Бомарше, Веселовский Александр Николаевич, Год: 1888

Критика
Время на прочтение: 77 минут(ы)
Скачать в PDF

ПАНТЕОНЪ ЛИТЕРАТУРЫ.

П. БОМАРШЕ.

ТРИЛОГІЯ,
СЪ ХАРАКТЕРИСТИКОЙ ПОЭТА, СОСТАВЛЕННОЙ
А. Н. ВЕСЕЛОВСКИМЪ.

Переводъ А. И. ЧУДИНОВА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., No 8.
1888.

Бомарше.
Опытъ характеристики

А. Н. Веселовскаго.

‘Умчался вкъ эпическихъ поэмъ’, потускнли старыя легенды и творчество ихъ изсякло. Он боятся благо дня, царства трезвой прозы и назойливой гласности, героямъ не суждено уже видть свои подвиги въ поэтической оправ чудеснаго, и современники, и потомство творятъ надъ ними судъ доискиваясь точныхъ фактовъ и документовъ, воображеніе уступаетъ мсто правд. Но среди избранниковъ все еще есть баловни судьбы, съ которыми никакъ не хочетъ разстаться легенда, сложившаяся чуть не на нашихъ глазахъ. Бомарше — изъ числа ихъ. Когда онъ былъ молодъ, только-что настало господство энциклопедизма, суеврія и гнетущіе призраки прошлаго пугливо разлетались передъ натискомъ испытующей критики. Подъ старость онъ засталъ революціонную пору когда недовріе къ нему скорй располагало умалить, чмъ разукрасить его заслуги. Въ пылу борьбы тогда еще слагались легенды, но онъ уже не годился въ ихъ герои. И, несмотря на все это, на зло философскому скептицизму и смнившей его суровости якобинства, этотъ человкъ съумлъ заживо вызвать затйливую сть баснословныхъ сказаній. Теперь ихъ часъ пробилъ, разоблаченія идутъ одно за другимъ,— но ихъ знаютъ одни лишь спеціалисты, а для массы все еще живъ и интересенъ прежній, сказочный, Бомарше.
Иначе и не могло быть. Эта вчно кипучая жизнь слишкомъ полна была тхъ привлекательныхъ чертъ, которыя сами просятся въ фантастическую поэму. Все въ ней движется, трепещетъ, порою проносится ураганомъ, этотъ плебей борется съ французскимъ обществомъ и съ могучими державами, освобождаетъ народы, руководитъ судьбами Европы, изъ подмастерья превращается въ креза, изъ повелителя въ эмигранта, силою своего смха свергаетъ застарлыя злоупотребленія, сбрасываетъ съ дороги противниковъ,— и кончаетъ жизнь чуть не на чердак. Настоящая сказка изъ ‘Тысячи и одной ночи’! Словно владя талисманомъ быть везд и нигд, появляться и исчезать, подобно Монтекристо выходить невредимымъ изъ опасностей, никогда не унывать и смяться даже на порог смерти, могъ только или геніальный искатель приключеній, или неудавшійся великій общественный дятель, растрачивавшій силы не на томъ поприщ, куда влекло его призваніе. Бомарше самъ постарался закрпить навсегда заманчивое представленіе о немъ, какъ о борц и страдальц. Такимъ рисуетъ его себ всякій, увлекаясь горячими выходками его мемуаровъ или монологами Фигаро, его энергическимъ вмшательствомъ въ освобожденіе Америки. Поэзія и музыка помогли увковчить и разукрасить его репутацію. Гете, Моцартъ и Россини постоянно освжаютъ въ нашей памяти и образъ Бомарше, и его лучшія созданія. Подъ граціозныя Моцартовскія мелодіи и сверкающіе веселостью и комизмомъ, по южному болтливые речитативы Россиніевскаго ‘Цирюльника’ личность того, въ чьей голов могло зародиться столько смлыхъ мыслей и забавныхъ импровизацій, озарилась самымъ симпатичнымъ свтомъ.
Съ такими любимыми преданіями нелегко разставаться. Между тмъ, и для легенды о Бомарше настала очередь. Наиболе расположенный къ нему изъ всхъ біографовъ Ломени {Beaumarchais et son temps, tudes sur la socit en France au XVII si&egrave,cle, par L. de Lomnie, 1856, переиздано въ 1858 и 1873. Первый біографъ В. Гюденъ — скоре его панегиристъ.}, первый долженъ былъ нанести ударъ его репутаціи. Не зародилась бы и сама работа этого даровитаго и усерднаго изслдователя, если бы наслдники Бомарше не дали ему доступа въ забытый съ прошлаго вка складъ всякаго ненужнаго хлама, оставшагося отъ хозяйства поэта, и еслибъ среди пыли и мусора не нашлось множества связокъ съ бумагами, приготовленными самимъ Бомарше для своего жизнеописанія. Изученіе ихъ освтило темныя, отрицательныя стороны его дятельности или навело на сомннія и догадки, сатирикъ явился посмертнымъ самообвинителемъ, — и немало нужно было усилій со стороны благодушнаго біографа, чтобы все объяснить, все примирить. Но зловщій пересмотръ былъ начатъ, и отовсюду, точно грозныя, уличающія тни, стали выдвигаться важныя подозрнія и улики, архивы секретныхъ канцелярій и государственной полиціи всевозможныхъ странъ давали ихъ въ изобиліи, Арнетъ и Жёффруа {Ritter von Arneth, ‘Beaumarchais und Sonnenfels’, Wien 1868, свднія, добытыя Арнетомъ, популяризированы Полемъ Гюи, ‘Beaumarchais en Allemagne’, 1869.— Любопытные матеріалы сообщены были Арпотомъ и Жефоруя въ книг ‘Marie Antoinette’. Correspondance secr&egrave,te entre Marie-Thr&egrave,se et le comte Mercy-Argenteau, 1874.} нашли ихъ въ австрійскихъ архивахъ, авторъ послдняго обширнаго труда о Бомарше, Беттельгеймъ {Beaumarchais, eine Biographie v. Anton Bettelheim, Frankfurt. 1886.}, въ подобныхъ же хранилищахъ Лондона, Парижа, Карлсруэ, Мадрида. Ореолъ сталъ блднть, недовріе, его смнившее готово перейти въ противоположную крайность. Сказочная пестрота этой эксцентрической жизни осложнилась новыми рзкими противорчіями, великое перемшалось съ мелочнымъ самоотверженіе съ эгоизмомъ, любовь къ свобод — съ искуснымъ выполненіемъ работы тайнаго агента. Тамъ, гд такъ долго красовался эффектный образъ подвижника, осталась трудная психологическая загадка. Зналъ ли самъ Бомарше тайну ея, могъ ли бы онъ дать ключъ къ ней? Общечеловческая слабость выгораживать себя, бросая тнь на тхъ, кто насъ не понялъ, кто намъ помшалъ, была ему свойственна въ сильной степени,— но и онъ въ старости задавалъ себ этотъ назойливый вопросъ: ‘чмъ же онъ былъ въ самомъ дл’ (qu’tais-je donc?). И неистощимая вра въ свою правоту помогла ему и тутъ, сводя счеты съ жизнью, дать себ похвальный отзывъ…
Приходится отвчать за него, искать разгадки въ его дйствіяхъ явныхъ и тщательно скрытыхъ, раскрывая тайну этого двойственнаго существованія. Что за бда, если отъ этого пострадаетъ легенда! Лишь бы доискаться правды…
Кто не знаетъ, какъ люди мысли и поэты любили приписывать себ именно такое дробленіе на два существа, разнородныя, вчно анализирующія другъ друга? Всматриваемся въ портреты, сберегшіе намъ черты Бомарше,— и точно два человка какъ будто оттуда глядятъ на насъ. Въ снимк, приложенномъ къ первому полному изданію его ‘Мемуаровъ противъ Гэтцмана’, изображенъ придворный кавалеръ, нарядно одтый, завитой, съ кошелькомъ изъ лентъ, кокетливо скрывающимъ косичку, не врится, чтобы эта холеная вншность, озаренная любезной улыбкой и выдающая только смышленнымъ взоромъ бойкое себ-на-ум, принадлежала творцу ‘Фигаро’. Совсмъ иное лицо на превосходномъ портрет, который воспроизводится въ большинств изданій Бомарше, небрежно наброшена одежда, рубашка выбилась, воротъ широко распахнутъ, смлъ и открытъ взоръ, длинные, вьющіеся волосы, ничмъ не сдержанные’ отпрянули назадъ съ высокаго лба, какъ будто застали врасплохъ этого страстнаго человка, въ минуту, когда онъ готовъ, былъ броситься въ какое-то отважное предпріятіе. Это онъ, настоящій Бомарше!— вырвется у васъ, — вы поймете, сколько несообразностей и великихъ длъ можетъ надлать такая голова, и невольно захочется узнать фантастическую, блестящую, сумасбродную исторію этого человка.

I.

У философовъ прошлаго вка было въ большомъ ходу сравненіе мірозданія съ чудеснымъ часовымъ механизмомъ, который приводится въ движеніе величайшимъ изъ механиковъ. Отъ этого одинъ только шагъ,— и жизнь общества представится многосложнымъ сцпленіемъ зубчатыхъ колесъ, осужденныхъ на неподвижность, если искусная рука мастера не прикоснется къ нимъ, тогда все вдругъ оживетъ, малйшее колесико двигается и работаетъ. Стоитъ лишь найти ключъ, овладть главною пружиной, и часовщику останется только лукаво посмиваться и потирать руки отъ удовольствія, видя, какъ трудятся, выбиваясь изъ силъ, его послушныя орудія, воображающія, можетъ быть, что все это они длаютъ по своей вол. Политику по профессіи, изощрившемуся въ умнь руководить людьми, легко напасть на такое сравненіе,— но какъ естественно оно будетъ въ ум того, кто дйствительно перешелъ къ руководству государственными судьбами отъ основательнаго изученія часоваго мастерства! Такъ это было съ Бомарше, съ дтства онъ посвященъ въ тайны высоко почитавшагося тогда ремесла, юношей онъ длаетъ въ немъ настолько замчательное открытіе, что о немъ заговорила академія и дворъ, въ жизнь вступаетъ онъ прежде всего съ титуломъ королевскаго часовщика и долго не ршается потомъ лишить отца утхи продолжать мастерство, передававшееся у нихъ изъ рода въ родъ. Навсегда пріобрли въ его жизни ршающее значеніе эти раннія впечатлнія, видя, съ какимъ совершенствомъ онъ, стоя за кулисами, умлъ приводить въ движеніе всхъ и все на свт, вришь, что актеры житейской драмы, короли, министры, епископы, дамы, испанскіе клерикалы и американскіе республиканцы, были въ его глазахъ лишь колесами и пружинами того механизма, который онъ отлично умлъ заводить. Долгій успхъ въ этомъ дл избаловалъ его, и съ годами онъ слишкомъ увровалъ въ свое искусство, какъ ни скоплялись препятствія, онъ зналъ, что всегда найдетъ исходъ. Вмст съ тмъ, росло въ немъ пренебреженіе къ людямъ и ихъ ограниченности,— не идеализировать же, въ самомъ дл, эти безотвтныя орудія воли хозяина! Въ этой самоувренности — вся трагедія его жизни. Когда стараго порядка не стало, Бомарше захотлъ удержаться на прежней высот, но тайна была потеряна, завтный ключъ не подходилъ боле, все разладилось, вышло изъ повиновенія, и прежній властелинъ сталъ докучнымъ просителемъ.
Но жизнь въ такой же степени поддается сравненію съ театромъ маріонетокъ, съ ярмарочной сценой героическихъ ‘парадовъ’ и смшныхъ интермедій. Бомарше и тутъ на своемъ мст, какъ превосходный режиссеръ,— не только потому, что артистически ставилъ на міровую сцену и свои безсмертныя комедіи, и политическіе спектакли съ пушечной пальбой и таинственныя мелодрамы съ разбойничьими нападеніями, и т. д., и долго пожиналъ рукоплесканія партера, но и потому что еще въ дтств длившій время между отцовской мастерской и уличными увеселеніями Парижа, онъ цлой стороной своего характера примыкаетъ къ вкусамъ и привычкамъ истинно-національнаго и независимаго thtre de la foire. Говорили даже, будто, выгнанный разъ отцомъ за безпорядочность, онъ примкнулъ къ ярмарочнымъ комикамъ и довольно долго работалъ съ ними. Его лучшія пьесы не свободны отъ веселой суетни и сплетенія интригъ, которыя царили въ любимомъ имъ нкогда народномъ театр: въ его ‘мемуарахъ’ иныя страницы точно выхвачены изъ остроумнаго фарса. Казалось, жизнь вчно повторяла передъ нимъ любимыя темы буффонадъ, съ ихъ обманутыми простаками и торжествующимъ арлекиномъ. Приходилось выбирать одну изъ этихъ двухъ ролей, и смтливый, остроумный и честолюбивый, онъ выбралъ самую благодарную, ту, за которой послднее слово въ пьес, и игралъ эту роль всю жизнь, какъ величайшій актеръ.
Онъ и съ дтства привыкъ полагаться на свои силы. Да и было ли у него настоящее дтство? Школьная пора кончилась на тринадцатомъ году (род. въ 1732 г.), и все, что онъ впослдствіи зналъ, конечно, пріобртено было не у скромнаго учителя деревенской школы подъ Парижемъ. Во время размолвки съ отцомъ и бгства изъ дому, онъ уже живетъ самостоятельно, когда онъ возвращается подъ родной кровъ, старикъ Каронъ, въ характер котораго уже крылись въ зародыш черты оригинальности сына, соглашается принять его лишь посл заключенія формальнаго договора относительно его образа жизни и участія въ работ,— и юный Пьеръ-Огюстъ торжественно подписываетъ клятвенное общаніе слушаться и работать. Во все это время онъ кропаетъ стихи, бренчитъ на арф, влюбляется какъ взрослый, и строитъ воздушные замки. Едва вышелъ онъ изъ отрочества, уже онъ принужденъ энергически постоять за себя. Сдланное имъ усовершенствованіе часовой механики присвоено соперникомъ-мастеромъ, которому онъ неосторожно проговорился, взбшенный, онъ смло бросается въ схватку, зоветъ противника къ суду общественнаго мннія, прибгаетъ къ журнальной гласности и побуждаетъ академію разсмотрть оба изобртенія и отдать предпочтеніе ему. Этотъ первый дебютъ сдланъ имъ заразъ на нсколькихъ поприщахъ, въ битв жизни онъ выказалъ себя храбрымъ бойцомъ, въ умнь вести процессъ и находчиво отзываться на вс извивы его обнаружилъ т свойства геніальнаго адвоката, которыя впослдствіи такъ пышно развились у него,— наконецъ онъ показалъ рдкое искусство — пользоваться малйшимъ поводомъ, чтобы продвинуться впередъ, обращая въ выгоду даже неудачи. На другого оставила бы удручающее впечатлніе эта преждевременная борьба съ несправедливостью, и онъ радъ былъ бы возможности опять мирно приняться за работу. Каронъ и тутъ пошелъ прямозжею дорогой и взялъ счастье штурмомъ, о немъ говорили, имъ интересовались, онъ улучилъ минуту, когда сочувствіе было всего горяче, добылъ груду заказовъ при двор, исполнилъ ихъ на славу, и вскор, въ качеств королевскаго часовыхъ длъ мастера, уже вращался въ той сфер, куда попасть мечталъ тогда всякій искатель фортуны, зная, что тутъ корень и начало служебной карьеры, всевозможныхъ подрядовъ, откуповъ и концессій. Съ этой минуты онъ уже тяготится низменнымъ кругомъ прежней дятельности, онъ рвется неудержимо впередъ и вширь. Привычки и взгляды навсегда остались у него демократическими, они оба съ отцомъ рано начитались писаній новыхъ философовъ на этотъ счетъ. Придворный кругъ, сношенія съ знатью для него только промежуточная ступень. Но ненавистное, безправное мщанство тянетъ его внизъ, безъ дворянскаго диплома онъ не получитъ ни малйшей должности, если только честолюбіе манитъ его въ эту сторону, неудачу можно бы наверстать финансовою спекуляціей, но что же начнешь безъ денегъ!
Черезъ нсколько лтъ у него все добыто: и дворянство, и деньги,— прежде всего именно он. Комбинація совсмъ было удалась и раньше этого, да некстати порвалась она. Интересный юноша до того плнилъ жену одного изъ своихъ заказчиковъ, что она съумла убдить мужа передать ему небольшое свое мсто въ придворномъ штат, а едва умеръ мужъ, вышла за героя своего романа. Любилъ ли онъ ее хотя сколько-нибудь, или-же искалъ только опоры въ погон за удачей? Напечатанныя впервые Беттельгеймомъ, по рукописямъ британскаго музея, четыре письма Карона изъ этого времени позволяютъ скоре ршить вопросъ во второмъ смысл. Онъ вовсе не расположенъ былъ удовольствоваться любовнымъ воркованьемъ, и въ десять мсяцевъ, которые онъ провелъ съ первою женой, усплъ пустить въ ходъ разныя пружины, чтобы добыть денегъ. Мужъ его нжной подруги былъ прежде контролеромъ въ арміи и пользовался многими безгршными доходами, длясь съ товарищами. Смерть помшала правильному длежу, и преемникъ стараго Франка захотлъ добыть изъ рукъ опытныхъ казнокрадовъ присвоенныя ими суммы. Дло это, нелегкое безъ всякихъ уличающихъ документовъ, было превосходно проведено. Каронъ оказался выдумщикомъ необыкновеннымъ, изобрлъ никогда не существовавшаго аббата, и отъ имени его написалъ къ коллегамъ старика письма, заявляя, что ему все извстно, нкоторыя деликатныя подробности, узнанныя отъ жены, были артистически пущены въ ходъ, врно схваченъ и набожный тонъ, подобающій духовному лицу. Испугались застигнутые врасплохъ негодяи, Каронъ нарочно създилъ къ одному изъ нихъ въ Версаль, какъ эмиссаръ отъ аббата, причемъ въ забавной импровизаціи передавалъ его рчи, описывалъ вншность, и съ торжествомъ привезъ домой цлыхъ девятьсотъ ливровъ. Дло спорилось, завелись деньги, кой-какое мсто, а старое мщанское имя Карона облагородилось прибавкой названія помстья, принадлежавшаго прежде Франкэ,— и молодой супругъ подписывался не безъ эффекта: Pierre-Auguste Caron de Beumarchais.
Но счастье улыбалось ему недолго, жена его умерла внезапно. Начался процессъ изъ-за ея наслдства, не оставившій Бомарше ни малйшей частички изъ ея состоянія. Предусмотрительный во многомъ, онъ не загадывалъ о возможности такой развязки, она поразила его не меньше, чмъ родныхъ жены, которые, изъ недоврія къ этому соблазнителю ея, впервые пустили въ ходъ намекъ на отравленіе, нсколько разъ выдвигавшійся потомъ. ‘Правда ли, Сальери, что Бомарше кого-то отравилъ?’ спрашиваетъ въ Пушкинской пьес Моцартъ у своего соперника, и Сальери отвчаетъ ему почти буквально тмъ, чмъ отозвался Вольтеръ на подобный-же вопросъ: ‘онъ слишкомъ былъ смшонъ для ремесла такого’. Моцартъ видитъ другое оправданіе: ‘геній и злодйство — дв вещи несовмстныя’… Но есть и совсмъ прозаическій аргументъ въ пользу Бомарше:— безполезность отравленія, ни смерть первой жены, ни мучительные роды второй, унесшіе ее черезъ два года посл брака, не только не поправили положенія Бомарше, но оба раза оставили его въ стсненныхъ обстоятельствахъ, съ долгами и процессами. Первая оплошность не послужила урокомъ и онъ не заручился завщаніемъ. Мнимая роль Синей Бороды слишкомъ тяжело давалась ему. Къ тому-же по своему онъ былъ нженъ съ обими женщинами, современемъ сталъ даже сантименталенъ, не было поводовъ ни къ измн, ни къ мести.
Отброшенный опять къ исходной точк, онъ снова вскатилъ свой сизифовъ камень. На этотъ разъ разсчетъ былъ сдланъ врно и тонко. Онъ ршилъ подойти къ королю черезъ женщинъ, именно черезъ четырехъ дочерей Людовика XV, mesdames de France, старыхъ двъ, уныло влачившихъ свой вкъ среди небольшого придворнаго штата, напоминавшаго отдльный дворикъ. ‘Некрасивыя, мало развитыя, съ оттнкомъ ханжества, он не подходили къ общему тону свтской жизни, показывались рдко, коротали время музыкой и набожнымъ чтеніемъ. Скука царила у нихъ полнйшая, жить, хотя на время, ихъ жизнью представляло немалый подвигъ, но все же он были дочерьми короля, у котораго порою пробуждалась къ нимъ не то нжность, не то состраданіе, он могли при случа вліять на него и добивались цли тмъ успшне, что Людовикъ какъ будто старался, исполненіемъ ихъ просьбъ, вознаградить ихъ за жалкую роль и отдаленіе отъ двора. Проникнувъ въ этотъ сонный уголокъ, Бомарше оживилъ его своимъ смхомъ, разсказами и шутками, мастерской игрой на арф, его полюбили вс четыре старыя двы, а одна изъ нихъ, madame Victoire, совсмъ увлеклась имъ. Невинно кокетничая съ нимъ, он эксплуатировали его, постоянно требуя новыхъ развлеченій, книгъ, нотъ, инструментовъ, приходилось добывать все это, часто не имя денегъ и закладывая что-нибудь, чтобы исполнить капризъ своихъ покровительницъ.
Онъ зналъ, что рано или поздно, эта нелегкая служба приведетъ его къ цли, и терпливо ждалъ. Новое дйствующее лицо, надолго вошедшее съ этой поры въ его жизнь, ускорило желанный мигъ. То былъ-типическій представитель продвигавшейся тогда въ первые ряды и минутами всесильной финансовой аристократіи, пока еще набиравшейся изъ рядовъ разбогатвшихъ поставщиковъ въ казну и откупщиковъ. За нсколько десятковъ лтъ передъ тмъ эта сила едва начинала складываться, и Мольеру не пришлось ввести въ свою сатирическую картину типа алчнаго капиталиста-кулака. Будущій герой знаменательной въ этомъ отношеніи комедіи Лесажа, Тюркарэ, былъ еще тогда на застав сторожемъ и понемногу богатлъ, сбирая выдуманную имъ пошлину съ запоздавшихъ прозжихъ {Такъ откровенно разсказываетъ онъ самъ въ комедіи свою раннюю біографію, угловатость и неумнье совсмъ поддлаться подъ тонъ высшаго общества, сближающія его съ Мольеровскимъ Журдэномъ, необыкновенно жизненно проведены авторомъ. Вообще талантъ Лесажа и его значеніе въ развитіи реализма въ комедіи и роман до сихъ поръ недостаточно оцнены: ему не посвящено ни одного обстоятельнаго изслдованія.}, тутъ учился онъ той хитрой наук обогащенія, которая въ короткое время можетъ сдлать десятника милліонеромъ. Но этотъ лихоимецъ, работавшій долго по мелочамъ, сталъ, наконецъ, капиталистомъ, вошелъ въ стачку съ компаніей такихъ-же денежныхъ тузовъ и вмст съ ними держитъ Парижъ въ своихъ рукахъ: за нимъ ухаживаютъ красивыя дамы и знатные кавалеры, онъ соритъ деньгами и уже думаетъ, что все можетъ купить. Такова біографія не одного только Тюркарэ (котораго можно изучать какъ реальную личность, такъ какъ Лесажъ писалъ съ натуры),— такова же была баснословно удачная судьба новаго покровителя Бомарше, подрядчика на армію, Пари-Дювернэ. Когда-то половой въ деревенскомъ трактир, онъ завладлъ впослдствіи всмъ военнымъ хозяйствомъ Франціи, вліялъ на политическія интриги, запросто бесдовалъ съ самимъ Людовикомъ XIV. Осторожность спасла его отъ участи Тюркарэ, онъ устоялъ противъ всхъ соблазновъ, и нахальный лакейнаперстникъ, въ род Лесажевскаго Фронтона, не съумлъ бы систематически обобрать его и, столкнувъ съ дороги, стать на его мсто, приговаривая тономъ настоящаго хищника: ‘царство Тюркарэ кончилось, теперь начинается наше!’… Пари-Дювернэ спокойно вынесъ свои милліоны сквозь лихорадку спекуляціи и въ ту пору, когда его узналъ Бомарше, томился избыткомъ богатства, котораго не зналъ куда двать, такъ, былиннаго героя пригибала къ земл непомрно грузная его сила.
Подобно сотнямъ такихъ случайныхъ богачей, онъ любилъ играть роль мецената, жертвовалъ направо и налво, и массу денегъ затратилъ на устройство большого военнаго училища. Но что онъ ни начиналъ по части благотвореній и самохвальства. ему не удавалось приблизиться къ Людовику XV такъ, какъ бывало съ старымъ королемъ. Очевидное нежеланіе монарха осчастливить своимъ посщеніемъ военную школу раздражало его. Эта забота превратилась у Дювернэ въ манію, и онъ готовъ былъ озолотить того, кто снялъ-бы ее съ его я уши Бомарше, шутя, оказалъ ему эту незабвенную услугу. Стоило попросить принцессъ, и он побывали въ училищ, расхвалили его королю,— и, наконецъ, насталъ великій день. Дювернэ былъ въ восхищеніи,— зато отнын судьба Бомарше надолго обезпечена. Смышленый старикъ, въ полномъ смысл слова ‘сынъ своихъ длъ’, разгадалъ въ своемъ молодомъ знакомомъ восходящую звзду, понялъ, сколько въ немъ таилось предпріимчивости, и съ видимымъ удовольствіемъ сталъ направлять его первые шаги въ финансовомъ мір. Ему нужны были средства, — Дювернэ щедро ссужалъ ему большія суммы, длалъ его своимъ пайщикомъ въ разныхъ операціяхъ, указывалъ на подходящія, выгодныя статьи (наприм., на большой лсъ подъ Парижемъ, который они вмст сводили). Не довольствуясь деньгами, Бомарше все еще добивался уравненія своихъ правъ съ привиллегированнымъ барствомъ, которое даже на Дювернэ смотрло свысока, какъ на выскочку, и только преклонялось передъ силой капитала. Новый покровитель помогъ ему пріобрсти за крупную сумму титулъ ‘королевскаго секретаря’, доставившій ему, наконецъ, дворянство. Еще разъ пожалъ Бомарше ту-же пружину и очутился даже вице-президентомъ одного изъ безполезныхъ и уродливыхъ учрежденій стараго порядка, отдльнаго суда по браконьерству и незаконной рыбной ловл, важно засдалъ въ своемъ шитомъ наряд, судилъ и рядилъ надъ своевольными аристократами, всего чаще нарушавшими законы объ охот. Забавне комедіи трудно было бы представить, и впослдствіи онъ умлъ юмористически вспоминать о своемъ превращеніи изъ подмастерья въ главу знатнаго трибунала. Но въ то время это, взятое съ бою сословное уравненіе его очень утшало. Теперь онъ повелвалъ десяткомъ чиновниковъ-дворянъ, кичившихся своимъ происхожденіемъ. Его много разъ корили мщанствомъ, умышленно причиняли ему оскорбленія, завистливые придворные просили, наприм., у него публично совтовъ относительно своихъ часовъ (одного изъ нихъ онъ проучилъ тмъ, что, взявъ посмотрть часы, уронилъ и разбилъ ихъ), подчиненные отказались-было служить подъ начальствомъ плебея, но онъ зло осмялъ ихъ притязанія въ бумаг къ своему начальнику, раскрывъ совсмъ уже плебейское происхожденіе и даже темное прошлое большинства просителей. Онъ совершенно трезво смотрлъ на дло но твердо держался за свой клочокъ пергамента, и любилъ всегда бсить своихъ противниковъ заявленіемъ, что онъ за наличныя деньги купилъ себ дворянство на законномъ основаніи.
Эта быстрая смна неудачъ и успховъ, однако, годится разв въ біографію искуснаго дльца, а никакъ не писателя. Но Бомарше и не думалъ тогда вовсе посвящать себя литератур, его захватила борьба за существованіе, ‘въ немъ кипла кровь, не улегшаяся (по его словамъ) даже подъ старость’, голова была полна всевозможныхъ плановъ личнаго счастья, чудеснаго обогащенія, политическаго вліянія. Кругомъ много говорилось и писалось о защит правъ средняго сословія, о поднятіи значенія личной энергіи и труда, онъ захотлъ принять тяжесть этой борьбы на свои плечи, доказать на дл, чего можетъ достигнуть неглупый мщанинъ, если возьмется, умючи, за дло. Съ этой стороны его неугомонная дятельность возбуждаетъ симпатію, личный его порывъ становится однимъ изъ признаковъ времени. Та-же борьба незамтно подготовила и его литературную дятельность, столкновенія, разочарованія развили въ немъ необыкновенное знаніе людей. Сгоряча, задтый за живое, онъ сталъ писать. Не будь его погони за фортуной, въ немъ не пробудилось-бы того страстнаго негодованія, которое воспламеняетъ Фигаро.
Но у медали была обратная сторона, мстами она очень неприглядна, и Бомарше всегда старался навести на нее лоскъ. Зачмъ очутился онъ въ 1764 году въ Испаніи? Самъ онъ выставлялъ благородный, героическій мотивъ, масса поврила, и до сихъ поръ все еще повторяетъ его разсказъ, а молодой Гёте не только увковчилъ его въ своемъ ‘Clavigo’, но, подъ сильнымъ впечатлніемъ Лессинговской ‘Эмиліи Галотти’ {Вліяніе Лессинговской пьесы на ‘Clavigo’ прослжено Дан. Якоби въ стать ‘Zu Clavigo’, въ Goethe-Jahrbuch, V томъ, 1Б84, стр. 323 и слд. Мимоходомъ оно было указано еще Гервивусомъ.}, идеализировалъ образъ дйствій Бомарше и приписалъ высшее соціальное значеніе его подвигу. И въ этой легенд была нкоторая боле точная основа, — но не оттого только понесся въ Мадридъ молодой судья, что какой-то коварный гидальго, общавъ жениться на его сестр, осмлился отступить и искать разрыва, а еще боле оттого, что, вмст съ тмъ, представлялась возможность поискать счастья въ старомодной, захолустной Испаніи, стран невжества и произвола. Защита чести сестры осложнилась и вскор затмилась усиленною фабрикаціей) проектовъ и подборомъ подходящихъ людей для ихъ выполненія. Сестра вовсе не была тогда распускающимся цвткомъ, Клавихо, который впослдствіи пріобрлъ извстность и въ наук и въ политик, и уже считался недюжиннымъ журналистомъ, также не былъ тмъ безсовстнымъ развратникомъ, какимъ онъ выступаетъ въ разсказ его противника. Это былъ скоре нершительный, слабый волею селадонъ, которому развравилась двушка, сначала очень его заинтересовавшая, онъ пересталъ бывать у ея замужней сестры, и совершенно стушевался-бы, если-бы изъ далекаго Парижа, какъ бомба, не упалъ среди семейной драмы мститель. Смущенный женихъ опять общалъ сдержать слово, снова появился въ семь двушки, но вынужденное согласіе стоило ему великихъ усилій, цпь стала для него слишкомъ тяжкою, и онъ безпомощно искалъ снова выхода. Взбшенный Бомарше ршилъ раздавить вроломнаго соблазнителя, поднялъ все на ноги, ударилъ въ набатъ, довелъ жалобу до короля и министровъ, лишилъ Клавихо мста и заставилъ надолго скрыться изъ Мадрида. Это была, во всякомъ случа, смлая схватка, и десять лтъ спустя Бомарше еще могъ вызвать въ своей памяти ея бурныя подробности, когда, отвчая на пасквиль, поднявшій изъ его прошлаго и этотъ эпизодъ, онъ впервые, съ большимъ драматизмомъ и фантастическими прикрасами, повдалъ о немъ міру {‘Anne 1764. Fragment demon Voyage d’Espagne’ (входитъ въ составъ четвертаго Mmoire consulter contre mr. Goetzmann, etc.), этотъ разсказъ послужилъ источникомъ для пьесы Гете.}. Но изъ сближенія съ королемъ и министерствомъ нашъ рыцарь тотчасъ-же ршилъ извлечь боле осязательную пользу,— да у него въ карман съ самаго начала были вскія рекомендаціи изъ Парижа, которыми онъ предусмотрительно запасся. Зорко разглядлъ онъ составъ высшаго мадридскаго общества, понялъ бездарность членовъ кабинета, слабость Карла III, которымъ управлялъ камердинеръ-французъ, и ршилъ приступить къ длу. Онъ составилъ проектъ большой французской компаніи для устройства заморской торговли съ колоніями и главнымъ образомъ, съ Луизіаной. Отважнйшія зати такъ и мелькаютъ въ этомъ проект: монополія и контрабанда, національныя французскія выгоды и торговля неграми (стоимость ихъ онъ хладнокровно исчисляетъ), частный барышъ и организація подкупа вліятельныхъ испанскихъ чиновниковъ. Неожиданно явилась на поддержку проекта брошюра, гд какой-то ‘испанскій гражданинъ’ высказывалъ ‘патріотическія соображенія’ относительно луизіанскихъ длъ. Нужно ли говорить, что подъ плащемъ этого испанца, какъ раньте подъ сутаной парижскаго аббата, скрывался все тотъ-же Бомарше!
Проектъ потерплъ неудачу въ ‘совт по индійскимъ дламъ’, но на смну уже готово пять, десять другихъ, и по мстнымъ, и по колоніальнымъ вопросамъ, по доставк припасовъ на Майорку, по подрядамъ на армію, по колонизаціи Сьерры Морены. Втайн Бомарше надялся достигнуть еще большаго,— заручиться для французскаго правительства неограниченнымъ вліяніемъ на испанскую политику, стать необходимымъ лицомъ для герцога Шуазеля и потомъ продвинуться въ Париж, или же, оставаясь въ Мадрид, направлять черезъ подручныхъ вс дла въ Испаніи. И какихъ подручныхъ! Въ найденномъ теперь тайномъ мемуар, составленномъ для герцога, онъ спокойно говоритъ объ устройств стачки, которая овладла-бы ограниченнымъ и вчно унылымъ королемъ, первое лицо въ ней — всесильный камердинеръ, второе — красавица маркиза Де-ла-Круа, какъ можно догадываться, очень близкая къ Бомарше, изъ этой искусной кокетки онъ готовъ былъ сдлать приманку для Карла, подлиться съ нимъ своею удачей въ любви…
Но все это вышло слишкомъ тонко и коварно, не попалось въ ловушку ни мадридское министерство, ни Шуазель, страна, которую Бомарше не переставалъ честить отсталою и невжественною, порицая подкупность и безнравственность (что не мшало ему именно на этихъ порокахъ основывать часть своего успха), устояла противъ усиленнаго натиска.— правда, для того, чтобы отдать дло въ руки мстныхъ монополистовъ, которые, должно быть, еще ближе знали изнанку отношеній. Волшебныя виднія. носившіяся передъ мечтателемъ, опять разлетлись, пришлось покинуть Испанію. Но онъ никогда не позволялъ себ надолго падать духомъ. Какъ Фигаро (‘Сев. Цирюльникъ’, I актъ, сц. 3), онъ спшилъ разсмяться, боясь заплакать. Да и впечатлнія, вынесенныя изъ испанскаго житья, не все-же были мрачнаго свойства. Бомарше все-таки одно время былъ героемъ дня, передъ нимъ открылись даже знатные салоны, онъ былъ частымъ постителемъ русскаго посольства, гд у Бутурлина шла всегда большая игра, посолъ и его жена чуть не носили его на рукахъ, къ соблазну остальныхъ дипломатовъ {Письмо къ сестр, 11 февр. 1765, Lomnie, ‘Beaum. et son Temps’: 1873, I 145—49.}, молодая Бутурлина писала въ честь его французскіе стихи, вмст съ нимъ, княземъ Мещерскимъ, своимъ мужемъ и шведскимъ посломъ, разыгрывала любимую тогда оперу Руссо: ‘Le devin du village’. Бутурлина поетъ Аннету, Бомарше — Любэна. Средній кругъ, куда открыла ему доступъ семья его сестры, и народная жизнь еще сильне привлекали его. Въ письмахъ къ отцу онъ высказываетъ желаніе кореннымъ образомъ изучить испанскую народность, обычаи, развлеченія, танцы, музыку, онъ записывалъ мотивы, запоминалъ текстъ народныхъ псенъ, на модный тогда напвъ одной сегедильи онъ написалъ (и напечаталъ) французскіе стихи: ‘les serments des amants sont lgers comme les vents’,. и все изданіе было расхватано. Одному изъ своихъ парижскихъ покровителей, герцогу Лавальеръ, онъ съ наслажденіемъ xf дожника пересказалъ любопытнйшія сцены изъ мадридской жизни, рождественскій праздникъ, во время котораго монахи плясали въ церкви подъ звуки кастаньетъ, сцены въ театр, фанданго. Это увлеченіе декоративной стороной быта, которую ему удалось скоро изучить, объясняетъ близкое уже зарожденіе трилогіи о Фигаро, носящей непосредственно испанскій колоритъ,— не тотъ, вынужденный цензурными соображеніями, условный оттнокъ, который принужденъ былъ наложить на своего ‘Жиль-Блаза’ Лесажъ, чтобъ скрыть намеки на французскія дла, но яркій и истинно-національный. Для Бомарше Испанія, страна ‘плаща и шпаги’, серенадъ и болеро, навсегда осталась привлекательною, онъ и ‘Севильскаго Цирюльника’ задумалъ сначала въ форм комической оперы, куда сбирался вставить вс псни и пляски, такъ нравившіяся ему.
Но этотъ замыселъ пока еще въ неясныхъ чертахъ носился въ его ум, не сразу выступилъ Бомарше среди оживленной жизни Парижа во всеоружіи комическаго дарованія. Точно въ народномъ разсказ о Жан-весельчак и Жан-плакс, сначала показалось передъ публикой растроганное, заплаканное лицо, чтобъ потомъ вдругъ перейти къ гомерическому хохоту. Бомарше-комикъ началъ съ чувствительныхъ драмъ. То не было притворство, мадридскія впечатлнія и интрига съ остроумной маркизой смнились на время романическимъ увлеченіемъ, не дошедшимъ до брака, полнымъ сердечной тревоги и томныхъ чувствъ, выразившихся въ дошедшей до насъ связк сантиментальныхъ писемъ. Въ этотъ промежутокъ времени, когда бездлица могла его легко разстроить. Бомарше былъ пораженъ новизной и правдой переворота, который произвелъ тогда въ драм Дидро. И по убжденіямъ, и по складу характера реалистъ, онъ не могъ питать благоговнія къ старой трагедіи съ ея отборными героями, плебей, которому патенты и льготы нужны бывали только какъ средство отстоять свою самостоятельность, подсмяться надъ старыми сословіями, онъ вдвойн привтствовалъ вторженіе демократизма на сцену, обязательность стихотворной формы для него, не прошедшаго вовсе черезъ обычную школьную дрессировку того времени, была непонятна, и онъ рукоплескалъ попытк писать пьесы прозой, придавая разговору житейскій характеръ.— а сила чувства, торжествующаго надъ предразсудками и самоуправствомъ, любимая тема Дидро, должна была въ эту минуту особенно увлекать ого. Такъ зародились первыя его драмы: ‘Евгенія’ и ‘Два друга’, имъ несомннно овладлъ искренній творческій порывъ, призваніе чувствительнаго драматурга онъ серьезно счелъ своимъ удломъ, на этотъ разъ никакой разсчетъ не руководилъ имъ. Его пьесы слишкомъ были проникнуты недовольствомъ, обычною моралью, слишкомъ омрачали умы тхъ, кто не разстался еще съ преданіями регентства и хотлъ лишь веселиться. Вообще это отклоненіе таланта Бомарше было неудачно (вторая пьеса, взятая изъ міра банкротствъ и расхищеній, пала посл перваго представленія) и осталось въ его дятельности краткимъ эпизодомъ. Но оно не прошло безслдно, ‘Евгеніи’ прямо посчастливилось за предлами Франціи: и трогательныя ея сцены, и обличеніе неравенства, и умно написанное введеніе (‘Опытъ о серьезной драм’), узаконившее отнын подобныя мщанскія пьесы,— все это дйствовало на измненіе вкуса подчасъ сильне, чмъ драмы Дидро. Взявъ для ‘Евгеніи’ изъ ‘Хромого Бса’ одинъ вводный разсказъ, Бомарше свободно переработалъ его и превратилъ въ картину изъ современной парижской жизни, настолько правдивую, что цензура потребовала значительныхъ измненій. Герой пьесы, молодой аристократъ, племянникъ военнаго министра, обманулъ бдную двушку пародіею на бракъ, бросилъ потомъ спою жертву, но раскаялся, тронутый ея благородствомъ и нравственной высотой. Какъ можно было допустить подобный сюжетъ! И французскій баричъ превратился въ графа Кларендона, а дйствіе было перенесено въ Лондонъ. Это еще боле сблизило фабулу съ чувствительнымъ изображеніемъ такихъ же столкновеній невинности и самоуправства въ Ричардсоновскихъ романахъ, начинавшихъ тогда услаждать европейскую публику.
Не замчая декламаціи и общихъ мстъ, непривычная и невзыскательная, она долго считала эту пьесу образцовою. Ее переводили и играли везд. Въ кружк Гаррика, передланная подъ названіемъ ‘The school for rakes’ (школа развратниковъ), {Передлка сдлана были м-ссъ Грифитсъ. См. Bibliographie des oeuvres de Beaumarchais, p. Henri Cordier, 1883, p. 5.} она совсмъ уже подошла къ оригиналамъ, съ которыхъ рисовалъ Ричардсонъ. Въ Германіи ее пять разъ перевели въ прошломъ столтіи, и даже въ начал XIX вка, вновь переработанная Вульпіусомъ, она все еще нравилась и встрчала сочувствіе Гёте. Для русской-же сцены она сослужила важную службу. Спустя тринадцать лтъ посл оффиціальнаго учрежденія правильнаго театра, явилась она (18-го мая 1770-го года) нанести ршительный ударъ недолгому торжеству Сумароковскаго классицизма. Разгнванный диктаторъ прямо приписывалъ починъ мятежа не переводчикамъ Лессинговыхъ произведеній, а именно Николаю Пушникову, ‘состоявшему въ военномъ штат Кирилла Григорьевича Разумовскаго’, осмлившемуся не только перевести ‘Евгенію’ и съ успхомъ поставить ее въ Москв, но въ предисловіи расхвалить драму и автора {‘Евгенія’, ком. въ 5 д., сочиненія г. Бомарше. Пер. Н. Лушникова, 1770, второе изданіе Новикова, 1788, въ типографич. компаніи. Въ предисловіи, называющемъ успхъ пьесы столь великими, что рукоплесканія почти не умолкали, переводчикъ искренно радуется ему и скромно приписываетъ удачу не себ, а сочинителю и актерамъ. ‘Первый, по моему мннію, ничего не проронилъ, что длаетъ драму совершенной, а послдніе, руководствуемые славнымъ нашимъ актеромъ, г. Дмитревскимъ, въ то время въ Москв бывшимъ, изображая естественно то, что требовалъ сочинитель, сами себя превзошли’ (исполняли пьесу дйствительно лучшія силы: Дмитревскій — Кларендонъ, Померанцевъ — Гартлей, Ожогинъ — Робертъ). ‘Примръ сей показываетъ ясни,— разсуждаетъ переводчикъ, — что вкусъ къ зрлищамъ, вкусъ столь похвальный и полезный, часъ отъ часу больше у насъ умножается. Дай Боже, чтобы оный совершенно утвердился къ чести и польв общества, къ поправленію нашихъ сердецъ и нравовъ’.}.
Какъ ни старался, однако, закупить общественное мнніе авторъ ‘Хорева’, прося разсудить, кто правъ: онъ или какой-то безвстный подъячій, оно ршительно склонилось на сторону догадливаго подъячаго, который съ гордостью могъ заявлять въ своемъ предисловіи ‘къ читателю’, что пьеса была дана 4 (!) раза сряду. На русскую среду, уже чуткую къ вопросамъ о значеніи сословности и гнет предразсудковъ, но пробавлявшуюся безобиднымъ философствованіемъ Сумароковскихъ монологовъ, освжающимъ образомъ подйствовала обличительная картина, такъ легко подходившая къ образу жизни россійскихъ доморощенныхъ Кларендоновъ. Въ сближеніи русской драмы съ дйствительностью всегда будетъ цниться починъ, сдланный переводомъ слабаго и теперь забытаго первенца Бомарше.
Но полоса чувствительности скоро прошла у нашего автора, чтобы промелькнуть еще мимолетне лишь на склон его жизни, въ ‘Тарар’. Неудача второй ‘серьезной драмы’ напомнила ему, что это не его удлъ, и заставила вернуться къ отложенному на время плану ‘Севильскаго Цирюльника’. Тутъ открывался просторъ для юмора и капризовъ фантазіи, снова въ пестрыхъ арабескахъ оживали нжные профили, плутовскіе глазки, закутанныя плащемъ фигуры, пляски, серенады,— все, что такъ поразило его воображеніе даже среди мадридскихъ тревогъ. И отъ дрязгъ обычной финансовой дятельности, къ которой онъ вернулся, годъ отъ году богатя, онъ умлъ переноситься въ дни молодости, и старался возсоздать свтлое, невозвратное ея настроеніе въ своей опер, гд и слова, и музыка принадлежали ему. За сложнымъ сюжетомъ онъ не гнался, содержаніе составилось по частямъ, и Бомарше взялъ ихъ отовсюду: изъ итальянской интермедіи, изъ оперетки Панара, ‘le comte de Belflor’, и комедіи Седэна,— какъ доказываютъ теперь, даже изъ ‘Жиль-Блаза’. Списокъ источниковъ, безъ того уже длинный, легко было-бы еще обогатить, выставивъ, напр., Бомарше подражателемъ Мольеру (‘Школа женщинъ’). Агнеса съ такимъ же искусствомъ обманываетъ своего опекуна, какъ Розина — доктора Бартоло, а ея вздыхатель, подобно Альмавив, вполн годится въ Линдоры. Но вс эти пьесы (и десятки другихъ, однородныхъ съ ними) основаны на одной изъ вковчныхъ, общечеловческихъ темъ, къ которымъ охотно возвращались поэты всхъ странъ,— на торжеств молодости и страсти надъ старческимъ деспотизмомъ и подозрительностью. Около этой несложной завязки вращалась интрига ‘Севильскаго Цирюльника’ его первой редакціи, совершенно чуждой политическихъ и общественныхъ вопросовъ минуты и свободной отъ намековъ на личныя горести автора. Въ ту пору опера Бомарше была прямою родоначальницей веселыхъ созданій Паэзіелло {Объ опер Паэзіелло, которая держалась на итальянскихъ сценахъ до появленія пьесы Россини, теперь совсмъ забыли, ни Беттельгеймъ, ни ‘Библіографія литературы о Бомарше’, Кордье, перечисляя разныя передлки его комедій, о ней не упоминаютъ. Для насъ особенно любопытно, что эта первая опера на либретто ‘Сев. Цирюльника’ была написана Паэзіелло въ Петербург во время житья его при двор Екатерины. History of the opera from Moneeverde to Donizetti, by Sutherland Edwards. 1862, v. II., p. 87.} и Россини, которые также остановились на вншней сторон сюжета. Смшная претензія моднаго тогда пвца, не захотвшаго играть Фигаро, потому что это напомнило-бы публик страницу изъ его біографіи, начавшейся дйствительно въ цирюльн, разстроила постановку пьесы на оперной сцен. Бомарше не безъ сожалнія отказался отъ примси музыкальнаго элемента, по его мннію, необыкновенно благодарнаго, и принужденъ былъ придать своему произведенію форму комедіи, ту форму, въ которой ей суждено было достигнуть славы.

II.

Въ то время, какъ онъ былъ занятъ этимъ трудомъ, не вымышленная, а настоящая трагикомедія, съ сильными эффектами, которыхъ не придумать и досужему воображенію, втснилась въ его жизнь и прервала всякое творчество. Счастье снова отвратилось отъ него. Его неизмнный покровитель, Пари-Дювернэ, умеръ, въ послдній разъ позаботившись о его нуждахъ: онъ оставлялъ ему заимообразно на расширеніе длъ 75,000 франковъ: кром того, поручалъ своему наслднику выплатить Бомарше 23,000, недоданныя по прежнимъ операціямъ, и передать ему на память большой портретъ Дювернэ. Незначительность завщанной суммы, въ сравненіи съ громадностью оставшихся капиталовъ, казалось, не могла-бы стать поводомъ къ оспариванію завщанія. Племянникъ Дювернэ, графъ Лаблашъ, сразу длался однимъ изъ первыхъ богачей, а всмъ извстная близость старика къ Бомарше достаточно оправдывала эту посмертную ласку. Но именно эта близость постоянно разобщала двухъ соперниковъ, до того, что они не могли боле переносить другъ друга,— а теперь пришлось-бы не только разъ выплатить деньги, но постоянно вдаться съ Бомарше, котораго Дювернэ призналъ своимъ пайщикомъ по своду шинонскаго лса. Это было выше силъ Лаблаша, и онъ отвчалъ встрчнымъ искомъ въ 50,000 франковъ и обвиненіемъ въ подлог документа, въ виду того, что воля изложена завщателемъ не собственноручно, а почеркомъ Бомарше, и только скрплена Дювернэ. Внезапно начавшійся процессъ наступалъ, зловщій, на человка, беззаботно подбиравшаго испанскіе мотивы для своей комедіи de cape et d’pe, онъ зналъ характеръ противника, и ему передали похвальбу Лаблаша, что онъ скоре затратитъ сотни тысячъ, чмъ выплатитъ хоть грошъ негодяю. Въ Бомарше проснулась изворотливость, бросивъ вс дла, онъ лично повелъ свою защиту, писалъ прошенія за прошеніями, попробовалъ заручиться рекомендаціею принцессъ. Вдругъ на него, еще не одолвшаго одной бды, обрушилась новая. Все затуманилось, смшалось передъ его глазами. Казалось, мелкая любовная стычка, разгорвшаяся въ бурное столкновеніе, не могла-бы пріобрсти никакой важности. Счастливый соперникъ давно ему знакомаго герцога до-Шона въ любви ничтожной оперной двицы, онъ неосторожно взялъ ея сторону, когда ревнивецъ сталъ преслдовать ее, не скупясь на брань и побои. Но де-Шона было еще опасне раздражать, чмъ Лаблаша, способный доходить до бшенства, невмняемый и въ то-же время безнаказанный по своимъ связямъ, онъ пугалъ всхъ безумными выходками. Бомарше едва не сдлался его жертвой
Нелегко разобраться въ противорчивыхъ показаніяхъ обихъ сторонъ и немногихъ свидтелей,— а Бомарше былъ мастерскимъ адвокатомъ своей чести и благородства. Но фактъ зврскаго самоуправства достаточно ясенъ. Де-Шонъ врывается къ вроломной красавиц, застаетъ ее еще въ постели, длаетъ ей страшную сцену и выбгаетъ искать Бомарше, чтобъ его убить. Предупрежденный на улиц другомъ, поэтъ отказывается скрыться, служба зоветъ его въ судъ, и черезъ нсколько минутъ онъ уже возсдаетъ на президентскомъ кресл и допрашиваетъ тяжущихся. Тмъ временемъ герцогъ побывалъ уже на квартир врага и, узнавъ, гд онъ, влетлъ въ камеру суда, требуя, чтобъ Бомарше немедленно шелъ съ нимъ. Тотъ продолжаетъ засданіе цлыхъ два часа, не сдаваясь на угрозы, де-Шонъ принужденъ ждать, но постоянно прерываетъ засданіе. Какъ только оно кончилось, онъ сажаетъ Бомарше въ свою коляску и везетъ драться, оружія нтъ,— они зазжаютъ къ знакомому герцога за саблями, ихъ просятъ обождать, но имъ не терпится, и они дутъ сводить счеты въ домъ Бомарше. Тутъ хозяинъ пытается успокоить врага, не безъ комизма предлагаетъ ему сначала пообдать съ нимъ, а потомъ взяться за оружіе. Но отъ промедленія бшенство Шона достигло крайняго предла, кровь прилила къ голов, и онъ, не владя собой, кидается на Бомарше, царапаетъ ему лицо, разрываетъ платье, толкаетъ и увчитъ его отца и слугъ, не унимается даже и тогда, когда шумъ привлекъ толпу передъ домомъ, а на мсто побоища явилась полиція, которая застала Шона яростно размахивающимъ шпагой и Бомарше — отбивающимся каминными щипцами.
Самоунравство было слишкомъ явно, головорзъ, который все время съ гордостью повторялъ, что онъ герцогъ и пэръ, что никто его тронуть не посметъ, былъ кругомъ виноватъ. Но старый порядокъ еще процвталъ, и въ тюрьм оказался не только Шонъ, но и Бомарше, вроятно, чтобъ не подать дурного примра. Судъ маршаловъ, вдавшій тогда дла чести между дворянами, освободилъ-было его отъ кары, но министръ, раздосадованный этимъ, безъ труда выхлопоталъ у короля lettre de cachet и бросилъ Бомарше въ For l’Eveque поразмыслить о своемъ ничтожеств. Это былъ первый тяжкій урокъ, который жизнь давала человку, слишкомъ привыкшему забывать общія невзгоды для борьбы изъ-за личныхъ выгодъ. Рзче, чмъ когда-либо, ему напомнили о его плебейскомъ происхожденіи, и Шонъ, въ дошедшихъ до насъ показаніяхъ на допросъ, съ пренебреженіемъ чистокровнаго барича оправдывался тмъ, что иначе съ плебеемъ нельзя было бы сосчитаться, что дуэль съ нимъ немыслима, что противникъ, про котораго идутъ слухи объ отравленіи женъ и поддлк бумагъ, ничего иного и не заслуживаетъ. Но чего не додлалъ одинъ знатный врагъ, то съумлъ довершить еще боле вліятельный Лаблашъ, по его проискамъ, Бомарше задержали въ тюрьм дольше назначеннаго срока, чтобы тмъ временемъ можно было направить процессъ во вредъ ему. Онъ вымолилъ себ хоть право выходить изъ тюрьмы съ провожатымъ, навщать судей, просить, напоминать, онъ не въ состояніи отказаться, подобно Мольеровскому Альцесту, отъ унизительнаго вымаливанія справедливости и надяться лишь на свою правоту. Отъ и тутъ стоитъ на практической точк зрнія, люди обходятъ своихъ судей (on sollicite ses juges), и онъ длаетъ то же. Его не возмущаетъ мысль, что съ такими просьбами ему придется обратиться къ членамъ ненавистнаго всмъ ‘подставного’ парламента, собраннаго канцлеромъ Мопу изъ всякаго сброда взамнъ законнаго, но слишкомъ независимаго парламента, высланнаго поголовно въ изгнаніе Онъ обходитъ вліятельныхъ креатуръ Мопу, и, наконецъ, узнаетъ, что его дло передано для доклада совтнику Гэтцманну, на котораго молва указывала, какъ на замчательнаго законовда и самаго способнаго изъ парламентскихъ членовъ.
Дйствительно, Гэтцманнъ былъ далеко не зауряднымъ подъячимъ {Paul Huot, ‘Goetzmann et sa famille’, въ Revue d’Alsace, 1868.}, этотъ усидчивый и аккуратный эльзасецъ немало поработалъ и для юридической литературы и обстоятельно велъ дла, выпадавшія ему на долю. Былъ ли онъ закоснлымъ и безстыднымъ взяточникомъ, мы тоже не знаемъ, враждебность къ Бомарше могла быть вызвана и желаніемъ угодить его сильному врагу, и недовріемъ къ человку, о которомъ молва говорила, какъ объ изверг. Но за него, и, повидимому, скрывая многое, брала взятки его жена, пустая и втреная, мечтавшая скоре обогатиться и безцеремонно хваставшая передъ знакомыми умньемъ ‘общипывать курицу’ (plumer la poule). До нея можно было доходить окольнымъ путемъ, черезъ одного книгопродавца, который принималъ и передавалъ деньги. Бомарше усиленно домогался свиданія съ Гэтцманномъ, но неумолимый привратникъ давалъ ему шесть разъ въ теченіи двухъ дней одинъ отвтъ: ‘Гэтцманна нтъ дома, и неизвстно, когда онъ вернется’. Пришлось купить аудіенцію, собрано сто луидоровъ, книгопродавецъ-передатчикъ Lejay пущенъ въ ходъ, и въ два пріема снесъ эти деньги, свиданіе, наконецъ, состоялось, полное усовщиваній съ одной стороны, хитрыхъ увертокъ-съ другой. Но вторую аудіенцію нужно было опять покупать, Бомарше посылаетъ часы, осыпанные брилліантами, ихъ берутъ, но требуютъ еще 15 луидоровъ ‘для секретаря’, общая все вернуть, если свиданіе почему-нибудь не состоится. Все выплачено, но проситель опять видитъ лишь суроваго привратника съ тмъ же безнадежнымъ отвтомъ. Онъ догадывается, что противная сторона не въ примръ больше сорила деньгами, ждетъ худшаго, и на другой же день узнаетъ, что судъ, не признавъ прямо подлога, отвергъ его прошеніе, приговорилъ уплатить Лаблашу 56.000 франковъ и покрыть значительныя судебныя издержки, вмст съ тмъ, съ него потребовали крупную сумму за содержаніе въ тюрьм, гд, по его словамъ, ‘онъ былъ снабженъ всмъ, кром самаго необходимаго’. Наличныхъ денегъ не нашлось, описали все имущество, наброшена была тнь на честность, опозорено доброе имя. На баловня судьбы обрушивались заразъ вс бды.
На кого ему было опереться? На короля? Но не онъ ли только-что бросилъ его, безвиннаго, въ тюрьму… Принцессы давно отвернулись отъ человка, который слишкомъ много заставлялъ о себ говорить и могъ вредить имъ своею близостью. Знать вся была противъ него, періодической печати почти не было, судебная гласность была немыслима. Тутъ въ Бомарше сверкнуло отчаянное, героическое ршеніе, онъ сдлалъ своимъ судьей общественное мнніе, давно уже глухо волновавшееся, нуждаясь въ осязательномъ повод, чтобъ свести счеты съ старымъ порядкомъ. Подобно Вольтеру въ длахъ Каласа и Сирвена, Бомарше далъ этотъ поводъ, и знаменитые вскор ‘Мемуары’ его противъ Гэтцманна и его сообщниковъ превратились изъ защитительнаго документа по частному процессу во всенародное дло.
Не даромъ остряки впослдствіи находили, играя словами, что если Louis Quinze устроилъ парламентъ, то quinze louis уничтожили его. Вокругъ злополучныхъ пятнадцати луидоровъ, будто бы назначенныхъ секретарю, прежде всего сосредоточился споръ. Получивъ обратно всю сумму взятокъ, кром секретарской подачки, и узнавъ, что писецъ Гэтцманна никогда не получалъ этихъ денегъ, Бомарше догадался, что жена совтника пожелала удержать хоть часть суммы, побывавшей въ ея рукахъ, и эта алчность ея совсмъ уже взбсила его. Онъ сталъ осаждать ее письмами, давалъ ей проговариваться, вовлекалъ въ промахи, видлъ, какъ она запутываетъ стороннихъ липъ, — и уже въ обществ открыто говорилъ о продажности четы Гэтцманновъ и всей парламентской шайки. Дло получало непріятную огласку. Корпорація сочла нужнымъ, для поддержанія своей сомнительной чести, потребовать слдствія, Бомарше самъ накликалъ на себя опасный процессъ. Противъ него былъ теперь весь судъ, Гэтцманнъ готовъ былъ обрушить на него всю свою юридическую мудрость. Неожиданно къ нему примкнули въ качеств добровольцевъ два усердныхъ свидтеля,_ искусныхъ въ ябед: бездарный стихотворецъ Бакюларъ д’Арно, чьи идилліи зачмъ-то въ старину у насъ переводили, тотъ самый Бакюларъ, котораго одно время держалъ у себя Фридрихъ въ роли Тредьяковскаго, и бранчивый журналистъ, онъ-же королевскій цензоръ, Марэнъ (Marin), случайный корреспондентъ Вольтера, который пользовался его услугами, чтобъ доставлять свои произведенія во Францію, но крпко не жаловалъ его. Оба эти сателлита оказались въ близкихъ отношеніяхъ или съ Гэтцманнами, или съ Ле-Жэ, оба авторитетно и безстыдно давали ложныя показанія, чернили Бомарше и пли гимны поруганной добродтели. Плотная и дружная коалиція стною пошла противъ автора ‘Фигаро и, онъ долженъ былъ являться въ судъ, выслушивать длинныя и завдомо фальшивыя показанія, быть вчно на-готов и отводить удары, извлекая, на диво всмъ изъ мелкаго дла о взяткахъ вчно новые и мткіе аргументы для обличенія враговъ. Но натискъ усиливался, Бомарше совсмъ затравили, не сегодня, завтра его назовутъ не только поддлывателемъ документовъ, но и злостнымъ клеветникомъ.
Были минуты, когда онъ готовъ былъ предаться отчаянію, но онъ переломилъ себя, врный своей привычк, онъ подавилъ подступавшія слезы, и разразился громкимъ смхомъ. Эффектъ вышелъ поразительный. Вмсто трагическихъ, раздирательныхъ сценъ, которыхъ можно было ожидать отъ разореннаго и опозореннаго человка, началась почти безпримрная судебная комедія. Его спасла сила смха, то великое средство обновленія людей, которое философски узаконялъ еще Шефтсбэри и превосходно примнялъ Вольтеръ. ‘Мемуары’ по длу Гэтцманна {Этихъ мемуаровъ, выходившихъ небольшими брошюрами, подъ названіемъ ‘Mmoire consulter pour P. А. Caron de Beaumarchais etc’, набралось четыре (по Ломени — пить, считая приложенія). Потомъ они были собраны въ одну книгу, постоянно перепечатывавшуюся и во Франціи, и въ Голландіи. Противная сторона отвчала такими же брошюрами, такъ что составилась цлая литература въ нсколько десятковъ книгъ.} столько-же входятъ въ кругъ юридической литературы, сколько въ область художественной сатиры.
Бомарше случайно посвятилъ насъ въ тайны своего плана, опытъ показалъ ему, что во Франціи ничто такъ не помогаетъ успху и но завладваетъ вниманіемъ, какъ умнье избгать монотонности и постоянно разнообразить темы, складъ рчи и эффекты, закупая новизной и неожиданностью, то растрогивая, то смясь, то касаясь общихъ вопросовъ и выдвигая научный арсеналъ, то выводя на сцену живыхъ людей въ бойкомъ и забавномъ діалог. Безпримрный успхъ мемуаровъ подтвердилъ его догадку. Бомарше умлъ какъ-то неуловимо печатать и распространять ихъ, не справляясь ни съ какими правилами, не представляя рукописи никому на одобреніе, онъ наполнялъ ими Парижъ, раздавалъ черезъ агентовъ въ суд, на площадяхъ, на оперныхъ маскарадахъ, гд ихъ расходилось въ вечеръ нсколько тысячъ экземпляровъ, и достигъ того, что они очутились въ рукахъ всхъ и каждаго, отъ вельможъ до уличнаго гуляки, и парижская толпа живо откликнулась на призывъ, авторъ листковъ сразу сталъ необыкновенно популярнымъ. Ихъ читали везд, въ кафе собирались для этого массы народа, вс хохотали, передавая другъ другу только-что подхваченныя остроты {Бомарше, вообще, такъ славился остроуміемъ, что даже въ нашемъ столтіи былъ составленъ сборникъ анекдотовъ и остротъ: ‘Beaumarchaisiana on recueil d’anecdotes, bons mots, sarcasmes, etc. de Beaumarchais» par Cousin d’Aval Ion, 1832.}. Смялись даже судьи, когда Бомарше импровизировалъ передъ ними какую-нибудь сцену (будущую страницу мемуара) и тшился промахами и нескладными отвтами противниковъ. Дворъ не отставалъ, потшныя рчи жены Гэтцманна и колкости Бомарше показались такъ забавны, что изъ первыхъ двухъ мемуаровъ была скроена непритязательная, но, говорятъ, удачная комедія, которую разыграли своими силами на придворной сцен, а провансальская поговорка ‘ques со?’ (что это?), которою Бомарше преслдовалъ Марэна, показалась такою остроумною, что Марія-Антуанетта назвала такъ придуманную ею куафюру. Бомарше, какъ тонкій наблюдатель, не могъ не видть всей странности этого сочувствія, вліятельнйшіе люди въ стран предпочитали останавливаться на потшной сторон явленія и не хотли сознать обязанности преобразовать судъ, гнздо всякихъ язвъ. ‘Что сметесь? Надъ собой сметесь!’ — могъ-бы имъ сказать авторъ мемуаровъ, но онъ доволенъ былъ уже тмъ, что за него былъ всеобщій смхъ, что съ каждымъ новымъ успхомъ обличителя все ниже падали шансы противной стороны, она была виновна уже тмъ, что давала себя осмять и постоянно оставалась въ долгу.
Противниковъ было много, но это придавало прелести борьб. Бомарше на столбцахъ мемуаровъ, точно на фехтовальномъ плацу, завязывалъ съ каждымъ отдльный поединокъ. ‘Теперь ваша очередь, г. Марэнъ’, — говоритъ онъ, и направляетъ стрлы остроумія и гнва на него. ‘А vous, monsieur Dairolles’,— и той же пытк подвергается новый лжесвидтель. Это безстрашіе приводило въ восторгъ Вольтера: ‘я никогда не видалъ ничего сильне, смле, комичне, интересне, сокрушительне для противника,— писалъ онъ,— чмъ мемуары Бомарше. Онъ бьется заразъ съ 10 или 12 врагами и повергаетъ ихъ на землю съ такою же легкостью, какъ въ фарс арлекинъ-дикарь колотитъ отрядъ полицейскихъ {Письмо къ маркизу Флоріану, 1774 (Corresp. gnr.).}. Чет Гэтцманновъ, разумется, отводится самое почетное мсто, и она почти не сходитъ со сцены,— особенно главная виновница несчастій Бомарше. Съ какимъ злорадствомъ играетъ онъ съ своей жертвой! То принимается говорить ей любезности о ея красот и неувядающей молодости, и втреная женщина, при невольномъ хохот судей, даетъ взять себя подъ ручку и находитъ, что Бомарше вовсе не такой зврь, какимъ его изображаютъ. То ловитъ онъ ее, среди непринужденной болтовни, на опасномъ для нея промах, она отрицаетъ, что когда-либо получала 15 червонцевъ,— ‘мыслимо-ли, чтобъ женщин въ ея положеніи предложили такую мелочь, когда наканун она отказалась отъ ста луидоровъ?— Наканун чего?— вставляетъ наивный вопросъ Бомарше. О какомъ дн говорите вы?— ‘Боже мой, о томъ дн, когда…’ — она умолкаетъ, досадливо кусая губы и обмахиваясь веромъ. То загонитъ онъ свою противницу въ такую непроходимую чащу, что съ отчаянія она прибгаетъ уже къ совсмъ нелпымъ отговоркамъ, объясняетъ противорчія въ показаніяхъ тмъ, что бываютъ такіе періоды, ‘un temps critique’, когда она невмняема и не помнитъ, что говоритъ и длаетъ. Какъ живо представляется при этихъ словахъ сіяющее лицо Бомарше, который уже съуметъ извлечь выгоду изъ пикантнаго признанія, а потомъ съ обычнымъ мастерствомъ передастъ всю эту картинку въ своемъ слдующемъ мемуар!
Иногда нужны ему и серьезныя, даже спеціально-научныя средства борьбы. И въ этомъ не будетъ недостатка. По поводу плутней Гэтцманна, онъ излагаетъ исторію знаменитйшихъ продажныхъ судей древности и новаго времени. Нужны ссылки на законы.— друзья-юристы снабдили его на этотъ счетъ въ изобиліи. Противная партія затяла-было воспользоваться неизвстной еще во Франціи исторіею съ Клавихо,— Бомарше вводитъ и ее въ свой отвтъ, знакомитъ читателя съ этимъ драматическимъ столкновеніемъ и мастерски освщаетъ его. Если же хотятъ набросить на него тнь, повторяя басню объ отравленіи, онъ уметъ гд-то выудить неблаговидную продлку Гэтцманна, который, чтобы прикрыть рожденіе незаконнаго сына, поддлалъ свидтельство о крещеніи. А la guerre, comme la guerre, думается ему. Но общаго значенія настоящаго процесса онъ все время не теряетъ изъ виду, и, когда нужно указать, какія мры могли-бы прекратить искаженіе правосудія, онъ высказывается за введеніе суда присяжныхъ по англійскому образцу. Мастерскіе сатирическіе портреты получаютъ у него соціальный фонъ, люди, съ которыми онъ борется, уже не личные только его враги, но враги народные, за Мараномъ виднется вся клика ложныхъ патріотовъ, готовыхъ обозвать измнниками отечеству всякаго, кто имъ лично непріятенъ, возглашающихъ, что, кром нихъ, настоящихъ французовъ боле нтъ, за Гэтцманномъ выступаетъ не только шайка клевретовъ Мопу, но и весь строй допотопной магистратуры, а въ Лаблаш, то-и-дло вставлявшемъ свое слово и теперь, олицетворялось старое барство. Горячность Бомарше не могла не увлекать читателя, то, что онъ говорилъ, было у всхъ на ум, но, кром него, никто въ эту минуту не ршился высказать это открыто. Съ появленія мемуаровъ до тріумфа ‘Свадьбы Фигаро’ Бомарше не растанется боле съ этою ролью глашатая общественнаго мннія, на которой основанъ весь его писательскій успхъ. Для тхъ, кто видитъ въ замчательныхъ людяхъ выразителей народной думы.— это одинъ изъ убдительнйшихъ примровъ.
Но не только въ общественномъ отношеніи прозрлъ и возмужалъ Бомарше во время своихъ несчастій. Его литературное дарованіе только теперь проявилось въ полной сил. Передъ нами уже образцовый комикъ, стоитъ вынуть отдльные эпизоды,— и сцена изъ остроумнйшей комедіи готова. Въ минуты особеннаго сатирическаго воодушевленія онъ увлекаетъ смлостью тона, которую ставитъ подъ покровъ извстнаго стиха Буало. ‘Вы видите, что я говорю все на чистоту,— заявляетъ онъ Варэну,— что въ моемъ слог нтъ ни умолчаній, ни словечекъ, ни дутыхъ фразъ, ни смшныхъ церемоній, ни пошлой экономности, какъ Буало,—
Je ne puis rien nommer, si ce n’est par son nom,
J’appelle un chat nu chat…
а Марэна я называю торговцемъ мемуарами, литературой, цензурой, новостями, шпіонствомъ, ростомъ, интригами, etc, etc.’, — цлыхъ четыре страницы etc. Но спорить съ такимъ противникомъ становится для Бомарше невыносимымъ. ‘Первое несчастіе для человка, — объясняетъ онъ ему въ конц своего отвта,— конечно, то, когда краснешь за себя, но второе наступаетъ, когда за тебя краснютъ другіе. Впрочемъ, я не знаю, зачмъ я говорю вамъ вс эти вещи, которыя вы не можете даже понять. Я удаляюсь, вдь я еще могу что-нибудь утратить. А вы… вы можете смло идти всюду’. Для заурядныхъ противниковъ у него на-готов другой тонъ, насмшливый и небрежный. Одинъ свидтель, Бертранъ Д’Эролль, ссылался на безпамятство каждый разъ, когда могъ показать въ пользу Бомарше. ‘Какая прекрасная тема для конкурса хирургической академіи на 1774 годъ! Золотую медаль тому, кто объяснитъ, какимъ образомъ мозгъ бднаго Бертрана могъ внезапно расколоться на-двое, и вызвать въ его голов память, столь счастливую для однихъ фактовъ, столь несчастную для другихъ,— какъ кузенъ Бертранъ сталъ вдругъ паралитикомъ одною стороной ума, и при томъ необыкновенно курьезнымъ для любителей способомъ,— часть памяти, обвиняющая Марэна, парализована безвозвратно, тогда какъ часть оправдывающая здрава, невредима и сіяетъ такимъ хрустальнымъ блескомъ, что мельчайшія подробности отражаются въ ней, какъ въ зеркал’. Когда-же постоянная трата энергіи доводила его до изнеможенія, и онъ съ печальной ироніей говорилъ друзьямъ: ‘ну, чтожь! еще нсколько новыхъ враговъ, еще нсколько мемуаровъ, и репутація моя станетъ бла, какъ снгъ!’ — его рчь охватываетъ неподдльный паосъ, и съ устъ его возносится, въ отвтъ на ‘мемуары, газетныя статьи, циркуляры, ругательства и тысячу-одну диффамацію’ — молитва къ ‘Благому Существу’ (Etre bienfaisant), одинъ изъ классическихъ образцовъ французской прозы. Ему пригрезилось, что Богъ возвщаетъ ему, что ему суждено испытать немало несчастій, дабы не возгордиться благополучіемъ, ‘его будутъ раздирать на части тысячи враговъ, его лишатъ свободы, имущества, обвинятъ въ грабеж и подлог, въ клевет и подкуп, опозорятъ всю его жизнь изъ-за сплетень’, и т. д. Онъ склоняется передъ высшей волей, вритъ, что она не дастъ ему погибнуть и поможетъ все перенести,— и проситъ только, чтобы грозящія ему несчастія приняли именно ту форму, о которой онъ самъ иной разъ думалъ. Пусть противникомъ его будетъ скупой наслдникъ богатаго имнія, способный оспаривать даръ, который внушенъ былъ дружбой и честностью, и пусть люди негодуютъ, видя, какъ этотъ человкъ, ослпленный ненавистью, начинаетъ позорный процессъ. Такъ постепенно въ мольбахъ своихъ Бомарше обрисовываетъ настоящее положеніе дла, прося себ и безчестнаго трибунала, и лицемрнаго судью, и т. д. Когда-же эти главныя просьбы будутъ услышаны, онъ смиренно умолитъ Божество, если ужъ необходимо, чтобы стороннія лица вмшались, послать неуклюжаго и злого посредника, умышленно все портящаго. ‘Пусть онъ будетъ измнникомъ друзьямъ, неблагодарнымъ къ своимъ благодтелямъ, ненавистнымъ для авторовъ по своей цензур, скучнымъ для читателей по своимъ писаніямъ, страшнымъ для должниковъ, разорителемъ бдныхъ книгопродавцевъ изъ-за своего обогащенія, продавцомъ запрещенныхъ книгъ, соглядатаемъ за людьми, допускающими его въ свое общество,— чтобы въ глазахъ людей достаточно было быть имъ очерненнымъ, и это уже убждало-бы въ честности человка,— стоило быть подъ его защитой, чтобы вс тебя подозрвали. Боже, дай мн Маржа’!
Врядъ-ли серьезно убжденъ былъ Бомарше, что, посл столькихъ усилій, онъ восторжествуетъ, правда, его мольбы были услышаны, и судьба послала ему враговъ, дававшихъ нердко противъ себя оружіе,— но они были слишкомъ сильны, а его обращеніе къ общественному мннію устрашало и тревожило, вмсто того, чтобы образумливать. Толпа теперь знала и любила Бомарше, когда президентъ суда осмлился разъ приказать выгнать его изъ палаты, какъ дерзкаго нарушителя спокойствія, и когда онъ заявилъ, что пришелъ по своему длу, не сойдетъ съ мста и призываетъ націю въ свидтели, его обступила масса сторонниковъ. На спектакл, гд давали ‘Евгенію’, появленіе автора вызвало овацію, всмъ намекамъ пьесы, подходившимъ къ случаю, рукоплескали. Эта популярность становилась опасною, и Бомарше дорого пришлось за нее заплатить. Первый урокъ въ этомъ отношеніи еще можно было стерпть: передланнаго въ комедію ‘Севильскаго Цирюльника’, уже предназначеннаго къ представленію, запретили исключительно изъ-за общихъ соображеній благочинія, не смотря на то, что и въ этой второй редакціи пьеса все еще была довольно невинна и чужда злоб дня. Но худшее испытаніе было еще впереди.
Насталъ день приговора, и безстрашнымъ Бомарше овладло раздумье, когда раннимъ утромъ онъ одиноко и медленно подходилъ къ зданію суда: что ждало его сегодня, какое изъ безчисленныхъ наказаній, переполнявшихъ старый кодексъ, примнятъ къ нему безпощадные враги? Шевельнулась даже мысль о смерти,— и не напрасно промелькнула она, о смерти все-таки вспомнили судьи, и въ числ двадцати-двухъ отвчали на вопросъ о кар: ‘все, кром смертной казни’… Боле милостивое воззрніе взяло, однако, верхъ, и ршено было, но имя высшей справедливости, подвергнуть об стороны, и г-жу Гэтцманнъ, и Бомарше, публичному порицаніу (blme), самая формула котораго, рзкая и безпощадная (la cour te blme et te dclare infme), заключала уже въ себ улику въ безчестности и лишеніе правъ, приговоръ этотъ Бомарше долженъ былъ бы выслушать на колняхъ. Но никогда онъ не былъ ему объявленъ,— для этого у судей не хватило ршимости, боялись-ли они, что обвиненный дйствительно исполнитъ угрозу, которую находимъ въ письм къ принцу Конти, и либо ранитъ палача, либо лишитъ себя жизни,— или-же волненіе толпы, усилившееся посл окончанія процесса, до того устрашило ихъ, что многіе, подвергшись оскорбленіямъ на улиц, показывались лишь въ сопровожденіи стражи (Морепа шутя совтовалъ имъ ходить въ палату въ домино), да и изъ суда скрылись потайнымъ ходомъ,— только Бомарше былъ избавленъ отъ позора, хотя надолго положеніе его осталось нелегальнымъ, двусмысленнымъ, и каждую минуту онъ могъ опасаться ареста. Ему нашли убжище, каждый разъ, когда онъ отваживался покинуть его, народъ шумно чествовалъ героя,— но все-же открытое изгнаніе было лучше этой вчной неувренности, будущность была испорчена, всякая дятельность стала отнын немыслимою.

III.

Развязка процесса съ Гэтцманномъ осталась, однако, важнымъ общественнымъ фактомъ. Парламентъ Мопу одержалъ здсь послднюю свою побду, во время дла слишкомъ ярко раскрылись порочность и ничтожество его членовъ, Гэтцманнъ былъ объявленъ hors de cour по недостатку уликъ, но не уцллъ на своемъ мст, а вскор посл своего вступленія на престолъ, повинуясь общественному мннію, Людовикъ XVI принужденъ былъ распустить весь парламентъ и призвать членовъ прежняго изъ ссылки. Личное дло сатирика сослужило такимъ образомъ всенародную службу,— какого удовлетворенія желать ему больше? Но червь честолюбія слишкомъ сильно глодалъ заскучавшаго безъ дла энергическаго человка, онъ рожденъ былъ геніальнымъ авантюристомъ, а не суровымъ подвижникомъ, онъ неспособенъ былъ съ достоинствомъ нести свой крестъ. Если добрый геній вложилъ ему въ уста горячія и благородныя рчи, — въ дни самаго тяжкаго несчастья онъ все, казалось, забылъ и подпалъ лишь инстинкту самосохраненія. Что-бы ни начать, лишь-бы снять съ себя позоръ, снова вернуться въ жизнь, приняться за работу…
Черезъ нсколько времени въ Лондон сталъ показываться всюду, гд только собиралась французская колонія, только-что прибывшій съ континента дворянинъ, monsieur de Ronac. Онъ разузнаетъ, изъ какого притона выходятъ французскіе пасквили на Людовика XV, чрезвычайно размножившіеся въ Лондон за послдніе мсяцы, и отважно проникаетъ на квартиру главнаго ихъ фабриканта, настоящаго бандита, Тевено-де-Моранда {Въ своемъ род оригинальная личность этого пасквилянта нашла недавно своего біографа: ‘Thveneau de Morande’, par Paul Robicquet, 1882. Морандъ въ особенности пріобрлъ извстность опаснаго сплетника своей книгой ‘le Gazetier cuirass’.}, который кормился шантажомъ и только-что выпустилъ ругательную брошюру про г-жу Дю-Барри, придумавъ бойкое заглавіе: ‘Mmoires secrets d’une fille publique’. Ронакъ, въ которомъ нетрудно узнать Карона, переставившаго только буквы своей фамиліи, прямо заговариваетъ о цн, входитъ въ дловые переговоры, быстро разгадываетъ характеръ собесдника, который способенъ былъ съ такою-же легкостью писать и за короля, и вызывался вскор подглядывать за французскими эмигрантами, Морандъ былъ хорошо приго товленъ ко всему, и уже бесдовалъ о такихъ-же вещахъ съ шевалье д’Эономъ. Его молчаніе, очевидно, хотятъ непремнно купить, и онъ спокойно ведетъ торгъ,-Бомарше его обошелъ, даже полюбился ему, и достигъ цли, за пожизненную пенсію и 32,000 наличными, Морандъ обязался договоромъ ничего не печатать ни противъ короля, ни противъ фаворитки. Кто-же далъ Ронаку это щекотливое порученіе? Самъ Людовикъ, втихомолку содйствовалъ его отъзду глава полиціи Сартинъ, съ нкотораго времени ему покровительствовавшій, эта рискованная поздка препринята была, чтобъ угодить отживавшей вкъ любовниц дряхлаго короля… Какимъ рзкимъ диссонансомъ звучитъ все это посл недавнихъ торжествъ народнаго дятеля, въ которомъ толпа готова была видть одного изъ вождей оппозиціи! Но нужно было, во что-бы то ни стало, выбиться изъ тьмы, и Бомарше самъ напросился на свою странную миссію, онъ не искалъ денегъ, напротивъ, тратилъ свои,— но его поманили, въ случа успха, возвращеніемъ прежняго положенія въ свт и отмной приговора, и этого было довольно.
Но, бдный, странствующій Фигаро! какое злое разочарованіе ждетъ его, какимъ жалкимъ отливомъ смнилось опять пошедшее въ гору его счастье! Только-что онъ понесся за наградой въ Версаль, какъ по дорог его поразила нежданная всть: король умеръ не кстати, преждевременно умеръ, не повидавшись съ нимъ, не сдержавъ слова. Опять все пропало, для новаго короля не только не имютъ никакого значенія хлопоты и угодливость ради Дю-Барри, но его цломудріе должно оскорбиться ими, какъ оно постоянно возмущалось присутствіемъ фаворитки. Теперь и книга Моранда не иметъ смысла, и борьба съ нимъ никому не нужна.
Странное дло, однако, — именно въ эту пору въ томъ-же Лондон какой-то новый бандитъ захотлъ по-своему привтствовать вступленіе на престолъ Людовика XVI брошюрой, не въ примръ циничне и опасне той, которую только-что сбыли съ рукъ, и на этотъ разъ героиней пасквиля должна явиться сама Марія-Антуанетта. Такъ, по крайней мр, донесъ Морандъ, не на шутку возмнившій себя французскимъ агентомъ,— или, врне, это утверждалъ самъ Бомарше, и, какъ человкъ уже опытный въ выслживаніи, предложилъ свои услуги. Холодность новаго короля къ нему тотчасъ же уступила мсто тревожному стремленію заручиться его помощью. Вдь брошюра (насколько Бомарше сообщалъ ея содержаніе) проникала въ тайники семейной жизни Людовика, разоблачала втреныя, порою даже преступныя, интриги его жены,— мало того, обращаясь къ испанской линіи Бурбоновъ (она такъ и названа была ‘Avis la branche espagnole’), призывала ее чуть не къ вмшательству, король былъ обрисованъ слабымъ и послушнымъ орудіемъ партіи, которою издали, черезъ дочь, руководитъ Марія-Терезія (въ свою очередь, выставленная подругой Кауница), съ Шуазелемъ во глав, эта партія все захватила въ свои руки и ведетъ Францію къ гибели, чтобъ спасти страну, слдуетъ отправить всхъ этихъ олигарховъ въ изгнаніе, а королеву окружить бдительнымъ надзоромъ {Брошюра эта представляетъ величайшую рдкость, экземпляръ ея хранится въ внскомъ государственномъ архив. Она ложно помчена Парижемъ и имя автора скрыто подъ буквами G. А.}. Неизвстный авторъ мтко выбралъ самое больное мсто, король встревожился и какъ мужъ, и какъ правитель, и не хуже своего предшественника подпалъ настоятельнымъ убжденіямъ Бомарше, который не только получилъ деньги и паспортъ въ Англію и Голландію, но и добился собственноручнаго разршенія Людовика, которое онъ вправилъ въ медальонъ и повсилъ на шею.
Снова отправился Monsieur de Ronac въ путь искать зловреднаго памфлетиста. Но гд найти его, какъ его имя, онъ не знаетъ, и готовъ объздить весь свтъ, лишь-бы напасть на его слдъ, онъ не остановится передъ опасностями, будетъ рисковать жизнью,— и подобный подвигъ, конечно, зачтется ему. Большинство біографовъ сходится теперь въ томъ, что Бомарше стоило посмотрть въ зеркало, чтобъ увидать тамъ черты лица автора того памфлета, который для него было такъ-же легко набросать, какъ и уничтожить. Беттельгеймъ {Beaumarchais, eine Biographie, стран. 313.} возстаетъ противъ подобной мысли, указывая на тяжелый и неискусный слогъ, совсмъ не напоминающій живую рчь Бомарше,— хотя нкоторыя мста, въ особенности желчныя характеристики Мопу и другихъ сильныхъ людей, все-таки, на нашъ взглядъ могли-бы принадлежать ему. Во всякомъ случа, вопросъ этотъ такъ и останется открытымъ, тмъ боле, что фантастическая обстановка, которою захотлъ окружить его Бомарше, усиливаетъ его загадочность. Въ самомъ дл, то, что разыгралось въ какихъ-нибудь нсколько мсяцевъ этой сыскной поздки, кажется иной разъ главой изъ самаго разнузданнаго roman d’aventures.
Въ Лондон Бомарше нападаетъ на слдъ пасквилянта, какого-то Аткинсона, вступаетъ съ нимъ въ переговоры, покупаетъ четыре тысячи экземпляровъ, выходитъ по оксфордской дорог до условленнаго мста, показывается экипажъ, наполненный книгами, и при немъ Аткинсонъ съ своими людьми. Бомарше сжигаетъ тутъ-же экземпляры памфлета, кром восьми, испорченныхъ и потому не привезенныхъ, онъ заставляетъ принести ему и рукопись, и выплачиваетъ, по условію, часть денегъ. Замтивъ, что авторъ брошюры скоре походитъ на итальянца или еврея, чмъ на англичанина, онъ вынуждаетъ его сознаться, что его настоящее имя — Анджелуччи. Это второе дйствующее лицо становится все интересне. Неожиданно оно исчезаетъ, только-что они вторично свидлись въ Амстердам, гд переданы были недостававшія части рукописи и вручены остальныя деньги, — какъ Анджелуччи упорхнулъ, конечно, для того, чтобъ гд-нибудь переиздать памфлетъ и снова продать его. Бомарше летитъ за нимъ, не зная нмецкаго языка, черезъ Германію, надясь настигнуть его передъ Нюрнбергомъ, куда онъ, какъ слышно? направился. Уже онъ недалёко отъ пли, какъ съ нимъ случается необыкновенное происшествіе: это было передъ нейштадтской станціею, онъ вышелъ изъ экипажа, чтобъ пройтись лсомъ, и веллъ кучеру хать впередъ, черезъ полчаса онъ съ трудомъ добрался до кареты, испуганный и пораненный. Рука была перевязана, на ше былъ шрамъ,— онъ только-что выдержалъ схватку съ двумя разбойниками! Одинъ былъ верхомъ, другой зашелъ предательски съ тылу. Пистолетъ Бомарше оскся, кинжалъ разбойника, направленный въ грудь, ударился о медальонъ съ королевскимъ письмомъ, въ неравной борьб смлость путешественника взяла верхъ, верховой ускакалъ, оставивъ на мст шляпу и парикъ, съ пшимъ они поборолись, Бомарше увидалъ его. передъ собой на колняхъ, и уже хотлъ скрутить ему руки кушакомъ, но показались вдали новые сообщники, и онъ выпустилъ негодяя. Тутъ кстати послышалась труба почтаря, и вся шайка разсялась. Такъ кончилось это нападеніе, что оно связано было съ дломъ о памфлет, Бомарше не сомнвался, онъ ясно слышалъ, какъ двое напавшихъ называли себя по именамъ,— одинъ былъ Аткинсонъ, другой Анджелуччи. Въ этомъ дух длаетъ онъ свое показаніе нюрнбергскому бургомистру, и живо, въ лицахъ, разсказываетъ всю сцену хозяину гостиницы ‘Красный Птухъ’ и его гостямъ. Но онъ не показалъ хирургамъ своихъ ранъ, заявилъ, что спшитъ въ Вну, и только просилъ полицію нарядить строгое слдствіе, подробныя примты разбойниковъ, сообщенныя имъ. описываютъ даже синюю безрукавку Анджелуччи. Дохавъ до Регенсбурга, онъ чувствуетъ, что отъ тряски ранамъ его хуже, и спускается по Дунаю на барк. Мысль о поздк въ Вну пришла ему внезапно, говоритъ онъ: дерзость враговъ королевы, отваживающихся даже на разбой, показала ему всю силу опасности, и онъ счелъ необходимымъ лично повидать мать своей государыни и открыть ей все. Только-что онъ прибылъ въ Вну, онъ, черезъ секретаря Маріи-Терезіи, проситъ тайной аудіенціи, съ глазу-на-глазъ, ему не довряютъ, но онъ показываетъ полномочіе, выданное Людовикомъ XVI, и это открываетъ ему доступъ въ кабинетъ императрицы. Онъ идетъ прямо къ длу и даетъ полную волю и своей импровизацій, и политическому прожектерству. ‘И настоящее, и будущность Франціи, и судьба Маріи-Антуанеты, и мрачное скопище памфлетистовъ и клеветниковъ, и задачи европейской дипломатіи, все тутъ есть, а на первомъ план — онъ, герой дня, избавитель. Теперь уже выходитъ, что у него была отдльная стычка съ Анджелуччи въ томъ же лсу, что онъ распоролъ его дорожный мшокъ, обыскалъ карманы и завладлъ настоящею рукописью пасквиля.
Императрица была видимо поражена и встревожена. Славясь умньемъ распознавать людей, она и тутъ выдвигала вопросы, провряла сомннія, но Ронакъ на все отвчалъ, прочелъ ей весь памфлетъ, драматически передавалъ сцену нападенія, и она ему почти поврила. Изумило ее нсколько предложеніе незнакомца перепечатать въ Вн, подъ его наблюденіемъ, ненавистную брошюру, съ выпускомъ всхъ выходокъ противъ французской королевы: это, — говорилъ Ронакъ (раскрывшій, однако, тутъ свой псевдонимъ), — совершенно успокоитъ короля насчетъ семейныхъ разоблаченій, которыми его напугали. Но, въ общемъ, впечатлніе было благопріятно, — и только осталось легкое подозрніе, не съ фантазеромъ-ли иметъ она дло, и не произошла-ли большая часть описываемыхъ событій въ его разгоряченной голов. ‘Пустите себ кровь’, сказала она въ заключеніе, милостиво разставаясь съ нимъ, но потомъ все-таки посовтовалась съ Кауницомъ, при имени Бомарше и онъ вспомнилъ о мемуарахъ по длу Гэтцманна, ‘которыми въ Вн вс наслаждались предшествующей зимой’, и тоже сначала заинтересовался имъ {Correspond, secr&egrave,te, p. 232, мемуары ‘ont fuit les dlices cet hiver ici lire’, писалъ онъ потомъ Мерси.}. Мастерски поставлена была на сцену интермедія, и Бомарше могъ считать себя у цли: онъ на дл выказалъ самоотверженіе и преданность, и Марія-Терезія будетъ виновницей его фортуны, мало того: его, быть можетъ, ждетъ крупная роль въ дипломатическомъ мір. Но онъ упустилъ изъ виду дв важныя помхи: возможность фактическаго опроверженія всей разбойничьей исторіи и опасность вмшательства въ дло такого великаго мастера по части интриги и лукавства, какъ Кауницъ, стоившій въ этомъ отношеніи десяти Бомарше и черезъ своихъ агентовъ знавшій всегда все, что длалось при европейскихъ дворахъ. Маріею-Терезіею можно было еще овладть, подйствовавъ на чувство матери, но ничто не въ состояніи было одолть холодной разсудочности хитрйшаго изъ дипломатовъ. А она должна была насторожиться, когда изъ Нюрнберга стали приходить наивныя по форм, но дльныя и обстоятельныя донесенія слдователей, вс окрашенныя крайнимъ недовріемъ къ Ронаку, кучеръ показалъ, что видлъ, какъ Бомарше, выйдя изъ кареты, взялъ съ собой бритву и, вроятно, ею нарочно порзался, никто не замтилъ ни всадниковъ, ни пшихъ, не слышалъ криковъ, выстрловъ, о разбояхъ въ тхъ мстахъ давно не слыхали. Подобныя свднія тотчасъ навели Кауница на мысль о мистификаціи, вмст съ надежнымъ помощникомъ, извстнымъ внскимъ литераторомъ Зонненфельсомъ {Іосифъ Зонненфельсъ былъ однимъ изъ убжденныхъ и ревностныхъ представителей просвтительнаго направленія въ Австріи. Арнетъ (Beaum. und Sonnnfele, стр. 39—42) справедливо видитъ въ его судьб много сходства съ исторіею Бомарше. Еврей родомъ, Зонненфельсъ былъ солдатомъ, мелкимъ чиновникомъ, потомъ любимымъ профессоромъ внскаго университета, совтникомъ нижне-австрійскаго намстничества, до страсти любилъ драму и считался лучшимъ журналистомъ и театральнымъ критикомъ въ Вн.}, онъ взялся за разслдованіе дла, а тмъ временемъ счелъ нужнымъ арестовать Бомарше на дому и овладть его бумагами. Фигаро-дипломатъ и агентъ-любитель очутился лицомъ къ лицу съ восемью гренадерами, двумя офицерами и секретаремъ Кауница, которые обыскали его и отняли все, и переписку, и медальонъ, и шкатулку, оставивъ его въ полной неизвстности относительно причины этой суровой мры. Онъ любилъ разсказывать, что, на грозное напоминаніе о безполезности сопротивленія, онъ отвчалъ: ‘j’en fais quelque fois contre les voleurs, mais jamais contre les empereurs’, въ томъ же дух передалъ онъ эту сцену въ донесеніи Людовику XVI, поданномъ по возвращеніи во Францію {Мемуарь этотъ, отъ 15 окт. 1774, напечатанъ впервые у Ломени, томъ I, стр. 396—403.}. Военный караулъ былъ оставленъ у него ‘цлыхъ тридцать-одинъ день, т.-е. 44 тысячи 640 минутъ’, которыя показались ему безконечными. Маріи-Терезіи непріятна была вся эта рзко поведенная исторія ареста {‘Marie-Antoinette. Corespond, secrte’, etc., Il, 225: ‘je suis fche qu’on ait arrt cet homme. J’avais cru qu’il fallait le traiter en miserable imposteur, le renvoyer en deux heures d’ici et mme de nies pays, en lui marquant qu’on n’en est pas за dupe, et que par charit on agissait ainsi, ne voulant le perdre comme il mritait’.}, и она предпочла бы простую высылку. Но Кауницъ былъ задтъ за живое, возмущенъ дерзостью обмана,— потому что теперь онъ уже не врилъ даже изъ миссію Бомарше, чуть не считая подлогомъ и королевскую записку, не могъ онъ допустить, чтобы человкъ, хвастающій, будто о его посылк знаетъ только король да глава полиціи, могъ въ Вн открыто говорить о ней столькимъ лицамъ, и въ то же время предлагать перепечатать зачмъ-то ругательный памфлетъ. Зоркій глазъ разглядлъ промахи и неправильности въ документахъ по длу о памфлет, сходство почерка Аткинсона съ рукою Бомарше, противорчіе между разсказомъ, будто послдній уговоръ съ авторомъ брошюры писанъ былъ въ нейштатскомъ лсу, посл схватки, на колн, стало быть безпорядочно — и связною, четкою рукописью этого документа,— и все сильне вставало подозрніе, не самъ-ли авторъ памфлета, освобожденный отъ своихъ французскихъ, итальянскихъ и англійскихъ псевдонимовъ, сидитъ теперь подъ охраной гренадеровъ въ зазжемъ дом подъ забавной, подходящей къ случаю, вывской ‘Zu den drei Lufern’?
Зонненфельсъ во всякомъ другомъ случа почувствовалъ-бы живой интересъ, увидавъ вблизи одного изъ представителей той культурной среды, которая его такъ привлекала. Но и онъ приступилъ къ длу осторожно, отказался отъ предложеннаго ему въ даръ экземпляра мемуаровъ противъ Гэтцманна, сказавъ, что, какъ любитель литературы, онъ предоставляетъ себ принять эту книгу посл, когда оффиціальныя сношенія ихъ кончатся. Пока шли допросы и писались протоколы, Бомарше послалъ умоляющее письмо Сартину, а Кауницъ и Марія-Терезія изложили дло, каждый по своему, австрійскому послу въ Париж, графу Мерси д’Аржанто, которому поручали явиться передъ королевской семьей и министерствомъ выразителемъ изумленія и негодованія, вызваннаго интригой Бомарше, и потребовать разъясненій. Опытный дипломатъ {До Парижа онъ былъ посломъ въ Россіи, интересная дипломатическая переписка его отсюда только-что издана Русск. Историческимъ Обществомъ.} скоро понялъ, что въ Париж ему не хотятъ всего сказать, что посылка тайнаго агента дйствительно имла мсто и что разоблаченіе ея непріятно. Всего боле извивался и притворялся Сартинъ, нсколько разъ мнявшійся въ лиц, пока ему сообщали о случившемся, онъ забылъ, однако, осторожность, когда, проговорившись, допускалъ уже мысль, что Бомарше, чтобы выйти изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, могъ ршиться на отчаяннйшее предпріятіе… Но, какъ-бы то ни было, добыто было убжденіе, что арестантъ вовсе не такъ виновенъ, какъ казалось сначала, изъ Франціи оффиціально попросили о его освобожденіи и, наконецъ, узникъ былъ выпущенъ на волю. Ему даже предложили, въ утшеніе, подарокъ въ тысячу дукатовъ, по мннію Кауница, онъ не стоилъ этого, но такъ лучше было для репутаціи императрицы. По желанію Бомарше, долго отказывавшагося, подарокъ этотъ былъ замненъ драгоцннымъ перстнемъ.
Такъ счастливо кончилась безумная фанфаронада. Еще разъ по только одинъ разъ навсегда, Бомарше согласился взять на себя подобное порученіе, и похалъ опять въ Лондонъ добывать у своего предшественника по такимъ дламъ, шевалье д’Эона, этого протея, превращавшагося изъ драгунскаго капитана въ двицу, вс оставшіеся у него компрометтирующія бумаги и шифрованныя письма за его прежніе тайные походы (между прочимъ, въ Россію). Это порученіе несравненно проще и прозаичне прежняго. Урокъ, вынесенный Бомарше, былъ слишкомъ тяжелъ и навсегда отучилъ его отъ легкомысленной эксплоатаціи чужихъ тайнъ и отъ дипломатической игры. Отнын лучшія стороны его характера берутъ верхъ, очутившись въ Париж, среди оживленной литературной братьи, въ атмосфер театра, музыки, онъ снова веселъ, поетъ, сочиняетъ куплеты и берется за ‘Севильскаго Цирюльника’, такъ долго оставленнаго въ сторон ради химерической будущности политика. Онъ увидалъ на дл, что его писательскіе успхи доставили ему гораздо боле извстности, чмъ тайныя шашни: въ Вн и Кауницъ, и Зонненфельсъ уже видли въ немъ автора мемуаровъ, а когда проздомъ черезъ Аугсбургъ, на обратномъ пути во Францію, онъ зашелъ въ театръ, онъ изумленъ былъ, увидавъ на сцен переложеніе его мадридскаго столкновенія съ Клавихо, взятое изъ тхъ-же мемуаровъ, и себя самого, подъ собственнымъ именемъ, выведеннаго на подмостки неизвстнымъ ему начинающимъ драматургомъ Гёте {Подробный разсказъ Бомарше о впечатлніи, вынесенномъ изъ этого спектакли, былъ впервые приведенъ Беттельгеймомъ въ 1880, въ журнал ‘Die Gegenwart’. Бомарше ршительно отрицалъ талантъ Гете и былъ раздраженъ вторженіемъ въ свою личную жизнь. Но еще до Гетсъіарсолье скропалъ изъ мадридскаго эпизода пьесу ‘Beaumarchais Madrid’, которая исполнена была въ присутствіи самого сатирика у принца Конти.— Благодаря большой популярности Бомарше въ Россіи въ прошломъ вк, пьеса Гете была рано переведена, дана на московскомъ публичномъ театр и напечатана вторымъ исправл. изд. въ Петербург, 1780.}. Съ усиленнымъ жаромъ принимается онъ хлопотать о пересмотр своей пьесы, давно передланной въ комедію (сначала въ 4-хъ актахъ) и задержанной во время процесса Гэтцманна, устраняетъ вс препятствія, и 23 февраля 1775 года, при громадномъ стеченіи народа, ‘Фигаро’ впервые выступаетъ на міровую сцену. Въ пьес еще есть длинноты, успхъ неполный, нсколько новыхъ измненій, и она получаетъ тотъ блестящій, легкій видъ, который быстро завоевалъ ей всеобщую извстность {Черезъ семь лтъ посл перваго представленія въ Париж, ее уже играли по-русски въ Москв, именно во вторникъ, 24 мая 1782, и притомъ не на Петровскомъ театр, а въ дом гр. А. С. Строгонова, близь Андроньева монастыря, гд бывали ‘воксалы’ (см. Москов. Вдом. 1782, No 42: ‘представлена будетъ большая комедія, никогда еще здсь не игранная, подъ названіемъ Сев. Ц.’). Переводъ сдлавъ былъ бывшимъ придворнымъ актеромъ Михаиломъ Поповымъ. По отзыву ‘Драматическаго Словаря’, 1787, стр. 125—6, эта пьеса ‘имла успхъ какъ въ перевод, такъ и въ представленіи’, особенно въ Москв, гд ‘извстная пвица г-жа Соколовская имющеюся въ сей пьес аріею, г. Померанцевъ въ роли Бартоло, и г. Шушеринъ въ роли графа Альмавива, преображался въ 4 разные характера, принесли отмнное удовольствіе публик, а себ немалую хвалу’. Въ прошломъ столтіи комедія была еще разъ переведена: ‘Севильскій Цырюльникъ, или безполезная предосторожность, комедія господина Бомарше, перевед. съ франц. въ Ярославл’. Калуга, 1794. Въ числ дйствующихъ лицъ находимъ Эмилію, Малодика, Быстряка и т. д., слогъ невозможный,— первый куплетъ: ‘прогонимъ грусть, гуляетъ пусть’, etc. Переводъ, сдланный г. М. Садовскимъ въ 1884 и игранный съ нкоторымъ успхомъ въ Москв, исправенъ, но сильно сокращенъ для сцены Обозначеніе на заглавномъ лист, что ‘комедія С. Ц. на русскомъ язык представлена въ первый разъ на ими. Маломъ театр 31 окт. 1883 г.’, основано, очевидно, на недоразумніи.}. Передъ нами съ этихъ поръ какъ будто другой Бомарше, нтъ боле ни дльца, ни политическаго commis-voyageur’а, ихъ замнилъ остроумный, смло фрондирующій Фигаро, наученный опытомъ, во все изврившійся, надо всмъ смющійся и отвчающій на вопросъ Альмавивы, кто внушилъ ему такую веселую философію: ‘привычка къ несчастіямъ’, l’habitude du malheur!

IV.

Въ творчеств Бомарше образъ Фигаро играетъ роль того неразлучнаго съ авторомъ спутника, съ которымъ мы такъ часто встрчаемся въ біографіяхъ поэтовъ. Онгинъ идетъ объ руку съ Пушкинымъ и въ раннюю его юность, и въ зрлые годы, мечтаетъ съ нимъ въ лунныя ночи надъ Невой, томится въ степяхъ Бессарабіи или уныло коротаетъ деревенскую осень, Чайльдъ-Гарольдъ переживаетъ съ Байрономъ и опьяняющіе успхи, и людскую ненависть, Фаустъ полъ-вка не разстается съ Гёте, а Чацкій, сначала блдный и неопредленный, доходитъ съ Грибодовымъ до сознательнаго и мужественнаго протеста. Такъ, Фигаро слишкомъ тридцать лтъ сопровождаетъ Бомарше, отражаетъ на себ вс его треволненія, постепенно старетъ съ нимъ, утрачивая прежнюю бойкость, подъ конецъ въ его волосахъ уже пробивается сдина, голосъ не такъ звонокъ, шутки и остроты не мечутъ боле искръ, и онъ слишкомъ много говоритъ о добродтели. Таковъ Фигаро въ ‘Преступной матери’ (La m&egrave,re coupable), это послднее звено трилогіи, гд онъ неизмнно выступалъ, въ окончательной передлк шло на сцен въ 1797 году,— а черезъ два года Бомарше не было въ живыхъ.
Близость этихъ двухъ ‘чудныхъ спутниковъ’ понятна. Фигаро для Бомарше не только любимый поэтическій образъ, къ которому онъ съ отрадой возвращался,— это его двойникъ {Эту близость особенно любили выставлять въ прошломъ столтіи враги Бомарше. Такъ авторъ одной изъ эпиграммъ по поводу постановки ‘Женидьбы Фигаро’ шевалье де-Ланжакъ говорилъ:
Mais Figaro?.. Le drle son patron
Si scandaleusement ressemble,
Il est si frappant, qu’il fait peur,
Et pour voir la fin tous les vices ensemble.
Le parterre en chorus а demand l’auteur.
См. Thodore Muret, ‘L’histoire par le thtre’, 1789—1851. P. 1860, p. 9.}. Правда, ему отведенъ слишкомъ скромный уголокъ, гд понапрасну приходится растрачивать по мелочамъ геніальную находчивость, посл безплодныхъ скитаній по свту онъ прилпился къ Альмавив и его семь, ведетъ борьбу съ незамысловатыми противниками, съ какимъ-нибудь Бартоло, дономъ Базиліо, Марселиной, наконецъ, съ самимъ графомъ. Но, несмотря на это, сходство большое, постоянное,— только особаго рода, en raccoursi, совсмъ такъ, какъ будто каждый широкій размахъ энергіи Бомарше отражается здсь въ уменьшающемъ зеркал. Сквозь побрякушки условнаго костюма севильскаго брадобря слишкомъ часто проглядываетъ смлое лицо того, кто еще выше его по гибкости ума,— уже потому, что онъ его самого выдумалъ, что онъ — творецъ Фигаро.
Дйствительно, этотъ характеръ всецло принадлежитъ Бомарше. Это не потомокъ пронырливыхъ слугъ римской и новой итальянской комедіи, не Мольеровскій Сганарель или Маскариль съ ихъ плутоватой философіей, не хищникъ Фронтэнъ,— это даровитый выходецъ изъ толпы, умный и зоркій наблюдатель, вооруженный не только юморомъ, веселостью, но и демократическимъ гнвомъ, истинный выразитель того, что чувствовали тысячи такихъ-же смышленныхъ плебеевъ во время агоніи стараго общественнаго строя. Авторъ оригинальнаго изслдованія о значеніи слугъ на театр {L. Celler. Etudes dramatiques. ‘Les valets au thtre’, 1875.} горячо взялъ подъ свою защиту Фигаро, негодуя на то, что вс объяснители не разглядли въ немъ честной основы, хорошихъ побужденій, и готовы смшивать его съ массой вульгарныхъ искателей приключеній. Разв самъ Бомарше не предостерегалъ исполнителей этой роли отъ подобнаго ея искаженія! ‘Если актеръ увидитъ въ ней что-нибудь иное, кром здраваго смысла, приправленнаго веселостью и остроумными выходками и, въ особенности, если онъ позволитъ себ малйшее преувеличеніе, онъ опошлитъ свою роль’. Такъ можно говорить только объ излюбленномъ дйствующемъ лиц, чьими устами высказывается самъ авторъ.
Такое значеніе придано было Фигаро сразу въ ‘Севильскомъ Цирюльник’ и никогда не разсталось съ нимъ. Пережитое переносилось быстро въ комедію, всюду разсяны намеки на судьбу Бомарше или общія мысли, невольно вызываемыя ею. Фигаро радуется, что вольможа, опредлившій его на мсто, забылъ о немъ,— ‘потому что знатный человкъ уже тмъ длаетъ намъ добро, если не затваетъ противъ насъ зла’ (актъ I, сц. 2), ‘если непремнно нужно, чтобъ бдный человкъ былъ добродтеленъ, спрашиваетъ онъ, — то много ли найдется вельможъ, достойныхъ быть лакеями?’ Оставшись одинъ, онъ утшаетъ себя тмъ, что Базиліо слишкомъ низко поставленъ, и потому его клевет никто не повритъ (II, 9):— ‘вдь нужно имть высокое положеніе, знатный родъ, санъ, вліяніе, чтобы подйствовать на свтъ клеветой!’ Отголоски столкновенія съ Лаблашемъ чувствуются въ каждомъ изъ этихъ словъ, — но и борьба съ Гэтцманномъ и его наперстниками не мене живо отражается въ комедіи. Такъ, въ быстро набросанной біографіи Фигаро за то время, когда они не видались съ Альмавивой (I, 2), постоянно идутъ чисто личные, иногда непереводимые намеки: Фигаро попробовалъ заняться въ Мадрид литературой, но всего натерплся, и отъ вражды писателей между собою, и отъ уколовъ всхъ наскомыхъ, мушекъ, комаровъ (cousins — намекъ на Дэроля, le grand cousin, какъ его часто называли въ процесс), критиковъ, злыхъ москитовъ (marittgouins — прямое указаніе на Марэна), цензоровъ (опять тотъ же врагъ), и всего вообще, что привязывается къ кож несчастныхъ писателей’. Потомъ, убдившись, что ‘заработокъ отъ бритвы гораздо выгодне, чмъ отъ пера’, онъ пустился въ философское странствіе по обимъ Кастиліямъ, Эстремадур и т. д.,— ‘въ одномъ город его принимали ласково, въ другомъ бросали въ тюрьму (свжее воспоминаніе объ арест въ Вн или о дняхъ. проведенныхъ въ Fort l’Evque), то хвалили его, то предавали позору’ (lou par ceux-ci, blm {Обыкновенно это слово переводится буквально, какъ противоположность хвал. Еще Сенъ-Маркъ Жирарденъ показалъ, что тутъ нужно видть черту автобіографическую (см. его Notice sur Beaum. въ изданіи 1856, Ф. Дидо).} par ceux-l). Но вс эти отголоски недавняго прошлаго уступаютъ по значенію типической личности Базиліо, сложившейся подъ вліяніемъ этого прошлаго и олицетворившей зловщее начало, которое едва не сгубило сатирика,— духъ клеветы и интриги, нкогда столь могущественный во французскомъ обществ и способный сжить человка со свту (какъ это было съ Мольеромъ), что его изучали въ особыхъ трактатахъ, точно болзнь вка, и обрушивали на него даже богословскія обличенія {Можно указать, наприм., на Trait de la calomnie, des calomniateurs et des calomnis, par Je R. P. Nicolas Collin, P. 1787.}.
Съ этимъ многоголовымъ чудовищемъ, которое во всю жизнь преслдовало Бомарше, борется онъ уже въ первой части трилогіи, за веселымъ imbroglio, положеннымъ ей въ основу (une esp&egrave,ce d’imbroille, какъ говоритъ авторъ въ предисловіи къ ‘Сев. Цир.’), скрывается злобный образъ Клеветы, подобно тому, какъ изъ-за Сквозника-Дмухановскаго съ братіею возвышается могучее Лихоимство, этотъ вчный предметъ нападокъ русской сатиры. Правда, въ Бразиліо еще смягчены краски, теорія искуснаго распространенія лжи вложена въ уста человку продажному, падкому на подарки отъ кого-бы то ни было, въ сцен, гд его выпроваживаютъ и совтуютъ полчиться, онъ становится совсмъ смшонъ. Но прошли годы, и въ послдней части (M&egrave,re coupable) онъ уступилъ мсто жестокому и безстыдному Тартюфу.
Бомарше едва устоялъ отъ искушенія вывести на сцен и Гэтцманна. Его остерегли отъ слишкомъ явнаго указанія на личности. Пришлось немного подождать, въ ‘женитьб Фигаро’ онъ придалъ недалекому деревенскому судь Бридуазону мнимоиспанское имя дона Гусмана (don Gusman Brid’oison) и хоть нсколько потшился своею местью. Но если въ подобныхъ указаніяхъ его иногда останавливала осторожность, онъ совсмъ не стснялся колкими намеками общаго характера, подходившими къ масс современныхъ явленій. Въ особенности Бартоло выпадаетъ на долю быть выразителемъ ропота старой партіи, недовольной духомъ времени, онъ постоянно бранитъ XVIII вкъ,— ‘да и что произвелъ онъ такого, за что его стоилобы хвалить?— спрашиваетъ онъ: — глупости во всхъ родахъ: свободу мысли, законъ притяженія, электричество, вротерпимость, прививку оспы, хининъ, энциклопедію, драмы’… Въ другія минуты его устами говоритъ старое барство: ‘Справедливость! Для васъ, ничтожныхъ людишекъ, это еще куда-нибудь годится. Но я — вашъ господинъ и всегда бываю правъ’, объясняетъ онъ слугамъ. ‘Стоитъ только позволить всмъ этимъ негодяямъ быть когда-нибудь правыми, и тогда посмотримъ, во что превратится власть’. Подобныхъ выходокъ и остроумныхъ замчаній было сначала въ пьес еще больше, чмъ теперь, неразсчетливо растянутая на пять актовъ, она. по свидтельству очевидцевъ, утомляла избыткомъ ума и недостаточно быстро подвигалась впередъ. Бомарше не совсмъ правъ, когда приписываетъ слабый успхъ (если врить ему. даже просто паденіе) пьесы стачк противниковъ. Онъ увряетъ. что ‘воскликнулъ, раздирая свою рукопись: о, ты, богъ щикальщиковъ и свистуновъ, мастеровъ по части кашля, сморканья и всякихъ перерывовъ,— теб нужно крови? Выпей мой четвертый актъ, и пусть гнвъ твой уляжется!.. и тотчасъ-же адскій шумъ, смущавшій актеровъ, сталъ слабть, удаляться и совсмъ замолкъ’. Пьеса много выиграла отъ сокращенія, очаровала всхъ со второго-же представленія. Но необходимая жертва принесена была не богу свиста и кашля, а другому благодтельному божеству — сценической правд.
Въ этой комедіи, дйствительно, навсегда осталось что-то вчно свжее, бодрое и молодое, ‘Женитьба Фигаро’ зрле и рзче, общественное значеніе ея глубже, ‘Преступная мать’ затрогиваетъ трагическія стороны жизни, и въ сравненіи съ ними содержаніе ‘Цирюльника’ кажется зауряднымъ. Но никогда такъ ярко не выступали рдкія дарованія Бомарше, какъ комика-импровизатора, веселаго, шутливаго и злого, способнаго придумать забавную путаницу, живьемъ возсоздавать людей и рзко говорить правду, какъ въ этой первой комедіи. Никогда больше не вернулись къ нему эти свойства въ такомъ пышномъ расцвт,— и если предисловіе къ ‘Цирюльнику’ дышетъ почти юношеской отвагой, независимостью художественныхъ и общественныхъ взглядовъ, въ краткомъ вступленіи къ послдней изъ его пьесъ какъ будто слышится печальный возгласъ:— о, моя юность! о, моя свжесть!
Но пока онъ наслаждался громаднымъ успхомъ ‘Цирюльника’ и видлъ, какъ его остроты становились поговорками, какъ тонкіе намеки подхватывались толпой и вызывали сочувственныя демонстраціи, его мысль уже летла далеко впередъ. Скудной рамки театральной залы ему вскор стало недостаточно для полнаго торжества, и старая страсть его, политика, влекла его опять на міровую арену. На этотъ разъ цль была высокая и почетная, не чета двусмысленной внской интриг: дло шло объ освобожденіи американскихъ колоній, съ нкотораго времени засылавшихъ своихъ тайныхъ агентовъ къ французскому двору съ просьбой о поддержк. Въ мір политическихъ комбинацій бываютъ иногда такія необычайныя сочетанія противоположностей, строго монархической Франціи по всмъ признакамъ предстояло тогда сблизиться съ заморскими революціонерами и тмъ подорвать силы Англіи,— но необходимость ршиться на этотъ шагъ долго страшила короля и его совтниковъ. Измной убжденіямъ, предосудительной сдлкой съ демократами и протестантами казался имъ этотъ союзъ, осторожный Тюрго выдвигалъ, съ своей стороны, соображенія государственной экономіи. Часто бывая въ Лондон и по своимъ, и по чужимъ дламъ, завязавъ знакомство и въ дловыхъ кругахъ, и въ парламентской оппозиціи, Бомарше зорко разглядлъ положеніе страны, оцнилъ вроятность успха возстанія, и въ голов его сложился отважный планъ. Впереди стояли у него, разумется, мотивы высокіе и благородные: Франція являлась дотол везд защитницей стараго порядка,— теперь она поможетъ свобод молодого, предпріимчиваго народа, внесетъ свтъ и новую жизнь въ далекіе края, покажетъ примръ великодушія, затрачивая ради чужого счастья и энергію, и средства. За этимъ выступали, однако, и боле земныя побужденія: хотлось оживленія, борьбы, чтобы не жить изо дня въ день,— а позади всего, но далеко не маловажная, шевелилась надежда воспользоваться близкимъ международнымъ столкновеніемъ и организаціей тайной помощи инсургентамъ — для своихъ цлей. Еще въ старые годы, въ Мадрид, Бомарше грезилъ о созданіи громадной колоніальной компаніи, суда ея переплываютъ океанъ, ведутъ мну съ дикарями и поселенцами и обогащаютъ предпринимателя! Но что такое была эта юношеская затя въ сравненіи съ величественнымъ планомъ зрлаго и искуснаго прожектёра!
Но нажива все-таки не стояла на первомъ план. Жизнь настолько перевоспитала Бомарше, что онъ прежде всего серьезно увлекался идейной стороной своего замысла. Памятныя записки, которыя онъ настойчиво подавалъ Людовику XVI, дышатъ неподдльнымъ энтузіазмомъ: въ каждомъ мемуар онъ заклинаетъ короля помочь американцами’, и его несмняемое напоминаніе: ‘il faut secourir les Amricains’ звучитъ чмъ-то въ род извстной Катоновской угрозы Карагену, онъ снова рискуетъ своею репутаціею, но не можетъ молчать, онъ заране торжествуетъ побду, а за годъ до провозглашенія независимости пророчитъ зарожденіе прочной и сильной республики. Искусный ходатай, американецъ Сайласъ Динъ, поддерживаетъ его агитацію, когда Тюрго удаляется отъ длъ, король понемногу начинаетъ свыкаться съ внушаемой ему новой и непривычной политикой. Бомарше у цли. Съ ловкостью Фигаро онъ уже придумалъ безобидное средство всхъ успокоить, всмъ отвести глаза, Франція никому не помогаетъ и не будетъ помогать, но въ Париж есть какая-то бойкая корабельная фирма, повидимому, испанская — ‘Родригъ Горталесъ и Ко‘, которая ловитъ рыбу въ мутной вод и торгуетъ съ инсургентами всмъ, что ни попало: състными припасами, виномъ, ружьями, пушками, доставляетъ порохъ, мундиры, палатки. Контора ея въ Париж у всхъ на виду, но главная дятельность не тутъ, а въ приморскихъ портахъ, Гавр, Нант, Бордо. Какъ помшать этимъ контрабандистамъ? Правительство въ сторон: для виду оно готово при первой жалоб конфисковать что-нибудь, оно не препятствуетъ англійскимъ крейсерамъ гнаться за подозрительными кораблями компаніи и захватывать ихъ..
Но дло все-таки идетъ на славу, десятки судовъ, полныхъ всякаго добра, снуютъ постоянно между обими странами, инсургенты снабжены, всмъ необходимымъ, на тхъ же корабляхъ къ нимъ дутъ тайкомъ волонтеры, стремящіеся помочь освобожденію Америки, французы, нмцы, поляки, генералъ Пулавскій, Фридриховскій полководецъ Штейбенъ, ирландскій графъ Конвей {Lomnie, tome 2, p. 135.}. На одномъ изъ судовъ, принадлежавшихъ Бомарше, готовился сначала отплыть изъ Нанта юный Лафайэттъ съ группой навербованныхъ имъ офицеровъ {См. статью Henri Douniol, ‘Le dpart du marquis de Lafayette pouD les Etats-Unis’, въ Sances et travaux de l’Acadmie des sciences mor. et politiques, 1886, 6-e livraison.}. Въ касс компаніи денегъ немало. Она начинаетъ работу съ милліономъ ливровъ, ссуженныхъ французской казной, быстро развиваетъ свои операціи, проситъ новыхъ субсидій и, испытывая порою денежныя затрудненія, уметъ добывать средства и на собственный страхъ. Стоитъ поработать! Обратные корабли везутъ всякія колоніальныя произведенія и сбываютъ ихъ въ Европу, откуда только-что навезли всего въ колоніи. Компанія должна разбогатть, она стала силой, американскіе государственные люди сносятся съ нею, занимаютъ у нея деньги на общія нужды, должаютъ отъ имени страны. Кажется, далеко не вс они знали въ первое время, въ чемъ секретъ этой политической комедіи, они не догадывались, что никакой компаніи на дл нтъ, не существуетъ даже того романтичнаго испанца, который ссудилъ ее эффектнымъ именемъ,— что все — и акціонеры, и совтъ, и распорядители — совмщается въ одномъ лиц, и что это лицо — Фигаро, т.-е. Бомарше, хотли мы сказать!
Если бы Бомарше жилъ не въ вкъ раціонализма, а въ періодъ наивной астрологіи, онъ приписалъ бы свои вчныя злоключенія вліянію несчастнаго созвздія. Ни одно удачнйшее его предпріятіе не завершалось успхомъ,— и широко задуманная помощь Америк, сулившая и нравственное удовлетвореніе. и золотыя горы, подъ-конецъ тяжело отозвалась на личныхъ его длахъ. Скудная американская казна не могла возвращать ему значительныхъ суммъ, которыя онъ ей ссужалъ изъ своихъ средствъ, обширныя поставки оставались незаплачеипыми, покровительство французскаго кабинета зависло отъ разныхъ условій — и отъ личныхъ капризовъ Верженна и Mopen, и отъ пререканій съ англійскимъ посломъ, и отъ неосторожности агентовъ Бомарше. Доходило до того, что, порою, онъ переживалъ тревожныя минуты, безъ денегъ, безъ малйшаго отзвука изъ Америки, окруженный явными и тайными врагами и завистниками. Франклинъ, явившійся во Францію оффиціальнымъ представителемъ республики, не доврялъ Бомарше, мшалъ его начинаніямъ, его пуритански-цломудренная натура не могла помириться съ слишкомъ страстными проявленіями характера нервнаго, полнаго противорчій, нашлись, къ тому же, люди, съумвшіе возстановить его противъ Бомарше, которому не прощали блестящей роли, затмвающей всхъ. Пошли неудачи и на мор, суда компаніи попадали въ руки англичанъ, лучшій изъ этихъ кораблей, ‘lе Fier Rodrigue’, вооруженный не хуже военнаго судна 60 пушками, принялъ участіе въ морскомъ сраженіи наряду съ французскимъ флотомъ и геройски погибъ,— этотъ оригинальный случай придалъ Бомарше роль самостоятельнаго союзника Франціи, снаряжающаго свои эскадры, но зато онъ нанесъ ему большой убытокъ. Такъ, смло начатое дло завершилось плачевной развязкой, и независимая Америка скоро забыла того, кто ‘одинъ изъ первыхъ помогъ ей увнчать себя фригійской шапкой’. Горько жаловался въ старости Бомарше, обднвшій и несчастный, на это забвеніе его услугъ, онъ просилъ хоть скромнаго возмщенія его затратъ,— ‘date obolum Belisario!’ — повторялъ онъ. Но его напоминанія были тщетны, старыхъ счетовъ невозможно было возстановить, они вчно пересматривались, вызывая возраженія и споры. Только въ тридцатыхъ годахъ ныншняго вка потомки поэта, взамнъ потраченныхъ имъ милліоновъ, получили всего нсколько сотъ тысячъ франковъ.
Въ разгаръ американской войны онъ съумлъ воспользоваться своими новыми связями, чтобъ добиться формальнаго снятія позора (blme), который все еще тяготлъ надъ нимъ, отыгрался онъ и отъ Лаблаша и закончилъ многолтній процессъ съ нимъ, одолвъ противника, масса рукоплескала возстановленію его добраго имени, шумными оваціями и серенадами высказывала ему сочувствіе,— но эта популярность еще боле возстановляла противъ него высшіе круги, не простившіе ему ни ‘Цирюльника’, ни слишкомъ горячаго участія въ длахъ Америки. То-и-дло прорывались признаки глухой вражды. Онъ не могъ полагаться ни на одно общаніе, ему неожиданно отказывали въ деньгахъ для экспедицій въ Америку, при малйшей неосторожности, на него обрушивались, какъ на единственнаго виновнаго, тогда какъ за прикрытіемъ его псевдонима извлекали пользу для государственныхъ интересовъ. Пасквили противъ него, особенно брошюры д’Эона, расходились массами и читались нарасхватъ свтскимъ обществомъ. Онъ всю душу влагалъ въ дло,— его же готовы были предать при малйшемъ повод. Онъ былъ послдователенъ въ своей борьб съ Англіей и видлъ, какъ снова берутъ верхъ дипломатическія любезности съ нею. Онъ не стерплъ и далъ волю своему полемическому таланту въ памфлет, ‘Observations sur le mmoire justificatif de la cour de Londres’,— цензура конфисковала эту страстную патріотическую выходку… Горечь накипала на сердц,— а въ то же время англійская оппозиція удивлялась его мужеству, и дятели ея посылали ему по почт свои привтствія, надписывая, по его словамъ, ‘почетный, но опасный адресъ: единственному свободному человку въ стран рабовъ, господину Бомарше’. Я получалъ эти письма,— прибавляетъ онъ съ гордостью {Beaumarchais et la rvolution, lettres et documents indits, publ. par L. Farge Nouvelle Revue, 1885, 1 dcembre, p. 570.}.
Но съ тхъ поръ, какъ американская республика была упрочена и признана, вчное лихорадочное возбужденіе потребовало новыхъ цлей, затраты способностей на дло, которое опять могло бы захватить всего человка. Только-что сброшена одна маска, а на смну готова другая. Родригъ Горталесъ и Ко отошли въ вчность,— да здравствуетъ ‘Общество философское, литературное и топографическое’, единое и нераздльное уже потому, что оно опять все въ лиц Бомарше! Людовику XIV влагаетъ въ уста возгласъ: ‘государство — это я’, Бомарше на дл и безъ всякаго хвастовства говоритъ о себ: ‘Socit qui est moi’. Въ послдніе годы у него установилась оригинальная смна политическихъ увлеченій литературными интересами. Онъ только что заплатилъ дань первымъ, теперь былъ чередъ литературы. Своею новою фикціей онъ затялъ скрыть ш свой любимый замыселъ издать полное собраніе сочиненій Вольтера. Онъ видлъ въ этомъ завтъ, перешедшій къ нему отъ автора ‘Кандида’, ему казалось, что Вольтеръ видлъ въ немъ своего преемника, и онъ все еще помнилъ послднія слова старца при ихъ свиданіи въ Париж: ‘теперь вся моя надежда на васъ’. Но вмст съ тмъ опять почудилось и тутъ выгодное финансовое предпріятіе. Замыселъ былъ, какъ всегда, широкій, но вмст съ тмъ рискованный. Предстояло издать во многихъ десяткахъ томовъ массу произведеній, по большей части ходившихъ въ рукописи, съ безчисленными варіантами, или въ непризнанныхъ авторомъ печатныхъ изданіяхъ,— все это, полное смлыхъ и вольнодумныхъ мыслей, личныхъ намековъ, разоблаченій, которыхъ пугалось непривычное общество, задуманное вмст съ тмъ собраніе обширной корреспонденціи Вольтера затрогивало различныя тонкія или скрытыя отношенія, еще боле боявшіяся благо свта. Цензура политическая и духовная, щепетильность и раздражительность вліятельныхъ лицъ длали немыслимымъ открытое печатаніе всхъ сочиненій Вольтера во Франціи. Но тому, кто изъ Нанта или Гавра умлъ разжигать американскую войну, не трудно было придумать для своего литературнаго проекта совсмъ своеобразную международную обстановку.
Онъ высмотрлъ у самой границы Франціи, по ту сторону Рейна, противъ Страсбурга, городокъ Кель, и сообразилъ вс удобства ввоза (при случа, даже тайнаго) своихъ изданій во французскія владнія, отдленныя только ркой. Драпируясь ролью предсдателя общества (забавно читать въ его бумагахъ обычную формулу: ‘совтъ постановилъ’ и т. д.), онъ искусно побудилъ маркграфа Баденскаго дать согласіе на открытіе типографіи въ обширныхъ размрахъ. Документы, напечатанные впервые Беттельгеймомъ, обрисовываютъ комическое положеніе, въ которое былъ поставленъ маркграфъ Карлъ-Фридрихъ этимъ неожиданнымъ и лестнымъ для него обращеніемъ парижской литературной знаменитости. Крохотная владтельная особа эта гордилась связями съ Парижемъ и его философами и репутаціей вполн современнаго человка, подорвать ее было бы совстно, но вмст съ тмъ какая отвтственность! Вс взоры въ Европ обратятся на Баденъ, и появленіе въ печати, подъ покровомъ его правительства, различныхъ рзкихъ и циническихъ вещицъ Вольтера, которыя такъ пріятно было читать у себя въ кабинет, объяснятъ систематическимъ желаніемъ распространять везд эти ужасы!.. Бомарше воспользовался растерянностью философствующаго князька, совсмъ обошелъ его. надавалъ ему всякихъ гарантій, общалъ кой-чего не печатать (наприм., ‘Pucelle’, ‘Кандида’), подчиниться надзору мстныхъ властей,— и принялся за дло.
Вскор въ окрестностяхъ Коля поселено было нсколько сотъ рабочихъ, въ Англіи куплена масса шрифта, въ Вогезахъ у общества явились бумажныя фабрики, въ Париж набранъ персоналъ редакторовъ изданія, Кондорсэ заказана біографія Вольтера. Агенты Бомарше печатаютъ въ Кел томъ за томомъ, едва сносясь съ баденскимъ цензоромъ-французомъ, нарочно приставленнымъ къ этому изданію, и обнародываютъ одинъ запретный плодъ за другимъ. Предчувствіе маркграфа скоро исполнилось,— отовсюду посыпались на него замчанія, ноты, угрозы. Встревожилась и Екатерина, узнавъ, что письма ея перешли въ руки Бомарше, и поручила Гримму энергически вмшаться, издателю пришлось общать заклейку неудобныхъ мстъ картономъ и остановку тома {Сборникъ Р. Ист. Общества, т. XXIII, 285 и 422.}. Можно было опасаться репрессалій и со стороны парижскаго парламента.
Бомарше увидалъ необходимость пожертвовать нсколькими важными произведеніями, лишь бы отстоять дло,— и на зло всему оно было доведено до конца. Въ три года осуществилось извстное и до сихъ поръ цнимое dition de Kehl, быть можетъ, несовсмъ полное, ни строго критическое {Недавно его значеніе отстаивалъ знатокъ Вольтера, Маренгольцъ (Zeitschrift fr neufranzsische Sprache v. Liter., 1886, VIII, 4).}, но все же грандіозное, рано собравшее и сберегшее капитальныя произведенія и летучіе наброски поэта. Вольтеру былъ воздвигнутъ этимъ изданіемъ достойный памятникъ, но оно не только не обогатило Бомарше, а причинило ему, напротивъ, много новыхъ непріятностей и запутало его дла. Собраніе Вольтеровскихъ сочиненій было все-таки дорого для своего времени {Вспомнимъ, что въ числ подписчиковъ на Correspondance Littraire при цн въ ЗООл. въ годъ, кром восьми государей, было лишь нсколько десятковъ частныхъ лицъ.} (365 ливровъ), затраты были слишкомъ велики: эксцентрическія приманки въ вид лотереи, въ которой участвовалъ каждый подписчикъ, и какихъ-то странныхъ медалей, некстати умножали расходы и не подйствовали (время журнальныхъ премій было еще далеко впереди). Въ Кел пошли несогласія между агентами поэта и баденскимъ правительствомъ, раздоры ихъ между собой и столкновенія съ Бомарше, пріостановки работъ. Тяжелымъ ярмомъ ложилось порою это любимое предпріятіе на человка, долго имъ увлекавшагося.
Творчество еще разъ явилось прибжищемъ и отдыхомъ для усталаго и удрученнаго духа. Бомарше могъ часто забывать о своемъ писательскомъ талант, бросать любимые замыслы ради практической дятельности, но въ дни неудачъ и раздраженія онъ съ отрадой возвращался на старый путь. Онъ не могъ не видть, что, по крайней мр, въ кругу драматическихъ писателей онъ завоевалъ себ, наконецъ, первенствующее положеніе, котораго добивался въ мір политики и наживы. Товарищи-драматурги смотрли уже на него какъ на своего вождя, и эта роль, приданная ему сначала подъ обаяніемъ его таланта, совсмъ укрпилась съ тхъ поръ, какъ онъ, въ удачную минуту, опять соединяя личную пользу съ общимъ благомъ, съумлъ добиться признанія литературной собственности, Авторство со временъ Корнеля стало приносить крохотный доходъ драматургамъ, но въ прошломъ вк вс они, не исключая Вольтера, страдали отъ произвола и скупости актерскихъ товариществъ, опиравшихся на старыя привиллегіи. Бомарше сталъ на почву экономическаго обмна: своимъ творчествомъ онъ обогащаетъ театръ, слдовательно часть дохода, быть можетъ, даже главная, должна принадлежать ему, ‘Севильскій Цирюльникъ’ былъ золотымъ дномъ для Французской Комедіи и ничего не приносилъ автору. На его протестъ актеры не обратили вниманія. Тогда онъ быстро привлекъ къ своему личному длу прочихъ драматурговъ, восторжествовалъ надъ трус’остью многихъ изъ нихъ, заручился сочувствіемъ Дидро и другихъ знаменитостей, этотъ заговоръ писателей привелъ къ соглашенію, и литературная собственность была признана. Богатыя общества драматическихъ авторовъ на Запад и въ Россіи, охраняющія эту собственность въ наше время,— прямые потомки Бомарше.
Эта первенствующая роль налагала, разумется, извстныя обязанности. Приступая къ новой работ, нельзя было забыть, что вс взоры устремлены на популярнйшаго автора и ждутъ отъ него произведенія изъ ряду вонъ, а не веселой бездлки или чувствительной драмы. Бомарше съ годами усвоилъ себ строгое отношеніе къ своему творчеству, предисловія его къ каждой пьес, указанія актерамъ, отзывы и разъясненія въ его переписк, раскрывающіе строеніе комедіи, внутреннюю ткань характеровъ, показываютъ, что онъ необыкновенно подробно обдумывалъ вс частности плана, распредленіе сценъ, естественность и врность отдльныхъ выраженій. Не только такимъ мелочно-придирчивымъ критикамъ, какъ неизвстный сотрудникъ ‘Journal de Bouillon’, съ которымъ онъ остроумно полемизировалъ въ предисловіи къ ‘Сев. Цирюльнику’, но первымъ критическимъ авторитетамъ онъ готовъ былъ дать отчетъ въ каждомъ творческомъ шаг. Эта черта особенно ярко сказалась съ той поры, когда онъ задумалъ ‘женитьбу Фигаро’. Для него эта работа стала насущною, задушевною. Старыя денежныя дла могли и въ это время идти у него заведеннымъ однажды порядкомъ, но на первомъ план стоитъ комедія, ей онъ отдаетъ свои.лучшіе помыслы, и боле чмъ когда-либо гордится тмъ, что идетъ по слдамъ великихъ предшественниковъ, и особенно Мольера.

V.

Слушай, брать Сальери:
Какъ мысли черныя къ теб придутъ,
Откупори шампанскаго бутылку,
Иль перечти ‘Женитьбу Фигаро’.
Пушкинъ.

Планъ второй части трилогіи о Фигаро былъ давно готовъ вчерн у Бомарше. Въ главныхъ чертахъ онъ набросанъ уже въ предисловіи къ ‘Цирюльнику’. Его кто-то упрекнулъ тогда въ слабости и несамостоятельности вымысла. Забавный упрекъ! Да еслибъ онъ хотлъ, ему стоило бы только не скупиться на развитіе фабулы, потрясти немного рогъ изобилія, и новыя ситуаціи, лица, отношенія изумили бы своимъ разнообразіемъ зрителя. Разв трудно представить себ, напримръ, послсловіе ‘Цирюльника’, Альмавиву — женатымъ и уже скучающимъ, Фигаро — наканун брака съ молодой красоткой, за которой приволакивается его покровитель! Борьба ума и находчивости съ насиліемъ и капризомъ будетъ только перенесена изъ одного поколнія въ другое, прежде она направлена была противъ стараго Бартоло, теперь ее вызываетъ прежній вертопрахъ Линдоръ, превратившійся въ важнаго человка и солиднаго землевладльца. И не одинъ только Фигаро можетъ связать исторію этихъ двухъ поколній. Сирота, выросшій подъ чужимъ именемъ, онъ — сынъ Бартоло и Марселины, соблазненной имъ когда-то, родители становятся на его пути, старикъ ненавидитъ его за прежнія продлки, мать, ничего не подозрвая, не прочь насильно женить его на себ. Сть ихъ интригъ падаетъ передъ раскрытіемъ завтной тайны. ‘Это вы! Это онъ! Это ты! Это я! только и слышатся возгласы. Что за чудесный театральный эффектъ!’
Такъ представлялся автору, въ смутныхъ чертахъ, сюжетъ второй пьесы. Тонкій цнитель его таланта, принцъ Конти (какъ вспоминалъ потомъ Бомарше) давно вызывалъ его ‘поставить на сцену предисловіе къ ‘Цирюльнику’, которое, по его словамъ, гораздо веселе самой пьесы, и вывести семью Фигаро’. Если врить автору, онъ послушался именно этого дружескаго указанія. Изъ двухъ составныхъ элементовъ — столкновенія съ барсовомъ и комической суматохи сына съ родителями (недаромъ пьес дано второе заглавіе: ‘La folle journe’), составилась основа комедіи, а жизненный опытъ автора за послдніе тревожные годы наложилъ на нее типическій отпечатокъ общественнаго недовольства. На своенравнаго Альмавиву перешли черты и Верженна, охладвшаго къ Бомарше изъ ревности къ его успхамъ въ американскомъ дл, и разныхъ свтскихъ противниковъ {На репетиціяхъ вс смотрли на герцога Шартрскаго, когда въ комедіи говорилось объ аристократахъ, которые держатъ игорные дома, оригиналомъ служилъ и графъ Лорагэ, и князь Нассау-Зигенъ. перешедшій потомъ въ русскую службу.} и десятковъ вельможъ, которые, по свидтельству друга и кассира поэта, постоянно занимали у него деньги безъ отдачи. Смлые намеки на злобу дня вторглись въ пьесу подъ впечатлніемъ интриги, рано поведенной противъ нея, и въ особенности упрямства короля.
Невольно забываются вс слабости Бомарше и вчное смшеніе въ немъ тхъ крайностей, которыя Ломени остроумно предлагалъ назвать patriotisme и ngotiantisme,— когда въ памяти встаютъ терзанія, вынесенныя имъ изъ-за первенствующей его пьесы. Это почти буквальное повтореніе судьбы ‘Тартюффа’. Сходство — въ стачк всхъ вліятельныхъ элементовъ противъ обличителя, разница въ томъ, что за нимъ не было даже такого, быть можетъ, недостаточно энергичнаго, но все же дружески расположеннаго верховнаго судьи, какъ Людовикъ XIV. Четыре года провелъ Бомарше въ упорной борьб, шесть цензоровъ поочередно разбирали комедію, урзали, искажали ее, позволеніе играть или печатать ее то давалось, то отнималось, приходилось пропагандировать ее сначала въ частныхъ кружкахъ (какъ это длалъ Мольеръ), возбуждать любопытство массы, потомъ перетянуть вс симпатіи на свою сторону и вырвать согласіе у короля. Чмъ рзче проявлялась оппозиція, тмъ настойчиве становился Бомарше, теперь онъ ставилъ все на карту и забывалъ, что это упорство можетъ повредить его дловымъ комбинаціямъ и связямъ. Ему твердили, что онъ нарушаетъ сценическую благопристойность,— онъ доказывалъ, что эти нареканія — новый видъ лицемрія, которое, въ виду всеобщей разнузданности нравовъ, пытается надть цломудренную маску. Когда негодовали на то, что онъ клеймитъ цлыя сословія, онъ соглашался, что ‘постепенно вс классы общества съумли высвободиться изъ-подъ суда драмы, и теперь авторъ не сметъ свободно задумать свое произведеніе, а принужденъ вращаться среди невозможныхъ приключеній, зубоскалить вмсто того, чтобъ смяться, и выбирать свои типы вн общества, изъ боязни нажить тысячи враговъ. Теперь нельзя было бы сыграть ‘Сутягъ’ Расина, безъ того, чтобы не заговорили объ оскорбленіи суда, нельзя-бы поставить ‘Тюркаре’, не возбудивъ противъ себя всхъ крупныхъ и мелкихъ откупщиковъ, или изобразить мольеровскихъ маркизовъ, безъ того, чтобы не поднять на ноги высшее, среднее, новое и древнее дворянство. Кто вычислитъ, какую силу долженъ былъ-бы имть тотъ рычагъ, который въ наше время довелъ-бы ‘Тартюффа’ до постановки на сцену!’ {Затрудненія, обставившія тогда обличеніе нравовъ на сцен, недавно были искусно характеризованы у Desnoiresterres ‘La comdie satirique au XVIII si&egrave,cle’, 1885.}
И онъ проникся мыслью, что если какой-нибудь смльчакъ ‘не разсетъ всей этой вковой пыли и не внесетъ на сцену настоящей жизни и сильныхъ ситуацій, особенно тхъ, что порождаются общественнымъ неравенствомъ’, скука заставитъ зрителя измнить театру для двусмысленной оперетки или бульварныхъ балагановъ. ‘Я отважился явиться такимъ смльчакомъ, — говоритъ Бомарше, — и если не вложилъ особенно много таланта въ мои произведенія, намренія мои сказались въ нихъ’.
Но и талантъ его въ эту пору въ полномъ развитіи. Онъ далеко отбросилъ придирчивыя ‘правила’ (des r&egrave,gles qui ne sont pas les miennes) и пишетъ слогомъ небрежнымъ, неправильнымъ, но живымъ и замчательно естественнымъ. Онъ не навязываетъ своихъ гладкихъ и обдуманныхъ періодовъ дйствующему лицу, но ‘входитъ въ его положеніе и говоритъ ему: не плошай, Фигаро, графъ догадывается.— спасайся скоре, Керубинъ… Что они на это скажутъ, ему все равно, важно лишь то, что сдлаютъ». Въ характеристик замтно нсколько существенныхъ успховъ. Альмавива, прямой потомокъ Донъ-Жуана, понятъ и обрисованъ своеобразно, авторъ желаетъ, чтобъ исполнители придавали этой роли чувство достоинства и изящество, которое должно скрывать душевную развращенность и сглаживать комическое впечатлніе его постоянныхъ неудачъ. Графиня столь-же напоминаетъ Мольеровскую Эльмиру, но въ этой оскорбленной и печальной женщин шевельнулось нжное чувство къ увлекающемуся и наиинострастному ребенку Керубину и едва замтной струйкой промелькнуло въ ея душ среди супружескихъ тревогъ, — а въ миловидномъ образ Керубина воплотились первыя проявленія потребности любви на порог отъ отрочества къ юности, до того еще смутныя, что мальчикъ самъ не знаетъ, что любитъ не графиню, и не Сусанну, и не Фаншетту, а женщину. Такъ тонко никогда еще не рисовалъ нашъ художникъ.
Много выиграла и техника постройки комедіи, сплетеніе тройной интриги искусно проходитъ по ней и подъ-конецъ порождаетъ, совсмъ въ испанскомъ вкус, рядъ забавныхъ столкновеній и открытій. Мелькаютъ еще кое-гд прежнія неровности,— слишкомъ чувствительныя разсужденія Марселины, непомрно длинный и несовсмъ сценичный монологъ Фигаро въ начал пятаго акта. Но эти недостатки искупаются перевсомъ достоинствъ, и тотъ-же знаменитый монологъ производилъ нкогда потрясающее впечатлніе, потому что въ немъ сосредоточились обличительныя истины, которыя авторъ стремился провозгласить во всеуслышаніе. Этотъ третій и самый важный элементъ пьесы, быстро заслонившій отъ взоровъ толпы собственно художественную сторону произведенія, естественно развился здсь гораздо сильне, чмъ въ ‘Сев. Цирюльник’ Тамъ онъ еще могъ быть блестящимъ hors d’oeuvre, новую-же пьесу онъ проникъ насквозь и нераздленъ съ нею. Авторомъ руководитъ не одно лишь остроуміе, насмшливость или самозащита, но прежде всего стремленіе къ общественной польз. Составляя планъ своей пьесы, онъ ‘расположилъ его такъ, чтобы въ ней могла найти мсто критика многочисленныхъ злоупотребленій, удручающихъ общество’, онъ ставилъ себ цлью ‘проложить при помощи сцены путь для желанныхъ реформъ’ {Впослдствіи, оглядываясь на свое участіе въ американской войн, онъ объяснялъ и его желаніемъ принести косвенно пользу родин, и надеждой, что ‘свобода Америки когда-нибудь отзовется и на Французской жизни’ (письмо къ Талейрану, 7 окт. 1797).}. Теперь онъ врилъ въ ихъ настоятельность и убжденъ былъ въ успх, и тмъ смле призывалъ онъ ихъ, предсказывалъ ихъ близость. Но и теперь онъ совсмъ не радикалъ, какъ въ пору ‘мемуаровъ’ онъ удовлетворился-бы англійскими государственными учрежденіями. Среди водоворота финансовой, международной, сценической дятельности онъ, всегда такой прозорливый, не замтилъ приближенія не мирной поры реформъ, но глубокаго и потрясающаго переворота. Онъ безпощадно обличалъ, но въ то-же время не порывалъ связей съ вліятельными сферами, не разставался съ широко задуманными планами, какъ будто надясь, что при улучшеніяхъ и перемнахъ порядокъ вещей можетъ еще стать удовлетворительнымъ. Такова тайна видимой непослдовательности Бомарше и того трагическаго разлада между писателемъ и обществомъ, который обозначился вскор посл начала революціи и обнаружилъ сильное недовріе къ автору пьесы, явившейся однимъ изъ главныхъ ея предвстій. До нея онъ инымъ казался чуть не демагогомъ? посл нея сочтенъ былъ слишкомъ умреннымъ…
Но въ ту пору, когда только что написана была ‘женитьба Фигаро’, какъ освжилъ спертый воздухъ этотъ стремительный потокъ гэльскаго остроумія, срывавшаго маски и называвшаго вещи по ихъ именамъ! Какъ зло смялся нашъ Фигаро надъ тми вельможами, которые, какъ Альмавива, уступали духу времени, хотли слыть передовыми, выставляли на показъ свое отреченіе отъ прежнихъ правъ и, про себя, все-таки оставались крпостниками! Онъ раскрывалъ тайны придворнаго міра и съ замчательной мткостью, которой позавидовалъ бы Фонъ-Визинъ, формулировалъ его катехизисъ (recevoir, prendre et demander, voil le secret en trois mots, II, 2). Досталось и жалкому патріархальному суду съ такими дятелями, какъ попечительный помщикъ Альмавива и нелпый Бридуазонъ, съ указами ‘снисходительными къ богатымъ, суровыми для бдныхъ’.— и высшей политик, живущей обманомъ и интригами, и продаж мстъ, и бюрократіи, гд подвигаешься впередъ бездарностью и раболпіемъ (mdiocre et rampant, et l’on arrive’ tout), Фигаро возмущаетъ нравственное паденіе того общества, которое сначала чуждалось его, какъ писателя и умнаго человка, но открыло передъ нимъ настежъ двери, какъ только онъ задумалъ держать у себя банкъ, на что ему способности, когда принято систематически обходить людей свдущихъ и предпочитать имъ перваго попавшагося плясуна, заручившагося протекціею (on pense moi pour une place, mais malheureusement j’у tais propre: il fallait un calculateur, ce fut un danseur qui l’obtint)!
Но остріе всего больне направлено противъ двухъ, повидимому, главнйшихъ для Бомарше соціальныхъ бдствій его времени: всевластія барства и гоненія на мысль. Здсь рчь льется отъ сердца. ‘Нтъ, графъ, она вамъ не достанется! Потому только, что вы вельможа, вы уже считаете себя геніемъ! Дворянство, санъ, богатство внушаютъ человку столько гордости! Но что вы сдлали, чтобъ добиться всхъ этихъ благъ? Вы потрудились только родиться — больше ничего. И способности-то у васъ заурядныя,— тогда какъ мн, чортъ возьми, мн, затерянному въ срой толп, нужно было выказать несравненно больше искусства и сообразительности, чтобъ только продержаться, чмъ затрачивалось этихъ свойствъ за цлыхъ сто лтъ, чтобъ управлять всею Испаніею,— и вы хотите тягаться со мною!’ Еще разъ Фигаро заступился тутъ и за себя, и за всхъ даровитыхъ плебеевъ, бросая вызовъ соперникамъ. Поспоритъ онъ съ ними, конечно, не изъ-за мелкихъ столкновеній, какъ герой пьее и изъ-за любви къ Сусанн, это опять уменьшающее отраженіе интересовъ высшаго порядка. Но Бомарше съ умысломъ сдлалъ, кром того, Фигаро писателемъ-дилеттантомъ, и пользуется этимъ, чтобы его устами протестовать противъ тхъ, кто ‘не въ состояніи подчинить себ умнаго человка, и мститъ ему за это преслдованіями’. Фигаро бросаютъ въ тюрьму за невинную брошюру экономическаго содержанія, онъ хотлъ бы ‘втолковать временщикамъ, такъ безпечно причиняющимъ несчастія людямъ, что напечатанныя небылицы получаютъ значеніе лишь тамъ, гд стсняется ихъ обращеніе, что безъ свободы порицанія не можетъ существовать и льстивая похвала, что только мелкія натуры могутъ бояться мелкихъ книжекъ’. Впрочемъ,— зло прибавляетъ онъ:— ‘говорятъ, что, въ мое отсутствіе, въ Мадрид установилась свобода печати, подъ условіемъ, чтобъ я не касался ни властей, ни церкви, ни политики, ни нравственности, ни чиновныхъ лицъ, ни почитаемыхъ сословій, ни оперы или другихъ театровъ, ни кого бы то ни было, кто съ кмъ-нибудь иметъ связи, я могу все печатать свободно, подъ наблюденіемъ двухъ или трехъ цензоровъ’.
Не довольствуясь поучительнымъ изображеніемъ порядка вещей, складывающимся передъ зрителемъ изъ множества такихъ рзкихъ штриховъ, Бомарше кончаетъ пьесу укоромъ Франціи за долготерпніе. По крайней мр, такъ представляется намъ смыслъ послдняго куплета, который часто хотли истолковать въ примирительномъ, сглаживающемъ дух. ‘Настоящая комедія,— слышимъ мы тутъ,— безошибочно изображаетъ жизнь нашего добраго народа. Когда его притсняютъ, онъ бранится, онъ кричитъ, волнуется на вс лады,— но все кончается псенками (tout finit par des chansons)!’
Легко представить себ, какова должна была быть тревога, возбужденная въ извстныхъ слояхъ слухами о подобной комедіи, и съ какимъ страстнымъ любопытствомъ ожидали ее въ боле нейтральныхъ кругахъ и въ быстро пробуждавшейся масс, подготовленные опытомъ обличенія въ ‘Сев. Цирюльник’, вс убждены были, что въ новой пьес общественное мнніе найдетъ горячее заступничество, и впередъ симпатизировали ей. Отдльные отрывки, мткія слова и выходки, разносились повсюду молвой, и Бомарше постоянно старался — какъ можно больше пустить ихъ въ обращеніе. Съ виду случайная, на дл умышленная, неосторожность то-и-дло роняла невзначай въ толпу одну блестку сатиры за другою. Мало-помалу лыбопытство превратилось въ настоящую манію, она росла по мр усиленія произвола, отдалявшаго всенародное исполненіе пьесы,— и подъ-конецъ заразила и т слои, которые, казалось, обязаны были дать ей отпоръ. Какъ въ дни ‘мемуаровъ’, вліятельнйшія лица искали случая увидать, какъ громятъ поддерживаемый ими порядокъ вещей. Тонкое остроуміе (esprit) всегда плняло и побждало французовъ,— замчаетъ Тэнъ {Origines de la France contemporaine, I, 1876, 359—61.}?— ‘Въ этой комедіи оно привлекательно сочеталось съ пикантными положеніями, веселой путаницей, маскарадными превращеніями,— удивительно-ли, что безмрно долго неудовлетворявшееся любопытство привело, наконецъ, къ достопамятнымъ сценамъ наканун перваго представленія, когда толпа, въ которой знать смшивалась съ плебеями, провела цлыя сутки передъ театромъ, дамы забирались тайкомъ въ ложи актеровъ, барьеры были сломаны, стража отброшена и смята!
Но если фанатизмъ этого рода возрасталъ не по днямъ, а по часамъ, то на-встрчу ему развивалась и оппозиція. На Бомарше и его пьесу усердно клеветали. Ее старались выставить грубымъ фарсомъ, полнымъ непристойностей, и указывали на безнравственность автора, который ни за что не хочетъ разстаться ни съ одной изъ нихъ {Mmoires secrets pour servir l’hist. de lu rpublique des lettres, Lon dres, Adamson, 1784, tome 23, p. 5—8.} (qu’il y veut conserver toutes les ordures dont elle est remplie). Потомъ, когда этого показалось недостаточно, выдвинули самое опасное обвиненіе: ‘кром множества неприличныхъ мстъ, пьеса, по словамъ лицъ, бывшихъ на репетиціяхъ, полна неумстныхъ выходокъ противъ суда, иностранныхъ посланниковъ’, и т. д. Наконецъ, постоянно твердили о непомрной длин и нестройности пьесы которая непремнно протянется не мене трехъ часовъ, о безвкусіи выраженій, извращенныхъ некстати пословицъ, шутовскихъ словечекъ. И, точно эхо, слышалось изъ далекаго Петербурга почти буквальное повтореніе тхъ же предвзятыхъ сужденій. Екатерина видла въ пьес безпрестанныя двусмысленности, растянутыя на три съ половиной часа, сть интриги, въ которой видны слды продолжительной работы и нтъ ни капли правдоподобія. ‘Можетъ быть, игра актеровъ придаетъ цлому комизмъ,— прибавляла она,— но я ни разу не разсмялась при чтеніи’ {Сборн. Р. Историч. Общества, т. XXIII, стр. 334.}.
Въ такомъ осужденіи со стороны критика, обыкновенно проницательнаго, видимо таилась боле серьезная причина недовольства. Людовикъ XVI былъ откровенне, когда, по свидтельству г-жи Кампанъ {Mmoires de madame Campait, II.}, съ раздраженіемъ отбросилъ рукопись комедіи, сказавъ, что въ его царствованіе такая ужасная пьеса дана не будетъ, что для ея оправданія слдовало бы тотчасъ же уничтожить Бастилію… Переданное Бомарше, это гнвное заявленіе вызвало съ его стороны сильный отпоръ и борьба изъ-за комедіи приняла характеръ поединка между королемъ и комическимъ писателемъ. Побдилъ все-таки Фигаро, заклятіе Людовика осталось пустымъ звукомъ, и не только пьеса была дана именно въ его царствованіе, но хоръ похвалъ и восторговъ совсмъ заглушилъ его суровыя возраженія.
Какъ нкогда Мольеръ изъ-за гонимаго ‘Тартюффа’, Бомарше повелъ дло такъ, что его партизанами постепенно становились приближенныя къ королю лица, члены королевской семьи (графъ д’Артуа), гости французскаго двора, которымъ трудно было бы отказать въ просьб объ освобожденіи изъ плна комедіи, этой всеобщей любимицы. Бомарше съ особымъ увлеченіемъ воспользовался случаемъ познакомить съ нею в. кн. Павла Петровича и Марію едоровну, путешествовавшихъ подъ именемъ графа и графини Сверныхъ. Князь Юсуповъ, лично съ нимъ знакомый, вмст съ Гриммомъ, который прикинулся на этотъ разъ заступникомъ и ходатаемъ (тогда какъ въ своемъ орган онъ обличалъ интриги Бомарше по поводу его пьесы), старались сблизить автора ‘женитьбы Фигаро’ съ наслдникомъ русскаго престола и намекали на возможность предстательства Павла Петровича передъ королемъ {Lomnie, II, 301—2.}.
Успхъ чтенія и тутъ былъ полный {Далеко не такое впечатлніе произвела пьеса на другого гостя французскаго двора, шведскаго короля Густава, совсмъ въ тон Людовика онъ нашелъ, что она не неприлична, а дерзка (insolente).}, и авторъ вскор ссылался на него въ своихъ дальнйшихъ просьбахъ и домогательствахъ. Быть можетъ, благодаря этому, онъ добился, наконецъ, разршенія поставить пьесу при двор. Актеры разучили ее, сдлано было до пятнадцати репетицій на сцен отеля des Menus Plaisirs, всюду разосланы пригласительные билеты, украшенные гравированнымъ изображеніемъ Фигаро въ его костюм, графъ д’Артуа пріхалъ ко дню спектакля, надялись видть на немъ и королеву,— и вдругъ (опять точно изъ подражанія гоненію на ‘Тартюффа’) представленіе было запрещено безъ всякихъ побудительныхъ причинъ. Общество заволновалось, зароптало противъ самоунравства. Вскор третье лицо могло передать Бомарше, ухавшему съ досады въ Англію, что пьесу пропустятъ, только для виду назначивъ новый пересмотръ ея. Два, три выраженія были опять принесены въ жертву. Пьеса дана была въ этомъ вид съ громаднымъ успхомъ въ женвилье у графа Водрейля передъ отборнымъ обществомъ, но она все еще казалась ненадежною для исполненія на настоящей сцен. Еще три цензора придали ей, наконецъ, благопристойный видъ, а Бомарше самъ прочелъ ее у министра и отстаивалъ вс спорныя мста. Упорствовать дольше уже нельзя было,— и насталъ небывалый опьяняющій успхъ комедіи, которую такъ долго выдавали за бездарное произведеніе: съ 27-го апрля 1784 до начала 1785 года ее играли шестьдесятъ-восемь разъ, и она доставила почти полъ-милліона ливровъ сбора. Казалось, ничего не доставало боле для популярности Бомарше. Новый промахъ Людовика, раздраженнаго этими проявленіями общественнаго своеволія, еще боле усилилъ симпатіи къ автору ‘женитьбы Фигаро’. Мелкій журналистъ, мстившій Бомарше изъ-за личныхъ счетовъ по литературной полемик, подалъ на него доносъ объ оскорбленіи величества и нашелъ поддержку у графа Прованскаго (будущаго Людовика XVIII), одного изъ немногихъ въ ту минуту знатныхъ противниковъ пьесы. Сидя за карточнымъ столомъ, король написалъ на пиковой семерк приказъ запереть Бомарше въ Saint-Lazare. Неожиданность этой кары среди непрерывныхъ тріумфовъ писателя и странный выборъ исправительнаго заведенія, куда сажали гулякъ, подйствовали на всхъ оскорбительно. Правда, какъ писали тогда {См. ‘Извстія изъ Парижа’ въ Москов. Вдом. 1785, апрля 9-го.}, друзья утшали Бомарше тмъ, что, со времени уничтоженія венсеннской тюрьмы Saint-Lazare можетъ считаться государственной темницей, какъ бы преддверіемъ Бастиліи, и быть въ немъ не причиняетъ безчестья, но это было плохое утшеніе. Правительство поняло свою ошибку, выпустивъ Бомарше на волю черезъ нсколько дней и стараясь загладить напраслину любезностями. Ореолъ, окружавшій Бомарше, какъ страдальца за убжденія, засіялъ ярче прежняго.
Еще быстре, чмъ ‘Сев. Цирюльникъ’, новая пьеса стала достояніемъ всхъ европейскихъ сценъ. Въ конц 1785 года она уже переведена была по-нмецки Губеромъ и въ Лейпциг шла много разъ подъ-рядъ передъ переполненнымъ театромъ. Большое любопытство возбудила она и въ Россіи. Заинтересовавшій уже всхъ двумя пьесами, Бомарше, какъ ‘сочинитель Фигарона’ {Въ прошломъ столтіи, имя это у насъ склонялось, ‘Господинъ Бомарше, какъ сочинитель Фигарона, получилъ сто ливровъ год. пенсіи’. Москов. Вд., того же года, No 78.}, сдлался властителемъ нашихъ думъ. Въ Москв, какъ признавался потомъ переводчикъ пьесы, съ нетерпніемъ ждали полученія печатныхъ экземпляровъ, и какъ только въ ‘Москов. Вдомостяхъ’ (1785, No 55) появилось объявленіе отъ французской книжной лавки на Тверской о привоз книги, тутъ же неизвстное лицо помстило объявленіе, гласившее, что ‘славная комедія ‘Mariage de Figaro’ переведена и скоро издастся въ свтъ’. По свдніямъ Полторацкаго {Въ рукописныхъ замткахъ при экземпляр ‘Фигаровой женитьбы’ въ Моск. Румянцовскомъ музе.}, она переводилась даже за-разъ двумя лицами, труды которыхъ остались, впрочемъ, не напечатанными. Ихъ заслонилъ переводъ даровитаго молодого человка, только-что вышедшаго изъ университета и, какъ говоритъ его біографъ {‘Александръ . Лабзинъ, очеркъ его жизни и дятельности’, г. Безсонова, Русск. Архивъ, 1866, No 6, 819— 20.}, плнившагося сначала новйшею литературой. Многое ожидало его впереди, и далека была дорога, которая привела горячаго почитателя соціальныхъ комедій, въ род ‘Женитьбы Фигаро’ или ‘Судьи’ Мерсье, порывавшагося, въ юношески-отважныхъ предисловіяхъ къ ихъ переводамъ, пропагандировать новыя идеи,— къ мистицизму ‘Сіонскаго Встника’. Въ ту пору Лабзинъ былъ молодъ и видимо любовался смлостью Бомарше, его переводъ ‘Фигаровой женитьбы’ до сихъ поръ самый полный и точный въ нашей литератур {Новйшій переводъ (литографир. изданіе Общества драм. писателей. 1879) весьма неполонъ, въ особенности въ важнйшихъ обличительныхъ мстахъ.}. Но въ три года, прошедшіе отъ перевода пьесы до перваго ея представленія {Напечатаніе ея также непомрно замедлилось и совпало съ постановкой на сцену. Издана она была Новиковымъ (Тип. комп.) съ нотами куплетовъ и эпиграфомъ изъ Бомарше: ‘Эта шутка намъ заслужитъ одобреніе отъ васъ’.}, онъ кое-чему научился, въ конц предисловія онъ не безъ горечи шутитъ надъ тмъ. что ‘изуродованный прежде по нкоторому случаю, его Фигаро теперь отъ ранъ своихъ излчился’… Прошло еще два года,— и ‘изъ переводчиковъ при конференціи университета Лабзинъ перешелъ въ секретную экспедицію петербургскаго почтамта’.
Новая свтская литература лишилась въ его лиц немалаго дарованія. Слогъ его юношескаго перевода живъ и непринужденъ для своего времени (напримръ, въ монолог 5 акта), а предисловіе, въ которомъ, повторяя доводы автора, онъ удачно впадаетъ и самъ въ его манеру, дышетъ сатирическимъ оживленіемъ. Мы слышимъ любопытный отголосокъ сужденій, которыя пьеса возбуждала и въ Москв. ‘Нкто, за новость, разговаривая о сей пьес, когда она только-что появилась на нашемъ театр, въ разсужденіи качества ея, сказалъ нчто съ отрицаніемъ.— Почему же такъ?— спросили его:— читали-ли вы ее?— Нтъ.— Такъ, по крайней мр, видли-ли?— Не удалось.— Съ чего же взяли о ней судить?— Отвтъ былъ слдующій:— Я слышалъ въ аглицкомъ кофейномъ дом на Тверской, что такъ о ней говорилъ одинъ гвардейскій офицеръ!’ Приходилось отстаивать пьесу отъ подобныхъ судей и подробно разсматривать, что такое вольность и безнравственность на сцен, напоминать, что ‘нельзя выставить гнусность порока, не представя, по крайней мр, одного порочнаго Какъ показать картину грубаго невжества безъ Скотинина, худого воспитанія безъ Митрофанушки, сдернуть маску съ лицемрства безъ Тартюффа, съ сладострастія безъ сластолюбца!’ (Предисл., стр. X—XI). Но слышались голоса, находившіе излишними эти объясненія и эту ‘робость’ тона въ виду несомнннаго успха комедіи на театр. Составитель ‘Драматическаго Словаря’ въ предисловіи къ нему {Драматическ. Слов. М. 1787, стр. VIII и слд.} иронизировалъ надъ озабоченностью Лабзина, напоминалъ ему о безпрерывныхъ апплодисментахъ {Исполнена была въ первый разъ эта пьеса въ Москв на вольномъ Петровскомъ театр, 15 янв. 1787 г. Фигаро игралъ Волковъ, графиню — Синявская.} и о томъ, что ‘г. Бомарше заслужилъ въ цломъ просвщенномъ свт похвалу и имя писателя замысловатаго, остраго и важнаго’,— въ подлинность-же офицера онъ почему-то совсмъ не хотлъ врить, и не безъ невольнаго комизма беретъ прізжихъ въ Москву гвардейцевъ подъ свое покровительство: ‘имъ некогда бывать въ вольныхъ домахъ, обычай и благовоспитанность это запрещаютъ, имя много родни и знакомыхъ, имъ не скучно и безъ трактировъ. Не слышалъ-ли онъ скоре этого вздора отъ какого ни есть стараго приказа подъячаго?’…
Такъ, даже въ далекихъ уголкахъ тогдашняго культурнаго міра, эта страстная пьеса умла возбуждать восторги, толки и споры. Ея безчисленныя представленія шли почти въ уровень съ длиннымъ рядомъ ея изданій, явныхъ, авторскихъ, и тайныхъ. Во время первыхъ спектаклей ее записывали на-лету въ партер, небрежно, съ варіантами собственнаго издлія или такими, которые постепенно устранялъ самъ авторъ, — и эти почти стенографическіе наброски превращались потомъ въ Голландіи въ печатный текстъ, на который, поверхъ заглавнаго листа, наклеивался другой, съ помткой Парижа {Любопытный экземпляръ такого поддльнаго изданія, Амстердамъ, 1785, съ значительными отмнами (наприм., въ послднихъ куплетахъ), съ другимъ спискомъ дйствующихъ лицъ и т. д., иметъ библіотека Москов’ скаго Университета.}, какъ мнимаго мста печатанія. Бомарше былъ вынужденъ поспшить собственнымъ изданіемъ, чтобъ оградить комедію отъ искаженій. Но долго не прекращались контрафакціи, — и за ними, какъ всегда, жужжалъ родъ пародій и пасквилей, приникшихъ даже въ русскую литературу {Таковъ ‘Багдадскій Цирюльникъ’, ком., переведенная Павломъ Вырубовымъ 1787 г. Затмъ, любопытная книжка ‘Багдадскій Цирюльникъ, брющій бороду севильскому цирюльнику Фигаро’. М. у Л. Окорокова, 1792,— доказывавшая, что Бомарше, въ противоположность Мольеру и Реньяру, изображалъ пороки забавными,— Выпущено было продолженіе ‘женитьбы Фигаро’, Les deux Figaro ou le sujet de comdie, p. Morteilu 1794, гд выставлена безчестность героя. Въ дни революціи явилась пьеса ‘Figaro Journaliste’, въ нашъ вкъ видимъ ‘Сына’ и ‘Дочь Фигаро’.}. Они уже не въ состояніи были тревожить счастливаго автора, сочувствіе несмтнаго большинства было на его сторон, удавались теперь и денежныя предпріятія, а къ нимъ присоединялся грандіозный литературный гонораръ, прежнія напасти были забыты, процессы закончены, клеймо снято. Самыя смлыя мечты его юности осуществились.
Когда на настоящей сцен пьеса, полная треволненій, доходитъ до такого примиряющаго момента, опытный писатель спшитъ воспользоваться имъ, тихо спускается занавсъ, актеры замерли въ живой картин, еще звучатъ въ воздух послднія хорошія слова, кстати пригнанныя въ конецъ, и зритель выходитъ изъ театра удовлетворенный. Но та сцена, гд изъ вка въ вкъ разыгрывается битва жизни, рдко балуетъ зрителя такими минутами, и посл ликующаго апоеоза неожиданно выставляетъ послсловіе томительное, печальное… Счастливъ былъ-бы біографъ Бомарше, еслибъ онъ тоже могъ спустить занавсъ въ эпоху полнаго торжества своего героя! Но вслдъ за этой порой онъ долженъ вспоминать о дняхъ унынія и неудачъ, и вмсто апоеоза завершить разсказъ сиротливою кончиною прежняго любимца толпы.

VI.

Довольный собой, успокоенный и веселый, Бомарше нашелъ, что можетъ приступить теперь къ исполненію замысла, который онъ давно лелялъ, — къ постройк, на удивленіе всему Парижу, богатыхъ палатъ, гд, среди чудесъ искусства и роскоши, заживетъ на славу умный плебей, сынъ своихъ длъ, фантазія разгорлась, и, постепенно поддаваясь искушенію, онъ захотлъ ослпить современниковъ своими причудливыми затями. Это плохо подходило къ демократизму, которымъ онъ любилъ драпироваться, но за-то казалось ему хорошей и поучительной отместкой. Чортъ возьми, разв онъ не заработалъ себ этого дома въ борьб съ жизнью! Пусть же останется онъ памятникомъ его труда и энергіи… И полились нажитыя деньги ркой, уходя на покупку диковинной мебели, на картины, на башни и ограду, придававшія дому видъ замка, на паркъ съ павильонами, фонтанами, съ статуями Платона, Вольтера. Нсколько лтъ ушло на выполненіе этого эксцентрическаго плана,— но, по мр развитія его, не только не усиливалась популярность Бомарше, а росли недовольство и досада срой и бдной массы, обиженной этою безтактностью, и тмъ боле чуткой къ ней, что окна дворца поэта-богача выходили на жалкія улицы рабочаго предмстья св. Антонія. Для Бомарше наставала, повидимому, сытая буржуазная старость, когда человкъ позволяетъ себ успокоиться на лаврахъ, сознавая, что сдлалъ кое-что въ жизни. Онъ не хотлъ вовсе отказываться отъ литературы и театра, но и замыселъ, занимавшій его теперь, былъ подъ-стать именно къ его новому настроенію.
Какъ для своего дворца онъ на досуг изобрталъ вычурные эффекты убранства, такъ въ непомрно затйливой опер, съ которой онъ долго носился, собираясь удивить свтъ какимъ-то страннымъ сочетаніемъ греческой трагедіи съ просвтительными идеями XVIII-го вка и грезившеюся автору (задолго до Вагнера) формой ‘музыкальной драмы’, онъ хотлъ перенести зрителя въ восточную и волшебную обстановку, искалъ пестроты красокъ, выдвигалъ въ прологи не живыхъ людей, а ихъ тни, въ самой пьес — азіатскихъ деспотовъ, хитрыхъ жрецовъ, хоры евнуховъ, взбунтовавшихся солдатъ, а наряду съ ними — ‘Генія, воспроизводящаго живыя существа, или Природу’ (le Gnie de la reproduction des tres, ou la Nature), и ‘Духа огня, повелвающаго солнцемъ и любовника Природы’. Съ роскошной обстановкой и музыкой усерднаго Сальери, ‘Тараръ’ могъ нравиться въ свое время, но не прибавилъ ни черточки къ художественной репутаціи автора. Бомарше остался въ памяти потомства творцомъ несравненныхъ двухъ комедій, и дальше не могъ идти. Да и фабула ‘Тарара’ (какъ это кстати раскрылъ Беттельгеймъ), основанная на борьб королевскаго сластолюбиваго каприза съ прямодушіемъ полководца, слишкомъ счастливаго въ супружеств, представляла собой опять исторію Фигаро, перенесенную лишь въ область трагедіи.
Но слишкомъ рано подумалъ объ успокоеніи и нг старый боецъ и, всегда недостаточно разборчивый, слишкомъ непринужденно велъ, ради своихъ денежныхъ, биржевыхъ длъ, сношенія съ людьми неподходящими, сторонниками того порядка вещей, противъ котораго онъ ратовалъ. Онъ не впалъ, какъ больно должна была поражать его небрежность лучшихъ людей оппозиціи, начинавшихъ въ немъ разочаровываться. Его ждали новыя испытанія, и онъ сладилъ бы съ ними, еслибъ прежнія силы не ослабли. Онъ бросился тотчасъ въ счу, но на каждомъ шагу, въ каждомъ поступк чувствовалось крайнее, почти болзненное, напряженіе расшатанной энергіи. Нсколькихъ ошибокъ, сдланныхъ въ минуту слабости, было достаточно, чтобы отвратить отъ него ту массу, которая недавно такъ доврчиво бжала за нимъ, а теперь недоумвала уже въ виду разлада между его словами и дломъ.
Полный вры въ удачу, онъ пересталъ опасаться серьезнаго соперничества, онъ забылъ, что изъ той же среды, которая выдвинула его, какъ застрльщика въ соціальной борьб, могутъ выйти новые люди, одушевленные тмъ же стремленіемъ пробиться впередъ, завоевать вліяніе, что въ нихъ можетъ заговорить ревность къ его популярности, что они раскроютъ его прошлое, разоблачатъ двойственность его дйствій, и на этомъ оснуютъ свой успхъ. И эти люди явились въ лиц будущаго великаго оратора, Мирабо, давшаго въ этомъ случа первую пробу умнья увлекать сердца, и даровитаго честолюбца Бергасса, адвоката изъ начинающихъ. Неглубоки и неважны были поводы къ обоимъ нападеніямъ. Мирабо обрушилъ громы обличенія на Бомарше изъ-за мелкой биржевой спекуляціи — общества водоснабженія Парижа, въ которомъ поэтъ принялъ участіе своими капиталами. Бергассъ съ горячностью молодого защитника-карьериста, который ждетъ-не-дождется какого-нибудь эффектнаго дла, взялъ подъ свое покровительство ничтожнаго эльзасскаго проходимца, горько жаловавшагося на то, что Бомарше разлучилъ его съ женой и помогалъ ея соблазнителю. Дло о водоснабженіи было изъ числа обычныхъ финансовыхъ предпріятій, Мирабо современемъ понялъ, что горячность завлекла его слишкомъ далеко, и первый искалъ сближенія съ Бомарше Бергассъ, по словамъ современниковъ, замчательно даровитый, также не могъ не понять, что вдался въ обманъ, что выставленный имъ несчастной жертвой Кориманнъ былъ просто негодяй, который торговалъ женой, запиралъ ее сначала въ домъ умалишенныхъ, потомъ бралъ деньги съ ея любовника, и донесъ, только увидавъ, что у соперника он вывелись. Онъ понялъ, что Бомарше вмшался въ это совсмъ чуждое ему дло по просьб друзей, заступился за женщину, какъ порядочный человкъ, и выхлопоталъ ей отдльный видъ.
По оба обличителя сознали свою ошибку слишкомъ поздно, когда масса яростныхъ укоровъ и обвиненій была уже выставлена, Бергассъ, опьяненный успхомъ, рвался, несмотря ни на что, все впередъ, — быть можетъ, потому, что не видлъ уже за собою отступленія. Онъ проигралъ дло: Бомарше былъ совершенно оправданъ, но возстановить прежнюю популярность было уже невозможно. Противники приподняли завсу и показали сатирика въ странной компаніи биржевиковъ, придворныхъ интригановъ, высшихъ полицейскихъ, съ помощью которыхъ онъ за кулисами работалъ на одного лишь себя, гонясь за богатствомъ. Положимъ, что лейтенантъ полиціи Ленуаръ игралъ въ ‘affaire Kornmann’ порядочную роль и помогъ избавленію молодой женщины, — но зачмъ-же обнаружилось, что Бомарше былъ своимъ человкомъ въ его дом, и что за шашни могли быть у нихъ? И Бергассъ громилъ двуличность и безнравственность его, Мирабо безжалостно совтовалъ ему скрыться съ глазъ и стараться отнын объ одномъ, — чтобы его забыли! Безчисленные листки и брошюры невдомыхъ авторовъ выползали отовсюду и поддерживали обоихъ вождей наступленія. Вс старые компромиссы, все наслдіе прошлаго тяжело обрушивалось на Бомарше и затуманивало передъ современниками его великія заслуги.
Онъ спасся-бы, если-бы съумлъ стать подъ знамя великихъ принциповъ, общаго блага, или если-бы искусно поражалъ противниковъ сарказмомъ и привлекъ смхъ публики на свою сторону. Но роль защитниковъ нравственности и справедливости захватили себ его враги, оставляя ему вульгарную заботу о самосохраненіи. Насмшки и остроты не удавались больше, импровизаціи, неожиданные обороты защиты, бывало — такіе удачные, поражали тяжеловсностью, и всмъ должно было показаться странною претензіею его желаніе уврить публику, что Бергассъ поднялъ дло только для того, чтобы помшать первому представленію ‘Тарара’!
Фигаро состарлся, и вс это замтили. Его псня была спта, и никогда боле онъ не поправился. Послдняя месть, которую онъ себ позволилъ, не достигла цли, и еще разъ напомнила о дряхлости, то была заключительная часть трилогіи, ‘La m&egrave,re coupable’, гд зритель снова видлъ семью Альмавивы, въ которую вселился теперь настоящій демонъ клеветы, въ лиц ирландца Бежарса, позорящаго несчастную супругу, чтобы подготовить разореніе графа. Трудно было не узнать въ неискусно передланной фамиліи этого новаго Тартюффа ненавистнаго автору Бергасса (Bergasse-Bgarss). Такъ дрязги послдней минуты проникли въ завтную, любимую фабулу поэта, а безцвтная madame Kornmann съ ея зауряднымъ романомъ отождествилась съ граціознымъ образомъ Розины.
Настало 14-е іюля 1789 года. Передъ палатами Бомарше бушевала несмшная толпа, осаждая Бастилію, и, стоя у окна, онъ могъ видть, какъ рушился оплотъ произвола, столько разъ грозившій, бывало, ему самому. Онъ потрясенъ былъ неожиданностью взрыва, но не могъ не сознавать солидарности съ его вдохновителями: не за одно ли съ ними боролся онъ такъ долго противъ стараго порядка! Но онъ все еще врилъ въ возможность мирнаго обновленія и поспшилъ (въ 1790 г.) ввести въ ‘Тарара’ сцену торжественной передачи народомъ своихъ правъ избранному имъ королю, какъ правителю конституціонному, который будетъ руководиться законностью и справедливостью, мало того, онъ позаботился и о томъ, чтобы въ пьес нашли мсто живые вопросы современности, освобожденіе негровъ въ колоніяхъ, отмна безбрачія священниковъ, идеи братства и народной державности. Прикрывшись фантастическимъ сюжетомъ своей пьесы, гд, какъ въ сказкахъ. дйствіе происходитъ за тридевять земель въ тридесятомъ царств, онъ могъ перенести въ него осуществленіе тхъ надеждъ, которыя, казалось ему, одушевляли лучшую часть народа, а сочувствіе реформамъ скрасилъ двумя стихами, успокоивавшими насчетъ его преданности королю:
Nous avons le meilleur des rois.
Jurons de mourir sous sqp lois!
Но чутье обмануло его. Заявленіе новыхъ принциповъ со сцены разожгло въ театр вс враждебныя страсти, и представленія передланнаго ‘Тарара’ были полны шумныхъ рукоплесканій и свистковъ, даже столкновеній между зрителями,— а хитро придуманные два стиха были просто вычеркнуты, ‘изъ осторожности’, парижскимъ мэромъ Бальи. Жизнь усложнялась и слишкомъ быстро шла впередъ. Бомарше не поспвалъ за нею. Прошло три года, и ‘Тарара’ нужно было въ третій разъ пересматривать и приноравливать, стараго порядка не существовало, королевскій апоеозъ былъ неумстенъ, героя пьесы одушевлялъ теперь духъ истиннаго республиканца, какъ прежде, народъ сдавалъ ему свои полномочія, такъ теперь этотъ избранникъ массы отклонялъ отъ себя корону и научалъ людей самоуправленію.
Въ промежутк между тремя характеристическими редакціями пьесы {Для исторіи превращеній пьесы можетъ служить брошюра Вильфердена, 1820, De la derni&egrave,re reprsentation du Mariage de Figaro, ou l’histoire de ses mutilations jusqu’ nos jours.} прошла тревожная пора сношеній Бомарше съ революціей и ея новыми для него дятелями, онъ тщетно пытался примниться къ нимъ, постоянно сбитый съ позиціи частою смной вліятельныхъ партій. Ему казалось, что онъ въ состояніи пойти вмст съ своимъ вкомъ, но это было лишь заблужденіе. Бёрне чрезвычайно мтко указалъ {См. Briefe aus Paris, 100-е письмо (25 янв. 1833), съ превосходной характеристикой Бомарше, слдующее затмъ (101-е) письмо даетъ анализъ ‘Женитьбы Фигаро’ на тогдашней сцен. Gesammelte Schriften, 1862.} его основу. Въ одну изъ своихъ прогулокъ по Парижу, онъ очутился на площади Бастиліи, снова привлекшей вниманіе свта посл іюльскихъ дней, еще виднлись на ней обломки великолпнаго дома сатирика, вдали за ними шумлъ и волновался богатый и знатный Парижъ, а возл глухо рокотала едва улегавшаяся народная волна въ предмсть Св. Антонія. И нмецкому страннику подумалось, что въ выбор мста для этихъ палатъ — на самой грани между царствомъ капитала и жильемъ трудовой толпы — отразилось истинное значеніе Бомарше, который всю жизнь стоялъ на рубеж стараго порядка и республики.
Такому человку невозможно было удержаться на высот, когда переходная пора уступила мсто организованному народовластію. Онъ надялся, что за нимъ признаютъ роль предтечи и подготовителя, и готовъ былъ напоминать французамъ, наравн съ американцами, #что они многимъ обязаны ему. Инымъ онъ могъ быть доволенъ. Главныя пьесы его, и особенно ‘Женитьба Фигаро’, стали особенно желаннымъ украшеніемъ репертуара. Бомарше, ставя ихъ вновь, нсколько ретушировалъ ихъ въ уровень съ обстоятельствами. Сначала, какъ будто озадаченный отмной дворянскихъ титуловъ, онъ отбросилъ аристократическую приставку къ своей фамиліи и оставлялъ на афиш лишь незатйливое имя Карона {H. Welschingor, ‘Le thtre de la rvolution’, 1881, p. 83—84.}. Но популярность все-таки не возвращалась. Напротивъ, ропотъ усиливался, и малйшаго извта достаточно было, чтобъ толпа поврила слухамъ о тайныхъ симпатіяхъ Бомарше къ династіи, даже о его содйствіи проискамъ роялистовъ. Передъ его домомъ часто происходили сборища, ему грозили местью, какъ предателю, подозрвали, что у него спрятано оружіе, наконецъ, однажды вошли въ домъ, обыскали его, но ничего не нашли. Бомарше не потерялъ присутствія духа, не протестовалъ, казалось, его занимало это зрлище, точно сторонняго наблюдателя, какъ будто ему не приходила мысль, что безопасность его отнын на волоск. Правда, въ дом ничто не пострадало отъ вторженія толпы, но вскор Бомарше былъ арестованъ и длилъ заключеніе съ массою заподозрнныхъ роялистовъ.
Кризисъ наступилъ, тревожной жизни старика предстояло закончиться кровавой развязкой. Но пострадать за идею, которой онъ не сочувствовалъ,— это было бы уже слишкомъ несправедливо. Онъ — роялистъ! Онъ, который неустанно наносилъ роялизму самые тяжкіе удары, который позволялъ себ сближаться съ его столпами лишь за тмъ, чтобъ сдлать ихъ орудіями своихъ плановъ, который видлъ въ нихъ послушныхъ маріонетокъ, зналъ насквозь ихъ слабости и, минутами, презиралъ этихъ людей!.. Мы ждемъ отъ него горячихъ защитительныхъ рчей,— онъ молчитъ, быть можемъ, сознавая, что теперь никакіе мемуары не помогутъ. Неожиданно его освобождаютъ. Это кажется несбыточнымъ, точно сказочный сонъ, но совершенно подлинно и подъ-стать къ романической судьб нашего героя. Его освобождаетъ именно тотъ, кто обязанъ былъ осудить его,— самъ прокуроръ коммуны. Онъ могъ бы вдвойн стремиться къ его гибели, потому что они съ Бомарше — старые враги. Но гуманное вмшательство женщины внушаетъ торжествующему противнику мысль избрать честный видъ мести. Бомарше снова на вол, и опять за работой! Теперь его занимаютъ различные проекты содйствія республик, вчерашній арестантъ бесдуетъ съ ея министрами, даетъ совты, проситъ порученій. Для милиціи, слышалъ онъ, нужны ружья, онъ знаетъ, гд можно дешево добыть партію въ шестьдесятъ тысячъ штукъ, пусть только дадутъ ему полномочія и средства, и онъ доставитъ ружья тайно изъ Голландіи, гд австрійскіе агенты распродаютъ ихъ. Сначала его не слушали, ему не врили, новый доносчикъ Лекуэнтръ, въ лиц котораго, казалось, возрождался Бергассъ, обличалъ его въ безнравственности и плутняхъ. Но тайное порученіе добыть ружья было все же подъ конецъ дано, и Бомарше спшитъ черезъ Лондонъ въ Гагу. Теперь онъ хотлъ бы, чтобъ на время забыли о его писательств и видли въ немъ только торговаго агента. ‘Французскій гражданинъ, негоціантъ, занимавшійся прежде крупными торговыми предпріятіями, которыя и до сихъ поръ, помимо его воли, сходятся отовсюду къ нему’,— такъ характеризуетъ онъ себя въ переписк съ министромъ иностранныхъ длъ, Лебрёномъ {См. переписку его съ генер. Дюмурье и Лебреномъ въ Nouv. Revue 1885. 1 дек.}. Но прошлое этого мнимо-длового человка то-и-дло всплывало. Сношенія его съ высшимъ правительствомъ ведены были слишкомъ секретно и были неизвстны даже въ ближайшихъ къ нему кругахъ. Пребываніе въ Голландіи показалось очевиднымъ доказательствомъ происковъ въ пользу династіи. Бомарше ищутъ, какъ бглеца, и обдумываютъ врнйшее средство захватить его.
Узнавъ объ этомъ, онъ полетлъ на родину, въ Лондон онъ попадаетъ въ тюрьму, потому что не возвратилъ въ срокъ денегъ, занятыхъ для покупки ружей, вырывается изъ заключенія и. презирая опасность, является передъ лицомъ конвента. Мы узнаемъ прежняго Бомарше, временъ ‘мемуаровъ’ и американской войны, несчастія снова напрягли его энергію. Многорчивый, но смлый (онъ небрежно осмиваетъ, напр., Марата) защитительный документъ, наскоро напечатанный и всюду распространенный (‘Шесть эпохъ’), не могъ не повліять на умы, слишкомъ ясно выступила лживость доноса и настоящій смыслъ роли Бомарше, какъ исполнителя оффиціознаго порученія. Возможность такихъ недоразумній, болзненное развитіе подозрительности въ обществ и зрлище внутреннихъ раздоровъ вызвали у Бомарше нсколько искреннихъ, почти лирическихъ, обращеній къ единодушію и патріотизму. Эта проповдь могла показаться неумстною, особенно со стороны человка, еще не снявшаго съ себя подозрнія въ измн, но она не раздражила тхъ, кто ее выслушивалъ, и Бомарше могъ свободно возвратиться въ Голландію, чтобъ окончить дло о поставк ружей, на этотъ разъ онъ снабженъ былъ формальнымъ полномочіемъ отъ комитета общественной безопасности и признанъ коммиссаромъ республики.
Но пока онъ усердно хлопоталъ по своему длу, постоянно опасаясь, что тайная покупка будетъ открыта англійскими агентами, уже напавшими на ея слдъ, или что самъ онъ и его кладь очутятся въ плну у коалиціи, враждебная ему партія снова усилилась въ Париж. Его имя внесли въ списокъ эмигрантовъ, домъ его запечатали, конфисковали и написали на немъ большими буквами ‘Proprit nationale’, жена и дочь сатирика брошены были (къ счастью, ненадолго) въ тюрьму, гд ждали очереди идти на гильотину. Печально провелъ Бомарше три года въ далекомъ и чуждомъ ему Гамбург, среди нестройной толпы недовольныхъ роялистовъ, съ которыми у него не было ничего общаго, или честолюбцевъ въ род Талейрана, ждавшихъ поворота къ военной диктатур. Его терзала мысль о разореніи и безчесть, объ участи семьи, старый, больной, въ послдніе годы лишившійся слуха, онъ еле жилъ, сообщаясь съ немногими земляками и все надясь на избавленіе. Какъ только водворилась директорія, онъ поспшилъ на родину, добился возвращенія своихъ правъ, просилъ объ уплат старыхъ долговъ казны и новаго счета по поставк ружей. Но коммиссіи, назначавшіяся по его длу, слдовали одна за другой, то поддерживая его искъ, то отвергая его, матеріальное его положеніе не поправлялось, а вторичная постановка ‘M&egrave,re coupable’ оставила публику холодною.
Въ то время, какъ болзни и душевная усталость, безчисленные долги и пререканія, досада и разочарованія удручали старика, вокругъ него снова оживало беззаботное веселье, эпикурейство, оно напоминало пору регентства и стремилось вознаградить людей за перенесенныя стсненія. Но среди шумнаго, празднаго и легковснаго общества временъ директоріи для Бомарше уже не было мста,— хотя новые нравы напоминали ему давно минувшую молодость. Въ толп щеголихъ и incroyables, блестящихъ офицеровъ и свтскихъ поэтовъ бродилъ онъ, какъ тоскующій призракъ прошлаго, никому не нужный, забываемый при жизни. Попытавшись сначала найти себ занятіе въ Париж, онъ остановился-было на мысли снова вернуться къ дипломатіи, въ письм къ Талейрану, съ которымъ онъ незадолго передъ тмъ длилъ изгнаніе, онъ предложилъ свои услуги правительству для упроченія отношеній съ Америкой. Пусть отправятъ его, въ качеств посла или простого агента, и дадутъ ему паспортъ, ‘какъ торговцу и республиканцу’. Его имя хорошо извстно по ту сторону океана, ему достаточно было бы провести въ Филадельфіи шесть мсяцевъ, и французская политика ощутила бы отъ его вмшательства великую пользу… Но Талейранъ быль теперь важной особой, и сухо помтилъ на его прошеніи: ‘се passeport ne peut pas tre accord’. Никакого просвта не открывалось ни откуда, и послднія старанія добиться какого-нибудь дла у Бонапарта, значеніе котораго Бомарше мтко предугадалъ, также разбились о недовріе и холодность. Консулъ не поскупился на любезности автору ‘женитьбы Фигаро’ но только тогда, когда его уже не было въ-живыхъ и когда он имли характеръ милостиваго привта его вдов.
Для натуръ въ род Бомарше какъ будто не существуетъ ни полнаго упадка силъ, ни безнадежнаго унынія, до послдней минуты эти люди волнуются, хлопочутъ, строятъ планы, сбираются что-то сдлать, жизнь порывается у нихъ разомъ, однимъ ударомъ,— напряженіе ума достигло крайняго предла, туго натянутая струна должна лопнуть. 18-го мая 1799 г. Бомарше, говорятъ, былъ очень оживленъ и много смялся въ кругу близкихъ,— на другой день его нашли мертвымъ.
Смерть многое сглаживаетъ и примиряетъ. Передъ свжей могилой творца Фигаро въ масс снова поднялись былыя симпатіи къ нему, память о прежнихъ наслажденіяхъ, недавніе счеты постепенно забылись, и образъ Бомарше, окутанный легендой, освобожденный отъ всего, что связано было съ нимъ темнаго или неискренняго, перешелъ къ потомству просвтленнымъ. Иные найдутъ, что наше время сурово развнчало его. Врядъ-ли это такъ, мы только разстались съ однимъ изъ тхъ идеальныхъ, положительныхъ характеровъ, которыхъ такъ много бывало въ старой литератур и такъ мало встрчается въ жизни,— но ближе узнали настоящаго живого человка, съ бездною слабостей и великими дарованіями, энергическій характеръ, во многомъ искалченный его вкомъ, но способный горячо служить высшимъ цлямъ, наконецъ, неисчерпаемый родникъ благороднаго смха, который пробивается сквозь вс преграды и сближаетъ его съ величайшими комическими писателями всхъ временъ.
Веселовский Александр Николаевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Противоречия итальянского Возрождения, Веселовский Александр Николаевич, Год: 1887
  2. Взгляд на эпоху Возрождения в Италии, Веселовский Александр Николаевич, Год: 1870
  3. Портрет Лувеля, Гроссман Леонид Петрович, Год: 1930
  4. История или теория романа?, Веселовский Александр Николаевич, Год: 1886
  5. Забытое и новое о Достоевском, Чуковский Корней Иванович, Год: 1914
  6. Раблэ и его роман, Веселовский Александр Николаевич, Год: 1878
  7. Из поэтики розы, Веселовский Александр Николаевич, Год: 1898
  8. Женитьба Дантеса, Гроссман Леонид Петрович, Год: 1930
Электронная библиотека