Большие ожидания, Диккенс Чарльз, Год: 1860 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 536 минут(ы)

Собраніе сочиненій Чарльза Диккенса.

Томъ семнадцатый.

Большія ожиданія
Романъ.
Переводъ М. А. Шишмаревой.

С.-Петербургъ.
Типо-литографія Товарищества ‘Просвщеніе’, Забалканскій просп., соб. д. No 75.

Глава I.

Фамилія моего отца была Пириппъ, а мое имя Филиппъ, и изъ сочетанія этихъ двухъ именъ мой дтскій языкъ не могъ составить ничего длинне и выразительне Пипа. Итакъ, я прозвалъ себя Пипомъ, и съ моей легкой руки вс стали звать меня: ‘Пипъ’. Я сказалъ, что фамилія моего отца была Пириппъ, я сказалъ это, полагаясь на свидтельство его надгробнаго камня и на показаніе моей сестры, мистрисъ Джо Гарджери, жены кузнеца. Я никогда не видалъ ни отца, ни матери, не видалъ и ихъ портретовъ (въ т времена о фотографіи еще и не слыхали), и мое первое дтское представленіе о нихъ обоихъ было довольно неосновательно почерпнуто изъ общаго вида каменныхъ плитъ надъ ихъ могилами. Форма надписи на памятник отца внушала мн дикую мысль, что онъ былъ широкоплечій плотный брюнетъ съ черными курчавыми волосами, а изъ общаго вида и фигуры надписи, гласившей: ‘А также Джорджіана, жена вышеупомянутаго’, я вывелъ ребяческое заключеніе, что мать моя была женщина болзненная, съ желтымъ, покрытымъ веснушками лицомъ. Что же касается пяти маленькихъ, фута по полтора длиною, каменныхъ плитокъ, вытянувшихся въ одну правильную линію рядомъ съ могилами родителей и посвященныхъ памяти моихъ пяти братьевъ, рано отказавшихся отъ попытки завоевать себ мсто въ этой юдоли слезъ и борьбы, то эти миніатюрные памятники поселили во мн твердое, свято хранимое мною, убжденіе, что вс мои братья родились, лежа на спинкахъ и засунувъ руки въ карманы своихъ панталонъ, откуда такъ и не вынимали ихъ за все время своего кратковременнаго пребыванія на этомъ свт.

Наша мстность болотиста и расположена при рк, миляхъ въ двадцати отъ моря. Мн кажется, что мое первое яркое и опредленное представленіе объ окружающемъ меня мір сложилось въ одно памятное ненастное послобда, когда день уже клонился къ вечеру. Въ этотъ день я окончательно убдился, что холодное, поросшее крапивой мсто, гд я стоялъ, было кладбище, что Филиппъ Пириппъ, мстный прихожанинъ, ‘а также Джорджіана, жена вышеупомянутаго’, умерли и похоронены, что младенцы Александръ, Варфоломей, Авраамъ, Товій и Роджеръ, ‘дти вышереченныхъ’, тоже умерли и похоронены, что мрачный плоскій пустырь за кладбищемъ, весь изрзанный канавами, плотинами и изгородями, съ разбросаннымъ на всемъ его протяженіи пасущимся скотомъ, было болото, что свинцовая полоска вдали была рка, что та широкая угрюмая даль, откуда дулъ втеръ, было море, и что маленькая дрожащая фигурка, которая боялась всего этого и наконецъ заплакала со страха, былъ Пипъ.

— Замолчи!— раздался свирпый голосъ, и изъ за могилъ у церковной паперти выросла фигура человка.— Замолчи, чертенокъ, или я перержу теб глотку.

Это былъ страшный человкъ въ грубой срой одежд, съ большимъ ‘желзомъ’ на ног, въ рваныхъ башмакахъ, безъ шапки, съ головой, обмотанной какимъ-то тряпьемъ. Онъ былъ весь мокрый, въ грязи и въ синякахъ, исполосованный каменьями, исцарапанный колючками и крапивой, онъ и хромалъ, и дрожалъ, и свирпо глядлъ, и неистово ругался. Зубы его стучали, когда онъ схватилъ меня за подбородокъ.

— Охъ, не ржьте меня, сэръ!— взмолился я въ неописанномъ ужас.— Пожалуйста, не ржьте!

— Какъ тебя зовутъ? Говори!— сказалъ незнакомецъ.

— Пипъ, сэръ,

— Повтори-ка еще,— приказалъ онъ, не сводя съ меня глазъ.— Да говори яснй.

— Пипъ, Пипъ, сэръ.

— Покажи, гд ты живешь,— продолжалъ человкъ.— Покажи пальцемъ.

Я показалъ рукой на плоскій берегъ рки, гд среди олешника и тополей, въ разстояніи полуторы мили отъ церкви, раскинулась наша деревня.

Съ минуту незнакомецъ глядлъ на меня молча, потомъ схватилъ меня за плечи, перевернулъ вверхъ ногами и очистилъ мои карманы. Въ нихъ не оказалось ничего, кром ломтя хлба. Когда церковь стала опять на мсто,— незнакомецъ былъ такъ стремителенъ въ своихъ движеніяхъ, что она завертлась передо мной колесомъ, и шпицъ колокольни очутился у меня подъ ногами,— когда церковь, говорю я, стала опять на свое мсто, я сидлъ на высокомъ надгробномъ камн и дрожалъ, а онъ жадно пожиралъ мой хлбъ.

— Ишь, щенокъ,— говорилъ онъ облизываясь, какія у тебя жирныя щеки.

Должно быть, он и въ самомъ дл были жирны, хотя въ то время я былъ для своихъ лтъ и малъ ростомъ, и слабъ.

— Чортъ меня возьми, если я ихъ не съмъ,— продолжалъ человкъ, грозно качая головой.— Право, я начинаю серьезно объ этомъ подумывать.

Я выразилъ искреннюю надежду, что онъ этого не сдлаетъ, и уцпился обими руками за камень, на который онъ меня посадилъ,— частью, чтобъ не упасть, частью, чтобъ удержаться отъ слезъ.

— Теперь слушай въ оба и отвчай толкомъ,— сказалъ незнакомецъ.— Гд твоя мать?

— Вонъ она, сэръ.

Онъ вздрогнулъ и бросился бжать, но скоро остановился и оглянулся на меня черезъ плечо.

— Вонъ тамъ, сэръ,— пояснилъ я робко.— ‘А также Джорджіана’. Это и есть моя мать.

— Ахъ, вотъ оно что!— воскликнулъ онъ, возвращаясь.— А рядомъ кто? Твой отецъ?

— Да, сэръ,— отвчалъ я.— Онъ тоже былъ здшній прихожанинъ.

— Такъ,— пробормоталъ онъ, что-то соображая.— Съ кмъ же ты живешь,— допуская, что я милостиво оставлю тебя въ живыхъ, въ чемъ я впрочемъ сильно сомнваюсь?

— Съ моей сестрой — мистрисъ Джо Гарджери, сэръ. Она замужемъ за Джо Гарджери, а онъ кузнецъ.

— Кузнецъ?— переспросилъ незнакомецъ и поглядлъ на свою ногу.

Потомъ нахмурился, взглянулъ на меня и опять на свою ногу. Онъ повторилъ это нсколько разъ, посл чего подошелъ ко мн вплотную, схватилъ меня за плечи и, оттолкнувъ назадъ на всю длину своихъ рукъ, впился въ мое лицо упорнымъ властнымъ взглядомъ. Я дрожалъ и безпомощно глядлъ прямо ему въ глаза.

— Теперь слушай,— сказалъ онъ.— Вопросъ идетъ о томъ, жить ли теб, или умирать. Знаешь ты, что такое подпилокъ?

— Да, сэръ,

— А что такое да?

— Да, сэръ.

Посл каждаго вопроса онъ встряхивалъ меня, какъ бы для того, чтобы дать мн боле ясное представленіе о моей безпомощности и объ угрожающей мн опасности.

— Ты достанешь мн подпилокъ.— Онъ опять встряхнулъ меня.— Ты достанешь мн пость.— Новая встряска.— Ты принесешь мн то и другое, или я вырву изъ тебя сердце и печенку.— Встряска повторилась.

Я былъ страшно перепуганъ, и у меня такъ кружилась голова отъ этихъ встрясокъ, что я уцпился за него обими руками и сказалъ:

— Если бъ вы были такъ добры, перестали бы трясти меня, мн, можетъ быть, не было бы такъ тошно, и я лучше выслушалъ бы васъ.

Тутъ онъ задалъ мн такую встряску, что птухъ, служившій флюгеромъ на колокольн, такъ и заплясалъ на своемъ шпил. Затмъ онъ взялъ меня за об руки и, поставивъ на камень, произнесъ слдующую страшную рчь:

— Завтра утромъ, пораньше, ты принесешь мн подпилокъ и чего-нибудь пость. Все это ты принесешь вонъ на ту старую батарею. Ты сдлаешь, что я теб приказываю, и никогда ни словомъ, ни знакомъ не посмешь намекнуть ни одной живой душ, что видлъ такого человка, какъ я, или вообще кого бы то ни было. Исполни все въ точности, и ты будешь жить. Но попробуй только обмануть меня, или хоть въ чемъ-нибудь отступить отъ моихъ приказаній, и прощай тогда твое сердце и печень! Такъ и знай: я ихъ вырву, изжарю и съмъ. И потомъ надо теб сказать, я вдь не одинъ, какъ ты, можетъ быть, думаешь. У меня спрятанъ одинъ молодчикъ (онъ всегда со мной, только его не видно), и въ сравненіи съ этимъ молодчикомъ я просто ангелъ. Мой молодчикъ слышитъ все, что я говорю, а онъ уметъ преловко подобраться къ любому мальчугану и знаетъ, какъ добыть его сердце и печень. Отъ него, брать, не спрячешься. Ты можешь сколько угодно запирать двери, можешь забраться въ свою теплую постельку, укутаться съ головой въ одяло и, пожалуй, будешь считать себя въ безопасности, а онъ будетъ потихоньку ползти да ползти, и наконецъ подползетъ и разорветъ тебя пополамъ. Я и сейчасъ съ трудомъ удерживаю его,— такъ ему хочется вцпиться въ тебя. Мн очень не легко мшать ему порыться въ твоихъ внутренностяхъ. Ну, что ты на это скажешь?

Я сказалъ, что принесу подпилокъ и все, что удастся собрать изъ състного, и общалъ прійти на батарею чмъ свтъ.

— Клянись. Говори: ‘Да разразитъ меня Господь, если этого не сдлаю’.

Я повторилъ клятву: онъ снялъ меня съ камня и сказалъ:

— Помни же свое общаніе, помни моего молодчика. Теперь можешь отправляться домой.

— Покойной ночи, сэръ,— прошепталъ я.

— Какой ужъ тутъ покой!— буркнулъ онъ, окидывая взглядомъ холодную, мокрую равнину.— Дорого бы я далъ, чтобы быть лягушкой или угремъ.

Онъ крпко обхватилъ руками свое дрожащее тло, какъ будто боялся, что оно разсыплется, и заковылялъ прихрамывая къ церковной оград. И пока я смотрлъ, какъ онъ продирался сквозь крапиву и колючій шиповникъ, густо переплетавшіеся на могильныхъ холмахъ, моему дтскому воображенію представлялось, будто онъ старается ускользнуть отъ покойниковъ, простирающихъ изъ могилъ руки, чтобъ схватить его за ноги и притянуть къ себ.

Дойдя до церковной ограды, онъ перелзъ черезъ нее, какъ человкъ, у котораго ноги онмли и не сгибаются, и вдругъ обернулся и взглянулъ на меня. Поймавъ этотъ взглядъ, я повернулъ къ дому и пустился бжать со всхъ ногъ. Но разъ я не утерплъ — оглянулся назадъ — и видлъ, какъ онъ шелъ къ рк, продолжая крпко стискивать себя обими руками и осторожно ступая больными ногами между большими камнями, разбросанными по болоту на случай половодья во время дождей и разливовъ.

Когда я остановился, чтобы взглянуть на него, болото казалось длинной, черной горизонтальной полосой, рка — другой полосой, не такой широкой и немного посвтле, а небо — какимъ-то страннымъ хаосомъ зловщихъ багровыхъ и черныхъ тучъ.

На берегу рки я съ трудомъ могъ различить два черные предмета, единственныя выдающіяся точки на всемъ этомъ плоскомъ пространств. Одинъ былъ баканъ, служившій путеводителемъ для пловцовъ, нчто врод боченка безъ обручей, надтаго на длинный шестъ,— пребезобразная штука, если смотрть вблизи,— другой — вислица съ цпями, на которой когда-то повсили пирата. Незнакомецъ ковылялъ прямо къ этой вислиц. Казалось, это самъ пиратъ, оживавшій на время, чтобъ погулять по свту, возвращается теперь, чтобы снова повситься. Мн чуть не сдлалось дурно, когда я это подумалъ, а когда я увидлъ, что мирно пасущіяся коровы подымаютъ морды и смотрятъ ему вслдъ, мн показалось, что он раздляютъ мое мнніе. Я оглянулся, отыскивая глазами страшнаго молодчика, но егб^не было и слдовъ.

Тутъ на меня снова напалъ ужасъ, и я побжалъ домой, уже не останавливаясь.

Глава II.

Сестра моя, мистрисъ Джо Гарджери, была на двадцать слишкомъ лтъ старше меня и составила себ громкую репутацію, какъ въ своемъ собственномъ мнніи, такъ и во мнніи нашихъ сосдей, единственно благодаря тому обстоятельству, что она, по ея словамъ, выростила меня ‘отъ руки’. Стараясь понять смыслъ этого выраженія и зная, что у моей сестры здоровая и тяжелая рука, съ которою и мн, и ея мужу частенько приходилось имть дло, я пришелъ къ заключенію, что оба мы — и я и Джо, воспитаны отъ руки.

Моя сестрица была далеко не красавица, и у меня какъ-то само собой составилось довольно смутное, но упорное представленіе, будто Джо Гарджери женился на ней только потому, что она его принудила ‘отъ руки’. Джо былъ красивый мужчина. Густыя свтлыя кудри обрамляли съ обихъ сторонъ его доброе лицо, а глаза у него были такого неопредленно голубоватаго цвта, что зрачки ихъ почти сливались съ блками. Славный парень былъ Джо,— мягкій, добродушный, ласковый, покладистый, веселый,— настоящій Геркулесъ и по физической сил, и по слабости характера.

У сестры моей, мистрисъ Джо, глаза и волосы были черные, а кожа такой необыкновенной красноты, что я часто спрашивалъ себя, не употребляетъ ли она вмсто мыла терку для мускатнаго орха. Она была высокая, костлявая женщина, и ходила въ грубомъ рабочемъ передник съ тесемками назади и съ неприступнымъ квадратнымъ нагрудникомъ, утыканнымъ сплошь иголками и булавками. Этотъ передникъ былъ постояннымъ предметомъ ея гордости и вчнымъ поводомъ попрековъ для Джо. Я, правда, никогда не могъ понять, зачмъ она его носитъ, или — если ужъ носитъ, такъ почему никогда не снимаетъ.

Кузница Джо примыкала къ нашему дому, деревянному, какъ и большинство домовъ нашей мстности въ т времена.

Когда я прибжалъ домой, кузница была уже заперта, и Джо сидлъ въ кухн одинъ. Мы съ Джо были товарищами по несчастію и не имли тайнъ другъ отъ друга. Поэтому, какъ только я отворилъ дверь и увидлъ его въ противоположномъ углу у камина, онъ сейчасъ объявилъ:

— Мистрисъ Джо уже двнадцать разъ выходила искать тебя, Пипъ, а теперь опять вышла: это уже будетъ чортова дюжина.

— Правда, Джо?

— Увряю тебя,— сказалъ Джо,— и, что всего хуже, она захватила съ собой щекотуна.

При этомъ ужасномъ извстіи я сталъ крутить единственную пуговицу на моемъ жилет и съ отчаяньемъ глядлъ на огонь. ‘Щекотунъ’ была гибкая тросточка съ тонкимъ концомъ, прекрасно отполированнымъ отъ частаго прикосновенія къ моему несчастному тлу.

— Она то и дло вскакивала,— продолжалъ Джо,— и наконецъ схватила щекотуна и выбжала, какъ ураганъ. Вотъ оно, какія дла, Пипъ,— прибавилъ Джо и сталъ не спша мшать кочергой между нижними брусьями ршетки.— Какъ ураганъ,— повторилъ онъ, не глядя на меня,

— А давно она вышла, Джо?

Я всегда относился къ Джо, какъ къ ровн,— совершенно такъ, какъ относился бы къ ребенку, такому же, какъ я, только немного постарше.

— Какъ теб сказать?— отвчалъ Джо, взглянувъ на стнные часы.— Въ послдній разъ она выскочила минутъ пять тому назадъ. Вотъ она идетъ. Спрячься за дверь, дружище, да обмотайся полотенцемъ.

Я послдовалъ его совту. Мистрисъ Джо распахнула дверь и, замтивъ при этомъ какое-то препятствіе, мгновенно догадалась о причин и немедленно пустила въ ходъ щекотуна. Она кончила тмъ, что съ силой отшвырнула меня прямо въ объятія Джо,— я часто игралъ роль метательнаго снаряда, которымъ она запускала въ супруга,— и послдній, обрадовавшись, что могъ хоть чмъ-нибудь помочь мн, спряталъ меня за каминъ и спокойно загородилъ своей длинной ногой.

— Гд ты пропадалъ, мартышка ты этакая?— закричала мистрисъ Джо, топнувъ ногой.— Отвчай сію минуту, что ты длалъ! Я тутъ чуть съ ума не сошла отъ страха. Говори же, или я тебя вытащу изъ угла, будь васъ тутъ хоть пятьдесятъ Пиповъ и пятьсотъ Гарджери!

— Я былъ только на кладбищ,— отвчалъ я изъ своего убжища, плача и почесываясь.

— На кладбищ?— повторила она.— Если бъ не я, ты бы давно тамъ лежалъ. Кто воспиталъ тебя отъ руки?

— Вы,— отвчалъ я.

— А зачмъ я это сдлала, хотлось бы мн знать?

— Не знаю,— прохныкалъ я.

— И я не знаю!— подхватила она,— но за то знаю, что въ другой разъ я этого не сдлаю. Могу по совсти сказать, что я не спускала съ плечъ этого передника съ тхъ поръ, какъ ты родился. Довольно съ меня и того, что я жена кузнеца да еще Гарджери, а тутъ еще возись съ тобой, будь теб матерью,— нтъ, благодарю покорно!

Нельзя сказать, чтобы я особенно внимательно слдилъ за этой рчью.

Мысли мои были далеко, я безутшно смотрлъ на пылающіе угли, и страшный незнакомецъ съ желзомъ на ног, что шелъ теперь по болотамъ, его категорическое требованіе ‘чего-нибудь пость’, таинственный молодчикъ, подпилокъ, а больше всего страшная клятва, которой я себя связалъ, и перспектива измны родному крову, который я собирался обокрасть,— вставали передо мной грозными призраками.

— На кладбищ! какъ бы не такъ!— сказала мистрисъ Джо, водворяя щекотуна на его обычное мсто.— Вамъ двоимъ хорошо говорить, ‘кладбище’. (Одинъ изъ насъ, кстати сказать, даже не обмолвился этимъ словомъ.) Вы скоро добьетесь того, что меня стащутъ туда, и воображаю, какая пре-лест-ная парочка выйдетъ изъ васъ безъ меня!

Пока она готовила чай, Джо очень внимательно смотрлъ на меня изъ-за своей ноги, какъ бы прикидывая мысленно, какую пару мы составимъ съ нимъ вдвоемъ въ случа, если предрекаемое несчастіе дйствительно сбудется. Затмъ онъ принялся тихонько поглаживать волосы и правую бакенбарду, слдя своими голубыми глазами за движеніями мистрисъ Джо, какъ онъ всегда длалъ, когда она бывала въ бурномъ настроеніи.

У сестры былъ своеобразный способъ приготовлять для насъ хлбъ съ масломъ, способъ, которому она никогда не измняла. Она начинала съ того, что брала хлбъ въ лвую руку и изо всей силы прижимала его къ своему нагруднику, послдствіемъ такой манеры было то, что въ хлбъ зачастую втыкалась то булавка, то иголка, которыя затмъ и оказывались у котораго-нибудь изъ насъ во рту. Потомъ она брала на ножъ масла (не слишкомъ щедро) и намазывала его на хлбъ по аптекарски, точно готовила пластырь, пуская въ ходъ об стороны ножа съ замчательною ловкостью, тщательно собирая и соскабливая масло съ краевъ. Проведя въ заключеніе ножомъ по всему слою масла, она отрзывала толстый ломоть, который длила на дв половины: одну для Джо, другую для меня.

На этотъ разъ, однако, какъ ни былъ я голоденъ, я не дерзалъ сть. Я чувствовалъ, что обязанъ приберечь что-нибудь для моего страшнаго знакомца и для его еще боле страшнаго союзника — молодчика-невидимки. Я зналъ, что мистрисъ Джо вела хозяйство замчательно экономно, и что мои тайные поиски въ ея чуланахъ могутъ оказаться безплодными, поэтому, не долго думая, я ршился спрятать свой ломоть въ штанину.

Но исполнить это ршеніе было для меня почти такъ же трудно, какъ броситься съ крыши высокаго дома или погрузиться въ очень глубокую воду. И больше всего, самъ того не вдая, затруднялъ меня Джо. Я уже говорилъ, что, благодаря нашему общему несчастію, мы съ нимъ составили нчто врод франмасонскаго союза, наши отношенія были совсмъ товарищескія. Между прочимъ, у насъ вошло въ обычай сравнивать каждый вечеръ, кто скорй стъ, длалось это очень просто: откусивъ по куску каждый отъ своего ломтя, мы молча показывали ихъ другъ другу и тмъ подстрекали другъ друга къ взаимному соревнованію. Въ этотъ вечеръ Джо не разъ приглашалъ меня къ такому соревнованію, показывая мн свой быстро убывающій ломоть, но не встрчалъ взаимности съ моей стороны, я неподвижно сидлъ съ чашкой желто-бурой жидкости на одной колнк и нетронутымъ ломтемъ на другой. Наконецъ я принялъ отчаянное ршеніе, я сказалъ себ: нужно покончить сразу, и притомъ наиболе простымъ способомъ,— соотвтственно обстоятельствамъ. Пользуясь моментомъ, когда Джо не глядлъ на меня, я проворно сунулъ свой ломоть въ штанину.

Джо видимо безпокоился, предполагая у меня потерю аппетита, и задумчиво, безъ малйшаго удовольствія, откусывалъ маленькіе кусочки отъ своего ломтя. Погруженный въ размышленія, онъ ворочалъ и переворачивалъ ихъ во рту гораздо дольше обыкновеннаго и, наконецъ, проглатывалъ, какъ пилюли. Онъ только что собирался откусить новый кусокъ и уже скривилъ голову на бокъ для большаго удобства, какъ вдругъ его взглядъ упалъ на меня, и онъ увидлъ, что мой ломоть исчезъ.

Не успвъ откусить, онъ остановился на полдорог и замеръ въ нмомъ оцпенніи съ ломтемъ хлба въ зубахъ. Его изумленіе и ужасъ были такъ явны, что не могли ускользнуть отъ вниманія моей сестры.

— Что тамъ у васъ опять?— спросила язвительно она и поставила свою чашку на столъ.

— Однако!— пробормоталъ Джо, укоризненно качая головой.— Послушай, Пипъ, дружище! Ты себ бды надлаешь. Онъ гд-нибудь застрянетъ. Ты не могъ прожевать его, Пипъ.

— Ну, что еще тамъ?— повторила сестра еще рзче.

— Если бъ ты могъ выплюнуть хоть кусочекъ, Пипъ. Попробуй, совтую теб,— говорилъ Джо въ неописанномъ испуг.— Тутъ ужъ не до манеръ, когда дло идетъ о здоровь.

Тутъ сестра окончательно вышла изъ себя, накинулась на Джо и, схвативъ его за оба баки, пригвоздила его голову къ стн. Я молча сидлъ въ своемъ углу и виноватыми глазами смотрлъ на эту сцену.

— Ну, жирный, пучеглазый боровъ, можетъ, теперь ты скажешь мн наконецъ въ чемъ дло,— проговорила сестра, задыхаясь отъ злости.

Джо безпомощно взглянулъ на нее, съ отчаяніемъ откусилъ кусокъ хлба и снова уставился на меня.

— Знаешь, Пипъ,— проговорилъ онъ торжественно, съ непрожеваннымъ кускомъ за щекой и такимъ конфиденціальнымъ тономъ, какъ будто мы были съ нимъ только вдвоемъ,— мы съ: тобой всегда были друзьями, и я послдній сталъ бы на тебя жаловаться. Но это такой — онъ отодвинулъ свой стулъ, поглядлъ на полъ между имъ и мною и опять поднялъ глаза на меня — такой необыкновенный глотокъ.

— Да что, онъ весь слой хлбъ проглотилъ, что ли?— закричала сестра.

— Знаешь, голубчикъ,— продолжалъ Джо, глядя попрежнему на меня, а не на мистрисъ Джо, и попрежнему съ кускомъ за щекой,— я и самъ глоталъ здоровые куски,когда былъ твоихъ лтъ, часто глоталъ, и могу сказать, видалъ-таки доковъ на своемъ вку, но, признаюсь, такого глотка не видалъ. Самъ Богъ спасъ тебя отъ смерти, Пипъ.

Сестра бросилась ко мн, поймала меня за волосы и потащила за собой, повторяя страшныя слова: Пойдемъ, я дамъ теб лкарства’.

Какой-то каналья-докторъ ввелъ въ то время въ моду дегтярную воду, какъ радикальное средство противъ всхъ болзней, и мистрисъ Джо всегда имла запасъ этого снадобья въ своемъ комод, въ твердой увренности, что его цлебная сила пропорціональна его отвратительному вкусу. Даже въ самыя счастливыя времена, этого элексира, въ качеств укрпляющаго, въ меня вливали такое страшное количество, что отъ меня несло — я самъ это чувствовалъ — какъ отъ только что осмоленнаго забора. На сей разъ особенно серьезный характеръ моей болзни потребовалъ цлой пинты этого лкарства, которую и влили мн въ глотку ради моего благополучія, при чемъ мистрисъ Джо захватила и крпко-накрпко зажала мою голову у себя подъ мышкой. Джо отдлался полупинтой, но полпинты его таки заставили проглотить къ великому его удивленію, въ то время, когда онъ сидлъ себ преспокойно у огня, о чемъ-то размышляя и пережевывая свой хлбъ. Мистрисъ Джо объявила, что его ‘тошнитъ’, и, судя по себ, я смло могу утверждать, что его затошнило посл лкарства, если и не тошнило до того.

Совсть — ужасная вещь, одинаково ужасная и для взрослаго, и для ребенка, но когда у послдняго — тайное бремя на совсти соединяется съ тайнымъ бременемъ, спрятаннымъ въ штанин, то я, по собственному опыту, могу сказать, что положеніе его становится невыносимо. Мысль, что мн предстоитъ совершить кражу у мистрисъ Джо,— что при этомъ я украду также и у Джо, мн и въ голову не приходила, та_къ какъ я никогда не считалъ, чтобы что-либо въ нашемъ хозяйств было его собственностью,— итакъ, сознаніе моего будущаго преступленія, въ соединеніи съ необходимостью постоянно придерживать рукой мой хлбъ съ масломъ, ходилъ ли я, сидлъ ли, или отправлялся на кухню по какому-нибудь порученію, все это доводило меня почти до сумасшествія.

Когда въ труб свистлъ втеръ, раздувая и заставляя колебаться огонь въ нашемъ камин, мн чудилось, что я слышу голосъ человка съ желзомъ на ног, который взялъ съ меня такую страшную клятву, и этотъ голосъ говорилъ, что мой незнакомецъ не можетъ и не хочетъ голодать до завтра, а нуждается въ пищ сейчасъ. И вслдъ затмъ мн думалось: ‘А что, если тотъ молодчикъ, которому такъ хотлось вцпиться въ меня и котораго приходилось удерживать съ такимъ трудомъ, что, какъ онъ не утерпитъ или ошибется временемъ й? сочтетъ себя въ прав завладть моимъ сердцемъ и печенкой не завтра, а сегодня?’

Если когда-либо у кого волосы становились дыбомъ отъ страха, такъ это было со мной въ тотъ памятный вечеръ. Но, можетъ быть, этого никогда ни съ кмъ не случалось?

Въ описываемый день былъ рождественскій сочельникъ, и мн предстояло вооружиться мдной лопаточкой и мшать пуддингъ къ слдующему дню, отъ, семи до восьми по стннымъ голландскимъ часамъ. Я было попробовалъ длать это съ грузомъ въ штанин (причемъ мн невольно снова вспомнился человкъ съ тяжелымъ желзомъ на ног) и почувствовалъ, что мой хлбъ съ масломъ съзжаетъ все ниже и ниже и непремнно выскочитъ наружу, если я не приму ршительныхъ мръ. Къ счастью, мн какъ-то удалось выскользнуть изъ комнаты и выгрузить эту вещественную часть моей совсти на чердак, гд я спалъ.

— Слышишь, Джо?— сказалъ я, когда покончилъ, наконецъ, съ пуддингомъ и грлся у камина, въ ожиданіи пока меня пошлютъ спать.— Кажется, изъ пушекъ палятъ. Что это значитъ?

— Врно еще одинъ каторжникъ улизнулъ,— отвчалъ Джо.

— Какъ это — улизнулъ, Джо?— спросилъ я.

Мистрисъ Джо, которая вс разъясненія всегда брала на себя, проворчала брюзгливо: ‘Бжалъ, бжалъ’, преподнося мн свое толкованіе съ такимъ же ршительнымъ видомъ, какъ дегтярную воду.

Пока мистрисъ Джо сидла, нагнувшись надъ своей работой, я силился спросить у Джо движеніемъ губъ, что значитъ каторжникъ. Джо, въ свою очередь, зашевелилъ губами, видимо стараясь дать мн обстоятельное объясненіе, изъ котораго я понялъ только одно слово, ‘Пипъ’.

— Прошлую ночь бжалъ каторжникъ посл вечерней зоревой пушки,— сказалъ Джо вслухъ.— И вчера тоже палили, чтобъ предупредить. А теперь опять палятъ: должно быть, другой улизнулъ.

— Кто палитъ?— спросилъ я.

— Что за несносный мальчишка,— вмшалась сестра, хмурясь на меня изъ-за работы,— Допросчикъ какой выискался — туда же! Знаешь, умные люди говорятъ: не спрашивай, и теб не солгутъ.

Я находилъ, что мистрисъ Джо несовсмъ-то вжливо относится къ своей особ, допуская, что она можетъ солгать при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ. Впрочемъ, она вообще была вжлива только при гостяхъ.

Между тмъ, Джо окончательно подзадорилъ мое любопытство: стараясь разинуть ротъ какъ можно шире, онъ силился придать своимъ губамъ форму какого-то слова, которое я принялъ за ‘холеру’. Естественно, поэтому, что я кивнулъ на мистрисъ Джо и спросилъ однми губами: ‘она’? Но это было не то, Джо съ самымъ ршительнымъ видомъ закачалъ головой и, разинувъ ротъ во всю ширину, выпустилъ какое-то очень энергичное слово. Я опять ничего не понялъ.

— Мистрисъ Джо,— началъ я, прибгая къ послднему средству,— мн, хотлось бы знать, если вы ничего не имете противъ, откуда палятъ?

— Что это за ребенокъ! Храни его Господь!— воскликнула сестра такимъ тономъ, какъ будто хотла сказать: ‘Чортъ бы его побралъ!’ — Откуда палятъ? Конечно, съ галеръ.

— A, съ галеръ!— проговорилъ я и взглянулъ на Джо.

Джо укоризненно кашлянулъ, что должно было означать: ‘Да вдь это-то я теб и говорилъ’.

— А что такое галеры?— спросилъ я опять.

— Ну вотъ, извольте толковать съ такимъ мальчикомъ!— и сестра съ негодованіемъ ткнула въ мою Сторону своей иголкой и покачала головой.— Отвтьте ему на одинъ вопросъ, й онъ засыплетъ васъ цлой дюжиной. Галеры — это баржи, гд помщаются тюрьмы, они тамъ за болотами.

— Хотлъ бы я знать, кого сажаютъ въ эти тюрьмы, и за что?— замтилъ я со спокойствіемъ отчаянія, не обращаясь, впрочемъ, ни къ кому въ особенности.

Для мистрисъ Джо это было уже слишкомъ. Она вскочила, какъ ужаленная.

— Послушай-ка, голубчикъ, что я теб скажу. Не за тмъ я вскормила тебя отъ руки, чтобъ ты вытягивалъ жилы изъ добрыхъ людей. Да, не за тмъ, иначе меня не за что было бы хвалить. А разъ ужъ ты такой любопытный, такъ знай: людей сажаютъ на галеры за то, что они убиваютъ, грабятъ, мошенничаютъ и длаютъ всякія пакости. И вс они всегда начинали съ того, что приставали съ вопросами. А теперь изволь-ка отправляться спать.

Мн никогда не давали свчи, когда я шелъ спать, и теперь, поднимаясь впотьмахъ по лстниц съ неистовымъ звономъ въ голов,— ибо, произнося свою послднюю рчь, мистрисъ Джо очень ловко отбивала по ней тактъ своимъ наперсткомъ,— я со страхомъ сознавалъ все удобство такого близкаго сосдства галеръ. Было ясно, что он созданы для меня. Вдь я тоже началъ съ вопросовъ и теперь намревался обокрасть мистрисъ Джо,

Съ тхъ поръ, а это было очень давно, я часто думалъ, едва ли кто знаетъ, на какую скрытность способенъ ребенокъ подъ вліяніемъ страха. Пусть это будетъ самый неразумный, самый неосновательный страхъ,— послдствія будутъ т же. Я смертельно, боялся молодчика, жаждавшаго моего сердца и печени, я смертельно боялся моего незнакомца съ желзомъ на ног. Посл своей страшной клятвы-я боялся даже самого себя. Я не имлъ, никакой надежды на избавленіе, я не могъ, разсчитывать на помощь моей всемогущей сестры, отталкивавшей меня при всякомъ моемъ обращеніи къ ней и мн страшно даже подумать, чего бы я, могъ натворить, на какія требованія могъ бы пойти подъ вліяніемъ этого тайнаго всепоглощающаго страха.

Всякій разъ, какъ я засыпалъ въ эту ночь,— если только я спалъ, я видлъ во сн, что бурный весенній потокъ уноситъ меня къ галерамъ, я плыву мимо вислицы и слышу, какъ, пиратъ кричитъ мн въ трубу, чтобъ я выбирался лучше на берегъ, и далъ себя сразу повсить, чмъ томиться въ, ожиданіи. Впрочемъ, я боялся крпко заснуть, если бъ даже могъ, ибо съ разсвтомъ мн, предстояло ограбить чуланъ. Я не могъ сдлать, этого ночью, въ т времена не знали спичекъ и, чтобы, раздобыть огня, нужно было выбить его кремнемъ изъ огнива, т, е. нагремть не хуже пирата, когда онъ силится высвободиться изъ своихъ цпей.

Лишь только черный пологъ ночи за моимъ окномъ началъ свтлть, я вскочилъ съ постели и отправился внизъ. Каждая половица, каждая щелка и трещинка въ полу кричали мн вслдъ: ‘Держи вора!’ ‘Вставайте, мистрисъ Джо!’ Въ чулан, снабженномъ разной сндью, благодаря празднику, гораздо обильне, чмъ обыкновенно, я до полусмерти перепугался повшеннаго за лапки зайца, мн показалось, когда я стоялъ къ нему бокомъ, что онъ мн подмигнулъ, но мн некогда было проврить это впечатлніе, некогда выбирать: нужно было спшить. Я стащилъ кусокъ хлба, корку сыра, съ полтарелки рубленаго мяса, завязалъ все это въ свой носовой платокъ вмст съ вчерашнимъ ломтемъ, потомъ отлилъ въ припасенный нарочно для этой цли стеклянный пузырекъ немного водки изъ каменной бутылки, которую сейчасъ же долилъ водой, и прибавилъ ко всему этому кость съ весьма незначительнымъ количествомъ мяса и чудесный круглый пирогъ со свининой. Я чуть не ушелъ безъ пирога, но соблазнился заглянуть, что было такъ тщательно прикрыто на глиняномъ блюд въ углу чулана на самомъ верху, влзъ на полку, заглянулъ, нашелъ пирогъ и захватилъ его въ надежд, что онъ предназначается не для сегодняшняго дня, и потому его не скоро хватятся.

Изъ кухни одна дверь вела прямо въ кузницу. Я отодвинулъ засовъ, отворилъ дверь и разыскалъ подпилокъ между инструментами Джо. Потомъ заперъ дверь на засовъ, какъ она была, вышелъ въ другую дверь,— въ ту, въ которую вошелъ наканун вечеромъ, и пустился бжать къ покрытому туманомъ болоту.

Глава III.

Утро было сырое и туманное. Мое маленькое окошко было снаружи все мокрое, точно какой-нибудь духъ проплакалъ тутъ всю ночь, роняя слезы на стекла окна за неимніемъ носового платка. Липкая сырость покрывала обнаженныя изгороди и тощую траву, липкая сырость застилала толстой паутиной каждую вточку, каждую былинку, унизывая ихъ крупными, тяжелыми каплями. Стны, ворота — все было мокро, и туманъ надъ болотомъ былъ такъ густъ, что Я чуть не наткнулся на высокій деревянный столбъ, направлявшій путешественниковъ въ нашу деревню, безъ всякаго впрочемъ результата, такъ какъ никто никогда къ намъ не заворачивалъ. Поравнявшись теперь съ этимъ столбомъ, я поднялъ на него глаза, и онъ представился моей терзаемой угрызеніями совсти зловщимъ призракомъ, обрекавшимъ меня галерамъ въ сей жизни и геенн огненной въ будущей.

По мр того, какъ я подходилъ къ болоту, туманъ становился все гуще, и мн казалось, будто вс встрчные предметы наступаютъ на меня,— такъ неожиданно и внезапно выплывали они передо мной изъ тумана. Пренепріятное ощущеніе для нечистой совсти! Плотины, изгороди, канавы бросались на меня сквозь туманъ и, казалось, кричали мн вслдъ: ‘Вотъ мальчикъ съ чужимъ пирогомъ. Держите его!’ Коровы выростали передо мной какъ изъ-подъ земли, пялили на меня свои круглые глаза, обдавали паромъ изъ ноздрей и мычали: ‘У-у, воришка!’. А одинъ черный быкъ съ блой шеей, въ которомъ моя проснувшаяся совсть усмотрла даже нкоторое сходство съ духовной особой въ бломъ галстук, такъ упорно глядлъ на меня и такъ, укоризненно моталъ своей тупой мордой, что, проходя мимо я невольно прохныкалъ ему, въ свое оправданіе: ‘Право, сэръ, я не виноватъ, вдь я взялъ это не для себя!’ Вмсто всякаго отвта онъ опустилъ голову, громко фыркнулъ, выпустивъ цлое облако пара, и исчезъ, поддавъ козла задними ногами, и взмахнувъ хвостомъ,

Bce это время я шелъ по направленію къ рк, и хотя старался идти какъ можно скоре, чтобъ согрть ноги, но холодный туманъ пробирался сквозь обувь и обвивалъ ихъ такъ же тсно, какъ желзо обвивало ногу того человка, къ которому я теперь шелъ. Я хорошо зналъ дорогу на батарею. Какъ-то въ воскресенье я приходилъ туда вмст съ Джо, и Джо, сидя на старой пушк, сказалъ мн, что, когда я поступлю къ нему въ подмастерья, мы будемъ часто ‘закатываться’ сюда. Но теперь, благодаря туману, я слишкомъ забралъ вправо и мн пришлось пробираться назадъ вдоль рки по гряд камней, наваленныхъ поверхъ тины и кольевъ, защищавшихъ берегъ отъ прилива. Стараясь наверстать потерянное время, я торопливо перелзъ черезъ канаву, которая, я зналъ, была недалеко отъ батареи, и только что вскарабкался на насыпь по ту сторону канавы, какъ увидлъ передъ собой моего незнакомца. Онъ сидлъ ко мн спиной, скрестивъ на груди руки, и качался подъ тяжестью одолвавшей его дремоты.

Я думалъ, что больше обрадую его, если появлюсь передъ нимъ съ завтракомъ совсмъ неожиданно, и потому, подкравшись, тронулъ его за плечо. Онъ мгновенно вскочилъ, обернулся ко мн и… это былъ не тотъ, а другой.

Однако и на этомъ человк была такая же грубая, срая одежда и желзо на ног, и такъ же, какъ и тотъ, онъ хромалъ, хриплъ и дрожалъ,— словомъ, во всемъ походилъ на вчерашняго незнакомца, только лицо у него было другое, да вмсто тряпки на голов торчала низкая, широкополая шляпа. Все это я разглядлъ въ одну секунду, впрочемъ, онъ и оставался-то передо мной, не боле секунды, выругалъ меня, замахнулся на меня кулакомъ — слабымъ, неловкимъ розмахомъ, отъ котораго чуть самъ не упалъ, и исчезъ въ туман, споткнувшись раза два на бгу.

‘Молодчикъ!’ подумалъ я. Сердце у меня такъ и покатилось,— вроятно, заболла бы и печень знай я въ то время, гд она помщается.

Вскор посл того я добрался до батареи, тамъ меня ждалъ мой вчерашній незнакомецъ, онъ попрежнему ковылялъ взадъ и впередъ, крпко обхвативъ себя обими руками,— казалось, онъ проходилъ такъ всю ночь. Было видно, что онъ страшно продрогъ, Я такъ и ждалъ, что онъ упадетъ и тутъ же на мст умретъ отъ холода. Онъ смотрлъ такими голодными глазами, что, когда я подалъ ему пилу, мн представилось, что онъ непремнно попытался бы ее състь, если бъ не видлъ моего узелка. На этотъ разъ онъ не перевернулъ меня вверхъ ногами,— чтобы завладть моими запасами, а предоставилъ мн спокойно стоять на ногахъ, развязывать узелокъ и опоражнивать карманы.

— Что у тебя въ пузырьк, мальчуганъ?— спросилъ онъ.

— Водка,— отвчалъ я.

Онъ уже набивалъ себ ротъ рубленымъ мясомъ и длалъ это, правду сказать, необыкновенно курьезно, казалось, онъ не стъ, а запихиваетъ пищу впопыхахъ куда-нибудь въ мшокъ, только чтобы, поскоре, припрятать ее отъ постороннихъ глазъ. До услыхавъ, про водку, онъ бросилъ сть и сталъ пить. Все это время онъ такъ страшно дрожалъ, что ему стоило неимоврныхъ усилій держать пузырекъ между зубами и не разгрызть его пополамъ.

— Должно быть, у васъ лихорадка,— сказалъ я.

— Я и самъ это, думаю, мальчуганъ,— отвчалъ онъ.

— Здсь мсто прескверное,— продолжалъ я,— вы спали на земл, а это очень вредно, ничего не стоитъ схватить лихорадку, или ревматизмъ.

— Я, все-таки съмъ мой завтракъ прежде, чмъ, они доконаютъ меня,— сказалъ онъ.— Съмъ все до капли, хотя бы, сейчасъ, же посл того, меня вздернули вонъ на ту вислицу. Справлюсь съ завтракомъ, справлюсь и съ ознобомъ,— хоть на пари.

Онъ пожиралъ все сразу, и рубленое мясо, и хлбъ, и сыръ, и пирогъ, причемъ все время подозрительно вглядывался въ окружающій туманъ и часто прислушивался, переставая даже сть.

Вдругъ, какой-то дйствительный, или воображаемый звукъ, — шорохъ на рк или мычаніе скота на болот,— заставилъ его вздрогнуть, и онъ, рзко спросилъ:

— Да ты не надуваешь меня, чертенокъ?.. Ты никого не привелъ съ собой?

— О, нтъ, сэръ. Нтъ!

— И, никому не поручилъ слдовать за тобой?

— Нтъ,

— Хорошо, я теб врю. Да и злой же былъ бы ты щенокъ, если, бъ въ твои годы, могъ помогать травить жалкаго бглеца, который и такъ готовъ околть отъ голода и холода, какъ какой-нибудь навозный жукъ.

Въ горл у него что-то захрипло, словно въ старыхъ часахъ, когда они собираются бить и онъ провелъ по глазамъ своимъ грязнымъ, жесткимъ рукавомъ. Сочувствуя его горю и видя, какъ Онъ мало-по-малу опять принялся за пирогъ, я набрался храбрости и сказалъ:

— Очень радъ, что онъ вамъ понравился.

— Ты, кажется, что-то сказалъ?

— Я сказалъ: очень радъ, что онъ вамъ понравился.

— Спасибо, мальчикъ. Это правда.

Мн часто приходилось наблюдать, какъ стъ наша большая дворовая собака, и теперь въ манер сть я находилъ поразительное сходство между собакой и этимъ человкомъ. Онъ хваталъ и рвалъ пищу съ ненасытной жадностью, точь въ точь какъ собака, глоталъ куски, почти не прожевывая, и все время оглядывался по сторонамъ, точно боялся, что кто-нибудь придетъ и отниметъ у него его пирогъ. Онъ былъ слишкомъ непокоенъ, чтобъ наслаждаться дой должнымъ образомъ, казалось, онъ такъ и кинется кусаться, если кто-нибудь вздумаетъ раздлить съ нимъ его обдъ,— точь въ точь какъ поступила бы и собака при подобныхъ обстоятельствахъ.

— Боюсь, что вы ничего ему не оставите,— замтилъ я робко посл довольно продолжительнаго молчанія, во время котораго обдумывалъ, прилично ли будетъ такое замчаніе.— Больше мн не откуда взять.— Послднее обстоятельство и заставило меня высказаться.

— Не оставлю? Кому?— спросилъ он, переставая сть.

— А тому молодчику, о которомъ вы говорили, что онъ спрятанъ у васъ.

— Ахъ да, этому!— отозвался онъ съ короткимъ смхомъ.— Да, да. Ему не нужно сть.

— А мн такъ показалось по его лицу, что даже очень нужно.

Незнакомецъ пересталъ сть и взглянулъ на меня съ величайшимъ изумленіемъ.

— Разв ты его видлъ?

— Видлъ.

— Когда?

— А вотъ сейчасъ.

— Гд?

— Вонъ тамъ,— и я указалъ пальцемъ.— Онъ спалъ сидя, когда я подошелъ, и сначала я подумалъ, что это вы.

Онъ схватилъ меня за шиворотъ и такъ страшно выпучилъ на меня глаза, что я подумалъ, не вернулся ли онъ къ своему первоначальному намренію перерзать мн глотку.

— Одтъ такъ же, какъ и вы, только въ шляп, пояснялъ я, весь дрожа,— и… и…— мн хотлось, выразиться поделикатне,— и такъ же, какъ и вы, нуждается въ, подпилк. Разв вы не слыхали пушку въ эту ночь?

— Такъ значитъ, это въ самомъ дл была пушка,— проговорилъ онъ какъ бы про себя.

— Странно, какъ вы могли въ этомъ сомнваться! Мы слышали выстрлъ у себя дома, а это гораздо дальше, и потомъ мы сидли запершись.

— Видишь ли,— заговорилъ онъ,— когда человкъ одинъ въ этихъ болотахъ, да вдобавокъ еще съ тяжелой головой и пустымъ желудкомъ, околваетъ отъ голода и холода, тогда ему всю ночь только и слышится, что пальба да голоса. Что я говорю: ‘слышится’! Онъ видитъ солдатъ въ красныхъ мундирахъ, съ факелами, они подходятъ, окружаютъ его, выкликаютъ номеръ, гремятъ ружьями. Онъ слышитъ команду: ‘Стройся! Вотъ онъ. Бери его’. Его хватаютъ и всему конецъ… Да не дальше какъ въ прошлую ночь мн мерещились солдаты — цлый взводъ. Маршируютъ въ ногу, звенятъ ружьями, чортъ бы ихъ побралъ!.. А что до пальбы! Да мн казалось, что туманъ дрожалъ отъ выстрловъ, когда уже былъ блый день. Но этотъ человкъ… замтилъ ты, каковъ онъ изъ себя?

Послдній вопросъ былъ обращенъ ко мн, все же предыдущее онъ говорилъ, какъ бы про себя.

— У него лицо сильно расшиблено,— казалъ я, стараясь припомнить все, что могъ замтить, хотя далеко не былъ увренъ, правду ли я говорю.

— Не здсь ли?— подхватилъ незнакомецъ, хлопнувъ себя довольно безцеремонно ладонью по лвой щек.

— Да, здсь!,

— Гд же онъ? При этомъ мой незнакомецъ сунулъ за пазуху скудные остатки своего завтрака.— Покажи, куда онъ пошелъ? Я пришибу его, какъ собаку, Будь проклято это желзо на моей ног! Давай сюда подпилокъ, мальчуганъ.

Я показалъ рукой въ ту сторону, гд скрылся въ туман другой бглецъ, и незнакомецъ поглядлъ туда съ минуту. Вслдъ затмъ онъ бросился на мокрую траву и принялся, какъ сумасшедшій, пилить свое желзо, не обращая вниманія, ни на меня, ни на собственную свою израненную и окровавленную ногу, съ которой онъ обращался такъ безжалостно, какъ будто она была такъ же нечувствительна, какъ и подпилокъ. Я сталъ опять бояться этого человка, видя его такимъ раздраженнымъ, боялся и того,: что меня могутъ хватиться дома. Я сказалъ ему, что мн нужно идти, но онъ не обратилъ вниманія на мои слова, и я счелъ за лучшее удрать потихоньку, Когда я взглянулъ на него въ послдній разъ, онъ сидлъ, пригнувшись головой къ самому колну, и изо всхъ силъ работалъ надъ своей колодкой, проклиная и колодку, и свою ногу. А послдній звукъ, долетвшій до меня, когда я остановился въ туман, прислушиваясь, былъ визгъ все еще работавшаго подпилка.

Глава IV.

Я былъ вполн увренъ, что застану на кухн полицейскаго и что меня сейчасъ же арестуютъ. Но не только не было во всемъ дом никакого полицейскаго, а даже никто еще не замтилъ и кражи. Мистрисъ Джо была совершенно поглощена чисткой дома ради наступавшаго праздника, а Джо былъ высланъ на крыльцо во избжаніе его столкновеній съ сорнымъ ящикомъ, куда онъ рано или поздно непремнно попадалъ въ т дни, когда сестра затвала генеральную чистку.

— Гд ты былъ, пострленокъ?— Таково было праздничное привтствіе мистрисъ Джо, когда я и моя удрученная совсть предстали передъ ней.

Я сказалъ, что бгалъ послушать, какъ славятъ Христа.

— А, хорошо,— замтила мистрисъ Джо.— Отъ тебя можно было ожидать кое-чего и похуже.

‘Конечно’, подумалъ я.

— Можетъ, и я бы, не будь я женой кузнеца и — что одно и то же — вчною рабой въ рабочемъ передник,— можетъ, и и бы послушала, какъ славятъ. Я и сама люблю славить, потому-то, конечно, мн никогда и не удается даже послушать другихъ.

Джо, дерзнувшій послдовать за мной въ кухню, посл того какъ сорный ящикъ исчезъ, потеръ рукой -переносицу съ примирительнымъ видомъ, встртивъ сердитый взглядъ мистрисъ Джо, но какъ только она отвернулась, сложилъ указательные пальцы крестомъ и показалъ мн исподтишка этотъ символическій знакъ, означавшій на нашемъ язык, что мистрисъ Джо въ дурномъ расположеніи духа. Впрочемъ, дурное настроеніе было до такой степени ея нормальнымъ состояніемъ, что мы съ Джо зачастую не разнимали пальцевъ по цлымъ недлямъ, уподобляясь надгробнымъ статуямъ крестоносцевъ со скрещенными ногами.

У насъ готовился роскошный обдъ, состоявшій изъ окорока съ зеленью и пары фаршированныхъ жареныхъ куръ. Наканун утромъ испекли чудесный пирогъ съ говядиной (причина, почему пропажа рубленаго мяса не была еще открыта), и пуддингъ уже шиплъ на плит. Благодаря этимъ пышнымъ приготовленіямъ, намъ безъ. всякой церемоніи урзали завтракъ.

— Я не намрена,— сказала г-жа Джо,— опять прибирать, чистить и мыть за вами, такъ и знайте: у меня и безъ васъ хлопотъ полонъ ротъ.

Поэтому намъ вынесли нашъ хлбъ съ масломъ въ наружныя сни, какъ будто мы были не обыкновенные мужчина и мальчикъ, скромно сидящіе дома, а полкъ солдатъ въ поход, и мы съ самымъ покорнымъ видомъ запивали свой завтракъ молокомъ съ водой изъ кружки, которую поставили передъ нами на старый сундукъ.

Тмъ временемъ мистрисъ Джо повсила къ окнамъ чистыя блыя занавски, задрапировала каминъ новой цвтной оборкой въ замнъ старой и открыла маленькую парадную гостиную, по другую сторону коридора, которая никогда не отпиралась въ обыкновенные дни и проводила весь годъ подъ чехлами, не исключая и четырехъ маленькихъ фарфоровыхъ пуделей съ черными носами, симметрично разставленныхъ на камин, и даже четырехъ корзиночекъ съ искусственными цвтами, которыя они держали въ зубахъ. Мистрисъ Джо была очень опрятная хозяйка, но обладала замчательнымъ даромъ длать свою чистоту неудобне и неопрятне самой грязи. Ея опрятность напоминала набожность нкоторыхъ людей, которые умютъ стать всмъ поперекъ горла своею святостью.

Имя на рукахъ кучу дла, сестра не могла идти въ церковь сама и послала насъ съ Джо, какъ своихъ представителей. Въ своемъ рабочемъ плать Джо былъ статный, здоровый, типичный кузнецъ, но за то въ праздничномъ наряд гораздо больше походилъ на расфранченное воронье пугало, чмъ на что-либо другое. Праздничный костюмъ шелъ къ нему такъ же, какъ коров сдло, и казался снятымъ, съ чужого плеча. По случаю настоящаго торжественнаго дня онъ выползъ изъ своей комнаты, когда въ церкви начался трезвонъ, словно олицетворенное отчаяніе въ полномъ воскресномъ покаянномъ облаченіи. Что же до меня, то, кажется, сестра всегда считала меня за молодого преступника, явившагося на свтъ при посредств какого-нибудь полицейскаго акушера, который и передалъ меня ей для наказанія по всей строгости законовъ. По крайней мр сестра всегда поступала со мною такъ, какъ будто я родился на свтъ вопреки предписаніямъ разума, религіи, нравственности и даже убдительнымъ доводамъ моихъ лучшихъ друзей. Даже когда мн шили новое платье, портной получалъ приказаніе шить его по образцу одежды арестантскихъ исправительныхъ ротъ, такъ, чтобы я отнюдь не могъ свободно двигать своими членами.

Поэтому картина, которую представляли мы съ Джо на пути въ церковь, должна была наполнять чувствомъ живйшей жалости всхъ сострадательныхъ людей. Однако мои вншнія мученія были ничтожны въ сравненіи съ внутренними. Ужасъ, испытываемый мною всякій разъ, какъ мистрисъ Джо проходила мимо чулана или выходила изъ комнаты, могъ сравняться разв только съ угрызеніями моей совсти при воспоминаніи о томъ, что я совершилъ. Изнывая подъ бременемъ моей преступной тайны, я спрашивалъ себя, достаточно ли могущественна сама церковь, чтобы защитить меня отъ мести страшнаго молодчика, если, войдя въ церковь, я покаюсь во всемъ? Я почти ршилъ, что какъ только священникъ провозгласитъ: ‘Рцы вси отъ всея души’, я встану и попрошу у него частной конференціи въ ризниц. Будь это простое воскресенье, а не Рождество, я далеко не увренъ, что не прибгнулъ бы къ этой крайней мр, чмъ, вроятно, немало изумилъ бы немногочисленныхъ прихожанъ нашей церкви.

Въ этотъ день у насъ обдали: мистеръ Вопсль, причетникъ нашей церкви, мистеръ Геббль, колесникъ, съ мистрисъ Геббль и дядя Пембльчукъ (онъ былъ дядя Джо, но мистрисъ Джо присвоила его себ), зажиточный хлбный торговецъ изъ ближайшаго города, здившій въ собственной телжк. Обдъ былъ назначенъ въ половин второго. Когда мы съ Джо вернулись домой, столъ былъ уже накрытъ, мистрисъ Джо въ полномъ парад, и парадная дверь отперта для пріема гостей (чего никогда не случалось въ другіе дни), словомъ, все было въ полномъ блеск. О покраж еще не было и помину.

Обденный часъ приближался, не принося ни малйшаго облегченія моей совсти, наконецъ прибыли и гости. Мистеръ Вопсль обладалъ римскимъ носомъ, широкимъ лбомъ съ блестящей лысиной и густымъ басомъ, которымъ онъ необыкновенно гордился. Вс его знакомые съ замчательнымъ единодушіемъ полагали, что дай только ему-волю, онъ заткнулъ бы за поясъ любого священника, да и самъ онъ признавался, что будь духовная карьера ‘открыта всеобщему соревнованію’, онъ могъ бы играть не послднюю роль. Но такъ какъ духовная карьера была открыта не всмъ, то онъ и оставался, какъ мы сказали, простымъ причетникомъ нашей церкви. За то онъ громовымъ голосомъ провозглашалъ ‘аминь’, а когда затягивалъ псаломъ, причемъ всегда произносилъ весь первый стихъ, то оглядывалъ присутствующихъ такимъ побдоноснымъ взоромъ, какъ будто говорилъ: ‘Вы слышали нашего пріятеля наверху, будьте же теперь такъ любезны сообщить мн ваше мнніе о моей манер читать’.

Я отворилъ гостямъ двери съ такимъ серьезнымъ видомъ, какъ будто у насъ было всегдашнимъ обыкновеніемъ отворять эту дверь. Прежде всхъ явился мистеръ Вопсль, за нимъ мистеръ и мистрисъ Геббль и наконецъ дядя Пембльчукъ. Замчу въ скобкахъ: мн подъ страхомъ строжайшаго наказанія запрещалось называть его дядей.

— Мистрисъ Джо,— сказалъ дядя Пембльчукъ, высокій, неповоротливый, страдающій одышкой толстякъ среднихъ лтъ, съ широкимъ и плоскимъ, какъ у рыбы, ртомъ, тупоумными, выпученными глазами и блобрысыми волосами, стоявшими торчкомъ, какъ будто онъ былъ всегда чмъ-то испуганъ.— Мистрисъ Джо, я принесъ вамъ, мэмъ, въ вид маленькаго рождественскаго подарка, я принесъ вамъ бутылку хереса, и я принесъ вамъ, мэмъ, бутылку портвейна.

Регулярно каждое Рождество онъ являлся съ этими самыми словами, которыя произносилъ какъ нчто замчательно новое и съ двумя бутылками, которыя держалъ на подобіе гимнастическихъ шаровъ. И каждое Рождество мистрисъ Джо отвчала ему, какъ отвтила и теперь:

— О, дядя Пем-бль-чукъ! Какъ это мило съ вашей стороны.

На что онъ неизмнно говорилъ, какъ сказалъ и теперь:

— Ваши достоинства еще миле. Ну-съ, вс ли въ добромъ здравіи? Какъ поживаетъ мой пятачекъ безъ полушки да грошъ сдачи? (Разумя меня.)

Мы обдали въ этихъ случаяхъ на кухн, а къ десерту (изъ орховъ, апельсиновъ и яблокъ) переходили въ гостиную, гд намъ было такъ же не по себ, какъ Джо въ праздничномъ наряд. Сестра была удивительно оживлена, впрочемъ, общество мистриссъ Геббль дйствовало на нее смягчающимъ образомъ. Мистрисъ Геббль рисуется въ моемъ воспоминаніи маленькой, костлявой особой въ буколькахъ и въ плать небесно-голубого цвта, игравшей всегда роль молоденькой дамы, потому что когда-то въ незапамятныя времена она вышла за мистера Геббля, будучи много моложе его. Мистеръ Геббль представляется мн крпкимъ, широкоплечимъ, сутуловатымъ старикомъ съ запахомъ опилокъ и необыкновенно широко разставленными ногами, такъ что, будучи ребенкомъ, я могъ видть между его ногъ на нсколько миль впередъ, когда встрчалъ его на улиц.

Даже въ томъ случа, если бъ я не ограбилъ чулана, я чувствовалъ бы себя неловко въ этомъ приличномъ обществ,— не потому, что меня притиснули къ углу стола, такъ что онъ упирался мн въ грудь, а локоть мистера Пембльчука поминутно зазжалъ мн въ глазъ, и не потому, что мн не позволялось говорить (мн не хотлось говорить), не потому даже, что мн доставались только самые кончики куриныхъ лапокъ да т части свинины, которыми свинья не имла ни малйшаго основанія гордиться при жизни. Нтъ, все это было бы мн нипочемъ, если бъ только гости и хозяева оставили меня въ поко. Но они ршительно не желали оставить меня въ поко. Они видимо боялись упустить такой удобный случай, то и дло сводили разговоръ на мою особу и всячески шпиговали меня. Будь я злополучнымъ маленькимъ бычкомъ въ испанскомъ цирк, я бы, кажется, меньше страдалъ отъ острыхъ дротиковъ своихъ противниковъ, чмъ страдалъ теперь отъ этихъ нравственныхъ уколовъ.

Травля началась, какъ только сли за столъ. Мистеръ Вопсль прочелъ или, врне, продекламировалъ молитву самымъ театральнымъ тономъ, представлявшимъ, какъ мн теперь вспоминается, нчто среднее между манерой Тни въ Гамлет, и монологомъ Ричарда -го, и закончилъ весьма приличнымъ нравоученіемъ насчетъ благодарности, какъ перваго долга истиннаго христіанина. Тогда сестра поглядла на меня въ упоръ и замтила глухимъ укоризненнымъ голосомъ:

— Слышишь? Будь же благодаренъ.

— А въ особенности,— прибавилъ мистеръ Пембльчукъ,— будь благодаренъ тмъ, кто воспиталъ тебя отъ руки.

Мистрисъ Геббль покачала головой и, окинувъ меня взоромъ, явно выражавшимъ скорбное предчувствіе, что изъ меня не выйдетъ ничего путнаго, спросила:

— Отчего это дти всегда неблагодарны?

Эта нравственная загадка была, очевидно, слишкомъ глубокомысленна для собравшагося общества, но мистеръ Геббль разршилъ ее однимъ махомъ, сказавъ: ‘Порочны отъ природы’. На что каждый счелъ долгомъ замтить: ‘Справедливо!’ и вс посмотрли на меня особенно выразительно и недружелюбно.

Положеніе и значеніе Джо въ присутствіи гостей было, если это возможно, еще незамтне, чмъ безъ нихъ. Но онъ всегда, когда только могъ, утшалъ меня по-своему, такъ, если дло было за обдомъ, онъ подбавлялъ мн на тарелку подливки, если только она была на стол. Сегодня подливки было въ изобиліи, и Джо налилъ мн ея съ добрыхъ полъ пинты.

Немного погодя мистеръ Вопсль, раскритиковавъ сегодняшнюю проповдь, сообщилъ намъ конспектъ той, какую произнесъ бы онъ самъ въ томъ гипотетическомъ случа, если бъ духовная карьера была открыта для всхъ. Угостивъ присутствующихъ избранными отрывками изъ этой проповди, онъ замтилъ, что считаетъ самую тему сегодняшняго поученія далеко не удачной, и это- тмъ мене извинительно, прибавилъ онъ, въ такое время, когда кругомъ встрчается такая пропасть сюжетовъ.

— Опять врно,— сказалъ дядя Пембльчукъ.— Вы, сэръ, попали въ самый центръ. Пропасть сюжетовъ для того, кто уметъ посыпать имъ соли на хвостъ. Это только и нужно. Человку незачмъ далеко ходить за сюжетомъ, если его солонка всегда наготов.— Пораздумавъ немного, мистеръ Пембльчукъ прибавилъ: — Взгляните хоть на свинину, вотъ вамъ и сюжетъ! Если вы нуждаетесь въ сюжет, взгляните на свинину!

— Справедливо, сэръ. Много нравоучительнаго можно извлечь для молодежи изъ этого сюжета,— сказалъ мистеръ Вопсль. И прежде, чмъ онъ это сказалъ, я уже зналъ, что онъ втянетъ меня въ этотъ сюжетъ.

— Прислушайся къ этому,— замтила мн въ скобкахъ сестра, съ надлежащей суровостью. Джо. подбавилъ мн подливки.

— Свинья,— продолжалъ мистеръ Вопсль густымъ басомъ, указывая вилкой на мое раскраснвшееся лицо, какъ будто называлъ меня моимъ христіанскимъ именемъ,— свинья была товарищемъ блуднаго сына. Прожорливость свиньи выставляется какъ поучительный примръ для юношества (Я подумалъ, что это было сказано очень кстати, такъ какъ онъ только что передъ тмъ восхищался необыкновенной сочностью нашей свинины). Что отвратительно въ свинь, еще отвратительне въ мальчик.

— И въ двочк,— добавила мистрисъ Геббль.

— Конечно и въ двочк, мистрисъ Геббль,— согласился съ нкоторымъ раздраженіемъ мистеръ Вопсль.— Но вдь здсь нтъ двочекъ.

— Да, братъ, теб есть за что бытъ благодарнымъ,— сказалъ Пембльчукъ, круто обернувшись ко мн.— Подумай-ка самъ: если бъ ты родился пискуномъ…

— Онъ былъ такой пискунъ, что лучше и желать нельзя,— проговорила торжественно сестра.

Джо опять подбавилъ мн подливки.

— Да, но я разумлъ четвероногаго пискуна,— сказалъ мистеръ Пембльчукъ.— Итакъ, родись ты четвероногимъ пискуномъ, былъ ли бы ты здсь въ эту минуту? Едва ли.

— Разв вотъ въ этакомъ вид,— замтилъ мистеръ Вопсль, кивая на блюдо.

— Но я разумю не въ этомъ вид, сэръ,— возразилъ мистеръ Пембльчукъ, не любившій, чтобы его прерывали.— Я говорю: сидлъ ли бы онъ здсь, наслаждаясь обществомъ взрослыхъ и почтенныхъ людей, пользуясь ихъ мудрой бесдой и окруженный всми благами роскоши? Нтъ, конечно. А какова была бы твоя участь?— продолжалъ онъ, снова обращаясь ко мн.— Тебя бы продали за столько-то шиллинговъ, смотря потому, какая цна была бы на рынк, потомъ Дунстабль, мясникъ, пришелъ бы къ теб въ хлвъ, гд ты валялся бы на солом, зажалъ бы тебя подъ лвую мышку, приподнялъ бы правой рукой фалду своего балахона, досталъ бы изъ кармана ножъ, выпустилъ бы изъ тебя кровь, и вотъ теб и конецъ. Небось, онъ не сталъ бы ростить тебя отъ руки. И не надйся!

Джо предложилъ мн еще подливки, но я побоялся взять.

— Я думаю, онъ доставилъ вамъ бездну хлопотъ, мэмъ,— сказала мистрисъ Геббль, сочувствуя сестр.

— Хлопотъ? подхватила сестра,— еще бы!

И она приступила къ ужасающему перечню всхъ болзней, въ которыхъ я провинился, всхъ безсонныхъ ночей, которыхъ я былъ причиной, всхъ высокихъ предметовъ, съ которыхъ я падалъ, всхъ ямъ, въ которыя попадалъ, всхъ ушибовъ, которые я когда-либо получалъ, всхъ случаевъ, когда она желала видть меня въ гробу, отправиться куда я упорно отказывался.

Я думаю, римляне сильно досаждали другъ другу своими носами, оттого, можетъ быть, они и сдлались такимъ безпокойнымъ народомъ. Какъ бы то ни было, но римскій носъ мистера Вопльса такъ страшно досаждалъ мн во время этого перечисленія моихъ злодяній, что меня такъ и подмывало ущипнуть его за этотъ самый носъ, да такъ, чтобъ онъ завизжалъ отъ боли. Но все, что я испыталъ до сихъ поръ, было ничто въ сравненіи съ ужаснымъ чувствомъ, овладвшимъ мною, когда послдовавшая за разсказомъ сестры продолжительная пауза, во время которой вс смотрли на меня (какъ я мучительно сознавалъ) съ величайшимъ негодованіемъ и отвращеніемъ, была наконецъ прервана.

— Но знаете, господа,— сказалъ мистеръ Пембльчукъ, стараясь незамтно вернуть общество къ предмету разговора, отъ котораго оно было уклонилось.— Я нахожу, что вареная свинина — богатйшее блюдо. А, какъ вы думаете?

— Не желаете ли, дядя, водочки?— спросила сестра.

Свершилось! Онъ замтитъ, что водка слаба, онъ скажетъ это всмъ, и я погибъ! Я крпко уцпился обими руками за ножку стола и сталъ ждать своей участи.

Сестра пошла за каменной бутылью, принесла ее и налила изъ нея дяд, остальные отказались. Несносный человкъ! Онъ точно нарочно издвался надо мной, приподнялъ рюмку, посмотрлъ на свтъ и поставилъ на столъ, растягивая мои мученія. Тмъ временемъ сестра и Джо спшили очистить столъ для пирога и пуддинга.

Я не могъ отвести глазъ отъ дяди Пембльчука. Продолжая изо всей силы держаться за ножку стола руками и ногами, я видлъ, какъ этотъ несчастный игриво показалъ пальцемъ на рюмку, поднялъ ее, улыбнулся, закинулъ назадъ голову и выпилъ все залпомъ. И въ ту же секунду все общество было повергнуто въ неописанный ужасъ, и не мудрено: дядя Пембльчукъ вскочилъ на ноги, завертлся въ припадк судорожнаго кашля и выскочилъ изъ комнаты, посл чего можно было видть въ окно, какъ его жестоко рвало, при этомъ онъ строилъ самыя ужасныя гримасы и вообще велъ себя, какъ помшанный,

Я крпко держался. Сестра и Джо выбжали къ нему. Я не зналъ, какимъ образомъ, но былъ вполн, увренъ, что я его уморилъ. Въ моемъ ужасномъ состояніи я почувствовалъ немалое облегченіе, когда его привели назадъ, и онъ, окинувъ всю компанію такимъ взглядомъ, какъ будто она была причиной его тошноты, грузно бухнулся въ свое кресло и простоналъ: ‘Деготь!’

О ужасъ! Я долилъ водку дегтярной водой. Я зналъ, что скоро ему будетъ еще хуже. Столъ задвигался силой моего невидимаго прикосновенія, словно я былъ современный медіумъ.

— Деготь!— изумилась сестра.— Какъ могъ попасть туда деготь?

Но дядя Пембльчукъ, бывшій всемогущимъ въ нашей кухн, не желалъ ни слушать, *ни пускаться въ разсужденія объ этомъ предмет, а только повелительно махалъ рукой и требовалъ горячаго джину. Сестра, погрузившаяся было въ какія-то соображенія, опаснаго для меня свойства, должна была теперь бжать за джиномъ, за горячей водой, сахаромъ и лимонной коркой. Я былъ спасенъ по крайней мр на время. Я все еще держался за ножку стола, но теперь обнималъ ее съ чувствомъ горячей благодарности.

Мало по малу я настолько успокоился, что могъ оторваться отъ ножки стола и приняться за пуддингъ. Мистеръ Пембльчукъ тоже принялся за пуддингь, и вс послдовали его примру. Горячій джинъ оказалъ благотворное дйствіе. Къ концу обда мистеръ Пембльчукъ совсмъ просіялъ. Я уже начиналъ надяться, что этотъ день пройдетъ благополучно, какъ вдругъ сестра сказала Джо: ‘Чистыя тарелки’.

Въ ту же минуту я опять обхватилъ ножку стола и прижалъ ее къ груди, какъ будто она была самымъ задушевнымъ моимъ другомъ и любимымъ товарищемъ, моихъ дтскихъ игръ. Я угадывалъ, что будетъ дальше, и чувствовалъ, что на этотъ разъ я въ самомъ дл погибъ.

— Вы должны теперь отвдать,— сказала сестра, обращаясь къ гостямъ съ самой любезной изъ своихъ улыбокъ,— вы должны отвдать на закуску восхитительное блюдо — подарокъ дяди Пембльчука.

Какъ бы не такъ! Пусть лучше и не надются!

— Я вамъ скажу, что это,— продолжала сестра, вставая,— это пирогъ, превосходный пирогъ со свининой.

Гости выразили свое удовольствіе. Дядя Пембльчукъ, вполн сознавая, какую услугу онъ оказалъ обществу, сказалъ съ необыкновенной живостью (принимая во вниманіе вс обстоятельства).

— Давайте сюда пирогъ, мистрисъ Джо, мы сдлаемъ ему честь.

Сестра отправилась за пирогомъ. Я слышалъ, какъ она прошла въ чуланъ. Я видлъ, какъ мистеръ Пембльчукъ поигрывалъ своимъ ножемъ. Я видлъ по римскимъ ноздрямъ мистера Вопсля, какъ у него разыгрывался аппетитъ. Я слышалъ, какъ мистеръ Гиббль сказалъ, что ‘Кусочекъ хорошаго пирога со свининой никогда н% повредитъ, и мсто ему всегда найдется’. Я слышалъ, какъ Джо шепнулъ мн: ‘И теб дадутъ, Пипъ’. Я и теперь не знаю наврное, дйствительно ли я закричалъ отъ ужаса или мн только почудилось, но я чувствовалъ, что дольше не выдержу и что я долженъ бжать. Я выпустилъ ножку стола и побжалъ такъ, точно за мной гнались смерть.

Но я добжалъ только до выходной двери, Здсь я наткнулся на отрядъ вооруженныхъ солдатъ, и одинъ изъ нихъ сказалъ, протягивая мн кандалы:

— А, вотъ ты гд! Попался! Идемъ-ка со мной!

Глава V.

Стукъ ружейныхъ прикладовъ о наше крыльцо и вслдъ затмъ появленіе отряда солдатъ произвели общій переполохъ, гости выскочили изъ-за стола, а мистрисъ Джо, возвращавшаяся въ кухню съ пустыми руками, остановилась, какъ вкопанная, и жалобное восклицаніе:

— Боже ты мой милостивый! куда же двался — мой пирогъ?— замерло на ея губахъ.

Сержантъ и я были въ кухн, когда вошла мистрисъ Джо. Въ эту критическую минуту мн удалось до нкоторой степени овладть собой. Солдатъ, обратившійся ко мн съ вышеприведенной краткой рчью, оказался сержантомъ. Онъ стоялъ теперь въ кухн, спокойно оглядывая собравшуюся компанію и любезно протягивая ей кандалы правой рукой, а лвую положивъ мн на плечо.

— Извините меня, леди и джентльмены,— говорилъ сержантъ,— но, какъ я уже сказалъ въ дверяхъ этому шустрому мальчугану (онъ и не думалъ говорить), я. посланъ ловить именемъ короля преступника, и мн нуженъ кузнецъ.

— А позвольте узнать, зачмъ онъ вамъ нуженъ?— спросила сестра съ явнымъ раздраженіемъ, очевидно на то, что Джо могъ дому-нибудь понадобиться.

— Сударыня,— отвчалъ галантный сержантъ,— говоря за себя, я бы сказалъ: ради чести и удовольствія познакомиться съ его, очаровательной супругой, но дйствуя отъ имени короля, я долженъ сказать, у меня къ нему маленькое дльце.

Любезность сержанта всмъ понравилась, а мистеръ Пембльчукъ даже прокричалъ: ‘Ловко сказано!’

— Видите ли, любезный,— продолжалъ между тмъ сержантъ, обращаясь прямо къ Джо, въ которомъ уже усплъ угадать кузнеца,— у насъ случился маленькій казусъ, у одной колодки попорченъ замокъ, да и замычки не совсмъ въ порядк, а намъ нужны немедленно, такъ не взглянете ли вы на нихъ?

Джо взглянулъ на нихъ и объявилъ, что для этой подлки придется развести огонь въ кузниц и что она возьметъ часа два времени.

— Да? Въ такомъ случа принимайтесь за дло, любезный,— сказалъ развязный сержантъ.— Король не любитъ ждать. И если мои люди могутъ чмъ-нибудь помочь, они въ вашемъ распоряженіи.

Онъ кликнулъ своихъ людей, которые ввалились въ кухню одинъ за другимъ. Составивъ въ уголъ свои ружья, они расположились чисто по солдатски: одинъ стоялъ скрестивъ руки, другой разминалъ колно или плечо, третій отпускалъ ремень или портупею, четвертый пріотворялъ дверь и сплевывалъ во дворъ съ высоты своего жесткаго воротника.

Все это я видлъ, какъ во сн, ибо все еще пребывалъ въ смертельномъ страх. Но, убдившись мало по малу, что кандалы предназначаются не мн и что, благодаря солдатамъ, вопросъ о пирог отодвинулся на задній планъ, я началъ понемножку приходить въ себя.

— Не можете ли вы мн сказать, который теперь часъ?— спросилъ сержантъ, обращаясь къ м-ру Пембльчуку, как¹ къ человку, способность котораго врно судить обо всемъ давала полное право предполагать, что онъ точенъ, какъ само время.

— Ровно половина третьяго.

— Это еще не такъ плохо,— замтилъ въ раздумь сержантъ,— если даже придется прождать два часа, такъ и то успемъ. Сколько считаете вы отсюда до болотъ? Не больше мили, я полагаю?

— Ровно миля,— сказала мистрисъ Джо.

— Успемъ. Мы начнемъ оцплять ихъ около сумерекъ. ‘Незадолго до сумерекъ’ значится въ моемъ приказ. Успемъ.

— Каторжники, сержантъ?— спросилъ мистеръ Вопсль утвердительнымъ тономъ.

— Да, двое!— отвчалъ сержантъ.— Намъ извстно, что они все еще въ болотахъ, и можно наврно сказать, что не рискнуть выбраться оттуда, пока не стемнетъ. Видалъ кто-нибудь изъ васъ такую крупную дичь?

Вс, кром меня, съ спокойной совстью отвтили: нтъ, а на меня никто не обратилъ вниманія.

— Во всякомъ случа, продолжалъ сержантъ,— они попадутъ въ нашу цпь раньше, чмъ разсчитываютъ. Ну, любезный, король тоже готовъ принять вашу услугу.

Джо снялъ сюртукъ, жилетъ, галстукъ, и, облачившись въ кожаный передникъ, прошелъ въ кузницу. Одинъ солдатъ открылъ деревянныя ставни, другой развелъ огонь, третій сталъ у мховъ, остальные размстились вокругъ горна, который вскор запылалъ. Джо принялся стучать своимъ молоткомъ, а мы вс стояли и смотрли на него.

Интересъ къ предстоящей облав не только поглощалъ всеобщее вниманіе, но даже расположилъ къ щедрости мою сестру. Она нацдила изъ боченка кувшинъ пива для солдатъ и предложила сержанту стаканъ водки. Но мистеръ Пембльчукъ сказалъ отрывисто: ‘Дайте ему вина, мэмъ. Ручаюсь, что въ немъ нтъ дегтю’. Сержантъ поблагодарилъ и сказалъ, что онъ дйствительно предпочитаетъ напитки безъ дегтю, и потому попроситъ вина, если это никого не затруднитъ. Ему подали вина, онъ провозгласилъ здоровье короля, поздравилъ всхъ съ праздникомъ, проглотилъ все залпомъ и причмокнулъ отъ удовольствія.

— Доброе винцо, сержантъ, какъ вы находите?— спросилъ мистеръ Пембльчукъ.

— Я вамъ вотъ что скажу,— отвчалъ сержантъ,— я подозрваю, что вино изъ вашего погреба.

Мистеръ Пембльчукъ самодовольно засмялся:

— Ха, ха. А почему?

— Потому,— отвчалъ сержантъ, хлопнувъ его по плечу,— что вы человкъ, понимающій толкъ въ хорошихъ вещахъ.

— Вы думаете?— проговорилъ мистеръ Пембльчукъ съ прежнимъ смхомъ.— Выпейте-ка еще стаканчикъ.

— Съ вами? Съ удовольствіемъ. Чокнемтесь. Ну! Дно объ край, край объ дно! Разъ, два,— что за восхитительная музыка! Ваше здоровье. Тысячу лтъ здравствовать, и дай вамъ Богъ такъ же врно судить обо всемъ всю вашу жизнь, какъ теперь.

Сержантъ, осушилъ второй стаканчикъ, и повидимому не прочь былъ и отъ третьяго. Я замтилъ, что мистеръ Пембльчукъ въ порыв гостепріимства совсмъ забылъ, что онъ уже подарилъ это вино. Онъ взялъ бутылку отъ мистрисъ Джо и радушно распоряжался ею. Даже и мн перепало. Онъ до того расщедрился, что, когда эта бутылка опустла, потребовалъ другую и продолжалъ угощать направо и налво.

Глядя на нихъ, какъ вс они стояли вокругъ горна, такіе веселые и довольные, я думалъ о томъ, какой чудесной приправой къ обду послужилъ имъ мой бглый пріятель, скрывавшійся на болот. Они не испытывали и четвертой доли теперешняго удовольствія, пока не услышали о немъ. И теперь, когда они съ наслажденіемъ предвкушали, какъ будутъ ловить ‘этихъ негодяевъ’, когда самые мхи ревли, требуя бглецовъ, а пламя и дымъ рвались за ними въ погоню, когда Джо готовилъ для нихъ оковы, а черныя тни по стнамъ съ угрозами кидались имъ вслдъ всякій разъ, какъ разгоралось и замирало пламя, и раскаленныя искры разлетались и гасли,— моя дтская душа наполнялась состраданіемъ, и мн казалось, что блднющій свтъ погасавшаго дня блднлъ отъ жалости къ этимъ несчастнымъ.

Наконецъ лязгъ желза и ревъ мховъ утихли: Джо покончилъ свою работу, надлъ сюртукъ и, набравшись храбрости, предложилъ, чтобъ кто-нибудь изъ насъ пошелъ съ солдатами, чтобъ узнать результаты погони. Мистеръ Пембльчукъ и мистеръ Геббль отказались, предпочитая наслаждаться трубкой и: обществомъ дамъ, но мистеръ Вопсль заявилъ, что онъ готовъ пойти, если пойдетъ Джо. Джо сказалъ, что пойдетъ съ удовольствіемъ и возьметъ меня съ собой, если мистрисъ Джо, позволитъ, Я увренъ, что насъ бы ни за что не пустили, еслибы любопытство мистрисъ Джо не было такъ сильно задто ходомъ облавы и ея результатами. Теперь же она только сказала:

— Если ты возвратишь мн мальчика съ прострленной головой, не разсчитывай по крайней мр, что я возьмусь ее починить.

Сержантъ вжливо распрощался съ дамами, а съ мистеромъ Пембльчукомъ разстался, какъ съ старымъ товарищемъ, хотя и сильно сомнваюсь, чтобъ онъ такъ же сильно проникся достоинствами этого джентльмена, Не будь предшествующихъ возліяній. Солдаты взяли ружья и зашагали по улиц. Мистеръ Вопсль, Джо и я получили строгое приказаніе держаться позади и не говорить ни слова, когда дойдмъ до болотъ Когда мы вышли на свжій воздухъ и твердо направились къ своей цли,я предательски шепнулъ Джо: ‘Надюсь, Джо, что мы ихъ не найдемъ’.— И Джо шепнулъ мн въ отвтъ: ‘Я съ радостью отдалъ бы шиллингъ, Пипъ, чтобы только они ускользнули отъ насъ’.

Насъ не сопровождалъ никто изъ деревенскихъ жителей, потому что погода была холодная, дорога пустынная, и идти было трудно, наступали сумерки и вс справляли праздникъ по домамъ, откуда мерцали яркіе огни. Нсколько головъ появилось- въ освщенныхъ окнахъ, глядя намъ вслдъ, но никто не вышелъ. Мы миновали столбъ и направились къ кладбищу. Тутъ сержантъ махнулъ намъ рукой, и мы остановились на нсколько минутъ, пока двое или трое изъ его солдатъ осматривали дорожки между могилами и паперть. Они вернулись, ничего не найдя, и мы выступили походомъ прямо къ болоту черезъ боковую калитку кладбищенской ограды. Въ это время подулъ рзкій восточный втеръ и съ неба посыпалась ледяная крупа. Джо посадилъ меня къ себ на спину.

Теперь, когда мы вышли на этотъ мрачный пустырь, гд (чего никто не подозрвалъ) я былъ часовъ восемь или девять тому назадъ и видлъ обоихъ бглецовъ, мн въ первый разъ пришла въ голову ужасная мысль: что если мой знакомецъ, когда мы нападемъ на нихъ, заподозритъ, что это я навелъ солдатъ на его слдъ? Онъ спрашивалъ тогда, не надуваю ли я его, и сказалъ, что я былъ бы слишкомъ злымъ щенкомъ, если бы присоединился къ общей травл противъ него. Неужели онъ подумаетъ, что я въ самомъ дл выдалъ его?

Теперь уже было безполезно задавать себ этотъ вопросъ. Я былъ съ ними на спин у Джо, и Джо шагалъ подо мною, перепрыгивая канавы, какъ охотничья собака, и убждая мистера Вопсля не падать на свой римскій носъ и не отставать отъ насъ. Солдаты шли впереди, растянувшись въ довольно длинную линію съ большими промежутками между людьми. Мы шли по тому же направленію, по которому я шелъ утромъ въ начал пути и съ котораго сбился потомъ, благодаря туману. Теперь же или туманъ только еще поднимался, или втеръ уже усплъ разогнать его, но, при румяномъ блеск солнечнаго заката, ясно выступали и баканъ, и вислицы, и. валъ батареи, и, противоположный, берегъ рки, хотя, все было подернуто какой-то блдно-свинцовой дымкой.

Сердце, какъ молотъ, стучало въ моей груди, прильнувшей къ широкому плечу Джо. Я оглядывался кругомъ, отыскивая хоть какой-нибудь слдъ каторжниковъ. Но ничего не видалъ, ничего не слыхалъ. Мистеръ Вопсль не разъ пугалъ меня своимъ пыхтньемъ и сопньемъ, но потомъ я привыкъ узнавать эти звуки, и могъ отличить ихъ отъ тхъ, которые, старался уловить. Я страшно вздрогнулъ, когда мн послышался визгъ пилы, но оказалось, что это звенлъ бубенчикъ на ше овцы. Овцы перестали щипать траву и боязливо посматривали на насъ, а коровы, заворотившись отъ втра и метели, глядли на насъ сердитыми глазами, какъ будто мы были виновниками обихъ невзгодъ, но, за исключеніемъ звуковъ, издаваемыхъ этими животными, да послднихъ шороховъ умирающаго дня, ничто не нарушало холодной тишины болотъ.

Солдаты молча подвигались къ старой батаре, а мы слдовали немного позади, какъ вдругъ намъ пришлось остановиться. На крыльяхъ втра и метели до насъ долетлъ протяжный крикъ. Онъ слышался вправо отъ насъ, съ восточной стороны, и вскор повторился, громко и внятно. Но теперь казалось, что кричалъ не одинъ голосъ, а два или боле, хотя они почти сливались въ одинъ.

Должно быть, объ этомъ-то и шептались между собой сержантъ и ближайшіе къ нему люди, когда мы съ Джо приблизились къ нимъ. Прислушавшись съ минуту, Джо (который былъ хорошимъ судьей) согласился съ ихъ мнніемъ, согласился и мистеръ Вопсль (бывшій плохимъ судьей). Сержантъ, человкъ ршительный, отдалъ приказъ не отвчать, а идти на голосъ ‘форсированнымъ маршемъ’. Такимъ образомъ мы свернули вправо, т. е. къ Востоку, и Джо зашагалъ такъ проворно, что я долженъ былъ изо всей силы уцпиться за его шею, чтобы не упасть.

Теперь это былъ какой-то бгъ, взапуски, ‘гонка’, по выраженію Джо, единственное слово, которымъ онъ обмолвился за все время. Мы спускались въ канавы и поднимались на насыпи, перепрыгивая черезъ изгороди, продирались сквозь кусты, ничто не обращалъ вниманія, куда онъ ступалъ. По мр того какъ мы приближались къ цли, намъ становилось все ясне, что кричалъ не одинъ человкъ. По временамъ крики прекращались, и тогда солдаты останавливались. Когда же они возобновлялись, солдаты припускали еще шибче, и мы за ними. Черезъ нсколько минутъ мы были уже такъ близко, что могли разслышать, какъ одинъ голосъ кричалъ: ‘Ржутъ!’ а другой: ‘Каторжники! Бглые! Стража! Сюда! Ловите бглыхъ каторжниковъ!’ Потомъ оба голоса какъ бы заглушались борьбой, то снова становились явственны. Тогда солдаты пускались бжать съ быстротой оленей, а за ними и мы съ Джо.

Когда голоса раздались уже совсмъ близко, сержантъ бросился впередъ, а слдомъ за нимъ двое солдатъ. Когда мы ихъ нагнали, ихъ ружья были уже наготов со взведенными курками.

— Вотъ они оба!— пыхтлъ сержантъ, барахтаясь на дв канавы.— Сдавайтесь, чортъ васъ возьми! Что вы сцпились, какъ дикіе зври. Сдавайтесь!

Брызги воды и комья грязи летли во вс стороны, и воздухъ дрожалъ отъ проклятій и ударовъ, когда еще нсколько человкъ спустились въ канаву на помощь сержанту и вытащили порознь и моего каторжника, и другого. Оба были въ крови, оба задыхались и ругались, но я сейчасъ же узналъ обоихъ.

— Замтьте,— проговорилъ мой каторжникъ, утирая кровь съ лица своимъ рванымъ рукавомъ и стряхивая съ пальцевъ пучки вырванныхъ волосъ,— замтьте: я его поймалъ! Я выдаю его вамъ. Запомните это!

— Это не особенно важно и немного теб поможетъ, мой другъ, сказалъ сержантъ.— Вамъ съ нимъ одну кашу расхлебывать. Эй, подай кандалы!

— Я и не разсчитываю на награду. Я ужъ ее получилъ,— возразилъ мой каторжникъ съ злораднымъ смхомъ.— Я его поймалъ. Онъ это знаетъ, и съ меня довольно.

Другой каторжникъ совсмъ посинлъ и былъ весь избитъ и израненъ. Онъ не въ силахъ, былъ даже говорить и, пока его заковывали, опирался на солдатъ, чтобъ не упасть.

— Замтьте, сержантъ, онъ хотлъ убить меня,— были его первыя слова.

— Хотлъ убить его?— повторилъ съ презрніемъ мой знакомецъ.— Хотлъ и не убилъ?! Я поймалъ и выдалъ его, вотъ что я сдлалъ. Я не только помшалъ ему удрать изъ болотъ, я притащилъ его сюда. Этотъ мерзавецъ — джентльменъ, съ вашего позволенія. И галеры снова получатъ своего джентльмена, благодаря мн. Убить его? Стоитъ, чортъ возьми, убивать его, когда я могъ сдлать нчто Похуже — притащить его обратно.

Но второй каторжникъ пролепеталъ задыхаясь:

— Онъ пытался… пытался убить меня. Будьте свидтелями.

— Послушайте!— сказалъ мой каторжникъ сержанту.— Я сумлъ удрать съ галеръ одинъ, безъ всякой помощи. Нашелъ линейку и удралъ, Я удралъ бы и изъ этихъ проклятыхъ болотъ,— взгляните на мою ногу, много на ней желза?— если бъ не узналъ, что онъ тутъ. Но оставить его на свобод? Дать ему возможность воспользоваться моимъ открытіемъ? Позволить ему снова дурачить меня, играть мной, длать изъ меня орудіе? Нтъ, нтъ, нтъ. Если бъ мн пришлось околть въ этой канав,— и онъ выразительно взмахнулъ, въ ту сторону своими скованными руками,— я бы и тогда не выпустилъ его, пока вы не схватили бы насъ обоихъ.

Другой бглецъ, очевидно страшно боявшійся своего товарища, продолжалъ твердить:

— Онъ хотлъ убить меня, и безъ васъ я погибъ бы.

— Онъ лжетъ,— гнвно возразилъ мой каторжникъ.— Онъ родился лжецомъ, лжецомъ и умретъ. Взгляните на него. Разв это не написано у него на лиц? Пусть онъ взглянетъ мн прямо въ глаза. Небось не посметъ!

Тотъ, о которомъ шла рчь, силился состроить презрительную улыбку, но не могъ придать никакого опредленнаго выраженія своимъ дрожащимъ губамъ, онъ смотрлъ на солдатъ, на разстилавшіяся болота, на небо, но явно избгалъ глядть на говорившаго.

— Видите вы его?— продолжалъ первый каторжникъ.— Видите вы, что это за мерзавецъ? Видите вы эти безпокойные, блуждающіе глаза? Вотъ такъ точно онъ глядлъ, когда насъ обоихъ судили. Онъ ни разу не взглянулъ на меня.

Второй каторжникъ, продолжая судорожно шевелить своими сухими губами, безпокойно озирался по сторонамъ и наконецъ со словами: ‘Стоитъ на тебя и глядть’, бросилъ мелькомъ вызывающій взглядъ на своего противника и на его ручные кандалы.

Тутъ мой каторжникъ пришелъ въ такую ярость, что, не помшай ему солдаты, онъ непремнно бросился бы на товарища.

— Не говорилъ ли я вамъ, что онъ убилъ бы меня, если бъ могъ,— воскликнулъ тогда второй каторжникъ.— Вс мы видли, какъ онъ дрожалъ отъ страха и какъ его губы покрывались, словно снгомъ, тонкимъ блымъ слоемъ пны.

— Довольно разговоровъ,— сказалъ сержантъ.— Эй, зажигай факелы.

Пока одинъ изъ солдатъ, несшій корзинку вмсто ружья, сталь открывать ее, стоя на колняхъ, мой каторжникъ въ первый разъ оглянулся и увидлъ меня. Еще прежде, чмъ солдаты привели арестантовъ, Джо спустилъ меня на край канавы, гд я съ тхъ поръ и сидлъ неподвижно. Теперь, встртившись съ нимъ взглядомъ, я сдлалъ легкое движеніе руками и покачалъ головой. Я ждалъ этого взгляда, чтобъ постараться убдить его въ своей невинности. Не знаю, понялъ ли онъ меня, такъ какъ я и самъ не могъ понять значенія его взгляда,— все это продолжалось одно мгновеніе. Но если бъ онъ глядлъ на меня цлый часъ или даже цлый день, то и тогда выраженіе необыкновеннаго вниманія, свтившагося въ его глазахъ, не запечатллось бы сильне въ моей памяти. Солдатъ съ корзиной скоро раздобылъ огня, зажегъ три или четыре факела, одинъ взялъ себ, а остальные роздалъ товарищамъ, И раньше было уже довольно темно, но теперь казалось еще темне, а вскор и совсмъ стемнло. Прежде, чмъ мы тронулись въ путь, четыре солдата, ставъ въ кружокъ, два раза выстрлили на воздухъ, и вслдъ за тмъ засвтились факелы и на нкоторомъ разстояніи за нами, и на болот, и на противоположномъ берегу рки.,

— Все въ порядк,— сказалъ сержантъ.— Маршъ.

Не успли мы отойти и нсколькихъ ярдовъ, какъ вдругъ впереди раздались три пушечныхъ выстрла съ такой силой, что у меня зазвенло въ ушахъ.

— Васъ ждутъ на судн,— сказалъ сержантъ моему каторжнику.— Тамъ уже извстно, что вы идете. Не отставай, почтенный. Сомкнись, ребята.

Арестантовъ вели порознь, каждаго окружала особая стража. Я теперь держался за руку Джо, а въ другой онъ несъ факелъ. Мистеръ Вопсль поговаривалъ о томъ, чтобъ вернуться домой, но Джо ршилъ досмотрть до конца, и мы отправились съ партіей дальше. Дорога была теперь довольно хороша, мы шли все больше по берегу рки, уклоняясь въ сторону только въ тхъ мстахъ, гд намъ попадалась плотина, увнчанная крошечной мельницей съ засоренными шлюзами. Съ нашихъ факеловъ на дорогу капала горящая смола и продолжала еще долго горть и дымиться. Вн этого освщенія все было погружено въ непроницаемый мракъ. Факелы согрвали воздухъ вокругъ насъ своимъ смолистымъ пламенемъ, и обоимъ арестантамъ, съ трудомъ ковылявшимъ среди лса ружей, это было видимо пріятно. Мы не могли идти скоро, потому что оба хромали, и оба были такъ истощены, что два или три раза намъ пришлось остановиться, чтобъ дать имъ передохнуть.

Пройдя такимъ образомъ съ часъ, мы добрались и до пристани, гд стояла деревянная сторожка. Въ сторожк были часовые, они окликнули насъ, и сержантъ отвтилъ. Мы вошли въ сторожку. Тамъ пахло табакомъ и известкой, былъ разведенъ огонь, стояли: лампа, стойка съ ружьями, барабанъ и низкія деревянныя нары, на которыхъ могло умститься до дюжины солдатъ. Три или четыре солдата, лежавшіе на нихъ въ своихъ шинеляхъ, не особенно заинтересовались нами, приподнявъ на минуту головы, они посмотрли на насъ сонными глазами и сейчасъ же опять захрапли. Сержантъ представилъ рапортъ, записалъ что то въ книгу, солдаты окружили того арестанта, котораго я называлъ ‘вторымъ каторжникомъ’, и отправились съ нимъ на судно.

Мой каторжникъ съ тхъ поръ ни разу не взглянулъ на меня. Пока мы были въ сторожк, онъ стоялъ передъ каминомъ, задумчиво глядя въ огонь, ставилъ поочереди ноги на ршетку и такъ же задумчиво посматривалъ на нихъ, какъ будто жаллъ ихъ за ту трудную работу, которая досталась имъ сегодня. Вдругъ онъ обернулся къ сержанту и сказалъ:

— Я хочу дать нкоторыя объясненія по поводу моего побга, во избжаніе подозрнія въ соучастіи, которое можетъ пасть на другихъ.

— Ты можешь говорить все, что хочешь,— отвчалъ сержантъ, стоявшій, скрестивъ на груди руки и холодно глядя на него,— но отъ тебя не требуютъ, чтобъ ты говорилъ это здсь. У тебя будетъ еще много случаевъ и говорить, и слышать объ этомъ, прежде чмъ съ тобой поршатъ.

— Я знаю, но то другое дло, а это особая статья. Человкъ не можетъ жить, не вши, по крайней мр я не могу. И я взялъ себ пость вонъ въ той деревн,— гд церковь стоитъ почти на самомъ болот.

— То есть укралъ, хочешь ты сказать,— вставилъ сержантъ.

— И я даже скажу вамъ у кого. У кузнеца.

— Вотъ какъ!— воскликнулъ сержантъ, уставившись на Джо.

— Вотъ какъ, Пипъ!— сказалъ Джо, уставившись на меня.

— Это были разные остатки, немного водки и пирогъ.

— Не замтили ли вы, почтенный, пропажу у васъ чего-нибудь състного, напримръ пирога?— спросилъ конфиденціально сержантъ, обращаясь къ Джо.

— Моя жена замтила, какъ разъ въ ту минуту, когда вы вошли. Помнишь, Пипъ?

— Такъ это вы кузнецъ?— сказалъ мой каторжникъ, угрюмо поглядвъ на Джо и даже не взглянувъ на меня.— Въ такомъ случа мн очень жаль, но я долженъ вамъ сказать, что я сълъ вашъ пирогъ.

— И на здоровье. Видитъ Богъ, что мн не жалко пирога, по крайней мр поскольку онъ былъ мой,— проговорилъ Джо, благоразумно вспоминая мистрисъ Джо.— Мы не знаемъ, что вы тамъ сдлали, но, конечно, мы не хотли бы, чтобы вы умерли за это съ голоду, бдный горемыка. Такъ ли, Пипъ?

Въ горл арестанта опять что-то захрипло, какъ въ тотъ разъ на болот, и онъ повернулся къ намъ спиной. Лодка вернулась, конвой былъ готовъ. Мы проводили его до пристани* сбитой изъ кольевъ съ наваленными въ промежуткахъ каменьями, и видли, какъ онъ слъ въ лодку, на которой гребли такіе же каторжники, какъ и онъ самъ. Никто при вид его не выразилъ ни удивленія, ни любопытства, ни радости, ни огорченія, никто не заговорилъ съ нимъ только рулевой скомандовалъ какъ собакамъ: ‘На воду!’ и весла опустились. При свт факеловъ мы могли различить черное судно, стоявшее въ нсколькихъ саженяхъ отъ топкаго берега, точно проклятый Богомъ Ноевъ ковчегъ. Обитая желзомъ, притянутая къ якорямъ массивными, ржавыми цпями, эта пловучая тюрьма представлялась моему дтскому воображенію такою же закованною, жалкой и несчастной, какъ и сами арестанты. Мы видли, какъ лодка причалила, арестанта приняли на судно, и онъ исчезъ. Потомъ обгорлые концы факеловъ были брошены въ воду, зашипли и потухли, какъ будто все было кончено и съ нимъ.

Глава VI.

Мои угрызенія по поводу кражи, въ которой я былъ такъ неожиданно оправданъ, были не настолько сильны, чтобы привести меня къ откровенному сознанію, надюсь однако, что въ сокровенной глубин того чувства, которымъ я руководился, совершая ее, была крупица добра.

Не помню, чтобъ я испытывалъ хоть малйшее чувство раскаянія по отношенію къ мистрисъ Джо посл того, какъ во мн исчезъ страхъ быть открытымъ. Но я любилъ Джо,— можетъ быть, просто потому, что этотъ добрякъ позволялъ мн любить себя въ т ранніе годы,— и по отношенію къ нему мн было не такъ-то легко угомонить свою совсть. Мн очень хотлось (особенно когда я увидлъ, какъ онъ въ первый разъ сталъ искать свой подпилокъ), мн очень хотлось сказать ему всю правду. Однакожъ я этого не сдлалъ, единственно изъ опасенія, чтобъ онъ не сталъ думать обо мн хуже, чмъ я того заслуживалъ. Страхъ потерять довріе Джо и перспектива сидть по вечерамъ одному въ углу у камина, уныло поглядывая на своего навсегда потеряннаго товарища и друга, сковывали мой языкъ. Съ болью въ сердц представлялъ я себ, что, узнай Джо мою тайну, я никогда уже больше немогъ бы видть спокойно, какъ онъ сидитъ у камина, поглаживая свои свтлые баки: мн непремнно бы казалось тогда, что онъ вспоминаетъ о моемъ проступк. Знай Джо мою тайну, мн всегда казалось бы, что при каждомъ, даже совершенно случайномъ взгляд на вчерашнее жаркое или пуддингъ, когда они появятся на другой день на нашемъ стол, онъ думаетъ, не побывалъ ли я въ чулан. Знай Джо мою тайну, я былъ увренъ, что во всякій моментъ нашей совмстной домашней жизни, стоило бы ему только замтить вслухъ, что его пиво слишкомъ слабо или крпко, и мысль, что онъ подозрваетъ въ немъ дегтярную воду, заставляла бы меня краснть до корней волосъ. Однимъ словомъ, я, теперь не длалъ изъ трусости того, что считалъ справедливымъ и честнымъ, какъ прежде изъ трусости же сдлалъ то, что я считалъ дурнымъ. Я не имлъ въ то время никакихъ сношеній съ остальнымъ міромъ и не думалъ подражать тмъ изъ его многочисленныхъ обитателей, которые поступаютъ точно такъ же. Вполн самобытный геній — я самъ себ предписывалъ правила жизни.

На обратномъ пути я совсмъ задремалъ. Джо опять посадилъ меня на спину и принесъ домой. Должно быть, путешествіе показалось ему очень утомительнымъ, ибо мистеръ Вопсль, который совсмъ выбился изъ силъ, пришелъ въ такое дурное настроеніе духа, что, будь духовная карьера ‘открыта для всхъ’, этотъ почтенный человкъ наврно отлучилъ бы отъ церкви всхъ участниковъ нашей экспедиціи, начиная съ Джо и меня. Но будучи только причетникомъ, онъ съ такимъ сумасшедшимъ упорствомъ садился на мокрую землю всякій разъ, какъ его ноги отказывались идти, что, когда потомъ его сюртукъ развсили для просушки въ кухн, неоспоримыя улики на его брюкахъ довели бы его до вислицы, будь сиднье на земл уголовнымъ преступленіемъ.

Тмъ временемъ Джо спустилъ меня, на полъ, и я, частью оттого, что спалъ передъ тмъ, частью оттого, что разомъ очутился на ногахъ и очнулся отъ свта, тепла и шумнаго говора, зашатался, какъ пьяный. Когда пришелъ я въ себя (благодаря здоровому тумаку въ спину и восклицанію сестры: ‘Ну, есть ли на свт другой такой мальчишка!’), Джо передавалъ присутствующимъ признаніе каторжника, и вс наперерывъ высказывали свои предположенія, какимъ образомъ онъ могъ забраться въ чуланъ. Мистеръ Пембльчукъ, посл тщательнаго изслдованія мстности, ршилъ, что воръ влзъ сперва на крышу кузницы, затмъ на крышу дома и наконецъ спустился въ кухню по труб при помощи веревокъ, которыя онъ свилъ изъ собственныхъ простынь, а такъ какъ мистеръ Пембльчукъ былъ человкъ, положительный и держалъ собственный экипажъ, то вс согласились съ его мнніемъ. Правда, мистеръ Вопсль съ весьма понятной раздражительностью усталаго человка дико заоралъ было: ‘Нтъ!’ — но такъ какъ у него не было ни собственной теоріи, на этотъ случай, ни даже сюртука на плечахъ, не говоря уже о томъ, что отъ его брюкъ, которыя онъ просушивалъ, стоя спиной къ огню, клубами валилъ паръ, обстоятельство, тоже не внушавшее доврія,— то его единодушно заставили замолчать.

— Вотъ все, что мн удалось услышать въ этотъ вечеръ, прежде чмъ сестра схватила меня въ охапку, какъ предметъ, оскорблявшій своею сонливостью взоры собравшагося общества, и потащила меня спать такой сильной рукой, что, казалось, на мн было надто по крайней мр пятьдесятъ паръ сапогъ,— такъ я гремлъ но ступенькамъ.

Вышеозначенное состояніе духа началось у меня прежде, чмъ я поднялся съ постели на другой день, и продолжалось долго спустя посл того, какъ вызвавшая его причина была всми забыта и вспоминалась разв только въ исключительныхъ случаяхъ.

Глава VII.

Въ то время, когда я стоялъ на кладбищ, читая надписи на нашихъ фамильныхъ памятникахъ, вся моя ученость ограничивалась тмъ, что я могъ кое-какъ разобрать ихъ по складамъ. Я не понималъ хорошенько даже ихъ смысла, такъ напримръ: ‘жена вышеупомянутаго’ понималась мною, какъ весьма лестный намекъ на переселеніе моего отца въ лучшій міръ, и, если бъ о комъ-нибудь изъ моихъ умершихъ родственниковъ было сказано:, нижеупомянутый’, то можно сказать наврное, что я составилъ бы самое дурное мнніе объ этомъ член нашего семейства. Ничуть не выше были и мои богословскія познанія, почерпнутыя изъ катехизиса, я былъ увренъ, напримръ,— я отлично это помню — что слова: ‘И ходить въ нихъ во вся дни живота моего’ обязывали меня проходить черезъ нашу деревню всегда по одной и той же дорог, не сворачивая въ сторону ни у лавки колесника, ни у мельницы.

Со временемъ я долженъ былъ сдлаться подмастерьемъ у Джо, а пока я не достигъ этого высокаго званія, мистрисъ Джо говорила, что меня не слдуетъ баловать. Поэтому я не только состоялъ при кузниц, но если кому-нибудь изъ сосдей былъ нуженъ лишній мальчикъ, чтобъ пугать птицъ на огород или подбирать съ поля каменья, то эта честь всегда доставалась мн. Впрочемъ, чтобы какъ-нибудь не скомпрометировать наше привилегированное положеніе, сестра всегда держала въ кухн на камин жестяную копилку, гд, какъ это всмъ было извстно, хранились мои заработки. Очень можетъ быть, что вс эти сокровища уходили на погашеніе государственнаго долга, знаю только, что я не питалъ никакой надежды получить ихъ когда-нибудь въ свою личную собственность.

Бабушка мистера Вопсля держала вечернюю школу въ нашей деревн, другими словами, это была преоригинальная старуха съ ограниченными средствами и неограниченными недугами, имвшая обыкновеніе спать каждый вечеръ отъ семи до шести часовъ въ присутствіи дтей, платившихъ ей по два пенса въ недлю за право наслаждаться этимъ назидательнымъ зрлищемъ. Она нанимала небольшой коттеджъ, въ которомъ мистеръ Вопсль занималъ вышку, и мы, ученики, слышали обыкновенно, какъ онъ декламировалъ у себя грознымъ и торжественнымъ голосомъ, и отъ времени до времени стучалъ къ намъ въ потолокъ. Существовала фикція, будто мистеръ Вопсль каждую четверть года ‘экзаменовалъ’ школьниковъ, но на дл эти экзамены состояли въ томъ, что онъ заворачивалъ свои обшлага, взъерошивалъ волосы и преподносилъ намъ рчь Марка Антонія надъ трупомъ Цезаря. За Маркомъ Антоніемъ неизмнно слдовала ода Коллинза о страстяхъ, при чемъ мистеръ Вопсль представлялся мн великолпнымъ воплощеніемъ Мести, грозно бросающей свой окровавленный мечъ, чтобъ возвстить войну. Тогда я понималъ вещи не такъ, какъ впослдствіи, когда, ближе познакомившись со страстями, могъ сравнивать ихъ съ Коллинзомъ и Вопслемъ къ невыгод этихъ двухъ господъ.

Кром вышеупомянутаго учебнаго заведенія, бабушка мистера Вопсля держала въ той же комнат небольшую лавочку со всевозможными товарами. Она не имла ни малйшаго понятія ни о своемъ товар, ни объ его стоимости, но въ лавочк, въ одномъ изъ ящиковъ, лежала маленькая засаленная записная книжка, служившая прейскурантомъ, и съ помощью этого оракула Бидди производила вс торговыя операціи. Бидди была внучка бабушки мистера Вопсля. Признаюсь, я никогда не могъ ршить задачи, какъ она приходилась мистеру Вопслю. Она была сирота, какъ и я, и, какъ и я, вырощена отъ руки. Замтне всего въ ея наружности — такъ по крайней мр мн тогда казалось — были ея конечности: волосы ея всегда требовали щетки, руки мыла, а башмаки починки. Впрочемъ, это описаніе нуждается въ маленькой поправк. По воскресеньямъ она отправлялась въ церковь вычищенная и приглаженная. Благодаря отчасти собственнымъ усиліямъ и еще больше помощи Бидди, но уже никакъ не бабушки мистера Вопсля, я осилилъ азбуку, какъ какой-нибудь терновый кустъ, цпляясь на каждомъ шагу и запинаясь на каждой букв. Затмъ я попалъ въ передлку къ этимъ разбойникамъ, девяти цифрамъ, которыя, казалось, каждый вечеръ нарочно переряжались все въ новые костюмы, чтобъ я не могъ ихъ узнать. Но наконецъ я, кое-какъ ощупью, началъ читать, писать и немного считать.

Однажды вечеромъ я сидлъ въ своемъ углу у камина, съ аспидной доской на колняхъ и прилагалъ неимоврныя старанія, чтобъ сочинить письмо къ Джо. Я думаю, это было спустя по крайней мр годъ посл нашей облавы на болотахъ, потому что на двор опять стояла зима, и было очень морозно. Съ помощью азбуки, лежавшей для справокъ на полу у моихъ ногъ, мн удалось часа въ два нацарапать печатными буквами слдующее посланіе:

‘мИл моИ Жо НОдеЮс ты зДороф. НодЕюс шТо Скор БуДу УчиТ тиБе Же И тАДа БуДу Твои учеНик TOTO БуДеТ ВесИла Жо. ЛуБящи тибЕ пИп’.

Мн не было никакой особенной надобности прибгать къ письму для сношенія съ Джо, такъ какъ онъ сидлъ рядомъ со мною, и мы были одни. Тмъ не мене, я передалъ ему свое посланіе собственноручно, и Джо принялъ его, какъ чудо учености.

— Послушай, Пипъ, дружище!— воскликнулъ онъ, широко раскрывая свои голубые глаза.— Вдь ты настоящій ученый! Разв не правда?

— Мн хотлось бы быть ученымъ,— сказалъ я, посматривая на аспидную доску въ его рукахъ съ нкоторымъ сомнніемъ, такъ какъ мн начинало казаться, что мое писанье какъ будто ужъ слишкомъ смахиваетъ на рядъ холмовъ.

— Чего жъ теб еще надо? Вотъ оно Ж, а вотъ и О — лучше и желать нельзя! Ж да О, Пипъ, и выйдетъ Джо.

Я никогда не слыхалъ, чтобы Джо прочелъ вслухъ что-нибудь длинне этого односложнаго слова, а въ прошлое воскресенье въ церкви, когда я случайно повернулъ нашъ молитвенникъ вверхъ ногами, я замтилъ, что Джо ршительно ничмъ не выразилъ своего неодобренія, какъ будто я держалъ книгу какъ слдуетъ.

Желая воспользоваться настоящимъ случаемъ, чтобы выяснить, придется ли мн при обученіи Джо начинать съ самаго начала, я сказалъ ему:

— Ну-ка, Джо, прочти остальное.

— Остальное, Пипъ?— отозвался Джо, медленно водя по доск недоумвающимъ взглядомъ.— Разъ, два, три, здсь три Ж и три О, стало быть и три Джо, такъ ли, Пипъ?

Я нагнулся черезъ его плечо и, водя пальцемъ по доск, прочелъ ему все письмо.

— Удивительно!— воскликнулъ Джо, когда я кончилъ.— Да ты заправскій ученый!

— А какъ ты складываешь ‘Гарджери’, Джо?— спросилъ я его скромно-покровительственнымъ тономъ.

— Да я совсмъ не складываю,— отвчалъ Джо.

— Но предположимъ, что ты сталъ бы складывать.

— Нечего и предполагать, я знаю, что не сталъ бы, хотя я ужасно люблю читать.

— Правда, Джо?

— Ужасно. Дай мн хорошую книгу или хорошую газету, да посади меня у яркаго огонька,— лучшаго мн и не надо. Богъ ты мой,— продолжалъ онъ, потирая колни,— какъ дойдешь до Ж, а потомъ до О, такъ и подумаешь: ‘А вотъ и Джо’. Ну, какъ же не интересно!

Изъ этого я заключилъ, что воспитаніе Джо, подобно пару, находилось еще въ період младенчества. Продолжая свое изслдованіе, я спросилъ:

— Джо, разв ты никогда не ходилъ въ школу, когда былъ такой маленькій, какъ я?

— Нтъ, Пипъ.

— Отчего же ты, Джо, никогда не ходилъ въ школу, когда былъ такой маленькій, какъ я?

— Видишь ли, Пипъ,— проговорилъ Джо, взявъ кочергу и принимаясь помшивать огонь между нижними брусьями ршетки — обычное его занятіе, когда онъ задумывался.— Я скажу теб, почему. Мой отецъ, Пипъ, любилъ выпить и, когда напивался, колотилъ мою мать безо всякаго милосердія. Правду сказать, тутъ была и вся его работа, если не считать тхъ колотушекъ, что доставались отъ него мн. А ужъ меня-то онъ дубасилъ такъ усердно, какъ никогда не билъ молотомъ по своей наковальн… Ты слушаешь и понимаешь меня Пипъ?

— Да, Джо.

— Ну, вотъ по этому случаю мы съ матерью часто бгали отъ отца. Мать нанималась въ работницы и говорила мн: ‘Ну, Джо, теперь ты, слава Богу, будешь ходить въ школу’. Но у отца была та хорошая черта, что онъ не могъ жить безъ насъ. И вотъ онъ приходилъ съ цлой толпой и поднималъ такой гвалтъ у дверей тхъ домовъ, гд мы жили, что хозяева предпочитали не имть съ нами дла и выдавали насъ ему. И тогда онъ бралъ насъ домой и отдлывалъ на вс корки. Теперь ты видишь, Пипъ,— прибавилъ Джо, останавливаясь въ своемъ занятіи и поднимая на меня задумчивый взглядъ,— теперь ты видишь, что мшало моему ученію.

— Да, да, бдный Джо!

— Хотя, замть себ, Пипъ,— продолжалъ Джо, наставительно пристукнувъ кочергой по верхнему брусу,— замть, что, судя безпристрастно и воздавая каждому по дламъ его, нельзя не признать, что душа у моего отца была золотая.

Я этого не видлъ, но ничего не сказалъ.

— Ну вотъ понимаешь, Пипъ,— продолжалъ Джо,— кому-нибудь да нужно заботиться, чтобы было что сть, а то придется зубы на полку положить.

Это я понималъ и согласился съ Джо.

— Поэтому мой отецъ не мшалъ мн работать, вотъ я и занялся моимъ теперешнимъ ремесломъ, оно было и его ремесломъ, кабы онъ имъ занимался. И работалъ я хорошо, могу тебя уврить, Пипъ. Со временемъ я могъ содержать отца, и содержалъ до тхъ поръ, пока онъ свернулся отъ паралитическаго удара. И я собирался вырзать на его памятник:

‘Хоть и было въ немъ кое-что дурное,

‘Но помни, читатель, сердце у него было золотое’.

Джо продекламировалъ это двустишіе съ такою явною гордостью и такъ выразительно, что я спросилъ его, не онъ ли авторъ стиховъ.

— Да, я,— сказалъ Джо,— я одинъ. Я сочинилъ ихъ въ одну минуту, словно выковалъ цлую подкову съ одного удара. Я никогда не былъ такъ удивленъ во всю мою жизнь, я просто не врилъ своимъ ушамъ. Сказать теб правду — я даже сомнвался, моя ли это голова. Какъ я уже говорилъ теб, Пипъ, мн очень хотлось вырзать эти стихи на его памятник, но стихи стоять денегъ, какъ ты ихъ ни вырзывай — мелко или крупно, и я отложилъ попеченіе. Не говоря уже о похоронахъ, вс деньги, какія я могъ собрать, были нужны моей матери. Она бдняжка, была больна, совсмъ разбита, и вскор отправилась вслдъ за отцомъ: насталъ и ея чередъ отдохнуть,

Голубые глаза Джо стали влажны, и онъ потеръ ихъ одинъ за другимъ, но самымъ неудобнымъ и неделикатнымъ манеромъ, а именно круглой шишкой, красовавшейся на конц кочерги.

— Было очень тоскливо жить одному,— продолжалъ Джо,— и я познакомился съ твоей сестрой. И нельзя не сознаться, Пипъ,— при этомъ Джо взглянулъ на меня съ ршительнымъ видомъ, какъ будто былъ заране увренъ, что я не соглашусь съ нимъ,— твоя сестра красивая женщина.

Я невольно перевелъ глаза на огонь въ состояніи очевиднаго сомннія.

— Каково бы ни было семейное мнніе и мнніе свта насчетъ этого предмета, но я всегда скажу, Пипъ,— и Джо посл каждаго слова хлопалъ кочергой по верхнему брусу: — твоя сестра красивая женщина.

Я не нашелъ сказать ничего лучше, какъ:

— Очень радъ, Джо, что ты такъ думаешь.

— И я радъ,— подхватилъ Джо,— очень радъ, что я такъ думаю, Пипъ. Правда, она немного красна, пожалуй что и костей ей перепущено, но что это значитъ для меня?

Я остроумно замтилъ, что если это ничего не значитъ для него, то для кого же это и можетъ имть какое-нибудь значеніе.

— Конечно!— согласился Джо.— Именно это я и говорю. Ты правъ, дружище. Когда я познакомился съ твоей сестрой, вс только о томъ и говорили, какъ она выростила тебя отъ руки, и это было очень хорошо съ ея стороны,— такъ вс и говорили, а я вслдъ за всми. Что же до тебя,— продолжалъ Джо съ такимъ выраженіемъ лица, какъ будто видлъ передъ собой какую-то гадину,— то, если бъ ты только видлъ, какой ты былъ маленькій, слабенькій и жалкій, ты составилъ бы самое нелестное о себ мнніе,— ручаюсь теб.

Мн это несовсмъ понравилось, и я сказалъ:

— Ну, что обо мн толковать! Не стоило обращать на меня вниманія.

— Нтъ, стоило, Пипъ,— возразилъ онъ съ нжной простотой.— Когда я предложилъ твоей сестр стать моей женой и отправиться въ церковь, какъ только она будетъ согласна и готова перехать въ кузницу, я сказалъ ей: ‘Захвати съ собой и маленькаго. Да благословитъ Господь его, бдняжку,— сказалъ я твоей сестр,— для него найдется мсто въ кузниц’.

Я зарыдалъ, обнялъ Джо за шею и сталъ просить у него прощенія. Онъ выпустилъ изъ рукъ кочергу, крпко меня обнялъ и сказалъ:

— Мы съ тобой друзья до гроба, такъ ли Пипъ? Не плачь, старый товарищъ.

Посл этого краткаго перерыва, Джо такъ заключилъ свой разсказъ:

— Вотъ такъ, Пипъ, мы и живемъ съ тхъ поръ. Посиживаемъ себ у этого огонька и въ усъ не дуемъ… А теперь, Пипъ, когда ты возьмешь меня въ науку, и я долженъ сказать теб напередъ, я очень тупъ, страшно тупъ, Пипъ, помни одно: мистрисъ Джо не должна объ этомъ знать. Мы будемъ вести дло, такъ сказать, втихомолку. А почему втихомолку? Я теб сейчасъ скажу, Пипъ.

Онъ опять взялъ въ руки кочергу, безъ нея, я сомнваюсь, могъ бы ли онъ продолжать свое объясненіе.

— Твоя сестра увлекается правительствомъ.

— Увлекается правительствомъ, Джо?

Я былъ пораженъ, и у меня блеснула смутная мысль и даже, долженъ сознаться, надежда,— не развелась ли она съ Джо въ пользу лордовъ Адмиралтейства и Казначейства.

— Увлекается правительствомъ,— повторилъ Джо,— я хочу сказать, любить командовать тобой и мной.

— А — а!

— Едва ли ей понравится, если ея подданные будутъ^ученые,— продолжалъ Джо,— а въ особенности, если ученый буду я, она будетъ вчно бояться, чтобы я не взбунтовался. Понимаешь?

Я собирался отвтить ему вопросомъ и уже началъ: ‘А отчего…’ но Джо меня перебилъ:

— Постой минутку. Я знаю, Пипъ, что ты хочешь сказать. Постой на минутку. Я не спорю: случается, что твоя сестра налегаетъ на насъ, словно Великій Моголъ. Не спорю: подчасъ трудненько намъ приходится отъ ея тяжелой руки. Не спорю: въ тхъ же случаяхъ, когда твоя сестра раскипятится,— тутъ Джо понизилъ голосъ до шопота и взглянулъ на дверь,— справедливость требуетъ сказать, что она бдовая.

Джо произнесъ это слово съ такимъ чувствомъ, какъ будто оно начиналось по крайней мр съ двнадцати Б.

— Отчего я не взбунтуюсь? Это ты хотлъ спросить, когда я прервалъ тебя?

— Да, Джо.

— Видишь ли,— сказалъ Джо, переложивъ кочергу въ лвую руку, чтобы погладить правой свои бакенбарды, а когда онъ предавался этому мирному занятію, я всегда терялъ надежду добиться отъ него толку.— Видишь ли Пипъ, твоя сестра — замчательный умъ.

— Что это значитъ, Джо?— спросилъ я въ надежд припереть его къ стн, но Джо остался какъ нельзя боле доволенъ своимъ опредленіемъ и окончательно обезоружилъ меня, выворотивъ, такъ сказать, на изнанку свой прежній аргументъ и сказавъ кротко, но выразительно:

— Замчательный умъ твоя сестра,— при чемъ пристально взглянулъ мн въ глаза.

— А у меня нтъ замчательнаго ума,— продолжалъ онъ и, вернувшись къ своимъ бакенбардамъ, пересталъ глядть на меня.— А главное и послднее, Пипъ, старый дружище! я столько насмотрлся, какъ моя бдная мать работала, не разгибая спины, какъ невольница, надрывала свое честное сердце и не знала минуты покоя за всю свою жизнь, что теперь я смертельно боюсь обидть женщину, и скоре готовъ пересолить въ другую сторону, пусть ужъ лучше меня обижаютъ,— такъ я думаю, Пипъ. Конечно я предпочелъ бы отдлываться одинъ, я бы хотлъ, чтобъ не было ‘щекотуна’ для тебя, старый дружище, но не все выходитъ такъ, какъ бы намъ хотлось, и я надюсь, что ты не станешь обращать вниманія на мелкіе толчки.

Какъ ни былъ я молодъ, но съ этого вечера я сталъ еще больше восхищаться моимъ Джо. Онъ обращался со мной попрежнему какъ съ ровней, но посл этой бесды, когда я глядлъ на него въ спокойныя минуты и думалъ о немъ, у меня являлось новое чувство — сознаніе, что въ глубин души я смотрю на него снизу вверхъ.

— Однако,— сказалъ Джо, вставая, чтобы подбавить угольевъ,— часы ужъ захрипли: сейчасъ пробьетъ восемь, а ея все нтъ! Надюсь, что кобыла дяди Пембльчука не переломала себ ногъ.

Въ базарные дни мистрисъ Джо здила иногда въ городъ съ дядей Пембльчукомъ, чтобы помочь ему въ разныхъ хозяйственныхъ закупкахъ, гд требуется женскій глазъ. Дядя Пембльчукъ былъ холостъ и не доврялъ своей прислуг. На этотъ разъ день былъ базарный, и мистрисъ Джо отправилась въ одну изъ такихъ экспедицій.

Джо поправилъ огонь, подмелъ очагъ, и мы вышли на крыльцо послушать, не детъ ли телжка. Ночь была сухая и холодная, дулъ рзкій втеръ, и крпкій морозъ серебрилъ землю. ‘Въ такую ночь,— подумалъ я,— человкъ замерзнетъ на болотахъ’. Потомъ я взглянулъ на звзды, и мн представилось, какъ страшно должно быть замерзающему человку глядть на эти безчисленныя, лучезарныя свтила и не видть отъ нихъ ни помощи, ни состраданія.

— А вотъ и кобыла!— сказалъ Джо,— звенитъ копытами, словно колокольчикъ.

Стукъ желзныхъ подковъ о замерзшую землю звучалъ очень музыкально, и лошадка бжала повидимому быстре обыкновеннаго. Мы вынесли на дворъ стулъ, чтобы мистрисъ Джо было удобне вылзать изъ телжки, поправили огонь, чтобы она увидла яркій свтъ въ окнахъ, и осмотрли, все ли въ кухн по мстамъ.

Не успли мы покончить съ этими приготовленіями, какъ они подъхали, закутанные до самыхъ бровей.

Мистрисъ Джо вышла изъ телжки, мистеръ Пембльчукъ послдовалъ за нею, покрылъ кобылу попоной, и мы всей гурьбой вошли въ кухню, напустивъ съ собой столько холоднаго воздуха, что самый огонь за ршеткой, и тотъ, кажется, остылъ.

— Ну,— начала мистрисъ Джо, торопливо раскутываясь и сбросивъ на спину шляпку, гд она и повисла на лентахъ,— если и теперь этотъ мальчикъ не будетъ благодаренъ, остается только махнуть на него рукой.

Я постарался казаться благодарнымъ, насколько это возможно для мальчика* который ршительно не знаетъ, за что ему благодарить.

— Нужно только надяться,— прибавила моя сестра,— что его не слишкомъ избалуютъ. Я очень этого боюсь.

— Нтъ, она не изъ такихъ, мэмъ,— сказалъ мистеръ Пембльчукъ.— Она понимаетъ вещи.

Она? Я посмотрлъ на Джо, силясь, спросить, кто это ‘она’? Джо посмотрлъ на меня, и его губы и брови тоже спрашивали: ‘она’? Сестра поймала его на этомъ занятіи. Джо, какъ онъ длалъ это всегда въ такихъ случаяхъ, потеръ рукой переносицу и съ самымъ примирительнымъ видомъ посмотрлъ на сестру.

— Ну, въ чемъ дло?— огрызнулась по обыкновенію сестра.— Что ты на меня пялишься? Домъ горитъ, что ли?

— Кажется,— замтилъ вжливо Джо,— кажется, тутъ кто-то сказалъ: ‘она’?

— Ну да, она и есть ‘она’. Или, по твоему, миссъ Гевишамъ — ‘онъ’? Надюсь, что даже и ты не скажешь такой глупости,

— Миссъ Гевишамъ, та, что въ город живетъ?— спросилъ Джо.

— А разв есть еще миссъ Гевишамъ и за городомъ?— огрызнулась сестра.— Она хочетъ, чтобы мальчикъ приходилъ къ ней играть. Конечно онъ отправится, и пусть играетъ хорошенько,— прибавила сестра, потряхивая головой, какъ будто хотла поощрить меня къ игривости,— а не то я его такъ обработаю, что только держись.

Я слыхалъ о миссъ Гевишамъ, что живетъ въ город, да и вс на десятки миль кругомъ слыхали о ней, какъ о страшной богачк и женщин угрюмаго нрава. Жила она въ огромномъ мрачномъ дом, отлично защищенномъ отъ воровъ, и вела очень замкнутую жизнь.

— Все это прекрасно,— замтилъ въ недоумніи Джо.— Но какъ она знаетъ Пипа?— вотъ чему я дивлюсь.

— Дуракъ!— прикрикнула на него сестра,— да кто же говоритъ, что она его знаетъ?

— Но кажется,— замтилъ снова Джо съ величайшей учтивостью,— кто-то здсь упомянулъ, что она хочетъ, чтобъ онъ приходилъ къ ней играть.

— А разв не могла она спросить дядю Пембльчука, не знаетъ ли онъ какого-нибудь мальчика, который бы согласился приходить къ ней играть? И разв не можетъ дядя Пембльчукъ быть ея арендаторомъ и иногда — не говорю каждую четверть или полгода, потому что этого ты не поймешь,— а просто иногда приходить къ ней, чтобы заплатить свою ренту? И не могла разв она при этомъ спросить дядю Пембльчука, не знаетъ ли онъ какого-нибудь мальчика, который могъ бы приходить къ ней играть? И разв не могъ дядя Пембльчукъ, который всегда такъ внимателенъ и такъ заботится о насъ, хотя ты, Джозефъ, можетъ быть, и другого мннія,— вставила она тономъ глубочайшаго упрека, какъ будто Джо былъ самый неблагодарный изъ племянниковъ,— разв не могъ дядя Пембльчукъ указать на этого мальчика, который стоитъ здсь и чванится (торжественно объявляю, что ничего подобнаго не длалъ!) и которому я всю мою жизнь была добровольной рабой.

— Хорошо сказано!— воскликнулъ дядя Пембльчукъ.— Ловко! Въ самую точку! Теперь, Джозефъ, ты знаешь, въ чемъ дло?

— Нтъ, Джозефъ,— подхватила въ вид оправданія сестра тмъ же тономъ глубокаго упрека, между тмъ какъ Джо немилосердно теръ себ переносицу,— нтъ, ты еще не знаешь, въ чемъ дло. Ты, можетъ, думаешь, что знаешь, но въ дйствительности ты еще далекъ отъ этого, Джозефъ. Ты еще не знаешь насколько близко къ сердцу принимаетъ это дло дядя Пембльчукъ. Понимая, что, можетъ быть, вся будущность мальчика зависитъ отъ его знакомства съ миссъ Гевишамъ, дядя хочетъ взять его сегодня же въ городъ въ своемъ собственномъ экипаж, позволить ему переночевать у себя и завтра утромъ собственноручно представить его миссъ Гевишамъ .. Но Боже мой — закричала вдругъ сестра, съ отчаяніемъ бросая свою шляпу,— я тутъ стою и болтаю съ этимъ дурачьемъ, а дядя Пембльчукъ ждетъ, кобыла мерзнетъ, и мальчишка въ грязи съ головы до ногъ!

Съ этими словами она набросилась на меня, какъ коршунъ на ягненка, мгновенно окунула мое лицо въ деревянную лоханку и принялась поливать мою голову холодной водой, меня мылили и терли, царапали, толкли и скребли, пока я не лишился наконецъ всякой чувствительности. Замчу мимоходомъ: едва ли кто-нибудь знаетъ лучше меня, какъ непріятно прикосновеніе обручальнаго кольца, когда имъ безъ всякой пощады проводятъ по вашему лицу.

Когда насталъ конецъ омовеніямъ, меня облекли въ чистое, необыкновенно жесткое блье и втиснули въ страшно узкое платье, словно кающагося молодого гршника во власяницу. Затмъ меня вручили мистеру Пембльчуку, который принялъ меня чрезвычайно формально, какъ какой-нибудь шерифъ, и при этомъ разршился спичемъ, давно просившимся у него на языкъ:

— Мальчикъ, будь благодаренъ друзьямъ своимъ, въ особенности же тмъ, которые выростили тебя отъ руки.

— Прощай, Джо!

— Да хранитъ тебя Господь, Пипъ, старый дружище!

Я никогда еще не разставался съ Джо, и ужъ не знаю, слезы ли, или остатки мыльной воды, только въ телжк я довольно долго не могъ разглядть звздъ, а между тмъ он сіяли надо мной, нимало не выясняя ни того, зачмъ я долженъ ходить играть къ миссъ Гевишамъ, ни того, во что же собственно я буду тамъ играть.

Глава VIII.

Жилище мистера Пембльчука на Большой улиц базарнаго города отличалось крупитчатымъ и мучнистымъ характеромъ, какъ и подобало жилищу хлбнаго и сменного торговца. Мн казалось, что онъ долженъ быть счастливымъ человкомъ, имя въ своей лавк такое множество маленькихъ ящичковъ, и, заглянувъ въ одинъ изъ самыхъ нижнихъ, гд лежала куча пакетиковъ изъ срой бумаги, я подумалъ: ‘А что какъ вдругъ, въ одинъ прекрасный день, вс эти цвточныя смена и луковицы вздумаютъ удрать изъ своихъ темницъ и расцвсть на вол?’

Я задалъ себ этотъ вопросъ рано утромъ на другой день посл нашего прізда. Наканун вечеромъ меня прямо отправили спать на чердакъ подъ самую крышу, которая въ томъ мст, гд стояла моя кровать, была такъ низка, что черепицы приходились не выше фута надъ моей головой. Въ то же самое утро я сдлалъ и еще одно замчательное открытіе, а именно, что смена и рубчатый плисъ имютъ между собой какое-то странное сходство. Мистеръ Пембльчукъ ходилъ въ плисовыхъ штанахъ, и приказчикъ ходилъ въ плисовыхъ штанахъ, и почему-то весь этотъ плисъ и запахомъ, и видомъ наводилъ меня на мысль о сменахъ, которыя въ свою очередь имли столько общаго съ плисомъ, что я почти пересталъ ихъ различать. Когда же я замтилъ, что торговыя занятія мистера Пембльчука заключались преимущественно въ томъ, чтобы глядть черезъ улицу на шорника, который въ свою очередь смотрлъ на каретника, каретникъ же добывалъ себ средства тмъ, что держалъ руки въ карманахъ и любовался булочникомъ, а булочникъ, сложивъ руки на живот, не спускалъ глазъ съ овощнаго торговца, стоявшаго у своей двери и звавшаго на аптекаря. Человкъ, сидвшій надъ столикомъ съ лупою у глазъ, не обращая вниманія на толпу блузниковъ, вчно глазвшихъ въ окно его лавочки, былъ повидимому единственный человкъ на всей Большой улиц, вынужденный отдавать время и трудъ своему ремеслу.

Мы съ мистеромъ Пембльчукомъ завтракали въ восемь часовъ въ гостиной за лавкой, пока его приказчикъ наслаждался своимъ мутнымъ чаемъ и ломтемъ хлба съ масломъ, сидя въ лавк на мшк съ горохомъ. Общество мистера Пембльчука мн совсмъ не понравилось. Уже не говоря о томъ, что онъ вполн раздлялъ взглядъ моей сестры и находилъ, что моя пища должна имть характеръ исправительный и постный, уже не говоря о томъ, что онъ подсовывалъ мн одн корки, чуть-чуть смазывая ихъ масломъ, и разбавлялъ мое молоко такимъ количествомъ кипятку, что было бы гораздо откровенне вовсе не давать молока, но весь его разговоръ сводился исключительно на ариметику. Въ отвтъ на мое вжливое: ‘Съ добрымъ утромъ, сэръ’, онъ важно спросилъ: ‘Ну-ка, мальчуганъ: семью девять?’ Посудите сами: могъ ли я ему отвтить, такъ неожиданно припертый къ стн въ чужомъ мст да еще на пустой желудокъ? Я былъ очень голоденъ, но не усплъ я проглотить и перваго куска, какъ онъ принялся за правило сложенія, которое тянулось у насъ въ теченіе всего завтрака. ‘Семь да четыре? Да восемь? Да шесть? Да два? Да десять?’ и такъ дале до безконечности. Посл каждаго моего отвта, не успвалъ я сдлать глотокъ, какъ уже слдовалъ новый вопросъ, при чемъ самъ онъ сидлъ развалившись и, ничуть не утруждая себя ршеніемъ своихъ задачъ, лъ ветчину и теплую булку съ величайшимъ (если смю такъ выразиться) обжорствомъ и жадностью.

По всмъ этимъ причинамъ я былъ очень радъ, когда пробило десять часовъ, и мы отправились къ миссъ Гевишамъ, хотя меня сильно безпокоила мысль, какъ-то я буду отличаться подъ кровлей этой леди. Черезъ четверть часа мы подошли къ дому миссъ Гевишамъ. Это было старое, мрачное кирпичное зданіе со множествомъ желзныхъ засововъ и болтовъ. Нкоторыя окна были задланы, а изъ оставшихся незадланными вс нижнія были снабжены толстыми ршетками. Передъ домомъ былъ дворъ, тоже обнесенный ршеткой, такъ что намъ пришлось позвонить и ждать, чтобы отперли калитку. Въ ожиданіи я заглянулъ во дворъ (мистеръ Пембльчукъ и тутъ не утерплъ, чтобы не спросить: ‘Да четырнадцать?’ но я притворился, что не слышу) и замтилъ, что съ бокового фасада къ дому примыкала большая пивоварня. Она была въ бездйствіи и, повидимому, уже давно.

Но вотъ въ дом отворилось окошко, и звонкій голосъ спросилъ: ‘Кто пришелъ?’ На это мой руководитель отвтилъ: ‘Пембльчукъ’, Голосъ сказалъ: ‘Хорошо’, окошко затворилось, и во двор показалась молоденькая леди съ книгами въ рукахъ.

— Вотъ Пипъ,— сказалъ мистеръ Пембльчукъ, когда она подошла къ намъ.

— Такъ это Пипъ?— переспросила молодая леди, которая была очень красива и, повидимому, очень горда.

— Входи, Пипъ.

Мистеръ Пембльчукъ тоже хотлъ войти, но она захлопнула калитку передъ его носомъ.

— Разв вы хотли видть миссъ Гевишамъ?— спросила она.

— Да, если миссъ Гевишамъ желаетъ видть меня,— отвчалъ сконфуженный мистеръ Пембльчукъ.

— A!— сказала двочка,— но, видите ли, она совсмъ не желаетъ.

Это было высказано такъ ршительно, такимъ недопускающимъ возраженій тономъ, что мистеръ Пембльчукъ, несмотря на свое оскорбленное достоинство, не осмлился протестовать. Но зато онъ строго взглянулъ на меня, какъ будто я сдлалъ ему что-нибудь непріятное, и удалился съ укоризненнымъ напутствіемъ: ‘Мальчикъ, старайся, чтобы твое поведеніе сдлало честь тмъ, кто выростилъ тебя отъ руки’. Я боялся, что онъ вернется и крикнетъ мн въ калитку: ‘Да шестнадцать?’ Но онъ не вернулся.

Моя молоденькая проводница заперла калитку, и мы пошли черезъ дворъ. Онъ былъ вымощенъ и очень чистъ, но въ каждую трещинку между камнями пробивалась травка. Зданія пивоварни соединялись съ дворомъ узкимъ проулкомъ, деревянныя ворота этого проулка стояли настежь, какъ и сама пивоварня вплоть до высокой, окружавшей ее стны. Все здсь носило печать заброшенности и запустнія. Холодный втеръ, казалось, былъ здсь холодне, чмъ на улиц, страшно завывалъ въ пивоварн и вокругъ, словно между снастями корабля въ открытомъ мор.

Двочка замтила, что я смотрю на пивоварню, и сказала:

— Ты могъ бы безъ всякаго вреда выпить все крпкое пидо, которое варится здсь, какъ ты думаешь, мальчикъ?

— Я думаю, что могъ бы,— отвчалъ я застнчиво.

— Лучше и не пытаться варить здсь пиво, оно наврное прокиснетъ. Такъ ли, мальчикъ?

— Кажется, что такъ, миссъ,

— Да никто и не пытается,— прибавила она,— съ этимъ разъ навсегда покончено, и все это будетъ стоять запущеннымъ, пока не развалится. А крпкаго пива столько въ погребахъ, что его хватило бы затопить весь Барскій Домъ.

— Такъ называется этотъ домъ, миссъ?

— Да, это одно изъ его названій.

— А разв у него ихъ нсколько, миссъ?

— Да, два, его звали еще Satis, т. е. ‘довольно’. Это по-гречески, или по-латыни, или по-еврейски, не знаю ужъ на которомъ изъ этихъ языковъ, а можетъ быть и на всхъ трехъ.

— ‘Довольно’! Странное имя для дома, миссъ.

— Да,— отвчала она,— но нкогда оно имло боле глубокій смыслъ. Люди, окрестившіе домъ этимъ именемъ, хотли этимъ сказать, что владльцы его не могутъ желать ничего лучшаго. Повидимому, люди легко удовлетворялись въ г времена. Но не будемъ медлить, мальчикъ.

Несмотря на то, что она такъ часто звала меня мальчикомъ и притомъ съ небрежностью, далеко не длающей мн комплимента, сама она была приблизительно однихъ лтъ со мной. Конечно, она казалась гораздо старше, потому что была двочка, къ тому же очень хорошенькая и самоувренная. Со мной же она обращалась такъ презрительно, какъ будто ей пошелъ по крайней мр двадцать первый годъ, и она была королевой. Мы вошли въ домъ черезъ боковую дверь,— большая парадная была забита и заложена двумя поперечными цпями. Первое, что я замтилъ, это что коридоры были совсмъ темные, и что моя спутница оставила зажженную свчу у входа. Теперь она взяла эту свчу, и мы пошли по коридорамъ, потомъ поднялись на лстницу, и везд было темно, свтила только свча.

Наконецъ мы подошли къ какой-то двери, и она сказала мн:

— Входи.

Я отвчалъ скоре изъ застнчивости, чмъ изъ учтивости:

— Прежде вы, миссъ.

— Не глупи, мальчикъ! Я туда не пойду.

Она важно прошла мимо, и — что всего хуже — унесла съ собой свчу.

Это было очень непріятно, мн стало почти страшно. Оставалось только одно: постучать въ дверь. Въ отвтъ на мой стукъ, кто-то приказалъ мн войти. Я вошелъ и очутился въ довольно большой комнат, ярко освщенной восковыми свчами. Ни малйшій лучъ дневного свта не проникалъ въ эту комнату. Судя по меблировк, это была уборная, хотя назначеніе и форма многихъ предметовъ были мн въ то время совершенно незнакомы. Больше всего бросался въ глаза задрапированный столъ съ вызолоченнымъ зеркаломъ, и я сразу догадался, что это должно быть туалетный столъ важной барыни.

Не знаю, пришелъ ли бы я къ такому быстрому заключенію на этотъ счетъ, если бы за столомъ не сидла важная барыня. Въ мягкомъ кресл, облокотившись одною рукою на столъ и склонивъ голову на эту руку, сидло такое необыкновенное существо, какого я никогда не видалъ, да и врядъ ли когда-нибудь увижу.

Она была одта очень богато — въ атласъ, кружева и шелкъ,— все благо цвта. Башмаки на ней были тоже блые. Съ головы ея спускалась длинная блая фата, и въ волосахъ были свадебные цвты, но волосы были совсмъ сдые. Громадные брилліанты блестли у нея на ше и на рукахъ, и были разбросаны на стол. Платья, мене роскошныя, чмъ бывшее на ней, и полуупакованные чемоданы въ безпорядк валялись по всей комнат. Она, очевидно, не совсмъ еще кончила свой туалетъ: на ней былъ только одинъ башмакъ, другой лежалъ подл нея на стол, фата была приколота только наполовину, часы и цпочка еще не надты, кружева для лифа вмст съ брилліантами, носовымъ платкомъ, перчатками, цвтами и молитвенникомъ лежали безпорядочной кучей передъ зеркаломъ.

Все это я разсмотрлъ не сразу, хотя въ первый же моментъ замтилъ больше, чмъ можно было предполагать. Я замтилъ, напримръ, что все, что было тутъ благо, давно утратило свой блескъ и свжесть и совсмъ пожелтло. Я замтилъ, что сама невста такъ же поблекла, какъ и внчальный нарядъ и цвты, и попрежнему блестли только ея впалые глаза. Я замтилъ, что платье, сшитое, вроятно, на округленныя формы молодой двушки, свободно висло на высохшемъ тл, состоявшемъ только изъ кожи да костей. Какъ-то разъ я видлъ на ярмарк восковую женскую фигуру, изображавшую какое-то баснословное лицо въ парадномъ гробу. Другой разъ меня водили въ одну изъ старыхъ церквей на нашихъ болотахъ смотрть вырытый изъ церковнаго склепа скелетъ въ испепелившемся роскошномъ одяніи. Теперь мн казалось, что у восковой фигуры и скелета большіе черные глаза, и что глаза эти двигаются и смотрятъ на меня. Я закричалъ бы, если бы могъ.

— Кто это?— спросила дама, сидвшая у стола.

— Пипъ, мэмъ.

— Пипъ?

— Мальчикъ мистера Пембльчука, мэмъ, пришелъ сюда играть.

— Подойди ближе, дай мн взглянуть на тебя. Еще, еще ближе.

Теперь-то, стоя передъ ней и избгая смотрть на нее, я и разглядлъ подробно все, что ее окружало. Теперь я замтилъ, что ея карманные часы такъ же, какъ и другіе, висвшіе на стн, стояли и показывали^ девять часовъ безъ двадцати минутъ.

— Взгляни на меня,— сказала миссъ Гевишамъ.— Ты не боишься женщины, которая ни разу не видла солнца съ тхъ поръ, какъ ты родился?

Съ сожалніемъ долженъ признаться, что сказалъ величайшую ложь, отвтивъ ‘нтъ’.

— Знаешь ли ты, до чего я дотрагиваюсь?— спросила она, положивъ одну руку на другую и прижимая ихъ къ лвой сторон груди.

— Да, сударыня (при этомъ я вспомнилъ молодчика).

— Что же это?

— Ваше сердце.

— Разбитое!

Она произнесла это слово съ какимъ-то особеннымъ удареніемъ. Глаза ея блестли, а на губахъ играла горькая улыбка, не чуждая, впрочемъ, страннаго самодовольства. Она продержала руки у сердца нсколько времени и потомъ медленно опустила ихъ, какъ будто он были слишкомъ тяжелы.

— Я устала,— сказала миссъ Гевишамъ.— Я нуждаюсь въ развлеченіи, а со взрослыми людьми — мужчинами и женщинами — я покончила. Играй.

Самый строгій читатель, я думаю, согласится, что едва ли можно было придумать для злополучнаго мальчика боле неудобоисполнимую задачу при существующихъ обстоятельствахъ.

— У меня бываютъ иногда болзненныя фантазіи,— продолжала она.— Теперь у меня явилась фантазія, чтобы кто-нибудь игралъ при мн. Ну, ну!— и она нетерпливо замахала правой рукой.— Играй! Играй! Играй!

На одну минуту, при воспоминаніи объ угрозахъ моей сестры, мн пришла было отчаянная мысль пробжаться по комнат на четверенкахъ, изображая телжку мистера Пембльчука, но я сейчасъ же почувствовалъ, что такой подвигъ мн не подъ силу, и продолжалъ стоять и глядть на миссъ Гевишамъ. Должно быть, мое поведеніе показалось ей простымъ упрямствомъ, потому что посл того, какъ мы съ ней обмнялись довольно продолжительными взглядами, она сказала:

— Ты упрямый дикарь,

— Нтъ, миссъ, мн жаль васъ и жаль, что я не могу сейчасъ играть. Если вы на меня пожалуетесь, сестра накажетъ меня, и потому я охотно сталъ бы играть если бъ могъ, но все здсь такъ ново, странно, такъ красиво или печально…

Я замолчалъ, испугавшись, что могу сказать лишнее, а можетъ быть, уже и сказалъ, и мы снова уставились другъ на друга.

Потомъ она отвела глаза отъ моего лица, осмотрла свое платье, туалетный столикъ, взглянула на себя въ зеркало и прошептала:

— Такъ ново для него и такъ старо для меня. Такъ странно ему, такъ знакомо мн и такъ печально для насъ обоихъ! Позови Эстеллу.

Такъ какъ она все еще смотрлась въ зеркало, то я подумалъ, что она продолжаетъ говорить сама съ собой, и не шевелился.

— Позови Эстеллу,— повторила она, сверкнувъ на меня глазами.— Ты можешь это сдлать? Выйди и позови Эстеллу.

Стоять въ темнот, въ незнакомомъ коридор и выкликать ‘Эстелла’, обращаясь къ гордой молоденькой леди, которая остается невидимой и не думаетъ откликаться, и чувствовать при этомъ всю свою дерзость,— было для меня почти что не лучше, чмъ играть по заказу. Но наконецъ она откликнулась, и свча ея — мелькнула какъ звздочка въ длинномъ темномъ коридор.

Миссъ Гевишамъ сдлала ей знакъ подойти ближе, взяла со стола брилліантовую брошку и приложила ее сперва къ блой шейк двочки, а потомъ къ ея прекраснымъ чернымъ волосамъ.

— Вс эти брилліанты будутъ твои, моя дорогая, и ты сумешь ихъ носить. Поиграй теперь въ карты съ этимъ мальчикомъ.,

— Съ этимъ мальчикомъ? Да онъ простой крестьянскій мальчишка!

Какъ это ни странно, но мн показалось, что миссъ Гевишамъ сказала:

— Но вдь ты можешь разбить его сердце.

— Во что ты умешь играть, мальчикъ?— спросила меня Эстелла тономъ величайшаго презрнія.

— Только въ ‘дурачки’, миссъ.

— Ну, такъ оставь его въ дуракахъ,— сказала миссъ Гевишамъ, и мы услись за карты.

Тутъ только я началъ понимать, что въ этой комнат не только карманные и стнные часы, но и все давно остановилось. Я замтилъ, что миссъ Гевишамъ положила брошку на то самое мсто, откуда взяла ее. Пока Эстелла сдавала карты, я посмотрлъ на столъ и увидлъ, что лежавшій на немъ башмакъ нкогда блый, а теперь совсмъ желтый, никогда не былъ надванъ. Я посмотрлъ на лвую ногу хозяйки, на которой не было башмака, и увидлъ, что шелковый, когда-то блый чулокъ совсмъ пожелтлъ и износился. Казалось, не будь здсь этой остановки во всемъ, этой мертвой неподвижности пожелтвшихъ отъ времени, разрушающихся предметовъ, тогда и это поблекшее подвнечное платье на высохшемъ тл не напоминало бы до такой степени савана, а фата — гробового покрова. И вотъ, пока мы играли въ карты, она сидла тутъ живымъ трупомъ. Оборки и отдлка ея платья были словно изъ пепла. Я ничего не зналъ тогда о старинныхъ трупахъ, которые случайно отрываютъ иногда и которые разсыпаются въ прахъ, какъ только къ нимъ прикоснешься, но я часто думалъ впослдствіи, что эта женщина должна была производить впечатлніе такого трупа: при взгляд на нее должно было казаться, что вся она обратится въ пепелъ при первомъ соприкосновеніи съ лучомъ дневного свта.

— Этотъ мальчикъ зоветъ валетовъ хлапами,— сказала съ презрніемъ Эстелла въ первую же игру.— И какія у него грубыя руки и толстые сапоги!

Не помню, чтобы когда-нибудь раньше я стыдился своихъ рукъ, но теперь он показались мн весьма непривлекательными: ея презрніе ко мн было такъ велико, что я и самъ заразился имъ.

Она выиграла, и я началъ сдавать. Я засдался, что было вполн естественно, такъ какъ я зналъ, что она пристально слдить за мною и ждетъ, чтобы я сдлалъ какую-нибудь неловкость. Итакъ, я засдался, и она назвала меня глупымъ, косолапымъ крестьянскимъ мальчишкой.

— Ты ничего не говоришь о ней,— замтила мн миссъ Гевишамъ, взглянувъ на насъ,— Она насказала теб много непріятнаго, а ты молчишь. Что ты думаешь о ней?

— Мн не хочется говорить,— пробормоталъ я.

— Скажи мн на ухо,— предложила миссъ Гевишамъ, нагибаясь ко мн.

— Я думаю, что она очень горда,— прошепталъ я.

— А еще?

— Что она очень красива.

— А еще?

— Что она любитъ оскорблять (Эстелла глядла на меня въ эту минуту съ видомъ полнйшаго отвращенія).

— А еще?

— Мн хочется домой.

— Какъ? Чтобъ никогда не видть ея больше, несмотря на то, что она такъ красива?

— Я не увренъ, что мн никогда не захочется ея видть, но теперь мн хочется домой.

— Ты скоро пойдешь,— сказала громко миссъ Гевишамъ.— А теперь кончай игру.

Если бы не та единственная странная улыбка, которой она меня встртила, я бы, кажется, не поврилъ, что миссъ Гевишамъ способна улыбаться. Выраженіе вчнаго, упорнаго ожиданія застыло теперь на ея лиц и, казалось, ничто не въ силахъ было вывести ее изъ этого оцпеннія, вполн гармонировавшаго со всей обстановкой. Грудь ея ввалилась, сама она согнулась, надтреснутый голосъ былъ такъ глухъ, что слова вылетали точно изъ могилы. Вся она производила такое впечатлніе, какъ будто и тло ея, и душа, все и вн, и внутри ея сломилось подъ тяжестью страшнаго удара. Мы доиграли игру, и я остался дуракомъ. Эстелла бросила на столъ карты, словно презирала ихъ за то, что он побывали у меня въ рукахъ.

— Когда же назначить теб прійти?— сказала миссъ Гевишамъ.— Постой, дай мн подумать.

Я напомнилъ было ей, что у насъ сегодня среда, но она опять остановила меня нетерпливымъ движеніемъ правой руки.

— Хорошо, хорошо! Мн нтъ дла до того, какіе тамъ у васъ дни въ недл и какія недли въ году. Приходи черезъ шесть дней. Слышишь?

— Слышу, миссъ.

— Эстелла, веди его. Дай ему пость, и пусть онъ, пока стъ, походитъ и осмотрится. Иди, Пипъ.

Я сошелъ внизъ вслдъ за свчой, какъ прежде поднялся наверхъ за этой самой свчой, и Эстелла оставила ее на прежнемъ мст. Пока не отворилась входная дверь, я думалъ, что на двор ночь. Яркій блескъ дневного свта ошеломилъ меня, и мн показалось, что я провелъ нсколько, часовъ въ этой странной комнат, гд днемъ горли свчи.

— Теб придется подождать здсь, мальчикъ,— сказала Эстелла и исчезла, затворивъ за собой дверь.

Оставшись одинъ на двор, я воспользовался этимъ случаемъ и взглянулъ на свои грубыя руки и толстые сапоги. Мое мнніе объ этихъ аксессуарахъ было теперь не совсмъ благопріятно. Они никогда не смущали меня прежде, теперь же поражали своею вульгарностью,

Я ршилъ спросить Джо, съ какой стати онъ научилъ меня называть валетовъ хлапами, когда ихъ нужно звать валетами. Я пожаллъ, что Джо не былъ боле прилично воспитанъ и не могъ дать мн необходимаго лоска.

Эстелла вернулась съ хлбомъ, говядиной и небольшой кружкой пива. Она поставила кружку на одну изъ каменныхъ плитъ, которыми былъ вымощенъ дворъ, и сунула мн хлбъ съ мясомъ, даже не взглянувъ на меня, какъ какой-нибудь собаченк. Я былъ такъ униженъ, задтъ, оскорбленъ, обиженъ разозленъ, огорченъ,— не могу даже подобрать подходящаго слова для выраженія того чувства, которое я испытывалъ тогда,— что къ глазамъ моимъ подступили слезы. Въ эту минуту двочка взглянула на меня, на лиц ея выразился восторгъ отъ сознанія, что она была причиной этихъ слезъ, это заставило меня сдержаться и посмотрть ей прямо въ глаза. Она презрительно тряхнула головой (мн показалось, что въ этомъ движеніи было гордое сознаніе собственнаго торжества и моего униженія) и пошла прочь.

Но когда она ушла, я сталъ искать мста, гд бы спрятаться, зашелъ за одну изъ дверей пивоварни, прислонился рукой къ стн, положилъ на нее голову и заплакалъ. Я плакалъ, колотилъ ногами въ стну, дергалъ себя за волосы, обида моя была такъ горька, боль, которую я не умю назвать такъ остра, что я чувствовалъ непреодолимую потребность причинить себ какую-нибудь вншнюю физическую боль, въ вид противодйствія.

Воспитаніе сестры сдлало меня чувствительнымъ. Въ томъ крохотномъ мірк, въ которомъ живутъ дти, кто бы ихъ ни воспитывалъ, ничто не подмчается такъ тонко и не чувствуется такъ больно, какъ несправедливость. Конечно, ребенокъ подвергается только мелкимъ несправедливостямъ, но вдь и самъ онъ малъ, и мірокъ его малъ, и его деревянная лошадка мала, хотя для него она такъ же высока, какъ огромный ирландскій скакунъ для взрослаго человка. Съ самаго ранняго дтства я въ душ постоянно боролся съ несправедливостью. Съ тхъ поръ, какъ научился говорить, я уже зналъ, что сестра моя въ своихъ капризныхъ и гнвныхъ выходкахъ была несправедлива ко мн. Во мн таилась глубокая увренность, что ея выкармливаніе меня отъ руки не давало ей ни малйшаго права кормить меня пинками. Я лелялъ эту увренность, несмотря ни на какія наказанія, немилости, запиранія, лишенія обда и тому подобныя исправительныя мропріятія, и благодаря тому, что она крпла и росла во мн втихомолку, я сдлался такимъ застнчивымъ и чувствительнымъ.

Изливъ свои оскорбленныя чувства въ горючихъ слезахъ и въ неистовыхъ ударахъ о стну пивоварни, я вытеръ лицо рукавомъ и вышелъ изъ-за двери. Хлбъ и говядина были очень вкусны, пиво пріятно согрвало, и вскор я былъ въ состояніи спокойно оглядться вокругъ. Да, все здсь было заброшено, даже голубятня на двор пивоварни скривилась на одинъ бокъ отъ втра и качалась на своемъ шест, такъ что будь на ней голуби, они смло могли бы вообразить себя въ открытомъ мор. Но не было ни голубей въ голубятн, ни лошадей въ конюшн, ни свиней въ хлву, ни солода въ амбар, а въ котлахъ и чанахъ даже и не пахло пивомъ и зерномъ. Съ послднимъ клубомъ дыма отсюда улетла вся жизнь. Въ прилегавшемъ дворик валялись цлой грудой пустые боченки съ кислымъ воспоминаніемъ о пролетвшихъ надъ ними лучшихъ дняхъ, но воспоминаніе было слишкомъ кисло даже и для остатковъ прежняго пива, раздляя въ этомъ отношеніи участь многихъ своихъ собратій.

Въ самомъ дальнемъ конц двора пивоварни былъ густой садъ, обнесенный стной, настолько низкой, что я могъ уцпиться за нее и, приподнявшись на рукахъ, заглянуть въ садъ. Я увидлъ тогда, что садъ примыкалъ къ дому и весь заросъ бурьяномъ, но на зеленыхъ и желтыхъ дорожкахъ виднлись слды, какъ будто кто-нибудь гулялъ здсь иногда, и мн даже показалось, что и теперь Эстелла уходила отъ меня по нимъ. Впрочемъ, она мерещилась мн всюду. Напримръ, когда я, поддавшись искушенію, сталъ ходить по боченкамъ, мн показалось, что и она ходитъ по нимъ на противоположномъ конц двора. Она шла спиною ко мн, придерживая руками свои пышные распущенные темные волосы, и скрылась изъ моихъ глазъ, ни разу не оглянувшись. То же было со мной и въ пивоварн, т. е. въ томъ вымощенномъ высокомъ зданіи, гд нкогда варилось пиво, и гд теперь еще сохранялась вся необходимая для этого утварь. Когда я вошелъ туда и, пораженный мрачностью этого мста, остановился у двери, боязливо озираясь, я видлъ какъ она прошла между пустыхъ очаговъ, поднялась по легкой желзной лстниц и скрылась въ галлере гд-то наверху, словно улетла на небо.

Въ этомъ-то именно мст и въ этотъ самый моментъ со мной случилась очень странная вещь, поразившая меня и тогда, а впослдствіи еще больше. Случайно обративъ глаза (немного ослпленные яркимъ зимнимъ свтомъ) на большую деревянную перекладину въ низкомъ углу зданія, направо отъ меня, я увидлъ тамъ повшенную женскую фигуру. Она была въ бломъ плать, уже пожелтвшемъ отъ времени, и только одна нога ея была въ башмак. Она висла такъ, что я могъ хорошо разсмотрть ветхую, почти испепелившуюся отдлку ея платья и ея лицо: это было лицо миссъ Гевишамъ, и губы ея шевелились, точно она силилась позвать меня. Отъ страха при вид этой фигуры,— тмъ боле, что (какъ я былъ совершенно увренъ) за минуту передъ тмъ ея здсь не было,— я сперва побжалъ прочь, а вслдъ затмъ бросился къ ней. Каковъ же былъ мой ужасъ, когда, взглянувъ опять на перекладину, я увидлъ, что на ней ничего нтъ,

Только яркій свтъ морознаго дня, видъ людей, проходившихъ по ту сторону калитки, да живительное дйствіе хлба, говядины и пива помогли мн немного прійти въ себя, но, пожалуй, даже и это не подйствовало бы, не появись въ ту минуту Эстелла съ ключами, чтобы выпустить меня. Я зналъ, что, замть она только мой испугъ, она будетъ имть отличный поводъ глядть на меня свысока и ршилъ не давать ей этого повода.

Проходя мимо, она бросила на меня торжествующій взглядъ, какъ будто радовалась, что мои руки были жестки, а сапоги грубы, и, отворивъ калитку, ждала, чтобъ я прошелъ. Я прошелъ, не глядя на нее, вдругъ она дернула меня за рукавъ.

— Отчего ты не плачешь?

— Оттого что не хочу.

— Нтъ, хочешь. Ты плакалъ до того, что чуть не ослпъ, и теперь еще почти плачешь.

Она презрительно разсмялась, вытолкнула меня на улицу и заперла за мною калитку. Я пошелъ прямо къ мистеру Пембльчуку и очень обрадовался, не заставъ его дома. Я сказалъ приказчику, когда мн назначено явиться къ миссъ Гевишамъ, и отправился въ свое четырехмильное путешествіе къ нашей кузниц, обдумывая дорогой все виднное и глубоко огорчаясь тмъ, что я простой крестьянскій мальчишка, что руки мои жестки, сапоги грубы, что у меня сложилась презрнная привычка называть валетовъ хлапами, что я гораздо невжественне, чмъ считалъ себя еще вчера вечеромъ, и что вообще я провожу жизнь въ такомъ низкомъ кругу.

Глава IX.

Когда я пришелъ домой, сестр было очень любопытно разузнать про миссъ Гевишамъ, и она закидала меня вопросами. Кончилось тмъ, что я получилъ хорошій подзатыльникъ и ткнулся лицомъ въ стну только за то, что недостаточно подробно отвчалъ на эти вопросы.

Если въ душ другихъ дтей таится хотя бы только сотая доля того страха быть непонятымъ, какой испытывалъ я,— а я отнюдь не вижу уважительныхъ причинъ считать себя въ этомъ случа какимъ-нибудь чудовищнымъ исключеніемъ,— то этотъ страхъ можетъ служить лучшей разгадкой дтской скрытности. Я былъ увренъ, что если я опишу миссъ Гевишамъ такою, какой ее видли мои глаза, меня не поймутъ. Мало того, я былъ увренъ, что не поймутъ и самое миссъ Гевишамъ. Правда, она и для меня была совершенной загадкой, но какое то внутреннее чувство говорило мн, что съ моей стороны было бы дурно и вроломно представить ее (не говорю уже объ Эстелл) любопытнымъ взорамъ мистрисъ Джо такой, какою она была въ дйствительности. Вслдствіе этого я отвчалъ по возможности кратко, предпочитая тыкаться лицомъ въ кухонную стну.

Хуже всего было то, что несносный Пембльчукъ, пожираемый непреодолимымъ любопытствомъ узнать все, что я видлъ и слышалъ, пріхалъ въ своей телжк какъ разъ къ чаю, желая заполучить отъ меня вс подробности. И уже одинъ видъ этого мучителя съ его рыбьими глазами, разинутымъ ртомъ, вопросительно торчащими блобрысыми волосами и жилетомъ, раздувшимся отъ ариметическихъ суммъ, придалъ еще боле упорства моей скрытности.

— Ну, мальчуганъ,— началъ дядя Пембльчукъ, какъ только его усадили на почетное кресло у огня,— какъ ты провелъ время въ город?

— Ничего себ, сэръ,— отвчалъ я, причемъ сестра показала мн кулакъ,

— Ничего себ?— повторилъ мистеръ Пембльчукъ.— Ничего себ — не отвтъ. Скажи намъ, что ты разумешь подъ твоимъ ‘ничего себ’?

Очень можетъ быть, что частое соприкосновеніе лба съ известкой содйствуетъ развитію упрямства. Какъ бы то ни было, но благодаря этому обстоятельству, мое упрямство было твердо, какъ алмазъ. Подумавъ съ минуту, я отвтилъ, какъ будто высказывалъ необыкновенно новую мысль:

— Я и разумю: ничего себ.

У сестры вырвалось нетерпливое восклицаніе, и она уже собиралась накинуться на меня,— защитить меня было некому, потому что Джо работалъ въ кузниц,— но мистеръ Пембльчукъ остановилъ ее, сказавъ:

— Не портите своего характера, мэмъ, и предоставьте мн мальчика. Предоставьте его мн..

Затмъ онъ повернулъ меня къ себ, какъ будто собирался стричь, и сказалъ:

— Перво-на-перво,— чтобы привести мысли въ порядокъ,— скажи-ка мн, что составятъ сорокъ три пенса?

Я разсчелъ, каковы будутъ для меня послдствія, если я отвчу ‘четыреста фунтовъ’, и, сообразивъ, что они будутъ не изъ пріятныхъ, ршился дать по возможности подходящій отвтъ, совравъ всего пенсовъ на восемь. Тогда мистеръ Пембльчукъ заставилъ меня прослушать чуть ли не всю таблицу монетъ, начавъ съ скромнаго: ‘въ шиллинг двнадцать пенсовъ’ и торжественно закончивъ: ‘и такъ сорокъ пенсовъ составляютъ три шиллинга и четыре пенса’, и затмъ побдоносно спросилъ, какъ будто теперь-то я ужъ никакъ не могъ ошибиться: ‘Ну, сколько же составятъ сорокъ три пенса?’ На что я, посл долгаго размышленія, отвтилъ: ‘Не знаю’. Онъ мн до того надолъ, что я, право сомнваюсь, зналъ ли я что-нибудь въ ту минуту.

Мистеръ Пембльчукъ завертлъ головой, точно хотлъ вывинтить изъ меня толковый отвтъ, и спросилъ:

— Можетъ быть, по твоему сорокъ три пенса составятъ семь шиллинговъ, шесть пенсовъ и три фартинга? А?

— Да,— отвчалъ я, и хотя сестра моментально надрала мн уши, я былъ вполн вознагражденъ, видя, что мой отвтъ испортилъ его шутку и заставилъ его бросить несносную ариметику.

— Ну, мальчуганъ, скажи-ка намъ, какова изъ себя миссъ Гевишамъ?— началъ онъ снова посл минутнаго молчанія, скрестивъ на груди руки и покачивая головой.

— Очень высокая и смуглая,— отвчалъ я.

— Правда, дядя?— спросила сестра.

— Мистеръ Пембльчукъ кивнулъ головой, изъ чего я заключилъ, что онъ никогда не видалъ миссъ Гевишамъ, потому что она была и не высока, и не смугла.

— Хорошо!— проговорилъ съ гордостью мистеръ Пембльчукъ.— Вотъ какъ слдуетъ приниматься за дло. Теперь онъ отъ насъ не уйдетъ. Неправда ли, мэмъ?

— Я знаю только одно,— отвчала мистрисъ Джо,— я хотла бы, чтобы онъ всегда былъ при васъ. Вы такъ умете обходиться съ нимъ.

— Ну, мальчикъ, что же она длала, когда ты пришелъ?— спросилъ мистеръ Пембльчукъ.

— Сидла въ черной бархатной карет,— отвчалъ я.

Мистеръ Пембльчукъ и мистрисъ Джо удивленно переглянулись — что было вполн естественно,— и оба повторили,

— Въ черной бархатной карет?

— Да,— сказалъ я,— а миссъ Эстелла,— кажется, она ея племянница,— подавала ей въ карету пирожное и вино на золотомъ поднос. И всмъ намъ дали пирожнаго и вина на золотыхъ подносахъ, и я отправился сть на запятки,— такъ она велла.

— Былъ ли тамъ еще кто?— спросилъ мистеръ Пембльчукъ.

— Только четыре собаки,— отвчалъ я.

— Большія или маленькія?

— Огромныя,— и он дрались изъ-за телячьихъ котлетъ, а котлеты были въ серебряной корзинк.

Мистеръ Пембльчукъ и мистрисъ Джо опять переглянулись въ совершенномъ изумленіи. На меня напало какое-то безуміе, я былъ какъ свидтель, который махнулъ рукой на все и готовъ врать все, что угодно, даже подъ пыткой.

— Ради самого Бога, гд же была карета?— спросила сестра.

— Въ комнат миссъ Гевишамъ.

Они опять вытаращили глаза.

— Но безъ лошадей,— добавилъ я ради правдоподобія, хотя за минуту передъ тмъ собирался впречь въ карету четверку роскошно убранныхъ коней.

— Да разв это возможно, дядя?— спросила мистрисъ Джо.— Что хочетъ мальчикъ этимъ сказать?

— Я объясню вамъ, мэмъ,— сказалъ м-ръ Пембльчукъ.— Я думаю, что это портъ-шэзъ. Она, знаете ли, немного тронута, даже и очень тронута, во всякомъ случа вполн достаточно для того, чтобы проводить цлые дни въ портъ-шэз.

— Видли вы ее когда-нибудь въ портъ-шэз, дядя?— спросила мистрисъ Джо.

— Какъ же могъ я видть ее въ портъ-шэз?— возразилъ мистеръ Пембльчукъ, вынужденный наконецъ къ сознанію.— Вдь я никогда не видалъ ее, ни разу, ни однимъ глазомъ не взглянулъ на нее.

— Боже милостивый! Какъ же вы съ ней говорили?

— Да такъ же и говорилъ,— отвчалъ съ досадой мистеръ Пембльчукъ.— Когда я былъ тамъ, меня подвели къ двери, дверь была полуоткрыта, такимъ манеромъ мы и переговаривались. Не говорите, мэмъ, что вы этого не знали. Но дло не въ томъ: мальчикъ ходитъ же туда играть. Во что же вы играли, мальчуганъ?

— Во флаги,— отвчалъ я. (Прошу замтить, что я и самъ себ удивляюсь, когда вспоминаю, сколько я тогда налгалъ.)

— Во флаги?— повторила сестра.

— Да. Эстелла махала голубымъ флагомъ, я — краснымъ, а миссъ Гевишамъ махала изъ окна своей кареты серебрянымъ съ золотыми звздочками. А потомъ мы вс махали саблями и кричали ура.

— Саблями?— какъ эхо повторила сестра.— Да откуда же вы достали сабли?

— Изъ шкапа,— сказалъ я.— И я видлъ въ немъ еще пистолеты, варенье и пилюли. И ставни въ комнат были заперты, и горли свчи.

— Это врно, мэмъ,— подтвердилъ м-ръ Пэмбльчукъ, важно кивнувъ головой.— Совершенно врно — это я самъ видлъ.

И оба выпучили на меня глаза, я же съ видомъ полнйшей невинности тоже глядлъ на нихъ, разглаживая рукой штаны на правой колнк.

Продолжай они свои распросы, и я безъ сомннія выдалъ бы себя, потому что и тогда уже я собирался сообщить имъ, что на двор летлъ воздушный шаръ, и непремнно сообщилъ бы, если бы моя фантазія не колебалась между шаромъ и медвдемъ въ пивоварн. Но, къ счастью, они были такъ заняты обсужденіемъ чудесъ, уже предложенныхъ мною ихъ вниманію, что я избжалъ грозившей мн опасности. Вниманіе ихъ было еще всецло поглощено моимъ разсказомъ, когда Джо, кончивъ свою работу, пришелъ пить чай. Скоре затмъ, чтобы облегчить свою душу, чмъ порадовать его, сестра поспшила передать ему вс мои мнимыя похожденія.

Только теперь, когда я увидлъ, какъ Джо, широко раскрывъ свои голубые глаза, въ нмомъ изумленіи поводилъ ими по кухн, я почувствовалъ раскаяніе, мн стало стыдно передъ нимъ, но только передъ нимъ, а не передъ остальными. Только по отношенію къ Джо, къ нему одному, я считалъ себя юнымъ чудовищемъ и почти не слушалъ, какъ т двое пространно разбирали, какія выгоды доставятъ мн знакомство и милость миссъ Гевишамъ. Они ни мало не сомнвались, что миссъ Гевишамъ ‘сдлаетъ что-нибудь’ для меня, и вопросъ шелъ о томъ, въ какой форм проявится это что-то. Мистрисъ Джо стояла на томъ, что это будетъ ‘недвижимая собственность’, а мистеръ Пембльчукъ склонялся больше въ пользу кругленькой преміи за обученіе меня какому-нибудь приличному ремеслу, напримръ хлбной и смянной торговл.

Джо страшно разсердилъ обоихъ высказавъ блестящее предположеніе, что, можетъ быть, мн подарятъ одну изъ четырехъ собакъ, которыя дрались изъ-за телячьихъ котлетъ. ‘Если твоя дурацкая башка не можетъ придумать ничего лучшаго,— сказала ему на это сестра,— такъ ступай-ка лучше работать’. И Джо ушелъ.

Когда мистеръ Пембльчукъ ухалъ, сестра принялась за мытье, а я пробрался въ кузницу къ Джо и сидлъ тамъ молча, пока онъ не кончилъ работу.

Когда онъ кончилъ, я сказалъ ему:

— Прежде, чмъ ты погасишь огонь, Джо, мн бы хотлось сказать теб одну вещь.

— Въ самомъ дл?— спросилъ Джо, подвигая свою табуретку ближе къ горну.— Ну, говори. Въ чемъ же дло, Пипъ?

— Джо,— сказалъ я, захвативъ въ руку его засученный рукавъ и крутя его между указательнымъ и большимъ пальцемъ.— Ты помнишь все, что я разсказывалъ про миссъ Гевишамъ?

— Еще бы не помнить!— отвтилъ Джо.— Я врю теб! просто, чудеса!

— Какъ ни ужасно, Джо, но это неправда.

— Что ты говоришь, Пипъ!— воскликнулъ Джо, отшатнувшись въ величайшемъ изумленіи.— Неужели ты хочешь сказать, что ..

— Да, Джо, все это ложь.

— Не можетъ быть чтобы все, Пипъ! Не станешь же ты, надюсь, уврять, что тамъ не было черной бархатной кар… (послднее слово онъ проглотилъ, такъ какъ я отрицательно качалъ головой). Но по крайней мр собаки то были, Пипъ? Слушай, Пипъ,— прибавилъ онъ убдительно.— Ну, допустимъ, что не было телячьихъ котлетъ, но собаки то вдь были?

— Нтъ, Джо.

— Ну, хоть одна? хоть щенокъ? Вспомни, Пипъ.

— Нтъ, Джо, тамъ не было ничего подобнаго.

Я безнадежно глядлъ на Джо, а Джо въ смущеніи смотрлъ на меня.

— Пипъ, дружище! Это не ладно, голубчикъ! До чего же ты такъ дойдешь?

— Это ужасно, Джо, правда вдь?

— Ужасно!— воскликнулъ Джо.— Страшно подумать! Что это на тебя напало?

— Не знаю, что на меня напало, Джо,— отвчалъ я, выпуская его рукавъ, и услся у его ногъ, повсивъ голову,— но мн хотлось бы, чтобы ты не училъ меня звать валетовъ хлапами, чтобъ сапоги мои не были такъ грубы, а руки такъ жестки.

Потомъ я сказалъ Джо, что чувствую себя очень несчастнымъ, что я не могъ разсказать всего мистрисъ Джо и Пембльчуку, потому что они такъ строги ко мн, что у миссъ Гевишамъ была хорошенькая молодая леди,— очень гордая, и что она назвала меня простымъ, обыкновеннымъ мальчишкой, и что я самъ это чувствую и желалъ бы не быть такимъ обыкновеннымъ, и что отсюда то и пошло все это вранье, хотя я самъ не знаю какъ.

Это была метафизическая задача, столь же неразршимая для Джо, какъ и для меня. Но Джо, недолго думая, вывелъ ее изъ области метафизической и такимъ образомъ остался побдителемъ.

— Есть одна вещь, въ которой ты можешь быть увренъ, Пипъ,— сказалъ Джо посл нсколькихъ минутъ размышленія,— а именно, что ложь есть ложь. Откуда бы она ни пришла, ей не слдъ приходить, ибо идетъ она отъ самого отца лжи и къ нему же приводитъ. Никогда не лги, Пипъ. Это плохой путь стать необыкновеннымъ, дружище. Да и почему ты такой ужъ обыкновенный, я право не возьму въ толкъ. Въ нкоторыхъ вещахъ, ты даже совсмъ необыкновенный. Ты, напримръ, необыкновенно какъ малъ, потомъ ты необыкновенно ученый.

— Нтъ, Джо, я невжда, я во всемъ отсталъ.

— Вздоръ. Взгляни-ка, какое письмо ты вчера накаталъ, да еще по печатному. Я видывалъ таки письма на своемъ вку — джентльменскія! — и могу побожиться: далеко имъ до печатнаго.

— Я почти ничему не учился, Джо. Ты слишкомъ хорошаго обо мн мннія, вотъ и все.

— Ну, хорошо, пусть такъ,— сказалъ Джо,— но такъ или нтъ, во всякомъ случа для того, чтобы стать необыкновеннымъ ученикомъ, нужно прежде быть обыкновеннымъ, надюсь. Самъ король на своемъ трон съ короной на голов не могъ бы сидть и писать свои парламентскіе акты по печатному, если бы не началъ съ азбуки, когда былъ еще простымъ принцемъ. Да,— прибавилъ Джо, многозначительно качая головою,— и ему приходилось начинать съ А и добираться до Z. А я знаю, какое это трудное дло, хотя и не могу объяснить, во всей тонкости, какъ оно длается.

Въ этомъ мудромъ разсужденіи таился лучъ надежды, и она ободрила меня.

— Не лучше ли,— продолжалъ задумчиво Джо,— не лучше ли для людей обыкновенныхъ по званію и по достатку водить знакомство съ такими же обыкновенными людьми, а не ходить играть съ необыкновенными?… Кстати, надюсь, флаги-то были тамъ?

— Нтъ, Джо.

— Жаль, что тамъ не было флаговъ… Такъ лучше это было бы или хуже, теперь уже поздно ршать, сестра твоя развоюется, а до этого не слдуетъ допускать, по крайней мр умышленно. Слушай же, Пипъ, что теб скажетъ твой истинный другъ. Вотъ что скажетъ теб твой истинный другъ. Если ты не можешь стать необыкновеннымъ, идя прямо, такъ не добраться теб до этого и кривымъ путемъ. А потому, Пипъ, никогда больше не лги, живи честно, честно и умрешь.

— Ты не сердишься на меня, Джо?

— Нтъ, дружище. Но принимая во вниманіе, какая это была отчаянно смлая шутка,— я говорю про собачью драку и телячьи котлеты,— я посовтовалъ бы теб, какъ искренній доброжелатель, когда ты ляжешь въ постель, пораздумать объ этомъ. Вотъ и все, старый дружище, не длай этого больше, и дло съ концомъ.

Когда тг пришелъ въ свою маленькую комнатку и прочелъ молитвы, я не забылъ совта Джо, но юный умъ былъ такъ неблагодарно настроенъ, что, лежа въ постели, я долго еще думалъ о томъ, какимъ обыкновеннымъ показался бы Эстелл-Джо, простой кузнецъ, какими жесткими нашла бы она его руки и какими грубыми его сапоги. Я думалъ о томъ, что Джо и моя сестра сидятъ теперь въ кухн, и о томъ, что и самъ я пришелъ сюда изъ кухни, а миссъ Гевишамъ и Эстелла никогда не сидятъ въ кухн и сочли бы это унизительнымъ для себя. Я заснулъ, припоминая все, что сдлалъ у миссъ Гевишамъ, и мн казалось, что я пробылъ тамъ цлые недли и мсяцы, а не какихъ-нибудь два-три часа, и что это было давно привычное, старое воспоминаніе, а не только что случившееся происшествіе.

Это былъ памятный для меня день, потому что онъ произвелъ во мн большую перемну. Но такъ бываетъ и съ каждымъ. Вычеркните изъ вашего прошлаго одинъ какой-нибудь замчательный день, и подумайте, какъ измнилась бы вся ваша жизнь. Остановитесь, читатель, и вспомните на минуту ту длинную цпь желзную или золотую, ту гирлянду изъ цвтовъ или терніевъ, которая никогда бы не вплелась въ вашу судьбу, не будь того памятнаго дня, когда появилось ея первое звено.

Глава X.

Дня черезъ два, въ одно прекрасное утро, когда я только что проснулся, меня оснила счастливая мысль: я ршилъ, что лучшее для меня средство стать необыкновеннымъ, это постараться вывдать отъ Бидди все, что она знала сама. Преслдуя эту блестящую идею, я въ тотъ же вечеръ, какъ только пришелъ къ бабушк мистера Вопсля, сказалъ Бидди, что имю особенныя причины желать выдвинуться въ свт и буду ей очень обязанъ, если она подлится со мной своими знаніями. Бидди, особа въ высшей степени обязательная, сейчасъ же согласилась и, не откладывая ни минуты, приступила къ выполненію своего общанія.

Программа учебныхъ занятій, принятая за руководство бабушкой мистера Вопсля, можетъ быть очерчена въ очень немногихъ словахъ. Ученики ли яблоки и совали другъ другу за шею соломенки, пока бабушка мистера Вопсля, собравшись наконецъ съ духомъ, не начинала хлестать всхъ безъ разбора березовымъ прутомъ. Получивъ эту награду съ нескрываемой насмшкой, ученики выстраивались въ линію и шумно передавали изъ рукъ въ руки обтрепанную книжку. Въ книжк были: азбука, таблица умноженія и склады, то есть были когда-то. Какъ только книжка начинала ходить по рукамъ, бабушка мистера Вопсля впадала въ столбнякъ, но былъ ли это просто сонъ или припадокъ ревматизма, оставалось для насъ загадкой. Тогда ученики принимались за сравнительное изслдованіе вопроса о томъ, чьи сапоги могли сильне отдавить пальцы сосду. Это умственное упражненіе длилось до тхъ поръ, пока не вбгала Бидди съ тремя библіями, истрепанными и общипанными до того, что он имли скоре видъ чурбановъ, испещренныхъ ржавчиной и образцами всхъ возможныхъ наскомыхъ, раздавленныхъ между страницами. Эта часть урока оживлялась обыкновенно отдльными стычками между Бидди и строптивыми учениками. Когда сраженіе кончалось, Бидди называла цифру страницы, и мы принимались читать вслухъ вс заразъ, какъ умли, или, врне, какъ попало, такъ что выходилъ ужаснйшій хоръ, Бидди однообразно пронзительнымъ тономъ выводила первый голосъ, и никто изъ насъ не зналъ и не интересовался знать, что онъ читалъ. Посл нсколькихъ минуть такого оглушительнаго гвалта бабушка мистера Вопсля наконецъ просыпалась, набрасывалась на перваго попавшагося мальчика и драла его за уши. Это было знакомъ, что вечерніе классы кончены, и мы стремительно вылетали на улицу, торжествуя неистовымъ гамомъ побду разума и науки. Справедливость побуждаетъ меня замтить, что ученикамъ не возбранялось развлекаться писаньемъ на доск и даже чернилами (когда они имлись), но зимою эта отрасль знанія была почти недоступна по той простой причин, что маленькая лавочка, служившая намъ классной, а бабушк мистера Вопсля гостиной и спальней, едва освщалась сальнымъ огаркомъ, съ котораго, за отсутствіемъ щипцовъ, никогда не снимали нагара.

Я понималъ, что при такихъ обстоятельствахъ не скоро попадешь въ необыкновенные люди, тмъ не мене я ршился попробовать, и въ тотъ же вечеръ Бидди приступила къ выполненію своей части нашего договора, сообщивъ мн нкоторыя свднія изъ своего прейсъ-куранта по вопросу о сахарномъ песк и вручивъ мн для копированія на дому очень старинную, фигурную букву D, которую она срисовала съ заголовка газеты и которую я принялъ сначала за изображеніе пряжки.

Разумется, въ нашей деревн былъ кабачокъ и, разумется, Джо любилъ иногда выкурить тамъ трубочку. Въ этотъ вечеръ я получилъ отъ сестры строжайшее приказаніе зайти, на обратномъ пути изъ школы, за Джо къ ‘Тремъ Веселымъ Гребцамъ’ и доставить его домой, во что бы то ни стало. Поэтому я направилъ свои стопы, къ ‘Тремъ Веселымъ Гребцамъ’.

Въ ‘Трехъ Веселыхъ Гребцахъ’ была стойка, а за дверью, на стн, надъ самой стойкой, красовался длинный, выведенный мломъ, рядъ счетовъ, которые, мн казалось, никогда не уплачивались. Они были здсь съ тхъ поръ, какъ я себя помню, и росли гораздо быстре меня. Но въ нашей мстности было вдоволь млу, и, вроятно, жители ея не упускали случаевъ употреблять его съ пользой.

Была суббота, и хозяинъ кабачка посматривалъ на эти счеты довольно угрюмо, но такъ какъ я имлъ дло до Джо, а не до него, то, пожелавъ ему добраго вечера, прошелъ въ общую комнату въ конц коридора, гд горлъ яркій огонь и гд Джо покуривалъ свою трубочку въ обществ мистера Вопсля и какого-то незнакомца. Джо, по обыкновенію, встртилъ меня радостнымъ: ‘А, Пипъ! старый дружище! и въ ту же секунду незнакомецъ повернулся и взглянулъ на меня.

У этого человка былъ таинственный видъ, и я никогда не видалъ его раньше. Голова у него была совсмъ на сторону, и одинъ глазъ полузакрытъ, какъ будто онъ прицливался во что-то изъ невидимаго ружья. Онъ вынулъ изо рта трубку, медленно выпустилъ дымъ и, упорно глядя на меня, кивнулъ мн головой. Я отвтилъ тмъ же, и онъ снова кивнулъ и подвинулся на скамейк, уступая мн мсто рядомъ съ собой.

Но таки, какъ я имлъ обыкновеніе, являясь въ это укромное мстечко, всегда садиться рядомъ съ Джо, то сказалъ незнакомцу: ‘Благодарствуйте, сэръ’, и помстился на противоположной скамейк по сосдству съ Джо. Незнакомецъ посмотрлъ на Джо и, замтивъ, что тотъ не обращаетъ на него вниманія, кивнулъ мн еще разъ и потеръ свою ногу очень страннымъ способомъ, по крайней мр такъ мн показалось.

— Такъ вы говорите,— сказалъ незнакомецъ, обращаясь къ Джо,— что вы кузнецъ.

— Да, точно,— отвтилъ Джо.

— Не желаете ли чего-нибудь, выпить мистеръ… Кстати, я еще не знаю вашей фамиліи.

Джо назвалъ свою фамилію, и незнакомецъ снова обратился къ нему:

— Не желаете ли чего-нибудь выпить, мистеръ Гарджери? на мой счетъ, конечно. Я хотлъ бы съ вами чокнуться.

— Сказать вамъ по правд,— отвчалъ на это Джо,— у меня обычай всегда пить на свой собственный счетъ.

— Обычай? Полноте,— возразилъ незнакомецъ.— Одинъ разъ куда ни шло, и притомъ сегодня суббота. Скажите-ка лучше, что вы предпочитаете, мистеръ Гарджери?

— Разв только, чтобъ не разстраивать компанію… Такъ и быть — рому.

— Рому,— повторилъ незнакомецъ.— Ну, а другой джентльменъ чего бы желалъ?

— Я тоже за ромъ,— сказалъ мистеръ Вопсль.

— Рому на троихъ!— крикнулъ незнакомецъ хозяину.

— Другой джентльменъ,— замтилъ Джо, въ вид рекомендаціи указывая рукой на мистера Вопсля,— другой джентльменъ — причетникъ нашей церкви, читаетъ такъ, что прямо заслушаешься.

— А,— быстро сказалъ незнакомецъ, прицливаясь въ меня своимъ прищуреннымъ глазомъ,— это та уединенная церковь, что стоитъ сейчасъ за болотомъ, среди могилъ?

— Та самая,— сказалъ Джо.

Крякнувъ съ довольнымъ видомъ, незнакомецъ вытянулъ ноги вдоль своей скамейки и продолжалъ курить. На немъ была плоская, широкополая дорожная шляпа, а подъ ней платокъ, обвязанный вокругъ головы на манеръ ермолки, такъ что волосъ не было видно. Мн показалось, что въ то время, какъ онъ глядлъ на огонь, на лиц его мелькнула хитрая улыбка.

— Я незнакомъ съ этой мстностью, господа, но мн кажется, что вплоть до самой рки здсь совсмъ пустынно.

— Большая часть болотъ дйствительно пустынна,— сказалъ Джо.

— Такъ, такъ. А что, попадаются тамъ цыгане, бродяги или какіе-нибудь бглые?

— Нтъ,— сказалъ Джо,— разв изрдка зайдетъ бглый каторжный. Да и то не легко напасть на него. Не правда ли, мистеръ Вопсль?

Мистеръ Вопсль, припомнивъ, вроятно, испытанныя имъ некогда непріятности, величественно, но довольно холодно согласился съ словами Джо.

— Должно быть, вамъ случалось ловить этихъ господъ?— спросилъ незнакомецъ.

— Да, одинъ разъ,— отвчалъ Джо.— Не то, чтобы намъ непремнно хотлось ихъ поймать, понимаете, но мы отправились, какъ зрители: а, мистеръ Вопсль и Пипъ. Помнишь, Пипъ?

— Помню.

Незнакомецъ опять взглянулъ на меня, прищуривъ глазъ, какъ будто выбралъ меня мишенью для своего невидимаго ружья, и сказалъ:

— Этотъ поджарый паренекъ, кажется, прешустрый. Какъ вы его назвали?

— Пипомъ,— сказалъ Джо.

— Это его крестное имя?

— Нтъ.

— Такъ прозвище?

— Нтъ, это онъ самъ такъ передлалъ свое имя, когда былъ совсмъ маленькій, и съ тхъ поръ мы вс такъ его зовемъ.

— Онъ вашъ сынъ?

— Онъ?— сказалъ Джо, размышляя, хотя тутъ собственно не о чемъ было размышлять, но уже такова была манера въ ‘Веселыхъ Гребцахъ’ глубоко обдумывать каждый вопросъ, который обсуждался за трубкой.— Онъ? Нтъ, онъ мн не сынъ.

— Такъ племянникъ?— спросилъ незнакомецъ.

— Племянникъ?— повторилъ Джо съ тмъ же видомъ глубокаго раздумья.— Нтъ, не хочу васъ обманывать, онъ мн и не племянникъ.

— Такъ какъ же, чортъ возьми, онъ вамъ приходится?— спросилъ незнакомецъ, и мн показалось, что его разспросы принимали ужъ слишкомъ энергическую форму.

Тутъ въ разговоръ вмшался мистеръ Вопсль, какъ человкъ вполн компетентный по части всякаго родства и свойства, обязанный помнить, въ какомъ колн родства допускается бракъ, и разъяснилъ узы, связывавшія меня съ Джо. Разъ ужъ заговоривъ, мистеръ Вопсль наговорился всласть и, закончивъ необыкновенно рычащимъ монологомъ изъ Ричарда III, счелъ свою цитату вполн объясненною, прибавивъ: ‘какъ говоритъ поэтъ’.

Здсь я долженъ замтить, что всякій разъ, какъ мистеръ Вопсль обращался ко мн, онъ считалъ своимъ долгомъ поерошить мои волосы и спустить ихъ мн на глаза. Я ршительно не могу понять, почему вс люди его круга, посщая нашъ домъ, непремнно подвергали меня той же самой непріятности, но хорошо помню, что всякій разъ, какъ рчь заходила обо мн, даже въ раннемъ дтств, какой-нибудь услужливый медвдь немедленно, въ знакъ покровительства, производилъ надо мной эту горячительную операцію.

Все это время незнакомецъ смотрлъ на меня, и смотрлъ съ такимъ видомъ, какъ будто ршился наконецъ выстрлить и убить меня наповалъ. Но посл своего упоминанія о чорт онъ не промолвилъ ни слова до тхъ поръ, пока не принесли кружки съ ромомъ и водой, тутъ онъ сдлалъ свой выстрлъ и притомъ въ высшей степени необыкновенный.

Это не было какое-нибудь словесное замчаніе, а нмая пантомима, остроумно обращенная исключительно ко мн. Онъ и размшивалъ, и отхлебывалъ свой ромъ такъ, что я не могъ не принять этого на свой счетъ. Онъ отхлебывалъ и мшалъ не ложкой, которую ему подали, а подпилкомъ.

Онъ длалъ это такъ, что никто, кром меня, не видлъ подпилка, и, кончивъ мшать, вытеръ его и положилъ въ боковой карманъ. Я узналъ подпилокъ Джо и сейчасъ догадался, что незнакомецъ знаетъ моего каторжника. Я глядлъ на него, словно околдованный, но теперь онъ уже не обращалъ на меня вниманія и, развалившись на своей скамь, преспокойно бесдовалъ о рк.

Въ нашей деревн существовалъ превосходный обычай производить по субботамъ генеральную чистку, чтобы, какъ слдуетъ омывшись и освжившись, встртить заботы грядущей недли, и, благодаря этому обычаю, Джо осмливался по субботамъ просиживать въ кабачк лишніе полчаса сравнительно съ другими днями. Когда эти полчаса и ромъ съ водою пришли одновременно къ концу. Джо всталъ, чтобъ идти, и взялъ меня за руку.

— Постойте на минутку, мистеръ Гарджери,— сказалъ незнакомецъ.— У меня тутъ гд-то въ карман есть новенькій шиллингъ, я хочу подарить его мальчику.

Онъ отыскалъ шиллингъ въ пригоршн мелкой монеты, завернулъ его въ какую-то измятую бумажку и подалъ мн.

— Это твое,— сказалъ онъ.— Помни, твое собственное.

Я поблагодарилъ, выпучивъ на него глаза въ ущербъ всякимъ приличіямъ и крпко прижимаясь къ Джо. Онъ пожелалъ доброй ночи Джо, пожелалъ доброй ночи мистеру Вопслю (который шелъ съ нами) и подмигнулъ мн своимъ стрляющимъ глазомъ, то есть не подмигнулъ, а крпко зажмурился, но какихъ чудесъ нельзя выразить глазомъ, зажмуривая его! Будь я въ болтливомъ настроеніи духа, то мн пришлось бы говорить одному, такъ какъ мистеръ Вопсль разстался съ нами у дверей ‘Веселыхъ Гребцовъ’, а Джо все время шелъ съ широко-раскрытымъ ртомъ, чтобы дать запаху рома хорошенько испариться. Но я былъ такъ ошеломленъ встрчей со страннымъ незнакомцемъ, напомнившей мн мой проступокъ и моего каторжника, что не могъ думать ни о чемъ другомъ.

Когда мы появились въ кухн, сестра была не въ особенно дурномъ настроеніи духа, и это необыкновенное обстоятельство придало Джо смлости разсказать ей немедленно о полученномъ мною шиллинг.

— Фальшивый, наврно фальшивый,— замтила мистрисъ Джо торжествующимъ тономъ,— иначе онъ не далъ бы его мальчику. Покажи-ка.

Я вынулъ шиллингъ изъ бумажки, и онъ оказался настоящимъ.

— А это что?— сказала мистрисъ Джо, бросая шиллингъ и хватаясь за бумажку.— Два фунтовые билета?!

Да, это были дв засаленныя ассигнаціи по фунту стерлинговъ каждая, состоявшія, судя по ихъ виду, въ самой горячей дружб со всми скотными рынками графства. Джо схватилъ свою шляпу и побжалъ къ ‘Веселымъ Гребцамъ’, чтобы возвратить ихъ по принадлежности. Пока онъ ходилъ, я сидлъ на своемъ всегдашнемъ мст, въ углу, и безсмысленно смотрлъ на сестру, въ полной увренности, что этого человка уже не застанутъ въ кабак.

Дйствительно, Джо скоро вернулся и сказалъ, что незнакомецъ ушелъ, но что онъ, Джо, объявилъ объ этихъ билетахъ въ ‘Трехъ Веселыхъ Гребцахъ’.

Тогда сестра завернула ихъ въ бумажку, запечатала и положила подъ сушеные розовые листья въ чайницу, служившую украшеніемъ камина въ парадной гостиной. И здсь они лежали много дней и ночей, преслдуя меня какъ кошмаръ.

Я очень плохо спалъ въ эту ночь, я все думалъ о странномъ человк, цлившемся въ меня изъ своего невидимаго ружья, и о томъ, какъ дурно и низко входить въ тайныя сношенія съ каторжниками (я было совсмъ позабылъ этотъ печальный случай изъ моей преступной жизни). Кром того, меня преслдовалъ подпилокъ. Я содрогался отъ ужаса при мысли, что онъ можетъ всегда снова появиться на сцену, когда я мене всего буду этого ожидать. Я убаюкивалъ себя, стараясь думать о миссъ Гевишамъ и о будущей сред, но и во сн я видлъ все тотъ же подпилокъ, мн пригрезилось, что чья-то невидимая рука высовываетъ его изъ-за двери, и я съ крикомъ проснулся.

Глава XI.

Въ назначенный день я отправился къ миссъ Гевишамъ, и на мой несмлый звонокъ у калитки появилась Эстелла. Впустивъ меня, она заперла калитку и, какъ въ первый разъ, повела меня въ темный коридоръ, гд стояла свчка. Она не заговаривала со мной и даже не глядла на меня, пока не взяла свчу въ руку, но тутъ взглянула на меня черезъ плечо и сказала съ обычной надменностью: ‘Сегодня ты пойдешь сюда’ и повела меня въ другую часть дома.

Коридоръ былъ очень длиненъ и повидимому огибалъ весь нижній этажъ Барскаго Дома, но мы прошли только одну сторону квадрата и тутъ Эстелла остановилась, поставила свчу и отворила какую-то дверь. Показался снова дневной свтъ, и я очутился на маленькомъ вымощенномъ дворик, примыкавшемъ своей противоположной стороной къ стоявшему особнякомъ жилому дому, который, судя по его виду, вроятно служилъ квартирой управляющему пивоварни. Въ наружной стн дома были вдланы часы миссъ Гевишамъ, и эти остановились на сорока минутахъ девятаго.

Мы вошли въ этотъ домъ черезъ открытую дверь и очутились въ мрачной низкой комнат, въ задней части нижняго этажа. Въ комнат были гости, и Эстелла присоединилась къ нимъ, сказавъ мн: ‘Подожди тамъ, мальчикъ, пока тебя позовутъ’, ‘Тамъ’ означало — у окна, я отправился, куда мн велли, и сталъ смотрть въ окно, далеко не въ пріятномъ состояніи духа.

Окно приходилось надъ самой землей и выходило въ заброшенный уголокъ стараго сада, гд не было ничего, кром разоренной гряды капустныхъ кочерыжекъ и одинокаго буковаго дерева: когда-то дерево было подстрижено въ форм пуддинга, но теперь пустило на верхушк новыя втки совсмъ другого цвта, и все вмст имло такой видъ, какъ будто верхушка пуддинга вылзла изъ кастрюли и подгорла. Такъ думалось мн, пока я смотрлъ на дерево.

За ночь выпало немного снгу, растаявшаго въ остальныхъ мстахъ, но лежавшаго еще въ холодной тни этого уголка сада, и втеръ крутилъ его и подбрасывалъ къ окну, какъ будто сердился на меня за то, что я пришелъ сюда.

Я догадался, что мой приходъ прервалъ разговоръ въ комнат и что присутствующіе смотрятъ на меня. Изъ всей компаніи я могъ видть только отраженіе пламени камина въ оконномъ стекл, но чувствовалъ всми своими фибрами, что составляю предметъ всеобщаго вниманія.

Въ комнат были три дамы и одинъ джентльменъ.

Я не простоялъ и пяти минутъ у окна, какъ уже пришелъ почему-то къ заключенію, что вс они льстецы и хвастуны, и каждый притворяется, что не замчаетъ этихъ свойствъ въ остальныхъ, потому что иначе ему или ей пришлось бы сознаться, что и сами они такіе же льстецы и хвастуны.

Вс они имли какой-то безнадежный скучающій видъ, словно ждали, чтобъ кто-нибудь ихъ развеселилъ, и даже самая болтливая изъ дамъ принуждена была говорить поджавъ губы, чтобы скрыть звоту. Эта дама (ее звали Камилла) очень напомнила мн мою сестру, съ той только разницей, что она была старше, и черты ея лица были грубе. Когда я разсмотрлъ ее лучше, я даже подумалъ: ‘Слава Богу еще, что у нея хоть какія-нибудь черты’,— такъ плоско и безцвтно было ея длинное лицо.

— Бдняга!— сказала эта дама такимъ же рзкимъ тономъ, какимъ обыкновенно говорила и моя сестра.— Самъ себ врагъ!

— Конечно, гораздо похвальне быть врагомъ другого,— сказалъ джентльменъ,— по крайней мр естественне.

— Кузенъ Раймондъ,— замтила другая дама,— мы должны любить ближняго.

— Сара Покетъ,— возразилъ кузенъ Раймондъ,— кто же ближе человку, какъ не онъ самъ?

Миссъ Покетъ засмялась, и Камилла засмялась и, одерживая звокъ, сказала: ‘Богъ идея!’ Но мн показалось, что эта ‘идея’ пришлась имъ очень по душ. Третья дама, до тхъ поръ молчавшая, выразительно замтила: ‘Совершенно справедливо’.

— Бдняга!— начала опять Камилла (я чувствовалъ все это время, что они глядли на меня).— Онъ такой странный. Ну кто повритъ, что, когда умерла жена Тома, его нельзя было убдить, что дтямъ необходимо носить широкія плерезы. ‘Боже мой’ говорилъ онъ: ‘къ чему плерезы, Камилла? вдь бдныя сиротки и такъ въ черномъі’ Какъ это похоже на Матью! Такая дикая идея?

— Въ немъ есть хорошія черты, положительно есть,— сказалъ кузенъ Раймондъ.— Боже упаси, чтобъ я сталъ отрицать въ немъ хорошія черты, но у него никогда не было и никогда не будетъ ни малйшаго понятія о приличіяхъ.

— Вы знаете,— продолжала Камилла, я была принуждена настоять. Я сказала: этого требуетъ честь фамиліи. Я сказала, что безъ широкихъ плерезовъ вся фамилія будетъ обезславлена. Я проплакала съ завтрака до обда. Я испортила себ пищевареніе. Кончилось тмъ, что онъ вспылилъ по обыкновенію, помянулъ чорта и сказалъ: ‘Такъ длайте, какъ знаете’. И слава Богу, для меня всегда будетъ утшеніемъ знать, что я немедленно, по проливному дождю, отправилась и закупила все необходимое.

— А заплатилъ онъ?— спросила Эстелла.

— Вопросъ, моя милая, совсмъ не въ томъ, кто заплатилъ,— отвчала Камилла.— Я купила, и я часто буду съ отрадой вспоминать объ этомъ, просыпаясь ночью.

Звонъ отдаленнаго колокольчика и чей-то крикъ или зовъ, пронесшійся эхомъ по всему коридору, прервали бесду, и Эстелла сказала мн: ‘Пойдемъ, мальчикъ’. Когда я повернулся, чтобъ идти, вс они взглянули на меня съ величайшимъ презрніемъ, и уходя я слышалъ, какъ Сара Покетъ сказала, ‘Чего же еще ждать посл этого?’ а Камилла прибавила съ негодованіемъ: ‘Видана ли такая фантазія? Вотъ идея!’

Мы шли со свчей по темному коридору, вдругъ Эстелла остановилась и, рзко обернувшись, такъ что почти коснулась моего лица, сказала своимъ язвительнымъ тономъ:

— Ну!

— Что такое, миссъ?— спросилъ я, съ трудомъ удерживаясь, чтобъ не упасть на нее.

Она глядла на меня и я, конечно, тоже глядлъ на нее.

— Красива я?

— Да, мн кажется, что вы очень красивы.

— И дерзка?

— Не такъ, какъ въ прошлый разъ,— сказалъ я.

— Не такъ?

— Да.

При послднемъ вопрос она вспыхнула и, когда я отвтилъ, изо всей силы ударила меня по лицу.

— Вотъ теб, мужикъ, уродецъ! Ну, а теперь что ты думаешь обо мн?

— Не скажу.

— Потому что скажешь тамъ, на верху?

— Нтъ, не потому.

— Отчего ты теперь не плачешь, противный мальчишка?

— Отъ того, что я уже никогда больше не буду плакать изъ-за васъ.

Это заявленіе было величайшею ложью, какую я когда-либо произносилъ, потому что даже и тогда сердце мое обливалось слезами, и одинъ я знаю, сколькихъ слезъ она мн стоила потомъ.

Посл этого эпизода мы стали подниматься по лстниц и тутъ встртили господина, сходившаго ощупью внизъ.

— Кто это съ вами?— спросилъ онъ, останавливаясь и вглядываясь въ меня.

— Мальчикъ,— отвчала Эстелла.

— Это былъ рослый, очень смуглый человкъ, съ необыкновенно большой головой и такими же руками. Онъ взялъ меня своей широкой рукой за подбородокъ и приподнялъ мое лицо, чтобъ лучше разсмотрть его при свт свчи. На темени у него была большая плшь, а густыя черныя брови торчали щетиной. Глаза сидли очень глубоко и имли крайне непріятный острый и подозрительный взглядъ. У него была массивная часовая цпочка и рзкія черныя точки на тхъ мстахъ, гд росли его борода и бакенбарды, если бъ онъ ихъ отпускалъ. Онъ былъ мн совсмъ чужой, и я не могъ предвидть, что со временемъ онъ будетъ играть роль въ моей жизни, однако я тогда же хорошо его разсмотрлъ.

— Деревенскій мальчикъ? а?

— Да, сэръ,— отвчалъ я.

— Какъ ты попалъ сюда?

— Миссъ Гевишамъ прислала за мною,— пояснилъ я.

— Ну, веди же себя хорошенько. Я хорошо знаю васъ, мальчишекъ, вс вы премерзкій народъ. Смотри же,— сказалъ онъ, нахмуривъ брови и кусая ноготь большого пальца,— веди себя хорошо!

Съ этими словами онъ выпустилъ мой подбородокъ,— чему я былъ очень радъ, такъ какъ рука его пахла душистымъ мыломъ,— и пошелъ внизъ. Я подумалъ, не докторъ ли онъ, но нтъ, онъ не могъ быть докторомъ,— у докторовъ боле спокойная и внушительная манера. Мн некогда было предаваться дальнйшимъ догадкамъ, такъ какъ мы скоро пришли въ комнату миссъ Гевишамъ, гд и сама она и все остальное было совершенно въ томъ же вид, въ какомъ я ихъ оставилъ. Эстелла поставила меня у дверей, и я стоялъ, пока миссъ Гевишамъ не подняла на меня глазъ изъ-за своего туалетнаго столика.

— Такъ!— сказала она безъ малйшаго признака испуга или удивленія. Дни идутъ, да?

— Да, мэмъ. Сегодня…

— Нтъ, нтъ, нтъ,— заговорила она быстро и нетерпливо замахала рукой.— Я ничего не хочу знать. Готовъ ли ты играть?

Я съ нкоторымъ смущеніемъ отвтилъ:

— Не думаю, мэмъ!

— Ну, а въ карты?— спросила она заискивающимъ тономъ.

— Хорошо, мэмъ, въ карты я могу, если прикажете.

— Если этотъ домъ, мальчикъ, длаетъ тебя старымъ и печальнымъ,— продолжала нетерпливо миссъ Гевишамъ,— и теб не хочется играть, такъ, можетъ, ты хотлъ бы поработать?

На этотъ вопросъ я могъ отвтить искренне и сказалъ, что охотно поработаю.

— Такъ или вонъ въ ту комнату,— сказала она, указывая своей высохшей рукою на дверь позади меня,— и подожди тамъ, пока я приду.

Я прошелъ площадку лстницы и вошелъ въ указанную комнату. Здсь тоже не было дневного свта, и воздухъ былъ удушливый, затхлый. Въ старомодномъ отсырломъ камин былъ только что разведенъ огонь, боле склонный потухнуть, чмъ разгорться, и застилавшій комнату дымъ длалъ ее еще холодне, чмъ туманъ наши болота. Дв-три свчи на высокомъ камин едва освщали комнату, или, врне, едва нарушали ея мракъ. Комната была большая и, должно быть, когда-нибудь была очень красива, но теперь все въ ней обветшало почти до полнаго разрушенія и было покрыто пылью и плсенью. Больше всего бросался въ глаза длинный столъ, накрытый скатертью, какъ будто, въ дом готовился пиръ въ то время, когда и часы, и все здсь остановилось. Посреди скатерти возвышалось что-то похожее на громадный черный грибъ, такъ густо затянутый паутиной, что трудно было разобрать его форму, я замтилъ только, какъ пестроногіе пузатые пауки суетливо вбгали и выбгали изъ него, словно въ ихъ маленькой общин случилось происшествіе необыкновенной государственной важности.

Я слышалъ тоже, какъ мыши скреблись за панелями, какъ будто происшествіе, встревожившее пауковъ, задвало и ихъ интересы. Одни только тараканы не обращали вниманія на всю эту суматоху и ползали по камину тяжелой старческой поступью, должно быть, они были близоруки, глуховаты и не въ ладахъ другъ съ другомъ.

Вся эта ползающая тварь совершенно поглотила мое вниманіе, и я слдилъ за ней издали, когда миссъ Гевишамъ положила руку мн на плечо. Другой рукой она опиралась на костыль и напоминала вдьму, хозяйку этого жилища.

— Вотъ здсь меня положатъ, когда я умру,— сказала она, указывая костылемъ на длинный столъ.— И тогда вс они придутъ смотрть на меня.

Смутный страхъ, что она, пожалуй, сейчасъ ляжетъ на столъ и умретъ, и сдлается совсмъ похожа на ту страшную восковую фигуру, которую я видлъ на ярмарк, заставилъ меня съежиться подъ ея прикосновеніемъ.

— Какъ ты думаешь, что это?— спросила она и опять протянула къ столу свой костыль, — вотъ то, подъ паутиной?

— Не знаю, мэмъ.

— Это большой пирогъ,— свадебный. Мой пирогъ!

Она окинула комнату сердитымъ взглядомъ и сказала, сильно опираясь на меня и больно сжавъ мое плечо:

— Пойдемъ, пойдемъ, пойдемъ! Веди, веди, меня!

Изъ этого я заключилъ, что ожидавшая меня работа состояла въ томъ, чтобъ водить миссъ Гевишамъ вокругъ комнаты. Я разомъ принялся за дло, она опиралась на мое плечо, и мы пустились съ мста тмъ аллюромъ, который служилъ прекраснымъ подражаніемъ рыси кобылы мистера Пембльчука.

Миссъ Гевишамъ была слабаго здоровья и немного погодя сказала мн: ‘Не такъ скоро’. Тмъ не мене мы продолжали идти безпокойнымъ, порывистымъ шагомъ, и она все время подталкивала меня въ плечо, шевелила губами и заставляла. меня думать, что мы идемъ скоро, потому что такъ работаютъ ея мысли. Спустя нкоторое время она сказала: ‘Позови Эстеллу’. Я вышелъ на площадку и сталъ выкрикивать это имя, какъ и въ прошлый разъ. Когда она появилась со свчей, я вернулся къ миссъ Гевишамъ, и мы снова принялись кружить по комнат.

Будь Эстелла одна свидтельницей нашей прогулки, я и тогда былъ бы достаточно сконфуженъ, но она привела съ собою трехъ дамъ и джентльмена, которыхъ я видлъ внизу, и я ршительно не зналъ, что мн длать. Желая быть вжливымъ, я было остановился, но миссъ Гевишамъ толкала меня въ плечо, и мы продолжали нестись во весь духъ. Мн было очень стыдно, и я даже покраснлъ при мысли, что они могутъ подумать, будто эта скачка — моихъ рукъ дло.

— Дорогая миссъ Гевишамъ!— воскликнула миссъ Сара Покетъ.— Какой у васъ здоровый видъ.

— Неправда,— возразила миссъ Гевишамъ,— я вся пожелтла. Остались только кожа да кости.

Камилла просіяла, когда миссъ Покетъ встртила такой отпоръ, и пролепетала, жалобно поглядывая на миссъ Гевишамъ:

— Милая бдняжка! Съ какой стати у нея будетъ здоровый видъ. Вотъ идея!

— А вы здоровы?— спросила миссъ Гевишамъ, обращаясь къ Камилл.

Въ это время мы были совсмъ близко отъ нея, и я бы, конечно, остановился, но миссъ Гевишамъ не желала останавливаться. Мы промчались мимо, и я чувствовалъ, что Камилла возненавидла меня.

— Благодарю васъ, миссъ Гевишамъ,— отвчала она,— я здорова, насколько это возможно для меня.

— Что же съ вами такое?— спросила рзко миссъ Гевишамъ.

— Ничего особеннаго,— отвчала Камилла,— я не люблю выставлять на показъ свои чувства, но я думаю о васъ по ночамъ больше, чмъ это мн по силамъ.

— Такъ не думайте обо мн,— отрзала миссъ Гевишамъ.

— Легко сказать…— замтила Камилла, любезно подавляя рыданія, но верхняя губа ея задрожала и слезы полились изъ глазъ.— Раймондъ свидтель, сколько инбирю и нашатырнаго спирта мн приходится употреблять по ночамъ. Раймондъ свидтель, какія у меня нервныя подергиванія въ ногахъ, Впрочемъ, спазмы и нервныя подергиванія не новость для меня, когда я тревожусь о тхъ, кого люблю. Не будь я такъ привязчива и чувствительна, у меня и пищевареніе было бы лучше, и нервы крпче. Конечно я очень бы этого желала. Но не думать о васъ по ночамъ — вотъ идея!

И она залилась слезами.

Я понялъ, что Раймондъ, на котораго она ссылалась, былъ присутствующій джентльменъ, и сообразилъ, что онъ долженъ быть мистеръ Камилла. Онъ явился теперь на выручку и сказалъ сладенькимъ, успокоительнымъ тономъ:

— Камилла, дорогая моя, всмъ извстно, что твои родственныя чувства доводятъ тебя до того, что у тебя одна нога становится короче другой.

— Я не знала,— замтила суровая леди, чей голосъ я слышалъ всего одинъ разъ,— я не знала, моя милая, что мы можемъ предъявлять особенныя права на человка за то только, что думаемъ о немъ.

Миссъ Сара Покетъ, оказавшаяся, какъ я теперь разсмотрлъ, маленькой, сухой, смуглой и сгорбленной старушкой съ крошечнымъ личикомъ, словно склееннымъ изъ орховыхъ скорлупокъ, и широкимъ ртомъ, какъ у кота, но только безъ усовъ, поддержала это мнніе, сказавъ,

— Конечно, не можемъ, моя милая. Гмъ!

— Думать довольно легко,— замтила суровая леди.

— Конечно, что можетъ быть легче?— согласилась миссъ Сара Покетъ.

— О, да, да!— зарыдала Камилла, взволнованныя чувства которой поднялись теперь, повидимому, отъ ногъ до самой груди.— Все это совершенная правда, глупо быть такой привязчивой, но я не могу иначе. Нтъ сомннія, что мое здоровье было бы гораздо лучше, будь я мене чувствительна, но если бъ даже я могла, я не желала бы измнить этой черты моего характера. Она причиняетъ мн много страданій, но зато какъ отрадно сознавать въ себ эту черту, когда просыпаешься ночью!

Тутъ слезы снова хлынули ручьемъ.

Все это время мы съ миссъ Гевишамъ ни разу не останавливались и кружили по комнат, то задвая гостей за платье, то уходя отъ нихъ на всю длину этой мрачной комнаты.

— Вотъ, напримръ, Матью,— продолжала Камилла,— онъ не признаетъ самыхъ естественныхъ узъ, никогда даже не заглянетъ сюда, не поинтересуется узнать, какъ себя чувствуетъ миссъ Гевишамъ. Я упала на диванъ, на мн разрзали корсетъ, и я пролежала нсколько часовъ безъ чувствъ, у меня свсилась голова, волосы распустились, а ноги были ужъ и не знаю гд.

— Гораздо выше головы, моя милая,— замтилъ мистеръ Камилла.

— Я пролежала такъ не одинъ, а нсколько часовъ, и все благодаря странному и необъяснимому поведенію Матью, и никто меня не поблагодарилъ.

— Я думаю!— ввернула суровая леди.

— Вотъ видите ли, моя милая — прибавила миссъ Сара Покетъ (сладкорчивая язвительная особа),— вамъ слдовало спросить себя, отъ кого же собственно вы могли ожидать благодарности?

— Не ожидая никакой благодарности или чего-либо подобнаго,— продолжала Камилла,— я оставалась въ такомъ положеніи цлые часы, и Раймондъ свидтель, до чего дошли мои спазмы и какъ безсиленъ оказался инбирь, меня слышали черезъ улицу у фортепіаннаго настройщика, и бдныя его дти подумали, что это голуби воркуютъ вдали. И посл этого мн говорятъ…

Тутъ Камилла приложила руку къ горлу и, какъ настоящій химикъ, начала издавать своеобразные звуки какихъ-то новыхъ химическихъ соединеній.

Какъ только назвали этого Матью, миссъ Гевишамъ пріостановилась и стала въ упоръ глядть на говорившую. Это оказало громадное вліяніе на химическіе процессы въ горл Камиллы, а именно — они мгновенно прекратились.

— Матью придетъ, наконецъ, взглянуть на меня, когда меня положатъ на этотъ столъ,— сурово промолвила миссъ Гевишамъ.— Его мсто будетъ тутъ, у моего изголовья!— и она ударила костылемъ по столу.— А ваше здсь! А вашего мужа тамъ. Сара Покетъ станетъ здсь, а вотъ тутъ Джорджіана. Теперь вы вс знаете, куда стать, когда явитесь пировать надо мной. А теперь уходите.

Она костылемъ указала каждому то мсто, которое ему придется занять, и, обратившись ко мн, сказала:

— Идемъ, идемъ!— И мы снова пустились кружить.

— Я думаю, намъ не остается ничего больше, какъ исполнить это требованіе и уйти,— воскликнула Камилла.— Пріятно хоть ненадолго увидть предметъ своей любви и уваженія. Я вспомню объ этомъ съ грустнымъ удовольствіемъ, когда проснусь ночью. Желала бы я и для Матью того же утшенія, но онъ презираетъ его. Я твердо ршила никогда не выставлять на показъ своихъ чувствъ, но такъ тяжело слышать, когда теб говорятъ, будто ты, какъ какой-нибудь людодъ, желаешь пировать на похоронахъ своей родни — да притомъ еще предлагаютъ теб убираться вонъ. Вотъ идея!

Тутъ вмшался мистеръ Камилла, и мистрисъ Камилла, уже приложившая было руку къ своей взволнованной груди, разомъ вооружилась сверхъестественною твердостью, выражавшею, какъ мн показалось, ршительное намреніе удариться въ истерику по выход за дверь, и, пославъ воздушный поцлуй миссъ Гевишамъ, торжественно удалилась.

Сара Покетъ и Джорджіана стали спорить, кому выйти послдней, но Сара была слишкомъ опытна, чтобъ дать себя провести, и такъ ловко семенила вокругъ Джорджіаны, что принудила таки ту удалиться первой. Получивъ, такимъ образомъ, возможность эффектно проститься наедин, она сказала:

— Да благословитъ васъ Господь Богъ, дорогая миссъ Гевишамъ!

И улыбка всепрощающаго сожалнія о слабостяхъ остальныхъ заиграла на ея орховомъ лиц.

Пока Эстелла свтила имъ съ лстницы, миссъ Гевишамъ, не отнимая руки отъ моего плеча, продолжала ходить, но все тише и тише. Наконецъ, она остановилась у камина, поглядла на огонь, бормоча что-то про себя, и сказала: — Сегодня день моего рожденія, Пипъ.

Я собирался было пожелать ей еще не разъ встртить этотъ день, но она рзкимъ жестомъ подняла свой костыль.

— Я не позволяю говорить со мной объ этомъ дн. Ни этимъ, что были тутъ, и никому другому. Они приходятъ въ этотъ день, но не смютъ о немъ и заикнуться.

Само собой разумется, что и я уже не пытался больше заикаться о немъ:

— Въ этотъ самый день, задолго до твоего рожденія, сюда принесли вотъ эту старую дрянь,— и она, не дотрагиваясь, указала своимъ костылемъ на затянутый паутиной высокій грибъ на стол.— Мы состарлись вмст. Мыши источили его, но зубы поостре мышиныхъ источили меня.

Она приложила къ сердцу ручку своего костыля и молча глядла на столъ. И все въ этой комнат — и эта когда-то блая, а теперь пожелтвшая, почти истлвшая скатерть на стол, и это нкогда блое, а теперь совсмъ желтое ветхое платье на изсохшемъ тл старухи, и сама она — готово было, казалось, разсыпаться при первомъ прикосновеніи.

— Когда все разрушится,— сказала она, смотря передъ собой угасшимъ, мертвеннымъ взглядомъ,— и когда меня положатъ мертвую въ подвнечномъ плать на свадебный столъ,— тогда надъ нимъ исполнится проклятіе. Какъ бы хорошо, если бъ это случилось въ этотъ самый день!

Она стояла и глядла на столъ, какъ будто на немъ уже лежало ея тло. Я не шевелился. Эстелла вернулась и тоже не двигалась. Мн показалось, что мы простояли такъ очень долго. Въ тяжеломъ воздух этой комнаты, въ тяжеломъ мрак, гнздившемся по угламъ, мн пришла въ голову странная мысль, что и мы съ Эстеллой начнемъ сейчасъ разрушаться.

Наконецъ, миссъ Гевишамъ сказала, внезапно выходя изъ своей задумчивости:

— Я хочу посмотрть, какъ вы играете въ карты, отчего вы не начинаете?

Тогда мы вернулись въ ея комнату и сли играть, какъ и въ прошлый разъ. Я опять остался дуракомъ, и опять миссъ Гевишамъ все время слдила за нами и старалась обратить мое вниманіе на красоту Эст.еллы, прикладывая свои брилліанты къ ея груди и волосамъ.

Эстелла, съ своей стороны, обращалась со мной попрежнему, съ тою только разницей, что на этотъ разъ не удостаивала меня даже разговоромъ. Когда мы сыграли съ полдюжины игръ, мн назначили, когда приходить, и вывели на дворъ, чтобъ накормить попрежнему, какъ собаку. Тутъ мн снова предоставили прогуливаться на свобод.

Не знаю, была ли въ прошлый разъ отворена калитка въ садовой стн (черезъ которую я тогда заглядывалъ въ садъ), да Это и неважно, довольно того, что я замтилъ ее теперь въ первый разъ, а такъ какъ она была отворена, и я зналъ, что Эстелла проводила гостей за ворота, потому что видлъ, какъ она вернулась съ ключами,— то я прошелъ въ садъ и сталъ по немъ бродить. Это было сплошное запустніе, только старые парники изъ-подъ огурцовъ и дынь еще слабо пытались на закат своихъ дней произвести какіе-то остатки старыхъ шляпъ и сапоговъ, да жалкіе кустики сорной травы въ форм разбитыхъ кастрюль.

Обойдя садъ и оранжерею, гд только всего и было, что упавшая виноградная лоза да нсколько пустыхъ бутылокъ, я очутился въ томъ самомъ заброшенномъ уголк, который видлъ раньше изъ окна. Ни на минуту не сомнваясь, что домъ пустъ, я заглянулъ въ другое окно и къ великому моему удивленію встртился глазами съ такимъ же удивленнымъ взоромъ блднаго молодого джентльмена съ красными вками и свтлыми волосами.

Блдный молодой джентльменъ быстро исчезъ и появился снова, но уже подл меня. Когда я увидлъ его въ первый разъ, онъ сидлъ за книгами, а теперь я замтилъ, что онъ былъ весь въ чернилахъ.

— Эге, голубчикъ!— сказалъ онъ.

Эге восклицаніе довольно неопредленное, на которое, какъ я замтилъ, лучше всего отвчать тмъ же, поэтому я и сказалъ теперь: ‘Эге!’, опустивъ однако, изъ вжливости ‘голубчика’.

— Кто тебя впустилъ?— спросилъ онъ,

— Миссъ Эстелла.

— Кто позволилъ теб здсь шататься?

— Миссъ Эстелла.

— Выходи драться!— сказалъ блдный молодой джентльменъ.

Что мн оставалось длать, какъ не послдовать за нимъ? Я часто съ тхъ поръ задавалъ себ этотъ вопросъ. Манеры его были такъ ршительны, и я былъ такъ пораженъ, что пошелъ за нимъ, какъ околдованный.

— Остановись на минутку,— сказалъ онъ, обернувшись, едва мы успли пройти нсколько шаговъ.— Я долженъ сперва дать теб поводъ къ драк. Вотъ!

Хлопнувъ въ ладоши самымъ вызывающимъ образомъ, онъ ловко откинулъ назадъ одну ногу, дернулъ меня за волосы, еще разъ хлопнулъ въ ладоши, нагнулся и ударилъ меня головой въ животъ.

Этотъ бычачій маневръ — уже не говоря о томъ, что я не могъ не найти его большою вольностью — былъ особенно непріятенъ посл сытнаго завтрака. Я поднесъ ему хорошаго туза и собирался поднести опять, но онъ сказалъ: ‘Ага, не отказываешься?’ и началъ такъ необыкновенно приплясывать на одномъ мст, что я, при моей ограниченной опытности, не нахожу даже словъ для сравненія.

— Законы игры,— сказалъ онъ и перепрыгнулъ съ лвой ноги на правую,— Точныя правила (новый прыжокъ, но теперь уже съ правой ноги на лвую).— Пойдемъ на арену, тамъ ты пройдешь предварительный курсъ.

Тутъ онъ принялся прыгать взадъ и впередъ и продлывать всевозможныя штуки, пока я безпомощно глядлъ на него.

Я испугался въ душ, увидя его ловкость, но въ то же время сознавалъ и нравственно, и физически, что его блобрысой голов не было никакого дла до моего живота, и что, слдовательно, я имю право дать ей сдачи, коль скоро она сама напрашивается на мое вниманіе. Поэтому я, ни слова не говоря, послдовалъ за нимъ въ дальній уголокъ сада, защищенный отъ любопытныхъ глазъ двумя стнами и кучей мусора. Спросивъ меня, доволенъ ли я ареной, и получивъ утвердительный отвть, онъ попросилъ у меня позволенія удалиться на минуту и дйствительно очень скоро вернулся съ бутылкой воды и намоченной въ уксус губкой, ‘Пригодится для обоихъ’, замтилъ онъ, отставивъ эти припасы къ стн, и началъ раздваться. Онъ снялъ не только куртку и жилетку, но даже рубашку, и все это съ самымъ веселымъ, дловымъ и кровожаднымъ видомъ.

Онъ смотрлъ не особенно здоровымъ,— на лиц у него были угри и сыпь кругомъ рта,— но эти грозныя приготовленія напугали меня. Я считалъ его приблизительно моихъ лтъ, но онъ былъ гораздо выше и его гимнастическіе пріемы были очень внушительны. Въ остальномъ онъ представлялъ собою молодого джентльмена въ сромъ плать (пока не снялъ его, готовясь къ битв), причемъ локти, колни, кисти рукъ и ступни этого джентльмена значительно опередили его въ своемъ развитіи.

Сердце екнуло во мн, когда я увидлъ, какъ онъ ловко прицливался, чтобы напасть на меня, пристально разглядывая мою фигуру, точно выбиралъ наиболе подходящую для этого кость. Никогда во всю мою жизнь я не былъ такъ удивленъ, какъ теперь, когда увидалъ, что посл перваго моего удара онъ лежалъ въ растяжку на спин съ окровавленнымъ носомъ и безсмысленно смотрлъ на меня.

Впрочемъ, онъ мгновенно вскочилъ на ноги, необыкновенно проворно обтерся губкой и началъ опять цлиться. Вторымъ величайшимъ сюрпризомъ въ моей жизни былъ мой второй ударъ, посл котораго я увидлъ его опять на спин, да еще съ подбитымъ глазомъ.

Его смлость внушала мн большое уваженіе. Повидимому, у него совсмъ не было силы, онъ ни разу не сдлалъ мн больно и постоянно падалъ, но всякій разъ вскакивалъ, какъ ни въ чемъ не бывало, обтирался губкой или отпивалъ воды изъ бутылки, исполняя съ величайшимъ удовольствіемъ роль собственнаго секунданта, и, по соблюденіи всхъ этихъ формальностей, снова налеталъ на меня, съ такимъ побдоноснымъ видомъ, что я всякій разъ былъ увренъ, что теперь-то онъ ужъ наврно покончитъ со мной. Онъ былъ страшно избить, такъ какъ къ величайшему моему стыду я долженъ сознаться, что билъ его все больне и больне, но онъ снова и снова кидался на меня, пока, наконецъ, не ударился затылкомъ объ стну. Даже и посл этого кризиса въ нашихъ длахъ онъ было вскочилъ и завертлся на мст, отыскивая меня, но кончилъ тмъ, что подползъ на колняхъ къ губк, подбросилъ ее и сказалъ:

— Это значитъ — ты побдилъ’.

Онъ смотрлъ такимъ храбрымъ и невиннымъ, что хотя и не я вызвалъ его на бой, побда не доставила мн большого удовольствія, я даже почти увренъ, что, одваясь посл битвы, я казался себ дикимъ волченкомъ или чмъ-то въ этомъ род. Такъ или иначе, но я все-таки одлся, утеръ потъ съ своего кровожаднаго лица и сказалъ: ‘Не могу ли я вамъ чмъ-нибудь помочь?’, на что онъ отвтилъ: ‘Нтъ, благодарю’. Тогда я сказалъ: ‘Добрый вечеръ’, а онъ: ‘И вамъ того же’.

Когда я вышелъ во дворъ, я увидлъ Эстеллу, ожидавшую меня съ ключами. Она не спросила меня, ни гд я былъ, ни отчего заставилъ ее дожидаться, на лиц ея игралъ яркій румянецъ, какъ будто она чему-то очень обрадовалась. Вмсто того, чтобъ идти прямо къ воротамъ, она отступила назадъ въ коридоръ и поманила меня:

— Поди сюда! Можешь поцловать меня, если хочешь.

Она подставила щеку, и я поцловалъ ее. Я думаю, я многимъ бы пожертвовалъ, чтобы поцловать ее въ щеку. Но теперь я чувствовалъ, что она дала этотъ поцлуй грубому деревенскому мальчишк, какъ подала бы ему грошъ, и что онъ ничего не стоитъ.

Благодаря гостямъ миссъ Гевишамъ, картамъ и неожиданно разыгравшейся битв, я пробылъ у нея такъ долго, что когда подходилъ къ дому, свтъ маяка на песчаной отмели за болотами блисталъ на темномъ ночномъ неб, и огненная полоска отъ горна Джо ярко свтилась поперекъ дороги.

Глава XII.

Я сильно безпокоился, вспоминая о бдномъ молодомъ джентльмен, чмъ больше я думалъ о нашей драк и представлялъ себ блднаго молодого джентльмена лежащимъ на спин въ различныхъ стадіяхъ красноты и опухлости, тмъ боле я убждался, что это не можетъ пройти для меня безнаказанно. Я чувствовалъ, что кровь блднаго молодого джентльмена падетъ на мою голову, и законъ отмстить за нее. Не имя никакого опредленнаго представленія о грозившей мн кар, я, однако, ясно понималъ, что деревенскіе мальчишки не могутъ шляться гд попало, грабить джентльменскіе дома и нападать на учащуюся молодежь Англіи, не подвергая себя серьезному возмездію. Нсколько дней я даже старался не выходить изъ дому, а если меня посылали съ какимъ-нибудь порученіемъ, я, прежде чмъ выйти, съ величайшимъ трепетомъ и осторожностью выглядывалъ въ кухонную дверь, не идутъ ли солдаты, чтобъ отвести меня въ тюрьму, схватить меня. Носъ блднаго молодого джентльмена окровенилъ мои штаны, и я ночью старался отмыть это вещественное доказательство моей вины. Я оцарапалъ суставы пальцевъ о зубы блднаго молодого джентльмена и напрягалъ теперь свою изобртательность, придумывая тысячи неправдоподобнйшихъ объясненій этого проклятаго обстоятельства предъ лицомъ судей.

Когда насталъ день, въ который я долженъ былъ явиться на мсто своего преступнаго дянія, страхъ мой дошелъ до послдняго предла. Что, если блюстители правосудія, нарочно присланные изъ Лондона, залегли въ засад за калиткой и подкараулятъ меня? Что, если миссъ Гевишамъ, предпочитая лично отомстить мн за оскорбленіе, нанесенное ея дому, поднимется мн навстрчу въ своей погребальной одежд, схватитъ пистолетъ и убьетъ меня на мст? Что, если они подкупили мальчишекъ,— можетъ быть, цлую шайку,— и т нападутъ на меня въ пивоварн и исколотятъ до смерти? Неоспоримымъ доказательствомъ моей полнйшей вры въ благородство блднаго молодого джентльмена можетъ служить то обстоятельство, что я ни на минуту не воображалъ его причастнымъ къ этимъ подвигамъ, нтъ, они всегда представлялись мн актомъ возмездія со стороны его безразсудныхъ родственниковъ, оскорбленныхъ плачевнымъ состояніемъ его физіономіи и руководимыхъ уязвленной симпатіей къ ея фамильнымъ чертамъ.

И о будь что будетъ, а я долженъ былъ идти къ миссъ Гевишамъ — и пошелъ. И представьте, мое состязаніе не имло никакихъ послдствій! Никто даже не заговаривалъ о немъ, и въ дом не было никакихъ слдовъ блднаго молодого джентльмена. Я нашелъ садовую калитку отпертой, осмотрлъ весь садъ, заглянулъ даже въ окна стоявшаго въ саду дома, но, къ величайшему моему удивленію, ставни оказались запертыми, и кругомъ была мертвая тишина. Только въ углу, гд происходилъ поединокъ, я замтилъ нкоторые слды молодого джентльмена, тутъ еще виднлась его кровь, и я засыпалъ ее землею, чтобъ скрыть отъ постороннихъ глазъ.

На широкой площадк между комнатой миссъ Гевишамъ и той, гд стоялъ большой накрытый столъ, я увидлъ садовое кресло, легкое кресло на колесахъ, изъ тхъ, которыя можно двигать, подталкивая сзади. Кресло появилось здсь посл моего послдняго посщенія, и съ этого дня моимъ постояннымъ занятіемъ сдлалось катать въ немъ миссъ Гевишамъ (когда она уставала ходить, опираясь на мое плечо) вокругъ ея комнаты, по площадк и по большой комнат, напротивъ. Каждый разъ, являясь сюда, я принимался за это занятіе, и иногда оно продолжалось по три часа, безъ перерыва. Съ того дня было ршено, что я буду ходить черезъ день, и такъ продолжалось, по крайней мр, восемь или десять мсяцевъ.

По мр того, какъ мы больше привыкали другъ къ другу, миссъ Гевишамъ чаще говорила со мною и даже разспрашивала, чему я учился и что думаю предпринять въ будущемъ. Я говорилъ ей, что, кажется, поступлю въ подмастерья къ Джо, и распространялся насчетъ моего невжества и желанія учиться, въ надежд не окажетъ ли она мн какого нибудь содйствія въ этомъ смысл. Но моя надежда не оправдалась, повидимому, мое невжество приходилось ей по душ. Она не давала мн и денегъ — ничего, кром обда — и даже не намекала, что я буду со временемъ вознагражденъ за мои услуги.

Эстелла всегда была тутъ, всегда впускала и выпускала меня, но уже ни разу больше не предлагала поцловать ее. Иногда она только холодно терпла меня, иногда снисходила ко мн, иногда обращалась со мною по-товарищески, иногда же энергично заявляла, что ненавидитъ меня. Миссъ Гевишамъ часто спрашивала меня шепотомъ или вслухъ, когда мы оставались вдвоемъ: ‘А вдь правда, Пипъ, она хорошетъ съ каждымъ днемъ?’ И когда я говорилъ: ‘да’ (потому что она въ самомъ дл становилась все лучше и лучше), миссъ Гевишамъ видимо страшно этому радовалась, Точно также, когда мы играли въ карты, она съ особеннымъ наслажденіемъ любовалась капризами Эстеллы, какъ бы ни были они дики. А иногда, когда Эстелла капризничала особенно много, и выходки были до того противорчивы, что совсмъ сбивали меня съ толку, миссъ Гевишамъ обнимала ее съ безконечной любовью и шептала ей на ухо: ‘Терзай ихъ сердца, моя надежда, моя гордость, терзай ихъ сердца и будь безжалостна!‘

У Джо была любимая псня, которую онъ имлъ обыкновеніе напвать въ своей кузниц за работой, каждый ея стихъ оканчивался припвомъ ‘Старый Клемъ’. Со стороны Джо это былъ не особенно деликатный способъ выказывать почтеніе своему патрону, потому что, сколько я знаю, старый Клемъ состоитъ патрономъ кузнецовъ. Это была звукоподражательная псня, изображавшая мрные удары молота о ‘Желзо, чмъ отчасти оправдывалось упоминаніе въ ней почтеннаго имени стараго Клема. Такъ, псня приглашала васъ:

Разомъ, братцы, вдругъ,

— Старый Клемъ!

Молоткомъ тукъ-тукъ,

— Старый Клемъ!

Ну-ка, подружнй,

— Старый Клемъ!

Куйте посмлй,

— Старый Клемъ!

Разомъ за мха,

— Старый Клемъ!

Не жалй огня,

— Старый Клемъ!

Однажды, вскор посл появленія кресла на колесахъ, миссъ Гевишамъ сказала мн, вдругъ нетерпливо замахавъ пальцами: ‘Ну, ну пой!’ И я замурлыкалъ эту псню, продолжая возить ее по комнатамъ. Ей такъ понравилось, что она стала подтягивать вполголоса, какъ бы сквозь сонъ, И съ тхъ поръ у насъ вошло въ обыкновеніе напвать эту псенку, разъзжая по комнатамъ, нердко намъ подпвала и Эстелла. Но наше пніе было такъ тихо, даже когда мы пли вс трое, что въ этомъ старомъ, мрачномъ дом звучало слабе легкаго шелеста втра.

Какъ дйствовала на меня такая обстановка? Могъ ли я избжать ея вліянія? И можно ли удивляться, что мои мысли были отуманены, какъ и мои глаза, когда я выходилъ на дневной свтъ изъ этихъ пожелтвшихъ комнатъ?

Можетъ быть, я и разсказалъ бы Джо о блдномъ молодомъ джентльмен, если бы не познакомилъ его раньше съ гигантскими созданіями моей фантазіи, въ которыхъ тогда же чистосердечно покаялся ему. Но теперь, въ виду этого обстоятельства, я боялся, что онъ найдетъ блднаго молодого джентльмена вполн подходящимъ пассажиромъ для черной бархатной кареты, и потому счелъ за лучшее умолчать о немъ. Къ тому же, чмъ дальше, тмъ сильне крпло во мн нежеланіе длать миссъ Гевишамъ и Эстеллу предметомъ всякихъ толковъ. Я вполн доврялъ одной только Бидди и ей разсказывалъ ршительно все. Почему это казалось мн вполн естественнымъ, и почему Бидди такъ глубоко интересовалась всмъ, что я ей сообщалъ, было настолько же непонятно мн тогда, какъ понятно теперь.

Тмъ временемъ у наръ дома, на кухн, шли совщанія, становившіяся для меня съ каждымъ разомъ все невыносиме. Этотъ оселъ, Пембльчукъ, повадился здить къ намъ и по нскольку вечеровъ подъ-рядъ обсуждалъ съ моей сестрой предстоящую мн будущность. Право, я и до сихъ поръ думаю (и притомъ безъ малйшаго раскаянія), что, будь я въ силахъ вытащить чеку изъ его телжки, я сдлалъ бы это съ превеликимъ удовольствіемъ. Этотъ жалкій человкъ былъ до того тупоуменъ, что не могъ разсуждать о моей будущности иначе, какъ держа меня передъ собой, точно производилъ надо мной хирургическую операцію. Онъ стаскивалъ меня (чаще всего за шиворотъ) съ табурета, на которомъ я спокойно сидлъ въ углу, ставилъ передъ огнемъ, какъ будто собирался поджарить на жаркое, и начиналъ: ‘Вотъ онъ, этотъ мальчикъ, мэмъ. Вотъ этотъ мальчикъ, котораго вы выростили отъ руки. Подыми голову, мальчикъ, и будь всегда благодаренъ тмъ, кто — сдлалъ это для тебя. Теперь, мэмъ, насчетъ будущности этого мальчика…’ Тутъ онъ ерошилъ мои волосы тмъ безобразнымъ способомъ, который, какъ уже было упомянуто, я ненавидлъ съ самыхъ раннихъ лтъ,— ибо ни за кмъ не признавалъ такихъ правъ надъ своей головой,— и держалъ меня за рукавъ, заставляя стоять передъ собою воплощеніемъ глупости, съ которымъ могъ сравниться разв только онъ самъ.

Затмъ они съ сестрой пускались соперничать другъ съ другомъ въ безсмысленнйшихъ предположеніяхъ насчетъ миссъ Гевишамъ и того, что она сдлаетъ со мною и для меня. Мучительныя слезы невольно выступали у меня на глазахъ, и я готовъ былъ разрыдаться отъ злобы, накинуться на Пембльчука и вздуть его. Во время этихъ милыхъ бесдъ сестра говорила со мной такъ, какъ будто выдергивала у меня зубъ каждой своей фразой, а Пембльчукъ, самозванно принявшій на себя роль моего патрона, разсматривалъ меня съ презрительнымъ сожалніемъ, словно былъ зиждителемъ моего благополучія и видлъ себя запутавшимся въ очень рискованную спекуляцію.

Джо не принималъ участія въ этихъ совщаніяхъ, но къ нему часто обращались съ вопросами, такъ какъ мистрисъ Джо замчала, что онъ не особенно одобрительно относится къ тому, что меня взяли бы изъ кузницы. Я былъ теперь достаточно великъ, чтобы поступить къ нему въ ученье, и когда Джо сидлъ передъ огнемъ, задумчиво помшивая кочергой золу между нижними брусьями ршетки, сестра принимала это невинное занятіе за оппозицію съ его стороны, накидывалась на него, выхватывала у него изъ рукъ кочергу, бросала ее въ сторону и задавала ему встряску. Вс дебаты заканчивались очень печально для меня. Обыкновенно сестра ни съ того ни съ сего, ршительно безъ всякаго повода, останавливалась среди звка и, какъ бы случайно увидавъ меня, набрасывалась на меня съ словами: ‘Пошелъ! Довольно говорено про тебя! Иди спать! Довольно безпокойства изъ-за тебя на этотъ вечеръ!’, какъ будто я умолялъ ихъ отравлять мн жизнь!

Такъ у насъ продолжалось довольно долго и вроятно протянулось бы еще дольше, если бъ не одно обстоятельство. Однажды миссъ Гевишамъ, опираясь на мое плечо, во время одной изъ нашихъ прогулокъ, вдругъ остановилась и сказала мн съ нкоторымъ неудовольствіемъ:

— Пипъ, ты становишься очень великъ.

Я счелъ за лучшее намекнуть ей задумчивымъ взоромъ, что это, можетъ быть, происходитъ по независимымъ отъ меня обстоятельствамъ. Она ничего не сказала, но немного погодя опять остановилась и поглядла на меня, потомъ еще разъ и еще, наконецъ нахмурила брови и задумалась.

Въ слдующій мой приходъ, когда наша обычная прогулка кончилась, и я повелъ ее къ туалету, она остановила меня нетерпливымъ движеніемъ пальцевъ:,

— Назови мн опять имя твоего кузнеца.

— Джо Гарджери, мэмъ.

— Ты разумешь того мастера, къ которому долженъ былъ поступить въ ученики?

— Да, миссъ Гевишамъ.

— Такъ теб лучше поступить къ нему теперь же. Можетъ этотъ Гарджери прійти сюда съ тобою и принести твои документы?

Я сказалъ, что онъ безъ сомннія сочтетъ это за особенную честь.

— Такъ пусть придетъ.

— Въ какое время прикажете, миссъ Гевишамъ?

— Ну, ну! Я ничего не знаю о времени. Пусть придетъ поскорй и только вдвоемъ съ тобой.

Когда въ этотъ вечеръ и вернулся домой и, передалъ приглашеніе Джо, сестра ползла на стну, горячась сильне, чмъ когда-либо. Она спросила меня и Джо, что она — тряпка половая досталась намъ, что мы топчемъ ее ногами, и какъ мы смемъ такъ обращаться съ ней и какое общество посл этого пригодно для нея по нашему милостивому мннію. Когда потокъ язвительныхъ, вопросовъ истощился, она швырнула подсвчникомъ въ голову Джо, разразилась громкими рыданіями, вытащила сорный ящикъ, что служило всегда очень дурнымъ знакомъ, надла, свой рабочій передникъ и подняла ужаснйшую чистку. Не довольствуясь метлой,— она принесла ведро, швабру и выгнала насъ изъ дому на дворъ, гд мы, дрожа отъ холода, и, простояли весь вечеръ, только въ десять часовъ мы рискнули показаться въ кухн, и тогда она спросила Джо, отчего онъ сразу не женился на какой-нибудь невольниц-негритянк? Бдный Джо ничего не отвтилъ, а стоялъ, поглаживая свои бакенбарды, и печально глядлъ на меня, какъ будто соглашаясь, что, пожалуй, и въ самомъ дл такой бракъ былъ бы для него гораздо лучшей спекуляціей.

Глава XIII.

Мн было очень непріятно видть, когда на слдующее утро Джо нарядился въ свое праздничное платье, чтобы сопровождать меня къ миссъ Гевишамъ. Но такъ какъ онъ находилъ необходимымъ пріодться для подобнаго случая, то мн было неловко сказать ему, что рабочее платье гораздо больше шло ему къ лицу, тмъ боле, что, какъ мн было извстно, онъ переносилъ эту пытку единственно ради меня, вдь только для меня онъ подтягивалъ воротникъ своей рубашки такъ высоко, что волосы на его затылк поднимались торчкомъ, какъ пучекъ перьевъ.

За завтракомъ сестра объявила о своемъ намреніи сопровождать насъ въ городъ и подождать у дяди Пембльчука, куда мы зайдемъ за ней, когда ‘покончимъ дла съ нашими важными барынями’,— манера ставить вопросъ не предвщала, по мннію Джо, ничего хорошаго.

Кузницу заперли на цлый день, и Джо написалъ на двери: ‘Вышелъ’ (какъ длалъ всегда въ тхъ рдкихъ случаяхъ, когда уходилъ изъ дома въ будній день), прибавивъ изображеніе стрлы, летящей въ ту сторону, куда онъ ушелъ.

Мы отправились въ городъ. Шествіе открывала моя сестра въ широкой касторовой шляп, она несла торжественно, словно государственную печать Великобританіи, плетеную соломенную корзину, а въ корзинк пару калошъ, старую шаль и зонтикъ, хотя день былъ совершенно ясный. Не могу сказать наврное, длалось ли это въ наказаніе себ, или изъ тщеславія, но скоре склоненъ думать, что вс эти вещи выставлялись, какъ предметы личной собственности, врод того, какъ Клеопатра и другія грозныя царственныя особы имли обыкновеніе выставлять свои сокровища при торжественныхъ процессіяхъ.

Когда мы подошли къ дому Пембльчука, сестра разсталась съ нами и стремительно вошла въ него. Былъ почти уже полдень, и мы съ Джо отправились прямо къ миссъ Гевишамъ. Калитку, пообыкновенію, отворила Эстелла, и Джо, какъ только увидлъ ее, снялъ шляпу и стоялъ, держа ее въ обихъ рукахъ за поля такъ, какъ будто какая-нибудь важная причина побуждала его съ особенной точностью опредлить ея всъ.

Эстелла не обратила вниманія ни на одного изъ насъ и пошла впередъ по хорошо извстной мн дорог, я пошелъ за ней, а Джо за мной. Оглянувшись на неі`о въ длинномъ коридор, я увидлъ, что онъ продолжаетъ старательно взвшивать свою шляпу и идетъ за нами на цыпочкахъ большими шагами.

Эстелла сказала, что мы оба можемъ войти, поэтому я взялъ Джо за рукавъ и ввелъ его къ миссъ Гевишамъ. Она сидла у своего туалетнаго столика и тотчасъ же оглянулась назадъ.

— A!— сказала она Джо.— Вы мужъ сестры этого мальчика?

Могъ ли я когда-нибудь вообразить себ моего дорогого стараго Джо въ такомъ вид! Неподвижный, безмолвный, съ торчащими волосами и разинутымъ ртомъ, онъ походилъ на какую-то необыкновенную заморскую птицу, готовую проглотить червяка.

— Вы мужъ сестры этого мальчика?— повторила миссъ Гевишамъ.

Мн это было очень досадно, но тмъ не мене это фактъ, во все время свиданія Джо настойчиво обращался ко мн, а не къ миссъ: Гевишамъ.

— Дйствительно, Пипъ,— заговорилъ онъ тономъ въ высшей степени убдительнымъ и въ тоже время исполненнымъ нкоторой таинственности. и величайшей учтивости, — дло, какъ то-есть я понимаю, было такъ: я ухаживалъ и женился на твоей сестр, а былъ я въ то время человкъ, что называется, одинокій, ты можешь удостоврить это, если хочешь.

— Хорошо,— сказала миссъ Гевишамъ.— И вы воспитали мальчика съ тмъ, чтобы сдлать его потомъ своимъ подмастерьемъ, не такъ ли, мистеръ Гарджери?

— Ты знаешь, Пипъ,— отвчалъ Джо,— что какъ мы съ тобой всегда были друзьями, такъ и обсудили все впередъ, какъ слдъ быть, и вышло, что дло будетъ хорошее и веселое. Впрочемъ, Пипъ, если бъ ты имлъ сдлать какія-нибудь возраженія въ смысл сажи, копоти и прочаго, такъ, тебя никто не неволитъ., Понимаешь?

— Разв мальчикъ былъ противъ этого? Любитъ ли онъ это ремесло?— спросила миссъ Гевишамъ.

— Ты самъ знаешь, Пипъ,— возразилъ Джо, замтно усиливая, однако, въ своемъ прежнемъ тон дозы убдительности, таинственности и учтивости,— ты самъ знаешь, Что это было твое сердечное желаніе. И ты не имлъ никакихъ возраженій, Пипъ, да и съ чего бы, коль скоро это было лучшее желаніе твоего сердца?

Напрасно пытался я дать ему понять, что онъ долженъ обращаться къ миссъ Гевишамъ. Чмъ старательне я внушалъ ему это знаками и жестами, тмъ настойчиве становилась его откровенность, убдительность и вжливость по отношенію ко мн.

— Принесли вы съ собой его документы?— спросила миссъ Гевишамъ.

— Ахъ, Пипъ, вдь ты знаешь,— отвчалъ Джо, тономъ упрека:— ты самъ видлъ, какъ я положилъ ихъ въ шляпу, значитъ, они и теперь тамъ:

Съ этими словами онъ вынулъ бумаги и подалъ, но не миссъ Гевишамъ, а мн. Боюсь, что я стыдился моего дорогого, добраго товарища, да, я стыдился его, когда увидлъ, что Эстелла стоитъ за стуломъ миссъ Гевишамъ, и глаза ея лукаво смются. Я взялъ отъ него бумаги и передалъ ихъ миссъ Гевишамъ.

— Можетъ быть, вы разсчитываете получить вознагражденіе за мальчика?— спросила она, просмотрвъ бумаги.

— Джо! сказалъ я ему, Такъ какъ онъ молчалъ,— что же ты не отвчаешь?

— Пипъ,— рзко прервалъ меня Джо, какъ будто чувствовалъ себя глубоко оскорбленнымъ,— я думаю, этотъ вопросъ неумстенъ между мной и тобой, и ты знаешь, что отвть можетъ быть только одинъ! ‘нтъ’. Вдь ты знаешь, что ‘нтъ’, Пипъ, зачмъ же ты спрашиваешь?

Миссъ Гевишамъ взглянула на него такъ, какъ будто поняла теперь, что это за человкъ, и, взявъ со стола небольшой кошелекъ, сказала:

— Пипъ заслужилъ, награду, вотъ она. Въ этомъ, кошельк двадцать и пять гиней. Передай ихъ твоему хозяину, Пипъ.

Совершенно ошеломленный, и. этой, удивительной особой, и не мене удивительной комнатой, Джо даже. и теперь продолжалъ обращаться ко мн.

— Ты очень щедръ, Пипъ,— сказалъ онъ,— и подарокъ твой принимается съ благодарностью, хотя его и не добивались, нтъ и не думали. Ну, а теперь, старина (тутъ меня бросило сначала въ жаръ, а. потомъ въ холодъ ибо я чувствовалъ, что это фамильярное выраженіе относится къ миссъ Гевишамъ), теперь, старина, намъ слдуетъ, исполнить нашу обязанность! Да, исполнить нашу обязанность обоимъ вмст и каждому порознь — по отношенію къ тмъ, кто передалъ твой щедрый подарокъ и… дабы … успокоились ихъ души… такъ какъ… никогда…

Тутъ бдный Джо почувствовалъ себя въ страшно затруднительныхъ обстоятельствахъ, изъ которыхъ, однако выпутался съ торжествомъ, сказавъ: ‘Обо мн и говорить нечего!’ Эти слова показались ему до такой степени удачными и убдительными, что онъ повторилъ ихъ два раза.

— Прощай, Пипъ,— сказала миссъ Гевишамъ.— Проводи ихъ, Эстелла.

— Приходить мн опять, миссъ Гевишамъ?— спросилъ я.

— Нтъ, теперь твой хозяинъ Гарджери. Гарджери, останьтесь на одно слово.

Выйдя за дверь, я слышалъ, какъ она сказала ему отчетливо и выразительно.

— Мальчикъ велъ себя прекрасно и получилъ себ награду. Само собою разумется, что вы, какъ честный человкъ, не будете разсчитывать на большее.

Я никогда не могъ себ объяснить, какимъ образомъ Джо вышелъ изъ комнаты: знаю только, что, очутившись на площадк, онъ преспокойно отправился наверхъ, вмсто того, чтобы идти внизъ, и оставался глухъ ко всмъ увщаніямъ, пока я не догналъ его и не направилъ на путь истинный. Минуту спустя, Эстелла выпустила насъ и заперла калитку.

Когда мы снова вышли на дневной свтъ и остались одни, Джо прислонился къ стн и пробормоталъ: ‘Удивительно!’ Въ этой поз онъ оставался такъ долго и повторялъ свое ‘удивительно’ такъ долго, что я началъ подумывать, ужъ не рехнулся ли онъ. Наконецъ, онъ ршился нсколько распространить свою фразу и сказалъ: ‘Увряю тебя, Пипъ, это просто удивительно!’ Такимъ образомъ, мало по малу, къ нему вернулись и даръ слова, и способность продолжать путь.

Я имю основаніе думать, что это обыкновенное свиданіе заставило разсудокъ Джо просвтлть и что по дорог къ Пембльчуку въ голов его зародился одинъ очень тонкій, и глубокій замыселъ. Догадка моя подтвердилась тмъ, что произошло вслдъ за нашимъ появленіемъ въ гостиной мистера. Пембльчука, гд мы застали сестру въ оживленной бесд съ этимъ ненавистнымъ лабазникомъ.

— Ну-съ, что скажете?— закричала сестра, обращаясь къ намъ обоимъ.— Удивительно, какъ вы снизошли еще до нашего скромнаго общества, право, меня это удивляетъ!

— Миссъ Гевишамъ,— началъ Джо, пристально смотря на меня, какъ будто силился что-то припомнить,— поручила намъ передать ея, какъ, Пипъ, поклонъ или почтеніе?

— Поклонъ,— сказалъ я.

— Да, такъ и мн кажется,— подхватилъ Джо,— поручила передать ея поклонъ мистрисъ Гарджери.

— Очень онъ мн нуженъ!— замтила, сестра, видимо, впрочемъ, польщенная.

— И сожалніе,— продолжалъ Джо, съ новымъ взглядомъ на меня и новымъ усиліемъ памяти,— что состояніе ея здоровья не позволяетъ ей, какъ дальше, Пипъ?..

— Не позволяетъ ей пользоваться,— подсказалъ я.

— Дамскимъ обществомъ,— заключилъ Джо и тяжко вздохнулъ.

— Ну, что жъ,— проговорила, смягчившись, сестра и поглядла на мистера Пембльчука.— Конечно, она могла передать это мн и раньше, но лучше поздно, чмъ никогда. А что она дала этому вертопраху?

— Ему она ничего не дала,— сказалъ Джо. Мистрисъ Джо собиралась уже разразиться, но Джо продолжалъ:

— То, что она дала, она ‘дала его друзьямъ’. А подъ его друзьями, такъ и сказала, ‘подъ его друзьями я разумю: сестру его, мистрисъ Джо Гарджери’. Этими самыми словами: ‘сестру его, мистрисъ Джо Гарджери’. Вотъ только не разобралъ хорошенько, сказала ли она Джо или Джорджъ, но, разумется, этого она могла, и, не знать,— прибавилъ Джо какъ бы въ раздумьи.

Сестра взглянула на мистера Пембльчука, который поглаживалъ ручки своего кресла и утвердительно кивалъ головой, какъ человкъ, заране все знавшій и предвидвшій.

— Сколько же вы получили?— спросила сестра и засмялась, положительно засмялась!

— Какъ бы отнеслась почтенная компанія, скажемъ примрно, къ десяти фунтамъ?— спросилъ Джо.

— Мы бы сказали — недурно,— живо подхватила сестра.— Не слишкомъ много, но достаточно.

— Такъ подымайте выше,— сказалъ Джо.

Этотъ безсовстный плутъ, Пембльчукъ, сейчасъ же кивнулъ головой и сказалъ, поглаживая ручки кресла:

— Да-съ, сударыня, подымайте-ка выше.

— Ужъ не хотите ли вы сказать…— начала было сестра.

— Именно,— перебилъ ее Пембльчукъ,— но имйте немного терпнія. Продолжай, Джозефъ. Не робй! Продолжай!

— Что скажетъ почтенная компанія на двадцать фунтовъ?— продолжалъ Джо.

— Чудесно, лучше и желать нельзя,— отвчала сестра.

— Подымайте выше,— сказалъ Джо.

Этотъ низкій лицемръ, Пембльчукъ, снова кивнулъ головой и сказалъ съ покровительственнымъ смхомъ.

— Подымайте выше, сударыня, побольше двадцати фунтовъ. Хорошо, хорошо! Продолжай, Джозефъ.

— Ну, чтобъ ужъ васъ не томить,— сказалъ Джо, подавая моей сестр кошелекъ,— извольте получить двадцать пять фунтовъ.

— Получите двадцать пять фунтовъ, сударыня,— откликнулся каналья Пембльчукъ, вставая, чтобъ пожать ей руку.— Но эта сумма не превышаетъ вашихъ заслугъ, то же самое я говорилъ и прежде, когда спрашивали моего мннія,— и дай Богъ, чтобъ эти деньги послужили вамъ на удовольствіе.

Роль этого подлеца была и такъ уже достаточно гнусна, но онъ пошелъ дальше, заявивъ съ покровительственнымъ видомъ свои права на меня и тмъ удесятерилъ свои прежнія преступленія.

— Вотъ видите ли, Джозефъ и его достойная жена,— сказалъ Пембльчукъ, взявъ меня за руку повыше локтя,— я изъ тхъ людей, которые всегда доводятъ до конца начатое дло. Мальчика нужно сдать въ науку сейчасъ же. Таковы мои правила. Записать его поскоре, и дло съ концомъ.

— Мы отлично знаемъ, дядя Пембльчукъ,— сказала сестра, сжимая въ рукахъ кошелекъ,— какъ много мы вамъ обязаны,

— Рчь не обо мн, племянница,— возразилъ этотъ каторжный торгашъ.— Дружба дружбой, такъ ужъ ведется на свт, но дло въ томъ, что надо сдать мальчика въ науку. Сказать вамъ по правд, я взялся объ этомъ позаботиться.

Судьи засдали въ ратуш въ двухъ шагахъ разстоянія, и мы немедленно отправились туда, чтобы узаконить мое поступленіе въ подмастерья Къ Джо.

Я сказалъ, мы отправились, но это не совсмъ врно, потому что Пембльчукъ все время толкалъ меня въ спину, какъ будто за минуту: передъ тмъ я кого-нибудь обокралъ или поджогъ стогъ сна. Наврное, въ ратуш вс подумали, что я былъ пойманъ на мст преступленія, потому что, пока Пембльчукъ проталкивалъ меня сквозь толпу, я слышалъ, какъ они говорили: ‘Что онъ сдлалъ?’ а другіе: ‘Такой молодой, а ужъ смотритъ мошенникомъ’. Одинъ господинъ съ короткимъ лицомъ и мягкими манерами даже подарилъ мн брошюрку, украшенную изображеніемъ молодого преступника въ оковахъ, похожихъ на сосиску и озаглавленную: ‘Прочти въ твоемъ заключеніи’.

Зала суда поразила меня. Скамьи здсь были выше, чмъ въ церкви, на скамьяхъ толпились люди, судьи смотрли такими важными(одинъ былъ даже съ напудренной головой), сидли они, развалившись въ креслахъ, одни просто сложа руки, другіе нюхали табакъ или дремали, третьи писали или читали газеты. По стнамъ висли темные портреты, казавшіеся, по крайней, мр на мой малоартистическій взглядъ, какою-то смсью жженаго сахара и липкаго пластыря. Въ одномъ изъ уголковъ этой залы бумаги мои были подписаны и засвидтельствованы по всей форм, и я сталъ подмастерьемъ. Все это время мистеръ Пембльчукъ держалъ меня за локоть такъ, какъ будто, мы были на пути къ эшафоту и остановка была только за кое-какими предварительными формальностями.

Выйдя, наконецъ, на улицу, и избавившись отъ мальчишекъ, съ большимъ нетерпніемъ ожидавшихъ, что меня станутъ публично пытать, и очень огорчившихся, когда, ихъ ожиданія не сбылись, мы вернулись къ Пембльчуку. И тамъ сестра пришла въ такой азартъ по поводу двадцати пяти гиней, что пожелала непремнно.отпраздновать этотъ неожиданный даръ обдомъ въ ‘Голубомъ Вепр’, и Пембльчукъ долженъ былъ скакать въ своей телжк за Геббльсами и Вопслемъ.

Ея предложеніе было принято, и я провелъ очень печальный день. Казалось, все общество единодушно ршило, что. я былъ какимъ-то совершенно излишнимъ придаткомъ на. этомъ празднеств, и въ довершеніе моихъ бдъ каждый, отъ времени, до времени, за неимніемъ ничего, лучшаго, спрашивалъ меня, почему я не веселюсь. Мн оставалось только уврять, что, напротивъ, я очень веселюсь, хотя на самомъ дл я не зналъ, куда дваться отъ скуки.

Но они были взрослые, могли длать, что хотли и пользовались этимъ. Мерзавецъ Пембльчукъ, считавшійся, виновникомъ торжества, сидлъ на первомъ мст и, обратившись къ присутствующимъ съ рчью, которой я былъ главнымъ предметомъ, ехидно заявилъ, что, какъ значится въ моихъ бумагахъ, я подвергаюсь тюремному заключенію, если буду играть въ карты, пьянствовать, посщать дурное общество и поздно возвращаться домой, или окажусь замшаннымъ въ какихъ-либо другихъ предосудительныхъ поступкахъ, при чемъ, чтобы лучше иллюстрировать свои замчанія, поставилъ меня на стулъ возл себя.

Вотъ еще нсколько, воспоминаній, сохранившихся у меня отъ этого празднества. Во-первыхъ, мн не давали спать, и лишь только я начиналъ клевать носомъ, меня будили и заставляли веселиться. Во-вторыхъ, въ конц вечера мистеръ Вопсль продекламировалъ намъ оду Коллинза и бросилъ въ насъ свой окровавленный мечъ съ такимъ эффектомъ, что служитель пришелъ намъ доложить: ‘Негоціанты изъ нижняго этажа свидтельствуютъ вамъ свое почтеніе и просятъ вспомнить, что здсь не циркъ!’ Въ-третьихъ, на обратномъ пути вс были, въ прекрасномъ расположеніи духа, и пли: ‘О, два прелестная’, при чемъ мистеръ Вопсль плъ громовымъ басомъ и (въ отвтъ на нелпые и дерзкіе разспросы несноснаго запвалы этой псни, который отъ нечего длать интересуется частной жизнью остальныхъ поющихъ) утверждалъ, что онъ человкъ съ сдыми пышными власами и онъ же злополучный странникъ съ усталыми ногами. Помню, наконецъ, что когда я добрался до своей маленькой спаленки, я чувствовалъ себя совершенно несчастнымъ и былъ глубоко убжденъ, что никогда не полюблю ремесла Джо. А вдь и любилъ его прежде, но, что было, то прошло!

Глава XIV.

Тяжело стыдиться своего дома, очень можетъ быть, что въ этомъ чувств таится черная неблагодарность, и тяжесть его является лишь должнымъ возмездіемъ, какъ бы то ни было, но могу засвидтельствовать, что оно очень мучительно.

Нашъ домъ никогда не представлялъ для меня особенной прелести, благодаря характеру моей сестры, но Джо считалъ его святыней, и я врилъ Джо.

Я врилъ, что наша парадная гостиная была самымъ изящнымъ изъ салоновъ, я врилъ, что наша парадная дверь есть таинственное преддверіе храма роскоши, торжественное открытіе котораго всегда сопровождается принесеніемъ въ жертву жареныхъ куръ, я врилъ, что наша кухня, если и не слишкомъ пышное, то все же очень приличное помщеніе, я считалъ нашу кузницу блестящимъ путемъ къ зрлости и независимости. Но прошелъ годъ, и все измнилось. Теперь все это казалось мн грубымъ и вульгарнымъ, и я ни подъ какимъ видомъ не хотлъ бы, чтобы Эстелла и миссъ Гевишамъ видли мой домъ,

Самъ ли я былъ виновенъ въ такомъ неблагодарномъ состояніи, моей души, падала ли вина на миссъ Гевишамъ или на мою сестру, теперь это ни для кого не важно. Я рзко измнился — дло было сдлано. Дурно ли, хорошо ли это было, простительно или непростительно, но фактъ былъ налицо.

Прежде мн казалось, что стоитъ мн только засучить рукава своей рубашки и войти въ кузницу подмастерьемъ моего Джо, и я буду гордъ и счастливъ. Теперь, когда мечта обратилась въ дйствительность, я чувствовалъ только, что весь вымазанъ угольной пылью и что, на душ у меня, такая тяжесть, въ сравненіи съ которой наковальня была перышкомъ. Въ моей послдующей жизни были случаи (какъ и въ жизни большинства людей), когда я чувствовалъ, будто густая завса спускалась на время на вс ея интересы и радости, застилая отъ меня все, кром тупого страданія. Но никогда эта завса не была такъ густа и тяжела, какъ теперь, когда мой жизненный путь разстилался прямо предо мною, и я уже вступилъ на него, сдлавшись ученикомъ Джо.

Я помню, что въ позднйшемъ період моего ‘ученья’ я имлъ обыкновеніе, по воскресеньямъ, вечеромъ, когда становилось совсмъ темно, отправляться на кладбище, я простаивалъ тамъ подолгу, сравнивая свою будущность съ видомъ пустыннаго болота и находя между ними огромное сходство, и то, и другое было плоско и низменно, и тамъ, и здсь былъ неизвстный путь и густой туманъ, сливавшійся съ моремъ. Какъ въ первые, такъ и въ послдующіе дни своего ученичества, я былъ одинаково несчастливъ, но мн пріятно сознавать, что во все это время Джо никогда, ни разу не слыхалъ отъ меня слова ропота, это почти единственная вещь, которую отрадно мн вспоминать, когда я думаю о годахъ моего ученичества!

Но и тутъ вся заслуга принадлежитъ не мн, а Джо. Я не убжалъ, не поступилъ въ солдаты или матросы — не потому, чтобъ я былъ вренъ своему слову и честенъ, а потому, что честенъ былъ Джо. Не моя вра въ святость труда заставила меня работать съ достаточнымъ рвеніемъ, хотя и противъ воли, но глубокая вра въ нее Джо. Нтъ возможности прослдить, какъ далеко простирается въ мір вліяніе хорошаго честнаго человка, сознающаго и понимающаго свой долгъ, но вполн возможно опредлить, насколько такое вліяніе коснулось васъ самихъ, и я хорошо знаю, что каждая капля добра, какое только проявлялось во мн во время моей ученической жизни, исходила отъ скромнаго, простого, всмъ довольнаго Джо, а не отъ меня, безпокойнаго, недовольнаго, терзаемаго ненасытнымъ честолюбіемъ.

Чего мн недоставало — кто могъ это сказать? Я и самъ не могъ бы, потому что не зналъ. Я боялся одного, что въ какой-нибудь злосчастный день и минуту, когда я буду особенно грязенъ и вульгаренъ, я подыму глаза отъ работы и увижу, что Эстелла смотритъ на меня въ окно кузницы. Я не могъ отдлаться отъ страха, что рано или поздно она застанетъ меня за самой грязной работой, съ лицомъ и руками, почернвшими отъ сажи, и станетъ издваться надо мной и презирать меня. Часто по вечерамъ, когда я работалъ мхами, и мы вдвоемъ съ Джо пли ‘Стараго Клема’, я вспоминалъ, какъ мы пвали эту псню у миссъ Гевишамъ, воображеніе мое разыгрывалось, и мн мерещилось въ огн лицо Эстеллы съ ея прелестными,— разввающимися отъ втра волосами и чудными глазами, презрительно смотрвшими на меня, въ такія минуты я съ замираніемъ сердца всматривался въ ночной мракъ, глядвшій въ окна кузницы, и мн чудилось, что Эстелла сейчасъ только отвернулась отъ окна, и я врилъ, что она пришла наконецъ.

Когда посл этого мы сходились за ужиномъ, и наша кухня, и да казались мн еще грубе, еще безвкусне, чмъ обыкновенно, и мое неблагодарное сердце сильне, чмъ когда-либо, наполнялось чувствомъ стыда за свой домъ.

Глава XV.

Я сталъ слишкомъ великъ для школы бабушки мистера Вопсля, и мои занятія подъ руководствомъ этой нелпой особы пришли къ концу. Но Бидди успла передать мн все, что знала сама, начиная съ маленькаго прейсъ-куранта и кончая комической псенкой, которую она когда-то купила за полпенни. Хотя единственной, сколько-нибудь связной частью этого литературнаго произведенія были только слдующія строки:

Когда въ городъ Лондонъ я попалъ, господа,

Ту-руль, лу-руль,

Ту-руль, лу-руль.

Чуть было я тамъ не пропалъ, господа,

Ту-руль, лу-руль,

Ту-руль, лу-руль!

Тмъ, не мене, въ своемъ стремленіи къ просвщенію, я отнесся къ этой псенк очень серьезно и самымъ добросовстнымъ образомъ выучилъ ее наизусть. Насколько помню, я ни, мало не сомнвался въ ея достоинствахъ и только находилъ (какъ нахожу и теперь), что эти ‘ту-руль, лу-руль’ наполняли ее немножко въ ущербъ поэзіи. Жажда просвщенія побудила меня обратиться и къ мистеру Вопслю съ просьбой удлить мн нсколько крохъ изъ своего богатаго запаса умственной пищи, на что онъ любезно согласился. Вышло, однако, что я оказался въ роли драматическаго манекена, котораго онъ угощалъ своими монологами, обнималъ, орошалъ слезами, стращалъ, трясъ за шиворотъ, закалывалъ и поражалъ на всевозможные лады, поэтому я скоро отказался отъ такого курса наукъ, впрочемъ не прежде, чмъ мистеръ Вопсль разъ десять отколотилъ меня въ своемъ поэтическомъ восторг.

Вс свои познанія я старался передать Джо. Впрочемъ, это заявленіе звучитъ такъ громко, что я по совсти не могу оставить его безъ объясненія. Мн хотлось только, чтобы Джо не смотрлъ такимъ неотесанымъ, такимъ невждой, чтобъ онъ сталь боле достоинъ моего общества и чтобъ Эстелл было не за что его презирать.

Старая батарея на болотахъ была мстомъ нашихъ научныхъ занятій, а разбитая аспидная доска и кусочекъ грифеля — нашими учебными пособіями, къ которымъ Джо всегда присоединялъ еще и свою трубку. Я не знаю, было ли хоть разъ, чтобы Джо помнилъ свой урокъ отъ воскресенья до воскресенья, и вообще сомнваюсь, чтобъ онъ пріобрлъ подъ моимъ руководствомъ какія-либо свднія. Какъ бы то ни было, когда онъ курилъ на батаре, онъ длалъ это съ гораздо боле осмысленнымъ видомъ, чмъ во всякомъ другомъ мст — съ ученымъ видомъ, можно сказать,— какъ будто онъ сознавалъ, что его успхи громадны. Милый человкъ! Я почти увренъ, что онъ услаждалъ себя этимъ пріятнымъ сознаніемъ.

Хорошо было на батаре — тихо, спокойно… Вдали, за земляной насыпью, мелькали паруса, и иногда, во время отлива, казалось, будто это паруса затонувшихъ кораблей, которые все еще плывутъ по дну рки. При вид кораблей, выходившихъ въ море съ распущенными блыми парусами, я почему-то всегда вспоминалъ миссъ Гевишамъ и Эстеллу, и всякій разъ какъ длинный косой солнечный лучъ освщалъ вдали облако, парусъ, зеленющій откосъ холма или береговую линію, я опять таки думала о нихъ обихъ. Миссъ Гевишамъ, Эстелла, странный домъ и странная жизнь въ немъ имли въ моихъ глазахъ какую-то необъяснимую связь съ тмъ, что казалось мн живописнымъ.

Въ одно изъ такихъ воскресеній Джо, наслаждаясь своей трубкой, ршительно объявилъ, что ему ничего не лзетъ въ голову, и я махнулъ на него рукой. Я лежалъ на насыпи, опершись подбородкомъ на руку, и смотрлъ вдаль, отыскивая слды миссъ Гевишамъ и Эстеллы и на неб, и на вод, и всюду, куда только обращался мой взглядъ, пока не ршился наконецъ высказать мысль, которая давно уже сидла у меня въ голов.

— Джо,— сказалъ я,— не думаешь ли ты, что мн слдовало бы сдлать визитъ миссъ Гевишамъ?

— Какъ теб сказать, Пипъ?— отвчалъ Джо, немного подумавъ.— Зачмъ?— вотъ вопросъ.

— Какъ зачмъ, Джо? А зачмъ вообще длаютъ визиты?

— Правда, есть визиты, про которые трудно сказать, зачмъ ихъ длаютъ. НО что касается твоего визита къ миссъ Гевишамъ, то она можетъ подумать, что теб что-нибудь нужно, что ты чего-нибудь ждешь отъ нея.

— Но вдь я могу сказать ей, что мн ничего не нужно. Какъ ты думаешь, Джо?

— Конечно можешь, старина,— отвчалъ Джо.— И она можетъ поврить теб, а можетъ и не поврить.

Джо чувствовалъ, такъ же какъ и я, что доводъ его очень силенъ и, чтобъ не ослабить его повтореніемъ, принялся энергично затягиваться изъ своей трубки.

— Вотъ видишь, Пипъ,— сказалъ онъ снова, какъ только опасность повториться миновала для него.— Миссъ Гевишамъ сдлала теб щедрый подарокъ. И когда миссъ Гевишамъ сдлала теб свой щедрый подарокъ, въ то самое время она вернула меня и сказала, что это все.

— Да, Джо, я слышалъ.

— Все,— повторилъ Джо очень выразительно.

— Да говорю теб, Джо, что я слышалъ.

— А это, Пипъ, между нами будь сказано, можетъ значить — шабашъ,— каждый самъ по себ. Я на сверъ, а ты на югъ, и держись каждый своей стороны.

Я тоже это думалъ, и мн было вовсе не утшительно знать, что Джо одного со мною мннія, потому что это длало мою догадку боле вроятной.,

— Но, Джо…

— Что ты, старый товарищъ?

— Вотъ уже почти годъ, какъ я записанъ твоимъ подмастерьемъ, и ни разу за все это время я не благодарилъ миссъ Гевишамъ, не справлялся о ней и ничмъ не выказалъ, что помню ее.

— Это правда, Пипъ, и, пожалуй, теб слдовало бы выковать ей на память вс четыре подковы, хотя,— между нами будь сказано,— даже цлая дюжина подковъ можетъ показаться не совсмъ приличнымъ подаркомъ за неимніемъ копытъ…

— Да я говорю совсмъ не о подарк, Джо.

Но мысль о подарк крпко засла въ голов Джо, и онъ не могъ такъ легко съ ней разстаться.

— Или, напримръ,— продолжалъ онъ,— если бъ ты надумалъ сковать ей новую цпь для парадной двери или, скажемъ, гроссъ {Гроссъ = 12 дюжинъ.} или два круглыхъ винта для домашняго употребленія, или наконецъ какую-нибудь мелкую вещицу, врод вилки для гренковъ, или таганчикъ на случай, если бъ ей вздумалось поджарить себ салакушки…

— Я и не собирался длать ей подарки, Джо,— повторилъ я.

— И знаешь, Пипъ,— продолжалъ Джо все о томъ же, какъ будто это я, а не онъ настаивалъ на подаркахъ,— на твоемъ мст я бы и не длалъ. Нтъ, ни за что. Ну на что ей дверная цпь, когда двери у нея и такъ всегда на цпи. Круглые винты тоже какъ-то неловко дарить. А вилка… вилку придется длать изъ мди, а въ этомъ ты не мастакъ. Что же касается до тагана, то будь у тебя хоть золотыя руки, на таган ты не отличишься, потому таганъ и есть таганъ,— говорилъ Джо, усиленно напирая на свои слова съ явнымъ желаніемъ вывести меня изъ упорнаго заблужденія,— и что бы ты тамъ ни придумывалъ, какъ бы ни мудрилъ, а таганъ всегда останется таганомъ.

— Голубчикъ Джо!— закричалъ я въ отчаяніи, хватая его за рукавъ,— ради Бога, перестань. У меня и въ голов не было длать подарки миссъ Гевишамъ.

— Ну, да, Пипъ,— согласился Джо тономъ человка, успвшаго наконецъ убдить своего противника,— то-то я и говорю. Ты совершенно правъ.

— Ну, да, Джо, но я хотлъ теб вотъ что сказать: у насъ теперь мало работы, и если бъ ты завтра отпустилъ меня на полъ дня, я бы сходилъ въ городъ и навстилъ миссъ Эст… Гевишамъ.

— Но, Пипъ,— замтилъ важно Джо,— ее зовутъ, кажется, не Эстгевишамъ, или, можетъ, ее перекрестили?

— Знаю, знаю, Джо. Я просто обмолвился. Ну, такъ какъ же ты думаешь?

Джо думалъ, что если я нахожу это нужнымъ, то и онъ того же мннія. Но онъ поставилъ условіемъ, что, если меня примутъ нелюбезно и не пригласятъ повторить мой визитъ, просто какъ визитъ, который былъ сдланъ безъ всякой задней мысли, съ единственной цлью поблагодарить за оказанную милость, то мое посщеніе не должно повторяться. Этому условію я общалъ подчиниться.

У Джо былъ работникъ, которому, онъ платилъ жалованье понедльно, звали его Орликъ. Онъ уврялъ, будто его христіанское имя было Дольджъ,— явная безсмыслица, но онъ былъ такъ упрямъ, что вроятно и въ данномъ случа не заблуждался самъ, а просто хотлъ подсмяться надъ легковріемъ нашей деревни. Онъ былъ широкоплечій, мускулистый, смуглый парень, очень сильный, никогда и никуда не торопившійся, а всегда ходившій въ развалку. Являясь на работу, онъ имлъ видъ человка, который пришелъ не съ опредленной цлью, а совершенно случайно забрелъ въ кузницу, и вообще куда бы онъ ни шелъ — обдать ли къ ‘Веселымъ Гребцамъ’ или домой ночевать — онъ тащился, какъ какой-нибудь Каинъ или Вчный жидъ, какъ будто самъ не зналъ, куда онъ идетъ, и не имлъ ни малйшаго намренія, возвращаться. Онъ квартировалъ у шлюзнаго сторожа на болотахъ и въ рабочіе дни выползалъ изъ своей берлоги и плелся на работу, засунувъ руки въ карманы, съ узелкомъ за спиной, въ которомъ былъ завязанъ его обдъ.

По воскресеньямъ онъ обыкновенно лежалъ на шлюзахъ или простаивалъ цлый день, прислонившись къ скирд или риг. Ходилъ, онъ, какъ уже сказано, всегда въ перевалку, уставивъ глаза, въ землю и пыхтя, какъ паровозъ, а когда съ нимъ заговаривали или заставляли его такъ или иначе оглянуться, онъ подымалъ глаза не то съ сердитымъ, не то съ удивленнымъ видомъ, какъ, будто онъ вчно былъ поглощенъ, одной мыслью:— какъ странно и обидно никогда не думать.

Этотъ угрюмый малый не долюбливалъ меня. Когда я былъ, очень малъ и робокъ, онъ старался меня уврить, что въ кузниц, въ самомъ темномъ углу, живетъ чортъ, что онъ, Орликъ, хорошо его знаетъ, что черезъ каждыя семь лтъ необходимо растапливать горнъ живымъ мальчикомъ, и что скоро и я пойду на подтопку. Весьма вроятно, что, когда я сдлался подмастерьемъ, Орликъ сталъ бояться, какъ бы со временемъ я не занялъ его мста, потому-что антипатія его ко мн еще усилилась. Не то, чтобъ онъ высказывалъ или явно показывалъ свое недоброжелательство — нтъ, но я замчалъ, что онъ всегда выбивалъ искры Въ мою сторону, и если я затягивалъ ‘Стараго Клема’, онъ подпвалъ мн непремнно не въ тактъ.

Дольджъ Орликъ былъ уже за работой въ кузниц, когда на слдующій день я напомнилъ Джо его общаніе отпустить меня на полъ дня…. Тутъ онъ-ничего не сказалъ, потому что ковалъ вмст съ Джо полосу желза, только что вынутую изъ огня, а я раздувалъ мха, но, немного погодя, заговорилъ, опершись на молотокъ:

— Послушайте, хозяинъ: надюсь, вы не намрены поблажать только одному изъ насъ. Разъ вы дали праздникъ малютк Пипу, такъ пусть будетъ праздникъ и старику Орлику.

Ему было лтъ двадцать пять, но онъ всегда.говорилъ о себ, какъ о старик.

— На что теб праздникъ, Джо?

— Какъ на что? На то же на что и ему,— отвчалъ Орликъ.

— Пипъ идетъ въ городъ,— сказалъ Джо.

— Ну что жъ, и старикъ Орликъ пойдетъ въ городъ,— возразилъ этотъ герой.— Въ городъ могутъ и двое идти. Дорога никому не заказана.

— Не горячись, сказалъ Джо.

— А кто мн запретитъ?— ворчалъ Орликъ.— Ишь ты, въ городъ! Знаемъ мы эти штуки, Нтъ, хозяинъ! Поблажки тутъ не къ мсту, а ужъ поблажать — такъ обоимъ.

Но хозяинъ ршительно отказался продолжать разговоръ, пока работникъ не угомонится. Тогда Орликъ бросился къ горну, выхватилъ оттуда раскаленную полосу желза, замахнулся ею на меня, какъ будто хотлъ проткнуть меня насквозь, потомъ повертлъ, ее надъ моей головой, и наконецъ положилъ на наковальню и сталъ, по ней колотить съ такимъ остервенніемъ, словно вмсто желза подъ молоткомъ лежалъ я, а сыпавшіяся искры были брызги моей крови. Когда онъ доколотился до того, что весь вспотлъ, а желзо остыло, онъ снова оперся на молотокъ и сказалъ:

— Хозяинъ!

— Что, успокоился?— спросилъ его Джо.

— Успокоился,— отвчалъ угрюмо Орликъ.

— Ладно. Такъ пусть,— потому работаешь ты, не хуже другимъ,— пусть будетъ праздникъ для всхъ,— сказалъ Джо.

Въ это время сестра стояла на двор, все слышала (она подсматривала и подслушивала за нами безъ всякаго зазрнія совсти) и мгновенно кинулась къ окну.

— Такъ, такъ, это похоже на тебя, дурака!— закричала она на Джо.— Пускать гулять этакихъ лнтяевъ! Видно, ты богачъ, что можешь швырять деньги! Хотла бы я быть его хозяиномъ!

— Будь ваша власть, вы бы всхъ прибрали къ рукамъ,— огрызнулся Орликъ съ злобной усмшкой.

— Оставь ее, сказалъ ему Джо.

— Да ужъ конечно приструнила бы всхъ болвановъ и мошенниковъ,— отрзала въ свою очередь сестра, начиная кипятиться,— и первымъ дломъ принялась бы за твоего хозяина, этого болвана изъ болвановъ, и за тебя, потому ты такой подлецъ, такой мошенникъ, что на рдкость, такого не сыскать, я думаю, до самой французской границы. Вотъ теб!!

— Вы просто вздорная баба, тетушка Гарджери!— проворчалъ работникъ.— Если это даетъ право судить о мошенникахъ, такъ вы отличный судья.

— Оставь ее въ поко, говорятъ теб! повторилъ Джо.

— Что ты сказалъ?— визжала сестра.— Что ты сказалъ? Что этотъ негодяй Орликъ сказалъ обо мн, Пипъ? Какъ онъ обозвалъ меня при моемъ муж? О! О! О!

Каждое изъ этихъ восклицаній было воплемъ. Вообще, говоря о моей сестр, я долженъ замтить, что для нея, какъ и для всхъ сварливыхъ женщинъ, которыхъ мн когда-либо приходилось встрчать, вспыльчивость отнюдь не могла служить извиненіемъ, потому что, выходя, изъ себя она поддавалась гнву совсмъ не невольно, на сознательно и обдуманно взвинчивала себя, пока не приходила постепенно въ слпую, неистовую ярость.

— Какъ назвалъ онъ меня при этомъ низкомъ человк, который клялся меня защищать? О! поддержите меня! О!

— Ахъ ты!— пробормоталъ, сквозь зубы, работникъ.— Поддержалъ бы я тебя, кабы, ты была моя жена! Подержалъ бы подъ насосомъ, небось, живо бы остыла.

— Да оставь же, сказано теб!— еще разъ повторилъ Джо.

— Послушайте, люди добрые!— завопила сестра не своимъ голосомъ и всплеснула руками. Это была уже вторая степень.— Послушайте, какъ меня честитъ этотъ Орликъ! Въ моемъ собственномъ дом. Меня, замужнюю женщину! А мужъ стоитъ тутъ же и хлопаетъ ушами! О! О! О!

Тутъ сестра, вдоволь накричавшись, принялась бить себя и въ грудь и по колнамъ, сорвала съ себя чепчикъ и начала рвать волосы, это была послдняя станція на пути къ бшенству. Превратившись теперь въ настоящую фурію и чувствуя, что достигла полнйшаго успха, она бросилась къ двери, которую я къ счастью усплъ запереть передъ ея носомъ.

Что оставалось длать бдному Джо посл того, какъ вс его замчанія пропустили мимо ушей? Ясно,— подойти къ работнику и спросить его, какое право онъ имлъ вмшиваться между нимъ и мистрисъ Джо и хватитъ ли у него храбрости выйти на расправу. Старикъ Орликъ понялъ, что ему оставался только одинъ выходъ, и, не заставивъ себя ждать, занялъ оборонительную позицію. Не снимая даже своихъ опаленныхъ фартуковъ, они схватились, какъ два великана. Но я не видалъ человка, который могъ бы устоять противъ Джо, и Орликъ, не хуже того бднаго молодого джентльмена, вскор очутился въ куч, угольной пыли, откуда ни мало не спшилъ встать. Тогда Джо отперъ дверь, поднялъ сестру, которая упала безъ чувствъ у окна, вроятно насладившись предварительно зрлищемъ драки, отнесъ въ домъ, уложилъ, въ постель и сталъ убждать прійти въ себя, но она только металась и запускала руки въ волосы Джо. Затмъ наступила тишина и безмолвіе, обыкновенно смняющія всякую бурю, и я отправился наверхъ одваться, съ тмъ чувствомъ, которое всегда являлось у меня съ наступленіемъ подобнаго затишья, съ такимъ чувствомъ, какъ будто было воскресенье или въ дом кто-нибудь умеръ.

Когда я сошелъ внизъ, Джо и Орликъ мели кузницу, и только разсченная ноздря Орлика, не придававшая его лицу ни красоты, ни выразительности, напоминала о происшедшемъ недоразумніи. Изъ ‘Веселыхъ Гребцовъ’ появилась кружка пива, и они поочередно прикладывались къ ней самымъ мирнымъ образомъ. Затишье посл бури навяло, на Джо философски-мирное настроеніе,. онъ вышелъ проводить меня на дорогу и счелъ долгомъ напутствовать замчаніемъ, которое, по его мннію, могло мн пригодиться:. ‘За штилемъ штормъ, за штормомъ штиль — такова жизнь, Пипъ’.

Не стану описывать ни тхъ нелпыхъ чувствъ (потому что серьезныя чувства взрослыхъ принято считать смшными въ ребенк), съ которыми я шелъ къ миссъ Гевишамъ, ни того, какъ я ходилъ взадъ и впередъ мимо калитки, прежде чмъ ршился позвонить, ни того, какъ я чуть было не ушелъ: не позвонивъ, и наврное ушелъ бы, располагай я своимъ временемъ и имй возможность снова вернуться.

Калитку отворила миссъ Сара Покетъ, а не Эстелла.

— Какъ такъ? Ты опять здсь?.— спросила миссъ Покетъ.— Что теб нужно?

Когда я заявилъ, что пришелъ навсилъ миссъ Гевишамъ, Сара видимо задумалась, не отправить ли меня по-добру по-здорову, но, должно быть, потомъ побоялась принять на себя отвтственность, какъ бы то ни было, она впустила меня и вскор вернулась съ приказаніемъ ‘идти на верхъ’.

Все здсь оставалось попрежнему, и миссъ Гевишамъ была одна,

— Ну,— сказала она, глядя на меня въ упоръ.— Надюсь, теб ничего не нужно? Ты ничего не получишь.

— Мн ничего не нужно, миссъ Гевишамъ, я пришелъ только сказать вамъ, что дла мои идутъ хорошо и что я очень вамъ благодаренъ.

— Ну, ну, хорошо,— и она по обыкновенію нетерпливо замахала своими костлявыми пальцами.— Заходи иногда, приходи въ день твоего рожденія. A!— закричала она, вдругъ поворачиваясь ко мн вмст съ кресломъ.— Ты оглядываешься, ты ищешь Эстеллу! Да?

Я въ самомъ дл искалъ глазами Эстеллу и пробормоталъ, запинаясь: ‘Надюсь, что она здорова’.

— Она въ чужихъ краяхъ,— сказала миссъ Гевишамъ.— Учится, чтобы быть настоящей леди. Далеко захала. Все хорошетъ. Вс, кто нe видитъ, восхищаются ею. Ты чувствуешь, что потерялъ ее, не правда ли?

Въ ея послднихъ словахъ было столько злорадства и, сказавъ ихъ, она засмялась такимъ непріятнымъ смхомъ, что я ршительно не зналъ, что ей отвтить. Впрочемъ она избавила меня отъ этого труда, распрощавшись со мной. Когда Сара съ своей орховой физіономіей заперла за мной калитку, я больше, чмъ когда-либо, возненавидлъ и свой домъ, и свое ремесло, и все на свт. Вотъ и все, что и выигралъ отъ этого посщенія.

Безцльно бродя по главной улиц, безутшно осматривая витрины лавокъ и думая о томъ, что бы я купилъ, если бъ былъ джентльменомъ, я увидлъ, что изъ книжной лавки выходитъ мистеръ Вопсль. Мистеръ Вопсль держалъ въ рукахъ умилительную трагедію ‘Джорджъ Барнвель’, онъ только что заплатилъ за нее шесть пенсовъ, съ твердымъ намреніемъ обрушить каждое ея слово на голову мистера Пембльчука, къ которому шелъ теперь пить чай. Увидвъ меня, онъ видимо ршилъ, что такой слушатель ниспосланъ ему самимъ провидніемъ, а потому вцпился въ меня и потащилъ меня къ Пембльчуку. Я зналъ, что дома будетъ скучно, къ тому же ночь была, такая темная, а дорога глухая, когда бываешь радъ всякому попутчику, я не особенно упирался, и, мы повернули, къ дому мистера Пембльчука какъ разъ въ то время, когда начали освщать улицы и, лавки.

Я никогда не бывалъ на представленіи ‘Джорджа Барнвеля’ и не знаю, какъ долго оно обыкновенно тянется, но зато я отлично знаю, что въ этотъ вечеръ оно протянулось до половины десятаго, и когда мистеръ Вопсль попалъ наконецъ въ Ньюгетъ, я думалъ, что онъ никогда не дойдетъ до эшафота, такъ страшно медленно подвигался онъ впередъ даже сравнительно съ остальными періодами своей позорной карьеры. Я находилъ, что съ его стороны просто безсовстно жаловаться, будто онъ погибаетъ во цвт лтъ, мн казалось, что онъ усплъ не только отцвсть,— но и совсмъ засохнуть къ концу пьесы. Впрочемъ это еще былъ только вопросъ нкоторыхъ длиннотъ и вообще скучнаго содержанія пьесы. Но что казалось мн всего, обиднй, такъ это примненіе всей этой шумной исторіи къ моей ни въ чемъ неповинной личности. Когда Барнвель началъ уклоняться съ прямого пути, я положительно чувствовалъ потребность оправдываться, такъ давилъ меня негодующій взоръ мистера Пембльчука. Вопсль, съ своей стороны, прилагалъ вс старанія выставить меня въ самомъ гнусномъ свт. Жестокій и малодушный негодяй, я убилъ своего дядю, не имя за себя ни одного смягчающаго обстоятельства. Мильвудъ разбивалъ меня своими доводами на каждомъ шагу. Любовь ко мн дочери моего хозяина представлялась какимъ-то безуміемъ, а о моемъ позорно трусливомъ поведеніи въ роковое утро я могу только сказать, что оно вполн соотвтствовало общему ничтожеству моего характера. Даже посл, того, какъ я былъ наконецъ повшенъ, и Вопсль закрылъ книгу, м-ръ Пембльчукъ все еще сидлъ, не сводя съ меня глазъ, и твердилъ качая головой: ‘Остерегайся, мальчикъ, остерегайся’, какъ будто не подлежало ни малйшему сомннію, что, найдись у меня родственникъ, который имлъ бы слабость облагодтельствовать меня, я непремнно убилъ бы его.

Была черная ночь, когда мы съ Вопслемъ пустились наконецъ въ путь. За городомъ разстилался густой туманъ, пронизывавшій насъ насквозь холодомъ и сыростью. Фонарь, у заставы казался огромнымъ свтлымъ пятномъ и какъ будто перемнилъ мсто, а лучи его ложились въ туман какой-то густой, плотной массой. Мы замтили это и разсуждали о томъ, что туманъ поднимается при перемн втра съ извстной части, нашихъ болотъ, какъ вдругъ наткнулись на человка, прижавшагося подъ навсомъ у заставы съ подвтренной стороны.

— Эй,— закричали мы, останавливаясь.— Это ты, Орликъ?

— Я,— отвчалъ онъ, выходя.— Я остановился на минутку, поджидалъ попутчиковъ.

— Однако ты поздненько,— замтилъ я.

— Да и ты не рано,— возразилъ онъ совершенно просто.

— Мы провели пріятный вечеръ, мистеръ Орликъ,— замтилъ мистеръ Вопсль, все еще увлеченный своимъ недавнимъ представленіемъ,— предавались интеллектуальнымъ наслажденіямъ.

Старикъ Орликъ промычалъ что-то въ отвтъ, давая понять, что ему нечего на это сказать, и мы втроемъ отправились дальше. Я спросилъ, гд онъ провелъ свои полдня, въ город или въ предмсть.

— Везд понемножку,— отвчалъ онъ. Я шелъ за вами. Я не видалъ васъ, но наврное былъ недалеко отъ васъ… А пушки-то опять палятъ.

— На галерахъ?— спросилъ я.

— Да, видно птички-то опять вылетли изъ клтокъ. Какъ стемнло, такъ и стали палить. Постойте: сейчасъ услышите.

И въ самомъ дл, не успли мы пройти нсколькихъ саженей, какъ хорошо памятный мн звукъ пушечнаго выстрла, умряемый густымъ туманомъ, долетлъ до насъ и тяжело раскатился по низин вплоть до рки, какъ бы преслдуя и стращая бглецовъ.

— Хорошая ночка для побга,— сказалъ Орликъ.— Трудненько въ такую ночь поймать тюремную пташку за хвостъ.

Этотъ предметъ близко меня касался, и я молча раздумывалъ о немъ. Мистеръ Вопсль, войдя въ роль злополучнаго дяди читанной имъ трагедіи, размышлялъ вслухъ въ своемъ Кембервельскомъ саду.

Орликъ, запустивъ руки въ карманы, тяжело переваливался, не отставая отъ насъ. Кругомъ была сплошная сырость и тьма, и мы дружно шлепали по грязи. По временамъ звукъ сигнальной пушки, прозвучавъ надъ нами, грозно разносился по рк. Я молча предавался своимъ думамъ. Мистеръ Вопсль пріятно умиралъ въ Кембервел, необыкновенно игриво на Босвардскомъ пол и въ тяжелой агоніи въ Гластонбери. Орликъ отъ времени до времени мурлыкалъ: ‘Ну-ка, подружнй, старый Клемъ! Куйте посмлй, старый Клемъ!’ Я думалъ, что онъ выпилъ, но онъ не былъ пьянъ.

Текъ мы дошли до деревни. Дорога вела мимо ‘Трехъ Веселыхъ Гребцовъ’, и къ нашему удивленію мы замтили тамъ сильное оживленіе, хотя было уже одиннадцать часовъ: двери были открыты настежь, а въ окнахъ мелькали необычные огни. Мистеръ Вопсль, предполагая, что поймали каторжника, зашелъ узнать, въ чемъ дло, и сейчасъ же выбжалъ назадъ.

— У васъ въ дом неладно, Пипъ,— сказалъ онъ, не останавливаясь.— Побжимъ!

— Что случилось?— спросилъ я, слдуя за нимъ. Орликъ бжалъ рядомъ со мной.

— Я не разобралъ хорошенько. Кто-то ворвался въ домъ, когда Джо Гарджери не было дома. Думаютъ, что бглые. Кого-то ранили…

Мы бжали такъ скоро, что было уже не до разспросовъ, и остановились только, очутившись въ нашей кухн, Она была полна народа, вся деревня столпилась здсь и на двор. На кухн были лекарь, Джо и цлая толпа женщинъ, вс они возились посреди кухни, на полу. Праздные зрители При моемъ появленіи разступились, и я увидлъ сестру, лежащую безъ движенія на голомъ полу, куда свалилъ ее страшный ударъ по затылку, нанесенный неизвстной рукой въ то время, когда она стояла у печки, обратившись лицомъ къ огню. И это, лицо теперь ясно говорило, что она никогда уже больше не станетъ ‘кипятиться’, пока будетъ женою Джо.

Глава XVI.

Голова моя была еще полна Джорджемъ Барнвелемъ, и сначала я былъ склоненъ думать, что я непремнно какъ-нибудь причастенъ къ этому нападенію на мою сестру, и что во всякомъ случа меня скоре, чмъ всякаго другого, должны заподозрить въ этомъ преступленіи, какъ близкаго ея родственника и притомъ многимъ ей обязаннаго, какъ это всмъ было извстно. Но на слдующее утро, обсуждая этотъ вопросъ при ясномъ дневномъ свт и прислушиваясь ко всевозможнымъ толкамъ, я сталъ на иную, боле благоразумную точку зрнія. Вотъ что я узналъ:

Джо покуривалъ свою трубку въ кабачк ‘Трехъ Веселыхъ Гребцовъ’ съ четверти девятаго до десяти безъ пятнадцати минутъ. Пока онъ былъ тамъ, сестру видли у дверей нашей кухни: видлъ, работникъ одного фермера, который возвращался домой и раскланялся съ ней, проходя мимо. Этотъ человкъ не могъ съ точностью опредлить время, когда онъ ее видлъ (и при первой же попытк сдлать это совсмъ запутался), но онъ твердо помнилъ, что еще не было и девяти. Когда въ десять часовъ безъ пяти минутъ Джо вернулся домой, онъ уже нашелъ ее лежащей на полу и сталъ звать на помощь. Огонь въ камин пылалъ еще довольно ярко, и нагаръ у свчки былъ невеликъ, впрочемъ, свча была потушена.

Все въ дом было цло, и въ кухн не оказалось никакого особеннаго безпорядка, только свча, стоявшая на стол (между дверью и сестрой, и притомъ такъ, что приходилась у нея за спиной), была погашена, да полъ залитъ кровью. Но на мст преступленія нашли одну очень важную улику. Ударъ былъ нанесенъ въ голову и спину тяжелымъ тупымъ орудіемъ, и было видно, что, когда жертва уже упала,,івъ нее ‘бросили еще чмъ-то тяжелымъ. И когда Джо поднялъ ее, на полу возл нея оказались распиленные пополамъ ножные кандалы.

Разсмотрвъ эти кандалы опытнымъ глазомъ кузнеца, Джо объявилъ, что они распилены давно. Слухи объ этомъ происшествіи быстро дошли до галеръ, оттуда прислали людей осмотрть кандалы, и они подтвердили мнніе Джо. Они не могли опредлить, когда именно владлецъ этихъ кандаловъ покинулъ галеры, но ручались, что они не принадлежали ни одному изъ двухъ каторжниковъ, бжавшихъ въ послднюю ночь. Къ тому же одинъ изъ нихъ былъ уже пойманъ, и кандалы оказались на немъ.

Зная то, что я зналъ, я, разумется, сдлалъ свои собственные выводы. Я былъ увренъ, что кандалы принадлежали моему каторжнику, что это было то самое желзо, которое онъ распилилъ на болот, но я ни на минуту не приписывалъ ему самаго преступленія. Я думалъ, что одно изъ двухъ другихъ лицъ завладло этимъ желзомъ и воспользовалось имъ для своего страшнаго дла — или Орликъ, или тотъ незнакомецъ, что показывалъ мн украдкой подпилокъ.

Что касается Орлика, то онъ дйствительно былъ въ город, какъ говорилъ намъ при встрч у заставы, его тамъ видли весь вечеръ въ различныхъ компаніяхъ и во многихъ кабачкахъ, а вернулся онъ со мной и съ мистеромъ Вопслемъ. Противъ него не было никакихъ уликъ, кром недавней ссоры, но вдь сестра десятки тысячъ разъ ссорилась и съ нимъ, и со всми ее окружавшими. Съ другой стороны, не было уликъ и противъ незнакомца, вдь онъ приходилъ за своими банковыми билетами, между нимъ и сестрой не могло быть никакихъ недоразумній, такъ какъ сестра всегда была готова возвратить ихъ. Къ тому же тутъ, очевидно, и не было никакой ссоры: нападавшій подкрался такъ тихо и внезапно, что она упала, не успвъ даже обернуться.

Страшно было подумать, что я, хоть и невольно, все-таки доставилъ орудіе, и эта мысль преслдовала меня. Я страдалъ невыразимо, передумывая на вс лады, не раскрыть ли Джо эту тайну моего дтства, не разсказать ли ему откровенно все, какъ было. Въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ я каждый день ршалъ этотъ вопросъ отрицательно, и на другое же утро начиналъ колебаться. Наконецъ я пришелъ къ слдующему заключенію: тайна эта была теперь уже такъ стара, такъ срослась со мною, до такой степени стала частью меня самого, что я не въ силахъ былъ съ ней разстаться. Въ виду недавняго несчастья, къ которому она привела, эта тайна теперь, боле чмъ когда-либо, могла оттолкнуть отъ меня Джо, если бы онъ даже мн поврилъ. Но я боялся, что онъ не поврить мн и сочтетъ мой разсказъ за чудовищную выдумку, врод баснословныхъ собакъ и телячьихъ котлетъ. Но и тутъ въ своемъ колебаніи между добромъ и зломъ, я вошелъ въ компромиссъ съ своею совстью, и ршилъ открыть Джо свою тайну при первомъ удобномъ случа, если только увижу, что мое сознаніе можетъ помочь открыть преступника.

Лондонскіе полицейскіе и сыщики торчали у насъ въ дом около двухъ недль и занимались тмъ же, чмъ, судя по тому, что я слышалъ и читалъ, эти господа обыкновенно занимаются въ подобныхъ случаяхъ. Они хватали явно невинныхъ людей, ломали головы надъ явно нелпыми догадками и старались подогнать факты подъ свои выводы, вмсто того, чтобы выводить заключенія изъ фактовъ дла. Они любили стоять въ дверяхъ ‘Веселыхъ Гребцовъ’ съ видомъ скрытныхъ, но все знающихъ людей, возбуждая удивленіе всего околотка, и умли тянуть свое пиво съ необыкновенно таинственнымъ видомъ, что, пожалуй, стоило умнья ловить преступниковъ, впрочемъ несовсмъ, потому что преступника они все-таки не поймали.

Конституціонныя власти давно уже очистили нашу территорію, а сестра все еще лежала тяжко больная. Зрніе ея было повреждено, предметы двоились къ ея глазахъ, и она хватала воображаемыя чашки и рюмки вмсто настоящихъ, слухъ и память тоже сильно пострадали, а рчь сдлалась почти непонятной. Когда она поправилась настолько, что ее можно было снести внизъ, нужно было всегда держать при ней мою доску, чтобы она могла изобразить письменно то, что была не въ силахъ пояснить словами. Такъ какъ (не говоря уже о почерк) она была очень плохой грамотй, а Джо такой же чтецъ, то между ними возникали частыя недоразумнія, разршать которыя обыкновенно приходилось мн. Но и мн часто случалось подавать ей мясо вмсто мяты, чулки вмсто булки, или звать Джо, когда нужно было заварить чай, и это еще были самые незначительные изъ моихъ промаховъ.

Но характеръ ея измнился къ лучшему: она сдлалась терплива. Вс члены ея постоянно дрожали, это сдлалось теперь ея нормальнымъ состояніемъ, и черезъ каждые два три мсяца съ ней длалось что-то въ род столбняка, она хваталась руками за голову и оставалась иногда по цлымъ недлямъ почти безъ сознанія. Мы ршительно терялись, гд найти для нея подходящую сидлку, пока насъ не выручилъ случай. Бабушка мистера Вопсля побдила наконецъ глупую привычку жить, съ которой столько лтъ напрасно боролась, и Бидди стала членомъ нашей семьи.

Спустя около мсяца посл того, какъ сестра снова появилась въ кухн, Бидди пришла къ намъ съ маленькимъ пестрымъ сундучкомъ, въ которомъ было все ея имущество, и стала истиннымъ благословеніемъ для^всего нашего дома и прежде всего для Джо. Бдный малый былъ страшно подавленъ постояннымъ созерцаніемъ своей изувченной жены, и часто, ухаживая за нею по вечерамъ, оборачивался ко мн со словами: ‘А какая красивая была женщина, Пипъ’, и голубые глаза его затуманивались слезами. Бидди стала сразу такъ ловко ухаживать за больной, какъ будто знала ее съ самаго дтства, Джо имлъ теперь возможность лучше оцнить свою новую спокойную жизнь и могъ даже навщать ‘Веселыхъ Гребцовъ’, что, разумется, для него было полезно. Кстати, очень характерная черта проницательности полиціи: вс бывшіе у насъ сыщики боле или мене подозрвали бднаго Джо (онъ то этого не зналъ) и единодушно признавали его хитрйшимъ изъ плутовъ.

Первымъ тріумфомъ Бидди въ ея новой роли было то, что она разршила задачу, передъ которой я окончательно становился въ тупикъ, хотя сильно ломалъ надъ ней голову. Дло было такъ. Сестра моя постоянно рисовала на доск какую-то фигуру, немного похожую на изуродованное печатное Т, и всячески старалась обратить наше вниманіе на этотъ знакъ, который, видно, долженъ былъ выражать собою то, въ чемъ она особенно нуждалась. Я перебиралъ вс предметы на Т, начиная съ тагана и кончая теркой, но никакъ не могъ угадать. Наконецъ мн пришло въ голову, что фигура напоминала собою молотокъ, когда я прокричалъ ей въ ухо это слово, она принялась радостно стучать по столу, явно подтверждая мою догадку. Я принесъ ей одинъ за другимъ вс молотки, но оказалось опять не то, тогда я вспомнилъ про костыль, имвшій почти такую же форму, сбгалъ за костылемъ въ деревню и съ полной увренностью, что на этотъ разъ угадалъ, поднесъ его сестр. Но она такъ закачала головой, что мы испугались, какъ бы при своемъ болзненномъ состояніи она не вывихнула шеи.

Когда сестра замтила, что Бидди легко понимаетъ ее, таинственный знакъ снова появился на доск. Бидди внимательно посмотрла на него, выслушала мои объясненія, поглядла, что-то соображая, на сестру, на Джо (который всегда обозначался на доск большимъ Д) и побжала въ кузницу, мы съ Джо пошли за ней.

— Ну, да, конечно!— воскликнула Бидди съ радостнымъ лицомъ:— Разв вы не видите, это она его требуетъ!

Орлика, разумется! Она забыла его имя и обозначала его рисункомъ молотка. Мы сказали ему, зачмъ зовемъ его въ кухню, онъ не спша положилъ свой молотокъ, вытеръ лобъ рукавомъ, потомъ фартукомъ и поплелся, переваливаясь и присдая въ колняхъ-тою лнивою походкой, которой онъ особенно отличался.

Каюсь, я ожидалъ, что сестра уличитъ его, и почувствовалъ нкоторое разочарованіе, увидвъ совершенно противоположный результатъ. Больная явно выразила желаніе быть съ нимъ въ дружескихъ отношеніяхъ, очень радовалась его присутствію и показывала знаками, чтобы его угостили виномъ.

Она слдила за выраженіемъ его лица, какъ бы желая удостовриться, что онъ остался доволенъ ея пріемомъ, и всячески старалась задобрить его, съ тмъ робкимъ видомъ, какой бываетъ у ребенка, когда онъ о чемъ-нибудь проситъ у строгаго учителя. Посл этого рдко проходилъ день безъ того, чтобы на доск не появилось изображеніе молотка, и вслдъ затмъ Орликъ вваливался въ кухню, становился передъ сестрой и тупо глядлъ на нее, какъ будто не лучше меня понимая, что же наконецъ все это должно означать.

Глава XVII.

Теперь потекла для меня обычная рабочая жизнь, не выходившая за предлы деревни и болотъ. Единственнымъ разнообразіемъ въ эту скучную эпоху были для меня дни моего рожденія. Въ эти дни я отправлялся съ визитомъ къ миссъ Гевишамъ. Калитку всегда отпирала миссъ Сара Покетъ, миссъ Гевишамъ я заставалъ всегда въ томъ же мст, и она всякій разъ тмъ же тономъ и едва ли не въ тхъ же выраженіяхъ говорила мн объ Эстелл. Свиданіе продолжалось нсколько минутъ, а когда я уходилъ, она на прощанье давала мн гинею и приказывала приходить въ слдующій день моего рожденія. Это повторялось изъ года въ годъ. Въ первый разъ я пытался было отказаться отъ гинеи, но она такъ сердито спросила меня, не ожидаю ли я большаго, что посл этого я счелъ за лучшее принимать ея деньги безъ всякихъ объясненій.

Все въ мрачномъ старомъ дом оставалось попрежнему неизмннымъ: все тотъ же желтый свтъ въ темныхъ комнатахъ, все тотъ же поблекшій призракъ передъ туалетнымъ зеркаломъ, порой мн казалось, что вмст съ часами и само время пріостановило свое теченіе, въ этомъ таинственномъ жилищ, гд ничто не измнилось, тогда какъ вн его все росло и старилось. Дневной свтъ никогда не проникалъ ни въ этотъ домъ, ни въ мое представленіе о немъ. Его фантастическая обстановка ошеломляла меня, сбивала меня съ толку, и подъ ея вліяніемъ я продолжалъ отъ всего сердца ненавидть мое ремесло и стыдиться моего дома.

Мало-по-малу я сталъ замчать сильную перемну въ Бидди. Ея башмаки уже не сваливались съ ногъ, длинные волосы были приглажены, руки всегда чисты. Она не была красива, она была простая деревенская двочка и не могла сравниться съ Эстеллой, но въ ней было много доброты, миловидности и неподдльнаго веселья. Она пробыла у насъ уже около года (я помню, что она тогда только что сняла трауръ), когда, какъ то разъ вечеромъ, я замтилъ, что у нея необыкновенно задумчивые, глубокіе глаза, очень красивые и очень добрые.

Случилось это такъ: я сидлъ надъ книгой, списывая изъ нея отрывки съ двоякой цлью образовать свой умъ и свой почеркъ, и вдругъ поднялъ случайно глаза и замтилъ, что Бидди внимательно слдитъ за мной. Я положилъ перо, а Бидди перестала шить, но продолжала держать въ рукахъ работу.

— Бидди,— сказалъ я,— какъ это вы ухитряетесь? Или я очень глупъ, или вы ужъ очень умны.

— Какъ это ухитряюсь? Въ чемъ? Я не понимаю,— отвчала она улыбаясь.

Она ухитрялась вести одна все наше домашнее хозяйство и длала это превосходно, но я разумлъ не это, хотя то, что я разумлъ, казалось еще удивительне, благодаря этому обстоятельству.

— Какъ вы ухитряетесь, Бидди,— продолжалъ я,— выучивать все, что и я, и никогда не отставать отъ меня?

Я въ это время начиналъ гордиться своей ученостью, потому что тратилъ на нее вс гинеи, которыя получалъ въ день рожденія, и большую часть своихъ карманныхъ денегъ. Хотя теперь я нахожу, что то немногое, что я зналъ тогда, было куплено очень дорогою цной.

— То же самое я могла бы спросить и у васъ,— отвчала Бидди.

— Нтъ, потому что, когда я по вечерамъ возвращаюсь изъ кузницы, вс видятъ, какъ я принимаюсь за книгу, а васъ никто не видитъ за книгой!

— Должно быть, ученье пристаетъ ко мн, какъ кашель,— отвтила спокойно Бидди и принялась за шитье.

Прислонившись къ спинк деревяннаго стула и глядя на Бидди, склонившую голову надъ своимъ шитьемъ, я продолжалъ развивать свою мысль и началъ находить, что Бидди необыкновенная двушка. Я вспомнилъ, что она отлично знала вс термины нашего ремесла, названія всевозможныхъ кузнечныхъ работъ и инструментовъ. Словомъ, все, что зналъ я, знала и Бидди. Въ теоріи она была такой же кузнецъ, какъ и я, пожалуй, даже почище,

— Вы изъ тхъ людей, Бидди, которые умютъ пользоваться каждымъ удобнымъ случаемъ, до поступленія къ намъ у васъ не было такихъ случаевъ, и посмотрите, какъ вы усовершенствовались.

Бидди мелькомъ взглянула на меня и продолжала шить.

— Однакожъ я была первымъ вашимъ учителемъ, разв не правда?— спросила она.

— Бидди!— воскликнулъ я съ удивленіемъ.— Вы плачете!

— И не думаю!— сказала улыбаясь Бидди.— Съ чего вы взяли?

Но я видлъ, какъ слеза скатилась на ея работу. Я сидлъ молча, припоминая, какой горемыкой была эта двочка, пока бабушка мистера Вопсля не побдила свою дурную привычку жить, отъ которой многіе такъ страстно желаютъ отдлаться. Я вспомнилъ удручающую обстановку, окружавшую ее въ жалкой маленькой лавченк, вспомнилъ эти жалкіе, шумные вечерніе уроки, и жалкую старую развалину, съ которой ей приходилось постоянно возиться.

И я подумалъ, что врно даже и въ т злополучныя времена въ Бидди уже таилось все то, что развивалось теперь. Вдь недаромъ же я, при первомъ сомнніи и недовольств собою, обратился за помощью къ ней, и считалъ это вполн естественнымъ. Бидди спокойно шила и больше не плакала, и пока я глядлъ на нее, припоминая все прошлое, мн показалось, что я былъ недостаточно благодаренъ ей. Я, можетъ быть, былъ съ ней слишкомъ скрытенъ и слишкомъ мало удостаивалъ ее (мысленно я употребилъ другое слово) своимъ довріемъ.

— Да, Бидди!— замтилъ я посл этихъ размышленій.— Вы были моимъ первымъ учителемъ, и это въ то время, когда мы и не думали, что намъ придется сидть вотъ этакъ, вдвоемъ въ этой кухн.

— Ахъ, бдняжка!

Это замчаніе относилось къ моей сестр. Бидди забыла о себ и, вставъ съ мста, принялась возиться съ больной. Это было такъ похоже на нее!

— Къ сожалнію, это врно,— отвтила она мн наконецъ.

— Вотъ что, Бидди,— сказалъ я,— будемъ мы съ вами почаще бесдовать, какъ бывало въ старину, и я буду всегда совтоваться съ вами, какъ прежде. Пойдемте-ка въ слдующее же воскресенье гулять на болота и тамъ хорошенько потолкуемъ.

Сестру мы никогда не оставляли одну, но Джо очень охотно взялся присматривать за ней въ это воскресенье, и мы съ Бидди отправились гулять. Было лто, и погода стояла прекрасная. Когда мы миновали деревню, церковь и кладбище и очутились на болотахъ, и когда я увидлъ паруса, мн, какъ всегда, представились миссъ Гевишамъ и Эстелла. Дойдя до рки, мы услись на берегу, волны мягко ударялись у самыхъ нашихъ ногъ, и этотъ звукъ еще сильне оттнялъ царившую кругомъ тишину. Я ршилъ, что это совершенно подходящее время и мсто для откровенной бесды съ Бидди.

— Бидди,— началъ я, обязавъ ее предварительно хранить мою тайну,— я хочу быть джентльменомъ.

— Охъ, я бы не захотла, будь я на вашемъ мст,— воскликнула она.— Вотъ ужъ не стоитъ!

— Но, Бидди,— продолжалъ я съ нкоторою суровостью,— у меня есть особыя причины желать быть джентльменомъ.

— Конечно, вамъ лучше знать, Пипъ, но неужели вы думаете, что вы были бы тогда счастливе, чмъ теперь?

— Бидди,— воскликнулъ я нетерпливо,— теперь я вовсе не счастливъ. Мн опротивла и моя жизнь, и мое ремесло. Съ тхъ поръ, какъ я записанъ въ подмастерья, я возненавидлъ и то, и другое. Не будьте же дурочкой.

— Разв я сказала какую-нибудь глупость?— спросила спокойно Бидди и удивленно подняла брови.— Если такъ, то мн очень жаль, потому что я не хотла этого. Я хочу только, чтобы вы были довольны и счастливы.

— Ну, такъ поймите, Бидди, разъ навсегда, что я никогда не буду и не могу быть счастливъ, что я всегда буду самымъ несчастнымъ человкомъ, пока буду вести такую жизнь, какую веду теперь.

— Это жаль,— сказала Бидди, грустно покачивая головой.

Я самъ, часто думалъ, что это жаль, въ этомъ-то и заключался тотъ странный родъ борьбы, которую я постоянно велъ съ самимъ собою, и теперь, когда Бидди высказала мн мои собственныя чувства, я готовъ былъ заплакать съ досады и отчаянія. Я сказалъ ей, что она права, и что я самъ зналъ, какъ это грустно, но что помочь этому невозможно.

— Если бы я только могъ примириться,— говорилъ я, обрывая росшую поблизости траву совершенно такъ, какъ нкогда рвалъ свои волосы и колотился лбомъ объ стну пивоварни, чтобы вырвать изъ груди эти самыя чувства,— если бъ я только могъ примириться со своей участью и хоть наполовину полюбить кузницу такъ, какъ я любилъ ее въ дтств, я знаю, что это было бы лучше для меня. Вс мы, и Джо, и я, и вы, были бы спокойны и счастливы. Я кончилъ бы ученье, сталъ бы товарищемъ Джо, а потомъ, можетъ быть, женился бы на васъ, и мы сидли бы по воскресеньямъ на этомъ самомъ берегу совсмъ другими людьми. Вдь я бы годился для васъ, Бидди, не правда ли?

Бидди вздохнула, поглядла на плывшіе мимо корабли и отвтила: ‘Да, я не слишкомъ разборчива’. Это было не особенно лестно, но я зналъ, что она не хотла сказать ничего обиднаго.

— И вмсто того,— продолжалъ я,— вырывая новый пучекъ травы и принимаясь жевать одну былинку,— и вмсто того, вотъ я какой! И недовольный, и безпокойный, и .. конечно то, что я такой грубый и неотесаный, было бы мн нипочемъ, если бъ мн никто этого не сказалъ,

Бидди рзко повернулась ко мн и посмотрла на меня гораздо внимательне, чмъ глядла до тхъ поръ на плывущіе корабли.

— Не совсмъ было вжливо это говорить, да и несправедливо къ тому же,— сказала она, принимаясь опять глядть на корабли.— Кто это сказалъ?

Я сконфузился, потому что эти слова какъ-то сами собой сорвались у меня съ языка, и я еще не придумалъ, что скажу дальше. Но отступать было поздно.

— Мн это сказала хорошенькая молодая леди у миссъ Гевишамъ. Лучше ея нтъ никого на свт. Я страшно въ нее влюбленъ и только ради нея хочу быть джентльменомъ.

Сдлавъ это сумасшедшее признаніе, я началъ съ такимъ неистовствомъ бросать въ рку сорванную траву, какъ будто намревался и самъ послдовать за нею.

— Вы хотите быть джентльменомъ, чтобы досадить или чтобы понравиться ей?— спокойно спросила Бидди, немного помолчавъ.

— Не знаю,— отвчалъ я.

— Потому что если это затмъ, чтобы досадить ей,— продолжала Бидди,— то мн кажется,— впрочемъ, конечно, вамъ лучше знать,— что это можно сдлать врне, а главное благородне, не обращая вниманія на ея слова. Если вы хотите понравиться ей, то я думаю,— но опять-таки вамъ лучше знать,— я думаю, что она не стоитъ того.

Именно то, что я и самъ думалъ не разъ, и что мн было совершенно ясно въ эту минуту. Но могъ ли я, бдный, ослпленный деревенскій мальчикъ, избжать той странной непослдовательности, въ которую ежедневно впадаютъ лучшіе и мудрйшіе изъ людей?

— Можетъ быть, все это и правда,— сказалъ я Бидди,— но я страшно въ нее влюбленъ.

Съ этими словами я уткнулся лицомъ въ землю, запустилъ об руки въ волосы и сталъ немилосердно ихъ рвать, все время сознавая, до какой степени глупо и неумстно мое сердечное горе, и чувствуя, что было бы гораздо логичне оставить въ поко волосы и не прятать лица, а хорошенько разбить его о камни за то, что оно принадлежало такому идіоту, какъ я.

Бидди была умная двушка. Она не пыталась боле урезонивать меня, но протянула свою славную, хоть и огрублую отъ работы ручку и тихонько отвела мои руки отъ моихъ несчастныхъ волосъ. Потомъ она стала ласково гладить меня по плечу, а я продолжалъ ревть, уткнувъ лицо въ рукавъ (точь въ точь, какъ на двор пивоварни), въ твердомъ, хотя и смутномъ убжденіи, что кто-то, а можетъ быть и вс — наврное не знаю — жестоко меня разобидли.

— Я рада одному,— сказала Бидди,— тому, что вы ршились довриться мн, Пипъ, и еще тому, что я заслуживаю вашего доврія, и вы это знаете. Можете быть покойны, я сохраню вашу тайну. Если бы вашъ первый учитель, Пипъ (такой жалкій, что его самого еще нужно учить), могъ и теперь быть вашимъ учителемъ, кажется, онъ зналъ бы, какой задать вамъ урокъ. Но этотъ урокъ не легкій, и потомъ вы уже опередили вашего учителя, такъ что теперь это безполезно.

Спокойно вздохнувъ обо мн, Бидди встала и уже другимъ, свжимъ и веселымъ голосомъ спросила:

— Что же, пойдемъ дальше или вернемся домой?

— Бидди!— воскликнулъ я, обнимая ее за шею и цлуя.— Я всегда буду говорить вамъ все.

— Пока не сдлаетесь джентльменомъ,— сказала Бидди.

— Но вдь вы знаете, что этого никогда не будетъ, значитъ — всегда. Впрочемъ, что я вамъ буду говорить? Вы и такъ знаете все, что знаю я. Помните, я вамъ ужъ это говорилъ въ тотъ вечеръ.

— Ахъ!— тихонько вздохнула Бидди, и стала опять смотрть на корабли. Потомъ вдругъ обернулась ко мн и повторила прежнимъ веселымъ тономъ: — Что же, пойдемъ дальше или вернемся домой?

Я сказалъ ‘пойдемъ дальше’, и мы пошли. Ясный лтній день клонился къ вечеру, погода была очаровательная. Я началъ раздумывать, не было ли мое положеніе при настоящихъ условіяхъ боле естественно и разумно, чмъ когда я игралъ въ дурачки при свчахъ среди благо дня въ комнат съ остановившимися часами, презираемый Эстеллой. Я думалъ о томъ, какъ было бы хорошо, если бъ я могъ выбросить ее изъ головы со всми остальными нелпыми воспоминаніями и фантазіями, если бъ я могъ полюбить мою работу и работать спокойно, никуда не порываясь, ничего не желая. Я спрашивалъ себя, не думаю ли я, что будь со мной въ эту минуту не Бидди, а Эстелла, она сумла бы отравить мн этотъ вечеръ? Я долженъ былъ сознаться что не только думаю, но вполн увренъ въ этомъ, и я сказалъ себ: ‘Какой же ты дуракъ, Пипъ!’

Мы много говорили во время этой прогулки, и все, что высказывала Бидди, было вполн справедливо. Бидди никогда никого не оскорбляла и не была капризна, а всегда ровна: сегодня такая же, какъ и вчера, ей не могло бы доставить удовольствіе мучить меня, она скоре сдлала бы больно себ, а не мн. Какъ же могло случиться, что я любилъ ее меньше Эстеллы?

— Бидди,— сказалъ я, когда мы повернули домой,— мн очень бы хотлось, чтобы вы направили меня на истинный путь.

— И мн тоже,— сказала Бидди.

— Если бъ я только могъ влюбиться въ васъ! Вы не сердитесь за мою откровенность? вдь мы старинные знакомые, Бидди,

— Конечно нтъ!— сказала Бидди.— Да и не во мн дло.

— Если бъ я могъ только заставить себя влюбиться въ васъ, какъ бы это было хорошо для меня.

— Но вы никогда не влюбитесь въ меня,— сказала Бидди.

Теперь мн это казалось мене невозможнымъ, чмъ нсколько часовъ тому назадъ. Поэтому я сказалъ ей, что далеко въ этомъ не увренъ. Но Бидди сказала, что она уврена, и сказала весьма ршительно. Въ глубин души я соглашался съ ней, и все-таки мн было непріятно, что она такъ положительно ршала этотъ вопросъ.

Когда мы подошли къ кладбищу, намъ пришлось перейти запруду и перелзть черезъ плетень возл шлюза. Вдругъ, неизвстно откуда — изъ воротъ, изъ камыша или изъ канавы — прямо передъ ними выскочилъ старикъ Орликъ.

— Эге,— проворчалъ онъ,— куда это вы идете?

— Какъ куда? Конечно, домой.

— Такъ пусть меня припечатаютъ на томъ свт, если я не провожу васъ.

Эта условная угроза насчетъ ‘припечатыванья’ была самымъ его обыкновеннымъ излюбленнымъ выраженіемъ. Сколько я знаю, онъ не придавалъ ей никакого опредленнаго смысла, но употреблялъ такъ же, какъ и свое воображаемое имя собственное, въ вид вызова всему человчеству и общаго напоминанія о чемъ-то строгомъ и свирпомъ. Когда я былъ помоложе, мн всегда представлялось, что если бы Орликъ вздумалъ припечатать меня, то сдлалъ бы это непремнно при помощи остраго желзнаго крючка.

Бидди очень не хотлось, чтобъ онъ шелъ съ нами, и она шепнула мн: ‘Не позволяйте ему идти съ нами, я его не люблю’. Такъ какъ я тоже не долюбливалъ его, то и взялъ на себя смлость замтить ему, что мы очень благодарны, но не нуждаемся въ провожатыхъ. Въ отвтъ на мои слова онъ громко разсмялся и отсталъ отъ насъ, но продолжалъ ковылять въ нсколькихъ шагахъ позади.

Мн хотлось узнать, не подозрваетъ ли его Бидди въ томъ зврскомъ покушеніи на мою сестру, по поводу котораго сама сестра никогда не могла дать никакихъ объясненій, и я спросилъ ее, за что она его не любитъ.

— За что?— повторила она, взглянувъ на него черезъ плечо,— да за то, что — я боюсь — онъ любитъ меня.

— Разв онъ когда-нибудь вамъ говорилъ,— спросилъ я съ негодованіемъ.

— Нтъ,— отвчала Бидди, продолжая со страхомъ поглядывать назадъ черезъ плечо,— нтъ, онъ мн не говорилъ, но онъ всегда прыгаетъ передо мной, какъ только увидитъ, что я на него гляжу.

Какъ ни былъ новъ и своеобразенъ этотъ способъ проявленія влюбленности, я ни мало не сомнвался, что Бидди врно поняла его значеніе. Я страшно разсердился на старика Орлика за то, что онъ осмлился влюбиться въ нее, такъ разсердился, какъ будто онъ нанесъ оскорбленіе мн.

— Но вамъ вдь это все равно,— замтила спокойно Бидди.

— Конечно, но мн это не нравится, я этого не одобряю.

— И я тоже,— сказала Бидди, — но вдь и это для васъ безразлично.

— Совершенно врно, но не могу не сказать вамъ, Бидди, что я былъ бы о васъ очень дурного мннія, если бъ онъ прыгалъ съ вашего согласія.

Съ этого дня я зорко слдилъ за Орликомъ, и какъ только ему представлялся удобный случай попрыгать передъ Бидди, я становился передъ нимъ и мшалъ его демонстраціямъ. Онъ прочно прижился въ нашемъ дом, благодаря внезапному пристрастію къ нему со стороны моей сестры, и не будь этого обстоятельства, я давно бы настоялъ на томъ, чтобы его расчитали. Онъ отлично понималъ мои чувства къ нему и отвчалъ мн взаимностью, въ чемъ я впослдствіи имлъ случай убдиться.

И теперь, какъ будто мой разсудокъ былъ еще недостаточно отуманенъ, я въ пятьдесятъ тысячъ разъ усложнялъ наполнявшую его путаницу: бывали минуты, когда я убждался, что Бидди неизмримо лучше Эстеллы, и что мн ршительно нечего стыдиться той простой, честной трудовой жизни, для которой я былъ рожденъ, и которая одна могла дать мн и счастье, и самоуваженіе. Въ такія минуты я былъ твердо убжденъ, что мое охлажденіе къ милому Джо и къ кузниц совершенно прошло и что меня ожидаетъ радостная будущность, какъ компаньона Джо и мужа Бидди. Но вдругъ проклятое воспоминаніе о часахъ, проведенныхъ у миссъ Гевишамъ, падало на меня, какъ бомба, и вс мои добрыя мысли разлетались безъ слда. А разлетвшіяся мысли трудно собрать, и часто, прежде чмъ это мн удавалось, дикая мечта, что, можетъ быть, миссъ Гевишамъ устроитъ мою судьбу, когда кончится срокъ моего ученія, снова поднимала въ моей голов хаосъ, въ которомъ я окончательно не могъ разобраться.

Я думаю, что если бъ даже я безпрепятственно отбылъ весь срокъ своего ученія, то и тогда я. не сумлъ бы разобраться въ своихъ противорчіяхъ, но ученіе мое было внезапно прервано обстоятельствами, къ изложенію которыхъ я и намренъ теперь перейти.

Глава XVIII.

Это случилось на четвертомъ году моего ученія у Джо. Однажды вечеромъ, въ субботу, группа обычныхъ постителей собралась у огонька въ кабачк ‘Трехъ Веселыхъ Гребцовъ’, мистеръ Вопсль читалъ вслухъ газету, и вс внимательно слушали. Въ числ прочихъ слушателей былъ и я.

Совершено было замчательное убійство, о которомъ много говорили, и мистеръ Вопсль плавалъ въ крови по самыя уши. Онъ захлебывался при каждомъ сильномъ прилагательномъ, украшавшемъ газетное описаніе убійства, и отождествлялъ себя съ каждымъ свидтелемъ, допрошеннымъ при слдствіи. Онъ слабо стоналъ за жертву: ‘Ржутъ! Помогите!’ и страшно рычалъ за убійцу: ‘Умри! Такъ теб и надо!’. Онъ давалъ медицинскія показанія голосомъ нашего мстнаго врача, а когда читалъ показаніе одного старика свидтеля, слышавшаго удары, то голосъ его такъ дребезжалъ, и самъ онъ такъ напоминалъ дряхлаго паралитика, что невольно являлось сомнніе въ умственной правоспособности этого свидтеля. Слдователь въ рукахъ мистера Вопсля превратился въ Тимона Аинскаго, судебный приставъ — въ Коріолана. Онъ наслаждался отъ всей души, и мы наслаждались и чувствовали себя въ самомъ прекрасномъ настроеніи. Въ этомъ пріятномъ состояніи нашихъ мыслей мы вынесли вердиктъ: преднамренное убійство.

Тогда-то (но не раньше) я замтилъ незнакомаго джентльмена, сидвшаго противъ меня, прислонившись къ спинк стула. На лиц было выраженіе презрнія, и онъ покусывалъ свой толстый указательный палецъ, слдя глазами за собравшейся группой.

— Отлично,— сказалъ незнакомецъ мистеру Вопслю, когда чтеніе кончилось.— Вы, значитъ, все поршили къ общему удовольствію.

Вс вздрогнули и оглянулись на незнакомца, какъ будто это былъ самъ убійца. Онъ смотрлъ на насъ холодно и насмшливо.

— Виновенъ, не такъ ли?— сказалъ онъ.— Ну-съ, не хитрите, говорите прямо.

— Сэръ,— отвчалъ мистеръ Вопсль,— не имя чести быть съ вами знакомымъ, я дерзаю однако сказать: ‘Да, виновенъ’.

Тутъ вс мы набрались храбрости и одобрительно промычали наше согласіе.

— Я зналъ, что вы это скажете,— продолжалъ незнакомецъ,— я зналъ, что вы признаете его виновнымъ. Я вамъ это заране сказалъ. Но теперь я предложу вамъ вопросъ. Извстно ли вамъ, что по законамъ Англіи каждый признается невиннымъ до тхъ поръ, пока виновность его не будетъ доказана?

— Сэръ,— началъ мистеръ Вопсль,— я самъ англичанинъ и потому…

— Позвольте,— перебилъ его незнакомецъ, кусая свой указательный палецъ,— не уклоняйтесь отъ отвта, одно изъ двухъ: или вамъ это извстно, или нтъ. Что же вы скажете?

Онъ стоялъ, скрививъ голову на сторону и самъ весь изогнувшись, изображая такимъ образомъ своей фигурой дерзкій вопросительный знакъ, при послднихъ словахъ онъ отнялъ это рта свой указательный палецъ и ткнулъ имъ въ сторону мистера Вопсля, точно хотлъ его заклеймить.

— Ну, что же,— повторилъ онъ.— Извстно вамъ это или неизвстно?

— Конечно извстно,— отвтилъ мистеръ Вопсль.

— Конечно извстно. Почему же вы сразу не сказали? Теперь я задамъ вамъ другой вопросъ,— продолжалъ незнакомецъ, завладвъ мистеромъ Вопслемъ, какъ будто имлъ на него какія-то права.— Извстно ли вамъ, что еще ни одному изъ этихъ свидтелей не былъ сдланъ перекрестный допросъ?

Мистеръ Вопсль началъ было опять: ‘На это я могу только сказать’ — но незнакомецъ перебилъ его.

— Что же это? Вы не: желаете отвтить прямо да или нтъ? Такъ я спрошу васъ еще разъ — при этомъ онъ опять направилъ на него свой указательный палецъ.— Знаете ли вы, или нтъ, что ни одному изъ этихъ свидтелей не былъ сдланъ перекрестный допросъ? Отвчайте, только одно слово да или нтъ.

Мистеръ Вопсль колебался и, благодаря этому, сталъ сильно падать въ нашемъ мнніи.

— Извольте, я вамъ помогу,— продолжалъ незнакомецъ.— Вы этого не стоите, но я вамъ все-таки помогу. Взгляните на бумагу, которую вы держите въ рук. Что это такое?

— Что это такое?— повторилъ мистеръ Вопсль, растерянно глядя на газету.

— Не та ли эта газета, которую вы сейчасъ читали?— продолжалъ незнакомецъ въ высшей степени саркастическимъ и подозрительнымъ тономъ.

— Та самая.

— Та самая? Такъ обратитесь къ этой газет и скажите мн, не сказано ли здсь совершенно ясно, что подсудимый по совту адвокатовъ, назначенныхъ ему судомъ, откладываетъ свою защиту,

— Я только что прочелъ это,— сказалъ Вопсль, какъ будто оправдываясь.

— Мн нтъ дла до того, что вы прочли, сэръ, и я не спрашивалъ васъ объ этомъ. Вы можете читать ‘Отче нашъ’ шиворотъ на выворотъ, если вамъ это нравится, и вроятно не разъ такъ и длали. Но вернемся къ газет. Нтъ, нтъ, милый другъ, не на верху столбца — вы отлично это знаете — а внизу, внизу. (Мы вс начали приходить къ заключенію, что мистеръ Вопсль не пренебрегалъ никакими увертками.) Ну что, нашли?

— Вотъ это мсто,— сказалъ мистеръ Вопсль.

— Теперь прослдите все, что тутъ написано, и скажите мн, не совершенно ли ясно, что, по заявленію подсудимаго, назначенные ему судомъ адвокаты совтовали ему отложить свою защиту! Сказано это тутъ или нтъ?

Мистеръ Вопсль отвчалъ, что ‘не этими самыми словами’.

— Не этими самыми словами!— повторилъ съ горечью незнакомый джентльменъ.— Но смыслъ-то тотъ?

— Да,— сказалъ мистеръ Вопсль.

— Да,— повторилъ незнакомецъ, обращаясь къ остальнымъ присутствующимъ и указывая правой рукой на свидтеля Вопсля.— Теперь я спрошу васъ, что вы скажете про совсть человка, который прочитавъ это мсто, можетъ спокойно заснуть посл того, какъ обвинилъ въ убійств своего ближняго, даже не выслушавъ его?

Мы вс начали подозрвать, что сильно ошибались въ мистер Вопсл и теперь только разгадали его.

— И замтьте,— продолжалъ незнакомецъ, упорно указывая пальцемъ на мистера Вопсля,— этотъ самый человкъ могъ быть призванъ въ качеств присяжнаго по этому самому длу и, глубоко опозоривъ себя, вернуться въ ндра семьи и спокойно заснуть. И это посл того, какъ онъ добровольно произнесъ присягу передъ закономъ и передъ Богомъ, что по чистой правд и убжденію своей совсти постановитъ приговоръ, памятуя, что во всемъ этомъ онъ обязанъ будетъ отдать отчетъ передъ Богомъ на страшномъ суд его.

Теперь мы окончательно были убждены, что злополучный Вопсль зашелъ слишкомъ далеко и что ему слдовало бы свернуть съ этого пагубнаго пути, пока еще не поздно.

Незнакомый джентльменъ съ видомъ неоспоримаго авторитета, ясно намекавшимъ, что онъ о каждомъ изъ присутствующихъ знаетъ какую-нибудь тайну, раскрытіе которой могло навки уронить одного изъ насъ въ глазахъ остальныхъ, всталъ съ своего мста и помстился между двумя скамьями противъ огня. Здсь онъ простоялъ нсколько минутъ, держа лвую руку въ карман и кусая указательный палецъ правой.

— По полученнымъ мною свдніямъ,— сказалъ онъ наконецъ, оглянувшись на насъ (мы начали положительно трепетать передъ нимъ),— я имю основанія предполагать, что въ числ присутствующихъ находится кузнецъ по имени Джозефъ или Джо Гарджери. Гд этотъ человкъ?

— Здсь,— сказалъ Джо.

Незнакомый джентльменъ поманилъ его къ себ, и Джо подошелъ.

— У васъ есть подмастерье,— продолжалъ незнакомецъ.— Его обыкновенно зовутъ Пипомъ. Здсь онъ?

— Здсь!— откликнулся я.

Незнакомецъ не узналъ меня, но я призналъ въ немъ того господина, котораго встртилъ на лстниц у миссъ Гевишамъ во второе свое посщеніе. Я узналъ его еще тогда, когда онъ стоялъ, опершись на спинку сиднья, и теперь, когда я стоялъ передъ нимъ, и онъ держалъ руку на моемъ плеч, я опять подробно разсматривалъ его большую голову, смуглое лицо, впалые глаза, густыя черныя брови, толстую часовую цпочку, рзкія черныя точки вмсто бороды и опять слышалъ запахъ душистаго мыла отъ его массивной руки.

— Я желалъ бы поговорить безъ свидтелей съ вами обоими,— сказалъ онъ, вдоволь наглядвшись на меня.— Я задержу васъ недолго. Можетъ быть, намъ лучше отправиться къ вамъ на домъ. Мн не хотлось бы говорить при всхъ, потомъ вы можете разсказать вашимъ пріятелямъ, что найдете нужнымъ. Это меня не касается.

Среди всеобщаго недоумнія и безмолвія, мы вышли втроемъ изъ, кабачка ‘Трехъ Веселыхъ Гребцовъ’ и молча направились къ нашему дому. Дорогой незнакомый джентльменъ часто поглядывалъ на меня и безпрестанно кусалъ свой палецъ. Когда мы подошли къ дому, Джо, смутно сознавая, что это особенный, торжественный случай, пошелъ впередъ, чтобъ отпереть парадную дверь.

Наше совщаніе происходило въ парадной гостиной, слабо освщенной одной свчей. Началось оно съ того, что незнакомый джентльменъ слъ за столъ, пододвинулъ къ себ свчу и принялся просматривать замтки въ своей записной книжк. Затмъ онъ отложилъ книжку, отставилъ свчу и сталъ пристально смотрть то на меня, то на Джо, стараясь распознать насъ въ темнот.

— Меня зовутъ Джаггерсъ,— сказалъ онъ,— я состою стряпчимъ въ Лондон, и имя мое довольно извстно. У меня къ вамъ не совсмъ обыкновенное дло, и я прямо заявляю, что исполняю его по порученію. Если бъ спросили моего совта, меня не было бы здсь. Но моего совта не спросили, и вотъ я тутъ передъ вами. То, что мн поручено, какъ довренному лицу, я исполняю — и только. Не боле и не мене.

Находя, что со своего мста онъ не довольно хорошо насъ видитъ, онъ всталъ и уперся колнкой въ сиднье стула, а туловищемъ прислонился къ спинк. Стоя такимъ образомъ на одной ног и опираясь на колнку другой, онъ продолжалъ:

— Ну, Джозефъ Гарджери, я являюсь къ вамъ съ предложеніемъ отпустить этого молодого человка, вашего ученика. Согласитесь ли вы уничтожить ваше условіе съ нимъ по его желанію и ради его пользы, и потребуете ли за это какое-нибудь вознагражденіе?

— Упаси Богъ, чтобы я требовалъ что-нибудь за то, что не стану мшать счастью Пипа,— сказалъ Джо, тараща глаза.

— ‘Упаси Богъ’ звучитъ очень благочестиво, но не идетъ къ длу. Вопросъ въ томъ: желаете ли вы получить что-нибудь? Нужно ли вамъ что-нибудь?

— Я уже отвтилъ вамъ ‘нтъ’,— проговорилъ сурово Джо.

— Мн показалось, что мистеръ Джаггерсъ, при вид такого безкорыстія, посмотрлъ на Джо, какъ на дурака. Но я такъ былъ подавленъ удивленіемъ и любопытствомъ, что не могу сказать этого съ полной увренностью.

— Очень хорошо,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ.— Помните же, что вы сказали, и не вздумайте потомъ отпереться отъ своихъ словъ.

— Да кто жъ думаетъ отпираться?— возразилъ Джо.

— Я и не говорю, что кто-нибудь думаетъ. Держите вы собаку?

— Да, держу.

— Такъ запомните, что я вамъ скажу: Бахвалъ хорошій песъ, а Держи не Пускай, еще лучше. Постарайтесь это запомнить,— повторилъ мистеръ Джаггерсь и, зажмуривъ глаза, кивнулъ головой въ сторону Джо, какъ будто прощалъ ему какую-то вину.— Теперь возвращаюсь къ этому молодому человку. Я долженъ сообщить ему, что его ждетъ блестящая будущность.

Мы съ Джо разинули рты и взглянули другъ на друга.

— Мн поручено сообщить ему,— продолжалъ мистеръ Джаггерсъ, указывая на меня пальцемъ,— что онъ получитъ хорошее состояніе. Дале, что настоящій владлецъ этого состоянія желаетъ, чтобы онъ немедленно оставилъ свой теперешній образъ жизни, ухалъ отсюда и былъ воспитанъ, какъ подобаетъ джентльмену, другими словами, какъ молодой человкъ съ большими ожиданіями въ будущемъ.

Мои грезы сбывались, скромная дйствительность превзошла самыя смлыя мои фантазіи. Миссъ Гевишамъ намревалась устроить мою будущность, не жаля средствъ.

— Теперь, мистеръ Пипъ,— продолжалъ стряпчій,— все, что я имю еще сказать, относится лично къ вамъ. Во-первыхъ, особа, удостоившая меня своимъ довріемъ, ставитъ непремннымъ условіемъ, чтобы вы всегда назывались Пипомъ. Смю надяться, что вы ничего не имете противъ того, чтобы ваши большія ожиданія были ограничены такимъ легкимъ условіемъ. Но если вы имете сдлать какія-нибудь возраженія, то прошу сдлать ихъ теперь же.

Мое сердце билось такъ быстро, а въ ушахъ стоялъ такой звонъ, что я съ трудомъ могъ пробормотать, что не имю никакихъ возраженій.

— Я думаю! Теперь во-вторыхъ. Вамъ надлежитъ понять, мистеръ Пипъ, что имя особы, такъ щедро осыпающей васъ своими благодяніями, должно оставаться для васъ тайной до тхъ поръ, пока она сама не пожелаетъ открыть его вамъ. Я уполномоченъ объявить вамъ, что эта особа намрена сообщить обо всемъ вамъ лично при первомъ удобномъ случа. Гд и когда будетъ приведено въ исполненіе это намреніе — я не знаю, да и никто не можетъ этого сказать. Можетъ быть, до тхъ поръ пройдутъ цлые годы. Но вы должны твердо запомнить, что вамъ строго запрещается разузнавать объ этой особ или длать какіе бы то ни было намеки, хотя бы самые отдаленные, въ вашихъ сношеніяхъ со мною, на кого бы то ни было, какъ на вашего предполагаемаго благодтеля. Если у васъ зародится подозрніе, держите его при себ. Вамъ нтъ ни малйшаго дла до причинъ этого запрещенія, он могутъ быть очень важны или совершенно ничтожны. Васъ это не касается. Таковы условія. Соблюденіе ихъ для васъ обязательно, это послднее, что мн поручено передать вамъ отъ имени особы, вврившей мн это дло и по отношенію къ которой я не несу никакой другой отвтственности. Отъ этой особы зависитъ ваша будущность, которая остается тайной, извстной только ей и мн. Условія, кажется, не тяжелыя, въ виду того, что вамъ предстоитъ, но если вы имете что-нибудь возразить, то прошу васъ сдлать это теперь же. Ну-съ говорите.

Я еще разъ пробормоталъ, что мн нечего возразить.

— Полагаю, что такъ! Теперь, мистеръ Пипъ, я покончилъ съ предварительными условіями.

Несмотря на то, что онъ называлъ меня мистеромъ Пипомъ и обращался со мною довольно вжливо, онъ все еще сохранялъ видъ какой-то придирчивой подозрительности: прищуривалъ глаза и въ разговор указывалъ на меня пальцемъ, какъ будто желая этимъ выразить, что онъ знаетъ обо мн много нелестнаго, но предпочитаетъ держать про себя.

— Теперь мы перейдемъ къ подробностямъ,— продолжалъ онъ.— Хотя я не разъ употреблялъ слово ‘ожиданія’, тмъ не мене вы не должны думать, что дло ограничивается одними ожиданіями. Мн уже вручена нкоторая сумма, вполн достаточная для вашего приличнаго содержанія и воспитанія. Прошу васъ считать меня вашимъ опекуномъ.

Я хотлъ его поблагодарить, но онъ прервалъ меня.

— Нтъ, нтъ, говорю вамъ прямо: мн заплочено за мои услуги, иначе я не сталъ бы ихъ оказывать. Вы должны получить лучшее воспитаніе, согласно съ перемной въ вашемъ положеніи, и вы конечно понимаете -всю важность и необходимость немедленно воспользоваться этими преимуществами.

Я сказалъ, что. всегда мечталъ объ этомъ.

— То, о чемъ вы всегда мечтали, мистеръ Пипъ до меня не касается. Это дло прошлое. Достаточно, если вы желаете это теперь. Могу ли я принять вашъ отвтъ за согласіе немедленно поступить подъ руководство какого-нибудь приличнаго наставника. Ну-съ?

Я пробормоталъ ‘да’.

— Хорошо. Теперь я долженъ спросить васъ о вашемъ выбор. Я этого не одобряю, замтьте, но таковы мои инструкціи. Не имете ли вы въ виду, или не слыхали ли о какомъ-нибудь наставник, котораго вы предпочитали бы остальнымъ?

Я никогда не слыхалъ ни о какихъ другихъ наставникахъ, кром Бидди и бабушки мистера Вопсля, и потому отвтилъ отрицательно.

— Я знаю одного наставника, который, какъ мн кажется, годится для этой цли,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ.— Замтьте, я отнюдь не рекомендую его, потому что никогда никого не рекомендую. Джентльменъ, о которомъ я говорю, зовется мистеръ Матью Покетъ.

А! Я тотчасъ вспомнилъ это имя: родственникъ миссъ Гевишамъ, тотъ самый Матью, о которомъ упоминала Камилла, тотъ, чье мсто было у изголовья миссъ Гевишамъ, когда она будетъ лежать мертвая въ своемъ внчальномъ плать на письменномъ стол.

— Вамъ знакомо это имя?— спросилъ мистеръ Джаггерсъ, лукаво взглянувъ на меня и зажмуривъ глаза въ ожиданіи моего отвта.

Я отвчалъ, что слышалъ его,

— А, вы слышали это имя, но вопросъ въ томъ, имете ли вы что-нибудь противъ него?

Я сказалъ или, врне, пытался сказать, что очень обязанъ ему за его рекомендацію.

— Нтъ, нтъ, мой юный другъ,— прервалъ онъ меня, медленно покачивая своей огромной головой.— Не то, не то, припомните.

Ничего не припомнивъ, я началъ опять уврять, что очень обязанъ ему за его рекомендацію.

— Нтъ, нтъ, мой юный другъ!— перебилъ онъ, опять качая головой, морщась и улыбаясь въ одно и то же время,— нтъ, нтъ, нтъ! Все это очень хорошо, но это не то, вы слишкомъ еще молоды, чтобъ поймать меня на этомъ. Рекомендація — не подходящее слово, мистеръ Пипъ. Подыщите другое.

Тогда я сказалъ, что очень обязанъ ему за то, что онъ указалъ мн мистера Матью Покетъ,

— Вотъ это такъ!— воскликнулъ мистеръ Джаггерсъ.

— И,— прибавилъ и,— мн будетъ очень пріятно начать мое воспитаніе у этого джентльмена.

— Отлично! И, мн кажется, вамъ лучше начать у него на дому. Я это устрою, а _t пока вы можете повидать его сына, который живетъ въ Лондон. Когда вы думаете отправиться въ Лондонъ?

Взглянувъ на Джо, который стоялъ въ совершенномъ оцпенніи, я сказалъ, что готовъ хать хоть сейчасъ.

— Прежде всего вамъ нужно сшить себ новое платье, не рабочее. Скажемъ, черезъ недлю. Вамъ понадобятся деньги. Я могу оставить вамъ двадцать гиней.

Онъ съ величайшимъ хладнокровіемъ досталъ длинный кошелекъ, отсчиталъ на стол деньги и пододвинулъ ко мн. Тутъ онъ въ первый разъ снялъ ногу со стула. Пододвинувъ мн деньги, онъ услся на него верхомъ и, помахивая кошелькомъ, глядлъ на Джо.

— Ну-съ, Джозефъ Гарджери! Васъ точно громомъ пришибло.

— Да оно такъ и есть,— отвчалъ ршительно Джо.

— Вы, кажется, заявили, что ничего не желаете для себя. Помните?

— Да заявилъ,— сказалъ Джо,— и заявляю, и всегда останусь при томъ же ршеніи.

— Но что вы скажете,— продолжалъ мистеръ Джаггерсъ, помахивая кошелькомъ,— если я объявлю вамъ, что мн поручено сдлать вамъ подарокъ въ вид вознагражденія?

— Вознагражденія за что?— спросилъ Джо.

— За то, что вы лишаетесь его услугъ.

Джо нжно, какъ женщина, дотронулся рукой до моего плеча. Часто съ тхъ поръ, вспоминая о немъ, я находилъ въ этомъ сочетаніи силы съ нжностью большое сходство съ паровымъ молотомъ, который можетъ раздавить человка и зажать яйцо, даже не раздавивъ скорлупы.

— Я и такъ сердечно радуюсь будущему счастью Пипа,— сказалъ онъ,— и освобождаю его такъ охотно, что не нахожу для этого И словъ. Неужели же вы думаете, что деньги могутъ вознаградить меня за то, что я лишусь этого ребенка, который выросъ здсь, въ кузниц, и всегда былъ лучшимъ моимъ другомъ!

О, дорогой, добрый Джо, ты, котораго я такъ охотно покидалъ и къ которому былъ такъ неблагодаренъ! Какъ сейчасъ вижу я тебя съ твоей рабочей мускулистой рукой, утиравшей твои честные глаза, съ твоей широкой грудью, вздымавшейся отъ волненія, голосомъ, дрожавшимъ отъ слезъ. О, милый, добрый, врный, нжный Джо! Я и теперь чувствую на своемъ плеч твою дрожавшую руку, и душа моя наполняется умиленіемъ, словно ангелъ Божій оснялъ меня тогда своимъ крыломъ.

Но тогда я утшалъ Джо. Я совсмъ потерялся въ лабиринт предстоящаго мн счастья и не могъ вернуться на путь, пройденный мной вмст съ нимъ. Я просилъ его утшиться, такъ какъ (по его словамъ) мы всегда были лучшими друзьями и (прибавилъ я) останемся ими навсегда. Джо усердно теръ глаза свободнымъ кулакомъ, но не проронилъ ни слова.

Мистеръ Джаггерсъ смотрлъ на эту сцену такъ, какъ будто принималъ Джо за деревенскаго дурачка, а меня за его сторожа. Когда мы оба замолчали, онъ пересталъ махать кошелькомъ и сказалъ, взвшивая его на рук:

— Предупреждаю васъ, Джозефъ Гарджери, что это послдній представляющійся вамъ случай. Я не люблю недомолвокъ. Если вы желаете взять подарокъ, который мн поручено вамъ вручить, то говорите прямо и берите. Если же, напротивъ того, вы разумете…

Но тутъ стряпчій къ великому своему удивленію былъ прерванъ самимъ Джо, который неожиданно подступилъ къ нему съ явными признаками твердой ршимости вызвать его на кулачную расправу.

— Я разумю,— кричалъ Джо,— что если вы явились ко мн въ домъ только затмъ, чтобъ поддразнивать меня и потшаться надо мной, то выходите одинъ на одинъ. Я разумю такъ: если вы мужчина, то выходите. Вотъ что я разумю. Биться, такъ биться, кто-нибудь устоитъ, а кому-нибудь придется сдаться.

Я оттащилъ Джо, и онъ мгновенно успокоился, посл чего, обращаясь исключительно ко мн, самымъ любезнымъ тономъ сдлалъ замчаніе по адресу тхъ, кого это могло касаться, что не позволитъ, чтобъ его дразнили и подзадоривали въ его собственномъ дом. Во время демонстраціи Джо мистеръ Джаггерсъ всталъ и попятился къ двери. Не выказывая ни малйшаго намренія вернуться обратно, онъ тутъ же у двери изложилъ свои дополнительныя замчанія.

— Ну-съ, мистеръ Пипъ,— сказалъ онъ,— такъ какъ вы собираетесь быть джентльменомъ, то, я полагаю, чмъ скоре вы оставите этотъ домъ, тмъ будетъ лучше. Пусть это будетъ ровно черезъ недлю, тмъ временемъ вы получите мой печатный адресъ. Вы можете нанять экипажъ на станціи почтовыхъ дилижансовъ въ Лондон и прямо явиться ко мн. Поймите, что во всемъ этомъ дл я не высказываю своего мннія ни за, ни противъ. Мн за него заплатили, и я его исполняю. Поймите это хорошенько, поймите и запомните!— Онъ вытянулъ свой палецъ по направленію къ нимъ обоимъ и, кажется, собирался продолжать, но, находя Джо человкомъ опаснымъ, счелъ за лучшее удалиться.

Мн пришла на умъ одна мысль, побудившая меня пуститься за нимъ въ догонку. Онъ направлялся къ ‘Веселымъ Гребцамъ’, гд оставилъ свою наемную карету.

— Виноватъ, мистеръ Джаггерсъ.

— А!— воскликнулъ онъ, круто оборачиваясь.— Въ чемъ дло?

— Я желалъ бы быть вполн правымъ передъ вами, мистеръ Джаггерсъ, и во всемъ слдовать вашимъ указаніямъ, поэтому я счелъ за лучшее спросить: имете вы что-нибудь противъ того, чтобы я передъ отъздомъ попрощался со своими здшними знакомыми?

— Нтъ,— отвчалъ онъ такимъ тономъ, какъ будто не вполн ясно меня понималъ.

— Не только въ деревн, но и въ город?

— Нтъ, сказалъ онъ,— я ничего не имю противъ этого,

Я поблагодарилъ его и побжалъ домой. Я засталъ Джо въ кухн, у камина. Онъ уже заперъ парадную дверь и теперь сидлъ, охвативъ колна и пристально глядя въ огонь. Я тоже прислъ къ огню и сталъ смотрть на пылающіе уголья, и мы долго просидли такъ, не проронивъ ни слова.

Сестра сидла въ мягкомъ кресл въ своемъ углу, Бидди шила у камина, возл Бидди сидлъ Джо, а возл Джо я въ другомъ углу, противъ сестры. Чмъ дольше я глядлъ на пылающіе уголья, тмъ сильне чувствовалъ, что я не въ силахъ взглянуть на Джо, чмъ дольше длилось молчаніе, тмъ сильне сознавалъ я невозможность нарушить его.

Наконецъ я спросилъ:

— Джо, говорилъ ты Бидди?

— Нтъ, Пипъ,— отвчалъ Джо, продолжая глядть въ огон(/и такъ крпко стискивая свои колни, какъ будто получилъ тайный доносъ, что он собираются отъ него сбжать,— я предоставляю это теб.

— Нтъ, Джо, скажи лучше ты.

— Ну, такъ Пипъ сталъ теперь богатымъ джентльменомъ, и да благословитъ его Богъ!

Бидди выронила изъ рукъ работу и взглянула на меня. Джо продолжалъ обнимать свои колни и тоже глядлъ на меня. Я смотрлъ на нихъ обоихъ. Немного погодя оба они поздравили меня, но въ ихъ поздравленіи звучала грусть, и мн это было досадно.

Я постарался внушить Бидди (а при помощи ея и Джо), что мои друзья не должны ни разспрашивать, ни говорить о моемъ неизвстномъ благодтел. Со временемъ все объяснится, замтилъ я, а пока не слдуетъ ничего разсказывать, кром того, что у меня есть таинственный покровитель и большія надежды въ будущемъ. Бидди задумчиво кивнула головой на огонь и, взявшись опять за шитье, объявила, что она въ точности исполнитъ требуемое. Вслдъ за нею и Джо, продолжая обнимать колна, сказалъ: ‘На меня, Пипъ, ты можешь положиться’.

Затмъ они еще разъ поздравили меня и принялись безъ конца ахать и удивляться, какъ это я вдругъ стану джентльменомъ, что, признаюсь, мн совсмъ не понравилось.

Какъ я и предвидлъ, вс усилія Бидди дать сестр хотя бы слабое понятіе о случившемся оказались совершенно безуспшными. Сестра смялась, кивала головой, даже повторяла вслдъ за Бидди слова ‘Пипъ’ и ‘богатство’, но я сомнваюсь, чтобы въ нихъ было боле смысла, чмъ въ крикахъ на избирательныхъ собраніяхъ, и, мн кажется, это сравненіе даетъ самое ясное представленіе о жалкомъ положеніи ея умственныхъ способностей.

Я никогда бы не поврилъ, если бъ не испыталъ самъ, но, по мр того какъ прежняя веселость возвращалась къ Бидди и Джо, мн становилось все грустне. Конечно, я не могъ быть недоволенъ своей судьбой, но очень вроятно, что я былъ недоволенъ собою, хотя и не сознавалъ этого.

Какова бы ни была причина моей грусти, но я сидлъ, облокотившись о колно и подперевъ голову рукой, и уныло смотрлъ на огонь, а они разговаривали о томъ, какъ я уду и что они станутъ длать безъ меня. И всякій разъ, какъ я ловилъ на себ взглядъ того или другого (а они часто поглядывали на меня, особенно Бидди), я чувствовалъ себя оскорбленнымъ. Какъ ни нжны были эти взгляды, мн чувствовалось въ нихъ какое-то недовріе ко мн, хотя, Богъ свидтель, что ни тотъ, ни другая никогда не выразили этого ни словомъ, ни знакомъ.

Въ такія минуты я вставалъ и выглядывалъ за дверь (дверь нашей кухни выходила прямо на дворъ и въ лтніе вечера стояла открытою), и даже звзды, на которыя я тогда глядлъ, казались мн бдными и жалкими, потому что освщали т простые, грубые предметы, среди которыхъ протекала до сихъ поръ моя жизнь.

— Сегодня суббота,— сказалъ я, когда мы услись за ужинъ изъ хлба, сыра и пива.— Еще пять дней — и наступитъ канунъ моего отъзда. Они скоро пройдутъ.

— Да, Пипъ,— отозвался Джо, и голосъ его прозвучалъ глухо и печально въ кружк съ пивомъ, которую онъ не отнималъ это рта,— да, они скоро пройдутъ.

— Скоро, скоро,— повторила и Бидди.

— Мн кажется, Джо, что когда я въ понедльникъ пойду въ городъ заказывать новое платье, мн нужно будетъ сказать портному, что я самъ приду къ нему примрить его, или чтобы онъ отнесъ его къ мистеру Пембльчуку. Будетъ ужасно непріятно, когда вс здшніе станутъ глазть на меня.

— Но, вроятно, мистеръ и мистрисъ Геббль пожелаютъ взглянутъ на тебя въ джентльменскомъ наряд,— замтилъ Джо, очень искусно разрзывая свой хлбъ съ сыромъ на ладони лвой руки и глядя на мой нетронутый ужинъ, какъ будто вспоминалъ то время, когда мы имли обыкновеніе сличать наши ломти.— Да, я думаю, и Вопсль не откажется. А у ‘Веселыхъ Гребцовъ’ это будетъ принято за величайшую любезность.

— Вотъ этого-то мн и не хочется, Джо. Они сдлаютъ изъ этого цлую исторію — грубую, вульгарную,— а я этого не выношу.

— Ну, конечно, Пипъ,— сказалъ Джо.— Если ты не выносишь…

Но тутъ вмшалась Бидди, державшая въ рукахъ тарелку моей сестры.

— Пипъ, а когда же вы покажетесь мистеру Гарджери, вашей сестр и мн? Намъ-то вдь вы покажетесь, надюсь?

— Бидди,— сказалъ я съ нкоторой досадой.— Вы такъ скоры, что за вами не поспешь.

— Она всегда была скорая,— замтилъ Джо.

— Если бы вы немного подождали, Бидди, то услышали бы, что я собираюсь принести сюда въ узл мое платье какъ-нибудь вечеромъ, врне всего наканун моего отъзда.

На это Бидди ничего не отвтила. Великодушно простивъ ей ея вину, я ласково пожелалъ имъ доброй ночи и отправился спать. Войдя въ свою маленькую комнатку, я слъ и долго осматривалъ этотъ жалкій уголъ, который мн скоро предстояло покинуть навсегда, чтобы занять боле высокое положеніе въ свт. Но жалкая комнатка была полна свжихъ юныхъ воспоминаній, и даже въ ту минуту, сравнивая ее съ тми красивыми и удобными комнатами, въ которыхъ мн предстояло жить отнын, я чувствовалъ ту же раздвоенность, какую испытывалъ такъ часто и раньше, сопоставляя кузницу съ домомъ миссъ Гевишамъ и Бидди съ Эстеллой.

Солнце ярко сіяло цлый день и сильно нагрло крышу моей каморки, такъ что въ ней было очень жарко. Я открылъ окно и высунулся наружу. Я видлъ, какъ Джо тихо вышелъ изъ дверей кухни и сталъ ходить по двору, вслдъ за нимъ вышла Бидди съ его трубкой, которую она помогла ему раскурить. Онъ никогда не курилъ такъ поздно, нетрудно было догадаться, что по той или другой причин онъ нуждается въ утшеніи.

Онъ всталъ въ дверяхъ, какъ разъ подо мной, покуривая свою трубку, а рядомъ съ нимъ стояла Бидди, они спокойно разговаривали, и я зналъ, что они говорили обо мн, потому что нсколько разъ слышалъ, какъ оба съ любовью произносили мое имя. Я не хотлъ слышать больше, если бъ даже и могъ. Я отошелъ отъ окна и услся на свой единственный стулъ у кровати, съ грустью сознавая, что эта первая ночь моей блестящей будущности была печальне всхъ, какія я проводилъ до сихъ поръ въ этой комнатк. Взглянувъ въ открытое окно, я увидлъ легкіе клубы дыма, подымавшіеся отъ трубки Джо, и подумалъ, что это было его благословеніе мн, не навязываемое съ помпой передъ толпою зрителей, а проникавшее всю атмосферу, которою мы дышали съ нимъ вмст.

Я потушилъ свчу и легъ въ постель, но это уже не была прежняя покойная постель, и уже никогда больше я не спалъ на ней моимъ прежнимъ здоровымъ сномъ.

Глава XIX.

Наступившее утро сильно измнило мои мрачныя воззрнія на жизнь, и предстоящій мн путь представился мн совершенно въ другомъ свт. Теперь меня больше всего угнетало, что до моего отъзда оставалось цлыхъ шесть дней, я никакъ не могъ отдлаться отъ мысли, что за это время могло что-нибудь случиться съ Лондономъ, и когда я пріду туда, то окажется, что онъ или разрушился, или совсмъ исчезъ съ лица земли.

Джо и Бидди очень сочувствовали мн и были со мной очень ласковы, когда я заговаривалъ съ ними о предстоящей разлук, но сами не касались этого предмета. Посл завтрака Джо принесъ копію съ -нашего условія, хранившуюся въ шкапу въ парадной гостиной, мы бросили ее въ огонь, и я почувствовалъ себя свободнымъ. Съ совершенно новымъ чувствомъ свободнаго человка я отправился съ Джо въ церковь, и мн казалось, что, знай священникъ, кмъ я сталъ, онъ, можетъ быть, не произнесъ бы своей проповди о богатомъ и о царств небесномъ.

Рано пообдавъ, я вышелъ одинъ, съ намреніемъ обойти болота и проститься съ ними навсегда. Когда я поравнялся съ церковью, я опять почувствовалъ (какъ чувствовалъ и во время обдни) великодушную жалость къ несчастнымъ существамъ, которымъ суждено было посщать ее каждое воскресенье въ теченіе всей жизни съ тмъ, чтобъ успокоиться наконецъ среди зеленыхъ холмиковъ ея кладбища. Я далъ себ слово сдлать со временемъ что-нибудь для этихъ людей и даже начертилъ общій планъ того обда, который я имъ задамъ и на которомъ каждый получалъ по куску ростбифа и плумъ-пудинга, по кружк элю и по ведру моего благоволенія.

Если и прежде я часто краснлъ отъ стыда, вспоминая мое знакомство съ бглымъ каторжнымъ, котораго некогда я видлъ здсь, ковылявшимъ среди могилъ, то каковы же были мои мысли въ это воскресенье, когда, придя на болота, я вспомнилъ этого несчастнаго, оборваннаго, дрожащаго, закованнаго въ кандалы и съ печатью отверженія на чел. Меня утшало только то, что это было очень давно, что наврное его угнали куда-нибудь далеко и что онъ умеръ для меня, а можетъ быть, думалъ я, его и въ самомъ дл нтъ уже въ живыхъ.

Не придется мн больше видть ни этихъ сырыхъ печальныхъ низинъ, ни этихъ канавъ и шлюзовъ, ни пасущихся коровъ, хотя даже и он, казалось мн, были по своему проникнуты почтеніемъ ко мн и оглядывались на меня, точно хотли хорошенько насмотрться на обладателя такихъ большихъ ожиданій. Прощайте, скучные друзья моего дтства! Отнын я живу только для Лондона съ его великолпіемъ, и ужъ никакъ не для черной работы и не для васъ! Я направился къ старой батаре въ самомъ восторженномъ настроеніи, прилегъ гамъ, чтобъ обдумать на свобод, не предназначаетъ ли меня миссъ Гевишамъ въ мужья Эстеллы, и заснулъ.

Проснувшись, я очень удивился, увидвъ, что рядомъ со мною, покуривая свою трубочку, сидитъ Джо. Какъ только я открылъ глаза, онъ весело улыбнулся и сказалъ:

— Такъ какъ это въ послдній разъ, Пипъ, то я подумалъ, не пойти ли и мн за тобой.

— И я очень радъ, Джо, что ты пришелъ.

— Спасибо, Пипъ.

Мы пожали другъ другу руку и я продолжалъ:

— Ты можешь быть увренъ, голубчикъ Джо, что я никогда не забуду тебя.

— Полно, полно, Пипъ!— сказалъ Джо успокоительнымъ тономъ.— Я въ этомъ увренъ. Видишь ли, дружище. Нужно было хорошенько вдолбить это себ въ голову, чтобъ убдиться. А это штука нелегкая и взяла у меня-таки порядочно времени. Вдь все это случилось такъ неожиданно — точно обухомъ по башк. Не правда ли, Пипъ!

Не знаю почему, но мн не особенно нравилось, что Джо былъ такъ увренъ во мн. Мн было бы пріятне, если бъ мои слова привели его въ восторгъ, и онъ отвтилъ бы мн: ‘Это длаетъ теб честь, Пипъ’, или что-нибудь въ этомъ род. Поэтому я оставилъ безъ отвта первую половину его фразы и ограничился замчаніемъ по поводу второй, сказавъ, что извстіе это дйствительно свалилось на насъ внезапно, но что я всегда мечталъ быть джентльменомъ и постоянно раздумываю, что я стану длать, если моя мечта когда-нибудь осуществится.

— Да неужели?— спросилъ Джо.— Удивительно.

— Какъ жаль, Джо,— сказалъ я,— что ты такъ мало вынесъ изъ нашихъ уроковъ. Не правда ли?

— Право не знаю,— отвчалъ Джо.— Я такой тупой! Я мастеръ только въ своемъ дл. Мн всегда было грустно, что я такъ тупъ, и теперь видишь ли, я жалю объ этомъ не боле, чмъ годъ тому назадъ.

Заговоривъ о нашихъ прежнихъ урокахъ, я хотлъ этимъ сказать, что когда я вступлю во владніе своимъ имуществомъ и буду въ состояніи сдлать что-нибудь для Джо, то было бы гораздо пріятне, если бъ онъ былъ боле подготовленъ для того высокаго положенія въ свт, которое ему придется занять. Но онъ въ простот души ровно ничего не понялъ, и я ршилъ поговорить объ этомъ съ Бидди.

— Я хочу васъ просить, Бидди, чтобы вы никогда не упускали случая направлять понемногу Джо.

— Направлять куда?— спросила Бидди, пристально взглянувъ на меня.

— Вотъ видите ли: Джо добрый парень — я думаю даже, что добре его и на свт нтъ,— но въ нкоторыхъ отношеніяхъ онъ отсталъ, напримръ, въ образованіи и манерахъ.

Хотя, говоря это, я смотрлъ на Бидди, и хотя она широко раскрыла глаза при моихъ заключительныхъ словахъ, однако она не глядла на меня.— О! манеры! Разв его манеры не хороши?— спросила Бидди, сорвавъ листикъ черной смородины.

— Дорогая Бидди, он очень хороши здсь.

— О! он хороши здсь,— перебила меня Бидди, внимательно разсматривая сорванный листокъ.

— Выслушайте меня до конца. Да, он хороши здсь, но если мн удастся перетащить его въ боле высокую общественную сферу, что я и надюсь сдлать, какъ только получу общанныя мн богатства, то его манеры не сдлаютъ ему чести.

— И вы думаете — онъ этого не знаетъ?— спросила Бидди,

Это былъ очень обидный вопросъ (больше всего потому, что до сихъ поръ онъ ни разу не пришелъ мн въ голову), и я грубо спросилъ ее.

— Что вы хотите этимъ сказать, Бидди?

Бидди растерла въ рукахъ свой листикъ — съ тхъ поръ запахъ черной смородины всегда напоминаетъ мн этотъ вечеръ въ нашемъ садик — и сказала:

— Разв вамъ никогда не приходило въ голову, что онъ можетъ быть гордъ?

— Гордъ!— повторилъ я съ презрительной напыщенностью.

— О, гордость бываетъ различная,— сказала Бидди, глядя мн прямо въ глаза и качая головой.— Гордость гордости рознь…

— Ну! Что же вы замчали?— спросилъ я.

— Гордость гордости рознь,— повторила Бидди.— Онъ можетъ быть слишкомъ гордъ для того, чтобы позволить кому бы то ни было оторвать себя отъ мста, которое онъ способенъ занимать и занимаетъ съ честью и достоинствомъ. И, говоря откровенно, я думаю, что у него именно такая гордость,— хотя, можетъ быть, съ моей стороны слишкомъ смло убждать васъ въ этомъ, такъ какъ вы должны знать его лучше меня.

— Знаете, Бидди,— сказалъ я,— мн очень грустно видть въ васъ эту черту. Я не думалъ встртить ее въ васъ. Вы завидуете, Бидди. Вы недовольны моимъ возвышеніемъ въ свт и не можете скрыть этого.

— Если у васъ хватаетъ духу такъ думать, то, пожалуй, говорите. Говорите и повторяйте, если у васъ хватаетъ духу такъ думать.

— Если у васъ хватаетъ духу быть такой, хотите вы сказать,— началъ я съ видомъ оскорбленной добродтели,— то по крайней мр не сваливайте свою вину на меня. Мн очень грустно видть въ васъ эту… эту очень некрасивую черту человческой природы. Я хотлъ просить васъ, чтобы, когда я уду, вы занялись немного бднымъ Джо. Но теперь я ничего у васъ не прошу. Мн очень грустно видть это въ васъ, Бидди,— повторилъ я.— Это очень, очень дурная черта человческой природы.

— Будете ли вы бранить меня или хвалить,— возразила бдная Бидди,— вы во всякомъ случа можете быть уврены, что, пока я здсь, я постараюсь сдлать все, что въ моихъ силахъ. И каково бы ни было ваше мнніе обо мн, оно ни на волосъ не измнитъ моихъ воспоминаній о васъ. Но и джентльменъ не долженъ быть несправедливъ,— прибавила она отвернувшись.

Я еще разъ горячо повторилъ, что это очень дурная черта человческой природы (въ справедливости этого мннія, откинувъ въ сторону его неумстное приложеніе къ Бидди, я имлъ впослдствіи вскія основанія убдиться), и пошелъ по дорожк вонъ изъ сада. Бидди вернулась домой, а я вышелъ за калитку и уныло пробродилъ вплоть до ужина. И опять мн стало грустно и странно, что и въ эту вторую ночь моего блестящаго счастья я чувствовалъ себя такимъ же одинокимъ и неудовлетвореннымъ, какъ и въ первую.

Но утро опять развеселило меня, я простеръ свое великодушіе и на Бидди, и мы съ ней не касались боле вчерашняго щекотливаго предмета. Облекшись въ свое лучшее платье, я отправился въ городъ рано утромъ, какъ только могъ разсчитывать застать открытыми лавки, и явился къ портному мистеру Траббу. Мистеръ Траббъ въ это время завтракалъ въ комнатк за лавкой и не счелъ нужнымъ выйти ко мн, а позвалъ меня.

— Ну-съ,— сказалъ мистеръ Траббъ привтливо снисходительнымъ тономъ,— какъ поживаете и чмъ могу быть вамъ полезенъ?

Мистеръ Траббъ разрзалъ свой теплый хлбецъ на три ломтика и аппетитно намазывалъ ихъ масломъ. Онъ былъ зажиточный старый холостякъ, и его открытое окно выходило въ прехорошенькій цвтущій садикъ и богатйшій огородъ, а въ его комнат, въ стн подл камина, былъ вдланъ препорядочный желзный сундучекъ, и я не сомнваюсь, что въ этомъ сундучк хранились препорядочные мшки съ его богатствами.

— Мистеръ Траббъ,— сказалъ я,— мн не особенно пріятно это говорить, потому что вы можете принять меня за хвастуна, но я все-таки долженъ вамъ сказать, что получаю довольно большое состояніе.

Манера мистера Трабба мгновенно измнилась. Онъ забылъ свой хлбъ съ масломъ, вскочилъ со стула, вытеръ пальцы о скатерть и простоналъ:

— Съ нами крестная сила!

— Я ду въ Лондонъ къ своему опекуну, и мн нужно приличную пару платья,— сказалъ я, какъ бы случайно вынимая изъ кармана нсколько гиней и поглядывая на нихъ.— Я заплачу наличными деньгами,— добавилъ я, опасаясь, чтобы онъ не сталъ отговариваться.

— Дорогой мой сэръ,— сказалъ мистеръ Траббъ, почтительно сгибаясь, и, разставивъ руки, легонько прикоснулся пальцами къ моимъ локтямъ,— пожалуйста, вы меня оскорбляете, говоря о деньгахъ. Могу я васъ поздравить и попросить сдлать мн честь пожаловать въ мою лавку?

Подмастерье мистера Трабба былъ самый наглый мальчишка во всей округ. Онъ мелъ лавку, когда я вошелъ, и, желая вроятно немного развлечься, сталъ мести прямо на меня. Теперь, когда мы съ мистеромъ Траббомъ вошли въ лавку, онъ все еще мелъ и принялся немилосердно стучать ручкой метлы объ углы и ножки мебели, вроятно затмъ, чтобъ показать, что онъ не уступитъ никакому кузнецу, живому или мертвому.

— Не стучи, а то получишь подзатыльникъ — у меня недолго!— грозно обратился къ нему мистеръ Траббъ.— Будьте такъ любезны приссть, сэръ. Вотъ напримръ матерія,— продолжалъ мистеръ Траббъ, снимая съ полки кусокъ сукна, распуская его каскадомъ по прилавку и засовывая подъ нея руку, чтобъ показать ворсъ,— очень пріятный товарецъ. Я могу рекомендовать его вамъ, сэръ, потому что это одинъ изъ лучшихъ сортовъ. Но я вамъ покажу и другіе. Эй ты! Подай номеръ четвертый!— обратился онъ къ мальчишк необыкновенно строгимъ тономъ, какъ бы предвидя, что тотъ сочтетъ нужнымъ задть меня этимъ кускомъ матеріи или выкинуть какую-нибудь другую, не мене фамильярную штуку.

Мистеръ Траббъ не сводилъ своего строгаго взора съ мальчишки, пока тотъ не разложилъ номера четвертаго на прилавк и не удалился на безопасное разстояніе. Тогда онъ приказалъ ему подать номеръ пятый и номеръ восьмой.

— Да смотри, не баловаться у меня, пострленокъ,— прибавилъ онъ,— не то будешь каяться всю жизнь.

Затмъ мистеръ Траббъ склонился надъ номеромъ четвертымъ и сообщилъ мн таинственно почтительнымъ тономъ, что эта легкая матерія очень прилична для лта, что она въ большомъ ходу между аристократіей и зажиточнымъ джентри и принесетъ много чести ему, мистеру Траббу, если ее будетъ носить его столичный землякъ (буде только ему разршается называть себя землякомъ).

— Принесешь ты мн когда-нибудь, негодяй, номеръ пятый и восьмой,— сказалъ вслдъ затмъ мистеръ Траббъ, обращаясь къ мальчишк,— или ты хочешь, чтобъ я вышвырнулъ тебя изъ лавки и досталъ самъ?

При помощи мудрыхъ совтовъ мистера Трабба я выбралъ себ матерію и вернулся въ его гостиную, чтобы снять мрку, ибо хотя у мистера Трабба была моя мрка, которою онъ прежде вполн удовлетворялся, но теперь онъ заявилъ, что, ‘при существующихъ обстоятельствахъ, она никуда не годится’. Такимъ образомъ мистеръ Траббъ измрилъ и вычислилъ меня по всмъ направленіямъ, какъ будто и былъ какой-нибудь участокъ земли, а онъ — самый добросовстный землемръ, и, вообще, причинилъ себ столько хлопотъ, что, мн казалось, никакая плата не можетъ вознаградить его за вс эти труды, Когда онъ наконецъ кончилъ, и мы уговорились, что платье будетъ доставлено въ четвергъ вечеромъ къ мистеру Пембльчуку, онъ обратился ко мн, держась за ручку двери: ‘Я знаю, сэръ, что вообще нельзя ожидать, чтобы лондонскіе джентльмены оказывали протекцію провинціальнымъ мастерамъ, но если бы вы изрдка удостаивали меня, какъ землячка, своими заказами, я высоко цнилъ бы такое вниманіе. Добраго утра, сэръ, много обязанъ. Дверь!

Послднее восклицаніе относилось къ мальчишк, который ршительно не понялъ его значенія, но я видлъ, какъ онъ весь скорчился, когда его хозяинъ самъ проводилъ меня до дверей, и тутъ-то я въ первый разъ почувствовалъ страшную власть денегъ, видя, какъ она согнула спину мальчишки мистера Трабба.

Посл этого знаменательнаго визита я отправился къ шляпочнику, сапожнику и въ магазинъ блья, чувствуя себя въ нкоторомъ смысл сказочной собакой тетушки Геббардъ, требовавшей для своей экипировки содйствія такого множества всякихъ ремеслъ. Я зашелъ также въ контору дилижансовъ и взялъ себ билетъ на субботу къ семи часамъ утра. Не было никакой необходимости сообщать повсюду, что я становлюсь владльцемъ значительнаго состоянія, но тамъ, гд мн случалось объ этомъ упомянуть, я замчалъ, что лавочники мгновенно переставали глядть въ окна на Большую улицу и сосредоточивали свое вниманіе на моей особ. Заказавъ все, что мн было нужно, я направился къ мистеру Пембльчуку и, приблизившись къ арен дятельности этого джентльмена, увидалъ его у дверей.

Онъ ждалъ меня съ большимъ нетерпніемъ. Оказалось, что онъ рано утромъ выхалъ изъ дому, завернулъ въ кузницу и тамъ узналъ вс новости. Онъ приготовилъ для меня закуску въ гостиной, гд происходило чтеніе Баривелля, и тоже отдалъ приказъ своему приказчику ‘не топтаться на дорог’, когда въ двери проходила моя священная особа.

— Дорогой мой другъ,— сказалъ мистеръ Пембльчукъ, взявъ меня за об руки, когда мы остались съ нимъ вдвоемъ, за закуской,— я очень радъ вашему счастью. Оно вполн, вполн заслужено!

Онъ, что называется, попалъ въ точку, и я нашелъ, что онъ выражается очень мтко.

— Одна мысль,— продолжалъ онъ, немного посопвъ отъ восторга,— одна мысль, что я былъ скромнымъ орудіемъ вашего возвышенія, служитъ для меня достаточной наградой и наполняетъ мое сердце гордостью.

Я просилъ мистера Пембльчука вспомнить, что объ этомъ пункт запрещается говорить даже намеками.

— Мой милый, молодой другъ,— сказалъ мистеръ Пембльчукъ,— если только вы мн позволите такъ васъ называть…

Я пробормоталъ ‘конечно’, и мистеръ Пембльчукъ еще разъ взялъ меня за руки, стараясь придать своему жилету особенное движеніе, которое могло бы выразить его душевное волненіе, если бы не проявлялось слишкомъ низко.

— Мой милый, молодой другъ, положитесь на меня, врьте, что во время отсутствія я буду всегда напоминать объ этомъ Джозефу. Джозефъ! Ахъ этотъ Джозефъ!— проговорилъ мистеръ Пембльчукъ тономъ сострадательной укоризны, затмъ покачалъ головой и постучалъ по ней пальцемъ, выражая этимъ отсутствіе кое-чего по этой части у Джозефа.

— Но, мой милый, дорогой другъ,— продолжалъ мистеръ Пембльчукъ,— вы должны быть голодны, вы устали. Присядьте. Вотъ цыпленокъ, прямо изъ ‘Вепря’, вотъ языкъ, тоже изъ ‘Вепря’, вотъ еще одна, дв штучки — все изъ ‘Вепря’, надюсь, вы ими не побрезгаете. Но неужели же,— воскликнулъ мистеръ Пембльчукъ, вскакивая со стула, на который едва усплъ приссть,— неужели же я вижу передъ собою того, съ кмъ я такъ часто игралъ во времена его счастливаго дтства? И смю ли я… Смю ли я…

Это ‘смю ли я’ означало его желаніе пожать мн руку. Я выразилъ согласіе, онъ съ жаромъ исполнилъ свое желаніе и слъ.

— Вотъ вино,— сказалъ мистеръ Пембльчукъ.— Выпьемъ благодарственный тостъ во славу щедрой фортуны и пожелаемъ, чтобъ она всегда такъ же справедливо избирала своихъ любимцевъ. Но я не могу,— воскликнулъ мистеръ Пембльчукъ, снова вскакивая,— не могу видть передъ собою того… и пить за здоровье того… не выразивъ ему еще разъ смю ли я… смю ли я…

Я сказалъ, что сметъ, и онъ опять пожалъ мн руку, выпилъ стаканъ и опрокинулъ его вверхъ дномъ. Я послдовалъ его примру, и если бъ я самъ перевернулся кверху ногами, вино не могло бы сильне ударить мн въ голову.

Мистеръ Пембльчукъ, сравнительно очень мало заботясь о себ, подложилъ мн крылышко съ печенкой и лучшій кусокъ языка (это уже не были т отбросы свинины, выпадавшіе когда-то на мою долю, которымъ трудно было подыскать подходящее названіе).

— Ахъ, цыпленокъ, глупая ты пташка!— сказалъ мистеръ Пембльчукъ, взывая къ жаркому,— не думалъ ты, беззаботно порхая на птичьемъ двор, какая участь тебя ожидаетъ! Не думалъ ты, что подъ этимъ смиреннымъ кровомъ послужишь подкрпительной пищей тому, который… Назовите это слабостью, если хотите,— продолжалъ мистеръ Пембльчукъ, снова вскакивая,— но смю ли я… смю ли я?..

Мое согласіе становилось совершенно излишнимъ, и потому онъ пожалъ мою руку, не дождавшись его. Ршительно не понимаю, какъ онъ, при такомъ частомъ повтореніи этой процедуры, ни разу не обрзался о мой ножикъ.

— А ваша сестра,— началъ онъ, опять основательно подкрпившись пищей,— имвшая честь воспитать васъ отъ руки! Какъ грустно думать, что она не можетъ вполн оцнить всю честь… Смю ли я…

Я видлъ, что онъ собирается опять наброситься на меня и остановилъ его.

— Выпьемъ за ея здоровье,— сказалъ я.

— А!— воскликнулъ мистеръ Пембльчукъ, безпомощно откидываясь на спинку стула, какъ будто восхищеніе отняло у него послднія силы.— Вотъ какимъ образомъ мы узнаемъ, сэръ (я не знаю, къ кому относилось это ‘сэръ’, но очевидно не ко мн, а между тмъ въ комнат кром насъ двухъ ршительно никого не было) Вотъ какимъ образомъ мы узнаемъ благородно мыслящаго человка, сэръ! Всегда великодушенъ, всегда снисходителенъ къ другимъ! Пожалуй, обыкновенному человку,— продолжалъ раболпный Пембльчукъ, торопливо отставляя свою недопитую рюмку и снова вскакивая,— пожалуй обыкновенному человку это можетъ показаться повтореніемъ, но смю ли я…

Покончивъ съ церемоніей рукопожатія, онъ опять прислъ къ столу и выпилъ за здоровье моей сестры.

— Не будемъ слпы къ недостаткамъ ея характера, но будемъ надяться, что она всегда имла благую цль…

Я началъ въ это время замчать, что его лицо замтно краснло, что же касается до моего, то оно горло, какъ будто было облито виномъ.

Я сказалъ мистеру Пембльчуку, что веллъ принести мое новое платье къ нему, и онъ пришелъ въ восторгъ отъ такого почета. Я высказалъ причины, заставлявшія меня избгать поводовъ къ лишнимъ пересудамъ, и онъ принялся восхвалять мою скромность до небесъ. По его мннію, только онъ одинъ былъ достоинъ моего доврія и… однимъ словомъ… сметъ ли онъ?..

Посл этого онъ нжно спросилъ, помню ли я нашу дтскую игру въ ариметическія вычисленія, и какъ мы вмст ходили заключать условіе о моемъ поступленіи въ подмастерья, и какъ онъ всегда былъ такимъ любимымъ и избраннымъ другомъ. Выпей я въ десять разъ больше вина, я и тогда отлично сознавалъ бы, что онъ никогда не стоялъ ко мн въ такихъ отношеніяхъ, и отъ всего сердца вознегодовалъ бы даже противъ такого предположенія. И несмотря на это, я начиналъ убждаться, что я сильно въ немъ ошибался, и что онъ въ сущности былъ разумный, добродушный простой, человкъ.

Мало-по-малу я внушилъ ему такое сильное довріе къ себ, что онъ началъ совтоваться со мною о своихъ личныхъ длахъ. Онъ сообщилъ мн, что ему представляется удобный случай расширить и монополизировать хлбную и сменную торговлю, доведя ее до такихъ размровъ, какихъ она не достигла ни здсь, да и нигд въ окружности. По его мннію, для того, чтобы осуществить этотъ проектъ и составить громадное состояніе, недоставало только одного — капитала. Вся остановка была за тми пустяками, которые опредляются двумя коротенькими словами: ‘побольше капитала’. Дале Пембльчуку казалось, что капиталъ этотъ можно заполучить при помощи номинальнаго компаньона, какого-нибудь молодого человка, который могъ бы ршительно ничего не длать, а только иногда, когда явится охота, лично или черезъ довренное лицо просматривать счетныя книги и раза два въ годъ положить себ въ карманъ барыши въ размр пятидесяти процентовъ. Ему казалось, что такое дло отличный дебютъ для карьеры молодого человка съ умомъ и состояніемъ, и вполн достойно его вниманія. Но онъ желалъ бы знать, что думаю я объ этомъ дл? Питая безграничное довріе къ моему мннію, онъ очень бы желалъ знать, что думаю о немъ я? Мое мнніе было: ‘Подождите немного’. Широта и ясность моего взгляда такъ поразили его, что онъ, даже не спрашивая моего согласія, всталъ съ мста и горячо пожалъ мою руку. Мы выпили все вино, и мистеръ Пембльчукъ разъ двадцать повторялъ, что онъ будетъ направлять Джозефа (въ чемъ направлять — ршительно не знаю) и оказывать мн существенныя и постоянныя услуги (какія услуги — тоже не знаю). Сверхъ того онъ открылъ мн въ первый разъ въ моей жизни,— и надо отдать ему справедливость, до сихъ поръ онъ удивительно искусно хранилъ свою тайну — что онъ всегда говорилъ обо мн: ‘Этотъ мальчикъ — необыкновенный мальчикъ, и, попомните мои слова, его ожидаетъ необыкновенная будущность’. Онъ замтилъ со слезливой улыбкой: ‘Какъ странно вспоминать объ этомъ теперь’, и я охотно съ нимъ согласился. Наконецъ, я вышелъ на свжій воздухъ съ смутнымъ сознаніемъ, что солнце ведетъ себя какъ-то не такъ, какъ бы слдовало, и полусонный добрелъ до заставы, не сознавая, куда иду.

Тутъ я очнулся отъ оклика мистера Пембльчука. Онъ пробжалъ довольно далеко по улиц, залитой солнечнымъ свтомъ, и жестами приглашалъ меня остановиться. Я остановился, и онъ подошелъ ко мн, совсмъ запыхавшись.

— Нтъ, мой дорогой другъ,— началъ онъ, едва переводя духъ.— Нтъ, я не могу не воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы еще разъ, въ знакъ вашего благорасположенія… Смю ли я, какъ старый другъ и доброжелатель?.. Смю ли я?..

Мы по крайней мр въ сотый разъ пожали другъ другу руку, и онъ строго приказалъ прозжавшему мимо извозчику дать мн дорогу. Затмъ онъ благословилъ меня, и стоялъ, махая мн рукой, пока я не завернулъ за уголъ. Выйдя въ поле, я изрядно соснулъ подъ изгородью, прежде чмъ отправиться домой.

Со мной халъ въ Лондонъ очень скудный багажъ, потому что очень немногое изъ того немногаго, что я имлъ, годилось для моего новаго положенія. Но я, вообразивъ себ почему-то, что мн нельзя терять ни минуты, началъ укладываться въ тотъ же вечеръ, и безъ всякаго смысла закладывалъ въ чемоданъ даже такія вещи, которыя, какъ я отлично зналъ, могли мн понадобиться на слдующее же утро!

Такъ прошли вторникъ, среда и четвергъ, а въ пятницу утромъ я отправился къ мистеру Пембльчуку, чтобы надть новое платье и отдать визитъ миссъ Гевишамъ. Собственная комната мистера Пембльчука была предоставлена въ мое распоряженіе и украшена по этому случаю чистыми полотенцами. Конечно, новое платье немного обмануло мои ожиданія. Я думаю, вс новыя и особенно нетерпливо ожидаемыя платья всегда, съ тхъ поръ какъ носятъ люди платья, немного разочаровывали своихъ владльцевъ. Но, пробывъ въ новомъ костюм съ полчаса и простоявъ во всевозможныхъ позахъ передъ убогимъ зеркальцемъ мистера Пембльчука, въ тщетныхъ усиліяхъ увидть свои ноги, я началъ находить, что платье сидитъ на мн какъ будто получше. Въ этотъ день былъ базаръ въ сосднемъ городк, и мистера Пембльчука не было дома. Я не сказалъ ему, когда узжаю, и разсчитывалъ, что до моего отъзда ему, вроятно, не представится боле случая пожать мою руку. Я былъ очень этому радъ и вышелъ на улицу въ своемъ новомъ облаченіи, страшно конфузясь приказчика, мимо котораго мн нужно было пройти, сильно подозрвая, что я представляю изъ себя довольно жалкую фигуру и смахиваю на Джо въ его праздничномъ наряд. Я отправился обходомъ, но заднимъ улицамъ, дошелъ такъ до самаго дома миссъ Гевишамъ и съ трудомъ позвонилъ, потому что мшали длинные и жесткіе пальцы моихъ перчатокъ. Сара Покетъ отворила калитку и положительно отшатнулась, увидвъ, какъ я измнился, а ея орховое лицо совсмъ позеленло.

— Вы?— спросила она.— Это вы? Боже милостивый! Что вамъ нужно?

— Я ду въ Лондонъ, миссъ Покетъ,— отвчалъ я,— и желаю проститься съ миссъ Гевишамъ.

Меня не ожидали, и потому она оставила меня на двор у запертой калитки, а сама отправилась узнать, можетъ ли миссъ Гевишамъ принять меня. Немного погодя, она вернулась, пригласила меня наверхъ и, пока мы подымались по лстниц, все время таращила на меня глаза.

Миссъ Гевишамъ, опираясь на свой костыль, прогуливалась по комнат съ длиннымъ накрытымъ столомъ. Комната была и на этотъ разъ освщена свчами и, когда мы вошли, миссъ Гевишамъ обернулась къ намъ и остановилась какъ-разъ подл своего сгнившаго свадебнаго пирога.

— Не уходите, Сара,— сказала она.— Ну, что скажешь, Пипъ?

— Я узжаю завтра въ Лондонъ, миссъ Гевишамъ,— началъ я, тщательно обдумывая свои слова,— и думалъ, что вы не разсердитесь, если я зайду проститься съ вами.

— Какой ты щеголь, Пипъ,— сказала она, описывая надо мной кругъ своимъ костылемъ, точно добрая фея, совершившая мое превращеніе и теперь желавшая надлить меня своимъ послднимъ даромъ.

— Мн выпало такое счастье. съ тхъ поръ, какъ я видлъ васъ въ послдній разъ, миссъ Гевишамъ!— пробормоталъ я.— И я такъ за него благодаренъ, миссъ Гевишамъ!

— А, а!— проговорила она, глядя съ восторгомъ на онмвшую отъ зависти Сару.— Я видла мистера Джаггерса, онъ мн говорилъ, Пипъ. И такъ, ты дешь завтра?

— Да, миссъ Гевишамъ.

— И ты усыновленъ богатымъ человкомъ?

— Да, миссъ Гевишамъ.

— И не знаешь, кто онъ?

— Не знаю, миссъ Гевишамъ.

— И мистеръ Джаггерсъ назначенъ твоимъ опекуномъ?

— Да, миссъ Гевишамъ.

Она буквально захлебывалась посл каждаго вопроса и отвта, такъ сильно наслаждалась она завистливымъ удивленіемъ Сары Покегъ,

— Ну, что жъ,— продолжала она,— теперь передъ тобою блестящая карьера. Веди себя хорошо, постарайся заслужить свое счастіе и слушайся совтовъ мистера Джаггерса.

Она взглянула на меня, взглянула на Сару, и видъ послдней вызвалъ въ ея зоркихъ: глазахъ выраженіе какого-то жестокаго лукавства.

— Прощай, Пипъ! Ты навсегда сохранишь имя Пипа, знаешь ты это?

— Да, миссъ Гевишамъ.

— Прощай, Пипъ!

Она протянула руку, я сталъ на колни и прижалъ ее къ губамъ. Я не обдумывалъ заране, какъ я буду прощаться съ ней, и это вышло у меня въ ту минуту какъ-то само собой. Она взглянула на Сару Покетъ торжествующими злыми глазами, и я оставилъ мою добрую фею стоящей, опершись руками о костыль, среди мрачно освщенной комнаты, подл сгнившаго свадебнаго пирога, совсмъ исчезавшаго за толстой стью паутины.

Сара Покетъ проводила меня до калитки, какъ какое-нибудь привидніе, отъ котораго желательно поскоре отдлаться. Она никакъ не могла примириться съ происшедшей во мн перемной и была смущена до послдней степени. Я сказалъ ей: ‘Прощайте, миссъ Покетъ’, но она только таращила на меня глаза и, кажется, даже не разслышала, что я сказалъ. Выбравшись на улицу, я направился прямо къ мистеру Пембльчуку, снялъ съ себя новое платье, связалъ его въ узелокъ и пошелъ домой въ старомъ, чувствуя себя, по правд сказать, гораздо свободне и легче, хотя мн приходилось тащить узелъ.

И вотъ эти шесть дней, которые, казалось мн, никогда не пройдутъ, промчались какъ одинъ день, и завтра глядло мн прямо въ глаза. По мр того, какъ вмсто шести вечеровъ оставалось пять, четыре, три, два, я все боле и боле дорожилъ обществомъ Джо и Бидди. Въ послдній вечеръ я, чтобы потшить ихъ, надлъ свое новое платье и сидлъ во всемъ великолпіи до самаго того часа, когда мы разошлись спать. У насъ по этому случаю быль горячій ужинъ, съ неизбжной жареной курицей и въ заключеніе джинъ съ мускатнымъ орхомъ. Всмъ намъ было очень грустно, и никому не удавалось казаться веселымъ.

Я долженъ былъ выйти изъ дому въ пять часовъ утра съ маленькимъ ручнымъ чемоданчикомъ, и я сказалъ Джо, что желалъ бы отправиться одинъ. Я опасаюсь (и вспоминаю объ этомъ съ болью въ сердц), что это желаніе возникло во мн отъ смутнаго сознанія того контраста, который былъ бы между мною и Джо, если бы мы явились вдвоемъ въ контору дилижансовъ. Я старался уврить себя, что въ моемъ желаніи ничего подобнаго не было, но когда я пришелъ въ свою маленькую комнатку, въ эту послднюю ночь, я долженъ былъ сознаться, что это дйствительно такъ, и мн очень хотлось пойти внизъ и попросить Джо проводить меня завтра. Но я не пошелъ.

Во всю ночь мн снились дилижансы, отправлявшіеся во всевозможныя мста, только не въ Лондонъ, и везли ихъ то собаки, то кошки, то свиньи, то люди, только не лошади. Фантастическія дорожныя приключенія и неудачи преслдовали меня до самаго разсвта, когда я проснулся отъ пнія птицъ. Я всталъ, услся, полуодтый, у окна съ тмъ, чтобы въ послдній разъ полюбоваться знакомымъ видомъ, и, любуясь, заснулъ.

Бидди принялась такъ рано возиться съ моимъ завтракомъ, что не проспалъ я у окна и часа, какъ услышалъ запахъ дыма изъ кухни, и вскочилъ съ страшной мыслью, что проспалъ далеко за полдень. Но еще долго посл этого и долго посл того, какъ зазвенли чайныя чашки и я уже былъ совсмъ одтъ, мн все еще не хватало ршимости сойти внизъ. Я оставался наверху, отпирая и запирая свой чемоданъ и повторяя это опять и опять, пока, наконецъ, Бидди не позвала меня, говоря, что уже поздно.

Я завтракалъ впопыхахъ и безъ всякаго аппетита. Вскочивъ изъ за стола, я сказалъ торопливо: ‘Кажется уже пора’, какъ будто эта мысль только что пришла мн въ голову. Я поцловалъ сестру, которая смялась, качала головой и тряслась какъ всегда въ своемъ кресл, поцловалъ Бидди и обнялъ Джо, потомъ взялъ свой чемоданъ и вышелъ. Услышавъ за собой какой-то шорохъ и оглянувшись назадъ въ — послдній разъ, я увидлъ, что Джо бросаеть мн вслдъ старый башмакъ, а Бидди другой. Я остановился и помахалъ имъ шляпой, милый старикъ Джо махалъ надъ головой своей здоровенной правой рукой и хрипло кричалъ ‘ура’, а Бидди утирала передникомъ слезы.

Я шелъ бодрымъ шагомъ, думая о томъ, насколько мн было легче разставаться съ ними, чмъ я ожидалъ, и какую невозможную картину представляли бы эти старые башмаки, если бъ ихъ бросили вслдъ отъзжающему дилижансу въ присутствіи всей Большой улицы. Я засвисталъ, стараясь придать себ самый беззаботный видъ. Но деревня была такъ тиха и безмолвна, легкія облачка тумана такъ торжественно поднимались, какъ бы открывая мн новый міръ, и самъ я былъ здсь такъ малъ и невиненъ, а тамъ, впереди, все было такъ страшно и чуждо, что вдругъ тяжелыя рыданія сдавили мн грудь, и я залился слезами. Это случилось въ конц деревни у межевого столба.

Я обнялъ его и сказалъ: ‘Прощай, мой дорогой, дорогой другъ!’

Богъ свидтель, что мы никогда не должны стыдиться нашихъ слезъ, ибо слезы — благотворный дождь, смывающій земную грязь съ нашихъ огрублыхъ сердецъ. Я сталъ лучше, когда я поплакалъ, мн было грустне, я сильне сознавалъ свою неблагодарность, я сдлался мягче и добре. Если бы я заплакалъ раньше, Джо былъ бы теперь со мной, эти слезы, нсколько разъ прорывавшіяся у меня, пока я шелъ, такъ размягчили меня, что, сидя уже въ дилижанс и даже выхавъ за городъ, я съ болью въ сердц раздумывалъ, не сойти ли мн при первой перемн лошадей и не вернуться ли домой, чтобы провести тамъ еще вечерокъ и лучше проститься со своими. Мы мняли лошадей, а я все еще ни на что не ршался и утшалъ себя тмъ, что могу сойти и вернуться со слдующей станціи. А пока я раздумывалъ, мн представлялось, что какой-нибудь прохожій, шедшій къ намъ навстрчу, былъ удивительно похожъ на Джо, и сердце мое начинало сильно биться, какъ будто и въ самомъ дл Джо могъ попасть сюда.

Мы смняли лошадей нсколько разъ, теперь было уже поздно и далеко возвращаться домой, и я похалъ дальше. И вс туманы теперь торжественно поднялись, и передо мною разстилался новый невдомый міръ.

Конецъ первой картины большихъ ожиданій Пипа.

Глава XX.

На перездъ отъ нашего города до столицы нужно было употребить около пяти часовъ, и вскор посл полудня нашъ дилижансъ, запряженный четверкой лошадей, въхалъ въ шумный лабиринтъ коммерческой части Лондона и началъ колесить по разнымъ Кросъ-Кизамъ и Вудъ-стритамъ, въ самомъ центр Чипсайда.

Мы, британцы, особенно въ то время, считали государственной измной малйшее сомнніе въ превосходств всхъ нашихъ порядковъ и всего нашего, безъ этого предразсудка я, хоть и пораженный громадностью Лондона, можетъ быть и замтилъ бы, что онъ былъ довольно некрасивъ, грязенъ, а улицы его узки и кривы.

Мистеръ Джаггерсъ сдержалъ слово и прислалъ мн свой адресъ. Онъ жилъ въ Литль-Бритенъ, и на карточк было написано: ‘близъ Смитфильда, у самой конторы дилижансовъ’. Невзирая на это, кучеръ извозчичьей кареты, въ засаленной шинели, имвшей повидимому столько же воротниковъ, сколько было ея владльцу лтъ, усадилъ меня въ свой экипажъ и такъ старательно подобралъ его складныя дребезжащія подножки, какъ будто намъ предстояло прохать, по крайней мр, миль пятьдесятъ. Не мало времени употребилъ онъ и на то, чтобы вскарабкаться на козлы, которыя, помнится, были покрыты грязнымъ гороховымъ чехломъ, въ клочки изъденнымъ молью. Вообще, это была удивительная колесница съ шестью громадными коронами, кучей оборванныхъ басоновъ назади, ужъ и не знаю, для сколькихъ лакеевъ, и съ цлымъ палисадомъ гвоздей на запяткахъ, вроятно, чтобы избавить лакеевъ-любителей отъ искушенія прокатиться на-даровщинку.

Я не усплъ еще хорошенько оцнить всхъ удобствъ экипажа, и только-что нашелъ въ немъ поразительное сходство съ лошадинымъ стойломъ и отчасти съ лавочкой стараго тряпья, и задалъ себ вопросъ, зачмъ торбы для овса хранятся внутри, какъ замтилъ, что кучеръ собирается слзать, какъ будто мы уже пріхали. И дйствительно, мы остановились въ мрачной улиц передъ конторой съ открытой дверью, надъ которой красовалась надпись: ‘Мистеръ Джаггерсъ’.

— Сколько?— спросилъ я кучера.

— Шиллингъ, если не пожелаете прибавить,— отвчалъ онъ.

Я, конечно, отвтилъ, что не желаю.

— Въ такомъ случа шиллингъ,— сказалъ кучеръ.— Я не хочу имть непріятностей. Я знаю его!

Онъ подмигнулъ глазомъ на контору и покачалъ головой.

Получивъ шиллингъ, онъ въ свое время взобрался на козлы и отъхалъ, повидимому, съ облегченнымъ духомъ. Я же съ чемоданчикомъ въ рукахъ вошелъ въ первую комнату конторы и спросилъ, дома ли мистеръ Джаггерсъ.

— Его нтъ дома,— отвчалъ клеркъ.— Онъ въ суд. Не съ мистеромъ ли Пипомъ имю честь говорить?

Я подтвердилъ, что онъ иметъ честь говорить съ мистеромъ Пипомъ.

— Мистеръ Джаггерсъ просилъ васъ подождать въ его комнат. Онъ не могъ точно опредлить, когда онъ вернется, такъ какъ у него дло. Но само собою разумется, что время ему дорого, и что онъ не пробудетъ въ отсутствіи ни одной лишней минуты.

Съ этими словами клеркъ отворилъ дверь и провелъ меня во внутреннюю заднюю комнату. Здсь сидлъ одноглазый джентльменъ въ плисовой жакетк и короткихъ штанахъ и читалъ газету. Онъ утеръ рукавомъ носъ, когда мы своимъ приходомъ прервали его чтеніе.

— Ступайте, на улицу, Майкъ, и тамъ подождите,— сказалъ ему клеркъ.

Я было началъ извиняться, что помшалъ ему, но клеркъ самымъ безцеремоннымъ образомъ выпроводилъ его вонъ, выбросилъ ему вслдъ его мховую шапку и оставилъ меня одного.

Комната мистера Джаггерса освщалась только сверху, черезъ потолочное окно, и была очень угрюма. Окно было мстами залплено бумагой, словно разбитая голова, и сосдніе дома казались кривыми и косыми, точно нарочно скрючились, чтобъ заглянуть на меня. Въ комнат было меньше бумагъ, чмъ я ожидалъ, но зато было нсколько такихъ предметовъ, которыхъ я никакъ не разсчитывалъ здсь встртить, напримръ: старый заржавленный пистолетъ, сабля въ ножнахъ, нсколько ящиковъ и свертковъ довольно страннаго вида, а на полк красовались два отвратительныхъ слпка человческихъ головъ со вздутыми лицами и безобразными складками вокругъ носа. Кресло мистера Джаггерса съ высокой спинкой было обито черной волосяной матеріей и утыкано мдными гвоздями, точно гробъ, я такъ и видлъ, какъ онъ сидитъ на этомъ кресл, отвалившись на спинку и, покусывая свой палецъ, смотритъ на кліентовъ. Комната была очень невелика, и кліенты имли, повидимому, обыкновеніе стоять, прислонившись къ стн, потому что вся она, въ особенности противъ кресла мистера Джаггерса, была покрыта сальными пятнами. Я вспомнилъ, что и одноглазый джентльменъ въ ту минуту, когда я сдлался невольной причиной его изгнанія, тоже шмыгнулъ плечомъ объ эту стну.

Я слъ на кліентскій стулъ, помщавшійся противъ кресла мистера Джаггерса, и впалъ въ оцпенніе, словно околдованный мрачной атмосферой этой комнаты. Я вспомнилъ, что и клеркъ, какъ и самъ хозяинъ, имлъ видъ человка, который знаетъ кое-что невыгодное про каждаго, но предпочитаетъ держать про себя. Я спрашивалъ себя, сколько еще такихъ клерковъ наверху, и неужели вс они претендуютъ на такую же непріятную власть надъ своими ближними. Я недоумвалъ, что значилъ весь этотъ старый хламъ по угламъ, и какъ онъ попалъ сюда. Я размышлялъ, не принадлежатъ ли эти гипсовыя головы со вздутыми лицами какимъ-нибудь уродамъ изъ семейства мистера Джаггерса, и если ужъ онъ такъ несчастливъ, что иметъ такихъ родственниковъ, то зачмъ выставилъ онъ ихъ на этой пыльной полк въ жертву копоти и мухамъ, а не спряталъ у себя дома. Конечно, я не имлъ понятія, что такое лтній лондонскій день, и очень возможно, что мой мозгъ былъ угнетенъ изнурительно жаркимъ воздухомъ и пылью, которая пополамъ съ копотью покрывала густымъ слоемъ вс предметы. Какъ бы то ни было, но, сидя въ этой душной комнатк и размышляя въ ожиданіи мистера Джаггерса, я доразмышлялся до того, что окончательно не могъ выносить вида двухъ гипсовыхъ слпковъ, красовавшихся надъ кресломъ мистера Джаггерса, и поскоре всталъ и вышелъ вонъ.

Когда я сказалъ клерку, что намренъ немного пройтись въ ожиданіи мистера Джаггерса, онъ посовтовалъ мн завернуть за уголъ и прогуляться по Смитфильду. Такимъ образомъ я пошелъ въ Смитфильдъ, но это отвратительное мсто, покрытое всякой грязью, жиромъ, кровью и пной, грозило, казалось, выпачкать меня съ головы до ногъ. Я поспшилъ убраться отсюда, свернувъ въ ближайшую улицу, и здсь увидлъ громадный черный куполъ Св. Павла, смотрвшій на меня изъ-за мрачнаго каменнаго зданія Ньюгетской тюрьмы, — послднее свдніе я почерпнулъ отъ прохожаго. Проходя вдоль одной изъ тюремныхъ стнъ, я замтилъ, что вся улица въ этомъ мст устлана соломой, чтобы заглушить стукъ прозжающихъ экипажей, тутъ же стояла толпа людей, отъ которыхъ страшно несло водкой и пивомъ, — по всему этому я заключилъ, что здсь происходитъ засданіе суда.

Пока я стоялъ тутъ, осматриваясь кругомъ, одинъ замчательно грязный и полупьяный служитель правосудія спросилъ меня, не желаю ли я зайти ознакомиться съ судопроизводствомъ, при чемъ сообщилъ, что за полкроны онъ можетъ предоставить мн мсто въ переднемъ ряду, откуда мн будетъ отлично видно главнаго судью въ парик и мантіи, онъ показывалъ эту грозную особу, какъ какую-нибудь восковую фигуру, и предлагалъ даже сбавить цну до восемнадцати пенсовъ. Когда я отклонилъ это предложеніе, сказавъ, что мн некогда, онъ очень любезно повелъ меня во дворъ, показалъ, гд хранилась вислица, гд публично скли людей и наконецъ ‘дверь должниковъ’, въ которую выводили преступниковъ на казнь, а чтобъ еще боле усилить ужасъ, невольно внушаемый этимъ страшнымъ порталомъ, онъ объявилъ, что послзавтра, въ восемь часовъ утра, изъ этой двери выйдутъ четверо и будутъ повшены вс въ рядъ. Это было ужасно, и я чувствовалъ, что Лондонъ начинаетъ меня подавлять, тмъ боле, что на этомъ господин, показывавшемъ главнаго судью, какъ свою собственность, все, начиная со шляпы и кончая сапогами, съ носовымъ платкомъ включительно,— было очевидно съ чужого плеча, и мн почему-то представилось, что все это онъ купилъ по дешевой цн у палача. При такихъ обстоятельствахъ я считалъ себя счастливымъ, отдлавшись отъ него шиллингомъ.

Я зашелъ въ контору узнать, не вернулся ли мистеръ Джаггерсъ, но его еще не было, и я опять отправился бродить. На этотъ разъ я обошелъ Литль-Бритенъ и повернулъ въ переулокъ Варфоломея. Тутъ я убдился, что, кром меня, были еще люди, ожидавшіе возвращенія мистера Джаггерса. Два человка таинственной наружности гуляли не спша по переулку и, бесдуя между собою, старались машинально ступать на расщелины между камнями тротуара. Когда они проходили мимо меня, одинъ замтилъ своему спутнику: ‘Джаггерсъ это сдлаетъ, если только есть какая-нибудь возможность’. Тутъ же на углу стояла группа изъ трехъ мужчинъ и двухъ женщинъ, одна изъ женщинъ плакала, уткнувъ лицо въ грязную шаль, а другая, прикрывая ее своею шалью, утшала, говоря: ‘Джаггерсъ за него, Мелія, чего же теб еще?’ Былъ тутъ еще маленькій красноглазый еврей, онъ пришелъ посл, вмст съ другимъ маленькимъ еврейчикомъ, котораго послалъ съ какимъ-то порученіемъ, и пока тотъ ходилъ, я замтилъ, что первый еврей, должно быть, человкъ очень нервнаго темперамента, отплясывалъ отъ нетерпнія у фонаря нчто врод джиги, аккомпанируя себ неистовымъ припвомъ: ‘О, Жагерсъ, Жагерсъ, Жагерсь! вс остальные не стоятъ ни гроша. Дайте мн Жагерса’ Вс эти доказательства популярности моего опекуна произвели на меня очень сильное впечатлніе, и я теперь удивлялся и недоумвалъ еще больше прежняго.

Наконецъ, случайно заглянувъ черезъ желзную ршетку, отдляющую переулокъ Варфоломея отъ Литль-Бритень, я увидлъ мистера Джаггерса, онъ шелъ черезъ улицу мн навстрчу. Вс остальные тоже замтили его и кинулись къ нему. Мистеръ Джаггерсъ положилъ мн на плечо руку и, не сказавъ мн -ни слова, повелъ меня за собой, разговаривая съ другими, слдовавшими за нимъ всей гурьбой.

Прежде всего онъ занялся двумя господами съ таинственной наружностью.

— Вамъ, господа, мн нечего сказать,— проговорилъ мистеръ Джаггерсъ, устремляя на нихъ свой указательный палецъ.— Я знаю все, что мн нужно знать. Что же касается результата, то это еще бабушка надвое сказала. Я съ самаго начала предупреждалъ васъ, что это лотерея. Заплатили вы Веммику?

— Мы собрали деньги сегодня утромъ, сэръ,— отвчалъ почтительно одинъ изъ нихъ, пока другой внимательно слдилъ за лицомъ мистера Джаггерса.

— Я не спрашиваю васъ, собрали ли вы деньги или нтъ, и гд вы ихъ достали, а только — получилъ ли ихъ Веммикъ?

— Да, сэръ,— отвчали оба заразъ.

— Отлично, въ такомъ случа вы можете идти. Я больше не хочу васъ слушать,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ и махнулъ имъ рукой, чтобъ отошли.— Скажите еще хоть слово, и я бросаю дло.

— Мы думали, мистеръ Джаггерсъ…— началъ было одинъ, снимая шляпу.

— Вотъ этого-то я и не хочу. Думали! Я думаю за васъ, и съ васъ этого довольно. Если вы мн понадобитесь, я знаю, гд васъ найти, я не желаю, чтобы вы отыскивали меня. Ну, довольно. Больше я ничего не хочу слышать.

И онъ опять махнулъ рукой. Оба человка переглянулись и смиренно отошли, не проронивъ больше ни слова.

— А теперь вы!— сказалъ мистеръ Джаггерсъ, круто останавливаясь и обращаясь къ двумъ женщинамъ въ шаляхъ, отъ которыхъ трое мужчинъ сейчасъ же скромно отдлились.— А, это вы, Амелія!

— Я, мистеръ Джаггерсъ.

— А вы помните, что, не будь меня, вы не были бы и не могли бы быть здсь?

— О да, сэръ!— воскликнули въ одинъ голосъ об женщины.— Да благословитъ васъ Богь, сэръ. Какъ же намъ этого не помнить!

— Такъ зачмъ же въ такомъ случа вы явились сюда?

— Мой Биль, сэръ!— проговорила какъ бы оправдываясь плачущая женщина.

— Такъ вотъ что я вамъ скажу разъ навсегда,— началъ мистеръ Джаггерсъ.— Если вы не знаете, что вашъ Биль въ надежныхъ рукахъ, то я знаю. И если вы будете продолжать являться сюда надодать мн нашимъ Билемъ, то я брошу васъ обоихъ. Заплатили вы Веммику?

— О да, сэръ! Все до копйки.

— Очень хорошо. Вы, значитъ, сдлали все, что отъ васъ требуется. Но скажите еще слово, одно только слово, и Веммикъ отдастъ вамъ ваши деньги назадъ.

Эта страшная угроза заставила обихъ женщинъ сейчасъ же отойти. Теперь оставался одинъ эксцентричный еврей, успвшій уже нсколько разъ поцловать фалду пальто мистера Джаггерса.

— Я не знаю этого человка,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ тмъ же ршительнымъ тономъ.— Что ему нужно?

— Дорогой мой мистеръ Жагерсъ! Я братъ Авраама Лазаруса.

— Кого?— спросилъ мистеръ Джаггерсъ и прибавилъ: — оставьте въ поко мое пальто,

Проситель, прежде чмъ выпустить фалду, поцловалъ ее еще разъ и сказалъ:

— Авраама Лазаруса, по подозрнію насчетъ серебра.

— Вы опоздали,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ.— Я взялся быть адвокатомъ противной стороны.

— Боже мой, мистеръ Жагерсъ! закричалъ, поблднвъ, мой сангвиническій знакомый.— Не говорите, что вы противъ Авраама Лазаруса.

— Да, я противъ него,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ,— дло кончено. Убирайтесь съ дороги.

— Мистеръ Жагерсъ! На полминутки? Мой двоюродный братъ сейчасъ побжалъ къ мистеру Веммику, чтобъ предложить ему какія угодно условія. Мистеръ Жагерсъ! четверть минутки! Если бы вы были такъ любезны отказаться отъ противной стороны, то какова бы ни была плата… мы за деньгами не постоимъ… мистеръ Жагерсъ! мистеръ…

Мой опекунъ отшвырнулъ просителя съ величайшимъ хладнокровіемъ и оставилъ его плясать на тротуар, какъ будто его плиты были раскалены до красна. Безъ дальнйшихъ задержекъ мы добрались до конторы, гд насъ встртилъ клеркъ и незнакомецъ въ плисовой жакетк и мховой шапк.

— Здсь Майкъ,— конфиденціально сообщилъ клеркъ, вставая со своего табурета и подходя къ мистеру Джаггерсу.

— А!— сказалъ мистеръ Джаггерсъ, обращаясь къ незнакомцу, который дернулъ себя за вихорь въ знакъ почтенія, точно быкъ въ ‘Сказк про реполова’, дергающій веревку звонка.— Вашъ человкъ явится сегодня посл обда, да?

— Да, мистеръ Джаггерсъ,— отвчалъ Майкъ голосомъ человка, страдающаго хронической простудой.— Посл немалыхъ хлопотъ, сэръ, я нашелъ наконецъ молодца, который, кажется, подойдетъ.

— Въ чемъ же онъ готовъ присягнуть?

— Да какъ вамъ сказать, мистеръ Джаггерсъ?— отвчалъ Майкъ, утирая носъ своей мховой шапкой.— Пожалуй, что въ чемъ угодно.

Мистеръ Джаггерсъ вдругъ разсвирплъ.

— Я уже предупреждалъ басъ,— сказалъ онъ, направляя свой палецъ на испуганнаго кліента,— что если вы когда-нибудь посмете говорить здсь въ такомъ тон, то послужите хорошимъ примромъ для остальныхъ. Презрнный негодяй! Какъ вы смете говорить мн такія вещи?

Кліентъ смотрлъ испуганно и вмст съ тмъ растерянно, какъ будто не могъ взять въ толкъ, въ чемъ онъ провинился.

— Болванъ!— замтилъ ему вполголоса клеркъ, подталкивая его локтемъ.— Пустая башка! Не могъ сказать наедин!

— Спрашиваю васъ въ послдній разъ, тупоумный вы олухъ,— продолжалъ строго опекунъ,— что будетъ показывать подъ присягой человкъ, котораго вы привели?

Майкъ поглядлъ очень пристально въ лицо моего опекуна, какъ бы разсчитывая прочесть на немъ нужный отвтъ, и сказалъ съ разстановкой:

— Будетъ показывать насчетъ его поведенія, и вообще, что онъ былъ все время вмст съ нимъ и ни на минуту не оставлялъ его въ ту ночь.

— Будьте впередъ осторожнй. Какого званія этотъ человкъ?

Майкъ поглядлъ на свою шапку, на волъ, на потолокъ, поглядлъ на клерка и даже на меня и наконецъ началъ, нервно подергивая губами: ‘Мы одли его, какъ…’ — но опекунъ вдругъ закричалъ:

— Что! Опять, опять!..

— Олухъ!— прошепталъ клеркъ, снова толкнувъ его локтемъ.

Бросивъ кругомъ нсколько растерянныхъ взглядовъ, Майкъ собрался съ духомъ и началъ опять:

— Онъ одтъ, какъ подобаетъ приличному пирожнику. Скоре врод кондитера.

— Онъ тутъ?— спросилъ опекунъ.

— Я оставилъ его за угломъ, онъ тамъ сидитъ на крылечк.

— Скажите ему, пусть пройдетъ мимо этого окна, я хочу на него взглянуть.

Онъ указалъ на окно конторы, и мы вс трое подошли къ нему и стали за шторой. Немного погодя мимо окна шагомъ обыкновеннаго прохожаго прошелъ кліентъ подъ руку съ. огромнымъ, дтиной зврскаго вида, въ короткой полотняной блой куртк и бумажномъ колпак. Этотъ якобы кондитеръ былъ далеко не трезвъ, и синякъ подъ его лвымъ глазомъ отливалъ всми цвтами радуги.

— Скажите ему, чтобъ онъ сейчасъ же убралъ этого свидтеля,— сказалъ опекунъ клерку съ выраженіемъ величайшаго отвращенія,— и спросите, какъ онъ смлъ привести сюда такого субъекта.

Затмъ опекунъ пригласилъ меня въ свою комнату, тамъ онъ принялся наскоро закусывать сандвичами прямо изъ коробки, уничтожая ихъ съ такимъ остервенніемъ, точно своихъ личныхъ враговъ, и запивая хересомъ изъ походной фляжки, и пока закусывалъ, сообщилъ мн, какъ онъ распорядился насчетъ моихъ длъ. Я долженъ былъ отправиться въ Барнардово подворье въ номеръ молодого мистера Покета, куда уже была отправлена кровать для меня, тамъ я долженъ былъ проспать до понедльника, а въ понедльникъ отправиться съ молодымъ Покетомъ къ его отцу и, осмотрвшись, ршить, будетъ ли мн тамъ удобно.

Затмъ мн было сказано, какая сумма назначена мн ежегодно на содержаніе,— сумма оказалась весьма почтенная,— и наконецъ опекунъ вынулъ изъ ящика и вручилъ мн карточки магазиновъ, въ которыхъ я могъ забирать въ кредитъ различныя статьи туалета и все нужное.

— Вы останетесь довольны вашимъ кредитомъ, мистеръ Пипъ,— сказалъ мн опекунъ, отъ котораго несло теперь виномъ, какъ изъ бочки,— но я буду имть всегда возможность контролировать ваши счеты и придерживать васъ, если найду, что вы слишкомъ роскошничаете. Такъ или иначе, вы непремнно свихнетесь съ пути, но вина ужъ будетъ не моя.

Пораздумавъ немного надъ этимъ утшительнымъ отзывомъ, я спросилъ мистера Джаггерса, могу ли я послать за извозчикомъ, но онъ сказалъ, что не стоитъ, такъ какъ до указаннаго подворья очень близко, и если я хочу, то Веммикъ проводитъ меня.

Тутъ я узналъ, что Веммикомъ зовется клеркъ, сидвшій въ контор. На звонокъ прибжалъ сверху другой клеркъ, чтобъ занять мсто Веммика на время его отсутствія, и я вышелъ съ мистеромъ Веммикомъ на улицу, предварительно пожавъ руку моему опекуну.

Мы нашли у конторы новую толпу людей, которымъ Веммикъ холодно, но ршительно заявилъ: ‘Говорю вамъ, что это совершенно безполезно, онъ ни съ однимъ изъ васъ не скажетъ ни слова’. Посл чего мы прошли мимо нихъ и пошли рядомъ дальше.

Глава XXI.

Дорогой я все поглядывалъ на мистера Веммика, мн хотлось разсмотрть его при дневномъ свт. Онъ оказался сухимъ человчкомъ небольшого роста, съ квадратнымъ деревяннымъ лицомъ, словно обтесаннымъ тупымъ долотомъ, на этомъ лиц виднлись какіе-то знаки, которые можно было бы принять за ямочки, если бы матеріалъ былъ понжне, а орудіе потоньше, но которые теперь имли видъ простыхъ зарубокъ. Долото сдлало три или четыре попытки украсить этимъ способомъ носъ мистера Веммика, но отказалось отъ нихъ, не сдлавъ даже усилія хоть сколько-нибудь подчистить свою черновую работу. Судя по безпорядочному состоянію его блья, я принялъ его за холостяка и притомъ такого, который понесъ много тяжелыхъ утратъ, потому что на немъ было по крайней мр четыре траурныхъ кольца, не считая брошки, изображавшей двицу и плакучую иву надъ могилой, украшенной урной. Я замтилъ, кром того, цлую кучу колецъ и печатей на его цпочк, такъ что, онъ весь былъ, повидимому, обремененъ воспоминаніями о потерянныхъ друзьяхъ. У него были блестящіе маленькіе глазки, черные и необыкновенно острые, и тонкія плоскія губы. На мой взглядъ ему могло быть отъ сорока до пятидесяти лтъ.

— Вы первый разъ въ Лондон?— спросилъ меня Веммикъ.

— Въ первый разъ,— отвчалъ я.

— Когда-то и я былъ здсь новичкомъ, смшно даже вспомнить.

— А теперь вы хорошо изучили Лондонъ?

— Еще бы! Я знаю его вдоль и поперекъ.

— Мошенническій городъ, я думаю,— сказалъ я больше, чтобъ поддержать разговоръ, чмъ изъ любознательности.

‘— Въ Лондон васъ могутъ надуть, ограбить, зарзать, впрочемъ вы и везд найдете довольно людей, готовыхъ оказать вамъ такую услугу.

— Если вы имъ врагъ, хотите вы сказать,— замтилъ я, чтобъ сколько-нибудь смягчить рзкость его словъ.

— Къ чему тутъ вражда!— возразилъ мистеръ Веммикъ.— Безъ всякой вражды, просто, чтобъ поживиться.

— Но вдь это еще хуже.

— Вы думаете?— спросилъ Веммикъ.— Я почти того же мннія.

Онъ сдвинулъ шляпу на затылокъ и шелъ съ сосредоточеннымъ видомъ, смотря прямо передъ собой, какъ будто на улицахъ не было ршительно ничего, достойнаго вниманія.

Его ротъ никогда не закрывался, напоминая отверстіе почтоваго ящика, и потому казалось, что онъ всегда улыбался. Мы успли взобраться на Гольборнъ-Гиль, когда я убдился, что это было только механическое подобіе улыбки и что на самомъ дл онъ и не думалъ улыбаться,

— Вы знаете, гд живетъ мистеръ Матью Покетъ?— спросилъ я мистера Веммика.

— Да, въ Гаммерсмит, въ западномъ Лондон,— отвчалъ онъ, мотнувъ въ ту сторону головой.

— Это далеко?

— Миль пять будетъ.

— Вы знакомы съ нимъ?

— Однакожъ вы преловкій слдователь,— замтилъ мистеръ Веммикъ, взглянувъ на меня съ одобрительнымъ видомъ.— Да, я знаю его. Я знаю его!

Въ тон его словъ звучало снисходительное презрніе, и это смутило меня, я все еще посматривалъ искоса на его деревянное лицо, въ надежд прочесть на немъ что-нибудь, что бы смягчило непріятное впечатлніе его послдняго отвта, какъ вдругъ онъ объявилъ, что мы дошли до Барнардова подворья. Это извстіе ничуть не разсяло моего смущенія, потому что я воображалъ Барнардово подворье великолпнымъ отелемъ, содержимымъ мистеромъ Барнардомъ, и въ сравненіи съ которымъ нашъ ‘Голубой Вепрь’ былъ простымъ кабачкомъ. Теперь же оказалось, что Барнардъ безплотный духъ, фикція, а его подворье — грязнйшая куча полуразвалившихся зданій, стиснутыхъ въ вонючемъ углу и скоре пригодныхъ служить клубомъ уличнымъ котамъ.

Мы вошли въ это убжище черезъ калитку и, пройдя узкій дворикъ, очутились посреди унылаго маленькаго сквера, боле похожаго на кладбище, чмъ на скверъ. Здсь были самыя печальныя деревья, самые печальные воробьи, самыя печальныя кошки и самые печальные дома (штукъ шесть числомъ), какіе только мн случалось видть. Окна квартиръ, на которыя были разбиты эти дома, представляли всевозможныя степени разрушенія въ вид изодранныхъ шторъ и занавсокъ, уродливыхъ осколковъ цвточныхъ горшковъ, разбитыхъ стеколъ и всякаго тряпья, а ярлыки съ надписью ‘отдается въ наймы’, ‘отдается въ наймы’,, отдается въ наймы’, уныло глядли на меня изъ пустыхъ комнатъ, точно жаловались, что ни одинъ дуракъ не хочетъ больше сдлаться ихъ злополучнымъ постояльцемъ. И надъ всмъ этимъ запустніемъ, казалось, виталъ мстительный духъ Барнарда, находя слабое утшеніе въ томъ, что его настоящіе жильцы гибли жертвами своихъ невозможныхъ квартиръ и погребались въ его сквер безъ всякихъ христіанскихъ обрядовъ. Зловонное облако сажи и дыма застилало это отверженное чадо Барнарда и посыпало пепломъ его голову, обрекая его на покаяніе и всеобщее презрніе, какъ простую сорную яму. Такъ оно дйствовало на мое чувство зрнія, между тмъ какъ смшанная вонь — отъ помоевъ и сухихъ отбросовъ, отъ мышей и крысъ, клоповъ и конюшенъ, помщавшихся тутъ же,— поражала мое обоняніе и, казалось, взывала ко мн: ‘Ну-ка, поотвдай микстуру Барнарда’.

Такъ безотрадно было осуществленіе этого перваго изъ моихъ большихъ ожиданій, что я съ отчаяніемъ взглянулъ на мистера Веммика.

— А,— сказалъ онъ, не понявъ меня.— Это уединенное мсто напоминаетъ вамъ деревню, и мн тоже.

Онъ повелъ меня въ уголъ двора и оттуда вверхъ по лстниц, производившей такое впечатлніе, какъ будто она, постепенно превращалась въ труху, такъ что въ одинъ прекрасный день верхніе жильцы отворивъ свои двери, должны, были увидть, что они лишеньивсякой возможности, спуститься внизъ. Въ верхнемъ этаж на входной двери красовалась надпись: ‘Мистеръ Покетъ-младшій’, а на ящик для писемъ былъ приклеена записка: ‘Скоро вернется’. Врно онъ не ждалъ васъ такъ скоро,— пояснилъ мн мистеръ Веммикъ и прибавилъ: — Я вамъ больше не нуженъ?

— Нтъ, благодарю васъ,— сказалъ я.

— Такъ какъ ваша касса у меня, то, вроятно, мы будемъ видться довольно часто,— замтилъ онъ.— Добраго утра!

— Добраго утра!

Я протянулъ руку, и мистеръ Веммикъ посмотрлъ на нее, какъ будто подумалъ, что мн чего-нибудь отъ него нужно, потомъ взглянулъ на меня и сказалъ, точно оправдываясь:

— А, да, вы, значитъ, имете привычку жать руку?

Я немного сконфузился, подумавъ, что, можетъ быть, въ Лондон это было не въ мод, но отвтилъ: ‘Да’.

— Я совсмъ отвыкъ отъ этого за послднее время,— сказалъ мистеръ Веммикъ.— Очень радъ нашему знакомству. Добрый день.

Когда мы пожали другъ другу руки, и онъ ушелъ, я приподнялъ окошко на лстниц и чуть не остался безъ головы,— веревки сгнили и рама соскочила внизъ, какъ гильотина, къ счастію моему такъ быстро, что я не усплъ еще высунуть головы. Посл этого чудеснаго избавленія отъ смерти, я удовольствовался туманнымъ обзоромъ двора сквозь толстую пленку грязи, покрывавшую стекла. Я уныло стоялъ у окна и смотрлъ, повторяя себ, уже не знаю въ который разъ, что молва о прелестяхъ Лондона несомннно страшно преувеличена.

Мистеръ Покетъ, очевидно имлъ совсмъ другое понятіе о скорости, чмъ я, мн пришлось по крайней мр полчаса до одури глядть въ окно, и я усплъ написать пальцемъ свое имя на всхъ стеклахъ грязнаго окна, прежде чмъ услышалъ шаги на лстниц. Постепенно глазамъ моимъ предстали: шляпа, лицо, галстукъ, жилетъ, брюки и сапоги юнаго члена общества, занимавшаго въ немъ, повидимому, такое же положеніе, какъ и я. Подъ мышками у него было по бумажному свертку, въ рук корзина съ земляникой, и онъ едва переводилъ духъ.

— Мистеръ Пипъ?— спросилъ онъ.

— Мистеръ Покетъ?— освдомился я.

— Ахъ, Боже мой!— воскликнулъ онъ.— Мн ужасно совстно, но я знаю, что одинъ дилижансъ изъ вашихъ мстъ выходитъ въ полдень, и думалъ, что вы прідете съ нимъ. Впрочемъ — говорю это не въ вид оправданія, вдь и уходилъ-то я ради васъ же. Я думалъ, что, какъ деревенскому жителю, вамъ пріятно будетъ покушать ягодъ посл обда, и я побжалъ за ними на Ковентгарденскій рынокъ.

По одной извстной мн причин я такъ вытаращилъ глаза на мистера Покета, что они чуть не выскочили. Я несвязно поблагодарилъ его за вниманіе и началъ думать, что все это я вижу во сн.

— Боже мой!— воскликнулъ мистеръ Покетъмладшій.— Какъ туго отпирается эта дверь!

Возясь съ дверью, онъ превращалъ въ кисель ягоды, которыя были у него подъ мышкой, и я предложилъ ему подержать ихъ. Онъ передалъ ихъ мн съ любезной улыбкой и принялся сражаться съ дверью, какъ съ какимъ-нибудь дикимъ звремъ. Наконецъ — дверь подалась такъ внезапно, что онъ опрокинулся на меня, я на противоположную дверь, и мы оба засмялись. Но я все еще пялилъ глаза, какъ будто сонъ мой продолжался.

— Пожалуйста, входите,— сказалъ мистеръ Покетъ-младшій.— Позвольте, я пойду впередъ, У меня здсь не казисто, но надюсь, что до понедльника вы проживете довольно сносно. Мой отецъ думалъ, что вамъ пріятне будетъ провести завтрашній день со мною, чмъ съ нимъ, и немного познакомиться съ Лондономъ, что же касается меня, то я съ большимъ удовольствіемъ покажу вамъ Лондонъ. Обдомъ, я увренъ, вы останетесь довольны, его принесутъ изъ нашей кофейной, и на вашъ счетъ долженъ я прибавить,— такъ распорядился мистеръ Джаггерсъ. Помщеніе у васъ будетъ не роскошно, но вдь я самъ добываю свой хлбъ, мой отецъ ничего не можетъ мн давать, да я и не согласился бы брать отъ него. Это вотъ наша гостиная — эти стулья, столы и коверъ присланы мн изъ дому. Скатерть, ложки и судки тоже не мои, а изъ кофейной. Это моя спальня, немножко пропахиваетъ плсенью, но Барнардъ не можетъ безъ плсени. А это вотъ ваша спальня, мебель взята на прокатъ, но на время, я думаю, сойдетъ, но если вамъ, что понадобится, я сбгаю и достану. Квартира совсмъ отдльная, и мы будемъ только вдвоемъ, впрочемъ, надюсь, мы не подеремся… Но, Боже мой, извините, пожалуйста, я совсмъ забылъ, что вы еще держите ягоды. Позвольте, я возьму, право, мн такъ совстно…

Пока я стоялъ противъ мистера Покета-младшаго, передавая ему свертки, я замтилъ, что и его глаза начинаютъ все больше и больше таращиться, и вдругъ онъ откинулся назадъ и закричалъ:

— Боже мой! Да вдь вы тотъ самый мальчикъ, что слонялся тогда въ саду.

— А вы блдный молодой джентльменъ,— сказалъ я.

Глава XXII.

Блдный молодой джентльменъ и я стояли, безмолвно созерцая другъ друга, пока оба, наконецъ, не разразились громкимъ смхомъ.

— Возможно ли! Да неужели это вы?— сказалъ онъ.

— Возможно ли! Да неужели это вы?— сказалъ я.

Тутъ мы снова посмотрли другъ на друга и опять засмялись.

— Ну!— сказалъ добродушно блдный молодой джентльменъ, протягивая мн руку,— надюсь, все забыто, и вы великодушно простите мн, что я васъ поколотилъ.

Изъ этого я заключилъ, что мистеръ Гербертъ Покетъ (такъ звали блднаго молодого джентльмена) все еще немного смшиваетъ свое намреніе съ его исполненіемъ, но отвтъ мой былъ скроменъ, и мы горячо пожали другъ другу руки.

— Судьба въ то время еще не улыбалась вамъ такъ, какъ теперь?— спросилъ Гербертъ Покетъ.

— Нтъ еще,— сказалъ я.

— Нтъ,— подтвердилъ онъ.— Я слышалъ, что это случилось очень недавно. Я и самъ тогда надялся,’что судьба мн улыбнется.

— Въ самомъ дл?

— Да. Миссъ Гевишамъ посылала за мной, чтобы узнать, не понравлюсь ли я ей. Но я ей не понравился.

Я счелъ умстнымъ замтить, что меня это очень удивляетъ.

— Дурной вкусъ,— сказалъ, смясь, Гербертъ,— но это — фактъ. Да, она посылала за мной въ вид пробы, и если бы я выдержалъ испытаніе успшно, то, вроятно, былъ бы теперь обезпеченъ, можетъ быть, даже былъ бы съ Эстеллой, ну, какъ это называется…

— Что такое?— спросилъ я съ внезапной серьезностью.

Онъ раскладывалъ ягоды по тарелкамъ, пока мы говорили, и это отвлекало его вниманіе, потому-то онъ и не нашелъ сразу подходящаго слова.

— Помолвленъ,— пояснилъ онъ, все еще занятый ягодами.— Сговоренъ, обрученъ. Словомъ, что-нибудь въ этомъ род.

— Какъ же вы перенесли вашу неудачу?— спросилъ я.

— О, объ этомъ-то я не горевалъ,— сказалъ онъ.— Она страшная злючка.

— Миссъ Гевишамъ?

— Пожалуй и она, но я говорилъ объ Эстелл. Эта двчонка высокомрна, надменна и капризна до того, что терпнія нтъ. Миссъ Гевишамъ воспитала ее такъ, чтобы она мстила всмъ мужчинамъ.

— Какъ приходится она миссъ Гевишамъ?

— Никакъ,— отвчалъ онъ.— Она просто ея пріемышъ.

— Зачмъ же ей мстить мужчинамъ? И за что?

— Боже мой, разв вы этого не знаете, мистеръ Пипъ?

— Нтъ.

— Да это цлый романъ, только мы отложимъ его до обда. А теперь позвольте мн предложить вамъ одинъ вопросъ: какъ вы тогда попали къ ней?

Я разсказалъ ему, и онъ внимательно выслушалъ меня до конца, но потомъ опять расхохотался и освдомился, очень ли мн было больно потомъ. Я не спросилъ, было ли больно ему, потому что мое мнніе на этотъ счетъ было давно составлено.

— Мистеръ Джаггерсъ вашъ опекунъ?— спросилъ онъ.

— Да.

— Вы знаете, онъ повренный и стряпчій миссъ Гевишамъ и единственный человкъ, который пользуется ея довріемъ?

Это сводило разговоръ на опасную почву. Я отвтилъ съ нескрываемой сдержанностью, что видлъ мистера Джаггерса въ дом миссъ Гевишамъ всего одинъ разъ, именно въ день нашей дуэли, и быль вполн увренъ, что онъ не сохранилъ ни малйшаго воспоминанія объ этомъ свиданіи.

— Онъ былъ такъ обязателенъ, что рекомендовалъ моего отца вамъ въ наставники и самъ явился къ нему съ этимъ предложеніемъ. Конечно, онъ слышалъ объ отц, благодаря своимъ сношеніямъ съ миссъ Гевишамъ. Мой отецъ двоюродный братъ миссъ Гевишамъ, но это не значитъ, чтобъ они были близки, такъ какъ отецъ плохой дипломатъ и не станетъ подольщаться къ ней.

У Герберта Покета было очень простое, открытое обращеніе, подкупавшее въ его пользу. Никогда, ни до, ни посл того, я не встрчалъ человка, у котораго природная неспособность ко всему подлому и низкому такъ ясно выражалась бы въ каждомъ слов и взгляд. Вся его личность дышала надеждой, и въ то же время что-то говорило мн, что онъ никогда не добьется ни успха, ни богатства. Я не могу дать себ отчета, какъ и почему, но только это убжденіе сложилось во мн почти съ первой минуты нашей встрчи, прежде чмъ мы сли за столъ.

Онъ былъ все тотъ же блдный молодой джентльменъ, во всей его особ была разлита какая-то медлительность, не покидавшая его даже въ минуты воодушевленія и веселья и указывавшая на его врожденную слабость. Его нельзя было назвать -красивымъ, но онъ былъ лучше всякаго красавца,— такое у него было пріятное и живое лицо. Его фигура, немного нескладная, какъ и въ то время, когда я такъ безцеремонно угощалъ его своими кулаками, казалась одною изъ тхъ, которыя навсегда остаются легкими и молодыми. Не знаю, изящне ли бы сидло на немъ, чмъ на мн, какое-нибудь произведеніе мистера Трабба, но знаю, что онъ умлъ гораздо лучше носить свое старое платье, чмъ я свой новый, съ иголочки, костюмъ.

Онъ былъ такъ сообщителенъ, что платить ему скрытностью было бы неловко, да и несвойственно нашимъ лтамъ.

Поэтому я разсказалъ ему мою несложную исторію, напирая въ особенности на то, что мн запрещено наводить справки о моемъ благодтел. Кром того, я сказалъ ему, что, такъ какъ я готовился въ кузнецы и ничего не смыслю въ хорошихъ манерахъ, то сочту величайшимъ одолженіемъ съ его стороны, если онъ возьмется указывать мн мои промахи.

— Съ удовольствіемъ,— отвчалъ онъ,— хотя я смло предсказываю, что вы рдко будете нуждаться въ замчаніяхъ. Надюсь, мы часто будемъ вмст, и я былъ бы очень радъ отбросить между нами всякую излишнюю щепетильность. Начните сейчасъ же: сдлайте одолженіе, зовите меня просто Гербертомъ.

Я поблагодарилъ его, согласился и въ свою очередь заявилъ, что меня зовутъ Филиппомъ.

— Мн не нравится ‘Филиппъ’,— сказалъ онъ, улыбаясь.— Это напоминаетъ мальчика изъ добродтельной дтской книжки, который былъ такъ неповоротливъ, что свалился въ прудъ, такъ толстъ, что не могъ открыть глазъ, такъ скупъ, что пряталъ свое пирожное, пока его не подали мыши, или слишкомъ любилъ разорять птичьи гнзда, и въ конц концовъ его съли жившіе поблизости медвди. Знаете, что я придумалъ? Между вами такъ много общаго, и вы были кузнецомъ… Вы не будете противъ?

— Я заране согласенъ на все, что вы мн предложите,— отвчалъ я,— но я васъ не понимаю.

— Согласны вы, чтобы я звалъ васъ Генделемъ? Есть прелестная музыкальная пьеса Генделя, подъ названіемъ: ‘Гармоничный Кузнецъ’.

— Мн очень нравится это имя.

— Итакъ, дорогой Гендель,— сказалъ онъ, повернувшись на звукъ отворяемой двери,— вотъ и обдъ, и я попрошу васъ занять хозяйское мсто, такъ какъ мы обдаемъ на вашъ счетъ.

Но объ этомъ я не хотлъ и слышать, и онъ занялъ первое мсто, а я помстился напротивъ. Обдъ былъ простой, но очень вкусный, а въ то время показался мн настоящимъ пиромъ лордъ-мэра. Особенную, прелесть придавало ему то, что мы обдали вдвоемъ, безъ старшихъ, и притомъ въ необъятномъ Лондон. Нсколько цыганскій характеръ банкета еще боле увеличивалъ его очарованіе, хотя столъ, снабженный всмъ нужнымъ изъ ресторана, представлялъ то, что Пембльчукъ назвалъ бы ‘алтаремъ роскоши’, но зато все остальное напоминало скоре военный бивуакъ, чмъ столовую. Въ виду этого и у лакея явилось поползновеніе ставить на полъ крышки отъ блюдъ (на которыя онъ потомъ спотыкался), топленое масло на кресло, хлбъ на книги, сыръ въ ящикъ для угля, вареную курицу въ сосднюю комнату на мою постель, гд я потомъ, ложась спать, нашелъ изрядное количество застывшей подливки. Все это длало нашъ обдъ восхитительнымъ, и, когда лакей выходилъ изъ комнаты, удовольствіе мое было полное.

Обдъ уже подвигался къ концу, когда я напомнилъ Герберту его общаніе разсказать мн про миссъ Гевишамъ.

— Совершенно врно,— сказалъ онъ,— и я сейчасъ его исполню, но сначала позвольте, Гендель, замтить вамъ, что въ Лондон не принято сть съ ножа, во избжаніе несчастныхъ случаевъ, и что хотя для этой цли предназначается вилка, но и ее не слдуетъ засовывать дальше, чмъ того требуетъ необходимость. Объ этомъ не стоило бы и упоминать, но лучше длать такъ, какъ длаютъ другіе. Ложку также обыкновенно держатъ снизу, а не сверху. Это иметъ дв выгоды. Во-первыхъ, такимъ образомъ вы легче попадаете ложкой въ ротъ (т. е. достигаете главной цли), во-вторыхъ, избавляете вашъ правый локоть отъ необходимости принимать то положеніе, которое онъ обыкновенно принимаетъ, когда вы открываете устрицы.

Онъ сдлалъ это дружеское замчаніе такъ просто и весело, что мы оба захохотали, и я почти не сконфузился.

— А теперь,— продолжалъ онъ,— поговоримъ о миссъ Гевишамъ. Миссъ Гевишамъ, надо вамъ замтить, была балованнымъ ребенкомъ. Мать ея умерла, когда она была еще совсмъ крошка, и отецъ ни въ чемъ ей не отказывалъ. Ея отецъ былъ помщикъ и пивоваръ въ вашихъ краяхъ. Я не знаю, почему пивовареніе считается благороднымъ занятіемъ, во всякомъ случа, неоспоримо одно: вы не можете быть хлбопекомъ, оставаясь джентльменомъ, но можете быть большимъ бариномъ и варить пиво. Мы видимъ это на каждомъ шагу.

— Но вдь джентльменъ не можетъ содержать кабакъ, не правда ли?— сказалъ я.

— Ни въ какомъ случа,— отвчалъ Гербертъ,— но кабакъ можетъ содержать джентльмена. Итакъ, мистеръ Гевишамъ былъ очень богатъ и очень гордъ. Такою же вышла и дочь его.

— Миссъ Гевишамъ была его единственнымъ ребенкомъ?— спросилъ я.

— Имйте терпніе, я сейчасъ къ этому перейду. Нтъ, она была не единственнымъ ребенкомъ,— у нея былъ еще братъ по отцу. Мистеръ Гевишамъ женился тайно во второй разъ, кажется, на своей кухарк.

— Вдь вы сказали, что онъ былъ гордъ,— замтилъ я.

— Онъ и былъ гордъ, любезный Гендель. Потому-то онъ и женился тайно на второй жен, что былъ гордъ, но черезъ нсколько времени она умерла. Сколько я знаю, онъ только посл ея смерти разсказалъ дочери о своемъ поступк, и тогда сынъ былъ принятъ въ семью и помщенъ въ знакомомъ вамъ дом. Съ годами изъ него вышелъ развратникъ, мотъ, головорзъ, однимъ словомъ — негодяй. Отецъ лишилъ было его наслдства, но, умирая, смилостивился и отказалъ ему довольно много, хотя далеко не столько, сколько миссъ Гевишамъ… Выпейте еще рюмочку и кстати позвольте вамъ замтить, что общество, вообще, не требуетъ, чтобы мы опоражнивали посуду такъ добросовстно и опрокидывали рюмки вверхъ дномъ, прямо себ на носъ.

Я сдлалъ это изъ разсянности, заслушавшись его. Я поблагодарилъ его и извинился.

Онъ сказалъ: ‘О, это пустяки’, и продолжалъ:

— Миссъ Гевишамъ сдлалась богатой наслдницей, и на нее стали смотрть, какъ на выгодную партію. Братъ ея имлъ опять хорошее состояніе, но, съ одной стороны, прежніе долги, а съ другой, новыя безумства — вскор снова разорили его. Съ сестрой онъ ссорился гораздо больше, чмъ съ отцомъ, и думаютъ, что въ глубин души онъ питалъ къ ней смертельную ненависть, подозрвая, что она вооружала противъ него Отца. Теперь, мой милый Гендель, я перехожу къ самой страшной части моего разсказа, позволивъ себ предварительно замтить, что салфетка, сколько бы вы ни старались, не можетъ помститься въ стакан.

Я положительно не могу объяснить, съ какой цлью я такъ старательно запихивалъ свою салфетку въ стаканъ, знаю только, что я поймалъ себя на томъ, что съ энергіей, достойной лучшей участи, втискивалъ ее въ это ограниченное пространство. Я опять поблагодарилъ и извинился, онъ опять добродушно отвтилъ: ‘Пожалуйста, не безпокойтесь’, и продолжалъ:

— Теперь на сцен появляется нкій господинъ, гд именно — на скачкахъ, на балахъ или въ другихъ публичныхъ мстахъ — это для насъ не важно. Этотъ господинъ начинаетъ ухаживать за миссъ Гевишамъ.

Я никогда его не видалъ (потому что это случилось двадцать пять лтъ тому назадъ, раньше, чмъ мы съ вами появились на свт), но отецъ говорилъ, что это былъ видный мужчина, въ котораго можно было влюбиться. Но, вмст съ тмъ, только по не- достатку проницательности или изъ упрямства можно было назвать его джентльменомъ, такъ, по крайней мр, утверждалъ мой отецъ. Отецъ убжденъ, что только истинный джентльменъ въ душ можетъ быть джентльменомъ и по наружности. Онъ говоритъ, что никакой лакъ не скроетъ волоконъ дерева, напротивъ, чмъ больше положите вы лаку, тмъ ясне выступятъ волокна. Ну-съ, хорошо! Человкъ этотъ буквально преслдовалъ миссъ Гевишамъ и клялся ей въ любви. Полагаю, что до этого времени она не выказывала особенной нжности чувствъ, но вся нжность, какая у нея была, сосредоточилась на немъ, и она полюбила его страстно. Онъ же, съ своей стороны, систематически эксплоатировалъ ея привязанность, вытягивалъ отъ нея большія суммы денегъ и убдилъ ее купить у брата его часть въ пивоварн (оставленную ему по слабости отцомъ) за огромную цну, подъ тмъ предлогомъ, что, женившись на ней, онъ долженъ быть единственнымъ владльцемъ и распорядителемъ этого дла. Вашъ опекунъ не былъ еще въ то время повреннымъ миссъ Гевишамъ, она же была слишкомъ горда и слишкомъ влюблена, чтобъ принимать чьи-нибудь совты. Вс ея родственники были бдняки и интриганы — вс, кром моего отца, отецъ былъ’ Тоже бденъ, но не льстилъ ей и не завидовалъ ея богатству. Какъ единственный независимый человкъ между ними, онъ предупреждалъ ее, что она слишкомъ многимъ жертвуетъ этому человку и слишкомъ беззавтно подчиняется его власти. При первомъ же удобномъ случа, она отказала моему отцу отъ дома (въ присутствіи жениха), и съ тхъ поръ они больше не видались.

Я вспомнилъ, какъ она сказала: ‘Матью придетъ навстить меня, наконецъ, когда я буду лежать мертвой на этомъ стол’, и спросилъ Герберта, очень ли ожесточенъ противъ нея его отецъ.

— Нимало,— сказалъ онъ,— но она упрекнула его въ присутствіи своего будущаго мужа, что онъ самъ разсчитывалъ на ея богатство, и, явись онъ къ ней теперь, она можетъ подумать, что ея подозрніе было справедливо. Но вернемся къ жениху, чтобы покончить съ этой частью исторіи. День свадьбы былъ назначенъ, внчальное платье готово, проектъ свадебной поздки составленъ, свадебные гости приглашены. Насталъ день свадьбы, но женихъ не явился. Онъ прислалъ ей письмо…

— Которое она получила,— подхватилъ я,— когда одвалась къ внцу, въ двадцать минутъ девятаго?

— Да, минута въ минуту,— сказалъ Гербертъ, кивнувъ головой,— на этомъ времени она потомъ остановила вс свои часы. Что было въ этомъ письм, не могу вамъ сказать, знаю только, что благодаря ему свадьба разстроилась. Оправившись посл тяжкой болзни, она перестала заботиться о дом, довела его до полнаго упадка, это вы и сами знаете, и съ тхъ поръ никогда не видала солнечнаго свта.

— Тутъ и вся исторія?— спросилъ я, немного подумавъ.

— Вся, по крайней мр, насколько она извстна мн, да и эти подробности я узналъ случайно, потому что отецъ мой избгаетъ говорить объ этомъ, и даже, когда миссъ Гевишамъ пригласила меня къ себ, онъ разсказалъ мн только то, что считалъ безусловно необходимымъ. Но вотъ что я забылъ вамъ сказать: подозрваютъ, что человкъ, которому она такъ неудачно доврилась, дйствовалъ въ этомъ дл заодно съ ея братомъ, что между ними былъ заговоръ и что они подлились барышами.

— Странно, отчего онъ не женился на ней и не забралъ всего состоянія?— сказалъ я.

— Можетъ быть, онъ былъ женатъ, и брать ея въ своей жестокой мести особенно разсчитывалъ на тотъ ударъ, который должно было нанести ей это извстіе. Не забудьте, наврное я этого не знаю.

— Что же сталось съ ними обоими?— спросилъ я посл нкоторой паузы.

— Ихъ постигъ еще большій позоръ, если только это возможно: они дошли до послдней степени униженія и впали въ нищету.

— Живы они?

— Не знаю.

— Вы сейчасъ сказали, что Эстелла не родня миссъ Гевишамъ, а пріемышъ. Когда она ее взяла?

Гербертъ пожалъ плечами:

— Когда я въ первый разъ услыхалъ о миссъ Гевишамъ, Эстелла была уже у нея. Больше я ничего не знаю. Теперь, Гендель,— прибавилъ онъ, закончивъ свой разсказъ,— между нами нтъ никакихъ недоразумній: все, что я знаю о миссъ Гевишамъ, знаете и вы.

— И вы также,— отвчалъ я,— знаете все, что знаю я.

— Я вамъ врю. Итакъ, между нами не можетъ быть ни соперничества, ни ссоръ. Что же касается уговора, которымъ обусловливается перемна въ вашей жизни, т. е. обязательства не доискиваться ея виновника, то ручаюсь вамъ, что ни я и никто изъ моихъ близкихъ никогда не заставитъ васъ нарушить его.

Это было сказано съ такою деликатностью, что я почувствовалъ, что мн боле не придется возвращаться къ этому вопросу, хотя бы я прожилъ подъ кровлей его отца годы и годы. И въ то же время слова и тонъ были такъ многозначительны, что мн стало ясно, что и онъ, такъ же какъ и я, считаетъ миссъ Гевишамъ моею благодтельницей.

Я не сообразилъ сначала, что онъ началъ разговоръ объ этомъ предмет съ намреніемъ разъ навсегда покончить съ нимъ и выяснить наши отношенія. Но, почувствовавъ себя необыкновенно легко и весело посл этого разговора, я понялъ, что это было именно такъ. Мы много и весело болтали, и я спросилъ его, между прочимъ, чмъ онъ занимается.

— Я капиталистъ, страхую корабли,— отвчалъ онъ и, замтивъ, что я окинулъ взглядомъ комнату, въ поискахъ за какими-нибудь признаками кораблей или капитала, прибавилъ: — въ Сити.

Я былъ очень высокаго мннія о богатств и значеніи страхователей кораблей въ Сити, а потому съ нкоторымъ страхомъ вспомнилъ, какъ я нкогда повалилъ на спину одного молодого страхователя, какъ подбилъ его предпріимчивый глазъ и разскъ его голову, на которой лежала такая серьезная отвтственность. Но тутъ, къ моему облегченію, ко мн опять вернулась странная увренность, что Гербертъ Покетъ никогда не будетъ имть успха въ жизни, и я успокоился.

— Я не удовольствуюсь помщеніемъ моего капитала только въ страховку кораблей, я куплю нсколько надежныхъ акцій общества страхованія жизни и постараюсь попасть въ директора. Займусь также немножко и горнымъ дломъ. Все это не помшаетъ мн нагрузить нсколько тысячъ тоннъ на мой собственный счетъ: я хочу завести торговлю,— сказалъ онъ разваливаясь на стул,— съ Остъ-Индіей шелкомъ, шалями, пряностями, красками, москательными товарами и цннымъ деревомъ. Это очень интересная торговля.

— И даетъ хорошій процентъ?— спросилъ я.

— Громадный!— отвчалъ онъ.

Я былъ въ недоумніи и подумалъ, что его ожиданія еще больше моихъ.

— Я думаю также,— продолжалъ онъ, засовывая большіе пальцы въ жилетные карманы,— начать торговлю съ Вестъ-Индіей — сахаромъ, табакомъ и ромомъ, и еще съ Цейлономъ, спеціально слоновой костью.

— Вамъ понадобится много кораблей,— сказалъ я.

— Цлый флотъ,— отвчалъ онъ.

Ослпленный обширностью этихъ предпріятій, я спросилъ его, гд въ настоящее время преимущественно торгуютъ застрахованные корабли,

— Я еще не началъ страховать,— отвчалъ онъ, — я еще только присматриваюсь.

Это занятіе какъ-то больше гармонировало съ гостиницей Барнарда, и я произнесъ тономъ убжденія:

— А — а!

— Да, я служу въ контор и присматриваюсь.

— А что контора приноситъ какую-нибудь выгоду?— спросилъ я.

— Кому? Вы хотите сказать молодому человку, который въ ней служитъ?

— Да, вамъ.

— Мн? Н-нтъ, нтъ.

Онъ сказалъ это тономъ человка, тщательно свряющаго свои счеты и осторожно подводящаго балансъ.

— Прямой выгоды для меня нтъ, т. е. я ничего не получаю и долженъ еще содержать себя.

Дйствительно, дло казалось не особенно выгоднымъ, и я покачалъ головою, давая понять, что трудновато сколотить капиталъ при такихъ доходахъ.

— Тутъ важно то,— продолжалъ, между тмъ, Гербертъ,— что вы присматриваетесь. Это очень важно. Вы постоянно въ контор и присматриваетесь.

Меня поразилъ странный выводъ, что необходимо быть непремнно въ контор, чтобы присматриваться, но я безъ возраженій положился на его опытность.

— Придетъ время и вамъ представится выгодный случай,— сказалъ Гербертъ.— Тогда не звайте: ловите его, сколачивайте капиталъ, и дло въ шляп. Разъ капиталъ пріобртенъ, вамъ остается только пустить его въ оборотъ

Это было совершенно то же, что тогда, во время нашей драки въ саду, совершенно то же. Онъ переносилъ свою бдность теперь точь въ точь такъ же, какъ тогда перенесъ пораженіе. Мн казалось, что онъ теперь такъ же принимаетъ вс щелчки и удары судьбы, какъ принималъ мои въ былое время. Было ясно, что въ его квартир имлось только самое необходимое, а все, что получше и что обращало на себя мое вниманіе, оказывалось принесеннымъ ради моего прізда изъ ресторана или еще откуда-нибудь.

И, однако, наживъ въ своемъ воображеніи такое громадное богатство, онъ совсмъ не чванился передо мной, и я былъ ему за это очень признателенъ. Это было пріятнымъ добавленіемъ къ его другимъ пріятнымъ качествамъ, и мы сошлись, какъ нельзя лучше. Вечеромъ мы вышли, чтобы побродить по улицамъ, и побывали за полцны въ театр, на другой день отправились въ церковь Вестминстерскаго аббатства, а посл обда гуляли въ паркахъ, и я все спрашивалъ себя, кто подковываетъ всхъ этихъ лошадей, и думалъ, какъ было бы хорошо, если бъ эта работа досталась Джо.

Мн казалось, что со времени моей разлуки съ Бидди и Джо прошло, по крайней мр, нсколько мсяцевъ. Этому вполн соотвтствовало и мое представленіе о раздлявшемъ насъ разстояніи, и наши болота казались мн очень далекими. Мысль, что еще въ прошлое воскресенье я слушалъ обдню въ нашей старой церкви въ моемъ прежнемъ праздничномъ плать, казалась мн какимъ-то соединеніемъ невозможностей — географическихъ и соціальныхъ, астрономическихъ и хронологическихъ. Но среди многолюдныхъ, пышно освщенныхъ лондонскихъ улицъ меня преслдовали упреки совсти за то, что я покинулъ нашу бдную, старую кухню, и шаги мошенника сторожа, который бродилъ какъ лунатикъ вокругъ Барнардова подворья, притворяясь, что караулитъ его,— тяжело ложились мн на сердце.

Въ понедльникъ утромъ, въ три четверти девятаго, Герберть отправился въ контору показаться (а кстати и присмотрться, какъ я полагаю), и я пошелъ вмст съ нимъ. Онъ предполагалъ выйти оттуда часа черезъ два, чтобъ проводить меня въ Геммерсмитъ, а я долженъ былъ дожидаться его поблизости. Надо полагать, что яйца, изъ которыхъ вылупливались новые страхователи, высиживались въ пыли и тепл, подобно яйцамъ страуса, по крайней мр, если судить по тому, куда эти зарождающіеся гиганты отправлялись въ понедльникъ утромъ. Не могу также сказать, чтобы контора, гд служилъ Гербертъ, была на мой взглядъ удобной обсерваторіей. Она помщалась въ задней части второго этажа, выходившаго на очень неопрятный во всхъ отношеніяхъ дворъ, и упиралась окнами въ задній фасадъ другого дома.

Я прождалъ до двнадцати часовъ и пошелъ на биржу, гд видлъ какихъ-то небритыхъ господъ, сидвшихъ подъ объявленіями объ отход кораблей. Я принялъ ихъ за богатыхъ купцовъ и только никакъ не могъ понять, почему вс они были не въ дух. Когда пришелъ Гербертъ, мы отправились завтракать въ знаменитый ресторанъ, который я очень уважалъ въ то время, но который теперь считаю самымъ жалкимъ изъ европейскихъ предразсудковъ, впрочемъ, даже тогда я не могъ не замтить, что тамъ было гораздо больше мясной подливки на скатертяхъ, ножахъ и плать прислуги, чмъ въ подаваемыхъ мясныхъ блюдахъ. Позавтракавъ очень дешево (если принять въ соображеніе жиръ, который не поставили намъ въ счетъ), мы вернулись въ Барнардово подворье за моимъ чемоданомъ, потомъ наняли карету въ Гаммерсмитъ, куда и явились часа въ три пополудни. Тутъ намъ оставалось пройти очень недалеко до квартиры мистера Покета. Отворивъ калитку, мы очутились въ маленькомъ садик, выходившемъ на рку, гд рзвились дти мистера Покета. И если я не ошибаюсь въ вопрос, гд ни малйшимъ образомъ не затронуты мои личные интересы, то про дтей мистера и мистрисъ Покетъ никакъ нельзя сказать, что они росли или воспитывались въ родительскомъ дом, ибо они тамъ только падали и ушибались.

Мистрисъ Покетъ сидла подъ деревомъ, на садовомъ стул, и читала, положивъ ноги на другой стулъ, а дв няньки глазли по сторонамъ, пока дти играли,

— Мама,— сказалъ Гербертъ,— вотъ мистеръ Пипъ.

Мистрисъ Покетъ привтствовала меня съ видомъ любезнаго достоинства.

— Мастеръ Аликъ и миссъ Дженъ!— закричала дтямъ одна изъ двухъ нянекъ,— зачмъ вы ползли въ кусты? Вотъ упадете въ рку да утонете. Что тогда скажетъ папа?

Въ то же время эта самая нянька подняла носовой платокъ мистрисъ Покетъ и сказала: ‘Это по крайней мр шестой разъ, что вы его роняете, сударыня’. Мистрисъ Покетъ засмялась и сказала: ‘Благодарю, Флопсонъ’, потомъ услась уже только на одномъ стул и снова принялась за книгу. Лицо ея тотчасъ же приняло сосредоточенное и напряженное выраженіе, какъ будто она читала, не отрываясь, цлую недлю, но прочтя съ полдюжины строкъ, она взглянула на меня и сказала: ‘Надюсь, ваша матушка здорова?’ Этотъ неожиданный вопросъ поставилъ меня въ очень затруднительное положеніе, и я завелъ какую-то галиматью, врод того, что если бъ у меня была мать, то, безъ сомннія, она была бы совершенно здорова и очень благодарна за вниманіе и также засвидтельствовала бы свое почтеніе, но тутъ-все та же нянька пришла мн на выручку.

— Опять!— сказала она, поднимая платокъ,— это ужъ, кажется, въ седьмой. Что съ вами сегодня, сударыня!

Мистрисъ Покетъ взяла свой платокъ съ видомъ невыразимаго, удивленія, какъ будто видла его въ первый разъ, потомъ узнавъ его, улыбнулась, сказала: ‘Благодарю, Флопсонъ’, и, забывъ обо мн, снова углубилась въ книгу.

Теперь, имя возможность считать, я нашелъ, что въ наличности было не мене шести маленькихъ Покетовъ, падавшихъ на разные лады. Но только что я усплъ подвести итогъ, какъ услышалъ откуда-то изъ верхнихъ слоевъ воздуха плачевный голосъ седьмого.

— Это бэби,— сказала Флопсонъ такимъ тономъ, какъ будто была страшно поражена.— Ступайте скоре, Миллерсъ.

Миллерсъ, вторая нянька, ушла въ домъ, и мало-по-малу дтскій плачъ утихъ. Мистрисъ Покетъ все это время читала, и меня очень заинтересовало, какая это была книга.

Должно быть, мы ждали здсь мистера Покетъ, во всякомъ случа мы чего-то ждали, и я имлъ случай подмтить одно замчательное явленіе. Какъ только какой-нибудь изъ дтей приближался во время игры къ мистрисъ Покетъ, онъ непремнно, къ ея мимолетному удивленію и къ своему боле продолжительному огорченію, спотыкался и падалъ на нее. Я длалъ различныя предположенія и никакъ не могъ объяснить себ этого удивительнаго явленія, пока наконецъ не явилась Миллерсъ съ ребенкомъ на рукахъ. Ребенокъ былъ переданъ Флопсонъ, и Флопсонъ, передавая его мистрисъ Покегь, тоже споткнулась и упала бы на нее вмст съ ребенкомъ, если бъ мы съ Гербертомъ не подхватили обоихъ.

— Помилосердуй, Флопсонъ!— сказала мистрисъ Покетъ, отрываясь на минуту отъ книги.— Что это вс на меня сегодня падаютъ.

— Сами то вы помилосердуйте, сударыня,— возразила, покраснвъ, Флопсонъ.— Что это у васъ тамъ?

— У меня? Гд?— спросила мистрисъ Покетъ.

— Да это ваша скамеечка! Еще бы не падать, когда вы держите ее подъ платьемъ! Ну-ка, возьмите ребенка, сударыня, а мн отдайте книгу.

Мистрисъ Покетъ послдовала этому совту и принялась неловко подкидывать ребенка, а другія стали прыгать и забавлять его. Но это продолжалось недолго, мистрисъ Покетъ скоро отдала приказъ увести дтей домой и уложить спать. Такимъ образомъ при первомъ же визит я сдлалъ и второе открытіе, а именно, что воспитаніе маленькихъ Покетовъ заключалось не въ однихъ только паденіяхъ, ибо отъ времени до времени разнообразилось еще лежаніемъ.

Въ виду всхъ этихъ обстоятельствъ, когда Флопсонъ и Миллерсъ погнали дтей домой, какъ маленькое стадо ягнятъ, и въ садъ вышелъ мистеръ Покетъ, чтобы познакомиться со мною, я не особенно удивился, что джентльменъ этотъ имлъ нсколько растрепанный видъ и что его сдые волосы были страшно спутаны, будто онъ ничего не умлъ держать въ порядк.

Глава XXIII.

Мистеръ Покетъ сказалъ, что онъ очень радъ меня видть, и выразилъ надежду, что и мн не непріятно видть его, ‘потому что’, прибавилъ онъ и улыбнулся точь въ точь, какъ его сынъ, ‘право, я совсмъ не страшный человкъ’.

Несмотря на свой растерянный видъ и сдые волосы, онъ былъ очень моложавъ и удивительно простъ въ обращеніи. Я говорю ‘простъ’ въ смысл безыскусственности, но было что-то въ высшей степени комическое въ его разсянномъ вид, что доходило бы просто до смшного, если бъ онъ самъ не сознавалъ этого первый. Проговоривъ немного со мной, онъ обернулся къ мистрисъ Покетъ и, заботливо наморщивъ свои прекрасныя черныя брови, спросилъ: ‘Белинда, ты здоровалась съ мистеромъ Пипомъ?’ Она взглянула на минуту изъ-за книги, сказала ‘да’ и, разсянно улыбнувшись, спросила, люблю ли я померанцевую воду. Такъ какъ вопросъ этотъ не имлъ ни близкаго, ни даже самаго отдаленнаго отношенія ни къ предыдущему, ни къ послдующему разговору, то я понялъ его просто какъ попытку снизойти до общаго разговора.

Черезъ нсколько часовъ я узналъ, что мистрисъ Покетъ была единственная дочь нкоего случайнаго кавалера, составившаго себ ни на чемъ неоснованное убжденіе, будто его покойный отецъ непремнно былъ бы баронетомъ, если бы этому кто-то не воспротивился, изъ совершенно личныхъ побужденій. Кто именно воспротивился — король ли, первый ли министръ, лордъ канцлеръ или архіепископъ Кентерберійскій,— теперь не припомню, да едва ли когда-нибудь и зналъ, но только отецъ мистрисъ Покетъ, на основаніи этого предполагаемаго факта, считалъ себя въ родств со знатью всего міра. Кажется, и самъ-то онъ былъ произведенъ въ кавалеры за то, что взялъ приступомъ англійскую грамматику въ одномъ отчаянномъ адрес на веленевой бумаг, который вмст съ лопаткой и известкой онъ поднесъ какой-то королевской особ, при закладк какого-то зданія. Но почему бы то ни было, а мистрисъ Покетъ съ самой колыбели воспитывалась, какъ будущая достойная супруга титулованной особы, вслдствіе чего ее тщательно оберегали отъ пріобртенія какихъ бы то ни было плебейскихъ хозяйственныхъ познаній.

Присмотръ и опека, учрежденные здравомыслящимъ родителемъ надъ молодой двушкой, были такъ успшны, что изъ нея вышла богатая свтскими талантами, но совершенно безпомощная и безполезная женщина. Обладая такими счастливыми данными, она, во цвт своей юности, встртилась съ мистеромъ Покетомъ, который тоже былъ тогда во цвт юности и еще не поршилъ окончательно, возссть ли ему на канцлерскомъ мст или увнчать свою голову епископской митрой. Такъ какъ выборъ этотъ былъ для него только вопросомъ времени, то они съ мистрисъ Покетъ ухватили время за хохолъ (который давно слдовало подстричь, ибо онъ былъ черезчуръ длиненъ) и повнчались тайкомъ отъ здравомыслящаго родителя. Здравомыслящій родитель, не имвшій возможности ни дать, ни отнять ничего, кром своего благословенія, щедро вручилъ имъ этотъ даръ посл непродолжительнаго сопротивленія и объявилъ мистеру Покету, что жена его — ‘сокровище, достойное принца’. Мистеръ Покетъ помстилъ это сокровище въ обыденную житейскую среду и, надо полагать, оно принесло ему довольно скудный процентъ. Тмъ не мене мистрисъ Покетъ навсегда осталась предметомъ какого-то страннаго сожалнія, потому что не вышла за титулованную особу, а мистеръ Покетъ.— предметомъ сострадательной укоризны за то, что не былъ титулованной особой.

Мистеръ Покетъ повелъ меня въ домъ и показалъ мн мою спальню, очень хорошенькую и меблированную такъ, что она могла съ удобствомъ служить мн и гостиной. Потомъ онъ постучался въ двери двухъ сосднихъ такихъ же комнатъ и представилъ меня ихъ обитателямъ, Дремлю и Стартопу. Дремль, старообразный молодой человкъ съ тяжеловсной фигурой, насвистывалъ какой-то мотивъ. Стартопъ, моложе и лтами, и видомъ, читалъ, поддерживая голову руками, какъ будто боялся, что она лопнетъ отъ чрезмрнаго переполненія знаніями.

Съ перваго взгляда было видно, что мистеръ и мистрисъ Покетъ состояли подъ чьей-то опекой, это до такой степени бросалось въ глаза, что меня очень интриговало, кто былъ постояннымъ хозяиномъ дома и милостиво позволялъ имъ жить въ немъ, пока я не открылъ, что этой таинственной силой была ихъ прислуга. Очень можетъ быть, что это былъ удобный способъ избгать всякаго рода хлопотъ, но обходился онъ довольно дорого, потому что прислуга при такихъ условіяхъ считала своей священной обязанностью хорошо сть и пить и принимать на кухн большое общество гостей. Она удляла, правда, очень приличный обдъ мистеру и мистрисъ Покетъ, но мн все-таки всегда казалось, что въ этомъ дом гораздо выгодне быть пансіонеромъ на кухн, разумется, для того, кто могъ постоять за себя, потому что черезъ недлю приблизительно посл моего прізда одна дама, наша сосдка, лично незнакомая семейству, увдомила его письмомъ, что она была свидтельницей, какъ Миллерсъ била младшаго ребенка. Получивъ это письмо, мистрисъ Покетъ скромно огорчилась, залилась слезами и сказала, что ршительно не [понимаетъ, отчего это сосди такъ любятъ путаться въ чужія дла

Я постепенно узналъ, преимущественно отъ Герберта, что мистеръ Покетъ воспитывался въ Гарро и въ Кембридж и даже отличился тамъ, но, рано женившись на мистрисъ Покетъ, испортилъ свою карьеру и сдлался учителемъ. Подготовивъ къ экзаменамъ нсколькихъ балбесовъ, родители которыхъ, люди вліятельные, всегда общали оказать наставнику протекцію и всегда забывали свое общаніе, какъ только ихъ сынки удачно сдавали экзамены, онъ бросилъ это скучное занятіе и переселился въ Лондонъ. Здсь, посл цлаго ряда разочарованій и неудачъ, онъ снова занялся шлифовкой юныхъ умовъ, проходилъ литературу съ тми, кто почему-либо не усплъ осилить эту часть общеобразовательнаго курса, зубрилъ съ другими по всмъ спеціальностямъ, подготовляя ихъ для разныхъ экстраординарныхъ случаевъ, составлялъ журнальныя компиляціи, исправлялъ чужія сочиненія и такимъ образомъ, при помощи кое-какихъ скудныхъ собственныхъ средствъ, поддерживалъ домъ, въ которомъ мы жили.

У мистера и мистрисъ Покетъ была сосдка, вдова, очень льстивая особа, обладавшая такимъ мягкимъ характеромъ, что она всмъ сочувствовала, со всми соглашалась, всхъ благословляла и всегда готова была улыбаться или плакать, смотря по обстоятельствамъ. Звали ее мистрисъ Койлеръ, и я въ первый же день имлъ честь вести ее къ столу. Она еще на лстниц сообщила мн, что милая мистрисъ Покетъ очень огорчается тмъ обстоятельствомъ, что милый мистеръ Покетъ принужденъ держать у себя воспитанниковъ. Разумется, это отнюдь не распространяется на меня, прибавила она въ порыв любви и откровенности посл пятиминутнаго знакомства со мной, и если бъ вс воспитанники походили на меня, то объ огорченіи не было бы и рчи.

— Но милая мистрисъ Покетъ,— продолжала мистрисъ Койлеръ,— посл своего тяжелаго разочарованія въ молодости — о, я отнюдь не виню въ этомъ милаго мистера Покета — такъ нуждается въ роскошной элегантной обстановк.

— Конечно, мэмъ,— прервалъ я ее: я испугался, что она заплачетъ.

— И у нея такія аристократическія наклонности…

— Да, мэмъ,— сказалъ я опять, съ тмъ же благимъ намреніемъ,

— Просто ужасно при такихъ условіяхъ,— продолжала мистрисъ Койлеръ,— что милый мистеръ Покетъ не можетъ посвящать милой мистрисъ Покетъ все свое время и вниманіе.

Я невольно подумалъ, что было бы еще ужасне, если бъ мясникъ не удлялъ милой мистрисъ Покетъ ни капли своего времени и вниманія, но ничего не сказалъ, ибо мое собственное вниманіе было поглощено странными манерами моей дамы.

За столомъ, пока я добросовстно занимался своимъ ножомъ, вилкой, ложкой, стаканомъ и другими орудіями самоистребленія, я узналъ изъ разговора между мистрисъ Покетъ и Дремлемъ, что имя христіанское этого джентльмена — Бентли, и что онъ ближайшій (если миновать еще боле близкаго) наслдникъ одного баронета. Дале выяснилось, что книга, которую мистрисъ Покетъ читала въ саду — родословная книга, и что мистрисъ Покетъ твердо знаетъ годъ и число, когда ея ддушка долженъ былъ бы попасть въ эту книгу, если бъ ему суждено было занять въ ней мсто. Дремлъ говорилъ немного (онъ даже показался мн надутымъ), но въ тон его немногихъ словъ звучало сознаніе своего превосходства и уваженіе къ мистрисъ Покетъ, какъ къ женщин и ровн ему по общественному положенію. Никто, кром ихъ самихъ да льстивой мистрисъ Койлеръ, не интересовался этой бесдой, мн даже казалось, что Герберту она была положительно непріятна, достоврно только, что она грозила затянуться надолго, если бъ не явился мальчишка-лакей съ извстіемъ о домашнемъ несчастій. Оказалось, что кухарка куда-то запрятала и не можетъ найти говядину. Тутъ я увидлъ въ первый разъ, къ великому своему удивленію, какъ мистеръ Покетъ облегчилъ свою душу весьма страннымъ движеніемъ, сильно поразившимъ меня своею оригинальностью, впрочемъ остальные присутствующіе не обратили на него никакого вниманія, да и я съ теченіемъ времени привыкъ къ нему, какъ и вс. Онъ положилъ ножъ и вилку, которыми только что лъ, запустилъ об руки въ свои всклокоченные волосы и, повидимому, изо всхъ силъ старался поднять себя на воздухъ. Продлавъ этотъ маневръ и не достигнувъ желаемаго результата, онъ преспокойно принялся опять за ду.

Между тмъ мистрисъ Койлеръ перемнила предметъ разговора и принялась льстить мн. Сначала мн это понравилось, но лесть была такъ груба, что скоро мн надола. У нея была какая-то зминая манера приставать къ человку, когда она разсыпалась передо мной и увряла, что страшно интересуется моей родиной и друзьями, которыхъ я тамъ оставилъ, мн такъ и казалось, что она сейчасъ выпуститъ жало, а когда она накидывалась на Стартопа (который говорилъ съ ней очень мало) или на Дремля (который едва ей отвчалъ), то я завидовалъ имъ обоимъ за то, что они сидятъ на противоположномъ конц стола.

Посл обда привели дтей, и мистрисъ Койлеръ принялась расточать восторженныя похвалы ихъ глазамъ, носамъ и ногамъ — превосходный педагогическій пріемъ, въ высшей степени способствующій умственному развитію ребенка. Ихъ было четыре двочки и два мальчика, не считая бэби, который могъ быть и тмъ и другимъ, и его ближайшаго преемника, который не былъ пока ни тмъ, ни другимъ. Флопсонъ и Миллерсъ привели всю эту компанію такъ, какъ будто он были не няньки, а сержанты, навербовавшіе солдатъ въ различныхъ мстахъ и доставившіе ихъ куда слдуетъ для внесенія въ списки, а мистрисъ Покетъ осматривала свое потомство — этихъ будущихъ лордовъ и леди — съ видомъ человка, который имлъ, правда, удовольствіе видть ихъ и раньше, но ршительно не знаетъ, ни кто они, ни откуда и зачмъ явились.

— Ну, сударыня, дайте-ка мн вашу вилку и возьмите бэби,— сказала ей Флопсонъ.— Да не берите его такъ, а то онъ попадетъ головой подъ столъ.

Внявъ этому совту, мистрисъ Покетъ взяла ребенка иначе и ударила его головой объ столъ такъ, что вс присутствующіе почувствовали этотъ ударъ.

— Боже, Боже мой!— воскликнула Флопсонъ.— Отдайте его мн, сударыня, а вы, миссъ Дженъ, идите и потанцуйте передъ нимъ.

Одна изъ двочекъ, совсмъ крошка, очевидно рано взявшая на себя обязанность заботиться о другихъ, вскочила съ своего мста и принялась прыгать и танцовать передъ ребенкомъ, пока тотъ не пересталъ плакать и не засмялся. За нимъ засмялись и вс дти и мистеръ Покетъ (два раза пытавшійся за это время поднять себя за волосы), мы вс тоже засмялись, и всмъ стало весело.

Тогда Флопсонъ, согнувъ ребенка подъ прямымъ угломъ, какъ куклу, благополучно усадила его на колни къ мистрисъ Покетъ и дала ему въ руки щипчики для орховъ, строго наказавъ мистрисъ Покетъ смотрть, чтобъ онъ не выкололъ себ глазъ, и не мене строго возложивъ ту же обязанность и на миссъ Дженъ. Затмъ об няньки вышли изъ комнаты и подняли на лстниц шумную возню съ мальчишкой, который раньше прислуживалъ за столомъ и теперь растерялъ въ этой возн половину своихъ пуговицъ.

Я испытывалъ сильное безпокойство, когда мистрисъ Покетъ снова пустилась въ разсужденія по поводу двухъ баронетствъ, наслаждаясь при этомъ апельсиномъ, который она аккуратно разнимала на части и макала въ подслащенное вино, совершенно позабывъ о бывшемъ у нея на колняхъ ребенк, который продлывалъ со щипчиками ужасныя вещи. Наконецъ маленькая Дженъ, замтивъ какая опасность грозитъ его головк, тихонько встала со стула и при помощи разныхъ остроумныхъ уловокъ выманила у него опасное орудіе. Мистрисъ Покетъ, которая какъ разъ въ это время дола свой апельсинъ, не одобрила этой мры.

— Негодная двчонка! Какъ ты смешь? Иди и сейчасъ же сядь на свое мсто.

— Но, мама милая,— прошептала двочка,— бэби могъ выколоть себ глазъ.

— Какъ ты смешь такъ говорить со мной?— возразила мистрисъ Покетъ.— Иди и садись на свой стулъ.

Негодованіе мистрисъ Покетъ было до того подавляюще, что даже я почувствовалъ смущеніе, какъ будто до нкоторой степени и самъ былъ его причиной.

— Белинда,— замтилъ мистеръ Покетъ съ другого конца стола,— какъ можешь ты быть такъ неразсудительна? Вдь Дженъ вмшалась, жаля ребенка.

— Я никому не позволю вмшиваться,— сказала мистрисъ Покетъ.— Удивляюсь право, Матью, какъ ты можешь подвергать меня такимъ униженіямъ.

— Боже мой!— воскликнулъ мистеръ Покетъ съ полнымъ отчаяніемъ.— Дти могутъ до смерти убить себя щипцами, и никто не смй вмшиваться!

— Я не позволю вмшиваться Дженъ,— сказала мистрисъ Покетъ, величественно взглянувъ на эту невинную маленькую преступницу.— Надюсь, я еще помню, кто былъ мой ддушка. Дженъ! Что мн твоя Дженъ!..

Мистеръ Покетъ опять запустилъ руки въ волосы и на этотъ разъ въ самомъ дл приподнялъ себя на нсколько дюймовъ отъ стула.

— Слышите!— воскликнулъ онъ безпомощно, взывая къ стихіямъ.— Дти могутъ убить себя до смерти щипцами ради поддержанія достоинства какого-то ддушки!

Затмъ онъ опустился на стулъ и замолчалъ.

Пока шли эти семейныя недоразумнія, мы не сводили глазъ со скатерти. Затмъ наступила пауза, и все это время честный и неугомонный бэби кричалъ и тянулся къ маленькой Дженъ, бывшей, повидимому, единственнымъ человкомъ изъ всей семьи (исключая прислуги), котораго онъ хорошо зналъ.

— Мистеръ Дремль,— сказала мистрисъ Покетъ,— будьте такъ любезны, позвоните Флопсонъ. Ты, Дженъ, непочтительный ребенокъ, и потому изволь отправляться спать. Ну, милочка бэби, пойдемъ съ мамой.

Но бэби былъ сама честность и запротестовалъ изъ всхъ силъ. Онъ выпятилъ животикъ, перевсился черезъ руку мистрисъ Покетъ, показавъ публик вмсто своего нжнаго личика пару толстенькихъ въ вязаныхъ башмачкахъ ножекъ, и наконецъ былъ унесенъ въ припадк сильнаго гнва. И онъ добился таки своего, ибо черезъ нсколько минуть я видлъ въ окно, какъ его нянчила маленькая Дженъ.

Остальныя пятеро дтей остались у обденнаго стола, такъ какъ у Флопсонъ нашлось какое-то другое занятіе, а больше до нихъ никому не было дла. Такимъ образомъ я имлъ возможность прослдить отношенія между дтьми и отцомъ. Мистеръ Покетъ со своими растрепанными волосами и съ усиленнымъ выраженіемъ растерянности на лиц нсколько минутъ внимательно глядлъ на нихъ, какъ будто ршительно не могъ понять, какимъ образомъ они очутились на хлбахъ въ этомъ дом, и почему судьба водворила ихъ именно у него, затмъ, съ разсянно-задумчивымъ видомъ миссіонера, задалъ имъ нсколько вопросовъ. У маленькаго Джо спросилъ, отчего у него дыра на манжетк, на что послдній отвтилъ: ‘Папа, Флопсонъ собиралась зашить, когда ей будетъ время у маленькой Фанни освдомился, съ чего у нея сдлалась ногтода, и маленькая Фанни сказала: ‘Папа, Миллерсъ хотла приложить пластырь, если не забудетъ’. Тутъ онъ почувствовалъ приливъ родительской нжности, далъ каждому по шиллингу и веллъ идти играть, а когда они ушли, сдлалъ энергичную попытку приподнять себя за волосы и пересталъ думать объ этой грустной матеріи.

Вечеромъ мы похали кататься по рк. У Дремля и Стартопа было по лодк, и я ршилъ тоже завести свою и заткнуть ихъ за-поясъ. Я былъ довольно ловокъ во всхъ упражненіяхъ, которыми обыкновенно занимаются деревенскіе мальчики, но такъ какъ мн не доставало изящества пріемовъ для катанія по Темз (не говорю про другія воды), то я немедленно взялъ себ въ руководители призового гребца, у котораго была лодка на нашей пристани и котораго мн рекомендовали мои новые товарищи. Этотъ практическій авторитетъ очень сконфузилъ меня, объявивъ, что у меня руки, какъ у кузнеца. Если бъ онъ подозрвалъ, что этотъ комплиментъ едва не стоилъ ему потери ученика, я думаю, онъ оставилъ бы его при себ.

Посл катанія насъ ожидалъ ужинъ, который вроятно, доставилъ бы намъ удовольствіе, не случись тутъ одного непріятнаго домашняго происшествія. Мистеръ Покетъ былъ въ отличнйшемъ расположеніи духа, какъ вдругъ явилась горничная и сказала:

— Извините, сэръ, мн нужно съ вами поговорить.

— Поговорить съ вашимъ господиномъ?— спросила мистрисъ Покетъ, мгновенно ополчаясь за свое достоинство.— Какъ это могло прійти вамъ въ голову? Идите и переговорите съ Флопсонъ или скажите мн въ другой разъ.

— Извините, сударыня,— отвчала горничная,— но мн необходимо переговорить съ бариномъ, и теперь же.

Мистеръ Покетъ вышелъ изъ комнаты, и мы постарались какъ-нибудь провести время до его возвращенія.

— Удивительныя вещи творятся у насъ, Белинда!— сказалъ мистеръ Покетъ, возвращаясь грустный и озабоченный.— Въ кухн на полу лежитъ безъ чувствъ пьяная кухарка, а въ буфет у нея припрятанъ въ узл большой кусокъ свжаго масла, который она стащила, чтобы продать.

Мистрисъ Покетъ тотчасъ же очень любезно приняла это горячо къ сердцу и сказала:

— Все это продлки этой противной Софьи.

— Что ты хочешь этимъ сказать, Белинда?— спросилъ мистеръ Покетъ.

— Это сказала теб Софья. Разв я не видла своими глазами и не слышала своими ушами, какъ она вошла сюда и объявила, что хочетъ говорить съ тобой?

— Но вдь она водила меня внизъ, Белинда,— возразилъ мистеръ Покетъ,— и я самъ видлъ и кухарку, и масло.

— И ты еще защищаешь ее, Матью, когда она заводитъ вс эти исторіи!

Мистеръ Покетъ застоналъ.

— Разв затмъ я внучка моего ддушки, чтобъ меня считали ни во что въ моемъ собственномъ дом?— продолжала мистрисъ Покетъ.— Къ тому же кухарка всегда была хорошая, почтенная женщина, и, когда нанималась, такъ искренно сказала мн, что я рождена быть герцогиней.

Мистеръ Покетъ стоялъ у дивана и повалился на него съ видомъ умирающаго гладіатора. Все еще оставаясь въ этой поз, онъ сказалъ мн глухимъ голосомъ: ‘Покойной ночи, мистеръ Пипъ’, когда я, отправляясь спать, подошелъ къ нему проститься.

Глава XXIV.

Дня черезъ два или черезъ три посл того, какъ я устроился въ своей комнат, побывалъ нсколько разъ въ Лондон и заказалъ своимъ поставщикамъ все, что мн было нужно, у меня съ мистеромъ Покетомъ произошла довольно продолжительная бесда. Онъ зналъ больше меня о предстоявшей мн будущности, потому что, по его словамъ, мистеръ Джаггерсъ говорилъ ему, что меня не предназначаютъ ни для какой профессіи, и что я долженъ быть воспитанъ такъ, чтобы стоять въ уровн съ молодыми людьми зажиточныхъ семействъ. Я, конечно, согласился съ нимъ, такъ какъ не имлъ никакихъ данныхъ для протеста.

Онъ совтовалъ мн посщать нкоторыя учебныя заведенія для пріобртенія элементарныхъ свдній, въ которыхъ я нуждался, и брался разъяснять мн все непонятное и вообще руководить моими занятіями. Онъ надялся, что при внимательномъ отношеніи къ длу мн не встртится особенныхъ трудностей, и что я скоро буду въ состояніи ограничиваться исключительно его содйствіемъ.

Все это онъ говорилъ такъ хорошо и просто, что пріобрлъ полное мое довріе, и я могу теперь же сказать, что и потомъ онъ исполнялъ всегда свои обязанности по отношенію ко мн такъ равностно и честно, что заставлялъ и меня такъ же честно и ревностно относиться къ нему. Если бъ онъ выказывалъ равнодушіе ко мн, какъ учитель, я безъ сомннія отвчалъ бы ему тмъ же, какъ ученикъ, но онъ не давалъ мн ни малйшаго повода къ такому отношенію, и мы оба честно исполняли свои обязанности, я при этомъ забывалъ вс смшныя его стороны и видлъ въ немъ только серьезнаго, добросовстнаго и добраго наставника.

Когда наши отношенія такимъ образомъ опредлились, и я сталъ серьезно заниматься, мн пришло въ голову, что, еслибъ я могъ удержать за собой мою комнатку въ Барнардовомъ подворь, моя жизнь была бы разнообразне, а мои манеры конечно не пострадали бы отъ общества Герберта. Мистеръ Покетъ ничего не имлъ противъ этого, но сказалъ, что я долженъ прежде всего спросить согласія моего опекуна. Я догадался, что его деликатное отношеніе къ этому вопросу происходило отъ того, что съ осуществленіемъ моего плана сокращались расходы Герберта на наемъ квартиры. Поэтому я отправился въ Литль-Бритенъ и передалъ мое желаніе мистеру Джаггерсу.

— Если бъ я могъ купить мебель, взятую теперь для меня на прокатъ, и пріобрсти еще нсколько необходимыхъ вещей,— сказалъ я,— я былъ бы тамъ совсмъ, какъ дома.

— Такъ, такъ. Я вдь вамъ предсказывалъ, что вы не остановитесь на маломъ,— замтилъ мистеръ Джаггерсъ съ отрывистымъ смхомъ.— Ну, сколько же вамъ нужно?

Я отвчалъ, что не знаю.

— Однако все таки сколько? Пятьдесятъ фунтовъ?

— О, этого много.

— Такъ пять фунтовъ?

Это была другая крайность, и я сконфуженно отвтилъ: — Нтъ, больше.

— Больше, э?— спросилъ мистеръ Джаггерсъ и въ ожиданіи моего отвта запустилъ руки въ карманы, скривилъ голову на бокъ и устремилъ глаза на противоположную стну.— Ну сколько же больше?

— Мн очень трудно опредлить сумму,— отвчалъ я нершительно.

— Трудно, но нужно,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ.— Ну давайте ршать вмст. Дважды пять фунтовъ — мало? Трижды пять? Четырежды пять?..

Я сказалъ, что этой суммы, я думаю, будетъ вполн достаточно.

— Вы говорите, четырежды пять фунтовъ будетъ вполн достаточно?— переспросилъ мистеръ Джаггерсъ, намарщивая брови.— Ну-съ, а сколько это выйдетъ?

— Сколько выйдетъ?

— Да,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ,— сколько это составитъ?

— Я полагаю, что это и по-вашему составитъ двадцать фунтовъ,— сказалъ я, улыбаясь.

— Сколько это будетъ по-моему — не ваше дло, мой милый, я желаю знать, сколько это будетъ по вашему,— проговорилъ мистеръ Джаггерсъ, лукаво покачивая головой.

— Конечно, двадцать фунтовъ.

— Веммикъ,— крикнулъ Джаггерсъ, отворяя дверь въ контору,— возьмите росписку съ мистера Пипа и выдайте ему двадцать фунтовъ.

Такая строгая точность въ манер вести дла произвела на меня очень сильное и нельзя сказать чтобы пріятное впечатлніе. Мистеръ Джаггерсъ никогда не смялся, но онъ носилъ большіе лакированные сапоги со скрипомъ, и часто, когда онъ стоялъ передъ вами, ожидая отвта, слегка покачиваясь и опустивъ свою большую голову со сморщенными бровями, эти сапоги скрипли, точно смялись за него сухимъ, подозрительнымъ смхомъ.

Посл нашего разговора онъ ушелъ изъ конторы, и такъ какъ Веммикъ былъ въ очень веселомъ и разговорчивомъ настроеніи духа, то я сказалъ ему, что ршительно не понимаю обращенія мистера Джаггерса,

— Скажите это ему,— замтилъ Веммикъ,— и онъ приметъ вашъ отзывъ за комплиментъ, онъ вовсе не желаетъ, чтобъ вы его понимали. О это не касается его частныхъ отношеній,— прибавилъ онъ, замтивъ мое удивленіе,— а только профессіональныхъ, исключительно профессіональныхъ.

Веммикъ сидлъ за своей конторкой, закусывая сухимъ жесткимъ бисквитомъ, который отправлялъ по кусочкамъ въ свой плоскій, широкій ротъ, какъ письма въ почтовый ящикъ.

— Мн всегда кажется,— продолжалъ Веммикъ,— будто онъ понаставилъ капкановъ на людей и ждетъ.Хлопъ! пружинка соскочила, глядишь, человкъ и попался.

Не останавливаясь на томъ обстоятельств, что едва ли капканы на людей могутъ считаться въ числ пріятныхъ сторонъ человческой жизни, я замтилъ только, что мистеръ Джаггерсъ долженъ быть очень знающій человкъ.

— Умъ глубокій, какъ Австралія,— сказалъ Веммикъ и показалъ перомъ на полъ конторы, давая этимъ понять, что Австралія помщается на противоположной отъ насъ точк земного шара, и такимъ образомъ поясняя свое сравненіе.— Если есть что-нибудь еще глубже, такъ это онъ,— добавилъ Веммикъ, принимаясь снова писать.

Тогда я сказалъ, что вроятно дла мистера Джаггерса идутъ хорошо, и Веммикъ отвчалъ: — Ве-ли-колпно!

На мой вопросъ сколько у нихъ клерковъ, онъ отвтилъ:

— Мы не особенно гоняемся за клерками, потому что нтъ другого Джаггерса, а публика желаетъ имть дло непосредственно съ нимъ. Насъ всего четверо. Желаете видть остальныхъ? Вдь вы здсь свой человкъ, смю сказать.

Я принялъ предложеніе. Веммикъ отправилъ въ почтовый ящикъ остатки бисквита, выдалъ мн деньги изъ кассы, помщавшейся въ несгораемомъ шкапу, ключъ отъ котораго онъ хранилъ гд-то за спиной и вытаскивалъ изъ-за воротника точно желзную косичку, и мы отправились на верхъ. Домъ былъ темный и ветхій, и засаленныя спины, оставившія жирные слды на стн комнаты мистера Джаггерса, казалось, много лтъ терлись о стны этой лстницы.

Въ передней комнат перваго этажа одинъ изъ клерковъ, представляющій изъ себя нчто среднее между кабатчикомъ и крысоловомъ, высокій, блдный, опухшій человкъ, былъ занятъ серьезной бесдой съ тремя или четырьмя оборванными личностями и обращался съ ними такъ же безцеремонно, какъ, повидимому, обращались здсь со всми, содйствовавшими наполненію сундуковъ мистера Джаггерса.

‘Составляютъ показанія для Бейли’ {Old Bailey — уголовный судъ.}, пояснилъ Веммикъ, когда мы вышли. Въ комнат, этажомъ выше, другой клеркъ, похожій на отощавшаго террьера съ длинными космами волосъ по плечамъ (точно его забыли остричь, когда онъ былъ щенкомъ), былъ занятъ тмъ же самымъ дломъ съ подслповатымъ субъектомъ, котораго Веммикъ отрекомендовалъ мн, какъ плавильщика, прибавивъ, что онъ всегда иметъ раскаленный тигель на-готов и можетъ расплавить все, что угодно. Въ ту минуту онъ весь обливался потомъ, какъ будто продлывалъ надъ собою чудеса своего искусства. Въ задней комнат широкоплечій человкъ съ распухшей щекой, обвязанной грязной фланелью, и въ старомъ черномъ сюртук со слдами усиленной чистки, согнувшись въ три погибели, готовилъ для личнаго употребленія мистера Джаггерса копіи съ замтокъ, составленныхъ двумя другими присутствовавшими здсь джентльменами.

Тутъ была и вся контора. Когда мы сошли внизъ, Веммикъ привелъ меня въ кабинетъ моего опекуна и сказалъ: — Съ этой комнатой вы уже знакомы.

— Скажите пожалуйста, чьи это изображенія?— обратился я къ нему, когда два бюста съ отвратительно искривленными лицами снова бросились мн въ глаза.

— Это?— спросилъ Веммикъ, становясь на стулъ и смахивая пыль съ отвратительныхъ головъ, прежде чмъ снять ихъ съ полки.— Это дв знаменитости. Извстнйшіе изъ нашихъ кліентовъ, доставившіе намъ громкую славу. Вотъ этотъ…— Ты что же это, старый мошенникъ, видно слзаешь по ночамъ и заглядываешь въ чернильницу, что у тебя чернильное пятно надъ бровью,— вотъ этотъ укокошилъ своего хозяина, и если принять во вниманіе, что преступленіе осталось недоказаннымъ, онъ обдлалъ дло недурно.

— И бюстъ похожъ?— спросилъ я, невольно попятившись отъ этого звря, между тмъ какъ Веммикъ, поплевавъ ему на бровь, стиралъ пятно рукавомъ.

— Похожъ ли? Да это вылитый онъ. Маска была сдлана въ Ньюгет, какъ только его сняли съ петли. А что, признайся, старый плутъ, ты вдь питалъ ко мн особенную слабость?

И въ поясненіе такого любовнаго воззванія Веммикъ указалъ мн на свою брошку, изображавшую дву подъ плачущей ивой надъ могилой, украшенной урной, и сказалъ:

— Онъ заказалъ это нарочно для меня.

— Эта леди изображаетъ какую-нибудь живую женщину?— спросилъ я.

— Нтъ,— отвчалъ Веммикъ, это такъ, просто шутка.— Ты таки любилъ пошутить, пріятель.— Нтъ, мистеръ Пипъ, какія тамъ къ чорту леди. Въ его дл не было замшано женщинъ, кром одной, да и та была не изъ числа сухопарыхъ дамочекъ и не стала бы заглядывать въ урны, разв въ урну съ добрымъ виномъ.

Вниманіе Веммика обратилось теперь на брошку, онъ поставилъ слпокъ на мсто и принялся тереть ее носовымъ платкомъ.

— А другой такъ же кончилъ?— спросилъ я.— Они очень похожи.

— Вы угадали,— сказалъ Веммикъ.— Они вс на одно лицо. Одна ноздря какъ будто подхвачена на удочку. Да, его постигла та же участь, очень обыкновенная въ нашей практик, смю васъ заврить. Этотъ молодецъ поддлывалъ завщанія,— если только не отправлялъ на тотъ свтъ и мнимыхъ завщателей. Впрочемъ ты былъ джентльменъ (продолжалъ Веммикъ, обращаясь къ маск) и уврялъ, что умешь писать по-гречески. Ахъ ты, хвастунишка! И лгалъ же ты. Въ жизнь свою не встрчалъ такого лгуна!

Прежде чмъ поставить на полку бюстъ своего покойнаго друга, Веммикъ показалъ мн самое толстое изъ своихъ траурныхъ колецъ и сказалъ:

— Послалъ купить его для меня только за день до казни!

Пока онъ ставилъ слпокъ на мсто и слзалъ со стула, у меня мелькнула догадка, что, вроятно, и вс остальныя его украшенія получены имъ изъ такихъ-же источниковъ. Такъ, какъ онъ не проявлялъ ни малйшей щепетильности по этому вопросу, то я ршился высказать ему свою мысль, какъ только онъ слзъ на полъ и сталъ передо мною, отряхивая руки отъ пыли.

— О да!— отвчалъ онъ,— это все подарки въ томъ же род. Одинъ ведетъ за собой другой, такъ понемножку вещи и накапливаются. Я всегда принимаю. Вдь это все рдкости, вмст съ тмъ имютъ нкоторую цнность. Я не говорю, что он особенно цнны, но все же чего-нибудь да стоятъ, и потомъ ихъ можно носить, какъ украшеніе. Конечно, вамъ, съ вашей блестящей будущностью, он кажутся ничтожными, но я — другое дло, моей путеводной звздой всегда было правило: держись собственности, которую можешь носить съ собой.

Я согласился съ мудростью этого правила, и онъ продолжалъ въ дружескомъ тон.

— Если вы выберете свободный денекъ и надумаете постить меня въ Вальворт, то я сочту это за особенную честь и могу предложить вамъ ночлегъ. Конечно, у меня немного интереснаго, но все-таки есть штучки дв довольно любопытныя и на которыя вы, можетъ быть, взглянете съ удовольствіемъ, моя страсть — это садики и бесдки.

Я сказалъ, что съ удовольствіемъ воспользуюсь его гостепріимствомъ.

— Благодарю васъ,— отвчалъ онъ.— Итакъ, мы уговоримся, что вы пожалуете, когда вамъ это будетъ удобно. Обдали ли вы когда-нибудь у мистера Джаггерса?

— Нтъ еще.

— Ну, такъ предупреждаю: онъ угоститъ васъ виномъ и очень хорошимъ. Я же могу вамъ предложить только пуншъ, но, правда, довольно сносный. А теперь я вамъ скажу одну вещь. Когда вы будете обдать у мистера Джаггерса, обратите вниманіе на его экономку.

— Разв, она представляетъ что-нибудь необыкновенное?

— Вы увидите прирученнаго дикаго звря,— сказалъ Веммикъ.— Въ этомъ нтъ ничего необыкновеннаго, скажете вы. А я вамъ отвчу: это зависитъ отъ того, насколько зврь былъ дикъ, и насколько его приручили. Наблюдайте внимательно, и вы сами увидите, насколько возвысится ваше мнніе о могуществ мистера Джаггерса.

Я отвчалъ, что буду наблюдать со всмъ вниманіемъ, на какое я способенъ, тмъ боле, что его предупрежденіе сильно возбудило мое любопытство. Затмъ я собрался уходить, но онъ спросилъ меня, не пожелаю ли я удлить нсколько минутъ, чтобы посмотрть мистера Джаггерса за дломъ.

Я охотно согласился по многимъ причинамъ и больше всего потому, что несовсмъ ясно понималъ, за какимъ именно дломъ увижу я мистера Джаггерса. Мы отправились въ Сити и вошли въ полицейскій судъ, биткомъ набитый народомъ, гд убійца одного любителя драгоцнностей стоялъ у ршетки и что-то обдумывалъ про себя, а мой опекунъ длалъ допросъ (простой или перекрестный — хорошенько не знаю), какой-то женщин, внушая ужасъ и ей, и судьямъ, и всмъ присутствующимъ. Лишь только кто-нибудь — къ какому бы классу онъ ни принадлежалъ — произносилъ хоть слово, которое приходилось не по вкусу моему опекуну, послдній немедленно требовалъ, чтобъ оно было занесено въ протоколъ. Если кто-нибудь медлилъ съ нужнымъ ему показаніемъ, онъ кричалъ: ‘Я вытяну его изъ васъ’, а какъ только требуемое показаніе было дано, онъ говорилъ: ‘Ну, что, попались?’. Судьи трепетали, когда онъ кусалъ свой палецъ. Воры и сыщики ловили въ нмомъ восторг каждое его слово и пятились въ ужас, какъ только хоть одинъ волосъ его бровей поворачивался въ ихъ сторону. Я никакъ не могъ понять, кого онъ защищалъ! мн казалось, что онъ, какъ тяжелый жерновъ, обращаетъ весь судъ въ какую-то труху, знаю только, что когда я на цыпочкахъ выходилъ вонъ, онъ не былъ на сторон суда, потому что ноги пожилого джентльмена, сидвшаго посредин, конвульсивно дергались подъ столомъ отъ громоносныхъ обличеній моего опекуна, безцеремонно заявлявшаго, что пресдатель компрометируетъ своимъ поведеніемъ британскіе законы и судъ.

Глава XXV.

Бентли Дремль былъ очень мрачный юноша. Онъ даже за книгу принимался такъ, какъ будто ея авторъ нанесъ ему личное оскорбленіе, такъ же любезно относился онъ и къ своимъ знакомымъ. Массивный, неуклюжій, тяжелый на подъемъ, съ неповоротливымъ умомъ и такимъ-же языкомъ, который, казалось, цплялся у него во рту, какъ самъ онъ цплялся за мебель, когда ходилъ по комнат, онъ былъ лнивъ, заносчивъ, скупъ, скрытенъ и подозрителенъ, что ясно проглядывало въ тупоумномъ выраженіи его лица. Онъ былъ родомъ изъ Сомерсетшира, сынъ богатыхъ родителей, которые заботливо развивали это рдкое сочетаніе прелестныхъ качествъ, пока не открыли, что ихъ сынъ совершеннолтній и совершенный болванъ. Такимъ образомъ, когда Бентли Дремль явился къ мистеру Покету, онъ былъ цлой головой выше этого джентльмена и вшестеро толще любого джентльмена.

Стартопъ былъ избалованъ своей матерью, женщиной слабой, державшей его дома, когда его давно пора было отдать въ школу, но онъ обожалъ свою мать и цнилъ ее выше всего на свт. У него были нжныя, совсмъ женскія черты лица, однимъ словомъ, онъ былъ вылитая мать, ‘какъ вы легко можете судить, хотя никогда ея не видли’, какъ говорилъ Гербертъ. Весьма естественно, что я сошелся съ нимъ, а не съ Дремлемъ, что съ первыхъ же вечеровъ нашего катанья на лодкахъ мы со Стартовомъ плыли рядомъ и разговаривали, а Бентли Дремль держался поодаль, вдоль нависшихъ береговъ и между камышей. Онъ всегда держался берега, какъ какая-нибудь амфибія, даже когда отливъ относилъ его къ середин рки, мн такъ и представляется, какъ онъ плыветъ за нами въ темнот или тянется по отмели, тогда какъ дв наши лодки разскаютъ яркую полосу солнечнаго заката или луннаго свта посредин рки.

Гербертъ сдлался самымъ моимъ близкимъ товарищемъ и другомъ. Я предложилъ ему пользоваться моей лодкой, и это побуждало его часто приходить въ Гаммерсмитъ, а самъ я снималъ половину его квартиры и потому часто бывалъ въ Лондон. Мы безпрестанно и во всякое время совершали эти переходы въ Лондонъ и обратно, до сихъ поръ люблю эту (теперь не особенно пріятную) дорогу по впечатлніямъ юности и неразлучныхъ съ нею радужныхъ надеждъ.

Я уже жилъ въ семейств мистера Покета съ мсяцъ или съ два, когда къ намъ пріхали мистеръ и мистрисъ Камилла. Камилла была сестра Покета. Джорджіана, которую я видлъ вмст съ ними у миссъ Девишамъ, тоже была у насъ. Эта несносная старая два, называвшая свою безсердечную сухость — религіей, а желчную печень — любовью, была кузиной мистера Покета. Вс они ненавидли меня со всею ненавистью алчности и обманутыхъ надеждъ, и конечно, въ виду завидной участи, выпавшей мн на долю, льстили мн самымъ подлымъ образомъ. Къ мистеру Покету они относились съ кроткой терпимостью, считая его взрослымъ ребенкомъ, не понимающимъ собственныхъ интересовъ, какъ они не разъ выражались при мн. Мистрисъ Покетъ они презирали, но допускали, что эта бдная женщина испытала сильное разочарованіе въ жизни, причемъ конечно подразумвалось, что горечь разочарованія извстна имъ лучше, чмъ комулибо другому.

Такова была окружающая меня среда и условія, при которыхъ мн приходилось заниматься моимъ образованіемъ. Я скоро пріобрлъ привычку къ роскоши и истратилъ такую массу денегъ, которая нсколько мсяцевъ тому назадъ показалась бы мн просто баснословной, но при всхъ своихъ сумасбродствахъ я не бросалъ своихъ книгъ. Впрочемъ въ этомъ съ моей стороны^ не было особенной заслуги, а просто у меня хватило здраваго смысла понять, насколько недостаточно мое образованіе. При помощи мистера Покета и Герберта я быстро подвигался впередъ, и я былъ бы просто олухъ не лучше Дремля, если бъ длалъ меньше, имя всегда подъ рукою двухъ такихъ помощниковъ.

Я уже нсколько недль не видлъ Веммика и надумалъ написать ему, что въ такой-то день зайду за нимъ въ контору, а оттуда вмст съ нимъ отправимся въ Вальвортъ. Онъ отвчалъ, что очень радъ и будетъ ждать меня къ шести часамъ. Я пришелъ въ контору, когда только-что пробило шесть, и замтилъ, что онъ прячетъ себ за спину ключъ отъ своего несгораемаго шкапа.

— Не хотите ли пройтись пшкомъ до Вальворта?— спросилъ онъ.

— Конечно, если вы согласны.

— Я съ удовольствіемъ разомну ноги,— сказалъ Веммикъ, — он у меня совсмъ затекли. Теперь я скажу вамъ, мистеръ Пипъ, что у насъ будетъ къ ужину: кусокъ тушеной говядины домашняго приготовленія и холодная жареная курица изъ бакалейной лавки. Я надюсь, что курица будетъ недурна, потому что хозяинъ этой лавки былъ присяжнымъ по одному нашему длу нсколько дней тому назадъ, и мы скоро отпустили его. Покупая курицу, я ему это напомнилъ и сказалъ: ‘Выбирайте-ка, землякъ, штучку пожирне, потому что если бы мы захотли, то продержали бы васъ лишній день или два на вашей скамь’. И на это онъ мн отвтилъ: ‘Позвольте мн презентовать вамъ лучшую курицу, какая только имется у меня въ лавк’. Я конечно позволилъ, потому что это все таки собственность и притомъ удобоносимая. Вы вдь не брезгаете старостью?

Я думалъ, что онъ все еще ведетъ рчь про курицу, но онъ сейчасъ же пояснилъ: — Потому что со мной живетъ престарлый родитель.— Я отвчалъ ему, какъ того требовала учтивость.

— Такъ вы еще не обдали у мистера Джаггерса?— спросилъ онъ меня по дорог.

— Нтъ еще.

— Онъ говорилъ мн это сегодня, когда узналъ, что вы придете ко мн. Я полагаю, что завтра вы получите приглашеніе. Онъ хотлъ позвать и вашихъ товарищей. Ихъ, кажется, трое?

Хотя я и не считалъ Дремля въ числ своихъ близкихъ пріятелей, но все таки отвтилъ:

— Да.

— Такъ вотъ онъ собирается пригласить всю вашу ватагу (послднее выраженіе не особенно мн понравилось), и все, что у него подадутъ, будетъ хорошо. Не ожидайте особеннаго разнообразія, но все будетъ замчательно хорошо. И есть у него въ дом еще одна замчательная вещь,— продолжалъ Веммикъ, посл минутной остановки, какъ будто собирался опять заговорить объ экономк:— онъ никогда не запираетъ на ночь ни оконъ, ни дверей,

— И его никогда не обкрадывали?

— Въ томъ то и штука,— подхватилъ Веммикъ.— Онъ постоянно твердитъ всмъ и каждому: ‘Хотлъ бы я видть человка, который ршится ограбить меня’. Богъ ты мой! Сколько разъ я своими ушами слышалъ, какъ онъ говорилъ въ нашей контор самымъ отъявленнымъ жуликамъ: ‘Вы знаете, гд я живу, у меня ни одинъ замокъ не запирается, отчего вы никогда не ограбите меня? Милости просимъ, попытайте счастье!’ Но ни одинъ человкъ ни за какія деньги не осмлится напасть на него.

— Его такъ сильно боятся?— спросилъ я.

— Боятся! Да, конечно, и боятся. Но онъ хитритъ даже въ своемъ пренебреженіи къ нимъ. У него въ дом нтъ серебра: каждая ложка изъ британскаго металла.

— Такъ что они не очень поживились бы, если бъ даже…

— Да. Но онъ-то поживился бы,— перебилъ меня Веммикъ.— И они это знаютъ. Вся ихъ шайка поплатилась бы жизнью. Онъ взялъ бы съ нихъ все, что только можно. А трудно сказать, что онъ сможетъ, если только захочетъ.

Я задумался надъ могуществомъ моего опекуна, когда Веммикъ замтилъ:

— Что же до отсутствія серебра, такъ это просто природная глубина его ума. У рки есть своя природная глубина, а у него своя. Взгляните на его часовую цпочку: она настоящая.

— Она очень массивна, — т- сказалъ я.

— Массивна!— повторилъ Веммикъ.— Я думаю. А часы — золотой репетиторъ и стоятъ сотню фунтовъ, ни одного пенни меньше. Мистеръ Пипъ, въ этомъ город по крайней мр семьсотъ человкъ воровъ знаютъ эти часы, нтъ между ними ни одного,— будь то мужчина, женщина или ребенокъ,— который не призналъ бы самаго крошечнаго колечка въ цпочк этихъ часовъ и не выронилъ бы его изъ рукъ, какъ раскаленное, если бъ даже отважился прикоснуться къ нему.

Въ бесд о Джаггерс и другихъ боле общихъ предметахъ мы съ мистеромъ Веммикомъ незамтно дошли до Вальворта. Я увидлъ передъ собой рядъ темныхъ переулковъ, цлую сть канавъ и много маленькихъ садиковъ. Все вмст производило довольно унылое впечатлніе. Домъ Веммика былъ маленькій деревянный коттеджъ, посреди крошечнаго садика, съ высокой крышей, отдланной и раскрашенной въ вид батареи съ маленькими пушками.

— Мое произведеніе. Не правда ли красиво?— сказалъ Веммикъ.

Я похвалилъ. Это былъ самый маленькій домикъ, какой мн когда-либо случалось видть, съ пресмшными готическими окнами, большею частью глухими, готической дверью, такой маленькой, что въ нее едва можно было пролзть.

— Это настоящій флагштокъ, какъ видите,— сказалъ Веммикъ,— и по воскресеньямъ я подымаю настоящій флагъ. А теперь смотрите: я перехожу этотъ мостъ, приподымаю его за собой — вотъ такъ,— и всякое сообщеніе прерывается.

Мостъ былъ простая доска, перекинутая черезъ канаву въ четыре фута шириной и два глубиной. Но пріятно было видть, съ какою гордостью онъ поднялъ этотъ мостъ, не переставая улыбаться радостной, совсмъ не механической улыбкой.

— Каждый вечеръ, ровно въ девять часовъ по Гринвичской обсерваторіи, пушка стрляетъ,— продолжалъ Веммикъ.— Вотъ она, видите? И когда вы услышите, какъ она палитъ, вы наврно скажете, что она уметъ постоять за себя.

Артиллерійское орудіе, о которомъ шла рчь, помщалось въ отдльной крпостц, выстроенной изъ дранокъ, и защищалось отъ дождя затйливой брезентовой крышей въ вид зонтика.

— А тутъ, сзади, — продолжалъ Веммикъ,— въ сторон, чтобъ не нарушать цльности впечатлнія, которое производитъ крпость, потому что таково мое правило: доводить каждую идею до конца, не знаю, насколько вы это раздляете…

Я сказалъ, что совершенно раздляю.

— Такъ вотъ, сзади, во двор помщаются у меня свиньи, куры, кролики, а вотъ эта стекляная рамка — парникъ огурцовъ, я самъ ее сколотилъ, и за ужиномъ вы будете имть случай оцнить мой салатъ. Такимъ образомъ, сэръ,— заключилъ Веммикъ, покачивая головой, и снова улыбаясь, но на этотъ разъ очень серьезно,— если вы представите себ, что это маленькое мстечко находится въ осад, то оно продержится чортъ знаетъ какъ долго, по крайней мр, что касается продовольствія. Потомъ онъ повелъ меня въ бесдку, находившуюся отъ насъ въ какихъ-нибудь двнадцати ярдахъ, но тропинка къ этой бесдк извивалась такъ хитроумно, что нужно было употребить не мало времени, чтобы добраться до нея. Въ этомъ мирномъ убжищ уже поставлены были для насъ стаканы. Нашъ пуншъ охлаждался въ искусственномъ озер, на берегу котораго возвышалась бесдка. Это водохранилище съ островомъ по середин (на которомъ можно было смло помстить салатъ для нашего ужина) имло круглую форму, и тутъ же былъ устроенъ фонтанъ, который, когда вы приводили въ движеніе маленькое колесико сзади и вынимали пробку изъ трубочки, билъ такъ сильно, что и отъ вполн смочить ладонь вашей руки.

— Я самъ здсь и инженеръ, и плотникъ, и слесарь, и садовникъ, словомъ, мастеръ на вс руки,— сказалъ Веммикъ въ отвтъ на мои похвалы.— И знаете, это очень полезно: это счищаетъ съ васъ Ньюгетскую паутину и доставляетъ удовольствіе. Вы ничего не имете противъ того, чтобъ я теперь же представилъ васъ родителю?

Я выразилъ свое полное согласіе, и мы направились въ замокъ. Тутъ, въ кресл у пылающаго камина мы нашли очень древняго старичка въ фланелевомъ халат, чистенькаго, живого, добродушнаго, но совершенно глухого. Видно было, что заботливая рука ухаживала за нимъ,

— Ну, престарлый родитель, какъ мы сегодня здравствуемъ?— спросилъ шутливо Веммикъ, пожимая ему руку самымъ дружелюбнымъ видомъ.

— Отлично, Джонъ, отлично!— отвтилъ старикъ.

— Это мистеръ Пипъ, родитель, и онъ былъ бы очень радъ, если бы ты могъ разслышать, его имя. Кивните ему хорошенько, мистеръ, Пипъ, онъ очень это любитъ. Кивайте, вотъ такъ, чмъ чаще, тмъ лучше.

— Чудесная дачка у моего сына, сэръ,— кричалъ старикъ, пока я кивалъ ему изо всхъ силъ.— Отличный садикъ. Понастоящему это мстечко со всми его сооруженіями должно бы посл смерти сына содержаться на счетъ, націи для увеселенія публики.

— Ты до смшного гордишься всмъ этимъ, не правда ли, родитель?— спросилъ Веммикъ, поглядывая на старика счастливыми и умиленными глазами.— Вотъ теб поклонъ,— и онъ кивнулъ головой, что есть мочи,— а вотъ и другой. (Новый кивокъ еще энергичне перваго.) — Ты вдь любишь это? Если вы не устали,— мистеръ Пипъ,— я знаю, съ непривычки это очень утомительно,— кивните ему пожалуйста еще разъ. Вы не можете себ представить, какъ онъ это любитъ.

Я кивнулъ нсколько разъ, и онъ былъ очень доволенъ. Мы оставили его за кормленіемъ куръ и услись въ бесдк за пуншъ, тутъ Веммикъ разсказалъ мн, покуривая трубочку, сколько лтъ ему понадобилось, чтобъ довести свою усадьбу до ея настоящаго совершенства.

— Это ваша собственность, мистеръ Веммикъ?

— О, да! Я скупалъ понемножку. Это моя полная и нераздльная собственность, клянусь честью.

— Въ самомъ дл! Я думаю, мистеръ Джаггерсъ очень восхищается этимъ мстечкомъ?

— Онъ никогда его не видалъ. Никогда не слыхалъ о немъ. Никогда не видалъ моего старика. Никогда не слыхалъ про него. Нтъ, знаете, служба одно, а частная жизнь другое. Когда я иду въ контору, я забываю о замк, а когда прихожу въ замокъ, забываю о контор. Если вамъ все равно,— я попрошу и васъ сдлать то же. Я не хочу, чтобы въ контор знали о моихъ частныхъ длахъ.

Конечно я общалъ въ точности исполнить его желаніе. Пуншъ былъ очень хорошъ, и мы просидли за нимъ, весело болтая, почти до девяти часовъ. Тутъ Веммикъ положилъ трубку на столъ и сказалъ:

— Скоро пора палить. Это любимая забава моего родителя.

Вернувшись въ замокъ, мы застали старика съ блестящими отъ нетерпнія глазами грвшаго кочергу, приготовляясь къ важной вечерней церемоніи. Веммикъ стоялъ съ часами въ рукахъ, пока не насталъ моментъ взять у старика раскаленную докрасна кочергу и бжать на батарею. Онъ пошелъ наверхъ, и вслдъ затмъ грянула пушка, и игрушечный домикъ весь затрясся, какъ будто готовъ былъ разсыпаться, и вся посуда въ буфет запрыгала и задребежала. При этомъ родитель, который, вроятно, свалился бы съ кресла, еслибъ не держался за ручки, закричалъ съ полнымъ восторгомъ: ‘Выпалила!’, а я принялся ему кивать и кивалъ, пока у меня буквально не потемнло въ глазахъ.

До -ужина Веммикъ показывалъ мн свою коллекцію рдкостей. Почти вс он носили уголовный характеръ. Тутъ были, напримръ: перо, которымъ была совершена замчательная подложная подпись, дв-три знаменитыя бритвы, нсколько клоковъ волосъ и штукъ пядь рукописныхъ, исповдей, написанныхъ посл приговора. Послднимъ Веммикъ придавалъ особенную цнность, потому что, выражаясь его словами,— ‘каждая изъ этихъ бумажекъ была отмннйше вранье, сэръ’. Вс рдкости были изящно расположены между фарфоровыми и стекляными вещичками, разными красивыми бездлушками, собственной работы владльца этого музея, и палочками для набивки трубокъ, работы родителя. Все это помщалось въ той комнат замка, куда меня ввели сначала и которая служила не только общей |гостиной, но и кухней, судя по кастрюл, стоявшей на камин, и мдному крючку надъ очагомъ, съ висвшимъ на немъ вертеломъ.

Намъ прислуживала чистенькая двочка, ходившая за старикомъ въ теченіе дня. Когда она подала намъ ужинъ, Веммикъ опустилъ подъемный мостъ, и она отправилась на ночь домой. Ужинъ былъ превосходный, и хотя весь замокъ до того пропитался плсенью, что въ немъ пахло гнилымъ орхомъ, а помщенье свиньи могло бы быть, нсколько подальше, но я остался какъ нельзя боле доволенъ угощеньемъ. Ничего нельзя было сказать и противъ моей спальни, помщавшейся подъ сдмой крышей маленькой башенки, разв только, что потолокъ, отдлявшій меня отъ флагштока, былъ немного тонокъ, такъ что, когда я легъ въ постель, мн все казалось, что я долженъ буду всю ночь балансировать этотъ шестъ у себя на лбу.

Веммикъ всталъ очень рано, и боюсь, что я слышалъ, какъ онъ чистилъ, мои сапоги. Затмъ, онъ принялся копаться въ. саду, и я видлъ изъ моего готическаго окошка, какъ онъ притворялся, что занимаетъ работой своего родителями любовно кивалъ ему головой.— Завтракъ былъ нисколько не хуже ужина, и около половины девятаго мы, отправились къ Литль-Бриденъ.

По мр приближенія въ контор, Веммикъ становился все суше и сурове, и ротъ его все больше вытягивался, принимая форму отверстія почтоваго ящика. Когда же мы пришли въ контору, и онъ вытащилъ изъ за спины свой ключъ, то, казалось — до такой степени забылъ о существованіи своей Вальвортской недвижимой собственности,— какъ будто и замокъ, и мостикъ, и бесдка, и озеро, и фонтанъ, и самъ родитель взлетли на воздухъ и разсялись въ пространств съ послднимъ выстрломъ пушки.

Глава XXVI.

Предсказаніе Веммика сбылось: мн скоро представился случай сравнить домашнюю обстановку моего опекуна съ жилищемъ его клерка и кассира. Когда мы съ Веммикомъ пришли въ контору, мистеръ Джаггерсъ былъ у себя въ кабинет и мылъ руки душистымъ мыломъ. Онъ позвалъ меня къ себ и удостоилъ меня и моихъ друзей приглашеніемъ, о которомъ я былъ уже предупрежденъ Веммикомъ.

— Приходите завтра,— сказалъ онъ,— и безъ церемоній. Парадныхъ костюмовъ не надо.

— Куда же приходить?— спросилъ я, такъ какъ не имлъ понятія, гд онъ живетъ.

Твердо слдуя своему правилу никогда не давать прямого отвта, онъ сказалъ:

— Заходите сюда, и мы отправимся вмст.

Здсь кстати будетъ замтить, что онъ всегда умывался, когда уходили его кліенты, какъ какой нибудь докторъ или дантистъ. Рядомъ съ его кабинетомъ былъ чуланчикъ, предназначенный для этой цли и весь пропитавшійся запахомъ душистаго мыла, точно парфюмерная лавка. Въ чуланчик за дверью висло огромныхъ размровъ полотенце, онъ мылъ руки и долго теръ ихъ этимъ полотенцемъ всякій разъ, калъ возвращался изъ суда или отпускалъ кліента. Когда на слдующій день я и мои товарищи зашли за нимъ въ шесть часовъ, то, должно быть, передъ тмъ онъ былъ занятъ какимъ-нибудь особенно грязнымъ дломъ, потому что мылъ не только руки, но и лицо, и даже полоскалъ горло. Мало того: покончивъ съ омовеніемъ и употребивъ на утираніе все полотенце, онъ сталъ чистить ногти перочиннымъ ножемъ, и только уничтоживъ послдніе слды грязнаго дла сталъ наконецъ одваться.

Когда мы вышли на улицу, около его дома по обыкновенію бродило нсколько человкъ съ очевиднымъ намреніемъ поговорить съ нимъ, но въ атмосфер душистаго мыла, окружавшей его особу, было нчто до, такой степени внушительное, что никто изъ нихъ не ршился къ нему и подойти. Дорогой намъ безпрестанно попадались люди, узнававшіе его, тогда онъ, говоря со мной, нарочно возвышалъ голосъ и длалъ видъ, что ничего не замчаетъ и никого не узнаетъ. ,

Онъ привелъ насъ въ Джерардъ-Стритъ и остановился у одного дома на южной сторон улицы. Домъ былъ въ своемъ род красивъ, но давно не крашенный и съ грязными окнами. Онъ досталъ ключъ, отперъ дверь, и мы вошли въ каменныя сни, темныя, пустыя, точно въ нежиломъ дом. Мы поднялись по темной лстниц въ первый этажъ и вошли въ квартиру, состоявшую изъ трехъ комнатъ, тоже мрачныхъ и темныхъ. Стнные обои были украшены рзными гирляндами, и когда мой опекунъ, стоя подъ этими гирляндами, приглашалъ насъ войти, я помню, на какія петли он показались мн похожи.

Обдъ былъ накрытъ въ самой лучшей изъ трехъ комнатъ, слдующая была его уборная, а дальше спальня. Онъ сказалъ намъ, что занимаетъ весь домъ, но пользуется только этимъ небольшимъ помщеніемъ. Столъ былъ сервированъ прекрасно, но, конечно, безъ настоящаго серебра. У стула его стояла этажерка съ графинами, бутылками и четырьмя тарелками фруктовъ для десерта. Я замтилъ, что онъ держалъ у себя подъ рукой и все подавалъ самъ.

Въ комнат былъ шкапъ съ книгами. По корешкамъ книгъ я убдился, что все это были сочиненія по уголовному праву, уголовные хроники и процессы, парламентскіе акты и т. п. Меблировка была хороша и солидна, какъ часы и цпочка хозяина, но на всемъ лежалъ отпечатокъ дловитости, и не было ни одной вещи, которая служила бы просто украшеніемъ. Въ углу стоялъ небольшой столикъ съ бумагами и, лампой съ абажуромъ. Очевидно, мистеръ Джаггерсъ и домой приносилъ съ собой контору и занимался длами даже по вечерамъ.

До сихъ поръ онъ почти не видалъ моихъ трехъ товарищей, такъ какъ все время шелъ рядомъ со мною, и теперь, позвонивъ, чтобъ давали обдать, онъ стоялъ спиной къ камину и внимательно ихъ разсматривалъ. Къ моему удивленію онъ, главнымъ образомъ, если не исключительно, заинтересовался Дремлемъ.

— Пипъ,— сказалъ онъ, взявъ меня за плечо и отводя къ окну,— я вдь совсмъ не знаю ихъ, какъ зовутъ этого паука?

— Паука?— перепросилъ я.

— Ну да этого угреватаго, неуклюжаго, угрюмаго малаго?

— Это Бентли Дремль,— сказалъ я, — а тотъ съ нжнымъ лицомъ — Стартовъ.

Не обративъ ни малйшаго вниманія на юношу съ нжнымъ лицомъ, онъ продолжалъ:

— Такъ его зовутъ Бентли Дремль? Мн онъ нравится.

И онъ тотчасъ же заговорилъ съ Дремлемъ, нисколько не смущаясь его угрюмостью и молчаливостью, но, напротивъ, усиленно стараясь: заставить его разговориться. Я наблюдалъ за обоими, пока не явилась экономка съ первымъ блюдомъ и не отвлекла моего вниманія. На мой взглядъ, это была женщина лтъ сорока, впрочемъ, можетъ быть, я и преувеличилъ ея годы, какъ это свойственно молодости. Она была довольно высока, съ тонкой граціозной фигурой, очень блднымъ лицомъ, большими свтлыми глазами и густыми распущенными волосами. Не знаю отчего, можетъ быть, у нея былъ порокъ сердца,— но только ротъ ея былъ полуоткрытъ, точно она задыхалась, и это придавало ея лицу странное выраженіе торопливости и испуга. Дня два тому назадъ я видлъ ‘Макбета’, и ея лицо напоминало мн страшныя лица, которыя поднимались изъ котла вдьмъ.

Она поставила блюдо на столъ, тихонько коснулась руки моего опекуна, чтобы дать ему знать, что обдъ поданъ, и удалилась. Мы размстились вокругъ стола, опекунъ усадилъ Дремля подл себя, а Стартопъ занялъ мсто по другую его сторону. Экономка подала намъ превосходную рыбу, затмъ явилась очень вкусная баранина и прекрасная дичь. Отличные соусы, вина и приправы передавались самимъ хозяиномъ съ этажерки и, обойдя всхъ, ставились имъ на прежнее мсто. Точно такъ же подавалъ онъ намъ посл каждаго кушанья чистые тарелки, ножи и вилки, а грязныя опускалъ въ дв корзинки, стоявшія на полу у его Стула. Кром экономки, не было никакой прислуги. Она подавала каждое блюдо и всякій разъ мн казалось, что я вижу одно изъ прозрачныхъ огненныхъ лицъ, появляющихся изъ котла въ ‘Макбет’. Много лтъ спустя мн удалось съ поразительной ясностью воскресить въ своей памяти образъ этой женщины, помстивъ за синимъ огнемъ пылающаго пунша въ темной комнат другое женское лицо, вовсе на нее непохожее, но тоже съ густыми распущенными волосами.

Наблюдая за экономкою съ особеннымъ вниманіемъ отчасти благодаря ея поразительной наружности, отчасти вслдствіе предупрежденія Веммика, я замтилъ, что, когда она была въ комнат, она не спускала глазъ, съ моего опекуна и всегда быстро, отдергивала руки отъ блюда, какъ будто боялась, что онъ вернетъ ее или заговоритъ съ нею. И мн казалось, что онъ отлично это зналъ и съ умысломъ держалъ ее подъ постояннымъ страхомъ.

Обдъ прошелъ довольно весело, и хотя мой опекунъ, повидимому, только поддерживалъ, а не направлялъ общій разговоръ, я отлично однако сознавалъ, что на самомъ дл онъ руководилъ имъ, очень ловко вывдывая слабыя стороны каждаго изъ насъ. Что касается меня, то моя склонность къ мотовству, тщеславное желаніе покровительствовать Герберту и хвастовство моей завидной будущностью выплыли наружу, казалось, прежде даже, чмъ я усплъ открыть ротъ. То же было и съ остальными, но больше всего съ Дремлемъ, его завистливая, подозрительная натура и наклонность издваться надъ другими обнаружились прежде, чмъ успли убрать со стола рыбу.

Въ конц обда, когда подали сыръ, разговоръ перешелъ на наши катанья по рк, и мы начали подтрунивать надъ Дремлемъ за его привычку ползти вдоль берега на манеръ черепахи. Въ отвтъ на это Дремль поспшилъ заявить хозяину, что онъ предпочитаетъ кататься одинъ, потому что не интересуется нашимъ обществомъ, хотя въ дл ловкости онъ смло можетъ быть нашимъ учителемъ, и стоитъ ему только дунуть, чтобъ мы разлетлись въ разныя стороны, какъ солома. Какими-то одному ему извстными уловками опекунъ усплъ довести его до послдней степени задора, и Дремль, засучивъ рукава, принялся считать и разгибать свою руку, чтобы похвалиться своими мускулами, мы тоже засучили рукава и стали сгибать и разгибать свои руки, представляя изъ себя преглупыя фигуры.

Какъ разъ въ это время экономка убирала со стола, опекунъ, повидимому, не обращалъ на нее никакого вниманія и сидлъ, откинувшись на спинку стула, отвернувъ отъ нея лицо, кусая свой указательный палецъ и обнаруживая совершенно для меня необъяснимый интересъ къ Дремлю. Вдругъ онъ вытянулъ свою огромную руку и поймалъ, какъ въ западню, руку экономки, которая въ это время тянулась зачмъ-то черезъ столъ. Онъ сдлалъ это такъ внезапно и рзко, что вс мы разомъ замолчали, позабывъ о своемъ спор.

— Ужъ если толковать о сил, такъ я покажу вамъ кулачекъ,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ.— Молли, покажите имъ вашу руку.

Ея пойманная рука лежала на стол, но другую она сейчасъ же спрятала за спину.

— Хозяинъ,— сказала она тихимъ голосомъ, устремивъ на него умоляющій взглядъ.— Не надо, оставьте!

— Я покажу вамъ кулачекъ,— повторилъ мистеръ Джаггерсъ съ непоколебимой ршимостью.— Молли, покажите вашу руку.

— Хозяинъ! пожалуйста!— прошептала она опять.

— Молли,— сказалъ м-ръ Джаггерсъ, глядя не на нее, а на противоположную стну — покажите имъ об руки. Покажите об. Ну!

И онъ освободилъ ея руку, лежавшую на стол. Тогда она вынула другую изъ за спины и протянула намъ об. Вторая рука была вся изборождена рубцами и очень обезображена. Теперь она уже не глядла на мистера Джаггерса, а зорко и выжидательно вглядывалась въ каждаго изъ насъ по очереди.

— Да, въ этихъ кулакахъ есть таки сила,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ, хладнокровно проводя пальцемъ по жилкамъ на рук Молли.— Рдкій мужчина можетъ похвастаться такой силой. Удивительно, какъ эти руки умютъ хватать. Я видалъ много рукъ, но никогда ни у мужчинъ, ни у женщинъ не встрчалъ боле цпкихъ.

Пока онъ произносилъ эти слова небрежнымъ тономъ знатока, она продолжала внимательно обводить насъ глазами. Какъ только онъ замолчалъ, она опять взглянула на него.

— Ну, довольно, Молли,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ, кивнувъ ей головой. Вами полюбовались, теперь можете идти.

Она спрятала руки и ушла, а мистеръ Джаггерсъ снялъ съ этажерки графинъ съ виномъ, налилъ себ и передалъ намъ.

— Въ половин десятаго, господа, мы должны разойтись,— сказалъ онъ,— и потому не теряйте даромъ времени. Я очень радъ васъ видть. Пью ваше здоровье, мистеръ Дремль.

Если, отличая такимъ образомъ Дремля, мистеръ Джаггерсъ имлъ въ виду заставить его выказать себя еще больше, то онъ вполн этого достигъ. Въ своемъ глупомъ торжеств Дремль обнаруживалъ высокопарное презрніе къ намъ все въ боле и боле обидной форм и подъ конецъ сталъ просто невыносимымъ. Мистеръ Джаггерсъ продолжалъ слдить за нимъ съ тмъ же страннымъ интересомъ. Казалось, онъ смаковалъ Дремля, запивая его виномъ.

Со свойственнымъ мальчишкамъ отсутствіемъ сдержанности, мы, кажется, слишкомъ много пили и, безъ сомннія, слишкомъ много болтали. Мы страшно разгорячились, задтые грубой насмшкой Дремля по поводу того, что мы не умемъ беречь деньги, и я съ большей откровенностью, чмъ бы слдовало, замтилъ Дремлю, что не ему бы это говорить, потому что не дальше какъ недлю тому назадъ Стартопъ далъ ему взаймы денегъ въ моемъ присутствіи.

— Чтожъ изъ этого! возразилъ Дремль.— Я ему заплачу.

— Разв я говорю, что вы не заплатите? Я хотлъ только сказать, что, принимая во вниманіе это обстоятельство, вы могли бы попридержать вашъ языкъ и не распространяться о нашей расточительности. Такъ, по крайней мр, я думаю.

— Вы думаете! Скажите пожалуйста!

— Полагаю,— продолжалъ я, стараясь казаться очень строгимъ,— что вы никому изъ насъ не ссудили бы денегъ, какъ бы мы сильно ни нуждались.

— Вы правы,— сказалъ Дремль.— Никому изъ васъ я не дамъ взаймы ни копйки. Никому ни копйки.

— На это я вамъ только скажу, что не совсмъ красиво занимать при такихъ условіяхъ.

— Вы скажете!— повторилъ Дремль.— Прошу покорно!

— Это было такъ обидно, тмъ боле, что его наглость (я ясно это видлъ) ни на волосъ не сдавалась передъ моими колкостями, не взирая на старанія Герберта удержать меня, я все-таки сказалъ:

— Хорошо же, мистеръ Дремль, разъ ужъ мы коснулись этого предмета, я разскажу вамъ, какой у насъ съ Гербертомъ вышелъ разговоръ посл того, какъ вы заняли эти деньги.

— Я нисколько не интересуюсь знать, какой разговоръ вышелъ у васъ съ Гербертомъ,— проворчалъ Дремль, и мн даже показалось, что онъ при этомъ послалъ насъ къ чорту.

— Интересуетесь вы или нтъ, а я все-таки разскажу,— продолжалъ я.— Мы говорили, что, пряча эти деньги въ карманъ, вы смялись въ душ надъ Стартопомъ, который имлъ глупость дать ихъ вамъ.

Дремль расхохотался и продолжалъ хохотать намъ въ лицо, запустивъ руки въ карманы и приподнявъ свои круглыя плечи, точно хотлъ показать, что мы угадали и что онъ презираеть насъ, какъ ословъ.

Тутъ вмшался Стартопъ и принялся убждать его (впрочемъ, гораздо добродушне, чмъ я) быть немного полюбезне въ обществ. Стартопъ былъ живой, веселый малый, прямая противоположность Дремлю, и послдній всегда видлъ въ немъ какъ бы личное для себя оскорбленіе. Онъі и теперь отвтилъ ему грубымъ, нахальнымъ тономъ, но Стартопъ постарался покончить дло шуткой, которая насъ всхъ разсмшила. Ужасно разобидвшись этимъ успхомъ Стартопа, Дремль, ни слова не говоря, вынулъ руки изъ кармановъ, опустилъ плечи, послалъ сквозь зубы какое-то ругательство и уже схватился за стаканъ, намреваясь запустить имъ въ голову противника, но нашъ хозяинъ ловко выхватилъ у него стаканъ въ тотъ моментъ, когда онъ приподнялъ его съ этимъ намреніемъ.

— Господа,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ и, осторожно поставивъ стаканъ на столъ, вытянулъ за массивную цпочку свой золотой репетиторъ,— мн очень прискорбно, но я долженъ вамъ сказать, что уже половина десятаго.

Мы встали и начали прощаться. Мы еще недошли до выходной двери, какъ Стартопъ уже весело назвалъ Дремля ‘старымъ товарищемъ’, какъ будто ничего не случилось. Но ‘старый товарищъ’ далеко не отвчалъ тмъ же и даже перешелъ на другую сторону улицы, такъ что мы съ Гербертомъ, остававшіеся въ город, видли, какъ они направились въ Гамерсмитъ по разнымъ сторонамъ улицы, причемъ Стартопъ шелъ впереди, а Дремль ползъ сзади, въ тни домовъ, совершенно такъ, какъ длалъ это, когда катались на лодкахъ.

Дверь за нами еще не заперли, и я, оставивъ на минутку Герберта на улиц, вбжалъ снова наверхъ, чтобъ сказать нсколько словъ моему опекуну. Я засталъ его въ его уборной посреди кучи сапогъ, онъ стоялъ передъ умывальникомъ и усердно теръ руки, смывая съ нихъ наши слды.

Я сказалъ, что вернулся, чтобы выразить ему свое сожалніе по поводу случившейся непріятности.

— Надюсь,— прибавилъ я,— что вы не поставите мн это въ вину.

— Пустяки, Пипъ,— отвчалъ онъ, отфыркиваясь, потому что въ ту минуту мылъ лицо.— Пустяки. Мн все-таки нравится этотъ паукъ.

Говоря это, онъ повернулся ко мн и качалъ головой, вытирая лицо и отдуваясь.

— Мн очень пріятно, сэръ, что онъ вамъ нравится, но я его не люблю.

— Это хорошо, хорошо,— одобрилъ мой опекунъ,— не слишкомъ знайтесь съ нимъ. Держитесь отъ него подальше. Но мн, Пипъ, онъ нравится, онъ очень типиченъ, и будь я колдунъ…

Выглянувъ изъ-за полотенца, онъ замтилъ, что я смотрю на него.

— Но я не колдунъ,— заключилъ онъ и, уткнувъ лицо въ полотенце, принялся полировать свои, уши.— Вы знаете, кто я, не такъ ли? Покойной ночи Пипъ.

— Покойной ночи, сэръ.

Приблизительно черезъ мсяцъ посл этого окончился срокъ пребыванія ‘паука’ у мистера Покета и, къ великому удовольствію всего, дома, кром мистрисъ Покетъ, онъ отправился домой въ свою семейную нору.

Глава XXVII.

‘Дорогой мистеръ Пипъ!

Я пишу по желанію мистера Гарджери, чтобъ увдомить васъ, что онъ отправляется съ мистеромъ Вопслемъ въ Лондонъ и будетъ очень радъ повидать васъ, если вы только пожелаете. Онъ явится къ вамъ въ Барнардово подворье во вторникъ, въ девять часовъ. Если вамъ нежелательно видть его, то дайте знать. Ваша бдная сестра все въ томъ же положеніи, въ какомъ вы ее оставили. Мы каждый вечеръ вспоминаемъ про васъ и стараемся представить себ, что вы длаете или говорите въ ту минуту. Если теперь это вамъ кажется дерзостью съ нашей стороны, то простите ради прежней дружбы, Тутъ и все, дорогой мистеръ Пипъ, отъ

много обязанной и преданной вамъ
Бидди’.

P. S, Онъ непремнно требуетъ, чтобы я написала вамъ: ‘то-то будетъ весело’. Онъ говоритъ, что вы поймете. Я надюсь и не сомнваюсь, что вамъ будетъ пріятно повидать его, потому что хотя теперь вы и джентльменъ, но у васъ всегда было доброе сердце, а онъ вполн, вполн достойный человкъ. Я прочла ему все письмо, кром послдней фразы, и онъ проситъ, чтобъ я еще разъ написала: ‘то-то будетъ весело’.

Я получилъ это письмо въ понедльникъ утромъ, то есть наканун назначеннаго дня. Позвольте мн теперь разсказать откровенно, съ какими чувствами я дожидался прізда Джо.

Не радость была въ моей душ, хотя я былъ связанъ съ нимъ крпкими узами. Нтъ не радость, а безпокойство — много безпокойства, немножко угрызеній совсти и болзненное сознаніе нашего неравенства. Еслибъ я могъ откупиться отъ этого визита деньгами, я бы охотно сдлалъ это, Меня очень успокаивало то, что Джо явится въ Барнардово подворье, а не въ Гаммерсмитъ, и не попадется на глаза Дремлю. Меня не тревожило то, что его увидятъ Гербертъ и его отецъ, которыхъ я уважалъ, но сильно огорчило бы, еслибъ онъ встртился съ Дремлемъ, котораго я презиралъ.

Такъ всегда бываетъ въ жизни: вс наши глупости и подлости мы длаемъ въ угоду людямъ, которыхъ наиболе презираемъ.

Я давно уже началъ украшать наши комнаты самыми ненужными и безсмысленными вещами, и эта безплодная борьба съ Барнардомъ обходилась мн очень дорого. Въ то время, когда я получилъ письмо Бидди, комнаты были уже совсмъ не т, какими я ихъ засталъ, и я имлъ честь занимать нсколько видныхъ страницъ въ счетахъ сосдняго мебельщика.

Въ послднее время я дошелъ даже до того, что завелъ себ мальчика-лакея въ сапогахъ съ отворотами и проводилъ свои дни въ невол и рабств у этого субъекта. Ибо, какъ только я создалъ это чудовище (отверженное семьей моей прачки) и облачилъ его въ синій фракъ, канареечный жилетъ, блый галстукъ, сливочнаго цвта брюки и вышеупомянутые сапоги, я нашелъ, что длать ему нечего, а лъ онъ очень много, и своимъ бездльемъ и обжорствомъ только отравлялъ мое существованіе.

Этому-то духу-мстителю велно было во вторникъ къ восьми часамъ быть на своемъ мст въ передней (величиною въ два квадратныхъ фута, какъ значилось въ счет за клеенку), а Гербертъ заказалъ къ завтраку разныя вкусныя вещи, которыя, онъ думалъ, понравятся Джо’ Я былъ искренно благодаренъ ему за это вниманіе и предупредительность, но вмст съ тмъ чувствовалъ, какъ смутно, но мучительно угнетала меня мысль, что онъ не суетился бы такъ, если бъ Джо былъ его гостемъ.

Какъ бы то ни было, я явился въ городъ въ понедльникъ вечеромъ, чтобъ встртить, Джо, всталъ очень рано и много хлопоталъ, чтобъ придать и гостиной, и столу съ закусками наиболе блестящій видъ. Къ сожалнію, утро было дождливое, и никакой ангелъ не въ силахъ былъ бы скрыть того обстоятельства, что Барнардъ проливалъ на свои окна грязныя слезы, словно какой-нибудь чувствительный великанъ-трубочистъ.

По мр того какъ приближался назначенный часъ, меня все сильне подмывало сбжать, но мой мститель торчалъ въ передней, и скоро на лстниц послышались шаги Джо. Я зналъ, что это былъ Джо: я узналъ его и по неуклюжей походк (его парадные сапоги были ему всегда велики), и по тому, что онъ подолгу останавливался на каждой площадк, чтобъ прочесть имена жильцовъ на дощечкахъ. Когда онъ добрался, наконецъ, до нашей двери, я слышалъ, какъ онъ водилъ пальцемъ по дощечк, разбирая по складамъ мою фамилію, и громко дышалъ въ замочную скважину. Наконецъ, онъ стукнулъ очень слабо и всего одинъ разъ, и Пепперъ — таково было компрометирующее имя моего мальчика мстителя — доложилъ: ‘Мистеръ Гарджери’.

Мн казалось, что онъ никогда не кончитъ вытирать свои ноги и что мн придется пойти и стащить его съ половика, но вотъ онъ вошелъ.

— Джо! Какъ поживаешь, Джо?

— Пипъ! какъ живешь-можешь, Пипъ?

Поставивъ шляпу на полъ между нами, онъ съ своимъ добрымъ сіяющимъ отъ радости лицомъ схватилъ меня за об руки и принялся изо всхъ силъ раскачивать ихъ вверхъ и внизъ, какъ будто я былъ вновь изобртенный патентованный насосъ.

— Я очень радъ видть тебя, Джо. Дай мн твою шляпу.

Но Джо, бережно держа ее обими руками, какъ какое-нибудь птичье гнздо съ яйцами, ни за что не желалъ разставаться съ этой частью своей собственности и продолжалъ стоять и разговаривать надъ ней въ самой неловкой поз.

— Какъ вы выросли!— сказалъ Джо.— А пополнли и облагородились (Джо немного подумалъ, прежде чмъ произнесъ послднее слово) такъ, что положительно длаете честь нашему королю и отечеству.

— И ты, Джо, тоже смотришь молодцомъ.

— Слава Богу,— сказалъ Джо,— я тоже иду на поправку.— А вашей сестр не хуже, чмъ было прежде, и Бидди все такая же славная двочка. Да и вс ваши прежніе друзья не пятятся назадъ, если не, шагаютъ впередъ, только вотъ Вопсль покатился внизъ.

Все это время онъ бережно обими руками поддерживалъ свое птичье гнздо и, широко раскрывъ глаза, водилъ ими по всей комнат и по цвтнымъ разводамъ моего пестраго халата.

— Какъ покатился внизъ, Джо?

— Да, такъ,— отвтилъ Джо, понижая голосъ,— бросилъ церковь и пошелъ въ актеры. Актерство-то это и привело его въ Лондонъ вмст со мной. И его желаніе было,— продолжалъ Джо, подсунувъ птичье гнздо подъ лвую мышку и принимаясь рыться въ немъ правой рукой, точно доставалъ яйцо,— его желаніе было, чтобъ я вамъ передалъ это, если вамъ не будетъ обидно.

И Джо протянулъ мн измятую афишу какого-то маленькаго столичнаго театра, оповщавшую публику, что на этой недл появится на сцен ‘знаменитый провинціальный артистъ-любитель, достойный соперникъ Росція, единственный дебютъ котораго въ величайшемъ произведеніи нашего національнаго барда произвелъ недавно такой фуроръ въ провинціальныхъ драматическихъ кружкахъ’.

— Были вы на этомъ представленіи, Джо?— спросилъ я.

— Да, я былъ,— торжественно и важно отвчалъ Джо.

— И онъ въ самомъ дл имлъ успхъ?

— Да, мрки съ дв апельсинныхъ корокъ, пожалуй, получилъ. Особенно въ тотъ моментъ, когда онъ видитъ тнь. Хотя посудите сами, сэръ, можетъ ли человкъ исполнять свое дло какъ слдуетъ, отъ души, когда его бесду съ тнью постоянно прерываютъ криками ‘аминь’. Положимъ, онъ имлъ несчастье быть причетникомъ,— продолжалъ Джо въ высшей степени убдительнымъ и прочувствованнымъ тономъ,— но это не даетъ намъ права сбивать его съ толку, да еще въ такое время. Ужъ если — такъ по крайней мр, по моему разсужденію — ужъ если человку не даютъ спокойно поговорить съ тнью родного отца, такъ чего же посл этого отъ него ожидать, въ особенности, когда его траурная шляпа такъ мала, что отъ тяжести черныхъ перьевъ постоянно сваливается съ головы, и ему приходится все время ее держать?

Тутъ лицо Джо приняло такое выраженіе, какъ будто онъ самъ увидлъ привидніе, и я догадался, что въ комнату вошелъ Гербертъ. Я представилъ ихъ другъ другу. Гербертъ любезно протянулъ руку, но Джо испуганно попятился, продолжая держать свое птичье гнздо.

— Вашъ слуга,— сказалъ Джо,— и надюсь что вы и Пипъ,— тутъ взглядъ его упалъ на моего духа-мстителя, ставившаго на столъ гренки съ масломъ, и онъ такъ явно выразилъ намреніе причислить этого юношу къ нашей компаніи, что я невольно наморщилъ брови, Джо пришелъ отъ этого въ еще большее замшательство и продолжалъ: — я разумю васъ двоихъ, джентльмены, и… и надюсь, вы въ добромъ здоровь, несмотря на эту тсноту? Потому, видите ли, можетъ, эта гостиница и очень хороша, по мннію лондонскихъ жителей,— продолжалъ таинственно Джо,— и вроятно ею можно гордиться, но я не ршился бы держать здсь и свинью, конечно, если бъ хотлъ откормить ее пожирне-и получить хорошее мясо.

Высказавъ этотъ лестный отзывъ о нашемъ жилищ и обнаруживъ явную наклонность называть меня ‘сэръ’, Джо, въ отвтъ на наше приглашеніе приссть къ столу, началъ внимательно осматриваться по комнат, отыскивая приличное мсто для своей шляпы, какъ будто только очень немногіе предметы въ природ могли служить ей пьедесталамъ, и наконецъ поставилъ ее на самый краешекъ камина, съ котораго она потомъ постоянно падала.

— Чего прикажете, мистеръ Гарджери, чаю или кофе?— спросилъ его Гербертъ, который у насъ былъ всегда за хозяина.

— Благодарю васъ, сэръ,— отвчалъ Джо, выпрямившись, какъ палка.— Это какъ вамъ будетъ угодно.

— Что вы скажете насчетъ кофе?

— Благодарю васъ, сэръ,— отвчалъ Джо, явно разочарованный этимъ предложеніемъ,— если вы такъ любезны, что предпочитаете кофе, то я не ршусь высказаться противъ вашего мннія. Но не находите ли вы, что кофе дйствуетъ иногда немножко горячительно?

— Въ такомъ случа, чаю,— сказалъ Гербертъ, наливая ему чай.

Тутъ шляпа Джо упала съ камина, онъ вскочилъ съ мста, поднялъ ее и поставилъ на прежнее мсто, словно правила приличія требовали, чтобы она падала какъ можно чаще.

— Когда вы пріхали, мистеръ Гарджери?

— Позвольте, когда же это было?— отвчалъ Джо, кашлянувъ въ руку, какъ будто со времени прізда онъ усплъ уже схватить коклюшъ.— Кажись, вчера вечеромъ? Нтъ, не вчера. Ну да, вчера, такъ точно, вчера вечеромъ,— заключилъ онъ наконецъ съ облегченнымъ сердцемъ, съ видомъ глубочайшей мудрости и строгаго безпристрастія.

— Успли ли вы взглянуть на Лондонъ?

— Какъ же, сэръ,— сказалъ Джо,— мы съ Вопслемъ прямо отправились въ лавку ваксы, но не нашли, чтобъ она слишкомъ походила на картинку, что нарисована на красномъ объявленіи у дверей лавки, т. е. я разумю,— прибавилъ Джо въ вид поясненія,— что тамъ она нарисована слишкомъ архитектурарально.

Право, я думаю, что онъ продолжилъ бы до безконечности это слово, которымъ, вроятно, хотлъ выразить какую-нибудь архитектурную особенность, если бы, по милости провиднія, его вниманіе не было опять отвлечено падающей шляпой. И въ самомъ дл эта шляпа требовала очень зоркаго вниманія и быстроты глаза и руки ловкаго игрока въ крокетъ. Джр игралъ ею съ замчательнымъ искусствомъ, онъ то кидался и хваталъ ее въ ту самую минуту, когда она уже совсмъ падала на полъ, то ловилъ на полпути, то заставлялъ летать по всей комнат и стукаться о стны, пока, наконецъ, находилъ возможнымъ поймать ее и водворить на прежнее мсто. Кончилось тмъ, что она упала въ полоскательную чашку, гд я дерзнулъ наложить на нее руку.

Что касается воротничковъ его сорочки, то они приводили меня въ безысходное смущеніе и заставляли задавать себ рядъ неразршимыхъ вопросовъ. Зачмъ, напримръ, нужно человку такъ немилосердно царапать себ шею, чтобъ считать себя прилично одтымъ? Зачмъ необходимо ему искупать свои грхи пытками этой праздничной одежды?

А самъ онъ впадалъ по временамъ въ такое мрачное раздумье, что не доносилъ вилки до рта, неистово поводилъ глазами въ разныя стороны, безъ всякой причины начиналъ какъ-то неестественно кашлять, сидлъ такъ далеко отъ стола, что ронялъ больше, чмъ лъ, длая при этомъ видъ, что ничего не роняетъ, и я почувствовалъ не малое облегченіе, когда наконецъ Гербертъ простился съ нами и ушелъ въ Сити.

У меня не хватило ни здраваго смысла, ни доброты понять, что я былъ самъ во всемъ виноватъ, и что, держи я себя проще съ Джо, и онъ былъ бы проще со мной. Я раздражался, выходилъ изъ терпнія и такимъ Образомъ держалъ самъ себя на горячихъ угольяхъ.

— Такъ какъ мы съ вами теперь одни, сэръ,— началъ Джо.

— Джо!— перебилъ я его съ досадой,— какъ теб не гршно называть меня сэръ?

Джо мелькомъ взглянулъ на меня, и я прочелъ въ этомъ взгляд упрекъ. Какъ ни казался онъ смшонъ съ своими воротничками и галстукомъ, въ немъ было — я почувствовалъ это теперь — сознаніе своего достоинства.

— Такъ какъ мы теперь одни,— повторилъ Джо,— и я не имю ни намренія, ни возможности оставаться здсь долго, то и закончу, т. е. начну съ изложенія того, что привело меня къ чести настоящаго свиданія. Потому что,— продолжалъ Джо своимъ прежнимъ добродушнымъ тономъ,— если бъ не желаніе быть вамъ полезнымъ, я бы не имлъ чести сть хлбъ-соль въ обществ и квартир джентльменовъ.

Я такъ боялся встртить опять его укоризненный взглядъ, что не сдлалъ никакого замчанія по поводу его тона.

— Итакъ, сэръ,— продолжалъ Джо,— вотъ какъ было дло. Сижу я намедни у ‘Трехъ Гребцовъ’, Пипъ… (когда въ немъ заговаривала прежняя привязанность ко мн, онъ называлъ меня Пипомъ, а впадая въ вжливый тонъ, продолжалъ величать меня ‘сэръ’). Сижу я, и вдругъ подъзжаетъ Пембльчукъ въ своей одноколк. А этотъ человкъ,— сказалъ Джо, выбираясь на новую дорогу,— страшно злитъ меня подчасъ, надо вамъ сказать, что онъ распускаетъ сплетни по всему городу, будто онъ былъ другомъ вашего дтства, и даже вы сами считаете его товарищемъ вашихъ дтскихъ игръ.

— Вздоръ. Ты былъ моимъ товарищемъ, Джо.

— Ну да, Пипъ, надюсь, что такъ оно было,— говорилъ Джо, слегка покачивая головой,— хотя теперь это и не иметъ значенія, сэръ.— Такъ вотъ, Пипъ, этотъ самый болванъ Пембльчукъ является ко мн къ ‘Тремъ Гребцамъ’ — большую отраду, сэръ, доставляютъ рабочему человку трубочка да кружка пивца, если, конечно, не злоупотреблять ими — и говорить: ‘Джозефъ, миссъ Гевишамъ желаетъ поговорить съ вами’.

— Миссъ Гевишамъ, Джо?

— Желаетъ — это были его собственныя слова — поговорить съ вами.

Джо замолчалъ и сидлъ, закативъ глаза подъ потолокъ.

— Ну что же, Джо? Пожалуйста, продолжай.

— На другой день, сэръ,— продолжалъ Джо, глядя на меня такъ, какъ будто я сидлъ не рядомъ съ нимъ, а по крайней мр за версту,— на другой день я, пообчистился и отправился къ миссъ Г.

— Къ миссъ Г., Джо? Къ миссъ Гевишамъ, хочешь ты сказать?

— Я же и говорю, сэръ,— отвчалъ Джо такимъ формальнымъ тономъ, какъ будто диктовалъ свое духовное завщаніе.— Къ миссъ Г. или иначе Гевишамъ. И она говоритъ мн слдующее: ‘Мистеръ Гарджери, вы въ переписк съ мистеромъ Пипомъ?’ Получивъ отъ васъ одно письмо, я могъ отвтить: ‘Да, въ переписк’, Когда я внчался съ вашей сестрой, сэръ, я на вопросъ священника отвчалъ: ‘да, желаю’ и теперь на вопросъ вашего друга, я тоже отвтилъ: ‘да, въ переписк’.— ‘Въ такомъ случа’,— сказала она,— ‘напишите ему, что Эстелла вернулась домой и желала бы повидаться съ нимъ’.

Я чувствовалъ, какъ вспыхнуло мое лицо, когда я взглянулъ на Джо думаю, что это произошло отчасти отъ сознанія, что я принялъ бы Джо гораздо любезне, знай я, съ какой встью онъ явился ко мн.

— Когда я вернулся домой,— продолжалъ Джо,— и попросилъ Бидди сообщить вамъ это извстіе, она немножко заартачилась. ‘Я знаю,— говоритъ,— ему будетъ пріятно услышать объ этомъ отъ васъ, теперь праздники, вамъ хотлось его повидать,— позжайте’. Ну вотъ и все, сэръ,— заключилъ Джо, вставая.— Желаю вамъ, Пипъ, всего хорошаго и все больше и больше идти въ гору.

— Но разв ты уже уходишь, Джо?

— Да, я ухожу,— сказалъ Джо.

— Но вернешься къ обду?

— Нтъ, не вернусь,— сказалъ Джо.

Наши взгляды встртились, и вся эта холодная вжливость съ ея ‘сэрами’ растаяла въ его мужественномъ сердц, когда онъ протянулъ мн руку.

— Пипъ, дорогой мой товарищъ, вся наша жизнь состоитъ изъ такихъ разставаній. Одинъ кузнецъ, другой лудильщикъ, третій золотыхъ длъ мастеръ, четвертый мдникъ, волей неволей они должны разойтись, и надо съ этимъ мириться. Если сегодня была чья-нибудь вина, такъ только моя. Ты и я не можемъ быть товарищами въ Лондон и нигд, кром какъ дома, гд все намъ давно знакомо, и гд насъ соединяетъ дружба. Не прими за гордость, что я теб скажу, но я хочу поступать правильно, и ты никогда не увидишь меня больше въ этомъ плать. Я никуда не гожусь въ этомъ плать. Мое настоящее мсто въ кузниц, въ нашей кухн, на болотахъ. Я покажусь теб вдвое лучше въ моей рабочей куртк, съ молотомъ въ рук или даже съ трубкой въ зубахъ. Если теб когда-нибудь захочется повидать меня, и ты придешь и заглянешь въ окошко кузницы и увидишь тамъ кузнеца Джо, за старой наковальней въ его обгорломъ передник за старой работой, онъ и на половину не покажется теб такъ плохъ, какъ теперь. Я страшно тупъ, но кажется, я наконецъ зарубилъ себ кое-что близкое къ правд. Итакъ, да благословитъ тебя Богъ, дорогой старый Пипъ, старый товарищъ, да благословитъ тебя Богъ!

Да, я не ошибся, въ немъ было достоинство. Когда онъ говорилъ эти слова, его неуклюжая одежда такъ же мало мшала ему быть человкомъ, какъ помшала бы его душ подняться къ небесамъ. Онъ нжно прикоснулся къ моему лбу и вышелъ. Какъ только я пришелъ немного въ себя, я бросился-за нимъ, обгалъ вс сосднія улицы отыскивая его, но его уже не было.

Глава XXVIII.

Мн было ясно, что я долженъ на другой же день хать въ нашъ городъ, и въ первыя минуты раскаянія мн было такъ же ясно, что я долженъ остановиться у Джо:

Но когда я Добылъ себ мсто въ дилижанс и създилъ къ мистеру Покету и обратно, это послднее намреніе значительно ослабло во мн, и я сталъ придумывать разныя оправданія и доводы въ пользу того, чтобъ остановиться въ гостиниц ‘Голубого Вепря’. Я стснилъ бы Джо, меня не ждали, и моя кровать не была приготовлена, отъ кузницы до миссъ Гевйшамъ было слишкомъ далеко, я могъ опоздать, а она этого не любитъ. Вс обманщики въ мір ничто въ сравненіи съ человкомъ, который ршился обмануть самого себя, и вотъ какими лживыми доводами я убаюкивалъ свою совсть. Странная вещь! Принимать въ счастливомъ невдніи фальшивую полукрону чужой фабрикаціи за настоящую еще понятію, но считать за настоящія деньги сознательно сфабрикованную тобой самимъ фальшивую монету! Какой_:нибудь любезный незнакомецъ, подъ предлогомъ аккуратне сложить мои банковые билеты, для вящшей сохранности, прячетъ ихъ въ карманъ и подсовываетъ мн вмсто нихъ такую же пачку съ соромъ. Но что значитъ его ловкость въ сравненіи съ моей, когда я самъ подсовываю себ собственный соръ и принимаю его за пачку ассигнацій.

Поршивъ, что я долженъ остановиться въ гостиниц ‘Голубого Вепря’, я сильно задумался надъ другимъ вопросомъ: брать или не брать съ собой моего духа-мстителя. Соблазнительно представить себ, какъ этотъ дорого стоющій обжора будетъ красоваться въ своихъ сапогахъ у воротъ ‘Голубого Вепря’, мысль о томъ, какъ онъ, случайно зайдя въ лавку портного, смутитъ этого непочтительнаго мальчишку Трабба, была даже увлекательна. Но съ другой стороны мальчишка Трабба могъ втереться къ нему въ дружбу и поразсказать ему кое что или чего добраго — вдь это былъ такой отчаянный головорзъ — могъ осмять его на главной улиц. Кром того, моя покровительница могла услыхать о немъ и не одобрить меня. Въ виду всего этого я ршилъ не брать съ собой мстителя.

Я взялъ себ мсто въ дилижанс, отходившемъ посл обда, и такъ какъ на двор была зима, то мн предстояло два или три часа хать въ темнот. Дилижансъ выходилъ изъ Кроссъ-Киза ровно въ два часа. Я явился на мсто за четверть часа, въ сопровожденіи моего слуги, если прилично такъ назвать человка, который неизмнно старался служить какъ можно меньше.

Въ т времена каторжниковъ перевозили на понтоны въ дилижансахъ. Я часто слышалъ объ этомъ и раньше и не разъ видлъ самъ, какъ они болтали своими закованными ногами, сидя на имперіал, а потому и не удивился, когда Гербертъ, встртивъ меня на почтовомъ двор, сказалъ, что въ нашемъ дилижанс везутъ двухъ каторжниковъ, Но у меня была своя, давнишняя причина смущаться при слов ‘каторжникъ’.

— Это вдь васъ не стснитъ, Гендель?— спросилъ Гербертъ.

— Конечно, нтъ.

— Мн сейчасъ показалось, какъ будто вы не долюбливаете этотъ народъ.

— Не могу сказать, чтобъ я особенно его любилъ, да полагаю, и вы не были бы довольны такимъ обществомъ, но они не стснятъ меня.

— Смотрите, вотъ они,— сказалъ Гербертъ,— выходятъ изъ харчевни. Какая тяжелая и унизительная картина!

Должно быть, они угощали сопровождавшаго ихъ солдата, по крайней мр, вс трое утирали ротъ рукавами. Каторжники были скованы вмст, на ногахъ у нихъ были тоже кандалы, хорошо знакомые мн, какъ и ихъ одежда. У солдата была пара пистолетовъ, а подъ мышкой толстая суковатая дубина, но, повидимому, онъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ арестантами и, стоя рядомъ съ ними, наблюдалъ, какъ запрягали лошадей, съ видомъ хозяина очень интересной выставки, которая была еще пока закрыта для публики. Одинъ изъ каторжниковъ былъ значительно выше и плотне своего товарища, но судьба почему то наградила его боле короткой и узкой одеждой, что часто случается въ этомъ мір не только между каторжниками, но и между свободными людьми* Его руки и ноги напоминали огромныя цилиндрическія подушки, и, хотя костюмъ сильно его мнялъ, я съ перваго же взгляда узналъ его полузакрытый глазъ. Это былъ тотъ самый человкъ, котораго я въ одну изъ субботъ встртилъ въ кабачк ‘Трехъ Веселыхъ Гребцовъ’ и который пристрлилъ меня тогда изъ своего невидимаго ружья.

Нетрудно было замтить, что онъ совершенно не узнавалъ меня, какъ будто мы никогда не встрчались. Взглянувъ на меня мелькомъ, онъ видимо плнился моей цпочкой, потомъ сплюнулъ черезъ плечо и сказалъ, что-то своему товарищу, отчего оба расхохотались и стали смотрть въ другую сторону, рзко повернувшись и брякнувъ своими наручниками, Огромные номера на ихъ спинахъ, точно на входныхъ дверяхъ, ихъ грубыя, обросшія лица, словно у дикихъ зврей, ихъ закованныя ноги, обернутыя ради приличія носовыми платками, всеобщее презрніе и стараніе держаться отъ нихъ подальше,— все это, какъ врно замтилъ Гербертъ, длало изъ нихъ въ высшей степени тяжелое и унизительное зрлище. Но это было еще не самое худшее. Оказалось, что вся задняя часть имперіала занята одной семьей, перезжавшей изъ Лондона, и для каторжниковъ оставались только мста впереди, за спиной кучера. Господинъ холерическаго темперамента, занявшій четвертое мсто на той же скамь, пришелъ отъ этого въ неописанную ярость и сталъ кричать что это чистйшее нарушеніе всякихъ правилу — сажать порядочныхъ людей съ такой вредной, позорной и опасной компаніей, что это подло, гнусно, низко и такъ дале. Въ это время дилижансъ былъ готовъ, кучеръ торопился, пассажиры стали разсаживаться, подошли и каторжники съ солдатомъ, распространяя вокругъ себя своеобразный смшанный запахъ печенаго хлба, байки, и пеньки, неразлучный съ присутствіемъ арестанта.

— Напрасно вы гнваетесь, сэръ,— убждалъ солдатъ сердитаго пассажира, — я самъ сяду рядомъ съ вами, а ихъ посажу за собой. Они не будутъ касаться васъ, сэръ, вы можете даже совсмъ ихъ не замчать.

— Я тутъ ужъ совсмъ не причемъ,— проворчалъ знакомый мн каторжникъ.— Я ду не по своей охот и былъ бы очень радъ остаться. Я съ удовольствіемъ уступлю свое мсто, если найдется желающій,

— Я тоже,— проговорилъ угрюмо его товарищъ.— Будь моя воля, я не обезпокоилъ бы никого изъ васъ.

Тутъ оба засмялись и принялись грызть орхи, разбрасывая кругомъ скорлупу. Если бъ я былъ на ихъ мст и чувствовалъ, что вс меня презираютъ, я бы вроятно длалъ то же.

Сердитому джентльмену приходилось или примириться съ этой неожиданной компаніей, или оставаться. Онъ слъ на свое мсто, продолжая ворчать, солдатъ услся рядомъ съ нимъ, арестанты тоже влзли какъ могли, и мой знакомецъ помстился сзади меня, такъ что его дыханіе касалось моихъ волосъ.

— До свиданія, Гендель! — закричалъ мн Гербертъ, когда мы тронулись, и я подумалъ: ‘Какое счастье, что онъ не называетъ меня Пипомъ’.

Я не въ силахъ высказать, съ какой силой ощущалъ я дыханіе каторжника не только въ затылк, но и вдоль всей спины. Ощущеніе было такое, какъ будто къ моему мозгу прикасались какой-нибудь острой разъдающей кислотой, и я невольно стискивалъ зубы. Казалось, онъ дышалъ гораздо сильне и громче своего товарища, и я чувствовалъ, какъ одно мое плечо поднималось все выше и выше въ моихъ тщетныхъ усиліяхъ защитить себя отъ этого дыханія.

Погода была страшно сырая, и каторжники проклинали холодъ. Скоро вс мы впали въ какое-то оцпенніе, и когда дилижансъ прохалъ харчевню, стоявшую на половин пути, вс дремали, клевали носами и молчали. Я тоже задремалъ, раздумывая о томъ, не долженъ ли я возвратить этому человку его два фунта стерлинговъ, прежде чмъ потеряю его изъ вида, и какъ лучше это сдлать.

Качнувшись впередъ, какъ будто собирался нырнуть между лошадьми, я проснулся въ испуг и принялся обдумывать тотъ же вопросъ.

Но, очевидно, я продремалъ дольше, чмъ думалъ, ибо, хотя я ничего не могъ разобрать въ темнот при мерцающемъ свт фонарей дилижанса и падающихъ отъ нихъ тней, но холодный влажный втеръ, который дулъ намъ въ лицо, сказалъ мн, что мы подъзжаемъ къ нашимъ болотамъ. Каторжники, ища защиты отъ втра за моей спиной и стараясь отогрться, пододвинулись ко мн совсмъ близко, и первыя слова ихъ разговора, долетвшія до меня, относились какъ разъ къ предмету моихъ мыслей.

— Два билета по фунту стерлинговъ,— сказалъ знакомый мн арестантъ.

— Гд же онъ ихъ раздобылъ?— спросилъ другой.

— Почемъ я знаю?— отвчалъ первый.— Какъ-нибудь да раздобылъ. Можетъ, пріятели дали.

— Желалъ бы я имть ихъ теперь,— замтилъ второй арестантъ, проклиная холодъ.

— Кого? Деньги или пріятелей?

— Конечно, деньги. Я бы охотно продалъ всхъ своихъ пріятелей за одинъ фунтъ стерлинговъ и счелъ бы такую сдлку очень выгодной. Ну, такъ какъ же было дальше?

— А дальше,— продолжалъ мой знакомецъ,— все было сказано и сдлано въ полминуты за кучей бревенъ на понтон. Васъ освобождаютъ?— спросилъ онъ. Да, говорю. Не разыщете ли вы того мальчика, что накормилъ меня и не выдалъ, и не передадите ли вы ему эти два билета? Охотно, говорю, и какъ сказалъ, такъ и сдлалъ.

— И очень глупо. Я бы лучше самъ ихъ пролъ или пропилъ. Онъ, видно, былъ изъ зеленыхъ. И вы говорите, онъ совсмъ васъ не зналъ?

— Ни капельки. Мы были изъ различныхъ артелей и съ разныхъ судовъ. Его судили вторично за побгъ и закатили на всю жизнь.

— И вы, по совсти, только разъ были въ той сторон?

— Только разъ.

— А какъ вы ее находите?

— Самое мерзкое мсто. Грязь, туманъ, болота работа, работа, болота, туманъ и грязь.

Оба принялись ругать эту мстность и, наконецъ, истощивъ весь свой запасъ отборныхъ словъ, замолчали.

Посл этой бесды я бы, конечно, немедленно слзъ съ дилижанса и скрылся въ ночной темнот, не будь я вполн увренъ, что этотъ человкъ не подозрваетъ, кто я. И въ самомъ дл, я не только самъ измнился съ годами, но и одтъ былъ совсмъ иначе, да и обстановка, въ которой онъ меня видлъ теперь, была другая, и не было никакой вроятности, что онъ узнаетъ меня, если ему не поможетъ случай. Но случай, который свелъ насъ въ дилижанс, былъ такъ необычаенъ, что я ежеминутно боялся, какъ бы другой такой же случай не помогъ ему узнать мое имя. Чтобъ избжать этого, я ршился сойти съ дилижанса, какъ только мы въдемъ въ городъ и исполнилъ мое намреніе вполн успшно. Мой чемоданчикъ стоялъ у меня въ ногахъ, и мн стоило только отстегнуть застежку, чтобъ достать его. Я сбросилъ его на землю и слзъ вслдъ за нимъ, какъ только блеснулъ первый фонарь на мостовой нашего города. Арестанты похали дальше, и я зналъ, на какомъ мст ихъ посадятъ въ лодку. Воображеніе ясно рисовало мн эту лодку съ каторжниками-гребцами, дожидавшуюся ихъ у грязной пристани, я снова слышалъ крикъ ‘Отчаливайте’, обращенный словно къ собакамъ, снова видлъ этотъ отверженный Ноевъ ковчегъ, колыхавшійся на черной поверхности рки.

Я не могъ бы ясно опредлить, чего я боялся: это былъ какой-то смутный безсознательный страхъ, но я никакъ не могъ отъ него отдлаться. Подходя къ гостиниц, я чувствовалъ, что меня заставляетъ дрожать нчто боле ужасное, чмъ простое опасеніе быть узнаннымъ. Я знаю, что причина моего страха не приняла тогда никакого реальнаго образа, а просто прежній безотчетный дтскій ужасъ ожилъ во мн на нсколько минуть.

Общая зала въ гостиниц ‘Голубого Вепря’ была пуста. Я усплъ заказать себ обдъ и уссться за столъ, прежде чмъ лакей узналъ меняИзвинившись въ своей забывчивости, онъ спросилъ, не прикажу ли я послать за мистеромъ Пембльчукомъ.

— Нтъ, конечно нтъ,— отвчалъ я.

Лакей (тотъ самый, который явился къ намъ съ выговоромъ отъ приказчиковъ въ тотъ день, когда я поступилъ въ ученики) былъ очень удивленъ и при первомъ удобномъ случа такъ ловко подсунулъ мн старый грязный листокъ мстной газеты, что я невольно взялъ его въ руки и прочелъ слдующее:

‘Наши читатели, слдившіе за романическимъ возвышеніемъ въ свт молодого сосдняго кузнеца (что за богатая, между прочимъ, тема для художественнаго пера нашего согражданина, еще непризнаннаго поэта Туби, плоды музы котораго появляются на столбцахъ нашей газеты), не безъ интереса узнаютъ, что покровителемъ ранней молодости и лучшимъ товарищемъ и другомъ этого юноши былъ нкій высокоуважаемый человкъ, не вполн чуждый сменной и хлбной торговл, склады котораго, въ высшей степени удобные и приличные, можно встртить даже за сто миль отъ нашей Главной улицы. Не безъ нкотораго чувства самодовольства упоминаемъ мы о томъ, что этотъ Менторъ и виновникъ возвышенія нашего Телемака уроженецъ нашего города. Мстные мудрецы, глубокомысленно наморщивъ свои брови, а современныя красавицы, широко раскрывъ свои блестящіе глазки, спросятъ — чмъ же замчателенъ этотъ Телемакъ? Но вдь и Квентинъ Матвисъ былъ простымъ антверпенскимъ кузнецомъ. Verb. Sap’.

Я твердо убжденъ, что если бъ въ дни моего благосостоянія я отправился на сверный полюсъ, то и тамъ услыхалъ бы отъ какого-нибудь кочующаго эскимоса или отъ цивилизованнаго джентльмена, что Пембльчукъ былъ покровителемъ моей юности и виновникомъ моего возвышенія въ свт.

Глава XXIX.

На другой день я всталъ съ птухами. Идти къ миссъ Гевишамъ было еще слишкомъ рано, и я ршилъ побродить за городомъ. Я направился, черезъ ту часть города, гд жила миссъ Гевишамъ, и значитъ, въ противоположную сторону отъ нашей деревни, ршивъ, что къ Джо я зайду завтра. Я думалъ о моей покровительниц, и въ моемъ воображеніи рисовались въ самыхъ радужныхъ краскахъ ея планы насчетъ моей будущности.

Она узаконила Эстеллу, почти усыновила меня и очевидно желала соединить насъ. Она предназначаетъ меня въ роли сказочнаго рыцаря, которому суждено обновить заброшенный домъ, заставить двинуться остановившіеся часы, заставить огонь весело пылать въ остывшихъ каминахъ, смести паутину съ занавсей, разогнать кишащихъ всюду гадовъ и, свершивъ вс эти блистательные подвиги, жениться на заколдованной принцесс. По дорог я остановился противъ дома, чтобы взглянуть на него, на его кирпичная закоптлыя стны, на его забитыя окна, на зеленый плющъ, который мощно обхватывалъ своими втвями и побгами все строеніе до самаго карниза, какъ будто стараясь этими старыми мохнатыми руками прикрыть какую-то дорогую для меня тайну. Разумется, душою этой тайны была Эстелла. Но хотя ея образъ безраздльно властвовалъ надо мною, хотя мое воображеніе и мои мечты цликомъ сосредотачивались на ней, хотя ея вліяніе на мое дтство и на мой характеръ было громадно,— я, тмъ не мене, даже въ это знаменательное утро надлялъ ее мысленно только тми качествами, которыми она дйствительно обладала. Объ этомъ обстоятельств я упоминаю здсь потому, что оно можетъ послужить путеводною нитью, ч^обы распутаться въ лабиринт моихъ чувствъ. Я знаю по опыту, что обычное представленіе о влюбленныхъ не всегда справедливо. По отношенію ко мн сущая истина въ томъ, что когда я полюбилъ Эстеллу любовью взрослаго человка, я полюбилъ ее потому, что не могъ противиться своему чувству. Весьма и весьма часто, если не постоянно, я сознавалъ, къ великому моему огорченію, что люблю ее безъ всякой надежды, безъ счастья, наперекоръ всему, что, казалось бы, могло меня образумить. Прекрасно понимая все это, я не могъ меньше любить ее на этомъ основаніи, и подобное сознаніе столько же способно было охладить меня, какъ если бы я серьезно считалъ Эстеллу верхомъ совершенства во всхъ отношеніяхъ.

Я старался такъ разсчитать время, чтобы подойти къ калитк въ тотъ же самый урочный часъ, въ какой я приходилъ сюда прежде. Позвонивъ дрожащею рукою, я сталъ къ калитк спиною и старался собраться съ духомъ и успокоиться.

Я слышалъ, какъ отворилась боковая дверь, слышалъ, какъ кто-то шелъ черезъ дворъ, но я сдлалъ видъ, что ничего не слышу, даже когда калитка отворилась на ржавыхъ петляхъ.

Наконецъ, кто-то коснулся моего плеча, я вздрогнулъ и обернулся. Я смутился еще боле, очутившись лицомъ къ лицу съ человкомъ, одтымъ во все темное. Его я мене всего ожидалъ встртить здсь привратникомъ дома миссъ Гевишамъ.

— Орликъ!

— Ахъ!.. Какъ видите… Въ судьб людей бываютъ перемны поудивительне, чмъ въ вашей. Войдите же, войдите! Мн приказано не оставлять калитки открытой.

Я вошелъ. Онъ захлопнулъ калитку, заперъ на замокъ и вынулъ ключъ.

— Да,— сказалъ онъ, пройдя нсколько шаговъ впереди меня и разомъ обернувшись ко мн — это я.

— Какъ вы сюда попали?

— Пришелъ на своихъ на двоихъ, а пожитки привезъ на телжк.

— Такъ вы сюда водворились уже со всмъ своимъ добромъ?

— Конечно, не со зломъ! по крайней мр я такъ полагаю.

Въ этомъ я далеко не былъ увренъ, но у меня было довольно времени подумать надъ отвтомъ, пока онъ медленно поднялъ сбои опущенные до того времени глаза и своимъ испытующимъ взглядомъ сталъ разглядывать меня съ головы до ногъ.

— Такъ вы бросили кузницу?— сказалъ я.

— Разв вамъ здсь что-нибудь напоминаетъ кузницу?— отвчалъ Орликъ, презрительно озираясь кругомъ.— Ну, пускай здсь будетъ кузница, коли вамъ такъ нравится.

Я спросилъ у него, когда онъ оставилъ кузницу Гарджери.

— Тутъ одинъ день такъ похожъ на другой,— отвчалъ онъ,— что мудрено сказать это. Я сюда поступилъ во всякомъ случа вскор посл вашего отъзда.

— Это-то, пожалуй, я и самъ сказалъ бы вамъ, Орликъ.

— А!— сказалъ онъ сухо,— не даромъ вдь я считалъ васъ ученымъ.

Между тмъ мы подошли къ дому, и я замтилъ, что онъ расположился въ ближайшей къ боковой двери комнат, окно которой выходило на дворъ. Она напоминала въ малыхъ размрахъ такъ называемыя ‘ложи’, въ которыхъ обыкновенно ютятся парижскіе привратники. Нсколько ключей висло на стн, онъ туда же повсилъ ключъ отъ калитки. Его кровать, прикрытая рванымъ одяломъ, помщалась въ глубин, комнаты, въ небольшой ниш. Вся обстановка имла нечистоплотный, унылый и какой-то сонливый видъ, а комната казалась клткой сурка. Самъ Орликъ, съ угрюмымъ и суровымъ видомъ стоявшій въ темномъ углу у окна, казался тмъ самымъ суркомъ въ человческомъ образ, для котораго сдлана клтка,— и это было близко къ истин.

— Я никогда не видалъ этой коморки,— сказалъ я,— и прежде здсь не было привратника.

— Не было,— отвчалъ онъ,— до тхъ поръ, пока не оказалось, что двери недостаточно охраняютъ домъ и пока не стали находить такого положенія опаснымъ, такъ какъ говорятъ, что здсь стали шляться каторжники и много всякой швали изъ босой команды. Тогда меня рекомендовали на это мсто, какъ человка, который, если ужъ возьмется за это, такъ всякому суметъ свернуть шею — и я взялъ мсто. Это полегче, чмъ ворочать мхами да барабанить молотомъ. Дло сдлано и ладно!..

Мой взглядъ упалъ на ружье въ мдной оправ, висвшее надъ каминомъ, и онъ замтилъ это.

— Ну,— спросилъ я, не желая боле продолжать разговора,— можно мн пойти къ миссъ Гевишамъ?

— Провались я на этомъ мст, не знаю,— сказалъ онъ потянувшись и встряхиваясь.— Мои свднія не простираются такъ далеко. Я ударю молоткомъ по колоколу, а вы ступайте по коридору, пока не встртите кого-нибудь.

— Я думаю, меня ждутъ?

— Лопни мои глаза,— ничего не знаю,— сказалъ онъ.

Тогда я пошелъ по длинному коридору, по которому я бгалъ когда-то въ своихъ большихъ сапожищахъ, а онъ ударилъ въ колоколъ. Звукъ колокола не усплъ еще замереть въ коридор, какъ я увидлъ Сару Покетъ, пожелтвшую и позеленвшую по моей милости.

— О, это вы, мистеръ Пипъ!— воскликнула она.

— Своего собственной персоной, мистрисъ Покетъ. Съ удовольствіемъ могу сообщить вамъ, что мистеръ Покетъ со своими семействомъ совершенно здоровъ.

— Поумнли ли они хоть чуточку?— сказала Сарра, печально качая головой.— Лучше бы имъ побольше ума, чмъ здоровья. О, Матью, Матью!.. Вы знаете дорогу, сэръ?

— Приблизительно. Вдь мн не разъ случалось карабкаться по этой лстниц впотьмахъ.

Я теперь взошелъ по ней въ гораздо боле легкихъ сапогахъ, чмъ въ т времена, и постучался въ дверь миссъ Гевишамъ совершенно такъ, какъ привыкъ это длать раньше.

— Это стучится Пипъ,— отозвалась она сейчасъ же, — войди, Пипъ.

Она сидла въ своемъ кресл у стараго стола, въ томъ же старомъ плать, скрестивъ на костыл руки, опираясь на нихъ подбородкомъ и глядя въ огонь. Около нея стоялъ ненадванный блый башмакъ, а наклонившись надъ нимъ и какъ бы разсматривая его, сидла изящная леди, которой я никогда не видалъ раньше.

— Войди, Пипъ,— продолжала бормотать миссъ Гевишамъ, не отрывая глазъ отъ огня.— Войди, Пипъ! Какъ ты поживаешь, Пипъ? Ты цлуешь мою руку, будто я королева? Э! Ну?

Она вдругъ взглянула на меня, едва поднявъ свои глаза, и повторила полу-шутя, полу-сердито.

— Ну?

— Мн говорили, миссъ Гевишамъ,— сказалъ я, немного смущаясь,— что вы выразили желаніе повидать меня, и я тотчасъ явился.

— Ну?

Леди, которой, какъ мн казалось, я никогда не видалъ раньше, подняла глаза и смло взглянула на меня. Тогда я увидалъ, что это глаза Эстеллы. Но она такъ измнилась, такъ похорошла, такъ развилась и такъ ушла впередъ во всхъ отношеніяхъ, что мн казалось, что я-то въ сравненіи съ нею не подвинулся ни на шагъ. Глядя на нее, я вновь казался себ неотесанымъ, простымъ мальчишкой. Я почувствовалъ, какое громадное разстояніе раздляло насъ и какъ недостижима была она для меня.

Она протянула мн руку. Я пробормоталъ что-то о томъ удовольствіи, какое доставляетъ мн это свиданіе съ нею, и что я очень, очень долго ждалъ его.

— Что Пипъ, сильно она по твоему измнилась?— спросила миссъ Гевишамъ, бросивъ на меня быстрый взглядъ и стуча своимъ костылемъ по стулу, стоявшему между нами, какъ бы въ вид приглашенія ссть на него.

— Когда я вошелъ, миссъ Гевишамъ, я совершенно не узналъ Эстеллы. Но теперь я узнаю и въ лиц, и въ фигур, и во всемъ прежнюю…

— Что? Ужъ не хочешь ли ты сказать прежнюю Эстеллу,— прервала меня миссъ Гевишамъ.— Она была горда, высокомрна, ты держался отъ нея подальше, помнишь?

Я отвчалъ въ смущеніи, что это было очень давно, что я тогда былъ глупъ, и тому подобное. Эстелла улыбалась совершенно покойно и сказала, что, по ея мннію, я тогда былъ совершенно правъ и что она не могла быть особенно привлекательной.

— А онъ… измнился онъ?— опросила миссъ Гевишамъ, играя локонами Эстеллы.

Эстелла засмялась, взяла башмакъ, посмотрла на него, потомъ на меня, снова засмялась и поставила башмакъ на полъ.

Она обращалась со мною все еще, какъ съ мальчикомъ, но уже съ нкоторымъ кокетствомъ.

Фантастическая обстановка комнаты, въ которой мы сидли, невольно пробуждала въ душ былыя, не совсмъ обыкновенныя впечатлнія. Я узналъ, что Эстелла пріхала изъ Франціи и отправляется въ Лондонъ. Она была такъ же горда и своенравна, какъ прежде, но эти недостатки почти стушевались передъ ея необычайной, просто сверхъестественной красотой, и мн казалось, что ея красота и гордость составляютъ нчто нераздльное.

Я не могъ отдлить ея образа отъ своего жалкаго безпокойнаго стремленія къ богатству и къ вншнему лоску, такъ смущавшаго мое дтство, отъ всхъ этихъ скверныхъ, мелочныхъ чувствъ и побужденій,— когда я началъ стыдиться нашего бднаго дома и Джо,— отъ своихъ грезъ,— когда мн, бывало, казалось, что я вижу ея лицо въ пламени кузнечнаго горна, что она глядитъ на меня, появляясь въ искрахъ, летвшихъ — во время ковки отъ раскаленнаго желза, и опять исчезаетъ въ ночной тьм… Однимъ словомъ, ея образъ, какъ въ прошломъ, такъ и въ настоящемъ, былъ нераздльно слитъ съ самыми глубокими тайниками моей внутренней жизни.

Было ршено, что весь день я проведу у миссъ Гевишамъ, вечеромъ вернусь въ гостиницу, а завтра уду въ Лондонъ. Поговоривъ съ нами еще нсколько времени, миссъ Гевишамъ отправила меня съ Эстеллой погулять въ заброшенный садъ. Эстелла мн сказала, когда мы входили туда, что я долженъ буду попрежнему покатать миссъ Гевишамъ въ кресл.

Мы съ Эстеллой вошли въ садъ тою самою калиткой, у которой я встртился съ ‘блднымъ молодымъ человкомъ’, т. е. съ Гербертомъ. Я волновался .. Я обожалъ Эстеллу до послдней оборки ея платья включительно. Она была совершенно равнодушна и конечно не питала никакихъ чувствъ къ фалдамъ моего сюртука.

Когда мы подошли къ мсту сраженія, она остановилась и сказала:

— Я была, должно быть, страннымъ маленькимъ созданіемъ, когда спряталась тутъ и смотрла, какъ вы тогда дрались, но тогда это меня очень забавляло.

— Вы тогда меня хорошо вознаградили.

— Право?— отвчала она холодно, какъ будто объ этомъ не стоило и вспоминать.— Я помню, что я тогда была далеко не благосклонна къ вашему противнику, я злилась на него, зачмъ привели его сюда, чтобы я непремнно скучала съ нимъ.

— Мы съ нимъ теперь большіе друзья,— сказалъ я ей.

— Да, я вспомнила,— вдь вы учитесь, кажется, у его отца?

— Да.

На послдній вопросъ я отвтилъ утвердительно безъ особой охоты, такъ какъ это значило признать себя школьникомъ, а она и безъ того обращалась со мной, какъ съ мальчишкой,

— Съ перемной въ вашемъ положеніи вы перемнили врно и своихъ знакомыхъ?— сказала Эстелла.

— Конечно,— отвчалъ я.

— Такъ и слдовало,— прибавила она высокомрнымъ тономъ,— прежняя ваша компанія теперь не годится для васъ.

Долженъ сознаться, что посл разговора съ нею я не особенно стремился повидаться съ Джо, а послднее ея замчаніе окончательно отбило у меня къ этому всякую охоту.

— Въ то время вы не имли никакого представленія объ ожидавшемъ васъ благополучіи?— спросила Эстелла.

— Ни малйшаго.

Идя рядомъ съ нею, я отчетливо сознавалъ, какой рзкій контрастъ представляли мы: она шла съ видомъ полнаго превосходства, а я — какъ наивный и послушный мальчишка. Это огорчало бы меня еще боле, если бы я не сознавалъ, что, несмотря на кажущееся разстояніе, я близокъ къ ней и предназначенъ для нея.

Садъ настолько заросъ, что гулять въ немъ было не легко, и, пройдясь по немъ раза два или три, мы пошли на дворъ къ пивоварн. Я указалъ ей мсто, гд она расхаживала по бочкамъ въ первый день нашего знакомства, и она сказала безучастно и разсянно: ‘Правда?’ Я напомнилъ ей, въ какую дверь она вынесла мн тогда пива и мяса, и она отвчала ‘Не помню, право’.

— А помните, какъ я плакалъ изъ за васъ?— спросилъ я.

— Нтъ,— отвчала она, отрицательно качая головой, и обвела глазами дворъ.

Я внутренно готовъ былъ вновь пролить слезы изъ-за ея забывчивости и полнаго равнодушія ко мн,— и эти внутреннія слезы, право, горше всякихъ другихъ.

— Вы сами знаете,— сказала Эстелла съ такимъ убійственно-снисходительнымъ видомъ, какой умютъ напускать на себя только восхитительныя и красивыя женщины,— что у меня нтъ сердца… Можетъ быть, это иметъ какое-нибудь отношеніе къ моей памяти.

Я принялся бормотать что-то о томъ, что я беру на себя смлость сомнваться въ справедливости ея словъ, что, напротивъ, невозможно представить себ, чтобы у такой красавицы не было бы сердца…

— О! У меня, конечно, есть сердце, которое можно пронзить кинжаломъ, прострлить,— сказала Эстелла.— Я умру, конечно, когда оно перестанетъ биться, но вы знаете, что я хотла сказать: въ моемъ сердц нтъ мста симпатіи, нжности и тому подобнымъ глупостямъ.

Я не знаю, что такъ поразило меня въ ней, когда она внимательно смотрла на меня, стоя неподвижно рядомъ со мною. Было ли это нчто такое, что такъ поражало меня въ миссъ Гевишамъ? Да, въ ея взгляд, въ ея жестахъ было что-то слегка напоминавшее миссъ Гевишамъ. Это было какое-то неуловимое сходство, которое является между дтьми и взрослыми, если они долго совмстно живутъ въ уединеніи,— сходство въ движеніяхъ, въ выраженіи лица, хотя бы самыя лица ребенка и взрослаго не имли между собою ничего общаго. Въ самомъ лиц Эстеллы я не могъ уловить никакого сходства съ миссъ Гевишамъ. Я снова сталъ разглядывать ее, она тоже смотрла на меня, но теперь я не могъ уже уловить поразившаго меня выраженія.

Что же это было такое?

— Я говорю серьезно,— сказала Эстелла,— и лицо ея стало строго, хотя брови не шевельнулись, и лобъ оставался совершенно гладкимъ.— Если намъ суждено часто встрчаться, то вамъ лучше разъ навсегда освоиться съ этой мыслью. Нтъ,— прервала она меня повелительнымъ жестомъ, лишь только я попытался открыть ротъ,— я ни къ кому не питаю особой нжности, я даже не имю понятія о подобныхъ чувствахъ.

Минуту спустя — мы пошли въ заброшенную пивоварню. Она указала мн рукою на галлерею верхняго этажа, гд я ее видлъ въ первый день нашего знакомства, и сказала, что помнитъ, какъ взобралась туда и глядла оттуда на мое отчаяніе. Глядя на ея вытянутую блую руку, я невольно опять пораженъ былъ тмъ же неуловимымъ сходствомъ. Я невольно затрепеталъ. Она положила свою руку мн на плечо,— и иллюзія опять исчезла.

Что же это было такое?

— Что съ вами?— сказала Эстелла,— вы испугались?

— Испугался бы, если бъ врилъ, что вы мн говорили правду,— отвчалъ я, чтобы какъ-нибудь уклониться отъ прямого отвта.

— Такъ вы не врите? Что жъ, я по крайней мр предупредила васъ. Миссъ Гевишамъ уже ждетъ, чтобы вы вернулись къ прежнимъ своимъ обязанностямъ, но, я думаю, въ этомъ нтъ надобности. Пройдемся еще разокъ по саду, а тогда ужъ вы пойдете къ миссъ Гевишамъ. Идемте! Не стоитъ сокрушаться о моемъ жестокосердіи. Сегодня вы будете моимъ пажемъ, дайте я обопрусь о ваше плечо.

Ея роскошное платье волочилось по земл, она находу подобрала его одной рукой, а другою слегка оперлась на мое плечо. Мы еще два или три раза прошлись по заброшенному саду, а мн казалось, что онъ пестрлъ чудными цвтами. Если бы желтовато-зеленый бурьянъ, лпившійся по трещинамъ старой стны, былъ самымъ лучшимъ цвткомъ въ мір, то и тогда я не сохранилъ бы о немъ боле благодарнаго воспоминанія.

Разница въ лтахъ между нами была не такъ велика, чтобы раздлить насъ: мы были почти однихъ лтъ, хотя она и казалась старше меня, но ея красота, длавшая ее въ моихъ глазахъ недоступной, смущала мое счастье, хотя я въ глубин души былъ увренъ, что наша покровительница предназначала насъ другъ для друга. Бдный мальчикъ!

Наконецъ, мы вошли въ домъ, меня ожидала совершенно неожиданная новость: мой опекунъ прізжалъ къ миссъ Гевишамъ по дламъ и долженъ вернуться къ обду.

Между тмъ въ наше отсутствіе были зажжены старые канделябры, и миссъ Гевишамъ поджидай меня въ своемъ кресл.

Когда мы начали наше обычное въ былое время катанье между памятниками брачнаго торжества, мн казалось, что вмст съ кресломъ я самъ ухожу въ область минувшаго. Но среди этой погребальной обстановки, радомъ съ живымъ мертвецомъ, пристально глядвшимъ на нее со своего кресла, Эстелла казалась еще краше, еще восхитительне,— и я былъ совсмъ очарованъ.

Время летло, наступилъ обденный часъ,— и Эстелла пошла переодться къ обду. Мы остановились у середины длиннаго стола, и миссъ Гевишамъ вытянула свою костлявую руку и положила ее на пожелтвшую скатерть. Эстелла, уходя, обернулась, взглянула на насъ черезъ плечо, и миссъ Гевишамъ послала ей страстный воздушный поцлуй, въ которомъ было что-то зловщее.

Лишь только Эстелла вышла, и мы остались вдвоемъ, миссъ Гевишамъ обернулась ко мн и тихо сказала:

— Вдь красавица? Какъ граціозна, какъ воспитана! Ты вдь восхищаешься ею?

— Вс должны восхищаться ею, миссъ Гевишамъ!

Она, продолжая лежать въ кресл, обхватила

рукой мою шею и притянула меня къ себ.

— Люби ее!.. Люби! Люби!.. Какъ она къ теб относится?

Прежде чмъ я собрался отвтить на этотъ щекотливый вопросъ, она опять повторила.

— Люби!.. Люби ее!.. Все равно, сочувствуетъ ли она теб, или нтъ. Какъ бы ни терзала она твоего сердца,— а со временемъ она станетъ поопытнй и поумнй,— все-таки ты люби ее, люби, люби!

Никогда я не видалъ, чтобы кто-нибудь говорилъ съ большею страстью. Я чувствовалъ, что, по мр того, какъ она воодушевлялась, мою шею все крпче и крпче сжимали ея костлявыя руки.

— Слушай, Пипъ! Я ее взяла къ себ, узаконила, воспитала, чтобы ее любили. Люби же ее I..

Она слишкомъ часто повторяла слово: ‘люби’, чтобы можно было не понять смысла ея рчи. Но если бы это слово, вмсто любви, призывало къ ненависти, къ-отчаянію, къ мщенію или сулило мучительную смерть, то и тогда оно врядъ ли въ ея устахъ боле, чмъ теперь, походило бы на проклятіе.

— Я теб скажу,— продолжала она бормотать страстнымъ шопотомъ,— что такое истинная любовь. Это слпая преданность, полное самоотрицаніе и подчиненіе, довріе — вопреки очевидности, вра, способная бороться съ цлымъ міромъ, это беззавтное посвященіе всхъ силъ души и сердца любимому существу! Я сама такъ любила!

Дикій крикъ вырвался изъ ея груди, когда она произнесла эти слова. Она вскочила съ кресла и судорожно бросилась впередъ въ своемъ разввающемся, какъ саванъ, плать, а я удерживалъ ее за талью, такъ какъ мн казалось, что она способна теперь на смерть расшибиться о стну.

Все это произошло въ нсколько секундъ.

Усаживая ее въ кресло, я почувствовалъ хорошо знакомый мн запахъ и, обернувшись, увидлъ своего опекуна.

Онъ всегда употреблялъ,— я, кажется, забылъ упомянуть объ этомъ,— роскошные фуляровые носовые платки громадныхъ размровъ, которые были для него не безполезны при исполненіи имъ своихъ профессіональныхъ обязанностей. Мн случалось видть, въ какой священный трепетъ повергалъ онъ кліентовъ и свидтелей, когда торжественно развертывалъ передъ ними свой платокъ съ такимъ видомъ, какъ будто сейчасъ вотъ онъ высморкается, а потомъ вдругъ застывалъ неподвижно, вполн увренный, что ему недолго ждать, чтобы высморкаться уже тогда, когда кліентъ или свидтель окончательно собьется. Смущенный кліентъ или свидтель тоже застывалъ обыкновенно, что собственно и требовалось. Въ этотъ моментъ онъ держалъ въ рукахъ свой знаменитый носовой платокъ.

Замтивъ мой взглядъ, онъ торжественно произнесъ посл короткой паузы:

— Да, это удивительно!— и высморкался съ поразительнымъ эффектомъ.

Миссъ Гевишамъ замтила его въ одно время со мною. Какъ и вс, она боялась его. Ола старалась по возможности успокоиться и пробормотала, что онъ аккуратенъ, какъ всегда.

— Какъ всегда,— отвчалъ онъ, подходя ко мн.— Какъ дла, Пипъ? Не прокатить ли васъ, миссъ Гевишамъ? Такъ вы здсь, Пипъ?

Я ему сказалъ, когда пріхалъ сюда, сказалъ, что миссъ Гевишамъ выразила желаніе, чтобы я повидался съ Эстеллой, на что онъ отвтилъ:

— О, она восхитительная особа!

Затмъ онъ одною рукою покатилъ передъ собою миссъ Гевишамъ въ ея кресл, а другую засунулъ въ карманъ своихъ брюкъ съ такимъ видомъ, какъ будто тамъ было цлое хранилище тайнъ.

— А сколько уже разъ, Пипъ, вы видли Эстеллу?— сказалъ онъ останавливаясь.

— Сколько разъ?..

— Да, именно. Десять тысячъ разъ?

— О,— нтъ, не столько…

— Ну, два раза?

— Джаггерсъі — прервала его миссъ Гевишамъ, чмъ несказанно облегчила меня,— оставьте въ поко моего Пипа и ступайте съ нимъ внизъ обдать.

Онъ повиновался, и мы вмст сошли съ лстницы. Когда мы шли черезъ -дворъ, чтобы попасть во флигель, онъ спросилъ меня, сколько разъ видлъ я, какъ миссъ Гевишамъ стъ и пьетъ, по обыкновенію предоставляя мн выборъ между однимъ разомъ и сотнею.

Я подумалъ и отвчалъ:

— Ни разу.

— И не увидите,— сказалъ онъ, сопровождая свои слова какою-то особенной улыбкой, Она не желаетъ, чтобы кто-либо видлъ это, съ тхъ поръ какъ начала жить такимъ образомъ. Она бродитъ по ночамъ по дому и перекусываетъ тмъ, что попадется подъ руку.

— Позвольте, сэръ, задать вамъ одинъ вопросъ?

— Спрашивайте,— сказалъ онъ,— только я могу вамъ и не отвтить. Въ чемъ же дло?

— Фамилія Эстеллы — Гевишамъ, или?

Я не зналъ, какъ спросить его.

— Или что?

— Она — Гевишамъ?

— Да, Гевишамъ.

Между тмъ мы вошли въ столовую, гд ожидала насъ Эстелла и Сара Покетъ. Мистеръ Джаггерсъ слъ на предсдательское мсто, а Эстелла расположилась противъ него. Мы прекрасно пообдали, и намъ прислуживала женщина, которой я никогда не видлъ здсь, но которая, какъ я зналъ, давно служила въ этомъ таинственномъ дом. Посл обда передъ опекуномъ появилась бутылка стараго портвейна, въ которомъ онъ очевидно понималъ толкъ,— и дамы удалились. Въ этомъ дом мистеръ Джаггерсъ своею сдержанностью положительно превосходилъ самого себя. Во все время обда онъ упорно глядлъ въ свою тарелку и только разъ взглянулъ на Эстеллу. Когда она заговаривала съ нимъ, онъ внимательно слушалъ и отвчалъ, но не смотрлъ на нее, я по крайней мр не замтилъ этого. Она, напротивъ, всматривалась въ него съ интересомъ и любопытствомъ и, пожалуй, съ нкоторымъ недовріемъ, онъ же, казалось, и не замчалъ этого. Все время онъ какъ будто нарочно заставлялъ миссъ Покетъ еще боле зеленть и желтть, постоянно касаясь въ разговор моихъ плановъ на будущее, но и тутъ онъ совершенно невозмутимо длалъ видъ, что старается выпытать все, касавшееся меня, и дйствительно выпытывалъ.

Когда мы остались вдвоемъ, мой опекунъ принялъ такой непроницаемый видъ, какъ будто владлъ тайнами всего міра. Мн было не по себ. Положительно, не имя подъ руками ничего лучшаго, онъ подвергалъ перекрестному допросу даже вино: онъ разсматривалъ его на свтъ, отхлебывалъ, смаковалъ, глоталъ, ставилъ рюмку на столъ, опять разглядывалъ, нюхалъ, пробовалъ, пилъ, наливалъ новую рюмку, словомъ, производилъ настоящее слдствіе, и я чувствовалъ такое безпокойство, какъ будто вино могло сообщить ему про меня что-нибудь нехорошее. Раза два или три я готовъ былъ попытаться возобновить бесду, но, какъ только онъ замчалъ мои потуги къ разговору, онъ съ такимъ видомъ смотрлъ на меня, продолжая смаковать во рту вино, какъ будто давалъ мн понять, что безполезно говорить съ нимъ, такъ какъ все равно онъ не можетъ отвчать.

Миссъ Покетъ, я думаю, чувствовала, что при вид меня она способна взбситься, пожалуй, даже изорвать въ клочки свой удивительный чепецъ изъ кисейныхъ лоскутьевъ или усять полъ своими волосами, которые впрочемъ выросли не на ея голов. Поэтому Она не явилась, когда мы собрались въ комнат миссъ Гевишамъ поиграть въ вистъ. Между тмъ миссъ Гевишамъ успла довольно причудливо убрать Эстеллу: у нея на рукахъ, на груди и въ волосахъ блестли лучшія драгоцнныя бездлушки съ туалета миссъ Гевишамъ. Я замтилъ, что даже мой опекунъ, который смотрлъ на нее изъ подъ своихъ нависшихъ бровей, немного поднялъ глаза, когда засіяла передъ нимъ эта чудная красота во всемъ своемъ ослпительномъ блеск.

Я не стану распространяться о томъ, съ какимъ видомъ мистеръ Джаггерсъ приберегалъ во время игры мелкихъ козырей и потомъ билъ ими нашихъ тузовъ и королей. Я былъ убжденъ, что онъ смотритъ на насъ, какъ на трехъ наивныхъ и жалкихъ созданій, которыхъ онъ давно знаетъ насквозь. Боле всего я страдалъ отъ того, что присутствіе такой холодной и разсудительной особы совсмъ не отвчало чувствамъ, какія я питалъ къ Эстелл. Я страдалъ не отъ сознанія, что никогда не ршусь заговорить съ нимъ о ней, не отъ сознанія, что вотъ онъ сейчасъ передъ ней можетъ заскрипть своими сапогами — и это будетъ невыносимо, но меня мучило, что онъ съ своей разсудительностью и я со своею любовью сидимъ тутъ вмст.

Игра затянулась до девяти часовъ. Мы условились, что я буду предупрежденъ о прізд Эстеллы въ Лондонъ и встрчу ее у дилижанса. Я простился съ нею, пожалъ ей руку, и мы разстались.

Мой опекунъ занималъ въ гостиниц ‘Голубого Вепря ‘ номеръ рядомъ съ моимъ. До глубокой ночи въ моихъ ушахъ раздавались слова миссъ Гевишамъ: ‘Люби ее, люби, люби!’ Я измнилъ ихъ по своему и повторялъ сотни разъ своей подушк: ‘Я люблю ее, люблю, люблю!’ Затмъ я вспылаль благодарностью къ миссъ Гевишамъ за то, что она предназначила меня для Эстеллы,— меня, такъ недавно еще бывшаго простымъ мальчишкой-молотобойщикомъ. Потомъ я со страхомъ началъ думать, что Эстелла далеко не такъ относится къ своей судьб, какъ я. Когда же она станетъ думать иначе? Когда же удастся мн пробудить ея спящее сердце?

Великій Боже! я считалъ свои чувства возвышенными и благородными, а не подумалъ о томъ, какъ мелко и низко было избгать Джо только потому, что она презирала и не могла не презирать его. Только день тому назадъ Джо вызвалъ слезы на моихъ глазахъ… Скоро он высохли!.. Да проститъ мн Богъ!.. Слишкомъ скоро высохли он!..

Глава XXX.

Одваясь утромъ въ гостиниц ‘Голубого Вепря’, я, по зрломъ размышленіи, ршился разсказать своему опекуну, что по моему мннію Орликъ врядъ ли способенъ оправдать оказываемое ему довріе и едва ли былъ подходящимъ человкомъ для занимаемой имъ въ дом миссъ Гевишамъ должности.

— Я не сомнвался, Пипъ, что онъ человкъ не подходящій,— сказалъ мой опекунъ, какъ будто мое сообщеніе вовсе не было для него новостью.— Всегда вдь неподходящій народъ нанимаютъ на должности, на которыхъ нужны врные люди.

Казалось, его даже обрадовало открытіе, что въ данномъ случа подобную должность не занималъ въ вид исключенія врный человкъ, по крайней мр онъ, повидимому, былъ вполн удовлетворенъ тмъ, что я могъ сообщить про Орлика.

— Прекрасно, Пипъ,— сказалъ онъ, когда я смолкъ,— я распоряжусь, чтобы нашего пріятеля моментально разсчитали.

Нсколько смущенный такою ршительностью, я осмлился заявить, что, по моему мннію, слдовало бы немного повременить съ разсчетомъ, и не скрылъ, что съ нашимъ пріятелемъ не такъ-то легко можно будетъ поладить.

— Ладно!— сказалъ мой опекунъ, величественно разворачивая свой носовой платокъ, хотлъ бы я посмотрть, какъ онъ не станетъ ладить со мною!

Такъ какъ мы должны были въ полдень отправиться въ Лондонъ въ одномъ дилижанс, и такъ какъ за завтракомъ я почти не могъ держать чашки отъ страха, что вотъ-вотъ нагрянетъ Пембльчукъ,— то я при первомъ удобномъ случа заявилъ моему опекуну, что я хочу прогуляться и пойду впередъ по лондонской дорог, пока мистеръ Джаггерсъ окончитъ свои дла, если онъ будетъ любезенъ предупредить кондуктора, что я займу свое мсто, когда дилижансъ меня догонитъ. Такимъ образомъ я могъ скрыться изъ ‘Голубого Вепря’ сейчасъ же посл завтрака. Давъ мили дв крюку по полямъ, чтобы обойти благополучно домъ Пембльчука, я вышелъ на главную улицу и чувствовалъ себя въ относительной безопасности, не попавшись въ эту ловушку.

Большое удовольствіе доставляла мн прогулка по нашему старому, тихому городу, и не могу сказать, что бы мн было непріятно, когда я замчалъ, что меня узнали и съ любопытствомъ оглядывали. Чтобы взглянуть на меня поближе, нкоторые приказчики выскакивали даже изъ лавокъ, забгали по улиц впередъ и потомъ неожиданно оборачивались, какъ будто вспомнивъ о чемъ-то. Не знаю, право, кто въ этомъ случа лучше выдерживалъ роль: они ли, длая видъ, что не смотрятъ на меня, или я, притворяясь, что не замчаю ихъ. Во всякомъ случа я соблюдалъ свое достоинство и чувствовалъ себя прекрасно, какъ вдругъ судьба столкнула меня съ этимъ негоднымъ созданіемъ — мальчишкой Трабба.

Я замтилъ его издали. Онъ шелъ мн навстрчу и шлепалъ себя по бедрамъ пустымъ синимъ мшкомъ. Сообразивъ, что для разрушенія его злостныхъ намреній лучше всего будетъ при встрч съ нимъ какъ бы случайно окинуть его равнодушнымъ и спокойнымъ взоромъ, я принялъ самый мирный видъ и готовъ былъ уже поздравить себя съ успхомъ, какъ вдругъ негодяй весь затрясся, шапка слтла у него съ головы, волосы пришли въ живописный безпорядокъ, колни подогнулись, онъ отскочилъ въ сторону и неистово заоралъ:

— Караулъ!.. Помогите!..

Онъ кривлялся передъ публикой, какъ будто созерцаніе моей персоны повергло его въ неописанный ужасъ. Когда я поравнялся съ нимъ, онъ громко застучалъ зубами и повалился на земь, выражая глубочайшую покорность и униженіе.

Каково было мое положеніе! Но не то еще ожидало меня впереди. Не прошелъ я и двухсотъ шаговъ, какъ съ великимъ ужасомъ, невыразимымъ удивленіемъ и глубокимъ негодованіемъ увидалъ, что негодяй опять идетъ мн навстрчу. Онъ появился изъ за угла боковой улицы. Синій мшокъ былъ перекинутъ черезъ плечо, а въ его- глазахъ свтились самыя лучшія намренія, въ походк выражалась ршимость какъ можно скоре вернуться въ мастерскую хозяина. Увидавъ меня, онъ опять испугался. Съ нимъ повторился тотъ же припадокъ, только теперь онъ завертлся, бгалъ вокругъ меня, присдалъ и вздымалъ руки, какъ бы моля о пощад. Его ужасъ приводилъ въ восторгъ собравшихся звакъ, а я былъ смущенъ до послдней степени.

Едва миновалъ я почтовую контору, какъ опять появился этотъ негодный мальчишка, снова забжавъ мн навстрчу по боковымъ улицамъ. Теперь онъ былъ въ новомъ вид, задрапированный въ свой мшокъ и подражая моей манер носить плащъ, онъ выступалъ навстрчу мн по другой сторон улицы въ сопровожденіи радостной толпы маленькихъ оборванцевъ и, помахивая рукою, гордо обращался къ нимъ:

‘Я съ вами не знакомъ! Не знакомъ! Даю слово,— не знакомъ!’

Нтъ словъ для выраженія всей глубины насмшки и обиды, нанесенной мн мальчишкой Трабба, когда онъ, поравнявшись со мною, вытащилъ воротникъ своей рубашки, закрутилъ вихры, подбоченился, пріосанился и съ удивительными гримасами заоралъ своимъ спутникамъ: ‘Не знаю васъ! Не знаю! Клянусь честью,— не знаю!’

Вслдъ затмъ вся компанія сорванцовъ принялась преслдовать меня до самаго моста дикимъ гвалтомъ, и мн казалось, что за мною гнался въ полномъ состав цлый птичій дворъ, представители котораго знавали меня, когда я былъ еще мальчишкой въ кузниц. Они прекратили преслдованіе и насмшки только тогда, когда я вышелъ въ поле и оставилъ городъ позади.

Не знаю, право, что мн можно было предпринять при подобныхъ обстоятельствахъ. Оставалось только терпливо выносить все или тугъ же укокошить негодяя. Нелпо и унизительно было бы драться съ нимъ на улиц или прибгнуть къ иному мщенію. Да его къ тому же мудрено было поймать, онъ былъ ловокъ и увертливъ, какъ ящерица, и, припертый въ уголъ, сумлъ бы выскользнуть у васъ между ногъ. Я написалъ со слдующею же почтой мистеру Траббу, что мистеръ Пипъ вынужденъ прекратить всякія отношенія съ человкомъ, способнымъ пренебрегать своими обязанностями къ публик и держать у себя мальчишку, который возбуждаетъ отвращеніе во всякомъ благовоспитанномъ джентльмен.

Дилижансъ съ мистеромъ Джаггерсомъ нагналъ меня черезъ нсколько времени, я занялъ мсто на имперіал и прибылъ въ Лондонъ цлымъ и невредимымъ, если не считать сердечныхъ ранъ. Сейчасъ же по прізд я послалъ Джо трески и боченокъ устрицъ въ качеств искупительнаго дара, чтобы хоть какъ-нибудь загладить свою вину, и тогда отправился въ Барнардово подворье.

Гербертъ собирался обдать и очень обрадовался моему возвращенію. Я послалъ ‘мстителя’ въ ресторанъ за прибавкой къ скромному обду Герберта и ршилъ сегодня же открыть ему свою душу. Мститель засдалъ въ передней, и его нелпая фигура была видна даже въ замочную скважину, что, конечно, мшало моимъ изліяніямъ, и потому я отпустилъ его въ театръ. Невозможно подыскать лучшаго доказательства всей полноты моего рабства передъ этимъ субъектомъ, чмъ эти унизительныя выдумки, къ которымъ я вынужденъ былъ прибгать, чтобы отыскать ему, хоть какое-нибудь дло. Я былъ до того неизобртателенъ, что иногда посылалъ его на уголъ Гайдъ-Парка взглянуть, который часъ.

Посл обда мы расположились у камина, и я сказалъ Герберту:

— Дорогой Гербертъ, мн надо сообщить теб нчто весьма важное.

— Буду слушать, дорогой Гендель, съ подобающимъ случаю вниманіемъ и уваженіемъ,— отвчалъ онъ.

— Дло касается меня, Гербертъ,— сказалъ я,— и еще одной особы.

Гербертъ заложилъ ногу за ногу, поглядлъ въ огонь, склонивъ голову, но, видя, что я остановился, вопросительно взглянулъ на меня.

— Гербертъ,— произнесъ я, кладя руку ему на колно,— я люблю, я обожаю Эстеллу!

Безъ признака удивленія, какъ ни въ чемъ не бывало, Гербертъ отвчалъ мн:

— Прекрасно. Такъ что же?

— Такъ что жеі Неужели теб больше нечего сказать мн?

— Я хотлъ сказать: что жъ дале? А это и безъ тебя я давно знаю.

— Откуда ты узналъ?— вскричалъ я.

— Откуда я узналъ, Гендель? Отъ тебя.

— Я теб никогда не говорилъ этого.

— Не говорилъ? Конечно, не говорилъ… Когда стригся, напримръ!.. Да у меня-то довольно смысла въ голов, чтобы догадаться. Ты давно обожаешь ее, съ тхъ поръ, какъ я тебя знаю. Ты сюда привезъ свою любовь вмст съ чемоданомъ. Ты никогда не говорилъ мн!.. Да ты объ этомъ твердилъ съ утра до вечера!.. Когда ты мн разсказывалъ свою собственную біографію, то совершенно ясно далъ понять, что полюбилъ ее съ перваго взгляда, когда былъ еще весьма и весьма молодъ.

— Ну, нечего съ тобой длать,— сказалъ я, ни мало не сердясь на Герберта за его открытіе,— я ее обожалъ все время, а теперь она стала такъ хороша и восхитительна, какъ только можно себ вообразить. Я вчера видлся съ ней, и если любилъ ее раньше, то теперь люблю вдвое сильне.

— Въ такомъ случа твое счастье, Гендель, что ты избранъ и предназначенъ для нея. Умалчивая о томъ, чего касаться намъ запрещено, мы можемъ, кажется, согласиться, что по этому поводу не можетъ существовать сомнній. Но вотъ что, сочувствуетъ теб Эстелла?

Я печально покачалъ головою,

— Увы, нисколько!

— Терпніе, Гендель! Впереди довольно времени, довольно! Но ты еще что-то хотлъ сказать?

— Мн стыдно признаться,— отвчалъ я,— но думать это такъ же стыдно, какъ высказать. Ты назвалъ меня счастливымъ, и я… счастливъ, конечно. Меня мучитъ, что еще вчера я былъ чумазымъ мальчишкой въ кузниц, а теперь?.. Кто же я теперь?

— Прежде всего славный малый,— сказалъ Гербертъ, улыбаясь и пожимая мн руку,— прекрасный малый, представляющій довольно странную смсь колебанія и нершительности, самоувренности и недоврія къ себ, одушевленія и мечтательности.

Я задумался на минуту, чтобы проврить мысленно, дйствительно ли мой характеръ представляетъ собою такую невообразимую смсь. Я не находилъ въ себ нкоторыхъ изъ указанныхъ Гербертомъ чертъ, но объ этомъ не стоило разговаривать.

— Когда я спрашиваю, Гербертъ, кто я такой въ настоящее время,— продолжалъ я,— я только выражаю словами чаще всего занимающую меня мысль. Ты назвалъ меня счастливымъ. Подумай, вдь я ничего не сдлалъ для себя, а все получилъ изъ рукъ судьбы. Конечно, у меня много шансовъ на успхъ, но когда я подумаю только объ Эстелл…

— А когда ты о ней не думаешь,— прервалъ меня Гербертъ,— можешь ты быть поспокойне?— Онъ опять глядлъ въ огонь, что было весьма деликатно съ его стороны.

— Нтъ. Тогда, дорогой Гербертъ, я не знаю, до чего я теряюсь: будущее кажется мн не врнымъ, и мн сдается, что тысячи случайностей готовы обрушиться на меня. Обходя молчаніемъ запрещенную область, какъ только что вполн разумно, обошелъ и ты, я могу еще прибавить, что- вс мои надежды основаны на постоянств одной особы,— объ имени которой также умолчу,— и что он еще весьма смутны и неопредленны.

Высказавъ это, я облегчилъ свою душу отъ гнета, постоянно тяготвшаго на ней и ставшаго особенно невыносимымъ со вчерашняго дня.

— Во всякомъ случа,— возразилъ Гербертъ своимъ веселымъ и ободряющимъ тономъ,— мн кажется, что ты въ своемъ ослпленіи смотришь въ зубы даровому коню сквозь слишкомъ сильную лупу. Мн кажется также, что, занятый этимъ изслдованіемъ, ты не замчаешь весьма почтенныхъ свойствъ животнаго. Вдь ты говорилъ мн, что твой опекунъ, мистеръ Джаггерсъ, съ самаго начала объявилъ теб, что на твою долю причитаются не одн только надежды? Да если мистеръ Джаггерсъ и не говорилъ теб ничего подобнаго,— хотя, я полагаю, тутъ это ‘если’ не при чемъ,— то вдь онъ, во всякомъ случа, мене всякаго другого въ цломъ Лондон способенъ былъ бы такъ относиться къ теб, не имя твердой почвы подъ ногами.

Я отвчалъ, что вынужденъ признать его доказательство вскимъ, но, какъ это нердко бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, соглашался съ нимъ неохотно, противъ воли подчиняясь неотразимымъ аргументамъ и не будучи въ состояніи спорить противъ очевидности.

— Несомннно, это вское доказательство,— сказалъ Гербертъ,— и я думаю, что лучшаго не требуется. А въ остальномъ теб приходится ожидать, пока опекунъ соблаговолитъ предпринять что-либо, какъ и ему приходится ожидать распоряженій своихъ кліентовъ. Не успешь, братъ, и оглянуться, какъ стукнетъ теб двадцать одинъ годъ, тогда, можетъ быть, выяснится еще что-нибудь. Во всякомъ случа тогда ты будешь ближе къ разгадк, потому что должна же когда-нибудь вся эта исторія кончиться.

— Какой у тебя счастливый характеръ!— сказалъ я, удивляясь его бодрому и веселому настроенію.

— Немудрено,— отвчалъ Гербертъ,— въ этомъ все мое богатство.

Я долженъ оговориться, что высказанныя только что мною благопріятныя для тебя соображенія принадлежатъ не мн, а моему отцу. Относительно тебя я слышалъ отъ него одно замчаніе ‘если взялся за дло мистеръ Джаггерсъ, такъ значитъ, оно прочно и надежно’. А теперь, прежде чмъ продолжать про моего отца или про его сына, я вынужденъ, чтобы отплатить откровенностью за откровенность, уронить себя въ твоихъ глазахъ, даже возбудить твое отвращеніе къ моей особ.

— Ну, это теб не удастся,— сказалъ я.

— Посмотримъ!— отвчалъ Гербертъ.— Ну, разъ, два, три,— начинаю, дорогой Гендель…

Онъ волновался, хотя и говорилъ въ шутливомъ тон.

— Я раздумывалъ, пока мы болтали тутъ у камина о томъ, что женитьба на Эстелл, вроятно, не входитъ въ число необходимыхъ условій полученія тобою наслдства, если мистеръ Джаггерсъ никогда не говорилъ теб объ этомъ. Вдь я, кажется, правильно понялъ тебя? Онъ вдь ни разу не намекалъ теб объ этомъ, ни словомъ не упоминалъ о ней, не давалъ никогда понять, чтобы твой покровитель имлъ какіе-нибудь виды на твою женитьбу?

— Никогда.

— Ну, Гендель, клянусь честью, я вовсе не хотлъ бы подливать теб въ медъ дегтю! Вы вдь не связаны. Можешь ты жить безъ нея? Я вдь говорилъ, что буду теб непріятенъ.

Я отвернулся. Мной овладло то же леденящее чувство, которое я испытывалъ въ памятное для меня утро, когда я стоялъ, опершись на верстовой столбъ, передъ тмъ какъ покинуть кузницу, а туманъ торжественно застилалъ все кругомъ. Нсколько секундъ длилось молчаніе.

— Да, дорогой Гендель,— продолжалъ Гербертъ, какъ будто ничто не прерывало нашей бесды, — вся бда въ томъ, что любовь пустила очень глубокіе корни въ твоемъ сердц, которое и природа, и обстоятельства сдлали слишкомъ влюбчивымъ. Но подумай о ея воспитаніи и о миссъ Гевишамъ! Подумай, что изъ себя представляетъ она сама. Теперь я просто гадокъ теб, и ты меня ненавидишь, это можетъ имть печальныя послдствія…

— Все это я знаю прекрасно, Гербертъ,— сказалъ я, продолжая сидть отвернувшись,— да толку отъ этого мало.

— Такъ ты не можешь подавить своей страсти?

— Нтъ, я не въ силахъ!

— Не можешь ли хоть попытаться?

— Нтъ, безполезно!

— Ну,— сказалъ Гербертъ, встряхиваясь, какъ съ просонья и принимаясь энергично мшать въ камин,— въ такомъ случа а опять постараюсь быть теб пріятнымъ.

Онъ обошелъ комнаты, поправилъ занавси, разставилъ по мстамъ стулья, прибралъ книги и другія мелочи, заглянулъ въ переднюю, обревизовалъ ящикъ для писемъ, заперъ дверь и опять услся въ уголъ у камина, поджавъ и обхвативъ руками лвую ногу.

— Я хотлъ сказать теб два слова, Гендель, про моего отца и про его сына. Полагаю, что сыну моего отца нтъ особой надобности распространяться передъ тобой о томъ, что хозяйство въ дом моего отца далеко не въ блестящемъ положеніи.

— Тамъ всего вдоволь,— сказалъ я, чтобы сказать что-нибудь.

— О, безъ сомннія, но вдь то же самое могутъ сказать съ неменьшимъ правомъ про свои склады тряпичникъ и старьевщикъ, что живутъ тутъ въ боковой улиц. Нтъ, серьезно, Гендель,— потому что я не шучу теперь,— ты вдь не хуже меня знаешь, что тамъ творится. Надо полагать, что было время, когда и мой отецъ относился къ этому не такъ безучастно, но, что было, то прошло. А теперь скажи, не замчалъ ли ты,— что дти не совсмъ удачно женившихся отцовъ особенно склонны къ браку?

Совершенно не ожидая подобнаго вопроса, я самъ спросилъ его.

— Разв это общее правило?

— Не знаю,— отвчалъ Гербертъ,— но желалъ бы знать, потому что именно это наблюдается въ нашей семь. Поразительный примръ — бдняжка Шарлотта. Она была немного младше меня и умерла, когда ей не было еще четырнадцати лтъ. То же самое и съ маленькой Дженъ. Она такъ стремится выйти замужъ, что можно бы подумать, будто она въ теченіе своего короткаго существованія все время наслаждалась созерцаніемъ безмятежнаго семейнаго счастья. Маленькій Аликъ, не доросшій еще до чести носить штаны, уже заботится однако объ устройств своего благополучія съ весьма благовоспитанной маленькой двицей, которая живетъ въ Кью. Я думаю, что вс мы помолвлены, кром разв самаго младшаго члена семьи, грудного младенца.

— Такъ и ты тоже?— спросилъ я.

— И я,— сказалъ Гербертъ,— только это секретъ.

Я уврялъ его въ своей скромности и просилъ разсказать мн обо всемъ подробне. Онъ такъ деликатно и симпатично отнесся къ моей слабости, что мн хотлось услышать что-нибудь о его душевной мощи.

— Какъ ее зовутъ?— спросилъ я.

— Клара,— отвчалъ Гербертъ.

— Она живетъ въ Лондон?

— Да. Надо сознаться,— продолжалъ Гербертъ далеко не имвшій прежняго бодраго и веселаго вида, какъ только мы коснулись этой интересной темы,— что она совсмъ не отвчаетъ безсмысленнымъ аристократическимъ требованіямъ моей матери. Ея отецъ былъ морской интендантскій чиновникъ, что-то въ род корабельнаго комиссара.

— А теперь?

— А теперь онъ инвалидъ.

— И живетъ?

— Въ первомъ этаж,— отвчалъ Гербертъ невпопадъ, потому что я хотлъ спросить объ источникахъ средствъ къ существованію.

— Я не видалъ его ни разу, потому что онъ вчно сидитъ у себя на антресоляхъ, но зато всякій разъ, когда бываю у Клары, имю удовольствіе слышать, какъ онъ прогуливается и громыхаетъ по полу какимъ-то ужаснымъ орудіемъ.

— Гербертъ взглянулъ на меня и отъ души расхохотался.

На нкоторое время къ нему вернулось его обычное веселое настроеніе.

— А надешься ты его увидть?

— Да, я постоянно на это надюсь,— отвчалъ Гербертъ.— Я такъ и жду, что онъ когда-нибудь провалится къ намъ сквозь потолокъ, но не знаю, сколько времени еще выдержатъ балки.

Нахохотавшись вдоволь, Гербертъ опять притихъ и заявилъ, что намренъ жениться на Клар, когда сколотитъ себ капиталъ, а затмъ печально прибавилъ съ такимъ видомъ, какъ будто это было само собою понятно:

— Нельзя же вдь жениться, пока только высматриваешь подходящее дло!

Созерцая огонь въ камин и размышляя о томъ, какъ трудно иногда бываетъ сколотить капиталъ, я засунулъ руки въ карманы и нащупалъ въ одномъ изъ нихъ сложенную бумажку. Я вытащилъ ее и увидалъ, что это была театральная афиша, которую мн далъ Джо и которая объявляла о дебют знаменитаго провинціальнаго любителя, равнаго по слав Росцію.

— Боже мой,— невольно вскричалъ я,— вдь это сегодня!

Нашъ разговоръ принялъ моментально другое направленіе, и мы ршили немедленно отправиться въ театръ. Я еще разъ поклялся Герберту, что всми возможными и невозможными средствами буду содйствовать осуществленію его плановъ, онъ объявилъ мн, что его невста уже знаетъ меня по его разсказамъ и что скоро онъ познакомитъ меня съ нею, мы горячимъ рукопожатіемъ скрпили нашъ союзъ, задули свчи, поправили огонь въ камин, заперли дверь и отправились разыскивать мистера Вопсля въ образ Гамлета, принца Датскаго.

Глава XXXI.

Когда мы очутились въ Даніи, нашимъ глазамъ представились король и королева этой страны, возсдающіе на кухонномъ стол въ высокихъ креслахъ и окруженные придворными. Тутъ была вся датская знать: и благородный юноша, утопавшій въ громадныхъ замшевыхъ сапогахъ, очевидно унаслдованныхъ имъ отъ какого-нибудь предка-гиганта, и почтенный, хотя не особенно чистоплотный пэръ, выдвинувшійся изъ народной среды очевидно уже въ преклонномъ возраст, и датскій рыцарь съ гребнемъ въ волосахъ и въ бломъ трико, сильно смахивающій на женщину. Принцъ Гамлетъ, т. е. мой достославный землякъ — мистеръ Вопсль, стоялъ въ сторон въ наполеоновской поз, Оставалось пожелать только, чтобы его локоны и выраженіе лица были не такъ сверхъестественны.

Во время представленія мы познакомились съ нкоторыми не безынтересными обстоятельствами. Оказалось, что покойный король не только на смертномъ одр страдалъ кашлемъ, но, повидимому, не вылчился отъ него и въ могил, по крайней мр, выходя изъ нея, онъ продолжалъ кашлять преисправно. Тнь короля появлялась съ навернутымъ на скипетръ, вроятно тоже замогильнымъ, манускриптомъ, въ которомъ она по временамъ наводила справки, обнаруживая постоянное безпокойство, какъ бы не потерять нужнаго мста, и это свидтельствовало, что благородная тнь не чужда слабостей, свойственныхъ смертнымъ. По этой причин кто-то изъ райка крикнулъ августйшему призраку: ‘переверни страницу!’ Но онъ отнесся къ этому совту весьма неблагосклонно. Надо замтить также что сей величественный призракъ преспокойно на глазахъ у всхъ вылзалъ изъ-за ближайшей кулисы, хотя при своемъ появленіи и длалъ видъ, что принесся сюда издалека и долго блуждалъ въ безконечномъ пространств. Потому, вроятно, его появленіе вмсто ужаса вызывало смхъ. Публика выражала мнніе, что датская королева, и безъ того весьма полновсная особа, слишкомъ навьючена мдными бляхами и украшеніями, хотя вроятно это было необходимо на основаніи историческихъ данныхъ. Ея подбородокъ и щеки обхватывала толстая полоса мди, припаянная къ корон, какъ будто у королевы чертовски болли зубы. Вокругъ таліи и на рукахъ красовались такія же полосы, такъ что въ публик ее прозвали литаврами. Благородный юноша въ праддовскихъ сапогахъ былъ положительно неисчерпаемъ и изображалъ своею особою то опытнаго моряка, то странствующаго актера, то могильщика, то священника, то, наконецъ, весьма важную особу на придворномъ поединк, которая была призвана со свойственною ей опытностью и разсудительностью оцнивать ловкость бойцовъ. Онъ понемногу надолъ публик, и ея терпніе истощилось, такъ что, когда онъ же, въ качеств священника, отказался исполнить погребальную церемонію, общее негодованіе обрушилось на него въ вид града орховой скорлупы. Наконецъ Офелія такъ долго пла и сходила съ ума, что когда она ршилась снять и сложить свой кисейный шарфъ, какой то шутникъ изъ партера, все время охлаждавшій свой нетерпливый носъ о желзную ршетку передняго ряда, закричалъ:

— Кота схоронили! можно и поминки справить!

Надо сознаться, замчаніе не особенно остроумное.

На моемъ злополучномъ земляк настроеніе публики отзывалось довольно комическимъ образомъ. Когда нершительный принцъ задавался какимъ-нибудь вопросомъ или мучился сомнніемъ, публика подсказывала отвты. Напримръ, на вопросъ: ‘не благороднй ли таить въ душ страданья?’ одни отвчали утвердительно, другіе — отрицательно, а третьи колебались между обоими мнніями и совтовали погадать на пальцахъ, словомъ, завязался цлый ученый диспутъ. Когда онъ вопрошалъ: къ чему скитаться между небомъ и землей такимъ безпомощнымъ, какъ онъ, созданіямъ?— въ публик одобрительно восклицали:

— Врно! Справедливо!

Когда онъ появился со спущеннымъ чулкомъ (который, какъ это принято, былъ аккуратнйшимъ образомъ отогнутъ и даже, вроятно, разглаженъ утюгомъ), въ райк стали дивиться близн его ноги и ршили, что она поблднла отъ страха еще при появленіи тни короля. Когда онъ взялъ флейту, замчательно похожую на ту, на которой только что играли въ оркестр, и которую передъ тмъ унесли за кулисы, то публика единодушно потребовала, чтобы онъ’ сыгралъ: ‘Славься, Британія’. Когда онъ совтовалъ странствующему актеру не такъ неистово махать руками, какой-то острякъ крикнулъ:

— Самъ не махай, ты и его перещеголяешь!

Къ сожалнію, я долженъ прибавить, что громкій смхъ сопровождалъ вс эти неудачи мистера Вопсля. Но самое тяжкое испытаніе ждало его на кладбищ, похожемъ на первобытный лсъ, въ которомъ, съ одной стороны почему-то возвышалась монастырская портомойня, а съ другой ограда съ турникетомъ. Какъ только показался мистеръ Вопсль въ черномъ плащ и сталъ входить на кладбище, голосъ изъ публики любезно предупредилъ могильщика:

— Не звай, братъ. Пришелъ твой хозяинъ посмотрть, какъ ты работаешь.

Я полагаю, что въ конституціонной стран вполн позволительно, пофилософствовавши надъ черепомъ и возвращая его обратно, обтереть руки блою салфеткой, вынутою изъ-за собственной пазухи, но мистеру Вопслю не сошелъ безнаказанно этотъ невинный и безразличный поступокъ,— его сравнили съ лакеемъ. Общій восторгъ вызвало появленіе погребальной процессіи съ покойникомъ, въ вид пустого чернаго сундука, крышка котораго какъ-то неловко откинулась,— и оживленіе увеличилось, когда въ числ носильщиковъ оказался все тотъ же благородный юноша. Смхъ преслдовалъ мистера Вопсля, даже когда онъ въ борьб съ Лаэртомъ былъ уже одною ногою въ могил (и въ оркестр), и не смолкалъ до тхъ поръ, пока онъ. не столкнулъ короля съ кухоннаго стола и пока самъ не умеръ и не окоченлъ понемножку съ ногъ до головы.

Мы вначал сдлали нсколько слабыхъ попытокъ аплодировать мистеру Вопслю, но съ такимъ успхомъ, что не стоило возобновлять ихъ. Тогда мы успокоились, терзались его неудачами, но не могли не смяться. Я хохоталъ все время и не могъ удержаться, такъ все это было комично. Но тмъ не мене мн казалось, что въ дикціи мистера Вопсля было нчто возвышенное: не потому, чтобы она напоминала мн мои прошлыя отношенія съ нимъ, но потому что онъ говорилъ такъ торжественно и величественно, такъ возвышалъ голосъ и опускался до такого шопота, что его монологи положительно не имли ничего общаго съ человческой рчью при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ. Когда моего земляка стали вызывать и освистывать по окончаніи трагедіи, я сказалъ Герберту:

— Уйдемъ скорй, а то еще столкнемся съ нимъ.

Мы поспшили убраться, но, очевидно, недостаточно торопились: у дверей насъ караулилъ какой-то еврей съ громадными, словно накрашенными бровями. Онъ замтилъ насъ и, когда мы поравнялись съ нимъ, спросилъ:

— Мистеръ Пипъ со своимъ другомъ?

Когда самоличность мистера Пипа и его друга была установлена, онъ продолжалъ:

— Мистеръ Вальденгарверъ сочтетъ для себя большою честью, если…

— Вальденгарверъ?— повторилъ я вопросительно.

Въ этотъ моментъ Гербертъ шепнулъ мн на ухо:

— Это Вопсль.

— A! Хорошо!.. Такъ идти за вами?— сказалъ я.

— Будьте любезны. Всего нсколько шаговъ.

Когда мы вошли въ глухой коридоръ, еврей обернулся и спросилъ:

— Что!? Каковъ!? Сущій принцъ! вдь я одвалъ его.

Не знаю, походилъ ли онъ на принца, но на факельщика изъ похоронной процессіи смахивалъ несомннно, а датское солнце или звзда, повшенная ему на шею на голубой лент, давала поводъ заключить, что его застраховали въ какой-то невдомой страховой компаніи. Но я отвчалъ, что онъ былъ очень хорошъ.

— Стоя у могилы,— продолжалъ нашъ проводникъ,— онъ великолпно драпируется въ плащъ. Но изъ-за кулисъ мн казалось, что, когда онъ замчаетъ призракъ въ комнат королевы, то онъ могъ бы въ этотъ моментъ произвести чулками большій эффектъ.

Я кивнулъ головою въ знакъ согласія, и мы протискались черезъ маленькую, еле живую дверь въ какой-то ящикъ, въ которомъ была нестерпимая духота. Здсь мистеръ Вопсль снималъ съ себя датскія одянія и мста было какъ разъ достаточно, чтобы, не затворяя двери или отворивъ крышку ящика, глядть на него чрезъ плечо сосда.

— Джентльмены,— сказалъ мистеръ Вопсль,— я горжусь вашимъ посщеніемъ! Я питаю надежду, мистеръ Пипъ, что вы извините меня за мое приглашеніе. Я имлъ честь знать васъ въ былое время, а драматическое искусство всегда имло особыя права на покровительство знатныхъ и богатыхъ.

Въ то же время мистеръ Вальденгарверъ весь вспотлъ отъ стараній высвободиться изъ своего благороднаго наряда.

— Выворачивайте чулокъ, мистеръ Вальденгарверъ!— вскричалъ собственникъ этого имущества.— Вы его порвете, погубите! Вы погубите тридцать пять шиллинговъ! Никто не выступалъ еще въ шекспировскихъ роляхъ въ такихъ чудныхъ чулкахъ! Сидите смирно, я сниму самъ.

Онъ опустился на колни и началъ терзать свою жертву, которая, несомннно, по снятіи перваго чулка, опрокинулась бы навзничь вмст со стуломъ, если бъ было куда падать.

Я не осмливался и заикаться о представленіи, но мистеръ Вальденгарверъ самодовольно оглядлъ насъ и спросилъ:

— Джентльмены, какъ, по вашему, я сыгралъ?

Гербертъ толкнулъ меня въ спину и отвтилъ:

— Великолпно!

Я повторилъ за нимъ.

— Что, каково я понялъ роль, джентльмены!?— сказалъ мистеръ Вальденгарверъ почти покровительственнымъ тономъ,

Гербертъ снова толкнулъ меня въ спину и отвчалъ:

— Глубоко! Реально! ,

Я повторилъ за нимъ, какъ будто это было моимъ глубокимъ убжденіемъ:

— Глубоко!.. Реально!.

— Я счастливъ, что заслужилъ ваше одобреніе, джентльмены,— сказалъ мистеръ Вальденгарверъ съ достоинствомъ, припертый вмст съ тмъ къ стн и стараясь усидть на стул.

— Я съ своей стороны могу указать вамъ, мистеръ Вальденгарверъ,— сказалъ субъектъ, стаскивавшій съ него чулки,— одну ошибку. Прошу вашего вниманія,— я долженъ это вамъ высказать,— что бы тамъ ни говорили непонимающіе люди. Вы искажаете истинный характеръ Гамлета, когда ставите ноги бокомъ къ публик. Послдній Гамлетъ, котораго я одвалъ, длалъ ту же ошибку на репетиціяхъ, пока я не наклеилъ ему на колни большихъ красныхъ облатокъ. На генеральной репетиціи я слъ въ партер противъ середины сцены и, какъ только онъ ставилъ ноги бокомъ, я кричалъ ему: ‘Не видно облатокъ!’ На спектакл все прошло какъ нельзя лучше.

Мистеръ Вальденгарверъ улыбнулся, какъ будто желая сказать мн: ‘врный слуга! меня забавляютъ его бредни!’ а потомъ громко прибавилъ:

— Мое пониманіе слишкомъ глубоко для публики и носитъ слишкомъ классическій характеръ, но она разовьется понемногу и пойметъ.

Мы съ Гербертомъ въ одинъ голосъ подтвердили:

— Конечно, разовьется и пойметъ.

— Замтили ли вы, джентльмены,— сказалъ мистеръ Вальденгарверъ,— одного субъекта на галлере, который хотлъ осмять службу .. я хотлъ сказать — представленіе?

Мы отвчали, что, кажется, замтили нчто подобное, а я прибавилъ, что онъ наврно былъ пьянъ.

— О, нтъ! Совсмъ онъ не былъ пьянъ, сэръ! Тотъ, кто его нанялъ для этого, слдитъ, чтобы пьянства не было, ему не позволяютъ напиваться.

— А вы знаете, кто его нанялъ?— спросилъ я.

Мистеръ Вопсль очень медленно закрылъ и опять открылъ глаза.

— Вы должны были обратить вниманіе, джентльмены,— сказалъ онъ,— на безмозглаго осла съ луженой глоткой и съ печатью подлой зависти на рож, онъ коверкалъ (вдь нельзя же сказать: игралъ) роль датскаго короля Клавдія. Онъ-то и нанялъ того субъекта. Вотъ какова наша профессія!

Не знаю, сочувствовалъ ли бы я боле мистеру Вопслю, если бы онъ былъ совершенно разстроенъ, но мое сочувствіе и теперь къ нему было настолько велико, что, воспользовавшись моментомъ, когда онъ нагнулся, чтобы застегнуть подтяжки, что заставляло насъ отступить за дверь, я спросилъ Герберта, не иметъ ли онъ чего-нибудь противъ моего намренія пригласить его къ намъ ужинать. Гербертъ одобрилъ мой проектъ.

Тогда я пригласилъ его, и онъ пошелъ съ нами въ Барнардово подворье, закутавшись до самаго носа. Мы старались быть съ нимъ какъ можно любезне, и онъ пробылъ у насъ до двухъ часовъ ночи, обсуждая свои успхи и планы. Я забылъ подробности нашей бесды, но въ общемъ помню, что онъ собирался сначала воскресить драматическое искусство, а потомъ убить его, такъ какъ съ его смертью оно, конечно, осиротло бы и очутилось бы въ безнадежномъ положеніи.

Претерпвъ все это до конца, я улегся въ постель совсмъ разбитымъ. Передъ сномъ я думалъ объ Эстелл, и. мн приснилось, что вс мои надежды разлетлись въ прахъ, и что я долженъ жениться на Гербертовой Клар и играть Гамлета съ тнью миссъ Гевишамъ передъ двадцатитысячной публикой, не зная даже первыхъ словъ роли.

Глава XXXII.

Однажды, когда я занимался съ мистеромъ Покетомъ, мн подали письмо, одинъ видъ котораго повергъ меня въ сильное волненіе, такъ какъ я сейчасъ же догадался, откуда оно, хотя никогда не видалъ почерка, которымъ былъ написанъ адресъ. Письмо начиналось не со словъ: ‘Дорогой мистеръ Пипъ’, или ‘Дорогой Пипъ’ или наконецъ ‘Дорогой’ не знаю уже, право, кто, но гласило буквально слдующее:

‘Я пріду въ Лондонъ послзавтра въ полдень. Кажется, мы условились, что вы встртите меня. Таково во всякомъ случа желаніе миссъ Гевишамъ, и я пишу вамъ, чтобы его исполнить. Она шлетъ вамъ свой привтъ. Преданная вамъ Эстелла’.

Если бъ было время, очень можетъ быть, что я заказалъ бы себ къ этому дню нсколько новыхъ костюмовъ, но такъ какъ времени не было, то я долженъ былъ удовольствоваться наличными. Я сразу потерялъ аппетитъ и не зналъ ни сна, ни покоя, пока не насталъ желанный день. Но и онъ не вернулъ мн утраченнаго равновсія, а, напротивъ, я волновался еще больше. Я сталъ бродить около конторы дилижансовъ спозаранку, когда, должно быть, дилижансъ, котораго я ждалъ, не выхалъ еще изъ гостиницы ‘Голубого Вепря’ въ нашемъ город. Я зналъ это очень хорошо, но меня охватывало безпокойство, какъ только я терялъ изъ виду контору дилижансовъ хоть на пять минутъ. Прошло полчаса этого возбужденнаго ожиданія, а предстояло мн ждать еще часа четыре, пять, какъ вдругъ я неожиданно столкнулся съ мистеромъ Веммикомъ.

— Ого! Мистеръ Пипъ!? Какъ дла?— сказалъ онъ.— Вотъ никакъ бы не подумалъ, что вы здсь околачиваетесь.

Я объяснилъ ему, что ожидаю прибытія дилижанса, и спросилъ, какъ здоровье его отца и все ли благополучно въ его ‘замк?’

— Благодарю,— сказалъ онъ,— оба процвтаютъ, и старикъ въ особенности. Удивительный старикъ! Скоро ему стукнетъ восемьдесятъ два годочка! Я хочу въ день его рожденья отсалютовать восемьюдесятью двумя выстрлами, если не запротестуютъ сосди и выдержитъ такую стрльбу моя пушка. Въ Лондон, впрочемъ, этимъ не интересуются. А куда я иду,— какъ вы думаете?

— На службу,— сказалъ я, такъ какъ онъ шелъ въ этомъ направленіи.

— Недалеко оттуда, потому что иду я въ Ньюгетъ. У насъ теперь возня съ дломъ,— обокрали одного банкира, такъ я ходилъ осмотрть мсто дйствія, а теперь иду переговорить кое о чемъ съ нашимъ кліентомъ.

— Совершившій кражу и есть вашъ кліентъ?— спросилъ я.

— Господи, помилуй! Совсмъ нтъ,— отвтилъ Веммикъ сухо,— его обвиняютъ въ воровств, какъ могли бы обвинять васъ или меня. Любого изъ насъ, какъ вамъ извстно, могутъ обвинять въ чемъ угодно.

— Да, но не обвиняютъ же,— отвтилъ я.

— Право,— сказалъ Веммикъ, слегка ткнувъ меня пальцемъ въ грудь,— вы большой шутникъ, мистеръ Пипъ. Не хотите ли взглянуть на Ньюгетъ. Есть вамъ время?

Мн предстояло столько времени околачиваться тутъ, что это предложеніе положительно являлось мн на выручку, хотя и не отвчало моему непроизвольному и непобдимому стремленію къ контор дилижансовъ, которую я боялся потерять изъ виду. Пробормотавъ въ отвтъ, что сейчасъ справлюсь, есть ли мн время идти съ нимъ, я вошелъ въ контору и спросилъ у агента, когда самое раннее можно ждать прибытія дилижанса, хотя зналъ это такъ же хорошо, какъ и онъ самъ. Посл этого я вышелъ къ мистеру Веммику, взглянулъ на часы, притворился удивленнымъ, что еще такъ рано, и принялъ его предложеніе.

Черезъ нсколько минуть мы были въ Ньюгет и прошли черезъ сторожку, въ которой по стнамъ, рядомъ съ правилами внутреннихъ тюремныхъ распорядковъ, висло нсколько паръ кандаловъ. Въ ту эпоху тюрьмы были въ полномъ заброс, и еще далеко впереди было время преувеличеннаго увлеченія ими, которое неизбжно слдуетъ за всякой общественной ошибкой и представляетъ собою самое тяжкое и продолжительное наказаніе за грхи прошлаго. Въ то время преступники не пользовались лучшимъ помщеніемъ и содержаніемъ, чмъ солдаты (не говоря уже о нищихъ), и не поджигали тюремъ въ извинительномъ раздраженіи за то, что супъ ихъ не совсмъ хорошъ. Мы пришли какъ разъ въ часъ, назначенный для посщенія заключенныхъ. Разносчикъ продавалъ пиво, а арестанты покупали и бесдовали съ родными черезъ ршетчатыя перегородки. Картина была тяжелая, безобразная.

Я замтилъ, что Веммикъ прогуливался между заключенными, какъ садовникъ между своими растеніями. Мн пришло въ голову это сравненіе, когда я увидлъ, какъ онъ обращался съ новыми отпрысками, появившимися въ эту ночь и говорилъ: ‘А, каптенъ Томъ? вы опять здсь? Право? Кто это тамъ за фонтаномъ? Блекъ Биль? Я вдь не видалъ васъ уже два мсяца. Какъ же вы здсь себя чувствуете?’ Останавливаясь у ршетокъ, онъ отвчалъ что то на быструю и невнятную рчь заключенныхъ и говорилъ всегда съ каждымъ по одиночк. Пока они говорили, Веммикъ безмолвно и неподвижно глядлъ на нихъ, сложивъ ротъ въ вид почтоваго ящика, и какъ будто изучалъ, насколько они подвинулись и подготовились со времени его послдняго посщенія къ пышному цвтенію въ день суда.

Онъ былъ очень популяренъ и, повидимому, представлялъ собою боле доступную инстанцію въ длахъ мистера Джаггерса, хотя и въ его обращеніи проскальзывала частица Джаггерсовской недоступности, которая сдерживала фамильярность кліентовъ въ извстныхъ предлахъ. Узнавая кліентовъ, онъ каждому кивалъ головою, потомъ поправлялъ на голов шляпу обими руками, крпче закрывалъ свой почтовый ящикъ и запускалъ руки въ карманы. Нсколько разъ онъ наталкивался на затрудненія при опредленіи гонорара. Тогда, называя сумму, которая значительно превосходила предложенную кліентомъ, онъ говорилъ:

— Безполезно, безполезно, мой другъ. Я самъ человкъ подневольный и не могу согласиться. Нечего и толковать намъ съ вами. Если не можете уплатить этой суммы, обратитесь къ кому-нибудь другому. Адвокатовъ много, вы сами знаете. Изъ за чего одному не стоитъ хлопотать, за то другой съ радостью ухватится. Я вамъ совтую, какъ человкъ подневольный. И не трудитесь напрасно. Къ чему? Ну, кто еще?

Такъ мы разгуливали по его плантаціи, пока онъ не обернулся ко мн и не сказалъ:

— Обратите вниманіе на субъекта, которому я подамъ руку.

Я и такъ обратилъ бы на него вниманіе, такъ какъ до сихъ поръ Веммикъ еще никому не подавалъ руки.

Едва онъ смолкъ, какъ къ углу ршетки подошелъ толстый и крпкій господинъ, какъ сейчасъ его вижу и теперь, въ истасканномъ оливковомъ пиджак. Его лицо, несмотря на свою природную красноту, было до извстной степени блдно, а глаза разбгались въ стороны, когда онъ старался взглянуть прямо. Онъ по-военному, полушутливо, полусерьезно приложилъ руку къ козырьку своей засаленной, какъ будто вываренной въ жирномъ бульон, шляпы.

— Всего хорошаго, полковникъ!— сказалъ Веммикъ.— Какъ поживаете, полковникъ?

— Прекрасно, мистеръ Веммикъ.

— Сдлано было все, что только возможно, но доказательства противъ насъ оказались слишкомъ вски, полковникъ.

— Да, весьма вски, сэръ, но для меня это безразлично.

— Нтъ, нтъ!— сказалъ Веммикъ хладнокровно,— для васъ это далеко не безразлично.— Затмъ онъ обратился ко мн: — Этотъ господинъ служилъ Его Величеству, былъ въ строю и выкупился въ отставку

Я сказалъ: ‘неужели?’ и господинъ военный взглянулъ на меня, затмъ въ пространство надъ моей головой, затмъ оглядлъ все пространство вокругъ меня, и наконецъ закрылъ ротъ рукою и захохоталъ.

— Я думаю, сэръ, что выберусь отсюда въ понедльникъ,— сказалъ онъ.

— Можетъ быть,— отвчалъ мой пріятель,— но это еще неизвстно.

— Я думаю, что мн съ вами можно теперь окончательно распрощаться, мистеръ Веммикъ,— продолжалъ онъ, просовывая руку сквозь ршетку.

— Благодарю васъ,— отвчалъ Веммикъ, пожимая ему руку,— я думаю то же самое.

— Если бы все то, что было надто на мн во время моего ареста, было неподдльное, мистеръ Веммикъ,— сказалъ заключенный, не выпуская его руки,— я бы просилъ васъ принять и носить еще одно кольцо въ знакъ моей благодарности за ваше вниманіе.

— Буду считать ваше доброе желаніе за исполненіе,— возразилъ Веммикъ,— кстати вы были большимъ любителемъ голубей?

Господинъ военный поднялъ глаза къ небу.

— Мн говорили, что у васъ была замчательная порода турмановъ,— продолжалъ Веммикъ,— не будете ли вы добры поручить кому-либо изъ вашихъ друзей доставить мн парочку, если вамъ они не нужны.

— Съ удовольствіемъ, сэръ.

— Прекрасно,— сказалъ Веммикъ,— о нихъ будутъ заботиться, Всего хорошаго. Прощайте, полковникъ!

Они снова пожали другъ другу руки, и, когда мы отошли немного, Веммикъ сказалъ:

— Это фальшивый монетчикъ — искуснйшій мастеръ. Сегодня изготовятъ указъ объ исполненіи приговора, а въ понедльникъ его наврно казнятъ .. Пара голубей однако тоже стоитъ чего-нибудь.

Съ этими словами онъ повернулъ голову, кивнулъ этому обреченному на смерть растенію и, выходя со двора, оглядлся кругомъ, какъ будто подыскивая, какимъ бы цвткомъ замнить его. Когда мы опять проходили черезъ сторожку, я убдился, что престижъ моего опекуна въ глазахъ тюремной стражи былъ не меньше, чмъ въ глазахъ заключенныхъ.

— Ну, мистеръ Веммикъ,— сказалъ одинъ изъ надзирателей, задерживая насъ въ тсномъ проход между двумя желзными дверьми, утыканными гвоздями, и заперъ одну изъ нихъ, не отворяя еще другой,— какъ думаетъ мистеръ Джаггерсъ обернуться съ этимъ убійствомъ на рк? Думаетъ онъ свести дло на .непредумышленное убійство, или какъ? Какъ онъ намренъ повести защиту?

— Отчего жъ вамъ не спросить его самого?— отвчалъ Веммикъ.

— Такъ его и спросишь!— сказалъ надзиратель.

— Вотъ видите, мистеръ Пипъ, какъ поступаютъ эти господа,— замтилъ Веммикъ.— Они не стсняются со мною, человкомъ подчиненнымъ, и никогда не обратятся прямо къ моему патрону.

— А этотъ молодой человкъ тоже изъ вашей конторы?— спросилъ надзиратель, посмиваясь шутк.

— Ну, вотъ опять!— вскричалъ Веммикъ,— я вдь говорилъ! Онъ задаетъ мн уже другой вопросъ, прежде чмъ я усплъ отвтить на первый, потому что я человкъ подневольный. Вамъ-то что? Ну, мистеръ Пипъ намъ свой человкъ.

— Въ такомъ случа,— сказалъ надзиратель, снова улыбаясь,— онъ знаетъ мистера Джаггерса?

— Ого!— закричалъ Веммикъ, замахиваясь въ шутку на надзирателя,— вы передъ моимъ патрономъ нмы, какъ вашъ ключъ,— сами знаете. Выпускайте-ка насъ, старая лиса, или я упеку васъ за незаконное задержаніе.

Надзиратель опять засмялся и пожелалъ намъ счастливаго пути. Онъ смялся еще намъ вслдъ изъ-за ршетки, когда мы вышли на улицу.

— Обратите вниманіе, мистеръ Пипъ,— внушительно сказалъ мн на ухо Веммикъ и для пущей таинственности взялъ меня подъ руку,,— на обращеніе мистера Джаггерса. Я думаю, что въ этомъ главная причина его могущества. Онъ такъ недоступенъ, что его недоступность поспоритъ съ его талантами. Фальшивый монетчикъ не осмлился бы протянуть ему руки, а надзиратель — разспрашивать о планахъ его защиты въ этомъ дл. И вотъ онъ для смягченія своей недоступности вводить въ сношеніяхъ съ кліентами новый элементъ — своихъ помощниковъ. Понимаете? Такимъ образомъ они вполн въ его власти.

Я благоговлъ передъ талантами моего опекуна, но, по правд сказать, нердко отъ всей души желалъ бы имть другого опекуна — не такого талантливаго.

Мы распрощались съ мистеромъ Веммикомъ у конторы въ Литль-Бритенъ, гд, какъ всегда, толпились кліенты мистера Джаггерса, и я опять пошелъ слоняться по улиц у конторы дилижансовъ. Мн оставалось продежурить добрыхъ три часа. Я провелъ все это время въ размышленіи о томъ, какимъ необычнымъ образомъ попалъ я въ соприкосновеніе и сношеніе со всею этой удушливой средою тюрьмы и преступленія. Впервые я столкнулся съ нею еще въ дтств среди нашихъ пустынныхъ болотъ въ тотъ памятный зимній вечеръ, затмъ два раза опять она являлась передо мною, какъ будто на мн лежало какое-то забытое, но не смытое пятно,— и теперь она же опять стояла на моей дорог къ новому будущему. Затмъ моя мысль перенеслась къ Эстелл — прекрасной и гордой, и контрастъ между ея свтлымъ образомъ и мрачною жизнью тюрьмы поразилъ меня ужасомъ. Я жаллъ теперь, что повстрчался съ Веммикомъ и что пошелъ съ нимъ, потому что чувствовалъ, что всегда и всюду мн будетъ мерещиться Ньюгетъ. Я отряхивалъ ньюгетскій прахъ отъ своихъ ногъ, съ одежды, выдыхалъ ньюгетскій воздухъ изъ своей груди. Я былъ до того взволнованъ въ ожиданіи Эстеллы и до того считалъ себя недостойнымъ ея, что потерялъ всякое представленіе о времени. Поэтому прибытіе дилижанса застало меня врасплохъ, и я не усплъ еще окончательно стряхнуть съ себя грязи, въ которую запачкался на плантаціи Веммика, какъ Эстелла уже высунулась въ окно дилижанса и махала мн рукой.

Какая же это неуловимая тнь только что омрачала мою душу?

Глава XXXIII.

Эстелла была дивно хороша въ своемъ отороченномъ мхомъ дорожномъ плать. Никогда даже мн не казалась она такой красавицей, и ея обращеніе со мною было обворожительно, какъ никогда раньше. Эту перемну я приписывалъ вліянію миссъ Гевишамъ.

Мы были на двор гостиницы для прізжающихъ, и она указывала мн свои вещи. Когда он были собраны, я вспомнилъ, что, поглощенный все. цло мыслью о ней, я не спросилъ даже, куда она детъ.

— Я ду въ Ричмондъ,— сказала она мн (Я понялъ изъ ея дальнйшихъ словъ, что существуетъ два Ричмонда,— одинъ въ Серре, другой въ орк — десять миль отсюда).— Вы наймете мн карету и проводите меня. Вотъ вамъ деньги: платите изъ нихъ за вс мои издержки. Берите! Намъ съ вами нечего разсуждать, мы должны повиноваться приказаніямъ и не можемъ измнять ихъ по собственному желанію.

Когда она передавала мн кошелекъ, я старался угадать скрытый смыслъ ея послднихъ словъ. Она произнесла ихъ немного высокомрнымъ тономъ, но безъ гнва.

— Надо послать за каретой, Эстелла. Можетъ быть, вы пока отдохнете тутъ?

— Да, я отдохну пока и выпью чаю, а вы позаботитесь обо мн.

Она взяла меня подъ руку, можетъ быть это тоже входило въ число полученныхъ ею инструкцій,— и я приказалъ лакею, глазвшему на дилижансъ, какъ будто онъ видлъ его въ первый разъ въ жизни, провести насъ въ отдльную комнату. Онъ моментально выхватилъ изъ подъ мышки салфетку, какъ будто она была талисманомъ, безъ помощи котораго онъ не могъ бы отыскать дорогу, и провелъ насъ въ самую мерзйшую во всемъ дом конуру, съ судкомъ на стол и чьими-то забытыми калошами въ углу, украшенную ни къ селу, ни къ городу сферическимъ уменьшительнымъ зеркаломъ. Посл моего протеста онъ провелъ насъ въ другую комнату, въ которой стоялъ накрытый столъ на тринадцать персонъ, а изъ камина, изъ подъ груды угля, высовывался листъ какой-то черновой бумаги. Выслушавъ мои приказанія, заключавшіяся въ требованіи чаю для Эстеллы, лакей убрался.

Я чувствовалъ, что воздухъ этой комнаты — какая-то смсь запаха конюшни и кухни — могъ навести на мысль, что перевозка пассажировъ не давала особыхъ доходовъ, а потому предпріимчивый почто-содержатель, онъ же и хозяинъ гостиницы, поставлялъ дохлыхъ лошадей на кухню ресторана. Однако для меня въ этой комнат былъ весь міръ, потому что въ ней сидла Эстелла. Я подумалъ, что съ нею я здсь съ радостью провелъ бы цлую жизнь. (Замтьте, что въ то время я вовсе не былъ особенно счастливъ, и прекрасно сознавалъ это.)

— Къ кому вы дете въ Ричмондъ?— спросилъ я Э стеллу.

— Я поселюсь,— сказала она,— и за большія деньги, у одной мстной жительницы, пользующейся вліяніемъ въ обществ, или по крайней мр утверждающей это,— буду вызжать съ нею всюду, чтобы людей посмотрть и себя показать.

— Я думаю, васъ будетъ занимать разнообразіе впечатлній и восхищеніе, вызываемое вами.

— Да, полагаю.

— Она произнесла это такъ беззаботно, что я сказалъ ей:

— Вы говорите о себ, какъ о постороннемъ лиц,

— Почемъ вы знаете, какъ я говорю о другихъ?

Погодите, погодите,— сказала она съ восхитительной улыбкой,— я еще не поступила къ вамъ въ ученье, я могу еще говорить, какъ мн вздумается. Ну, а какъ вамъ живется у мистера Покета?

— Прекрасно, насколько…

Мн казалось, что теперь былъ удобный случай высказаться.

— Насколько — что?— спросила Эстелла.

— Насколько это возможно для меня гд бы то ни было вдали отъ васъ.

— Какой вы наивный!— сказала Эстелла совершенно спокойно.— Какъ у васъ языкъ поворачивается болтать такую чепуху? Мистеръ Покетъ, должно быть, значительно выше остальной семьи?

— Да, неизмримо выше. Онъ никому не желаетъ зла.

— Не прибавляйте только: кром самого себя,— прервала меня Эстелла. — Я ненавижу подобныхъ людей. Но онъ дйствительно безкорыстенъ и выше мелочной зависти и злобы, по крайней мр я такъ о немъ слышала ..

— Я имю полное основаніе подтвердить это, увряю васъ.

— Но вы не имете основанія сказать то же о его родн,— сказала Эстелла, сопровождая свои слова насмшливымъ и. вмст съ тмъ многозначительнымъ кивкомъ,— потому что она одолваетъ миссъ Гевишамъ не особенно благопріятными для васъ сплетнями и доносами. Вс они шпіонятъ за вами, представляютъ вс ваши поступки въ извращенномъ вид, пишутъ про васъ анонимныя письма. Вы, однимъ словомъ, смущаете ихъ мирное существованіе. Вы не можете себ представить, до чего они ненавидятъ васъ.

— Надюсь, имъ не удастся повредить мн?

Вмсто отвта Эстелла засмялась. Мн это показалось весьма страннымъ, и я въ полномъ недоумніи выпучилъ на нее глаза. Когда она кончила смяться, а смялась она не притворно, а отъ всей души,— я спросилъ ее своимъ обыкновеннымъ неувреннымъ тономъ:

— Вамъ не доставило бы удовольствія, если бы имъ удалось повредить мн?

— Нтъ, нтъ, увряю васъ,— сказала Эстелла.— Мн смшно, что они ничего не могутъ подлать. О, какія пытки выносятъ они отъ миссъ Гевишамъ!

Она засмялась опять, и хотя на этотъ разъ я зналъ причину ея смха, но онъ продолжалъ казаться мн— страннымъ, я не сомнвался, что это смхъ непритворный, но онъ казался мн несоотвтствующимъ вызвавшему его поводу. Я думалъ, что она не все разсказала мн. Эстелла угадала мою мысль и отвчала на нее:

— Даже вамъ нелегко понять,— сказала она,— какое удовольствіе доставляютъ мн неудачи подобныхъ господъ, какая радость охватываетъ меня, когда они остаются въ дуракахъ. Вы не были, какъ я, воспитаны съ дтства въ этомъ удивительномъ дом. Вашъ дтскій умъ не развивался подъ вліяніемъ ихъ интригъ противъ васъ же,— безпомощнаго, беззащитнаго ребенка,— скрываемыхъ подъ личиною сочувствія и симпатіи, а я все это испытала на себ. Ваши дтскіе глаза не прозрвали мало по малу, какъ мои, когда я разгадывала эту лицемрную женщину.

Эстелла теперь говорила вполн серьезно, и видно было, что эти воспоминанія всплывали изъ глубины ея души. Не желалъ бы я теперь въ ея глазахъ попасть въ число этихъ господъ даже ради ожидаемыхъ въ будущемъ благъ.

— Я могу вамъ сказать дв вещи,— продолжала Эстелла,— во-первыхъ, хотя пословица и говоритъ: капля и камень точитъ, но вы можете быть спокойны, что этимъ господамъ до скончанія вка не удастся измнить вашихъ отношеній съ миссъ Гевишамъ. Во-вторыхъ, вамъ я обязана за то удовольствіе, которое мн доставляютъ вс ихъ безрезультатные подвохи и подлости, и за это протягиваю вамъ руку.

Она весело протянула мн свою руку, такъ какъ ея мрачное настроеніе уже миновало,— и я поднесъ ее къ губамъ.

— Какой вы смшной мальчикъ!— сказала Эстелла,— вы, должно быть, не хотите понять моихъ предостереженій. Можетъ быть, вы, впрочемъ, цлуете мн руку съ тмъ же чувствомъ, съ какимъ я позволила вамъ тогда поцловать себя въ щеку?

— Съ какимъ же?

— Дайте подумать… Съ чувствомъ презрнія къ низкимъ льстецамъ и сплетникамъ.

— А если я отвчу вамъ утвердительно, то вы позволите еще разъ поцловать васъ?

— Объ этомъ надо было спрашивать прежде, чмъ цловать руку. Но цлуйте, коли хотите.

Я наклонился къ ней, ея лицо было неподвижно, какъ мраморъ.

— Теперь,— сказала Эстелла, ускользая, какъ только я коснулся ея щеки,— вы должны позаботиться, чтобъ скоре дали мн чаю, и потомъ проводить меня въ Ричмондъ.

Мн было грустно, что она сказала послднія слова такимъ тономъ, какъ будто мы встрчались только по чужимъ распоряженіямъ, а сами были простыми марьонетками, но все вообще огорчало меня въ этотъ разъ. Каково бы ни было ея обращеніе со мною, съ моей стороны было бы безуміемъ придавать ему какое-нибудь значеніе и строить на этомъ свои надежды, но я все-таки продолжалъ обманывать себя, вопреки очевидности. Къ чему повторять тысячи разъ? Вдь это въ порядк вещей.

Я позвонилъ, чтобъ подали чаю, и лакей явился со своей магической салфеткой. Онъ въ нсколько пріемовъ принесъ штукъ пятьдесятъ необходимыхъ для чаепитія приспособленій, но самый-то чай все не появлялся. Онъ притащилъ подносъ, чашки, блюдца, тарелочки, вилки и ножи, въ томъ числ и хлбный ножъ, множество ложекъ всевозможной величины, солонки, какую-то маленькую лепешку, тщательно прикрытую огромнымъ металлическимъ колпакомъ, маленькій кусочекъ масла, затерянный въ куч петрушки, словно младенецъ Моисей въ тростник, срый хлбецъ съ напудренною коркой, дв треугольныя тартинки съ отпечаткомъ желзныхъ прутьевъ, на которыхъ ихъ поджаривали, и, наконецъ, громадный семейный кубъ съ кипяткомъ, который онъ едва втащилъ, причемъ лицо его выражало напряженіе и муку. Посл долгаго отсутствія онъ появился опять съ какимъ-то изящнымъ хранилищемъ, въ которомъ обртались сушеные листья и стебельки. Я бросилъ ихъ въ кипятокъ, и посл всхъ этихъ приготовленій извлекъ, наконецъ, для Эстеллы чашку, ужъ не знаю какой жидкости.

Мы уплатили по счету, дали на чай лакею, не забыли конюха и горничной и, возбудивъ этими подачками лишь всеобщее презрніе, хотя и облегчивъ въ значительной мр кошелекъ Эстеллы, сли въ карету и тронулись въ путь. Обогнувъ Чипсайдъ, мы похали по улиц Ньюгета и скоро поравнялись со зданіемъ, знакомство съ которымъ казалось мн позорнымъ.

— Что это за учрежденіе?— спросила Эстелла.

Сначала я хотлъ сдлать видъ, что самъ не знаю, но потомъ назвалъ его Эстелл. Она, взглянувъ въ окно и сейчасъ же отвернувшись, пробормотала: ‘Какая гадость!’ Я, кажется, въ этотъ моментъ ни за что на свт не признался бы, что былъ тамъ.

— Мистеръ Джаггерсъ,— сказалъ я, желая перемнить разговоръ и направить его иначе,— считается въ цломъ Лондон самымъ посвященнымъ во вс тайны этого ужаснаго учрежденія лицомъ.

— Я думаю,— тихо сказала Эстелла,— онъ посвященъ боле всякаго другого во вс ршительно тайны.

— Должно быть, вы часто видались съ нимъ?

— Я помню его посщенія съ тхъ поръ, какъ помню себя, онъ являлся черезъ весьма неровные промежутки времени. Но я его знаю теперь не лучше, чмъ въ то время,, когда еще не умла говорить. Какія у васъ съ нимъ отношенія? Сблизились вы?

— Разъ навсегда я примирился съ его замкнутостью,— сказалъ я,— и не раскаиваюсь.

— Но насколько вы сблизились?

— Я разъ обдалъ у него въ дом.

— Должно быть, любопытное мсто?— сказала Эстелла, пожимая плечами.

— Да, прелюбопытное.

Я далъ себ слово осторожно говорить съ нею о своемъ опекун, но попавши на эту тему, я описалъ бы непремнно нашъ обдъ въ Джерардъ-Стрит, если бы вдругъ въ карету не прорвался снопъ сильнаго газоваго свта. Мн казалось, что все засіяло кругомъ и какъ бы озарилось тмъ же необъяснимымъ чувствомъ, которое владло мною. Я былъ ослпленъ на нсколько мгновеній, какъ будто передо мною блеснула молнія.

Разговоръ перешелъ на другіе предметы: на достопримчательности дороги, по которой мы хали, и вообще всей этой части Лондона, и т. п. Она, по ея словамъ, почти совсмъ не знала Лондона, потому что никогда, до самой поздки во Францію, не бывала дальше ближайшихъ окрестностей нашего города, а—въ Лондон бывала лишь проздомъ, по пути во Францію и обратно. Я спросилъ ее, не будетъ ли имть какого-либо отношенія къ ней мой опекунъ во время ея пребыванія въ Ричмонд, на что она горячо отвчала:

— Нтъ. Не дай Богъ!

Однако, я не могъ не видть, что она всячески кокетничала со мной, стараясь вскружить мн голову, хотя въ этомъ не было никакой надобности. Впрочемъ, мн было не легче отъ этого. Она овладла моимъ сердцемъ не потому, чтобы сама питала ко мн какія-нибудь нжныя чувства, но потому что ее забавляло терзать его, играть имъ — и я сознавалъ это.

Когда мы прозжали черезъ Гаммерсмитъ, я показалъ ей, гд живетъ мистеръ Матью Покетъ, и сказалъ, что это очень близко отъ Ричмонда, а потому я питаю надежду иногда видться съ нею.

— Конечно, мы будемъ видться .. Вы можете приходить ко мн, когда вздумаете… Въ семейств, въ которомъ я буду жить, о васъ вроятно уже знаютъ.

Я спросилъ, велико ли это семейство.

— Нтъ, ихъ всего двое — мать и дочь. Маменька, кажется, благородная леди, не упускающая, впрочемъ, случая зашибить деньгу.

— Меня удивляетъ, что миссъ Гевишамъ ршилась такъ скоро опять разстаться съ вами.

— Это входитъ въ ея планы насчетъ моей будущности, Пипъ,— сказалъ Эстелла со вздохомъ, какъ будто она устала.— Я должна постоянно писать ей, видться съ нею въ опредленное время и сообщать, какъ мн живется съ моими брилліантами, потому что они почти вс теперь мои.

Эстелла въ первый разъ назвала меня просто по имени. Конечно, она это сдлала не безъ задней мысли, прекрасно понимая, что я не пропущу этого мимо ушей.

Мы пріхали въ Ричмондъ и достигли цли своего путешествія, какъ мн показалось, слишкомъ скоро. Передъ нами былъ почтенный старинный домъ, расположенный посреди лужайки, въ которомъ въ былое время блистали фижмы, мушки, пудра, расшитые камзолы, кружевныя манжеты и шпаги, но это было давно. Нсколько уцлвшихъ подстриженныхъ старыхъ деревьевъ сохраняли еще такія же причудливыя и неестественныя формы, какъ забытые парики, фижмы и наряды, но уже недалеко было время, когда и они займутъ свое мсто въ торжественной колесниц смерти на пути къ вчному покою и забвенію.

Тишину лунной ночи нарушилъ дребезжащій звонъ колокольчика, который въ былые дни возвщалъ обитателямъ дома: вотъ робронъ, вотъ шпага съ алмазнымъ эфесомъ, вотъ башмачки на красныхъ каблукахъ съ солитеровой пряжкой,— и скоро дв румяныя, какъ вишни, двушки вышли принять Эстеллу.

Ея багажъ скоро исчезъ за входною дверью, а за нимъ послдовала Эстелла, пожавъ мн предварительно руку и улыбнувшись на прощанье. А я продолжалъ стоять передъ домомъ и размышлялъ, какое блаженство было бы жить съ нею, сознавая въ то же время, что я былъ бы и тутъ не счастливъ, а Жалокъ передъ нею.

Наконецъ, я слъ въ карету и похалъ обратно въ Гаммерсмитъ, куда и пріхалъ, нисколько не успокоившись. У нашихъ дверей я столкнулся съ маленькой Дженъ Покетъ, которая возвращалась изъ гостей въ сопровожденіи маленькаго предмета своей страсти. Я позавидовалъ этой парочк, хотя она и находилась еще подъ владычествомъ мистриссъ Флопсонъ.

Мистера Покета не было еще дома, онъ читалъ гд-то публичную лекцію. Онъ былъ вообще отличнымъ знатокомъ домашняго благоустройства, а его трактаты о воспитаніи и о семейной жизни считались самыми лучшими въ своемъ род. Зато мистрисъ Покетъ была дома и обрталась въ маленькомъ затрудненіи по тому поводу, что во время неизбжной отлучки мистрисъ Миллерсъ въ сопровожденіи ея родственника, гвардейскаго солдата, для успокоенія маленькаго Беби ему сунули въ руку коробку съ иголками, которыхъ въ ней теперь не оказалось, а такая значительная порція иголокъ ни въ какомъ случа не могла быть полезна столь маленькому существу.

Мистеръ Покетъ пользовался также извстностью за свои прекрасные практическіе совты, за свои ясные и широкіе взгляды и за свою разсудительность, я и ршился было открыть ему свою больную душу. Но, увидавъ случайно, какъ мистрисъ Покетъ читала свой гербовникъ, предписавъ предварительно для Беби сонъ въ качеств универсальнаго лекарства, я подумалъ: нтъ, лучше не открываться ему.

Глава XXXIV.

Сжившись со своими надеждами, я сталъ невольно наблюдать, какъ дйствуютъ он на меня самого и на окружающихъ. Какъ ни старался я не замчать ихъ вліянія на мой характеръ, я все-таки сознавалъ, что вліяніе это было далеко не благотворно. Меня постоянно мучило сознаніе виновности передъ Джо, а также и передъ Бидди. Часто, просыпаясь по ночамъ, я съ горечью думалъ о томъ, что былъ бы и счастливе и лучше, если бы никогда не видалъ миссъ Гевишамъ и если бы выросъ въ старой кузниц ученикомъ честнаго Джо, довольный своею судьбою. Часто также по вечерамъ, когда я одиноко сидлъ передъ каминомъ, мн казалось, что все-таки нтъ на свт очага привтнй нашего кузнечнаго горна или кухонной печи. Но образъ Эстеллы такъ неотвязно вплетался во вс мои безпокойныя грезы, что я ршительно не могъ разобраться, насколько самъ былъ виною своихъ мукъ. Другими словами, если бы у меня не было даже иныхъ надеждъ и думъ, какъ только о ней, то не знаю, могло ли бы это принести мн хоть каплю успокоенія. Что касается моего вліянія на другихъ, то здсь не представлялось сомнній: я сознавалъ, хотя, можетъ быть, недостаточно ясно, что мое вліяніе никому не было полезно, а въ особенности Герберту.

Мои расточительныя привычки вовлекали эту уступчивую, мягкую натуру въ чрезмрныя для него издержки, нарушали простоту его привычекъ и смущали его спокойную жизнь. Меня ни мало не смущало, что по моей милости другіе члены семейства Покетъ пускались на жалкія хитрости, потому что эти у ловки были въ ихъ натур и проснулись бы все равно подъ вліяніемъ перваго толчка, если бы я не столкнулся съ ними. Но Гербертъ совсмъ другое дло. Я часто упрекалъ себя за то, что по моей милости онъ натащилъ въ свои скромныя комнаты изящной, но безполезной мебели и завелъ ‘мстителя’ въ жилет канареечнаго цвта.

Дошло до того, что для увеличенія комфортабельности нашего маленькаго хозяйства я надлалъ долговъ, а Гербертъ послдовалъ моему примру. По совту Стартопа, мы добились чести зачисленія въ члены клуба ‘Лсныхъ дроздовъ’. Задачи этого учрежденія навсегда остались для меня загадкой, если не считать выполненіемъ ихъ того, что господа члены обязательно съдали вмст два раза въ мсяцъ дорогіе обды, причемъ жестоко ссорились между собой и забавлялись тмъ, что напаивали до положенія ризъ шестерыхъ лакеевъ, которые считали потомъ своими головами ступеньки на лстницахъ. Эта важная общественная задача выполнялась такъ аккуратно и настойчиво, что мы съ Гербертомъ не могли почерпнуть никакихъ иныхъ указаній о цляхъ клуба, даже изъ слдующаго тоста, которымъ открывались собранія: ‘Джентльмены! Пусть царствуетъ вчно такое же согласіе между ‘Лсными дроздами!’

‘Дрозды’ безумно швыряли деньгами (отель, въ которомъ происходили собранія, находился въ Ковентъ-Гарден), и первый ‘дроздъ’, котораго я удостоился увидать по принятіи въ клубъ, оказался Бентли Дремлемъ, который въ это время уже раскатывалъ по городу въ своемъ собственномъ кабріолет и сражался на каждомъ углу съ тротуарными тумбами. Иногда онъ черезъ козлы устремлялся на нихъ внизъ головою, и однажды мн случилось видть, какъ онъ, словно бомба, влетлъ такимъ необычнымъ способомъ въ подъздъ клуба. Но здсь я забгаю немного впередъ, такъ какъ я еще не былъ ‘дроздомъ’ и не могъ имъ сдлаться до совершеннолтія, по непреложнымъ законамъ нашего клуба.

Я бы охотно взялъ на себя расходы Герберта, вполн полагаясь на неистощимость своихъ ресурсовъ, но онъ былъ гордъ, и я боялся даже предложить ему это. Такимъ образомъ, онъ окончательно запутывался и горячо продолжалъ высматривать себ дло. Когда мы понемногу втянулись въ свою безпорядочную жизнь, я сталъ замчать, что Гербертъ къ завтраку начиналъ отчаиваться въ своей будущности, что къ полдню у него появлялись слабыя надежды, что къ обду имъ опять овладвало безпокойство, что посл обда онъ уже намчалъ источникъ пріобртенія необходимаго капитала, которымъ вполн овладвалъ къ полночи, и что къ десяти часамъ утра его отчаяніе доходило до того, что онъ ршительно собирался купить карабинъ, хать въ Америку и заняться для поправленія длъ охотой на буйволовъ.

До середины недли я обыкновенно пребывалъ въ Гаммерсмит, а оттуда ходилъ въ Ричмондъ, но объ этомъ рчь впереди. Гербертъ часто являлся въ Гаммерсмитъ, когда я былъ тамъ, и, повидимому, его отецъ во время этихъ посщеній догадывался, что ожидаемый Гербертомъ случай сдлать карьеру еще не подвертывался. Но Гербертъ долженъ же былъ завершить блестящей удачей постоянныя неудачи цлой семьи. Между тмъ мистеръ Покетъ сдлъ все сильне и все чаще въ минуты затрудненій старался поднять себя за волосы, а мистрисъ Покетъ продолжала читать свой гербовникъ, ронять носовой платокъ, говорить о своемъ ддушк, поучать Беби, приличнымъ манерамъ, отправляя его спать при всякомъ удобномъ и неудобномъ случа, и ставить свою ножную скамеечку, такимъ образомъ, чтобы вс спотыкались объ нее.

Такъ какъ я оканчиваю теперь повствованіе о цломъ період своей жизни, чтобы уже не возвращаться къ нему, то считаю необходимымъ пополнить его описаніемъ нашихъ привычекъ и нашей жизни въ Барнардовомъ подворь.

Мы транжирили деньги, какъ только могли, а взамнъ ихъ получали, что бы намъ ни всучили. Мы постоянно испытывали денежныя затрудненія, и большая часть нашихъ знакомыхъ въ этомъ отношеніи походила на насъ. Мы обманывали себя и воображали, что веселимся, но въ дйствительности никогда не знали истиннаго веселья. Я, впрочемъ, увренъ, что въ этомъ отношеніи мы не составляли исключенія.

Каждый день Гербертъ отправлялся въ Сити высматривать подходящее дло. Я часто ходилъ туда къ нему, гд онъ засдалъ въ темной комнат, въ которой были только бутылки чернилъ, вшалка, ящикъ съ углемъ, клубокъ бичевки, календарь, конторка, табуретъ и скамейка, и не помню, чтобы мн случилось когда-нибудь застать его за инымъ занятіемъ, кром терпливаго ожиданія подходящаго случая. Если бы вс мы такъ же добросовстно исполняли все, за что беремся, то положительно настало бы царство добродтели. Бдному малому, кажется, впрочемъ, и не оставалось длать ничего другого, какъ въ извстный часъ являться въ контору Ллойда и лицезрть своего патрона. Онъ и не длалъ ничего другого въ этой контор, насколько я знаю, если не считать еще, что каждый день уходилъ оттуда домой. Когда Герберта особенно серьезно начинало заботить его положеніе, и когда онъ ршался, во что бы то ни стало, найти какой-нибудь исходъ, онъ шелъ на биржу въ самый бойкій часъ и толкался между финансовыми тузами.

Возвращаясь обдать посл такой прогулки, Гербертъ говаривалъ мн: ‘Само счастье въ ротъ не влетитъ, Гендель, его надо поймать… Вотъ я и ловлю его’.

Наше настроеніе было таково, что если бы мы не такъ привязались другъ къ другу, то, вроятно, ссорились бы аккуратно каждый день. Я порою просто ненавидлъ нашу квартиру, въ которой натворилъ столько безумствъ, и въ эти припадки раскаянія положительно не могъ равнодушно видть ливреи ‘мстителя’, которая тогда мн казалась особенно дорогою и безполезною. По мр того, какъ росли наши долги, завтракъ нашъ принималъ все боле и боле воздушныя формы, и однажды, когда мн принесли письмо, угрожавшее судебнымъ преслдованіемъ, которое не было пустымъ звукомъ въ устахъ автора письма, какъ свидтельствовалъ приложенный документъ съ казенной печатью,— я дошелъ до того, что схватилъ ‘мстителя’ за шиворотъ и поднялъ на воздухъ за то, что онъ осмлился вообразить, будто намъ нуженъ къ завтраку хлбъ.

Въ извстные дни (врне — въ неизвстные, такъ какъ все зависло отъ нашего расположенія) я говорилъ Герберту съ такимъ видомъ, какъ будто только что сдлалъ замчательное открытіе:

— Дорогой Гербертъ, мы зарываемся.

— Дорогой Гендель,— отвчалъ мн Гербертъ вполн искренне,— врь или нтъ, но то же самое по странному совпаденію было и у меня на язык.

— Такъ выяснимъ же, Гербертъ,— подхватывалъ я,— положеніе длъ!

Подобное ршеніе подымало насъ въ собственныхъ глазахъ. Я воображалъ, что именно въ этомъ заключается настоящая дловитость, что именно, такимъ образомъ, надежне всего бороться съ бдой, и Гербергь былъ вполн согласенъ со мною.

Мы ради такого событія заказывали къ обду какое-нибудь диковинное блюдо и бутылку тоже какого-нибудь необычайнаго вина, чтобы подкрпить бодрость духа и быть на высот призванія. По окончаніи обда мы раскладывали кучу перьевъ, приличное случаю количество чернилъ, блой и пропускной бумаги, Такъ какъ намъ казалось необходимымъ имть подъ руками письменный принадлежности въ изобиліи.

Тогда я бралъ листъ бумаги и выводилъ наверху четкимъ почеркомъ слдующій заголовокъ: ‘Балансъ долговъ Пипа’, заботливо помчая: ‘Барнардово подворье, такого-то числа’.

Гербертъ тоже бралъ листъ бумаги и выводилъ подобный же заголовокъ: ‘Балансъ долговъ Герберта’.

Затмъ каждый изъ насъ углублялся въ свою кучу документовъ, которые передъ тмъ трепались долгое время въ нашихъ карманахъ, валялись по ящикамъ,— иногда на половину обгорлые, послуживъ сначала для зажиганія свчей, пребывали цлыми недлями -заткнутыми куда-нибудь за зеркало и вообще были въ весьма истерзанномъ вид. Скрипъ перьевъ по бумаг дйствовалъ на насъ весьма благотворно,— и иногда я почерпалъ въ подобныхъ упражненіяхъ такую бодрость, что мн казалось, будто мы въ дйствительности расплачиваемся съ долгами, а не одушевлены только добрыми намреніями. Съ нравственной точки зрнія, между тмъ и другимъ для меня почти не существовало различія.

Черезъ нсколько времени я спрашивалъ Герберта, какъ его дла. Предварительно Гербертъ почесывалъ голову при вид разроставшихся итоговъ и говорилъ:

— Долги растутъ, Гендель, растутъ,— клянусь жизнью!

— Будь твердъ, Гербертъ,— отвчалъ я, начиная скрипть перомъ съ особымъ усердіемъ,— взгляни на дло просто: выясни все — и не робй!

— И радъ бы, Гендель, да ничего не подлаешь!

Тмъ не мене мой ршительный тонъ производилъ свое дйствіе, и Гербертъ снова принимался за работу. Спустя минуту онъ опять бросалъ ее подъ тмъ предлогомъ, что не хватало счета какого-нибудь Коббса, Доббса или Ноббса, смотря по обстоятельствамъ.

— Такъ вотъ что, Гербертъ,— возьми максимумъ, округли цифру и впиши въ балансъ.

— Вотъ это идея!— отвчалъ въ удивленіи мой пріятель,— право, у тебя замчательная практическая смтка!

Я и такъ былъ убжденъ въ этомъ, а въ подобныхъ случаяхъ нимало не сомнвался, что вполн заслужилъ репутацію выдающагося дльца — смтливаго, ршительнаго, энергичнаго, разсчетливаго и хладнокровнаго. Вписавъ вс свои долги, я сврялъ ихъ со счетами ш перенумеровывалъ послдніе, испытывая при этой операціи чувство полнаго удовлетворенія. Когда нумеровъ ставить было уже некуда, я начиналъ складывать свои счета, соблюдая при этомъ строгое единообразіе, и на оборот каждаго счета писалъ его итогъ, а затмъ собиралъ ихъ въ правильную пирамиду, затмъ я продлывалъ ту же церемонію со счетами Герберта, скромно признавшаго мои дловые таланты, въ полной увренности, то мн удалось уяснить ему положеніе его длъ.

Моя бухгалтерія имла еще одно блестящее качество, которое я называлъ ‘округленіемъ итоговъ’. Положимъ, напримръ, долги Герберта достигали шестидесяти четырехъ фунтовъ, четырехъ шиллинговъ двухъ пенсовъ.

Тогда я говорилъ: ‘округлимъ и напишемъ: двсти фунтовъ’, или, положимъ, мои долги были вчетверо больше, и я тоже ‘округлялъ’ ихъ до семисотъ фунтовъ, Я былъ весьма высокаго мннія о коммерческихъ свойствахъ своего ‘округленія’, но теперь, оглядываясь назадъ, долженъ признать его весьма убыточнымъ пріемомъ, такъ какъ мы обыкновенно длали сейчасъ же новые долги, чтобы оправдать сдланное ‘округленіе’, а иногда, увлекшись простотою этого средства уплаты, принуждены были вскор прибгать къ новому ‘округленію’.

Результатомъ подобныхъ упражненій обыкновенно являлось душевное равновсіе, успокоеніе, добродтельное затишье,— и я нкоторое время восхищался собою. Удовлетворенный своими трудами, своей бухгалтеріей и похвалами Герберта, я продолжалъ возсдать за столомъ передъ аккуратными пирамидами нашихъ счетовъ, окруженныхъ письменными принадлежностями, и склоненъ былъ считать себя скоре какимъ-нибудь банкиромъ, чмъ простымъ смертнымъ.

Въ сихъ торжественныхъ случаяхъ мы запирали входную дверь, чтобы насъ не обезпокоили какъ-нибудь.

Однажды вечеромъ, когда я уже дошелъ до подобнаго благополучнаго настроенія, вдругъ сквозь отверстіе въ двери просунулось письмо и упало на полъ.

— Это теб, Гендель,— сказалъ Гербертъ, выйдя въ переднюю и поднимая письмо.— Надюсь, ничего худого.

Онъ имлъ въ виду большую черную печать и черную кайму на конверт.

Письмо было подписано: Траббъ и К, которые брали на себя смлость извстить глубокочтимаго джентльмена, что мистрисъ Гарджери скончалась въ прошлый понедльникъ въ шесть часовъ двадцать минутъ вечера, и просить его пожаловать на погребеніе въ слдующій понедльникъ въ три часа по полудни.

Глава XXXV.

На моемъ жизненномъ пути въ первый разъ являлась смерть, и мою душу наполняло чувство гнетущей пустоты. День и ночь преслдовалъ меня образъ сестры, прикованной къ своему креслу у кухонной печи. Я не могъ представить себ этого кресла безъ нея, и хотя давно уже какъ-то почти не думалъ о ней, но теперь мн все казалось, что она стучится въ дверь, что я сейчасъ вотъ столкнусь съ ней на улиц. Даже въ моей квартир, которая не имла никакого соотношенія съ нею, мн чудилось дыханіе смерти, слышался ея голосъ, грезились ея лицо и фигура, казалось, что она жива и часто бываетъ здсь.

Я не могъ вспоминать о сестр съ особой нжностью, несмотря ни на какія перемны въ своей судьб. Но вдь можно жалть человка, не питая къ нему нжныхъ чувствъ. Подъ вліяніемъ этого сожалнія и, можетъ быть, по отсутствію боле глубокаго чувства, мною овладла сильная ненависть къ злодю, по милости котораго она столько выстрадала, и я чувствовалъ, что былъ способенъ безпощадно преслдовать своимъ мщеніемъ Орлика или всякаго другого, если бы только въ моихъ рукахъ были доказательства.

Я написалъ Джо, что буду на похоронахъ, и утшалъ его, какъ могъ. Остальные дни я провелъ въ томъ же странномъ душевномъ настроеніи. Я рано тронулся въ путь въ назначенный день, такъ что, когда сошелъ у ‘Голубого Вепря’, оставалось еще довольно времени, чтобы пшкомъ дойти до кузницы.

Былъ ясный лтній день. По пути въ моей памяти воскресали въ нсколько неясныхъ и смягченныхъ очертаніяхъ картины того времени, когда я былъ еще несчастнымъ, жалкимъ ребенкомъ, а сестра мучила меня. Легкій втерокъ, доносившій слабый запахъ бобовъ и клевера, казалось, нашептывалъ мн, что настанетъ время, когда, щадя мою память, и обо мн кто-нибудь, можетъ быть, будетъ такъ вспоминать въ лтній день.

Наконецъ показался домъ, и я замтилъ, что Траббъ и К позаботились обо всемъ необходимомъ для похоронъ и властвовали въ дом Джо. Передъ входными дверьми стояли дв мрачныя и вмст съ тмъ смшныя фигуры съ обтянутыми чернымъ крепомъ жезлами, какъ будто эти предметы могли служить кому-нибудь утшеніемъ. Въ одной изъ нихъ я узналъ кондуктора дилижанса, выгнаннаго изъ ‘Голубого Вепря’ за то, что онъ въ пьяномъ вид вывалилъ въ яму какихъ-то новобрачныхъ въ самый день ихъ свадьбы. Вс деревенскіе ребятишки и бабы въ удивленіи глазли на этихъ черныхъ стражей и на закрытыя окна дома и кузницы. Когда я подошелъ, одинъ изъ стражей, бывшій кондукторъ, постучался въ дверь, полагая, что я, подавленный горемъ, самъ не въ состояніи сдлать этого.

Другой стражъ, плотникъ, который какъ-то на пари сълъ двухъ гусей, не запивая водой, открылъ мн дверь и ввелъ меня въ комнаты. Мистеръ Траббъ завладлъ здсь лучшимъ большимъ столомъ, который былъ усянъ черными булавками, и открылъ на немъ нчто врод выставки похоронныхъ принадлежностей. Когда я входилъ, онъ только что кончалъ обтягивать крепомъ чью-то шляпу, походившую теперь на грудного негритенка, и протянулъ руку за моею. Я не понялъ его движенія и въ смущеніи, съ видомъ горячей признательности, пожалъ ему руку.

Бдняга Джо, опутанный чернымъ плащемъ, который застегивался огромнымъ бантомъ подъ самымъ подбородкомъ, въ одиночеств сидлъ въ красномъ углу, куда его, въ качеств главы процессіи, вроятно запряталъ мистеръ Траббъ.

Когда я наклонился и сказалъ ему:

— Ну, что, Джо?

Онъ отвчалъ только:

— Пипъ… Милый Пипъ, ты зналъ ее еще красавицей!

Онъ пожалъ мн руку и смолкъ.

Бидди была очень мила и скромна въ черномъ плать, она спокойно и толково помогала всмъ. Я поздоровался съ нею, и полагая, что теперь не время для болтовни, услся рядомъ съ Джо и спросилъ его, гд же положили… ее… сестру? Въ комнат пахло сладкимъ кекомъ, и я сталъ искать глазами стола съ закуской. Я едва замтилъ его, пока глазъ не привыкъ къ темнот. На стол были разложены куски кека, разрзанные апельсины, сандвичи, сухари и красовались два графина, которые, сколько помню, служили прежде только украшеніемъ и не употреблялись въ дло, въ одномъ изъ нихъ былъ портвейнъ, въ другомъ — хересъ. У стола стоялъ низкопоклонный мистеръ Пембльчукъ въ черномъ плащ и съ нсколькими ярдами крепа на шляп и, набивая себ рогъ, старался обратить мое вниманіе самыми заискивающими жестами. Наконецъ, когда ему удалось этого достигнуть, онъ подоціелъ ко мн, неся съ собою запахъ хереса и кека, и тихо сказалъ взволнованнымъ голосомъ:

— Дозвольте, сэръ!— и пожалъ мн руку.

Я замтилъ также мистера и мистриссъ Геббль, сидвшихъ въ углу въ приличномъ случаю припадк молчанія. Траббъ всхъ насъ нарядилъ, какъ чучелъ, такъ какъ мы должны были участвовать въ погребальной церемоніи.

Пока Траббъ разставлялъ насъ попарно въ комнат, какъ будто намъ предстояло плясать кадриль, Джо тихо сказалъ мн:

— То есть я, Пипъ, лучше понесъ бы ее въ церковь самъ съ тремя, четырьмя друзьями, которые помогли бы мн отъ души своими руками, да боюсь, не сказали бы сосди, что я не почитаю ея памяти.

— Выньте носовые платки!— вскричалъ въ этотъ моментъ мистеръ Траббъ оффиціальнымъ тономъ.— Выньте платки! Все готово!

Мы поднесли платки къ лицу, какъ будто у насъ изъ носу шла кровь, и вышли попарно: я съ Джо, Бидди съ Пембльчукомъ, мистеръ Геббль съ женою. Бренные останки моей сестры вынесли изъ кухни, и процессія тронулась и потянулась подъ предводительствомъ кондуктора и его компаньона, а шестеро носильщиковъ, какъ и требовалось по церемоніалу, задыхались и почти ничего не видли подъ страшнымъ чернымъ покрываломъ съ блой каймой, такъ что катафалкъ походилъ на какое-то слпое чудовище съ двнадцатью человческими ногами.

Сосди однако выражали громкія одобренія торжеству, и мы служили предметомъ восторженнаго удивленія, пока шли деревней. Наиболе юная и дятельная часть публики перебгала намъ дорогу, не боясь смшать процессію, или забгала впередъ, чтобы взглянуть на насъ съ наиболе удобнаго для наблюденій пункта. Наиболе экспансивные чуть не длали намъ овацій и кричали даже со своихъ позицій при нашемъ приближеніи:

— Вотъ, вотъ они!

Во время шествія меня одолвалъ своими заботливыми услугами поганецъ Пембльчукъ, шедшій сзади и поправлявшій всю дорогу то крепъ на моей шляп, то складки на плащ. Затмъ мое вниманіе привлекла на себя написанная на лицахъ мистера и мистриссъ Геббль гордость по поводу участія достойныхъ супруговъ въ столь пышной церемоніи.

Наконецъ вдали показались болота, а за ними блые паруса кораблей, и мы остановились на кладбищ, передъ могилой моихъ родителей — усопшаго Филиппа Пириппа, здшняго прихода, и Джіорджіаны, жены вышеупомянутаго, которыхъ я никогда не зналъ. Тло сестры спокойно опустили въ землю, а жаворонки пли въ неб, легкій втерокъ колебалъ деревья, нагонялъ легкія облака и набрасывалъ на землю неясныя тни.

Не распространяясь о поведеніи Пембльчука, скажу только, что вс его пошлыя выходки направлялись по моему адресу, и что даже во время чтенія тхъ чудныхъ мстъ евангелія, которыя указываютъ людямъ, что они ничего не принесли съ собою въ этотъ міръ и ничего не могутъ унести съ собою въ могилу, проходя свой жизненный путь подобно тнямъ,— онъ многозначительно кашлянулъ, намекая на судьбу знакомаго ему молодого джентльмена, который совершенно неожиданно получилъ огромное состояній. По возвращеніи съ кладбища онъ осмлился даже высказать мн, что желалъ бы, чтобы моя сестра могла почувствовать, какую честь оказалъ я ей сегодня, и что, пожалуй, ради такой чести стоило умереть. Затмъ онъ допилъ остатки хереса, а мистеръ Геббль покончилъ съ портвейномъ, и оба принялись болтать всякій вздоръ, что, какъ я замтилъ, обыкновенно практикуется въ подобныхъ случаяхъ, какъ будто оставшіеся въ живыхъ вылплены изъ совершенно иного тста и обладаютъ безсмертіемъ. Наконецъ Пембльчукъ ушелъ вмст съ супругами Геббль провести у нихъ вечеръ и разсказывать въ ‘Трехъ Веселыхъ Гребцахъ’, какъ онъ первый облагодтельствовалъ меня, и какъ, благодаря ему, мн улыбнулось счастье.

Посл ихъ ухода атмосфера прочистилась, особенно, когда убрались также, забравъ въ мшки свою рухлядь, Траббъ и компанія, въ числ которой не было, какъ я замтилъ, негодяя-мальчишки. Тогда мы, т. е. я, Джо и Бидди, принялись за холодный обдъ, но обдали въ гостиной, а не въ кухн, и чувствовали какую-то напряженную неловкость, а Джо самымъ внимательнымъ образомъ относился къ своему ножу,- вилк и прочимъ обденнымъ принадлежностямъ. Посл обда я заставилъ его закурить трубку, и неловкость прошла, когда мы, обойдя кузницу, услись на двор, на большомъ камн. Джо переодлся и оказался въ смшанномъ костюм — полупраздничномъ, полу-рабочемъ, отчего сдлался естественне и проще, и сталъ боле похожъ на самого себя.

Онъ очень обрадовался, когда я попросилъ его устроить меня на ночь въ моей старой конурк, а я былъ тоже весьма доволенъ собою, полагая, что въ моей просьб было много великодушія. Лишь только опустились ночныя тни, я, подъ первымъ благовиднымъ предлогомъ, вызвалъ Бидди въ садъ, чтобы поговорить съ нею наедин.

— Бидди,— сказалъ я,— вы могли бы, кажется, написать мн объ этомъ печальномъ событіи.

— Въ самомъ дл, мистеръ Пипъ?— сказала Бидди.— Я бы написала, если бы знала, что надо.

— Не думайте, что я сержусь, но вы должны бы объ этомъ подумать.

— Вы думаете, мистеръ Пипъ?

Она была такъ спокойна, такъ изящна, такъ мила, казалась мн воплощеніемъ такой доброты, что я былъ не въ состояніи огорчать ее. Мы шли рядомъ и, взглянувъ на ея опущенные глаза, я перемнилъ разговоръ.

— Вамъ, милая Бидди, тяжело, должно быть, будетъ остаться здсь?

— Невозможно, мистеръ Пипъ,— сказала Бидди печальнымъ голосомъ, но вполн ршительно.— Я толковала съ мистрисъ Геббль и завтра перейду къ ней. Мы позаботимся о мистер Гарджери, пока онъ опять устроится.

— Какъ же вы устроитесь, Бидди? Можетъ быть, вамъ нужно денегъ…

— Какъ я устроюсь?— повторила Бидди, красня.— Сейчасъ разскажу вамъ, мистеръ Пипъ. Я хочу заполучить мсто учительницы въ новой школ, которую скоро отстроятъ. Я имю хорошія рекомендаціи отъ всхъ сосдей и думаю, что у меня хватитъ терпнія и прилежанія доучиться, уча другихъ. Вы знаете, мистеръ Пипъ,— продолжала Бидди, взглянувъ на меня и улыбаясь,— новыя школы не то, что старыя, но я въ т времена многому научилась отъ васъ и въ свободное время старалась усовершенствоваться.

— Я думаю, Бидди, вы всегда сумете усовершенствоваться, даже при самыхъ невозможныхъ условіяхъ.

— Ахъ, только бы не въ дурныхъ наклонностяхъ,— пробормотала Бидди.

Это была скоре прорвавшаяся затаенная мысль, чмъ упрекъ по моему адресу.

‘Ну,— подумалъ я,— оставимъ это’.

Я продолжалъ идти рядомъ съ Бидди, которая упорно смотрла въ землю.

— Я, Бидди, не знаю подробностей смерти сестры.

— Тутъ нечего я разсказывать. Бдная!.. Съ нею приключился обыкновенный ея припадокъ, — а они скоре сдлались легче, чмъ сильне за послдніе дни. За четыре дня до смерти, какъ разъ во время вечерняго чая, ее покинула обычная апатія, и она совершенно отчетливо произнесла: ‘Джо!’ Она такъ долго уже ничего не говорила, что я побжала въ кузницу за мистеромъ Гарджери. Она знакомъ показала, что желаетъ, чтобы онъ слъ съ нею рядомъ и чтобы я помогла ей обнять его за шею. Я такъ и сдлала, а она, совершенно довольная, склонилась къ нему на плечо. Потомъ она опять сказала: ‘Джо’, потомъ еще: ‘прости’, потомъ: ‘Пипъ’. Боле она уже не подымала головы, а ровно черезъ часъ мы положили ее въ постель, такъ какъ увидли, что она умерла.

Бидди плакала… Темный садъ, тропинка, восходящія звзды — все заколебалось въ моихъ глазахъ.

— Ничего не открылось, Бидди?

— Ничего.

— Не знаете ли, что съ Орликомъ?

— Судя по пятнамъ на его плать, онъ теперь работаетъ въ каменоломн.

— Такъ вы его видали? Что вы смотрите на то темное дерево, что на улиц?

— Орликъ былъ тамъ въ день смерти вашей сестры.

— А потомъ видали вы его, Бидди?

— Да, видала сейчасъ, пока мы тутъ гуляли.

— Напрасно,— сказала Бидди, удерживая меня за руку, когда я хотлъ броситься въ томъ направленіи.— Вдь я не стану васъ обманывать: его тамъ уже нтъ,— онъ ушелъ.

Все мое прежнее негодованіе воскресло во мн, когда я узналъ, что негодяй преслдуетъ Бидди, и я былъ, сильно озлобленъ противъ него. Я сказалъ объ этомъ, Бидди и прибавилъ, что не пожаллъ бы никакихъ денегъ и никакихъ хлопотъ, только бы убрать его отсюда. Она понемногу успокоила меня. Она говорила, какъ любитъ меня Джо, говорила, что онъ никогда ни на что не жаловался. Бидди не прибавила, что онъ не жаловался на меня, такъ какъ въ этомъ не было никакой надобности, и я прекрасно понималъ, что хотла она сказать. Она говорила, что Джо несъ свой крестъ со смиреніемъ и бодростью.

— Да, Джо выше всякихъ похвалъ,— сказалъ я.— Мы часто будемъ толковать, Бидди, объ этомъ, потому, что несомннно я часто буду прізжать сюда. Я не хочу оставлять теперь бднаго Джо одного.

Бидди ничего не отвчала.

— Вы слушаете, Бидди?

— Да, мистеръ Пипъ.

— Къ чему вы зовете меня мистеромъ Пипомъ, это не хорошо съ вашей стороны. Но скажите, Бидди, отчего вы молчите?

— Отчего я молчу?— робко спросила Бидди.

— Бидди,— сказалъ я тономъ оскорбленной невинности,— я прошу васъ объяснить, что означаетъ это молчаніе?

— Что означаетъ?— повторила Бидди.

— Фу ты!.. Не повторяйте, какъ попугай! Прежде вы такъ со мной не говорили.

— Не говорила?— сказала Бидди.— Нтъ, мистеръ Пипъ, говорила.

Я ршилъ, что лучше будетъ оставить и эту тему. Однако, пройдясь съ нею еще разъ въ молчаніи по саду, я опять возобновилъ разговоръ.

— Бидди, я сейчасъ говорилъ, что стану прізжать къ Джо. Вы промолчали… Скажите, Бидди, почему?

— Уврены вы, что станете часто прізжать сюда?— спросила Бидди, останавливаясь на узенькой садовой дорожк и глядя на меня въ упоръ своими ясными и добрыми глазами.

— Боже мой!— воскликнулъ я, какъ бы отчаиваясь въ возможности разуврить Бидди,— вотъ это, такъ дйствительно у васъ нехорошая наклонность. Не говорите мн этого, Бидди, пожалуйста. Мн это слишкомъ тяжело.

По столь разумному основанію я за ужиномъ держался отъ Бидди на приличномъ разстояніи и, уходя къ себ въ старую комнатку, настолько холодно простился съ нею, насколько это было возможно при настоящихъ обстоятельствахъ. Всякій разъ, какъ я просыпался ночью, а просыпался я черезъ каждыя четверть часа,— моя мысль возвращалась къ несправедливой жестокой обид, которую нанесла мн Бидди.

Я долженъ былъ ухать очень рано. Я всталъ съ птухами и незамтно заглянулъ черезъ окно въ кузницу. Нсколько минутъ любовался я Джо, который уже былъ за работой и сіялъ здоровьемъ и силою.

— Прощай, милый Джо! нтъ, ради Бога не вытирай! Дай мн свою честную, черную руку! Я вернусь скоро и стану навщать тебя часто.

— Не надо слишкомъ скоро, сэръ, и не слишкомъ часто, Пипъ,— сказалъ Джо.

Бидди ожидала меня у дверей кухни съ чашкой парного, еще теплаго молока и съ кускомъ хлба.

— Бидди,— произнесъ я, протягивая ей руку на прощанье,— я не сержусь, но я огорченъ.

— Не огорчайтесь,— сказала она съ чувствомъ.— Пусть ужъ мн будетъ больно, если я была невеликодушна.

И опять туманъ разстилался передо мною. Онъ, казалось, говорилъ мн, что Бидди права и что я не вернусь сюда. Увы, это была правда.

Глава XXXVI.

Мы съ Гербертомъ все хуже и хуже запутывались въ долгахъ, продолжая отъ времени до времени уяснять положеніе длъ и производить ‘округленіе’. Между тмъ время шло, такъ или иначе наступило мое совершеннолтіе и подтвердилось предсказаніе Герберта, что оно наступитъ раньше, чмъ я узнаю что-нибудь боле опредленное о своемъ положеніи.

Гербертъ также достигъ совершеннолтія, на восемь мсяцевъ раньше меня. Но такъ какъ для него ничего иного и не предвидлось впереди, то это событіе не произвело особаго впечатлнія въ Барнардовомъ подворь. Напротивъ, дня моего совершеннолтія мы ожидали, полные тысячами надеждъ и предположеній, такъ какъ оба были убждены, что мой опекунъ скажетъ наконецъ что-нибудь положительное по этому поводу.

Я позаботился обстоятельно сообщить въ Литль-Бритенъ о дн моего рожденія. Наканун я получилъ отъ Веммика оффиціальное извщеніе о томъ, что мистеръ Джаггерсъ проситъ меня пожаловать къ нему въ сей торжественный день въ пять часовъ пополудни. Это обстоятельство окончательно убдило насъ, что должно произойти нчто экстраординарное, и мною овладло необычайное волненіе, когда я, какъ разъ въ назначенное время, отправился въ контору опекуна.

Въ пріемной меня поздравилъ Веммикъ и нершительно почесалъ около носа тонкою сложенною бумажкою, которая своимъ видомъ произвела на меня весьма пріятное впечатлніе. Но онъ ни словомъ не упомянулъ о ней и знакомъ пригласилъ меня пройти въ кабинетъ опекуна. Былъ ноябрь, и мой опекунъ грлся у камина, опершись спиною о верхнюю доску и засунувъ руки подъ фалды сюртука.

— Ну, Пипъ, я теперь долженъ называть васъ ‘мистеръ Пипъ’. Поздравляю васъ, мистеръ Пипъ.

Мы пожали другъ другу руки,— что онъ всегда производилъ замчательнымъ образомъ,— и я поблагодарилъ его.

— Садитесь, мистеръ Пипъ,— сказалъ опекунъ.

Когда я слъ, онъ, не измняя позы и сдвинувъ брови, продолжалъ разсматривать свои сапоги, а я чувствовалъ себя не особенно ловко, и мн вспомнилось старое время, когда я, бывало, сидлъ на могильной плит. Полка съ двумя ужасными бюстами была недалеко отъ него, и они, казалось, готовы были на нелпую попытку подслушать нашу бесду.

— Теперь, мой юный другъ,— началъ опекунъ съ такимъ видомъ, какъ будто собирался допрашивать меня,— я желаю кой о чемъ потолковать съ вами.

— О чемъ вамъ угодно, сэръ…

— Сколько, по вашимъ разсчетамъ, вы проживаете?— спросилъ мистеръ Джаггерсъ, наклоняясь сначала и глядя въ землю, а затмъ закидывая голову и устремляя взоръ въ потолокъ.

— Сколько проживаю?

— Да, сколько проживаете?— повторилъ мистеръ

Джаггерсъ, продолжая глядть на потолокъ.

Затмъ, обведя глазами всю комнату, онъ вытащилъ носовой платокъ и поднесъ его къ своему лицу.

Я такъ часто приводилъ свои дла въ порядокъ, что ршительно потерялъ всякое представленіе о томъ, сколько проживалъ въ дйствительности, и сознался, что къ великому огорченію не въ состояніи отвтить на предложенный вопросъ. Мой отвтъ, казалось, доставилъ мистеру Джаггерсу удовольствіе.

— Я такъ и думалъ,— сказалъ онъ, и высморкался съ видомъ полнаго удовлетворенія.— — Я сдлалъ вамъ вопросъ, мой другъ, не желаете ли вы съ своей стороны о чемъ-нибудь спросить меня?

— Конечно, мн доставило бы большое удовольствіе предложить вамъ нсколько вопросовъ, но я помню ваше запрещеніе.

— Ну, спрашивайте,— сказалъ мистеръ Джаггеръ.

— Узнаю я сегодня, кто мой благодтель?

— Нтъ. Спрашивайте о другомъ.

— Скоро ли по крайней мр узнаю я это?

— Отложите и это въ сторону и спрашивайте дальше.

Я собирался съ мыслями, но мн казалось невозможнымъ избжать щекотливаго вопроса:

— Получу ли я что-нибудь сегодня?

Мистеръ Джаггерсъ отвчалъ радостнымъ голосомъ:

— Я зналъ, что мы дойдемъ и до этого!

Онъ веллъ Веммику принести таинственную бумажку. Веммикъ появился, подалъ ее и исчезъ.

— Теперь, мистеръ Пипъ,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ,— слушайте. Брали деньги вы довольно исправно: ваше имя часто встрчается въ кассовой книг Веммика. Но у васъ, конечно, есть еще долги?

— Боюсь, сэръ, что придется сказать: да.

— Вы прекрасно знаете, что придется сказать — да, не правда ли?— сказалъ мистеръ Джаггерсъ.

— Да, сэръ.

— Я не спрашиваю, сколько у васъ долговъ, потому что вы сами этого не знаете, да если бы и знали, не сказали бы мн! Да, да, мой другъ!— вскричалъ мистеръ Джаггерсъ, помахивая указатель-: нымъ пальцемъ, когда замтилъ мою попытку протестовать. — Вроятно, при всемъ желаніи, вы были бы не въ состояніи сказать мн этого. Я это понимаю лучше васъ. А теперь возьмите ка эту бумажку. Взяли?.. Отлично!.. Теперь разверните и скажите, что это такое?

— Это банковый билетъ въ пятьсотъ фунтовъ,— сказалъ я.

— Да, банковый билетъ въ пятьсотъ фунтовъ. Сумма недурная. Что вы объ этомъ скажете?

— Да что жъ другое тутъ можно сказать?

— Отвчайте на вопросъ,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ.

— Весьма недурная сумма.

— Вы находите, что сумма недурная? Отлично. Эта недурная сумма принадлежитъ вамъ, мистеръ Пипъ, это вамъ подарокъ къ сегодняшнему дню, задатокъ исполненія вашихъ надеждъ. Вы должны отнын довольствоваться такою же суммою каждый годъ, отнюдь не боле,— пока не пожелаетъ явиться вашъ благодтель. Другими словами, получайте черезъ каждые три мсяца отъ Веммика свои сто двадцать пять фунтовъ и устраивайтесь, какъ знаете, пока не вступите въ сношенія съ главнымъ виновникомъ всхъ этихъ благъ. А я, какъ и раньше говорилъ вамъ, простой повренный и исполняю чужія порученія, за что мн и заплачено. Я ихъ нахожу нелпыми, но получилъ деньги вовсе не за то, чтобъ высказывать свои мннія.

Я сталъ выражать благодарность своему невдомому благодтелю за его великодушную щедрость, но мистеръ Джаггерсъ остановилъ меня:

— Мн не платили за то, чтобы передавать ваши слова кому бы то ни было,— сказалъ онъ холодно и собралъ свои фалды, продолжая созерцать концы сапогъ съ такимъ видомъ, какъ будто подозрвалъ ихъ въ злостныхъ замыслахъ противъ себя.

Посл непродолжительнаго молчанія я спросилъ его:

— Только что я задалъ вамъ одинъ вопросъ, мистеръ Джаггерсъ, который вы пожелали пока отложить. Я думаю, что не сдлаю ничего худого, если теперь повторю его опять?

— Въ чемъ дло?— спросилъ онъ.

Я зналъ, что онъ не поможетъ мн, и теперь затруднялся повторить свой вопросъ не меньше, чмъ когда спрашивалъ его въ первый разъ, а потому началъ въ смущеніи:

— Скоро ли мой благодтель, какъ вы сказали, источникъ всякаго благополучія…

Тутъ я запнулся.

— Что ‘скоро ли?’ — сказалъ мистеръ Джаггерсъ.— Такъ не спрашиваютъ,— сами знаете.

— Скоро ли прідетъ онъ въ Лондонъ,— сказалъ я, подыскивая подходящее выраженіе,— или вызоветъ меня куда-нибудь?

— Ну,— отвчалъ мистеръ Джаггерсъ, въ первый разъ устремляя на меня свои черные глаза,— намъ придется вернуться къ нашей первой встрч тогда вечеромъ, въ вашей деревн. Что я говорилъ вамъ тогда, Пипъ?

— Вы мн говорили, мистеръ Джаггерсъ, что могутъ пройти года прежде, чмъ я узнаю, кто мой благодтель.

— Именно,— отвчалъ онъ.— Вотъ вамъ мой отвтъ.

Мы глядли другъ на друга, и мое сердце билось сильне отъ желанія вытянуть что-нибудь изъ него, но чувствуя это и сознавая, что мистеръ Джаггерсъ замчаетъ все, я убждался, что тмъ самымъ уменьшаю свои шансы на успхъ.

— Думаете ли вы, мистеръ Джаггерсъ, что до этого пройдутъ и еще годы?

Мистеръ Джаггерсъ покачалъ головой, но не въ смысл отрицательнаго отвта на мой вопросъ, а въ смысл отрицанія всякой возможности добиться отъ него какого-нибудь отвта, а страшные слпки, когда я взглянулъ на нихъ, строили такія рожи и смотрли на меня такъ, какъ будто наступилъ предлъ ихъ долготерпнію и они собираются чихнуть.

— Слушайте,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ, потирая свои ляжки,— я буду съ вами откровененъ, мой другъ Пипъ. Не надо задавать подобныхъ вопросовъ. Вы это поймете, если я вамъ скажу, что они могутъ поставить меня въ непріятное положеніе. Пойдемъ дальше… Я вамъ больше скажу.

Онъ, созерцая свои сапоги изъ-подъ нахмуренныхъ бровей, наклонился настолько, что могъ свободно растирать свои икры.

— Когда эта особа пожелаетъ открыться,— продолжалъ мистеръ Джаггерсъ, выпрямляясь,— вы разберетесь съ нею, какъ знаете. Тогда моя роль въ этомъ дл будетъ кончена. Тогда въ это дло мн и соваться нечего. Вотъ и все.

Мы посмотрли другъ на друга. Затмъ я опустилъ глаза въ размышленіи. Изъ послднихъ словъ я заключилъ, что миссъ Гевишамъ, по той или иной причин, не сообщала ему своихъ плановъ насчетъ меня и Эстеллы, что онъ былъ этимъ обиженъ и раздосадованъ, или, можетъ быть, былъ противъ этихъ ея проектовъ и не желалъ вмшиваться въ ихъ осуществленіе. Поднявъ глаза, я замтилъ, что онъ все время лукаво смотрлъ на меня.

— Если вы все сказали мн, сэръ,— замтилъ я,— то и мн нечего прибавить.

Онъ кивнулъ головой въ знакъ согласія, вытащилъ свой хронометръ, неприкосновенный для лондонскихъ воровъ, и спросилъ, гд я намренъ обдать. Я отвчалъ, что обдаю дома съ Гербертомъ, и затмъ мн оставалось только спросить, не окажетъ ли онъ намъ чести отобдать вмст съ нами. Онъ тотчасъ согласился, но ршительно объявилъ, что пойдетъ сейчасъ же со мною, чтобы я не могъ ради него сдлать никакихъ особыхъ приготовленій. Ему надо было написать нсколько писемъ и, само собою разумется, вымыть руки. Тогда я сказалъ, что пойду въ сосднюю комнату поболтать съ Веммикомъ.

Дло въ томъ, что лишь только я почувствовалъ въ карман пятьсотъ фунтовъ, какъ сейчасъ же меня оснила мысль, которая и раньше являлась у меня, и я ршилъ, что Веммикъ быль прекраснымъ совтникомъ въ такомъ дл.

Онъ уже заперъ свою кассу и собирался уходить. Онъ всталъ уже изъ-за своей конторки, снялъ съ нея два засаленныхъ подсвчника, поставилъ ихъ рядышкомъ со щипцами на столикъ у двери, чтобы, уходя, погасить ихъ, выгребъ уголь изъ камина, приготовилъ шляпу и пальто и постукивалъ себя въ грудь ключомъ отъ кассы, какъ будто подобная гимнастика было весьма полезна посл занятій.

— Мистеръ Веммикъ,— сказалъ я,— мн надо посовтоваться съ вами. Мн хотлось бы сдлать что-либо полезное для своего друга. ..

Веммикъ сильнй заперъ свой почтовый ящикъ и покачалъ головой, какъ будто въ такомъ легкомысленномъ дл ему ршительно нечего было посовтовать.

— Мой другъ,— продолжалъ я,— желаетъ пристроиться къ коммерческому длу, но у него нтъ денегъ, и начать ему трудно. Я хотлъ бы такъ или иначе помочь ему устроиться.

— Деньгами?— спросилъ Веммикъ леденящимъ тономъ.

— Частью деньгами… не много,— отвчалъ я, вспоминая съ безпокойствомъ о симметричной пачк документовъ, въ моей квартир,— частью, можетъ быть, въ счетъ будущихъ благъ.

— Мистеръ Пипъ,— сказалъ Веммикъ,— сначала, съ вашего позволенія, перечтемъ по пальцамъ вс мосты, начиная съ Чельзи: Лондонскій — разъ, Соутворкъ — два, Блакфрайерскій — три, Ватерлоскій — четыре, Вестминстерскій — пять, Воксгальскій — шесть.

Называя мостъ, онъ каждый разъ хлопалъ себя ключомъ по ладони.

— Видите, цлыхъ шесть. Выбирайте любой.

— Ничего не понимаю,— сказалъ я.

— Выбирайте любой, мистеръ Пипъ,— повторилъ Веммикъ,— пройдитесь по немъ, бросьте свои деньги въ Темзу противъ средняго пролета и узнаете, что изъ этого будетъ. Помогите другу, и выйдетъ то же, только еще убыточне и непріятне.

Сказавъ это, онъ такъ разинулъ свой почтовый ящикъ, что въ него свободно можно было бросить цлую газету.

— Это совсмъ неутшительно.

— Я и не собирался утшать васъ.

— Такъ, по вашему,— спросилъ я съ нкоторымъ негодованіемъ,— никогда нельзя…

— Вврить движимаго имущества другу,— окончилъ Веммикъ.— Конечно, нтъ. По крайней мр, если вы не желаете отдлаться отъ друга, въ послднемъ случа надо опредлить заране, какая для этого потребуется сумма.

— Таково ваше ршительное мнніе, мистеръ Веммикъ?

— Да, ршительное,— отвчалъ онъ,— здсь, въ контор.

— А!— вскричалъ я, снова приступая къ нему, такъ какъ почувствовалъ, что тутъ была лазейка,— но останетесь ли вы при томъ же мнніи у себя дома?

— Мистеръ Пипъ,— отвчалъ онъ важно,— дома — одно, тутъ,— другое, точно такъ же, какъ мой старичина — самъ по себ, а мистеръ Джаггерсъ — самъ по себ,— смшивать этого не надо. О моихъ личныхъ мнніяхъ надо и спрашивать меня дома, а здсь, въ контор, надо довольствоваться мнніями профессіональными.

— Вотъ, и отлично,— сказалъ я, утшенный въ значительной мр,— такъ я зайду къ вамъ посовтоваться на домъ.

— Мистеръ Пипъ,— отвчалъ онъ,— всегда радъ васъ видть, какъ добраго знакомаго.

Обо всемъ этомъ мы толковали осторожно, памятуя, что у моего опекуна весьма недурной слухъ. Когда онъ, потирая руки, появился въ дверяхъ своего кабинета, Веммикъ надлъ пальто и приготовился потушить свчи. Мы вс вмст вышли на улицу, но у подъзда Веммикъ пошелъ въ одну сторону, а мы въ другую.

Въ теченіе этого дня нсколько разъ у меня являлось желаніе, чтобы у мистера Джаггерса оказался въ Джерардъ-Стрит свой старичина, своя пушка или, словомъ, кто-нибудь или что-нибудь, способные расшевелить его— и разгладить морщины у него на лбу. Тяжело было въ день своего совершеннолтія размышлять, что достигаешь этого совершеннолтія и вступаешь въ свтъ для того лишь, чтобы никому не доврять и замкнуться въ себ самомъ, а на подобныя мысли невольно наводилъ мистеръ Джаггерсъ. Онъ въ тысячу разъ умне и образованне Веммика, но я всегда предпочелъ бы компанію послдняго. Мистеръ Джаггерсъ не на меня только нагналъ меланхолію, такъ какъ по его уход Гербертъ объявилъ мн, устремляя взоръ на огонь, что чувствуетъ себя совершенно разстроеннымъ и какъ будто виноватымъ, какъ будто сдлалъ какую-нибудь подлость и не можетъ вспомнить какую.

Глава XXXVII.

Полагая, что въ воскресенье удобне всего посовтоваться въ Веммикомъ на дому, я въ слдующее же воскресенье предпринялъ путешествіе въ его замокъ. Подходя къ нему, я замтилъ разввающійся британскій штандартъ и поднятый мостъ. Не отчаиваясь, однако, при вид этихъ оборонительныхъ предосторожностей, я позвонилъ у калитки, и меня пропустили самымъ мирнымъ образомъ.

— Мой сынъ, сэръ,— сказалъ старикъ, подымая за мной мостъ,— такъ и думалъ, что вы сегодня, можетъ быть, пожалуете, и просилъ сказать вамъ, что скоро вернется съ прогулки. Онъ очень аккуратенъ въ этомъ. Мой сынъ вообще во всемъ очень аккуратенъ.

Я кивнулъ старику такъ дружелюбно, какъ могъ кивать ему только самъ Веммикъ, и мы вошли въ домикъ и расположились у камина.

— Вы познакомились, сэръ, съ моимъ сыномъ въ его контор?— защебеталъ старикъ, гря свои руки у огня.

Я утвердительно кивнулъ ему.

— Мн говорили, сэръ, что мой сынъ весьма свдущъ по своей части.

Я опять закивалъ.

— Да, мн это говорили. Вдь онъ занимается адвокатурой.

Я снова безъ перерыва принялся кивать ему,

— Особенно поразительно, что сынъ мой готовился не къ адвокатур, а къ розливу и укупорк винъ.

Желая узнать, насколько знакомъ старикъ съ репутаціей мистера Джаггерса, я ему въ самое ухо крикнулъ это имя, но онъ совершенно смутилъ меня, захохотавъ отъ всей души и отвтивъ весьма шутливо:

— Вы совершенно правы. Нисколько.

И до сегодня я не имю ни малйшаго представленія о томъ, что онъ хотлъ этимъ сказать и какая шутка съ моей стороны почудилась ему.

Такъ какъ невозможно было все время только кивать ему головой, то я и закричалъ, желая спросить, не занимался ли онъ самъ розливомъ винъ. Прокричавъ свой вопросъ нсколько разъ подъ рядъ и легонько тыкая стараго джентльмена въ животъ, чтобы лучше привлечь его вниманіе, я наконецъ добился таки того, что онъ понялъ меня.

— Нтъ,— сказалъ онъ,— у меня былъ магазинъ… магазинъ… сначала въ… (Онъ при этомъ указывалъ на каминъ, но, должно быть, хотлъ сказать въ Ливерпул.) — А потомъ здсь въ Сити. Но у меня одинъ недостатокъ: я тугъ на ухо, сэръ.

Я постарался выразить величайшее удивленіе.

— Да, туговатъ на ухо. Видя мою немощь, сынъ и принялся за адвокатуру, сталъ заботиться обо мн и устроилъ понемногу этотъ хорошенькій домикъ. Но, возвращаясь къ затронутому вами предмету,— продолжалъ старикъ, снова принимаясь смяться,— скажу: вы правы, нисколько.

Я въ простот скромно разсуждалъ о томъ, что врядъ ли сумлъ бы сказать ему нарочно что-нибудь, хоть въ половину столь смшное, какъ эта воображаемая шутка, но вдругъ мои размышленія были прерваны какимъ-то трескомъ, и на стн у камина появилась квадратная дощечка съ надписью: ‘Джонъ’. Старикъ посмотрлъ на меня и радостно воскликнулъ:

— Это пришелъ мой сынъ.

Мы отправились къ подъемному мосту.

Стоило заплатить деньги, чтобы посмотрть, какъ Веммикъ раскланивался со мной съ другой стороны канавы, черезъ которую мы свободно могли пожать другъ другу руки. Старика такъ забавлялъ спускъ и подъемъ моста, что я не ршился предложить ему своей помощи, а стоялъ недвижно, пока Веммикъ не перешелъ канавы и не представилъ меня миссъ Скиффинсъ, т. е. молодой леди, которая была съ нимъ.

Миссъ Скиффинсъ была деревянная леди, а ея физіономія, какъ и физіономія ея кавалера, принадлежала къ имуществу почтоваго вдомства. Она съ виду была двумя, тремя годами моложе Веммика и, должно быть, обладала движимою собственностью. По покрою своего платья спереди и сзади, сверху и до низу, она смахивала на бумажнаго змя, а оранжевый цвтъ ея платья можно было назвать слишкомъ смлымъ, равно какъ и ярко зеленый цвтъ перчатокъ. Но въ общемъ она производила прекрасное впечатлніе и весьма внимательно относилась къ старику. Скоро открылось, что она часто посщала замокъ, такъ какъ, когда мы вошли въ комнаты и я сталъ восхищаться изобртательностью Веммика и его остроумнымъ способомъ извщать старика о своемъ прибытіи, онъ попросилъ меня обратить вниманіе на стну съ другой стороны камина и исчезъ. Вскор опять послышался трескъ и появилась новая дощечка съ надписью: ‘миссъ Скиффинсъ’. Затмъ дощечка миссъ Скиффинсъ исчезла и появилась дощечка Джона, потомъ он появились разомъ и наконецъ разомъ исчезли. Когда Веммикъ кончилъ показывать изобртенія и вошелъ въ комнату, я выразилъ восхищеніе его талантомъ, и онъ сказалъ:

— Знаете, это доставляетъ удовольствіе старичин, и клянусь всми святыми, особенно замчательно, сэръ, что секретъ изобртенія извстенъ только ему, мн и миссъ Скиффинсъ.

— И мистеръ Веммикъ,— прибавила миссъ Скиффинсъ,— изобрлъ все самъ и сдлалъ все собственными руками.

Миссъ Скиффинсъ сняла шляпку (но весь вечеръ сна просидла въ своихъ зеленыхъ перчаткахъ, оттняя посредствомъ этого вншняго и осязательнаго признака то обстоятельство, что она въ гостяхъ). Веммикъ пригласилъ меня пройтись по саду, чтобы взглянуть, каковъ его островъ зимою. Полагая, что этимъ способомъ мн предоставляется возможность выслушать его Вальвортскія мннія, я, конечно, тотчасъ воспользовался случаемъ.

Раздумавъ хорошенько, я приступилъ къ длу съ такимъ видомъ, какъ будто раньше у насъ объ этомъ никогда не было и рчи. Я сказалъ Веммику, что безпокоюсь о судьб Герберта Покета, и объяснилъ ему, какъ мы встртились въ первый разъ и какъ подрались. Между прочимъ, я слегка коснулся семьи Герберта, его характера, его матеріальнаго положенія, указавъ, что онъ получаетъ весьма неаккуратно небольшое содержаніе отъ отца, намекнулъ также на ту пользу, которую оказало мн его общество вначал, когда я былъ просто неотесаннымъ чурбаномъ и не зналъ, какъ вести себя въ обществ, и въ заключеніе сознался, что весьма плохо отплатилъ ему, такъ какъ онъ наврно лучше бы устроился безъ меня съ моими блестящими надеждами. Наконецъ я указалъ, умалчивая по возможности о миссъ Гевишамъ, что, можетъ быть, невольно сталъ ему поперекъ дороги къ благополучію, и что онъ, несмотря на это, былъ выше всякой зависти и интригъ.

— По всмъ этимъ соображеніямъ,— сказалъ я Веммику,— потому что онъ мой товарищъ и другъ, и потому что я искренно люблю его, я желалъ бы, что бы мое благополучіе какъ-нибудь отразилось на немъ.

Я просилъ Веммика, полагаясь на его дловую и житейскую опытность, посовтовать мн, какъ бы получше сдлать что-нибудь для Герберта, съ помощью моихъ средствъ, и обезпечить ему приличный доходъ, напримръ, хоть въ сто фунтовъ, чтобы ободрить его и постепенно пріобрсти для него пай въ какомъ-нибудь торговомъ предпріятіи. Въ заключеніе я просилъ Веммика держать это дло въ тайн и устроить такъ, чтобы Гербертъ ничего и не подозрвалъ, и сказалъ, что, кром него, мн ршительно не къ кому обратиться. Я закончилъ слдующими словами, положивъ руку ему на плечо:

— Я вполн полагаюсь на васъ, хотя и знаю, что доставляю вамъ лишнія хлопоты, но вините себя самого, такъ какъ сами же вы пригласили меня сюда.

Помолчавъ немного, Веммикъ съ увлеченіемъ выпалилъ:

— Знаете, мистеръ Пипъ,— одно скажу вамъ,— это будетъ дьявольски славная штука.

— Такъ общайте же помочь мн.

— Чортъ возьми!— отвчалъ Веммикъ, покачивая головой,— не по моей части это дло.

— Да вдь здсь вы и не занимаетесь своимъ обычнымъ дломъ,— возразилъ я.

— Ваша правда,— согласился онъ,— вы попали въ самый центръ, мистеръ Пипъ. Если вамъ угодно, я подумаю. Полагаю, что дло надо обдлать помаленьку. Скиффинсъ, братъ миледи, торговый агентъ. Надо повидаться съ нимъ и потолковать.

— Тысячу разъ благодарю.

— Напротивъ,— возразилъ онъ,— я долженъ благодарить васъ, потому что, скажу по дружб, такія дла сметаютъ ньюгетскую паутину.

Поговоривъ еще нсколько времени, мы вошли въ комнаты и застали тамъ миссъ Скиффинсъ за приготовленіемъ чая. Заботы о поджариваніи гренковъ были возложены на старика, и онъ исполнялъ свое дло съ такимъ рвеніемъ, что я боялся, какъ бы онъ не выжегъ себ глазъ. Ожидавшее насъ пиршество отличалось далеко не призрачнымъ, а напротивъ — весьма реальнымъ характеромъ. Старый джентльменъ наготовилъ такую груду гренковъ съ масломъ, что самъ едва былъ виденъ изъ за нея. Миссъ Скиффинсъ съ своей стороны заварила столько чаю, что даже свинья изъ своего отдаленнаго хлва, посредствомъ радостнаго хрюканья, нсколько разъ выражала желаніе принять участіе въ нашей трапез.

Флагъ былъ спущенъ, пушка выпалила въ урочный часъ,— и я почувствовалъ себя настолько же отрзаннымъ отъ всего остального міра, какъ если бы канава Веммика была футовъ тридцать ширины и такой же глубины. Ничто не нарушало спокойствія замка, если не считать періодическаго неожиданнаго появленія дощечекъ съ именами Джона и миссъ Скиффинсъ, которое пугало меня первое время, пока я не привыкъ. По той методичности, съ которою хозяйничала миссъ Скиффинсъ, я заключилъ, что она каждое воскресенье разливала здсь чай, и заподозрилъ, что ея замчательная брошка съ профилью неособенно привлекательной леди, обладавшей носомъ на подобіе молодого мсяца, подарена ей Веммикомъ.

Мы съли вс гренки, выпили соотвтствующее количество чаю, и пріятно было видть, какъ вс мы пропотли и лоснились посл этого, а старикъ могъ даже сойти за предводителя дикаго племени, подчиненные котораго только что натерлись масломъ. Посл краткаго отдыха, миссъ Скиффинсъ, за отсутствіемъ маленькой служанки, которая, повидимому, по воскресеньямъ удалялась въ ндра своей семьи, вымыла посуду съ видомъ леди, забавляющейся подобнымъ занятіемъ, и не компрометируя никого изъ насъ. Затмъ она облеклась опять въ свои зеленыя перчатки, и мы расположились у камина.

— Теперь, почтенный родитель,— сказалъ Веммикъ,— почитайте намъ газету.

Онъ объяснилъ мн, пока старикъ доставалъ очки, что такъ у нихъ заведено издавна, и что старика очень забавляло чтеніе газетъ вслухъ.

— Я не хочу лишать его этого удовольствія,— сказалъ Веммикъ,— у него и такъ мало радостей. Вдь такъ, почтенный родитель?

— Такъ, такъ, Джонъ,— отвчалъ старикъ, замчая, что съ нимъ говорятъ.

— По временамъ кивайте только ему, когда онъ взглянетъ на васъ изъ-за газеты,— сказалъ Веммикъ,— и онъ будетъ счастливъ, какъ царь! Мы слушаемъ, почтенный родитель!

— Ладно, ладно, Джонъ,— отвчалъ старикъ, совершенно довольный, такъ что просто любо было смотрть на него.

Чтеніе старика напомнило мн школу бабки мистера Вопсля, но съ тою, не лишенною прелести, разницею, что голосъ чтеца, казалось, доносился до насъ изъ другой комнаты, сквозь замочную скважину. Онъ такъ близко около себя поставилъ свчи, что каждую минуту рисковалъ спалить свои волосы или газету, и нуждался поэтому въ столь же неослабномъ надзор, какъ пороховой погребъ. Но Веммикъ невозмутимо и неустанно наблюдалъ за нимъ, и старикъ продолжалъ читать, не подозрвая безчисленныхъ опасностей, отъ которыхъ спасали его каждую секунду. Лишь только онъ отрывался отъ газеты и взглядывалъ на насъ, вс мы выражали величайшій интересъ и вниманіе и кивали ему, пока онъ вновь не углублялся въ чтеніе.

Веммикъ и миссъ Скиффинсъ сидли рядомъ, противъ меня, а я забился въ темный уголокъ, изъ котораго могъ удобно наблюдать, какъ ротъ Веммика постепенно расплывался и какъ рука его въ то же время медленно и постепенно скрывалась и скользила все дальше и дальше по таліи миссъ Скиффинсъ. Наконецъ она вынырнула по другую сторону таліи миссъ Скиффинсъ, но въ то же время молодая леди задержала ея движеніе своею зеленою перчаткой, ловко сняла ее со своей таліи, какъ какую-нибудь принадлежность туалета, и хладнокровно водворила ее на столъ передъ собою. Спокойствіе миссъ Скиффинсъ во время этой церемоніи было достойно вниманія, я никогда не видывалъ ничего подобнаго, и если бы можно было продлать все это безъ всякаго участія сознанія, я готовъ бы былъ поврить, что миссъ Скиффинсъ дйствовала совершенно машинально.

Скоро опять рука Веммика начала исчезать, и понемногу я совершенно потерялъ ее изъ виду. Черезъ нсколько времени ротъ его тоже началъ расплываться. По прошествіи нсколькихъ минутъ, которыя показались мн по крайней мр весьма долгими и томительными, она вновь появилась по другую сторону миссъ Скиффинсъ. Въ тотъ же моментъ миссъ Скиффинсъ со спокойствіемъ опытнаго боксера остановила ее, сняла этотъ живой поясъ и положила его на столъ. Если признать столъ стезею добродтели, то я долженъ заявить, что въ продолженіе всего чтенія рука Веммика съ удивительнымъ постоянствомъ сбивалась съ этой стези, а миссъ Скиффинсъ съ неменьшимъ постоянствомъ возвращала ее туда.

Въ конц концовъ старый джентльменъ убаюкалъ себя собственнымъ чтеніемъ и задремалъ. Тогда Веммикъ принесъ небольшой чайникъ, подносъ со стаканами, черную бутылку съ фарфоровой пробкою, которая смахивала на почтеннаго пастора, весьма здороваго и веселаго вида. Съ помощью этихъ орудій вс мы, не исключая старика, который опять проснулся, напились чего-то врод глинтвейна. Миссъ Скиффинсъ приготовляла напитокъ, и я замтилъ, что она пила изъ одного стакана съ Веммикомъ. Конечно, я догадался не предлагать миссъ Скиффинсъ проводить ее домой и смекнулъ, что лучше всего мн уйти первому. Я такъ и сдлалъ, сердечно распрощавшись со старцемъ и вполн довольный сегодняшнимъ днемъ.

Не прошло еще недли, какъ я получилъ отъ Веммика записку съ отмткой ‘изъ Вальворта’, въ которой сообщалось, что онъ усплъ подвинуть задуманное нами дло и желалъ бы лично переговорить со мною. Я еще нсколько разъ бывалъ въ его замк и часто видался съ нимъ въ Сити, но въ Литль-Бритенъ мы никогда ни словомъ не касались этого предмета. Въ результат мы откопали молодого, но почтеннаго купца или корабельнаго маклера, который недавно завелъ свое собственное дло, нуждался въ молодомъ свдущемъ помощник съ капиталомъ и соглашался современемъ принять его въ компаньоны. Мы съ нимъ подписали тайный договоръ, предметомъ котораго былъ Гербертъ. Я уплатилъ ему половину своихъ пятисотъ фунтовъ и обязался вносить послдующіе платежи частью изъ моей ренты, частью изъ своего капитала, когда получу его. Братъ миссъ Скиффинсъ велъ ршительные переговоры, а Веммикъ хлопоталъ все время, подготовляя дло, хотя и не участвовалъ въ немъ лично.

Дло велось такъ искусно, что Гербертъ и не подозрвалъ моей роли въ немъ. Никогда не забуду его радости, когда онъ разъ вернулся домой посл полудня и сообщилъ мн знаменательную новость о томъ, что сошелся съ нкіимъ Клерикеромъ, какъ звали молодого купца, что этотъ Клерикеръ сразу необыкновенно сердечно отнесся къ нему, и что теперь онъ думаетъ, что желанный случай подвернулся наконецъ. По мр того, какъ осуществлялись его мечты, а лицо все боле и боле прояснялось, онъ долженъ былъ убждаться въ моей преданности и дружб, потому что я едва удерживалъ слезы радости при вид его счастья. Наконецъ, дло окончательно уладилось, и въ день поступленія къ Клерикеру онъ, не переставая, одушевленно говорилъ о своей удач и о своемъ счасть. Ложась спать въ этотъ день, я дйствительно много плакалъ и размышлялъ о томъ, что наконецъ-то мое благополучіе хоть кому-нибудь было полезно.

Теперь мы приближаемся къ весьма знаменательному событію моей жизни, которое дало ей совершенно иное направленіе. Но прежде, чмъ повствовать о немъ и о тхъ послдствіяхъ, которыя оно повлекло за собою, я намренъ посвятить одну главу Эстелл. Право, это немного для предмета, который такъ долго всецло владлъ моей душою.

Глава XXXVIII.

Если кому-нибудь ужъ суждено посл моей смерти бродить по старому, мрачному дому на ричмондскомъ пустыр, то, конечно, никому другому, кром моей тни. О, сколько разъ, въ продолженіе сколькихъ ночей и сколькихъ дней моя ревнивая душа переносилась въ этотъ домъ, когда тамъ жила Эстелла! Гд бы я ни былъ, моя душа вчно уносилась, и уносилась въ этотъ домъ.

Леди, у которой помстили Эстеллу, звали мистрисъ Брендли. Она была вдова и у нея была дочь, нсколькими годами старше Эстеллы. Мать была моложава, а дочь старообразна. У матери былъ чудный цвтъ лица, а дочь была желта, какъ лимонъ. Мать увлекалась свтскими удовольствіями, а дочь была поглощена богословіемъ. Он были, какъ говорится, изъ хорошаго общества, часто вызжали и принимали много гостей. Не знаю, симпатизировали ли он съ Эстеллой другъ другу, но, конечно, понимали взаимно, что Эстелла нужна имъ, а он — Эстелл. Мистрисъ Брендли была подругой миссъ Гевишамъ еще въ т времена, когда послдняя не удалилась отъ міра.

Въ дом мистрисъ Брендли, какъ и везд, Эстелла терзала меня всевозможными способами. Характеръ нашихъ отношеній, т. е. вншняя близость безъ всякой внутренней связи,— сводилъ меня съ ума. Она пользовалась мною, чтобы сводить съ ума остальныхъ своихъ поклонниковъ, и, благодаря той же нашей вншней близости, жестоко издвалась надъ моей любовью. Будь я ея секретаремъ, управляющимъ, сыномъ ея кормилицы, бднымъ родственникомъ, младшимъ братомъ ея будущаго мужа, я и тогда не могъ бы считать себя дальше отъ осуществленія своей мечты, чмъ теперь, когда я былъ ей ближе всхъ. Привилегія называть ее просто по имени и слышать, какъ она зоветъ меня тоже по-просту Пипомъ, во многихъ случаяхъ только усиливала мои муки. Можетъ быть, это выводило изъ себя остальныхъ ея обожателей, но меня-то положительно приводило въ отчаяніе.

Вздыхателей у ней была тьма. Конечно, ослпленный ревностью, я считалъ вздыхателемъ всякаго, кто только приближался къ ней, но и въ дйствительности ихъ было слишкомъ достаточно.

Часто я видался съ нею въ Ричмонд, часто слышалъ о ней въ Лондон и часто каталъ ее на лодк съ мистрисъ и миссъ Брендли. На всхъ пикникахъ, праздникахъ, вечерахъ, въ театрахъ, въ концертахъ, въ опер, словомъ, всюду я сопровождалъ Эстеллу и везд испытывалъ т же мученія. Ни одной счастливой минуты не выпадало на мою долю въ ея обществ, а между тмъ я двадцать четыре часа въ сутки только и мечталъ о счасть быть всю жизнь около нея.

Въ теченіе всего этого періода моей жизни,— а онъ, какъ мн тогда казалось, тянулся безконечно долго,— она не покидала своего холоднаго тона, какъ будто подчеркивая этимъ, что наша близость навязана намъ помимо нашей воли. Лишь изрдка она немного смягчалась, измняла свое обращеніе и какъ будто жалла меня.

Какъ-то вечеромъ мы стояли въ такую минуту у окна.

— Пипъ! Пипъ!— сказала она мн,— берегитесь!

— Чего?

— Меня.

— Т. е. не увлекаться вами? Вы это хотли сказать, Эстелла?

— Что я хотла сказать? Да вы слпы, если не понимаете сами!

Я могъ бы возражать, что любовь всегда слпа, но въ подобныхъ случаяхъ меня всегда останавливало сознаніе, которое составляло мое несчастье, что съ моей стороны неблагородно было бы навязываться ей, такъ какъ она не могла не повиноваться вол миссъ Гевишамъ, и я боялся, что эта чужая воля, принимая во вниманіе гордость Эстеллы, длала мое положеніе весьма невыгоднымъ и могла быть причиной ея упорства.

— Во всякомъ случа никакого иного предостереженія я не получалъ,— сказалъ я,— а сегодня вы сами запиской пригласили меня сюда.

— Это правда,— отвчала Эстелла, съ равнодушной, презрительной улыбкой, которая всегда обдавала меня холодомъ.

Съ минуту она глядла въ окно, а затмъ продолжала:

— Миссъ Гевишамъ приглашаетъ меня на цлый день къ себ въ Сатисъ-Гаузъ. Если угодно, можете проводить меня туда и обратно. Она не любитъ, чтобы я здила одна и не желаетъ пускать къ себ мою горничную, такъ какъ опасается сплетенъ съ ея стороны. Такъ вы проводите меня?

— И вы еще спрашиваете, Эстелла!

На этомъ мы и покончили. Впрочемъ миссъ Гевишамъ никогда не приглашала меня письменно, и я никогда не видалъ, какъ она пишетъ. Черезъ день мы отправились и застали миссъ Гевишамъ въ той же комнат, гд я ее увидлъ въ первый разъ. Нтъ надобности говорить, что въ дом не было никакихъ перемнъ.

Миссъ Гевишамъ теперь, казалось, питала къ Эстелл какую-то еще боле ужасную страсть, чмъ въ послднее наше свиданіе. Я нарочно назвалъ ея чувство ‘ужаснымъ’, потому что дйствительно было что-то наводящее ужасъ въ ея страстныхъ взглядахъ и безумныхъ объятіяхъ. Она пожирала Эстеллу глазами, упиваясь ея голосомъ, ея движеніями и кусала свои дрожащіе пальцы съ такимъ видомъ, какъ будто готовилась проглотить свою восхитительную воспитанницу.

Съ Эстеллы она перевела свой острый, пронизывающій взоръ на меня, и мн показалось, что онъ проникалъ до моего сердца и зондировалъ его раны.

— Какъ она съ тобой обращается, Пипъ? Какъ?— спросила она меня, какъ какая-нибудь колдунья, не стсняясь даже присутствіемъ Эстеллы.

Но отъ нея вяло чмъ-то еще боле зловщимъ, когда мы вечеромъ расположились у пылающаго камина. Она держала Эстеллу за руку и, крпко сжимая ее въ своей, выпытывала подробности о ея обожателяхъ, о которыхъ упоминалось въ письмахъ Эстеллы. Съ какимъ-то болзненнымъ увлеченіемъ, граничащимъ просто съ безуміемъ, смаковала она каждую подробность, опершись на костыль другою рукою и положивъ на нее подбородокъ, и глядла на меня, какъ призракъ, своими выцвтшими, колючими глазами.

Изъ всего этого я понялъ, какъ ни было для меня тяжко и унизительно сознаніе подобной зависимости отъ прихоти другихъ,— что Эстелла была въ рукахъ миссъ Гевишамъ орудіемъ мщенія мужской половин человческаго рода, и что мн она достанется уже посл того, какъ въ теченіе извстнаго времени удовлетворитъ этому мщенію. Я понялъ также, почему она была предназначена мн. Миссъ Гевишамъ отпускала Эстеллу съ миссіей прельщать, мучить и длать зло со злобной увренностью, что ея воспитанница устоитъ противъ всхъ вздыхателей и что всякій, кто рискнетъ чмъ-либо въ этой игр, потеряетъ все. Я понялъ, что попался на ту же самую удочку, хотя призъ въ конц концовъ долженъ былъ остаться за мной. Я понялъ, почему меня такъ долго держали на почтительномъ разстояніи и почему мой опекунъ отказывался принять формальное участіе въ осуществленіи этого плана. Словомъ, во всемъ этомъ я узналъ миссъ Гевишамъ, какою я зналъ ее съ перваго дня нашего знакомства и до сегодня, и подобный планъ могъ созрть только въ стнахъ этого мрачнаго дома, куда не проникалъ ни одинъ солнечный лучъ.

Комната, въ которой мы сидли, освщалась стнными бра, которыя были Прибиты слишкомъ высоко, а потому свчи въ нихъ мерцали какъ то печально, ихъ свтъ какъ будто съ трудомъ распространялся въ спертомъ воздух. Въ этомъ полумрак, въ остановившихся часахъ, въ истлвшемъ подвнечномъ плать миссъ Гевишамъ и въ иныхъ принадлежностяхъ свадебнаго туалета, разбросанныхъ по полу и по столу, наконецъ, въ самой миссъ Гевишамъ и въ ея огромной фантастической тни на потолк и на стн — я невольно усматривалъ подтвержденіе и олицетвореніе моихъ мыслей, которыя принимали всевозможныя формы и всюду чудились мн. Я переносился мысленно въ большую комнату за снцами, въ которой стоялъ накрытый столъ, и ту же разгадку, чудилось мн, читалъ я въ свсившейся съ подноса паутин, въ движеніяхъ бродившихъ по скатерти пауковъ, въ бготн пугливыхъ крысъ, прятавшихся въ щели, въ медленной прогулк таракановъ.

Въ это посщеніе между Эстеллой и миссъ Гевишамъ произошло пикантное объясненіе. Это было первое ихъ столкновеніе, при которомъ мн пришлось присутствовать.

Какъ я только что сказалъ, мы сидли у огня. Миссъ Гевишамъ все еще держала въ своей рук руку Эстеллы и продолжала пожимать ее. Эстелла попыталась высвободиться. Она нсколько разъ уже выражала нетерпніе, и казалось, совершенно пассивно принимала дикія ласки, ничмъ не отвчая на нихъ.

— Какъ,— сказала миссъ Гевишамъ, сверкая своими колючими глазами,— я уже надола теб?

— Я сама себ порядкомъ надола,— отвчала Эстелла, окончательно высвободившись, и отошла поближе къ камину, у котораго и остановилась, глядя въ огонь.

— Говори правду, неблагодарная!— вскричала съ сердцемъ мнуъ Гевишамъ и стукнула костылемъ по полу.— Надола я теб?

Эстелла съ удивительнымъ спокойствіемъ взглянула на нее и опять отвернулась къ огню. Во всей ея граціозной фигур и въ прекрасномъ лиц было столько холоднаго равнодушія къ вспышк миссъ Гевишамъ, что это спокойствіе казалось даже жестокимъ,

— Каменная!— воскликнула миссъ Гевишамъ.— Ледяная! Деревянная!

— Какъ!..— отвчала Эстелла, продолжая стоять опершись на каменную доску, не мняя позы и лишь взглянувъ на миссъ Гевишамъ.— Вы меня упрекаете въ холодности!? Вы?..

— А разв это неправда?— гордо возразила миссъ Гевишамъ.

— Вы должны бы понять,— сказала Эстелла,— что я такова, какою вы сами меня сдлали. Пеняйте на себя или радуйтесь, но я тутъ не при чемъ.

— Полюбуйся, полюбуйся на нее!— вскричала съ горечью миссъ Гевишамъ.— Полюбуйся! Что за неблагодарность, что за высокомріе… И здсь же, въ дом, гд я воспитала ее,— гд пригрла на своей израненной груди, изъ которой сочилась еще кровь, гд осыпала ее ласками столько лтъ!

— Я съ своей стороны не выражала на это согласія, потому что едва умла ходить и говорить, когда попала къ вамъ. Но чего вы требуете? Вы всегда были добры ко мн, и я вамъ обязана всмъ. Чего же вы наконецъ требуете?

— Твоей любви!— отвчала миссъ Гевишамъ.

— Я васъ и такъ люблю.

— Нтъ,— отвчала миссъ Гевишамъ.

— Я уже сказала вамъ,— возразила Эстелла, не мняя своей граціозной позы, не возвышая голоса, какъ миссъ Гевишамъ, и не обнаруживая ни раздраженія, ни нжности,— и повторяю, что обязана вамъ всмъ. Все, что я имю — ваше, что вы подарили мн — вы можете отобрать. Кром этого, у меня нтъ ршительно ничего, и если вы требуете отъ меня того, чего никогда мн не давали, то вся моя благодарность къ вамъ и сознаніе долга. все таки не въ состояніи совершить невозможнаго.

— Разв я не отдала ей всей моей любви?!..— вскричала миссъ Гевишамъ, съ яростью обращаясь ко мн.— Разв я не отдала ей всей моей страсти? Разв не терзаетъ меня теперь ревность и отчаяніе, когда она такъ говоритъ со мною? Пусть зоветъ меня безумною! Пусть зоветъ!

— Съ какой стати мн звать васъ безумной?— возразила Эстелла.— Вдь нтъ на свт другого человка, который зналъ бы о вашихъ планахъ хоть половину извстнаго мн!… Вдь нтъ человка, который бы зналъ лучше меня, какая у васъ крпкая память! Вдь я часто сидла у того самаго камина, на томъ вотъ табурет, что рядомъ съ вами, и внимала вашимъ наставленіямъ, глядя вамъ въ глаза и слдя за вашимъ лицомъ, которое пугало и поражало меня.

— Чтобы сейчасъ же забыть ихъ,— простонала миссъ Гевишамъ,— окончательно забыть! .

— Нтъ, не забыть,— отвчала Эстелла,— вовсе не забыть, а напротивъ, оцнить и запомнить-г.. Разв я была глуха къ вашимъ наставленіямъ или невнимательна къ вашимъ рчамъ? Разв, случилось вамъ когда-нибудь подмтить, чтобы сюда (и она положила руку на сердце) пробралось хоть разъ какое-нибудь изъ тхъ чувствъ, которыя вы старались убить во мн?… Будьте справедливы! .

— Вотъ гордость! Непомрная гордость!— простонала миссъ Гевишамъ, откидывая обими руками свои сдые волосы.

— А кто внушилъ мн ее?— отвчала Эстелла.— Кто расточалъ мн похвалы, когда я преуспвала въ своемъ развитіи?

— Но ты жестока, жестока!..— простонала миссъ Гевишамъ, повторяя то же движеніе.

— А кто училъ меня жестокости?— возразила Эстелла.— Кто не зналъ, какъ похвалить меня за мои успхи?

— Но ты горда и жестока со мною!— вскричала миссъ Г’евишамъ, протягивая руки.— Эстелла!.. Эстелла!.. Со мною!?..

Эстелла, нимало не смущаясь, поглядла на нее съ нкоторымъ удивленіемъ и потомъ опять стала всматриваться въ огонь.

— Ршительно не могу понять,— сказала она, опять подымая глаза посл непродолжительной паузы,— куда двается ваша разсудительность, когда я прізжаю повидаться съ вами посл долгой разлуки. Я ни на минуту не забывала ни о вашемъ гор, ни о его причинахъ. Никогда я не измняла вамъ, а тмъ боле вашимъ правиламъ. Ни разу я не обнаружила слабости, въ которой можно было бы раскаиваться.

— Такъ и отплатить любовью за всю мою любовь — тоже слабость по твоему?— вскричала миссъ Гевишамъ.— Впрочемъ, что я… Конечно, конечно, для нея это слабость?..

— Я начинаю понимать,— сказала посл новой паузы Эстелла, какъ будто разсуждая вслухъ,— какъ это случилось. Если бы вы съ какой-нибудь цлью воспитали свою пріемную дочь въ полномъ уединеніи и мрак, такъ что она и не подозрвала бы, что на свт есть солнце, и если бы посл этого захотли, чтобы она полюбила солнечный свтъ, а она не могла бы этого сдлать, то вы и тогда сердились бы и негодовали на нее.

Миссъ Гевишамъ схватилась руками за голову и молча качалась изъ стороны въ сторону, а изъ ея груди порой вырывались подавленныя рыданія.

— Или возьмемъ боле удачное сравненіе,— продолжала Эстелла.— Если бы вы, какъ только въ ней появились проблески сознанія, начали внушать ей со всею силой вашей убдительности, что солнечный свтъ существуетъ, но что она должна враждовать съ нимъ, что онъ опасенъ для нея, что она должна постоянно бояться его, такъ какъ онъ сгубилъ васъ, а потому сгубитъ и ее, и если бы вамъ посл того для чего-нибудь вдругъ вздумалось пріучать ее къ свту, а она не могла бы выносить его, то вы и тогда были бы огорчены я^недовольны.

Миссъ Гевишамъ продолжала молча слушать (такъ по крайней мр, мн казалось, такъ какъ я не видлъ ея лица).

— Однимъ словомъ,— сказала Эстелла,— вы меня сдлали такою, какова я теперь. Не мн принадлежитъ успхъ или неудача въ этомъ дл хотя они и отражаются на мн.

Не знаю, какъ миссъ Гевишамъ очутилась на полу посреди разбросанныхъ по немъ поблекшихъ принадлежностей свадебнаго наряда. Этимъ моментомъ я воспользовался, чтобы выйти изъ комнаты, такъ какъ съ самаго начала разговора ждалъ для этого удобнаго случая,— и жестомъ просилъ Эстеллу позаботиться о миссъ Гевишамъ. Когда я выходилъ, Эстелла все еще стояла у камина въ той же поз, которую она сохраняла въ продолженіе всего этого объясненія. Сдые волосы миссъ Гевишамъ свсились до полу, и жалкое зрлище представляла она среди всхъ этихъ свадебныхъ реликвій.

Боле часу въ волненіи пробродилъ я подъ звзднымъ небомъ по двору, по пивоварн и по запущенному саду. Когда наконецъ я набрался храбрости и вернулся въ комнаты, то Эстелла уже сидла у ногъ миссъ Гевишамъ и починяла какую-то развалившуюся на части принадлежность ея свадебнаго туалета. Эти лохмотья часто напоминали мн потомъ вылинявшіе остатки старыхъ знаменъ, развшанные въ церквахъ. Мы съ Эстеллой по заведенному порядку сли за карты, только теперь мы искусились въ этомъ дл и играли уже во французскія игры. Такъ прошелъ вечеръ, и я пошелъ спать.

Меня помстили во флигел. Въ первый разъ ночевалъ я въ Сатисъ-Гауз и ршительно не могъ заснуть. Тысячи разъ грезилась мн миссъ Гевишамъ. То являлась она съ одной стороны, то съ другой, то въ ногахъ, то въ головахъ, то стояла за полуоткрытой дверью гардеробной комнаты, то въ самой гардеробной, то бродила внизу, то въ верхнемъ этаж,— словомъ, являлась положительно всюду. Время тянулось убійственно медленно. Наконецъ къ двумъ часамъ я почувствовалъ, что ршительно не въ состояніи заснуть тутъ и что лучше совсмъ встать. Я всталъ, одлся и, пройдя дворъ, пошелъ по длинному коридору съ цлью пробраться на наружный дворъ и побродить тамъ, чтобы немного разсяться. Но не прошелъ я и нсколькихъ шаговъ, какъ вынужденъ былъ загасить свою свчку, такъ какъ увидлъ миссъ Гевишамъ. Она брела, какъ призракъ, и тихо стонала. Я пошелъ за нею, держась на приличномъ разстояніи. Она стала взбираться по лстниц. Въ рукахъ у нея была свчка, которую она вроятно вынула изъ стнныхъ бра въ своей комнат, и при ея слабомъ мерцаніи сама миссъ Гевишамъ казалась привидніемъ. Я остался на нижнихъ ступеняхъ лстницы и почувствовалъ, какъ на меня пахнуло затхлой атмосферой столовой, хотя и не могъ видть, какъ миссъ Гевишамъ вошла туда. Но я услышалъ ея шаги именно въ столовой, а затмъ она перешла въ свою комнату и снова вернулась въ столовую, не переставая тихо стонать. Спустя нсколько времени, я было пытался выбраться отсюда, но не могъ найти дороги, пока слабый отблескъ разсвта не проникъ въ окружающую тьму. Все это время до и ни доносились ея шаги и тихіе стоны.

Утромъ, до нашего отъзда, между Эстеллой и миссъ Гевишамъ о вчерашней размолвк не было и рчи. Вообще и въ другія наши совмстныя посщенія, а ихъ ‘было, какъ я прекрасно помню, еще четыре, не было и намека на что-либо подобное, и я ни разу не замчалъ какихъ-либо перемнъ въ обычномъ обращеніи миссъ Гевишамъ съ Эстеллой, ‘ если не считать нкоторой робости, иногда проскальзывавшей въ ея ласкахъ.

Невозможно перевернуть эту страницу моей жизни, не упоминая имени Бенти Дремля, хотя я предпочелъ бы вовсе не упоминать о немъ.

Какъ-то разъ ‘дрозды’ собрались въ большомъ количеств, и, по обыкновенію, чувство взаимной симпатіи воодушевляло ихъ, т. е. иначе говоря, они жестоко ссорились, такъ что дроздъ-президентъ принужденъ былъ призвать пернатыхъ къ порядку, тмъ боле, что мистеръ Дремль не предложилъ еще тоста въ честь какой-нибудь леди, какъ требовалъ уставъ общества, а по установленной очереди эта честь выпадала на этотъ разъ на его долю. Мн показалось, что онъ какъ-то особенно мерзко осклабился, глядя на меня, пока разливали вино, но это обстоятельство меня не особенно трогало, такъ какъ мы далеко не были друзьями. Каково же было мое удивленіе, когда онъ предложилъ тостъ за здоровье Эстеллы?

— Какой Эстеллы?— воскликнулъ я.

— Вамъ-то что?— отвчалъ Дремль.

— Откуда эта Эстелла,— сказалъ я,— вы это обязаны сказать.

И онъ дйствительно по званію ‘дрозда’ обязанъ былъ сказать это.

— Она изъ Ричмонда, джентльмены,— сказалъ Дремль, обращаясь ко всмъ,— удивительная красавица.

— И этотъ идіотъ сметъ выдавать патенты на красоту?— шепнулъ я на ухо Герберту.

— Я знаю эту леди,— сказалъ Гербертъ черезъ столъ, когда тостъ былъ принятъ.

— Неужели?— сказалъ Дремль.

— И я тоже,— прибавилъ я, багровя.

— Неужели?— опять повторилъ онъ.

Эта жирная тварь не нашлась отвтить ничего боле умнаго, но я былъ взбшенъ, какъ будто онъ сказалъ мн нчто весьма колкое. Я тотчасъ всталъ со своего мста и заявилъ, что считаю просто нахальствомъ со стороны почтеннаго ‘дрозда’ предлагать въ клуб тостъ за леди, съ которой онъ совершенно незнакомъ. Тогда вскочилъ и мистеръ Дремль и спросилъ, что я этимъ желаю сказать. Я отвчалъ, не входя ни въ какія объясненія, что вроятно ему извстно, гд меня можно найти.

‘Дрозды’ сейчасъ же заспорили, можно ли посл всего случившагося обойтись безъ кровопролитія въ христіанской стран. Спорили до того оживленно, что въ продолженіе дебатовъ по меньшей мр еще шесть самыхъ почтенныхъ ‘дроздовъ’ заявили своимъ опонентамъ, что имъ вроятно извстно, гд ихъ можно найти. Въ конц концовъ однако поршили (клубъ ‘Дроздовъ’ былъ своего рода судомъ чести), что если мистеръ Дремль представить отъ имени почтенной леди какое-нибудь удостовреніе о томъ, что иметъ честь быть знакомымъ съ нею, то мистеръ Пипъ, какъ джентльменъ и ‘дроздъ’, выразитъ сожалніе по поводу своей вспыльчивости. Чтобы не охладлъ нашъ пылъ, ршено было, что удостовреніе должно быть доставлено на слдующій день, и Дремль въ назначенное время явился съ коротенькой, вжливой записочкой, писанною рукою Эстеллы, въ которой она удостовряла, что нсколько разъ танцовала съ нимъ. Такимъ образомъ мн оставалось только выразить сожалніе по поводу моей вспыльчивости и отказаться отъ мысли, что Дремлю придется искать меня. Въ теченіе цлаго часа, пока длилось совщаніе ‘дроздовъ’, мы съ Дремлемъ пялили другъ на друга глаза. Въ конц концовъ было ршено, что доброе согласіе процвтаетъ въ клуб.

Теперь я пишу объ этой исторіи въ юмористическомъ дух, но тогда она казалась мн серьезнымъ дломъ, такъ какъ меня жестоко терзала мысль, что Эстелла могла обращать какое-нибудь вниманіе на такого презрннаго, узколобаго, неповоротливаго болвана. До настоящей минуты я продолжаю думать, что дйствовалъ тогда подъ вліяніемъ чисто рыцарскихъ, безкорыстныхъ побужденій. Я просто не могъ переварить мысли, что это животное прикасалось къ ней. Конечно, я мучился бы, кому бы она ни оказывала вниманіе, но будь это человкъ боле достойный, мои горькія чувства носили бы иной характеръ.

Мн не трудно было убдиться, и я убдился очень скоро, что Дремль началъ ухаживать за нею, а она допускала это. Скоро онъ сталъ всюду бгать за Эстеллой, и каждый день мы сталкивались съ нимъ. Онъ дйствовалъ со своимъ обычнымъ упорствомъ, которое Эстелла еще разжигала, она то обнадеживала его, то отнимала, повидимому, всякую надежду, то почти льстила ему, то выражала явное презрніе, то фамильярничала съ нимъ, то едва замчала его.

Паукъ, какъ называлъ его мистеръ Джаггерсъ, привыкъ ждать, такъ какъ обладалъ терпніемъ, свойственнымъ этому наскомому. Прибавьте къ этому, что онъ слпо врилъ въ могущество своего богатства и аристократическаго происхожденія, такъ какъ не разъ благодаря этому, ему удавалось обратить на себя вниманіе и достигнуть намченной цли. Такимъ образомъ паукъ упорно подкарауливалъ Эстеллу, окруженную боле блестящими наскомыми, а она часто устремлялась кстати и на другую добычу.

Какъ то на балу въ Ричмонд (въ то время всюду еще устраивались балы), гд Эстелла, по обыкновенію, всхъ затмила своею красотой, этотъ чурбанъ-Дремль такъ увивался за нею, и она такъ поощряла его, что я ршилъ наконецъ поговорить съ нею объ этомъ. Я воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, когда Эстелла ждала мистрисъ Брендли, чтобы хать домой.

Она сидла одна въ цлой бесдк изъ комнатныхъ цвтовъ. Я былъ теперь около нея, потому что почти всегда провожалъ ихъ всюду.

— Вы утомлены, Эстелла?

— Порядочно, Пипъ.

— Вы и должны быть утомлены.

— Нтъ, не должна бы. Мн еще передъ сномъ предстоитъ написать письмо миссъ Гевишамъ.

— Чтобы описать сегодняшнюю побду?— сказалъ я.— Но вдь побда-то не изъ особенно блестящихъ.

— Какую побду? Разв я сегодня побдила еще кого-нибудь?

— Эстелла,— возразилъ я,— взгляните на того вонъ субъекта, что смотритъ на насъ изъ угла…

— Съ какой стати?— отвчала Эстелла и, вмсто Дремля, уставилась прямо на меня.— Что мн въ немъ? Чего я стану смотрть на него?

— Именно объ этомъ я и хотлъ спросить васъ, Эстелла, потому что онъ цлый вечеръ вертлся около васъ.

— Если ночныя бабочки и всякія ничтожныя букашки постоянно летятъ на горящую свчу,— отвчала Эстелла,— разв свча можетъ помшать имъ?

— Конечно, нтъ,— сказалъ я.— Но вы Эстелла, разв не можете?

— Я?— отвчала она смясь, посл минутной паузы.— Пожалуй, могу… для васъ.

— Дайте мн высказаться, Эстелла. Меня мучить, что вы отвчаете такой презрнной твари, какъ Дремль… Знаете же вы, что онъза птица?

— Прекрасно,— сказала она.

— Вы знаете, каковъ онъ. Вы знаете, что это человкъ взбалмошный, низкій, глупый.

— Прекрасно.

— Вамъ вдь извстно, что у него ничего нтъ за душою, кром богатства и такихъ же, какъ онъ, знаменитыхъ предковъ?

— Прекрасно,— опять перебила она, и все шире и шире раскрывала свои чудные глаза.

Чтобы окончить объясненіе и не слышать боле ея односложныхъ репликъ, я постарался овладть собою и горячо сказалъ:

— Все это длаетъ меня несчастнымъ.

Если бъ я могъ въ эту минуту думать, что она оказываетъ вниманіе Дремлю только для того, чтобы мучить меня, я былъ бы гораздо спокойне, но она по обыкновенію отвтила такъ уклончиво, что я ршительно не зналъ, что и думать.

— Не пугайтесь, Пипъ,— произнесла она, обводя глазами залъ,— если это дйствуетъ такъ на васъ, то, можетъ быть, такъ же дйствуетъ и на другихъ: а этого то, можетъ быть, мн и надо. Да не стоитъ объ этомъ и говорить.

— Да, но я просто не вынесу,— отвчалъ я,— если станутъ говорить, что вы почтили своимъ вниманіемъ самаго глупаго олуха.

— А мн это ршительно безразлично,— сказала Эстелла.

— Ахъ, Эстелла, къ чему такая гордость и упрямство!?

— Онъ упрекаетъ меня въ гордости,— возразила Эстелла, разводя руками,— и вмст съ тмъ сокрушается о моемъ униженіи.

— Да, вы унизили себя,— отвчалъ я, задтый за живое.— Я видлъ сегодня, какъ вы дарили его такими взглядами и улыбками, какихъ ни разу не доставалось мн.

— Такъ вы хотите,— сказала Эстелла, сурово и почти сердито взглянувъ на меня,— чтобы я васъ обманывала и разыгрывала съ вами комедію.

— Такъ вы, Эстелла, обманываете его и разыгрываете съ нимъ комедію?

— Да, и съ нимъ, и со многими, другими, и со всми, кром васъ… Вотъ и мистрисъ Брендли. Довольно…

Теперь, закончивъ главу, посвященную предмету, наполнявшему мою душу, воспоминанія о которомъ и теперь еще волнуютъ меня, я перехожу къ описанію катастрофы, которая долго висла надо мной и которая готовилась еще съ того времени, когда я и не подозрвалъ о существованіи Эстеллы, а ея дтскій умъ едва началъ воспринимать развращающую философію миссъ Гевишамъ.

Въ одной восточной сказк разсказывается, какъ долго тяжелая каменная плита, которая въ моментъ величайшаго торжества должна обрушиться на царскій тронъ, выскалась въ каменоломн и съ какимъ трудомъ вынута оттуда и положена на мсто, какъ долго выскался въ скал подземный ходъ, черезъ который провели канатъ, на которомъ подвсили плиту, и продли его черезъ желзное кольцо. Когда все готово, султана будятъ ночью въ назначенный часъ и подаютъ ему острую скиру, которой онъ долженъ перерубить роковой канатъ. Онъ взмахиваетъ скирой, канатъ разсченъ,— и сводъ рушится. Такъ было и со мною: все, что требовалось выполнить для наступленія неизбжной развязки, было выполнено, разомъ былъ нанесенъ ударъ, и мой воздушный замокъ рухнулъ на меня.

Глава XXXIX.

Мн минуло двадцать три года, а между тмъ будущность моя нисколько не выяснилась. Прошла недля посл моего рожденья. Уже боле года мы жили не въ Барнардовомъ подворь, а въ Темпл, и окна нашей квартиры выходили на рку.

Наши первоначальныя отношенія съ мистеромъ Покетомъ съ нкотораго времени измнили свой характеръ, хотя мы продолжали быть друзьями. Несмотря на мою неспособность регулярно заниматься чмъ бы то ни было, которая проистекала, вроятно, отъ того, что я весьма безпорядочно распоряжался своими деньгами, я пристрастился къ чтенію и проводилъ за нимъ ежедневно по нскольку часовъ. Дла Герберта шли все лучше и лучше, а мои были все въ такомъ же положеніи, какъ это описано въ предыдущей глав.

Гербертъ по дламъ ухалъ въ Марсель, а я остался въ одиночеств и хандрилъ. Отъ постоянной надежды, что вотъ на дняхъ или на слдующей недл, наконецъ, выяснится мое будущее, я переходилъ къ отчаянію и безпокойству, и мн въ эти минуты особенно недоставало вчно веселаго лица и живой бесды друга.

Погода стояла ужаснйшая: вчныя бури и дождь развели невылазную грязь по всмъ улицамъ. Съ запада протянулся надъ Лондономъ безконечный свинцовый покровъ и двигался надъ нимъ въ теченіе нсколькихъ дней подъ рядъ, какъ будто тамъ, въ западной части горизонта, былъ неисчерпаемый источникъ втра и дождя. По временамъ буря свирпла до того, что съ высокихъ домовъ срывала желзныя крыши. Въ окрестностяхъ она вырывала съ корнемъ деревья и ломала мельничныя крылья. Изъ прибрежныхъ мстъ неслись печальныя всти о кораблекрушеніяхъ съ человческими жертвами. Бури смнялись жестокими ливнями. Описываемый мною день былъ самымъ ужаснымъ изъ всхъ. Я собирался зассть за чтеніе.

Та часть Темпля, въ которой мы жили, съ тхъ поръ очень измнилась: она теперь далеко не такъ пустынна и значительно застроилась со стороны рки. Мы жили въ верхнемъ этаж, и въ описываемый вечеръ нашъ домъ дрожалъ отъ напора жестокаго втра, какъ отъ пушечной пальбы или отъ ударовъ разсвирпвшихъ волнъ. Когда къ этому прибавился еще дождь и захлесталъ по нашимъ окнамъ, я невольно поднялъ глаза и сталъ вглядываться въ мглу, и мн казалось, что я на маяк, а кругомъ бушуютъ волны. По временамъ дымъ изъ камина врывался въ комнату, какъ будто не ршаясь выходить наружу въ такое время, а когда я отперъ дверь, чтобы взглянуть на лстницу, то оказалось, что вс фонари на ней погасли. Черезъ запертое окно,— отворить его было ршительно невозможно,— я старался разглядть, прислонившись къ самому стеклу, что творится на улиц, и увидлъ, что тамъ также вс фонари погасли, что мерцали даже глухіе сигнальные фонари на мостахъ, а изъ пароходныхъ трубъ вырывались языки и исчезали во тьм.

Я читалъ, положивъ передъ собою на столъ часы и ршивъ окончить чтеніе, какъ всегда, въ одиннадцать. Я слышалъ, какъ сначала въ церкви св. Павла, а потомъ въ другихъ ближайшихъ церквахъ пробило одиннадцать. Втеръ заглушалъ бой часовъ, и я прислушивался къ этой борьб. Вдругъ на лстниц послышались шаги.

Не знаю почему, меня охватилъ безумный страхъ. Я задрожалъ, и мгновенно въ моей голов мелькнула мысль о покойной сестр. Мн почудилось, что эти шаги имютъ какую-то таинственную связь съ ея смертью. Я прислушался и снова услышалъ шаги уже ближе. Вспомнивъ, что лампы на лстниц погасли, я взялъ со стола свою и вышелъ на площадку. Шедшій остановился, увидавъ меня, такъ какъ все затихло.

— Тутъ идетъ кто-нибудь?— вскричалъ я, вглядываясь въ темноту.

— Да,— отвчалъ голосъ изъ тьмы.

— Въ какой вамъ этажъ?

— Въ верхній, къ мистеру Пипу.

— Онъ къ вашимъ услугамъ… Не принесли ли вы какихъ-нибудь дурныхъ встей?

— Нтъ, ничего худого,— отвчалъ незнакомецъ, продолжая подыматься по лстниц.

Я стоялъ на площадк, выставивъ лампу за перила, такъ что незнакомецъ скоро попалъ въ освщенную полосу. Но такъ какъ моя лампа была съ абажуромъ и предназначалась для чтенія, то падавшій отъ нея снопъ свта захватывалъ лишь небольшую часть лстницы, такъ что незнакомецъ быстро прошелъ освщенныя ступени и опять попалъ въ темноту. Однако, этого было довольно, чтобы разглядть, что онъ съ довольнымъ видомъ оглядывалъ меня и радовался свиданію со мною.

Стараясь двигать лампу такъ, чтобы свтъ падалъ на незнакомца, я разглядлъ, что онъ одтъ тепло, но безъ всякаго изящества, какъ человкъ, привыкшій къ морскимъ путешествіямъ. Ему на видъ было около шестидесяти лтъ, онъ носилъ длинные сдые волосы, былъ крпкаго, плотнаго тлосложенія и, казалось, загрублъ въ борьб съ человческой несправедливостью. Лишь только сталъ онъ всходить на послднее колно лстницы и лампа освтила насъ обоихъ разомъ, я въ полномъ удивленіи увидалъ, что онъ протягиваетъ мн об руки.

— Извините, что вамъ угодно?— спросилъ я.

— Чего мн угодно?— повторилъ онъ,— Ахъ, да… я вамъ сейчасъ объясню, если позволите.

— Угодно вамъ войти?

— Да, да я войду,— отвчалъ онъ.

Я предложилъ ему послдній вопросъ тономъ неособенно любезнаго хозяина, такъ какъ находился еще подъ впечатлніемъ выразившейся на его лиц радости при вид меня и думалъ, что онъ ждетъ и съ моей стороны въ отвтъ чего-либо подобнаго же. Я провелъ его въ комнату, изъ которой только что вышелъ, поставилъ лампу на столъ и попросилъ, стараясь быть на сколько возможно вжливе, объяснить мн причину его посщенія.

Онъ оглядлъ комнату съ какимъ-то весьма страннымъ выраженіемъ, казалось, что находилъ въ этомъ величайшее наслажденіе и какъ будто имлъ основаніе интересоваться моей обстановкой. Потомъ онъ снялъ свою шляпу и пальто изъ какой-то грубой матеріи, и я замтилъ, что на голов у него была большая лысина, а сдые волосы росли только по краямъ. Но все-таки не находилъ во всемъ этомъ никакого объясненія. Напротивъ, спустя минуту, онъ опять протянулъ мн об руки.

— Что вамъ угодно?— спросилъ я, думая, что передо мной помшанный.

Онъ пересталъ глядть на меня и провелъ правою рукой по голов.

— Да, такой пріемъ — порядочное разочарованіе для человка,— сказалъ онъ грубымъ и прерывающимся голосомъ,— для человка, который такъ долго ждалъ этого момента и пріхалъ Богъ знаетъ откуда… Но въ этомъ не виноваты ни вы, ни я. Я объясню вамъ сейчасъ… Повремените, пожалуйста, одну минуту…

Онъ услся въ кресло у камина и закрылъ глаза своею широкою мозолистою рукою. Я внимательно вглядывался въ него и даже отступилъ немного, чтобы лучше разглядть всю его фигуру. Но я ршительно не узнавалъ его.

— Тутъ больше никого нтъ?— спросилъ онъ, оглядываясь черезъ плечо.— Наврно?

— Къ чему вамъ знать это, когда вы въ первый разъ видите меня, да еще являетесь въ такое время?— отвчалъ я.

— Да вы молодецъ,— отвчалъ онъ, потряхивая головой и съ выраженіемъ какой-то нжности, которой я совершенно не могъ объяснить себ и которая приводила меня въ отчаяніе.

— Я и былъ, впрочемъ, увренъ, что изъ васъ выйдетъ молодчина. Только не вздумайте сцапать меня, а то потомъ раскаетесь въ этомъ.

Я оставилъ свое намреніе, которое онъ замтилъ. Въ этотъ моментъ я началъ узнавать его. Я не могъ припомнить ни одной его черты въ отдльности, но тмъ не мене я узнавалъ его. Если бы буря и втеръ унесли прошедшіе съ тхъ поръ года и разсяли вс окружавшіе насъ предметы, чтобы перенести насъ разомъ на кладбище, гд мы встртились въ гіервый разъ при совершенно иной обстановк, то и тогда я не могъ бы съ большею увренностью признать своего каторжника въ этомъ незнакомц, который сидлъ передъ каминомъ. Незачмъ ему было вытаскивать изъ кармана напильники и показывать мн, незачмъ было снимать съ шеи платка и повязывать имъ голову, незачмъ было, дрожа всмъ тломъ, ходить по комнат и судорожно хвататься руками за животъ… я и такъ узналъ бы его. Я узналъ его раньше, чмъ онъ помогъ мн въ этомъ своей мимикой, хотя минуту назадъ я и не подозрвалъ, что это онъ.

Онъ подошелъ ко мн и опять протянулъ мн об руки. Не зная, что длать, такъ какъ отъ неожиданности меня покинуло всякое самообладаніе, я съ отвращеніемъ далъ ему свои руки. Онъ горячо пожалъ ихъ, поднесъ къ губамъ, поцловалъ и продолжалъ удерживать въ своихъ.

— Вы честно поступили со мною, дружище,— сказалъ онъ.— ‘ Молодчина, Пипъ! Я ни на минуту не забывалъ этого!

Онъ сдлалъ движеніе, какъ бы собираясь обнять меня, но я выставилъ руку впередъ и оттолкнулъ его.

— Стойте! умрьте ваши восторги! Если вы чувствуете ко мн благодарность за то, что я сдлалъ для васъ, будучи еще ребенкомъ, то надюсь, что вы измнили свою жизнь. Если вы пришли сюда благодарить меня, то совершенно напрасно. Вы однако разыскали меня и вроятно васъ привело сюда какое-нибудь доброе побужденіе. Я не отталкиваю васъ, но вы, конечно, должны понять, что я…

Меня до того поразилъ его странный, пристально устремленный на меня взглядъ, что слова замерли у меня на язык.

— Вы сейчасъ говорили,— сказалъ онъ, когда мы встртились глазами,— что я долженъ понять… Что же я долженъ понять?

— Что я не могу особенно стремиться возобновить съ вами знакомство при теперешнихъ измнившихся обстоятельствахъ. Я готовъ врить, что вы раскаялись и исправились… Я радъ высказать это… Я радъ, что вы считаете меня достойнымъ благодарности и пришли поблагодарить меня. Но наши пути въ жизни расходятся. Вы однако устали и промокли… Не желаете ли выпить чего-нибудь на дорогу?

Онъ опять повязалъ шею платкомъ, одинъ конецъ котораго закусилъ зубами, и продолжалъ смотрть на меня.

— Да,— отвчалъ онъ, не выпуская платка изо рта и продолжая въ упоръ глядть на меня,— спасибо, я выпью чего-нибудь на дорогу.

На другомъ конц стола стоялъ подносъ со всмъ необходимымъ, я придвинулъ его поближе къ огню и спросилъ, чего онъ желаетъ. Онъ молча указалъ на одну изъ бутылокъ, не глядя на подносъ, и я приготовилъ ему крпкаго грога съ ромомъ. Во время этого приготовленія я тщетно пытался заставить мои руки перестать дрожать. Но его видъ — онъ сидлъ, откинувшись на спинку кресла и въ разсянности не выпускалъ изо рта закушеннаго конца платка — и его взглядъ положительно не позволяли мн овладть собою. Подавая наконецъ приготовленный напитокъ, я съ новымъ удивленіемъ замтилъ у него въ глазахъ слезы.

До сихъ поръ я не старался скрыть, что желалъ бы его поскоре спровадить, но меня тронули эти слезы, и теперь я почувствовалъ нкоторое раскаяніе.

— Надюсь,— сказалъ я, быстро наливая чего-то и себ въ стаканъ и, придвигаясь къ столу,— вы не обидлись, если я говорилъ съ вами слишкомъ рзко, Я не желалъ оскорбить васъ и жалю, если сдлалъ это. Желаю вамъ всякаго благополучія ..

Съ этими словами я поднесъ стаканъ къ губамъ. Онъ съ удивленіемъ взглянулъ на выпавшій у него изо рта конецъ платка и опять протянулъ мн руки. Я подалъ ему свою руку. Онъ отпилъ изъ стакана и потеръ себ лобъ и глаза.

— Чмъ вы занимаетесь?

— Я былъ фермеромъ,— отвчалъ онъ,— занимался овцеводствомъ и имлъ много другихъ длъ въ Новомъ Свт, за океаномъ… далеко…

— Надюсь, имли удачу?

— Удивительную удачу. Хорошо устроились и другіе, кто отправился со мною вмст, но со мной никто не сравнялся. Это ужъ такъ.

— Весьма радъ слышать.

— Я былъ увренъ, что вы будете рады этому, дружище!

Не стараясь разгадать смысла этихъ словъ и того удивительнаго тона, которымъ они были сказаны, я перешелъ къ другому предмету, о которомъ вспомнилъ кстати.

— Видались ли вы,— спросилъ я,— съ тмъ человкомъ, котораго посылали ко мн посл того, какъ онъ уже выполнилъ ваше порученіе?

— Нтъ, не видался, да и не могъ свидться.

— Онъ честно выполнилъ все и передалъ мн два фунтовыхъ билета, тогда я былъ, какъ вамъ извстно, бднымъ мальчуганомъ, и для меня это было цлое состояніе. Но съ тхъ поръ, подобно вамъ, и я разбогатлъ. Позвольте же вернуть вамъ эти деньги, а вы ихъ можете подарить другому бдному мальчугану.

Я уже вытащилъ изъ кармана кошелекъ.

Онъ слдилъ за моими движеніями, когда я клалъ его на столъ и вынималъ изъ него два билета. Они были новенькіе и чистенькіе, я развернулъ ихъ и протянулъ ему. Продолжая глядть на меня, онъ положилъ ихъ одинъ на другой, медленно свернулъ въ трубку и сжегъ на ламп, такъ что только пепелъ посыпался на подносъ.

— Осмлюсь спросить,— сказалъ онъ съ улыбкой, которая смахивала на гримасу, или съ гримасой, напоминавшей улыбку,— какимъ образомъ вы разбогатли съ тхъ поръ, какъ мы встртились тамъ на болот?

— Какимъ образомъ?..

— Да.

Онъ осушилъ свой стаканъ, всталъ и выпрямился передъ каминомъ, положивъ свою тяжелую мозолистую руку на каминную доску. Одну ногу онъ поставилъ на самую ршетку, чтобы лучше отогрть и обсушить ее,— и отъ сырого сапога повалилъ паръ, но онъ не обращалъ никакого вниманія ни на сапогъ, ни на огонь, а продолжалъ въ упоръ смотрть на меня. Я задрожалъ.

Я пытался отвчать, но сначала не могъ произнести ни звука. Едва внятно, со страшнымъ усиліемъ я объяснилъ ему, что мн предстоитъ получить богатое наслдство.

— А можетъ такая, какъ я, презрнная тварь спросить, какое именно?— сказалъ онъ.

— Не знаю,— пробормоталъ и.

— А если презрнная тварь спроситъ еще, посл кого это наслдство?

— Не знаю,— опять пробормоталъ я.

— Можетъ быть, я угадаю?— сказалъ каторжникъ.— Ну, вотъ напримръ: не начинается ли сумма дохода, получаемаго вами со времени вашего совершеннолтія, съ цифры пять?

Сердце мое стучало, какъ паровой молотъ. Я поднялся со стула и, вцпившись руками въ его спинку, дико смотрлъ на каторжника.

— Перейдемъ къ опекуну,— продолжалъ онъ.— Вдь у васъ былъ же опекунъ или кто-нибудь въ этомъ род, пока вы не достигли совершеннолтія, можетъ быть, даже юристъ. Не съ буквы ли Д начинается фамилія этого юриста?

Жестокая истина, какъ молнія, поразила меня. Обманутыя надежды, позоръ моего положенія, вс послдствія ужаснаго открытія разомъ представились мн, давили меня, и я едва дышалъ по этой тяжестью.

— Допустимъ,— повторилъ онъ,— что лицо, пользовавшееся услугами юриста, фамилія котораго начинается въ Д — пусть это будетъ Джаггерсъ,— такъ допустимъ, что это лицо пріхало черезъ Портсмутъ, чтобы повидаться съ вами… Вы сейчасъ спросите, какъ я разыскалъ васъ. Изъ Портсмута я писалъ одному человку въ Лондонъ, чтобы добыть вашъ адресъ… Пусть его фамилія будетъ Веммикъ…

Я, кажется, не смогъ бы произнести ни слова, если бъ теперь это понадобилось даже для спасенія моей жизни. Я стоялъ, одною рукою опираясь на спинку стула, а другую прижавъ къ груди, и буквально задыхался. Съ ужасомъ смотрлъ я на него. Вдругъ вся комната заплясала и закружилась передо мною, такъ что я вынужденъ былъ обими руками ухватиться за стулъ. Онъ подхватилъ меня, отнесъ на кушетку, уложилъ на подушки, опустился передо мною на колни и близко склонился ко мн. Я теперь отлично узнавалъ его лицо: оно было очень близко отъ меня, и я дрожалъ отъ ужаса.

— Да, Пипъ, дружище, это я сдлалъ тебя джентльменомъ!.. Все, все сдлалъ я!.. Съ того самаго дня я поршилъ, что всякая добытая мною гинея сдлается твоей… Посл я поклялся, что если мн удастся разбогатть, то и ты будешь богатъ… Я велъ тяжелую жизнь, чтобы для тебя она была полегче… Я работалъ черезъ силу, чтобы теб не пришлось работать… Я говорю это не съ тмъ, чтобы дать теб почувствовать, что ты мн обязанъ чмъ-нибудь… Совсмъ нтъ… Я говорю для того, чтобы ты понялъ, что несчастному, загнанному псу, которому ты спасъ жизнь, удалось воспитать джентльмена! Именно джентльмена, потому что ты, Пипъ, настоящій джентльменъ!..

Если бы передо мною былъ свирпый зврь, то и тогда я врядъ ли могъ бы чувствовать къ нему большее отвращеніе и большій ужасъ, чмъ къ этому человку.

— Видишь, Пипъ, я теб второй отецъ… ты мой сынъ… нтъ, больше чмъ сынъ!.. Я откладывалъ деньги, чтобы ты только могъ ихъ тратить… Когда я годами караулилъ овецъ въ уединенномъ шалаш и вмсто человческихъ лицъ только и видлъ овечьи морды, такъ что забывалъ, каковъ человческій образъ, то и тогда мн чудилось твое лицо. Часто во время обда я ронялт, свой ножъ и говорилъ себ: ‘вотъ опять мальчикъ смотритъ, какъ я мъ!’ Часто я видалъ тамъ тебя передъ собою такъ же отчетливо, какъ тогда на болот. ‘Разрази меня Богъ’, говорилъ я всякій разъ и выходилъ подъ открытое небо, чтобы повторить это,— ‘если я не сдлаю джентльмена изъ этого мальчугана, какъ только освобожусь и зашибу деньгу’. Погляди, въ твоей квартир и лорду какому-нибудь жить не стыдно. Да что лорду? Гд ему тягаться съ тобою!.. У тебя денегъ гораздо больше!..

Въ увлеченіи онъ не замчалъ, какъ я отношусь къ его изліяніямъ, хотя и видлъ, что я близокъ къ обмороку. Это еще хоть сколько-нибудь облегчало мое положеніе.

— Вотъ часы… изящные… золотые!— продолжалъ онъ, вынимая у меня изъ кармана часы и разглядывая кольцо на моемъ пальц, между тмъ какъ я содрогался отъ его прикосновенія, какъ будто меня касалась змя.— Какъ и подобаетъ джентльмену! А этотъ этотъ алмазъ, окруженный рубинами… Тоже впору настоящему джентльмену. А блье? прекрасное, тонкое… А платье!.. Все самое лучшее!.. Вотъ и книги тоже!..— говорилъ онъ, окидывая комнату взглядомъ,— цлыми сотнями! Ты вдь читаешь ихъ?.. Правда?.. Я вдь замтилъ, что ты читалъ передъ моимъ приходомъ. Ха, ха, ха!.. И мн почитаешь, дружище?.. Если попадутся иностранныя, которыхъ я и не пойму, не бда!.. Гордость моя будетъ достаточно удовлетворена!..

Онъ еще разъ схватилъ меня за руки и поднесъ ихъ къ губамъ, а у меня въ жилахъ просто застывала кровь.

— Тебя поразили мои слова, Пипъ?— сказалъ онъ, еще разъ потеревъ себ рукою лобъ и глаза, и въ его голос послышался столь памятный мн хрипъ. Еще страшнй показался онъ мн въ эту минуту.— Лучше всего успокойся, дружище, ты не ожидалъ этого момента, какъ я, не усплъ приготовиться ко всему этому. Но неужели теб никогда не приходило въ голову, что все это длалъ я?

— Нтъ,— отвчалъ я.— Никогда!.. Никогда!..

— Ну, такъ теперь ты знаешь, что все это сдлалъ я собственной персоной. И никто сюда не мшался, кром меня и мистера Джаггерса.

— Ршительно никто?— спросилъ я.

— Ршительно,— отвчалъ онъ съ видомъ удивленія.— Да кому же еще?.. Э, да какой ты сталъ молодчина! Э, да не завелись ли у насъ хорошенькіе глазки? А?.. Снятся по ночамъ?..

О Эстелла! Эстелла!..

— Если деньги что-нибудь значатъ, они теб достанутся, дружище! Я не говорю, чтобы такой, какъ ты, джентльменъ не могъ добиться своего и помимо денегъ, но он помогутъ теб, конечно. Только я жилъ въ своемъ шалаш въ пастухахъ, умеръ мой хозяинъ (такой же ссыльный, какъ и я) и оставилъ мн свои деньги. Я получилъ свободу и сталъ работать на себя. Все, что ни предпринималъ, я предпринималъ ради тебя. Разрази меня, Богъ, если это неправда!— Удавалось мн все на диво. Какъ я сказалъ только что, дла шли на первый сортъ. Доставшіяся мн отъ хозяина деньги и доходы первыхъ лть я отправилъ для тебя мистеру Джаггерсу, когда онъ въ первый разъ пришелъ за тобой по моимъ указаніямъ.

О, лучше бы онъ оставилъ меня въ кузниц, лишь бы появлялся теперь! Тамъ мое положеніе было далеко не изъ блестящихъ, но, сравнительно, какъ я былъ счастливъ!

— И какое для меня было утшеніе, дружище, сознавать втайн, что я воспитываю джентльмена! Проклятыя лошади колонистовъ закидывали меня грязью, когда я пшкомъ таскался по дорогамъ. Что же? Я говорилъ себ только: я воспитываю джентльмена, до котораго вашимъ хозяевамъ и рукой не достать. Бывало, они говорили про меня другъ другу: онъ нсколько лтъ назадъ былъ простымъ каторжникомъ, а теперь разжирлъ, но остался такимъ же чурбаномъ и невждой. Что же? Я говорилъ только себ: если я не джентльменъ, а невжда, за то у меня есть свой джентльменъ, ученый, образованный. У васъ то что? Земля да стада овецъ! А у кого изъ васъ найдется джентльменъ въ Лондон? Такъ то я и поддерживалъ свою бодрость и ршилъ, что пріду когда-нибудь въ Лондонъ посмотрть на своего дорогого маленькаго джентльмена и познакомиться съ нимъ въ его собственной квартир.

Онъ положилъ свою, руку мн на плечо, и я задрожалъ при мысли, что она можетъ быть обагрена кровью,

— Не _ легко было для меня, Пипъ, ухать оттуда, да и рискованно. Но я стоялъ на своемъ, и чмъ трудне казалось это, тмъ ршительне я добивался своего, потому что ршилъ ужъ такъ. Вотъ, наконецъ, дружище, мн и удалось,— удалось таки.

Я пытался привести въ порядокъ свои мысли, но былъ совершенно ошеломленъ случившимся. Все время, пока онъ говорилъ, мн казалось, что это шумятъ втеръ и дождь, а теперь, когда онъ-смолкъ, и ревъ бури сталъ явственне, мн казалось, что это не буря, а его голосъ, до того все это перепуталось въ моей голов.

— Куда ты уложишь меня?— спросилъ онъ.— Теб придется куда-нибудь приткнуть меня, дружище.

— Чтобъ выспаться?

— Да, чтобъ выспаться — и основательно, отвчалъ онъ,— вдь меня цлые мсяцы трепало въ мор.

— Мой сожитель и другъ ухалъ,— сказалъ я,— и вы можете занять его комнату.

— Но онъ еще не вернется завтра? А?..

— Нтъ,— отвчалъ я почти машинально, несмотря на все стараніе овладть собою,— не вернется.

— Видишь ли, дружище, къ чему я спрашиваю,— сказалъ онъ, понижая голосъ и для большей внушительности касаясь моей груди своимъ огромнымъ пальцемъ,— тутъ надо держать ухо востро.

— Что такое?.. Почему?..

— Потому что, клянусь Богомъ, дло идетъ о жизни и смерти!

— О жизни и смерти?..

— Меня сослали на всю жизнь. Смерть грозитъ вернувшемуся оттуда. За послдніе годы оттуда много народу бжало,— и я пропалъ, конечно, если меня накроютъ.

Еще одолженіе!.. Этотъ несчастный, сковавъ меня въ теченіе столькихъ лтъ золотыми и серебряными цпями, оказывается, еще рискуетъ жизнью изъ-за того только, чтобы повидаться со мною, и теперь его жизнь въ моихъ рукахъ! Если бы я любилъ его, вмсто того, чтобъ ненавидть, если бы я питалъ къ нему глубочайшее уваженіе и безграничную преданность, вмсто того, чтобы съ отвращеніемъ сторониться отъ него, то тогда мое положеніе было бы не такъ ужасно, потому что тогда заботы о его безопасности вполн гармонировали бы съ естественными порывами моей души.

Прежде всего я позаботился закрыть ставни, чтобы снаружи не видно было свту, а потомъ заперъ и освидтельствовалъ двери. Пока я длалъ это, онъ опять вернулся къ столу и принялся за грогъ и за бисквиты. Глядя на него теперь, я совершенно явственно представлялъ себ его въ вид того моего каторжника, который тогда такъ жадно лъ на болот, и мн казалось, что сейчасъ вотъ онъ нагнется и начнетъ пилить кандалы.

Я заперъ еще дверь изъ комнаты Герберта на другую лстницу и тогда спросилъ его, не желаетъ ли онъ лечь спать. Онъ отвчалъ, что желаетъ, и просилъ дать ему немного моего приличнаго блья, чтобы завтра переодться. Я принесъ и приготовилъ все необходимое, и кровь опять застыла у меня въ жилахъ, когда онъ, прощаясь, пожалъ мн об руки.

Не знаю, какъ я вышелъ отъ него. Я опять развелъ огонь въ той комнат, гд мы сидли, и слъ передъ каминомъ, боясь отправиться спать. Цлый часъ еще я не могъ ни о чемъ думать подъ ошеломляющимъ вліяніемъ всего случившагося и только тогда уже, когда способность разсуждать вернулась ко мн, я-понялъ всю глубину своего горя и ясно увидлъ, что корабль, на которомъ я плылъ, разбился въ дребезги.

Вс планы миссъ Гевишамъ на мой счетъ оказались плодами моей фантазіи. Эстелла не была предназначена для меня. Мною пользовались въ Сатисъ-Гауз какъ манекеномъ, чтобы возбуждать зависть жадныхъ родственниковъ, и играли моимъ сердцемъ, когда не было подъ руками ничего другого. Прежде всего я страдалъ отъ этого. Но тяжеле всего было сознаніе, что я покинулъ Джо для каторжника совершившаго невдомыя мн преступленія, котораго могутъ схватить въ этой самой комнат и повсить у воротъ Ольдъ-Бейли.

Ничто въ мір не могло бы меня заставить вернуться къ Джо и къ Бидди, я думаю, просто потому, что сознаніе моей вины передъ ними было сильне возможныхъ доводовъ. Никакая доступная людямъ мудрость не могла, конечно, замнить мн того утшенія, какое я нашелъ бы въ ихъ простой и неизмнной дружб. Но исправить того, что случилось было совершенно невозможно.

Въ каждомъ порыв втра, въ каждомъ удар ливня мн чудились шаги полицейскихъ агентовъ. Два раза мн послышался стукъ въ дверь и тихій говоръ за нею. Подъ вліяніемъ этихъ страховъ я началъ воображать, припоминая разныя мелочныя событія изъ моей жизни за послднее время, что имлъ какое-то таинственное предчувствіе появленія этого человка. Мн казалось, что въ теченіе послднихъ недль я встрчалъ на улиц лица, похожія на его лицо, что подобныя встрчи становились все чаще и чаще по мр того, какъ онъ приближался къ Лондону, что его злой геній отправлялъ ко мн этихъ пословъ и что, врный своему общанію, онъ самъ явился въ эту бурную ночь.

Вмст съ этими мыслями въ этой памяти воскресло дтское воспоминаніе о его необузданности, я вспомнилъ, какъ другой каторжникъ нсколько разъ жаловался на то, что онъ хотлъ убить его, какъ онъ, точно дикій зврь, билъ и терзалъ несчастнаго на дв канавы. Подъ вліяніемъ этихъ воспоминаній я почувствовалъ непреодолимый страхъ. Меня пугалъ даже отблескъ пламени въ пылавшемъ камин, и я боялся оставаться вдвоемъ съ этимъ каторжникомъ въ эту бурную, непроглядную ночь. Непреодолимый ужасъ овладвалъ мною и, казалось, наступалъ на меня изо всхъ угловъ комнаты, такъ что я взялъ свчу и пошелъ взглянуть на своего ужаснаго гостя.

Онъ обвязалъ себ голову платкомъ. Его лицо было покойно и сонъ глубокъ, но пистолетъ все-таки лежалъ въ головахъ. Уврившись, что онъ спитъ, я потихоньку вынулъ ключъ изъ двери и прежде, чмъ опять уссться у камина, заперъ ее снаружи. Понемногу я задремалъ и соскользнулъ со стула на полъ. Когда я проснулся, не переставая и во сн сознавать свое горе, на церковныхъ башняхъ западной части Лондона пробило пять часовъ. Свчи догорли, огонь въ камин погасъ, а втеръ и дождь еще усиливали темноту ночи.

Конецъ второй картины большихъ ожиданій Пипа.

Собраніе сочиненій Чарльза Диккенса.

Томъ восемнадцатый.

Большія ожиданія
Романъ.
Переводъ М. А. Шишмаревой.

С.-Петербургъ.
Типо-литографія Товарищества ‘Просвщеніе’, Забалканскій просп., соб. д. No 75.

Глава XL.

Къ счастью, на мн лежала важная забота: предстояло подумать о мрахъ предосторожности, какими я могъ обезпечить, на сколько то было въ моей власти, безопасность моего страшнаго гостя, я говорю — къ счастью, потому что съ того момента, какъ я проснулся на слдующее утро, эта мысль всецло овладла моимъ умомъ, и вс другія стушевались и отодвинулись на задній планъ.

Скрывать его присутствіе въ моей квартир было немыслимо, я ясно сознавалъ, что всякая попытка въ такомъ направленіи непремнно должна была возбудить подозрніе. Правда, грума ужъ больше не было, но мн прислуживала ехиднйшая старушонка, вкуп съ одушевленнымъ узломъ тряпья, который она величала своей племянницей, и если бы я запретилъ этимъ двумъ особамъ входить въ одну изъ моихъ комнатъ, это бы только подстрекнуло ихъ любопытство. Он об жаловались на плохое зрніе,— я объяснялъ эту близорукость привычкой постоянно подсматривать въ замочныя скважины,— и появлялись тогда, когда ихъ вовсе не было нужно,, сказать правду, это было ихъ единственное достоинство, не считая того, что об были нечисты на руку Чтобы не подать имъ вида, будто въ появленіи Heзнакомца въ моей квартир кроется тайна, я ршилъ объявить имъ, что наканун ко мн неожиданно пріхалъ дядя изъ провинціи.

Это ршеніе было принято мною, когда я ощупью разыскивалъ огня,— было еще совершенно темно. Долго я шарилъ по комнат, но безуспшно, и, наконецъ, былъ принужденъ пойти въ привратницкую попросить дежурнаго сторожа зажечь мн свчу. Спускаясь съ лстницы, я споткнулся въ потемкахъ о какой-то предметъ,— то былъ человкъ, прикурнувшій въ углу,

Я спросилъ его, что онъ тутъ длаетъ, онъ не далъ мн никакого отвта и выскользнулъ изъ моихъ рукъ. Я опрометью бросился въ каморку привратника, приказалъ сторожу слдовать за собою и побжалъ назадъ, разсказывая ему на ходу, что случилось со мной на лстниц.

Втеръ бушевалъ попрежнему, мы боялись зажигать потухшіе фонари на лстниц, чтобы не погасить своего, мы самымъ тщательнымъ образомъ, осмотрли всю лстницу съ верху до низу и никого не нашли. Мн пришло въ голову, не прокрался ли тотъ, кого мы разыскиваемъ, въ мою квартиру, я поставилъ своего спутника сторожить выходъ, зажегъ свчу и осмотрлъ вс комнаты, включая и ту, гд спалъ мой ужасный гость. Везд было спокойно, я убдился, что, кром моего мучителя, ни единой живой души не было въ моей квартир.

Меня очень безпокоило, что именно въ эту ночь на лстниц оказался какой-то соглядатай. Надясь, получить какое-нибудь объясненіе отъ привратника, я вынесъ ему на лстницу стаканъ водки и спросилъ, не впускалъ ли онъ сегодня вечеромъ въ Темпль какого-нибудь подгулявшаго джентльмена.

Привратникъ отвтилъ, что въ разное время впустилъ троихъ господъ, бывшихъ немного навесел, одинъ изъ нихъ живетъ во двор съ фонтаномъ, остальные двое въ переулк, онъ каждаго изъ нихъ довелъ до самаго дому. Джентльменъ, занимавшій другую половину флигеля, въ которомъ я жилъ, нсколько недль тому назадъ ухалъ изъ города, и, подымаясь по лстниц, мы видли замокъ на его двери, значитъ, онъ еще не возвратился.

— Никогда еще не приходилось мн впускать такъ мало народу, какъ сегодня,— сказалъ въ заключеніе привратникъ, возвращая мн стаканъ,— очень ужъ дурная была погода, сэръ. Посл вотъ этихъ трехъ, о которыхъ я вамъ сейчасъ докладывалъ, не могу припомнить никого, кром того, незнакомаго джентльмена, что часовъ этакъ около одиннадцати спрашивалъ васъ.

— Это мой дядя,— пробормоталъ я.

— Вы видли его, сэръ?

— Да… О, да!

— И того человка, что былъ съ нимъ?

— Съ нимъ былъ человкъ?— повторилъ я.

— Мн сдавалось, что они пришли вмст. Когда онъ остановился, чтобы спросить меня про васъ, и тотъ остановился, а потомъ, когда онъ пошелъ, пошелъ вслдъ за нимъ.

— Что это былъ за человкъ?

Ему показалось, что то былъ простой рабочій,— помнится, на немъ была одежда срая, подъ цвтъ пыли, а сверху темное пальто, но, правду сказать, онъ не обратилъ на этого человка особеннаго вниманія.— Конечно, съ его стороны это было вполн естественно: онъ не имлъ, подобно мн, повода придавать большую важность появленію этого человка.

Пускаться въ дальнйшіе разспросы было бы неблагоразумно, и я поспшилъ отпустить привратника. Ужасное безпокойство овладло мною. Меня смущали эти два обстоятельства, соединенныя вмст, каждое изъ нихъ, взятое порознь, допускало самое невинное объясненіе, напримръ: какой-нибудь кутила, хорошо угостившійся за обдомъ, легко могъ миновать калитку привратника, попасть на мою лстницу, свалиться и заснуть, а у моего гостя могъ быть провожатый, котораго онъ просилъ указывать дорогу. Но, сопоставленные вмст, эти факты принимали зловщій видъ въ глазахъ человка подозрительнаго и боязливаго, какимъ я сталъ посл всего, пережитаго въ послдніе нсколько часовъ.

Я развелъ въ камин огонь,— блднымъ, тусклымъ пламенемъ горлъ онъ въ этотъ ранній утренній часъ,— и задремалъ передъ нимъ. Мн казалось, я проспалъ цлую ночь, когда часы пробили только шесть, цлыхъ полтора часа оставалось еще до разсвта. Я снова задремалъ, но безпрестанно просыпался въ страшной тревог: то мн чудился какой-то шумный разговоръ, то я принималъ за громовые раскаты втеръ, бушевавшій въ печной труб. Наконецъ, я крпко заснулъ. Дневной свтъ, блеснувшій мн въ глаза, разбудилъ меня, я вскочилъ въ ужас и окончательно проснулся. Но даже и теперь я не могъ хладнокровно обдумать свое положеніе, я ршительно не въ силахъ былъ сосредоточить на немъ свое вниманіе,— слишкомъ я былъ несчастливъ, слишкомъ упалъ духомъ и потерялъ всякую способность размышлять послдовательно и связно. Строить какіе-нибудь планы относительно будущаго для меня было теперь такъ же невозможно, какъ сдлать луну.

Я открылъ ставни, поглядлъ на сырое, печальное утро, на свинцовое небо, походилъ по комнат, прислъ, дрожа отъ холода, къ камину и принялся ждать появленія моей служанки. Что бы я ни длалъ, меня неотвязно преслдовала мысль о моемъ несчастьи, но я не могъ бы отдать себ отчета, въ чемъ состоитъ мое несчастье, давно ли оно на меня обрушилось, не могъ бы даже сказать, какой теперь день недли и кто таковъ я самъ.

Наконецъ, явилась старуха съ племянницей,— голову послдней трудно было отличить отъ ея половой щетки. Он очень удивились, увидвъ меня передъ затопленнымъ каминомъ, Я сообщилъ имъ, что въ сосдней комнат спитъ мой дядя, пріхавшій сегодня ночью, и приказалъ имъ сдлать нкоторыя прибавленія къ завтраку. Пока он передвигали мебель и подымали пыль столбомъ, я умылся, одлся, и въ какомъ-то полудремотномъ состояніи очутился опять передъ каминомъ, ожидая появленія къ завтраку его. Черезъ нсколько времени дверь его комнаты отворилась, и онъ вошелъ, я не могъ заставить себя взглянуть на него: при дневномъ освщеніи онъ показался мн еще хуже.

— Я не знаю даже, какимъ именемъ мн васъ звать,— сказалъ я, когда онъ услся за столъ.— Я объявилъ прислуг, что вы мой дядя.

— Отлично, милый мальчикъ, зови меня дядей.

— Во время своего пребыванія на корабл вы вдь приняли какое-нибудь имя?

— Да, милый мальчикъ, я назвалъ себя Провисомъ.

— Вы намрены сохранить эту фамилію?

— Да, милый мальчикъ, она ничмъ не хуже другихъ, но, разумется, если другая теб больше нравится, я готовъ ее перемнить на другую.

— А какъ ваше настоящее имя?— спросилъ я шепотомъ.

— Мегвичъ,— отвтилъ онъ также шепотомъ,— а крестное имя Авель.

— Къ чему васъ съ дтства предназначали?

— Мн предназначалось быть негодяемъ, милый мальчикъ,— отвчалъ онъ совершенно серьезно и выговорилъ слово негодяй такъ, какъ будто оно обозначало какую-нибудь профессію.

— Когда вы пришли въ Темпль вчера вечеромъ…— началъ было я, и вдругъ остановился, удивленный тмъ, что это случилось только вчера, мн казалось, это было Богъ всть какъ давно.

— Такъ что же, мой милый?

— Когда вы вчера пришли въ Темпль и просили привратника показать вамъ дорогу сюда, былъ кто-нибудь съ вами?

— Со мной? Нтъ, никого не было, милый мальчикъ.

— Но въ ворота вошелъ еще кто-нибудь вслдъ за вами?

— Я не обратилъ вниманія,— произнесъ онъ съ нкоторымъ сомнніемъ,— такъ какъ никого изъ проживающихъ здсь не знаю. Кажется, кто-то вошелъ со мною.

— Знаютъ ли, что вы въ Лондон?

— Надюсь что нтъ,— отвчалъ онъ, проводя пальцемъ вокругъ шеи.

Отъ этого жеста меня бросило въ жаръ и въ ознобъ.

— Въ прежнее время вы были извстны въ Лондон?

— Меня здсь мало знали, я больше бывалъ въ провинціи.

— А васъ… въ Лондон… судили?

Онъ спросилъ съ лукавымъ взглядомъ:

— Который разъ?

— Послдній?

Онъ утвердительно кивнулъ головой.

— Да, въ Лондон. Тогда-то я и познакомился съ Джаггерсомъ. Онъ былъ за меня.

У меня чесался языкъ спросить, за что его судили, но онъ взялъ со стола ножъ и, описавъ имъ въ воздух кругъ, набросился на завтракъ, говоря:

— Что бы я ни сдлалъ, съ меня взыскано, и мы квиты.

Онъ лъ съ такою жадностью, что противно было смотрть, и во всхъ его пріемахъ было что-то грубое, неловкое, алчное. Съ тхъ поръ, какъ я въ первый разъ видлъ его за дой, тогда, на болот, у него выпало нсколько зубовъ, когда теперь онъ чавкалъ, склонивъ голову на бокъ и перекидывая пищу во рту, чтобы жевать ее тми зубами, которые были покрпче, онъ мн ужасно напоминалъ старую голодную собаку.

Если бъ у меня былъ хоть какой-нибудь аппетитъ, когда я садился за столъ, теперь, разумется, онъ у меня пропалъ бы, я сидлъ, съ отвращеніемъ отвернувшись отъ своего ужаснаго сосда и мрачно потупивъ глаза на скатерть.

— Я большой обжора, милый мальчикъ,— сказалъ онъ по окончаніи завтрака въ вид извиненія.— Я всегда былъ такой, если бы я лъ поменьше, мн было бы куда легче. Вотъ и безъ трубочки тоже не могу обойтись. Когда я въ первый разъ нанялся въ пастухи на томъ краю свта, я бы самъ превратился отъ тоски въ полоумнаго барана, если бы со мною не было трубки.

Съ этими словами онъ всталъ изъ-за стола и, запустивъ руку въ боковой карманъ своего гороховаго сюртука, вынулъ оттуда коротенькую прокопченную дымомъ трубку и пригоршню дешеваго табаку, такъ называемаго негритянскаго. Набивъ трубку, онъ высыпалъ оставшійся табакъ назадъ въ карманъ, точно въ ящикъ, вытащилъ щипцами изъ огня горящій уголь, раскурилъ трубку и, ставъ на ковр спиною къ камину, по своей любимой привычк схватилъ об мои руки въ свои.

— Такъ вотъ, джентльменъ, котораго я сдлалъ,— проговорилъ онъ, раскачивая свои руки вверхъ и внизъ и попыхивая трубкой.— Настоящій джентльменъ, первый сортъ. Если бы ты зналъ, какое для меня удовольствіе смотрть на тебя, Пипъ! Всю жизнь стоялъ бы и смотрлъ бы на тебя, милый мальчикъ, больше мн ничего не надо.

При первой возможности я высвободилъ свои руки. Теперь мое положеніе стало понемногу мн выясняться. Слыша этотъ грубый голосъ, видя передъ собою эту изборожденную шрамами лысую голову съ клочками сдыхъ волосъ на вискахъ, я сталъ понимать, къ кому я прикованъ и какъ крпко прикованъ.’

— Не хочу я, чтобы мой джентльменъ ходилъ пшкомъ по грязнымъ улицамъ. На его сапогахъ не должно быть грязи. Мой джентльменъ, Пипъ, долженъ завести лошадей, у него должны быть и верховыя, и упряжныя, для него самого и для прислуги. Колонисты держатъ лошадей,— и еще какихъ: чистокровныхъ!— а чтобъ у моего лондонскаго джентльмена ихъ не было? Какъ же, держи карманъ! Мы покажемъ имъ себя, Пипъ, не такъ ли, дружище?

Онъ вынулъ изъ кармана огромный туго набитый бумажникъ и бросилъ его на столъ.

— Тутъ есть на что покутить, мой милый мальчикъ. Это все твое. Все, что я имю, все твое. Не бойся,— трать, тамъ, откуда это пришло, осталось еще куда больше. Я вернулся въ Старый Свтъ собственно затмъ, чтобъ посмотрть, какъ мой джентльменъ станетъ по джентльменски тратить эти денежки. То-то мн будетъ радость, когда я это увижу! Вотъ ужъ, можно сказать, получу полное удовольствіе. Ахъ, раздуй васъ всхъ горой!— вскричалъ онъ, оглядываясь вокругъ и громко прищелкнувъ пальцами,— раздуй васъ всхъ, начиная отъ судьи въ парик и кончая колонистомъ, пускавшимъ мн пыль въ носъ! Я вамъ покажу такого джентльмена, который будетъ почище васъ всхъ, сложенныхъ вмст!

— Остановитесь, мн надо съ вами поговорить!— вскричалъ я, вн себя отъ страха и отвращенія.— Я хочу знать, что мн слдуетъ длать, чтобы предотвратить угрожающую вамъ опасность. Я долженъ знать, какъ долго вы намреваетесь здсь пробыть, какіе у васъ планы.

— Погоди, Пипъ,— сказалъ онъ, внезапно мняясь и принимая самый смиренный видъ.— Прежде всего вотъ что.— Тутъ онъ положилъ руку мн на плечо.— — Сейчасъ я забылся, выразился грубо, ужъ что правда, то правда, грубо, это врно. Пожалуйста, на первый разъ извини, больше не буду.

— Первое, о чемъ намъ надо поговорить,— прервалъ я чуть не плача,— какія предосторожности принять, чтобы васъ не узнали.

— Нтъ, погоди, милый мальчикъ,— продолжалъ онъ тмъ же тономъ.— Предосторожности — что? О нихъ ужъ потомъ, а первое — моя грубость. Проштрафился, нечего и говорить. Не даромъ я столько лтъ растилъ джентльмена, о! я знаю, какое съ нимъ нужно обращеніе. Слушай, Пипъ, конечно, я ляпнулъ неделикатное словцо, мужицкое, грубое, но, пожалуйста, не гнвайся, милый мальчикъ, ужъ пожалуйста!

Мрачный комизмъ этихъ извиненій заставилъ меня злобно расхохотаться, и я съ раздраженіемъ отвчалъ:

— Хорошо, хорошо, но ради Бога перестаньте твердить сто разъ одно и то же.

— Ты только помни, мой милый: я не за тмъ притащился въ такую даль, чтобы вести себя здсь, какъ неотесанный мужланъ. Теперь можешь продолжать, милый мальчикъ, о чемъ, бишь, ты говорилъ?

— Какъ предотвратить опасность, которая вамъ угрожаетъ?

— Милый мальчикъ, опасность вовсе не такъ велика, чтобъ стоило о ней безпокоиться. Пока на меня не донесутъ, и вовсе нтъ никакой опасности. Джаггерсъ, Веммикъ да ты,— вотъ вс, кому извстно. Кто жъ станетъ доносить?

— Разв нтъ такихъ лицъ, которыя могутъ васъ признать на улиц?

— Ну, ихъ-то немного. Я вдь не намреваюсь публиковать въ газетахъ, что въ Англію прибылъ Авель Мегвичъ, изъ Ботани-Бея. Много лтъ прошло съ тхъ поръ, да кому польза уличать меня? И вотъ еще что я скажу теб, Пипъ: если бы опасность была въ пятьдесятъ разъ больше, я все-таки пріхалъ бы повидать тебя. Такъ вотъ какъ, Пипъ. Заруби это себ на носу.

— А надолго ли вы сюда пріхали?

— Надолго ли?

Онъ вынулъ трубку и посмотрлъ на меня, разинувъ ротъ.

— Да я совсмъ не собираюсь отсюда узжать. Я пріхалъ навсегда,

— Гд же вы будете жить? Что мн съ вами длать? Какъ устроить васъ такъ, чтобъ вы были въ безопасности?

— Милый мальчикъ, за деньги можно достать парики, которые мняютъ человка до неузнаваемости. А накладныя бороды, а пудра, а очки, а всякіе костюмы? Да мало ли еще что! Удавались же такія превращенія многимъ прежде меня, а что удалось одинъ разъ, можетъ удасться и другой. А гд и какъ мн жить, это ужъ ты самъ ршай, мой милый.

— Сегодня вы очень легко относитесь къ этому вопросу, вчера вы придавали ему боле серьезное значеніе, вы клялись, что за свое возвращеніе рискуете поплатиться жизнью.

— Клянусь и теперь, что это такъ,— проговорилъ онъ, засовывая опять трубку въ ротъ.— Мн грозитъ смерть, смерть на вислиц, на площади, что неподалеку отсюда. Но что жъ изъ того? Дло сдлано, я здсь. Возвращаться назадъ теперь такъ же худо, какъ и оставаться здсь, даже, пожалуй, еще хуже. И кром того, Пипъ, я вдь вернулся потому, что много, много лтъ мечталъ о томъ, какъ я буду возл тебя. А опасность мн — тьфу! я старый воробей. Съ тхъ поръ, какъ оперился, я видалъ всякія ловушки, не боюсь никакихъ пугалъ, если за ними скрывается смерть — ладно, пусть пожалуетъ, я взгляну ей въ лицо и тогда поврю, но никакъ не раньше. Однако, довольно, дай-ка мн еще разокъ поглядть на моего джентльмена.

Опять онъ схватилъ мои руки въ свои, уставился на меня съ видомъ человка, любующагося принадлежащей ему вещью, и въ то же время продолжалъ съ наслажденіемъ сосать свою трубку.

Самое лучшее, что по моему мннію я могъ для него сдлать, такъ это пріискать неподалеку какое-нибудь тихое жилище, гд бы онъ могъ поселиться, пока Гербертъ вернется,— я ждалъ его прізда черезъ два, три дня. Въ томъ, что моего друга придется посвятить въ тайну, я нисколько не сомнвался: это было необходимо и неизбжно, не говоря ужъ о томъ облегченіи, которое я испыталъ бы, раздливъ съ нимъ мое горе. Но мистеру Провису (я ршилъ называть его такъ) никакъ нельзя было этого втолковать. Онъ уперся на томъ, что не согласится сдлать моего друга участникомъ тайны, пока не увидитъ его собственными глазами, и только въ томъ случа, если физіономія Герберта ему понравится, соизволитъ дать свое согласіе.

— Но и тогда, мой милый, мы сперва приведемъ его къ присяг,— заключилъ онъ, доставая изъ кармана маленькую засаленную Библію въ черномъ переплет съ мдными застежками.

Я не имю въ своемъ распоряженіи достаточно данныхъ, чтобы утверждать, что мой ужасный покровитель носилъ эту книгу съ собою лишь за тмъ, чтобы въ случа необходимости приводить людей къ присяг, знаю одно: никогда я не видлъ, чтобъ онъ длалъ изъ этой книги какое-нибудь иное употребленіе. Судя по виду книги, она была украдена изъ какого-нибудь судебнаго учрежденія, можетъ быть, благодаря тому, что Провису извстно было ея происхожденіе, и вмст съ тмъ въ силу той опытности, которую онъ самъ имлъ въ этомъ отношеніи, онъ непоколебимо врилъ въ могущество этой книги, считая ее чмъ-то врод юридическаго талисмана. Увидвъ ее въ первый разъ, я вспомнилъ, какъ, много лтъ тому назадъ, онъ заставилъ меня поклясться въ врности на кладбищ, и какъ вчера онъ разсказывалъ, что въ ссылк безпрестанно давалъ себ клятву привести въ исполненіе задуманный планъ.

Провисъ былъ одтъ въ матросское платье, и имлъ въ немъ такой видъ, что всякій, глядя на него, невольно могъ подумать: вотъ сейчасъ предложитъ купить по сходной цн контрабандныхъ сигаръ или попугая. Поэтому первымъ долгомъ я принялся съ нимъ обсуждать, какъ ему переодться. Онъ почему-то питалъ необыкновенное довріе къ чудодйственнымъ свойствамъ костюма, въ который входятъ короткіе панталоны съ чулками и башмаками, ему казалось, что, переодвшись въ нихъ, онъ станетъ неузнаваемъ, и онъ создалъ въ своемъ воображеніи одяніе, представлявшее нчто среднее между костюмами духовной особы и дантиста. Не малаго труда стоило мн уговорить его отказаться отъ этой зати. Было ршено, что онъ однется такъ, чтобы походить на зажиточнаго фермера, коротко острижетъ волосы и слегка напудрится. Наконецъ, такъ какъ ни старуха, ни племянница его еще не видли, то мы положили не показываться ему имъ на глаза, пока превращеніе не совершится.

Кажется, не сложная и не хитрая штука изобрсти вс эти предосторожности, однако при моемъ разстроенномъ, чтобы не сказать безумномъ, состояніи на обдумываніе ихъ ушло столько времени, что только въ третьемъ часу пополудни я могъ выбраться изъ дому. Во время моего отсутствія мой гость долженъ былъ сидть подъ замкомъ и ни подъ какимъ видомъ не отпирать дверей.

Я зналъ въ Эссэксъ-Стритъ очень приличный домъ съ меблированными квартирами, заднимъ фасадомъ онъ былъ обращенъ къ Темплю и находился въ такомъ близкомъ разстояніи отъ моего жилища, что оттуда можно бы было переговариваться со мною изъ окна въ окно. Прежде всего я отправился въ этотъ домъ, къ счастью, во второмъ этаж оказалась свободная квартира, и мн удалось нанять ее для моего дяди Провиса, потомъ я закупилъ въ лавкахъ все, что было нужно для его туалета, и, покончивъ съ этими хлопотами, завернулъ въ Литль-Бритенъ уже по своему личному длу. Мистеръ Джагтерсъ сидлъ за письменнымъ столомъ, когда я вошелъ, но, увидвъ меня, тотчасъ же всталъ и подошелъ къ камину.

— Ну, Пипъ,— проговорилъ онъ,— держите ухо востро.

— Буду стараться, сэръ,— отвчалъ я (Идя къ нему, я обдумалъ, какъ мн вести съ нимъ разговоръ).

— Не скомпрометируйте ни себя, ни другихъ, продолжалъ мистеръ Джаггерсъ.— Ни другихъ — понимаете? Не говорите мн ни о чемъ, мн ничего не нужно знать, я не любопытенъ.

Разумется, я понялъ, что мистеру Джаггерсу извстно о прибытіи Мегвича.

— Мистеръ Джаггерсъ, я хотлъ бы только удостовриться, правда ли то, что мн сказали. Въ томъ, что это правда, я почти не сомнваюсь, но мн хотлось бы знать наврное.

— Позвольте, какъ вы выразились: мн сказали или меня извстили?— спросилъ мистеръ Джаггерсъ, не глядя на меня, а устремляя взоръ свой долу и склоняя голову на бокъ, съ такимъ видомъ, будто къ чему-нибудь прислушивался,— слово ‘сказали’ предполагаетъ устное сообщеніе, а вы, разумется, не могли имть словеснаго объясненія съ человкомъ, проживающимъ въ Новомъ Южномъ Валлис,

— Мистеръ Джаггерсъ, я долженъ былъ сказать: меня извстили.

— Хорошо-съ.

— Меня извстилъ нкто, по имени Авель Мегвичъ, что онъ тотъ благодтель, который столь долго оставался мн неизвстенъ.

— Да, вашъ благодтель именно названное лицо, проживающее въ Новомъ Южномъ Валлис.

— Онъ одинъ?

— Онъ одинъ.

— Сэръ, конечно я не такъ безразсуденъ, чтобы считать васъ отвтственнымъ за мои заблужденія и ошибки, но я всегда предполагалъ, что миссъ Гевишамъ это лицо.

— Вы сами согласны, Пипъ, что я не отвтственъ за ваши заблужденія и ошибки,— проговорилъ мистеръ Джаггерсъ, хладнокровно взглядывая ни меня и кусая указательный палецъ,

— Однако,— со стсненнымъ сердцемъ возразилъ я,— съ виду казалось такъ похоже…

— Не было ршительно ничего похожаго на юридическую улику, Пипъ,— прервалъ меня мистеръ Джаггерсъ, качая головой и подбирая фалды фрака.— Никогда не стройте заключеній на основаніи однхъ догадокъ, не имя подъ руками фактическихъ доказательствъ,— совтую вамъ всегда держаться этого золотого правила.

— Больше мн не о чемъ говорить,— проговорилъ я со вздохомъ, посл нкотораго молчанія.— Я удостоврился въ справедливости полученнаго мною извстія, теперь нтъ больше мста сомнніямъ.

— Итакъ, Мегвичъ изъ Новаго Южнаго Валлиса, наконецъ, намъ открылся,— продолжалъ мистеръ Джаггерсъ, какъ ни въ чемъ не бывало.— Теперь вы видите, Пипъ, съ какой неуклонностью я держался фактической почвы при всхъ сношеніяхъ съ вами. Я не позволилъ себ ни на пядь уклониться въ сторону отъ фактовъ, не такъ ли?

— Да, сэръ.

— Когда Мегвичъ изъ Новаго Южнаго Валлиса въ первый разъ писалъ мн изъ Новаго Южнаго Валлиса, я тогда же предупредилъ его, чтобы онъ не ждалъ отъ меня ни малйшаго отступленія отъ строго-фактической почвы. Кром того, я сдлалъ ему еще одно предупрежденіе. Мн показалось, что въ его письм былъ какой-то неясный намекъ на надежду въ далекомъ будущемъ увидться съ вами здсь, въ Англіи. Я предупредилъ его, что объ этомъ не хочу больше слышать, что получить прощеніе ему невозможно, такъ какъ онъ сосланъ на всю жизнь, что появленіе его въ Англіи будетъ уголовнымъ преступленіемъ, за которое по закону ему угрожаетъ высшая мра наказанія. Такое предостереженіе я послалъ Мегвичу въ Новый Южный Валлисъ,— заключилъ мистеръ Джаггерсъ, пристально смотря на меня,— и безъ сомннія, онъ принялъ его къ свднію.

— Безъ всякаго сомннія,— промолвилъ я.

— Веммикъ сообщилъ мн,— продолжалъ мистеръ Джаггерсъ, все еще пристально смотря на меня,— что онъ получилъ письмо изъ Портсмута отъ нкоего колониста по фамиліи, какъ бишь,— Парвиса…

— Провиса,— подсказалъ я,

— Благодарю васъ. Да, отъ Провиса. Онъ получилъ письмо изъ Портсмута отъ колониста по фамиліи Провиса, который освдомлялся о вашемъ адрес для Мегвича. Веммикъ, на сколько мн извстно, послалъ этому Провису вашъ адресъ со слдующей же почтой. Вроятно отъ этого Провиса вы и получили извстіе о Мегвич, находящемся въ Новомъ Южномъ Валлис?

— Да, я получилъ извстіе о немъ отъ Провиса,— отвчалъ я.

— До свиданія, Пипъ,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ, протягивая мн руку. — Весьма радъ былъ увидться съ вами. Когда будете писать Мегвичу въ Новый Южный Валлисъ или сноситься съ нимъ черезъ Провиса, пожалуйста, передайте ему, что подробный отчетъ и вс росписки по нашимъ обширнымъ счетамъ съ нимъ будутъ присланы вамъ вмст съ остающейся суммой,— такъ какъ при баланс еще имется въ остатк нкоторая сумма. До свиданія, Пипъ.

Мы пожали другъ другу руки. Онъ не сводилъ съ меня глазъ, пока могъ меня видть, даже подходя къ дверямъ, я чувствовалъ на себ его пристальный взглядъ, и мн чудилось, что отвратительные слпки на полк силятся раскрыть глаза и закричать во всю глотку: ‘Каковъ человкъ, а?’

Веммика не было на его обычномъ мст, да если бы онъ и былъ, онъ не могъ бы ничего для меня сдлать. Отъ Джаггерса я отправился прямо къ себ въ Темпль и засталъ своего гостя преспокойно распивающимъ грогъ и сосущимъ свою носогрйку.

На слдующій день были принесены заказанныя мною платья, и онъ въ нихъ облекся. Но, что бы онъ на себя ни надвалъ, все шло къ нему, какъ къ коров сдло, во всякомъ новомъ одяніи онъ былъ еще хуже, чмъ въ прежнемъ, по крайней мр такъ мн казалось. На мой взглядъ въ немъ было что-то такое, что разбивало въ дребезги вс попытки придать ему мало-мальски сносный видъ. Чмъ лучше я его наряжалъ, тмъ ясне въ немъ проглядывалъ бглый каторжникъ съ болота. По всей вроятности дйствіе, производимое имъ на мое разстроенное воображеніе, объяснялось отчасти тмъ, что съ теченіемъ времени въ моей памяти мало-помалу воскресало его давно забытое лицо, его походка и манеры, но мн казалось,— нтъ, я былъ увренъ, что онъ волочитъ одну ногу, какъ будто на ней еще виситъ тяжелая колодка, я былъ увренъ, что каторжникъ сидитъ въ немъ въ каждой капл его крови.

Одинокая жизнь въ пастушеской хижин оставила на немъ неизгладимый отпечатокъ одичалости, котораго никакимъ переодваньемъ нельзя бы скрыть, прибавьте къ этому еще глубокіе слды предшествующей позорной жизни и въ довершеніе всего сознаніе, что онъ долженъ прятаться и заметать свои слды, какъ зврь на травл. Во всхъ его движеніяхъ, когда онъ стоялъ, сидлъ, лъ, пилъ или, робко согнувшись и приподнявъ плечи, задумчиво прохаживался по комнат, когда онъ вынималъ изъ кармана огромный складной ножъ съ роговой ручкой и, вытеревъ его о колно, принимался рзать кушанье, когда онъ подносилъ къ губамъ легкіе стаканы и рюмки съ такимъ усиліемъ, словно это были тяжелые ковши, когда онъ, отрзавъ огромный ломоть хлба, вымазывалъ имъ съ тарелки послднія капли подливки, словно желая състь до-чиста казенную порцію, потомъ вытиралъ о тотъ же хлбъ кончики пальцевъ и наконецъ его съдалъ,— во всхъ этихъ и въ тысяч другихъ случаевъ ежеминутно передо мною являлся арестантъ, каторжникъ, ссыльный, словомъ — человкъ, сидвшій въ невол.

Пустить въ дло пудру было тоже его собственной мыслью, и я согласился на пудру, настоявъ на томъ, чтобы онъ отказался отъ короткихъ панталонъ. Но не преувеличу, если скажу, что на его физіономіи пудра производила такой же эффектъ, какъ румяна на лиц покойника,— такъ ужасно выдлялись на легкомъ сло притираній вс т изъяны, которые мы хотли скрыть, и еще рзче бросались въ глаза. Посл перваго же опыта мы отказались отъ пудры, его волосы были оставлены такими сдыми, какъ были, только ихъ выстригли подъ гребенку.

Никакими словами нельзя передать, сколько мученій доставило мн сознаніе, что ужасная тайна, носителемъ которой являлся этотъ человкъ, все еще мн неизвстна. Когда, бывало, по вечерамъ онъ засыпалъ въ глубокомъ кресл, стиснувъ его ручки своими жилистыми лапами и уронивъ на грудь изборожденную глубокими морщинами лысую голову, я начиналъ ломать себ голову надъ вопросомъ, какое злое дло онъ совершилъ. Устремивъ на него пристальный взглядъ, я мысленно перебиралъ и прикидывалъ къ нему вс преступленія Ньюгетскаго календаря, и на меня наконецъ нападалъ такой ужасъ, что я вскакивалъ съ мста, съ твердой ршимостью бжать отъ него хоть на край свта. Мое отвращеніе къ нему усиливалось съ каждымъ часомъ, и думаю, что въ одну изъ такихъ мучительныхъ минутъ я поддался бы тому могучему побужденію, которое отталкивало меня отъ него и убжалъ бы, покинувъ его на произволъ судьбы, несмотря на все, чмъ я ему былъ обязанъ, несмотря на опасность, которая ему угрожала, если бы меня не. поддерживала надежда на скорый пріздъ Герберта. Однажды ночью я дйствительно всталъ съ постели и началъ было поспшно одваться въ свое самое худшее платье, ршивъ оставить моему благодтелю все, что у меня было, а самому поступить въ солдаты и ухать въ Индію.

Если бы мн пришлось проводить эти безконечно длинные вечера въ моей уединенной квартир съ глазу на глазъ съ привидніемъ, при завываніяхъ втра и шум неумолкаемаго дождя, я думаю, мн и въ половину не было бы такъ страшно. Привидніе по крайней мр нельзя было схватить и повсить изъ-за меня, а съ нимъ могло и это случиться, эта мысль повергала меня въ ужасъ, служила однимъ изъ главныхъ источниковъ моихъ мученій.

Когда онъ не спалъ, то вынималъ изъ кармана истрепанныя карты, раскладывалъ какой-то сложный пасьянсъ (этого пасьянса я ни прежде ни посл не видлъ) и каждый разъ, какъ онъ выходилъ, длалъ на стол отмтку своимъ складнымъ ножомъ. Или, если карты не являлись на сцену, просилъ меня почитать ‘изъ иностранной книжки’. Онъ не понималъ ни слова изъ того, что я читалъ, но становился у камина и смотрлъ на меня съ миной содержателя музея рдкостей, показывающаго публик какое-нибудь необыкновенное диво. Взглядывая изрдка на него сквозь пальцы руки, которой я прикрывалъ лицо, я видлъ, какъ онъ обращался съ разными жестами къ столамъ и стульямъ, приглашая ихъ обратить вниманіе на мое искусство. Легендарный ученый, преслдуемый уродливымъ созданіемъ, которое онъ въ своемъ нечестіи вздумалъ сотворить, наврное не былъ несчастне меня, когда меня преслдовалъ тотъ, кто меня создалъ, а меня отъ него отталкивало тмъ сильне, чмъ больше онъ мною восхищался, чмъ больше въ меня влюблялся.

Я замчаю, что разсказываю о нашей совмстной жизни въ такомъ тон, точно мы прожили вдвоемъ цлый годъ, на самомъ же дл прошло всего дней пять. Каждую минуту я ожидалъ Герберта и не ршался выходить изъ дому, только въ темные вечера я выводилъ Провиса подышать чистымъ воздухомъ.

Наконецъ, однажды вечеромъ, доведенный до полнаго изнеможенія ночной безсонницей, перемежающейся страшными сновидніями, я задремалъ въ кресл. Вдругъ меня разбудили знакомые шаги на лстниц. Провисъ, который тоже спалъ, услышавъ шумъ, моментально вскочилъ, и я увидлъ, какъ складной ножъ блеснулъ въ его рук.

— Успокойтесь, это Гербертъ!— вскричалъ я, и въ ту же минуту въ комнату ворвался Гербертъ, внося съ собою струю свжести и веселья посл своего путешествія по Франціи.

— Милый Гендель! Здравствуй, здравствуй и еще разъ здравствуй! Мн кажется, что цлый годъ прошелъ съ тхъ поръ, какъ я тебя покинулъ. Да должно быть такъ и было въ дйствительности, потому что ты усплъ похудть и поблднть. Что съ тобой, Гендель, мой… Ахъ, извините!

Онъ умолкъ и выпустилъ мою руку, замтивъ Провиса. Провисъ, разглядывавшій его съ жаднымъ вниманіемъ, медленно спустилъ ножъ въ одинъ изъ своихъ кармановъ и принялся шарить въ другомъ.

Гербертъ стоялъ выпучивъ глаза и ничего не понимая. Я наглухо заперъ двери и сказалъ:

— Мой милый другъ, случились странныя вещи. Это… мой гость.

— Все л’акъ нельзя лучше, милый мальчикъ,— перебилъ меня Провисъ, выступая впередъ съ маленькой черной Библіей въ рукахъ и, обратившись къ Герберту, сказалъ:

— Возьмите ее въ правую руку. Да поразитъ васъ Господь Богъ внезапной смертью, если вы какъ-нибудь проговоритесь. Поцлуйте.

— Сдлай то, о чемъ онъ проситъ,— сказалъ я Герберту.

Гербертъ, смотрвшій на меня съ нкоторымъ безпокойствомъ и удивленіемъ, поцловалъ Библію. Провисъ крпко пожалъ ему руку, говоря:

— Помните, вы теперь связаны клятвой. И врьте моему слову, Пипъ и изъ васъ тоже сдлаетъ джентльмена!

Глава XLI.

Я не въ силахъ описать изумленіе и безпокойство Герберта, когда, усадивъ его рядомъ съ нами у камина, я повдалъ ему тайну. Скажу только, что я видлъ на его лиц отраженіе моихъ собственныхъ чувствъ и даже того отвращенія, съ какимъ я относился къ своему благодтелю.

Если бы не существовало другихъ причинъ, раздлявшихъ насъ съ этимъ человкомъ, довольно было одного его ликованія при моемъ разсказ, чтобы создать между имъ и нами непроходимую пропасть. Ему и въ голову не приходило, что я могу быть недоволенъ своимъ положеніемъ, что какія-нибудь обстоятельства могутъ омрачать полноту моего счастія, за исключеніемъ, впрочемъ, того случая, когда онъ выказалъ себя ‘мужланомъ’ (объ этомъ случа онъ принялся твердить Герберту, лишь только я окончилъ свое повствованіе, и смертельно надолъ намъ обоимъ). Хвастая тмъ, что онъ сдлалъ изъ меня джентльмена и пріхалъ посмотрть, какъ на его денежки я буду поддерживать свое достоинство, онъ былъ искренно убжденъ, что я радуюсь вмст съ нимъ и что такая перспектива одинаково пріятна намъ обоимъ, въ томъ же, что я горжусь участью, выпавшей мн на долю, онъ конечно и не думалъ сомнваться.

— Такъ вотъ видите ли, товарищъ Пипа,— говорилъ онъ Герберту въ заключеніе,— я хорошо знаю, что я разъ забылся на минутку, показалъ себя невжей. Я тогда же сказалъ Пипу: знаю, что велъ себя, какъ настоящій мужланъ. Только будьте ужъ покойны, не даромъ я сдлалъ Пипа джентльменомъ и пообщался, что Пипъ изъ васъ сдлаетъ джентльмена, понимаю, какъ мн вести себя при такихъ молодыхъ людяхъ, какъ вы. Милый мальчикъ, и вы, товарищъ Пипа, будьте уврены, что напередъ я буду держать себя въ узд. Съ той самой минуты, какъ показалъ свое невжество, и до настоящаго времени я держалъ себя въ узд, и общаю вамъ всегда держать.

Гербертъ произнесъ: ‘О, разумется’, но по его унылому и обезкураженному виду нельзя было заключить, чтобы это общаніе доставило ему большое утшеніе.

Все время, пока Провисъ былъ съ нами, мы сидли какъ на иголкахъ, а онъ какъ нарочно не уходилъ до поздней ночи, ему очевидно не хотлось оставить насъ вдвоемъ,— ревновалъ онъ меня къ Герберту, что ли! Былъ уже первый часъ, когда я отвелъ его въ Эссексъ-Стритъ и распростился съ нимъ на порог его квартиры.

Увидвъ, какъ за нимъ захлопнулась дверь, я, въ первый разъ посл того, какъ онъ ко мн явился, вздохнулъ съ облегченіемъ.

Непріятная встрча съ подозрительнымъ человкомъ на лстниц все не выходила у меня изъ головы, поэтому, когда по вечерамъ я выводилъ своего гостя на прогулку или возвращался съ нимъ назадъ, я всякій разъ тревожно озирался вокругъ, и теперь я сдлалъ то же.

Въ большомъ город трудно отдлаться отъ подозрнія, что за тобою слдятъ, если знаешь, что теб можетъ угрожать эта опасность, но положительно утверждать, что за мною кто-нибудь слдитъ, я не имлъ никакихъ основаній: изъ рдкихъ прохожихъ, какіе съ нами встрчались, повидимому, никто не обращалъ на насъ ни малйшаго вниманія, каждый былъ занятъ своимъ дломъ и шелъ своей дорогой, когда же я возвращался назадъ въ Темпль, улица была совершенно пуста. Никто не вышелъ вслдъ за нами изъ воротъ Темпля, никто не вошелъ теперь со мною. Миновавъ фонтанъ, я бросилъ взглядъ на квартиру Провиса,— его окна свтились яснымъ покойнымъ свтомъ,

Прежде чмъ войти къ себ на лстницу, я нсколько мгновеній прислушивался: во всемъ Гарденъ-Корт была такая же мертвая тишина, какъ и въ дом.

Герберть бросился мн навстрчу и крпко обнялъ меня, теперь только я вполн оцнилъ, какое это счастье имть друга. Онъ сказалъ мн нсколько сочувственныхъ ободрительныхъ словъ, усадилъ меня, и мы приступили къ обсужденію важнаго вопроса: что длать?

Стулъ, на которомъ сидлъ Провисъ, стоялъ на томъ же мст, гд онъ его оставилъ,— у мистера Провиса была на все своя особенная манера: онъ не могъ посидть спокойно, все вертлся, то ему былъ нуженъ табакъ, то трубка, то карты, то ножъ да мало ли еще что!— итакъ, говорю я, стулъ его оставался на прежнемъ мст. Гербертъ въ разсянности слъ было на него, но въ ту же минуту вскочилъ, оттолкнулъ его прочь и переслъ на другой. Посл этого ему не было надобности говорить, что онъ чувствовалъ отвращеніе къ моему покровителю, да и мн не нужно было признаваться въ своемъ отвращеніи: мы безъ словъ поняли другъ друга.

— Что же длать, что длать?— сказалъ я Герберту, когда онъ наконецъ услся рядомъ со мною на другомъ стул.

— Милый, бдный Гендель!— проговорилъ онъ, схватившись за голову.— Я не въ состояніи ни о чемъ думать, я слишкомъ пораженъ.

— То же было Со мной первое время, какъ на меня обрушился этотъ ударъ. Однако нужно же что нибудь предпринять: у него на ум теперь лошади, экипажи и другія безумныя траты, нужно же какъ нибудь его остановить.

— Ты считаешь невозможнымъ принимать…

— Самъ посуди, могу ли я?— вырвалось у меня.— Подумай о немъ, взгляни на него!

Мы оба вздрогнули отъ отвращенія.

— Одно меня страшитъ, Гербертъ: онъ ко мн привязанъ, сильно привязанъ. Какая иронія судьбы!

— Милый, бдный Гендель,— повторилъ Гербертъ.

— Допустимъ даже, что съ этихъ поръ я больше не возьму у него ни гроша, подумай, сколькимъ я уже ему обязанъ!— продолжалъ я.— Кром того: у меня крупные долги, очень крупные для человка, у котораго въ будущемъ нтъ большихъ надеждъ. Ни къ одной профессіи я не подготовленъ, ни на что не годенъ…

— Вотъ пустяки!— возразилъ Гендель.— Ни на что не годенъ! Какъ ты можешь говорить такія вещи.

— На что же я гожусь? Разв пойти въ солдаты,— вотъ одно, что мн по плечу. И вроятно я былъ бы уже солдатомъ, но мн хотлось предварительно посовтоваться съ тобой, моимъ лучшимъ другомъ.

Разумется, тутъ я растрогался, разумется, Гербертъ представился, будто этого не замчаетъ, и только крпко стиснулъ мн руку.

— Нтъ, милый Гендель, ужъ солдатчина-то во всякомъ случа не годится,— говорилъ онъ, спустя мгновеніе.— Отказываясь отъ его покровительства и отъ его милостей, ты наврное питаешь надежду расплатиться съ нимъ когда-нибудь за все, что ты отъ него получилъ. Разъ ты поступишь въ солдаты, что станется съ этой надеждой? Да и помимо того, твой проектъ — нелпость. Теб несравненно лучше будетъ у Клерикера. Знай, что я скоро буду его компаньономъ, дло идетъ къ тому.

Бдный юноша ни мало не подозрвалъ, чьими деньгами создана его карьера!

— Но въ этомъ вопрос есть и другая сторона,— продолжалъ Гербертъ.— Онъ — человкъ невжественный и вмст съ тмъ ршительный, онъ долго лелялъ въ душ одинъ планъ, сосредоточилъ на немъ вс свои помыслы… Мн кажется еще, можетъ быть я и ошибаюсь, что нравъ у него необузданный, жестокій.

— О, у меня есть на то доказательства! Слушай, я разскажу теб, чему я былъ очевидцемъ.

Тутъ я описалъ стычку его на болот съ другимъ каторжникомъ, о которой не упомянулъ, когда разсказывалъ о своей встрч съ Провисомъ.

— Вотъ и сопоставь-ка все это! Онъ съ опасностью жизни является сюда, чтобы осуществить свою ide fixe, и въ ту самую минуту, когда онъ почти у цли, къ которой такъ давно стремился, для которой такъ много трудился, ты выхватываешь у него изъ подъ ногъ почву, разрушаешь его завтныя мечты, не даешь ему насладиться тмъ, что онъ пріобрлъ такой дорогой цной. Разв ты не видишь, на что онъ можетъ ршиться въ своемъ отчаяніи?

— Вижу, Гербертъ, вижу. Съ того дня, какъ онъ пріхалъ, эта мысль преслдуетъ меня, какъ кошмаръ. Онъ можетъ отдать себя въ руки полиціи,— это ясно, какъ день.

— И поврь, своимъ поступленіемъ въ солдаты ты накличешь эту бду. Пока онъ находится въ Англіи, онъ держитъ этимъ тебя въ рукахъ: если ты его покинешь, онъ непремнно ршится на этотъ отчаянный поступокъ.

Эта самая мысль тяготила меня со времени моего перваго свиданія съ нимъ, когда она приходила мн въ голову, я начиналъ смотрть на себя, какъ на его убійцу. Въ ужас вскочилъ я со стула и забгалъ по комнат.

Я отвтилъ Герберту, что даже въ томъ случа, если Провисъ не самъ себя выдастъ, а его выслдятъ и арестуютъ, я все-таки буду въ отчаяніи, такъ какъ причиной катастрофы буду все-таки я, хотя она произойдетъ и не по моей вин.

— Да, если это случится, я буду чувствовать себя страшно несчастнымъ,— заключилъ я,— хоть я несчастенъ и теперь, когда онъ на свобод, когда онъ возл меня. Ахъ, лучше бы мн всю жизнь остаться работникомъ на кузниц Джо, чмъ переживать такія минуты!

Но, какъ бы тамъ ни было, а вопросъ: что длать? все еще не былъ ршенъ.

— Увезти его изъ Англіи — вотъ первое, вотъ главное, что надо сдлать,— сказалъ Гербертъ.— Если ты согласишься сопровождать его, его легко можно будетъ уговорить ухать.

— Но, куда бы я его ни завезъ, я не въ силахъ буду помшать его возвращенію, если онъ захочетъ вернуться.

— Мой милый Гендель, разв ты не видишь, что здсь, гд до Ньюгета рукой подать, гораздо больше шансовъ, что онъ ршится себя выдать, узнавъ, какіе планы у тебя на ум! Чтобы заставить его ухать, можно будетъ напугать его этимъ другимъ каторжникомъ или воспользоваться какимъ-нибудь фактомъ изъ его жизни.

— Да, вотъ еще и это!— воскликнулъ я, останавливаясь передъ Гербертомъ и протягивая къ нему руки, точно въ нихъ я держалъ свое безнадежное положеніе.— Вотъ еще и это: его жизнь мн совершенно неизвстна. Я чуть не сходилъ съ ума, сидя здсь по вечерамъ и видя передъ собою человка, съ которымъ такъ тсно меня связала судьба и котораго, между тмъ, я совсмъ не знаю,— вдь я ровно ничего о немъ не знаю, кром того, что этотъ жалкій отверженецъ въ теченіе двухъ дней держалъ меня въ смертельномъ страх, когда я былъ ребенкомъ,

Гербертъ взялъ меня подъ руку и началъ медленно расхаживать со мною по комнат. Мы ходили, потупивъ глаза въ землю, можно было подумать, что мы внимательно изучаемъ рисунокъ ковра.

— Гендель,— сказалъ онъ, внезапно останавливаясь,— ты вполн увренъ, что не можешь дальше пользоваться его щедротами?

— Вполн увренъ. Конечно, и ты ршилъ бы такъ же, будь ты на моемъ мст.

— Ты окончательно убжденъ, что долженъ порвать съ нимъ прежнія отношенія?

— Гербертъ! можешь ли ты объ этомъ спрашивать!

— Но ты дорожишь и, разумется, обязанъ дорожить его жизнью, которую онъ ради тебя подвергъ опасности, и считаешь своимъ долгомъ удержать его отъ всякаго рискованнаго шага. Значитъ, нечего и думать о твоемъ освобожденіи, прежде чмъ ты не удалишь его изъ Англіи. Когда же ты его сплавишь, ради Господа Бога, выпутывайся поскоре самъ, и тогда ужъ сообща обсудимъ, за что теб приняться.

Посл этихъ словъ мы только пожали другъ другу руки и молча прошлись нсколько разъ по комнат, но какимъ утшеніемъ было для меня это дружеское пожатіе руки.

— Теперь, Гербертъ, на очереди стоитъ другой вопросъ: Какъ намъ быть, чтобы узнать его исторію? Я знаю только одинъ способъ,— прямо попрошу его разсказать намъ свою жизнь.

— Хорошо,— сказалъ Гербертъ.— Попроси его завтра же за завтракомъ. (Провисъ сказалъ на прощанье, что придетъ на другой день къ намъ завтракать.)

Остановившись на такомъ ршеніи, мы разошлись по своимъ комнатамъ. Всю ночь меня преслдовали страшныя сновиднія, въ которыхъ постоянно фигурировалъ онъ, мой мучитель, и я проснулся, нисколько не освженный сномъ, съ тмъ чтобы опять мучиться страхомъ, который днемъ никогда не покидалъ меня, страхомъ, что вотъ его схватятъ и арестуютъ.

Провисъ пришелъ въ назначенный часъ, вынулъ свой складной ножъ и принялся за ду. Онъ сообщилъ намъ кучу плановъ относительно своего джентльмена, который долженъ былъ немедленно ‘развернуться во всю’, какъ подобаетъ настоящему джентльмену, и настаивалъ, чтобъ я поскоре ‘тряхнулъ’ бумажникомъ, оставленнымъ въ моемъ распоряженіи. Онъ смотрлъ на мою темпльскую квартиру и на свою теперешнюю, какъ на временное мстопребываніе, и совтовалъ мн немедленно ‘присмотрть’ около Гайдъ-парка ‘этакія барскія хоромы’, гд бы не стыдно было жить джентльмену и гд нашлось бы мстечко и для него. Когда по окончаніи завтрака онъ вытиралъ ножъ о колно, я сказалъ безъ всякихъ предисловій:

— Вчера, посл вашего ухода, я разсказалъ моему пріятелю про баталію, которой мы были свидтелями тамъ, на болот, когда васъ нашли солдаты. Помните?

— Какъ не помнить!

— Намъ хотлось бы знать что-нибудь о томъ человк и о васъ, странно, что я до сихъ поръ такъ мало знаю о васъ обоихъ, и особенно это странно по отношенію къ вамъ. Вдь то, что я разсказалъ вчера — это все, что мн о васъ извстно, а не мшало бы знать намъ больше. Минута теперь самая удобная.

— Ладно,— проговорилъ Провисъ посл нкотораго размышленія.— Товарищъ Пипа, помните, что вы находитесь подъ присягой.

— Помню,— отвчалъ Гербертъ.

— Эта присяга относится ко всему, что вы сейчасъ услышите,— продолжалъ настаивать Провисъ.— Ко всему, понимаете ли?

— Понимаю.

— И помните: что бы я ни сдлалъ, я за все поплатился, все съ меня взыскано.

— Буду помнить.

Провисъ досталъ трубку и собирался уже ее набить, но, посмотрвъ на горсть табаку, которую вытащилъ изъ кармана, повидимому, пришелъ къ заключенію, что трубка можетъ помшать правильному теченію его повствованія, и высыпалъ табакъ обратно въ карманъ, а трубку засунулъ въ петлицу сюртука. Опершись руками о колни, онъ нсколько мгновеній насупившись смотрлъ на огонь, потомъ обернулся къ намъ и заговорилъ.

Глава XLII.

‘Милый мой мальчикъ и вы, товарищъ Пипа! Не буду разсказывать вамъ мою жизнь съ разными тамъ околичностями, словно сказку какую-нибудь или балладу. Ее можно умстить въ двухъ словахъ: изъ тюрьмы въ тюрьму, въ тюрьму и изъ тюрьмы,— коротко и ясно.

‘Такова была, почитай, вся моя жизнь до того дня, какъ меня увезли въ ссылку,— это случилось немного погодя посл того, какъ мы съ Пипомъ свели дружбу. Чего со мною ни длали,— только не вшали: запирали-то меня, словно серебряный сервизъ, возили-то меня съ мста на мсто, гоняли-то меня изъ одного города, да изъ другого, набивали колодки, стегали плетью, колотили, издвались. Гд я родился не вдаю, изъ своего дтства помню только, какъ я въ Эссекс воровалъ рпу для своего пропитанія. Потомъ помню, какъ какой-то человкъ, должно быть странствующій мдникъ, бжалъ отъ меня и унесъ съ собой жаровню съ огнемъ, а я остался одинъ и очень озябъ.

‘Я знаю, что меня^зовутъ Мегвичъ, а крестное мое имя Авель. Откуда я это узналъ? Да такъ же, какъ зналъ, что одну птицу зовутъ зябликомъ, другую воробьемъ, третью дроздомъ, могло статься, что все это враки, но только птицы, какъ оказалось, дйствительно такъ звались, значитъ, ршилъ я, и мое имя настоящее.

‘Не могу припомнить ни одной человческой души, которая взглянула бы ласково на маленькаго Авеля Мегвича,— правда, привлекательнаго-то въ немъ было мало: его пугались, его гнали прочь или сажали въ тюрьму. И столько разъ меня хватали и сажали, что я, можно сказать, и выросъ-то въ тюрьм.

‘Такимъ-то образомъ и вышло, что я прослылъ закоренлымъ, еще когда былъ крохотнымъ мальченкомъ-оборвышемъ, на котораго и смотрть-то нельзя было безъ жалости,— не то, чтобъ я глядлся въ зеркала, мн тогда не случалось бывать въ этакихъ домахъ, гд есть зеркала. Да, такъ и прозвали закоренлымъ: это вотъ закоренлый,— говорили въ тюрьм постителямъ, указывая на меня — этотъ парень изъ тюрьмы не выходитъ. И вс глазютъ на меня, а я на нихъ гляжу, нкоторые, бывало, пощупаютъ мн черепъ,— лучше бы пощупали мое пустое брюхо, нкоторые давали мн душеспасительныя книжки, которыхъ я прочесть не могъ, или говорили назиданія, которыхъ я не понималъ. И всегда-то толковали они про дьявола, но какого дьявола имъ было отъ меня нужно?! Долженъ же я былъ чмъ-нибудь набить свое брюхо, не такъ ли? Но, вижу, я чуть было опять не прорвался. Только, милый мальчикъ, и вы, Пиповъ товарищъ, не бойтесь: я не покажу себя невжей, я помню, какъ при васъ слдуетъ вести себя.

‘Такъ я и росъ, бродяжничая, попрошайничая, воруя, работая, когда наклюнется какая-нибудь работишка,— хотя это и не такъ часто бывало, какъ вы, быть можетъ, думаете, но только скажите, положа руку на сердце: вы сами охотно бы дали мн работу? Перебывалъ я браконьеромъ, чернорабочимъ, извозчикомъ, косаремъ, разносчикомъ, перепробовалъ всякія занятія, которыя даютъ мало, а труда требуютъ много, и вотъ незамтно какъ-то сталъ взрослымъ мужчиной. Солдатъ-дезертиръ, скрывавшійся у придорожнаго кабачка въ картофельной куч, куда зарывался до самаго подбородка, обучилъ меня читать, великанъ изъ ярмарочнаго балагана, получавшій отъ публики пенни за каждую свою подпись, научилъ меня писать. Теперь меня запирали уже не такъ часто, какъ прежде, но все же изъ-за меня перепадала иногда работа тюремнымъ замкамъ.

‘На Эпсомскихъ скачкахъ, лтъ этакъ двадцать тому назадъ, свелъ я знакомство съ однимъ человкомъ, которому проломилъ бы башку, какъ орховую скорлупку, вотъ этой кочергой, будь онъ сейчасъ тутъ передо мной. Настоящее его имя было Комписонъ¹, его то, мой милый, я и душилъ тогда въ канав, какъ ты разсказывалъ своему пріятелю вчера посл моего ухода.

‘Онъ корчилъ изъ себя джентльмена, Комписонъ то этотъ, онъ въ благородномъ пансіон получилъ образованіе, рчь у него была медовая, манеры барскія, по этой части онъ былъ большой ловкачъ, и собою тоже былъ не дуренъ. Я встртился съ нимъ впервые вечеромъ, наканун главныхъ скачекъ, на площади за ипподромомъ, въ одномъ барак, который былъ мн хорошо знакомъ! когда я вошелъ, онъ съ большой компаніей сидлъ за столомъ, хозяинъ — я его давно зналъ, онъ барышничалъ лошадьми,— подозвалъ его и сказалъ, указывая на меня: ‘Мн кажется, этотъ человкъ для васъ подойдетъ’.

‘Комписонъ внимательно оглядлъ меня, я тоже оглядлъ его: на немъ были часы съ цпочкой, перстень, золотая булавка, платье дорогое и съ иголочки.

‘— Судя по вашему виду, вамъ не везетъ въ жизни,— сказалъ мн Комписонъ.

‘— Мн никогда не везло, сударь. (Дйствительно, я тогда только что вышелъ изъ Кингстонской тюрьмы, гд отсиживалъ за бродяжничество: меня могли бы упечь туда и за что-нибудь худшее, но на этотъ разъ я кром бродяжничества ничмъ не провинился.)

‘— Счастье измнчиво,— проговорилъ Комписонъ,— быть можетъ, ваша судьба измнится къ лучшему.

‘— Надюсь,— сказалъ я.— Пора бы ужъ.

‘ — Что вы можете длать?— спросилъ Комписонъ.

‘— сть и пить,— отвчалъ я,— если вы поставите нужный матеріалъ.

‘Комписонъ засмялся, еще разъ окинулъ меня внимательнымъ взглядомъ, далъ мн пять шиллинговъ и назначилъ явиться завтра вечеромъ въ указанное мсто, на другой день я явился, куда слдовало, и Комписонъ взялъ меня къ себ въ помощники и компаньоны. Что же это были за дла у Комписона, въ которыхъ онъ взялъ меня въ участники? А дла эти были мошенничества, поддлки векселей и всякихъ подписей, сбытъ краденныхъ ассигнацій и все такое. Разставлять всякія ловушки, какія онъ могъ только выдумать, разставлять эти ловушки, не рискуя своей шкурой, загребая себ всю выгоду, а отвтственность сваливая на другихъ,— вотъ было дло Комписона. Въ немъ было столько же чувства, какъ въ желзной пил, онъ былъ холоденъ, какъ смерть, а уменъ, какъ дьяволъ, о которомъ мн столько натвердили благочестивые люди.

‘У Комписона былъ другой товарищъ, звали его Артуромъ: не думайте, что это было его крестное имя, это было только прозвище. У него была чахотка, онъ весь былъ кожа да кости. За нсколько лтъ передъ тмъ, они съ Комписономъ сварганили одно дурное дло, поживились около какой-то богатой леди и загребли кучу денегъ, но Комписонъ игралъ въ карты, держалъ большія пари и спустилъ все до чиста. Артуръ умиралъ въ нищет и на порог смерти терзался ужасными видніями, жена Комписона,— ужъ какъ же Комписонъ колотилъ ее! — жалла о немъ, какъ могла, но у Комписона не было жалости ни къ кому.

‘Примръ Артура могъ бы послужить мн предостереженіемъ, но я имъ не воспользовался, уврять васъ, что я былъ очень совстливъ, не стану,— что проку? Итакъ, я началъ помогать Комписону, но я былъ только жалкимъ орудіемъ въ его рукахъ. Артуръ жилъ на чердак, въ дом Комписона, этотъ домъ былъ неподалеку отъ Брентфорда. Комписонъ записывалъ аккуратно, сколько онъ ему долженъ за столъ и квартиру, чтобъ отработать, когда поправится. Но Артуръ очень скоро свелъ вс свои счеты. Однажды,— это было второй или третій разъ, что я его видлъ,— онъ въ самомъ ужасномъ вид ворвался поздно вечеромъ въ гостиную Комписона въ одномъ фланелевомъ халат, съ совершенно мокрыми волосами.

‘— Салли!— кричалъ онъ жен Комписона,— она теперь у меня наверху, и я никакъ не могу ее прогнать! Она вся въ бломъ съ блыми цвтами въ волосахъ: она страшно сердита, въ рукахъ у нея саванъ, она грозится надть его на меня въ пять часовъ утра.

Говоритъ ему Комписонъ:

— Глупецъ! разв ты не знаешь, что она еще жива! Да и какъ могла она очутиться наверху, когда не входила ни въ дверь, ни въ окно и по лстниц не проходила?

‘— Не знаю, какъ она тамъ очутилась,— отвчаетъ Артуръ, а самъ весь трясется отъ ужаса,— только она стоитъ въ углу въ ногахъ кровати страшно сердитая, а на томъ мст, гд должно быть ея разбитое сердце,— ты вдь его разбилъ,— на томъ самомъ мст капли крови.

‘Комписонъ на словахъ храбрился, а на дл былъ отчаянный трусъ.

‘— Отведи наверхъ этого выжившаго изъ ума дурака,— сказалъ онъ жен,— а ты, Мегвичъ, ей помоги.

‘Самъ же и не двинулся съ мста.

‘Мы съ женой Комписона уложили Артура въ постель, онъ сталъ еще хуже бредить.

‘— Да посмотрите же на нее!— кричалъ онъ.— Видите, какъ она потрясаетъ надо мною саваномъ? Взгляните ей въ глаза. Какъ ужасно видть ее сумасшедшей!

‘И потомъ какъ закричитъ:

‘— Ахъ! она накинетъ его на меня, и тогда все кончено. Отнимите отъ нея саванъ, отнимите.

‘И тутъ ухватился за насъ, заговариваетъ съ призракомъ, который ему мерещится, отвчаетъ ему,— такъ что и мн ужъ стало чудиться, будто я ее вижу.

‘Жена Комписона не въ первый уже разъ видла его припадки, она дала ему водки, чтобы онъ успокоился, и онъ началъ понемножку утихать.

‘— А! она ушла. За нею приходилъ тотъ, кто ее сторожитъ.

‘— Да,— отвчала жена Комписона.

‘— Сказали вы ему, чтобъ онъ заперъ ея комнату крпкимъ замкомъ и заложилъ засовомъ?

‘— Да, сказала.

‘— А велли вы отнять отъ нея это ужасное покрывало?

‘— Да, да, все сдлано.

‘— Вы добрая женщина,— говоритъ онъ, — пожалуйста не оставляйте меня. Благодарю васъ за все, что вы для меня сдлали.

‘Онъ успокоился, но когда время подошло къ пяти часамъ, вдругъ заметался, вскочилъ со страшнымъ воплемъ:

‘— Она опять здсь! Опять у нея въ рукахъ саванъ, она развертываетъ его, выходите изъ угла!.. Приближается къ постели. Держите меня, держите меня крпко, не давайте ей до меня дотронуться. А, промахнулась! Не давайте ей накинуть его мн на плечи, не давайте ей поднять меня и обернуть меня этой отвратительной тряпкой! Охъ, она меня подымаетъ, держите меня крпче!

‘Тутъ онъ вдругъ приподнялся и упалъ мертвый.

‘Комписонъ былъ доволенъ, что смерть ихъ развязала. Вскор мы съ нимъ принялись за дла. Хитрая бестія! Онъ прежде всего заставилъ меня присягнуть надъ моей собственной Библіей, вотъ надъ этой маленькой, черной книжкой, надъ которой присягнулъ твой товарищъ, мой милый мальчикъ.

‘Не стану разсказывать вамъ, какія предпріятія Комписонъ задумывалъ, а я обдлывалъ, такъ какъ для этого понадобилась бы недля времени. Скажу вамъ просто, мои милые: этотъ человкъ опуталъ меня такими стями, что сдлалъ меня своимъ рабомъ. Я вчно былъ у него въ долгу, вчно въ его рукахъ, вчно на него работалъ и подвергалъ себя опасности. Онъ былъ моложе меня, но хитре, учене, и не подъ силу было мн съ нимъ тягаться. Какъ разъ въ ту пору, мн круто приходилось съ моей хозяйкой. Да, о ней я еще не…’

Онъ съ замшательствомъ оглянулся вокругъ, какъ будто потерялъ мсто, на которомъ остановился въ книг своихъ воспоминаній, отвернулся къ камину, шире растопырилъ руки, снялъ было ихъ съ колнъ, но сейчасъ же положилъ ихъ на прежнее мсто.

‘— Впрочемъ, о ней тутъ не къ чему говорить,— вымолвилъ онъ наконецъ, еще разъ оглянувшись вокругъ.— Словомъ, время, прожитое мною съ Комписономъ, было самымъ тяжелымъ въ моей жизни, этимъ все сказано. Разсказывать ли вамъ, какъ меня одного таскали въ судъ за преступленія, которыя были совершены мною сообща съ Комписономъ?’

Я отвчалъ отрицательно.

‘— Ну, такъ запомните только, что меня судили и приговаривали. Да еще, въ продолженіе этихъ четырехъ или пяти лтъ, пока продолжалась наша совмстная работа, меня два, а не то три раза оставляли подъ подозрніемъ — уликъ было недостаточно. Наконецъ насъ обоихъ предали суду за уголовное преступленіе. Обвинялись мы въ томъ, что пустили въ обращеніе краденые банковые билеты, и кром того еще въ другихъ преступленіяхъ. Комписонъ и говоритъ мн: будемъ защищаться каждый порознь, никакого, дескать, сообщничества между нами нтъ. Сказано, сдлано. Этимъ совтомъ онъ и ограничился, а я былъ въ такой нищет, что распродалъ все, какое у меня было, платье, чтобы взять Джаггерса, только на плечахъ осталась кое-какая одежонка.

‘Когда насъ обоихъ посадили на скамью подсудимыхъ, я сейчасъ замтилъ, что Комписонъ со своими кудрявыми волосами, щегольской черной парой и блымъ платочкомъ казался настоящимъ джентльменомъ, а я рядомъ съ нимъ смотрлъ настоящимъ жуликомъ.

‘Прочли обвинительный актъ, вызвали свидтелей, тутъ я замтилъ, что обвиненіе тяжело ложилось на меня и очень мало затрагивало его. Какъ стали давать показанія, оказалось, что на сцен всегда былъ я: свидтели могли присягнуть, что именно со мною они расплачивались, что повидимому я былъ всему длу голова, и мн доставались вс барыши.

‘Когда наступилъ чередъ защитниковъ, тогда для меня еще ясне стало, какой планъ задумалъ Комписонъ, его адвокатъ говорилъ:

‘Милорды и джентльмены! здсь передъ вами рядомъ двое обвиняемыхъ, при взгляд на нихъ вы замчаете огромную разницу: одинъ гораздо моложе, хорошо воспитанъ, сообразно съ этимъ и будемъ къ нему относиться, другой, старшій, получилъ дурное воспитаніе — сообразно съ этимъ и поведемъ о немъ рчь. Младшій рдко, врне никогда, не былъ уличенъ въ такихъ длахъ, за которыя они посажены на скамью подсудимыхъ, на него только падало подозрніе, старшій попадался поминутно, противъ него вс улики. Если виновенъ одинъ изъ подсудимыхъ, можете ли вы сомнваться, который изъ двухъ? если виновны оба, можете ли сомнваться, чья вина больше? И пошелъ катать все въ томъ же род.

‘А ужъ какъ добрались до нашихъ репутацій, тутъ пошло и того лучше. Комписонъ учился въ благородномъ пансіон, его школьные товарищи занимали такіе-то и такіе-то важные посты, его видали въ такихъ-то и такихъ-то клубахъ и обществахъ, за нимъ не знали ничего предосудительнаго. А я? Судился я не въ первый уже разъ, и дорожка въ тюрьму и смирительный домъ была мн хорошо знакомы. Ну, настала наконецъ наша очередь говорить въ свою защиту. Комписонъ говоритъ, а самъ поминутно подноситъ къ глазамъ блый платочекъ,— какъ же! и стихи даже вставилъ въ свою рчь. Я же могъ только сказать: ‘Джентльмены! человкъ, что сидитъ рядомъ со мною, мерзавецъ, какихъ свтъ не производилъ’. И, что же вы думали? Когда дошло дло до постановленія приговора, такъ Комписона-то предлагали помиловать,— надо, дескать, принять въ разсчетъ его хорошую репутацію, дурное общество, въ которое онъ попалъ, и чистосердечіе, съ какимъ далъ вс показанія противъ меня. А для меня не нашлось другого слова, какъ: виновенъ.

‘ И, разумется, когда я сказалъ Комписону: ‘Погоди! дай срокъ, выйдемъ изъ суда, я теб всю рожу исколочу! ‘ такъ Комписонъ просилъ у судьи защиты, и поставили между нами двухъ приставовъ.

‘Ну и назначили Комписону семь лтъ, а меня закатали на цлыхъ четырнадцать, да притомъ еще судья пожаллъ его, потому что изъ него могъ бы выйти хорошій человкъ, а меня то ужъ гд же пожалть! во мн вс видли закоренлаго, неисправимаго преступника, который наврное худо кончитъ’.

Видно было, что сильное раздраженіе закипало въ груди Мегвича, но онъ подавилъ его страшнымъ усиліемъ воли, тяжело перевелъ дыханіе и, протянулъ мн руку, сказалъ успокоительнымъ тономъ: ‘Не бойся, милый мальчикъ, невжей себя не покажу!’ Отъ своей рчи онъ такъ разгорячился, что, прежде чмъ продолжать, долженъ быть вынуть платокъ и вытереть себ лицо, голову, шею и руки.

‘Я пообщалъ Комписону избить ему рожу и далъ себ клятву непремнно это сдлать. Только хотя мы съ нимъ были на одномъ понтон, я, какъ ни старался, никакъ не могъ до него добраться. Наконецъ мн удалось подкрасться къ нему сзади, я ударилъ его въ щеку, чтобы заставить повернуться и хорошенько расквасить ему рожу. Но меня замтили и посадили въ карцеръ. Карцеръ на этомъ понтон былъ не слишкомъ страшенъ для человка, привычнаго ко всякимъ арестантскимъ, умющаго плавать и нырять. Я бжалъ и скрывался на берегу, между могилами, завидуя тмъ, кто въ нихъ лежитъ и для кого все въ жизни кончено. Тутъ-то впервые я и увидлъ моего милаго мальчика.— Онъ посмотрлъ на меня такимъ любящимъ взглядомъ, что все мое отвращеніе воскресло съ прежней силой, хотя его разсказъ и возбудилъ во мн глубокую жалость къ нему.

‘Отъ моего милаго мальчика я узналъ, что Комписонъ тоже скрывается въ болотахъ. Клянусь душой, я почти увренъ, что онъ бжалъ только со страху, въ надежд отъ меня избавиться,— онъ не зналъ, что я нахожусь на берегу. Я выслдилъ его и расквасилъ ему рожу. ‘А теперь, чтобъ теб удружить окончательно,— сказалъ я,— доставлю тебя обратно въ тюрьму, — о себ я не безпокоюсь, мн все равно, что со мною будетъ’. И, если бъ до того дошло, я потащилъ бы его за волосы вплавь и представилъ бы въ тюрьму безъ помощи солдатъ.

‘Разумется, въ конц концовъ онъ и тутъ благополучно выкрутился — онъ вдь пользовался хорошей репутаціей! Онъ ршился бжать въ полубезумномъ состояніи, напуганный моими покушеніями на его жизнь, такъ объяснили его побгъ: и его подвергли легкому наказанію, меня же заковали въ кандалы, вторично судили и приговорили къ пожизненной ссылк. Но я не остался тамъ на всю жизнь, милый мальчикъ и товарищъ Пипа, вотъ теперь я здсь’.

Онъ опять отеръ потъ съ лица, головы, шеи и рукъ, медленно досталъ щепотку табаку изъ кармана, вынулъ трубку изъ петлицы сюртука, медленно набилъ ее и раскурилъ.

— Онъ умеръ?— спросилъ я посл нкотораго молчанія.— Кто, мой милый?

— Комписонъ.

— Онъ отъ всей души желаетъ, чтобы я умеръ, въ этомъ можете быть уврены,— проговорилъ Провисъ съ свирпымъ видомъ.— Вроятно, онъ еще живъ, но съ тхъ поръ я никогда боле о немъ не слышалъ.

Гербертъ написалъ что-то карандашомъ на обложк книги, лежавшей на стол. Когда Провисъ со своей трубкой отошелъ къ камину и устремилъ глаза на огонь, Гербертъ пододвинулъ ко мн эту книгу, и я прочелъ:

‘Молодого Гевишамазвали Артуръ. Комписонъ — фамилія того человка, который притворялся влюбленнымъ въ миссъ Гевишамъ’.

Я отвтилъ Герберту легкимъ наклоненіемъ головы, захлопнулъ книгу и отложилъ ее въ сторону, ни одинъ изъ насъ не промолвилъ ни слова, мы безмолвно смотрли на Провиса, курившаго трубку у камина.

Глава XLIII.

Стану ли я останавливаться на вопрос, насколько въ моемъ отвращеніи къ Провису была виновата Эстелла? Стану ли я замедлять свое повствованіе сравненіемъ того душевнаго состоянія, въ которомъ я находился, когда, передъ свиданіемъ съ Эстеллой въ контор дилижансовъ, старался стряхнуть съ себя пятно тюрьмы, съ тмъ, въ какомъ я былъ теперь, думая о пропасти, раздляющей надменную красавицу Эстеллу и бглаго каторжника, скрывавшагося у меня? Нтъ. Къ чему?— отъ этого мой путь не станетъ легче, а конецъ лучше, этимъ я ничего не поправлю и себя не облю.

Разсказъ Провиса заронилъ новое опасеніе въ мою душу, или, врне, придалъ опредленную форму и направленіе моимъ прежнимъ опасеніямъ, теперь я почти не сомнвался, чего слдуетъ ждать, если Комписонъ живъ, если онъ узнаетъ о его возвращеніи. Что Комписонъ его смертельно боялся, объ этомъ, конечно, никто не зналъ лучше меня, что такой человкъ, какимъ по описанію былъ Комписонъ, не задумается прибгнуть къ столь безопасному и врному средству, какъ доносъ, чтобъ навсегда избавиться отъ своего смертельнаго врага, въ этомъ я ни минуты не сомнвался.

Само собою разумется, я ни слова не говорилъ Провису объ Эстелл и ршилъ никогда не говорить, но Герберту, когда мы съ нимъ остались вечеромъ съ глазу на глазъ, я сказалъ, что передъ отъздомъ за границу хочу непремнно повидать Эстеллу и миссъ Гевишамъ. Я ршилъ на слдующій же день хать въ Ричмондъ, — такъ и сдлалъ.

Когда я явился къ миссъ Брендли, ко мн вышла служанка Эстеллы и доложила, что ея госпожа ухала въ деревню.— Куда?— Въ Сатисъ-Гаузъ, по обыкновенію.— Нтъ, не по обыкновенію, сказалъ я, потому что раньше она никогда не здила туда одна, безъ меня. Когда она должна вернуться?— Мое безпокойство возросло, когда я замтилъ, что служанка чего-то не договариваетъ: она полагала, что Эстелла вернется лишь на короткое время. Изъ этого отвта я понялъ, что желаютъ, чтобъ я ничего не понялъ, и вернулся домой совершенно разстроенный.

Вечеромъ, посл, того какъ Провисъ ушелъ къ себ (я всегда самъ провожалъ его до дому и смотрлъ, не слдитъ ли кто нибудь за нимъ), мы съ Гербертомъ держали совтъ и ршили не заводить рчи о моемъ отъзд изъ Англіи, пока я не побываю у миссъ Гевишамъ. За это время я и Гербертъ должны были обдумать, въ какой форм удобне предложить Провису ухать за-границу: сочинить ли, будто у насъ есть опасеніе, что за нимъ слдятъ, или выставить тотъ предлогъ, что я никогда еще не бывалъ въ чужихъ краяхъ. Мы знали, что онъ приметъ такое мое предложеніе, и оба были согласны, что оставлять его долгое время въ настоящемъ опасномъ положеніи немыслимо.

На слдующее утро я имлъ низость притвориться, будто волей-неволей долженъ хать къ Джо, чтобы сдержать данное ему общаніе,— по отношенію къ Джо и къ его имени я былъ способенъ на всякую низость. Провисъ общалъ соблюдать величайшую осторожность все время, пока я буду въ отлучк, а Гербертъ долженъ былъ взять на себя вс обязанности, какія лежали на мн. Я намревался пробыть въ отсутствіи только одни сутки, и Провисъ заставилъ меня дать слово, что, вернувшись въ Лондонъ, я удовлетворю его нетерпніе и начну жить на широкую ногу, какъ подобаетъ богатому джентльмену. У меня,— и у Герберта, какъ я посл узналъ,— тогда же мелькнула мысль: увезти его на континентъ подъ предлогомъ различныхъ покупокъ, какихъ потребуетъ роскошная обстановка моей будущей квартиры.

Расчистивъ себ такимъ образомъ путь, я могъ безпрепятственно отправиться къ миссъ Гевишамъ. Я выхалъ первымъ утреннимъ дилижансомъ задолго до разсвта, мы отъхали уже довольно далеко отъ Лондона, когда робко и неувренно къ намъ подкрался дрожащій и слезливый день, кутаясь, точно нищій, въ клочья облаковъ и разорванную пелену тумана. Когда мы подъхали къ ‘Голубому Вепрю’ подъ мелкимъ дождемъ, преслдовавшимъ насъ всю дорогу, какъ бы вы думали, кто былъ тотъ джентльменъ, который съ зубочисткой въ рукахъ вышелъ на крыльцо гостиницы посмотрть на пріхавшій дилижансъ? Не кто иной, какъ Бентли Дремль! Онъ сдлалъ видъ, будто не замтилъ меня, я сдлалъ видъ, будто не замтилъ его, и съ его и съ моей стороны притворство вышло въ высшей степени неудачно, тмъ боле, что мы оба вошли въ общую залу гостиницы, гд онъ только что кончилъ завтракать и куда я приказалъ подать мн чаю.

Видть его здсь для меня было пыткой, такъ какъ я догадался, зачмъ онъ пріхалъ въ этотъ городъ. Сидя за своимъ столомъ въ ожиданіи завтрака, я притворился, будто читаю старую засаленную газету, въ которой невозможно было разобрать внутреннихъ извстій подъ вншнимъ слоемъ пятенъ отъ кофе, пикулей, соусовъ, подливокъ, топленаго масла и вина, придававшихъ газетному листу такой видъ, точно у него была сильная корь.

Итакъ, я глядлъ въ газету, а Дремль грлся у камина. Вдругъ мн почему-то стало казаться страшно обиднымъ, что онъ одинъ завладлъ тепломъ огня. Ршившись отстоять свои права, я всталъ съ мста, подошелъ къ камину, протянулъ руку за кочергой, чтобы поправить огонь, причемъ чуть не задлъ ногъ Дремля, но все-таки продолжалъ представляться, будто его не узнаю.

— Вы не хотите со мной здороваться?— буркнулъ Дремль.

— А! это вы,— пробормоталъ я, не выпуская изъ рукъ кочерги.— Здравствуйте. А я-то удивляюсь, кто загораживаетъ мн огонь.

Съ этими словами я принялся неистово мшать въ камин, окончивъ эту операцію, я сталъ рядомъ съ Дремлемъ на ковр, спиной къ огню, въ самой воинственной поз.

— Вы только что пріхали?— спросилъ Дремль, слегка отодвигая меня плечомъ.

— Да,— отвчалъ я, въ свою очередь легонько отодвигая его плечомъ.

— Ну, сторонка: одно свинство,— проговорилъ Дремль.— Кажется, вы отсюда родомъ?

— Мн говорили, что она очень похожа на вашъ Шропширъ,— отвчалъ я.

— Ни малйшаго сходства!— возразилъ Дремль.

Онъ помолчалъ, посмотрлъ на свои сапоги, я посмотрлъ на мои, потомъ онъ обозрлъ мои сапоги, а я его.

— Вы давно уже здсь?— спросилъ я, ршивъ въ глубин души не уступать ему ни вершка изъ занятой мною территоріи.

— Да, порядкомъ уже усплъ соскучиться,— отвчалъ онъ, представляясь, будто зваетъ. Я видлъ, что онъ со своей стороны принялъ точно такое же ршеніе и намренъ грудью отстаивать свою позицію.

— Вы долго здсь пробудете?

— Право не знаю. А вы долго здсь пробудете?

— Право, не знаю.

Вся -кровь во мн клокотала, я чувствовалъ, что если мистеръ Дремль обнаружить поползновеніе отодвинуть меня хоть на волосъ въ сторону, я выброшу его изъ окна, и вмст съ тмъ я сознавалъ, что если я выскажу подобное же намреніе, мистеръ Дремль вышвырнетъ меня за дверь.

Онъ принялся что-то насвистывать, я тоже началъ насвистывать.

— Здсь, кажется, много болотъ?— сказалъ наконецъ Дремль.

— Ну, что же дале?

Дремль взглянулъ на меня, потомъ на мои сапоги, издалъ какое-то веселое восклицаніе и захохоталъ.

— Вамъ весело, мистеръ Дремль?

— Нтъ, не особенно,— отвчалъ онъ.— Сейчасъ я ду кататься верхомъ. Хочу, ради забавы, осмотрть эти болота. Мн говорили, что въ окрестности есть любопытныя деревеньки, любопытные кабачки и кузницы… и все такое. Человкъ!

— Сэръ?

— Готова моя лошадь?

— У крыльца, сэръ.

— Слушайте хорошенько: леди не подетъ сегодня верхомъ, погода не хороша.

— Слушаю, сэръ.

— Къ обду меня не ждать, я обдаю у леди.

— Слушаю, сэръ.

Дремль взглянулъ на меня. Его толстая физіономія сіяла такимъ наглымъ торжествомъ, что меня кольнуло въ самое сердце. Я былъ такъ взбшень, что готовъ былъ схватить его на руки и бросить въ горящее пламя, какъ въ сказк разбойникъ бросилъ бабу-ягу.

Намъ обоимъ было ясно, что если никто не явится намъ на выручку, ни одинъ изъ насъ ни за что въ свт не отойдетъ отъ камина. И вотъ мы стояли тутъ въ одинаковыхъ позахъ, плечомъ къ плечу, ногой къ ног, заложивъ за спину руки, ни на волосъ не подаваясь съ мста. Сквозь туманную стку измороси видна была лошадь, ожидавшая у подъзда, мой завтракъ стынулъ на стол, лакей, убравшій завтракъ Дремля, не разъ напоминалъ мн, что кушать подано, я только кивалъ головою ему въ отвтъ, и ни Дремль, ни я не трогались съ мста.

— Были вы посл того въ клуб?— спросилъ Дремль.

— Нтъ, ‘дрозды’ мн смертельно надоли въ послдній разъ, какъ я тамъ былъ.

— Это въ тотъ разъ, когда между нами вышла маленькая размолвка?

— Да,— отрывисто отвчалъ я.

— Молите Бога, что вы тогда дешево отдлались,— насмшливо произнесъ Дремль.— Напрасно вы тогда вышли изъ себя.

— Не вамъ давать мн совты, мистеръ Дремль. Когда я выхожу изъ себя (хотя, прошу васъ замтить, я не признаю, что тогда вышелъ изъ себя) — я не бросаю стакановъ въ головы людямъ.

— А я бросаю,— сказалъ Дремль.

Взглянувъ на него съ едва сдерживаемымъ бшенствомъ, я проговорилъ:

— Мистеръ Дремль, я не искалъ этого разговора и не нахожу его пріятнымъ.

— Очень можетъ быть,— произнесъ онъ надменно, — но мн-то ршительно все равно, какимъ вы его находите.

— Поэтому,— продолжалъ я,— позвольте предложить на будущее время прервать намъ всякія отношенія.

— Я самъ того же мннія,— отвчалъ Дремль,— и самъ бы вамъ это предложилъ, врне, сдлалъ бы безъ всякихъ предложеній. Но вы, кажется, теряете терпніе? право, не совтую, вы и такъ уже много потеряли.

— Сэръ! Что вы хотите этимъ сказать?

— Эй, человкъ!— закричалъ Дремль вмсто всякаго отвта.

Слуга явился.

— Слушайте! Поняли ли вы, что молодая леди не подетъ сегодня кататься со мною верхомъ, и что я обдаю у молодой леди?

— Понялъ, сэръ.

Слуга ощупалъ рукой остывающій чайникъ, бросилъ на меня жалобный взглядъ и удалился.

Дремль вынулъ изъ кармана сигару, стараясь не шевелить тмъ плечомъ, которое прилегало къ моему, откусилъ ея кончикъ, но медлилъ закурить и не обнаруживалъ ни малйшаго желанія тронуться съ мста. Я задыхался отъ негодованія, вся кровь во мн кипла, я чувствовалъ, что еще слово,— и будетъ произнесено имя Эстеллы, и что, если онъ его назоветъ, я не выдержу. Поэтому я упорно смотрлъ въ стну, какъ будто въ комнат никого не было, и принуждалъ себя молчать.

Не знаю,— какъ долго мы пробыли бы въ этомъ комичномъ положеніи, если бы не вторженіе въ залу трехъ весельчаковъ фермеровъ,— ихъ, кажется, ввелъ слуга. Они вошли, разстегивая на ходу пальто и потирая озябшія руки, и немедленно устремились къ огню, волей-неволей мы принуждены были уступить имъ свои мста.

Я видлъ изъ окна, какъ Дремль, уцпившись за гриву лошади, ползъ на сдло со своей обычной неуклюжестью, какъ онъ выхалъ со двора, переваливаясь съ боку на бокъ, раскачиваясь во вс стороны. Я думалъ, что онъ уже далеко, когда онъ опять появился у крыльца, спрашивая огня для своей сигары, которую такъ и забылъ закурить. Какой-то человкъ въ плать цвта пыли подалъ ему. что требовалось.

Я не могъ сказать, откуда взялся этотъ человкъ: вышелъ ли онъ со двора гостиницы, проходилъ ли онъ мимо по улиц, или появился еще откуда-нибудь, но, когда Дремль наклонился къ нему съ сдла, чтобы закурить сигару, и со смхомъ кивнулъ на окна той комнаты, гд я находился, мн показалось, что стоявшій ко мн спиною человкъ напоминаетъ Орлика своими растрепанными волосами и подергиваніемъ плечъ.

Въ ту минуту я былъ слишкомъ разстроенъ и озабоченъ, чтобы это сходство могло привлечь мое вниманіе: я такъ и не удостоврился, дйствительно ли это Орликъ. Къ завтраку я не притронулся,— посл разговора съ Дремлемъ у меня пропалъ всякій аппетитъ,— смылъ только съ лица и рукъ дорожную пыль и грязь и отправился въ знакомый старый домъ, котораго лучше бы мн никогда не знать, куда моей ног лучше бы никогда не ступать.

Глава XLIV.

Я нашелъ миссъ Гевишамъ и Эстеллу въ той комнат, гд стоялъ туалетъ и горли восковыя свчи въ шандалахъ. Миссъ Гевишамъ покоилась на диван у камина, Эстелла сидла у ея ногъ на мягкой скамейк. Эстелла вязала, миссъ Гевишамъ смотрла на нее. Когда я вошелъ, об обернулись ко мн и, должно быть, замтили во мн большую перемну. Я догадался объ этомъ по взгляду, которымъ он обмнялись.

— Какимъ втромъ занесло тебя сюда, Пипъ?— воскликнула миссъ Гевишамъ.

Хотя она глядла мн прямо въ глаза, но я видлъ, что она была немного смущена. Эстелла на минуту перестала работать, пристально посмотрла на меня и опять принялась за вязанье. Мн чудилось, что я, какъ глухонмой, понимающій азбуку пальцевъ, ясно читаю въ движеніяхъ ея рукъ: она догадалась, что я открылъ моего настоящаго покровителя.

— Вчера я здилъ въ Ричмондъ, миссъ Гевишамъ, чтобы переговорить съ Эстеллой, и, узнавъ, что какимъ-то втромъ ее занесло къ вамъ, пріхалъ сюда.

Миссъ Гевишамъ третій или четвертый разъ указала мн рукою на стулъ, я слъ, но не на стулъ, а на стоявшее передъ туалетомъ кресло, которое она сама такъ часто занимала. Мн казалось, что для меня это самое подходящее мсто въ ныншній день: тутъ я видлъ у ногъ своихъ и вокругъ себя тлнъ и разрушеніе.

— То, что я хотлъ сказать Эстелл, я скажу ей при васъ, миссъ Гевишамъ. Это васъ не удивитъ, это не доставитъ вамъ непріятности: я такъ несчастливъ, какъ только могли бы вы пожелать.

Миссъ Гевишамъ продолжала упорно смотрть на меня, по движенію рукъ Эстеллы я могъ догадываться, что она внимательно слушаетъ, но она на меня не глядла.

— Мн стало извстнымъ, кто мой покровитель. Нельзя сказать, чтобы это открытіе принесло мн счастье: оно не возвыситъ моего общественнаго положенія, не обогатитъ меня, не доставитъ, мн никакихъ преимуществъ. Есть причины, по которымъ я объ этомъ предмет не могу сказать ничего боле того, что уже мною сказано, тутъ не моя тайна, а чужая.

Я остановился на минуту, заглядвшись на Эстеллу и обдумывая, какъ мн продолжать, миссъ Гевишамъ повторила:

— Хорошо, это чужая тайна, но что же дальше?

— Когда я въ первый разъ былъ приведенъ сюда, миссъ Гевишамъ, тогда я жилъ еще въ деревн, отъ которой меня къ несчастію впослдствіи оторвали,— я думалъ, что попалъ сюда случайно, какъ могъ попасть всякій другой мальчикъ, въ качеств слуги, нанятаго за плату исполнять извстную работу или удовлетворять капризамъ своихъ господъ,

— Да, Пипъ, именно такъ,— сказала миссъ Гевишамъ, ршительно и спокойно кивая головой.

— А мистеръ Джаггерсъ…

— Мистеръ Джаггерсъ,— прервала меня миссъ Гевишамъ самымъ хладнокровнымъ тономъ,— не принималъ тутъ никакого участія и ничего не вдалъ. Простая случайность, что онъ былъ и моимъ стряпчимъ, и стряпчимъ твоего покровителя, такое совпаденіе легко могло случиться, такъ какъ онъ ведетъ дла безчисленнаго множества лицъ. Но какъ бы это ни вышло, могу тебя уврить, это не было заране подстроено.

По ея разстроенному лицу всякій увидлъ бы, что она говоритъ чистую правду.

— Но когда я впалъ въ заблужденіе, въ которомъ такъ долго былъ, вдь вы меня въ немъ оставляли?

— Да, я оставляла тебя въ заблужденіи,— отвчала она, еще разъ энергично склоняя голову.

— Было ли это великодушно съ вашей стороны?

— Кто я такая,— закричала миссъ Гевишамъ, стукнувъ въ полъ костылемъ и вдругъ такъ разсердись, что Эстелла съ удивленіемъ взглянула на нее,— скажите Бога ради, кто я такая, что отъ меня хотятъ великодушія?

Въ моихъ словахъ не было и тни укоризны, да я и не хотлъ ее упрекать, я объяснилъ ей это, когда она нсколько успокоилась посл своей вспышки.

— Ну, ну,— проговорила она,— что же дальше?

— Мн было щедро заплачено за мою старую службу тмъ, что меня помстили въ ученики на кузницу,— сказалъ я для ея успокоенія.— Я спрашивалъ васъ только изъ любопытства. То, о чемъ я теперь поведу рчь, не будетъ касаться меня. Скажите, миссъ Гевишамъ, поддерживая мое заблужденіе, вы наказывали, дразнили,— предоставляю вамъ самимъ подыскать слово, которое выражало бы поделикатне ваше намреніе — вашихъ эгоистовъ родственниковъ?

— Да вольно же было имъ думать! Да и теб тоже! А моя судьба какая была? съ какой стати стала бы я безпокоиться разуврять тебя и ихъ? Вы сами разставили себ сти, я ихъ не разставляла.

Я подождалъ, пока она успокоится,— она опять вдругъ вспылила и прокричала всю эту тираду чуть не съ пной у рта,— ‘ и продолжалъ.

— Я случайно попалъ въ семью однихъ вашихъ родственниковъ, миссъ Гевишамъ, и съ тхъ самыхъ поръ, какъ перехалъ въ Лондонъ, поддерживаю съ нею постоянныя сношенія. Я знаю, что эти люди вмст съ другими вашими родичами раздляли мое заблужденіе, и въ искренности ихъ такъ же мало сомнваюсь, какъ въ своей собственной. Мн все равно, какъ вы примете мои слова, поврите ли вы имъ или нтъ, но молчать было бы низко и подло, и я долженъ вамъ сказать, что вы наносите жестокое оскорбленіе мистеру Матью Покету и его сыну Герберту, если думаете что-нибудь дурное объ этихъ прямыхъ, честныхъ, благородныхъ людяхъ, неспособныхъ кривить душой и подличать.

— Ты съ ними въ дружб,— проговорила миссъ Гевишамъ.

— Они сдлались моими друзьями, когда считали, что я завладлъ ихъ мстомъ и оттснилъ ихъ, когда ни Сара Покетъ, ни миссъ Джорджіана, ни мистрисъ Камилла конечно не были моими друзьями.

Я съ радостью замтилъ, что это противопоставленіе моихъ друзей ихъ родичамъ произвело на миссъ Гевишамъ хорошее впечатлніе. Она испытующе взглянула на меня, потомъ спокойно спросила:

— Чего же теб для нихъ нужно?

— Я просилъ бы васъ объ одномъ: не смшивать ихъ съ другими вашими родственниками. Въ нихъ одна кровь, но не одна натура.

Не сводя съ меня своего испытующаго взора, миссъ Гевишамъ повторила:

— Чего же теб для нихъ нужно?

Я отвчалъ, чувствуя, что красню:

— Вы видите, у меня не хватило бы хитрости отъ васъ скрыть, что мн для нихъ кое-что нужно, если бъ даже я и хотлъ это скрыть. Миссъ Гевишамъ! Если вы ршитесь истратить нсколько денегъ, чтобы оказать Герберту услугу на всю жизнь,— только обстоятельства требуютъ, чтобы онъ ничего не зналъ объ этой услуг,— я могу указать вамъ, какимъ образомъ это сдлать.

— Почему это должно быть сдлано безъ его вдома?— спросила она и, чтобы внимательне слдить за выраженіемъ моего лица, оперлась обими руками о костыль.

— Потому что начало этому длу положено мною боле двухъ лтъ тому назадъ, вся операція устроена безъ его вдома, и я не хочу, чтобы до его свднія дошло, что я тутъ замшанъ. Почему я не въ состояніи докончить начатаго,— я не могу вамъ объяснить, это опять-таки чужая тайна, а не моя.

Когда я кончилъ, ея глаза были уже устремлены не на меня, а на пламя, горвшее въ камин. Она смотрла на него,— мн это время показалось долгимъ среди безмолвія комнаты и при колеблющемся свт медленно оплывающихъ свчей,— она смотрла на огонь, пока трескъ разсыпавшейся головешки не пробудилъ ея отъ задумчивости. Тогда она опять взглянула на меня сначала довольно разсянно, потомъ пристально, наконецъ съ самымъ сосредоточеннымъ вниманіемъ. Межъ тмъ Эстелла все продолжала вязать. Пронизывая меня насквозь своимъ взглядомъ, миссъ Гевишамъ спросила, какъ будто нашъ разговоръ не прерывался:

— Еще что?

— Эстелла!— промолвилъ я, обращаясь теперь къ ней и длая тщетныя попытки овладть моимъ дрожащимъ голосомъ.— Эстелла! вы знаете, что я люблю васъ. Вы знаете, какъ давно, какъ горячо я люблю васъ.

При звукахъ моего голоса Эстелла подняла на меня глаза, но продолжала работать. Ея лицо сохранило полную неподвижность. Я видлъ, что миссъ Гевишамъ смотритъ то на нее, то на меня.

— Я сказалъ бы вамъ это уже давно, если бъ не мое печальное заблужденіе, я долго пребывалъ въ надежд, что миссъ Гевишамъ предназначаетъ насъ другъ для друга, и думая, что, каковы бы ни были ваши чувства, вы не можете собою располагать, я заставлялъ себя молчать. Но теперь я долженъ высказаться.

Эстелла покачала головой. Лицо ея было по прежнему безстрастно, пальцы попрежнему быстро двигались.

— Знаю,— сказалъ я въ отвтъ на ея отрицательный жестъ,— знаю! У меня нтъ никакой надежды назвать васъ когда-нибудь своей. Мн неизвстно, что со мною будетъ завтра, какія лишенія меня ждутъ въ недалекомъ будущемъ, куда меня заброситъ судьба. И все-таки я люблю васъ, люблю съ той самой минуты, когда впервые увидлъ васъ въ этомъ дом.

Смотря на меня совершенно спокойно и продолжая работать, она опять покачала головой.

— Со стороны миссъ Гевишамъ было жестоко, страшно жестоко играть впечатлительностью бднаго мальчика, разжигать въ немъ несбыточныя надежды, тщетныя стремленія. Да, это было бы жестоко, если бы она длала это сознательно. Но она не сознавала значенія того, что длала, я думаю, Эстелла, что подъ тяжестью своихъ страданій она забыла о моихъ.

Я видлъ, что миссъ Гевишамъ прижала руку къ сердцу и такъ и осталась, продолжая упорно смотрть то на меня, то на Зстеллу поочередно.

— Мн кажется,— проговорила Эстелла очень хладнокровно,— что бываютъ чувства, фантазіи, капризы,— не знаю, какъ ихъ назвать,— которыхъ я ршительно не способна понять. Когда вы говорите, что любите меня, я понимаю значеніе этого слова, но для меня оно остается пустымъ звукомъ. Вы ничего не возбуждаете въ моемъ сердц… Меня ничуть не затрагиваетъ все, что вы говорите, я остаюсь совершенно равнодушна. Я пыталась было васъ предостеречь, вдь пыталась, не правда ли?

— Да,— отвтилъ я жалобнымъ тономъ.

— Но вы не хотли внимать моимъ предостереженіямъ, вы не врили, что я дйствительно такъ думаю, какъ говорю. Вдь вы не врили?

— Да, не врилъ. Я надялся, что вы не можете такъ думать, Вы — такая юная, неопытная, прекрасная! Эстелла, это ненатурально!

— Для меня натурально,— возразила она и прибавила съ сильнымъ удареніемъ: — такую натуру во мн создали. Я длаю большое различіе между вами и другими, говоря вамъ то, что теперь говорю. Больше я для васъ ничего не могу сдлать.

— Правда ли, что Бентли Дремль явился за вами сюда и преслдуетъ васъ своимъ ухаживаньемъ?

— Совершенная правда,— отвтила она такимъ равнодушнымъ тономъ, какимъ говорятъ о человк, къ которому питаютъ полное презрніе.

— Правда ли, что вы поощряете его, здите съ нимъ верхомъ, правда ли, что онъ даже обдаетъ у васъ сегодня?

Казалось, она была слегка удивлена тмъ, что мн это извстно, но опять отвтила:

— Совершенная правда.

— Эстелла, вы не можете его любить!

Теперь, въ первый разъ ея пальцы остановились и она съ гнвомъ произнесла:

— Что я вамъ только что говорила?! Или вы все-таки упорно держитесь той мысли, будто я не думаю того, что говорю?

— Но вы не выйдете за него замужъ, Эстелла?

Она посмотрла на миссъ Гевишамъ, подумала съ минуту,— работа все лежала у нея въ рукахъ,— наконецъ проговорила:

— Отчего не сказать вамъ правды? Я выхожу за него замужъ.

Я закрылъ лицо руками, въ первый моментъ мн казалось, что у меня не хватитъ силы справиться съ собою, такъ мучительно было то, что я услышалъ, но мн удалось выдержать испытаніе лучше, чмъ я ожидалъ. Когда я поднялъ голову, лицо миссъ Гевишамъ имло такое страшное выраженіе, что я обратилъ на него вниманіе, несмотря на все мое волненіе и горе.

— Эстелла, дорогая Эстелла, о! не длайте этого рокового шага, на который толкаетъ васъ миссъ Гевишамъ! Пусть я буду отвергнутъ навсегда,— и я уже отвергнутъ,— но отдайте же свою руку человку боле достойному, чмъ Дремль. Отдавая васъ ему, миссъ Гевишамъ какъ будто желаетъ доказать свое глубокое презрніе, нанести величайшее оскорбленіе безчисленному множеству боле достойныхъ людей, которые вами восхищаются, и тмъ немногимъ, которые васъ искренно любятъ. Между этими немногими, можетъ быть, есть кто-нибудь, который любитъ васъ такъ же преданно, какъ я,— хотя и не такъ давно, какъ я,— возьмите его. Мн легче будетъ это перенести!

Она, какъ видно, была удивлена моей горячностью и, мн показалось даже, что она тронута, и что какъ будто бы она Начинаетъ нсколько понимать меня.

— Я выхожу за него замужъ,— повторила она голосомъ боле мягкимъ.— Приготовленія къ моей свадьб сдланы, и она совершится очень скоро. Вамъ не слдуетъ такъ оскорбительно выражаться о моей названной матери: я сама хотла этой свадьбы.

— Вы сами захотли кинуться, въ руки этого животнаго?

— Къ кому же мн кинуться?— возразила она улыбаясь.— Или, по вашему, мн слдовало выбрать такого мужа, который скоре, чмъ вс другіе, почувствовалъ бы (если люди чувствуютъ такія вещи), что я ему ничего не даю? Да что тутъ толковать, дло сдлано, какъ-нибудь да проживемъ. Что же касается того, будто миссъ Гевишамъ увлекала меня къ этому роковому шагу,— какъ вы его называете,— знайте, что она, напротивъ, уговаривала меня подождать, не спшить свадьбой, но мн надола жизнь, которую я веду, она не представляетъ для меня ничего привлекательнаго, и я ее мняю. Однако, прекратимъ этотъ разговоръ, мы никогда не поймемъ другъ друга.

— Такое отвратительное животное, такое глупое животное!— восклицалъ я въ отчаяніи.

— И я не буду для него ангеломъ, не бойтесь. Ну, полно же! вотъ вамъ моя рука. Что же, теперь мы навсегда разстанемся, мечтательный юноша?

— О, Эстелла!— воскликнулъ я, обливая ея руку горькими слезами: какъ ни старался, я не могъ ихъ удержать.— До конца дней своихъ я не въ силахъ буду видть васъ женою Дремля!

— Пустяки, ребячество!— отвтила она.— Это скоро пройдетъ.

— Никогда, Эстелла, никогда!

— Черезъ недлю вы меня забудете.

— Забыть васъ! Вы часть моей жизни, часть меня самого. Вы были въ каждой строчк, которую я прочелъ съ тхъ поръ, какъ въ первый разъ увидлъ васъ,— я былъ тогда неотесаннымъ деревенскимъ мальчишкой, но уже и тогда вы ранили мое сердце. Съ тхъ поръ вашъ образъ преслдовалъ меня везд: я видлъ васъ въ волнахъ рки, на парусахъ кораблей, въ облакахъ, на болотной топи, въ глубин лсовъ, въ вихр бури, во тьм и свт, на мор и на улицахъ. Вы были для меня воплощеніемъ всхъ поэтическихъ фантазій, которыя создавались въ моемъ ум. Скоре вы могли бы вашими собственными руками сдвинуть съ мста камни, изъ которыхъ сложены монументальныя лондонскія зданія, чмъ вытснить изъ моего сердца вашъ образъ. Вчно вы будете владть мною, Эстелла! До послдняго часа моей жизни вы будете частью меня самого, частью той крупицы добра и того зла, какія есть въ моей натур. Но, клянусь вамъ, васъ я всегда буду помнить добромъ, потому что вы сдлали мн неизмримо больше добра, нежели зла, хотя теперь мн и больно, и тяжко. О, да благословитъ васъ Богъ, да проститъ вамъ Богъ!

И самъ не знаю, какъ вырвались у меня эти отрывочныя фразы,— я былъ въ какомъ-то экстаз муки, бурнымъ потокомъ вылились он изъ моихъ устъ, точно кровь изъ внутренней раны. Я прижалъ руку Эстеллы къ своимъ губамъ, продержалъ ее такъ нсколько мгновеній и направился къ выходу. Но впослдствіи я вспоминалъ,— мн пришлось вспомнить объ этомъ очень скоро, по одной весьма важной причин,— что въ то же время, какъ Эстелла смотрла на меня только съ недоврчивымъ удивленіемъ,— мертвенно блдная, похожая на призракъ, миссъ Гевишамъ, продолжавшая прижимать руку къ сердцу, устремила на меня ужасный взглядъ,— казалось, она всю душу вылила въ этомъ взгляд,— онъ былъ полонъ состраданія и угрызеній совсти.

Все, кончено, все погибло! Да, все кончено: мн показалось даже, когда я переступалъ черезъ порогъ дома, что дневной свтъ померкъ, и солнце свтило теперь не такъ ярко, какъ тогда, когда я входилъ въ Сатисъ-Гаузъ, Я пошелъ назадъ самыми безлюдными переулками и, побродивъ нсколько времени, ршилъ отправиться пшкомъ въ Лондонъ. Я уже нсколько пришелъ въ себя и понималъ, что мн невозможно вернуться въ гостиницу, гд я опять увидлъ бы Дремля, что я не въ состояніи сидть въ дилижанс въ обществ другихъ пассажировъ, которымъ, пожалуй, придетъ въ голову вступить со мною въ разговоръ. Утомиться, изъ силъ выбиться,— вотъ, мн казалось, самое лучшее, что я могъ сдлать.

Былъ уже первый часъ ночи, когда я перешелъ Лондонскій мостъ и очутился въ лабиринт узкихъ улицъ, тянувшихся въ т времена на западъ отъ того мста Темзы, гд она прилегаетъ къ Мидльсексу. Оттуда мн было всего ближе пройти въ Темпль черезъ Вайтфрайерскія ворота. Меня ждали домой только на другой день, но ключъ отъ квартиры былъ у меня, и если Гербертъ уже спалъ, я могъ, не безпокоя его, пройти къ себ и лечь въ постель.

Рдко случалось, чтобы я проходилъ черезъ Вайтфрайерсъ въ ночное время, притомъ же я былъ такъ измученъ, такъ выпачканъ въ грязи, что меня легко могли не узнать, потому я не удивился, когда привратникъ, отпирая мн ворота, оглядлъ меня съ большимъ вниманіемъ. Чтобы помочь ему припомнить, кто я такой, я себя назвалъ.

— Мн казалось, что это дйствительно вы, сэръ, но я не совсмъ былъ увренъ. Вотъ вамъ записка, сэръ, Человкъ, который ее принесъ, сказалъ, чтобъ вы потрудились прочесть ее тутъ при свт моего фонаря.

Весьма удивленный такой просьбой, я взялъ записку. Она была адресована Филиппу Пипу, эсквайру, и вверху конверта надъ адресомъ было приписано: ‘Просятъ прочесть здсь же’.

Я распечаталъ записку. Привратникъ свтилъ мн. Тамъ было всего три слова, написанныя рукою Веммика:

‘Не ходите домой’.

Глава XLV.

Прочитавъ это странное предостереженіе, я поторопился поскоре удалиться отъ воротъ Темпля и направился къ Флитъ-Стриту, мн скоро попался запоздалый извозчикъ, и я веллъ везти себя въ Ковентъ-Гарденъ въ номера Гемомсъ. Въ т времена здсь можно было имть ночлегъ, въ какой бы поздній часъ ночи ни явился. Слуга, впустившій меня въ гостепріимныя двери Гемомса, зажегъ одну изъ свчей, дожидавшихся своей очереди на полк, и повелъ меня въ спальню, которая стояла первой по порядку въ его списк. Это было нчто врод склепа въ подвальномъ этаж, въ задней части дома, съ чудовищной кроватью съ четырьмя колоннами, похожей на катафалкъ. Это чудовище деспотически завладло всмъ свободнымъ пространствомъ: съ видомъ полноправнаго хозяина уперло одну ногу въ каминъ, другую въ дверь, оттснило несчастный умывальникъ въ самый дальній уголъ.

Мн не хотлось оставаться впотьмахъ въ этомъ склеп, и я попросилъ слугу принести мн ночникъ. Онъ мн принесъ почтенный заслуженный свтецъ добраго стараго времени, готовый переломиться пополамъ отъ перваго прикосновенія, посаженный, словно преступникъ, осужденный на одиночное заключеніе, въ глубину высокой жестяной башни съ круглыми дырочками, отраженіе которыхъ рисовалось на стн въ вид множества широкораскрытыхъ удивленныхъ глазъ. Я немедленно легъ въ постель, но не могъ заснуть, несмотря на усталость, которую чувствовалъ во всхъ членахъ,— несмотря на то, что я былъ весь разбитъ и изнеможенъ, Забыться сномъ мн было такъ же невозможно, какъ закрыть вытаращенные на меня глаза этого глупаго Аргуса въ желзной башн, и всю ночь напролетъ мы съ нимъ упорно глазли другъ на друга.

Что за ужасная ночь! Тревожная, страшная, нестерпимо долгая! Въ комнат пахло холодной сажей и нагртой пылью, балдахинъ, висвшій надъ кроватью, внушалъ мн самыя непріятныя опасенія: заглядывая въ его углы, я соображалъ, сколько укрывается тамъ синихъ мясныхъ мухъ, клещей, личинокъ, въ чаяніи наступленія лта. Вслдъ за такимъ соображеніемъ мн приходило на умъ: а вдь можетъ кто-нибудь изъ нихъ свалиться оттуда на меня,— и вотъ мн ужъ чудилось, будто что-то упало мн на лицо, и этотъ обманъ чувствъ, невольно заставлялъ думать о сосдств другихъ, боле непріятныхъ наскомыхъ, подбирающихся ко мн изъ щелей кровати.

Спустя нкоторое время мн начали слышаться т необыкновенные голоса, какіе рождаются обыкновенно въ глубокой тишин ночи, когда мучаетъ безсонница: шкапъ шепталъ, каминъ вздыхалъ маленькій умывальникъ тикалъ, въ комод по временамъ звенли струны гитары. Въ то же время круглые глаза на стн приняли новое выраженіе, въ каждомъ явилась надпись: Не ходите домой.

Этихъ роковыхъ словъ не могли вытснить изъ моего сознанія вс виднія и звуки, осаждавшіе меня въ эту ночь, какъ нельзя забыть мучительную тлесную боль, такъ и ихъ ничмъ нельзя было заглушить. Незадолго передъ тмъ я прочелъ въ газетахъ,- какъ одинъ неизвстный джентльменъ явился ночью въ Гемомсъ, потребовалъ себ комнату и покончилъ съ собою въ постели, утромъ его нашли плавающимъ въ собственной крови. Теперь мн пришло въ голову,— не убилъ ли онъ себя въ этомъ самомъ склеп, гд я лежу. Я вскочилъ съ кровати, чтобы убдиться, что на ней нтъ красныхъ пятенъ, потомъ отперъ дверь, заглянулъ въ коридоръ и несказанно обрадовался, увидавъ вдали свтъ, у котораго, какъ мн было извстно, дремалъ дежурный слуга. Но, продлывая все это, я въ то же время думалъ: почему мн нельзя идти домой, что тамъ случилось, когда мн можно будетъ туда пойти, въ безопасности ли Провисъ? и умъ мой былъ такъ занятъ этими вопросами, что для другихъ, казалось, нтъ и мста.

Даже тогда, когда мысль моя переносилась къ Эстелл, когда я думалъ о томъ, что сегодня мы разстались навсегда, когда вспоминалъ ея взгляды, интонацію ея голоса, движеніе ея пальцевъ, занятыхъ вязаньемъ, даже и тогда меня, преслдовалъ, вчно преслдовалъ припвъ: ‘Не ходите домой’.

Когда я, совершенно разбитый душевно и тлесно, наконецъ, задремалъ, въ моей фантазіи это предостереженіе превратилось въ безконечный глаголъ, который я долженъ былъ спрягать. Повелительное наклоненіе: Не ходи домой, пусть онъ не ходитъ домой, не ходите домой, пусть они не ходятъ домой. Сослагательное наклоненіе: Я не ходилъ бы домой, я не долженъ ходить домой, я не могу ходить домой, я не хожу домой, и такъ дале, пока наконецъ чувствовалъ, что кажется начинаю сходить съ ума, переворачивался на другой бокъ и опять погружался въ созерцаніе свтлыхъ кружковъ, глазвшихъ на меня со стны.

Я приказалъ слуг разбудить меня въ семь часовъ. Мн было ясно, что Веммикъ, первый, кого я долженъ увидть, и что при настоящихъ обстоятельствахъ мн необходимо увидать его такъ, чтобы узнать его Вальвортскія мннія. Для меня было большимъ облегченіемъ покинуть комнату, гд я провелъ такую ужасную ночь, и слуг не пришлось дважды стучаться ко мн въ дверь, чтобы поднять меня съ постели.

Укрпленія замка предстали моимъ глазамъ въ восемь часовъ. Случилось такъ, что какъ разъ въ это время служанка входила въ крпость съ двумя горячими хлбцами, я вмст съ нею перебрался черезъ подъемный мостъ, вошелъ въ калитку и такимъ образомъ безъ доклада явился передъ Веммикомъ, занятымъ приготовленіемъ чая для себя и для родителя.

Раскрытая настежь дверь давала возможность видть въ перспектив престарлаго родителя въ постели въ ночномъ дезабилье.

— А, мистеръ Пипъ!— воскликнулъ Веммикъ.— Такъ вы вернулись?

— Да, но не заходилъ домой.

— И отлично,— замтилъ онъ, потирая руки.— Я оставилъ для васъ на всякій случай по одной записк у каждыхъ воротъ Темпля. Въ какія вы вошли?

Я отвтилъ.

— Сегодня же обойду вс остальныя и уничтожу оставшіяся записки. Самое лучшее правило — по возможности никогда не оставлять письменныхъ уликъ, потому что неизвстно, какъ ими могутъ воспользоваться. Я съ вами буду безъ церемоній: не соблаговолите ли, мистеръ Пипъ, поджарить эту колбасу для престарлаго родителя?

Я отвчалъ, что съ большимъ удовольствіемъ поджарю колбасу,

— Въ такомъ случа, Мэри-Анна, иди, занимайся своимъ дломъ,— сказалъ онъ и, когда служанка ушла, прибавилъ, подмигивая мн:

— Какъ видите, при такомъ оборот дла мы останемся одни, мистеръ Пипъ.

Я поблагодарилъ его за дружбу и вниманіе. Дальнйшій разговоръ мы повели вполголоса: я поджаривалъ колбасу, мистеръ Веммикъ намазывалъ масломъ хлбный мякишъ для престарлаго родителя.

— Вы знаете, мистеръ Пипъ, мы съ вами понимаемъ другъ друга,— говорилъ Веммикъ.— Мы бесдуемъ частнымъ образомъ о своихъ личныхъ длахъ,— у насъ и раньше бывали бесды конфиденціальнаго характера. Служебныя отношенія — одна статья, частныя отношенія — другая статья. Долой оффиціальность, она теперь не у мста.

Я отъ души съ нимъ согласился. При моемъ взволнованномъ состояніи я и не замтилъ, какъ колбаса родителя вдругъ запылала, точно факелъ. Пришлось тушить.

— Вчера утромъ я случайно услышалъ въ одномъ мст, куда однажды водилъ васъ,— даже съ глазу на глазъ намъ лучше избгать употребленія собственныхъ именъ, когда есть возможность обойтись безъ нихъ ..

— Гораздо лучше,— подхватилъ я.— Я васъ понялъ.

— Тамъ я вчера случайно услышалъ, что одно лицо, кажется, не совсмъ чуждое колоніямъ и не лишенное нкоторой движимой собственности,— кто это лицо — я не знаю, и называть его мы не будемъ…

— Нтъ никакой необходимости,— прервалъ я.

— Такъ вотъ это лицо надлало по слухамъ много шума въ нкоторой части свта, куда отправляется много людей не всегда по своей охот и не на свой счетъ, такъ какъ правительство принимаетъ въ нихъ нкоторое участіе…

Заглядвшись на моего собесдника, я опять устроилъ иллюминацію изъ колбасы родителя, это обстоятельство, конечно, отвлекло наше вниманіе въ сторону, я поспшилъ извиниться, что прервалъ разговоръ на столь интересномъ мст.

— И такъ, это лицо надлало много шума, исчезнувъ внезапно изъ сказаннаго мста, исчезнувъ такъ, что о немъ ни слуху, ни духу. Изъ этого обстоятельства возникли различныя предположенія и заключенія. Въ вышеупомянутомъ мст я услышалъ, что за вами и за вашей квартирой въ Темпл слдили и, пожалуй, еще будутъ слдить.

— Кто?

— Не стану входить въ подробности, ибо тутъ легко могутъ прійти въ столкновеніе со своими служебными отношеніями,— уклончиво отвтилъ Веммикъ.— Я услышалъ это, какъ слышу въ другое время въ томъ же мст разныя любопытныя вещи. Вдь я не сказалъ вамъ, что былъ извщенъ,— нтъ, я просто слышалъ.

Говоря такъ, онъ отобралъ у меня вилку и колбасу, и аккуратно разложилъ на маленькомъ подносик вс принадлежности завтрака родителя. Но прежде чмъ отнести ему завтракъ, Веммикъ отправился къ нему въ комнату, подвязалъ его чистой салфеткой, подперъ подушками, надвинулъ ему колпакъ немного набокъ, вслдствіе чего старый джентльменъ принялъ самый залихватскій видъ, потомъ заботливо поставилъ передъ нимъ подносъ и спросилъ:

— Все ли ладно, почтенный родитель?

На что веселый старичекъ отвчалъ:

— Все, ладно, Джонъ, все ладно, мой милый.

Такъ какъ по обоюдному молчаливому соглашенію между мною и Веммикомъ подразумвалось, что престарлый родитель еще не въ парад, и я его не вижу, то я представился, будто не замтилъ того, что происходило въ сосдней комнат, и когда Веммикъ вернулся, продолжалъ нашъ разговоръ, какъ будто онъ и не прерывался.

— Этотъ надзоръ за мной и за моей квартирой (однажды я и самъ имлъ нкоторыя основанія подозрвать, что за мною слдятъ) иметъ, должно быть, близкое отношеніе къ лицу, на которое намекали?

Веммикъ принялъ очень серьезный видъ.

— На основаніи того, что мн извстно, я не могу этого положительно утверждать. Я хочу сказать — что утверждать, будто такъ было съ самаго начала — я не могу, но, можетъ быть, это и такъ, или будетъ такъ, или грозитъ опасность, что будетъ такъ.

Я видлъ, что врность Литль-Бритену мшала ему сказать все, что было ему извстно. Я былъ благодаренъ ему и за то, что онъ измнилъ своимъ правиламъ и столько уже мн сказалъ, и требовать отъ него большаго не ршался. Но, посл нкотораго размышленія, я сказалъ, что мн хотлось бы предложить нсколько вопросовъ, на которые онъ можетъ отвчать или не отвчать, какъ ему заблагоразсудится, я со своей стороны заране одобряю всякое его ршеніе. Мистеръ Веммикъ отодвинулъ отъ себя завтракъ, скрестилъ на груди руки и, защипнувъ пальцами рукава рубашки (онъ находилъ боле удобнымъ и боле пріятнымъ сидть дома безъ сюртука), кивнулъ мн, чтобъ я предложилъ желаемые вопросы.

— Слыхали ли вы объ одномъ человк, пользующемся худой репутаціей, котораго зовутъ Комписонъ?

Веммикъ утвердительно кивнулъ головой.

— Онъ живъ?

Другой кивокъ.

— Онъ въ Лондон?

Веммикъ опять кивнулъ, плотно сжалъ губы, кивнулъ еще одинъ разъ,— послдній, и принялся завтракать.

— Теперь допросъ конченъ,— сказалъ онъ съ сильнымъ удареніемъ и повторилъ эту фразу, чтобы я принялъ ее къ свднію.— Перехожу къ разсказу о томъ, что было мною сдлано посл того, какъ я услышалъ то, что мн удалось услышать. Я тотчасъ отправился къ вамъ въ Гарденъ-Кортъ, не заставъ васъ дома, я пошелъ къ Клерикеру разыскивать мистера Герберта.

— Его вы нашли?— спросилъ я съ безпокойствомъ.

— Его я нашелъ. Не называя никакихъ именъ и не входя въ подробности, я далъ ему понять, что, если ему извстно о пребываніи кого-нибудь,— Тома, Джека или Ричарда,— въ Гарденъ-Корт или по сосдству отъ него, то лучше удалить Тома, Джека или Ричарда, пока вы находитесь въ отсутствіи.

— Воображаю, въ какое затруднительное положеніе былъ поставленъ Гербертъ, не зная, что ему предпринять.

— Да, онъ былъ въ затрудненіи, тмъ боле, что, по моему мннію (я счелъ необходимымъ сообщить его вашему другу), въ настоящее время вовсе не безопасно спроваживать Тома, Джека и Ричарда куда-нибудь очень далеко. Замтьте, мистеръ Пипъ: при обстоятельствахъ, подобныхъ существующимъ, нтъ мста удобне большого города, разъ вы уже въ немъ находитесь. При облав не слдуетъ спшить подыматься съ логова, притаитесь и лежите себ, дождитесь, пока все успокоится, а раньше этого и не пытайтесь переступать за границу вашего убжища.

Я поблагодарилъ его за этотъ драгоцнный совтъ и спросилъ, какъ же поступилъ Гербертъ.

— Мистеръ Гербертъ около получаса не могъ прійти въ себя отъ изумленія, но потомъ придумалъ, какъ пособить горю. Подъ большимъ секретомъ онъ сообщилъ мн, что помолвленъ съ одной молодой двицей, у которой, какъ безъ сомннія вамъ извстно, есть разбитый параличемъ папенька. Этотъ папенька, служившій прежде коммисаромъ на судахъ, проводитъ теперь всю жизнь въ постели у полукруглаго окна, откуда онъ можетъ видть вс корабли, проходящіе по Темз. Вы, вроятно, знакомы съ этою двицей?

— Лично не знакомъ,— отвчалъ я.

По правд сказать, она была предупреждена противъ меня, считая меня мотомъ, кутилой, дурнымъ товарищемъ для Герберта, и когда Гербертъ однажды предложилъ ей представить меня, она приняла это предложеніе такъ холодно, что Гербертъ долженъ былъ сообщить мн, какъ невысоко стоятъ мои фонды у его невсты, и посовтовать отложить на нкоторое время знакомство съ нею. Такъ какъ въ то самое время я тайкомъ устраивалъ карьеру Герберта, то меня очень позабавило это предубжденіе, и я со стоицизмомъ философа перенесъ неожиданный репримандъ. Съ другой стороны Гербертъ и его нареченная не слишкомъ горячо желали, чтобы третье лицо присутствовало при ихъ свиданіяхъ, поэтому хотя Гербертъ и уврялъ меня, что я значительно поднялся во мнніи Клары и хотя я съ нею постоянно обмнивался черезъ посредство Герберта разными привтствіями и любезностями, но я ни разу еще не видлъ ея. Впрочемъ, я не счелъ нужнымъ утруждать Веммика всми этими подробностями.

Веммикъ продолжалъ:

— Домъ съ полукруглымъ окномъ находится у самаго устья Темзы, между Лимгаузомъ и Гриничемъ, хозяйка его, очень почтенная вдова, отдаетъ въ наймы меблированную квартиру въ верхнемъ этаж. Сообщивъ мн вс эти подробности, мистеръ Гербертъ спросилъ, что я думаю о такомъ временномъ убжищ для Тома, Джека или Ричарда. Я отнесся къ его иде очень одобрительно по тремъ причинамъ, о которыхъ сейчасъ вамъ доложу. Вотъ он. Первое: вашей ноги никогда тамъ не было, и кром того это мсто удалено на большое разстояніе отъ бойкихъ, людныхъ улицъ. Второе: вы можете, не заходя никогда въ предлы той мстности, во всякую минуту получать оттуда, черезъ мистера Герберта, самыя точныя свднія о Том, Джек или Ричард. Третье: если вы захотите, конечно по прошествіи нкотораго промежутка времени, когда благоразуміе это позволитъ, сплавить Тома, Джека или Ричарда на какой-нибудь иностранный пакетботъ,— онъ у васъ подъ рукою.

Веммикъ снялъ великую тяжесть съ моей души, я усердно поблагодарилъ его и просилъ продолжать.

‘— Ну-съ, сэръ, мистеръ Гербертъ вложилъ въ это дло всю душу, и вчера же къ десяти часамъ вечера Томъ, Джекъ или Ричардъ, кто бы тамъ ни было, намъ съ вами этого не нужно знать, былъ благополучно водвореи-я на новомъ мстожительств, На старой квартир объявили, что его вызвали въ Дувръ, и онъ дйствительно отправился по Дуврской дорог и потомъ уже, сдлавъ большой крюкъ, свернулъ въ сторону. Во всей этой исторіи есть еще одна выгодная сторона: перездъ совершился безъ васъ, и тмъ, кто за вами слдитъ, извстно, что вы были за нсколько миль отъ Лондона и занимались совершенно другими длами, это отвлечетъ подозрнія въ другую сторону и собьетъ съ толку тхъ, кто за вами шпіонитъ. Чтобы еще больше сбить ихъ съ толку, я и совтовалъ вамъ вчерашній день не ходить домой, даже если бы вы вернулись очень поздно. Такой маневръ окончательно поставитъ ихъ въ тупикъ, а вамъ это и на руку.

Тутъ Веммикъ отодвинулъ отъ себя пустую тарелку, взглянулъ на часы и началъ надвать сюртукъ.

— Ну, мистеръ Пипъ, я, кажется, сдлалъ все, что могъ,— проговорилъ онъ, засовывая руки въ рукава сюртука.— Но если я въ состояніи буду сдлать еще что-нибудь съ Вальвортской точки зрнія, въ качеств частнаго человка, не выходя за границы личныхъ отношеній,— я сдлаю съ радостью. Вотъ вамъ адресъ, сегодня вечеромъ вы, прежде чмъ идти домой, можете безбоязненно навдаться туда и своими глазами удостовриться, что съ Томомъ, Джекомъ или Ричардомъ все обстоитъ благополучно. Вотъ еще одна причина, почему вамъ не слдовало возвращаться вчера къ себ въ Темпль. Посл того, какъ вы явитесь домой, вамъ уже нельзя будетъ ходить туда. Здсь, конечно, вамъ будутъ рады, мистеръ Пипъ (тутъ руки Веммика наконецъ просунулись въ рукава и я не преминулъ крпко пожать ему руку). Въ заключеніе позвольте обратить ваше вниманіе на одинъ важный пунктъ.— Веммикъ торжественно положилъ об руки мн на плечи и торжественно прошепталъ: — Постарайтесь сегодня вечеромъ захватить въ свои руки его движимую собственность. Кто знаетъ, что можетъ случиться? Пусть же будетъ спасена движимая собственность.

Будучи вполн увренъ, что Веммикъ не пойметъ, если я стану выяснять ему свой взглядъ на этотъ предметъ, я и не пытался ему растолковывать.

— Пора мн идти,— сказалъ Веммикъ.— Если у васъ нтъ никакого неотложнаго дла, я бы совтовалъ вамъ дождаться вечера здсь, У васъ очень утомленный видъ, и вамъ полезно будетъ провести сегодняшній день въ полномъ спокойствіи съ моимъ старичкомъ,— онъ сейчасъ встанетъ, и подкрпитъ свои силы кусочкомъ… помните свинью?

— Еще бы.

— Такъ вотъ отвдайте ее. Та колбаса, что вы поджаривали, тоже вдь была когда то ею, свинья была первостатейная. Непремнно попробуйте, хотя бы только ради стараго знакомства. Прощай, престарлый родитель!— весело крикнулъ онъ.

— Все ладно, Джонъ, все ладно, мой милый!— пропищалъ изъ своей комнаты старичокъ.

Я скоро задремалъ, сидя у камина, и затмъ почти весь день у насъ со старичкомъ прошелъ въ томъ, что мы мирно почивали у теплаго огонька. На обдъ намъ была подана свинина и взрощенныя въ помсть овощи, отъ времени до времени я кивалъ престарлому родителю, иногда по доброй вол, иногда невольно, когда начиналъ клевать носомъ.

Когда совершенно стемнло, я распрощался со старичкомъ и оставилъ его поправляющимъ огонь въ камин: скоро должно было начаться поджариванье гренковъ для вечерняго чаепитія. По числу приготовленныхъ чашекъ и по взглядамъ, какъ старичекъ бросалъ на дворъ, я догадался, что къ чаю ожидали миссъ Скиффинсъ.

Глава XLVI.

Былъ уже девятый часъ, когда я вступилъ въ пропитанную запахомъ опилокъ, щепы и стружекъ атмосферу, окружающую раскинувшіеся по берегу Темзы судостроительные заводы и мастерскія, изготовляющія мачты, блоки, весла и прочія корабельныя снасти. Вся часть берега ниже мостовъ была для меня страной неизвстной и, углубившись въ нее, я убдился, что мсто, которое я искалъ, вовсе не тамъ, гд я предполагалъ, и что мн не легко будетъ его найти. Мн былъ данъ адресъ: Мельничная Запруда у Заштатнаго бассейна, а дорогу къ Заштатному бассейну мн долженъ былъ указать Упраздненный канатный заводъ.

Чего только я ни насмотрлся во время своихъ странствій по этому околотку! Суда со всякими поврежденіями, чинившіяся въ сухихъ докахъ, старые корабельные кузовы, обреченные на сломъ, илъ, тина и всякіе грязные отбросы — слды недавняго прилива, безчисленныя верфи, мастерскія, посвященныя или созданію новыхъ, или разрушенію старыхъ кораблей, ржавые якоря, продолжающіе безсмысленно впиваться въ землю, хотя ихъ служба давно кончена, цлыя горы боченковъ и строевого лса, великое множество канатныхъ заводовъ… но, увы! ни одинъ не оказывался Упраздненнымъ канатнымъ заводомъ, котораго я искалъ.

Нсколько разъ я чуть были не попадалъ на мсто моего назначенія и столько же разъ отъ него удалялся, наконецъ, случайно повернувъ за уголъ, я нежданно негаданно очутился на Мельничной Запруд. Воздухъ здсь былъ сравнительно съ окружающій мстностью довольно свжій, втеръ съ рки свободно сюда проникалъ, были тутъ два или три дерева, былъ и ветхій остовъ втряной мельницы и старый канатный заводъ,— при свт луны я отчетливо различилъ узкое длинное строеніе съ тянущимся вдоль его рядомъ деревянныхъ станковъ, похожихъ на дряхлыя грабли, растерявшія отъ старости вс свои зубы.

Изъ немногочисленныхъ, весьма оригинальныхъ зданій, расположенныхъ на Мельничной Запруд, я намтилъ одинъ трехэтажный домикъ съ деревяннымъ фасадомъ и полукруглыми окнами. Посмотрвъ на дощечку у дверей, я прочелъ на ней: ‘Мистрисъ Вимпль’,— какъ разъ то, что мн было нужно. На мой стукъ вышла полная старушка очень пріятной наружности, вслдъ за нею появился Гербертъ, онъ молча ввелъ меня въ гостиную и плотно заперъ дверь.

Страшно мн было видть столь знакомаго мн человка среди совершенно незнакомой обстановки, въ незнакомой комнат, гд онъ хозяйничалъ, какъ у себя дома. Я смотрлъ на него съ такимъ же удивленіемъ, какъ и на угловой шкапчикъ съ китайскимъ фарфоромъ, на украшавшія каминъ раковины, на раскрашенныя гравюры, изображавшія смерть капитана Кука, спускъ корабля, Его Величество Георга III въ парадномъ парик, лосинахъ и сапогахъ съ отворотами, прогуливающагося по Виндзорской террас.

— Все обстоитъ благополучно, Гендель, онъ всмъ доволенъ, но горитъ нетерпніемъ тебя видть. Моя милая двочка теперь у отца наверху, дождемся ее здсь, я тебя съ ней познакомлю и тогда уже отправимся къ нему. Это шумитъ ея отецъ.

Я услышалъ страшное ворчанье, исходящее изъ комнаты второго этажа, расположенной надъ гостиной, и вроятно на моемъ лиц изобразилось удивленіе.

— Это ея отецъ. Должно быть, онъ горькій пьяница,— продолжалъ Гербертъ улыбаясь,— впрочемъ, я никогда его не видалъ. Слышишь запахъ рома? Онъ съ нимъ не разстается.

— Съ ромомъ?

— Да. И ты можешь себ представить, какъ успокоительно дйствуетъ ромъ на его подагру. И представь, онъ еще требуетъ, чтобы вся провизія хранилась у него въ комнат, и самъ ее выдаетъ, онъ держитъ ее на полкахъ, прибитыхъ надъ кроватью, и отвшиваетъ собственноручно вс припасы. Его комната должна быть похожа на бакалейную лавку.

Пока Гербертъ говорилъ, ворчанье перешло въ страшный ревъ, потомъ стихло.

— И можетъ ли быть иначе?— сказалъ Гербертъ въ вид поясненія къ этимъ дикимъ звукамъ,— когда онъ самъ хочетъ рзать сыръ. Можно ли ожидать, чтобы человкъ съ подагрою въ правой рук, да и во всемъ тл, могъ рзать двойной глочестерскій сыръ и не обрзаться?

Должно быть, онъ очень сильно обрзался, потому что съ верху опять раздался яростный вопль.

— Провисъ просто находка для мистрисъ Вимиль, продолжалъ Гербертъ,— трудно, конечно, найти жильцовъ, которые согласились бы выносить такой шумъ. Курьезный домикъ, Гендель, не правда ли?

Правда, курьезный, но вмст съ тмъ чистоты изумительной. Въ отвтъ на такое мое замчаніе Гербертъ сказалъ:

— Мистрисъ Вимпль лучшая изъ хозяекъ. Право не знаю, что длала бы Клара безъ нея, она ей вторая мать,— у Клары родной матери нтъ, родныхъ ни души, одинъ только старый кащей.

— Кто, Гербертъ?

— Это я такъ зову ея отца, его фамилія Барлей. Но какое счастье для сына моего отца и моей матери любить двушку, у которой нтъ ни ддушекъ, ни бабушекъ, ни дядекъ, ни тетокъ, которая никому — ни себ, ни другимъ не будетъ надодать своей родней!

Гербертъ раньше мн разсказывалъ, а теперь повторилъ, что онъ впервые познакомился съ Кларой Барлей, когда она заканчивала свое образованіе въ одномъ пансіон въ Гаммерсмит. Когда она была взята домой ухаживать за отцомъ, они сдлали мистрисъ Вимпль повренной своей любви, эта добрйшая женщина съ материнскимъ участіемъ приняла влюбленныхъ подъ свое покровительство и свято сохранила ихъ тайну, со старымъ Барлей, понятно, не могло быть и рчи о какихъ бы то ни было нжныхъ чувствахъ, такъ какъ его пониманію недоступно было все, что выходило за область провіантскихъ запасовъ, рома и подагры.

Гербертъ вполголоса сообщалъ мн эти подробности, старый Барлей сотрясалъ своимъ зычнымъ ревомъ потолочныя балки, какъ вдругъ дверь отворилась, и хорошенькая черноглазая стройная двушка лтъ двадцати появилась на порог, съ корзинкой въ рукахъ. Гербертъ нжно освободилъ ее отъ этой ноши и, зардвшись какъ маковъ цвтъ, представилъ мн свою Клару, Двушка дйствительно была очаровательна, ее можно было принять за фею, которую жестокій людодъ, старый Барлей, держитъ въ плну и заставляетъ себ служить.

— Взгляни-ка сюда,— сказалъ Гербертъ, посл того какъ мы съ Кларой успли обмняться первыми привтствіями, показывая мн ея корзину съ сострадательной и нжной улыбкой.— Посмотри, какой ужинъ отпускается бдной Клар каждый вечеръ: вотъ ея порція хлба, тоненькій ломтикъ сыра и рюмка рому,— ее всегда выпиваю я. А вотъ завтракъ для мистера Барлея на завтрашнее утро, тутъ все готово, только изжарить: дв бараньи котлеты, три картофелины, горсточка лущенаго гороху, немножко муки, два унца масла, щепотка соли и цлая куча чернаго перцу,— изъ всего этого стряпается блюдо, которое подается ему такимъ горячимъ, чтобы жгло губы. Отличное кушанье для подагрика, какъ теб кажется?

Сколько безыскусственной прелести было въ этой молодой двушк, когда она покорно смотрла на вс эти снди, которыя вытаскивалъ изъ корзинки Гербертъ! Что-то до того доврчивое, любящее, невинное и скромное было въ ней, когда она позволила ему обнять себя, она была такъ мила, такъ нжна, такъ нуждалась въ покровительств здсь, на этой Мельничной Запруд у Заштатнаго бассейна, за Упраздненнымъ канатнымъ заводомъ, со старикомъ Барлей, рычащимъ наверху, что ни за какія сокровища, лежавшія въ бумажник, который я раскрывалъ, не согласился бы я разстроить ея помолвку съ Гербертомъ.

Пока я любовался ею, наверху ворчанье опять смнилось яростнымъ ревомъ, и вслдъ за тмъ послышался громкій стукъ въ потолокъ, точно какой-нибудь великанъ-инвалидъ попытался пробить его деревянной ногою, чтобы свалиться намъ на голову. Услышавъ этотъ стукъ, Клара сказала: ‘Милый, папа зоветъ меня’, и поспшно убжала.

— Ахъ, безсовстный старый плутъ!— воскликнулъ Гербертъ.— Какъ ты думаешь, что ему нужно?

— Право не знаю. Пить, что ли?

— Ты угадалъ!— вскричалъ Гербертъ съ такимъ восторгомъ, словно я разгадалъ удивительно трудную загадку.— Онъ держитъ возл себя на стол въ маленькомъ боченк готовый грогъ. Погоди минутку, и ты услышишь, какъ Клара его приподнимаетъ, чтобы ему легче было пить. Начинается! (Опять послышался ревъ, закончившійся длинной трелью.) Теперь онъ пьетъ.. (Наверху все смолкло.) Теперь опять ложится. (Вновь послышалось наверху сердитое рыканье.)

Ескор опять появилась Клара, и Гербертъ повелъ меня наверхъ. Проходя мимо дверей стараго Барлея, я слышалъ хриплое бормотанье, то стихавшее, то усиливавшееся, подобно вою втра, варьировавшее на разные лады слдующій припвъ (передавая его я замню добрыми пожеланіями выраженія совершенно противоположнаго характера): ‘Гей, дай вамъ, Господи, всякихъ благъ, вотъ старый Биль Барлей. Да, старый Биль Барлей, давай вамъ, Господи, всякихъ благъ. Лежитъ онъ пластомъ, какъ старая камбала. Да, это старой Биль Барлей. Эй, да благословитъ васъ Богъ’.

Гербертъ разсказалъ мн, что невидимый Барлей развлекаетъ себя такимъ образомъ цлые дни и ночи. Въ ясную погоду, онъ обыкновенно въ то же время смотрлъ однимъ глазомъ въ подзорную трубу, которая была придлана къ его постели, чтобы онъ могъ удобне обозрвать рку. Провиса я нашелъ въ свтлой квартирк верхняго этажа, тутъ комнатъ было всего дв, но он были поразительно чисты, воздуху было много, мистера Барлея не было такъ слышно, какъ внизу. Провисъ не выказывалъ ни малйшаго страха, повидимому, нисколько не былъ встревоженъ, но мн показалось, что онъ сталъ какъ-то мягче, тогда я не могъ точно опредлить, въ чемъ именно это выразилось, и позже никогда не въ состояніи былъ объяснить этой перемны, но она мн тогда же сразу бросилась въ глаза.

День, проведенный въ полномъ спокойствіи, далъ мн возможность обдумать положеніе вещей и, по зрломъ размышленіи, я ршилъ ничего не говорить ему про Комписона. Судя по тому, что я зналъ, его ненависть къ Комписону была такъ велика, что онъ могъ на свою погибель броситься его розыскивать и сводить съ нимъ счеты. Поэтому, когда мы втроемъ услись у камелька, я прежде всего поставилъ вопросъ: полагается ли онъ на заключенія Веммика и довряетъ ли полученнымъ отъ него свдніямъ?

— О, милый мальчикъ, Джаггерсъ мастакъ, а онъ у Джаггерса,— отвчалъ Провисъ, глубокомысленно кивая головой.

— Въ такомъ случа я передамъ вамъ, какой разговоръ былъ у меня съ Веммикомъ, какое предостереженіе я отъ него получилъ и что онъ мн совтовалъ.

Я аккуратнйшимъ образомъ пересказалъ ему все, что дошло до моего вдома, за изъятіемъ одного того пункта, о которомъ выше было говорено. Я разсказалъ ему, что Веммикъ слышалъ въ Ньюгет (не знаю ужъ — отъ тюремщиковъ или отъ заключенныхъ) про подозрнія, возникшія на его счетъ, про присмотръ, учрежденный за моей квартирой, и что поэтому Веммикъ совтовалъ ему скрыться на время куда-нибудь подальше и не сообщаться со мною. Въ заключеніе я передалъ, что думаетъ Веммикъ насчетъ его отъзда за-границу, и прибавилъ, что, когда онъ подетъ, я, разумется, поду вмст съ нимъ или послдую за нимъ спустя нкоторое время, смотря по тому, что будетъ для него безопасне по мннію Веммика.

Я не поднималъ вопроса, что будетъ посл того, какъ мы очутимся вн Англіи, но я самъ не имлъ еще объ этомъ яснаго представленія, теперь, когда я видлъ происшедшую въ немъ перемну, когда онъ изъ-за меня подвергался смертельной опасности, я далеко_ не былъ увренъ, что у меня хватитъ духу покинуть его.

Относительно же перемны моего образа жизни теперь не можетъ быть и рчи, говорилъ я, онъ самъ долженъ понять, что начать жить на широкую ногу теперь, при настоящихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, когда не знаешь сегодня, что будетъ завтра, съ моей стороны будетъ просто смшно, чтобы не сказать хуже.

Провисъ и тутъ согласился со мною и вообще выказалъ себя на этотъ разъ очень благоразумнымъ. Онъ сознавалъ, что его возвращеніе въ Англію было, конечно, рискованнымъ шагомъ, и, понятно, онъ не сдлаетъ ничего такого, ^что могло бы окончательно погубить его дло, но нисколько за себя не боится, имя такихъ хорошихъ помощниковъ.

Тутъ Гербертъ, въ раздумьи глядвшій на огонь, высказалъ внушенную ему совтомъ Веммика мысль, которую, по его мннію, намъ не мшало какъ можно скоре привести въ исполненіе.

— Мы съ тобой, Гендель, хорошіе гребцы и могли бы, когда наступитъ надлежащее время, отвезти его сами внизъ по теченію, тогда не понадобится нанимать ни лодки, ни лодочниковъ, и однимъ шансомъ больше спастись отъ преслдованія, а тутъ не слдуетъ пренебрегать ни однимъ шансомъ. Мн кажется, всего лучше было бы теперь же пріобрсти собственную шлюпку, поставить ее у темпльской пристани и почаще кататься на ней вверхъ и внизъ по рк. Если бы ты завелъ такую привычку, твои рчныя прогулки перестали бы обращать на себя вниманіе: если тебя увидятъ двадцать или пятьдесятъ разъ, то не найдутъ ничего особеннаго въ томъ, что ты выдешь въ двадцать первый или пятьдесятъ первый разъ.

Мн понравился этотъ планъ, а Провисъ былъ отъ него въ восторг. Было ршено немедленно привести его въ въ исполненіе. Сначала мы съ Гербертомъ твердо стояли на томъ, что Провисъ не долженъ признавать насъ, когда мы будемъ прозжать мимо Мельничной Запруды, но потомъ ршили, что онъ будетъ спускать штору на восточномъ окн, когда насъ увидитъ,

Наше совщаніе можно было считать оконченнымъ, обо всемъ уже было переговорено, я собирался уходить, замтивъ Герберту, что намъ лучше вернуться порознь, и что поэтому я выйду получасомъ раньше.

— Не хотлось бы мн оставлять васъ здсь одного, хоть я и увренъ, что здсь вы въ большей безопасности, чмъ возл меня,— сказалъ я Провису.— Прощайте.

— Милый мальчикъ,— проговорилъ онъ, крпко стискивая мн руки,— неизвстно, когда мы увидимся опять, и не люблю я слово — прощайте, скажи лучше: добрый вечеръ.

— Добрый вечеръ! Гербертъ аккуратно будетъ сообщать намъ извстія другъ о друг, а когда наступить время, я буду готовъ, будьте уврены. Добрый вечеръ, добрый вечеръ!

Мы ршили, что лучше ему не провожать насъ по лстниц, я разстался съ нимъ на площадк, передъ дверью его комнаты. Бросивъ послдній взглядъ на него, когда онъ сверху, нагнувшись надъ перилами лстницы, освщалъ намъ путь, я вспомнилъ тотъ вечеръ, когда онъ ко мн явился, тогда наши положенія были совершенно обратныя: я стоялъ наверху лстницы, онъ глядлъ на меня снизу. Какъ далекъ былъ я въ тотъ вечеръ отъ мысли, что когда-нибудь при разлук съ нимъ у меня будетъ такъ мучительно сжиматься сердце, какъ это было теперь!

Изъ дверей стараго Барлея все еще слышались воркотня и ругательства, казалось, онъ никогда не кончитъ и вовсе не намренъ когда-нибудь замолчать. Когда мы спустились съ лстницы, я спросилъ Герберта, подъ какимъ именемъ онъ ввелъ въ этотъ домъ Провиса, онъ отвчалъ, что жилецъ верхняго этажа зовется мистеръ Кэмпбель, и здсь про него извстно только, что его поручили Герберту, что Гербертъ принимаетъ въ немъ большое участіе, желаетъ, чтобы за нимъ былъ хорошій уходъ и чтобы онъ велъ уединенную жизнь. Поэтому, сойдя въ гостиную, гд сидли за работой мистрисъ Вимпль и Клара, я и не заикнулся о томъ участіи, какое самъ принималъ въ мистер Кэмпбел.

Простившись съ очаровательной черноглазой двушкой и съ милой старушкой, сердце которой годы не изсушили и не вытравили изъ него сочувствія истинной любви, я почувствовалъ, что Упраздненный канатный заводъ принялъ въ моихъ глазахъ совершенно иной видъ. Пусть старый Барлей былъ старъ, какъ міръ, и ругался, какъ полкъ солдатъ, зато Заштатный бассейнъ былъ черезъ край переполненъ юностью, надеждой, любовью.

Отсюда моя мысль невольно перешла къ Эстелл, мн вспомнилось, какъ мы съ нею разстались, и и уныло побрелъ домой.

Въ Темпл царствовало полное спокойствіе. Въ окнахъ квартиры, гд недавно обиталъ Провисъ, было темно и тихо, во всемъ Гарденъ-Корт мн не встртилось ни души: я два или три раза прошелся мимо фонтана, прежде чмъ взойти къ себ на лстницу, и убдился, что кром меня на двор никого не было.

Гербертъ донесъ мн то же самое, когда вернулся домой и пришелъ въ мою спальню,— я былъ такъ утомленъ тлесно и душевно, что, вернувшись домой, немедленно легъ въ постель. Но Гербертъ этимъ не удовольствовался: такъ какъ ночь была лунная, онъ выглянулъ изъ окна и тщательно осмотрлъ улицу, по его словамъ передъ нашимъ домомъ было такъ же пусто, какъ бываетъ на церковной паперти въ эту пору.

На слдующій же день я занялся пріискиваніемъ лодки: она скоро нашлась и была поставлена у темпльской пристани, откуда до моего жилья было не боле двухъ минутъ ходьбы, и съ того времени я началъ совершать на ней ежедневныя прогулки, иногда одинъ, иногда вдвоемъ съ Гербертомъ, какъ бы для упражненія въ гребл. Часто я вызжалъ кататься въ холодъ, дождь, слякоть, и вскор къ этому такъ привыкли, что мои катанья перестали привлекать вниманіе.

Вначал я держался около Блакфрайерскаго моста, но, по мр того, какъ измнялись часы прилива, сталъ спускаться все ближе и ближе къ Лондонскому. Въ т времена еще цлъ былъ старый Лондонскій мостъ, и при извстной высот прилива подъ его арками образовалось очень сильное теченіе и даже водовороты, вслдствіе чего это мсто пользовалось худой славой. Но я присмотрлся къ пріемамъ лодочниковъ и научился ловко избгать опасныхъ мстъ. Пройдя мостъ и лавируя между судами, я спускался по Темз до самаго Эрита.

Въ первый разъ мимо Мельничной Запруды я прохалъ вдвоемъ съ Гербертомъ и видлъ, какъ штора на восточномъ окн опустилась два раза: когда мы плыли внизъ по теченію и когда возвращались обратно. Гербертъ посщалъ жилище мистрисъ Вимиль не мене трехъ разъ въ недлю и ни разу не принесъ мн извстій, внушающихъ какія бы то ни было опасенія, но тмъ не ‘ мене я не могъ отдлаться отъ мысли, что за мною слдятъ. Ужъ если такая мысль закралась въ человка — ее ничмъ не выкуришь. Трудно было бы пересчитать всхъ тхъ ни въ чемъ неповинныхъ людей, которыхъ я подозрвалъ въ шпіонств за мною. Я вчно дрожалъ отъ страха за участь безразсуднаго человка, скрывавшагося у Заштатнаго бассейна.

Гербертъ говорилъ мн какъ-то, что ему доставляетъ удовольствіе стоять вечеромъ въ часъ отлива у нашихъ оконъ и смотрть на рку, такъ какъ въ такія минуты онъ думаетъ о томъ, что убгающія волны вмст со всми лодками и кораблями несутся къ Клар. Я же, глядя на рку, со страхомъ думалъ, что эти волны несутся къ Мегвичу, и въ каждой черной точк на поверхности водъ мн мерещились его преслдователи, которые тайкомъ подкрадываются къ нему въ тиши ночной, чтобы врне его поймать.

Глава XLVII.

Нсколько недль прошло безъ всякой перемны. Мы ждали встей отъ Веммика, но онъ не подавалъ признаковъ жизни. Если бъ я никогда не видалъ его вн предловъ Литль-Бритена, если бы я не имлъ чести быть принятымъ на короткой ног въ его замк, я могъ бы въ немъ усомниться, но зная его такъ, какъ я его зналъ, я ни на одну минуту въ немъ не сомнвался.

Мои денежныя дла постепенно принимали очень печальный видъ, кредиторы начали меня сильно тснить, частенько въ карман у меня не бывало ни гроша, и я добывалъ деньги продажею разныхъ цнныхъ вещей, безъ которыхъ легко могъ обойтись. Но несмотря ни на что, я твердо держался того мннія что съ моей стороны было бы низостью брать деньги отъ моего покровителя при настоящемъ положеніи вещей, когда мои чувства къ нему были такъ смутны, когда мои планы на будущее были такъ неясны. Поэтому я отослалъ къ нему черезъ Герберта бумажникъ,— котораго такъ и не раскрывалъ,— чтобы онъ хранилъ его у себя. Исполнивъ это, я почувствовалъ удовлетвореніе, не знаю — истинное или ложное, отъ сознанія, что не пользовался его великодушіемъ съ тхъ самыхъ поръ, какъ онъ мн открылся.

По мр того какъ проходило время, въ мою душу закрадывалось тяжелое предчувствіе, что свадьба Эстеллы уже совершилась. Хоть это было даже не предчувствіе, а почти увренность, но я такъ боялся получить подтвержденіе, что избгалъ заглядывать въ газеты и просилъ Герберта, которому я сообщилъ все, что произошло между нами въ наше послднее свиданіе, никогда не говорить со мною объ Эстелл. Зачмъ я такъ крпко держался за обрывокъ моихъ радужныхъ надеждъ, развянныхъ и унесенныхъ втромъ? Да разв я знаю! А зачмъ вы сами, читатель, совершали такую же непослдовательность въ прошломъ году, въ прошедшемъ мсяц, на прошлой недл?

Я жилъ теперь среди постоянныхъ тревогъ и мученій, главная моя забота, вершина всхъ моихъ несчастій ни на минуту не разставалась со мною, не исчезла у меня изъ виду, какъ высочайшая гора среди горной цпи. Однако новыхъ причинъ для опасеній до сихъ поръ не возникало. Хотя я нердко вскакивалъ въ ужас съ постели, трепеща отъ страха, что Провисъ открытъ, хотя по вечерамъ, когда Гербертъ возвращался оттуда, и я прислушивался испуганно къ его шагамъ, стараясь по звуку этихъ шаговъ угадать, не спшитъ ли онъ ко мн съ худыми встями, однако, на нашемъ горизонт пока не появлялось новыхъ тучъ, и жизнь наша текла обычнымъ порядкомъ. Осужденный на полное бездйствіе, вчно находясь въ тревожномъ состояніи, терзаясь подозрніями, я проводилъ время въ томъ, что катался на шлюпк и ждалъ, ждалъ, ждалъ безъ конца.

Часы прилива измнились наконецъ такимъ образомъ, что я, свободно спускаясь внизъ по теченію, не могъ иной разъ, возвращаясь назадъ, пробраться подъ арками Лондонскаго моста, такъ сильно бушевалъ здсь прибой. Въ такихъ случаяхъ мн приходилось оставлять свою шлюпку на одной верфи у таможни, съ тмъ, чтобы попозже, какъ вода спадетъ, ее привели къ темпльской пристани, такія приключенія сами по себ были мн даже пріятны,— такъ какъ они знакомили со мной и моей лодкой разный людъ, толкущійся на пристаняхъ. Изъ этихъ маленькихъ приключеній воспослдовали дв встрчи, о которыхъ я сейчасъ разскажу.

Однажды, въ конц февраля, я присталъ къ верфи у таможни уже въ сумерки, въ этотъ день я, воспользовавшись отливомъ, дозжалъ до самаго Гринича и вернулся назадъ съ приливомъ. Погода стояла ясная, но съ закатомъ солнца сталъ надвигаться туманъ, и я съ величайшей осторожностью долженъ былъ пробираться между судами. И дучи къ Гриничу, и на обратномъ пути я видлъ условленный сигналъ,— штора спускалась въ окн, значитъ, все обстояло благополучно.

Вечеръ былъ сырой, я сильно озябъ и зашелъ въ ближайшую таверну погрться, а кстати и пообдать. Такъ какъ дома, въ Темпл, мн предстояло провести весь вечеръ въ томительномъ одиночеств, то я ршилъ отправиться посл обда въ театръ, благо, тутъ по близости находился театръ, гд мистеръ Вопсль стяжалъ себ сомнительные лавры,— теперь этотъ театръ давно уже не существуетъ. Я зналъ, что мистеру Вопслю не удалось поднять драмы, и что онъ, напротивъ, раздлялъ съ нею ея паденіе. Зловщія афиши гласили, что онъ недавно выступалъ въ качеств врнаго негра, состоящаго въ компаніи съ обезьяной въ свит одной высокородной двицы. А Гербертъ однажды видлъ его въ комической роли забіяки татарина съ краснымъ, какъ кирпичъ, лицомъ, въ увшанной погремушками шутовской шапк.

Таверна, гд я обдалъ, была одна изъ тхъ, которыя мы съ Гербертомъ звали ‘географическими’, такъ какъ въ нихъ скатерти всегда бывали испещрены картами полушарій отъ ободковъ пивныхъ кружекъ, а налипшіе на черенки ножей остатки соуса имли видъ замысловатыхъ очертаній морскихъ береговъ. (Не знаю впрочемъ, есть ли даже въ настоящее время во владніяхъ лорда-мэра хоть одна таверна не географическая?)

Посл обда я дремалъ подъ хлбными крошками, таращилъ глаза на газовые рожки, жарился въ горячемъ пару кушаньевъ и въ такихъ занятіяхъ коекакъ протянулъ время, остававшееся до театра.

На сцен я увидлъ состоящаго на королевской служб добродтельнаго боцмана, человка во всхъ отношеніяхъ безукоризненнаго, если бъ только надтые на немъ панталоны были ему. впору, а то они были кое-гд слишкомъ узки, кое-гд черезъ чуръ широки. Этотъ боцманъ нахлобучивалъ шляпы на глаза всмъ маленькимъ людямъ, хотя онъ былъ великодушенъ и храбръ, этотъ боцманъ не хотлъ слышать объ уплат податей и налоговъ, хотя былъ большой патріотъ, носилъ съ собою повсюду мшокъ денегъ, смахивавшій на круглый пуддингъ, завязанный въ салфетку, и, располагая такимъ богатствомъ, справилъ свадьбу съ двицей, закутанной въ простыню. При сей оказіи на взморье высыпало все населеніе Портсмута (въ числ девяти человкъ, по послдней ревизіи), вс хлопали въ ладоши, пожимали другъ другу руки и пли: ‘Наливайте, выпивайте!’ Однако какой-то растрепанный кочегаръ, сердце котораго, по утвержденію боцмана, было черне его лица, не захотлъ ни наливать, ни выпивать и предложилъ своимъ двумъ товарищамъ перевернуть весь свтъ вверхъ дномъ. Эта задача была ими выполнена съ большимъ успхомъ (семья кочегара пользовалась, повидимому, большимъ политическимъ вліяніемъ), такъ что понадобился почти цлый вечеръ, чтобы привести свтъ въ порядокъ. И то только это удалось при содйствіи нкоего маленькаго коммерсанта въ блой шляп, черныхъ штиблетахъ и съ краснымъ носомъ. Этотъ юркій коммерсантъ съ рашперомъ въ рукахъ залзъ въ футляръ стнныхъ часовъ, подслушалъ все, что ему было нужно, вышелъ,— и ну колотить рашперомъ всхъ, кого не могъ убдить словами. Тутъ появился въ звзд и въ подвязк мистеръ Вопсль (о которомъ раньше никто и не слыхалъ) въ качеств полномочнаго посланника Адмиралтейства, и объявилъ, что вс кочегары тотчасъ должны отправляться въ тюрьму, а боцману жалуется Англійскій флагъ, какъ слабая награда за услуги, оказанныя имъ государству. Растроганный въ первый разъ въ жизни, боцманъ почтительно отеръ глаза жалованнымъ флагомъ, гаркнулъ ура и, величая мистера Вопсля ‘вашей честью’, просилъ у него позволенія пожать ему руку. Мистеръ Вопсль милостиво снизошелъ на эту почтительную просьбу, вслдъ за тмъ его спровадили въ пыльный уголъ, вс остальныя дйствующія лица начали выплясывать джигу, а мистеръ Вопсль, обозрвая недовольнымъ окомъ изъ своего угла публику, узналъ меня.

Въ слдующей сцен,— это была свжая новинка, комическая Рождественская пантомима,— я сначала, къ большому моему огорченію, узналъ мистера Вопсля въ циклоп, одтомъ въ красное шерстяное трико, съ огромной образиной, сіявшей фосфорическимъ свтомъ, и съ красной бахромой вмсто волосъ, который ковалъ молніи въ подземель и страшно трусилъ своего хозяина, великана съ сильнымъ голосомъ, явившагося домой къ обду. Но вскор мистеръ Вопсль показался въ боле выгодномъ образ, когда Генію, покровителю двухъ влюбленныхъ, понадобилась помощь добродтельнаго волшебника противъ безчеловчнаго родителя, невжественнаго фермера, который строилъ всякія козни противъ избранника сердца своей дочери и даже нарочно упалъ на него изъ окна, когда тотъ спрятался въ мшокъ съ мукой. Добродтельный волшебникъ, довольно неловко выскочившій изъ подъ земли въ остроконечной шапк, съ черной магіей въ одномъ том подъ мышкой (повидимому, его путешествіе отъ антиподовъ на поверхность земли совершилось при очень тяжелыхъ условіяхъ), оказался мистеромъ Вопслемъ.

Роль, выпавшая на земл на долю благодтельнаго волшебника, состояла главнымъ образомъ въ томъ, что передъ нимъ декламировали, пли, танцовали, кричали, жгли разноцвтные фейерверки, поэтому у него было много свободнаго времени, и къ немалому своему удивленію я замтилъ, что все это время онъ посвятилъ созерцанію моей особы и съ какимъ-то растеряннымъ, недоумвающимъ выраженіемъ упорно смотрла въ мою сторону. Мн показалось очень страннымъ, что онъ такъ меня разглядываетъ, у него былъ такой видъ, будто онъ ломаетъ себ голову надъ какой-то трудной задачей, перебираетъ въ ум разныя ршенія и не знаетъ, на какомъ остановиться, сколько ни думалъ, я не могъ понять, что сей сонъ значитъ.

Этотъ странный эпизодъ продолжалъ меня занимать и тогда, когда мистеръ Вопсль исчезъ со сцены, вознесшись на облака въ огромномъ часовомъ футляр. Я думалъ о немъ и тогда, когда часъ спустя выходилъ изъ театра и въ дверяхъ встртилъ поджидающаго меня мистера Вопсля.

— Здравствуйте, я видлъ, что вы со сцены меня замтили,— сказалъ я, пожимая ему руку и вмст съ нимъ выходя на улицу.

— Разумется, замтилъ, мистеръ Пипъ,— Но кто еще былъ тамъ подл васъ?

— Что вы хотите сказать?

— Странно, непостижимо,— проговорилъ мистеръ Вопсль, съ прежнимъ растеряннымъ видомъ.— Однако я готовъ поклясться, что это онъ!

Я встревожился и вторично попросилъ мистера Вопсля объяснить, что онъ хочетъ сказать,

— Я не могу утверждать, что замтилъ бы его, если бъ васъ тамъ не было, но, мн кажется, и тогда бы я его замтилъ.

При этихъ таинственныхъ словахъ я задрожалъ и невольно оглянулся вокругъ, какъ привыкъ оглядываться, входя къ себ въ Темпль.

— О, вы теперь его не увидите,— сказалъ мистеръ Вопсль,— онъ ушелъ изъ театра еще прежде, чмъ я сошелъ со сцены, я видлъ собственными глазами, какъ онъ ушелъ.

У меня было столько основаній быть подозрительнымъ, что я заподозрилъ даже этого несчастнаго актера, мн показалось, что онъ иметъ намреніе поймать меня врасплохъ и заставить проговориться. Поэтому я только посмотрлъ на него, но ничего не сказалъ и продолжалъ молча идти съ нимъ рядомъ.

— Смшно сказать: я вдь подумалъ было, что онъ пришелъ вмст съ вами, мистеръ Пипъ, а потомъ вижу — вы и не подозрваете, что онъ сидитъ позади васъ, точно призракъ какой.

Опять дрожь пробжала по мн, но я твердо ршился молчать несмотря ни на что, такъ какъ загадочныя слова мистера Вопсля поселили во мн убжденіе, что онъ хочетъ заставить меня заговорить о Провис, хотя, разумется, я былъ увренъ, что Провисъ никакъ не могъ быть въ театр.

— Вроятно васъ удивляютъ мои слова, мистеръ Пипъ,— да, я вижу, вы удивлены. Но право это такъ странно! Пожалуй, вы не поврите тому, что я разскажу вамъ,— я и самъ, пожалуй, бы не поврилъ на вашемъ мст.

— Неужели?— промолвилъ я.

— Право. Помните ли вы, мистеръ Пипъ, одно Рождество много лтъ тому назадъ, вы тогда были еще ребенкомъ, я въ тотъ день обдалъ у Гарджери, помните, къ нему зашелъ отрядъ солдатъ чинить кандалы?

— Очень хорошо помню.

— Помните, солдаты устроили облаву за двумя каторжниками, мы къ нимъ присоединились, Гарджери посадилъ васъ себ на спину, я открывалъ шествіе, а вы едва за мною поспвали.

За исключеніемъ послдняго обстоятельства я все помнилъ, даже лучше? чмъ онъ воображалъ.

— Помните, когда мы ихъ нашли въ канав, они дрались не на животъ, а на смерть, одинъ изъ нихъ былъ страшно избитъ, на лиц у него живого мста не было.

— Какъ будто сейчасъ все это передъ собою вижу.

— Затмъ солдаты зажгли факелы, окружили каторжниковъ со всхъ сторонъ и повели ихъ, а мы пошли вслдъ за ними посмотрть, чмъ все это кончится, шли мы въ темнот по болоту, свтъ факеловъ падалъ на лица каторжниковъ,— на эту подробность я особенно обращаю ваше вниманіе,— свтъ факеловъ падалъ на ихъ лица, а вокругъ насъ была черная ночь.

— Да, да, я все помню.

— Ну, мистеръ Пипъ, сегодня вечеромъ одинъ изъ этихъ каторжниковъ сидлъ сзади васъ. Я видлъ его изъ-за вашего плеча.

‘Надо держать ухо востро’, сказалъ я самъ себ и спросилъ вслухъ:

— Котораго же изъ двухъ вы видли?

— Того, у котораго было избитое лицо,— отвчалъ мистеръ Вопсль, ни на минуту не задумываясь.— Я готовъ поклясться, что видлъ его! Чмъ больше объ этомъ думаю, тмъ сильне убждаюсь, что видлъ именно его.

— Это прелюбопытно,— проговорилъ я, стараясь принять такой видъ, будто то, что я услышалъ, меня нисколько не касается.— Прелюбопытно, право!

Нтъ достаточно сильныхъ выраженій для описанія тревоги, овладвшей мною при этомъ извстіи, и того особеннаго, ни съ чмъ не сравнимаго ужаса, который я почувствовалъ, узнавъ, что Комписонъ стоялъ за мною, какъ призракъ. Это еще больше меня поразило отъ того, что съ тхъ поръ, какъ я былъ предувдомленъ объ опасности, я впервые забылъ думать о Комписон въ этотъ единственный мигъ, когда онъ былъ всего ближе ко мн. И я былъ такъ далекъ отъ всякихъ подозрній, что посл всхъ моихъ предосторожностей былъ застигнутъ врасплохъ! Вышло такъ, какъ будто бы я заперся отъ него за сорока дверьми, а онъ вдругъ очутился рядомъ со мною.

Я ни минуты не сомнвался, что онъ былъ тамъ только потому, что тамъ былъ я, и хотя, повидимому, вокругъ насъ была тишь да гладь, и ничто не указывало на приближеніе опасности, но она была близка, враги не дремали.

Я спросилъ мистера Вопсля, въ какое время этотъ человкъ вошелъ въ зрительную залу?

Мистеръ Вопсль не могъ мн этого сказать: онъ увидлъ меня, а за моей спиною этого человка. Онъ узналъ его спустя нкоторое время, но, какъ только онъ его увидалъ, въ ту же минуту у него мелькнуло смутное воспоминаніе какой-то связи, соединяющей этого человка со мною, относящееся къ тому давнему времени, когда я жилъ еще въ деревн. ‘Какъ онъ былъ одтъ?’ продолжалъ допрашивать я. ‘Одтъ очень прилично, ничего бросающагося въ глаза, кажется, все черное’. ‘У него обезображенное лицо?’ ‘Нтъ, помнится, нтъ’. Съ своей стороны я тоже думалъ, что этого не могло быть, хотя, занятый своими мыслями, я не обращалъ особеннаго вниманія на окружавшую меня публику, но если-бы въ числ ея былъ человкъ съ какимъ-нибудь замтнымъ уродствомъ на лиц, я бы невольно его замтилъ.

Посл того, какъ* мистеръ Вопсль сообщилъ мн все, что онъ могъ припомнить, или, точне все, что я могъ изъ него выжать, я предложилъ ему приличное угощеніе, чтобы подкрпить его силы посл вечернихъ трудовъ, и вслдъ затмъ мы разстались.

Полночь уже давно пробила, когда я добрался до Темпля, ворота были на запор. И въ ту минуту, когда я въ нихъ входилъ, и посл, когда я шелъ по двору, возл меня никого не было. Вслдъ за мною вернулся Гербертъ, и мы съ нимъ долго совщались у камина. Но что мы могли сдлать? Ровно ничего. Мы ршили только сообщить Веммику объ открытіи, сдланномъ мною въ этотъ вечеръ, напомнить ему, что мы ждемъ отъ него сигнала.

Такъ какъ частыми посщеніями замка я могъ скомпрометировать Веммика, я ршилъ написать ему, тотчасъ же я слъ за письмо и, прежде чмъ лечь въ постель, собственноручно отнесъ его въ почтовый ящикъ, опять возл меня никого не было. Соблюдать осторожность — вотъ все, что мы могли сдлать,— такого мннія были мы съ Гербертомъ,— и мы въ самомъ дл стали очень осторожны, мы сдлались теперь еще боле осторожны, чмъ прежде, если только это было возможно.

За исключеніемъ тхъ случаевъ, когда я прозжалъ мимо на лодк, я никогда не приближался къ Заштатному бассейну, но и тогда я бросалъ на Мельничную Запруду такой же разсянный взглядъ, какъ и на вс прочіе предметы на берегу.

Глава XLVIII.

Въ предыдущей глав я упомянулъ о двухъ встрчахъ, вторая произошла недлю спустя посл той, о которой было разсказано. Я опять вышелъ изъ лодки у таможни, не дозжая Лондонскаго моста, но дло было часомъ раньше, чмъ въ тотъ разъ. Раздумывая, гд бы мн пообдать, я забрелъ въ Чипсайдъ и медленно плелся вслдъ за толпой, чувствуя себя самымъ празднымъ человкомъ въ этой дловой толп.

Вдругъ чья-то огромная рука легла мн на плечо, и я увидалъ за собой мистера Джаггерса. Онъ взялъ меня подъ руку и пошелъ вмст со мною.

— Мы идемъ въ одну сторону, Пипъ, значитъ можемъ идти вмст. Куда вы направляетесь?

— Кажется, въ Темпль,— отвчалъ я.

— Кажется? Разв вы не знаете наврное?

— Нтъ,— отвчалъ я, довольный, что хоть разъ удалось на перекрестномъ допрос поставить его втупикъ,— Нтъ, не знаю, потому что еще не ршилъ, куда идти.

— Вы идете обдать?— спросилъ мистеръ Джаггерсъ.— Въ этомъ-то, я полагаю, вы можете признаться.

— Да, въ этомъ я могу признаться.

— Вы никуда не приглашены?

— Въ этомъ тоже могу признаться, нтъ, никуда не приглашенъ.

— Въ такомъ случа идемте обдать ко мн.

Я уже собирался было извиниться, когда онъ прибавилъ:

— И Веммикъ будетъ.

Вмсто того, чтобъ извиниться, я выразилъ свое согласіе,— кстати, первыя слова начатой мною фразы годились и для того, и для другого.

Мы перескли Чипсайдъ и достигли Литль-Бритена, когда въ окнахъ магазиновъ уже начали загораться блестящіе огоньки, когда фонарщики забгали со своими лстницами, съ трудомъ отыскивая для нихъ свободное мстечко на улиц, переполненной народомъ въ эту пору дня, и въ туманной мгл зажглось множество красныхъ глазъ, еще больше, чмъ тхъ фантастическихъ глазъ, которые смотрли на меня со стны въ Гемомс.

Въ Литль-Бритен была по обыкновенію произведена разборка корреспонденціи, совершено омовеніе рукъ, потушены свчи, запертъ несгораемый шкапъ, и такимъ образомъ прикончены дневные труды. Пока я поджидалъ мистера Джаггерса, мн чудилось при мерцающемъ свт огня, горвшаго въ камин, что ужасные слпки на полк съ дьявольской усмшкой пялятъ на меня глаза, а толстыя, украшенныя большими шапками нагара, сальныя свчи, тускло свтившія мистеру Джаггерсу, писавшему письма въ углу конторы, казались мн облекшимися въ саванъ въ память казненныхъ кліентовъ.

Мы отправились въ Джерардъ-Стритъ вс вмст, въ наемномъ кэб. Не успли мы войти въ квартиру мистера Джаггерса, какъ былъ уже поданъ обдъ. Конечно, въ этомъ дом мн и въ голову не могло прійти намекнуть, хотя бы только взглядомъ, на Вальвортскія чувства Веммика, но все же мн было бы пріятно, если бы за обдомъ его глаза хоть разъ остановились на мн съ дружескимъ участіемъ. Не тутъ то было! Какъ только онъ переставалъ смотрть въ тарелку, онъ обращалъ свой взоръ къ мистеру Джаггерсу и такъ сухо, такъ церемонно относился ко мн, словно передо мною былъ двойникъ Веммика, очень на него похожій, но гораздо хуже его.

— Веммикъ, переслали ли вы мистеру Пипу записку миссъ Гевишамъ?— спросилъ Джагерсъ вскор посл того, какъ мы сли обдать.

— Нтъ, сэръ. Только-что я собрался отослать ее на почту, какъ вы привели мистера Пипа въ контору. Вотъ она.

Съ этими словами Веммикъ вручилъ записку не мн, а своему патрону.

— Въ записк всего дв строчки, Пипъ — проговорилъ мистеръ Джаггерсъ.— Миссъ Гевишамъ прислала ее мн, такъ какъ не знала наврное вашего адреса. Она пишетъ, что ей надо васъ видть по поводу одного дла, о которомъ вы ей говорили. Вы създите къ ней?

— Да,— отвтилъ я, заглянувъ въ записку, гд прочелъ буквально то же, что было мн передано.

— Когда же вы думаете отправиться?

— Мн предстоитъ одно дло, поэтому я не могу свободно располагать своимъ временемъ,— сказалъ я, бросая взглядъ на Веммика, который въ эту минуту, какъ ни въ чемъ не бывало, отправлялъ рыбу въ свой почтовый ящикъ.— Впрочемъ, по всей вроятности, я поду къ ней на дняхъ.

— Если мистеръ Пипъ намренъ хать туда на дняхъ, то, я полагаю, ему нтъ надобности отвчать на эту записку,— сказалъ Веммикъ мистеру Джаггерсу.

Принявъ эти слова за совтъ не мшкать отъздомъ, я ршилъ хать завтра же, и заявилъ объ этомъ вслухъ. Веммикъ проглотилъ рюмку вина и поглядлъ съ довольнымъ видомъ, но вовсе не на меня, а на мистера Джаггерса.

— Пипъ, а вдь паукъ-то ловко распорядился своими картами, выигралъ партію,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ.

Я могъ отвтить только утвердительнымъ наклоненіемъ головы.

— О, это много общающій юноша въ своемъ род! Только ему не удастся поставить на своемъ. Въ конц концовъ побдитъ, конечно сильнйшій, но кто изъ нихъ двухъ сильне, это еще бабушка на двое сказала. Если онъ пуститъ въ ходъ физическую силу и начнетъ ее бить…

— Неужели вы это серьезно говорите, мистеръ Джаггерсъ?— прервалъ его я, весь вспыхнувъ.— Неужели, по вашему, онъ такой негодяй, что способенъ даже на такую низость?

— Я этого не утверждаю, Пипъ, я высказываю это въ вид предположенія. Если онъ начнетъ ее бить, сила, вроятно, будетъ на его сторон, но, когда дло дойдетъ до ума, тутъ, конечно, не онъ возьметъ верхъ. Какого образа дйствій станетъ держаться при подобныхъ обстоятельствахъ человкъ такого сорта, предсказать очень трудно. И тотъ, и другой исходъ иметъ много шансовъ.

— Могу ли спросить, про какіе два исхода вы говорите?

— Человкъ такого сорта, какъ нашъ общій знакомый, или бьетъ, или пресмыкается. Онъ можетъ пресмыкаться ворча или пресмыкаться молча, но одно изъ двухъ: онъ или бьетъ, или пресмыкается. Спросите у Веммика, какого онъ объ этомъ мннія.

— Или бьетъ, или пресмыкается,— подтвердилъ Веммикъ, обращаясь не ко мн, а къ мистеру Джаггерсу.

— Выпьемте же за здоровье мистрисъ Бентли Дремль,— провозгласилъ Джаггерсъ, доставая съ буфета бутылку самаго дорогого вина и, наполнивъ наши рюмки, налилъ и себ,— и пожелаемъ, чтобы вопросъ о первенств ршился къ полному удовольствію этой леди! Къ обоюдному удовольствію леди и джентльмена — этотъ вопросъ не можетъ ршиться, Молли, Молли, куда вы запропастились? Какъ вы сегодня медленны!

Не усплъ онъ кончить, какъ Молли уже стояла за его спиной со слдующимъ блюдомъ. Поставивъ его на столь, она отступила шага на два и взволнованно пробормотала какое-то извиненіе, нервно перебирая пальцами. Это движеніе ея рукъ невольно привлекло мое вниманіе.

— Что съ вами?— спросилъ меня мистеръ Джаггерсъ.

— Со мною? Ничего. Только разговоръ, который мы ведемъ, мн не совсмъ пріятенъ.

Руки экономки двигались такъ, какъ будто бы она вязала. Взглядъ ея былъ устремленъ на Джаггерса, она по его глазамъ старалась угадать, можно ли ей уйти, или, она еще понадобится, и смотрла на него съ напряженнымъ вниманіемъ. Да, конечно, я видлъ въ одинъ достопамятный день, очень недавно, такіе же глаза, такія же руки,

Джаггерсъ разршилъ ей уйти, и она исчезла изъ комнаты, но образъ ея какъ живой стоялъ передъ моими глазами. Я всматривался въ эти глаза, въ эти руки, въ эти распущенные волосы и сравнивалъ ихъ съ другими, столь знакомыми мн глазами, волосами, руками, которые какъ дв капли воды будутъ похожи на эти черезъ двадцать лтъ, посл каторжной жизни со скотомъ-мужемъ. Я всматривался въ глаза и руки Молли, мн припомнилось то непонятное чувство, которое овладло мною, когда я въ послдній разъ прогуливался съ одной особой по запущенному саду и полуразрушенной пивоварн. Я припоминалъ, какъ то же чувство опять охватило меня, когда я увидлъ въ окн дилижанса чье-то лицо, глядвшее на меня, чью-то руку, посылавшую мн ласковое привтствіе, это же чувство вспыхнуло во мн, какъ молнія, когда я съ кмъ-то сидлъ въ карет и вдругъ посл темной улицы карета въхала въ полосу яркаго освщенія. Я вспомнилъ, что достаточно было одного звена въ ассоціаціи мыслей, чтобы удостоврить личность того незнакомца въ театр, и вотъ теперь, когда, вслдъ за разговоромъ объ Эстелл, я увидалъ эти руки, двигавшіяся какъ при вязаньи, и эти пристально смотрвшіе глаза, другое звено соединило въ моемъ ум два представленія, между которыми до сихъ поръ не было ничего общаго. Теперь я былъ увренъ, что экономка мистера Джаггерса — мать Эстеллы.

Мистеръ Джаггерсъ видалъ не разъ меня вмст съ Эстеллой, и конечно ему было вдомо, какое чувство я къ ней питалъ, тмъ боле, что я и не заботился его скрывать. Когда я сказалъ, что разговоръ объ Эстелл мн непріятенъ, онъ кивнулъ головой, хлопнулъ меня по плечу, подлилъ вина въ наши рюмки и принялся за прерванный обдъ.

Экономка появлялась въ столовой еще только два раза, и то лишь на короткое время, но если бы я увидлъ ее еще сто разъ, мое убжденіе не поколебалось бы: ея руки были — руки Эстеллы ея глаза были — глаза Эстеллы.

Вечеръ прошелъ скучно. Веммикъ исправно осушалъ свой стаканъ, когда мистеръ Джаггерсъ подливалъ ему вина, но длалъ это точно по долгу службы,— должно быть, съ такимъ же видомъ онъ получалъ отъ мистера Джаггерса свое жалованье, глаза его были прикованы къ патрону, словно онъ каждую минуту былъ на чеку, ожидая перекрестнаго допроса. Вина имъ было выпито столько, что я диву давался, казалось, его почтовый ящикъ можетъ поглотить такое неимоврное количество вина, какъ настоящій почтовый ящикъ писемъ, и такъ же безслдно. Для меня онъ весь вечеръ продолжалъ оставаться гадкимъ двойникомъ, только по наружности похожимъ на славнаго Веммика изъ Вальворта.

Мы довольно рано распростились съ нашимъ гостепріимнымъ хозяиномъ и вышли на улицу вмст. Уже тогда, когда мы принялись разыскивать свои шляпы въ коллекціи сапогъ мистера Джаггерса, я почувствовалъ, что настоящій Веммикъ ко мн возвращается, и не успли мы пройти полдюжины шаговъ по направленію къ Вальворту, какъ я уже зналъ, что подъ руку со мною идетъ настоящій Веммикъ, а гадкій двойникъ куда-то испарился.

— Уфъ! Наконецъ-то!— проговорилъ Веммикъ.— Спору нтъ, онъ удивительный человкъ, второго ему подобнаго на свт нтъ, но, когда я у него обдаю, я чувствую себя такъ, точно меня связали по рукамъ и по ногамъ,— а я предпочитаю быть за обдомъ на свобод.

Я замтилъ, что, по моему, его сравненіе удивительно мтко.

— Никому другому я этого не сказалъ бы,— продолжалъ онъ.— Вамъ одному говорю, такъ какъ все что между ними говорится,— я въ этомъ вполн увренъ,— дальше не пойдетъ.

Я спросилъ его, видлъ ли онъ когда-нибудь пріемную дочь миссъ Гевишамъ, теперешнюю мистрисъ Бентли Дремль. Онъ отвчалъ отрицательно. Чтобы не испортить дла слишкомъ неожиданнымъ приступомъ, я сперва завелъ рчь о престарломъ родител и о миссъ Скиффинсъ. Когда я назвалъ миссъ Скиффинсъ, Веммикъ принялъ лукавый видъ, внезапно остановился на перекрестк высморкать носъ и при совершеніи сей операціи молодецки крутилъ головой, заливался громкими фіоритурами, словомъ — во всхъ пріемахъ обнаружилъ тайное самодовольство.

— Помните, Веммикъ, когда я въ первый разъ шелъ обдать къ мистеру Джаггерсу, вы совтовали мн обратить вниманіе на его экономку.

— Разв? Можетъ быть, и совтовалъ,— сказалъ Веммикъ, и внезапно прибавилъ: — Ахъ, чортъ побери! Конечно совтовалъ. Нтъ, чувствую, еще не совсмъ развязался.

— Вы ее назвали тогда укрощеннымъ дикимъ звремъ.

— А вы какъ ее назовете?

— Точно такъ же. Но извстно ли вамъ, Веммикъ, какимъ способомъ мистеръ Джаггерсъ ее укротилъ?

— Это его тайна. Экономка живетъ у него ужъ много лтъ.

— Мн хотлось бы знать ея исторію, у меня есть на это особенныя причины. Пожалуйста, разскажите, вы вдь знаете: что между нами говорится, то дальше не пойдетъ.

— Я и самъ-то не знаю доподлинно ея исторіи,— отвчалъ Веммикъ.— Извольте, я сообщу вамъ, что мн самому о ней извстно. Само собою разумется, мы теперь бесдуемъ неофиціально, въ качеств частныхъ лицъ.

— О, конечно.

— Лтъ двадцать тому назадъ эта женщина судилась за убійство и была оправдана. Она была тогда очень красива, очень молода. Кажется, въ жилахъ ея есть немножко цыганской крови, такъ это или нтъ, но несомннно, что она была горячаго нрава, и кровь у нея закипла быстро.

— Но ее оправдали?

— Ее защищалъ мистеръ Джаггерсъ,— отвтилъ Веммикъ, многозначительно взглянувъ на меня. Обработалъ онъ это дльце изумительно. А дло-то было почти безнадежное. Онъ тогда только что начиналъ свою практику, и отличился на славу, собственно говоря, это дло и создало его репутацію. Онъ работалъ надъ нимъ, какъ волъ, пока шло слдствіе, почти не выходилъ изъ полицейскаго управленія, показалъ чудеса ловкости и находчивости. А на судебномъ разбирательств, гд ужъ онъ не могъ выступить лично, онъ сидлъ рядомъ съ адвокатомъ, и всякому было извстно, что вся защита состряпана имъ.

Причиной убійства была ревность, жертва — женщина, лтъ на десять старше подсудимой, гораздо крупне и сильне ея. Об они были бродяги, та, что вотъ теперь въ Джерардъ-Стрит, еще очень молодою была, какъ говорится, вокругъ ракитова куста повнчана съ такимъ же бродягой и ревновала его, какъ фурія. Убитая, конечно больше подходившая по годамъ къ ея мужу, была найдена мертвою въ пустомъ сара за Гаунсоускимъ пустыремъ. По всему видно было, что борьба была отчаянная, быть можетъ даже, то былъ поединокъ между двумя женщинами. Убитая была истерзана, исцарапана, избита, и въ конц концовъ задушена. Кром этой женщины ‘и на кого не падало подозрній, не было даже никакихъ основаній подозрвать кого-нибудь другого. Мистеръ Джаггерсъ основалъ свою защиту главнымъ образомъ на томъ, что его кліентка не имла физической возможности совершить это убійство. Конечно,— прибавилъ Веммикъ, прикасаясь къ моему рукаву,— конечно, тогда онъ не слишкомъ-то распространялся о сил ея рукъ, хотя теперь онъ любитъ иногда поговорить на эту тему.

Я разсказалъ, какъ мистеръ Джаггерсъ, когда мы у него обдали, показывалъ намъ руку экономки.

— Ну съ, сэръ,— продолжала’ Веммикъ прерванное повствованіе,— случилось такъ (понимаете ли?— случилось), что заподозрнная въ убійств съ перваго дня своего ареста была одта такъ искусно, что казалась гораздо меньше и тоньше, чмъ было въ дйствительности. Особенно рукава ея были такъ ловко приспособлены, что ея руки казались необыкновенно миніатюрными. На тл у нея было два или три ушиба,— вещь самая обыкновенная для женщины ея класса,— но руки ея съ наружной поверхности были изодраны до крови, и важно было ршить сдланы ли эти царапины ногтями. Мистеръ Джаггерсъ объяснялъ, что его кліентк пришлось продираться сквозь чащу терновника, и колючки, не достигавшія ей до лица, исцарапали ей руки. На ея рукахъ дйствительно нашлись занозы отъ колючекъ, он были представлены на судъ въ качеств вещественныхъ доказательствъ, установленъ также былъ тотъ фактъ, что при обозрніи терновыхъ кустовъ они оказались поломанными и помятыми, кое-гд на нихъ найдены были клочки ея платья и пятна крови. Но самый фортель, какой выкинулъ мистеръ Джаггерсъ, заключался въ слдующемъ. Для доказательства ея ревности приводили то обстоятельство, что какъ разъ около того времени, когда было совершено убійство, сильно подозрвали, что она въ порыв бшенства умертвила и своего трехлтняго ребенка, прижитаго съ этимъ человкомъ, изъ-за котораго сыръ-боръ загорлся, чтобы отомстить ему за измну. Мистеръ Джаггерсъ придумалъ повести защиту такимъ образомъ: мы утверждаемъ, говорилъ онъ, что эти царапины сдланы не ногтями, а колючками, и показываемъ вамъ эти колючки. Вы утверждаете, слды ногтей и высказываете предположеніе, что она умертвила своего ребенка: въ такомъ случа вы должны принять вс послдствія, вытекающія изъ этой гипотезы. Конечно, она могла совершить дтоубійство, и ребенокъ цпляясь за нее, могъ исцарапать ей руки: но что же изъ этого слдуетъ? Вдь вы теперь судите ее не за дтоубійство! Если же вы такъ держитесь за царапины, мы говоримъ вамъ, что вы можете дать имъ такое объясненіе, основываясь на вашихъ предположеніяхъ,— если опять таки допустить, что это царапины отъ ногтей, хотя это совсмъ неправдоподобно. Словомъ,— заключилъ Веммикъ,— присяжнымъ было не подъ силу тягаться съ мистеромъ Джаггерсомъ, и они признали себя побжденными.

— И съ тхъ самыхъ поръ эта женщина служитъ у мистера Джаггерса,

— Да, но этого мало: она поступила къ нему укрощенной. Хотя она пришла къ нему тотчасъ посл суда, но была уже такой, какой вы теперь ее видите. Посл ее обучали то тому, то другому, что ей надлежало знать въ ея новой должности, но укрощена она была уже съ самаго начала.

— Не помните ли вы, какого пола былъ ребенокъ?

— Помнится, говорили, двочка.

— Сегодня вы больше ничего не имете мн сказать?

— Ровно ничего. Ваше письмо я получилъ и уничтожилъ его. Боле ничего.

Мы простились самымъ задушевнымъ образомъ и разстались.

Тяжело было у меня на сердц, когда я шелъ домой. Ко всмъ прежнимъ моимъ заботамъ теперь прибавилась еще новая.

Глава XLIX.

На другой же день я отправился въ дилижанс въ Сатисъ-Гаузъ, захвативъ съ собою въ качеств оправдательнаго документа записку миссъ Гевишамъ, на случай, если капризная старуха вздумаетъ выразить удивленіе при вид меня. Я дохалъ только до гостиницы, стоявшей на половин дороги, тамъ позавтракалъ, и отправился дальше пшкомъ: мн хотлось явиться въ городъ никмъ не замченнымъ и такимъ же образомъ изъ него исчезнуть.

День уже склонился къ вечеру, когда я вступилъ въ городскія окраины и проходилъ такими переулками, куда доносился только слабый отголосокъ шума Большой улицы. Толстыя полуразрушенныя стны древняго монастыря, служившія нкогда оградой трапезныхъ и садовъ, а нын обращенныя въ конюшни и сараи, были теперь такъ же безмолвны, какъ и сами монахи, давно уже покоившіеся въ своихъ могилахъ.

Звонъ соборныхъ колоколовъ, раздавшійся въ то мгновеніе, когда я торопливо пробгалъ мимо собора, стараясь промелькнуть незамченнымъ, показался мн какимъ-то чуждымъ и грустнымъ: звуки стараго органа отзывались въ моихъ ушахъ погребальною музыкой, грачи, кружившіеся надъ срою башней и качавшіеся на высокихъ оголенныхъ деревьяхъ монастырскаго сада, казалось, жаловались мн на то, что городъ перемнился и Эстелла покинула его навсегда.

Мн отперла калитку пожилая женщина, которую я уже прежде видалъ, она принадлежала къ числу прислуги, жившей во флигел на заднемъ двор.

Попрежнему въ темномъ коридор стояла зажженная свча, я взялъ ее и поднялся наверхъ одинъ. Миссъ Гевишамъ не было въ той комнат, гд она обыкновенно сидла, она была въ большой столовой, находившейся по другую сторону лстницы, нсколько разъ постучавшись и не получивъ отвта, я заглянулъ въ дверь, миссъ Гевишамъ сидла въ истрепанномъ кресл, придвинутомъ вплотную къ камину, и была погружена въ созерцаніе подернутыхъ пепломъ угольевъ.

Я, какъ случалось нердко и прежде, тихонько вошелъ въ комнату и сталъ у камина такъ, чтобы миссъ Гевишамъ, когда подыметъ глаза, могла меня увидть. Она казалась такой одинокой, такой жалкой, что я простилъ ей все горе, которое она ненамренно мн причинила.

Засмотрвшись на нее, я задумался надъ тмъ, какъ судьба пріобщила меня къ злосчастной участи этого дома, и не замтилъ, какъ взглядъ миссъ Гевишамъ остановился на мн. Она впилась въ меня глазами и проговорила тихимъ голосомъ:

— Что- это? на яву ли я?

— Это я, Пипъ. Вчера мистеръ Джаггерсъ передалъ мн вашу записку и я немедленно отправился сюда.

— Спасибо.

Я придвинулъ къ камину другое оборванное кресло и, усвшись рядомъ съ миссъ Гевишамъ, замтилъ на ея лиц новое выраженіе: она какъ будто боялась меня.,

— Я хочу потолковать съ тобою о томъ дл, о которомъ ты говорилъ мн, когда былъ здсь въ послдній разъ, и показать теб, что я не такая каменная, какою ты меня считаешь. Или ты теперь ужъ не повришь, что мое сердце доступно какимъ бы то ни было человческимъ чувствамъ?,

Я поспшилъ ее разуврить. Она протянула было мн свою дрожащую руку, но тотчасъ же отдернула ее назадъ, прежде чмъ я усплъ понять ея движеніе и сообразить, какъ мн къ нему отнестись.

— Ты говорилъ, что можешь научить меня, какъ сдлать для твоего пріятеля какое-то доброе и полезное дло, которое теб самому хотлось для него сдлать. Вдь такъ, кажется?

— О, очень, очень бы хотлось!

— Что же это такое?

Я пришелъ объяснить тайную подкладку исторіи компаньонства Герберта, но вскор по ея глазамъ замтилъ, что ея мысли заняты мною, а не тмъ, что разсказываю. Повидимому, это было дйствительно такъ, потому что, когда я внезапно замолчалъ, она долго этого не замчала.

— Ты остановился потому, что теб противно со мною говорить, такъ велика твоя ненависть ко мн,— проговорила она, и ея лицо приняло прежнее испуганное выраженіе.

— О, миссъ Гевишамъ, какъ вы могли это подумать!— вскричалъ я.— Остановился я, такъ какъ мн показалось, что вы меня не слушаете.

— Можетъ быть, я дйствительно не слушала,— проговорила она, прикладывая руку ко лбу.— Начни опять, я буду смотрть куда-нибудь въ сторону. Ну, вотъ теперь продолжай.

Она облокотилась на костыль со свойственнымъ ей въ извстныя минуты ршительнымъ видомъ и съ напряженнымъ вниманіемъ стала смотрть на огонь, какъ бы принуждая себя сосредоточиться и слушать. Я опять разсказалъ все сначала и заключалъ тмъ, что теперь мн не удастся поставить Герберта на ноги, какъ я прежде надялся. Мн нельзя объяснить ей, почему я не могу довести начатое до- конца, ибо я долженъ ей напомнить, что тутъ замшана чужая очень важная тайна.

— Ладно, произнесла она, кивая головой, но все еще не глядя на меня.— Сколько денегъ осталось внести?

Я со страхомъ выговорилъ (такъ какъ сумма была довольно крупная): ‘Девятьсотъ фунтовъ’.

— Если я дамъ эти деньги — сохранишь ли ты мою тайну такъ же свято, какъ хранишь свою?

— Общаю вамъ хранить ее такъ же свято.

— И, когда это дло кончится, на душ у тебя будетъ спокойне?

— О, да.

— Ты очень несчастливъ?

Она задала этотъ вопросъ, все еще не глядя на меня и совсмъ не обычнымъ для меня тономъ сочувствія. Я не въ силахъ былъ отвчать ей тотчасъ: у меня не хватало голосу. Она скрестила руки на набалдашник палки и тихо приникла къ нимъ головой.

— Я далеко не счастливъ, миссъ Гевишамъ, но, кром извстныхъ вамъ, у меня есть и другія огорченія: они касаются той тайны, о которой я уже говорилъ вамъ.

Прошло нсколько минутъ. Она приподняла голову и опять уставилась на огонь.

— Съ твоей стороны благородно уврять меня, что у тебя есть и другія огорченія, но правду ли ты говоришь?

— Истинную правду.

— Что еще я могу для тебя сдлать, кром этой услуги твоему пріятелю,— это дло считай ршеннымъ, но не могу ли я сдлать чего-нибудь и для тебя самого?

— Ничего. Благодарю васъ за это предложеніе и еще боле за его тонъ, но для меня лично вы ничего не можете сдлать.

Миссъ Гевишамъ поднялась съ кресла, поискала глазами письменныхъ принадлежностей, но въ этой заброшенной комнат ихъ не оказалось. Тогда она вынула изъ кармана оправленныя въ потускнвшее золото совершенно пожелтвшія таблетки изъ слоновой кости и принялась писать на нихъ висвшимъ у нея на ше потускнвшимъ золотымъ карандашемъ.

— Съ Джаггерсомъ ты по прежнему въ дружескихъ отношеніяхъ?

— Да, не дальше какъ вчера я обдалъ у него.

— По этой записк ты получишь отъ него девятьсотъ фунтовъ въ свое безконтрольное распоряженіе для того, чтобы употребить ихъ на нужды твоего пріятеля. У себя¹ я не держу денегъ, но если ты хочешь, чтобы Джаггерсъ не зналъ, я могу теб. ихъ прислать.

— Благодарю васъ, миссъ Гевишамъ. Меня нисколько не стснитъ получить ихъ отъ Джаггерса.

Она прочла вслухъ то, что написала. Записка была составлена въ точныхъ и ясныхъ выраженіяхъ и проникнута очевиднымъ желаніемъ снять съ меня всякое подозрніе въ корыстолюбивыхъ намреніяхъ. Ея рука опять дрогнула, когда я взялъ отъ нея таблетки, и дрожала все время, пока она снимала съ шеи цпочку, на которой вислъ карандашъ, и передавала его мн. Она все еще избгала глядть на меня.

— На заглавномъ листк мое имя. Если ты сможешь когда-нибудь подписать подъ нимъ: ‘Я ей прощаю’,— хотя бы это было не скоро, хотя бы къ тому времени мое разбитое сердце уже давно истлло въ могил,— пожалуйста, сдлай это.

— О, миссъ Гевишамъ, я могу это сдлать сейчасъ. Я былъ слпъ, неблагодаренъ, я самъ слишкомъ нуждаюсь въ прощеніяхъ и добрыхъ совтахъ, какъ же мн злобствовать противъ васъ!

Ея лицо обернулось ко мн въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ она ршилась больше на меня не смотрть, и, къ величайшему моему изумленію и даже ужасу, она упала передо мною на колни и подняла ко мн сложенныя руки, какъ вроятно часто поднимала ихъ дтств на молитв, когда ея бдное сердце еще не закаменло въ холодномъ отчаяніи.

Когда я увидлъ у ногъ своихъ эти сдины, это дряхлое измученное лицо, меня всего потрясло. Я умолялъ ее встать, старался поднять ее съ полу, но она уцпилась за мою руку, приникла къ ней головой и горько плакала. Я никогда не видалъ, чтобы она пролила хоть единую слезу, и надясь, что слезы ее облегчатъ, молча склонился къ ней. Она уже не стояла на колняхъ, а распростерлась на полу, восклицая въ глубокомъ молчаніи:

— Ахъ, что я надлала, что я надлала!..

— Если вы изъ-за меня убиваетесь, миссъ Гевишамъ, знайте, что не вы виноваты въ моемъ несчастій. Я полюбилъ бы Эстеллу при всякихъ обстоятельствахъ. Была уже ея свадьба?

— Да.

Зачмъ я задавалъ этотъ вопросъ? Разв запустніе и одиночество, сказывавшіяся теперь еще сильне въ этомъ дом, не отвтили мн на него уже давно!

Миссъ Гевишамъ ломала руки, рвала свои сдые волосы и не переставала твердить: ‘Что я надлала, что я надлала!…’

Я ршительно не зналъ, что ей сказать, какъ ее утшить. Конечно, она совершила дурное дло, избравъ орудіемъ мести впечатлительную душу ребенка, воспитавъ его такъ, какъ ей подсказывали дикое озлобленіе, поруганная любовь, оскорбленная гордость. Но я понималъ, что, затворившись отъ свта, она лишила себя и многаго другого, что, удаляясь отъ общества людей, она удалилась отъ благодтельныхъ, цлебныхъ вліяній жизненнаго опыта, что подъ вліяніемъ уединенныхъ размышленій ея умъ пришелъ въ болзненное состояніе, какъ бываетъ и должно быть со всми, кто устраиваетъ свою жизнь противно порядку, начертанному Творцомъ,

И могъ ли я не чувствовать къ ней состраданія, видя, какъ жестоко она наказана, видя окружавшее ее запустніе, ея полную отчужденность отъ Божьяго міра, среди котораго она жила, видя, что ея тщеславіе своимъ горемъ превратилось въ болзненную манію, подобно тому какъ превращаются въ такія же маніи тщеславіе покаяніемъ, тщеславіе смиреніемъ, и вс другіе чудовищные виды тщеславія, которые сдлались проклятіемъ человка въ здшней жизни.

— До твоего послдняго разговора съ нею я не сознавала, что я совершила, въ тотъ разъ я увидла въ теб, какъ въ зеркал, то, что я сама когда то перечувствовала, и все поняла. Ахъ, что я надлала, что я надлала!..— опять и опять твердила она.

— Миссъ Гевишамъ,— сказалъ я, когда ея рыданія немного стихли.— Не думайте больше обо мн, пусть моя участь не лежитъ на вашей совсти. Другое дло Эстелла. Если вамъ когда-либо представится возможность загладить хоть частицу зла, которое вы ей сдлали, вытравивъ въ ней лучшія побужденія ея натуры, сдлайте это. Это будетъ лучше, чмъ плакать и убиваться. Прошедшаго не воротишь.

— Да, знаю, знаю. Но, Пипъ, дорогой мой Пипъ!..— Ея внезапно вспыхнувшая симпатія ко мн была проникнута пылкимъ, истинно женскимъ состраданіемъ.— О, дорогой мой! Поврь, когда я взяла ее къ себ, еще малюткой, я думала лишь о томъ, какъ бы застраховать ее отъ такого несчастія, какое случилось со мной. Сперва у меня на ум больше ничего не было.

— Я врю вамъ.

— Но по мр того, какъ она подростала и хорошла съ каждымъ днемъ, общая сдлаться настоящей красавицей, я постепенно ее портила похвалами, драгоцнными уборами, своими наставленіями, всей своей личностью, которая постоянно была у нея передъ глазами, какъ наглядная иллюстрація къ моимъ урокамъ, и служила ей предостереженіемъ. Кончилось тмъ, что я похитила у нея сердце, а на мсто его вложила кусокъ льда.

Я не удержался и замтилъ:

— Лучше бы вы оставили сердце, данное ей отъ природы, если бы даже ему предстояло впослдствіи быть истерзаннымъ и разбитымъ.

Миссъ Гевишамъ дико взглянула на меня и опять принялась причитать: ‘Что я надлала, что я надлала!’

— Если бы теб только извстна была моя исторія,— оправдывалась она,— ты бы имлъ ко мн больше состраданія и лучше бы понялъ меня.

— Я знаю до нкоторой степени вашу исторію, миссъ Гевишамъ,— сказалъ я со всею деликатностью, на какую былъ способенъ.— Она стала мн извстной съ тхъ поръ, какъ я ухалъ изъ здшнихъ мстъ. Она внушила мн глубокое сострада/Не къ вамъ, и врьте, я понимаю, какое вліяніе она должна была оказать на васъ. Посл того, что произошло сейчасъ между нами, надюсь, вы разршите мн задать вамъ одинъ вопросъ, касающійся Эстеллы. Этотъ вопросъ относится не къ настоящему времени, а къ той эпох, когда она только что была вами взята.

Миссъ Гевишамъ сидла теперь на полу, упираясь руками въ истрепанную обивку кресла и склонивъ на нихъ голову. Услышавъ мой вопросъ, она сначала пристально посмотрла на меня, потомъ отвтила:

— Спрашивай.

— Чья дочь Эстелла?

Миссъ Гевишамъ отрицательно покачала головой.

— Вы не знаете?

Она опять покачала головой.

— Ее привелъ или прислалъ сюда мистеръ Джаггерсъ?

— Да, онъ ее привелъ.

— Не разскажете ли вы мн, при какихъ обстоятельствахъ это случилось?

Шепотомъ и съ большими предосторожностями она разсказала мн слдующее.

— Я довольно долго жила уже взаперти въ этихъ комнатахъ (сколько именно — не могу сказать, ты знаешь, часы здсь не показываютъ времени), когда однажды сказала мистеру Джаггерсу, что хочу взять къ себ двочку, къ которой могла бы привязаться, которую могла бы воспитать такъ, чтобы предохранить отъ моей несчастной участи. Въ первый разъ я видла Джаггерса, когда поручала ему привести мой домъ въ его теперешній видъ, я послала за нимъ, потому что встрчала имя его въ газетахъ еще прежде, когда еще не разставалась со свтомъ. Онъ отвтилъ, что подыщетъ подходящую сиротку и однажды вечеромъ принесъ мн спящую двочку, я назвала ее Эстеллою.

— Могу я спросить, какихъ лтъ она тогда была?

— Ей было два или три года. Она знаетъ о себ только то, что Она сирота, усыновленная мною.

Я и раньше былъ совершенно убжденъ, что та женщина мать Эстеллы, и мн лично не нужно было дальнйшихъ доказательствъ, но, посл того, что я теперь услышалъ, ихъ родственная связь,— такъ по крайней мр мн казалось,— стала ясне дня.

Чего еще я могъ достигнуть, затягивая это свиданіе? Мое ходатайство за Герберта увнчалось полнымъ успхомъ, миссъ Гевишамъ повдала мн то, что ей было извстно объ Эстелл, я сдлалъ все, чмъ надялся успокоить бдную старуху. Распространяться о томъ, что говорилось между нами на прощанье — не стоить, такъ или иначе, но мы разстались.

Смеркалось, когда я сошелъ съ лстницы и очутился на свжемъ воздух. Впустившей меня служанк я сказалъ, что пока не нуждаюсь въ ея услугахъ и, прежде чмъ уходить, прогуляюсь по Сатисъ-Гаузу. У меня было какое-то предчувствіе, что я никогда боле его не увижу, и мн казалось, что погасающій день былъ самымъ подходящимъ временемъ для моего прощанья съ этимъ мстомъ.

Я пробрался въ запущенный садъ черезъ кучу пустыхъ бочекъ, по которымъ прогуливался когда-то въ дтств. Теперь эти бочки, мокнувшія столько лтъ подъ дождемъ, во многихъ мстахъ прогнили, а на донышкахъ тхъ, которыя стояли стоймя, образовались миніатюрныя лужицы и болота. Я обошелъ весь садъ, постилъ тотъ уголъ, гд мы съ Гербертомъ дрались на кулачкахъ, постилъ дорожки, гд прогуливался съ Эстеллой. Везд холодно, пустынно, печально!

На обратномъ пути я зашелъ на пивоварню, отомкнувъ ржавую задвижку маленькой калитки въ конц сада. Я прошелъ зданіе насквозь и хотлъ выйти через противоположную дверь. Она отворялась теперь съ большимъ трудомъ, отсырвшее дерево разбухло и разошлось, петли едва держались, на порог пышно разрослись кучи грибовъ. Наконецъ я ее отворилъ и въ послдній разъ оглянулся назадъ, въ тотъ моментъ фантазія ребяческихъ лтъ съ поразительной силой воскресла въ моей памяти, мн почудилось, что я вижу миссъ Гевишамъ, висящую на балк. Эта галлюцинація, хотя и продолжалась не боле минуты, была такъ сильна, что я, весь дрожа, нсколько времени простоялъ подъ балкой, чтобы убдиться, что это только игра воображенія.

Зловщій видъ этого зданія, надвигающаяся темнота, страшный призракъ, явившійся мн на одно мгновеніе, но смертельно меня напугавшій, привели меня въ такое состояніе, что пока я дошелъ до открытыхъ настежь воротъ, гд нкогда рвалъ на себ волосы изъ-за Эстеллы, ранившей меня въ самое сердце, мною овладлъ неописанный ужасъ.

Очутившись на главномъ двор, я колебался, не зная, кликнуть ли мн старуху, у которой хранился ключъ отъ воротъ, и попросить ее меня выпустить, или же сперва навдаться къ миссъ Гевишамъ и убдиться, что она такъ же здрава и невредима, какъ и въ ту минуту, когда я ее покинулъ. Остановившись на послднемъ ршеніи, я пошелъ опять на верхъ.

Просунувъ голову въ дверь комнаты, гд я оставилъ миссъ Гевишамъ, я увидлъ, что она сидитъ спиной ко мн на истрепанномъ кресл возл самаго камина. Я отступилъ отъ двери и со спокойнымъ сердцемъ готовился спуститься внизъ, какъ вдругъ увидлъ въ комнат огромный столбъ пламени, въ тотъ же моментъ со страшнымъ воплемъ ко мн бросилась миссъ Гевишамъ, охваченная огненнымъ вихремъ, который подымался надъ ея головою по крайней мр на высоту ея роста.

На мн было пальто съ двойнымъ капюшономъ, на рук у меня вислъ плащъ изъ толстой матеріи. Я сдернулъ съ себя эти вещи, набросилъ ихъ на нее, повалилъ ее на полъ и укуталъ ее ими. Для той же цли я стащилъ со стола большую скатерть и вмст съ нею стащилъ кучу гнили, возвышавшуюся посредин стола, и всхъ отвратительныхъ тварей, которыя тамъ гнздились. Какимъ-то образомъ я тоже очутился на полу, и между мною и миссъ Гевишамъ завязалась ожесточенная борьба: чмъ крпче я ее укутывалъ, тмъ яростне она кричала и сильне билась. Обо всемъ этомъ я узналъ ужъ потомъ, въ ту же минуту я не сознавалъ, что я длаю, что я чувствую, что я думаю. Когда я опомнился, мы оба барахтались на полу у большого стола, а въ клубахъ дыма надъ нами носились горящіе клочья, которые за минуту передъ тмъ были обветшалымъ внчальнымъ платьемъ миссъ Гевишамъ.

Оглянувшись вокругъ, я увидлъ на полу разбжавшихся въ разныя стороны потревоженныхъ таракановъ и пауковъ, а въ дверяхъ — запыхавшихся, голосившихъ слугъ. Я изо всей силы продолжалъ обнимать обими руками миссъ Гевишамъ, точно плнника, который пытается ускользнуть, но врядъ ли сознавалъ, кого держу и почему мы боремся.

Только тогда, когда я увидлъ падавшіе на насъ чернымъ дождемъ перегорвшіе обугленные хлопья, нкогда бывшія ея одеждой, я понялъ, что миссъ Гевишамъ горла и что огонь потушенъ. Она была безъ чувствъ, мн страшно было тронуть ее съ мста, я не позволилъ и другимъ къ ней прикоснуться. Послали за врачемъ, и пока онъ явился, я продолжалъ ее держать, боясь, что огонь опять вспыхнетъ, если я оставлю ее. Только тогда, когда явился лкарь, я поднялся съ полу и крайне удивился, замтивъ, что мои об руки обожжены: до сихъ поръ я этого не чувствовалъ.

Посл осмотра миссъ Гевишамъ, докторъ объявилъ, что ея обжоги серьезные, но не смертельные, главная же опастность, по его мннію, заключалась въ испытанномъ ею нервномъ потрясеніи. По его инструкціямъ ей постлали постель на большомъ обденномъ стол, такъ какъ тутъ удобне длать перевязки. Когда я увидлъ ее часъ спустя, она лежала на томъ самомъ мст, на которое нкогда указывала костылемъ, говоря, что когда-нибудь ее тутъ положатъ.

Хотя, какъ мн сказали, ея платье сгорло до тла, она все еще казалась одтой въ подвнечный нарядъ: ее обложили ватой до самаго горла, сверху покрыли блой простыней, такъ что она сохраняла свой прежній видъ призрака невсты.

Отъ слугъ я узналъ, что Эстелла въ Париж, и просилъ доктора написать ей со слдующею же почтой. Увдомить родственниковъ миссъ Гевишамъ я взялъ на себя, впрочемъ я намренъ былъ извстить одного мистера Матью Покета и предоставить ему ршить, давать или не давать знать остальнымъ. Къ мистеру Матью я послалъ Герберта съ печальной встью на другой же день, тотчасъ же, какъ вернулся въ Лондонъ.

Спустя нкоторое время миссъ Гевишамъ пришла въ сознаніе и совершенно связно, хотя съ какимъ-то лихорадочнымъ оживленіемъ, разсказывала о томъ, что случилось. Къ полночи ея языкъ сталъ заплетаться, и постепенно ея рчь свелась къ тремъ фразамъ, которыя она повторяла медленнымъ торжественнымъ тономъ безчисленное множество разъ. Сперва: ‘Что- я надлала!’ Потомъ: ‘Когда я брала ее къ себ, я думала лишь о томъ, какъ бы спасти ее отъ моей несчастной участи’. И наконецъ: ‘Возьми карандашъ и подъ моимъ именемъ подпиши: ‘Я ей прощаю’. Эти фразы она произносила въ одномъ и томъ же порядк, иногда пропускала въ нихъ одно какое-нибудь слово, но никогда не замщала его другимъ, а непосредственно переходила къ слдующему.

Я ничмъ не могъ быть ей полезенъ, а дома меня ждали другія заботы, другія тревоги, которыхъ даже ея бредъ не могъ изгнать изъ моей памяти, поэтому ночью я принялъ ршеніе вернуться въ Лондонъ съ первымъ утреннимъ дилижансомъ. Но я хотлъ выбраться изъ города пшкомъ и захватить дилижансъ уже на пути, и для этого долженъ былъ пораньше выйти изъ Сатисъ-Гауза. Было около шести часовъ утра, когда я склонился къ миссъ Гевишамъ и прикоснулся губами къ ея устамъ какъ разъ въ тотъ моментъ, когда она произносила: — Возьми карандашъ и подпиши подъ моимъ именемъ ‘Я ей прощаю’.

Глава L.

Ночью руки мои были перевязаны два или три раза, утромъ мн была сдлана новая перевязка. Вся моя лвая рука была обожжена и сильно болла, особенно кисть и локоть, къ плечу ожогъ былъ меньше, но я благодарилъ небо, что огонь только этимъ и ограничился и не пошелъ дальше. На правой рук не было такихъ серьезныхъ поврежденій, я могъ даже шевелить пальцами, но, разумется, она тоже была забинтована, а лвую принужденъ былъ носить на повязк. Сюртука мн нельзя была надть въ рукава, я долженъ былъ носить его, какъ тальму, въ накидку, только застегнутый у горла. Волосы были сильно опалены, но головы и лица огонь не тронулъ.

Сбгавъ въ Гаммерсмитъ оповстить отца, Гербертъ вернулся домой и посвятилъ весь день мн. Онъ ухаживалъ за мной, какъ самая нжная, самая внимательная сидлка: въ опредленные часы снималъ съ меня бинты, смачивалъ ихъ въ заране приготовленной охлаждающей примочк, накладывалъ ихъ вновь, и длалъ все это съ такою лаской и терпніемъ, что я былъ тронутъ до глубины души.

Лежа у себя на диван, среди полной тишины и спокойствія, я сначала никакъ не могъ отдлаться отъ только что испытанныхъ впечатлній: волнующихся огненныхъ языковъ, шума пламени, дкаго запаха гари. Если мои глаза на минуту смыкались, меня пробуждали вопли миссъ Гевишамъ, бжавшей ко мн въ огненномъ вихр. Мн трудне было бороться съ этими мучительными галлюцинаціями, чмъ съ тлесными страданіями, и Гербертъ, видвшій мои муки, изъ силъ выбивался, стараясь развлечь меня и направить мое вниманіе въ другую сторону.

Ни одинъ изъ насъ не заговаривалъ о шлюпк, но мы оба о ней думали, это видно было по тому, что мы всячески обходили этотъ щекотливый вопросъ и, точно сговорившись, увряли другъ друга, что мои руки заживутъ не въ нсколько недль, а въ нсколько часовъ.

Само собою разумется, что, какъ только я увидлъ Герберта, моимъ первымъ вопросомъ было: все ли благополучно на Мельничной Запруд? Онъ такимъ веселымъ и увреннымъ тономъ далъ мн утвердительный отвтъ, что я совершенно успокоился, и до самаго вечера мы не заговаривали объ этомъ предмет. Но Гербертъ внезапно вернулся къ нему въ конц дня, когда занялся перевязкой моихъ рукъ при свт огня, горвшаго въ камин,— на двор уже смеркалось.

— Вчера, Гендель, я пробылъ у Провиса битыхъ два часа.

— А Клара?

— Бдная двочка! Кашей заставилъ ее весь вечеръ бгать по лстниц: чуть только она уйдетъ на минуту, тотчасъ же начинаетъ стучать въ полъ. Мн сдается, онъ уже теперь недолго протянетъ. Ромъ да перецъ, перецъ и ромъ — скорехонько его угомонятъ.

— И тогда вы сейчасъ же обвнчаетесь?

— Какъ же иначе мн взять ее на свое попеченіе? Положи руку на спинку дивана, мой милый, я сяду здсь и стану полегоньку снимать перевязку, ты и не замтишь, какъ она уже будетъ снята. Да, я началъ о Провис. Знаешь, Гендель, онъ сталъ несравненно лучше.

— Я говорилъ теб, что въ наше послднее свиданіе онъ показался мн гораздо мягче.

— Да, ты говорилъ, и дйствительно это такъ. Вчера онъ былъ очень сообщителенъ, разсказывалъ мн многое изъ своей жизни. Помнишь, онъ тогда заговорилъ было объ одной женщин, которая принесла ему много горя? Что, я теб сдлалъ больно?

Я вдзрогнулъ не отъ боли, его слова заставили меня вздрогнуть.

— Я объ этомъ совершенно забылъ, но когда ты заговорилъ, я что-то припоминаю.

— Такъ вотъ вчера онъ распространился объ этой эпох своей жизни. Мрачная, ужасная эпоха. Хочешь я разскажу? Или ты еще слишкомъ утомленъ и не въ состояніи слушать?

— Разскажи, непремнно разскажи, все отъ слова до слова!— вскричалъ я.

Гербертъ наклонился и посмотрлъ мн въ лицо, такъ его удивилъ мой стремительный, нетерпливый отвтъ.

— Нтъ ли у тебя жара?— спросилъ онъ, щупая мн голову.

— Ни малйшаго. Разскажи же мн, любезный Гербертъ, что ты узналъ отъ Провиса.

— По его словамъ… Вотъ повязка и снята самымъ распрекраснымъ образомъ, теперь холодный компрессъ. Сначала — ты, кажется, вздрагиваешь, мой бдный другъ? Ну, теперь уже все хорошо. Такъ по его словамъ, эта женщина была молода, ревнива, мстительна, мстительна до послдней степени.

— То есть?

— То есть готова была даже на убійство. Теб, врно, очень холодно?

— Нисколько. Какъ же она убила и кого?

— То, что она совершила, можетъ быть, и не заслуживаетъ такого страшнаго названія, но ее судили за убійство, мистеръ Джаггерсъ ее защищалъ, и этой защитой стяжалъ себ громкую репутацію. (Тогда-то Провисъ впервые услышалъ о немъ). Жертвою была другая женщина, гораздо сильне той. Борьба между ними произошла въ пустомъ сара. Кто изъ нихъ былъ зачинщицей? честно ли велась борьба? все это не выяснено, но результатъ вн всякихъ сомнній: ея соперница была найдена задушенной.

— Что же, признали ее виновной?

— Нтъ, она была оправдана. Бдняжка, я опять сдлалъ теб больно.

— Нтъ, ты сама нжность, Но что же дальше?

— У оправданной былъ ребенокъ отъ Провиса, и Провисъ его ужасно любилъ. Въ тотъ же самый вечеръ, когда была задушена та, къ которой его ревновали, эта молодая женщина на минутку являлась къ Провису и поклялась ему, что умертвитъ своего ребенка (ребенокъ не у него находился, а жилъ при ней), что онъ больше его не увидитъ, и вслдъ за тмъ исчезла. Вотъ самая больная рука уже забинтована и по прежнему виситъ на повязк, теперь остается только правая, съ тою дло пойдетъ гораздо легче. Когда въ комнат такой полусвтъ, у меня работа идетъ лучше: я не такъ ясно вижу твои ужасныя раны, и моя рука тверже. Должно быть, теб трудно дышать, мой милый? Мн кажется, у тебя слишкомъ ускоренное дыханіе.

— Можетъ быть, Гербертъ. Что же, сдержала она свою клятву?

— Здсь начинается самая мрачная часть этой исторіи. Да, она умертвила ребенка.

— То есть Провисъ теб такъ сказалъ.

— Разумется, милый другъ,— возразилъ Гербертъ удивленнымъ тономъ, и опять наклонился и заглянулъ мн въ лицо.— Я теб передаю, что отъ него слышалъ, самому мн откуда же знать: другихъ источниковъ у меня нтъ.

— Да, да, конечно.

— Провисъ не говоритъ, хорошо или дурно онъ обращался съ матерью ребенка,— продолжалъ Гербертъ.— Знаю только, что почти пять лтъ она длила съ нимъ ту жалкую жизнь, о которой онъ разсказывалъ намъ на этомъ самомъ мст. Повидимому, онъ ее очень жаллъ и относился къ ней съ большимъ снисхожденіемъ, такъ, несмотря на то, что смерть ребенка была для него страшнымъ ударомъ, онъ скрылся изъ боязни, что его вызовутъ на судъ давать показанія о ребенк и что онъ сдлается виновникомъ ея гибели. Пока надъ нею шелъ судъ, онъ скрывался, или,— какъ онъ выражается,— держался въ тни, и судъ не имлъ о немъ никакихъ опредленныхъ свдній. Знали только, что причиной ревности былъ какой-то человкъ, по имени Авель. Посл того, какъ подсудимой вынесли оправдательный приговоръ, она исчезла, точно сквозь землю провалилась. Такъ Провисъ потерялъ и свое дитя, и мать своего дитяти.

— Желалъ бы я знать ..

— Минутку терпнія, милый другъ, сейчасъ кончаю. Его злой геній, Комписонъ, самый худшій изо всхъ негодяевъ, зная, что онъ одно время скрывался и почему онъ укрывался, конечно не преминулъ впослдствіи воспользоваться тмъ, что ему было извстно, чтобы держать Провиса въ ежовыхъ рукавицахъ. Я вчера убдился, что изъ-за этого-то собственно и возникла ненависть Провиса къ нему.

— Желалъ бы я знать, точно знать, Гербертъ, когда случилось это, происшествіе.

— Ты хочешь знать точно? Погоди, я припомню все, что онъ говорилъ по этому поводу. Вотъ его собственныя слова: ‘было это лтъ двадцать тому назадъ, вскор посл того, какъ началось мое знакомство съ Комписономъ.’ Сколько было теб лтъ, когда вы встртились на кладбищ?

— Помнится, седьмой годъ.

— Ну да! Онъ говорилъ, что встртился съ тобою три или четыре года спустя посл этого происшествія и ты напомнилъ ему погибшую такъ трагически его маленькую дочку, которая, если бы жила, была бы почти твоей ровесницей.

— Гербертъ!— посл краткаго молчанія произнесъ я задыхающимся голосомъ.— Взгляни на меня. Гд теб лучше меня видно: здсь, при свт камина, или подойти къ окну?

— Здсь свтле,— отвтилъ Гербертъ, наклоняясь ко мн еще ближе.

— Смотри же на меня хорошенько.

— Смотрю, милый другъ.

— Возьми меня за руку.

— Изволь, милый другъ.

— Ты не думаешь, что у меня горячка, или что я помшался посл вчерашней катастрофы?

— Нтъ, милый другъ,— отвтилъ Гербертъ спустя нкоторое время, обозрвъ меня испытующимъ окомъ.— Ты немного взволнованъ, но ты въ здравомъ ум.

— Да, я въ здравомъ ум. Слушай же, что и теб скажу: человкъ, котораго мы прячемъ на низовь Темзы — отецъ Эстеллы.

Глава LI.

Какую цль имлъ я въ виду, когда такъ горячо стремился раскрыть и доказать происхожденіе Эстеллы? На этотъ вопросъ я ничего не могу отвтить. Читатели вскор увидятъ, что онъ не представлялся мн въ опредленной форм до тхъ поръ, пока его не предложилъ мн человкъ, у котораго было больше здраваго смысла, чмъ у меня.

Посл краткаго, но многозначительнаго разговора съ Гербертомъ, мною овладло лихорадочное убжденіе, что я непремнно долженъ разслдовать до конца вопросъ о происхожденіи Эстеллы, и я хотлъ немедленно бжать къ мистеру Джаггерсу, узнать наконецъ всю истину. Не знаю, право, почему я этого добивался,— потому ли, что дло близко касалось Эстеллы, или же я былъ радъ перенести нсколько лучей романическаго ореола, такъ долго меня окружавшаго, на человка, о безопасности котораго столько заботился. Послднее предположеніе, быть можетъ, ближе къ истин.

Я чуть было не отправился въ тотъ вечеръ въ Джерардъ-Стритъ, къ счастью, Гербертъ отговорилъ меня, доказавъ, что я рискую заболть и слечь въ постель какъ разъ въ то время, когда отъ меня будетъ зависть спасеніе нашего бглеца. Только одинъ этотъ доводъ могъ подавить мое нетерпніе. Повторивъ нсколько разъ, что завтра утромъ я, во что бы то ни стало, поду къ мистеру Джаггерсу, я наконецъ согласился остаться и заняться лченіемъ своихъ ожоговъ. На слдующее утро мы очень рано вышли изъ дома, вдвоемъ дошли до Смитфильда и тутъ на перекрестк разстались: Гербертъ отправился въ Сити, я — въ Литль-Бритенъ.

Черезъ опредленные промежутки времени мистеръ Джаггерсъ съ Веммикомъ занимались повркой и погашеніемъ счетовъ, сличеніемъ росписокъ, словомъ, приведеніемъ въ порядокъ конторскихъ длъ. Въ такихъ случаяхъ Веммикъ со всми своими шнуровыми книгами и документами перебирался въ контору, а вмсто него въ первой комнат водворяли кого-нибудь изъ клерковъ верхняго этажа. Заставъ въ это утро на обычномъ мст Веммика такого клерка, я догадался въ чемъ дло, но меня не огорчило, что Веммикъ будетъ присутствовать при нашей бесд, напротивъ, я обрадовался, такъ какъ теперь Веммикъ имлъ возможность убдиться, что я не скажу ничего такого, что могло бы его скомпрометировать.

Мое появленіе въ вид калки съ подвязанной рукой, въ накинутомъ на плечи сюртук, благопріятствовало моимъ цлямъ. Хотя по прибытіи въ городъ я послалъ мистеру Джаггерсу краткій отчетъ о случившемся происшествіи, но теперь меня заставили разсказать вс подробности. Необычайность случая сдлала то, что разговоръ нашъ былъ мене сухъ, чопоренъ и не такъ строго заключенъ въ тсныя рамки юридическаго этикета, какъ бывало до сихъ поръ.

Когда я описывалъ катастрофу, мистеръ Джаггерсъ по обыкновенію стоялъ у камина, а Веммикъ сидлъ, откинувшись на спинку стула, руки его были засунуты въ карманы, перо торчало горизонтально изъ почтоваго ящика. Два ужасныхъ слпка на полк, принимавшіе, какъ мн всегда сдавалось, живйшее участіе во всемъ, что происходило въ контор, казалось, нюхали — не пахнетъ ли гарью.

Окончивъ свой разсказъ, отвтивъ на вс вопросы, предложенные мн мистеромъ Джаггерсомъ и Веммикомъ, я вынулъ записку миссъ Гевишамъ о выдач мн девятисотъ фунтовъ для Герберта. Когда я подалъ таблетки, глаза мистера Джаггерса глубже ушли въ орбиты, но онъ тотчасъ же передалъ таблетки Веммику съ приказомъ изготовить чекъ. Пока исполнялась эта процедура, я смотрлъ на писавшаго Веммика, а мистеръ Джаггерсъ смотрлъ на меня, раскачиваясь на носкахъ своихъ лакированныхъ сапогъ,

— Мн очень жаль, Пипъ, что мы ничего не длаемъ для васъ,— сказалъ онъ, когда я пряталъ въ карманъ чекъ, на которомъ онъ поставилъ свою подпись.

— Миссъ Гевишамъ предлагала что-нибудь сдлать для меня, но я отказался,— отвтилъ я.

— Конечно, каждому изъ насъ его дла извстны лучше,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ, и я видлъ, какъ съ губъ Веммика готовы были слетть слова: ‘движимая собственность’.

— Будь я на вашемъ мст, я бы не отказался,— сказалъ мистеръ Джаггерсъ.— Но, конечно, каждый долженъ знать лучше, какъ ему поступать.

— Движимая собственность — дло каждаго,— замтилъ Веммикъ тономъ упрека.

Мн показалось, что теперь самый удобный моментъ направить разговоръ на предметъ, занимавшій вс мои мысли, и, обратившись къ мистеру Джаггерсу, сказалъ:

— Но я обратился съ другой просьбой къ миссъ Гевишамъ. Я просилъ ее дать мн нкоторыя свднія объ ея пріемной дочери, и она сообщила мн все, что сама знала.

— Да?— процдилъ мистеръ Джаггерсъ, наклоняясь впередъ, чтобы бросить взглядъ на свои блестящіе сапоги, и затмъ снова выпрямился и произнесъ: — Гм! Будь я на мст миссъ Гевишамъ, я вроятно этого не сдлалъ бы, но, конечно, всякій изъ насъ знаетъ лучше, какъ ему поступать.

— О пріемыш миссъ Гевишамъ мн извстно даже больше, чмъ самой миссъ Гевишамъ. Я знаю ея мать.

Мистеръ Джаггерсъ вопросительно посмотрлъ на меня и повторилъ: — Мать?

— Я видлъ ея мать не дальше, какъ три дня тому назадъ.

— Да?— повторилъ мистеръ Джаггерсъ.

— Изъ исторіи Эстеллы мн извстно, вроятно даже больше чмъ вамъ, сэръ. Я знаю ея отца.

На одно мгновеніе мистеръ Джаггерсъ пересталъ быть самимъ собою,— нельзя сказать, чтобы онъ измнилъ своему обычному безстрастію, выдалъ бы себя какимъ-нибудь движеніемъ,— нтъ, для этого у него было слишкомъ много самообладанія, но я замтилъ, какъ онъ весь насторожился, и убдился, что онъ не зналъ, кто былъ отецъ Эстеллы. Я и раньше это предполагалъ, такъ какъ изъ словъ Герберта мн было извстно, что Провисъ скрывался во время процесса и сдлался кліентомъ мистера Джаггерса по крайней мр четырьмя годами позже, когда ему не было никакихъ основаній объяснять мистеру Джаггерсу свое тождество съ тмъ лицомъ, о которомъ шла рчь на суд. Но до сихъ поръ я только подозрвалъ, теперь же я былъ убжденъ, что мистеръ Джаггерсъ объ этомъ ничего не знаетъ.

— Гм! Такъ вы знаете отца молодой леди. Пипъ?

— Да,— отвчалъ я,— И зовутъ его Провисъ изъ Новаго Южнаго Валлиса.

При этихъ словахъ самъ мистеръ Джаггерсъ вздрогнулъ. Правда, это было чуть замтное движеніе, онъ тотчасъ же сдержался и ловко его замаскировалъ, сдлавъ видъ, будто лзетъ въ карманъ за носовымъ платкомъ, но несомннно онъ вздрогнулъ. Не могу сказать, какъ принялъ Веммикъ это извстіе: я боялся глядть на него, чтобы мистеръ Джаггерсъ по своей проницательности не смекнулъ, что между нами были переговоры, ему извстные.

— А на какихъ доказательствахъ основывается Провисъ, предъявляя свои права?— хладнокровно спросилъ мистеръ Джаггерсъ, развертывая свой магическій платокъ и поднося его къ носу.

— Провисъ никакихъ правъ не предъявляетъ и не предъявлялъ, онъ не знаетъ, даже не подозрваетъ, что его дочь находится въ живыхъ.

Въ единственный разъ всемогущій платокъ оказался безсильнымъ: мой отвтъ былъ такъ неожиданъ, что мистеръ Джаггерсъ, не исполнивъ обычной церемоніи, спряталъ платокъ обратно въ карманъ, скрестилъ на груди свои руки и устремилъ на меня строгій, пронизывающій взоръ. Ни одинъ мускулъ въ его лиц не шевельнулся.

Я вкратц передалъ ему все, что мн было извстно, объяснивъ, какъ исторія Эстеллы дошла до моего свднія, но разсказалъ это такъ, чтобъ заставить его думать, будто я узналъ отъ миссъ Гевишамъ то, что на самомъ дл было мн сообщено Веммикомъ.

Я приложилъ особенныя старанія, чтобы оставить его при этомъ убжденіи, нарочно ни разу не взглянулъ на Веммика, а когда окончилъ свой разсказъ, храбро встртился глазами съ мистеромъ Джаггерсомъ и нсколько минутъ спокойно выдерживалъ его испытующій взглядъ.

Когда наконецъ я счелъ возможнымъ обратить взоръ на Веммика, я увидлъ, что перо было вынуто изъ почтоваго ящика, и Веммикъ все свое вниманіе посвятилъ бумагамъ, разложеннымъ передъ нимъ на стол.

— Ну,— произнесъ наконецъ мистеръ Джаггерсь, подходя къ своему бюро,— на чемъ мы остановились, Веммикъ, когда вошелъ мистеръ Пипъ?

Чаша моего терпнія переполнилась: я не могъ помириться на томъ, чтобъ меня отстранили такимъ безцеремоннымъ образомъ. Я обратился къ мистеру Джаггерсу со страстнымъ, даже негодующимъ воззваніемъ, я заклиналъ его быть со мной откровенне, отнестись ко мн съ большей сердечностью. Я напомнилъ ему, какъ увлекался ложными надеждами, какъ долго длилось мое заблужденіе, какое жестокое разочарованіе меня постигло, довольно прозрачно намекнулъ на тяжесть, лежавшую у меня на душ. Я сказалъ, что считаю себя достойнымъ нкоторой откровенности съ его стороны, хотя бы вслдствіе того безграничнато доврія, съ которымъ я всегда къ нему относился. Я ни въ чемъ не винилъ его, не имлъ противъ него никакихъ подозрній, никогда въ немъ не сомнвался, я только лишь хотлъ, чтобъ онъ засвидтельствовалъ истину полученныхъ мною свдній. Если онъ спроситъ меня, почему я такъ страстно желаю это узнать, по какому праву я этого добиваюсь, я отвчу ему,— хотя онъ презрительно относится ко всмъ такимъ пустымъ мечтаніямъ,— что я давно уже горячо люблю Эстеллу, и хоть она потеряна для меня навки, но все, что ея касается, дороже мн всего на свт.

Мистеръ Джаггерсъ, казалось, навки замкнулся въ ледяномъ спокойствіи и повидимому, оставался совершенно глухъ ко всмъ моимъ мольбамъ. Я отвернулся отъ него и обратился къ Веммику съ такими словами:

— Веммикъ! Я знаю, вы человкъ добрый, я видлъ вашъ милый домикъ, стараго отца, т невинные развлеченія, которыми вы скрашиваете свою дловую жизнь. Умоляю васъ, замолвите за меня словечко мистеру Джаггерсу, убдите его, что при существующихъ обстоятельствахъ я имю право на большую откровенность съ его стороны.

Никогда я не видывалъ, чтобы два человка обмнялись такимъ страннымъ взглядомъ, какимъ посл моего воззванія обмнялись мистеръ Джаггерсъ и Веммикъ!

Когда я посмотрлъ на нихъ, у меня сначала явилось опасеніе, что Веммику тотчасъ будетъ отказано отъ мста, но это опасеніе разсялось, когда я замтилъ, что на лиц мистера Джаггерса мелькнуло нчто похожее на улыбку, а Веммикъ пріосанился.

— Что я слышу!— произнесъ мистеръ Джаггерсъ,— старый отецъ, невинныя развлеченія?..

— Такъ что жъ такое? Вдь я не таскаю ихъ за собой сюда!— расхрабрился Веммикъ.

— Пипъ,— медленно проговорилъ мистеръ Джаггерсъ.— Этотъ человкъ, какъ мн кажется, первый плутъ во всемъ Лондон.

— Я думаю, что вы мн не уступите,— отвчалъ Веммикъ, набравшись еще больше храбрости.

Опять эти два человка странно посмотрли другъ на друга: очевидно, каждый изъ нихъ боялся, какъ бы не уронить передъ другимъ своего достоинства.

— У васъ милый домикъ,— проговорилъ наконецъ мистеръ Джаггерсъ.

— Если онъ не мшаетъ мн заниматься своимъ дломъ, такъ отчего бы ему и не быть?— отрзалъ Веммикъ.— Какъ погляжу на васъ, мн право сдается, что и вы подумываете завести себ въ скоромъ времени свой милый домикъ, гд бы вы могли отдыхать отъ трудовъ.

Мистеръ Джаггерсъ нсколько разъ задумчиво покачалъ головой и,— увряю васъ, какъ ни удивительно это покажется,— вздохнулъ.

— Пипъ,— обратился онъ ко мн.— Не станемъ говорить о ‘пустыхъ мечтаніяхъ’, вы больше меня знаете о такихъ вещахъ: ваша опытность свже. Что же касается другого вопроса, я попробую изложить его вамъ въ вид предположенія. Только помните: что я ничего не утверждаю, я высказываю гипотезу.

Онъ сдлалъ паузу, чтобы дать мн возможность заявить, что я, конечно, понимаю, что онъ хочетъ сказать.

— И такъ, Пипъ, представьте себ такого рода случай. Представьте себ, что женщина, находившаяся въ такихъ обстоятельствахъ, какъ вы разсказывали, скрыла ребенка и вынуждена была сознаться въ этомъ своему судебному ходатаю, такъ какъ онъ объявилъ, что ему, чтобы вести ея защиту, необходимо знать, какая участь постигла ребенка. Предположите также, что въ то же время одна богатая эксцентричная леди поручила тому же лицу отыскать ребенка, котораго она могла бы воспитывать и усыновить. Вы слдите за мною?

— Да, сэръ.

— Предположите дальше, что этотъ ходатай жилъ въ атмосфер зла, и о дтяхъ имлъ только такое представленіе, что они въ огромномъ числ рождаются на свтъ для того, чтобы такъ или иначе погибнуть. Предположите, что онъ нердко видлъ на скамь подсудимыхъ такихъ дтей, которыхъ приходилось поднимать на руки, чтобы ихъ было видно, что онъ слышалъ постоянно о дтяхъ, посаженныхъ въ тюрьмы, о дтяхъ высченныхъ, сосланныхъ, о дтяхъ заброшенныхъ, презираемыхъ, обладающихъ всми качествами, за которыя можно угодить на вислицу, на которую рано или поздно они и попадали. Предположите, что онъ имлъ много основаній смотрть почти на всхъ дтей, съ какими ему случалось сталкиваться въ его профессіональной дятельности, какъ на икру, изъ которой вылупляются рыбки, попадающія въ конц концовъ въ его сть, ему приходилось ихъ преслдовать, защищать, длать клятвопреступниками, сиротами, губить ихъ такъ или иначе.

— Предположите, что изъ этой массы обреченныхъ ему попадается прелестная малютка, которую есть возможность спасти,— отецъ считается умершимъ, а мать судебный ходатай держитъ въ рукахъ, такъ какъ въ его власти сказать ей: я знаю, что вы совершили, вы дйствовали вотъ такимъ образомъ, вы сдлали то то, чтобы отвести отъ себя подозрніе, я васъ прослдилъ и могу разсказать, какъ по пальцамъ, все съ начала до конца. Разстаньтесь съ ребенкомъ,— если онъ понадобится для вашего спасенія, его представятъ, отдайте его мн, я употреблю вс усилія, чтобы васъ оправдали. Будете вы спасены,— и вашъ ребенокъ будетъ спасенъ, погибнете,— онъ все-таки будетъ спасенъ. Предположите теперь, что все это было сдлано, и женщину судъ оправдалъ.

— Понимаю, сэръ.

— Но помните, я ничего не утверждаю.

— Вы ничего не утверждаете,

И Веммикъ, какъ эхо, повторилъ:

— Ничего не утверждаете.

— Предположите, что бурныя страсти, ужасъ грозившей ей страшной смерти потрясли разсудокъ обвиняемой, и когда ее выпустили на свободу, жизнь на людяхъ внушала ей такой страхъ, что она пришла къ своему защитнику просить пріискать ей тихій пріютъ. Предположите, что онъ взялъ ее, укротилъ ея дикій нравъ, пуская въ ходъ всякій разъ, какъ прорывалась ея прежняя необузданная дикая натура, прежній пріемъ. Вы можете себ представить такой воображаемый случай?

— О, да.

— Предположите, что двушка выросла и вышла замужъ по разсчету, что мать еще жива, что отецъ также живъ, и что оба они не знаютъ о существованіи другъ друга, хоть и живутъ одинъ отъ другого въ разстояніи нсколькихъ миль, или нсколькихъ саженъ, допустимъ даже, нсколькихъ футовъ. Предположите, что тайна до сихъ поръ не нарушена, и вы одинъ проникли въ нее. Я прошу васъ представить себ этотъ послдній пунктъ какъ можно ясне.

— Представляю.

— И Веммика тоже прошу это себ представить.

Веммикъ въ свою очередь отозвался:

— Представляю.

— Ради кого будете вы разоблачать тайну? Ради отца? Мн кажется, что лучше не растравлять его старыхъ ранъ. Ради матери? Но посл такого дла, которое она совершила, мн кажется, ей всего безопасне оставаться тамъ, гд она теперь находится. Ради дочери? Но я думаю, что вы окажете ей плохую услугу, разоблачивъ ея происхожденіе, набросивъ на нее позорное пятно, отъ котораго удалось ее избавить двадцать лтъ тому назадъ, отъ котораго теперь она на всю жизнь свободна. Если ко всему этому прибавить, что вы ее любите, Пипъ, что вы сдлали ее предметомъ тхъ ‘пустыхъ мечтаній’, которыхъ не чужды были въ свое время головы многихъ другихъ людей,— хотя теперь иной разъ и трудно этому поврить,— я скажу вамъ, что вамъ сдлать, и вы, по зрломъ размышленіи, непремнно это сдлаете. Такъ вотъ вамъ мой совтъ: возьмите топоръ и отрубите себ лвую руку, что виситъ у васъ на повязк, потомъ передайте топоръ Веммику съ просьбой отрубить вамъ и правую, этакъ будетъ, право, всего лучше.

Я взглянулъ на Веммика: его лицо было серьезно. Онъ многозначительно приложилъ палецъ къ губамъ, я сдлалъ то же, вслдъ за мной и мистеръ Джаггерсъ повторилъ тотъ же жестъ.

— Ну, Веммикъ,— проговорилъ онъ, принимая свой обычный видъ,— на чемъ мы остановились, когда вошелъ мистеръ Пипъ?

Работа вновь закипла, но я замтилъ, что среди своихъ занятій они нтъ-нтъ да и взглянутъ другъ на друга такъ же странно, какъ и раньше, съ тою только разницей, что теперь они, казалось, сознавали, что обнаружили свои слабыя стороны и уронили свое профессіональное достоинство, по крайней мр этимъ я объяснялъ тотъ фактъ, что ихъ отношенія какъ-то сразу обострились: мистеръ Джаггерсъ принялъ необыкновенно повелительный тонъ, Веммикъ при всякомъ малйшемъ повод упрямо огрызался. Мн ни разу не приходилось видть ихъ въ такихъ дурныхъ отношеніяхъ, обыкновенно они хорошо ладили между собою.

Къ счастью, на выручку подосплъ Майкъ, кліентъ въ мховой шапк, имвшій привычку утирать носъ рукавомъ, тотъ самый, котораго я засталъ въ контор въ день своего перваго визита въ Литль-Бритенъ. Теперь его появленіе вышло очень кстати. Повидимому, этотъ индивидуумъ купно съ членами своего семейства постоянно находился въ затруднительныхъ обстоятельствахъ (въ Литль-Бритен подъ затруднительными обстоятельствами подразумвался Ньюгетъ). Онъ пришелъ съ извстіемъ, что его старшая дочь взята подъ арестъ по подозрнію въ краж изъ магазина. Мистеръ Джаггерсъ въ величественной поз безучастно стоялъ у камина, пока Майкъ разсказывалъ Веммику эту грустную исторію. Какъ на грхъ, у бднаго малаго къ концу рчи на глазахъ навернулась слеза.

— Это что такое? Ты зачмъ сюда пришелъ?— хныкать?— спросилъ Веммикъ съ величайшимъ негодованіемъ.

— Нтъ, мистеръ Веммикъ, я не затмъ…

— Какъ ты смлъ хныкать? Теб не слдовало приходить сюда, если ты не въ приличномъ вид. Брызжетъ, какъ расщепившееся перо! Что ты этимъ хочешь доказать?

— Человкъ не властенъ въ своихъ чувствахъ, мистеръ Веммикъ,— оправдывался Майкъ.

— Въ чемъ? Повтори-ка!— закричалъ Веммикъ, разсвирпвъ окончательно.

— Слушай, молодчикъ, убирайся-ка по добру по здорову,— проговорилъ мистеръ Джаггерсъ, длая шагъ впередъ и указывая на дверь.— Здсь не мсто чувствамъ. Вонъ!

— По дломъ, заслужилъ,— замтилъ Веммикъ.— Убирайся!

Нечего длать, Майкъ смиренно удалился. Доброе согласіе было возстановлено. Джаггерсъ и Веммикъ со свжими силами принялись за работу, словно только что хорошо позавтракали.

Глава LII.

Изъ Литль-Бритена я съ чекомъ въ карман отправился прямо къ брату миссъ Скинффинсъ, торговому агенту, братъ миссъ Скинффинсъ тотчасъ пошелъ за Клерикеромъ, привелъ его ко мн, и, къ величайшему моему удовольствію, мы съ нимъ покончили нашу сдлку. Это было единственное хорошее дло, единственное доведенное до конца дло, которое я совершилъ съ того дня, какъ мн стало извстно, что я располагаю ‘большими ожиданіями’.

При семъ случа Клерикеръ сообщилъ мн, что дла его торговаго дома идутъ великолпно, что онъ вынужденъ основать новое отдленіе на Восток, такъ какъ того требуегь расширеніе торговыхъ оборотовъ фирмы, и намренъ поручить завдываніе этимъ отдленіемъ своему новому компаньону, Герберту. Узнавъ, что я долженъ приготовиться къ скорой разлук со своимъ другомъ, я почувствовалъ, что теряю послдній якорь и скоро буду носиться по житейскому морю по вол втра и волнъ.

Но для меня была наградой та радость, съ какою Гербертъ, вернувшись вечеромъ домой, сообщилъ мн объ этихъ перемнахъ въ своей судьб, ни мало не подозрвая, что все это мн уже извстно. Онъ строилъ воздушные замки, соображалъ, какъ повезетъ Клару въ страну Тысячи и одной ночи, какъ я къ нимъ пріду (помнится, съ караваномъ верблюдовъ), какъ мы втроемъ отправимся путешествовать вверхъ по Нилу и насмотримся всякихъ чудесъ. Не заблуждаясь насчетъ своего участія въ этихъ блистательныхъ планахъ, я заодно съ Гербертомъ врилъ, что дорога къ счастью передъ нимъ быстро расчищается: было ясно, что если только старый Барлей не измнитъ перцу и рому, Герберту въ очень скоромъ времени придется взять на себя попеченіе о его дочери.

Наступилъ мартъ мсяцъ. Моя лвая рука, хоть и не проявляла худыхъ симптомовъ, но подживала очень медленно, такъ что я все еще не могъ надть сюртука, съ правой дло обстояло лучше: правда, она была сильно обезображена, но служила мн исправно.

Въ понедльникъ утромъ, когда мы съ Гербертомъ сидли за завтракомъ, я получилъ по почт отъ Веммика слдующую записку:

‘Вальвортъ.

‘Какъ только прочтете, сожгите это письмо. Въ начал недли, напримръ въ среду, вы можете сдлать то, что вамъ извстно, если не раздумали. Сожгите же’.

Я показалъ это посланіе Герберту, сжегъ его,— конечно предварительно выучивъ его содержаніе наизусть,— и мы вдвоемъ принялись обдумывать, какъ намъ поступить. Разумется, теперь уже мы не могли дольше скрывать отъ себя, что я съ моей больной рукой никуда не гожусь.

— Я много объ этомъ думалъ,— сказалъ Гербертъ,— и, какъ мн кажется, напалъ на счастливую мысль. Это будетъ лучше, чмъ нанимать лодочника съ Темзы. Возьмемъ Стартопа, онъ добрый малый, отличный гребецъ, любитъ насъ, энтузіастъ, воплощенное благородство.

Я самъ не разъ подумывалъ о Стартоп.

— Но что же ты ему скажешь, Гербертъ?

— О, онъ удовольствуется немногимъ! Пусть думаетъ, что это просто нашъ капризъ, который до поры до времени надо держать въ секрет, а утромъ въ тотъ день скажемъ ему, что есть важныя причины сплавить Провиса на иностранный пароходъ и вывезти изъ Англіи.

— Ты тоже съ нимъ дешь?

— Непремнно.

— Куда?

Вс мои долгія, мучительныя размышленія объ этомъ предмет привели меня къ заключенію, что безразлично, какой выбрать портъ,— это могъ быть Гамбургъ, Роттердамъ, Антверпенъ, мсто тутъ не имло никакого значенія, лишь бы оно находилось вн Англіи, для нашей цли годится первый встрчный иностранный пароходъ, который согласится насъ взять. Въ мысляхъ своихъ я всегда полагалъ выбраться съ Провисомъ въ лодк внизъ по рк за Гревзендъ, ибо въ Гревзенд угрожали всякіе допросы и досмотры, въ случа если будетъ возбуждено подозрніе. Такъ какъ иностранные пакетботы выходятъ изъ Лондона при полномъ прилив, то намъ слдовало по моему мннію выхать съ отливомъ, дождаться парохода въ какомъ-нибудь уединенномъ мстечк и оттуда уже пристать къ нему. Время появленія парохода у того мста, гд мы будемъ скрываться, было не трудно разсчитать, справившись предварительно о времени отхода пароходовъ изъ Лондона.

Гербертъ былъ во всемъ согласенъ со мною, и сейчасъ же посл завтрака мы отправились на развдки. Изъ наведенныхъ справокъ оказалось, что намъ больше всего подходитъ Гамбургскій пароходъ, и мы остановились на немъ, одновременно съ нимъ и другіе пароходы выходили изъ Лондона, и мы были очень рады, что намъ извстны примты каждаго изъ нихъ. Затмъ я отправился добывать паспорты, а Гербертъ пошел ъ къ Стартопу, въ часъ пополудни мы сошлись въ условномъ мст и объявили другъ другу, что каждый благополучно, безъ всякихъ помхъ, исполнилъ взятую на себя обязанность: я запасся паспортами, Гербертъ видлся съ Стартопомъ, и тотъ очень охотно далъ свое согласіе.

Мы условились, что каждый изъ нихъ будетъ грести двумя веслами, я буду рулевымъ, а Провисъ будетъ сидть спокойно въ качеств пассажира. Такъ какъ мы не гнались за скоростью, то гребцы наши не могли особенно устать. Гербертъ сказалъ, что не придетъ домой обдать, а прямо со службы отправится на Мельничную Запруду, но завтра вечеромъ, то есть во вторникъ, уже не пойдетъ туда. Ршено было передать Провису, чтобы тотъ сошелъ на пристань, находившуюся неподалеку отъ дома мистрисъ Вимиль, какъ только увидитъ насъ, но отнюдь не раньше, Гербертъ долженъ былъ переговорить съ нимъ обо всемъ сегодня, и съ этихъ поръ до той самой минуты, когда мы его примемъ на свою лодку, уже не должно быть никакихъ сношеній между нами.

Условившись обо всхъ этихъ предосторожностяхъ, мы разстались, и я пошелъ домой.

Отворивъ наружную дверь квартиры ключомъ, который я всегда носилъ съ собою, я нашелъ въ ящик письмо, адресованное ко мн, письмо очень грязное, но написанное грамотно и хорошимъ почеркомъ, почтоваго штемпеля на немъ не было и принесли его, конечно, посл того, какъ я ушелъ изъ дому. Вотъ что въ немъ содержалось:

‘Если не побоитесь, то совтую вамъ прійти на старое болото сегодня или завтра вечеромъ, гъ девять часовъ, къ маленькому домику у шлюзовъ, возл обжигательной печи. Если желаете получить нкоторыя свднія, касающіяся вашего дяди Провиса, приходите не теряя времени и не говорите объ этомъ никому. Вы должны прійти одни. Принесите съ собою эту записку.

И безъ этого страннаго посланія у меня было тяжело на душ, я ршительно не зналъ, что мн теперь длать. И хуже всего было то, что я долженъ былъ ршаться какъ можно скоре, иначе я пропустилъ бы послобденный дилижансъ и не попалъ бы къ домику у шлюзовъ въ назначенное время. Нечего было и думать хать на слдующій день,— вечеръ вторника былъ слишкомъ близокъ къ условленному дню, въ который должно было совершиться бгство, и помимо того, почемъ я могъ знать,— можетъ быть, общанныя свднія имютъ отношеніе именно къ побгу и очень важно получить ихъ какъ можно скоре.

Если бы у меня было больше времени для размышленій, думаю, что я все-таки бы похалъ. Но теперь, не имя времени раздумывать,— часы мои показывали, что остается всего полчаса до отхода дилижанса,— я ршился немедленно. Конечно, и не похалъ бы, если бы тутъ не былъ замшанъ мой дядя Провисъ, по тотъ фактъ, что это письмо пришло посл записки Веммика и посл всхъ утреннихъ приготовленій, перевшивалъ вс другія соображенія.

При этомъ страшно взволнованномъ состояніи, въ которомъ я находился, мн понадобилось два раза перечесть это загадочное посланіе, чтобы наставленіе держать поздку въ секрет механически запечатллось въ моемъ мозгу. Повинуясь ему, я такъ же механически набросалъ карандашомъ коротенькую записку Герберту, въ которой извщалъ, что, въ виду предстоящаго отъзда изъ Англіи на неопредленный срокъ, я ршилъ създить справиться о здоровь миссъ Гевишамъ и постараюсь вернуться какъ можно скоре. Затмъ я наскоро накинулъ пальто, заперъ квартиру и опрометью бросился въ контору дилижансовъ по кратчайшему пути черезъ переулокъ. Если бы я взялъ извозчика, онъ бы повезъ меня улицей, въ объздъ, а пробжавъ переулкомъ, я усплъ захватить дилижансъ въ тотъ моментъ, когда онъ вызжалъ со двора. Опомнился я уже тогда, когда замтилъ, что сижу внутри кареты по колно въ солом и кром меня въ купэ нтъ другихъ пассажировъ.

До той минуты я былъ въ какомъ-то чаду съ тхъ самыхъ поръ, какъ получилъ анонимное письмо, посл утренняго переполоха оно меня совершенно оглушило. Несмотря на то, что я давно уже горячо и нетерпливо ждалъ всти отъ Веммика, она явилась для меня сюрпризомъ, застала меня врасплохъ, и только очутившись въ дилижанс, я началъ помаленьку приходить въ себя. Теперь я самъ дивился тому, какимъ образомъ я здсь очутился, у меня явилось сомнніе въ основательности поводовъ, заставившихъ меня ршиться на эту поздку, я готовъ былъ выскочить изъ кареты и вернуться домой, я убждалъ себя, что нельзя давать вры анонимнымъ письмамъ, словомъ, прошелъ черезъ вс т фазы противорчій и нершительности, черезъ которыя, я думаю, проходитъ большинство людей, когда они чмъ-нибудь сильно взволнованы. Однако имя Провиса, упоминавшееся въ письм, положило конецъ всмъ моимъ колебаніямъ. Я разсуждалъ такъ, какъ разсуждалъ прежде (если только тутъ можно употреблять слово разсуждать), а именно: въ случа, если Провиса постигнетъ какая-нибудь бда отъ того, что я не ршусь отправиться въ шлюзный домикъ, я себ этого никогда не прощу.

Мы пріхали уже въ сумерки, перездъ мн показался дологъ и утомителенъ, особенно потому, что я сидлъ, какъ въ тюрьм, въ своемъ купэ, и не ршался высунуть носа наружу. Я остановился не въ ‘Голубомъ Вепр’, а въ другой гостиниц съ боле скромной репутаціей, стоявшей при вызд изъ города, и заказалъ себ обдъ. Пока его готовили, я побывалъ у миссъ Гевишамъ и справился о ея здоровь, мн сказали, что она все еще не поправились, хотя ей нсколько лучше.

Моя гостиница была нкогда частью стариннаго монастыря, и обдъ мн подали въ маленькой осьмиугольной зал, напоминавшей купель. Такъ какъ я самъ не въ состояніи былъ рзать кушанье, то мн явился на помощь содержатель гостиницы, благообразный старикъ съ блестящей лысиной. У насъ завязался разговоръ, и онъ сообщилъ мн мою собственную исторію, представивъ ее, разумется, въ томъ вид, въ какомъ она стяжала себ широкую популярность, то есть, что Пембльчукъ — мой первый благодтель, истинный виновникъ моего благополучія.

— Вы знаете этого молодого человка?— спросилъ я.

— Помилуйте! Да я его зналъ еще вотъ этакимъ,— отвчалъ трактирщикъ.

— Прізжаетъ онъ иногда въ здшнія мста?

— Да, по временамъ онъ навщаетъ своихъ знатныхъ друзей, но не хочетъ знать человка, который вывелъ его въ люди.

— Кто же этотъ человкъ?

— Боже мой, конечно Пембльчукъ.

— Ну, а къ другимъ онъ тоже выказываетъ неблагодарность?

— Конечно, онъ былъ бы неблагодаренъ и относительно другихъ, если бы имлъ возможность, но ему не представляется случая,— а почему? потому что одинъ Пембльчукъ все для него сдлалъ.

— Это говорить Пембльчукъ?

— Съ какой стати ему говорить-то? И безъ того вс знаютъ, ему не зачмъ разсказывать,

— Но онъ такъ разсказываетъ?

— Послушать его, какъ онъ объ этомъ разсказываетъ, такъ кровь въ жилахъ стынетъ.

Я про себя подумалъ: ‘А Джо, милый Джо,— ты никогда не разсказываешь? Долготерпливый, любящій Джо, ты никогда не жалуешься! И ты также, кроткая, добрая Бидди!’

— У васъ отбилъ аппетитъ этотъ несчастный случай,— сказалъ трактирщикъ, бросая взглядъ на мою перевязанную руку.— Скушайте хоть этотъ сочный кусочекъ.

— Нтъ благодарствуйте, мн что-то не хочется сть,— отвчалъ я, отходя отъ стола и присаживаясь къ камину,— Можете убирать со стола.

Никогда я не сознавалъ такъ глубоко свою неблагодарность по отношенію къ Джо, какъ теперь, когда сопоставилъ его съ мднолобымъ нахаломъ Пембльчукомъ. Одинъ — воплощеніе лживости и подлости, другой — весь правда, весь благородство.

Сердце мое сжималось, я чувствовалъ себя глубоко униженнымъ, и по заслугамъ. Я просидлъ у камина, должно быть, боле часу, бой часовъ вывелъ меня изъ задумчивости, хотя и не отогналъ отъ меня, ни горькихъ мыслей, ни угрызеній совсти. Я всталъ, накинулъ шинель и вышелъ. Еще раньше я искалъ въ карманахъ письма, чтобы еще разъ взглянуть на него, но такъ и не нашелъ. Меня очень безпокоило, что я потерялъ его: вроятно отъ тряской зды оно выпало и ушло въ солому, постланную въ дилижанс. Впрочемъ я хорошо помнилъ, что мсто, куда слдуетъ мн явиться — шлюзный домикъ у обжигательной печи, а время — девять часовъ. Мшкать было некогда, я быстрымъ шагомъ двинулся къ болотамъ.

Глава LIII.

Ночь была темная, хотя полная луна взошла, когда, миновавъ загороженные сады и поля, я выбрался на болота. Надъ ихъ чернымъ горизонтомъ выдлялась узкая полоска яснаго неба, на которой едва помщалась огромная красная луна, черезъ нсколько минутъ она вышла изъ этого свтлаго пространства и скрылась за громадами тучъ. Втеръ печально завывалъ, болота имли самый зловщій видъ. Тому, кто къ нимъ не привыкъ, они внушили бы нестерпимый ужасъ, даже и на меня они производили такое подавляющее впечатлніе, что я колебался, не вернуться ли мн обратно. Но я былъ такъ хорошо знакомъ съ мстностью, что нашелъ бы дорогу даже въ томъ случа, если бы ночь была еще темне, и у меня не было никакихъ оправданій для моего возвращенія вспять. Противъ желанія я отправился въ эту поздку и теперь, скрпя сердце, продолжалъ идти впередъ.

Мой путь лежалъ не въ томъ направленіи, гд находился мой прежній домъ, и не въ томъ, по которому мы нкогда преслдовали каторжниковъ. Арестантскіе понтоны остались позади, я могъ бы различить ихъ огни вдалек за песчаной отмелью, но для этого мн пришлось бы обернуться назадъ. Я зналъ обжигательную печь такъ же хорошо, какъ и старую батарею, но ихъ раздляло нсколько миль, и если бы въ обоихъ пунктахъ были зажжены теперь костры, эти дв свтлыя точки раздлялись бы длинной полосой темнаго горизонта. Вначал мн иногда приходилось закрывать за собой воротца, нсколько разъ я долженъ былъ останавливаться и выжидать, пока испуганный моимъ появленіемъ скотъ, разлегшійся на дамб, по которой пролегала тропинка, растерянно метался и наконецъ скрывался въ трав и камышахъ болота. Но вскор я не встрчалъ уже ни единаго живого существа, казалось, кром меня, нтъ ни души на всей огромной равнин.

Спустя полчаса я подошелъ къ печи: въ ней обжигалась известь, отдляя тяжелые, удушливые пары, огонь уже потухалъ, о немъ, должно быть, позабыли, такъ какъ поблизости не было видно ни одного человка. Неподалеку была маленькая каменоломня, дорога пролегала какъ-разъ черезъ нее, по оставленнымъ инструментамъ и тачкамъ я заключилъ, что тутъ работали не дальше, какъ сегодня. Выбравшись изъ рытвины опять на поверхность болота, я увидлъ свтъ въ старомъ шлюзномъ домик. Я ускорилъ шаги и спустя минуту уже стучался въ дверь. Дожидаясь, пока мн отопрутъ, я осмотрлся кругомъ: шлюзъ былъ страшно запущенъ и поломанъ, ветхій деревянный домикъ съ покривившейся черепичной кровлей былъ на волосокъ отъ полнаго разрушенія и едва ли могъ служить надежной защитой отъ непогоды, окружавшія его грязь и тина были покрыты слоемъ извести, удушливые пары, подымавшіеся изъ обжигательной печи, подползали ко мн, словно какой-то зловщій призракъ.

Такъ какъ мн все еще не открывали, я постучался вторично,— опять нтъ отвта. Я надавилъ задвижку, она подалась, и дверь отворилась. Заглянувъ внутрь, я увидлъ заженную свчу на грубомъ стол, скамью, кровать съ матрацомъ. Замтивъ ходъ на чердакъ, я громко крикнулъ: ‘Кто здсь есть?’ но мн никто не отвтилъ. Взглянувъ на часы и увидавъ, что уже позже девяти я крикнулъ снова: ‘Кто здсь есть?’ и опять не получилъ отвта.

Я повернулся и отошелъ отъ двери, не зная, Какъ мн теперь быть. Начался сильный дождь. Кругомъ было все то же, что я уже раньше видлъ — та же тишина и безмолвіе. Я опять вернулся къ домику и остановился въ дверяхъ подъ навсомъ, вглядываясь въ ночную мглу. Кто-нибудь недавно здсь былъ и долженъ скоро вернуться, такъ какъ оставилъ зажженную свчу,— разсуждалъ я, и мн взбрело на умъ посмотрть, надолго ли хватитъ свчи, великъ ли остался огарокъ. Я подошелъ къ столу, но только что взялъ въ руки подсвчникъ, какъ свча погасла,— ее кто-то затушилъ, въ тотъ же моментъ я почувствовалъ, что меня обхватилъ арканъ, который мн набросили сзади, черезъ голову.

— Ага! попался!— произнесъ съ ругательствомъ хриплый голосъ,

— Что это?— кричалъ я, барахтаясь въ петл изо всей мочи.— Кто тутъ? Помогите, помогите!

Я испытывалъ ужасныя мученія отъ того, что мои руки были крпко прижаты къ бокамъ и обожженная рука нестерпимо болла. Чтобы я не кричалъ, мн зажимала ротъ то чья-то мускулистая рука, то здоровенная грудь, я чувствовалъ на себ чье-то горячее дыханіе, чувствовалъ, что меня къ чему-то крпко привязываютъ, и тщетно пытался вырваться.

— Ну-ка, теперь попробуй кричать,— проговорилъ съ новымъ ругательствомъ тотъ же голосъ.— Попробуй,— я съ тобой мигомъ покончу.

Я испытывалъ такія страданія, что у меня въ голов мутилось, ослабвшій отъ боли, оглушенный нечаянностью нападенія, я сознавалъ, какъ легко привести въ исполненіе эту угрозу. Поэтому я пересталъ кричать и сталъ пытаться хоть немного высвободить свою больную руку, но веревки стягивали ее слишкомъ крпко. Раньше я чувствовалъ боль отъ ожога, теперь же мн казалось, будто моя рука кипитъ въ огн.

Вокругъ меня былъ полумракъ, но вдругъ наступила полная темнота, я догадался, что человкъ, находившійся въ комнат, закрылъ ставни. Пошаривъ впотьмахъ, онъ разыскалъ кремень и огниво и принялся выскать огонь. Съ напряженнымъ вниманіемъ глядлъ на искры, падавшія на трутъ, на который онъ дулъ изо всей мочи. Но я видлъ, и то лишь на мгновеніе, одн только его губы и голубоватый кончикъ спички, которую онъ держалъ наготов. Трутъ отсырлъ,— что въ такой сырости и не удивительно было, искры гасли одна за другой, но онъ не спшилъ и продолжалъ методично постукивать кремнемъ о сталь.

Искры падали чаще и ярче, я теперь могъ различить его руки, очертанія его лица, могъ по догадкамъ сообразить, что онъ сидитъ, нагнувшись надъ столомъ, но и только. Синія губы продолжали упрямо раздувать трутъ, наконецъ вспыхнуло пламя и освтило… Орлика!

Не знаю, право, кого я надялся увидть, только никакъ не его. При вид его я понялъ, что мое положеніе дйствительно опасно, и мой взглядъ приковался къ нему.

Онъ не торопясь поднесъ разгорвшуюся спичку къ свч, зажегъ ее, бросилъ спичку на полъ и затопталъ ногой. Потомъ отодвинулъ свчу на другой конецъ стола, чтобы лучше меня освтить, слъ на столъ, скрестилъ руки и устремилъ глаза на меня.

Я замтилъ теперь, что былъ привязанъ къ массивной деревянной лстниц, спускавшейся съ чердака, поставленной почти вертикально на весьма близкомъ разстояніи отъ стны.

— Ага, попался!— проговорилъ Орликъ спустя нсколько секундъ, въ продолженіе которыхъ мы молча смотрли другъ на друга.

— Развяжите меня, выпустите меня!

— Погоди, дай срокъ, я тебя выпущу, отправлю къ мсяцу и звздамъ. На все свое время.

— Зачмъ ты меня сюда заманилъ?

— А ты не знаешь?— проговорилъ онъ, бросая на меня убійственный взглядъ.

— Зачмъ ты набросился на меня впотьмахъ?

— Потому что я хочу обдлать все одинъ. Одинъ врне сохранитъ тайну, чмъ двое. О, ворогъ мой лютый!

Онъ съ такой злобной радостью наслаждался зрлищемъ моихъ мученій, что меня проняла дрожь. Я безмолвно глядлъ на него, онъ сидлъ на стол, обхвативъ себя обими руками и покачивая головой. Протянувъ руку въ ближній уголъ, онъ досталъ оттуда ружье въ мдной оправ.

— Знакома теб эта штучка?— спросилъ онъ, длая видъ, что прицливается въ меня.— Помнишь, гд ты ее раньше видлъ? Отвчай же, волченокъ!

— Помню.

— Ты отнялъ у меня это мсто. Говори: отнялъ?

— Я не могъ иначе поступить.

— Да, отнялъ, довольно было бы и этого одного, кром всего, прочаго. Какъ смлъ ты стать между мною и женщиной, которую я полюбилъ?

— Когда же я это сдлалъ?

— Когда! да ты всегда чернилъ въ ея глазахъ старика Орлика.

— Ты самъ себя чернилъ, ты заслужилъ худую славу. Я не могъ бы теб повредить въ ея мнніи, если бъ ты былъ человкъ хорошій. Ты самъ во всемъ виноватъ.

— Лжешь. Небось ты не пожаллъ бы никакихъ денегъ, никакихъ хлопотъ, чтобы убрать меня отсюда?— повторилъ онъ слова, сказанныя мною Бидди при нашемъ послднемъ свиданіи.— Слушай же, что я теб скажу. Никогда еще теб не было такъ важно убрать меня отсюда, какъ именно сегодня. О, ты отдалъ бы вс свои деньги до послдней полушки, и еще въ двадцать разъ больше, только чтобъ спровадить меня къ чорту на кулички!

По тому, какъ онъ потрясъ въ мою сторону своей тяжелой ручищей и зарычалъ, словно тигръ, я понялъ, что онъ говоритъ правду.

— Что теб отъ меня нужно?

— Что нужно?— переспросилъ Орликъ, хлопнувъ кулакомъ по столу, и нарочно приподнялся, чтобы ударъ вышелъ сильне.— Мн нужна твоя жизнь!

Онъ подался впередъ, уставился на меня, медленно утеръ рукою ротъ, какъ будто у него слюнки текли при вид меня, потомъ принялъ опять прежнюю позу.

— Ты всегда стоялъ поперекъ дороги старику Орлику, еще когда былъ ребенкомъ. Вотъ сегодня ты и уберешься съ нея. Онъ съ тобою покончитъ. Ты умрешь.

Я чувствовалъ, что стою на краю могилы, и растеряннымъ взглядомъ окинулъ свою западню, въ тщетной надежд найти какое-нибудь, средство къ спасенію. Нтъ, спасенія не было.

— И это еще не все,— продолжалъ онъ, скрестивъ опять руки.— Я хочу, чтобъ отъ тебя не осталось ни единой косточки, чтобы ты со всми твоими потрохами исчезъ съ лица земли. Я спущу твое тло въ обжигательную печь: я въ силахъ дотащить на своихъ плечахъ двухъ такихъ, какъ ты. Пусть люди думаютъ, что хотятъ, никто не узнаетъ, какая судьба тебя постигла.

Негодяй не усплъ еще договорить, какъ въ моемъ ум съ непостижимой быстротой промелькнули вс послдствія такой смерти: отецъ Эстеллы будетъ думать, что я его покинулъ, онъ будетъ пойманъ и умирая проклянетъ меня, даже Гербертъ усомнится во мн, замтивъ противорчіе между оставленной мною запиской и моимъ минутнымъ визитомъ къ миссъ Гевишамъ, Джо и Бидди никогда не узнаютъ, съ какимъ раскаяніемъ я думалъ о нихъ сегодня вечеромъ, никто никогда не узнаетъ, сколько я выстрадалъ, какъ искренне я былъ всмъ преданъ, какія мученія были мною испытаны. Предстоявшая мн смерть была ужасна, но еще ужасне былъ страхъ, что я оставлю по себ дурную память. Мои мысли неслись съ такой быстротою, что я уже представлялъ себ — какая позорная слава ждетъ меня въ потомств, съ какимъ презрніемъ будутъ вспоминать обо мн дти Эстеллы и ихъ дти.

— А пока я убью тебя, волченокъ,— продолжалъ Орликъ,— пока я убью тебя, какъ бшеную собаку,— затмъ-то я и привязалъ тебя,— я хочу вволю на тебя налюбоваться и хорошенько подразнить тебя, О, ворогъ мой лютый!

Мн пришло въ голову, не крикнуть ли опять на помощь, хоть я отлично зналъ, какъ пустынно это мсто, и какъ безполезны будутъ мои крики. Но когда я увидлъ, съ какимъ жаднымъ любопытствомъ смотритъ на меня Орликъ, въ надежд насладиться зрлищемъ моихъ мученій, ненависть и презрніе сковали мн уста и поддержали мое мужество. Я ршилъ, что не стану умолять его и изъ послднихъ силъ буду съ нимъ бороться, пока не умру. Хотя въ ожиданіи ужаснаго конца я съ глубокой нжностью думалъ обо всхъ, кого зналъ, хоть я и молилъ смиренно небо о прощеніи моихъ грховъ, хоть я и былъ сильно растроганъ мыслью, что не простился и никогда не прощусь съ тми, кто былъ дорогъ моему сердцу, никогда не оправдаюсь передъ ними, не выскажу имъ, какъ я раскаялся въ своихъ прошлыхъ прегршеніяхъ,— несмотря на все это, если бы, умирая, я могъ его убить, я бы убилъ его.

Орликъ былъ пьянъ, его глаза были красны и налиты кровью. На ше у него болталась жестяная фляжка, какъ прежде, бывало, вислъ узелокъ съ обдомъ. Онъ поднесъ фляжку къ губамъ и сдлалъ большой глотокъ, до меня донесся запахъ крпкаго спирта, отъ котораго побагровли его щеки.

— Волченокъ!— прохриплъ онъ, опять складывая на груди руки.— Старый Орликъ скажетъ теб что-то. Это вдь ты убилъ твою вдьму-сестру.

Прежде чмъ его заплетающійся языкъ усплъ выговорить эти слова, въ моемъ ум съ прежней непостижимой быстротой пронесся весь послдовательный рядъ событій: нападеніе на сестру, ея болзнь и смерть.

— Это ты ее убилъ, негодяй!— воскликнулъ, я.

— Говорю теб, она черезъ тебя была убита, это было твое дло!— возразилъ онъ и, схвативъ ружье, размахнулся и ударилъ по тому пространству, которое насъ раздляло.— Я подкрался къ ней сзади, вотъ какъ теперь къ теб, и създилъ ее по башк. Я оставилъ ее въ полной увренности, что она умерла, и будь тогда такъ близко обжигательная печь, какъ теперь, ей не ожить бы. Только не старикъ Орликъ убилъ ее, а ты волченокъ. Тебя баловали, а съ нимъ обращались, какъ съ собакой, да еще вдобавокъ поколотили. Поколотили! О, ты мн за это заплатишь. Ты убилъ, ты и расплачивайся!

Онъ опять выпилъ и сталъ еще свирпе, по тому, какъ онъ наклонялъ фляжку, я заключилъ, что тамъ уже немного остается. Я хорошо понималъ, что содержимое этой фляжки придавало ему храбрости со мною покончить. Каждая оставшаяся въ ней капля была каплей моей жизни.

‘Когда меня не станетъ,— думалъ я,— когда я превращусь въ такіе же пары, какъ т, что еще недавно подкрадывались ко мн, словно призракъ съ послднимъ предостереженіемъ, Орликъ сдлаетъ то же, что онъ сдлалъ посл убійства моей сестры: поспшитъ въ городъ и будетъ слоняться по всмъ питейнымъ заведеніямъ, чтобы весь городъ его видлъ’. Я уже представлялъ себ, какъ онъ будетъ тамъ расхаживать: въ моемъ воображеніи рисовались освщенныя, оживленныя улицы и, какъ контрастъ къ нимъ, пустынное болото, подернутое блымъ паромъ, въ который я самъ скоро обращусь.

Я мысленно охватывалъ промежутокъ въ нсколько лтъ, пока Орликъ успвалъ произнести какой-нибудь десятокъ словъ, и все, что онъ говорилъ, представлялось мн въ отчетливыхъ картинахъ. Мой мозгъ былъ въ такомъ возбужденномъ состояніи, что лишь только я начиналъ думать о какомъ бы то ни было мст, о какомъ бы то ни было человк, тотчасъ же они являлись у меня передъ глазами. Образы эти были какъ живые, я воочію видлъ ихъ, хотя въ то же время съ напряженнымъ вниманіемъ слдилъ за моимъ врагомъ (да и кто бы не глядлъ на тигра, который вотъ-вотъ готовится на тебя прыгнуть),— и всякое, самое ничтожное его движеніе не ускользало отъ меня.

Орликъ во второй разъ отхлебнулъ изъ фляжки, поднялся со скамьи, на которую передъ тмъ слъ, отодвинулъ столъ въ сторону. Потомъ взялъ свчку и, затнивъ ее рукою, чтобы весь свтъ падалъ на меня, сталъ передо мною и съ наслажденіемъ впился глазами въ мое лицо.

— Волченокъ, я скажу теб еще что-то. Вдь это на старика Орлика ты натолкнулся тогда ночью на лстниц.

Я увидлъ передъ собою лстницу съ потухшими фонарями, увидлъ тнь массивныхъ перилъ, падавшую на стну отъ фонаря привратника, увидлъ комнаты, которыхъ уже больше никогда не увижу: вотъ другая — запертая дверь, вотъ и мебель кругомъ…

— А почему же былъ тамъ старикъ Орликъ? Сейчасъ я скажу теб еще кое-что, волченокъ. Вы съ нею постарались выжить меня отсюда, отняли у меня мсто, вотъ я и нашелъ себ новыхъ хозяевъ, новыхъ товарищей. Они пишутъ мн письма, когда надо, понимаешь, волченокъ,— пишутъ за меня письма! И пишутъ они пятьюдесятью почерками, а не однимъ, какъ вы, подлыя души! Я твердо ршился поршить тебя въ тотъ день, когда ты прізжалъ сюда на похороны сестры. Только я не зналъ, какъ мн тебя поврне захватить, и я сталъ приглядывать за тобою, чтобы развдать, въ какіе часы ты выходишь изъ дома и куда. Но старый Орликъ сказалъ себ: такъ или иначе, а я его сцапаю. И что же? Подглядываю за тобою и открываю твоего дядюшку Провиса. Эге!

Мельничная запруда, Заштатный бассейнъ, Упраздненный канатный заводъ,— какъ ясно, какъ живо они встаютъ передо мною! Провисъ въ своей комнатк, на окн условленный сигналъ,— совершенно безполезный теперь, прелестная Клара, добрая привтливая старушка, лежащій пластомъ Барлей,— все проносится передо мною, точно бурный потокъ моей жизни, устремляющійся къ безбрежному морю.

— У тебя оказывается вдругъ дядюшка. Я зналъ тебя у Гарджери, когда ты былъ еще такимъ маленькимъ волченкомъ, что мн ничего не стоило бы придушить тебя, ущемивъ теб глотку двумя пальцами (часто мн это приходило въ голову, когда я смотрлъ, какъ ты по воскресеньямъ разгуливалъ бывало по алле). Тогда у тебя и въ завод не было никакихъ дядюшекъ. И вдругъ старикъ Орликъ узнаетъ, что твой дядя Провисъ вроятно носилъ т самые кандалы, которые старый Орликъ на шелъ распиленными на болот много лтъ тому назадъ: онъ тогда припряталъ ихъ, пока они не понадобились ему, чтобы какъ быка треснуть по башк твою сестру — онъ и тебя такъ ошарашитъ. Гм! Такъ вотъ какія вещи узналъ Орликъ про твоего дядюшку. Интересно, что ты на это скажешь, а?— издвался Орликъ и въ какомъ то дикомъ упоеніи поднесъ свчу къ самому моему лицу. Я долженъ былъ отвернуться, чтобы не обжечься.

— А!— закричалъ Орликъ, заливаясь громкимъ смхомъ и еще разъ продлывая то же,— обожглось, дитятко, боится теперь огня! Старикъ Орликъ знаетъ, какъ ты чуть не сгорлъ, старикъ Орликъ знаетъ, какъ ты собираешься тайкомъ увезти своего дядюшку Провиса. Да, не провести теб старика Орлика: онъ зналъ, что ты явишься сюда сегодня! Скажу я теб, волченокъ, еще одно, это ужъ будетъ послднее. Есть люди, которые за поясъ заткнутъ и твоего дядюшку Провиса, какъ старикъ Орликъ тебя. Не вамъ съ ними тягаться! Дадутъ они ему себя знать, когда племянничекъ исчезнетъ съ лица земли со всми своими потрохами, и отъ него не останется ни единой косточки. Есть люди, которые не хотятъ и не потерпятъ, чтобы Мегвичъ,— видишь, я и имя то его знаю,— жилъ въ одной стран съ ними. Есть люди, которые имли о немъ такія точныя свднія, когда онъ жилъ въ другой стран, что онъ безъ ихъ вдома не могъ улизнуть оттуда и насолить имъ здсь. Можетъ быть, они и пишутъ пятьюдесятью разными почерками, а не однимъ, какъ вы, подлыя души. Берегись Комписона, Мегвичъ, берегись вислицы!

Онъ опять поднесъ свчу близко ко мн, опалилъ мн лицо и волосы, заставилъ меня на мгновеніе зажмуриться, потомъ его широкая спина повернулась ко мн, онъ поставилъ свчу обратно на столъ.

Я усплъ мысленно помолиться, побывать съ Джо, Бидди, Гербертомъ — пока онъ снова обернулся ко мн. Отъ стола до стны было нсколько футовъ, на этомъ пространств сталъ онъ расхаживать взадъ и впередъ. Мн казалось, что у него прибыло силы, когда онъ ходилъ въ этомъ узкомъ закоулк, мшковато переваливаясь съ боку на бокъ, размахивая своими огромными ручищами и грозно хмурясь на меня. У меня не осталось ни крупицы надежды.

Несмотря на сильное внутреннее возбужденіе, несмотря на изумительную живость образовъ, въ которые воплощались вс мои мысли, мелькавшія въ моемъ мозгу,— я отчетливо сознавалъ, что моя участь ршена: Орликъ не сталъ бы говорить мн того, что теперь сказалъ, если бы не положилъ меня непремнно убить.

Вдругъ онъ остановился, откупорилъ фляжку и отбросилъ пробку прочь. Какъ ни была она легка, но мн показалось, что она упала, словно свинцовая гиря. Онъ медленно глоталъ, все больше и больше наклоняя фляжку, уже не глядя на меня. Наконецъ опрокинулъ ее себ на ладонь и подлизалъ послднія капли. Тутъ имъ овладлъ внезапный припадокъ ярости: со страшными ругательствами отбросилъ онъ отъ себя фляжку, нагнулся, и я увидлъ, какъ въ его рук появился тяжелый молотъ съ длинной рукояткой, которымъ разбиваютъ камни. Я не отступилъ отъ прежняго ршенія: не сталъ его молить о пощад, но закричалъ изо всей мочи и принялся защищаться, насколько то было въ моей власти, у меня были свободны только ноги да голова, но я отбивался отъ него съ такою силою, какую раньше въ себ и не подозрвалъ. Въ тотъ же моментъ до меня донеслись отвтные крики, я увидлъ человческія фигуры и свтъ въ дверяхъ, услышалъ голоса, шумъ борьбы, увидлъ, какъ Орликъ вырвался изъ рукъ какихъ-то людей, однимъ прыжкомъ перелетлъ черезъ столъ и исчезъ во мрак ночи.

Я очнулся черезъ нкоторое время на полу въ той же комнат, веревки съ меня были сняты, голова моя лежала на чьихъ-то колняхъ. Глаза мои были устремлены на вертикальную лстницу, къ которой недавно я былъ привязанъ,— при взгляд на нее я понялъ, что нахожусь все въ томъ же самомъ мст, гд потерялъ сознаніе. Сначала я былъ въ такомъ оцпенніи, что не поинтересовался даже узнать, кто поддерживаетъ мою голову, и, хотя пришелъ въ себя, продолжалъ лежать неподвижно и безсмысленно глядть на стоявшую передо мною лстницу. Вдругъ ее заслонило отъ меня чье-то лицо. Это было лицо Траббова мальчика!

— Кажется, онъ очнулся,— сказалъ онъ вполголоса.— Но какой онъ все еще блдный.

При этихъ словахъ ко мн склонилось лицо того, у кого я лежалъ на колняхъ, и я увидлъ, что то было…

— Гербертъ! Великій Боже!

— Тише,— сказалъ Гербертъ,— тише Гендель. Не волнуйся.

— И старый товарищъ, Стартопъ,— вскричалъ я, когда тотъ нагнулся ко мн,

— Вспомни въ какомъ дл онъ общалъ помогать намъ, и успокойся,— проговорилъ Гербертъ.

Это напоминаніе заставило меня вскочить, но тотчасъ же я опять упалъ отъ страшной боли въ рук.

— Не ушло еще время, Гербертъ? Какой сегодня день? Какъ долго пробылъ я здсь?— спрашивалъ я, такъ какъ у меня явилось страшное предчувствіе, что я пролежалъ здсь очень долго, быть можетъ, даже двое сутокъ.

— Время еще не ушло. Теперь все еще ночь съ понедльника на вторникъ.

— О Боже, благодарю тебя!

— У тебя еще впереди цлый день для отдыха. Но ты стонешь, бдный Гендель! Что у тебя болитъ? Можешь ли ты встать?

— О да, я въ состоянія держаться на ногахъ. У меня болитъ только рука.

Гербертъ и Стартопъ сдлали, что было въ ихъ силахъ, чтобы унять боль. Рука страшно вздулась и воспалилась, я едва могъ вытерпть, когда къ ней прикасались. Друзья мои разорвали свои носовые платки, сдлали свжую перевязку, осторожно подвязали мн руку, чтобы я могъ какъ-нибудь добраться до города, гд имлась возможность достать охладительную примочку. Черезъ нсколько минутъ мы заперли за собою дверь опустлаго шлюзнаго домика и направились къ каменоломн. Траббовъ мальчикъ (нын уже Траббовъ молодой человкъ) — шелъ впереди съ фонаремъ,— свтъ этого фонаря и былъ замченъ мною въ дверяхъ въ тотъ моментъ, когда я лишился чувствъ.

Теперь луна стояла на неб гораздо выше, судя по ней, должно быть, прошло часа два съ тхъ поръ, какъ я видлъ ее въ первый разъ, хотя все еще накрапывалъ дождикъ, но стало гораздо свтле. Блый паръ обжигательной печи теперь втромъ уносило прочь отъ насъ, и, проходя мимо нея, я возсылалъ благодареніе небу, какъ прежде возсылалъ къ нему свою мольбу.

Гербертъ долго отказывался разсказать, какимъ образомъ онъ явился ко мн на выручку, долго уговаривалъ меня успокоиться, но наконецъ сдался на мои просьбы, и я узналъ, что, уходя изъ дому, я впопыхахъ уронилъ анонимное письмо, и его нашелъ Гербертъ, пришедшій вскор посл моего ухода вмст съ Стартопомъ, котораго встртилъ на улиц. Письмо показалось ему подозрительнымъ, тмъ боле, что оно находилось въ противорчіи съ оставленной мною запиской. Чмъ больше онъ думалъ объ этомъ странномъ письм, тмъ сильне увеличивалось его безпокойство. Кончилось тмъ, что, спустя четверть часа, онъ вдвоемъ съ Стартопомъ, который вызвался сопровождать его, побжалъ въ контору дилижансовъ справиться о времени отхода слдующаго дилижанса и узналъ, что послдній дилижансъ ушелъ. По мр того, какъ возростали препятствія, усиливалось безпокойство Герберта, наконецъ онъ ршился нанять почтовыхъ и хать разыскивать меня. Такимъ-то образомъ они со Стартопомъ очутились въ ‘Голубомъ Вепр’, гд разсчитывали найти меня или получить какія-нибудь свднія обо мн, когда же имъ и тамъ не удалось ничего узнать, они отправились къ миссъ Гевишамъ, гд окончательно потеряли мой слдъ. Тогда они направились назадъ въ гостиницу (вроятно, около того времени, когда я выслушивалъ широко-популярный варіантъ моей собственной исторіи), разсчитывая тамъ пообдать и пріискать кого-нибудь, кто могъ бы имъ указать дорогу къ шлюзному домику. Въ числ звакъ, околачивающихся у воротъ ‘Голубого Вепря’, случайно былъ и Траббовъ мальчикъ — врный своему старому обычаю попадаться везд, гд не слдовало. Траббовъ мальчикъ видлъ, какъ я вышелъ отъ миссъ Гевишамъ, и замтилъ, по какому направленію я пошелъ. Поэтому мои друзья выбрали въ провожатые Траббова мальчишку, и онъ повелъ ихъ къ шлюзному домику, но не по той дорог, по которой шелъ я, а по другой, черезъ городъ. Дорогой Герберту пришло въ голову, что меня могли вызвать сюда по какому-нибудь длу, имющему важное значеніе для безопасности Провиса. Размысливъ, что въ такомъ случа ихъ вторженіе можетъ выйти очень не къ стати, онъ оставилъ вожатаго и Стартапа у каменоломни, а самъ тихонько обошелъ два или три раза шлюзный домикъ, прислушиваясь, что тамъ длается. Онъ могъ разслышать только неясные звуки какого-то грубаго хриплаго голоса (это было какъ разъ въ то время, когда я весь былъ поглощенъ мыслью о близкой кончин), и онъ сталъ уже сомнваться, тутъ ли я, какъ вдругъ я громко закричалъ, онъ крикнулъ мн въ отвтъ и вмст со своими спутниками ворвался въ домъ.

Когда я разсказалъ Герберту, что происходило внутри шлюзнаго домика, онъ хотлъ, несмотря на поздній часъ ночи, тотчасъ же бжать къ городскому судь и вытребовать приказъ объ арест Орлика. Но я уже раньше обдумалъ, что жалоба задержитъ насъ въ город или же обяжетъ въ скоромъ времени сюда вернуться, вслдствіе чего такой шагъ могъ сдлаться роковымъ по отношенію къ Провису. Отрицать это было невозможно, и мы ршили до поры до времени оставить всякую мысль о преслдованіи Орлика. Мы сочли боле благоразумнымъ не придавать значенія случившемуся казусу въ присутствіи Траббова мальчика, который, я увренъ, былъ бы сильно разогорченъ, если бы узналъ, что его вмшательство спасло меня отъ обжигательной печи,— не потому чтобы онъ былъ золъ отъ природы, но въ его характер былъ избытокъ живости, и, не зная, куда его двать, онъ искалъ сильныхъ ощущеній, не смущаясь мыслью, что за нихъ его ближнимъ придется отдуваться собственными боками. Я подарилъ ему на прощанье дв гинеи (повидимому, это вполн соотвтствовало его ожиданіямъ) и сказалъ ему, что жалю о томъ, что былъ о немъ дурного мннія (повидимому, это не произвело на него никакого впечатлнія).

До среды оставалось такъ мало времени, что мы не захотли дожидаться дилижанса, а положили въ ту же ночь вернуться въ Лондонъ въ почтовой карет, мы ршились на это потому еще, что такимъ образомъ могли удалиться изъ города прежде, чмъ распространятся слухи о ночномъ приключеніи.

Гербертъ запасся на дорогу огромной бутылкой примочки и всю ночь прикладывалъ мн на руку охлаждающіе компрессы, такъ что боль нсколько унялась, и я въ силахъ былъ выдержать перездъ. Мы уже на разсвт прибыли въ Темпль, меня тотчасъ же уложили въ постель, и я пролежалъ весь день.

Меня страшно пугала мысль, что я расхвораюсь и завтра никуда не буду годенъ, удивляюсь, право, какъ я не заболлъ отъ одной этой ужасной мысли. И я непремнно бы захворалъ посл всхъ душевныхъ мукъ и терзаній, вынесенныхъ въ прошлую ночь, если бы не то сверхъестественное напряженіе, въ которомъ держало меня ожиданіе наступающаго дня,— на него возлагались такія надежды, съ нимъ связаны были такія важныя послдствія, результаты его были такъ близки и вмст съ тмъ были скрыты отъ насъ непроницаемой завсой.

Безспорно, первое, что намъ предписывала осторожность,— не имть никакихъ сношеній съ Провисомъ вплоть до завтрашняго дня, и эта неизвстность усиливала мое безпокойство. При каждомъ шаг, при всякомъ звук я вздрагивалъ, думая, что онъ уже арестованъ и меня идутъ извстить объ этомъ. Я убждалъ себя, что его арестъ — совершившійся фактъ, что во мн говоритъ не страхъ, не предчувствіе, а увренность, мн казалось, что я какимъ-то чудомъ о немъ узналъ. Но день склонялся къ вечеру, а дурной всти все не приходило, когда наконецъ наступила ночь, мною овладлъ непобдимый страхъ, что къ завтрашнему дню болзнь совершенно обезсилитъ меня. Моя больная рука была вся въ огн, голова горла, въ вискахъ стучало, мн казалось, что у меня начинается бредъ. Чтобы уврить себя въ томъ, что я нахожусь еще въ сознаніи, я считалъ до самыхъ большихъ чиселъ, повторялъ все, что зналъ наизусть въ стихахъ и проз, и когда случалось, что усталый мозгъ отказывался служить и я на нсколько минуть впадалъ въ забытье и начиналъ дремать, я съ испугомъ пробуждался и говорилъ себ: ‘свершилось, у меня начинается горячка’.

Друзья мои ухаживали за мною цлый день, безпрестанно примачивали мн руку, давали мн прохладительное питье. Но каждый разъ, когда я забывался сномъ, я просыпался съ сознаніемъ, что я все еще нахожусь въ домик у шлюза, что я боленъ уже много дней и что случай спасти Провиса потерянъ безвозвратно.

Около полуночи я вскочилъ съ постели и отправился въ комнату Герберта въ полной увренности, что проспалъ сутки, и среда уже прошла, но это было послднее усиліе разстроеннаго воображенія, и, истощенный имъ, я заснулъ, какъ убитый.

Утро только что занималось, когда я выглянулъ въ окно. Огоньки фонарей на мостахъ уже поблднли, восходящее солнце образовало на горизонт огненное озеро. Рка оставалась еще темна и таинственна, перескавшіе ее мосты приняли холодный срый цвтъ и только ихъ верхушки кое-гд были озарены теплымъ прикосновеніемъ занимавшейся зари. Пока я глядлъ на массу кровель, среди которой тамъ и сямъ подымались къ небу церковныя башни и тонкіе шпицы, ясно вырисовывавшіеся въ необыкновенно прозрачномъ воздух, солнце встало, съ рки точно вдругъ сорвалась заволакивавшая ее пелена, и вода зажглась милліонами искръ. Съ меня тоже какъ будто сорвали покрывало, я встряхнулся, почувствовалъ себя здоровымъ и бодрымъ.

Гербертъ, и Стартопъ еще спали, одинъ на своей кровати, другой на диван. Безъ ихъ помощи я не могъ одться, за то я поправилъ потухающій огонь въ камин и сварилъ для нихъ кофе. Вскор поднялись мои друзья, тоже совершенно здоровые и бодрые. Мы раскрыли окна, впустили къ себ свжій утренній воздухъ и заглядлись на рку, на которой все еще подымался приливъ.

— Когда пробьетъ девять часовъ, будьте готовы и ждите насъ тамъ, на Мельничной Запруд!— весело крикнулъ Гербертъ.

Глава LIV.

Это былъ одинъ изъ мартовскихъ дней, когда одновременно и солнце припекаетъ, и дуетъ холодный втеръ, когда въ тни зима, а на солнц лто. Мы взяли съ собою непромокаемые плащи, а я, кром того, захватилъ дорожный мшокъ, въ которомъ заключались самыя необходимыя вещи, единственное, что я бралъ съ собою изъ всего, что мн принадлежало.

Куда я ду, что меня ожидаетъ, когда я вернусь, вс эти вопросы меня не занимали, я о нихъ даже не думалъ, до такой степени весь былъ поглощенъ мыслью о спасеніи Провиса. Только въ послдній моментъ, когда уже на порог дверей я окинулъ прощальнымъ взглядомъ свою квартиру, я задалъ себ вопросъ, при какихъ обстоятельствахъ увижу опять эти комнаты, если только мн суждено ихъ когда-нибудь увидть.

Чинно, степенно спустились мы по ступенькамъ Темпльской пристани, еще нсколько времени помедлили внизу, какъ будто не ршили еще, подемъ ли кататься. Разумется, я заране распорядился, чтобы шлюпка была готова и все было въ исправности. Свидтелями нашихъ колебаній были только два три земноводныхъ существа, составляющихъ неотъемлемую принадлежность Темпльской пристани, но мы все-таки скорчили видъ, будто раздумываемъ, стоитъ ли хать, наконецъ услись въ лодку и отвалили. Гербертъ помстился на носу, я на рул. Вода поднялась уже высоко, была половина девятаго.

Планъ у насъ былъ такой: отливъ долженъ былъ начаться въ девять часовъ, до трехъ часовъ мы должны были плыть по теченію, а съ началомъ прилива намревались помаленьку двигаться противъ теченія и идти впередъ, пока стемнетъ. Къ этому времени мы надялись добраться до тхъ мстъ Темзы, которыя находятся пониже Гревзенда, между Эссексомъ и Кентомъ, тамъ она становится широка и пустынна, прибрежные жители немногочисленны и лишь изрдка попадаются одинокія таверны, въ одной изъ которыхъ мы могли найти себ пріютъ на ночь. Оба пакетбота, Гамбургскій и Роттердамскій, отходили изъ Лондона въ четвергъ, около девяти часовъ. Смотря по тому мсту, гд остановимся,— разсуждали мы,— мы разсчитаемъ, въ которомъ часу ихъ ждать, и подъдемъ къ первому, который покажется у насъ въ виду, такъ что въ случа, если бы насъ не взяли, у насъ въ запас оставался другой. Мы хорошо знали отличительные признаки обоихъ,

Я чувствовалъ огромное облегченіе отъ того, что мы принялись наконецъ за выполненіе давно задуманнаго плана, и съ трудомъ могъ представить себ то состояніе, въ какомъ находился всего лишь нсколько часовъ тому назадъ. Свжій воздухъ, солнечный свтъ, движеніе по рк, даже сама рка, двигавшаяся заодно съ нами и, казалось, симпатизировавшая намъ, воодушевлявшая и ободрявшая насъ, вселили въ меня новыя надежды. Меня смертельно огорчало, что я со своей стороны приносилъ такъ мало пользы, но мои друзья были отличные гребцы, и такъ методично, такъ мастерски работали веслами, что безъ особеннаго утомленія могли грести цлый день.

Въ т -времена пароходное движеніе по Темз было далеко не такъ велико, какъ въ настоящее время, за то лодокъ попадалось гораздо больше, парусныхъ и каботажныхъ судовъ было, пожалуй, столько же, но пароходовъ большихъ и малыхъ было въ десять разъ меньше, чмъ теперь.

Какъ ни было рано, но рка кишла множествомъ яликовъ и барокъ, стремившихся къ устью вмст съ отливомъ. Переправа черезъ Темзу въ гребномъ судн была тогда больше принята, чмъ въ настоящее время, поминутно ялики и шлюпки перерзывали намъ дорогу. Мы скоро миновали Старый Лондонскій мостъ, Старый Рыбный рынокъ съ его устричными баркасами, блую башню Тоуэра, Ворота Измнниковъ и очутились между рядами судовъ, стоявшихъ у пристаней. Были здсь грузившіеся и разгружавшіеся пароходы изъ Лита, Абердина и Глазго, которые, когда мы прозжали мимо, казались намъ страшно высоко поднявшимися надъ водою, было здсь безчисленное множество угольныхъ баржъ съ толпами разгрузчиковъ, валившихъ уголь прямо черезъ бортъ въ лодки.

Вотъ на якор стоитъ пароходъ, отправляющійся завтра въ Роттердамъ,— мы его внимательно осмотрли, подальше и другой, идущій въ Гамбургъ, — мы прохали подъ самымъ его бугшпритомъ. Но вотъ я, сидящій у руля лицомъ къ носу лодки, съ сильно бьющимся сердцемъ замчаю пристань Заштатной Запруды.

— Онъ тамъ?— спрашиваетъ Гербертъ.

— Нтъ еще.

— Отлично. Онъ не долженъ выходить изъ дома, пока не увидитъ насъ. Различаешь ли ты его сигналъ въ окн?

— Отсюда трудно разглядть, кажется вижу… Да, вижу, а вотъ и¹ онъ самъ. Навались! Тише, Гербертъ. Весла.

На одинъ моментъ мы пріостанавливаемся у пристани, онъ въ лодк, и мы снова отчаливаемъ. На немъ прежняя матроская шинель, въ рукахъ черный парусинный мшокъ. Онъ иметъ видъ лоцмана.

— Милый мальчикъ!— говоритъ онъ, усаживаясь на мсто и положивъ руку мн на плечо.— Врный мой мальчикъ! Все великолпно обдлалъ. Благодарю, благодарю.

Опять несемся мы между рядами кораблей, стараясь не наткнуться на ржавые якоря, истертые пеньковые канаты, баканы и буйки, предавая потопленію попадающіяся навстрчу поломанныя корзинки, расталкивая плывущія по рк щепки, полнья, угольные выгарки. Прозжаемъ мы то подъ рзной фигурой Джона изъ Сундерланда, бросающаго смлый вызовъ втрамъ, то подъ Бетси изъ Ярмута съ твердой деревянной грудью и выпученными, какъ у рака, глазами. демъ мы мимо стучащихъ на верфяхъ молотовъ, мимо пилъ, съ визгомъ кромсающихъ доски и бревна, мимо неугомонныхъ машинъ, съ шумомъ и лязгомъ совершающихъ какую-то невдомую работу, мимо помпъ, выкачивающихъ воду съ давшихъ течь судовъ, мимо вертящихся кабестановъ, мимо кораблей съ какими-то диковинными морскими существами на палуб, посылающими съ борта страшныя проклятія встрчнымъ лодочникамъ, отвчающимъ имъ такими же краснорчивыми привтствіями. Наконецъ, мы очутились въ открытомъ пространств, гд корабельные юнги волей неволей снимаютъ съ палубы кранцы, такъ какъ тутъ имъ уже не придется удить съ борта рыбу въ мутной вод! здсь втеръ гулялъ на простор и развертывались сложенные паруса.

У пристани, когда мы брали Провиса, и потомъ нсколько разъ я осторожно оглядывался, не замчу ли чего подозрительнаго. Но все казалось благополучно. Можно было присягнуть, что въ виду нтъ ни единой лодки, которая бы насъ преслдовала или подстерегала. Въ случа, если бы показалась такая, я сталъ бы держать къ берегу и такимъ маневромъ принудилъ бы ее обнаружить свою скрытую цль: она должна бы была пуститься вслдъ за нами, или, какъ ни въ чемъ не бывало, пойти своей дорогой. Но мы плыли безъ всякой помхи, поблизости не видно было ничего подозрительнаго.

Провисъ, какъ я уже сказалъ, былъ одтъ въ матроскую шинель и своимъ видомъ вполн гармонировалъ съ окружающей обстановкой. Замчательно (хотя, быть можетъ, это объяснялось его бурной жизнью): онъ былъ взволнованъ мене всхъ насъ. Нельзя сказать, чтобы онъ былъ равнодушенъ: онъ говорилъ мн, что ему очень хочется дожить до того времени, когда онъ увидитъ своего джентльмена однимъ изъ самыхъ первыхъ въ чужихъ краяхъ. Но бездйствіе и апатія были не въ его дух, онъ не намренъ былъ встрчать опасность, когда она еще не пришла. Приди она — и онъ встртитъ ее лицомъ къ лицу, но до тхъ поръ не станетъ себя тревожить.

— Если бы ты зналъ, какъ мн пріятно, покуривая трубочку, сидть здсь рядомъ съ тобой, дорогой мой мальчикъ, посл того, какъ пробылъ цлую вчность въ четырехъ стнахъ,— ей Богу, ты позавидовалъ бы мн! Но теб этого не понять.

— Нтъ, я понимаю, какое наслажденіе доставляетъ свобода,— сказалъ я.

— Ахъ!— произнесъ онъ, торжественно качая головой.— Теб не понять такъ, какъ мн. Надо самому побывать подъ замкомъ, чтобы цнить свободу, какъ я ее цню… Но не слдъ мн сбиваться на грубость, чуть было не зарапортовался.

На мой взглядъ, съ его стороны было страшной непослдовательностью, при такой любви къ свобод, рисковать ею во имя своей господствующей идеи, видть меня джентльменомъ.

‘Но, вроятно,— думалъ я,— свобода безъ опасности, слишкомъ для него непривычная, не иметъ такой прелести въ его глазахъ, какъ въ глазахъ другихъ людей’.

Оказалось, что я не слишкомъ былъ далекъ отъ истины, такъ какъ онъ, покуривъ молча нсколько времени, сказалъ:

— Видишь ли, мой милый, когда я былъ тамъ, на другомъ краю свта, меня все тянуло сюда. Тошно мн тамъ было, хоть я и богатлъ не по днямъ, а по часамъ. Вс тамъ знали Мегвича, Мегвичъ могъ бывать, гд хотлъ, и никто о немъ не безпокоился. Здсь они ко мн не такъ легко относятся, то есть не такъ легко относились бы, если бы знали, гд. я.

— Если все пойдетъ хорошо, вы черезъ нсколько часовъ будете совершенно свободны и въ полной безопасности.

— Да,— отвтилъ онъ съ долгимъ вздохомъ.— Вроятно.

— Разв вы въ это не врите?

Онъ опустилъ руку за бортъ лодки, окунулъ въ воду и проговорилъ съ той кроткой улыбкой, которую я видлъ у него уже не въ первый разъ.

— Кажется, врю, милый мальчикъ. Спокойне и привольне, чмъ намъ въ настоящую минуту, трудно быть, но… быть можетъ, этотъ тихій нжный приливъ навваетъ на меня такія мысли… заглядвшись на дымъ своей трубочки, я думалъ сейчасъ, что намъ такъ же трудно знать, что ожидаетъ насъ черезъ нсколько часовъ, какъ увидть, что скрывается тамъ на дн, подъ этой водою, которая теперь бжитъ у меня между пальцами. Остановить эти часы такъ же невозможно, какъ и теченіе рки. Вотъ я захватилъ полную горсть воды, и видишь,— ‘ ея уже нтъ,— закончилъ онъ, вынимая изъ воды руку.

— По вашему лицу я сказалъ бы, что вы немного упали духомъ,— замтилъ я.

— О нтъ, нисколько! На меня нагналъ такія мысли этотъ тихій ласкающій приливъ, это похожее на воскресное пніе журчаніе воды подъ гальюномъ шлюпки. А можетъ быть, я просто начинаю стариться.

Онъ опять сунулъ трубку въ ротъ. Его лицо было такъ безмятежно, онъ сидлъ такъ покойно, съ такимъ довольнымъ видомъ, какъ будто мы уже покинули предлы Англіи. Однако онъ послушно и безпрекословно исполнялъ вс наши совты соблюдать осторожность, словно находился въ постоянномъ страх за свою жизнь, такъ, напримръ, когда мы вышли на берегъ, чтобы запастись на дорогу пивомъ, онъ хотлъ идти съ нами, но довольно было мн намекнуть, что ему безопасне остаться въ лодк, чтобъ онъ остался на мст, и только промолвилъ: ‘Ты такъ думаешь?’

На рк было свжо, но день былъ ясный, и солнышко весело играло. Вода спадала очень быстро, и я изо всхъ силъ старался какъ можно лучше воспользоваться отливомъ, дружные удары веселъ уносили насъ впередъ, мы спускались все ниже и ниже по теченію, холмы и лса уходили отъ насъ все дальше и дальше, ихъ замнили по обимъ сторонамъ рки низкіе топкіе берега. Отливъ еще не кончился, когда мы миновали Гревзендъ. Такъ какъ съ виду нашего пассажира можно было принять за лоцмана, то я нарочно прошелъ на очень близкомъ разстояніи отъ плавучей таможни, потомъ, возвращаясь на середину рки, обогнулъ два эмигрантскихъ судна и прохалъ подъ носомъ огромнаго военнаго транспорта, со шканцевъ котораго глядли на насъ солдаты. Какъ только отливъ началъ ослабвать, мелкія суда закачались на якоряхъ, потомъ закачались и крупныя, и мимо насъ потянулась цлая флотилія кораблей, желающихъ воспользоваться началомъ прилива, чтобы войти въ гавань. Теперь моей задачей было держаться какъ можно дальше отъ самаго сильнаго теченія, и мы пошли вдоль берега, тщательно обходя мели и тинистыя банки.

Наши гребцы были еще свжи и бодры, такъ какъ въ теченіе дня мы нсколько разъ пускали шлюпку по теченію, и этого краткаго отдыха было достаточно, чтобы возстановить ихъ силы. Мы пристали къ скользкимъ прибрежнымъ камнямъ, подкрпились пищей и питьемъ и произвели тщательный осмотръ окружающей мстности. Она напоминала мою родину — такая же болотистая, низменная, плоская, съ такимъ же туманнымъ печальнымъ горизонтомъ. Рка извивалась спиралью, извивались спиралью огромные плавучіе баканы, а все остальное, казалось, застыло и замерло. Хвостъ удаляющейся флотиліи скрылся 38′ послднимъ мысомъ, который мы обогнули, вслдъ за нимъ исчезла и нагруженная соломой зеленая барка съ бурымъ парусомъ, нсколько плашкотовъ съ балластомъ, напоминавшихъ вышедшее изъ дтскихъ рукъ первое грубое подражаніе лодк, глубоко ушли въ тину, стоявшій на отмели на столбахъ, точно на костыляхъ или на ходуляхъ, маленькій приземистый маякъ былъ похожъ на завязшаго въ грязи калку, склизкія сваи, склизкіе камни вязли въ тин, красныя вхи и значки, указывавшіе высоту воды, вязли въ тин, ветхая пристань и ветхое строеніе безъ крыши вязли въ тин,— везд вокругъ насъ была тина и мертвая тишь.

Мы снова отчалили и понемножку стали подвигаться впередъ: грести было теперь гораздо трудне,,ю Гербертъ и Стартопъ безъ устали работали веслами до самаго заката. Къ этому времени вода прибыла на столько, что мы наконецъ могли обозрть пространство, лежавшее за отмелью. Надъ узкой полоской берега стояло багровое солнце, окруженное пурпурнымъ сіяніемъ, темнвшимъ на нашихъ глазахъ, далеко вокругъ разстилалось пустынное болото, за нимъ на краю горизонта подымались холмы, и на всемъ пространств между ними не видно было ни одного живого существа, кром нсколькихъ печальныхъ чаекъ,

Темнло быстро, луна, бывшая въ послдней четверти, должна была показаться поздно, и мы стали держать совтъ, какъ намъ быть. Совщались мы недолго,— было очевидно, что намъ слдуетъ высадиться у первой уединенной таверны, какую мы увидимъ. Гребцы опять навалились на весла, а я принялся пристально осматривать берегъ. Такъ мы прохали почти при полномъ молчаніи еще нсколько миль, показавшихся намъ очень длинными. Холодъ давалъ себя чувствовать, и когда мимо насъ, дымясь и блестя огнями, прошелъ грузовой пароходъ, мы позавидовали тмъ, кто сидлъ тамъ въ тепл и уют. Мракъ сгущался все сильне и сильне, стемнло такъ, какъ бываетъ передъ разсвтомъ, и тотъ слабый свтъ, который еще былъ вокругъ насъ, казалось, исходилъ не съ неба, а отъ рки, гд весла окунаясь задвали иногда отраженія звздъ.

Жутко было на душ въ эти минуты, мысль о погон угнетала насъ. Всякій разъ, какъ слышался глухой рокотъ прилива, черезъ неправильные промежутки времени тяжело ударявшаго о берегъ, кто-нибудь изъ насъ вздрагивалъ и оборачивался въ ту сторону. Мы подозрительно косились на маленькія бухточки, промытыя теченіемъ въ берегу. ‘Что это за журчаніе?’ спроситъ, бывало, шепотомъ одинъ изъ насъ. ‘Не лодка ли тамъ?’ замтитъ другой. И снова воцаряется молчаніе, и снова я съ досадой размышляю о томъ, какъ необыкновенно громко стучатъ сегодня весла въ уключинахъ.

Наконецъ мы примтили свтъ и какое-то зданіе на берегу, и вскор подъхали къ маленькой пристани, къ которой вела дорожка, сложенная изъ рчныхъ валуновъ. Я одинъ вышелъ на берегъ и, сдлавъ маленькую рекогносцировку, убдился, что огонь свтился въ окн харчевни. Это была довольно таки грязная харчевня, должно быть, хорошо извстная контрабандистамъ, за то на кухн горлъ яркій огонь, въ буфет были яйца и ветчина, не считая разныхъ напитковъ, и кром того, къ услугамъ прозжающихъ имлось два номера и въ каждомъ дв кровати — ‘какія ужъ есть, не прогнвайтесь’ — предупредилъ хозяинъ. Кром его самого и жены, въ дом проживало еще одно сдое существо мужескаго пола, по имени Джекъ. Джекъ смотрлъ за пристанью и былъ такъ вымазанъ грязью и мокръ, словно самъ служилъ вхой.

Въ сопровожденіи этого земноводнаго я вернулся обратно къ шлюпк. Вс сошли на берегъ, захватили съ собою руль, весла, багоръ, а лодку вытащили на ночь изъ воды. Подкрпившись ужиномъ въ кухн у ярко растопленнаго очага, мы разошлись по своимъ комнатамъ: мои товарищи отправились въ одну, а я съ Провисомъ въ другую. При ближайшемъ знакомств съ отведенными намъ помщеніями мы открыли, что изъ нихъ воздухъ былъ такъ тщательно изгнанъ, какъ будто онъ-былъ страшно вреднымъ для жизни элементомъ, а подъ кроватями было напихано такое невроятное количество грязнаго блья и пыльныхъ картонокъ, какое я не ожидалъ даже найти въ маленькомъ семейств трактирщика. Но, несмотря на эти маленькія неудобства, мы все-таки были довольны, ибо боле уединеннаго мста, чмъ эта харчевня, нельзя было сыскать.

Пока мы посл ужина грлись у очага, Джекъ, сидвшій въ уголку въ разбухшихъ отъ воды сапогахъ (эти сапоги, какъ онъ поспшилъ намъ похвастаться, были имъ недавно сняты съ одного утопленника) спросилъ, не встрчался ли намъ четырехвесельный катеръ, подымавшійся по теченію вмст съ приливомъ.

Посл моего отрицательнаго отвта, Джекъ замтилъ:

Въ такомъ случа онъ, значитъ, посл спустился внизъ, хотя я отлично видлъ, что отсюда онъ направился вверхъ, по рк. Должно быть, передумали по какой-нибудь причин.

— Четырехвесельный катеръ,— говорите вы?

— Да, четверо гребцовъ и двое пассажировъ.

— Они высаживались здсь?

— Да, они приходили сюда за пивомъ съ большущимъ глинянымъ кувшиномъ. Съ удовольствіемъ всыпалъ бы имъ въ это пиво отравы, или какой-нибудь такой спеціи, чтобъ ихъ хорошенько прикрутило.

— Почему же?

— А про то ужъ мн знать,— промолвилъ Джекъ такимъ сиплымъ голосомъ, словно у него въ горл застряла тина.

— Парень думаетъ, что они не то, чмъ прикидываются,— объяснилъ трактирщикъ, слабогрудый человчекъ съ безцвтными глазами и глубокомысленнымъ видомъ, имвшій, повидимому, большое довріе къ своему работнику.

— Я знаю, что мн думать,— проворчалъ Джекъ

— Ты думаешь, Джекъ, что эти молодцы изъ таможни?

— Да.

— Ошибаешься, парень.

— Неужто?

Джекъ далъ этотъ неопредленный отвтъ съ видомъ человка, не допускающаго сомнній въ своей прозорливости, и вроятно желая это подчеркнуть, стащилъ одинъ изъ разбухшихъ сапоговъ, заглянулъ въ него, вытрясъ на полъ нсколько камешковъ и опять натянулъ его на ногу,— дескать, человкъ, непоколебимо увренный въ своей правот, можетъ все себ позволить.

— А куда же, по твоему, они двали форменныя пуговицы?— спросилъ хозяинъ, начиная нсколько колебаться.

— Куда двали пуговицы?— откликнулся Джекъ задтый заживое.— Выбросили за бортъ, проглотили, посяли, чтобъ изъ нихъ выросла капуста! Да мало ли еще что они могли сдлать со своими пуговицами!

— Ну, понесъ!— запротестовалъ трактирщикъ жалобнымъ тономъ.

— Таможенные, небось, знаютъ, куда двать пуговицы, когда он имъ мшаютъ,— продолжалъ Джекъ, съ величайшимъ презрніемъ повторяя ненавистное слово.— Четырехвесельный катеръ съ двумя пассажирами не станетъ разгуливать вверхъ и внизъ по рк, коли тутъ не пахнетъ таможней.

Джекъ съ негодованіемъ удалился, и трактирщикъ, лишившись собесдника, поневол замолчалъ.

Этотъ разговоръ встревожилъ всхъ насъ, меня въ особенности. И безъ того жалобныя завыванія втра, глухой шумъ прибоя, ударявшаго о берегъ, нагнали на меня тоскливыя мысли, мною овладло тяжелое предчувствіе грозящей бды. Четырехвесельный катеръ, крейсировавшій по рк такимъ необычнымъ образомъ, казался мн очень подозрительнымъ и не выходилъ у меня изъ ума. Уложивъ спать Провиса, я вмст съ товарищами вышелъ на дворъ, и мы втроемъ (такъ какъ Стартопъ уже былъ посвященъ въ тайну) стали держать совтъ: оставаться ли намъ въ таверн до прибытія парохода, который долженъ былъ подойти въ первомъ часу пополудни, или выхать пораньше утромъ. Посл долгихъ споровъ мы ршили подольше пробыть тамъ, гд были, а часа за два до появленія парохода выйти на фарватеръ и потихоньку двигаться впередъ вмст съ приливомъ, пока пароходъ насъ не догонитъ. Остановившись на такомъ ршеніи, мы вернулись въ комнаты.

Я легъ не раздваясь и крпко проспалъ нсколько часовъ. Меня разбудилъ втеръ, который страшно разбушевался и неистово потрясалъ вывску харчевни съ намалеваннымъ кораблемъ, она скрипла, качалась, трещала. Я тихонько поднялся съ кровати, чтобы не разбудить сладко спавшаго Провиса, и выглянулъ изъ окна. Она выходило на сложенную изъ камней дорожку, куда мы вытащили шлюпку. Когда мои глаза привыкли къ слабому свту мсяца, задернутаго тучами, я различилъ на берегу двухъ людей, которые разсматривали нашу шлюпку. Они прошли подъ моимъ окномъ и, минуя пристань, которая, какъ я разглядлъ, была совершенно пуста, пошли по направленію къ болотамъ.

Первое, что мн пришло въ голову,— позвать Герберта и показать ему этихъ быстро удалявшихся людей. Но, прежде чмъ я дошелъ до его комнаты, (смежной съ моей и тоже обращенной къ пристани) я раздумалъ его будить, вспомнивъ, какъ много работы выпало ему въ этотъ день и какъ онъ усталъ. Вторично подойдя къ окну, я еще могъ распознать дв фигуры на болот, но вскор он исчезли изъ виду. Я сильно озябъ и, чтобы нсколько согрться и хорошенько обдумать смутившее меня обстоятельство, легъ въ постель и какъ-то незамтно уснулъ.

Мы встали рано. Передъ завтракомъ, когда мы вс четверо прогуливались около дома, я разсказалъ о томъ, что видлъ ночью. Опять меньше всхъ встревожился Провисъ.

— По всей вроятности это таможенные, и конечно имъ до насъ нтъ никакого дла,— спокойно замтилъ онъ.

Я старался уврить себя, что онъ правъ, и дйствительно, это было весьма возможно. Однако я все-таки счелъ нужнымъ предложить ему, чтобы мы съ нимъ вдвоемъ дошли пшкомъ до самаго дальняго мыса и тамъ уже сли въ шлюпку, которая догонитъ насъ около полудня. Эта предосторожность была всми одобрена, и вскор посл завтрака мы съ Провисомъ вышли изъ таверны, не сказавъ ни слова о томъ, что уходимъ.

Онъ шелъ, покуривая свою вчную трубку и иногда останавливался, чтобы потрепать меня по плечу. Со стороны можно было подумать, что не ему, а мн угрожаетъ опасность, и онъ меня ободряетъ. Почти всю дорогу мы шли молча, По близости отъ назначеннаго пункта я попросилъ моего спутника остановиться и подождать гд-нибудь въ укромномъ мст, пока я осмотрю окрестность. Онъ повиновался, и я пошелъ впередъ одинъ. На рк не видно было ни одного гребного судна, на берегу ничто не указывало, чтобы здсь приставала лодка и высаживались люди, впрочемъ приливъ уже высоко поднялся, и слды ногъ могли быть скрыты подъ водою.

Провисъ издали слдилъ за мною, я замахалъ ему шляпой въ знакъ того, что онъ можетъ идти. Онъ вышелъ изъ своего убжища, и мы вдвоемъ принялись дожидаться шлюпки, мы то лежали на земл, кутаясь въ шинели, то ходили взадъ и впередъ, чтобы согрться. Наконецъ показалась ожидаемая шлюпка, мы вскочили въ нее и отплыли къ тому мсту, гд долженъ былъ пройти пароходъ.

Оставалось не боле десяти минутъ до часу, можно было ожидать, что вотъ-вотъ покажется дымъ на горизонт. Мы завидли его только спустя двадцать минутъ, а вслдъ затмъ увидли дымъ и другого парохода, они шли на всхъ парахъ. Мы достали дорожные мшки и стали прощаться съ друзьями. Я горячо пожалъ руку Герберту, и у него, и у меня глаза были влажны. Въ это мгновеніе я увидлъ четырехвесельный катеръ, который выхалъ изъ за выступа берега, находившагося на небольшомъ разстояніи впереди насъ, и направлялся въ нашу сторону. Пароходъ, который до сихъ поръ былъ скрытъ извилинами рки, наконецъ показался въ виду. Онъ шелъ прямо на насъ, я поставилъ шлюпку такъ, чтобы съ парохода замтили, что мы его ждемъ, и умолялъ Провиса спокойно сидть и поплотне завернуться въ плащъ. Онъ весело успокоилъ меня: ‘Не бойся, милый мальчикъ,’ и застылъ въ неподвижной поз.

Между тмъ катеръ, управляемый искусной рукою, перескъ намъ дорогу и сталъ возл нашей шлюпки, оставивъ между собою и ею какъ разъ столько мста, чтобы его весла и наши не цплялись другъ за друга.

Пока мы стояли неподвижно, и онъ не двигался, когда же мы длали нсколько взмаховъ веслами, онъ длалъ то же. Одинъ изъ пассажировъ катера, правившій рулемъ, пристально смотрлъ на насъ, гребцы тоже глядли на насъ, другой пассажиръ, закутанный въ плащъ еще тщательне, чмъ Провисъ, какъ мн показалось, весь дрожалъ и изрдка шепталъ на ухо рулевому какія-то инструкціи. Ни въ катер, ни въ лодк не было произнесено ни единаго слова.

Прошло нсколько секундъ. Стартопу, сидвшему напротивъ меня, удалось разсмотрть, какой пароходъ шелъ первымъ, и онъ шепнулъ мн ‘Гамбургскій’. Пароходъ быстро приближался, лопасти его колесъ, все громче и громче шлепали по вод, мн казалось, что его тнь уже надвигается на нашу шлюпку. Въ этотъ моментъ насъ окликнули съ катера. Я отвтилъ.

— У васъ въ шлюпк бглый каторжникъ,— крикнулъ мн рулевой.— Вотъ тотъ, что кутается въ плащъ, его зовутъ Авель Мегвичъ, иначе Провисъ. Я его арестую. Я требую, чтобы онъ сдался безъ сопротивленія и чтобы вы оказали мн свое содйствіе.

Съ этими словами рулевой, не давая вслухъ никакого приказанія своей команд, направилъ катеръ прямо на насъ. Однимъ взмахомъ веселъ гребцы поставили катеръ намъ поперекъ дороги и, прежде чмъ мы поняли въ чемъ дло, весла ихъ были уже брошены, и гребцы катера уцпились за носъ нашей шлюпки.

На пароход началась суматоха. Я слышалъ, какъ оттуда намъ кричали, какъ капитанъ скомандовалъ ‘стопъ машина!’ какъ замолкли колеса, почувствовалъ, что пароходъ все-таки несется прямо на насъ. Я видлъ, какъ человкъ, сидвшій на рул, положилъ руку на плечо арестованному, какъ теченіе завертло наши об лодки, какъ матросы забгали по палуб парохода. Я видлъ, какъ Провисъ вскочилъ, подался впередъ, отстранивъ удерживавшую его руку, и сорвалъ плащъ съ закутаннаго человка: моимъ глазамъ предстало лицо, которое было давно мн знакомо,— лицо второго каторжника. Это лицо помертвло отъ страха и отпрянуло назадъ, ужасный крикъ раздался на палуб парохода, я услышалъ громкій плескъ воды и почувствовалъ, что наша шлюпка идетъ ко дну. Все это произошло въ одно мгновеніе. Я не усплъ опомниться, какъ очутился въ вод, мн показалось, что меня завертла тысяча мельничныхъ колесъ, что меня окружила тысяча молній, въ слдующій моментъ я уже лежалъ на палуб катера. Гербертъ и Стартопъ были тутъ же, но наша шлюпка исчезла, исчезли и оба каторжника.

Въ первыя минуты я не могъ отличить неба отъ земли, одного берега отъ другого, такъ меня оглушили крики, несшіеся съ палубы парохода, пронзительный свистъ пара, суматоха при отчаливаніи катера. Посл нсколькихъ ударовъ веслами команда катера перестала грести, вс молчаливо и жадно стали смотрть на поверхность воды за кормою катера. Скоро тамъ показался какой-то темный предметъ, который несло къ намъ теченіемъ.

Никто не проронилъ ни слова. Рулевой молча поднялъ руку, гребцы принялись табанить веслами и подали катеръ назадъ, ближе къ темному предмету. Когда мы подошли къ нему вплотную, я увидлъ, что то былъ Мегвичъ, плывшій съ большимъ трудомъ. Его вытащили на катеръ и тотчасъ же на руки и на ноги надли ему колодки.

Катеръ опять остановили, опять вс взоры устремились на воду. Въ это время къ намъ подошелъ на всхъ парахъ Роттердамскій пароходъ, очевидно, тамъ не подозрвали о томъ, что случилось. Его окликнули, онъ уменьшилъ ходъ, потомъ ушелъ вслдъ за Гамбургскимъ, катеръ закачался на волнахъ, которыя они подняли.

Еще долго посл того, какъ все утихло, и оба парохода скрылись, мы смотрли на воду, хотя въ глубин души каждый зналъ, что теперь уже ничего не увидимъ. Наконецъ мы оставили эти безполезные поиски и направились къ недавно оставленной нами таверн, гд насъ встртили съ большимъ удивленіемъ. Здсь я могъ подать кое-какую помощь Мегвичу,— уже боле не Провису, оказалось, что онъ сильно расшибъ себ грудь и получилъ серьезную рану въ голову.

Онъ разсказалъ мн, что, должно быть, попалъ подъ киль парохода и, подымаясь, ударился о него головой, а ушибъ груди (вслдствіе котораго онъ дышалъ съ большимъ трудомъ) былъ, какъ онъ думалъ, вызванъ ударомъ о бортъ катера. По его собственному признанію, онъ способенъ былъ сдлать съ Комписономъ все, что угодно, ни передъ чмъ бы не остановился, но, тмъ не мене, катастрофа произошла совершенно случайно: въ тотъ моментъ, когда онъ ухватился за его плащъ, чтобы удостовриться, дйствительно ли это Комписонъ, тотъ отшатнулся назадъ, и оба полетли за бортъ. Толчокъ отъ паденія его, Мегвича, и усилія полицейскаго, желавшаго во что бы то ни стало втащить его обратно, опрокинули нашу лодку.

Онъ досказалъ мн шепотомъ, что они пошли ко дну, яростно обхвативъ другъ друга руками, что подъ водою между ними завязалась яростная борьба, но ему удалось вырваться изъ удерживавшихъ его рукъ и выплыть на поверхность. У меня не было основаній сомнваться въ правдивости его разсказа, полицейскій, правившій рулемъ, точно такимъ же образомъ передавалъ исторію ихъ паденія за бортъ.

Когда я обратился къ этому полицейскому съ просьбой дозволить арестованному снять промокшую одежду и надть сухое платье, которое я купилъ въ таверн, онъ охотно изъявилъ согласіе на мою просьбу, но объявилъ, что все, бывшее на арестант, должно поступить въ его руки. Такимъ образомъ къ нему перешелъ и когда-то хранившійся у меня бумажникъ. Мн было разршено сопровождать Мегвича въ Лондонъ, но моимъ пріятелямъ было въ этомъ отказано.

Джеку растолковали, гд утонувшій пошелъ ко дну, и онъ общалъ поискать въ тхъ мстахъ, куда, по его разсчетамъ, трупъ скоре всего должно было выбросить на берегъ. Какъ мн показалось, Джекъ особенно заинтересовался поисками посл того, какъ узналъ, что утопленникъ былъ въ чулкахъ, повидимому, для его полнаго туалета нуженъ былъ по крайней мр цлый десятокъ утопленниковъ, и по этой-то причин, должно быть, вс части его костюма находились въ различныхъ степеняхъ разрушенія.

Мы пробыли въ таверн довольно долго, ожидая прилива. Когда вода поднялась, Мегвича вынесли на рукахъ и уложили на палуб катера. Гербертъ съ Стартопомъ отправились въ Лондонъ сухимъ путемъ и должны были постараться прибыть туда какъ можно скоре. Грустно было наше прощанье! Занявъ свое мсто подл Мегвича, я сказалъ себ, что отнын это мсто будетъ моимъ до послдней минуты его жизни. Все мое прежнее отвращеніе къ нему теперь безслдно исчезло. Въ затравленномъ, израненномъ, скованномъ существ, державшемъ меня за руку, я видлъ теперь только человка, который хотлъ быть моимъ благодтелемъ, который въ продолженіе многихъ лтъ съ удивительнымъ постоянствомъ питалъ ко мн самыя нжныя, благодарныя, великодушныя чувства. Я видлъ въ немъ человка, несравненно лучшаго, чмъ былъ я самъ по отношенію къ Джо.

Къ концу дня ему все тяжеле, все мучительне становилось дышать, часто у него вырывался невольный стонъ, я поддерживалъ его, какъ могъ, своей здоровой рукой, стараясь придать ему боле покойное положеніе. Какъ ни было это ужасно, но въ глубин души я не жаллъ о томъ, что онъ опасно раненъ, потому что для него лучше всего было теперь же умереть. Я не могъ разсчитывать на то, что не найдется никого, кто пожелалъ бы и могъ бы доказать, что онъ дйствительно Мегвичъ, я не имлъ основаній надяться, что къ нему отнесутся снисходительно: онъ еще въ тотъ разъ, когда впервые попалъ на скамью подсудимыхъ, былъ представленъ судьямъ въ самомъ дурномъ свт, бжалъ изъ тюрьмы, былъ судимъ вторично, несмотря на угрожающую кару закона вернулся изъ ссылки и въ довершеніе всего онъ же причинилъ смерть человку, который способствовалъ его аресту.

Мы поплыли обратно по тому же пути, заходящее солнце, которое осталось вчера позади насъ, теперь опять было передъ нами, опять вокругъ насъ шумлъ бурный приливъ, казалось, уносившій наши несбывшіяся надежды. Я говорилъ съ Мегвичемъ о томъ, какъ мн тяжело думать, что онъ изъ-за меня вернулся на родину, себ на погибель.

— Милый мальчикъ, я не ропщу на судьбу,— отвчалъ онъ.— Я видлся со своимъ мальчикомъ, теперь онъ и безъ меня можетъ поддерживать свое джентльменское достоинство.

Нтъ!— эта мысль уже приходила мн въ голову,— нтъ. Теперь, если бы даже я хотлъ, это ужъ не отъ меня зависитъ: я понялъ наконецъ намекъ Веммика. Я зналъ, что когда надъ нимъ произнесутъ приговоръ, его состояніе будетъ конфисковано казной.

— Слушай, мой милый,— продолжалъ онъ.— Лучше пусть они не знаютъ, что мой джентльменъ мн близокъ. Приходи изрдка провдать меня, какъ будто бы случайно, вмст съ Веммикомъ. А когда меня въ послдній разъ станутъ приводить къ присяг, сядь такъ, чтобы я могъ тебя видть, больше мн ничего не надо.

— Нтъ, я ни за что не покину васъ,— сказалъ я.— Я выхлопочу себ разршеніе быть при васъ и, съ помощью Божьей, надюсь быть вамъ такимъ же врнымъ другомъ, какимъ вы были мн.

Его рука, державшая мою руку, дрогнула, онъ отвернулся отъ меня, и я услышалъ, что въ его горл, какъ въ давнопрошедшіе дни, что-то захрипло, но теперь, когда все въ немъ смягчилось, и эти хриплые звуки не были такъ рзки, какъ въ былое время.

Хорошо, что онъ затронулъ эту тему, самъ я, пожалуй, спохватился бы слишкомъ поздно: его слова напомнили мн, что для него навсегда должно было остаться тайной, что его надежды сдлать меня богачомъ навки рухнули.

Глава LV.

На слдующій день Мегвичъ былъ вызванъ на допросъ и вроятно тотчасъ же постановили бы приговоръ о преданіи его уголовному суду, если бы не встртилось необходимости вызвать смотрителя плавучей тюрьмы, откуда онъ нкогда бжалъ, который могъ засвидтельствовать, что онъ именно то лицо, за которое его считаютъ. Хотя въ этомъ никто не сомнвался, но Комписонъ, общавшій удостоврить тождество этихъ двухъ лицъ, погибъ, а кром него въ Лондон не нашлось никого, кто могъ бы дать требуемое показаніе. Тотчасъ же по прізд я сдлалъ мистеру Джаггерсу визитъ на его частной квартир, чтобы заручиться его содйствіемъ, но онъ, въ интересахъ самого арестованнаго, не хотлъ давать никакихъ показаній. По его словамъ, это было единственнымъ средствомъ къ спасенію, потому что, какъ только явится свидтель, готовый подтвердить этотъ фактъ, дло ршится въ пять минутъ, и никакія земныя силы тогда уже не могутъ остановить хода правосудія.

Я сообщилъ мистеру Джаггерсу свое намреніе оставить Мегвича въ полномъ невдніи судьбы, постигшей его состояніе.

Мистеръ Джаггерсъ очень разгнвался на меня, что я далъ такому богатству ‘выскользнуть изъ рукъ’, и сказалъ, что теперь нужно будетъ подать прошеніе и всякими средствами попытаться воротить хоть часть имущества. Впрочемъ онъ не скрылъ отъ меня, что хотя и бываютъ случаи, когда имніе избавляется отъ конфискаціи, но данный случай не подходитъ подъ ихъ категорію. Я и самъ это хорошо понималъ. Я не былъ родственникомъ преступника, никакія признанныя узы насъ не связывали, онъ до своего ареста не закрпилъ своего имущества за мною какимъ бы то ни было юридическимъ актомъ, а теперь ужъ не могъ этого сдлать,— слдовательно, я не имлъ никакихъ правъ на его состояніе. И потому я тогда же принялъ твердое ршеніе (и впослдствіи не отступилъ отъ него) не подымать непріятныхъ и безполезныхъ хлопотъ о признаніи меня наслдникомъ Мегвича.

Какъ оказалось, утонувшій доносчикъ досконально изучилъ положеніе денежныхъ длъ Мегвича, очевидно, въ надежд получить награду изъ конфискованнаго имущества. Когда, за нсколько миль отъ мста катастрофы, былъ найденъ его трупъ, онъ былъ до такой степени обезображенъ, что его узнали только по вещамъ, бывшимъ въ его карманахъ, въ числ ихъ былъ запертый наглухо бумажникъ, въ немъ оказались замтки, которыя еще можно было разобрать. Тамъ между прочимъ записана была фамилія одного банкира изъ Новаго Южнаго Валлиса, проставлены цифры положенныхъ у него вкладовъ и перечислены разныя земельныя угодья, оцненныя въ очень крупную сумму. Эти же деньги, эти же земли были поименованы въ списк, отданномъ Мегвичемъ мистеру Джаггерсу,— он принадлежали ему, и онъ желалъ передать ихъ мн, своему наслднику. Бдный! Наконецъ-то его невжество послужило ему на пользу: онъ ни минуты не сомнвался, что его — наслдство будетъ укрплено за мною мистеромъ Джаггерсомъ.

Въ продолженіе трехъ дней дла оставались въ прежнемъ положеніи: ждали прибытія свидтеля съ плавучей тюрьмы. Наконецъ онъ явился и дополнилъ своимъ показаніемъ обвинительный актъ. Мегвича предали уголовному суду, дло его было назначено на слдующую сессію, до которой оставался всего одинъ мсяцъ.

Въ эту тяжелую годину моей жизни однажды вечеромъ Гербертъ вернулся домой очень унылый и объявилъ мн:

— Милый Гендель, кажется, я скоро долженъ буду съ тобою разстаться.

Клерикеръ давно уже подготовилъ меня къ этой непріятной новости, и она не была для меня такой неожиданностью, какъ думалъ Гербертъ.

— Дла нашей фирмы требуютъ, чтобы я немедленно халъ въ Каиръ, иначе мы можемъ понести большіе убытки. Боюсь, что мн придется покинуть тебя именно въ ту минуту, когда я буду теб особенно нуженъ, мой бдный другъ.

— Милый Гербертъ, ты мн всегда нуженъ, я такъ люблю тебя, такъ сжился съ тобою… Но теперь ты мн нуженъ не боле, чмъ въ другое время.

— Ты останешься такимъ одинокимъ.

— Мн некогда будетъ объ этомъ думать. Теб извстно, что я провожу около него все время, какое разршается постороннимъ быть въ тюрьм, и сидлъ бы съ нимъ цлые дни, если бы мн это дозволили. Когда же я ухожу отъ него, мои мысли, опять таки, полны имъ.

Положеніе, въ которое поставилъ себя Мегвичъ, было такъ ужасно, что намъ страшно было говорить о немъ въ боле ясныхъ выраженіяхъ.

— Дорогой товарищъ,— началъ Гербертъ,— въ виду нашей близкой разлуки (она очень близка, и это обстоятельство да послужитъ мн оправданіемъ) я ршаюсь обезпокоить тебя вопросомъ: подумалъ ли ты о будущемъ?

— Нтъ. Я боюсь думать о будущемъ.

— Но надо же о немъ подумать. Милый Гендель, этотъ вопросъ слишкомъ важенъ, я желалъ бы побесдовать съ тобою о немъ… если ты согласишься на просьбу друга.

— Изволь.

— Во вновь открываемомъ отдленіи нашей конторы, Гендель, намъ нуженъ…

Видя, что онъ изъ деликатности не ршается назвать настоящаго слова, я подсказалъ:

— Клеркъ.

— Да, клеркъ. Я увренъ, что впослдствіи этотъ клеркъ можетъ стать (какъ уже было съ однимъ твоимъ знакомымъ) компаньономъ фирмы. И такъ, Гендель… Будемъ говорить прямо, дорогой товарищъ, не согласишься ли ты поступить ко мн подъ начало?

Было что-то удивительно милое и сердечное въ этомъ внезапномъ переход на школьническій тонъ посл торжественнаго вступленія, посл словъ: ‘И такъ, Гендель’, произнесенныхъ такимъ образомъ, будто за ними должна была слдовать сухая дловая рчь. Гербертъ продолжалъ, крпко стиснувъ мн руку:

— Мы съ Кларой не разъ толковали объ этомъ, и сегодня еще милая крошка со слезами на глазахъ просила передать теб, что если ты согласишься поселиться у насъ, когда мы заживемъ вмст, она вс усилія приложитъ, чтобы сдлать тебя счастливымъ и доказать теб, что другъ ея мужа и ей другъ. О, Гендель, какъ хорошо мы заживемъ!

Я отъ всего сердца поблагодарилъ, его и ее за ихъ великодушное предложеніе, но прибавилъ, что пока не могу ничего общать. Во-первыхъ я былъ слишкомъ озабоченъ, чтобы обсудить ихъ предложеніе, а во-вторыхъ… Да! меня удерживала еще одна причина, которая выяснится въ конц этого скромнаго повствованія.

— Но если ты думаешь, Гербертъ, что безъ большого ущерба для вашихъ длъ ршеніе этого вопроса можно отложить на нкоторое время…

— На какое хочешь!— вскричалъ Гербертъ.— Шесть мсяцевъ, годъ!

— Нтъ, не на такой долгій срокъ, а на два-три мсяца, самое большее.

Мы скрпили нашъ договоръ рукопожатіемъ, и просіявшій Гербертъ объявилъ, что у него теперь хватитъ храбрости сказать мн, что по всей вроятности онъ долженъ будетъ ухать въ конц этой недли.

— А Клара?

— Милая крошка до конца останется преданно служить отцу, но онъ недолго протянетъ: мистрисъ Вимпль думаетъ, что онъ уже одной ногой стоитъ въ гробу.

— Не желаю ему зла, но мн кажется, онъ не можетъ сдлать ничего лучшаго, какъ поскоре отправиться на тотъ свтъ.

— Къ сожалнію, я долженъ съ этимъ согласиться!— вздохнулъ Гербертъ.— А когда все будетъ кончено, я пріду за своей дорогой двчуркой, и мы тихо и скромно обвнчаемся въ ближайшей церкви. Но самое главное, Гендель, милая крошка не знатнаго рода. Подумай: она никогда не заглядывала въ красную книгу и не иметъ никакого понятія о своемъ ддушк, какое счастье для сына моей матери!

Въ субботу на той же недл я проводилъ полнаго радужныхъ надеждъ и глубоко огорченнаго разлукой со мной Герберта до дилижанса, отправляющагося въ одинъ изъ портовыхъ городовъ. На возвратномъ пути я зашелъ въ кофейню написать Клар, что Гербертъ ухалъ, посылая ей всякіе нжные привты, затмъ грустно побрелъ въ свое опустлое жилище, уже не заслуживавшее имени дома, ибо у меня теперь не было дома.

На лстниц со мною столкнулся Веммикъ, спускавшійся внизъ, посл неудачнаго стучанья въ дверь моей квартиры. Мы еще не видлись съ нимъ наедин посл злополучной попытки къ бгству, и онъ явился ко мн съ визитомъ, въ качеств частнаго человка, дать нкоторыя объясненія по поводу происшедшей неудачи.

— Покойный Комписонъ,— сказалъ мн Веммикъ,— постепенно усплъ вывдать всю подноготную дла, нын уже поконченнаго, а то, что дошло до, моего свднія, было мною услышано отъ его сообщниковъ, попавшихъ въ затруднительное положеніе (изъ его сообщниковъ всегда кто-нибудь въ затруднительномъ положеніи). Я притворился, будто не слушаю, а самъ навострилъ уши, узнавъ, что Комписонъ находится въ отсутствіи, я подумалъ, что теперь-то и слдуетъ попытаться. Въ настоящую минуту я убжденъ, что у покойника была просто такая тактика обманывать своихъ агентовъ,— онъ былъ продувная шельма. Скажите, вы не обвиняете меня, мистеръ Пипъ? Увряю васъ, я отъ всего сердца старался вамъ услужить.

— Я въ этомъ вполн увренъ, Веммикъ, и искренно васъ благодарю за участіе и дружбу.

— Весьма вамъ благодаренъ, премного благодаренъ. Да, штука скверная,— сказалъ Веммикъ, почесывая затылокъ.— Ей-Богу, это чуть ли не въ первый разъ меня такъ поддли. Эхъ, и подумать только, какое состояніе погибло!

А у меня, Веммикъ, изъ головы не выходитъ несчастный владлецъ этого состоянія.

— Да, да, разумется. Конечно, я понимаю, что вы о немъ сокрушаетесь, и самъ съ удовольствіемъ выложилъ бы пятифунтовый билетъ изъ собственнаго кармана, чтобы только его выпутать. Но я смотрю такимъ образомъ: покойный Комписонъ, предупрежденный о возвращеніи своего врага, такъ твердо ршился задать ему карачунъ, что спасти его едва ли была возможность,— между тмъ движимая собственность легко могла быть спасена. Вотъ видите ли, какая разница между собственностью и ея владльцемъ.

Я пригласилъ Веммика взобраться опять наверхъ и передъ отправленіемъ въ Вальвортъ подкрпиться стаканомъ грога. Онъ охотно принялъ приглашеніе.

Еще не кончивъ своей боле чмъ умренной порціи, Веммикъ, безъ всякаго повода, выказавъ предварительно разные признаки смущенія, вдругъ брякнулъ:

— Мистеръ Пипъ, что вы скажете, если я задумаю задать себ праздникъ въ’ будущій понедльникъ?

— Скажу, что, по всей вроятности, это случится въ первый разъ въ этомъ году.

— Скажите лучше, въ первый разъ за эти двнадцать лтъ, такъ будетъ врне — прервалъ меня Веммикъ.— Да-съ, я намренъ просить отпуска на понедльникъ. Мало того, я намренъ совершить прогулку, мало того, я намренъ просить васъ принять участіе въ этой прогулк.

Я собирался уже извиниться, такъ какъ при томъ настроеніи, въ которомъ находился, былъ бы плохимъ компаньономъ въ предстоящемъ увеселеніи, но Веммикъ предупредилъ меня.

— Я знаю, мистеръ Пипъ, что вы не можете свободно располагать своимъ временемъ, знаю, въ какомъ вы теперь настроеніи. Но, если вы можете оказать мн эту услугу, вы сдлаете мн большое одолженіе. Эта прогулка не будетъ продолжительна и совершится очень рано, примрно сказать, у васъ займетъ всего (включая и завтракъ по пути) отъ восьми часовъ утра до полудня. Не найдете ли вы возможнымъ пожертвовать этимъ временемъ?

Веммикъ столько сдлалъ для меня въ послднее время, что я не считалъ возможнымъ отказать ему въ такой ничтожной услуг. Я сказалъ, ‘ что онъ можетъ на меня разсчитывать, и это доставило ему такое удовольствіе, что, глядя на него, и я повеселлъ. По его просьб, я общалъ зайти за нимъ въ понедльникъ въ половин девятаго: мы на томъ и разстались.

Пунктуально въ назначенный часъ въ понедльникъ поутру я звонилъ у воротъ замка. Дверь открылъ самъ Веммикъ, одтый, какъ мн показалось, боле изысканно, чмъ въ обыкновенное время, шляпа на его голов такъ и лоснилась. На стол были приготовлены два стакана молока съ ромомъ и два сухаря. Престарлый родитель, должно быть, всталъ съ птухами: изъ смежной комнаты я видлъ, что его постель пуста.

Мы выпили молоко съ ромомъ, закусили сухарями и уже посл того, какъ подкрпились этими возбуждающими яствами, стали собираться въ дорогу. Я очень удивился, увидвъ, что Веммикъ достаетъ удочку и закидываетъ себ на плечо.

— Разв мы идемъ на рыбную ловлю?— спросилъ я.

— Нтъ,— возразилъ Веммикъ,— я люблю гулять съ удочкою.

Мн это показалось нсколько страннымъ, но я промолчалъ. Мы направились къ Кембервельскому лугу и, когда были уже близко, Веммикъ проговорилъ:

— А! тутъ и церковь.

Въ томъ, что на Кембервельскомъ лугу была церковь, не было ровно ничего удивительнаго, и меня опять крайне изумило, когда Веммикъ, какъ бы осненный блестящей мыслью, воскликнулъ:

— Зайдемте-ка туда!

Мы вошли въ церковь, оставивъ удочки на паперти. Пока я осматривался кругомъ, Веммикъ, пошаривъ въ карманахъ сюртука, вытащилъ оттуда нчто завернутое въ бумагу.

— А, перчатки!— воскликнулъ онъ.— Наднемъ-ка ихъ!

Въ виду того, что перчатки оказались блыми лайковыми, а почтовый ящикъ Веммика раскрылся въ эту минуту такъ широко, какъ никогда не раскрывался, у меня въ голов мелькнуло нкоторое подозрніе, которое превратилось въ увренность, когда я увидлъ въ дверяхъ храма престарлаго родителя подъ-руку съ дамой.

— А, миссъ Скиффинсъ!— сказалъ Веммикъ.— А ну-ка, обвнчаемся!

Скромная два была одта точь-въ-точь такъ же, какъ обыкновенно, съ тою только разницей, что ея зеленыя перчатки были замнены блыми, престарлый родитель былъ занятъ принесеніемъ такой же жертвы на алтарь Гименея. Однако, эта операція была для него сопряжена съ такими трудностями, что Веммикъ счелъ необходимымъ прійти къ нему на помощь: онъ прислонилъ старика къ колонн, самъ зашелъ сзади и натянулъ перчатки, а я въ это время держалъ стараго джентльмена за талію, чтобы онъ представлялъ боле твердую опору. Посредствомъ такого остроумнаго способа перчатки были надты какъ нельзя лучше.

Появились священникъ и причетникъ, насъ выстроили въ рядъ у роковыхъ перилъ. Я слышалъ, какъ передъ началомъ обряда Веммикъ, врный своему намренію показать видъ, будто все длается невзначай, сказалъ самъ себ, доставая что-то изъ жилетнаго кармана:

— А, вотъ и кольцо!

Я исполнялъ обязанность женихова шафера, маленькая хромая привратница въ дтскомъ чепчик фигурировала въ качеств задушевной подруги миссъ Скиффинсъ. Вести невсту къ алтарю и передать ее жениху долженъ былъ престарлый родитель. При исполненіи сей обязанности онъ нечаянно выказалъ себя передъ священникомъ въ самомъ невыгодномъ свт, случилось это такимъ образомъ. Когда священникъ спросилъ: ‘Кто отдаетъ сію женщину въ замужество сему человку?’, пожилой джентльменъ, не подозрвая, до какого мста дошла служба, преспокойно созерцалъ изображеніе десяти заповдей. Священникъ снова повторилъ: ‘Кто отдаетъ сію женщину въ замужество сему человку?’. Старый джентльменъ попрежнему пребывалъ въ состояніи блаженнаго невднія, наконецъ женихъ ему крикнулъ: ‘Ну же, престарлый родитель, ты вдь знаешь. Скажи, кто ее отдаетъ’. Тутъ старикъ, вмсто того чтобы сказать, что ему слдовало, проворно отвтилъ: ‘Все ладно, Джонъ, все ладно, мой милый’. За этимъ возгласомъ наступила такая зловщая пауза, что одно мгновеніе я сомнвался, не откажется ли священникъ продолжать обрядъ.

Однако мои опасенія оказались напрасны: внчаніе благополучно окончилось. Когда мы направлялись къ выходу, новобрачный снялъ крышку съ купели и положилъ туда свои блыя перчатки. Мистрисъ Веммикъ, боле предусмотрительная, чмъ мужъ, спрятала блыя перчатки въ карманъ и опять надла зеленыя.

— Ну, мистеръ Пипъ,— сказалъ мн Веммикъ по выход изъ церкви, торжественно взбрасывая удочку на плечо,— позвольте васъ спросить, придетъ ли кому въ голову, что мы возвращаемся съ внчанья?

Завтракъ былъ заказанъ въ хорошенькой веселенькой таверн, стоявшей на холм, въ разстояніи не боле мили отъ церкви. Въ отведенной намъ комнат имлся бильярдъ, на случай если бы мы вздумали развлечься игрой покл торжественной церемоніи. Мистрисъ Веммикъ больше не отводила руки Веммика, обвивавшей ея станъ, пріятно было видть, какъ она, сидя у стны на стул съ высокой спинкой, точно віолончель въ футляр, подобно этому мелодичному инструменту, позволяла обнимать себя.

Завтракъ удался на славу, если случалось кому-нибудь изъ насъ отказываться отъ какого-нибудь кушанья, Веммикъ говорилъ: ‘Не бойтесь, за все уже заплачено впередъ’. Я пилъ за здоровье новобрачныхъ, пилъ за здоровье престарлаго родителя, за Вальвортскій замокъ, на прощаніе поцловалъ невсту, словомъ, какъ только могъ, старался быть пріятнымъ.

Веммикъ пошелъ меня проводить до дверей. Я еще разъ пожалъ ему руку и пожелалъ счастья.

— Благодарствуйте,— проговорилъ Веммикъ, весело потирая руки.— Вы не имете понятія, какъ она уметъ ходить за курами, вотъ мы вамъ пришлемъ какъ-нибудь яицъ, сами увидите. Только, мистеръ Пипъ,— — прибавилъ онъ шепотомъ, отзывая меня въ сторону,— прошу васъ замтить: это все Вальвортскія чувства.

— Понимаю,— о нихъ не слдуетъ говорить въ Литль-Бритен.

Веммикъ кивнулъ головой.

— Посл того случая, какъ вы тогда проговорились, я не хотлъ бы, чтобы мистеръ Джаггерсъ узналъ о томъ, что произошло сегодня, а то онъ, чего добраго, подумаетъ, не начинается ли у меня размягченіе мозга, или что-нибудь подобное.

Глава LVI.

Совершенно больной Мегвичъ лежалъ въ тюрьм въ теченіе всего предварительнаго слдствія вплоть до открытія судебной сессіи. Онъ сломалъ себ два ребра и сильно повредилъ легкое, вслдствіе чего его дыханіе становилось все тяжеле и болзненне. По той же причин онъ сталъ говорить такъ тихо, что едва можно было разслышать слова, и говорилъ, конечно, мало, но всегда съ удовольствіемъ слушалъ меня, почему я постоянно старался разсказывать или читать ему о такихъ предметахъ, которые теперь могли заинтересовать и утшить его.

Онъ былъ слишкомъ серьезно боленъ, чтобы оставаться въ общей камер, а потому черезъ два или три дня его перевели въ тюремный лазаретъ. Благодаря этому обстоятельству, я имлъ возможность часто навщать его, что было бы совершенно невозможно при другихъ условіяхъ. Если бъ не его болзнь, его заковали бы въ кандалы, такъ какъ онъ считался закоренлымъ рецидивистомъ, способнымъ на все.

Хотя я видался съ нимъ ежедневно, но наши свиданія были непродолжительны и раздлялись такими большими промежутками, что я имлъ возможность подмчать малйшія измненія въ выраженіи его лица и вообще въ состояніи его здоровья. Положительно не помню, чтобъ хоть разъ мн удалось подмтить въ немъ перемну къ лучшему, съ тхъ поръ, какъ за нимъ захлопнулась тюремная дверь, онъ медленно угасалъ и день это дня слаблъ и таялъ.

Онъ обнаруживалъ покорность и апатію совершенно разбитаго человка. По его обращенію, по немногимъ словамъ, сказаннымъ едва внятно, я заключалъ иногда, что онъ раздумываетъ о томъ, что вроятно изъ него вышелъ бы иной человкъ, если бъ жизнь его прошла среди лучшихъ условій. Но никогда не пытался онъ оправдываться или представлять свое прошлое въ боле выгодномъ свт.

Нсколько разъ тюремщики упоминали въ моемъ присутствіи объ его отчаянной репутаціи. Въ этихъ случаяхъ на лиц его мелькала улыбка, и онъ доврчиво устремлялъ взоръ въ мою сторону, какъ бы призывая меня въ свидтели, что даже въ т времена, когда я былъ еще ребенкомъ, я открылъ уже въ немъ нкоторыя качества, способныя искупить его преступленія. Вообще онъ былъ спокоенъ и покоренъ судьб, и мн не случалось слышать, чтобы онъ когда-нибудь жаловался.

Когда наступило время сессіи, мистеръ Джаггерсъ просилъ, чтобы дло Мегвича отложили до послдующей сессіи, втайн надясь, что онъ не доживетъ до нея, но ему отказали въ этой просьб. День суда насталъ, и Мегвича ввели въ зало засданій и усадили на стулъ. Мн позволили ссть около него и держать его за руку.

Дло было коротко и ясно. Было сказано все, что только можно было сказать въ его пользу, и судъ узналъ, какъ онъ разбогатлъ, благодаря упорному и честному труду. Но ничто не могло опровергнуть того факта, что онъ бжалъ изъ ссылки и долженъ отвчать теперь за это передъ судьей и присяжными. Невозможно было освободить его отъ законной отвтственности, разъ былъ установленъ самый фактъ.

Въ то время (какъ я къ моему ужасу убдился въ теченіе этой сессіи) обыкновенно объявленіе приговоровъ отлагалось до послдняго дня сессіи, чтобы смертные приговоры производили большій эффектъ. Даже теперь, когда я пишу эти строки, мн какъ-то не врится, хотя въ моей памяти такъ и встаетъ вся эта картина,— что я дйствительно видлъ, какъ разомъ ввели въ судъ толпу осужденныхъ, состоявшую изъ тридцати двухъ человкъ мужчинъ и женщинъ, чтобы объявить имъ приговоры. Изъ всхъ тридцати двухъ, одинъ Мегвичъ слушалъ сидя, такъ какъ только въ этомъ положеніи онъ могъ еще кое-какъ дышать.

Даже теперь мн живо представляется вся эта сцена со всми мельчайшими подробностями: вотъ на окнахъ повисли капли апрльскаго дождя и въ нихъ переливаются лучи только что проглянувшаго солнца, вотъ и вс осужденные столпились на скамь подсудимыхъ, за которою сижу и я, держа Мегвича за руку, нкоторые ждутъ приговора съ вызывающимъ видомъ, другіе поражены ужасомъ, третьи громко всхлипываютъ, четвертые закрываютъ лица руками, а большинство печально озирается кругомъ. Нкоторыя женщины пробуютъ причитать, и наступаетъ мертвая тишина. Шерифы, украшенные массивными цпями и другими наглядными знаками ихъ власти, пристава, сторожа и многочисленная публика на галлере, вс, какъ въ театр, внимательно слдятъ за осужденными, и вотъ судья торжественно занимаетъ свое мсто. Онъ обращается къ осужденнымъ. Онъ считаетъ своимъ долгомъ обратить особое вниманіе на одного изъ нихъ, который съ самаго дтства сталъ во враждебныя отношенія къ закону, много разъ судился и сидлъ въ тюрьм, потомъ былъ приговоренъ къ ссылк, но имлъ дерзость бжать, былъ опять пойманъ и осужденъ на вчную ссылку. Этотъ несчастный, повидимому, на время раскаялся въ своихъ заблужденіяхъ, такъ какъ вдали отъ мстъ, гд совершены имъ его прежнія преступленія, онъ велъ честную и мирную жизнь. Но насталъ моментъ, когда преступныя и буйныя наклонности, благодаря которымъ онъ не могъ быть и раньше терпимъ въ обществ, взяли верхъ, и онъ оставилъ свое мирное убжище и вернулся въ страну, изъ которой былъ изгнанъ. На него сейчасъ же донесли, но въ теченіе извстнаго времени онъ успшно скрывался отъ полицейскихъ агентовъ. Его схватили въ тотъ моментъ, когда онъ собирался уже бжать. Онъ оказалъ отчаянное сопротивленіе и въ схватк лишилъ жизни доносчика, которому было извстно все его прошлое. Ему одному извстно, дйствовалъ ли онъ тутъ подъ вліяніемъ аффекта или же выполнилъ давно задуманный планъ мести. Такъ какъ законъ налагаетъ смертную казнь за побгъ изъ ссылки и за возвращеніе въ страну, изъ которой преступникъ былъ изгнанъ, и такъ какъ въ его дл признаны еще отягощающія вину обстоятельства, то онъ долженъ приготовиться къ смерти.

Солнце проникало въ залъ черезъ высокія окна суда, на стеклахъ которыхъ блестли еще крупныя капли дождя, и широкія полосы свта падали на судей и осужденныхъ. Этотъ свтъ напоминалъ, казалось, присутствующимъ, что вс они предстанутъ совершенно равными передъ судомъ Того, отъ Кого, ничто не скроется, и Кто произнесетъ безошибочный приговоръ.

Поднявшись на минуту и выдляясь въ этой полос свта, словно темное пятно, Мегвичъ сказалъ:

— Милордъ, я уже осужденъ на смерть Всевышнимъ, но преклоняюсь и передъ вашимъ приговоромъ.

Затмъ онъ опить слъ. На него шикали, и судья продолжалъ свою рчь, обращаясь уже къ другимъ осужденнымъ. Вс они были осуждены съ соблюденіемъ всхъ необходимыхъ формальностей. Одни не могли посл этого сами выйти изъ зала, а другіе, напротивъ, шли смло, окидывая публику презрительными взглядами. Нкоторые кивали знакомымъ на галлере, двое или трое пожимали другъ другу руки и наконецъ нкоторые жевали стебли расположенныхъ на скамь подсудимыхъ сушеныхъ травъ. Мегвичъ вышелъ послднимъ. Пришлось помочь ему подняться и двигался онъ очень медленно. Пока выходили остальные и пока вставала съ мстъ публика, оправляясь, какъ при выход изъ церкви или театра, онъ все время держалъ меня за руку и указывалъ пальцемъ то на того, то на другого преступника.

Я отъ всей души желалъ и молился, чтобы онъ умеръ до постановленія указа объ исполненіи приговора. Но, боясь, онъ что все-таки какъ-нибудь дотянетъ, я въ ту же ночь заслъ за прошеніе къ секретарю по внутреннимъ дламъ {Министръ внутреннихъ длъ.}, объяснилъ ему все, что зналъ о Мегвич, и разсказалъ, какъ онъ вернулся ради меня. Я писалъ такъ горячо и трогательно, какъ только могъ, и, отправивъ просьбу по назначенію, принялся писать еще просьбы разнымъ вліятельнымъ лицамъ, на милосердіе которыхъ, казалось, можно было разсчитывать. Написалъ я прошеніе и на имя короля.

Въ теченіе нсколькихъ слдующихъ дней я ни на минуту не могъ успокоиться, если не считать того, что по временамъ, сидя, засыпалъ на стул. Меня поглощало желаніе узнать судьбу своихъ просьбъ и, когда он были отправлены, я просто не могъ оторваться отъ мстъ, куда он были адресованы: мн казалось, что моя близость увеличивала самыя надежды на ихъ успхъ. Меня толкало какое-то безумное, непреодолимое безпокойство, и я по вечерамъ бродилъ по улицамъ около присутственныхъ мстъ и около домовъ, въ которые направилъ свои прошенія и письма. Еще и теперь, въ темную весеннюю ночь, пустынныя улицы западной части Лондона, съ рядами темныхъ казенныхъ зданій и съ длинными линіями тусклыхъ фонарей, возбуждаютъ во мн какую-то грусть, и вызываютъ эти тяжелыя воспоминанія.

Мои ежедневныя свиданія съ Мегвичемъ стали мене продолжительны, такъ какъ за нимъ учредили боле строгій надзоръ. Видя или воображая, что меня подозрваютъ въ намреніи принести ему яду, я сталъ просить обыскивать меня, прежде чмъ допускать къ нему, и говорилъ присутствовавшему при этихъ свиданіяхъ тюремному смотрителю, что готовъ со своей стороны на все, чтобы убдить его въ чистот моихъ намреній. Ни съ Мегвичемъ, ни со мною не были жестоки. На служащихъ лежалъ тяжелый долгъ: они исполняли его добросовстно. Смотритель каждый день уврялъ меня, что осужденному хуже и хуже, то же подтверждали и больные арестанты, лежавшіе въ той же комнат, и другіе ихъ товарищи, исполнявшіе обязанности больничной прислуги. Это были преступники, но, благодаря Бога, не утратившіе человческихъ чувствъ.

Время шло, и я замчалъ, что онъ съ каждымъ днемъ становится все безучастне, обыкновенно онъ лежалъ, глядя въ блый потолокъ, съ совершенно безжизненнымъ выраженіемъ лица. Мой голосъ какъ будто на моментъ оживлялъ его, но сейчасъ же онъ снова впадалъ въ прежнее состояніе. Иногда онъ не былъ въ состояніи произнести ни слова — и тогда отвчалъ на мою рчь лишь легкимъ рукопожатіемъ, а я прекрасно понималъ его.

На одиннадцатый день я замтилъ въ немъ такую значительную перемну, какой не наблюдалъ до сихъ поръ. Онъ смотрлъ на дверь и засіялъ радостью, когда я вошелъ.

— Милый мальчикъ,— сказалъ онъ, когда я услся къ нему на постель,— я было думалъ, что ты запоздалъ, но въ то же время былъ увренъ, что этого не можетъ случиться.

— Нтъ,— отвчалъ я,— теперь самое время. Я ждалъ у воротъ.

— Ты вдь всегда ожидаешь у воротъ, мой милый? Вдь такъ?

— Да, всегда, чтобы не прозвать ни минуты.

— Спасибо, мой мальчикъ, спасибо. Да благословитъ тебя Богъ! Ты не бросилъ меня! спасибо!

Я молча пожалъ ему руку, такъ какъ не забылъ, что у меня прежде являлась мысль покинуть его.

— А дороже всего,— продолжалъ онъ,— что ты сердечне отнесся ко мн теперь, когда надо мной нависли черныя тучи, чмъ тогда, когда еще сіяло солнце, Это дороже*всего!

Онъ лежалъ на спин и тяжело дышалъ. Несмотря на вс его старанія, несмотря на всю любовь ко мн, лицо его принимало все боле и боле безучастное и безжизненное выраженіе, и все тускнлъ его взоръ, устремленный въ блый потолокъ.

— Вамъ очень тяжело сегодня?

— Я не жалуюсь, дружище.

— Вы никогда не жалуетесь.

Онъ улыбнулся при этихъ словахъ, по его рукопожатію я понялъ, что онъ хочетъ, чтобы я поднялъ другую руку и положилъ ему на грудь. Я сдлалъ это, онъ улыбнулся еще разъ и положилъ на мою руку об свои.

Между тмъ назначенное для свиданія время проходило и, оглянувшись назадъ, я увидлъ завдующаго тюрьмою. Онъ шепнулъ мн: ‘Вы можете еще остаться’. Я поблагодарилъ его и спросилъ, нельзя ли мн сказать Мегвичу нсколько словъ наедин, если онъ еще въ состояніи меня слушать.

Завдующій вышелъ и выслалъ смотрителя. Мегвичъ замтилъ эту перемну, хотя все произошло безъ малйшаго шума, и съ любовью взглянулъ на меня.

— Мегвичъ, голубчикъ, я долженъ сказать вамъ наконецъ… Вдь вы слышите меня?

Я почувствовалъ слабое рукопожатіе.

— У васъ была дочь… Вы любили ее и лишились ея.

Онъ немного крпче сжалъ мою руку.

— Она жива и нашла сильныхъ покровителей, Она настоящая леди… красавица… я люблю ее!..

Послднимъ слабымъ усиліемъ, столь слабымъ, что я долженъ былъ ему помочь, Мегвичъ поднесъ мою руку къ губамъ, затмъ отпустилъ ее такъ, что она упала ему на грудь и положилъ на нее об руки. Онъ еще разъ взглянулъ на потолокъ, и голова его медленно упала на грудь.

Припоминая прочитанныя нами вмст мста Евангелія, я невольно вспомнилъ притчу о мытар и фарисе и произнесъ у его изголовья: ‘Господи, буди милостивъ ему гршному!’

Глава LVII.

Я остался совершенно одинъ и ршилъ съхать со своей квартиры въ Темпл сейчасъ же по окончаніи срока, а пока искать жильцовъ, такъ какъ я былъ кругомъ въ долгахъ и не имлъ ни гроша наличныхъ денегъ. Я даже серьезно началъ тревожиться положеніемъ своихъ длъ, т. е., врне, долженъ былъ бы тревожиться, если бы у меня было достаточно энергіи и воли, чтобы заставить себя понять что-нибудь, кром того, что у меня начинается серьезная болзнь,— а это я сознавалъ вполн отчетливо. Послдняя передряга только отсрочила окончательное заболваніе, но не могла избавить меня отъ него. Я чувствовалъ, что скоро свалюсь, сознавалъ это, а объ остальномъ даже не безпокоился.

Я слегъ и дня два провалялся, гд попало, на диван или на полу. Голова моя налилась свинцомъ, ноги подкашивались, силы меня покинули, сознаніе мутилось. Прошла еще одна безконечная, ужасная ночь, показавшаяся мн безконечной, а когда утромъ я, усвшись въ постели, попытался собраться съ мыслями, изъ этого ничего не вышло.

Выходилъ ли я дйствительно ночью въ садъ, чтобы разыскать лодку, которая, какъ мн представлялось, стояла тамъ, дйствительно ли раза два или три приходилъ я въ себя къ великому своему ужасу на лстниц, недоумвая, какъ я очутился тамъ, дйствительно ли я поймалъ себя на желаніи зажечь лампу, такъ какъ мн представлялось, что Мегвичъ идетъ по лстниц, а вс фонари на ней погасли, дйствительно ли слышалъ я чьи-нибудь рзкіе голоса, смхъ и стоны, или, можетъ быть, отчасти подозрвалъ, что самъ произвожу эти звуки, была ли дйствительно въ углу желзная печь, и кричалъ ли кто-нибудь мн, что въ ней сгорла миссъ Геви тамъ,— во всемъ этомъ я старался разобраться, старался привести въ какой-нибудь порядокъ свои мысли, продолжая лежать въ постели. Но словно тяжелые пары изъ обжигательной печи застилали мн зрніе, все мшалось и путалось въ моей голов. Наконецъ среди того же тумана я замтилъ какихъ то двухъ господъ, которые смотрли на меня.

— Что вамъ угодно?— спросилъ я и задрожалъ всмъ тломъ.— Я васъ не знаю!

— Надюсь, сэръ,— отвчалъ одинъ изъ нихъ, наклоняясь и касаясь моего плеча,— дло скоро уладится, но все-таки вы арестованы.

— Великъ ли долгъ?

— Сто двадцать три фунта, пятнадцать шиллинговъ, шесть пенсовъ, кажется, по счету ювелира.

— Что жъ мн длать?

— Самое лучшее, послдуйте за мною,— отвчалъ незнакомецъ,— у меня недурныя Квартиры.

Я сдлалъ попытку встать и одться, а затмъ, взглянувъ на нихъ, увидлъ, что они стоятъ на нкоторомъ разстояніи отъ моей постели и смотрятъ на меня. Встать я ршительно не могъ.

— Вы видите, въ какомъ я состояніи,— сказалъ я.— Я пошелъ бы съ вами, если бы могъ, но, ей-Богу, не могу. Если вы возьмете меня отсюда, я умру на дорог.

Не знаю, отвчали ли они мн и возражали ли на мои слова. Насколько я могу припомнить, они старались ободрить меня, думая вроятно, что я не такъ боленъ, какъ воображаю, но во всякомъ случа не стали тащить меня силою.

Несомннно, у меня была горячка, и я былъ въ полномъ заброс. Я сильно страдалъ, часто впадалъ въ безпамятство, время, какъ мн казалось, тянулось безконечно медленно, и я въ бреду воображалъ себя въ самыхъ невозможныхъ положеніяхъ: то ‘ мн представлялось, что я стнной кирпичъ, и я умолялъ освободить меня изъ тснаго гнзда, въ которое меня задлали, то я воображалъ себя стальнымъ рычагомъ огромной машины, которая съ ужаснымъ трескомъ вертлась надъ пропастью, и опять умолялъ, чтобы ее остановили и отдлили меня отъ прочихъ частей. Обо всемъ этомъ у меня сохранилось неясное воспоминаніе, потому что даже и въ то время смутное сознаніе не покидало меня. Помню также, что я воевалъ съ настоящими людьми, воображая, что защищаюсь отъ разбойниковъ, а потомъ какъ-то разомъ вдругъ понималъ, что они желаютъ мн добра, падалъ въ изнеможеніи имъ на руки и позволялъ уложить себя въ постель. Все это я тоже смутно сознавалъ и во время самой болзни. Но во всхъ превращеніяхъ окружавшихъ меня во время болзни людей, которые принимали самые причудливые образы, разростаясь иногда до безконечныхъ размровъ, мн чудилось, какъ это ни было странно, что-то напоминавшее Джо.

Когда миновало самое тяжелое время, я сталъ замчать, что все мнялось вокругъ меня, кром образа Джо: онъ мелькалъ все ясне и чаще. На Джо походилъ всякій, кто приближался ко мн. Раскрывая ночью глаза, я видлъ Джо въ большомъ кресл у моей кровати. И днемъ тоже, стоило мн открыть глаза, чтобы опять увидать его же на подоконник у открытаго окна, съ неизмнной трубкой въ зубахъ. Стоило мн попросить прохладительнаго питья, и мн его подавала услужливая рука Джо. А когда я, напившись, падалъ на подушку все онъ же съ нжностью и надеждой смотрлъ на меня.

Наконецъ, какъ-то я собрался съ духомъ и спросилъ:

— Это ты, Джо?

И милый, незабвенный голосъ отвчалъ:

— Я самъ, старый дружище!

— О, Джо!.. Ты терзаешь мн сердце!.. Отчего ты не сердишься на меня!? Бей меня, Джо!.. Ругай за мою неблагодарность!.. Я не стою твоего вниманія!..

Отъ радости, что я узналъ его, Джо положилъ свою голову ко мн на подушку и обнялъ меня руками за шею.

— Да, родной Пипъ, старый дружище,— сказалъ Джо,— мы вдь всегда были друзьями. Когда вы поправитесь и мы пойдемъ гулять… вотъ славно то будетъ!..

Джо подошелъ къ окошку и сталъ спиною ко мн, чтобы отереть глаза. Я остался на мст, такъ какъ крайняя слабость не позволяла мн подойти къ нему, и только шепталъ въ раскаяніи:

— Благослови его, Боже! Что за чудный человкъ и христіанинъ!

Глаза Джо были еще красны, когда онъ обернулся ко мн. Я взялъ его за руку, и оба мы были вполн счастливы.

— А сколько времени?

— То есть, дружище, вы спрашиваете, сколько времени проболли, Пипъ?

— Да, Джо.

— Теперь конецъ мая, завтра первое іюня, Пипъ.

— И ты все время былъ здсь, Джо?

— Около того, старый дружище. Я и говорю Бидди, когда пришло письмо съ извстіемъ о вашей болзни… Принесъ почтальонъ. Онъ былъ холостъ, а теперь женился. Жалованья ему по такой бготн и на сапоги не хватаетъ. Объ этомъ онъ не думалъ, когда женился… Давно собирался…

— Какъ пріятно опять слушать тебя, Джо! Но я тебя перебиваю. Что же ты сказалъ Бидди?

— А вотъ,— продолжалъ Джо,— что вы, можетъ быть, теперь между чужими, а какъ мы были всегда съ вами друзьями, такъ, пожалуй, вамъ теперь и не будетъ непріятно, если я пріду. А Бидди и говоритъ: ‘позжай не медля’. Однимъ словомъ,— прибавилъ онъ посл минутнаго размышленія,— такъ будетъ врне: она сказала буквально: ‘позжай, не медля ни минуты!’

Тутъ Джо сразу остановился и заявилъ, что со мною надо говорить весьма умренно, что я обязанъ сть часто, но понемногу, хотя бы черезъ силу, и во всемъ повиноваться его распоряженіямъ. Я поцловалъ ему руку и леж^гь совершенно спокойно, пока онъ сочинялъ письмо къ Бидди, въ которомъ передавалъ ей и мой привтъ.

Очевидно, Бидди научила Джо писать. Можетъ быть, благодаря своей слабости, я заплакалъ отъ радости, видя, съ какою гордостью принялся онъ за письмо. Съ моей кровати былъ снятъ пологъ, и она вмст со мною была перенесена въ гостиную, которая была больше другихъ комнатъ и въ которой было больше воздуха. Коверъ также вынесли, и въ гостиной день и ночь поддерживался чистый, здоровый воздухъ. Джо расположился передъ моей конторкой, которая была отодвинута въ уголъ и вся заставлена стклянками, и весь погрузился въ свое письмо. Ему пришлось сначала выбрать подходящее перо, и онъ рылся въ коробочк съ перьями, какъ въ ящик съ кузнечными инструментами, потомъ онъ засучилъ рукава, какъ будто собираясь орудовать ганшпугомъ или молотомъ. Затмъ, прежде чмъ начать, онъ сталъ въ позицію, т. е. основательно уперся лвымъ локтемъ въ конторку и отставилъ назадъ правую ногу, а когда началъ писать, то проводилъ каждую черту внизъ такъ медленно, какъ будто его перу приходилось спускаться футовъ на шесть, но зато, когда ему приходилось вести черту вверхъ, его перо немилосердно брызгало и трещало. Все время онъ находился въ странномъ заблужденіи, что чернильница стоитъ именно тамъ, гд ея не оказывалось, и, макая перо въ пространство, казалось, вполн удовлетворялся этимъ. Иногда его задерживали непобдимыя трудности орографіи, но въ общемъ онъ прекрасно справлялся со всми препятствіями. Когда, наконецъ, онъ подписался въ конц и размазалъ по волосамъ послдній кляксъ, снятый съ бумаги двумя пальцами, то съ невыразимымъ удовольствіемъ всталъ и сталъ прохаживаться мимо конторки, наблюдая съ разныхъ пунктовъ произведеніе своего искусства.

Хотя у меня было довольно силъ для разговора, но я молчалъ, чтобы не сердить Джо, и отложилъ до завтра разспросы о миссъ Гевишамъ. Когда я у него спросилъ потомъ, выздоровла ли она, онъ только покачалъ головой.

— Такъ она умерла, Джо?

— Нтъ, старый дружище,— сказалъ Джо, какъ бы оправдываясь и желая подойти къ длу постепенно,— не то чтобы умерла,— шутка сказать,— но ея нтъ уже!..

— Нтъ въ живыхъ, Джо?

— Именно… пожалуй такъ… нтъ въ живыхъ ..

— Долго она мучилась, Джо?

— То есть около недли посл того, какъ вы свалились… приблизительно такъ,— сказалъ Джо, ршившій до всего доходить постепенно.

— А слышалъ ты, милый Джо, что сталось съ ея состояніемъ?

— То есть мн кажется, старый дружище,— отвчалъ Джо,— что я слышалъ, будто она распорядилась имъ, то есть завщала большую часть миссъ Эстелл, но за день или за два до смерти она собственноручно сдлала приписку, въ которой оставила круглую сумму въ четыре тысячи фунтовъ мистеру Матью Покету. А почему бы, вы думали, оставила она ему эти четыре тысячи фунтовъ? По отзыву Пипа о вышеуказанномъ мистер Матью. Бидди мн говорила, что такъ и написано,— сказалъ Джо, повторяя слова завщанія,— по отзыву Пипа о вышеуказанномъ мистер Матью. Четыре тысячи фунтовъ, Пипъ!

Послдняя новость очень порадовала меня, такъ какъ этимъ довершалось единственное доброе дло, которое я сдлалъ. Я спросилъ Джо, не знаетъ ли онъ, получили ли что-нибудь остальные родственники.

— Миссъ Сара,— отвчалъ онъ,— получила пожизненную ренту въ двадцать пять фунтовъ въ годъ для пріобртенія необходимыхъ при ея раздражительности и желчности пилюль, Миссъ Джоржіана по двадцать фунтовъ въ годъ. Мистрисъ… ну та, что смахиваетъ на водовозную клячу?

— Камилла?

Джо утвердительно кивнулъ мн головой.

— Да, мистрисъ Камилла. Ей тоже по двадцать фунтовъ въ годъ на сальныя свчи, для проясненія ея разума, когда она просыпается по ночамъ.

Точность этихъ свдній ручалась за ихъ достоврность, и я вполн поврилъ сообщеніямъ Джо.

— А теперь,— сказалъ Джо,— такъ какъ вы, старый дружище, еще не совсмъ окрпли, такъ я ужъ сообщу вамъ сегодня еще только одну новость на придачу. Нашъ-то Орликъ ограбилъ жилой домъ.

— Чей?— спросилъ я.

— Нтъ, право, онъ дошелъ послднее время до безобразія,— сказалъ Джо, желая чмъ-нибудь смягчить поступокъ Орлика.— — Но вдь домъ каждаго англичанина — его неприступная крпость, а крпостей не грабятъ въ мирное время. Да каковъ бы онъ ни былъ самъ по себ, но по своей мучной и хлбной части понималъ толкъ.

— Такъ это ограбили Пембльчука?

— Его самаго, Пипъ,— сказалъ Джо.— Очистили выручку, забрали кассу, выпили все его вино, поли бакалею, отколотили на славу хозяина, оттаскали его за носъ, привязали къ деревянной кровати и набили рогъ мукою, чтобы онъ не могъ кричать. Но онъ узналъ таки Орлика, и теперь тотъ сидитъ въ городской тюрьм.

Я медленно набирался силъ, но все-таки оживалъ съ каждымъ днемъ,— и наши разговоры мало-по-малу перестали обрываться изъ-за моей слабости.

Джо оставался около меня, и мн казалось, что я опять превратился въ маленькаго Пипа.

Джо окружилъ меня такими нжными заботами, что я превратился въ ребенка, оставленнаго на его попеченіи. Случалось, онъ садился около меня и, словно старшій товарищъ, говорилъ со мною съ прежней откровенностью и простотой, такъ что я готовъ былъ поврить, что вся моя жизнь съ тхъ поръ, какъ я покинулъ нашу старую кухню, была порожденіемъ охватившаго меня горячечнаго бреда. Онъ длалъ для меня ршительно все, за исключеніемъ области женскаго хозяйства, для котораго нанялъ въ самый день своего прізда весьма подходящую женщину, разсчитавъ мою прежнюю прислугу.

— Увряю васъ, Пипъ,— говорилъ, онъ часто, чтобы оправдать эту допущенную имъ вольность,— я поймалъ ее на томъ, какъ она, словно пивную бочку, продырявила отличную перину съ другой кровати, таскала изъ нея пухъ и продавала его. Чего добраго, она выпотрошила бы и вашу перину, не обращая на васъ вниманія, да стала бы таскать уголь въ мискахъ и салатникахъ, а вино да ликеры въ большихъ сапогахъ.

Съ нетерпніемъ ждали мы дня, когда я, наконецъ, буду въ состояніи совершить первую прогулку, такъ нкогда ждали мы времени, когда я поступлю къ Джо въ подмастерья. Наконецъ, когда насталъ этотъ день и была нанята открытая коляска, Джо закуталъ меня, взялъ на руки, снесъ и усадилъ въ нее, какъ будто я былъ жалкимъ младенцемъ, нуждавшимся въ заботахъ этого сильнаго и могучаго человка.

Джо услся рядомъ со мною, и мы отправились за городъ, гд все уже зеленло, а воздухъ былъ напоенъ ароматнымъ дыханіемъ весны. Было воскресенье. Я невольно думалъ, какъ чудно перемнилось все въ природ въ теченіе столькихъ дней и ночей, при свт солнца и при мерцаніи звздъ, какъ все расцвло, какъ появились эти полевые цвты, какъ оживились голоса птицъ, пока я лежалъ въ горячечномъ жару,— и эта мысль нарушала мое душевное равновсіе. Но когда раздался воскресный звонъ колоколовъ, и я съ большимъ вниманіемъ окинулъ открывавшуюся передо мною роскошную картину, то я почувствовалъ, что мое чувство благодарности не было еще достаточно глубоко и что я былъ еще слишкомъ слабъ для этого. Я припалъ головой къ груди Джо, какъ припадалъ въ т времена, когда онъ бывало носилъ меня на рукахъ на ярмарк, если полученныя впечатлнія были слишкомъ сильны для моей дтской души.

Черезъ нсколько времени я успокоился, и мы принялись разговаривать, какъ разговаривали бывало, лежа на батаре. Джо съ тхъ поръ нисколько не измнился. Въ моихъ глазахъ онъ былъ тогда тмъ же, чмъ и теперь,— всегда вполн искреннимъ, преданнымъ другомъ.

Когда мы вернулись, и онъ совершенно свободно пронесъ меня черезъ дверь и втащилъ по лстниц, мн невольно вспомнился тотъ знаменательный рождественскій вечеръ, столь чреватый послдствіями, когда Джо носилъ меня по болоту. Мы еще ни разу не касались въ нашихъ разговорахъ перемны въ моемъ матеріальномъ положеніи, и я не зналъ, насколько извстны Джо подробности моей жизни за послднее время. Въ то время я такъ мало доврялъ себ и до того полагался на него, что ршительно не зналъ, заговаривать ли съ нимъ объ этомъ предмет — разъ онъ самъ молчитъ.

— Знаешь ли ты, Джо,— по зрломъ размышленіи спросилъ я его въ тотъ же вечеръ, пока онъ курилъ свою трубку у окна,— кто оказался моимъ покровителемъ?

— Да, слышалъ что-то,— отвчалъ Джо,— будто оказалось, старый дружище, что это не миссъ Гевишамъ.

— А кто это оказался, знаешь?

— Да, слышалъ что-то, Пипъ,— будто это оказался тотъ господинъ, который отправилъ вамъ того господина, который передалъ вамъ банковый билетъ въ ‘Трехъ Веселыхъ Гребцахъ’.

Да, именно онъ.

— Удивительно!— сказалъ Джо самымъ невозмутимымъ тономъ.

— А слышалъ ты, Джо, что онъ умеръ?— спросилъ я съ возрастающей неувренностью.

— Кто?.. Тотъ, что послалъ вамъ билеты, Пипъ?

— Да.

— Какъ будто слышалъ,— отвчалъ Джо посл довольно продолжительнаго размышленія и какъ-то искоса поглядывая на подоконникъ,— что съ нимъ случилось что-то подобное.

— А знаешь ты о немъ что-нибудь?

— Ничего особеннаго, Пипъ.

— Если хочешь знать объ этомъ, Джо…— началъ было я, но Джо всталъ и подошелъ къ моему дивану.

— Видите ли, Пипъ, старый дружище,— сказалъ онъ,— вдь мы съ вами всегда были друзьями. Вдь такъ?

Я въ замшательств молчалъ.

— Ну, и отлично,— сказалъ Джо, какъ будто я отвтилъ ему.— Прекрасно… Что тутъ толковать!.. Къ чему между нами подобныя объясненія? Намъ и безъ этого есть о чемъ потолковать. Господи! Какъ вспомнишь вашу сестру, какъ она разсердится. А ея кочергу забыли?.. А?..

— Нтъ, помню, Джо.

— Видите ли, Пипъ, старый дружище,— сказалъ Джо,— я всячески старался какъ-нибудь отклонять кочергу отъ вашей спины, но, что подлаешь,— власти у меня на это не хватало. Вдь когда ваша бдная сестра заберетъ бывало себ въ голову обрушиться на васъ, такъ если я вмшивался, она обрушивалась сначала и на меня, а потомъ вамъ попадало еще основательне. Я хорошо замтилъ это. Ну, оттаскай она человка разъ-другой за бороду, дай ему встряску,— а ваша сестра имла такое обыкновеніе,— это еще не помшало бы ему заступиться за ребенка, но, когда изъ-за этого бдному ребенку еще больше попадаетъ на орхи, тогда человкъ, конечно, скажетъ себ: ‘Чего же достигъ ты? Гд жъ польза? Вмсто пользы только вредъ. Гд жъ тутъ польза?’

— И онъ говорилъ это?— спросилъ я, видя, что Джо ждетъ отвта.

— Да, говорилъ,— отвчалъ Джо,— а разв онъ не правъ?

— Конечно, правъ, милый Джо, онъ всегда правъ.

— Ладно, дружище,— сказалъ Джо,— я полагаюсь на ваши слова. Такъ если онъ всегда правъ (хотя онъ по большей части ошибается), такъ правъ онъ и въ томъ, что если вы скрыли отъ него одно маленькое дльце, когда были еще совсмъ мальчикомъ, такъ сдлали это потому, что знали, что Гарджери не имлъ возможности отклонить кочергу отъ вашей спины. Ну, не будемъ больше толковать объ этомъ,— что попусту разводить бобы на вод? Бидди всячески старалась вдолбить мн передъ моимъ отъздомъ, чтобъ я понялъ это, какъ слдуетъ и плюнулъ, а вдолбить мн что-нибудь мудрено. Ну, это въ сторону,— сказалъ Джо, довольный своей логикой,— а вотъ что вамъ скажетъ истинный другъ вашъ. Слушайте-ка, не извольте хватать черезъ край, а принимайтесь за ужинъ, запейте водой съ виномъ, а потомъ я уложу васъ спать.

На меня произвели огромное впечатлніе деликатность, съ которой Джо коснулся этого предмета, и чисто женская тактичность и мягкость, съ которыми Бидди поняла меня и помогла понять Джо. Но зналъ ли Джо, какъ я бденъ теперь, какъ, словно туманъ отъ солнечныхъ лучей, разсялись мои большія надежды,— этого я ршительно не могъ понять.

Я сначала не понималъ въ Джо (хотя и мучился этимъ) еще слдующаго: по мр того, какъ я выздоравливалъ и поправлялся, онъ начиналъ все боле и боле стсняться со мною. Пока я былъ еще очень слабъ и нуждался въ его нжныхъ заботахъ, Джо обращался со мною по старому и называлъ меня попрежнему и ‘милымъ маленькимъ Пипомъ’, и ‘старымъ дружищей’, и эти эпитеты сладкой музыкой отдавались въ моихъ ушахъ. Я тоже какъ-то перешелъ къ прежнему обращенію съ нимъ, и былъ счастливъ и благодаренъ ему за то, что онъ не противился этому. Но какъ-то незамтно, хотя я и старался сохранить наши отношенія, обращеніе Джо стало измняться. Я сначала удивился, но скоро понялъ, что причина этой перемны лежитъ во мн, и что виноватъ въ этомъ я.

Ахъ, не самъ ли я далъ ему столько поводовъ сомнваться въ моемъ постоянств и думать, что съ перемной моихъ обстоятельствъ къ лучшему я охладю къ нему и оттолкну его! Не самъ ли я далъ инстинктивно почувствовать наивной душ Джо, что съ возвращеніемъ моихъ силъ онъ станетъ для меня не тмъ, чмъ былъ теперь, и что лучше ему самому отдалиться отъ меня и измнить наши отношенія, а не ждать, пока я оттолкну его!

Происшедшую въ нашихъ отношеніяхъ перемну я особенно ясно замтилъ, когда мы какъ-то уже во второй или третій разъ отправились гулять въ Темпльскій скверъ. Я шелъ, опираясь на руку Джо. Мы услись погрться на солнышк и глядли на рку. Когда мы встали, я безъ всякой задней мысли сказалъ ему:

— Видишь, Джо, какъ хорошо я хожу теперь! Увидишь, назадъ я дойду самъ.

— Только не утомляйтесь, Пипъ, черезъ силу,— сказалъ Джо.— Впрочемъ мн пріятно будетъ видть, если вы въ состояніи уже дойти сами, сэръ.

Меня покоробило отъ послдняго слова. Но могъ ли я жаловаться!? Я дошелъ только до ограды сквера и, притворившись, что я слабе, чмъ былъ въ дйствительности, попросилъ Джо дать мн руку. Онъ подалъ мн ее, но былъ какъ-то задумчивъ.

Я тоже задумался. Мн страшно хотлось какъ-нибудь устранить перемну, возникавшую въ нашихъ отношеніяхъ. Не стану скрывать: мн стыдно и тяжело было объяснить Джо истинное положеніе моихъ длъ и разсказать, до чего я дошелъ, но, право, въ то время мною руководили вовсе не низменные мотивы. Я зналъ, что Джо непремнно захотлъ бы помочь мн изъ своихъ скромныхъ сбереженій, а этого я не хотлъ допускать.

Намъ обоимъ было не по себ въ этотъ вечеръ. Передъ тмъ, какъ идти спать, я ршилъ отложить объясненіе съ Джо до послзавтра. На другой день было воскресенье, и я ршилъ начать новую жизнь со слдующей недли. Въ понедльникъ утромъ я переговорю съ Джо о нашихъ отношеніяхъ совершенно откровенно, разскажу ему, что я надумалъ (впрочемъ послднее не было еще ршено окончательно), и объясню, почему не ршаюсь обратиться къ Герберту. Тогда наши отношенія будутъ прочно установлены навсегда. По мр того, какъ веселлъ я, веселлъ и Джо, и мн показалось, что онъ тоже на что-то ршился.

Мы безмятежно провели воскресенье, здили въ коляск за городъ и пшкомъ гуляли по полямъ.

— Я благодарю Бога за свою болзнь, Джо,— сказалъ я..

— Милый Пипъ, старый дружище, вы теперь совсмъ поправились, сэръ.

— Это время останется для меня навсегда памятнымъ, Джо!

— И для меня тоже, сэръ, — отвчалъ Джо.

— Я никогда не забуду того, что мы вмст пережили за это время! Было время, Джо, когда я забывалъ о многомъ, но этого я не забуду.

— Да, Пипъ,— сказалъ въ смущеніи растроганный Джо,— много мы пережили! Что было, то прошло, дорогой сэръ!

Вечеромъ, когда я уже улегся въ постель, Джо по обыкновенію вошелъ въ мою комнату. Онъ спросилъ меня, чувствую ли я себя такъ же хорошо, какъ и поутру.

— Да, милый Джо, прекрасно.

— И вы, старый дружище, съ каждымъ днемъ чувствуете себя крпче?

— Да, Джо, съ каждымъ днемъ.

Джо положилъ около меня на одяло свою большую, честную руку и сказалъ подавленнымъ голосомъ:

— Доброй ночи!

На слдующій день я всталъ бодрымъ и крпкимъ, и окончательно ршился немедленно все разсказать Джо. Я хотлъ переговорить съ нимъ до завтрака. Я тотчасъ началъ одваться, чтобы сдлать ему сюрпризъ и прямо явиться въ его комнату, такъ какъ до сихъ поръ я по утрамъ еще не вставалъ съ постели. Я вошелъ въ его комнату, но Джо тамъ не оказалось. Не оказалось даже его чемодана.

Я бросился къ столу, на которомъ уже былъ приготовленъ завтракъ, и увидалъ на немъ письмо слдующаго содержанія:

‘Не желая навязываться, я ухалъ, вы теперь поправились, дорогой Пипъ, и вамъ будетъ лучше безъ Джо’.

P. S. ‘Навсегда наилучшіе друзья’.

Въ письмо была вложена росписка объ уплат долга, за который меня арестовали. До сихъ поръ я думалъ, что мой кредиторъ самъ прекратилъ или по крайней мр пріостановилъ взысканіе, чтобы дать мн возможность окончательно оправиться. Мн и въ голову не приходило, что Джо уплатилъ долгъ, но уплатилъ несомннно онъ: росписка была написана на его имя.

Что же мн оставалось длать, какъ не хать за нимъ на милую старую кузницу, чтобъ разсказать ему все, покаяться передъ нимъ и облегчить свою душу, выяснивъ сначала неясно рисовавшійся мн планъ, который принялъ теперь совершенно опредленныя формы.

Мой планъ состоялъ въ томъ, чтобы пойти къ Бидди, показать ей, какъ я раскаялся и смирился, разсказать, какъ потерялъ я все, на что прежде надялся, напомнить ей наши откровенные разговоры въ былое время и наконецъ сказать ей: ‘Бидди, когда-то ты кажется, любила меня, хотя мое заблудшее сердце чуждалось тебя, несмотря на то, что близъ тебя я чувствовалъ себя лучше, чмъ впослдствіи вдали отъ тебя. Если ты можешь полюбить меня хоть въ половину меньше, чмъ прежде, если ты согласна взять меня со всми моими ошибками и со всми обрушившимися на мою голову разочарованіями, если ты согласна простить мн, какъ бдному, несчастному ребенку,— а я, Бидди, дйствительно жестоко страдаю и нуждаюсь, какъ ребенокъ, въ ласковомъ слов и въ материнской ласк,— то я надюсь сдлаться боле достойнымъ тебя, чмъ въ то время. Отъ тебя зависитъ, Бидди, приказать мн приняться за работу съ Джо въ кузниц или поискать другого занятія въ этой стран, или хать съ тобой за-границу, гд меня ожидаетъ предложеніе, которымъ я не хотлъ воспользоваться пока не узнаю твоего отвта. И теперь, Бидди, если ты только согласишься связать свою жизнь съ моею, то ты несомннно скрасишь мои дни и сдлаешь изъ меня иного, лучшаго человка, а я постараюсь со своей стороны сдлать все для твоего счастія’.

Таковъ былъ мой планъ. Еще нсколько окрпнувъ за три дня, я отправился въ нашу старую деревню, чтобы привести его въ исполненіе. Мн остается только разсказать, какъ я его осуществилъ.

Глава LVIII.

Всть о крушеніи, которое потерпли мои большія ожиданія, успла раньше меня достигнуть моей родины и ея окрестностей. Оказалось, что ‘Голубой Вепрь’ уже увдомленъ обо всемъ, и я нашелъ, что, благодаря этому обстоятельству,- его обращеніе со мной рзко измнилось. Насколько ‘Вепрь’ старался снискать мое расположеніе своею безпредльною услужливостью въ дни моего процвтанія, настолько онъ сталъ холоденъ со мною теперь, когда фортуна отвернулась отъ меня.

Былъ вечеръ, когда я пріхалъ въ гостиницу, совершенно разбитый своимъ путешествіемъ, которое въ былые дни совершалъ безъ всякой усталости. ‘Голубой Вепрь’ не могъ мн отвести номера, который я обыкновенно прежде занималъ: онъ оказался занятымъ (несомннно постояльцемъ, имвшимъ свои ‘большія надежды’). Мн отвели какую-то жалкую конуру между голубятней и каретнымъ сараемъ, но и въ ней я спалъ очень крпко и врядъ ли заснулъ бы лучше въ самомъ роскошномъ апартамент, какой только могъ представить ‘Вепрь’. Сны мои были тоже нисколько не хуже тхъ, какіе могли мн присниться въ самой прекрасной спальн.

Утромъ, пока готовили мн завтракъ, я отправился прогуляться въ сторону Сатисъ-Гауза. Печальныя объявленія на воротахъ и вывшанные на окнахъ ковры возвщали о продаж съ аукціона на слдующей недл всей мебели и обстановки. Самый домъ назначался въ продажу на сломъ. На пивоварн известью было крупно выведено — No 1, на главной части дома, которая въ теченіе столькихъ лтъ оставалась заколоченной, красовалось No 2. На различныхъ отдльныхъ постройкахъ и на флигеляхъ красовались свои нумера, и мстами, чтобы дать мсто этимъ надписямъ, былъ оборванъ плющъ, который валялся и увядалъ въ пыли. Зайдя на минуту во дворъ черезъ отпертую. калитку, я оглядлся кругомъ любопытнымъ взоромъ туриста, которому здсь въ сущности ршительно нечего длать, и замтилъ агента-аукціониста, который съ перомъ въ рук расхаживалъ между пустыми бочками и громко считалъ ихъ для внесенія въ опись. Онъ устроилъ себ даже временную конторку изъ кресла миссъ Гевишамъ, которое я такъ часто каталъ подъ звуки ‘Стараго Клема ‘.

Вернувшись къ завтраку въ ‘Голубого Вепря’, я засталъ тамъ мистера Пембльчука, который бесдовалъ съ хозяиномъ. Мистеръ Пембльчукъ, неоправившійся еще, повидимому, посл своего ночного приключенія, очевидно, ждалъ меня и обратился ко мн со слдующею рчью.

— Молодой человкъ, вы низко пали! Очень жаль! Но разв можно было ждать чего-либо другого? Этого и слдовало ждать… Да, слдовало…

Съ великолпнымъ великодушіемъ прощающаго человка онъ протянулъ мн руку, и такъ какъ я еще не оправился и былъ слишкомъ слабъ посл болзни, чтобы затвать ссору, то поздоровался съ нимъ.

— Вильямъ,— сказалъ мистеръ Пембльчукъ лакею,— поставьте блины на столъ. Да, вотъ до чего мы дожили!… Вотъ до чего дожили!..

Я съ досадой принялся за свой завтракъ. Мистеръ Пембльчукъ всталъ напротивъ меня и, прежде чмъ я усплъ прикоснуться къ чайнику, налилъ мн чаю съ видомъ благодтеля, который ршился остаться врнымъ себ до конца.

— Вильямъ,— меланхолически произнесъ мистеръ Пембльчукъ,— подайте соль. Въ боле счастливыя времена,— сказалъ онъ, обращаясь ко мн,— вы, кажется, кушали съ сахаромъ? Кажется, и съ молокомъ? Да?… Вдь такъ?… Вильямъ, сахару и молока! Принесите и крессъ-салату.

— Благодарю,— отвчалъ я коротко,— я не мъ крессъ-салату.

— Не дите?— воскликнулъ мистеръ Пембльчукъ, вздыхая и покачавъ нсколько разъ головою, какъ будто онъ этого и ожидалъ съ моей стороны, и какъ будто нежеланіе стъ крессъ-салатъ имло связь съ моимъ паденіемъ.— Конечно! Что же я? Вдь вы не станете сть столь простыхъ продуктовъ… Не надо салата, Вильямъ!

Я продолжалъ сть, а мистеръ Пембльчукъ продолжалъ стоять противъ меня, выпучивъ на меня свои рыбьи глаза, и, по обыкновенію, неистово соплъ.

— Одна кожа да кости!— размышлялъ вслухъ мистеръ Пембльчукъ.— А вдь былъ, какъ огурчикъ, когда узжалъ отсюда,— прямо скажу — напутствуемый моимъ благословеніемъ,— а я, какъ трудолюбивая пчела, предлагалъ ему отвдать моей скромной трапезы!

Это напомнило мн также поразительную разницу между той лакейской миной, съ которой онъ протягивалъ тогда мн руку, приговаривая: ‘Смю ли, сэръ, смю ли!..’ и нахальнымъ великодушіемъ, съ которымъ онъ теперь совалъ мн свою жирную пятерню.

— А,— продолжалъ онъ, подавая мн хлбъ и масло,— вы идете къ Джозефу?

— Чортъ возьми,— вскричалъ я, теряя терпніе.— Какое вамъ дло, куда я иду! Оставьте въ поко мой чайникъ!

Хуже я ничего не могъ придумать, такъ какъ теперь Пембльчуку представлялся желанный случай.

— Да, молодой человкъ,— сказалъ онъ, отстраняясь отъ чайника, отступая на нсколько шаговъ отъ стола и возвышая голосъ, чтобы его могли слышать хозяинъ и лакей, которые стояли поодаль у двери,— я оставляю въ поко вашъ чайникъ. Ваша правда, молодой человкъ. Въ первый разъ въ жизни вы правы. Я забылся, когда съ такимъ участіемъ отнесся къ вашему завтраку, изъ желанія дать вашему тлу возможность оправиться отъ распутства и подкрпить его здоровой пищей предковъ. И это тотъ,— сказалъ Пембльчукъ, обращаясь къ хозяину и лакею и указывая на меня рукою,— и это тотъ, съ которымъ я няньчился въ дни его счастливаго дтства! Вы говорите мн, что это невозможно,— увряю васъ, это онъ самый!

Тихій ропотъ обоихъ былъ отвтомъ на эту рчь. Особенно тронутъ, казалось, былъ лакей.

— Его я каталъ въ своемъ шарабан,— продолжалъ Пембльчукъ,— его на моихъ глазахъ вскормили отъ руки, его сестра приходилась мн племянницей по мужу, и ее звали въ честь матери Джорджіаной! Пусть осмлится сказать, что это не правда!

Лакей, казалось, былъ вполн убжденъ, что я этого отрицать не посмю, а потому дло представлялось ему въ худшемъ свт.

— Молодой человкъ,— сказалъ Пембльчукъ, наклоняя по своей привычк голову въ мою сторону,— вы пойдете къ Джозефу… Какое мн дло, спрашиваете вы, куда вы пойдете? А я вамъ говорю, что вы пойдете къ Джозефу!..

Лакей скромно кашлянулъ, какъ бы предлагая мн попытаться вывернуться посл того, какъ меня прижали къ стн.

— Теперь,— сказалъ Пембльчукъ, неизмнно сохраняя тонъ оскорбленнаго, но увреннаго въ своей правот поборника добродтели,— я укажу вамъ, что вамъ надо сказать Джозефу. Пусть будутъ свидтелями вотъ господинъ хозяинъ ‘Голубого Вепря’ — человкъ не безызвстный въ город по своей репутаціи, и мистеръ Вильямъ, по фамиліи, если не ошибаюсь, Поткинсъ.

— Совершенно врно, сэръ,— поддакнулъ Вильямъ.

— Вотъ при нихъ, молодой человкъ, я сейчасъ укажу вамъ, что вы обязаны сказать Джозефу. Вы обязаны сказать ему: ‘Джозефъ, сегодня я встртилъ своего перваго благодтеля, который положилъ основаніе моему благополучію, я не называю его по имени, Джозефъ, такъ какъ этого и не требуется: вс въ город называютъ его моимъ благодтелемъ, я его видлъ сегодня.

— Здсь я его что-то не вижу,— сказалъ я.

— Повторите это ему,— воскликнулъ Пембльчукъ,— и даже Джозефъ будетъ пораженъ.

— Ну, относительно его вы ошибаетесь,— отвчалъ я,— я его знаю лучше вашего.

— Вы скажете,— продолжалъ Пембльчукъ,— Джозефъ, я видлъ этого человка, онъ ни вамъ, ни мн не желаетъ зла. Онъ знаетъ вашъ характеръ, Джозефъ, ему извстно ваше невжество и упрямство, онъ знаетъ и мой характеръ, и ему извстна моя неблагодарность. Да, Джозефъ, скажете вы,— и здсь Пембльчукъ потрясъ головою и руками,— онъ знаетъ мою черную неблагодарность. Ему это извстно лучше всякаго другого. Вы, Джозефъ, этого не знаете, такъ какъ вамъ не случалось ее испытать на себ, но онъ-то прекрасно знаетъ.

Хотя я и зналъ безстыдство и наглость Пембльчука, но меня просто поражало теперешнее его поведеніе.

— Джозефъ, скажете вы, онъ поручилъ мн передать вамъ, что въ моемъ униженіи видитъ перстъ Божій. Онъ узналъ этотъ перстъ, когда прозрлъ, и ясно его увидлъ. Перстъ Божій начерталъ: ‘Онъ отплатилъ неблагодарностью своему первому благодтелю, который былъ виновникомъ его благополучія’. Но этотъ человкъ сказалъ мн, Джозефъ, что не раскаивается въ содянномъ. Напротивъ, Джозефъ, онъ полагаетъ, что поступилъ хорошо, справедливо и великодушно, и готовъ опять сдлать то же самое.

— Жаль,— презрительно сказалъ я, окончивъ свой завтракъ,— что этотъ человкъ не указалъ, что же именно онъ сдлалъ и что еще готовъ сдлать?

— О, почтенный хозяинъ ‘Голубого Вепря’!— воскликнулъ Пембльчукъ, обращаясь къ своимъ слушателямъ,— и вы, Вильямъ! Я не противъ того, чтобъ вы разсказали въ город, если желаете, что это было дло доброе, справедливое, великодушное, и что я готовъ вновь поступать такъ же!

Посл этой рчи нахалъ пожалъ имъ обоимъ руки съ какимъ-то особымъ выраженіемъ и ушелъ изъ гостиницы, оставивъ меня въ полномъ недоумніи, что же именно добраго, справедливаго и великодушнаго совершилъ онъ и что еще готовъ сдлать? Вскор посл его ухода вышелъ и я и, проходя по главной улиц, увидлъ, что онъ ораторствуетъ въ своей лавк, несомннно о томъ же предмет, передъ избранными слушателями, которые бросали на меня неособенно благосклонные взгляды, пока я проходилъ по другой сторон улицы.

Тмъ пріятне было мн идти къ Бидди и Джо, зная напередъ, что они вполн сердечно отнесутся ко мн. Ихъ великодушіе особенно поражало меня теперь по сравненію съ деревянностью этого нахала. Я тихо шелъ по дорог, такъ какъ мои ноги не окрпли еще окончательно, но зато, по мр приближенія къ деревн, въ моей душ разросталось чувство тихой радости, и мн казалось, что лживость и грубое нахальство оставались гд-то тамъ, вдалек позади меня.

Былъ чудный іюльскій день. Небо сіяло лазурью, жаворонки вились высоко надъ зелеными полями. Все кругомъ казалось мн теперь гораздо привлекательнй, чмъ въ былыя времена. По дорог въ моемъ воображеніи быстро мелькали радужныя картины моей будущей жизни, и я рисовалъ себ, какія перемны къ лучшему могутъ произойти въ моемъ характер, когда мною будетъ руководить подруга, въ здравомъ смысл и наивной вр которой я теперь не сомнвался. Эти грезы будили нжныя чувства. Я расчувствовался, и мн пріятно было воображать себя странникомъ, возвращающимся домой босикомъ изъ дальняго и долгаго странствія.

Я не видалъ еще школы, въ которой Бидди была учительницей, но меня вывела къ ней небольшая окольная тропинка, которую я избралъ во избжаніе лишнихъ встрчъ. Къ сожалнію, въ тотъ день какъ разъ оказался праздникъ, и въ школ не было ребятъ, а домикъ Бидди былъ запертъ. Я надялся увидть ее за обычной работой прежде, чмъ она успетъ замтить меня, но надежды эти не сбылись.

Кузница была недалеко, и я отправился къ ней по зеленой алле развсистыхъ липъ. Я прислушивался, надясь услышать стукъ молота Джо. Отсюда я долженъ -былъ бы его слышать, и мн чудилось, что я его слышу,— но это оказалось моей собственной фантазіей: все было тихо. Т же липы, тотъ же шиповникъ, т же каштаны, какъ и въ былые дни, стояли по сторонамъ и тихо шептались, когда я останавливался прислушиваясь, но къ весеннему шепоту природы не примшивались удары молота Джо. Не знаю почему, меня охватилъ какой-то страхъ, когда я приблизился къ кузниц. Наконецъ, я увидалъ ее. Она была заперта: не видно было ни огня, ни дождя искръ, не слышно было рева мховъ — все было тихо и спокойно.

Зато въ дом была замтна жизнь, и въ гостиной, повидимому, сидлъ кто-то, такъ какъ окошко было открыто, на немъ разввалась блая занавска и изъ-за нея виднлись цвты. Я тихо подошелъ къ окну съ намреніемъ заглянуть въ него сквозь цвты, какъ вдругъ передо мной очутился Джо подъ руку съ Бидди.

Сначала Бидди вскрикнула, какъ будто передъ ней очутился призракъ, но черезъ моментъ она была въ моихъ объятіяхъ. Оба мы заплакали. Она заплакала потому, что я былъ такъ блденъ и истомленъ, я — потому, что она была такъ свжа и хороша.

— Милая Бидди, какая ты жизнерадостная!

— Да, дорогой Пипъ!

— А у тебя, Джо, какой счастливый видъ!

— Да, милый Пипъ, старый дружище!

Я смотрлъ на нихъ, то на одного, то на другого и…

— Сегодня моя свадьба,— воскликнула Бидди въ полномъ восторг,— я вышла за Джо!

Они провели меня въ кухню, и я припалъ головой къ старому сосновому столу. Бидди приложила мою руку къ своимъ губамъ, а на плечо ко мн склонился Джо.

— Онъ еще не окрпъ, милая, для такихъ сюрпризовъ,— сказалъ Джо.

— Да, Джо,— отвчала Бидди,— мн слдовало бы объ этомъ подумать, но я такъ счастлива!

Оба они были счастливы и рады видть меня, оба были растроганы моимъ приходомъ, который какъ бы довершилъ этотъ счастливый день.

Первой моей мыслью была глубокая благодарность небу за то, что мн не удалось ни словомъ обмолвиться передъ Джо о моей послдней, разлетвшейся въ прахъ надежд. Сколько разъ у меня на язык было это признаніе, когда онъ ходилъ за мною во время моей болзни! Онъ неизбжно узналъ бы обо всемъ, если бъ какой-нибудь лишній часъ остался со мною.

— Бидди, родная,— сказалъ я,— лучше твоего мужа нтъ въ цломъ свт, а если бъ ты видала его у моей кровати, тогда ты… впрочемъ, нтъ, ты и тогда не могла бы любить его больше, чмъ теперь!

— Конечно, не могла бы,— сказала Бидди.

— А теб, Джо, досталась лучшая въ мір жена, и она дастъ теб счастье, котораго ты заслуживаешь, милый, благородный Джо!

Джо посмотрлъ на меня, губы его задрожали, и онъ наивно закрылся рукавомъ.

— А теперь, Джо и Бидди, примите мою смиренную благодарность за все, что вы сдлали для меня, и за что я такъ плохо вамъ отплатилъ. Вы были сегодня въ церкви и должны поэтому любовно относиться ко всему человчеству. Черезъ часъ я уду отъ васъ и отправлюсь далеко, но, клянусь, что буду трудиться, не покладая рукъ, пока не заработаю и не верну вамъ тхъ денегъ, которыя вы заплатили, чтобъ избавить меня отъ тюрьмы. Но не думайте, милые Джо и Бидди, чтобъ я считалъ, что хоть отчасти отплатилъ вамъ за то, чмъ обязанъ, если бы вернулъ вамъ даже въ тысячу разъ большую сумму.

Оба они были тронуты моей рчью и просили меня не говорить больше объ этомъ.

— Нтъ, милый Джо, я долженъ досказать все. Ч увренъ, что у васъ будутъ дти, и когда-нибудь въ зимніе вечера въ этомъ углу у камина будетъ сидть милый мальчуганъ,^который напомнитъ вамъ другого, покинувшаго этотъ домъ навсегда. Не говори ему, Джо, что я былъ неблагодаренъ! Не говори ему и ты, Бидди, что я былъ несправедливъ и черствъ. Скажите ему только, что я уважалъ васъ обоихъ за вашу доброту и правдивость, и что я желаю отъ души, чтобъ изъ него вышелъ лучшій человкъ, чмъ изъ меня!

— Ничего такого, Пипъ, я не стану говорить ему,— сказалъ Джо, изъ-за своего рукава,— Бидди тоже не станетъ… Да и никто не станетъ! .

— Теперь еще скажите мн оба, что вы простили мн все, хотя я знаю, что вы это сдлали уже отъ всей души! Я хочу слышать слово прощенія, чтобы унести съ собою его звукъ! Тогда я поврю, что вы не сомнваетесь больше во мн и станете современенъ обо мн лучшаго мннія!

— О, милый Пипъ, старый дружище,— сказалъ Джо,— Богъ свидтель, я простилъ теб, если мн есть за что прощать.

— Богъ свидтель, я тоже простила,— повторила Бидди.

— Теперь дайте мн взглянуть на мою старую, маленькую комнату и нсколько минутъ отдохнуть тамъ одному. Когда я отобдаю съ вами, проводите меня, родные Джо и Бидди, до межевого столба, а тамъ мы простимся.

Я распродалъ все свое имущество, собралъ, сколько могъ, чтобы войти въ сдлку со своими кредиторами и отсрочить окончательную расплату на извстное время, и отправился къ Герберту. Не прошло и мсяца, какъ я уже ухалъ изъ Англіи. Черезъ два мсяца я былъ уже клеркомъ Клерикера и К, черезъ четыре — на меня впервые возложили отвтственную обязанность, такъ какъ потолокъ въ столовой домика на Мельничной Запруд не дрожалъ уже отъ ударовъ стараго Билля Барлей, и Гербертъ отправился обвнчаться съ Кларой. Я остался единолично завдывать восточнымъ отдломъ нашей фирмы до ихъ возвращенія.

Прошло много лтъ, пока я сталъ компаньономъ нашей фирмы, но я былъ счастливъ и жилъ съ Гербертомъ и его женою. Я жилъ скромно. Расплачивался со своими долгами и находился въ постоянной переписк съ Джо и Бидди. Клерикеръ выдалъ меня Герберту только тогда, когда я сдлался уже компаньономъ нашей фирмы. Но онъ оправдывался тмъ, что тайна удачи Герберта слишкомъ долго лежала у него на совсти, а потому онъ и открылъ ее. Когда это случилось, Гербертъ былъ удивленъ и тронутъ, но это открытіе не поколебало нашей дружбы. Я долженъ оговориться, что наша фирма вовсе не была особенно богата, и что мы вовсе не загребали золотыхъ горъ. Огромныхъ длъ мы не длали, но наша фирма пользовалась хорошей, вполн заслуженной репутаціей, мы усиленно работали и въ конц концовъ имли удачу. Многимъ, мы были обязаны трудолюбію и способностямъ Герберта. Я часто удивлялся, какъ могъ прежде считать его безталаннымъ, пока не пришелъ къ тому заключенію, что, можетъ быть, считалъ его неудачникомъ именно по собственной безталанности.

Одиннадцать лтъ не видался я съ Джо и Бидди, хотя въ теченіе всего моего пребыванія на Восток часто думалъ о нихъ. Но вотъ наконецъ, въ одинъ декабрьскій вечеръ, часа черезъ два посл захода солнца, я взялся за дверную ручку ихъ старой кухни. Я тихо пріотворилъ дверь, такъ что никто того не услышалъ, и незамтно заглянулъ внутрь. Джо сидлъ на своемъ обычномъ мст у огня, съ трубкой въ зубахъ. Онъ удивительно сохранился, хотя немного посдлъ, и имлъ замчательно бодрый видъ. И тутъ же въ углу, за его ногами, на моемъ маленькомъ табурет возсдалъ новый маленькій Пипъ.

— Мы назвали его Пипомъ въ честь тебя, милый, старый дружище,— сказалъ обрадованный Джо, когда я подслъ къ мальчугану на другой табуретъ,— мы надялись, что онъ будетъ похожъ на тебя, да, кажется, такъ и вышло!

Мн и самому казалось это. На слдующее утро я пошелъ съ мальчикомъ гулять, и мы много говорили между собою, и прекрасно понимали другъ друга. Я повелъ его на кладбище и указалъ ему могильную плиту, посвященную памяти ‘Филиппа Пириппа, здшняго прихожанина, и Джорджіаны, жены вышеупомянутаго’.

— Бидди,— сказалъ я ей посл обда, когда она забавляла свою младшую дочь, сидвшую у нея на колняхъ,— вы должны уступить мн Пипа или по меньшей мр отдать его мн на время.

— Нтъ, нтъ,— мягко возразила Бидди,— вы сами должны жениться.

— То же самое твердятъ и Гербертъ съ Кларой. Только я думаю, что никогда не женюсь. Я такъ прижился въ ихъ семь, что моя женитьба мн представляется чмъ-то невроятнымъ. Я сталъ форменнымъ старымъ холостякомъ.

Бидди взглянула на свою малютку, поцловала ея ручки и потомъ подала мн свою милую руку, которой только что ласкала ребенка. Это движеніе и прикосновеніе обручальнаго кольца Бидди безъ словъ говорили мн о чемъ-то заманчивомъ и сладкомъ.

— Милый Пипъ,— сказала Бидди,— уврены ли вы, что въ вашемъ сердц угасъ ея образъ?

— Да. По крайней мр я не думаю больше о ней.

— Скажите мн, какъ… старому другу, совсмъ ли вы ее забыли?

— Милая Бидди, я ничего не забылъ изъ того, что имло такое роковое значеніе въ моей жизни, я помню даже многія незначительныя подробности. Но эти жалкія грезы, какъ я называлъ ихъ, совершенно разсялись, Бидди.

Но даже произнося эти слова, я сознавалъ, что въ душ у меня уже сложилось тайное намреніе сегодня же вечеромъ ради нея пойти взглянуть на мсто, гд стоялъ старый домъ. Да, ради воспоминанія объ Эстелл!..

До меня раньше доходили слухи, что ея жизнь сложилась весьма неудачно и что она разошлась съ мужемъ, который зврски обращался съ нею и вообще оказался грубымъ, низкимъ и самонадяннымъ скрягой. Затмъ мн передавали о смерти ея мужа, котораго убила собственная лошадь, не снеся жестокихъ побоевъ хозяина. Всего два года тому назадъ избавилась она отъ него и, конечно, теперь могла уже вторично выйти замужъ.

Въ дом Джо обдали рано, а потому мн было довольно времени наговориться съ Бидди и еще до вечера сходить взглянуть на мсто стараго дома, но разглядывая по дорог знакомыя мста и предметы, и вспоминая о прошломъ, я запоздалъ и добрался до цли своей прогулки, когда уже совсмъ стемнло.

Уже не существовало ни дома, ни пивоварни, ни надворныхъ построекъ, и уцлла только стна стараго сада. Мсто было огорожено наскоро сколоченнымъ низкимъ заборомъ, и, взглянувъ черезъ него, я увидлъ, что старый плющъ кой-гд пустилъ новые корни и мстами покрывалъ своими свжими побгами остатки фундамента. Калитка была полуоткрыта, я толкнулъ ее и вошелъ внутрь.

Надъ землей разстилался холодный серебристый вечерній туманъ. Луна не успла еще взойти и разсять его. Но звзды блестли въ вышин, луна была уже на горизонт, и не было особенно темно. Я могъ еще опредлить мста каждой части дома, пивоварни, воротъ. Вдругъ, взглянувъ вдоль дорожки опустлаго сада, я увидлъ вдали одинокую фигуру.

Повидимому, фигура эта тоже замтила меня и пошла по направленію ко мн, но потомъ вдругъ остановилась. Я пошелъ ей навстрчу и разобралъ, что это была женщина. Когда я подошелъ еще ближе, она, казалось, хотла повернуть назадъ, но вдругъ вздрогнула отъ удивленія и назвала меня по имени, а я только воскликнулъ:

— Эстелла!..

— Я страшно измнилась… удивляюсь, какъ вы узнали меня.

Дйствительно, ослпительная свжесть ея красоты поблекла, но прежнее ея величіе и непобдимая привлекательность остались. Я зналъ обаяніе ея красоты, но чего я раньше не видалъ въ ней — это какой-то тихой грусти въ нкогда гордомъ взгляд, и меня поразило дружеское пожатіе ея руки, которая была прежде такъ безчувственна.

Мы сли на ближайшую скамейку, и я сказалъ:

— Не странно ли, Эстелла, что посл столькихъ лтъ разлуки мы встртились здсь, на мст нашей первой встрчи? Часто вы прізжаете сюда?

— Я здсь не бывала съ тхъ поръ ..

— И я тоже.

Показалась луна,— и мн невольно припомнился устремленный въ блый потолокъ спокойный взглядъ Мегвича. Луна подымалась все выше,— и я припоминалъ его послднее рукопожатіе въ отвтъ на мои послднія слышанныя имъ въ жизни слова.

Эстелла первая прервала молчаніе.

— Я часто собиралась и стремилась създить сюда, но меня постоянно задерживали разныя препятствія! Бдный старый домъ!..

Первою лучи восходящей луны прорзали серебристый туманъ и заблистали въ слезахъ, катившихся по ея щекамъ.

Не подозрвая, что я замтилъ эти слезы, она сказала, стараясь казаться спокойной:

— Вы, вроятно, недоумвали, гуляя здсь, почему тутъ все пришло въ такое запустніе?

— Да, Эстелла.

— Мсто принадлежитъ мн. Это единственное достояніе, которое я сохранила. Все остальное я потеряла, но это мсто Сохранила. Его только я ршительно отстаивала въ теченіе всего этого печальнаго времени.

— Вы намрены здсь вновь строиться?

— Да. Я пріхала сюда, чтобы распроститься съ нимъ передъ предстоящими перемнами. А вы,— спросила она съ участіемъ,— постоянно живете заграницею?

— Да, постоянно.

— И, конечно, хорошо устроились?

— Да, много работаю ради хлба насущнаго и, пожалуй, счастливъ.

— Я часто думала о васъ,— сказала Эстелла.

— Право?

— Да, въ послднее время очень часто. Я долго гнала прочь неотвязное воспоминаніе о томъ, что я потеряла и не умла оцнить въ свое время, и мн было тяжело. Но когда воспоминаніе это перестало противорчить моему долгу, я дала ему мсто въ своемъ сердц.

— А вы всегда жили въ моемъ сердц,— сказалъ я.

Опять наступило молчаніе, пока Эстелла не прервала его.

— Я никакъ не думала, что, прощаясь съ этимъ мстомъ, попрощаюсь также и съ вами. Я рада, что такъ вышло.

— Такъ вы, Эстелла, и теперь рады разстаться со мною? Мн это тяжело. Для меня всегда было тягостно и больно воспоминаніе о нашей разлук.

— Но вы мн сказали тогда,— возразила Эстелла съ одушевленіемъ: — ‘Да благословитъ и да проститъ васъ Богъ!’ Если вы могли сказать это тогда, то скажите и теперь… теперь, когда горе заставило меня понять, что у васъ за сердце. Я разбита и сломлена, но, надюсь, сдлалась отъ этого лучше. Относитесь ко мн съ такою же добротой и искренностью, какъ и прежде, и скажите, что мы будемъ друзьями.

Она поднялась со скамьи.

— Искренними друзьями,— сказалъ я, тоже поднимаясь и наклоняясь къ ней.

— И разстанемся друзьями?— спросила Эстелла.

Я взялъ ее за руку, и мы пошли вонъ изъ этихъ развалинъ. И, какъ утренній туманъ подымался передо мною, когда я покидалъ кузницу, такъ теперь разстилался вечерній туманъ, но теперь, мн казалось, въ тихомъ и ясномъ сіяніи луны исчезалъ послдній призракъ нашей разлуки.

Конецъ.

Большія ожиданіяРоманъ.Переводъ М. А. Шишмаревой.

С.-Петербургъ.Типо-литографія Товарищества ‘Просвщеніе’, Забалканскій просп., соб. д. No 75.

Глава I.

Глава II.

Глава III.

Глава IV.

Глава V.

Глава VI.

Глава VII.

Глава VIII.

Глава IX.

Глава X.

Глава XI.

Глава XII.

Глава XIII.

Глава XIV.

Глава XV.

Глава XVI.

Глава XVII.

Глава XVIII.

Глава XIX.

Глава XX.

Глава XXI.

Глава XXII.

Глава XXIII.

Глава XXIV.

Глава XXV.

Глава XXVI.

Глава XXVII.

Глава XXVIII.

Глава XXIX.

Глава XXX.

Глава XXXI.

Глава XXXII.

Глава XXXIII.

Глава XXXIV.

Глава XXXV.

Глава XXXVI.

Глава XXXVII.

Глава XXXVIII.

Глава XXXIX.

Большія ожиданіяРоманъ.Переводъ М. А. Шишмаревой.

С.-Петербургъ.Типо-литографія Товарищества ‘Просвщеніе’, Забалканскій просп., соб. д. No 75.

Глава XL.

Глава XLI.

Глава XLII.

Глава XLIII.

Глава XLIV.

Глава XLV.

Глава XLVI.

Глава XLVII.

Глава XLVIII.

Глава XLIX.

Глава L.

Глава LI.

Глава LII.

Глава LIII.

Глава LIV.

Глава LV.

Глава LVI.

Глава LVII.

Глава LVIII.

Читайте также:

Большія ожиданія
Романъ.
Переводъ М. А. Шишмаревой.

С.-Петербургъ.
Типо-литографія Товарищества ‘Просвщеніе’, Забалканскій просп., соб. д. No 75.

Большія ожиданія
Романъ.
Переводъ М. А. Шишмаревой.

С.-Петербургъ.
Типо-литографія Товарищества ‘Просвщеніе’, Забалканскій просп., соб. д. No 75.