на восток и юг. Особенно с 1570—1571 гг. для самих москвичей стал заметен массовый отлив рабочих сил из центральных местностей страны. Официальные данные того времени свидетельствовали об исчезновении тяглого народа и полном запустении земельных хозяйств на значительных пространствах, и правительство в 1584 году торжественно признало, что земля ‘в пустошь изнурилась’ и ‘в запустение пришла’. С пустоши не было ни служб, ни платежей, и Грозный поэтому оказался без сил и без средств продолжать войну за Ливонию. С запустелых усадеб не было дохода, и землевладельцы поэтому стали чувствовать острую нужду не только в хлебе и деньгах, но и в рабочих руках. Все меры были пущены ими в ход для того, чтобы удержать на месте бывших за ними крестьян и дворовых ‘людей’, холопов. К исходу XVI столетия вопрос о мерах и способах прикрепления крестьян и холопов стал одним из самых жгучих вопросов эпохи, не только потому, что одни владельцы стремились уничтожить, во чтобы то ни стало, традиционное право выхода, но и потому, что другие думали, не отменяя этого права, злоупотреблять им и возить крестьян, незаконно и законно, из чужих владений на свои земли.
Если от опричнины терпела гонимая знать и насильно переселяемые землевладельцы, то от передачи правительственных земель в частные руки терпело тяглое население, а от выхода тяглых и зависимых людей на новые земли страдали разоряемые этим мелкие служилые владельцы, попытки же закрепить принудительно рабочий люд на местах вызывали недовольство трудовой массы. Все слои населения, словом, были в недовольстве и брожении, питая один к другому враждебные чувства. Страна находилась на пути к междоусобиям и смутам. Неудачный исход войны за Ливонию еще более осложнял положение: силы правительства были подорваны, многие области, бывшие театром военных действий, были разорены дотла. В такие-то минуты судьбы государства попали в руки Бориса, и на плечи ‘бодрого правителя’ легла забота об успокоении страны. Не он первый сознал значение переживаемого кризиса и не он первый начал с ним борьбу: соборные постановления 1580 и 1584 гг. уже указали на возникшие в стране затруднения и предположили некоторые меры для борьбы с ними. Когда Борис взял власть в свои руки, эти постановления могли ему указать, что надо было делать и о чем заботиться. Надобно было восстановить средства и силы самого правительства, надорванные войною и кризисом, восстановить земледельческую культуру в опустевшем центре, устроить служилый люд на их обезлюдевших хозяйствах, облегчить податное бремя для платящей массы, смягчить общественное недовольство и вражду между различными слоями населения. В таком направлении и действует Борис. Он — устроитель и успокоитель страны, хвалящийся своей гуманностью и мягким приемом обращения и действия, по словам его чиновников, он — защитник слабых и бедных, покровитель правосудия и справедливости, он — мудрый правитель, дарующий льготы и пожалования усталому народу. Как ни риторично это самовосхваление, оно подтверждается отзывами независимых от Бориса и даже ему враждебных современников. По их словам, деятельность Бориса скоро дала благие плоды: страна отдохнула и стала оправляться, ‘светло и радостно ликующе’, правительственный режим при Борисе резко изменился к лучшему.
Однако положение дел было так сложно и запутанно, что его нельзя было привести в порядок одною кротостью и мягкостью. Интересы общественных групп разошлись так далеко и стали так враждебны одни другим, что их нельзя было ни помирить, ни одновременно удовлетворить. В общественном антагонизме надобно было поддерживать одну какую-либо сторону — именно ту, стремление которой в данный момент совпало с интересами и желаниями правительства. Неизбежна была напротив, борьба с теми общественными течениями, которые направлялись вразрез с видами или выгодами правительства. Политика Бориса поэтому далеко не всегда могла быть примирительной. Прежде всего, в отношении к старой знати Борис не считал возможным отступать от преданий Грозного и по-прежнему давил эту знать, давая ход людям худородным. Об этом нам прямо говорят и иностранцы (Масса, Флетчер), и русские писатели (Ив. Тимофеев). Такая тенденция могла только навлечь на Бориса ‘негодование чиноначальников’, от которого, по мнению современников, он и погиб. С другой стороны, в обстоятельствах землевладельческого кризиса Борис несомненно стал на стороне терпевших от него землевладельцев, то есть, того простого служилого люда, который служил с мелких вотчин и поместий и составлял основную силу московской армии. Этот класс терял людей, вывозимых из него крупными и льготными землевладельцами, Борис принял ряд мер против такой крестьянской ‘возки’ и вообще стремился к закреплению зависимого люда на местах. Служилый класс терял и земли, уходившие главным образом за монастыри, Борис держался правила о неотчуждении служилых земель в неслужилые руки. Так обстоятельства ставили Бориса против старой знати и против льготных землевладельцев, а в то же время и против крепостной бродящей массы, не оседавшей послушно во владельческих хозяйствах. Это были верх и низ московского общества, которые потом и восстали против Бориса и его семьи во имя Димитрия, вместе с Самозванцем. Друзья и поклонники Бориса были в средних слоях населения: простой служилый человек и свободный тяглый человек — вот кто ценил ‘разум’ и ‘правосудие’ Бориса, видел его ‘ласку’ и ‘крепкое правление’ к людям и, по словам одного иностранца, взирал на Бориса ‘как на бога’, потому что был ему обязан милостями, льготами и ‘повольностью в торгех’. Если бы средние слои населения при Борисе уже владели такою организациею, какую они выработали себе в Смутную эпоху, к 1613 году, то его власть покоилась бы на надежном основании. Но до Смуты такой организации еще не существовало, и Борис с его домом пал, когда на него встали верхние и низшие слои населения: старая знать по политической неприязни и крепостная масса по недовольству всем общественным порядком.
Письма К. Н. Бестужева-Рюмина о Смутном времени, СПб., 1898. — Le P. Pierling. S. J., La Russie et le Saint-Sige, т. IІ, 1897, т. III, 1901. — Archivum Domus Sapiehanae, еd. D-r А. Prochaska. Lww, 1892. — С. Ф. Платонов, ‘Очерки по истории Смуты в Моск. государстве XVI—XVII вв.’. — В. О. Ключевский, ‘Состав представительства на земских соборах древней Руси’ (в ‘Русской Мысли’, 1890, январь, 1891, январь, 1892, январь).