Борьба страстей, Гамсун Кнут, Год: 1910 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 69 минут(ы)

КНУТЪ ГАМСУНЪ.

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ.
ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ.
ИЗДАНІЕ В. М. САБЛИНА.
КНУТЪ ГАМСУНЪ.
ПОДЪ ОСЕННЕЙ ЗВЗДОЙ.
БОРЬБА СТРАСТЕЙ.
НОВЕЛЛЫ.
ИЗДАНІЕ ТРЕТЬЕ.
МОСКВА.— 1910.
http://az.lib.ru

БОРЬБА СТРАСТЕЙ.

Новеллы.

Пер. Л. А. Добровой.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

На каменномъ остров

Александръ и Леонарда

Среди животныхъ

Лтній отдыхъ

Женщина побдила

Жизнь маленькаго города

HA КАМЕННОМЪ ОСТРОВ.

Тамъ далеко на взморь, гд рыбаки закидываютъ свои сти, лежитъ цлая группа острововъ, среди которыхъ пріютился маленькій островокъ, извстный подъ именемъ каменнаго острова, на немъ насчитываютъ едва сотню душъ. Сосдній островъ уже значительно больше, онъ иметъ до трехсотъ жителей, церковь и собственное управленіе. Когда я былъ еще ребенкомъ, на церковный островъ былъ проведенъ телеграфъ и устроена почтовая станція.

Всюду, гд появлялись островитяне, они слыли за знатныхъ, ведущихъ свой родъ съ большого острова, даже жители материка, не пользовались особымъ уваженіемъ у людей съ церковнаго острова, хотя они и распоряжались на своемъ материк и могли весть свое происхожденіе неизвстно откуда. Населеніе на цлую милю въ округ состоитъ исключительно изъ рыбаковъ.

Атлантическій океанъ со всхъ сторонъ омываетъ каменный островъ. Берега его сплошь отвсны, такъ что съ трехъ сторонъ на него немыслимо взобраться и только на юг, въ сторон обращенной къ солнцу. Богъ и люди общими усиліями проложили удобопроходимый путь: лстницу, состоящую изъ двухсотъ ступеней. Посл каждой бури море пригоняетъ къ острову куски дерева, толстыя доски, обломки кораблей, и изъ этого матеріала лодочники длаютъ свои суда. Они относятъ эти доски наверхъ, проходя двсти ступеней, строятъ лодку у себя въ хижин и ждутъ приближенія зимы, когда верхушки утесовъ на сверной сторон сдлаются голубыми и скользкими ото льда, тогда они спускаясь лодку на каткахъ и таляхъ по этому ледяному глетчеру и устанавливаютъ ее на мор. Въ дтств я самъ видлъ, какъ это длается. Два человка стояли на верхушк отвсной скалы и управляли каткомъ, одинъ человкъ сидлъ въ лодк и отталкивался въ тхъ мстахъ, гд лодка могла задть о скалу. Все это происходило смло и осторожно при легкихъ окрикахъ въ продолженіе всего пути. Но когда, наконецъ, лодка достигала поверхности моря, человкъ, сидящій въ лодк, кричалъ двумъ другимъ, что они должны удержать канатъ, такъ какъ онъ достигъ цли, а затмъ баста. Больше онъ не говорилъ объ этомъ происшествіи, и лодка была внизу.

Самая большая хижина на каменномъ остров принадлежала старому, честному лодочнику Іоахиму. Подъ ея кровлей изъ года въ годъ происходили рождественскіе танцы, въ ней свободно могли помститься четыре, даже шесть паръ. Оркестръ состоялъ изъ одной скрипки, а около скрипача помщался человкъ, извстный подъ именемъ Дидрикъ, онъ выводилъ трели. напвалъ и выстукивалъ ногами тактъ. Парни танцовали безъ пиджаковъ.

Во время танцевъ младшій сынъ лодочника, тоже лодочникъ по профессіи, обходилъ гостей и какъ бы исполнялъ роль хозяина. Онъ пользовался всеобщимъ уваженіемъ, благодаря своему ремеслу и способной голов. ‘Марселіусъ!’ — мечтаетъ о немъ одна двушка, ‘Марселіусъ’ — думаетъ о немъ другая, его имя извстно даже между двушками церковнаго острова. Но самъ Марселіусъ мечтаетъ жениться на Фредерикк, дочери учителя, хотя она была знатне его, говорила, какъ въ книжкахъ написано, и вела себя такъ высокомрно, что отнимала всякую надежду. Домъ учителя былъ кром того большимъ, богатымъ домомъ, и такъ какъ онъ не былъ рыбакомъ, а, напротивъ, занималъ одно изъ первенствующихъ мстъ, то на окнахъ у него висли занавски, и прежде, чмъ войти въ домъ, слдовало постучаться пальцами въ дверь. Но Марселіусъ былъ слпъ и упоренъ въ своей любви. Въ прошломъ году онъ бывалъ у учителя и въ этомъ году онъ опять отправился къ нему, онъ вошелъ прямо въ кухню и сказалъ:

— Добрый вечеръ, Фредерикка, могу я съ тобой поболтать немножко?

— Чего же ты хочешь? — говоритъ Фредерикка и выходитъ съ нимъ вмст на улицу. Она прекрасно знаетъ, чего онъ отъ нея хочетъ.

— Я пришелъ спросить, не могла ли бы ты… ты сама знаешь что!

— Нтъ, — говоритъ Фредерикка, — я не могу. И ты не долженъ больше обо мн думать, Марселіусъ, и не долженъ становиться на моемъ пути.

— О да, я знаю, что новый учитель теб нравится, — отвчаетъ Марселіусъ.— Но вотъ интересно, что выйдетъ изъ всей этой знатности.

Дйствительно, оно такъ и было: новый учитель нравился Фредерикк. Онъ былъ родомъ съ церковнаго острова и окончилъ семинарію. Его отецъ былъ такой же обыкновенный рыбакъ, какъ и другіе, но кое-что заработалъ и былъ богатъ, на его сушилк постоянно висла навага и треска, а его кладовая была полна масла, сала и камбалы. Когда его сынъ вернулся изъ семинаріи домой, онъ сталъ пользоваться такимъ же уваженіемъ, какъ сынъ пастора, который былъ студентомъ, онъ носилъ баки котлетками, въ карман у него былъ всегда носовой платокъ, и для большаго шика съ его шляпы постоянно спускалась къ петлиц пиджака резинка. Люди не мало смялись надъ нимъ. они говорили, что Симонъ Рустъ сдлался подозрительно экономнымъ, такъ какъ началъ копить сырость изъ собственнаго носа.

— Онъ заказалъ у насъ новую лодку, — говоритъ Марселіусъ — и дай Богъ, чтобы она принесла ему счастье!

— Къ чему ты это говоришь?— спросила Фредерикка.

— Я просто такъ говорю. Онъ хочетъ, чтобъ борта его лодки были зеленаго цвта — хорошо, я выкрашу ихъ въ зеленый цвтъ. Но онъ хочетъ, чтобъ у него на лодк было какое-то имя, — пусть онъ его ужъ самъ пишетъ.

— А разв онъ это дйствительно хочетъ?

— Слышала ты когда-нибудь о подобномъ богохульств! Это не должна быть обыкновенная лодка, а о четырехъ веслахъ… Подумай объ этомъ еще, не лучше ли теб выбрать меня, Фредерикка.

— Нтъ, я не могу, слышишь ты. Я люблю его!

— Такъ, такъ, гмъ… ты, значитъ, любишь его…— говоритъ Марселіусъ и уходитъ…

Къ рождественскимъ каникуламъ Симонъ Рустъ пріхалъ съ церковнаго острова и хотлъ написать имя на своей новой лодк. Все кто время онъ жилъ у стараго учителя, а Фредерикка ходила ежедневно въ праздничныхъ нарядахъ и съ шелковымъ платкомъ на ше. Когда имя было написано, то нашлось очень немного такихъ, кто могъ бы прочестъ латинскія буквы, а между тмъ тамъ стояло: Superfein. Такъ должна была называться лодка. И, конечно, мало кто могъ понять все значеніе этого слова.

Вотъ наступила свтлая звздная ночь наканун сочельника, Марселіусъ отправился въ домъ учителя и попросилъ разршенія побесдовать съ Симономъ Рустомъ.

— Лодка высохла теперь, — сказалъ Марселіусъ.

— Тогда мы можемъ завтра спустить ее въ море, — отвтилъ Симонъ Рустъ.

Марселіусъ продолжаетъ:

— Правда, что ты женишься на Фредерикк?

— Это тебя не касается, — возражаетъ учитель Симонъ.

— Это все равно. Если ты мн серьезно скажешъ, что женишься на Фредерикк, тогда ты даромъ получишь лодку!

Симонъ сталъ размышлять. Въ денежныхъ вопросахъ, онъ былъ очень, очень умный человкъ, совсмъ какъ его отецъ. Онъ позвалъ Фредерикку и спросилъ:

— Разв изъ насъ не выйдетъ красивая пара?

И Фредерикка отвтила:

— Конечно, я люблю его.

Ночь была такая звздная, ясная, и глаза Фредерикки горли отъ счастья, когда она произносила эти слова.

Когда Марселіусъ отправился домой, его мучила скупость и раскаяніе, что онъ задаромъ сдлалъ Симону лодку.

‘Ну и получитъ онъ ее въ хорошемъ вид’ — думалъ онъ, — ‘я самъ буду сидть въ лодк, когда ее будутъ спускать’.

Онъ бродилъ отъ одной хижины къ другой, никуда не заходилъ, шелъ все впередъ и видлъ только сверное сіяніе и звзды. Онъ шелъ къ сверной части острова, гд были уже приготовлены тали и катки, чтобъ принести лодку и спуститъ ее въ глубину. Подъ нимъ бушевалъ Атлантическій океанъ. Онъ слъ.

Тамъ далеко на мор мерцали огоньки кораблей, а еще дальше виднлись огни парохода. Тяжелый и темный онъ двигался на востокъ. Марселіусъ думалъ: ‘Самое лучшее, что можно теперь сдлать, это ссть на такой пароходъ и ухать далеко, далеко’. Фредерикка была для него навсегда потеряна, а жить здсь, когда она покинетъ каменный островъ, было бы ему слишкомъ горько.

Да будетъ ей Отецъ Небесный помощникомъ и опорой на всю ея жизнь! А что касается того, что онъ хотлъ испортить лодку Симона, то онъ извиняется передъ нимъ за скверныя мысли. Теперь, напротивъ, онъ употребитъ вс силы на то, чтобъ сохранить лодку отъ поврежденія, когда ее будутъ спускать внизъ по скал. Такимъ онъ хочетъ быть.

Онъ всталъ и хотлъ вернуться домой, но вдругъ ему послышалось, что кто-то его зоветъ, онъ сталъ прислушиваться и увидлъ, что къ нему кто-то приближается.

— Фредерикка, это ты?— слрашиваетъ онъ.

— Да. Я хотла сказать теб, что ты не долженъ причинить себ никакого вреда, Марселіусъ.

— Я сдлалъ только небольшую прогулку на свжемъ воздух, — отвтилъ Марселіусъ.

Она взяла его за руку и, крпко держа ее, продолжала говорить:

— Это совсмъ лишнее принимать этотъ случай такъ близко къ сердцу. Наконецъ, я даже еще окончательно не ршила.

— Какъ, разв ты еще не ршила?

— Что выйдетъ изъ этого?— вырвалось у нея.— Сейчасъ, напримръ, онъ велъ себя несносно относительно меня. Я думаю, ты лучше Симона. Онъ отвиливаетъ, сегодня онъ сказалъ: мы посмотримъ.

На это Марселіусъ ни слова не отвтилъ. Они пошли. Все-таки Фредерикка была умна и предусмотрительна и, несмотря на свое смущеніе, она вдругъ сказала:

— Во всякомъ случа ты ему лодки даромъ не отдавай.

— Нтъ, нтъ, — отвтилъ Марселіусъ.

На перекрестк она подала ему руку и сказала:— Теперь мн надо спшить домой, а то онъ будетъ сердиться. Можетъ быть, онъ даже видлъ, куда я пошла.

Они пожелали другъ другу покойной ночи и разошлись каждый своей дорогой.

На слдующій день стояла тихая погода, и море было спокойно. Уже на разсвт честный лодочникъ Іоахимъ и его два сына отнесли лодку къ талямъ на сверную часть острова, все населеніе острова помогало имъ во время переноски, чтобы предохранить красивую лодку отъ поврежденія. И вотъ теперь она качалась на таляхъ изящная, новая и блестящая.

Старый учитель уговорилъ своего важнаго сослуживца и коллегу Симона Руста отложить свой отъздъ домой, на церковный островъ, на послобденное время и теперь пора было начинать.

Отношенія между новообрученными, казалось, не были лучше, чмъ вчера вечеромъ. Напротивъ, они шли по тропинк на далекомъ разстояніи другъ отъ друга, и та, которая была теперь невстой, была полна сомнній. Когда они подошли къ талямъ, Іоахимъ и все населеніе были уже тамъ. Вс мужчины сняли шапки передъ обоими учителями и ихъ спутницей.

— Все готово?— спросилъ Симонъ.

Іоахимъ отвтилъ:

— Все готово.

Вдругъ Фредерикка, которую мучили сомнній громко говоритъ:— Будь сегодня остороженъ, Марселіусъ. Не можетъ ли кто-нибудь другой ссть въ лодку вмсто тебя?

При этихъ словахъ вс насторожились.

— О, онъ уже привыкъ къ этому, — сказалъ Іоахимъ, отецъ молодого человка.

— Какъ это пошло, дать лодк такое названіе, — сказала Фредерикка.

— Совсмъ нгъ, это скорй оригинальное названіе, — сказалъ снисходительно ея отецъ, — ты не можешь объ этомъ судить, Фредерикка!

Тогда Симонъ Рустъ сказалъ ршительно:— Я самъ сяду въ лодку.

Вс наперерывъ старались отговоритъ его отъ этого. Но Симонъ Рустъ взобрался въ лодку и слъ въ нее. Въ продолженіе нсколькихъ минутъ они умоляли его перемнить ршеніе, но Симонъ гордо отвчалъ:

— Пусть же Фредерикка будетъ покойна.

— Въ такомъ случа привяжи себя покрпче,— сказалъ Іоахимъ и подалъ ему канатъ.

— Отпускай!— крикнулъ съ раздраженіемъ Симомъ. Катки освободили, и лодка начала медленно спускаться. Симонъ взялъ резинку отъ шляпы и прикрпилъ ея конецъ къ одной изъ пуговицъ. Іоахимъ окликалъ Симона, и хотя послдній отвчалъ ему, но голосъ его звучалъ все ниже и ниже за скалой, и они уже не могли видть другъ друга. Марселіусу нечего было длать и онъ стоялъ въ сторон.

— Полпути уже пройдено — сказалъ Іоахимъ.— Паренекъ знаетъ свое дло.

Вдругъ изъ глубины послышались какіе-то возгласы. Никто не могъ разобрать, въ чемъ дло, нужно ли было удержать канатъ, такъ какъ онъ достигъ уже цли. Но нтъ, это было не то, слышно было только: ау, ау — и чувствовались сильные толчки на сигнальномъ канат. Стоящіе наверху ршили, что слдуетъ слегка подобрать канатъ, и Іоахимъ и его помощники сдлали это. Но вдругъ изъ бездны раздался рзкій, душу раздирающій крикъ, слышно было какъ лодка ударилась объ отвсную скалу. Весь островъ какъ бы вздрогнулъ. Вс поблднли, тали сдлались вдругъ совсмъ легкими. Вс разомъ заволновались, закричали, а Іоахимъ приказывалъ:— Спускай! Вслдъ за этимъ раздается его команда: — Поднимай! Но теперь всмъ стало ясно, что все это ни къ чему, — лодка пуста, Симонъ опрокинулъ ее и свалился со скалы въ море. Какъ разъ въ эту минуту на церковномъ остров раздался рождественскій колокольный звонъ. Но Фредерикка была всегда умна и предусмотрительна, она подошла къ Марселіусу и сказала:

— Да проститъ мн Господь мое прегршеніе, но такъ я рада, что не ты былъ въ лодк. Что же ты стоишь, однако? Разв ты не спустишься съ южной стороны къ морю и не отвяжешь лодку, чтобы хать его разыскивать?

И такъ какъ вс поняли, что она была права, то гурьбой бросились бжать съ острова къ морю. Только старый Іоахимъ, честный лодочникъ, отсталъ отъ другихъ.

‘Не могу же я стоять тутъ цлую вчность и держать лодку!’ думалъ Іоахимъ. ‘Или я долженъ буду поднять ее наверхъ, но для этого у меня не хватитъ силъ, или я спущу ее въ море!’ Онъ взвсилъ все основательно и ршилъ отпустить канатъ. Тогда произошло нчто странное: онъ почувствовалъ, что канатъ опускался всего нсколько секундъ, а заімъ ослаблъ въ его рук. Значитъ, лодка достигла морской поверхности.

Сначала Іоахимъ не понялъ въ чемъ дло. Онъ поднялъ канатъ на цлую сажень вверхъ и отпустилъ его, и снова лодка достигла поверхности моря. Тогда старымъ Іоахимомъ овладла необычайная радость, и онъ оглядлся кругомъ, чтобы подлиться съ какимъ-нибудь наивнымъ существомъ своей радостью. Лодка была всего въ нсколькихъ саженяхъ отъ морской поверхности, слдовательно, Симонъ Рустъ не могъ погибнуть. Но теперь онъ могъ утонутъ.

— Торопитесь, ребята!— закричалъ Іоахимъ, направляя голосъ въ южную сторону.— Можетъ быть, онъ еще и невредимъ.

Въ то время, какъ Іоахимъ держалъ въ рукахъ ослабвшій канатъ, онъ почувствовалъ толчокъ, казалось,что тамъ, внизу кто-то схватилъ лодку.—‘Это, вроятно, волны разбиваются о лодку’, подумалъ Іоахимъ. И, онъ закричалъ внизъ:— ‘Ты живъ?’

Но Атлантическій океанъ глухо бушевалъ, и никакого отвта не послдовало. Довольно долгое время онъ держалъ веревку въ рукахъ. Онъ могъ бы прикрпить ее и спокойно ожидать дальнйшихъ событій, но, Іоахимъ ршилъ, что каждая минута дорога теперь, и неумстно думать о собственномъ отдых. Можетъ быть, тутъ, передъ его глазами, погибъ образованный человкъ, обладающій обширными знаніями.

Прошли долгіе, томительные четверть часа. по временамъ съ церковнаго острова доносился колокольный звонъ, и это были для него мгновенія, полныя таинственности и значенія. Наконецъ, онъ услыхалъ голоса, идущіе изъ глубины: то были спасательныя лодки. Въ лодк гребли его сыновья. Теперь онъ былъ увренъ, что дло пойдетъ на ладъ. Іоахимъ притаилъ дыханіе и сталъ прислушиваться.

— Вотъ онъ!— закричалъ Марселіусъ.

— Нашли вы его? — спрашиваетъ отецъ, стоя на верхушк скалы.

Вскор онъ почувствовалъ, что веревку отвязали отъ лодки. Онъ нагнулся надъ пропастью и крикнулъ:

— Живъ онъ?

— Конечно, живъ, — отвчаетъ Марселіусъ.— Тяни веревку наверхъ!

— Слава теб, Господи! — пробормоталъ Іоахимъ. Онъ вытащилъ веревку наверхъ, понюхалъ табачку и направился на южную часть острова, къ тому мсту, гд стояли лодки, чтобъ встртить народъ. По дорог честный лодочникъ не преминулъ предаться особымъ размышленіямъ о Симон и о предотвращенномъ несчастіи, угрожавшемъ его жизни. Ученымъ и глубокомысленнымъ втренникомъ былъ и остался Симонъ. Можетъ быть, онъ нарочно опрокинулъ лодку и бросился въ воду, когда увидалъ подъ собою глубину въ одну или дв сажени. ‘Какая дурацкая выходка!’ подумалъ Іоахимъ.

У пристани онъ встртилъ стараго учителя съ дочерью и сказалъ:— Онъ спасенъ!

— Спасенъ? — воскликнула Фредерикка.— Ты шутишь?

— Онъ спасенъ.

Старый учитель сказалъ: — Слава теб, Господи!— онъ радовался отъ всего сердца.

Но Фредерикка сдлалась сразу молчаливой и задумчивой…

Лодки приблизились, въ одной изъ нихъ сидлъ Симонъ Рустъ и гребъ изо всхъ силъ, онъ былъ мокръ съ головы до ногъ и дрожалъ.

— Ты ушибся? — спросила Фредерикка. — И гд твоя шляпа?

— Мы не нашли ея, — сказалъ Марселіусъ.

— Ты могъ бы пока одолжить ему свою фуражку, — сказала Фредерикка, она безпокоилась за Симона.

— Онъ не хочетъ ея надвать, — отвтилъ Марселіусъ.

— Нтъ, извини меня, я не хочу ее брать, — сказалъ гордо Симонъ, хотя онъ дрожалъ отъ холода.

Старый учитель разспрашивалъ теперь своего коллегу и сослуживца о подробностяхъ катастрофы, и тотъ отвчалъ ему.

У Іоахима было такое впечатлніе, что разговоръ, который они вели между собою, носилъ характеръ чего-то заране обдуманнаго и неискренняго. Симонъ Рустъ разсказывалъ, что онъ научился плавать еще въ семинаріи, и только благодаря этому его удалось спасти сегодня. Но все-таки, пока онъ не увидалъ спасательной лодки, онъ испытывалъ муки тантала. Онъ хочетъ подробно разсказать, какъ произошло все это приключеніе для того, чтобъ никто не могъ построить на этотъ счетъ ложныхъ предположеній.

— Одно мн было бы интересно узнать — сказалъ онъ, обращаясь къ Фредерикк.— Какъ ты себя чувствовала, Фредерикка, когда лодка опрокинулась вмст со мною?

— Какъ я себя чувствовала?— спросила Фредерикка.

— И какое было твое первое слово?

Фредерикка собралась съ духомъ и сказала:

— Это я заставила людей бжать къ теб скорй на помощь.

— Это хорошо, — сказалъ Симонъ.

Марселіусъ молчалъ. Онъ понялъ, что Симонъ Рустъ опять завладлъ ея сердцемъ.

— Идемте теперь скорй домой, теб надо переодться въ сухое платье, — сказалъ старый учитель.— Право, это будетъ чудо, если ты перенесешь эту катастрофу.

Вс стали помогать втаскивать лодки на берегъ, и Марселіусъ не длалъ никакого различія между своей лодкой и лодкой Симона. Онъ положилъ столько же подпорокъ подъ его лодку, какъ и подъ свою, чтобы он стояли на мст и не уплыли къ море. Онъ пропустилъ всхъ впередъ и тогда только отправился домой, погруженный въ тяжелыя мысли. Вечеромъ Фредерикка прошла въ домъ къ сосду, но къ Марселіусу она не заглядывала. Онъ вышелъ, чтобы дождаться ее и, когда она проходила, онъ сказалъ:

— Добрый вечеръ! Ты хочешь прогуляться при сверномъ сіяніи?

— Мн надо было тутъ по одному длу, — отвтила она..— Что ты скажешь о сегодняшнемъ чуд?

Марселіусъ отвтилъ:

— Я скажу теб откровенно: мн кажется, что ни о какомъ чуд не можетъ быть и рчи.

— Да? но если бъ ты вылетлъ изъ лодки, ты думаешь, ты остался бы въ живыхъ?

— Онъ вовсе не вылетлъ. Онъ нарочно выпрыгнулъ изъ лодки, когда увидалъ, что до моря всего одна сажень. Такъ говоритъ отецъ.

— Онъ самъ выпрыгнулъ? Да? А ты бы во всякомъ случа этого не сдлалъ.

Марселіусъ молчалъ.

— Ты вдь не умешь плавать, — продолжала Фредерикка.— И ты не учился всему тому, чему онъ учился. Ты также не учился играть на орган.

— Значитъ, вы поженитесь?— спросилъ Марселіусъ.

— Я не знаю еще, какъ это будетъ, — отвтила Фредерикка, — но, пожалуй, это можетъ случиться.

На это Марселіусъ грустно сказалъ:

— Теперь мн безразлично, ты и онъ, вы можете получить лодку даромъ, какъ я это ршилъ раньше.

Фредерикка обдумала все, что онъ ей сказалъ, и отвтила,

— Да, да, наше дло, вроятно, выгоритъ, тогда мы можемъ получить лодку, какъ ты говоришь. Но если онъ откажется отъ своего слова, тогда мы поженимся съ тобой и заставимъ его заплатить за лодку.

Никакого удивленія не проскользнуло на лиц Марселіуса по поводу этого договора, и онъ спросилъ:— Когда же я узнаю объ этомъ?

Фредерикка отвтила:— Завтра онъ детъ домой, и тогда этотъ вопросъ ршится. Но вдь ты понимаешь, что я не могу спросить его объ этомъ.

Марселіусу пришлось дожидаться нсколько мсяцевъ, пока, наконецъ, онъ узналъ опредленный отвтъ.

На Рождество Симонъ Рустъ ухалъ домой, и передъ отъздомъ вопросъ не былъ разршенъ, посл этого онъ сватался во многихъ семъяхъ на церковномъ остров, и, благодаря извстности его отца, его предложенія были всюду приняты. Но Симонъ ни къ кому не привязывался и до поры до времени считалъ себя вполн свободнымъ. Наконецъ, онъ рискнулъ сдлать предложеніе учительниц пастората, и тутъ Симонъ Рустъ получилъ отказъ. Она была барышня и къ тому же изъ хорошей семьи. Обо всемъ этомъ слышала Фредерикка и очень грустила. Танцы въ ночь подъ Крещеніе были, какъ всегда, назначены въ дом лодочника Іоахима, и Марселіусъ долженъ былъ, какъ всегда, исполнятъ роль хозяина дома. Своевременно были приглашены скрипачъ и тотъ самый Дидрикъ, который такъ искусно плъ и выбивалъ ногами тактъ. Вс парни выбрали себ заране двушекъ, и Фредерикка общала Марселіусу прійти.

Но вотъ къ острову подплыла четырехвесельная лодка. Она была послана сьарымъ рыбакомъ Рустомъ за Фредериккой, чтобъ везти ее на церковный островъ. Въ этотъ вечеръ у него предполагались танцы. Въ одно мгновеніе Фредерикка была готова, она нарядилась по-праздничному.

Марселіусъ пришелъ на пристань и сказалъ ей:— Да, да, теперь, вроятно, ваше дло будетъ ршено?

— Да, теперь этотъ вопросъ ршится, — послдовалъ отвтъ. Во время переправы видно было, что она на что-то ршилась.

Она была радушно принята старымъ рыбакомъ Рустомъ, и вечеромъ, когда начались танцы, она пользовалась большимъ успхомъ среди молодежи церковнаго острова. Но Симонъ, сынъ хозяина дома, шутилъ со всми одинаково и съ каждой въ отдльности, и Фредерикка осталась по прежнему въ неизвстности.

Въ промежуткахъ между танцами гостямъ подавали спиртные напитки и кофе, и старикъ Рустъ выпилъ изрядное количество вина, онъ сидлъ въ удобной и непринужденной поз въ той же комнат съ нсколькими пожилыми рыбаками. Симонъ Рустъ тоже выпилъ нсколько стакановъ вина, чтобы не подумали, что онъ гордится, но онъ не танцовалъ съ двушками-рыбачками, потому что это не приличествовало его званію учителя.

Ночью, когда вс разошлись по домамъ, Фредерикка осталась одна съ Симономъ. Она должна была ухать на слдующее утро. Но даже и теперь Симонъ не выказывалъ по отношенію къ ней большей нжности, чмъ обыкновенно, да и она не была такъ глупа, чтобы считать любовью ласки, данныя ей мимоходомъ.

— Я стою здсь и освжаюсь, — сказала Фредерикка.

— Право, теб не слдовало бы этого длать, — возразилъ Симонъ, — это можетъ имть вредныя послдствія для твоего здоровья.

— Почему открыты ворота сарая?— спросила Фредерикка и указала туда рукой.

Симонъ также не зналъ, почему ворота были открыты.

— Пойдемъ закроемъ ихъ, — сказала она.

И она пошла къ сараю. Ярко горло сверное сіяніе и звзды.

Фредерикка заглянула въ овинъ и сказала:

— Покажи мн, много ли у васъ корму?

Они оба вошли туда.

— Тутъ у насъ одинъ сновалъ, а тамъ другой, — сказалъ Симонъ.

— Гд?

Симонъ ползъ на сновалъ. Фредерикка послдовала за нимъ.

Вскор Фредерикка стала обнадеживать Марселіуса, говоря, что она выйдетъ за него замужъ, и онъ ждалъ этого съ тайной надеждой. Но на маслениц, въ март мсяц, Фредерикка уже больше не сомнвалась и сказала Марселіусу:

— Нтъ, теперь ршено, — Симонъ женится на мн.

‘Такъ, такъ’, думалъ Марселіусъ.

О лодк онъ больше не говорилъ. Она могла получить ее задаромъ, теперь ему было это безразлично. У него было достаточно времени, чтобы подготовиться къ своей судьб, и въ продолженіе всей весны можно было видть Марселіуса, какъ всегда, спокойно исполняющимъ свою работу. Но мысли его были далеко не прежнія, онъ искалъ уединенія. Дни теперь стали длинне, солнце и теплая погода причинили снгу не мало вреда, такъ что пришлось прекратить спусканіе лодокъ на ледяныхъ глетчерахъ, съ сверной стороны острова. Въ продолженіи двухъ недль лодочники ходили безъ всякихъ длъ. Но зато, когда прошли весеннія бури, и Атлантическій океанъ опять успокоился, лодочники отправились на рыбную ловлю. Въ одну изъ такихъ поздокъ Марселіусъ и его братъ заработали цлую кучу денегъ. Они нашли корабль, носившійся по морю съ поломанными мачтами и безъ экипажа.

Не было никакого сомннія въ томъ, что посл этого событія престижъ Марселіуса сильно поднялся на остров, и такъ какъ онъ ежедневно присматривалъ за старымъ судномъ, стоявшимъ у лодочной пристаііи, то онъ сдлался какъ бы господиномъ покинутаго корабля. Дано было знать датскимъ властимъ, и послднія заплатили за спасеніе судна. Сумма бына очень велика съ точки зрнія жителей каменнаго острова, но люди еще преувеличили эту сумму, и награда достигла чудовищныхъ размровъ. Говорили, что теперь лодочникъ Mapселіусъ хочетъ сдлаться купцомъ и называться Іохимзентагъ.

Однажды онъ пришелъ къ Фредерикк и сказалъ:— Такъ значитъ, ршено, что ты будешь женой Симона?

— Да, — отвтила она, — это ршено.

Она проводила его до дому, при этомъ вязала. Подорог она сказала:

— Если-бъ все было теперь такъ, какъ было раньше, я просила бы тебя похать къ Симону и привезти его сюда. Но вдь теперь ты сталъ большимъ человкомъ, Марселіусъ.

Тогда Марселіусъ отвтилъ:— я докажу теб, что я не важне того, чмъ былъ раньше.

И онъ похалъ къ Симону.

Симонъ пріхалъ и затмъ вернулся опять домой. Посл этого Марселіусъ спросилъ Фредерикку:

— Вы все-таки ршили это сдлать?

Фредерикка отвчала:

— Да, теперь есть основаніе поторопиться со свадьбой.

— Значитъ, другіе вопросы теперь неумстны?

— Ты знаешь, какъ это бываетъ съ сердцемъ, — сказала Фредерикка.— Мое сердце никогда никого больше не любило.

При этихъ словахъ Марселіусъ замолчалъ, такъ какъ разговаривать объ этомъ было безполезно.

Онъ пригласилъ ее съ себ на чашку кофе, но она поблагодарила и отказалась.

Уходя, она вспомнила про лодку.

— Что касается платы за лодку, то вдь теперь теб можно не платить, — сказала она, — такъ какъ ты разбогатлъ. Симонъ просилъ меня спросить тебя объ этомъ.

—Нтъ, конечно, возьмите ее себ даромъ, — отвтилъ Марселіусъ.— У меня, слава Богу, достаточно денегъ. Когда назначено оглашеніе?

— Черезъ дв недли.

— А что ты еще не думала въ этомъ году объ удангерахъ?— спросилъ онъ.

Она отвтила:— Подождемъ еще нсколько недль. Вдь время еще не настало. Снгъ не стаялъ.

— Я только спрашиваю, — замтилъ онъ.

Удгангеры были дикіе овцы исландской породы. съ густой, грубой шерстью. Он всегда паслись на свобод на одномъ изъ островковъ, жили тамъ и зимой и лтомъ и сами добывали себ кормъ. Разъ въ годъ ихъ ловили и стригли. Это длали весной, съ наступленіемъ теплой погоды.

Черезъ дв недли Фредерикка и Симонъ были оглашены въ церкви церковнаго острова.

Наконецъ-то они поженятся! Прихожанамъ пришлось-таки ждать этого довольно долго.

Въ тотъ вечеръ Фредерикка пришла въ домъ лодочника Іоахима, она была весела и шутливо настроена.

— Желаю теб счастья и благополучія!— сказала жена лодочника.— Я слышала сегодня твое имя съ церковной каедры.

— А ты не ослышалась?— сказала шутя Фредерикка.

— Желаю теб также счастья и благополучія!— сказалъ Марселіусъ.— А ты подумала объ овцахъ?

Тогда Фредерикка разсмялась и отвтила:

— У тебя невроятная спшка изъ-за овецъ въ этомъ году. Что съ тобой? Съ самого начала мая ты сталъ поговаривать о нихъ.

— Я думалъ, что мн слдуетъ спросить тебя объ этомъ, — отвтилъ онъ.

— Впрочемъ, я пришла къ теб съ извстіемъ, что завтра же ты можешь получить людей на подмогу, — сказала Фредерикка.

Онъ быстро спросилъ:— Ты говоришь, я могу получить людей на подмогу? А что же ты сама, быть можетъ, уже не въ состояніи въ ныншнемъ году принимать въ этомъ участіе?

Она почти уже ршила поберечь себя этой весной, но при дерзкомъ вопрос Марселіуса она слегка покраснла и отвтила:

— Какъ? Я не въ состояніи? можешь ты мн сказать, почему?

Такъ какъ Фредерикка боялась признаться даже самой себ въ томъ, что за послднія недли она все сильне и сильне полнла въ таліи, то она ршила принять участіе, какъ всегда, въ поимк овецъ.

Услыхавъ это, Марселіусъ тотчасъ же вышелъ изъ дому и не возвращался, пока она была тамъ. Марселіусъ спустился по ступенькамъ внизъ къ скал, гд находилась лодочная верфь. Это была длинная пещера, въ которой были устроены станки для лодокъ всхъ размровъ, начиная отъ самыхъ маленькихъ и кончая десятивесельными. Онъ привелъ здсь все въ порядокъ и вычистилъ полъ. Дло происходило во второй половин мая, такъ что до одиннадцати часовъ ночи, и даже позже, было свтло. Марселіусъ похалъ къ пристани. Его четырехвесельная лодка была тамъ и покоилась на подпоркахъ, какъ бы глядя на него. Была полночь, когда онъ вернулся домой. Не раздваясь, онъ услся на край постели, его старшій братъ уже легъ и спалъ. Марселіусъ подошелъ къ окну и долго смотрлъ вдаль.

— Да, да, да, да, да! правда! О Господи, Господи!— прошепталъ онъ и вернулся къ своей кровати.

Не раздваясь, онъ легъ и не могъ сомкнуть глазъ въ продолженіе всей ночи. Какъ только онъ услыхалъ, что мать разводитъ внизу огонь, онъ всталъ, разбудилъ брата и сошелъ внизъ.

— Ты что-то рано всталъ, — сказала мать.

— Овцы не выходятъ у меня изъ головы, — отвтилъ онъ.— Если мы хотимъ остричь ихъ всхъ сегодня, то намъ нужно заблаговременно выхать.

Вс трое, оба брата и мать, снарядились и пошли къ дому учителя и тамъ стали ожидать прихода Фредерикки. У Фредерикки была только одна служанка. Ихъ всхъ было пятъ человкъ въ лодк. Оба брата гребли сосредоточенно и увренно и предоставляли разговоръ женщинамъ. Солнце всходило и островъ выплывалъ постепенно, строгій и спокойный. Уже издали овцы замтили приближеніе лодки, он стояли, какъ пораженныя громомъ, и глядли. Он перестали даже жевать. Чтобы не пугать и безъ того боязливыхъ животныхъ, въ лодк устранили по мр возможности всякій шумъ. Но овцы забыли о точно такомъ же посщеніи въ прошломъ году.— ‘Никогда въ жизни, думали он, мы не видали подобнаго зрлища’. Он дали лодк возможность подплыть ближе и, благодаря свойственной имъ глупости, не трогались съ мста. Только когда лодка уже пристала къ острову, одно изъ животныхъ, косматый большой баранъ сталъ трястись отъ страха. Онъ бросилъ въ сторону своихъ собратьевъ косой взглядъ и снова поглядлъ на лодку. Но когда люди, постоявъ спокойно нсколько секундъ на берегу, стали втаскивать лодку — это показалось барану самой опасной минутой, онъ повернулся и бросился бжать, сломя голову, во внутрь острова. Остальныя овцы кинулись за нимъ.

— Ихъ опять въ этомъ году не легко будетъ поймать, — говорили между собою женщины.

Вс гурьбой двинулись теперь впередъ. Первымъ долгомъ слдовало поймать ягненка, а тогда легче будетъ поймать самку. Они промучились все утро, пока, наконецъ, имъ удалось поймать овцу. Стадо подогнали къ лодк и животныя бросились въ смертельномъ ужас одно за другимъ въ море, тогда Марселіусъ ползъ въ воду и переловилъ всхъ овецъ.

— Теперь ты совсмъ вымокъ, — сказала Фредерикка.

Пока женщины стригли овецъ, братья держали троихъ на привязи, и Марселіусъ стоялъ около Фредерикки. Тепло и привтливо свтило на нихъ весеннее солнце.

— Я остригла двоихъ, — сказала Фредерикка.

Она положила шерсть въ мшокъ и поднялась съ мста.

— Попробуемъ поймать овцу вдвоемъ, безъ посторонней помощи, — сказалъ Марселіусъ странно дрогнувшимъ голосомъ.

Фредерикка пошла съ нимъ рядомъ, и они отдалились отъ остальныхъ на незначительное разстояніе.

— Я думаю, что он гд-нибудь въ другомъ мст, — сказала Фредерикка.

Марселіусъ отвтилъ:

— Сначала мы посмотримъ здсь.

И они пришли къ сверной сторон, гд было много тни, но овецъ тамъ не было.

— Он, вроятно, тамъ, на кос, — сказалъ Марселіусъ и направился поспшно туда. Но Фредерикка не могла ходить такъ проворно, какъ въ былые дни, и не пошла съ нимъ. Тогда Марселіусъ схватилъ ее за руку и потащилъ впередъ, говоря неестественно-громкимъ голосомъ:

— Теперь ты увидишь! Теперь ты увидишь, говорю я!

— Ты не долженъ такъ громко кричатъ, ты испугаешь овецъ, — сказала Фредерикка, думая только о своей работ.

Но онъ тащилъ ее за собой и кричалъ громко и дико:

— Теперь ты увидишь! И я научу тебя играть на орган!

— Что у тебя на ум?— спросила она и старалась прочесть на лиц его мысли.

Его лицо было неузнаваемо. Тогда она начала сопротивляться и повисла у него на рук. Ея башмаки волочились по земл, а Марселіусъ тащилъ ее все впередъ, безъ всякаго сожалнія.

Тогда ей стало ясно, что онъ хочетъ лишить ее жизни, и ея мужество разомъ ослабло. Она не проронила ли одного звука и не кричала больше.

Марселіусъ дотащилъ ее до самой верхушки скалы и сбросилъ въ пропасть.

Она совершенно обезсилила отъ страха и даже ни разу не схватилась за одежду Марселіуса, а онъ остался живъ и невредимъ на мысу, хотя въ его намренія входило броситься съ нею вмст въ бездну. Онъ дико осмотрлся кругомъ, не былъ ли кто свидтелемъ его преступленія, но вокругъ не было никого.

Онъ наклонился надъ пропастью, внизу тихо звучала вчная мелодія. Море уже успло поглотить Фредерикку. Онъ ршился послдовать за ней, онъ снялъ куртку и хотлъ ринуться въ пропасть, но раздумалъ и сталъ осторожно спускаться внизъ. При спуск онъ слдилъ за каждымъ шагомъ, чтобъ не поскользнуться. Когда онъ прошелъ полпути, ему вдругъ пришло въ голову, что вдь ему было бы безразлично, если бы онъ упалъ и разбился, но все-таки онъ продолжалъ слдить за каждымъ своимъ шагомъ.

Море уже было совсмъ близко отъ каменной стны, и когда оставалось до него нсколько саженей, Марселіусъ остановился. Онъ освободился отъ своей куртки и жилетки и положилъ ихъ на утесъ, чтобы кто-нибудь могъ ими воспользоваться. Затмъ онъ сложилъ руки и, поручивъ свою душу Небесному Отцу, бросился внизъ.

АЛЕКСАНДРЪ И ЛЕОНАРДА.

Былъ у насъ на родин морской протокъ. который назывался Глимма. И жилъ когда-то цыганскій парень по имени Александръ. Съ этимъ Александромъ былъ у меня однажды разговоръ въ Акерхусской крпости, куда онъ былъ посаженъ за совершенное имъ преступленіе. Недавно я прочелъ въ газетахъ, что опасный преступникъ умеръ, онъ не вынесъ одиночнаго заключенія. Онъ разсказывалъ мн. что онъ однажды убилъ двушку… Сегодня мн почему-то особенно ярко припоминается его разсказъ, но по своей безпорядочности я по обыкновенію началъ съ середины. Начну по порядку, сначала. На свер существуютъ дв категоріи рыболововъ: крупные и мелкіе. Крупный рыболовъ это знатный человкъ. у котораго есть невода для ловли сельдей, амбары и чуланы, набитые всякими запасами. Онъ носитъ преувеличенно широкія и плотныя одежды, чтобы казаться полнымъ, такъ какъ полнота служитъ доказательствомъ того, что онъ не отказываетъ себ во вкусной и обильной пищ. Онъ всегда во-время платитъ подати пастору и правительству, на рождественскіе праздники онъ покупаетъ цлый анкеръ водки. Можно сразу догадаться, гд живетъ крупный рыболовъ, такъ какъ онъ обшиваетъ свой домъ тесомъ и краситъ его въ красный цвтъ, а двери и окна въ блый. А его сыновей и дочерей всегда можно узнать по тмъ драгоцннымъ украшеніямъ, которыя они надваютъ, идя въ церковь.

Къ лодочной пристани крупнаго рыболова Іенса Глайса присталъ однажды большой цыганскій таборъ. Это было въ начал весны. Цыгане приплыли въ собственной громадной семейной лодк подъ предводительствомъ стараго Александра, извстнаго подъ кличкой ‘Щепка’. Это былъ великанъ ростомъ въ цлыхъ три аршина. Молодой человкъ лтъ двадцати, очень красивой наружности, вышелъ изъ лодки на берегъ и отправился въ домъ Іенса Глайса проситъ милостыни. Это былъ молодой Александръ. Все это происходило въ дни моей юности. Мы, дти, тотчасъ же узнали Александра, онъ игралъ съ нами, когда былъ моложе, и мнялся съ нами блестящими пуговицами и кусочками олова.

Іенсъ Глайсъ, большой гордый человкъ, который никогда ни у кого не одолжался, приказалъ цыганамъ отчалить отъ берега и ничего имъ не далъ. Но Александръ притворился нахальнымъ и дерзкимъ и не уходилъ. Ему было трижды отказано.

— Я могу дать теб работу, — сказалъ Іенсъ Глайсъ.

— Какую работу?

— Ты будешь чистить котлы и горшки, затмъ ты будешь помогать моей жен и дочери, когда мы, мужчины, удемъ на рыбную ловлю.

Молодой Адекеандръ повернулся, спустился къ берегу, гд стояла лодка, и сталъ совщаться со своими. Когда онъ вернулся на дворъ, онъ нанялся къ великому Іенсу Глайсу. Онъ сказалъ, что хочетъ поступить къ нему на службу. На самомъ же дл онъ сговорился со своимъ отцомъ обокрасть крупнаго рыболова.

По прошествіи нкотораго времени Іенсъ Глайсъ и его сыновья отправились на рыбную ловлю, и только его жена и дочь остались дома. Дочь звали Леонардой. Ей было не больше двадцати лта.

Молодой Александръ устроился хорошо. Онъ кое-что смыслилъ въ болзняхъ скота и лчилъ ихъ, затмъ онъ дйствительно набилъ себ руку въ починк посуды и всякой домашней утвари. Жена рыболова вскор почувствовала къ нему особенное расположеніе, хотя она и приближалась уже къ четвертому десятку, но цыганъ солгалъ ей и сказалъ, что онъ оставилъ свою возлюбленную въ отцовской лодк, и ни о комъ другомъ думать не хочетъ. Это доставило много горькихъ страданій почтенной толстой жен рыболова, но все-таки она стала оберегать свою дочь отъ цыгана. Какъ только земля освободилась отъ снговъ, она приставила молодого Александра къ торфянымъ работамъ, и такимъ образомъ держала его вдали отъ дома.

На торфяномъ болот Александръ распвалъ псни на непонятномъ язык и при этомъ всегда аккуратно исполнялъ возложенную на него поденную работу. Онъ былъ большой весельчакъ. Леонарда рдко говорила съ нимъ, и вообще избгала его. Она не забывала, что она дочь Іенса Глайса.

Но весна такое опасное время! Когда тепло совсмъ наполнило воздухъ, глаза Александра стали горть, какъ звзды, и онъ иногда подходилъ такъ близко къ Леонард, когда ему приходилось проходить мимо нея.

Совершенно непонятнымъ образомъ стали пропадать изъ ея шкатулки одна вещь за другой, хотя замокъ былъ всегда въ порядк. Оказалось, что дно шкатулки было сломано. Леонарда обвинила Александра въ краж.

— Нтъ, я не кралъ, — отвчалъ онъ.— Но я смогу, пожалуй, достать теб эти вещи, если только ты оставишь сегодня вечеромъ твою дверь на чердакъ незапертой.

Она посмотрла на него и тотчасъ же возразила ему.

— Ты, кажется, хочешь, чтобы тебя завтра же выгнали изъ дому?

Но цыганъ зналъ, что суметъ сдлать такъ, что его просьба будетъ исполнена. Онъ могъ вскружить любую голову своею бронзовой кожей, пунцовымъ ртомъ и красивыми глазами. Къ тому же онъ былъ мастеромъ въ любви.

На слдующій день Леонарда сидла со своимъ вязаніемъ на двор. Къ ней подошелъ Александръ и сказалъ:

— Позволь же мн быть съ тобою вмст, пойдемъ на торфяное болото. Я больше никогда не стану говорить съ тобоютакъ, какъ вчера.

Она посмотрла на него, и эти нсколько словъ очаровали ее. При этомъ онъ снялъ фуражку, и волосы его печально спустились ему на глаза, а его красныя губы не имли себ равныхъ по красот. Леонарда отвтила:

— Да, да, мы можемъ это попробовать.

Она нагнулась надъ работой и покраснла.

Но цыганъ прекрасно зналъ, что длаетъ, когда онъ уговорилъ молодую двушку и просилъ ее отправиться съ нимъ на торфяное болото. Онъ хотлъ польстить ей, хотя прекрасно сознавалъ, что не у нея, а въ рукахъ ея матери сосредоточивалась вся власть.

Дни проходили за днями. Конрадъ, сынъ столяра, былъ въ отъзд и, вернувшись домой, тоже сдлался столяромъ. Онъ научился этому ремеслу у городскихъ мастеровъ и скоро составилъ себ извстность. Онъ жилъ по ту сторону морского протока Глимма и къ нему здили люди, желавшіе заказать себ красивую шкатулку. ,

Однажды Леонарда отправилась къ нему, и Александръ долженъ былъ перевезти ее черезъ потокъ. Она подозрительно долго оставалась у молодого Конрада и говорила съ нимъ относительно новой шкатулки и о многихъ другихъ вещахъ, такъ какъ они знали другъ друга съ дтства.

Прождавши довольно долго въ лодк, Александръ, наконецъ, отправился къ дому столяра и заглянулъ въ окошко, но онъ тогчасъ же отскочилъ, какъ ужаленный, и въ страшномъ гнв поспшилъ въ домъ.

Вс трое пристально смотрли другъ на друга. Цыганъ напоминалъ своими раздувающимися ноздрями скаковую лошадь.

— Сейчасъ… я иду, — сказала Леонарда, чтобы успокоить его.

Мужчины смрили другъ друга съ головы до ногъ. Они оба были молоды. Пальцы Александра судорожно хватались за поясъ, ища ножа, но его не было, и его глаза сдлались сразу кроткими. Цыганъ чувствуетъ себя безпомощнымъ безъ оружія, но съ ножемъ въ рук онъ становится дерзкимъ и смлымъ.

Такова была ихъ первая встрча.

Черезъ недлю столяръ Конрадъ пришелъ съ новой шкатулкой въ домъ рыболова. Ящикъ былъ исполненъ съ большимъ стараніемъ. Новый замокъ былъ очень искусно сдланъ. Но случилось такъ, что когда Леонарда хотла ввести въ употребленіе новый ящикъ, вс потерянныя вещи оказались на своемъ мст и такъ спокойно лежали въ старомъ ящик, какъ будто никогда и не пропадали оттуда.

— Это ты опять сдлалъ, — сказала Леонарда, обращаясь къ цыгану.

— Нтъ, я этого не сдлалъ, — отвтилъ онъ снова и совралъ опять, хотя это ему было ни къ чему.

Столяръ Конрадъ засидлся у Леонарды, и она сварила для него кофе и угощала его. Но цыганъ воспользовался случаемъ, выругался и плюнулъ въ котелъ. Затмъ онъ подстерегъ столяра, когда тотъ возвращался къ себ. Опять они смрили другъ друга взглядомъ. На этотъ разъ Александръ имлъ при себ ножъ.

— Твое дло не выгорло, цыганъ, — сказалъ Конрадъ.— Сегодня она дала мн свое слово.

Іогда Александръ почувствовалъ, что все въ немъ закипло отъ гнва, и выхватилъ ножъ. Но столяръ вскочилъ въ лодку и отчалилъ отъ берега. Когда онъ отъхалъ нсколько саженей и былъ въ безопасности, онъ сталъ кричать, что притянетъ бродягу къ суду.

Дни проходили за днями.

Старый Александръ ‘Щепка’ вернулся опять со своей лодкою и хотлъ захватить сына, но молодой Александръ воспротивился этому и хотлъ во что бы то ни стало дослужить свой срокъ до конца. Ему удалось обмануть отца, сказавъ, что онъ намревается еще многое утащить со двора рыболова, такимъ образомъ лодка съ цыганами отчалила обратно безъ него.

Однажды молодой Александръ сказалъ Леонард:

— Ласточки уже прилетли. Не пора ли намъ пойти въ амбаръ, чтобы ты указала мн т бочки и ушаты, которые я долженъ починить для лтней ловли.

Она все еще не знала, съ кмъ иметъ дло, и отвчала съ насмшкой.

— Разв мн рискнуть?

Но насмшливое выраженіе ея лица вовсе не было уже такъ строго, и его двусмысленныя слова не вызвали ея гнва, какъ это бывало прежде. Она замчала, что любовь становилась съ каждымъ днемъ все сильнй.

Едва они успли войти въ амбаръ, какъ Александръ схватилъ ее въ свои объятія и сталъ цловать въ губы много, много разъ.

— Ты совсмъ съ ума сошелъ!— сказала она и вся красная, запыхавшись, вырвалась отъ него.

— Что же, теперь мн придется завтра же уйти?— спросилъ онъ.

На этотъ разъ Леонарда совсмъ тихо отвтила:

— Это будетъ зависть оттого, какъ ты будешь себя вести.

— Я этого никогда больше не буду длать, — сказалъ онъ.

Но онъ не сдержалъ слова. Онъ постоянно лгалъ и не давалъ ей покоя своими ласками.

Насталъ день, когда, наконецъ, сердце Леонарды покорилось желанію смуглаго язычника. Первыя недли онъ абсолютно ничего не могъ добиться отъ нея, но въ начал четвертой недли глаза ея сдлались томными, и въ нихъ можно было прочестъ согласіе. И это произошло какъ разъ въ то время, когда стали распускаться почки на деревьяхъ, въ одно изъ тхъ безумныхъ свтлыхъ ночей, которыя бываютъ только на свер. Въ конц концовъ она стала даже спускаться къ нему съ обдомъ въ торфяную яму, хотя она могла сидть на берегу пруда, какъ она это и длала раньше. Но она хотла быть къ нему какъ можно ближе. Матъ сходила съума отъ безпокойства и длала все, чтобы помочь столяру. Леонарда говорила ей, что такъ оно будетъ и должно бытъ. Но она была какъ бы въ состояніи опьяненія и мечтала совсмъ о другомъ.

Этотъ бродяга Александръ стоялъ въ болот и рзалъ торфъ. Она спускалась къ нему, и его красота и молодость были всегда передъ ея глазами. Бывали дни, когда столяръ Конрадъ совсмъ вылеталъ у нея изъ головы, и эти дни не были для нея грустными днями.

Поздней весной возвратились съ рыбной ловли рыбакъ и его сыновья. Настало время посва и Александръ помогалъ въ работ. Но къ Иванову дню кончался срокъ его службы. Теперь ему становилось все трудне потихоньку видться съ Леонардой, такъ какъ братья слдили за ней и покровительствовали столяру Конраду. Ером того любовь капризна и когда она слишкомъ легко дается, ею быстро пресыщаются.

Молодой цыганъ мало-по-малу сталъ надодать Леонард. Она стала готовиться къ свадьб съ Конрадомъ.

Александръ сказалъ ей:— Въ первый же разъ, какъ ноги столяра вступятъ въ вашъ домъ, я убью его!

Но такъ какъ онъ уже усплъ надость Леонард, то она насмшливо отвтила:

— Такъ, такъ… А что ты сдлаешь во второй разъ?

Въ день Ивана Купалы въ дом столяра Конрада были назначены танцы, и Леонарда должна была туда хать. Въ тотъ же вечеръ у Александра кончался срокъ службы у рыболова.

Леонарда сказала Александру:— Перевези меня на ту сторону передъ тмъ, какъ отправиться въ путь.

— Куда теб надо хать?— спросилъ онъ.

— Это тебя не касается, — возразила она. Александръ сталъ собираться. Онъ сложилъ свои пожитки въ узелъ и сказалъ:

— Я готовъ.

Они спустились съ протоку и сли въ лодку. Море сильно поднялось съ тхъ поръ, какъ вскрылся ледъ, и перехать его можно было только съ опасностью для жизни.

Сидя на веслахъ, Александръ спросилъ:— Такъ, значитъ, ты дйствительно хочешь выйти за него замужъ?

— Да, — отвтила она.

— Но я не кралъ твои вещи, — продолжалъ онъ.— Это длала твоя мать.

Нсколько секундъ она пристально смотрла на него, а затмъ воскликнула:

— Что ты говоришь?

— Она хотла посять между нами раздоръ. Но я догадался, куда она прячетъ эти вещи, и таскалъ ихъ теб обратно.

— Ты лжешь, ты лжешь, — повторяла Леонарда и не врила ему.

Цыганъ гребъ все небрежне и не смотрлъ, куда онъ гребетъ.

— Я теб не сдлалъ зла, — сказалъ онъ наконецъ.— Я бы могъ сдлаться порядочнымъ человкомъ, если бы ты захотла.

— А мн-то какое до этого дло?— возразила она, думая только о ссор.— Смотри, какъ ты гребешь? Мы надемъ на скалу.

Но онъ продолжалъ грести по-прежнему.

Тогда она громко повторила т же самыя слова, Онъ размахнулся весломъ, какъ бы желая послушаться ея, и весло сломалось.

Теперь они были въ безпомощномъ положеніи.

— Это ты нарочно сдлалъ, — сказала она, почувствовавъ въ первый разъ страхъ.

Онъ отвчалъ:— Конечно, ты не вернешься живою на берегъ!

Черезъ минуту раздался душу раздирающій крикъ. Лодка ударилась о скалу и разбилась. Въ одно мгновеніе цыганъ вспрыгнулъ на скалу. Оттуда онъ могъ видть, какъ Леонарду вынесло на поверхность. Онъ видлъ, какъ она перевернулась нсколько разъ внизъ головой на одномъ мст. Затмъ она пошла ко дну.

Все это увидли съ берега, и цыгана спасли.

Никто не могъ обвинить молодого Александра. Его весло сломалось, въ этомъ онъ не былъ виноватъ: просто случилось несчастіе.

Эту исторію мн разсказывалъ самъ Александръ сидя въ Акерхусской крпости, куда онъ былъ посаженъ за какое-то преступленіе.

СРЕДИ ЖИВОТНЫХЪ.

Я не знаю другой страны, гд было бы такъ много птицъ и зврей, какъ у насъ на родин. Я не буду упоминать морскихъ птицъ, тюленей и рыбъ, я здсь говорю о боле рдкихъ породахъ: объ орлахъ, лебедяхъ, горностаяхъ и медвдяхъ.

Все это я видлъ въ дтств.

Въ то время лса на моей родин оглашались громкими разнообразными голосами птицъ. Весной и лтомъ чурыкалъ тетеревъ, сидя на верхушк дерева. а зимой въ лсной чащ такъ громко кудахтала блая куропатка, что люди сосдняго имнія не могли разслышать собственныхъ словъ.

Вотъ какъ было тогда.

Года два тому назадъ, посл двадцатипятилтней отлучки, я возвратился на родину и спросилъ, есть ли еще тетерева и куропатки. Уже шесть лтъ, какъ они перестали водиться въ лсу. Казалось, что птицы покинули страну одновременно съ отъздомъ дтей. Такъ какъ на нашемъ большомъ остров никогда не появлялось ни одного англичанина съ винтовкой, то, слдовательно, птицы не были истреблены, а он просто переселились въ другое мсто.

Въ дтств мы цлыми днями возились съ животными и ухаживали за ними. Съ нкоторыми коровами мы были однолтками. Овцы и козы появились на свтъ посл насъ, и мы наблюдали за тмъ, какъ он росли и съ каждымъ годомъ становились все больше и больше, наконецъ, он длались такими большими и старыми, что на нихъ надвали колокольчики. На наши сбереженія мы покупали козамъ и баранамъ колокольчики. И вс эти маленькіе колокольчики съ разнообразными звуками такъ дивно звенли лтомъ въ лсу, сливаясь со звономъ большихъ колоколовъ, надтыхъ на коровахъ.

Я никогда не забуду, какъ мн пришлось извести нашего стараго кота. Намъ везло въ томъ, что наши коты жили подолгу, такъ что у насъ въ дом постоянно бывалъ старый котъ. Отъ непрерывныхъ дракъ онъ ходилъ обыкновенно весь въ ранахъ и царапинахъ. Однажды нашъ котъ заболлъ и запаршивлъ такъ, что для насъ, дтей, онъ сдлался опаснымъ товарищемъ, мн было поручено его убить. Не потому, что я былъ старшимъ среди мальчиковъ, — я не былъ даже старшимъ, — но мать со всми своими секретами обращалась всегда ко мн, а не къ кому-нибудь другому, и поэтому я не могъ ей отказать. Все-таки я былъ самымъ подходящимъ для такого дла.

Топить его я не хотлъ, такъ какъ ему тамъ не хватитъ воздуху, думалъ я. Я хотлъ удавить его веревкой. Мн было въ то время лтъ девять-десять, не больше, и котъ былъ приблизительно того же возраста, такъ что съ моей стороны надо было имть много мужества.

Я понесъ кота въ кладовую. Тутъ я перекинулъ веревку черезъ вбитый въ стну желзный крюкъ, сдлалъ петлю посредин и сунулъ въ эту петлю шею кота. Затмъ я сталъ затягивать петлю. Я никогда не думалъ, чтобы больной котъ могъ быть такъ живучъ, какъ этотъ. Онъ ничего не высказывалъ мн, не просилъ меня о пощад, но началъ такъ задыхаться, что страшно было на него смотрть.

Я похолодлъ отъ ужаса. Онъ пытался высвободить свое тло изъ петли. Онъ бросался вверхъ и внизъ, кидался во вс стороны, одинъ разъ онъ вцпился въ меня когтями и порядочно поцарапалъ меня. Хорошо еще, что веревка была такая длинная. Я ршилъ итти все дальше къ концу веревки и потянулъ ее изо всхъ силъ. Котъ извивался въ рдкихъ конвульсіяхъ: то онъ лежалъ, растянувшись вдоль веревки, то онъ упирался головой въ веревку, неестественно высоко вытянувъ заднія лапы.

Я сталъ уговаривать его, какъ обыкновенно уговариваютъ лошадей, я говорилъ ему, чтобы онъ былъ покойнй, но онъ едва ли могъ меня слышать. Мы еще минутъ пять боролись съ нимъ такъ бшено, наконецъ, котъ сдлалъ послдній прыжокъ черезъ веревку, сталъ корчиться въ воздух и повисъ. Теперь онъ вислъ спокойно. Но я зналъ, что котъ очень живучъ, и потому въ продолженіе нсколькихъ минутъ не отпускалъ веревку. Всякій могъ бы меня теперь свободно свалить однимъ пальцемъ, такъ сильно дрожали мои ноги.

Котъ былъ мертвъ. И я пожиналъ лавры среди своихъ товарищей. Не каждому вдь удалось бы сдлать то, что я сдлалъ. Я всмъ говорилъ, что удавилъ кота собственными руками. И еслибъ кто-нибудь вздумалъ меня спросить, не оцарапалъ ли онъ меня при этомъ, то я могъ бы показать опасную царапину на рук и убдилъ бы этимъ всякаго въ истин своихъ словъ. Для людей и до сихъ поръ осталось тайной, какъ я отправилъ кота на тотъ свтъ…

Въ дом у насъ не было собакъ, такъ что зимой заяцъ свободно подходилъ чуть ли не къ самой нашей двери. Тогда мы стояли, притаившись, и щелкали языкомъ, чтобы его успокоить. Мы понимали, что онъ голоденъ, но намъ никогда не удавалось заставить его подойти къ намъ настолько близко, чтобъ накормить его. И намъ ничего не оставалось больше длать, какъ стоять въ сторон и молить Бога о сохраненіи зайца. Этому я научился у своего старшаго брата Ганса, но никто не хотлъ врить, чтобъ мы длали что-нибудь подобное.

За зиму по нашей дорог проходило не мало собакъ. Мы знали всхъ собакъ въ окрестности, но иногда пробгали совершенно незнакомыя намъ собаки, он приходили издалека и были обыкновенно изнурены вконецъ. Если мы ихъ подзывали, он не двигались и ложились на землю, никакими силами ихъ нельзя было сдвинуть съ мста.

Въ кладовой были только дв вещи, которыя намъ удавалось стянуть. То былъ пеклеванный хлбъ и селедка. И то намъ нельзя было брать заразъ большого количества, такъ какъ старшіе могли бы замтить, но у насъ была удивительная мать. Когда она заставала насъ въ кладовой, она уходила и длала видъ, что что-то забыла. И селедку и пеклеванный хлбъ мы ли частенько въ неурочное время, хотя и то и другое получали за обдомъ. Этимъ же хлбомъ и селедкой мы неоднократно спасали отъ голодной смерти собакъ, забгавшихъ издалека въ нашу сторону. Он съ жадностью пожирали ихъ и затмъ глотали снгъ, чтобы утолить жажду. Съ новыми силами он бжали дальше.

Однажды зимой мы съ Гансомъ похали въ лсъ за дровами и увидали оленя. Это была взрослая важенка (самка свернаго оленя). Она отбилась, вроятно, отъ своего стала, спасаясь отъ собакъ, и заблудилась. Снгъ былъ очень глубокъ, и когда она, завидя насъ, шарахнулась въ сторону отъ дороги, то могла пройти едва нсколько шаговъ. По мннію Ганса она была голодна. Тогда мы повернули лошадь и похали домой, чтобы принести важенк пеклеваннаго хлба и селедокъ. Совершенно неожиданно для насъ она съла и то и другое и совсмъ насъ не боялась. Когда мы хали по лсу, она все время бжала за нами, она стояла около насъ, пока мы накладывали дрова и когда мы похали домой, важенка отправилась съ нами вмст. Но дома она не позволяла взрослымъ гладить себя и начинала бить передними ногами, когда хотла кого-нибудь отогнать отъ себя.

Наступила ночь. На двор стоялъ жестокій морозъ.

Посл долгихъ споровъ съ отцомъ, мы получили, наконецъ, разршеніе запереть важенку въ сарай и накормить ее. Но утромъ она не хотла возвращаться въ лсъ. Она осталась у насъ не на одинъ, а на много дней, и ея пребываніе дорого обошлось намъ.

Дали знать управляющему. Объявили всенародно въ церкви. Владлецъ важенки не являлся. Тогда стали поговаривать о томъ, чтобы продать важенку съ аукціона, но кто же въ нашемъ бдномъ приход могъ бы купить такую большую скотину? Наконецъ ее ршили зарзать.

Мы только и длали цлыми днями, что кормили ее. Она охотно ла пеклеванный хлбъ, но каша была ей не по вкусу. Она любила жевать мороженные листья рпы, которыми мы, къ счастью, могли свободно располагать. Кром того мы съ Гансомъ доили потихоньку корову и давали важенк молока, она пила его неохотно, но за то сама давала намъ немного молока.

Со взрослыми она была раздражительна и зла, и подпускала къ себ только насъ, дтей. Иногда она сбрасывала наши фуражки и обнюхивала наши волосы. Бытъ можетъ она думала, что мы были телята какой-нибудь рдкой породы.

Однажды пришелъ сосдъ, который долженъ былъ заколоть важенку. Но онъ ничего не смыслилъ въ этомъ дл и не могъ найти надлежащаго мста, а попалъ ножомъ въ самую кость. Важенка вырвалась отъ насъ и бросилась бжать по дорог съ ножемъ въ затылк.

— Ты увидишь, изъ этого ничего не выйдетъ, — сказалъ мн Гнась, — важенка сама суметъ себ помочь.

Но старшіе тутъ же ршили ее пристрлить.

— Это также не поможетъ, — сказалъ Гансъ.

Мы схватились за руки и взвыли отъ восторга, заране увренныя въ томъ, что вс усилія извести важенку будутъ напрасны.

Дали знать лсничему. У него было старое заржавленное ружье. Однажды онъ зимой повсилъ его надъ горящимъ очагомъ. Посл этого ружье стало давать осчку. Вроятно, у него не хватало дроби, потому что онъ наломалъ безчисленное множество большихъ гвоздей и зарядилъ ими ружье. Затмъ онъ прошепталъ надъ очагомъ какія-то слова. Это было, вроятно, какое-нибудь заклинаніе или нчто въ этомъ род. Онъ обернулся, бормоча что-то, а затмъ подошелъ къ намъ съ искаженнымъ лицомъ. Предчувствіе чего-то сверхъестественнаго и мрачнаго наполнило наши души во время этихъ таинственныхъ приготовленій.

Такой стрлокъ не могъ, конечно, быть мастеромъ своего дла. Это былъ какой-то мечтатель. Во всхъ его дйствіяхъ было что-то мистическое. Намъ съ трудомъ удалось поймать важенку.

Она упрямилась и была разъярена до крайности и ни на что не хотла итти на дворъ, мы должны были ради нея спуститься съ холма.

Лсникъ взялъ ружье, цлился цлую вчность и, наконецъ, нажалъ курокъ.

Кажется, самка свернаго оленя не маленькое животное, но даже она зашаталась на мст, когда цлый зарядъ дроби и гвоздей угодилъ ей въ голову. Нсколько секундъ важенка стояла оглушенная, какъ бы прислушиваясь къ чему-то ужасному, происходящему въ ея собственной голов, затмъ она упала на колни и грохнулась на бокъ. Мы видли, какъ что-то косматое и срое нсколько разъ вздрогнуло, а потомъ присмирло. Важенка лежала мертвая. Я написалъ стихотвореніе, въ которомъ видно, что она была какъ бы равна намъ, а не околла подобно собак. Это было очень длинное стихотвореніе, но я запомнилъ только одинъ стихъ:

‘Миновали для тебя голодъ и холодъ,

Ты почила въ гробу, такъ чиста и свтла.

Хранитель Сіона вознесетъ тебя къ небу

Онъ дастъ теб манны, напоитъ виномъ…’

Затмъ остается сказать еще нсколько словъ о птицахъ, приносящихъ вредъ. Я подразумваю птицъ, водворяющихся весной, во время посва на поляхъ и пожирающихъ смена. Это большей частью длаютъ дикіе гуси, воробьи и куры.

На насъ, дтяхъ, лежала обязанность охранять поля отъ этихъ птицъ, а такъ какъ это была дйствительно трудная работа, и такъ какъ она являлась часто помхой въ нашихъ интересныхъ играхъ, то мы отъ всей души возненавидли этихъ птицъ. Особенно возбуждали нашу ненависть куры. Мы были часто по отношенію къ нимъ очень жестоки. Мы доходили до виртуозности. Когда случалось бросать въ нихъ камнями и полньями, они какимъ-то чудомъ оставались живы и громко кудахтали. Тогда старшіе грозили намъ изъ окна, чтобъ мы прекратили свои кровожадныя забавы.

Какъ-то Гансу одолжили на время ружье. Онъ стрлялъ изъ него и сдлался ярымъ охотникомъ. Въ лсу онъ обыкновенно промахивался, зато, когда онъ началъ стрлять въ куръ, которыя стояли совершенно спокойно на одномъ мст, то ему случалось попадать въ цль. Конечно, посл этого дни ружья были сочтены.

ЛТНІЙ ОТДЫХЪ.

Пансіонъ былъ биткомъ набитъ гостями: мужчинами и дамами. Были тутъ и прізжіе изъ сосдняго государства. Собрались здсь большей частью совсмъ здоровые люди. У нихъ не было никакихъ болзней, если не считать какого нибудь пустяка. И мужчины, и женщины переутомились за зиму и пріхали на нсколько недль въ маленькое рыбачье село на берегъ моря отдохнуть.

Замужнихъ и женатыхъ было больше всего. Но, чтобъ лучше насладиться покоемъ, они большею частью оставляли дома свою дражайшую половину и, такимъ образомъ, могли здсь жить совершенно свободно. Флиртъ шелъ во всю между этими разобщенными парами, и по вечерамъ можно было наблюдать въ гостиной, какъ вс эти пожилые господа разомъ молодли.

И вс говорили:— Это здоровый воздухъ, это море!

Это были все интеллигентные, состоятельные люди, крупные коммерсанты, нсколько профессорскихъ женъ, директора, жена генеральнаго консула и жена статскаго совтника, страшно богатаго человка, пріхавшаго изъ столицы. На его визитной карточк стояло кратко: ‘Отто Менгель’, а между строкъ слдовало читать: оптовый негоціантъ. Вс величали его господиномъ директоромъ.

Хозяйка пансіона обладала рзкимъ талантомъ. Когда она знакомила своихъ гостей между собою, она каждому прибавляла соотвтствующій чинъ. Впрочемъ, о директор Менгел можно было сказать только хорошее: онъ былъ наврное очень вліятельный человкъ и носилъ на цпочк часовъ эмблему масонскаго ордена. При всемъ томъ, однако, странно было видть, какъ молодой Оксситандъ, который самъ былъ очень состоятельнымъ человкомъ и до сихъ поръ никогда ни передъ кмъ не унижался, необыкновенно подобострастно кланялся директору Менгелю, когда послдній появился въ пансіон. Только впослдствіи оказалось, что господинъ Менгель занимался въ столиц тмъ, что ссужалъ деньги подъ громадные проценты. Къ сплетнямъ, распространяемымъ среди гостей, относились, какъ къ милымъ шуткамъ, безъ всякаго злого умысла.

Но агентъ страхового общества, пріхавшій изъ сосдняго государства, навлекъ на себя всеобщую антипатію исключительно тмъ только, что пытался набрать кліентовъ въ пансіон для своего страхового общества. Казалось, что онъ разсчитывалъ на смерть кого-нибудь изъ присутствующихъ, а между тмъ вс были далеки отъ этой мысли

Его тоже называли господиномъ директоромъ, чтобъ пробудить въ немъ самоуваженіе, но это были напрасныя старанія. Самъ онъ называлъ себя агентомъ Андерсономъ, — и только. Онъ поправлялъ всхъ, кто приписывалъ ему директорскій титулъ. Болванъ!— онъ былъ только дловымъ человкомъ и больше ничего. Онъ былъ совершенно здоровъ, доказательствомъ тому служилъ его прекрасный аппетитъ, хорошо спалъ и былъ вообще крпкаго сложенія.

Однажды жена генеральнаго консула сказала:— Надо вышвырнуть вонъ этого господина Андерсона!

Но госпожа Мильде прекрасно знала, почему жена генеральнаго консула требовала теперь удаленія гоподина Андерсона. Онъ не оцнилъ ея нжныхъ чувствъ.

Какъ-то вечеромъ супруга генеральнаго консула сидла одна въ саду. Было темно, и она мечтала. Въ это время мимо нея прошелъ господинъ Андерсонъ. Она окликнула его и назвала директоромъ. Она даже намекнула ему на то, что его здоровый и сильный видъ дйствуетъ благотворно на ея нервы.

— Такъ, такъ, — сказалъ Андерсонъ.

— И представьте себ, мн кажется, что ваши руки покрыты волосами, ха, ха, ха, — засмялась жена генеральнаго консула.— Подойдите же ближе и дайте мн возможность насладиться вашимъ обществомъ.

— Тутъ слишкомъ темно, — возразилъ онъ.

— Да, но только не заставляйте меня итти на свтъ!

— Отчего же нтъ? Видите ли, я, напримръ, по опыту знаю, что выгляжу гораздо интересне при свт, чмъ въ темнот, — сказалъ Андерсонъ.

Это была упрямая голова, и всеобщее мнніе о немъ было, что онъ не любитъ природы. Видли, какъ онъ стоялъ на берегу и глядлъ на море сухими, совершенно сухими глазами. Молодой сердцедъ Оксентандъ попробовалъ однажды навести его на правильный путь, но это ему не удалось. Въ общемъ было очень интересно выслушивать отвты агента. Молодая красавица Трампе спросила его какъ-то за обдомъ:

— Такъ вы не женаты?

— Нтъ, — отвтилъ онъ. — Но во всякомъ случа и у меня были свои злоключенія…

Въ пансіонъ должна была пріхать новая гостья. Изъ сосдняго государства пришла телеграмма, въ которой справлялись, есть ли въ пансіон мсто для одинокой дамы. Комната могла бытъ и маленькой, — но обязательно въ нижнемъ этаж. Хозяйка отвтила, что такая комната есть. Теперь весь пансіонъ съ нетерпніемъ ожидалъ ея прізда.

Почему она хотла жить въ нижнемъ этаж? Хромала она? Молодыя женщины, бывшія три-четыре года замужемъ, ничего не имли противъ того, чтобъ прізжая была некрасива.

Серцедъ Оксентандъ сказалъ:— Отчего же? Пусть лучше будетъ хорошенькая, съ вами, госпожа Трампе, она во всякомъ случа не сможетъ равняться.

Два дня спустя она пріхала. Ея экипажъ халъ очень быстро и остановился у подъзда пансіона. Игра въ лаунъ-тенисъ разомъ прекратилась, и вс уставились на прізжую. На ней была большая шляпа, и вообще одта она была очень изысканно. Когда она вышла изъ экипажа, вс увидали, что она очень молода.

— Моя фамилія — Андерсонъ, — сказала она, обращаясь къ хозяйк.

— Какъ ея фамилія?— спросила жена генеральнаго консула.

— Андерсонъ!— отвтила красавица Трампе.

— Вотъ какъ? Прибавилось еще существо подъ фамиліей Андерсонъ! Здсь просто житья отъ нихъ не будетъ.

Жена генеральнаго консула оказалась права. Госпожа Андерсонъ сдлалась дйствительно невыносимою для всхъ, кром мужчинъ. Въ нихъ же она зажгла огонь. Съ перваго взгляда нельзя было даже понять, почему. Хорошенькой она не была, у нея не было блестящихъ глазъ госпожи Трампе, о сравненіи нечего было и думать. Но у нея были темные, опасные глаза. Да, они были опасны. Къ тому же брови напоминали дв темныя піявки, повернутыя другъ къ другу головками. Въ этихъ бровяхъ было что-то мистическое. Она была молода, и ея ротъ напоминалъ цвтокъ.

Она была красива…

Госпожа Андерсонъ встала на слдующее утро слишкомъ поздно, и хозяйка должна была напомнить ей о томъ, что въ пансіон все длается въ опредленные часы: первый завтракъ ровно въ девять часовъ.

Госпожа Андерсонъ отвтила:— Я явлюсь ровно въ девять часовъ — но только не раньше.

Самъ генеральный консулъ заглядлся на нее. Онъ встртился съ ней взглядомъ. А генеральный консулъ не принадлежалъ къ числу тхъ людей, которыхъ слдовало бы учить понимать взгляды. Онъ происходилъ изъ поколнія извстнаго поэта и самъ писалъ превосходныя стихотворенія о природ и людяхъ.

Какой откровенный огонекъ горлъ въ этихъ женскихъ глазахъ при дневномъ свт! Генеральный консулъ усплъ замтить, что это были глаза, въ которыхъ свтилось желаніе…

Когда госпожа Андерсонъ получила счетъ, то, безъ дальнйшихъ церемоній, она попросила отсрочки платежа, у нея въ данную минуту не было денегъ, сказала она, но, во всякомъ случа, можно будетъ найти выходъ въ одинъ изъ послдующихъ дней.

Вечеромъ она вступила въ разговоръ со статскимъ совтникомъ Адами. Онъ стоялъ на рубеж второй молодости, этой послдней вспышки страсти, когда люди становятся неестественно молодыми.

Вопросы и отвты госпожи Андерсонъ восхищали знатнаго, плшиваго господина.

Какъ только жена вызвала его въ сосднюю комнату, его мсто поспшно занялъ генеральный консулъ. Онъ долго выжидалъ этой минуты.

Онъ сказалъ:— Я завидовалъ статскому совтнику, когда онъ такъ долго разговаривалъ съ вами.

— Я васъ ждала, господинъ консулъ, — возразила дама.— Между прочимъ, чтобы спросить васъ кое о чемъ и чтобы поблагодарить васъ.

— За что же?

— Это вы приказали поставить цвты въ моей комнат?

— Цвты? Признаюсь… Вамъ прислали цвты?

— Простите, — сказала молодая женщина. — Я дйствительно слишкомъ много возмечтала о себ!

Поэзія бросилась въ голову генеральнаго консула отъ этихъ таинственныхъ цвтовъ, и онъ сказалъ:

— Господи, я долженъ былъ это сдлать! Намъ всмъ слдовало бы это длать! Изо дня въ день…

— Я люблю цвты, — сказала женщина. — но я слишкомъ бдна, чтобы сама покупать ихъ.

Случилось такъ, что она начала разсказывать разные эпизоды изъ своей жизни, и генеральный консулъ сдлалъ то же самое. Никогда до этихъ поръ онъ не бывалъ такъ откровененъ съ постороннимъ ему человкомъ. Кончилось тмъ, что онъ окончательно потерялъ голову. Женщина сказала:

— Вы, вдь, женаты, господинъ консулъ?

— Въ любви замчается больше счастья въ будущемъ, чмъ въ прошломъ, — возразилъ онъ и вздохнулъ.

На слдующій день генеральный консулъ сидлъ за обдомъ смущенный, лихорадочно настроенный. Причиной тому было маленькое стихотвореніе, которое онъ вложилъ въ салфетку госпожи Андерсонъ.

Когда она нашла его и принялась читать, онъ обернулся къ своему сосду и сказалъ: — Фу! здсь сегодня невыносимо жарко.

Поговаривали, что цвты госпож Андерсонъ были несомннно посланы старымъ, лысымъ сановникомъ. Но онъ самъ отрицалъ это.

— Нтъ, нтъ, это не я, — говорилъ онъ, — и мн не въ чемъ признаваться.

Женщина посмотрла на него съ удивленіемъ. Она приподняла слегка брови, эти дв тонкія піявки, съ прикасавшимися другъ къ другу головками и сказала:

— Нтъ?— какъ вы это мило сказали… Вашъ голосъ звучалъ, какъ арфа!… Господинъ совтникъ поетъ?

— Ну… въ полномъ смысл этого слова нтъ, т.-е. немножко плъ въ молодости.

Онъ чувствовалъ себя юношей.

Конечно, это здоровый воздухъ и море сдлали его такимъ сильнымъ и пылкимъ.

Жена статскаго совтника послала за нимъ, но онъ не двинулся съ мста.

— Я не пойду, — сказалъ онъ.— Пусть оставятъ меня въ поко! И чего отъ меня хотятъ, наконецъ?

А госпожа Андерсонъ кивала головой и была на его сторон: конечно, онъ могъ оставаться здсь.

— Мы можемъ съ вами говорить о длахъ, — сказала она, — тогда вы можете, конечно, остаться.

— Да съ вами, сударыня, я охотно имлъ бы дло. Выслушайте только меня! Пусть у насъ съ вами будетъ хотя маленькое дло!

— А не крупное?

— Нтъ, отчего же, я согласенъ и на большое дло. Чмъ больше, тмъ лучше — ха-ха-ха. Да благословитъ васъ Господь!

Но госпожа Андерсонъ говорила совершенно серьезно. Она хотла застраховать его жизнь.

— Ахъ такъ, — сказалъ растерянно совтникъ, — значитъ вы, сударыня — агентъ?

— Видите ли, это было нсколько лтъ тому назадъ.— Я должна была помогать своему мужу зарабатывать деньги. Что могла я предпринять?

И она объяснила ему дальше, что не хочетъ вовсе его эксплоатировать, онъ можетъ застраховать себя за самую небольшую сумму.

— Нтъ, — сказалъ совтникъ, — если уже страховать свою жизнь, то за крупную сумму. И вообще это совсмъ не лишнее дло застраховать себя.

— Я пошлю домой къ мужу бумаги для подписи, —сказала госпожа Андерсонъ. — По уставу, докторъ долженъ васъ освидтельствовать, несмотря на то, что вы здоровы, какъ юноша. Врачъ страхового общества немедленно прідетъ.

Когда совтникъ встртился съ женой, онъ коротко сказалъ ей:

— У меня были дловые разговоры, и я не могъ уйти. Зачмъ ты звала меня?

— У тебя были дла? Съ ней!

— Я застраховалъ свою жизнь. Это безспорно иметъ смыслъ. Кром того, она вращается въ лучшемъ обществ!

— Въ худшемъ обществ, — послдовалъ двусмысленный отвтъ совтницы, — она вращается въ самомъ худшемъ обществ!

Статскій совтникъ былъ очень доволенъ, что могъ оказать услугу госпож Андерсонъ. Онъ самъ настаивалъ на томъ, чтобы поскоре кончить дло, и когда, наконецъ, изъ сосдняго государства пріхалъ врачъ, статскій совтникъ отправился на освидтельствованіе въ самомъ веселомъ настроеніи.

Конечно, оказалось, что онъ былъ совершенно здоровъ.

Госпожа Андерсонъ протянула ему руку и поблагодарила его.

— Разв я дйствительно оказалъ вамъ этимъ услугу?— спросилъ онъ

— Да, очень большое одолженіе. Мн не хотлось бы говорить объ этомъ.

Тогда статскій совтникъ выказалъ все свое великодушіе и сказалъ:

— Я думаю, что мн удастся уговорить и генеральнаго консула сдлать тоже самое, если, конечно, вамъ это будетъ угодно.

Тогда госпожа Андерсонъ назвала его своимъ благодтелемъ и другомъ. Въ тотъ же моментъ она оглянулась кругомъ, и щеки ея покрылись прелестнымъ румянцемъ.

— Я думаю, что намъ удастся сейчасъ же оборудовать это дло, пока докторъ страхового общества еще здсь, — сказалъ статскій совтникъ, обращаясь къ генеральному консулу.— Мы несомннно этимъ сдлаемъ доброе дло, хотя она мн этого прямо не сказала, но…

— А мн она откровенно сказала, что она бдна, — возразилъ генеральный консулъ.— Мн ее искренно жаль. Очаровательное созданіе, опасные глаза!

Поэтъ согласился, — онъ не хотлъ отстать отъ совтника и ршился застраховать себя за такую же крупную сумму, какъ и онъ.

У него было еще одно маленькое основаніе сдлать это одолженіе госпож Андерсонъ: она съ такимъ чувствомъ поблагодарила его за стихотвореніе, что это можно было принять не иначе, какъ за вызовъ. Поэтическія мысли бурлили въ немъ, и онъ сказалъ:

— А что, если мы застрахуемъ нашихъ женъ?

— Что?— нашихъ женъ?— спросилъ статскій совтникъ.— Нтъ это не пройдетъ! Моя супруга ни за что не согласится. Вы вдь знаете, предстоитъ освидтельствованіе. Никогда и ни за что она не согласится.

— А по-моему мы почти обязаны сдлать это.

Произошла пауза. Статскій совтникъ усиленно соображалъ что-то.

— Она должна это сдлать!— воскликнулъ онъ вдругъ.— Я сейчасъ же пойду къ ней!

Рдко приходилось слышатъ статской совтниц, чтобы ея мужъ говорилъ такъ убдительно. Онъ не допускалъ никакихъ возраженій.

— Мы обязаны это сдлать!— окончилъ онъ словами генеральнаго консула

— Обязаны?

Статскій совтникъ разыгралъ изъ себя предусмотрительнаго человка, торжественно кивнулъ нсколько разъ головой и сказалъ:

— Да, мы обязаны это сдлать. У насъ есть дочь, которую слдуетъ обезпечить!

И хотя дочь была замужемъ за милліонеромъ, противъ этой торжественности не послдовало никакихъ возраженій….

Прізжій врачъ былъ буквально заваленъ работой. Онъ долженъ былъ подвергнуть наружному и внутреннему освидтельствованію многихъ знатныхъ господъ и выдать имъ свидтельства соотвтственно состоянію ихъ здоровья. Это былъ молодой темноглазый господинъ въ свтло-сромъ костюм. Сердцедъ Оксентандъ совсмъ терялся рядомъ съ нимъ, и за эти дни, пока прізжій врачъ былъ въ пансіон, онъ потерялъ всякій интересъ. Вначал онъ старался казаться равнодушнымъ, но когда онъ замтилъ, что глаза красавицы Трампе стали блестть боле обыкновеннаго въ присутствіи врача, то бдный сердцедъ окончательно потерялъ голову.

— Вы мной играли, — сказалъ онъ госпож Трампе.

Онъ ежедневно повторялъ ей эту фразу и упрекалъ ее.

Однажды она отвтила ему прямо безъ обиняковъ, — такъ какъ онъ надолъ ей:

— Я вовсе вами не играла. Но я не люблю васъ такъ, какъ бы вы этого желали. Все равно, что вышло бы изъ этого? Я же замужемъ, обдумайте это.

— Вамъ слдовало бы начать съ того и сказать мн это, — возразилъ онъ. — А вы совсмъ не съ того начали.

— Но мы останемся очень, очень хорошими друзьями, не правда ли?— продолжала она.

Сердцедъ горько разсмялся.

— И вы будете мн сестрой, это такъ говорится?…

Она влюбилась въ доктора и по вечерамъ разговаривала съ нимъ въ саду.

— Я знаю особу, которая могла бы быть счастливе, — сказала она и замтно покраснла.

— Но вдь это не вы?

— Нтъ, это я. Вы врачъ и должны понятъ нездоровыхъ. Такъ опасно лежать на песк и набираться здоровья отъ воздуха и моря. А здсь нтъ никого, съ кмъ можно было бы поговорить. Никого не было, пока не пріхали вы.

Сердцедъ Оксентандъ прошелъ мимо нихъ. Казалось, онъ искалъ кого-то, чтобы убить.

— Эта госпожа Андерсонъ можетъ бытъ съ вами всегда, когда захочетъ, — сказала женщина. Докторъ разсмялся:

— Только при дловыхъ обстоятельствахъ, — мы страхуемъ людей. Она зарабатываетъ пропасть денегъ… Покажите мн ваше кольцо. Дайте же мн вашу руку. Нтъ? Всего на минутку!

— Нтъ, я не ршаюсь. Госпожа Андерсонъ длаетъ это?… Боже мой, вотъ я кладу свою руку въ вашу, будто я въ чемъ-то соглашаюсь. Ахъ Господи, я этого не длаю, я ни на что не соглашаюсь, вы меня понимаете? Но, любезнйшій, что вы тамъ длаете?

Она выдернула свою руку. Но онъ усплъ ее поцловать.

— Какая у васъ красивая и теплая рука!— сказалъ онъ.

И госпожа Андерсонъ прошла мимо нихъ. Проснулась ли въ ней ревность? Ея глаза такъ странно скользнули по нимъ, какъ будто они увидали ихъ обоихъ. Госпожа Андерсонъ гордо продолжала свой путь. Все-таки, когда сердцедъ Оксентандъ заговорилъ съ ней на веранд, она стала говорить съ нимъ какъ-то необыкновенно горячо. Они оставались сидть и вели длинный лихорадочный разговоръ, желая показать сидящимъ въ саду, что они, наконецъ, обрли другъ друга. Госпожа Андерсонъ больше не боялась счетовъ. Она разомъ заплатила по счетамъ, будто это былъ маленькій долгъ, пустякъ, ‘на чай’, перепавшій отъ страховой преміи. А статскій совтникъ бросалъ въ темные вечера большіе букеты въ ея окно. Правда, она была въ немилости у здшнихъ дамъ, но ему-то какое до этого дло? По отношенію ко всмъ у нея, казалось, было каменное сердце, за исключеніемъ всхъ, кмъ она лично интересовалась. Такъ, напримръ, она не взлюбила своего несчастнаго конкурента, агента Андерсона. Онъ былъ болванъ и не пользовался ничьимъ расположеніемъ. Изъ небольшого количества словъ, которыми они перекинулись между собою, окружающіе могли замтить, что они питаютъ другъ къ другу полное презрніе и злобу. Агентъ Андерсонъ выглядлъ опаснымъ заговорщикомъ.

Въ одну изъ душныхъ ночей дйствительный статскій совтникъ высунулся изъ окна, чтобы освжиться. Было темно, и онъ слышалъ только тихій шумъ деревьевъ въ саду. Онъ бросилъ взглядъ на окно госпожи Андерсонъ, находящееся въ нижнемъ этаж: оно было закрыто, лампа потушена, и она сама, вроятно, спала. Вдругъ онъ слышитъ въ темнот, какъ одно изъ оконъ госпожи Андерсонъ открывается и какой-то человкъ прыгаетъ на землю. Дйствительный статскій совтникъ почувствовалъ, какъ у него заныло сердце, и онъ не могъ уснутъ въ эту ночь.

Все утро онъ мужественно хранилъ эту ужасную тайну, но днемъ не выдержалъ и, отправившись къ госпож Мильде, разсказалъ ей все, что видлъ.

Оказалось, что эти двое прізжихъ, познакомившись здсь, были между собою въ интимныхъ отношеніяхъ. Виною тому былъ, конечно, здоровый воздухъ.

— Какое теб дло до госпожи Андерсонъ, милый мой!— сказала госпожа Мильде.

— Я не желаю этого выносить!— возразилъ дйствительный статскій совтникъ, — ночью каждый обязанъ пользоваться покоемъ!— Госпожа Мильде бросилась ему на шею и, рыдая, заклинала его думать о ней, только о ней. Ни о комъ другомъ. Иначе она этого не перенесетъ.

— Такъ, такъ, такъ! сказалъ совтникъ.— Хорошо, только о теб. Но… конечно, я думаю только о теб.

Но госпожа Мильде продолжала заливаться слезами и упрекала его за то, что дни проходили за днями, а они еще ни разу не встртились другъ съ другомъ. И она сказала:

— Эта посторонняя женщина обворожила тебя, и ты совсмъ не хочешь меня знать.

— Можешь ты узнать, кто тотъ негодяй, котораго она принимаетъ по ночамъ? — сказалъ дйствительный статскій совтникъ, занятый своими мыслями.

Тогда госпожа Мильде опять разразилась упреками:

— Видишь, ты опять думаешь о ней! Нтъ, я этого не вынесу!

Цлые полчаса долженъ былъ дйствительный статскій совтникъ оставаться у нея, ласкать ее и длать все возможное, чтобы опять принести ее въ хорошее настроеніе. Передъ уходомъ онъ сказалъ ей съ достоинствомъ:

— Я думаю, что мы должны дойти до того, чтобъ относиться другъ къ другу, какъ братъ и сестра.

Госпожа Мильде настолько успокоилась теперь, что выслушала эти слова, не проливая слезъ. Она откинулась на кушетку и вскор заснула сномъ праведницы.

Но дйствительный статскій совтникъ понесъ теперь свою тайну генеральному консулу. Глупостью было съ его стороны съ такимъ дломъ обращаться къ женщин.

— Конечно, мое подозрніе падаетъ не на васъ, — сказалъ онъ генеральному консулу.— Этой мысли я не допускаю.

— Нтъ, во вки вковъ нтъ, — сказалъ генеральный консулъ, преисполненный поэтическимъ вдохновеніемъ.

И у обоихъ глаза сдлались ясные отъ взимнаго доврія.

Они обсудили дло и ршили, что виновникомъ былъ сердцедъ Оксентандъ. На совтника была возложена обязанность зорко слдить за окнами соблазнительной женщины.

— Это ужасно непріятно, — сказалъ дйствительный статскій совтникъ, — что этотъ Оксентандъ получилъ къ ней доступъ. А между тмъ вдь никто другой, какъ мы, вы и я, были ея истинными друзьями.

— Если это Оксентандъ, то я поговорю съ хозяйкой, — сказалъ генеральный консулъ.— Его нужно выгнать изъ пансіона. Я этого не потерплю.

Совтникъ отвтилъ:

— Я точно также. Я сегодня всю ночь глазъ не смыкалъ…

Дйствительно, были серьезныя основанія подозрвать вышеупомянутаго сердцеда Оксентанда. Госпожа Андерсонъ очаровывала его все больше и больше, оъ старался въ присутствіи другихъ обратить на себя ея вниманіе сладкими рчами. А его бывшее увлеченіе. красавица Трампе, все больше и больше отодвиталась на задній планъ. Однажды онъ отозвалъ въ сторону оптового негоціанта Отто Менгеля и заговорилъ съ нимъ о деньгахъ, ему нужно было совершить новый крупный заемъ.

— Нтъ, — сказалъ ростовщикъ, — ваши проценты и такъ наросли. Вамъ и безъ того трудно расплачиваться съ тмъ, что я вамъ давалъ раньше.

— Совсмъ нтъ! Вы ошибаетесь. Къ тому же мой дядя при смерти. Я только что получилъ письмо: со дня на день ждутъ его смерти.

— Да, будемъ надяться!— сказалъ Отто Менгелъ. Но онъ не хотлъ больше выручать сердцеда. Для сердцеда наступили тяжелые дни. Онъ объявилъ, что хочетъ застраховать свою жизнь у госпожи Андерсонъ, а теперь не могъ исполнить своего слова. Наконецъ, въ одинъ прекрасный день онъ получаетъ телеграмму съ извщеніемъ о смерти дяди, и тогда оптовый негоціантъ Отто Менгель поспшилъ одолжить ему денегъ. Такихъ невроятныхъ процентовъ серцедъ Оксентандъ никогда не платилъ. Но онъ молчалъ, такъ какъ телеграмма была написана имъ самимъ.

Случилось, что въ одну темную ночь окно госпожи Андерсонъ открылось опять, и оттуда выскочилъ мужчина. Несчастный дйствительный статскій совтникъ слдитъ сверху, видитъ все происходящее, но ничего, абсолютно ничего не можетъ предпринять. Утромъ онъ захватилъ съ собою генеральнаго консула, и они стали изслдовать слды ногъ подъ окнами госпожи Андерсонъ.

— Это отдльные слды въ сторону, — сказалъ генеральный консулъ.

— Это слды сапогъ съ желзной оковкой каблука, — сказалъ дйствительный статскій совтникъ.

Слдующую ночь они въ со свчкой въ рук пошли разсматривать сапоги, выставленные для чистки въ коридор и они нашли пару сапогъ съ желзной оковкой. То были сапоги агента страхового общества Андерсона. Никогда въ жизни оба старца не испытывали большаго изумленія. Но оба были возмущены и не хотли доле выносить этого.

Въ продолженіе утра они сдлали нсколько намековъ агенту и ршили помучить слегка легкомысленную женщину.

— Подъ вашимъ окномъ сегодня ночью были какіе-то люди, — сказалъ дйствительный статскій совтникъ.

— Да, — прибавилъ генеральный консулъ, — какъ разъ подъ вашимъ окномъ. Въ темную глубокую ночь.

— Что вы говорите! — воскликнула женщина. —Это былъ жуликъ?

— Человкъ плотнаго сложенія. Лтъ тридцати. Въ темной одежд. Каблуки его сапогъ окованы желзомъ, такіе носятъ въ деревняхъ.

— Я не ршусь больше спать въ этой комнат.

Да у нея и не было больше основаній оставаться въ этой комнат.

Днемъ госпожи Андерсонъ нигд не было видно, мсто ея за столомъ пустовало. Тутъ же рядомъ стоялъ свободный стулъ: стулъ врача страхового общества. ‘Гд они, куда могли они запропаститься’, спрашивали вс. А агентъ страхового общества, пріхавшій изъ сосдняго государства, былъ твердъ и непроницаемъ, какъ заговорщикъ.

Выраженіе его лица ничуть не сдлалось мягче, когда хозяйка попросила его къ себ въ контору и сообщила ему, что его видли ночью, покидающимъ комнату госпожи Андерсонъ черезъ окно.

— А что же дальше?— спросилъ Андерсонъ.

— Господинъ Андерсонъ принужденъ ухать, — сказала хозяйка.— Я не могу потерпть этого въ своемъ дом.

Андерсонъ пробормоталъ:

— Если бъ это было самое худшее, что я былъ въ ея комнат и долженъ теперь ухать!

— Я для васъ послала за экипажемъ.

— Но самое худшее то, что она ухала, — продолжалъ Андерсонъ.— Можетъ быть, вы можете мн сказать, куда она ухала?

— Въ этомъ случа я не могу быть вамъ полезной, — возразила хозяйка.

Андерсонъ говорилъ самъ съ собой:

— Подозрвалъ я ихъ уже давно. Но я надялся, что она на чужой сторон обуздается.

— Мн кажется, что это вы не могли обуздать себя.

Андерсонъ началъ волноваться и возразилъ:

— Я долженъ былъ приходить къ ней приготовлять бумаги, подписывать свидтельства о страхованіи. Понимаете вы теперь?

— Какое вамъ дло до страховыхъ свидтельствъ госпожи Андерсонъ? Она же посторонняя женщина для васъ.

— Она?— посторонняя женщина? Она моя жена, и больше ничего!

— Ваша жена?— спросила хозяйка недоврчиво.

— Она была моей женой!— закричалъ агентъ Андерсонъ.— Я измучился здсь, дла мои не клеились, тогда я написалъ ей, чтобы она прізжала. А вотъ теперь она связалась съ докторомъ, и они ухали вмст. Провели они меня оба, она взяла вс деньги.

Тогда хозяйка съ минуту промолчала и взвшивала событіе. У нея было еще маленькое подозрніе.

— Собственную жену можно навщать и днемъ, — сказала она, длая маленькій приступъ.

— А разв нельзя навщать свою собственную жену по ночамъ?— грустно спросилъ Андерсонъ…

По всему пансіону поднялось невроятное волненіе. Вс мужчины поняли, какъ ловко ихъ провела хитрая женщина. Агентъ Андерсонъ вынималъ одну бумагу за другой и доказывалъ, что эта дама была его законной женой. Теперь на этотъ счетъ не было больше сомнній, они сообща застраховали полпансіона. Сердцедъ Оксентандъ больше всхъ желалъ бы объявить недйствительнымъ страхованіе своей жизни, но онъ принужденъ былъ молчать изъ-за злосчастной телеграммы. Дйствительный статскій совтникъ Адами и генеральный консулъ грозили Андерсону довести это до свднія суда.

— Пожалуйста, сдлайте это!— возразилъ агентъ.— Увы, застраховали у меня, вс свидтельства имютъ еще свою силу, моя подпись сдлала ихъ дйствительными.

И агенту Андерсону не нужно было теперь такъ скоропалительно покидать пансіонъ, какъ отъ него потребовали первоначально. Вс мужчины осуждали агента за то, что его жена была посредницей въ его длахъ. Но дамы были на сторон страхового агента и своимъ сочувствіемъ старались облегчить его участь. Радуясь, что опасная женщина, наконецъ, исчезла, он дошли даже до того, что утшали агента въ его несчастьи.

— Она во всякомъ случа вернется!— говорила госпожа Мильде.— Она убдится въ томъ, что правда на вашей сторон. Такъ по крайней мр бываетъ у меня по отношенію къ моему мужу.

И красавица Трампе, которую такъ коварно провелъ черноглазый страховой врачъ, объяснила, что у нея съ мужемъ бываетъ точно также, но что онъ единственный на всемъ земномъ шар…

Но агентъ Андерсонъ скорблъ о другомъ.

— Конечно, она вернется, — говорилъ онъ.— Я жду ее, такъ какъ она очень свдуща въ дл страхованія, но если она опять пропадетъ у меня со страховыми преміями, то она обойдется мн очень дорого, — сказалъ онъ.

Черезъ три недли пришло, наконецъ, письмо отъ бглянки, въ которомъ она писала, что припадаетъ къ его ногамъ и на колняхъ умоляетъ его о прощеніи. Глаза ея полны слезъ — стояло тамъ.— А о доктор не спрашивай, — стояло дальше, — такъ какъ онъ отправился въ предлы недосягаемости.

Страховой агентъ невольно покачалъ головой.

— Что я говорилъ! А можетъ быть она еще и не вернулась обратно! Во всякомъ случа, если она сдлаетъ это еще разъ и возьметъ съ собою кассу, то пущу ей вслдъ тайный приказъ о ея задержаніи.

И агентъ Андерсонъ отправился къ себ на родину.

Въ тотъ же вечеръ красавица Трампе ходила взадъ и впередъ и отъ избытка здоровья ломала руки. Она успла уже позабыть доктора, и ея чувство къ сердцеду Оксентанду воскресло съ новой силой. А такъ какъ сердцедъ Оксентандъ тоже усплъ окончательно поправиться, благодаря морю и деревенскому воздуху, то они какъ никогда обрадовались другъ другу.

Онъ обнялъ ее и сказалъ:

— Ну, теперь вы не уйдете отъ моей вчной любви.

Она не отвтила отрицательно, она улыбнулась и шептала: ‘Въ блаженное лтнее время’…

Дйствительный статскій совтникъ Адами не видлъ другого исхода, какъ только вернуться обратно къ госпож Мильде. Но она все-таки отомстила ему какъ слдуетъ за то, что онъ однажды въ минуту раздраженія предложилъ ей имть съ ней исключительно братскія отношенія: два дня она не сводила глазъ съ генеральнаго консула и говорила исключительно съ нимъ. Наконецъ, на третій вечеръ она сказала: ‘Рискнемъ!’ и все пошло по-старому между ней и дйствительнымъ статскимъ совтникомъ.

ЖЕНЩИНА ПОБДИЛА.

Я служилъ кондукторомъ на электрической желзной дорог въ Чикаго. Сначала я былъ приставленъ къ трамваю, циркулирующему между центромъ города и скотнымъ рынкомъ. Во время ночного дежурства мы не были гарантированы отъ вторженія сомнительныхъ людей. Однако мы не имли права стрлять въ кого бы то ни было, а тмъ боле убивать, такъ какъ общество электрическихъ желзныхъ дорогъ было отвтственно за наши поступки, что касается меня, то у меня даже не было револьвера, и я долженъ былъ надяться на свою звзду. Въ общемъ совсмъ обезоружены бывали мы рдко: такъ, напримръ, у меня была ручка тормаза, которую можно было снять въ одно мгновеніе, и она могла служить прекрасной защитой. Но мн пришлось употребить ее въ дло всего одинъ разъ. На Рождеств 1886 года я благополучно продежурилъ вс ночи на своемъ трамва. Но вотъ какъ-то разъ подошла цлая толпа ирландцевъ со скотнаго рынка, и они разомъ заполнили весь вагонъ, они были пьяны и имли при себ бутылки, они жаловались на нужду и не хотли платить мн денегъ за билеты, хотя вагонъ уже тронулся. Въ продолженіе цлаго года, утромъ и вечеромъ они выплачивали обществу свои пять центовъ, говорили они, а теперь — Рождество, и потому они хотятъ хоть разъ не заплатить. Это соображеніе было вовсе не безсмысленно, но пропустить ихъ безъ денегъ я не ршился, боясь ‘шпіоновъ’, бывшихъ на служб у общества электрическихъ желзныхъ дорогъ и обязанныхъ слдить за честностью кондукторовъ. Констэебль влзъ въ вагонь. Онъ постоялъ нсколько минуть, сказалъ нсколько словъ о Рождеств и о погод и выпрыгнулъ обратно на мостовую, такъ какъ вагонъ былъ переполненъ. Я прекрасно зналъ, что мн стоило сказать констэблю два слова, и вс пассажиры тотчасъ же заплатили бы свои пять центовъ, но я ничего ему не сказалъ.— Почему вы не донесли на насъ?— спросилъ одинъ изъ нихъ.— Я считалъ это лишнимъ — возразилъ я, — я вдь имю дло съ джентльменами. Въ отвтъ на мое возраженіе многіе отъ души расхохотались, но часть меня поддержала, и они нашли предлогъ заплатить за всхъ.

На слдующее Рождество меня переведи на Коттеджъ-линію. Это было большое разнообразіе. Теперь у меня былъ цлый поздъ, состоящій изъ двухъ, а иногда и трехъ вагоновъ, который долженъ былъ проходить подземнымъ туннелемъ, публика въ этой части города была чистая, и я долженъ былъ собирать свои пятачки въ перчаткахъ. Здсь не бывало никакихъ недоразумній, но зато я скоро утомился при вид такого громаднаго количества людей.

На Рождество 1897 года мн пришлось пережить небольшое событіе.

Утромъ въ сочельникъ я привелъ свой поздъ въ городъ, тогда у меня было дневное дежурство. Въ вагонъ входить господинъ и начинаетъ со мною разговаривать, пока я обходилъ вагоны, онъ ждалъ меня на задней площадк, гд было мое постоянное мсто, и возобновилъ разговоръ. Ему было лтъ тридцать, онъ былъ блденъ, носилъ бороду и былъ очень изысканно одтъ, но безъ пальто, несмотря на довольно холодную погоду.

— Я ухалъ изъ дому, въ чемъ былъ, — сказалъ онъ.— Я хочу сдлать жен сюрпризъ.

— Рождественскій подарокъ, — замтилъ я.

— Совершенно врно!— отвтилъ онъ и улыбнулся. Но это была странная улыбка, какая-то гримаса, нервное подергиваніе рта.

— Сколько вы зарабатываете?— спросилъ онъ.

Это самый обыкновенный вопросъ въ Америк, и потому я отвтилъ ему, сколько зарабатываю.

— Хотите заработать лишнихъ десять долларовъ?— спросилъ онъ.

Я отвтилъ:— Да.

Онъ вынулъ бумажникъ и безъ дальнйшихъ разговоровъ подалъ мн банковую ассигнацію. Онъ сказалъ, что чувствуетъ ко мн довріе.

— Что я долженъ сдлать?— спросилъ я.

Онъ спросилъ росписаніе моего времени и сказалъ:

— Вы заняты сегодня въ продолженіи восьми часовъ?

— Да.

— Въ одну изъ поздокъ вы должны оказать мн услугу. Здсь на углу улицы Монроэ мы прозжаемъ мимо люка, ведущаго къ подземному кабелю. Надъ люкомъ крышка, я подниму ее и спущусь внизъ.

— Вы хотите лишить себя жизни?

— Не совсмъ. Но я хочу такъ сдлать.

— Ага!

— Вы должны остановить вашъ трамвай и вытащить меня изъ люка, даже въ томъ случа если я начну оказывать сопротивленіе.

— Хорошо, будетъ исполнено.

— Благодарю васъ. Я впрочемъ не психически разстроенъ, какъ вы, можетъ быть, предполагаете. Я все это длаю изъ-за моей жены, она должна увидать, что я хотлъ лишить себя жизни.

— Ваша жена, слдовательно, будетъ сидть въ моемъ позд?

— Да. Она будетъ сидть на передней площадк.

Я удивился. Передняя площадка была отдленіемъ вагоновожатаго, тамъ онъ стоялъ и управлялъ трамваемъ — она была открыта со всхъ сторонъ, зимой тамъ было очень холодно, и никто туда не садился.

— Она будетъ сидть на передней площадк, — повторилъ господинъ, — она писала объ этомъ своему любовнику и общала дать ему знакъ, когда она къ нему придетъ.

— Хорошо. Но я долженъ вамъ напомнить, чтобъ вы какъ можно скоре открывали крышку и влзали въ люкъ, иначе насъ настигнетъ слдующій поздъ. Мы здимъ каждыя три минуты.

— Все это мн извстно, — возразилъ господинъ.— Крышка будетъ уже открыта, когда я подойду. Она уже и сейчасъ открыта.

— Еще одно: какъ можете вы узнать, съ какимъ поздомъ подетъ ваша жена?

— Объ этомъ я буду извщенъ по телеграфу. У меня есть люди, которые слдятъ за каждымъ ея шагомъ. На моей жен будетъ коричневый мховой костюмъ, вы ее легко узнаете — она очень красива. Въ случа, если она упадетъ въ обморокъ, я попрошу васъ отнести ее въ аптеку, находящуюся на углу улицы Монроэ.

Я спросилъ:

— Говорили ли вы съ моимъ вагоновожатымъ?

— Да — сказалъ онъ, — и я далъ ему ту же сумму, что и вамъ. Но я не хочу, чтобы вы смялись надъ этимъ фактомъ. Вы не должны говорить о немъ между собою.

— Хорошо.

— Когда вы будете приближаться къ улиц Монроэ, то помститесь на передней площадк и смотрите въ оба. Какъ только вы увидите надъ люкомъ мою голову, вы дадите сигналъ, и поздъ остановится. Машинистъ поможетъ вамъ вытащить меня изъ люка, если даже я буду сопротивляться и утверждать, что хочу умереть.

Я обдумалъ все сказанное и замтилъ:

— Мн кажется, вы могли бы сберечь ваши деньги и никого не посвящать въ свои планы. Вы просто могли бы влзть въ люкъ.

— Великій Боже!— воскликнулъ господинъ, — предположимъ, что вагоновожатый меня не замтитъ! Вы меня не замтите! Никто меня не увидитъ!

— Вы правы.

Мы поговорили еще кое о чемъ, господинъ дохалъ со мной до послдней станціи и, когда поздъ повернулъ обратно, онъ похалъ назадъ. На углу улицы Монроэ онъ сказалъ:

— Вотъ тутъ аптека, въ которую вы отнесете мою жену въ случа, если она упадетъ въ обморокъ.

Затмъ онъ выпрыгнулъ изъ трамвая.

Я разомъ сдлался на десять долларовъ богаче. Слава Богу, въ жизни бываютъ счастливые деньки! Въ продолженіе всей зимы я обертывалъ грудь и спину слоемъ газетной бумаги, чтобы предохранитъ себя отъ пронизывающаго втра, при малйшемъ движеніи я скриплъ самымъ непріятнымъ образомъ, и товарищи постоянно издвались надо мною. Зато теперь часть денегъ пойдетъ на покупку мховой куртки удивительной плотности! Если товарищи придутъ дразнить меня, то я этого не потерплю…

Я прохалъ два, я прохалъ три конца, ничего не происходитъ. Когда, наконецъ, мы собрались отъзжать въ четвертый разъ отъ главной станціи, въ вагонъ вошла молодая женщина и заняла мсто на передней площадк. На ней былъ коричневый мховой костюмъ. Когда я подошелъ къ ней, чтобъ получить деньги, она подняла голову и посмотрла на меня. Она была очень молода и красива, глаза у нея были голубые и совершенно невинные. Бдняжка, подумалъ я, вамъ предстоитъ пережить большой страхъ, но вы совершили, вроятно, маленькій проступокъ и теперь должны понести наказаніе. Во всякомъ случа я съ наслажденіемъ осторожно отнесу васъ въ аптеку.

Мы покатили въ городъ.

Со своей площадки я замтилъ вдругъ, что вагоновожатый началъ говорить съ дамой. Что онъ могъ сказать ей? Къ тому же во время движенія было запрещено разговаривать съ пассажирами. Къ моему большому удивленію, я замчаю, что дама пересла ближе къ нему, а онъ съ величайшимъ вниманіемъ слушаеть, что она ему говоритъ.

Между тмъ мы възжаемъ въ городъ, останавливаемся, люди садятся, останавливаемся снова, люди выходятъ, все идетъ своимъ чередомъ, Мы приближаемся къ улиц Монроэ.

Я думаю про себя:

— Эксцентричный молодой человкъ удачно выбралъ себ мсто, на углу этой улицы всегда небольшое движеніе, и ему едва ли могутъ помшать влзть въ люкъ.

Я вспоминаю, что неоднократно видалъ служащихъ общества электрическихъ желзныхъ дорогъ, стоящихъ въ люк и починяющихъ то, что было сломано. Но если бы, не дай Богъ, случилось какому-нибудь рабочему застрять въ дыр, въ то время какъ прозжаетъ поздъ, то онъ наврное сталъ бы на нсколько дюймовъ короче: вилка, ведущая къ кабелю отрзала бы ему голову. Такъ какъ слдующая улица была Монроэ, то я перешелъ на переднюю площадку.

Теперь дама и вагоновожатый не разговаривали между собою. Послднее, что я усплъ замтить было то, что вагоновожатый кивнулъ головою, какъ бы въ знакъ того, что онъ согласенъ. Посл этого онъ сталъ пристально смотрть впередъ и похалъ полной скоростью. Мой вагоновожатый былъ ирландецъ.— Slack her а bit, — сказалъ я ему на жаргон. Это значитъ, позжай тише. Я увидалъ черную точку между рельсами, это могла быть человческая голова, торчащая изъ земли.

Я посмотрлъ на даму, она пристально смотрла на ту же точку и крпко ухватилась за сиднье, она уже волнуется отъ того, что можетъ произойти несчастіе, — подумалъ я, — что же съ ней будетъ, когда она увидитъ, что это ея собственный мужъ, покушающійся на самоубійство!

Ирландецъ Патъ не замедлилъ однако хода. Я закричалъ ему, что изъ люка видны люди — никакой перемны. Мы теперь ясно различаемъ голову, это былъ сумасшедшій молодой человкъ, онъ стоялъ въ люк и повернулъ голову въ нашу сторону. Тогда я приложилъ свистокъ къ губамъ и далъ сигналъ остановиться, ирландецъ Патъ продолжалъ хать съ прежней скоростью. Черезъ нсколько секундъ произойдетъ несчастіе. Я началъ трезвонить въ колокольчикъ, а затмъ бросился впередъ и схватился за тормазъ. Но было уже поздно, поздъ со скрипомъ перехалъ люкъ прежде, чмъ мн удалось его остановить.

Я соскочилъ съ площадки и думалъ только о томъ, что мн нужно спасти человка, который станетъ оказывать сопротивленіе. Но я тотчасъ же обратно влзъ на площадку и никакъ не могъ успокоиться. Вагоновожатый — тоже казался смущеннымъ, онъ какъ бы потерялъ разсудокъ и спрашивалъ, были ли люди въ люк и какъ могло случиться, что онъ не задержалъ позда. Молодая женщина воскликнула: — Ужасно! ужасно! — Она была блдна, какъ смерть, и судорожно схватилась за сиднье. Но она не упала въ обморокъ, и вскор затмъ вышла изъ вагона и пошла своей дорогой.

Собралась толпа народу, мы нашли голову несчастнаго подъ послднимъ вагономъ, а тло его еще стояло въ люк. Желзная вилка тормаза попала ему подъ подбородокъ и оторвала голову. Мы убрали трупъ съ рельсовъ, явился констэбль, который долженъ былъ его увезти. Констэбль записалъ имена пассажировъ, вс подтвердили, я звонилъ, давалъ сигналъ и, наконецъ, самъ бросился къ тормазу. Впрочемъ, мы, служащіе на электрической желзной дорог, должны были давать показанія въ нашемъ бюро. Ирландецъ Патъ попросилъ меня одолжить ему ножикъ. Я не понялъ его сначала и сказалъ, что несчастіе было и безъ того велико. Тогда Патъ разсмялся и показалъ мн револьверъ въ доказательство того, что у него не было недостатка въ оружіи, а ножикъ былъ ему нуженъ совсмъ для другихъ цлей. Получивъ отъ меня ножикъ, онъ простился со мною: теперь онъ не можетъ оставаться больше на служб, ему очень непріятно, что я буду принужденъ самъ отвести поздъ на станцію, тамъ мн дадутъ другого вагоновожатаго. И онъ объяснилъ мн, что я долженъ былъ длать. Онъ просилъ меня подарить ему ножикъ для того, чтобы отрзать форменныя пуговицы.

Затмъ онъ ушелъ.

Длать было нечего, я долженъ былъ самъ вести поздъ на станцію, за нами стояло нсколько поздовъ, ожидавшихъ, чтобы мы тронулись съ мста. А такъ какъ мн раньше приходилось имть дло съ машиной, то мы благополучно похали.

Однажды вечеромъ, между Рождествомъ и Новымъ Годомъ, я былъ свободенъ и бродилъ по городу. Подошедши къ одному изъ вокзаловъ, я зашелъ туда на минутку, чтобъ посмотрть на сильное движеніе. Я вышелъ на платформу и сталъ смотрть на поздъ, который долженъ былъ отойти.

Вдругъ я слышу, что меня кто-то окликаетъ. Я оборачиваюсь. Улыбающійся человкъ стоитъ на подножк вагона и зоветъ меня по имени. Это былъ ирландецъ Патъ. Я сразу его не узналъ, онъ былъ отлично одтъ и сбрилъ себ бороду. Я невольно вскрикнулъ отъ удивленія.

— Тише, не такъ громко! Чмъ кончилось дло?— спросилъ Патъ.

— Насъ допрашивали. Разыскиваютъ тебя.

Патъ сказалъ:— Я ду на западъ. Ну что за жизнь здсь? Семь, восемь долларовъ въ недлю! Изъ нихъ четыре идутъ на прожитіе. Я куплю себ земли и сдлаюсь фермеромъ. Само собою разумется, что у меня есть на это деньги. Если хочешь, подемъ вмст и поищемъ себ клочекъ земли недалеко отъ Фриско.

— Я не могу ухать.

— Я только что вспомнилъ: вотъ твой ножикъ. Большое спасибо. Нтъ, видишь ли, служба на трамва не даетъ никакой будущности. Я прослужилъ три года, не имя возможности бросить эту службу.

Раздался свистокъ.

— Ну, до свиданія, — сказалъ Пать. — Послушай, а сколько ты получилъ отъ того господина, котораго мы перехали?

— Десять долларовъ.

— И я столько же получилъ отъ него. Ну, онъ былъ въ общемъ, честнымъ плательщикомъ. Но жена была щедре.

— Жена?!

— Да, молодая женщина. Мы состряпали съ ней небольшое дльце. Она не пожалла тыщенки-другой, такъ какъ хотла избавиться отъ своего мужа. Если я теперь могу начать боле легкую жизнь, — то это благодаря ея деньгамъ……..

ЖИЗНЬ МАЛЕНЬКАГО ГОРОДА.

Если идетъ не слишкомъ сильный дождикъ, то въ продолженіе всей недли слышишь съ утра до вечера тяжелые звучные удары молота, вколачивающіе гвозди и болты на корабельной верфи.

Это единственные звуки города, которые слышны везд, въ каждомъ дом. Это маленькое спокойное мстечко, миролюбивое, консервативное гнздо съ капитанскими семьями, винокуреннымъ заводомъ и церковью.

Ночнымъ сторожамъ тутъ нечего длать, о дракахъ и нарушеніяхъ общественной тишины здсь слышно такъ рдко, что посторонніе даже удивляются, а если случится, что какой-нибудь матросикъ или странствующій подмастерье такъ разойдется, что затянетъ псню или пуститъ ругательство, то сама тишина маленькаго города смягчаетъ ихъ голоса. И ночные сторожа идутъ спокойно своей дорогой. Ночью здсь спятъ, а не бодрствуютъ и не шатаются. Вечеромъ оба сторожа встрчаются на рыбномъ рынк. Это ихъ исходный пунктъ. Они здороваются, ходятъ рядомъ взадъ и впередъ, садятся на скамейку, высыпаются слегка, покуриваютъ, снова ходятъ взадъ и впередъ — и такъ проходитъ ночь. Они знаютъ поголовно въ лицо всхъ жителей, и вс жители знаютъ ихъ. Если вечеромъ одинъ изъ сановниковъ города возвращается къ себ позже обыкновеннаго, то ночные сторожа знаютъ уже, что онъ идетъ съ крестинъ или мужского собранія. А если случается, что въ темнот и ночной тишин мимо нихъ продетъ двухколесный почтовый экипажъ, а въ немъ сидитъ женская фигура въ капюшон и мужчина, то ночные сторожа знаютъ уже, въ чемъ дло. Они наклоняются-другъ къ другу, шепчутся и качаютъ головами, совсмъ какъ дв кумушки за чашкой кофе, которыя понимаютъ другъ друга съ полуслова.

Какъ только бьетъ шесть часовъ, каждый изъ нихъ идетъ своей дорогой и распространяетъ по домамъ, среди вставшей прислуги всть, что акушерка часа два тому назадъ прохала по городу и что у жены капитана Габріэльзена родился ребенокъ. Въ город имется еще двое безногихъ портныхъ, нищій, Армія Спасенія, пароходная набережная и сберегательная касса. Все это имется на-лицо. Въ центр города находится ‘Ферейнъ’, атенеумъ и мстный клубъ, гд собираются отцы города и читаютъ ‘Новйшія извстія’ или ‘Утренній листокъ’. Въ этомъ городк не принято читать до пресыщенія и изнеможенія, книгопродавецъ продаетъ всевозможные тозары, начиная съ гребешковъ и плитокъ шоколада и кончая учебниками и домашними проповдями. Въ этомъ городк живетъ человкъ, прочитавшій во дни своей юности всего ‘Peder Paars’ съ начала до конца, и съ этимъ человкомъ случилось неладное, онъ остался старымъ холостякомъ, сдлался тунеядцемъ и сверхъ того былъ ненормаленъ. Этого человка зовутъ Тоннесъ Глай, но въ обденное время его никогда не видно на улиц, слдовательно, онъ стъ что-нибудь въ своей древней каморк, гд онъ живетъ круглый годъ одинъ одинешенекъ безъ всякаго присмотра. Это маленькій человчекъ съ волосами и бородой рыжевато-золотисто-блокураго цвта, мало бросающійся въ глаза, хотя за послднее время онъ сталъ слегка полнть. Когда онъ за что-нибудь берется, то длаетъ это съ осторожностью, слегка наклоняя голову въ сторону, это происходитъ отъ начитанности и разсудительности. Въ виду того, что ему весь городъ знакомъ, онъ чувствуетъ себя обязаннымъ кланяться каждому. Большинство отвчаетъ ему на поклонъ, но консулъ прикладываетъ только къ козырьку указательный палецъ. Впрочемъ этотъ Тоннесъ Глай среди бднаго населенія пользуется извстнымъ уваженіемъ. Обыкновенные рыбаки и портовые рабочіе видятъ особую честь въ томъ, чтобы называть его своимъ другомъ и единомышленникомъ. Они думаюпь, что Тоннесъ Глай зарабатываетъ себ хлбъ какимъ-то таинственнымъ путемъ, для котораго нужна только работа головы, они думаютъ, что онъ и есть нечистая сила, никто никогда не видалъ, чтобы онъ занимался какимъ-либо ремесломъ, а между тмъ онъ существуетъ и преуспваетъ. Но Тоннесъ Глай вовсе не дьяволъ въ этомъ отношеніи. Единственное, чмъ онъ дйствительно походилъ на діавола, это своей способностью быть во всякое время дня и ночи въ одно и то же самое время во всхъ мстахъ города…

Если просыпаешься утромъ и не слышишь никакихъ звуковъ, доносящихся съ верфи, хотя и нтъ дождя, то вс знаютъ уже, что недля прошла — и сегодня воскресенье. И тогда вс жители города отправляются въ полномъ парад въ церковь.

Дорога, ведущая въ церковь, представляетъ собой извилистую песчанную тропинку. Не мало ступней ходило по этой дорожк, тяжелыя подошвы рыбаковъ превратили маленькіе камушки въ песокъ. И этотъ песокъ поднимается при малйшемъ дуновеніи втерка. Но несмотря на это, жена капитана Андерсена, женщина, пользующаяся большимъ вліяніемъ, сохранила моду дней своей молодости и до сихъ поръ постоянно носитъ платья съ длиннымъ шлейфомъ, и невольно каждому приходить въ голову, какую массу пыли она заметаетъ за собой, идя въ церковь. И многіе проклинаютъ ее за это. Вотъ идутъ молоденькія двушки въ свтлыхъ платьяхъ, а женщины постарше — въ темныхъ. Туда же идутъ Іенсенъ, служащій у купца Берга, аптекарь, таможенный чиновникъ Ользенъ. А вотъ плетется фотографъ Розенъ, у котораго всего одна нога, и который никакъ не можетъ попасть въ свою колею. Но ихъ всхъ превосходитъ консулъ. У него волосы еще темные, и онъ иначе не ходитъ, какъ съ цвткомъ въ петличк, хотя у него, у молодца, уже трое взрослыхъ дтей!

Капитаны собираются толпой и идутъ вс вмст, какъ т, которые только что вернулись изъ путешествія, такъ и другіе, распростившіеся навсегда съ моремъ. Они загорлы, покрыты морщинами и толсты, по походк они напоминаютъ ломовыхъ лошадей, везущихъ поклажу, но ихъ рчи веселы и лица беззаботны.

Затмъ наступаетъ послобденное время.

Матросикъ зоветъ съ собой честнаго товарища, и они идутъ гулять на набережную передъ таможней. Обыкновенно здсь собирается весь городъ. Образуются труппы одна за другой, расходятся, снова собираются, ходятъ отъ одного къ другому и болтаютъ между собой.

Тотчасъ же начинается торговля макрелью, свжая макрель и соленая макрель, копченная макрель и маринованная макрель. Загорается споръ о макреляхъ, и онъ считается удачнымъ, если прекращается къ шести часамъ, если же къ этому времени не приходятъ ни къ какому соглашенію, то продажа все-таки прекращается. Сигналомъ къ тому служитъ свистокъ паровой трубы, доносящійся съ фіорда, и уже съ этой минуты никто изъ присутствующихъ ни слова не произноситъ о макреляхъ.

Почтовое судно, сильно покачиваясь, подплываетъ къ пристани, вс бросаются туда, такъ какъ шесть часовъ — это самое оживленное время въ маленькомъ город. Съ приближеніемъ почтового парохода на набережную спшатъ, ковыляя, люди на костыляхъ, сюда же привозятъ въ креслахъ на колесахъ калкъ. Четыро человка стоятъ на готов, чтобы принять канатъ, съ полдюжины молодыхъ женщинъ собрались сюда, чтобы опустить письма въ почтовый ящикъ парохода. Цлая толпа женъ моряковъ явилась сюда, чтобы поглядть, какіе купцы или комиссіонеры пріхали теперь въ городъ. И Армія Спасенія тутъ же на-лицо съ плакатами и воззваніями, въ руки суются записки, на которыхъ напечатано: ‘Торжественное молитвенное собраніе въ 7 ¹/₂. К. Ольхенъ, кадетъ I. С. Коргезенъ, майоръ. No 13. Готовься предстать передъ Господомъ Богомъ’. Раздается первый свистокъ, вслдъ за этимъ — второй.

По набережной несется дама, поддерживая обими руками платье.

— Вы дете съ нами?— спрашиваетъ штурманъ съ бугшприта судна.

— Нтъ, — отвчаетъ она, задыхаясь

Она хочетъ только, подобно другимъ, присутствовать на празднеств. И она, слава Богу, пришла во-время, чтобы увидать, какъ выгружаютъ два ящика съ пивомъ для гостиницы.

Но вотъ раздается третій свистокъ, сходни снимаются, и машина начинаетъ работать.

Теперь вся эта человческая масса отчаливаетъ обратно и разсивается по городу. Но т, которые заинтересованы въ этомъ, идутъ за почталіономъ, молодыя дамы, ожидающія письма, и мужчины, получающіе ‘Западную газету’. По прошествіи часа, цлаго часа волненій и нетерпливыхъ ожиданій, часа полнаго надеждъ и волненій, каждый получаетъ свои новости. Посл этого вс расходятся по домамъ. Посл ужина избранные отцы города отправляются въ ‘Ферейнъ’, чтобы ознакомиться съ новыми газетами.

Такъ проходитъ въ городк воскресный день. И такъ же спокойно и мирно проходитъ понедльникъ, и такъ проходитъ одинъ мсяцъ за другимъ. Но вотъ наступили ужасные годы, когда городъ былъ потрясенъ въ своихъ основахъ. Въ сущности только церковь да можетъ быть еще два-три учрежденія остались неприкосновенными.

* * *

Началось это такъ естественно и незамтно, какъ начинается все на свт. Повсился фотографъ Розенъ, человкъ съ одной ногой, — ни разу въ своей жизни не попавшій въ свою колею. Онъ вчно перебирался съ одной квартиры на другую, не находя себ постояннаго пристанища, потому что у него всюду были долги. Однажды онъ отнесъ въ закладъ вс свои фотографическіе аппараты и пропилъ деньги. Посл этого онъ повсился. Но передъ этимъ онъ ухитрился обручиться, его невста была дочерью мелкаго торговца. Она ходила всегда въ шляпк и съ зонтикомъ и причисляла себя къ самымъ хорошенькимъ двушкамъ города, хотя ей наврное было уже за тридцать лтъ. Ходили слухи, что она не разъ выручала своего фотографа, когда онъ нуждался въ деньгахъ, такъ что теперь у нея самой оставалось чрезвычайно мало. Но незамужнія дамы ея возраста утверждали, что она давала ему только то, что сама зарабатывала, и фотографъ долженъ былъ повситься, бдняга, чтобы избжать свадьбы, такъ какъ, въ сущности, онъ былъ умный и образованный человкъ, прекрасно понимающій, что его ожидаетъ.

Фотографъ Розенъ увлекъ своимъ примромъ и таможеннаго чиновника Ользена. Ользенъ не повсился, но онъ нанесъ себ вредъ на всю жизнь. Всегда бываетъ такъ, когда люди незначительнаго положенія и происхожденія берутъ женъ изъ высшаго общества. Ользенъ укралъ деньги изъ таможенной кассы, было установлено, что онъ хапнулъ около трехсотъ кронъ. Оказалось, что многіе люди предвидли заране, что это должно принять скверный оборотъ. Вдь таможенный чиновникъ Ользенъ принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые съ наступленіемъ весны обязательно ходятъ въ блой соломенной шляп и въ свтломъ костюм, и если въ город былъ такой человкъ, у котораго изъ кармана пиджака высовывался кончикъ шелковаго платка, и который разгуливалъ съ тросточкой въ рук, то это былъ Ользенъ. А между тмъ весь городъ зналъ, кто была его мать. Она была вдова, зарабатывающая свой хлбъ стиркой и чисткой. Но Ользенъ не хотлъ быть хуже остальныхъ сослуживцевъ, онъ сталъ вращаться въ обществ фотографа Розена и такихъ ‘собутыльниковъ’, которые могли расплачиваться наличными деньгами за кегельбанъ, пиво и желтые башмаки. Да, это должно было окончиться катастрофой. Ользену отказали отъ мста въ таможн.

Весь городъ былъ заполненъ сплетнями, а Іенсенъ, служащій у Берга, сочинилъ даже по поводу этихъ двухъ событій нсколько стихотвореній. Но тогда вмшался консулъ. Собственно говоря, консулъ выразился только неодобрительно по поводу жалкаго стихотворенія Іенсена, хотя Іенсенъ служилъ не у него, а у купца Берга. Консулъ высказался открыто, что фоіографъ Розенъ и Ользенъ съ таможни были единственными соперниками Іенсена. Этимъ было все сказано. Слдствіемъ этого было то, что Іенсенъ, служащій у Берга, не пріобрлъ извстности своимъ стихотвореніемъ. Нтъ, наоборотъ: ршительно нтъ. А посл этого началась исторія изъ-за молодой жены капитана, Олавы Воллертзенъ, изъ-за того только, что за послднее время она никуда не показывалась. Не потому именно, что это было ей вмнено въ обязанность появляться то тамъ, то здсь, — въ этомъ не было никакой необходимости, но съ другой стороны, вдь каждый человкъ долженъ же бывать въ магазинахъ, въ булочной, въ кружк своихъ друзей, и нельзя же было прекращать всякое сношеніе съ городомъ! А Олава Воллертзенъ оставалась все время у себя дома. Чмъ же занималась она тамъ такъ старательно?

Она, молодая и красивая, была всего три года замужемъ, мужа ея вотъ уже два года не было дома, онъ былъ въ плаваніи. Онъ былъ капитаномъ на одномъ изъ пароходовъ консула. У нихъ былъ ребенокъ. Благосостояніе и порядокъ царили въ маленькомъ домик съ розами на окнахъ, и никому не могло бы прійти въ голову, чтобъ тамъ могло что-нибудь случиться. Двочка-подростокъ, служившая въ дом, также не замчала, чтобы Олава была ‘возбуждена’, или принадлежала къ Арміи Спасенія. Она только держалась въ сторон отъ людей.

Такъ прошло нсколько недль. Стояла тихая погода, и ловля макрелей была удачная, хотя дальше, на взморь бушевала сильная буря. Однажды утромъ два лоцмана привели на буксир въ бухту трехмачтовый корабль, который они нашли ночью на взморь, у маяка. Онъ блуждалъ одиноко и уже началъ тонуть. Какое великолпное, но никуда не годное судно!

Это было необыкновенное зрлище, когда этотъ трехмачтовый корабль волокли въ бухту. Эльза гуляла невдалек со своими подругами и первая увидала его.

— Смотрите туда! — закричала она, указывая на бухту. Он тотчасъ же увидали, что это былъ чужой корабль, не принадлежащій городу.

— Это корабль, который они нашли сегодня ночью, — добавила она.— Они получатъ вознагражденіе!

Подруги должны были согласиться, что она была права — юркая двочка! Она все понимала, несмотря на то, что была еще очень молода.

— Пойдемте, скажемъ объ этомъ женамъ лоцмановъ, — сказала добродушно Эльза.— Вдь дло идетъ о вознагражденіи.

И он отправились. Эльза чувствовала себя очень гордой, какъ будто она сама нашла корабль. Она важничала передъ подругами и старалась припомнить какую-нибудь новость, которой она могла бы озадачить ихъ.

Она начала:

— Знаете, Іенсенъ, служащій у Берга, запачкалъ свои новые брюки масляной краской? Ахъ, теперь не имло больше смысла острить на счетъ Іенсена, посл того, какъ консулъ высказалъ свое мнніе о немъ!

— Не можетъ быть!

— А вы этого не знали? Но это ему подломъ, онъ вчно задираетъ носъ!

— Ха, ха, ха, какъ смшно!

— Такъ вы, можетъ быть, тоже не знаете, что Олава Воллертзенъ въ такомъ положеніи?

— Въ какомъ?

— Въ такомъ! — и Эльза выставила впередъ животъ.

Подруги въ ужас всплеснули руками и сказали:

— Нтъ, Боже сохрани, этого не можетъ быть!

— Но Эльза слышала это изъ достоврныхъ источниковъ.

— Но вдь Воллертзенъ два года уже какъ ухалъ! Это совершенно невозможно!

— Да теперь вы можете вритъ или не врить, какъ хотите, но не забывайте, что я вамъ это сказала.

Молоденькія двушки не могли понять, какъ это могло случиться, вдь если отецъ два года тому назадъ ухалъ, онъ никоимъ образомъ не могъ имть ребенка, и Эльза не могла имъ этого объяснитъ, хотя она и была больше освдомлена, чмъ он.

Отъ лоцмановъ молодыя двушки отправились прямо на набережную. Судно было уже причалено, воду выкачали, и оно красовалось, покачиваясь на вод.

Тогда консулъ отправился на бортъ. Весь городъ собрался на набережной и слдилъ за нимъ. Нсколько человкъ стояли у него поперекъ дороги, онъ вжливо попросилъ, чтобы его пропустили.

Онъ былъ благороденъ и черноволосъ, въ свтломъ костюм, съ цвткомъ въ петличк. Подъ мышкой онъ несъ портфель. Онъ осмотрлъ корабль сверху донизу и сталъ составлять протоколъ. Онъ записалъ то, что видлъ самъ, и то, что ему разсказали лоцманы. Одного изъ зрителей, стоящихъ на набережной, позвали на корабль, чтобы онъ держалъ консулу чернильницу въ то время, какъ онъ обходилъ и записывалъ…

Этотъ годъ былъ замчателенъ тмъ, что почти въ каждомъ мсяц можно было отмтиль какое-нибудь хотя маленькое происшествіе. Пожаръ у учителя Эліассена нельзя было причислить къ числу ежедневныхъ событій. Добрый Элліассенъ, ему поистин помогло Провидніе! Этого нельзя было отрицать. Не боле года тому назадъ онъ за большую сумму застраховалъ свой домъ, хозяйственныя строенія и весь свой домашній скарбъ, а теперь все сгорло до тла. Учитель Эліассенъ былъ также кассиромъ ‘Ферейна’, а при пожар сгорла вся наличность денежной кассы. Это было самое ужасное, нсколько сотъ кронъ исчезли, какъ дымъ. На общемъ собраніи ‘Ферейна’ было предложено не взыскивать съ кассира денегъ, но Элліассенъ всталъ со своего мста и сказалъ растроганнымъ голосомъ, что пусть лучше и онъ, и его жена, и его многочисленныя маленькія дти будутъ ходить нагими, чмъ онъ допуститъ, чтобы ему простили хотя бы единый мдный хеллеръ. ‘Ферейнъ’ якобы оказалъ ему большую честь, выбравъ его на этотъ отвтственный пость, и онъ прекрасно сознаетъ наложенныя на него обязанности.

Тогда внезапно восторгъ овладлъ всми членами ‘Ферейна’, и они собрали между собою двсти кронъ для покупки учителю домашней утвари.

* * *

Наступила осень, плохая погода, темныя ночи. Оба ночныхъ сторожа встрчаются попрежнему на рынк макрелей, они здороваются, болтаютъ между собою и идутъ вверхъ по улиц. Темная ночь, и только фонарь у гостиницы распространяетъ тускливый свтъ. Одинъ изъ сторожей беретъ своего коллегу подъ руку и крпко держитъ его. Они стоятъ и смотрятъ…

Происходитъ нчто странное, Тоннесъ Глай идетъ спокойнымъ шагомъ внизъ по улиц и направляется прямо въ контор консула. Но вдь теперь ночь! Когда онъ доходитъ до верхушки лстницы, онъ останавливается и стоитъ нсколько секундъ, наклонивъ слегка голову набокъ, благодаря мыслямъ, отягощающимъ ее. Но едва сторожа собрались поставить ему удивленный вопросъ, какъ самъ консулъ отворилъ ему дверь. Это было самое удивительное изъ того, что они пережили за т пятнадцать лтъ, что охраняли городъ! Они остаются стоять тамъ, гд стояли.

Тоннесъ Глай вошелъ тихонько и ждалъ пока консулъ запретъ дверь. Затмъ его повели въ самую отдаленную комнату конторы. И здсь такъ-же дверь была плотно и крпко заперта.

— Я думаю, не стоитъ зажигать огонь, — сказалъ консулъ.— Фонарь гостиницы бросаетъ сюда немного свту. Но садитесь, пожалуйста. Садитесь вотъ сюда!

Тоннесъ Глай почтительно слъ на кончикъ стула.

— Такъ вотъ, это было какъ разъ то, что я хотлъ вамъ сказать, — началъ консулъ.— Вы это уже знаете. Вы видли меня одинъ или два раза, коротко говоря, нсколько разъ. Сколько разъ вы меня видли?

— Семь разъ, господинъ консулъ, — отвчаетъ Тоннесъ Глай.

— Такъ часто я не бывалъ у нея, — сказалъ консулъ.— Это было два-три раза, въ этомъ я признаюсь. Два-три маленькихъ раза.

Тоннесъ Глай возражаетъ:

— Семь разъ, господинъ консулъ. Извините меня за мое замчаніе.

Консулъ зажигаетъ сигару, но не предлагаетъ Тоннесу Глайю.

— Пусть будетъ такъ, — говоритъ онъ и пускаетъ дымъ на воздухъ.— Но я надюсь, относительно другихъ вопросовъ, мы будемъ съ вами солидарны, мой добрый Янсенъ.

Но его не проведешь, и онъ не длается мягче отъ того, что консулъ называетъ его ‘добрымъ Янсеномъ’.

— Всего только Тоннесъ Глай, господинъ консулъ, — возражаетъ онъ.

Консулъ киваетъ головой и выпускаетъ изо рта сигарный дымъ.

— Хорошо… Ты говорилъ, что видлъ меня выходящимъ изъ ея дома. Это, во-первыхъ. Во-вторыхъ, ты сказалъ ей, что я долженъ тебя наградить. Сколько ты требуешь? — Съ этими словами консулъ предлагаетъ Тоннесъ Глайю сигару, отъ которой онъ однако отказывается. Онъ настаиваетъ, но Тоннесъ все-таки отказывается.

— Сколько я требую?— отвчаетъ онъ.— Мн нужно не много при моей бдной жизни. Это долженъ ршить самъ господинъ консулъ.

— Сколько?

— Въ этомъ отношеніи я нахожусь во власти господина консула.

— Гм… Да, это возможно. Да, ты это доказываешь на дл. Мн не нужно заключать съ тобой сдлки, Тоннесъ Глай. Но я не люблю, чтобъ обо мн лгали, злословили, сплетничали: у меня семья. Поэтому я хочу заткнуть теб ротъ. Вотъ именно то, что я хочу. Я говорю достаточно ясно.

Тогда Тоннесъ Глай почтительно спрашиваетъ:

— Кто долженъ быть отцомъ, господинъ консулъ?

Консулъ отвчаетъ:

— Отцомъ? Это ужъ не мое дло.

— Женщин одной не такъ-то легко это обдлать, — говоритъ Тоннесъ Глай. — Господинъ консулъ долженъ это обдумать.

— Да, что же ты придумалъ?

Тонпесъ вертитъ въ рукахъ свою шляпу и соображаетъ.

— Господинъ консулъ могъ бы меня выдать за отца, — говоритъ онъ.— Конечно, если она сама на это согласится.

Консулъ пронизываетъ его взглядомъ и чувствуетъ себя внезапно спасеннымъ.

— Я всегда говорилъ, что у тебя удивительная голова, Янсенъ. Я уже неоднократно желалъ себ твою голову, Янсенъ.

Но тотъ остается попрежнему холоденъ.

— Меня обыкновенно не зовутъ Янсенъ, господинъ консулъ. Это преувеличеніе. Мое имя Тоннесъ Глай.

— Да, да, Тоннесъ Глай, хорошо. Но я часто желалъ себ твою голову. Твое предложеніе очень цнно. Я думаю, оно что-нибудь да стоитъ и въ денежномъ отношеніи. Сколько ты самъ думаешь?

Тоннесъ Глай обдумываетъ.

— Тысячу кронъ.

Консулъ вздрагиваетъ, какъ ужаленный.

— Боже тебя сохрани! Ты знаешь, что у меня семья. Говори серьезно, парень!

— Тысячу кронъ, господинъ консулъ. Извините мое неумстное замчаніе.

— Объ этомъ не можетъ быть и рчи!— говоритъ консулъ и встаетъ съ своего мста. Онъ смотритъ задумчиво въ окно. Затмъ оборачивается къ Тоннесу Глайю и ршаетъ:— Нтъ, тогда у насъ ничего не выйдетъ. Извини, что я тебя такъ поздно побезпокоилъ. Я поищу кого-нибудь другого.

— А что думаетъ господинъ консулъ сдлать cо мною?— спрашиваетъ Тоннесъ Глай и встаетъ съ мста.

— Съ тобой? Что я съ тобой сдлаю, чортъ?— говоритъ консулъ, вдругъ задрожавъ отъ гнва. — Я прикажу тебя завтра же арестовать! Вонъ отсюда!

Консулъ хватается за дверь, а Тоннесъ Глай длаетъ видъ, что хочетъ уходить.

— Позвольте мн объяснить вамъ, въ чемъ дло, — говоритъ онъ смиренно.— Я все же самый удобный изъ всхъ, кого можетъ достать господинъ консулъ.

Консулу ясно, что Тоннесъ Глай правъ, но онъ золъ и возражаетъ.

— Я сказалъ, что возьму другого. А затмъ — довольно! Но слишкомъ очевидно, что Тоннесъ Глай правъ. Поэтому, когда онъ доходитъ до парадной двери, консулъ тащитъ его обратно и снова запираетъ дверь. Оба идутъ обратно въ контору.

Консулъ приказываетъ:

— Ты хотлъ мн что-то объяснить? объясняй!

— Что такое тысяча кронъ для состоятельнаго человка!— говоритъ Тоннесъ Глай.

— Конечно, я не нищій, но тебя это не касается. Естественно, что я не могу пожаловаться на недостатокъ земныхъ благъ и надюсь, что таково всеобщее мнніе обо мн.

— Да сохранитъ васъ Господь, господинъ консулъ!

— Значитъ такъ. Но тысячу кронъ — никогда!

— Все это можно уладить самымъ пріятнымъ образомъ.

— Но какъ же?

— Въ разсрочку. По частямъ.

— И ты осмливаешься мн это предлагать?

Тоннесъ Глай восклицаетъ:

— Въ разсрочку?— Господинъ консулъ!— Разрази меня Господь на этомъ мст….

— Но я думаю, что ты это все-таки подумалъ.

— Да, разв нельзя было бы раздлить эту сумму на дв части? На двоихъ? Если господинъ консулъ не въ состояніи заплатить одинъ, то она можетъ добавитъ такъ сказать, подлиться съ господиномъ консуломъ. У нея много денегъ.

Консулъ быстро встаетъ съ мста.— Теперь убирайся! Вонъ! Слышишь….. Впрочемъ, ты можетъ-быть уже говорилъ съ нею объ этомъ?

— Я намекалъ ей.

Консулъ обдумываетъ и садится опять.

— Дло не въ томъ, что я не въ состояніи былъ бы этого сдлать, — говоритъ онъ.— Но хотть и быть въ состояніи исполнить — это дв вещи разныя. Это равняется тому, что я отдалъ бы деньги своихъ собственныхъ дтей…… Сколько она думаетъ взять на себя?

— Этого она не говорила. Но она во всхъ отношеніяхъ очень добра, это извстно господину консулу. Она, конечно, не будетъ скряжничать.

— Половину, — говоритъ ршительно консулъ.— Ты думаешь, я торгуюсь? Больше чмъ половину она не должна платить.

Въ этомъ вопрос они оказались солидарны.

— Мою половину ты можешь получить завтра. Когда кассиръ будетъ здсь, у меня нтъ ключей.

Консулъ выпустилъ Тоннеса Глайа, а самъ вернулся въ контору, зажегъ лампу и слъ помчтать покурить и взвсить…

Ночные сторожа все стояли на томъ же мст. Они видли, какъ впустили Тоннеса Глайа въ долъ и какъ его выпустили обратно. Но они ничего не слышали. И они абсолютно ничего не могли понять. Поэтому они ршили нагнать Тоннеса Глайа. Но это имъ не удалось. Тоннесъ Глай увидалъ ихъ, онъ направился прямо къ гостиниц, прошелъ мимо нея и скрылся по ту сторону фонаря, гд его никто не могъ увидать.

* * *

И снова встрчаются въ вечерніе часы ночные сторожа, устраиваются поуютне съ трубкой во рту, ведутъ разговорь и прогуливаются.

— Я опять перешелъ на жевательный табакъ для трубки, говоритъ одинъ изъ нихъ.

— Я тоже, — отвчаетъ другоі, зажитая трубку.

— Кардусскій табакъ, который я обыкновенно употреблялъ раньше, съ годами чертовски вздорожалъ.

— Онъ настолько дорогъ теперь, что его и не купишь.

— Вс жизненные продукты растутъ въ цн. Скоро невозможно будетъ жить. Да, разв то, что я говорю, не правда?

— Это кажется богохульнымъ, Тобизенъ, но это правда, что ты говоришь! А что касается жизненныхъ потребностей, то я вижу, что вс должны копить деньги и слдить за тмъ, чтобы ‘грошей хватало’, какъ правильно говорить старинная пословица. Моя младшая дочь конфирмовалась весной. Ты думаешь, мы были въ состояніи купить ей новое платье? Это такое важное и отвтственное событіе, но она должна была надть платье своей сестры.

— Люди завидуютъ намъ, чиновникамъ. Они говорятъ, что у васъ деньги врныя. Теперь я спрашиваю тебя, Маркуссенъ, какая польза мн, что я чиновникъ, если жизненные потребности такъ вздорожали, что больше жить невозможно? Едва я получу свое нищенское жалованіе, какъ, глядишь, его уже нтъ. Деньги будто уплываютъ.

— Теперь я спрашиваю тебя, Тобизенъ, какъ ты думаешь, кому это извстно боле другихъ? Мн. Когда гроши будутъ невидимы въ моихъ собственныхъ рукахъ, значитъ жить невозможно.

— А между тмъ въ этомъ году макрели совсмъ не были рдкостью. Но вс люди жалуются. Я слышалъ, что банкъ хочетъ отказывать въ кредит.

— Что ты только ни скажешь! Но это же это говоритъ?

— Да вс говорятъ. Въ скоромъ времени будетъ такъ, что никто кром консула не будетъ пользоваться довріемъ.

— Да, консулъ не принимается въ разсчетъ. У него, небось, изобиліе по всмъ отраслямъ. У консула такъ: если ему не повезетъ въ одномъ дл, онъ наживаетъ на другомъ и наживаетъ съ избыткомъ. А къ тому же у него еще пароходы.

Сторожа плетутся по тротуару. Вдругъ они слышатъ стукъ почтовой кареты.

— Вотъ она опять куда-то детъ.

Они останавливаются, и акушерка прозжаетъ мимо нихъ.

— Посмотримъ, куда она детъ, — говоритъ Маркуссенъ.

— Да, я хотлъ именно теб это предложить, — отвчаетъ Тобизенъ.

— Она завернула налво отъ фонаря? Она детъ къ болоту, слдовательно, къ Олав Воллертзенъ.

— Развратница! Ола вела себя непристойно для замужней женщины. Какъ ты думаешь, что скажетъ на это Воллертзенъ?

— Молчи уже лучше!

— И она еще иметъ нахальство принимать акушерку.

— Я ничего больше не скажу. И Воллертзенъ, который вотъ уже два года, какъ ухалъ…

Акушерка хала къ Олав Воллертзенъ. На слдующее утро объ этомъ зналъ весь городъ. Теперь это не могло больше оставаться въ тайн. И хитрая Олава, которая была такъ ловка, держась въ сторон отъ людей!..

Но отецъ — кто былъ отецъ?

Да, Тоннесъ Глай не скрывалъ, что онъ былъ отцомъ — извините за выраженіе! И во всемъ город не было человка, который бы этому не удивлялся. Никто не могъ этого понять. Будь это по крайней мр по влеченію сердца, такъ какъ Олава была молода и красива. Но съ Тоннесъ Глаемъ! Это былъ одинъ развратъ!

И самъ Тоннесъ Глай удивлялся, какъ ему удалось завлечь ее. Но онъ защищалъ ее, говоря, что красивыя женщины бываютъ иногда очень странныя, имъ вдругъ начинаетъ нравиться человкъ самаго ничтожнаго положенія и вида. Такъ, вроятно, и было въ этомъ случа.

Но Тоннесъ Глай ходилъ по прежнему скромный и тихій, и среди своихъ ‘единомышленниковъ’ онъ пользовался не меньшимъ уваженіемъ. Этотъ каналья Тоннесъ Глай, думали они, выказалъ себя съ совсмъ другой стороны. Онъ можетъ въ одинъ прекрасный день открыть торговлю, сдлаться оптовымъ негоціантомъ и называться Янсеномъ. У него голова ко всему приспособлена, онъ ужъ теперь выглядитъ маленькимъ купцомъ, съ каждымъ днемъ онъ становится дородне.

Къ концу зимы взорвалась бомба. Ахъ, вс предыдущія событія блднютъ передъ этой ужасной катастрофой! Консулъ обанкрутился. За послднее время многимъ казалось страннымъ то, что консулъ ставилъ на своихъ векселяхъ совершенно непонятныя фамиліи, тогда коммерсантъ Бергъ внесъ предложеніе отказаться отъ подобныхъ векселей. Онъ хотлъ бы замнить этого поручителя кмъ-нибудь посолидне. Но это было бы слишкомъ рзко относительно такого человка, какъ консулъ. Если онъ находилъ фамилію надежной, значитъ она была надежна. Коротко говоря, негоціантъ Бергъ провалился со своимъ предложеніемъ.

Во время этого маленькаго инцидента въ присутствіи консулъ чувствовалъ себя совсмъ разбитымъ. Но онъ забралъ себя въ руки и казался спокойнымъ и хдаднокровнымъ. У него оставалась еще одна надежда, послдняя, онъ ждалъ телеграммы отъ капитана Воллертзена, ухавшаго съ кораблемъ, нагруженнымъ фруктами, короткую, благопріятную телеграмму относительно одного дла, о которомъ велись переговоры въ Нью-Іорк.

— Господинъ негоціантъ Бергъ требуетъ боле надежнаго имени, — сказалъ консулъ.— На мой взглядъ всякая фамилія есть чистая формальность. Я буду имть честь на слдующемъ собраніи заплатить по всмъ векселямъ.

Да, видите ли, это было заслуженное наставленіе… Но состоялось слдующее засданіе, и консулъ не заплатилъ по векселямъ. Ахъ, онъ вообще не платилъ больше ни по одному векселю! Телеграмма Воллертзена была мало утшительна, напротивъ, ее можно было назвать почти безумной. Воллертзенъ покинулъ свой корабль, онъ былъ напуганъ секретнымъ письмомъ, полученнымъ изъ дому, и теперь халъ домой.

Теперь у консула не было другого исхода… Онъ поднялся со своего мста, стряхнулъ пыль съ воротника и принужденъ былъ сдлать уважаемой дирекціи банка прискорбное сообщеніе: большіе убытки, несчастія съ кораблями, тяжелыя времена, — все это было причиной тому, что онъ не могъ больше оставаться на своемъ посту и принужденъ сложить съ себя почетную должность.

Засданіе было тотчасъ же прервано.

Извстіе распространилось по всему городу, все пришло въ необычайное волненіе, женщины плакали. Въ маленькомъ городк взорвалась бомба. Консулъ обанкрутился, кто же могъ тогда твердо стоять на своихъ ногахъ? Онъ былъ знатнйшимъ въ город и его столпомъ, быть можетъ онъ и бывалъ часто упрямъ и высокомренъ, но никто, кром Бога, не могъ ему противорчить. И вотъ въ конц-концовъ Богъ подготовилъ ему полное пораженіе. Скоро выяснилось, что очень многіе должны были послдовать за нимъ въ его паденіи.

Этотъ былъ грандіозный провалъ. Даже единственный звукъ городка замолкъ, не слышались больше удары молотка, доносившіеся съ верфи. Негоціантъ Бергъ тотчасъ же организовалъ маленькую корабельную верфь на акціяхъ, но молотки не прыгали уже такъ усердно, нтъ, это былъ далеко не тотъ звукъ.

Все было парализовано. Консулъ, его домъ, его дла составляли жизнь и украшеніе мстечка, а теперь одно горе было видть этого самаго консула, какъ онъ останавливался на улиц и давалъ изъ своего обанкрутившаго кошелька нищему серебряную монету. Въ этомъ лежала настоящая драма и иронія надъ самимъ собой. Когда все начало такъ рушиться, Эльза могла пасть вмст съ другими, разв она была обезпечена боле другихъ отъ банкротства? Теперь она могла съ такимъ же успхомъ взять себ въ мужья Іенсена, служащаго у Берга, хотя по положенію онъ стоялъ гораздо ниже ея. Было совсмъ грустно видть, какъ неохотно и нерадостно шла она къ алтарю…

Коротко говоря, въ город было подорвано почти все, кром церкви. Только жена капитана Андерсена продолжала подметать дорожки своимъ старомоднымъ шлейфомъ, такъ какъ она была еще состоятельна, и ея средства позволяли ей это длать. И Тоннесъ Глай становился все дородне и дородне, но во всемъ остальномъ онъ держалъ себя попрежнему скромно и не начиналъ никакого дла.

Теперь купецъ Бергъ выдвинулся въ знатные люди. Онъ сдлался директоромъ банка и ораторомъ. Но купецъ Бергъ — это былъ не консулъ. Сущее наказанie было слушать его и видть, какъ онъ выступалъ по городскимъ дламъ: онъ былъ такой неловкій! Такъ напримръ, онъ самъ называлъ себя директоромъ, а не могъ связать плавной, красивой рчи, еслибъ даже вопросъ касался его жизни. Онъ работалъ надъ этимъ, работалъ, какъ волъ, чтобы научиться красиво нагибаться, кланяться и говорить, но еслибъ его манеры были бы даже вдвое изящне, это все-таки не были манеры и рчи консула. Что говорилъ консулъ, когда его кто-нибудь навщалъ? ‘Я радъ васъ видть!’ — говорилъ консулъ. А если купецъ Бергъ кого-нибудь принималъ, то онъ шаркалъ ногой, какъ лошадь, и говорилъ изысканно вжливо: ‘Здравствуйте, я радуюсь вашему присутствію!’ А когда у его жены была стирка блья, то онъ говорилъ, что у него въ дом ‘освтляютъ платье’.

Его жена также не подходитъ къ своему новому положенію. Во всякомъ случа, она обладала достаточной долей нахальства. Такъ, напримръ, она получала письма, на конвертахъ которыхъ стояло: Ея Высокородію госпож Бергъ. Что это значило: высокородію? Почтмейстеръ долгое время длалъ видъ, что онъ ничего не замчаетъ. Но со временемъ люди стали мириться со всмъ. Нельзя было отрицать того, что негоціантъ Бергъ былъ дйствительно богатый человкъ. Съ годами онъ наживалъ все большія суммы денегъ и велъ все большее количество длъ, въ конц концовъ онъ сдлался консуломъ, а жена, его, благодаря этому — знатнйшей дамой города. И подрастающее поколніе видло, какъ городокъ процвталъ подъ новымъ скипетромъ. А консулъ — старый консулъ — сдлался агентомъ по ввозу макрелей и агентомъ страхового общества. И это въ томъ город, гд онъ когда-то былъ первымъ! Но когда онъ сдлался кроткимъ и больше углубился въ себя, то Гоподь послалъ ему большую милость: его дочь Корелія вышла замужъ за богатаго человка. И Корелія сдлалась сокровищемъ для своего мужа.

КНУТЪ ГАМСУНЪ.

БОРЬБА СТРАСТЕЙ.

HA КАМЕННОМЪ ОСТРОВ.

АЛЕКСАНДРЪ И ЛЕОНАРДА.

СРЕДИ ЖИВОТНЫХЪ.

ЛТНІЙ ОТДЫХЪ.

ЖЕНЩИНА ПОБДИЛА.

ЖИЗНЬ МАЛЕНЬКАГО ГОРОДА.

Читайте также: