БОЛТОВНЯ
БОЛТОВНЯ
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Болтовня, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1921
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2015.
Недавно я был счастлив: встретил настоящего чистокровного константинопольского дельца.
Дельцов, конечно, в Константинополе много, но это был перл, розовая жемчужина, которой я подавился, проглатывая одну деловую устрицу.
Лошадей на свете много, но все мы восхищаемся Гальтимором, потому что Гальтимор — идеал лошади.
Так и мой делец — он был идеалом.
Имел я с ним небольшое дело. Когда же ознакомился с результатами, ахнул и побежал к нему.
Разговор. Буквально:
— Послушайте! Что же вы сделали?! Ведь это мошенничество.
— Ну, да.
Я растерялся.
— Как же вы… осмелились?
— Голубчик! Надо было быть осторожнее.
— Так вы, выходит, мошенник?
Он испуганно погрозил мне пальцем, подошел к дверям и посмотрел — нет ли кого в другой комнате.
Вернулся успокоенный.
— Нет никого. Да, я мошенник.
— Форменный жулик!
— Форменный.
Он согласился, дружелюбно поглядывая на меня.
— Мне хочется поколотить вас палкой.
— Да разве это вернет вам деньги? Не имеет смысла.
— Или оторвать вам ухо на память, что ли?..
— А какой вам расчет? Вы и так уже потеряли несколько лир, а тогда еще платить придется за увечье.
У меня было такое впечатление, будто я булавкой колол носорога.
— Как же вы можете смотреть мне в глаза?
— Э, милый мой! Да мы с вами еще будем иметь дела, уверяю вас. Только теперь вы, конечно, расписочки берите. Знаю, что так — больше не поверите.
Я взялся за шляпу.
— Уходите? Зашли бы как-нибудь ко мне посидеть. Я из Батума чудесную икру получил. Выпьем по стаканчику, а?
Я рассмеялся, дал ему легкую пощечину и направился к дверям.
— Так жду!
Все константинопольские дельцы должны согласиться со мной, что этот — самый чистокровный.
Вышла книга Петрушевского — ‘Фрина’.
Хозяин одного книжного магазина предложил мне:
— Не хотите ли купить?
Я опытной рукой перелистал книжку и сказал уверенно:
— Это очень бездарно.
— Помилуйте, берут нарасхват.
— Почему? — изумился я.
— Порнография.
— Где ж тут порнография?
— Страница такая-то, строки от 18 до 25.
— Какая странная концентрация! Из-за этого только и берут?
— Да. Из-за этих семи строк.
— Так на кой же черт всю книжку выпускать, бумагу портить? Ведь автор мог всю интересную для читателя часть книги поместить на собственной визитной карточке!
— Не догадался.
Я усмехнулся и положил обратно на прилавок это странное произведение, напоминающее огромный забор, выстроенный только для того, чтобы написать на нем одно слово.
Для русского культурного человека большой праздник: вышел в свет No 2 берлинской ‘Жар-Птицы’.
Чувство своеобразной патриотической гордости наполняет сердце, кода перелистываешь эту толстую объемистую тетрадь: люди на чужбине, разоренные беженцы — творят прекрасное русское дело… Много настоящего художественного вкуса, любви к искусству — и огромная техническая тщательность. Надо, однако, отдать справедливость и Керману: для последнего он дает все возможности.
Большинство репродукций — картины с выставки ‘Мир искусства’ — однотонные и трехцветные.
Лучшее — Кустодиев (Эскиз декорации), Ре-ми (трактир) и Шухаев.
Навевают тихую грусть о безвозвратно ушедшем — рисунки, изображающие старый Петербург, — ‘наш Петербург’.
И тут же — жуткий контраст — нечеловеческая рожа: ‘Комиссар’ Бориса Григорьева.
Небольшие, хорошо написанные очерки ‘Анна Павлова’ и ‘Как работает Иван Билибин’ — заключают художественную часть номера.
Литературная часть стоит на большей высоте, чем в No 1.
Я уверен, что выпуск каждого последующего номера ‘Жар-Птицы’ будет составлять радостное событие в жизни одичавшего русского человека, а потому:
— Большой вам удачи, дорогие друзья!
С одной стороны, ‘Жар-Птица’, с другой:
По приказанию наркома путей сообщения на всех железнодорожных станциях приказано вывесить портреты ‘Ленина, Троцкого и др<,угих>, руководителей Советского правительства’, буде таковые портреты до сих пор не имелись в станционных помещениях.
До сих пор ‘морская болезнь’ была печальной привилегией морских путешественников. Теперь она распространилась и на сухопутных пассажиров.
И простодушные матери будут пугать орущих с голоду детей, как та баба в гоголевской ‘Ночи перед Рождеством’ перед произведением кузнеца Вакулы:
— Гляди-ка, яка кака намалёвана!..
Русский народ не только занят тем, что помирает от голода и расстрелов.
Он еще и острит, хотя сказано:
И кому-то в ум придет
На желудок петь голодный…
Свежий беженец из России сообщил, что по столице ходит список пьес, которые будут ставить по своему выбору власти в пользу голодающих:
Ленин — ‘Горе от ума’,
Троцкий — ‘Царь Иудейский’,
Луначарский — ‘Власть тьмы’,
Всеотоп — ‘Ледяной дом’,
Продком — ‘Царь Голод’,
Финотдел — ‘Свои люди — сочтемся’,
Наркомздрав — ‘Живой труп’,
Наркоминдел — ‘Тот, кто получает пощечины’.
Остроумнее всего выбор одесской че-ка: ‘Искатели жемчуга’.
Почему-то забыт Гр. Зиновьев, непочтительно называемый своими подданными ‘Гришка’.
Поистине, он имеет право выбрать целых три пьесы: ‘Дурак’ Фульда, ‘Идиот’ Достоевского и ‘Вор’ О. Мирбо.
Для Керенского так и просится Ростановский ‘Шантеклер’, а для Мартова и Абрамовича — ‘Две сиротки’.
В том же списке фигурирует и Внешторг (‘Бедность не порок’), а, по-моему, для него подошла бы другая пьеса Островского:
— ‘Бешеные деньги’.
Коммунисты изгнали Нахамкеса из партии за ‘спекуляцию, расточительность и сибаритство’ и за то, что он через советские миссии выписывал себе разные деликатесы и редкие вина из-за границы.
Это дает ему полное право выбрать для себя пьесу в пользу голодающих:
— ‘Кадрал-Обжора’.
Пьеса подходящая. Вся русская каторга играла ее в арестантских спектаклях.
Впервые: Presse du soir, 1921, 7 ноября, No 263. Печатается по тексту газеты.
Вышла книга Петрушевского — ‘Фрина’. — См.: Петрушевский И. Фрина. Берлин: Изд-во Ольга Дьякова и Ко, 1921.
…вышел в свет No 2 берлинской ‘Жар-Птицы’. — ‘Жар-птица’ — ежемесячный литературно-художественный иллюстрированный журнал, выходивший в Берлине и в Париже с 1921 по 1926 гг.
…картины с выставки ‘Мир искусства’ — ‘Мир искусства’ — русское художественное объединение. Оформилось в конце 1890-х гг. (официально — в 1900 г.) в Петербурге на основе кружка молодых художников и любителей искусства во главе с А.Н. Бенуа и С.П. Дягилевым.
Лучшее — Кустодиев (Эскиз декорации), Ре-ми (трактир) и Шухаев. — Кустодиев Борис Михайлович (1878-1927) — русский советский живописец, график и театральный художник. Учился в Санкт-Петербургской Академии художеств (1896-1903) у И.Е. Репина. Академик Академии художеств (1909). Член Союза русских художников (с 1907 г.), ‘Мира искусства’ (с 1911 г.). В пореволюционные годы участвовал в оформлении Петрограда к 1-й годовщине Октября, создавал плакаты, лубки и картины на темы революции (‘Большевик’, 1919-1920, Третьяковская галерея, ‘Праздник в честь 2-го конгресса Коминтерна на площади Урицкого’, 1921, Русский музей). Ре-ми (Ремизов-Васильев Николай Владимирович) (1887-1975) — график, живописец, художник театра, постоянный сотрудник ‘Сатирикона’ и ‘Нового Сатирикона’, один из совладельцев ‘Нового Сатирикона’. Выпускник Санкт-Петербургской Академии художеств. С 1920 г. — в эмиграции. Шухаев Василий Яковлевич (1887-1973) — русский художник, живописец и график, один из самобытных представителей неоклассики в духе ‘Мира искусства’. Эмигрировал в 1920 г. В 1935 г. вернулся в СССР, получив персональную мастерскую в ленинградском отделении Академии художеств. Участвовал в оформлении интерьеров московской Библиотеки им. В.И. Ленина. В 1937 г. был арестован ‘по подозрению в шпионаже’ и 10 лет провел в ссылке в Магадане, оформлял спектакли и концерты местного музыкально-драматического театра. После освобождения обосновался в Тбилиси (1947). Умер там же.
И тут же — жуткий контраст — нечеловеческая рожа ‘Комиссар’ Бориса Григорьева. — Григорьев Борис Дмитриевич (1886-1939) — русский художник. Учился в московском Строгановском художественно-промышленном училище (1900-1907) и в Высшем художественном училище при Санкт-Петербургской Академии художеств (1907-1913). С 1913 г. постоянно участвовал в выставках объединения ‘Мир искусства’. Сотрудничал с ‘Сатириконом’ и ‘Новым Сатириконом’. С 1919 г. — эмигрант. По словам самого Бориса Григорьева, на картине ‘Комиссар’ был изображен некий французский фотограф, а название присовокупили устроители его выставок. Ходили также слухи, что в ‘Комиссаре’ отразились черты А.В. Луначарского (см.: ‘Все тот же, русский и ничей…’. Письма Бориса Григорьева к Евгению Замятину // Знамя, 1998, No 8).