Большие ожидания, Диккенс Чарльз, Год: 1860 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 516 минут(ы)

БОЛЬШІЯ ОЖИДАНІЯ

РОМАНЪ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

I.

Фамилія моего отца была Пирипъ, меня звали Филиппъ, мой дтскій языкъ изъ сочетанія этихъ двухъ именъ не могъ ничего произвести длинне или выразительне Пипа, итакъ я звалъ самъ себя Пипомъ, и съ тхъ поръ вс называли меня также Пипомъ.

Я сказалъ, что фамилія моего отца была Пирипъ, полагаясь на свидтельство его надгробнаго камня и показаніе моей сестры, мистрисъ Джо Гарджери, вышедшей замужъ за кузнеца. Я никогда не видалъ ни моего отца, ни матери, не видалъ даже портретовъ ихъ (они жили задолго до временъ фотографіи): и мое дтское воображеніе, рисуя ихъ, естественно, брало матеріялы съ ихъ надгробныхъ камней. Форма буквъ на камн моего отца подавала мн странную мысль, что онъ былъ полный, приземистый человкъ, смуглый, съ курчавыми черными волосами. По характеру и шрифту надписи Джорджіана жена упомянутаго, я вывелъ дтское заключеніе, что моя мать была болзненная и покрыта веснушками. Пять миніятюрныхъ плитъ, около полутора фута длиною каждая, аккуратно стоявшихъ рядышкомъ возл ихъ могилы и посвященныхъ памяти пяти моихъ маленькихъ братьевъ, которые было попробовали ожить среди всеобщей борьбы, поселили во мн убжденіе, свято хранимое мною, что они вс родились лежа на спин, съ руками, запущенными въ карманы панталонъ, изъ которыхъ они ихъ ни разу не вынули въ продолженіи этой жизни.

Мы жили въ болотистомъ мст, при рк, миляхъ въ двадцати отъ моря. Мн кажется, я получилъ мои первыя и самыя живыя впечатлнія объ окружающихъ предметахъ въ одинъ достопамятный, сырой вечеръ. Тогда я положительно нашелъ, что это холодное мсто, поросшее крапивой, было кладбище, что Филиппъ Пирипъ, нкогда принадлежавшій къ этому приходу, и Джоржіана тожь, жена упомянутаго, умерли и схоронены, что Александръ, Вароломей, Абрамъ, Веніаминъ и Роджеръ, младенцы, дти выше-названныхъ, также умерли и схоронены, что мрачная, плоская пустыня за кладбищемъ, пересченная плотинами, насыпями, на которой пасся скотъ, было болото, что отдаленная свинцовая черта была рка, что логовище, откуда подымались втры, было море, и что маленькое существо, дрожавшее отъ холода, боявшееся всего этого, и уже начинавшее плакать — было Пипъ.

— Перестань ревть, раздался страшный голосъ, и человкъ вдругъ выросъ между могилъ, у церковной паперти.— Замолчи, дьяволенокъ, вотъ такъ и перержу глотку!

Это былъ страшный человкъ, въ грубой срой одежд, съ большимъ желзомъ на одной ног, онъ былъ безъ шляпы, въ разорванныхъ башмакахъ, голова его была повязана старою тряпкой. Человкъ этотъ, казалось, былъ вымоченъ въ вод, полузадушенъ въ грязи, разбитъ камнями, изрзанъ щебенкою, выжженъ крапивой, весь истерзанъ остролистникомъ. Онъ и хромалъ, и ворчалъ, и дрожалъ, и хотлъ какъ будто състь меня глазами, зубы стучали въ его череп, когда онъ схватилъ меня за подбородокъ.

— О! не ржьте меня, сэръ, молилъ я его съ ужасомъ.— Пожалуста не длайте этого, сэръ.

— Говори, какъ тебя зовутъ! сказалъ человкъ.— Скорй!

— Пипъ, сэръ.

— Повтори-ка еще разъ, сказала человкъ.— Развай свою пасть пошире.

— Пипъ, Пипъ, сэръ.

— Покажи, гд ты живешь, сказалъ человкъ.— Укажи на самое на мсто.

Я показалъ пальцемъ, гд находилась деревня, на плоеномъ берегу, въ разстояніи около мили отъ церкви, между дубками и олешникомъ.

Человкъ, посмотрвъ на меня съ минуту, повернулъ меня вверхъ ногами и опорожнилъ мои карманы. Въ нихъ ничего не было кром ломтя хлба. Когда церковь приняла въ моихъ глазахъ прежнее положеніе,— мой противникъ былъ такъ силенъ, такъ быстръ и внезапенъ въ своихъ движеніяхъ, что она завертлась колесомъ передо мной, и шпиль ея очутился вдругъ у меня подъ ногами,— когда церковь, говорю я, заняла опять свое прежнее мсто, я сидлъ уже на высокомъ надгробномъ камн, дрожа весь отъ страха, между тмъ какъ онъ жадно пожиралъ мой хлбъ.

— У -у-у, щенокъ, сказалъ человкъ облизываясь,— какія у тебя жирныя щеки.

Я полагаю, он были довольно жирны, хотя въ то время я былъ малъ не по лтамъ и не слишкомъ крпокъ.

— Чортъ меня побери, вотъ такъ бы и сълъ ихъ, сказалъ человкъ, грозно покачивая головой,— да я почти и думаю объ этомъ.

Я искренно высказалъ мою надежду, что онъ этого не сдлаетъ, и крпче прижался къ надгробному камню,— онъ посадилъ меня на надгробный камень,— чтобы не свалиться съ него, и также, чтобъ удержаться отъ слезъ.

— Ну, теперь смотри сюда, сказалъ человкъ.— Гд твоя мать?

— Вотъ тутъ, сэръ! сказалъ я. Онъ вскочилъ, далъ было тягу и остановился, поглядывая изъ-за плеча.

— Тутъ, сэръ! объяснилъ я кротко.— Джорджіана тожъ. Это моя мать.

— О! сказалъ онъ, возвращаясь назадъ:— а это твой отецъ лежитъ вмст съ твоею матерью?

— Да, сэръ, сказалъ я,— онъ также былъ здшняго прихода.

— А! промычалъ онъ, въ раздумьи.— Съ кмъ же ты живешь, если я только еще по своей доброт оставлю тебя въ живыхъ, чего я вовсе не думаю?

— Съ моею сестрой, сэръ, мистриссъ Джо Гарджери, женою Джо Гарджери, кузнеца, сэръ.

— Кузнеца, э? сказалъ онъ и взглянулъ на свою ногу.

Мрачно посматривая то на меня, то на ногу, онъ подошелъ ближе къ моему надгробному камню, взялъ меня за об руки и оттолкнулъ меня далеко назадъ, не выпуская однако и моихъ рукъ, могущественно вперивъ въ меня глаза свои, между тмъ какъ мои глаза обращали къ нему безпомощные умоляющіе взоры.

— Ну, смотри сюда, сказалъ онъ,— дло идетъ теперь о томъ, жить ли теб или нтъ. Знаешь ты, что такое напилокъ?

— Да, сэръ.

— Знаешь ты, что такое да?

— Да, сэръ.

При кодомъ вопрос онъ отталкивалъ меня сильне, какъ бы желая дать мн боле почувствовать все мое безсиліе и мою опасность.,

— Достань мн напилокъ. Онъ оттолкнулъ меня еще разъ.— И достань мн чего пость. Онъ оттолкнулъ меня еще разъ.— И принеси сюда. Онъ оттолкнулъ меня еще разъ.— Или я выржу сердце и печенку. И еще разъ оттолкнулъ онъ меня.

Я былъ страшно перепуганъ, голова у меня такъ кружилась, что я прильнулъ къ нему обими руками и сказалъ:

— Если вы сдлаете милость, сэръ, позволите мн сидть прямо, то можетъ-быть меня не будетъ такъ мутить, и я буду въ состояніи слушать васъ внимательне.

Тутъ онъ мн далъ такого толчка, что церковь снова у меня перевернулась въ глазахъ. Потомъ онъ поднялъ меня за руки въ вертикальномъ положеніи надъ плитою, и произнесъ слдующую страшную рчь:

— Завтра рано утромъ, ты принесешь мн напилокъ и чего-нибудь пость. Все это принесешь іы туда на старую батарею. Сдлаешь ты это непремнно, и не посмй ни слова сказать, ни знакомъ показать, что ты меня или кого-нибудь видлъ, не оставлю тебя въ живыхъ. Ослушайся только или сколько-нибудь, хоть въ мелочи самой, измни противъ моихъ словъ, я вырву у тебя сердце и печенку, сжарю и съмъ. Видишь какой я жадный, у меня спрятанъ малецъ, а въ сравненіи съ этимъ пальцемъ я ангелъ. Этотъ малецъ слышитъ каждое мое слово. У этого мальца есть своя особенная сноровка, какъ добраться до мальчугана и до его сердца и печенки. Мальчуганъ не укроется отъ этого мальца, пусть и не пытается. Мальчуганъ себ пожалуй запретъ дверь, заберется въ теплую постель, закутается въ одяло съ головой и подумаетъ, что онъ спокоенъ и безопасенъ, не тутъ-то было, малецъ потихоньку подкрадется къ нему да и распластаетъ его. Я теперь едва сдерживаю этого мальца, чтобъ онъ теб никакого вреда не сдлалъ. Такъ онъ и подбирается къ твоей внутренности. Ну, что ты на это скажешь?

Я сказалъ, что я достану ему напилокъ и достану также остатки отъ нашего стола, какіе тамъ найду, и приду къ нему рано поутру на батарею.

— Скажи: порази меня Господь, если я этого не сдлаю! сказалъ человкъ.

Я повторилъ клятву, и онъ снялъ меня съ надгробнаго камня.

— Теперь, продолжалъ онъ,— помни, что ты общалъ, да не забывай также про мальца и ступай домой.

— Доб-добрая ночь, сэръ, пробормоталъ я.

— Оно похоже на это! сказалъ онъ, оглядывая вокругъ себя холодную, сырую плоскость.— Хотлъ бы теперь быть лягушкой или угремъ!

Онъ схватилъ обими руками свое дрожащее тло, сжалъ его, какъ будто боясь, чтобъ оно не развалилось, и заковылялъ къ низенькой церковной оград. Когда я смотрлъ на него, какъ онъ выбиралъ себ дорогу между крапивой и колючими растеніями, окаймлявшими зеленыя могилы, моимъ дтскимъ глазамъ представлялось, будто онъ укрывался отъ рукъ мертвецовъ, осторожно протягивавшихся изъ могилъ, чтобы схватить его за ногу и затащить подъ землю.

Подойдя къ церковной оград, онъ неуклюже перелзъ черезъ нее, будто ноги у него онмли, и потомъ обернулся, чтобы взглянуть на меня. Когда я замтилъ это, я навострилъ лыжи домой. Но потомъ опять я оглянулся и увидлъ, что онъ шелъ къ рк, попрежнему охвативши себя вокругъ руками и пробираясь между огромными камнями, нарочно разбросанными по болоту, и которые служили переходными пунктами во время полноводья отъ сильныхъ дождей или прилива морскаго. Болото представлялось мн длинною черною линіей. Когда я остановился, чтобы взглянуть на него, рка рисовалась другою такою же линіей на горизонт, только она была далеко не такъ широка и черна, на неб виднлся рядъ багровыхъ продолговатыхъ черточекъ, перемежавшихся толстыми мрачными полосами. На краю рки я могъ различить только два темные предмета, подымавшіеся въ цлой перспектив, одинъ изъ нихъ былъ баканъ, указывавшій путь морякамъ, похожій очень на боченокъ безъ обручей, воткнутый на шестъ,— очень уродливая вещь, когда вы смотрите на нее вблизи, другой предметъ была вислица, съ цпями, въ которыхъ когда-то былъ повшенъ пиратъ. Человкъ видимо ковылялъ къ ней, какъ будто это былъ самъ пиратъ, ожившій на время, и теперь возвращающійся, чтобы снова на ней повиснуть. Меня такъ и повернуло внутри, когда я подумалъ объ этомъ: и видя, какъ скотина подымала морды и глазла на него, я невольно воображалъ, что и она думала то же самое. Я посмотрлъ вокругъ, не увижу ли гд-нибудь ужаснаго мальца — не было и слдовъ его. Но теперь страхъ снова овладлъ мною, и я побжалъ домой, уже не останавливаясь.

II.

Моя сестра, мистриссъ Джо Гарджери, была двадцатью годами старше меня и составила себ особенную репутацію между сосдями тмъ, что она выкормила меня ‘рукою’. Мн самому предоставлено было въ то время объяснить себ значеніе этого выраженія, и, зная по опыту, что у сестры тяжелая рука, которую она имла привычку налагать на своего мужа и на меня, я предполагалъ, что мы оба съ Джо Гарджери были вскормлены ея рукою.

Сестра моя была женщина не очень красивая, и вообще я былъ того мннія, что она рукою же заставила Джо Гарджери жениться на ней. Джо былъ блокурый, съ свтлыми локонами, окаймлявшими его гладкое лицо, и голубыми глазами, до того блдными, что казалось, будто зрачки ихъ почти совсмъ сливались съ блками. Это былъ кроткій, добродушный, сговорчивый малый, Геркулесъ по сил, а также и по слабости.

У моей сестры, мистриссъ Джо, были черные глаза и волосы и такой багровой цвтъ лица, что я думалъ иногда, не моется ли она теркою вмсто мыла. Она была высока и костлява, и всегда носила толстый фартукъ, который застегивался сзади на двухъ петляхъ, а спереди представлялъ непроницаемый нагрудникъ, весь утыканный булавками и иголками. Она безпрестанно хвалилась, и упрекала Джо тмъ, что она не скидывала съ себя этого передника, хотя право я не вижу причины, зачмъ ей было носить его, или отчего ей было не смякать его каждый день.

Кузница Джо примыкала къ нашему дому, это былъ деревянный домикъ, какъ большая часть строеній въ нашей деревн, въ то время, когда я прибжалъ домой съ кладбища, кузница была заперта и Джо сидлъ одинъ въ кухн. Мы были съ Джо два страдальца и были откровенны между собою, какъ только я приподнялъ задвижку двери и взглянулъ на него, онъ сидлъ противъ въ углу, у камина, и сообщилъ мн сейчасъ же по секрету:

— Мистриссъ Джо уже разъ двнадцать выходила посмотрть, гд ты, Пипъ. Теперь она вышла уже въ тринадцатый разъ.

— Неужели?

— Да, такъ, сказалъ Джо, — и что еще хуже, она взяла съ собою щупъ.

При этомъ горестномъ извстіи, я принялся вертть единственную пуговочку, остававшуюся на моей жилетк, и пискливо посматривалъ на огонь. Щупомъ называлась камышина, заканчивавшаяся навощеннымъ хлыстикомъ, и которая была совершенно выполирована отъ частаго соприкосновенія съ моимъ бднымъ тломъ.

— Она было присла, сказалъ Джо, — потомъ опять встала, расптушившись, и принялась искать щупъ и вытащила его. Вотъ что, сказалъ Джо, медленно расчищая огонь кочергою между нижними полосками ршетки камина и посматривая на него:— она расптушилась, Пипъ.

— Давно ушла она, Джо? Я всегда на него смотрлъ, какъ на взрослаго ребенка, и считалъ его себ равнымъ.

— Да, сказалъ Джо, посматривая на стнные часы, — пожалуй, она расптушилась минутъ пять тому назадъ, Пипъ. Вотъ она идетъ! Убирайся’ка за дверь, дружище, да подсунь за спину полотенце.

Я послдовалъ его совту. Моя сестра, мистриссъ Джо, откинула дверь настежь, и видя, что она не подается дале, сейчасъ же угадала причину и принялась изслдывать ее щупомъ, она кончила, бросивъ мною въ Джо, который радъ былъ случаю спасти меня, засадилъ меня къ камину и загородилъ своею огромною ногой.

— Гд ты пропадалъ, мартышка этакая? сказала мистриссъ Джо, топая ногою.— Скажи мн, сейчасъ же, гд ты былъ, я тутъ вся измучилась отъ страха, говори же, или я тебя вытащу оттуда изъ угла, будь васъ тамъ пятьдесятъ Пиповъ а пятьсотъ Гарджери.

— Я только зашелъ на кладбище, проговорилъ я съ моей табуретки, плача и потираясь.

— На кладбище! повторила моя сестра.— Не будь меня, давно бы ты попалъ на кладбище. Кто выкормилъ тебя рукою?

— Вы! сказалъ я.

— А зачмъ я это сдлала, хотла бы я знать? воскликнула моя сестра.

Я прохныкалъ.

— Я не знаю.

— Я не знаю! сказала моя сестра.— Я только знаю, что въ другой разъ уже этого я не сдлаю! По правд могу сказать, я этого оартука не спускала съ себя, съ тхъ поръ, какъ ты родился. Счастье небольшое выйдти замужъ за кузнеца, да еще Гарджери, и не бывши теб матерью.

Мысли мои отдлились отъ этой рчи, когда я смотрлъ въ глубокой печали на огонь: раскаленные уголья приводили мн на память бглаго въ болот съ желзомъ на ног, таинственнаго молодаго человка или мальца, пилу, пищу и мое страшное обязательство обокрасть этотъ домъ, пріютившій меня.

— А! сказала мистриссъ Джо, кладя щупъ на мсто.— На кладбище, право! оба вы могли бы это сказать.— Одинъ изъ насъ, замчу мимоходомъ, и не думалъ говорить про кладбище.— Въ одинъ изъ этихъ дней, вы отправите меня на кладбище, славная вы останетесь парочка безъ меня.

Она принялась приготовлять чай. Джо посмотрлъ на меня, какъ будто онъ въ ум складывалъ себя самого и разчитывалъ, какая пара выйдетъ изъ насъ при указанномъ несчастномъ событіи, посл этого онъ продолжалъ сидть, ощупывая свои свтлые волосы и бакенбарды и слдуя за мистриссъ Джо своими голубыми глазами, какъ онъ обыкновенно длалъ, во время бури.

У моей сестры была всегда одна манера рзать для насъ хлбъ съ масломъ, и манера эта никогда не неизмнялась. Сначала она крпко прижимала хлбъ лвою рукой къ своему нагруднику, откуда въ него попадала подчасъ иголка или булавка, переходившая потомъ въ наши рты. Дале она захватывала ножомъ масло (не слишкомъ щедро) и размазывала его по хлбу, какъ пластырь, дйствуя ножомъ съ обихъ сторонъ, съ необыкновенною ловкостью и аккуратно подчищая и кругомъ корки. Потомъ она окончательно обтирала ножъ по краю этого пластыря и тогда уже отпиливала толстый ломоть во всю ширину хлба, который въ заключеніе разскала пополамъ: одна половина доставалась Джо, а другая мн.

Въ настоящемъ случа, хотя я былъ очень голоденъ, но не смлъ сть моего куска. Я чувствовалъ, что я долженъ имть въ запас что-нибудь для моего страшнаго незнакомца и его союзника, еще страшнйшаго молодаго человка. Я зналъ, мистриссъ Джо была скопидомка въ своемъ хозяйств, и мои поиски могли ничего не открыть въ кладовой. Поэтому я решился припрятать въ штанину мой ломоть хлба съ масломъю.

Это требовало отъ меня однакоже, я находилъ, страшной ршительности, мн это было такъ же тяжело сдлать, какъ будто я ршался спрыгнуть съ верхушки высокаго дома или нырнуть въ самую глубину морскую. И ничего не подозрвавшій Джо еще боле затруднялъ мое положеніе. Связанные между собою узами страданія и пріязни, мы обыкновенно каждый вечеръ сравнивали наши ломти, посл каждаго откуса молча выставляя ихъ на удивленіе другъ друга и для поощренія дальнйшимъ усиліямъ. Сегодняшній вечеръ Джо нсколько разъ приглашалъ меня приступить къ нашему обычному дружескому состязанію, выставляя свой быстро уменьшавшійся ломоть, и каждый разъ онъ видлъ меня съ моею желтою кружкой чая на одномъ колн и нетронутымъ кускомъ хлба съ масломъ на другомъ. Наконецъ я съ отчаяніемъ размыслилъ, что задуманное мною дло должно быть исполнено, и что лучше всего будетъ исполнить его самымъ неправдоподобнымъ образомъ, согласно съ обстоятельствами. Я воспользовался минутою, когда Джо не глядлъ на меня, и спустилъ ломоть въ штанину.

Джо, очевидно, безпокоила потеря моего аппетита, и онъ задумчиво кусалъ свой ломоть, повидимому безъ всякаго смака. Онъ ворочалъ кусокъ въ своемъ рт доле обыкновеннаго, раздумывая надъ нимъ, и въ заключеніе проглотилъ его, какъ пилюлю. Онъ готовъ былъ уже снова приняться за ту же работу, какъ вдругъ его глаза остановились на мн, и онъ увидлъ, что мой хлбъ съ масломъ исчезъ.

Удивленіе Джо, остановившагося посередин своего дла и выпялившаго на меня глаза, было такъ замтно, что не могло не привлечь вниманія моей сестры.

— Что еще не такъ? сказала она отрывисто, ставя свою чашку.

— Послушай, ты знаешь, бормоталъ Джо, покачивая мн головой съ упрекомъ,— Пипъ, старый дружище! Вдь ты эдакъ себ вредъ сдлаешь, онъ эдакъ застрянетъ гд-нибудь. Ты не могъ прожевать его, Пипъ.

— Что еще? повторила моя сестра рзче прежняго.

— Прокашляй хоть немножко, Пипъ, если можешь, совтую теб, сказалъ Джо, въ совершенномъ изумленіи.— Здоровье прежде всего.

Моя сестра пришла въ совершенное отчаяніе, накинулась на Джо, схватила его за бакенбарды и принялась дубасить его голову и спину, а между тмъ, я сидлъ въ углу, виновно на него поглядывая.

— Теперь можетъ-быть ты разкажешь мн, что у васъ тамъ такое, сказала сестра, едва переводившая духъ.— Толстый боровъ, чего выпялилъ свои буркалы?

Джо посмотрлъ на нее съ совершенною безпомощностью, потомъ укусилъ ломоть и взглянулъ снова на меня.

— Ты знаешь, Пипъ, сказалъ Джо, торжественно заложивъ послдній кусокъ за щеку и говоря мн тихимъ голосомъ, какъ будто мы были только вдвоемъ:— мы съ тобою завсегда были друзьями, я никогда не сталъ бы на тебя жаловаться. Но вдь это такой,— онъ подвинулъ стулъ и посмотрлъ кругомъ на полъ и потомъ на меня,— такой необыкновенный глотокъ это!

— Проглотилъ свой хлбъ, а? закричала моя сестра.

— Ты знаешь, старый дружище, сказалъ Джо, посматривая то на меня, то на мистриссъ Джо, и держа все еще кусокъ за щекою.— Я самъ часто глоталъ, когда былъ твоихъ лтъ, и былъ мастеръ на это мальчишкой, но такого глотка, какъ твой, я еще не видалъ, Пипъ, только по Божіей милости ты не умеръ отъ него.

Сестра моя набросилась теперь на меня и вытащила за волосы, произнося страшныя слова:

— Ступай сюда, я теб дамъ лкарства.

Какой-то скотина докторъ рекомендовалъ въ то время дегтярную воду, какъ отличное лкарство противъ всхъ болзней, и мистриссъ Джо всегда держала ее въ запас въ шкапу, вполн вря, что ея сила соотвтствовала ея отвратительному вкусу. Подчасъ, я помню, мн задавали такой пріемъ этого элексира, что отъ меня воняло какъ отъ вновь-осмоленнаго забора. Въ этотъ вечеръ важность моего припадка требовала пріема цлой полбутылки этой микстуры, которую мистриссъ Джо вылила мн въ глотку, защемивъ мою голову подъ рукою. Джо отдлался однимъ стаканомъ, который она заставила его проглотить, къ величайшему его неудовольствію, пока онъ жевалъ и раздумывалъ передъ огнемъ, подъ тмъ предлогомъ, что будто его тошнило. Судя по себ, я могъ бы утвердительно сказать, что его стошнило посл, если онъ прежде ничего не чувствовалъ.

Совсть страшная вещь, когда она обвиняетъ взрослаго ли человка, или мальчика, но когда съ этою невидимою тягостью дйствуетъ за одно другая тягость, запрятанная въ кафтан, то (я могу засвидтельствовать) это невыносимая кара,— преступное сознаніе, что я ршился обокрасть мистриссъ Джо,— мн и въ голову не приходило, что я обрадовалъ самого Джо, я никогда не считалъ ни одной вещи въ хозяйств его собственностью. Необходимость придерживать снаружи рукою мой ломоть хлба съ масломъ, сидя на мст или когда посылали меня за чмъ-нибудь въ кухню, ршительно сводила меня съ ума. Потомъ каждый разъ какъ подуетъ втеръ съ болота и огонь разгорится жарче въ камин, мн казалось, я слышалъ голосъ человка съ желзомъ на ног, который связалъ меня клятвой, и который кричалъ мн, что онъ не можетъ и не хочетъ голодать до утра, но что я долженъ накормить его сейчасъ же. По временамъ я думалъ: что если тотъ молодой человкъ, котораго онъ сдерживалъ съ такимъ трудомъ, чтобъ онъ не запустилъ въ меня своихъ рукъ, вдругъ уступитъ своему врожденному нетерпнію или ошибется временемъ и, не дожидаясь утра, напустится на мое сердце и печенку! Если у кого-нибудь когда-либо подымались волосы дыбомъ отъ страха, то уже конечно мои волосы стояли тогда торчмя, но можетъ-быть этого ни съ кмъ никогда не случалось.

Это былъ канунъ Рождества, и мн приходилось мшать пуддингъ къ завтрашнему дню отъ семи до восьми часовъ. Я было попробовалъ длать это съ моимъ грузомъ въ штанин (а это снова напомнило мн человка съ желзомъ на ног), во отъ такого упражненія ломоть все норовилъ спуститься къ щиколк. По счастью, я усплъ ускользнуть и спряталъ эту дйствительную часть моей совсти на чердак, въ моей спальн.

— Слышите, сказалъ я, окончивъ мое мшанье и грясь теперь въ углу около камина, въ ожиданіи пока меня пошлютъ спать:— пушка выстрлила, Джо?

— А! сказалъ Джо:— значитъ, другой каторжникъ далъ тягу.

— Что это значитъ, Джо? сказалъ я.

Мистриссъ Джо, всегда принимавшая на себя обязанность объяснять, сказала съ сердцемъ:— Убжалъ, убжалъ,— передавая это толкованіе, какъ дегтярную воду.

Мистриссъ Джо сидла, наклонивъ голову надъ работой. Я вытянулъ мои губы и шепотомъ спросилъ Джо: ‘Что значитъ каторжникъ?’ Джо скривилъ свой ротъ и прошепталъ мн необыкновенно сложный отвтъ, изъ котораго до меня долетло только одно слово: ‘Пипъ’.

— Вчера бжалъ одинъ каторжникъ, сказалъ Джо вслухъ,— посл заревой пушки. Тогда тоже стрляли сигналъ. Теперь стрляютъ о другомъ.

— Кто это стрляетъ? сказалъ я.

— Пропади этотъ мальчишка! ввернула свое слово моя сестра, грозно смотря на меня изъ-за работы: — что за допрощикъ такой! Не спрашивай, такъ теб не солгутъ.

Я подумалъ, что она не слишкомъ вжливо относилась и о себ, намекая, что она будетъ мн лгать, еслибъ я сдлалъ ей вопросъ. Но она была вжлива только при гостяхъ.

Въ эту минуту Джо еще усилилъ мое любопытство, стараясь какъ можно шире разинуть свой ротъ и придать ему форму слова, которое мн казалось ‘скотъ’. Естественно, я указалъ на мистриссъ Джо и прибавилъ движеніемъ рта: ‘она’. Но Джо и слышать этого не хотлъ, а только развалъ свой ротъ все шире и шире, повторяя, повидимому, необыкновенно сильное слово. Но я ничего не могъ понять.

— Мистриссъ Джо, сказалъ я, хватаясь за послднее средство.— Мн бы хотлось знать, если вы только не разсердитесь, откуда это стрляютъ?

— Господь благослови этого мальчика! воскликнула моя! сестра такимъ тономъ, какъ будто она думала вовсе не то и! скоре совершенно противное.— Съ плашкота.

— О, о! сказалъ я, глядя на Джо.

Джо прокашлянулъ съ упрекомъ, какъ бы желая этимъ сказать:— вдь я это и говорилъ теб.

— А позвольте спросить, что такое плашкотъ? сказалъ я.

— Вотъ какой этотъ мальчикъ! воскликнула моя сестра, указывая на меня иголкой и грозно покачивая головой: — отвть ему на одинъ вопросъ, онъ забросаетъ тебя дюжиной. Это тюремный корабль, тамъ за болотомъ.

— Кого же это и зачмъ сажаютъ въ тюремный корабль? сказалъ я, вообще не обращаясь ни къ кому особенно, съ видомъ совершеннаго отчаянія.

Это было уже слишкомъ для мистриссъ Джо, которая немедленно поднялась съ своего мста.

— Вотъ что я скажу теб, мой милый, объявила она мн.— Я выкормила тебя рукою не для того, чтобы ты до смерти мучилъ людей. Людей сажаютъ на плашкотъ за то, что они убиваютъ, грабятъ и длаютъ всякаго рода злодйства, и начинаютъ они обыкновенно съ разспросовъ. Теперь убирайся спать!

Мн не давали никогда свчки, и я отправился наверхъ въ потемкахъ, голова моя звенла отъ наперстка мистриссъ Джо, которая по ней отбивала имъ трель, какъ на тамбурин, пристукивая при каждомъ слов. Я съ ужасомъ сознавалъ, что и былъ на дорог къ плашкоту, я началъ съ разспросовъ, теперь готовился обокрасть мистриссъ Джо.

Съ тхъ поръ, а это было очень давно, я часто думалъ,— не многіе знаютъ, какая скрытность развивается въ ребенк, когда онъ находится подъ вліяніемъ страха, какъ бы неоснователенъ ни былъ этотъ страхъ. Я до смерти боялся молодаго человка, который зарился на мое сердце и печенку. Я смертельно боялся моего стараго собесдника съ ногой, закованною въ желзо, я смертельно боялся самого себя, посл страшнаго даннаго мною общанія, я не имлъ никакой надежды избавиться отъ него съ помощію моей сестры, которая на каждомъ шагу меня отталкивала, мн страшно было даже подумать, чего бъ я не сдлалъ, по первому требованію, въ состояніи этой скрытности, подъ вліяніемъ страха.

Если я засыпалъ въ эту ночь, то мн мерещилось будто сильный весенній приливъ несъ меня по рк къ плашкоту, привидніе пирата кричало мн въ рупоръ, когда я плылъ мимо вислицы, чтобъ я лучше выходилъ на берегъ и разомъ поднялся на вислицу. Я боялся спать, я зналъ, что на разсвт предстояло мн обокрасть кладовую. Ночью сдлать это было невозможно, спичекъ въ то время не знали, я долженъ былъ высчь огонь кремнемъ и огнивомъ, и нашумлъ бы не мене самого пирата, гремвшаго своими цпями.

Какъ только черный бархатный покровъ, заслонявшій снаружи мое маленькое окошечко, началъ срть, я поднялся съ постели и сошелъ внизъ, каждая доска, каждая трещина подъ моими ногами кричала мн вслдъ: ‘держи вора! вставайте, мистриссъ Джо!’

Въ кладовой, которая ради праздника была снабжена изобильне обыкновеннаго, меня до смерти перепугалъ заяцъ, повшенный за заднія лапы, который, мн показалось, будто подмигивалъ мн. Я не имлъ времени ни поврять себя, ни выбирать, не имлъ! времени ни на что, у меня было его слишкомъ мало. Я укралъ хлба, нсколько корокъ сыру, полъ-банки сладкой начинки для пуддинга, которую я завязалъ вмст съ моимъ вчерашнимъ ломтемъ въ носовой платокъ, отлилъ водки изъ каменной бутыли въ стеклянный пузырекъ и долилъ ее изъ кружки, стоявшей въ кухн, потомъ я взялъ еще кость, едва покрытую мясомъ, и красивый, круглый пирогъ съ свининой. Я ушелъ было безъ пирога, но любопытство привлекло меня взобраться на полку, взглянуть что было тамъ такъ тщательно спрятано въ углу подъ глинянымъ блюдомъ, я увидлъ, что это былъ пирогъ, и похитилъ его въ надежд, что его не скоро хватятся.

Кухня сообщалась черезъ дверь съ кузницей, я отперъ эту дверь и досталъ напилокъ между инструментами Джо, потомъ я заперъ ее засовомъ, отперъ дверь, въ которую я вчера пришелъ домой, затворилъ ее и побжалъ къ туманному болоту.

III.

Утро было холодное и сырое: сырость застилала снаружи мое маленькое окошечко, какъ-будто кикимора проплакалъ тутъ всю ночь и утирался имъ вмсто носоваго платка. Сырость лежала толстою паутиной на обнаженныхъ изгородяхъ и скудной трав, перекладывалась бахромой съ втки на втку, вилась между былинками. Каждая перекладина, каждая калитка, была пропитана сыростью, и надъ болотомъ вислъ также тяжелый туманъ, такъ что я не видлъ встоваго столба, указывавшаго дорогу въ нашу деревню, я почти на него наткнулся, и онъ показался мн тогда мокрымъ привидніемъ, обрекавшимъ меня на плашкотъ.

Туманъ былъ еще гуще, когда я вошелъ въ самое болото, мн представлялось, будто вс предметы бжали на меня. Эте было очень непріятное чувство для нечистой совсти. Плотины, насыпи, шлюзы, кидались на меня сквозь туманъ, крича: ‘мальчикъ съ чужимъ пирогомъ, держи его!’ Скотина бросалась на меня, пяля глаза и обдавая паромъ изъ ноздрей, и мычала: ‘У-у-у, воришка!’ Одинъ черный быкъ, съ блою полосой на ше, на подобіе благо галстука, поражавшій мою возмущенную совсть своею пасторское наружностью, уставилъ въ меня такъ свои глаза и поворачивалъ свое тупое рыло такъ укоризненно, что я прохныкалъ ему, обходя вокругъ: ‘право, сэръ, я принужденъ былъ это сдлать! Я взялъ это не для себя!’ Онъ опустилъ на это голову, обдалъ меня цлымъ облакомъ пара изъ своихъ ноздрей и исчезъ, лягая задними ногами и вертя хвостомъ.

Все это время я пробирался къ рк, но хотя я шелъ очень скоро, я не могъ согрть моихъ ногъ, казалось, холодъ былъ привинченъ къ нимъ, какъ желзо къ ног человка, которому я бжалъ на встрчу. Я хорошо зналъ мою дорогу на батареи, я былъ тамъ съ Джо, въ воскресенье, и Джо говорилъ мн, посадивъ меня на старую пушку, что мы тамъ будемъ славно потшаться, когда я совсмъ поступлю къ нему въ ученье. Среди тумана однакоже я увидлъ наконецъ, что зашелъ слишкомъ далеко, и мн приходилось вернуться назадъ вдоль рки, по спуску, усыпанному щебнемъ и уставленному шестами, обозначавшими предлы пролива. Пробираясь тутъ какъ можно скоре, я перепрыгнулъ черезъ канаву, которая, я зналъ, была возл старой батареи, и вскарабкался уже на насыпь, находившуюся за канавой, какъ вдругъ я увидть человка, сидвшаго передо мной. Онъ сидлъ спиной ко мн сложа руки, и кивалъ головой во сн.

Я подумалъ, ему будетъ пріятне, если я вдругъ подойду къ нему, неожиданно, съ завтракомъ, и вотъ я тихонько подкрался и коснулся его плеча. Онъ вдругъ вскочилъ. Но это былъ не тотъ самый человкъ, это былъ другой!

Онъ былъ однакоже одтъ также въ сромъ, съ тяжелымъ желзомъ на ног, онъ также хромалъ, дрожалъ отъ холода, короче, всмъ былъ похожъ на моего незнакомца, кром лица, и носилъ плоскую, широкополую пуховую шляпу. Все это я усплъ окинуть взглядомъ въ одну минуту, потому что онъ оставался передо мною не доле минуты, онъ выругалъ меня, замахнулся было кулакомъ, но это былъ слабый ударъ, до меня не дошедшій, отъ котораго онъ оступился и почти упалъ,— и потомъ онъ исчезъ въ туман, еще оступившись нсколько разъ.

‘Это должно-быть тотъ молодой человкъ’, подумалъ я, чувствуя, какъ екнуло мое сердце, когда я призналъ его. Я полагаю, я почувствовалъ бы также боль въ печени, еслибъ я только зналъ, гд она находилась у меня.

Вскор посл этого я достигъ батареи и нашелъ тамъ моего настоящаго незнакомца. Онъ ковылялъ взадъ и впередъ, по прежнему охвативъ себя руками, какъ будто въ этомъ прошла у него цлая ночь, и поджидая меня. Наврное ему было страшно холодно. Я ожидалъ, вотъ такъ онъ и упадетъ передо мной и умретъ отъ холода. По глазамъ его было видно, что его мучитъ также страшный голодъ. Когда я подалъ ему пилу, мн пришло въ голову, не попробуетъ ли онъ ее състь, если не замтитъ моего узелка. Этотъ разъ онъ не перевернулъ меня вверхъ ногами, чтобъ очистить мои карманы, но выждалъ пока я развязалъ узелокъ и вынулъ что у меня было въ карманахъ.

— Что это въ бутылк, мальчикъ? сказалъ онъ.

— Водка, отвчалъ я.

Онъ уже набивалъ себ ротъ сладкою начинкой, необыкновенно куріознымъ образомъ, какъ будто онъ ея не лъ, а только второпяхъ пряталъ ее, но онъ оставилъ ее, чтобы выпить водки. Все это время онъ дрожалъ такъ сильно, что едва не откусилъ шейки у пузырька.

— Я полагаю, у васъ лихорадка, сказалъ я.

— Да, я того же мннія, мальчикъ, отвчалъ онъ.

— Здсь скверно, сказалъ я ему.— Вы лежали на болот, а отъ него такъ и несетъ лихорадкой, да еще ревматизмомъ.

— Я справлюсь съ завтракомъ, прежде чмъ смерть справится со мной, отвчалъ онъ.— Я его все-таки съмъ, хотя бы мн пришлось сейчасъ же потомъ висть на вислиц, я справлюсь и съ ознобомъ также, держу съ тобой пари.

Онъ уписывалъ разомъ сладкую начинку, мясо, хлбъ, сыръ, пирогъ съ свининой, недоврчиво посматривая на туманъ, окружавшій насъ, и останавливаясь по временамъ, даже останавливая движеніе своихъ челюстей, чтобы прислушиваться при каждомъ звук, дйствительномъ или воображаемомъ, при каждомъ плеск рки или дыханьи скотины, пасшейся на болот, онъ вздрагивалъ, и вдругъ обратился ко мн съ вопросомъ:

— Да ты не надуваешь меня, бсенокъ? Никого ты не привелъ съ собой?

— Нтъ, сэръ! никого!

— И никому не веллъ за собой слдовать?

— Нтъ!

— Ну, сказалъ онъ,— я врю теб. Вправду, злой былъ бы ты псенокъ, еслибы въ твои лта ты сталъ помогать травить жалкую тварь, почти до смерти загнанную.

Что-то зазвенло у него въ горл, какъ-будто тамъ у него былъ часовый ходъ, сейчасъ готовый пробить. И онъ махнулъ оборваннымъ рукавомъ по своимъ глазамъ.

Сочувствуя его несчастіямъ и посматривая какъ уписывалъ онъ пирогъ, я собрался съ духомъ, чтобы сказать ему:

— Я очень радъ, что пирогъ пришелся вамъ по вкусу.

— Ты говорилъ?

— Я сказалъ, что я очень радъ, что пирогъ пришелся вамъ по вкусу.

— Благодарю тебя, мой мальчикъ, очень пришелся.

Часто я бывало наблюдалъ, какъ ла наша большая собака, теперь я замтилъ ршительное сходство между собакой и этимъ человкомъ. Онъ совершенно какъ собака рвалъ пищу зубами и съ необыкновенною поспшностью проглатывалъ каждый кусокъ, посматривая искоса, какъ будто онъ ожидалъ опасности со всхъ сторонъ, что вотъ кто-нибудь придетъ и унесетъ его пирогъ. Я думалъ, его мысли были слишкомъ разстроены, что онъ не могъ спокойно наслаждаться пищею идя раздлить ее съ кмъ-нибудь, не оскаля зубы на непрошеннаго гостя! Во всхъ этихъ мелочахъ, онъ былъ очень похожъ на собаку.

— Я боюсь, вы ему ничего не оставите, сказалъ я кротко, посл нкотораго молчанія, удерживаясь до сихъ поръ одною вжливостью отъ такого намека.— Достать боле невозможно.

— Оставить ему? Кому ему? сказалъ мой пріятель, переставъ на минуту глодать корцу пирога.

— Молодому человку, о которомъ вы говорили, который былъ у васъ.

— А! отвтилъ онъ, съ грубою усмшкой.— Ему. Да, да! Онъ не хочетъ сть.

— А я такъ видлъ по лицу его, будто ему хотлось, сказалъ я.

Человкъ пересталъ сть и посматривалъ на меня подозрительно и съ изумленіемъ.

— Видлъ, когда?

— Вотъ теперь, сейчасъ.

— Гд?

— Тамъ, сказалъ я, указывая, — тамъ я нашелъ его, онъ спалъ, я думалъ, что это были вы.

Онъ схватилъ меня за шиворотъ и до того вперилъ свои глаза, что я подумалъ, не пришла ли ему опять мысль перерзать мн глотку.

— Знаете, одтъ совершенно какъ вы, только въ шляп, объяснялъ я дрожа,— и — и,— я желалъ ему сказать это какъ можно поделикатне, — и ему также нужна пила. Не слышали вы разв, какъ изъ пушки вчера вечеромъ стрляли?

— Такъ стрляли! сказалъ онъ про себя.

— Удивляюсь, какъ вы этого не знали наврное, отвчалъ я,— мы слышали выстрлъ дома, а это дале, и потомъ мы сидли запершись.

— Видишь, сказалъ онъ,— когда человкъ одинъ на этомъ болот, да еще съ пустымъ желудкомъ и не твердою головой, погибаетъ отъ холода и голода, ему только слышатся выстрлы да голоса, да мерещатся солдаты, въ красныхъ мундирахъ съ факелами. Ему слышится, какъ вызываютъ его нумеръ, какъ окликаютъ его самого, онъ слышитъ стукъ ружей, слышитъ команду: готовься! подходи! накрывай! и вотъ они наложили на него руки, и все кончено! Вчера ночью мн представилась не одна партія сыщиковъ, приходившихъ сюда строемъ, чортъ побери ихъ маршировку!— мн мерещились цлыя сотни ихъ. А что до выстрловъ, такъ мн казалось туманъ еще дрожалъ отъ нихъ, когда уже былъ блый день, Но этотъ человкъ — онъ проговорилъ эту рчь, какъ-будто онъ забылъ, что я находился тутъ — замтилъ ты въ немъ что-нибудь?

— Лицо его было разбито, сказалъ я, припоминая обстоятельство, въ которомъ я самъ былъ не совершенно увренъ.

— Не здсь ли? воскликнулъ человкъ, безжалостно ударивъ себя ладонью по лвой щек.

— Да, здсь.

— Гд онъ?

Онъ запряталъ себ за пазуху оставшуюся у него пищу.

— Покажи мн, куда онъ ушелъ. Я затравлю его какъ гончая собака. Будь проклято это желзо на моей ног! Давай мн напилокъ, мальчикъ.

Я показалъ въ какомъ направленіи скрылся другой человкъ въ туман, и онъ посмотрлъ туда съ минуту. Но вотъ онъ бросился на сырую траву и принялся, какъ сумашедшій, пилить желзо на ног, не обращая вниманія ни на меня, ни на натертую, окровавленную ногу, какъ будто въ ней было чувства не боле чмъ въ самой пил. Я опять былъ страшно перепуганъ, видя до какого раздраженія онъ довелъ себя. Я сказалъ ему, что мн пора идти, но онъ не обращалъ на это вниманія, и я подумалъ, что лучше всего для меня — дать теперь тягу. Въ послдній разъ я видлъ его, какъ онъ стоялъ, наклоня голову надъ колномъ и усердно работалъ надъ колодкой, проклиналъ ее и свою ногу. Я остановился еще, чтобы послушать сквозь туманъ, и пила, я слышалъ въ послдній разъ, продолжала визжать.

IV.

Я былъ увренъ, что найду въ нашей кухн полицейскаго, дожидавшагося меня, чтобъ арестовать. Но полицейскаго не было, и даже покража не была еще пока замчена. Мистриссъ Джо была страшно занята чисткою дома и приготовленіями къ наступившему празднику. Джо выслали на крыльцо, чтобъ онъ не попадалъ въ сорный ящикъ, который онъ обыкновенно въ заключеніе опрокидывалъ, пока сестра моя усердно чистила столы.

— А куда нелегкая тебя носила? услышалъ я отъ мистриссъ Джо, вмсто рождественскаго привтствія, когда мы съ моею совстью показались въ кухню.

Я сказалъ, что уходилъ послушать коляду.

— Ну, это еще хорошо, замтила мистриссъ Джо,— а то могло случиться что и хуже.

Совершенная правда, подумалъ я.

— Можетъ-быть, не будь я только женою простаго кузнеца, которая фартука съ себя не спускаетъ, я бы также послушала коляду, сказала мистриссъ Джо.— Люблю сама коляду, вотъ поэтому-то видно никогда и не удается мн ее послушать.

Джо ршился войдти за мной въ кухню, когда ящикъ съ соромъ исчезъ, и съ примирительнымъ видомъ провелъ рукой по носу, встртя суровый взглядъ мистриссъ Джо. Когда она свела съ него глаза, онъ тайкомъ скрестилъ два пальца и показалъ мн ихъ въ знакъ, что мистриссъ Джо находилась въ худомъ расположеніи духа. Это было ея нормальное состояніе, и часто, по этому случаю, пальцы у насъ съ Джо оставались скрещенными въ продолженіи цлыхъ недль, какъ ноги надгробныхъ статуй крестоносцевъ.

Въ этотъ день у насъ готовился великолпный обдъ, состоявшій изъ варенаго окорока ветчины, зеленой капусты и пары жареныхъ курицъ, великолпный пирогъ съ сладкою начинкой былъ испеченъ еще вчера (поэтому не хватились сладкой начинки, которую я унесъ), и пуддингъ уже стоялъ на огн, несмотря на эти приготовленія, нашъ завтракъ былъ обрзанъ очень не церемонно.

— Вотъ еще, стану я, говорила мистриссъ Джо,— церемониться съ вами, чтобы вы набивали себ брюхо, и мыть посл васъ, у меня и безъ того дла по горло.

Итакъ намъ дали наши ломти, какъ будто мы были войско, двигающееся Форсированнымъ маршемъ, и мы запивали ихъ глотками молока съ водой, изъ кружки, поставленной для насъ на кухонный столъ. Между тмъ мистриссъ Джо повсила къ окошку чистыя занавски, прибила гвоздочками новую оборку къ камину и отворила дверь въ парадную гостиную, которая оставалась закрытою и не топленною цлую зиму, такъ что холодъ серебристыхъ ея обоевъ сообщался четыремъ блымъ фарфоровымъ пуделямъ, симметрично разставленнымъ на камин и державшимъ въ своихъ черныхъ мордахъ корзинки съ цвтами. Мистриссъ Джо была очень опрятная хозяйка, но у ней былъ удивительный талантъ длать самую чистоту еще непріятне грязи. Ея опрятность въ этомъ отношеніи была похожа на набожность нкоторыхъ людей, умющихъ сдлать непріятною самую религіозность.

Сестра моя, имя столько работы на рукахъ, послала насъ въ церковь вмсто себя. Джо въ своемъ рабочемъ костюм смотрлъ ловкимъ, бравымъ кузнецомъ, но въ своемъ праздничномъ плать онъ былъ боле похожъ на воронье пугало, принаряженное. Ни одна часть его костюма не приходилась по немъ, казалось, не принадлежала ему, и каждая жала его.

Что касалось до меня, то, я полагаю, моя сестра имла неопредленное сознаніе, будто я былъ важный преступникъ котораго полицейскій акушеръ принялъ и при самомъ рожденіи передалъ ей, чтобъ она поступила со мною, согласно съ мрой оскорбленнаго мною величія закона. Со мной всегда обращались такъ, какъ будто я родился насильно, вопреки законамъ разума, религіи и морали, вопреки настоятельнымъ убжденіямъ моихъ лучшихъ друзей. Даже, когда мн заказывали новую пару платья, портному отдавали приказаніе, чтобъ онъ его сдлалъ какъ исправительное одяніе, и чтобъ оно ни подъ какимъ видомъ не позволяло мн свободно двигаться.

Мы съ Джо, поэтому, идя въ церковь, вроятно представляли изъ себя трогательное зрлище для сострадательныхъ душъ. Что я перестрадалъ дорогой, далеко не можетъ сравниться съ мученіями, которыя я испыталъ дома. Страхъ преслдовавшій меня каждый разъ, какъ мистриссъ Джо подходила близко къ кладовой или выходила изъ комнаты, только соотвтствовалъ угрызеніямъ совсти, меня мучившей, когда я думалъ о моемъ поступк. Удрученный тягостію моей преступной тайны, я раздумывалъ, была ли самая церковь достаточно могущественна, чтобы защитить меня отъ мстительности страшнаго молодого человка, еслибъ я объявилъ эту тайну внутри ея. Мн пришло въ голову, когда длалось оглашеніе, и священникъ прибавилъ: ‘вы обязаны теперь объявить’,— встать съ моего мста и пригласить его на объясненіе въ ризницу. Я почти увренъ, что я поразилъ бы нашу малую паству, и прибгъ бы даже къ этой крайней мр, будь сегодня обыкновенное воскресенье вмсто Рождества.

Мы ожидали къ обду мистера Вопсля, дьячка, и также мистера Гебля, колеснаго мастера, и мистриссъ Гебль и дядю Пембльчука (дядю Джо, но мистриссъ Джо присвоила его себ), это былъ богатый хлбный торговецъ, въ ближайшемъ город, имвшій свою собственную кабріолетку. Обдъ былъ назначенъ въ половин втораго. Когда мы съ Джо вернулись домой, столъ уже былъ накрытъ, мистриссъ Джо одта, обдъ готовъ, и парадная дверь отворена въ ожиданіи гостей, и все было необыкновенно какъ великолпно. О покраж пока еще не было и помину.

Обденное время наступило, не принося облегченія моимъ чувствамъ, и гости собрались. У мистера Вопсля, соединявшаго съ римскимъ профилемъ широкій лоснящійся лобъ, былъ глубокій басъ, которымъ онъ необыкновенно гордился. Да, его знакомые знали, поотпусти только ему поводья, такъ онъ загонялъ бы до смерти самого священника, онъ самъ говорилъ, еслибы только поприще церковное было открыто для всхъ, то онъ пожалуй не отчаивался бы занять на немъ замтное мсто. Но поприще церковное не было открыто, и онъ оставался, какъ я сказалъ, нашимъ дьячкомъ. Громовымъ голосомъ возглашалъ онъ аминь, и называя псаломъ, онъ всегда произносилъ весь первый стихъ, оглядывалъ кругомъ все собраніе, какъ бы говоря: ‘слышали вы своего друга наверху, обяжите меня вашимъ отвтомъ!’

Я отворялъ двери для гостей, какъ будто это было мое всегдашнее занятіе. Перваго я впустилъ мистера Вопсля, потомъ мистера и мистриссъ Гебль и наконецъ дядю Пембльчука. Замтьте, мн не позволяли подъ строгимъ наказаніемъ называть его дядей.

— Мистриссъ Джо, сказалъ дядя Пембльчукъ (это былъ огромный, неповоротливый человкъ среднихъ лтъ, съ одышкой, ротъ у него былъ широкій, какъ у рыбы, глаза тусклые навыкат, и волосы песочнаго цвта, стоявшіе торчмя, онъ выглядлъ словно подавился и только-что пришелъ въ себя),— Я принесъ вамъ подарокъ для праздника, я принесъ вамъ, сударыня, бутылку хереса, я принесъ вамъ, сударыня, бутылку портвейна.

Каждое Рождество онъ являлся, повторяя т же самыя слова и неся дв бутылки, какъ гири, и каждое Рождество также мистриссъ Джо давала ему тотъ же самый отвтъ, какъ и теперь.

— О, дя-дя Пем-бль-чукъ! Какъ вы добры!

Каждое Рождество тоже онъ возражалъ на это какъ и теперь:

— Это такъ слдуетъ вамъ. Ну, теперь, какъ вы пробавляетесь? каковъ ты золотникъ мди? разумлъ онъ меня.

Мы обдали обыкновенно, въ эти торжественные случаи, на кухн и приходили для десерта въ гостиную. Эта перемна совершенно соотвтствовала переодванью Джо изъ рабочаго въ праздничное платье. Моя сестра, при настоящемъ случа, была необыкновенно жива, и вообще она была гораздо любезне въ обществ мистриссъ Гебль нежели съ другими гостями. Я припоминаю себ, мистриссъ Гебль была низенькая, кудрявая, остроугольная барыня, въ плать небесно-голубаго цвта, она вчно молодилась, потому что она вышла замужъ за мистера Гебль,— я не знаю, какъ давно это случилось,— когда она была гораздо его моложе, я припоминаю, мистеръ Гебль былъ кряжистый, широкоплечій, сутуловатый человкъ, пожилыхъ лтъ, съ раскаряченными ногами, отъ котораго пахло сырыми опилками, я бывало видалъ цлыя мили перспективы промежь его ногъ, когда мн случалось встрчаться съ нимъ въ проселк.

Среди этого высшаго общества я чувствовалъ бы свое фальшивое положеніе, еслибы даже я и не обокралъ кладовой,— не потому что меня сдавили на самомъ углу стола, который своимъ острымъ концомъ впивался въ мою грудь, между тмъ какъ локоть Пембльчука прямо норовилъ мн въ глазъ, не потому что мн не позволяли говорить (я вовсе и не желалъ говорить), не потому что меня угощали чешуйчатыми кончиками куриныхъ ножекъ и неизвстными обрзками свинины, которыми всего мене могло бы хвастаться животное при своей жизни. Нтъ, на все на это я не обратилъ бы вниманія, если бы только меня оставили въ поко. Но они меня не оставляли. Какъ было потерять имъ случай сдлать меня предметомъ разговора и колоть меня? Я представлялъ совершенное подобіе молодаго быка на испанской арен, и больно терзали меня эти нравственныя бандерильесы.

Моя мука началась съ той самой минуты, какъ мы сли за обдъ. Мистеръ Вопсль прочелъ молитву съ театральною декламаціей, нсколько въ тон, какъ мн теперь кажется, гамлетовскаго привиднія и Ричарда III, и окончилъ приличнымъ придыханіемъ, которое совершенно преисполнило насъ благодарностью. Сестра моя посл этого обратила на меня свой взглядъ, и сказала тихимъ голосомъ, исполненнымъ упрека:

— Слышишь ты? Будь благодаренъ.

— Особенно, сказалъ мистеръ Пембльчукъ,— будь благодаренъ тмъ, кто выкормилъ тебя рукой.

Мистриссъ Гебль покачала головой, и посматривая на меня съ мрачнымъ предчувствіемъ, какъ будто изъ меня не выйдетъ добра, спросила:

— Отчего это молодые люди никогда не бываютъ благодарны?

Эта нравственная тайна повидимому озадачила всю компанію, пока мистеръ Гебль не поршилъ ея, говоря:

— Природа испорчена.

Каждый теперь пробормоталъ ‘справедливо!’ посматривая на меня особенно непріязненнымъ взглядомъ.

Положеніе и вліяніе Джо было еще слабе, если это возможно, когда у насъ бывали гости. Но онъ всегда выручалъ меня и утшалъ какъ могъ, даже и за столомъ, подливая мн соусу. Джо налилъ мн теперь съ чашку.

Позже мистриссъ Вопсль началъ критиковать сегодняшнюю проповдь съ особенною строгостью и объявилъ, по своему обыкновенію, что еслибы церковное поприще было открыто для всхъ, какую бы онъ проповдь сказалъ! Сообщивъ имъ главныя статьи своего воображаемаго произведенія, онъ замтилъ, что самый сюжетъ сегодняшняго поученія былъ неудачно выбранъ, и это тмъ мене извинительно, когда встрчается повсюду такая бездна сюжетовъ.

— Опять справедливо, сказалъ дядя Пембльчукъ.— Вы мтко попали, сэръ! Бездна сюжетовъ попадаются тому, кто уметъ посыпать имъ соли на хвостъ. Вотъ въ чемъ главное. Человку не нужно далеко ходить, чтобы найдти сюжетъ, если только у него солонка наготов. Посмотрите на эту свинину, прибавилъ мистеръ Пембльчукъ, посл нкотораго размышленія.— Вотъ вамъ сюжетъ! Что же вашъ сюжетъ лучше этой свинины?

— Справедливо сэръ. Великая мораль для молодежи, возразилъ мистеръ Вопсль,— и я напередъ зналъ, что онъ непремнно меня втащитъ сюда, прежде нежели онъ даже сказалъ это,— можетъ быть выведена изъ этого текста.

— Изволь у меня слушать, сказала мн сестра съ строгостью.

Джо подлилъ мн еще соуса.

— Свиньи, продолжалъ мистеръ Вопсль, густымъ басомъ, указывая вилкою на мои закраснвшіяся щеки, какъ будто онъ называлъ меня по имени:— свиньи были сообщниками блуднаго сына. Прожорство свиней приводится здсь, какъ примръ для молодежи. (А онъ еще такъ похваливалъ свинину за ея жиръ и сочность.) Что отвратительно въ свинь, еще отвратительне въ мальчик.

— Или въ двочк, подсказала мистриссъ Гебль.

— Конечно, въ двочк, мистриссъ Гебль, поддакнулъ мистеръ Вопсль, съ нкоторымъ раздраженіемъ,— но здсь нтъ двочки на лицо.

— Кром того, сказалъ мистеръ Пембльчукъ, вдругъ обратившись ко мн,— подумай, какъ ты долженъ быть за это благодаренъ. Еслибы ты родился пискуномъ…

— Онъ былъ пискунъ, какъ ни одинъ изъ дтей, сказала моя сестра съ особенною силой.

Джо подлилъ мн еще соуса.

— Можетъ-быть, но я разумю четвероногаго пискуна, сказалъ мистеръ Пембльчукъ. Еслибы ты родился имъ, гд бы ты былъ теперь?

— На стол, сказалъ мистеръ Вопсль, указывая на окорокъ.

— Я хитро это говорю, сэръ, возразилъ мистеръ Пембльчукъ, не любившій, чтобъ его прерывали.— Онъ не наслаждался бы теперь съ старшими и высшими, не изощрялъ бы своихъ способностей въ бесд съ ними, не жилъ бы въ роскоши. Конечно, нтъ. И какова была бы твоя судьба? прибавилъ онъ, опять обращаясь ко мн.— Тебя бы продали за нсколько шиллинговъ, смотря по рыночной цн, мясникъ Денстабль пришелъ бы за тобою, подхватилъ бы тебя подъ лвую руку, а правою досталъ бы перочинный ножикъ изъ своего жилетнаго кармана и выпустилъ бы изъ тебя кровь. Ужь онъ не сталъ бы выкармливать тебя рукою, нтъ, этого и не ожидай.

Джо предложилъ мн еще подливки, но я боялся и взять.

— Я думаю, у васъ было съ нимъ бездна хлопотъ, сударыня, сказала мистриссъ Гебль, сожаля мою сестру.

— Хлопотъ? повторила моя сестра:— хлопотъ? И потомъ начала страшный каталогъ всхъ болзней, въ которыхъ я оказался виновенъ, всхъ высокихъ предметовъ съ которыхъ я сваливался, всхъ низенькихъ предметовъ, о которые я спотыкался, всхъ ушибовъ, которыми я пугалъ ее, и сколько разъ желала она, чтобъ я слегъ въ могилу, но я упорно отказывался исполнить ея желанія!

Я полагаю, Римляне часто досаждали другъ другу своими носами. Можетъ-быть, вслдствіе этого они сдлались безпокойными людьми. Какъ бы то ни было, но римскій носъ мистера Вопсля страшно досаждалъ мн въ продолженіи этого перечета моихъ проступковъ, и у меня была большая охота схватить его за носъ и ущипнуть до слезъ. Но вс мои мученія пока были ничто въ сравненіи съ страшными ощущеніями, овладвшими мною, когда наконецъ было прервано молчаніе, наступившее посл разказа моей сестры, въ продолженіе котораго вс на меня глядли съ негодованіемъ и отвращеніемъ.

— Однакоже, сказалъ мистеръ Пембльчукъ, возвращаясь снова къ сюжету, отъ котораго они отдалились:— свинья вареная, разумется, также очень жирна, не правда ли?

— Хотите водочки, дядя? сказала моя сестра.

О небо, наконецъ мое время пришло. Онъ сейчасъ узнаетъ, что водка слаба, скажетъ это, и я пропалъ! Я крпко ухватился обими руками за ножку стола подъ скатертью и выжидалъ моей судьбы.

Сестра моя вышла за глинянымъ кувшиномъ, возвратилась съ нимъ и налила дяд Пембльчуку водки. Проклятый человкъ! онъ еще вздумалъ тшиться съ своею рюмкой, поднялъ ее вверхъ, посмотрлъ на нее на свтъ и поставилъ опять, продолжая мои мученія. Все это время мистриссъ Джо и ея мужъ очищали столъ для пирога и пуддинга.

Я не могъ свести глазъ съ дяди Пембльчука. Все продолжая держаться по прежнему руками и ногами за ножку стола, я наблюдалъ, какъ этотъ гнусный человкъ игралъ рюмкой, потомъ взялъ ее со стола, съ улыбкой откинулъ назадъ голову и выпилъ водку залпомъ. Минуту спустя, вся компанія была повергнута въ невыразимое изумленіе. Онъ выскочилъ изъ-за стола, завертлся въ страшномъ припадк кашля и бросился въ дверь, мы увидли потомъ въ окошко, какъ онъ сгибался въ три погибели, плевалъ и длалъ отвратительнйшія гримасы, словно сумашедшій.

Я держался крпко. Мистриссъ Джо и ея мужъ побжали за нимъ. Я не зналъ, какъ я это сдлалъ, но я не сомнвался, что какимъ-нибудь образомъ я его убилъ. Въ моемъ страшномъ положеніи, мн было отрадно, когда его привели назадъ, и, посматривая на цлую компанію, съ такимъ видомъ какъ будто ему было тошно, онъ опустился на стулъ и судорожно произнесъ многозначительное:

— Деготь!

Я долилъ бутылку изъ кружки съ дегтярною водой. Я двигалъ столомъ, какъ посредникъ духовъ нашего времени силой невидимыхъ рукъ.

— Деготь! вскричала моя сестра въ удивленіи.— Какъ попалъ сюда деготь?

Но дядя Пембльчукъ былъ всемогущъ въ нашей кухн, онъ не хотлъ слышать ни слова боле объ этомъ предмет, повелительно махнулъ рукой и потребовалъ джину. Сестра моя, уже начинавшая раздумывать, сейчасъ же отправилась за джиномъ, горячею водой, сахаромъ, лимонною коркой, и принялась смшивать эти снадобья. Я былъ спасенъ на время, по крайней мр. Я продолжалъ однако держаться за ножку стола, но теперь я сжималъ ее со всмъ жаромъ благодарности.

Я успокоился мало-по-малу и принялся за пуддингъ. Мистеръ Пембльчукъ также лъ пуддингъ. Вс ли пуддингъ. Обдъ кончился, и мистеръ Пембльчукъ просіялъ подъ отраднымъ вліяніемъ джина съ водой. Я уже начиналъ думать, что день пройдетъ для меня спокойно, какъ вдругъ сестра моя сказала Джо:

— Чистыя тарелки.

Я сію же минуту снова схватился за ножку стола, и она прижалась къ моей груди, какъ будто она была спутникомъ моего дтства, подругой моего сердца. Я предвидлъ что приближалось, и чувствовалъ, что на этотъ разъ я въ самомъ дл погибъ.

— Вы должны отвдать, сказала моя сестра, обращаясь къ гостямъ съ необыкновенною любезностью, — вы должны въ заключеніе отвдать подарка дяди Пембльчука!

Да, какъ бы не такъ!

— Я вамъ должна сказать, объявила моя сестра, подымаясь съ мста, — это пирогъ, это необыкновенно вкусный пирогъ съ свининой.

Компанія бормотала свои привтствія. Дядя Пембльчукъ, чувствуя, что онъ сдлалъ великую услугу своимъ ближнимъ, сказалъ съ удивительною живостью:

— Постараемся, мистриссъ Джо, пожалуйте намъ кусочикъ пирога.

Моя сестра вышла, чтобы достать его. Я слышалъ ея шаги, какъ приближалась она къ кладовой. Я видлъ, какъ мистеръ Пембльчукъ игралъ ножомъ. Я видлъ, какъ аппетитъ пробуждался въ римскихъ ноздряхъ мистера Вопсля. Я слышалъ замчаніе мистера Гебля, что ‘кусочекъ вкуснаго пирога ляжетъ поверхъ всякой ды и не сдлаетъ вреда.’ Я слышалъ, Джо говорилъ мн: ‘теб дадутъ кусочекъ, Пипъ’. Я не знаю положительно, заревлъ ли я въ самомъ дл отъ ужаса, или это было только мое воображеніе, но я чувствовалъ, что дале я не могъ вынести, и долженъ былъ бжать. Я выпустилъ ножку стола и бросился опрометью какъ отъ смерти.

Но я добжалъ не дале дверей, меня встртилъ здсь отрядъ солдатъ съ ружьями, и одинъ изъ нихъ, протягивая мн кандалы, говорилъ:

— Стой, равняйся, заходи!

V.

Появленіе солдатъ, застучавшихъ о нашъ порогъ прикладами своихъ заряженныхъ ружей, заставило всю нашу компанію подняться изъ-за стола въ смущеніи, мистриссъ Джо между тмъ вернулась въ кухню съ пустыми руками, и восклицая:

— Боже милостивый, кто это поддлъ мой пирогъ?

Сержантъ и я были въ кухн, когда вошла мистриссъ Джо. Въ эту трагическую минуту я усплъ собраться съ духомъ. Сержантъ оглядывалъ всю компанію, любезно протягивалъ правою рукой кандалы, опершись лвою рукой на мое плечо.

— Извините меня, госпожи и господа, сказалъ сержантъ,— но, какъ я замтилъ въ дверяхъ этому лихому малому (чего вовсе не было), я посланъ въ погоню по служб королевской, и мн нужно кузнеца.

— А позвольте узнать, зачмъ вамъ его нужно? возразила моя сестра съ сердцемъ, досадуя, что онъ понадобился имъ.

— Миссисъ, отвчалъ ловкій сержантъ,— еслибъ я говорилъ отъ себя, то я сказалъ бы вамъ: онъ мн нуженъ, ради чести и удовольствія знакомства съ его достойною супругой, ведя рчь отъ короля, я отвчу просто: у меня есть для него работа.

Эта любезность сержанта произвела пріятное впечатлніе, и даже мистеръ Пембльчукъ закричалъ вслухъ:

— Превосходно!

— Видите, кузнецъ, сказалъ сержантъ, открывшій между тмъ Джо,— у насъ случился казусъ, а я вижу, замокъ одной колодки испорченъ, да и связи дйствуютъ не совсмъ легко, а он требуются немедленно, будьте такъ добры, взгляните на нихъ.

Джо на нихъ взглянулъ и объявилъ, что для этой работы приведется развести огонь въ его горн, и она возьметъ часа два.

— Право? такъ принимайтесь же за нее разомъ, кузнецъ, сказалъ развязный сержантъ.— Это дло требуется для королевской службы. Но если мои люди могутъ помочь вамъ, то они къ вашимъ услугамъ.

Онъ позвалъ тутъ своихъ людей, которые столпились на кухн и поставили свои ружья въ углу. Потомъ расположились они, какъ обыкновенно длаютъ солдаты: кто вольно складывалъ руки, кто разминалъ колно или плечо, для отдыха, кто спускалъ портупею или сумку, кто наконецъ отворилъ дверь и неповоротливо плевалъ на дворъ, съ высоты своихъ галстуковъ.

Я видлъ все это, не сознавая въ ту пору того, что видлъ, потому что я оставался еще въ агоніи страха. Но замчая теперь, что колодки были подл меня, и что явившееся воинство отодвинуло пирогъ на задній планъ, я по немногу собралъ мои разсянныя мысли.

— Можете вы мн сказать, сколько теперь времени? спросилъ сержантъ, обращаясь къ мистеру Пембльчуку, какъ къ человку, сознававшему боле всхъ цну времени.

— Ровно половина третьяго.

— Это еще не худо, сказалъ сержантъ въ раздумь,— мы успемъ, если даже придется намъ пробыть здсь около двухъ часовъ. Какъ далеко отсюда до болота? Я полагаю, не боле мили?

— Ровно миля, сказала мистриссъ Джо.

— Хорошо. Мы начнемъ оцплять ихъ около сумерекъ. Мн приказано, сейчасъ передъ сумерками. Хорошо, успемъ.

— Каторжники, сержантъ? спросилъ мистеръ Вопсль положительнымъ тономъ.

— Да! отвчалъ сержантъ,— двое. Очень хорошо извстно, что они на болот до сихъ поръ, и они не рискнутъ выйти оттуда до сумерекъ. Видлъ кто-нибудь изъ васъ такого краснаго звря?

Вс, за исключеніемъ меня, сказали съ полною увренностью: нтъ. Никто не подумалъ обо мн.

— Ну, сказалъ сержантъ, — я полагаю, они попадутъ въ цпи прежде чмъ думаютъ. Теперь, кузнецъ, если вы готовы, его величество король ожидаетъ вашей службы.

Джо снялъ свой сюртукъ, жилетъ, галстукъ, надлъ кожаный фартукъ и отправился въ кузницу. Одинъ изъ солдатъ открылъ деревянную ставню, другой разложилъ огонь, третій принялся за мхи, остальные расположились около огня, который вскор запылалъ. Джо началъ ковать, и мы вс глядли на него.

Интересъ работы не только поглащалъ всеобщее вниманіе, но расположилъ мою сестру къ особенной щедрости. Она нацдила изъ боченка кувшинъ пива солдатамъ и предложила сержанту рюмку водки. Но мистеръ Пембльчукъ сказалъ ей рзко:

— Дайте ему вина, сударыня, я ручаюсь, по крайней мр, что въ немъ нтъ дегтя!

Сержантъ поблагодарилъ его и сказалъ, что онъ предпочитаетъ напитокъ безъ примси дегтя, и лучше выпьетъ вина, если это не сдлаетъ разницы. Когда ему подали его, онъ выпилъ залпомъ, за здоровье его величества, пожелавъ присутствующимъ счастливаго праздника, и зачмокалъ губами.

— Хорошо, сержантъ, э? сказалъ мистеръ Пембльчукъ.

— А я думаю, отвчалъ сержантъ:— что винцо-то должно-быть ваше.

Мистеръ Пембльчукъ засмялся такъ сдобно и сказалъ:

— Э, э? Почему же?

— Да потому, отвчалъ сержантъ, трепля его по плечу,— что вы человкъ, знающій въ вещахъ толкъ.

— Вы думаете? сказалъ мистеръ Пембльчукъ, съ прежнимъ смхомъ.— Выпейте же еще рюмку.

— Съ вами? извольте, чокнемся, сказалъ сержантъ.— Ну, край вашей рюмки къ ножк моей, край моей рюмки къ ножк вашей. Разъ ударьте, другой ударьте, лучшей музыки не надо!. Ваше здоровье! Тысячу лтъ вамъ жить да всегда быть такимъ же судьею въ вещахъ, какъ теперь!

Сержантъ снова осушилъ свою рюмку, и повидимому былъ совершенно готовъ для слдующей. Я замтилъ, мистеръ Пембльчукъ, въ порыв своего гостепріимства, забылъ, какъ кажется, что онъ]подарилъ вино, онъ взялъ бутылку у мистриссъ Джо и подчивалъ всхъ кругомъ съ необыкновеннымъ радушіемъ. Даже досталось и на мою долю. И онъ былъ такъ щедръ на вино, что даже потребовалъ вторую бутылку и подчивалъ изъ нея всхъ такъ же радушно, когда была осушена первая.

Смотря на нихъ, какъ они толпились и наслаждались-себ около кузнечнаго горна, я думалъ, что мой пріятель, бглый на болот, былъ удивительною приправой къ обду. Они и въ половину не были такъ веселы, пока новое развлеченіе, которое онъ доставлялъ имъ теперь, не оживило пиръ. И въ эти минуты, когда они вс ожидали съ восторгомъ, какъ поймаютъ мерзавцевъ, когда самые мхи, казалось, съ ревомъ требовали бглецовъ, пламя освщало ихъ, дымъ торопился по ихъ слдамъ, Джо отковывалъ ихъ молоткомъ, и мрачные тни по стнамъ грозили имъ всякій разъ, какъ подымалось пламя и красныя искры разсыпались, замирая,— въ эти минуты, говорю я, срый полдень, какъ представлялось моему дтскому сострадательному воображенію, сильне еще блднлъ за этихъ двухъ несчастныхъ.

Наконецъ Джо кончилъ свою работу, звонъ и ревъ прекратились. Джо надлъ свой сюртукъ и собрался съ духомъ, чтобы предложить идти вмст съ солдатами, посмотрть, чмъ кончится поискъ. Мистеръ Пембльчукъ и мистеръ Гебль отказались, предпочитая трубку и общество дамъ. Но мистер Вопсль сказалъ, что онъ послдуетъ за Джо, Джо это было очень пріятно, онъ хотлъ взять и меня, если мистриссъ Джо не будетъ противъ. Я увренъ, никогда не добились бы мы ея позволенія, еслибы не примшалось тутъ ея любопытство узнать подробно обо всемъ и также чмъ все это кончится. Она прибавила только въ вид условія:

— Если вы принесете мальчика съ разможженною головой отъ выстрла, такъ не ожидайте, чтобъ я починила ее.

Сержантъ вжливо простился съ дамами и разстался съ мистеромъ Пембльчукомъ, какъ съ старымъ товарищемъ, хотя сомнваюсь, чтобъ въ сухомятку онъ также совершенно оцнилъ вс достоинства этого джентльмена. Люди его взяли свои ружья и удалились. Мистеру Вопслю, Джо и мн было приказано, чтобы мы держались позади и ни слова не говорили, когда войдемъ въ болото. Выйдя на сырой воздухъ и твердо идя теперь къ нашей цли, я измннически шепнулъ Джо:

— Я надюсь, Джо, мы не найдемъ ихъ.

И Джо шепнулъ мн:

— Шиллингъ готовъ дать, если они утекли, Пипъ.

Къ намъ никто не присоединился изъ деревни, погода была холодная и суровая, дорога пустынная и скользкая, становилось темно, огни привтливо свтились въ домахъ, люди праздновали Рождество. Нсколько лицъ показались у освщенныхъ окошекъ и посмотрли вслдъ намъ, но никто не вышелъ. Мы прошли встовой столбъ и направились прямо къ кладбищу

Сержантъ далъ намъ знать рукой, чтобы мы остановились здсь на нсколько минутъ, тмъ временемъ двое или трое солдатъ разошлись между могилъ я осмотрли также паперть. Они вернулись, не открывъ ничего, и мы двинулись тогда въ болото, черезъ калитку кладбища. Здсь подулъ на насъ рзкій восточный втеръ, пошелъ дождь съ снгомъ, и Джо взялъ меня на спину.

Когда мы вступили въ эту безотрадную пустыню, гд, чего никто не подозрвалъ, я былъ восемь или девять часовъ тому назадъ и видлъ обоихъ бглецовъ, я подумалъ, въ первый разъ съ ужасомъ, что если мы попадемъ на нихъ, не будетъ ли подозрвать мой каторжникъ, что я привелъ сюда солдатъ? Онъ спрашивалъ меня, не лукавый ли я бсенокъ, и сказалъ, что я вправду буду злою собакой, если стану гоняться за нимъ за одно съ другими. Не подумаетъ ли онъ теперь, что я въ самомъ дл бсенокъ и собака, и въ самомъ дл предалъ его?

Теперь было нечего задавать себ подобные вопросы. Я сидлъ на спин Джо, Джо былъ подо мною, прыгая черезъ канавы, какъ ретивая охотничья лошадь, и подстрекая мистера Вопсля, чтобъ онъ не отставалъ отъ насъ и не падалъ на свой римскій носъ. Солдаты шли впереди насъ, растянувшись въ довольно-длинную цпь съ значительными промежутками. Мы шли по тому же направленію, которое я выбралъ-было сначала и отъ котораго я удалился въ туман. Туманъ еще не поднялся, а можетъ-быть и втеръ разогналъ его. При красномъ освщеніи заката, баканъ, вислица, батарея и противоположный берегъ были совершенно видны, хотя казались свинцоваго цвта.

Сердце мое билось, словно кузнечный молотъ, на широкомъ плеч Джо. Я высматривалъ везд слды каторжниковъ, и ничего не видалъ, ничего не слыхалъ. Мистеръ Вопсль безпрестанно пугалъ меня своею одышкой и сморканьемъ, но въ заключеніе я пріучилъ себя къ этимъ звукамъ и могъ отдлить ихъ отъ цли нашего поиска. Меня стала бить лихорадка, когда мн показалось вдругъ, что я слышу визжанье пилы, но это былъ колокольчикъ на ше овцы. Бараны перестали сть и боязливо посматривали на насъ, скотъ повернулъ голову отъ втра и снга и сердито глядлъ на насъ, какъ-будто мы были виновны въ обихъ этихъ непріятностяхъ, но за исключеніемъ замиранья дня, еще дрожавшаго въ каждой былинк ничто не нарушало холоднаго спокойствія болота.

Солдаты двигались въ направленіи къ старой батаре, а мы шли нсколько поодаль отъ нихъ, какъ вдругъ мы вс остановились. Продолжительный крикъ достигъ теперь до насъ на крыльяхъ втра и дождя. Крикъ повторился, онъ доходилъ къ намъ съ восточной стороны. Это былъ громкій, продолжительный крикъ, судя по смшенію звуковъ, казалось, мн что это были два или нсколько криковъ, поднятыхъ въ одно время.

Сержантъ и ближайшіе къ нему солдаты разговаривали, вроятно объ этомъ, прикрывъ рукой ротъ, когда мы съ Джо подошли къ нимъ. Прислушавшись еще минуту, Джо (который былъ хорошій судья) подалъ свое согласіе, и мистеръ Воспль (который былъ плохой судья) также согласился. Сержантъ, человкъ ршительный, приказалъ не отвчать на этотъ крикъ, но перемнить направленіе и идти ускореннымъ шагомъ въ ту сторону, откуда онъ выходилъ. Итакъ, мы повернули направо, на востокъ, и Джо зашагалъ такъ проворно, что я долженъ былъ ухватиться за него крпче, чтобы не упасть.

Да, теперь это былъ бгъ взапуски: съ насыпей внизъ по насыпямъ, черезъ шлюзы, въ канавы, между камышами и никто не обращалъ вниманія, куда онъ шелъ. Ближе подойдя на крикъ, мы видли, что его подымали нсколько голосовъ. Иногда онъ совершенно замолкалъ, и тогда солдаты останавливались. Когда онъ снова прорывался, солдаты еще поспшно бросались по слду, и мы за ними. Посл нкотораго времени, мы подошли такъ близко, что ясно могли разслышать, какъ одинъ голосъ кричалъ: ‘ржутъ’, а другой — ‘каторжники! бглые! сторожа! эй сюда! здсь бглые каторжники!’ Потомъ оба голоса, казалось, будто замерли въ борьб, но вотъ они снова прорывались, и тогда солдаты и мы съ Джо летли съ быстротой оленя.

Сержантъ первый прибжалъ на мсто, почти вмст съ нимъ прибжали два солдата и уже взвели курки, когда мы вс подоспли къ нимъ.

— Здсь они оба! говорилъ сержантъ, задыхаясь и барахтаясь на дн канавы.— Сдавайтесь! Пропадайте вы, дикіе зври. Да разойдетесь ли вы?

Брызги воды, комья грязи летли во вс стороны, слышались проклятія, сыпались удары, нсколько, солдатъ сошли канаву, чтобы помочь сержанту, и вытащили по одиночк сначала моего каторжника, потомъ другаго, оба они задыхались, проклинали, барахтались, оба были покрыты кровью, но, разумется, я ихъ сейчасъ узналъ обоихъ.

— Помните! сказалъ мой каторжникъ, утирая кровь съ лица своими оборванными рукавами и отряхивая съ пальцевъ вырванные волосы.— Я взялъ его, я выдаю вамъ его теперь. Помните это!

— Большой тутъ важности нтъ, сказалъ сержантъ.— Теб отъ этого пользы большой не будетъ, любезный, ты самъ попался въ ту же бду. Эй, колодки!

— Я себ и не ожидаю никакой пользы. Я и не желаю себ лучше этой награды, сказалъ мой каторжникъ съ жаднымъ смхомъ.— Я взялъ его. Онъ это знаетъ. Съ меня довольно этого!

Другой каторжникъ весь посинлъ. Онъ былъ теперь совершенно избитъ и оборванъ. Онъ едва могъ собраться съ духомъ, чтобы вымолвить слово, пока имъ надвали колодки, и стоялъ, опершись на солдата.

— Замтьте, сторожъ! онъ пытался меня убить, были первыя его слова.

— Пытался убить его? сказалъ каторжникъ съ пренебреженіемъ.— Пытался и не усплъ? Я взялъ его и выдаю теперь, вотъ что я сдлалъ. Я не только помшалъ ему уйдти съ болота, я притащилъ его сюда. Этотъ мерзавецъ — джентльменъ, съ вашего позволенія. Теперь черезъ меня на плашкотъ опять попалъ джентльменъ. Убить его? Стоило убить его, когда я могъ для него сдлать хуже и притащить его назадъ!

Другой только повторялъ, задыхаясь:

— Онъ старался, онъ старался убить меня, да. Будьте, будьте свидтелями.

— Посмотрите сюда, сказалъ мой каторжникъ сержанту:— безъ всякой помощи я ускользнулъ изъ тюрьмы, я могъ бы утянуть и изъ этого чортова болота,— взгляните мн на ногу: что, много на ней желза?— еслибъ я не открылъ, что онъ здсь. Пустить его на волю? Дать ему воспользоваться средствами, которыя я нашелъ? Позволить ему снова сдлать изъ меня орудіе? Нтъ, нтъ, нтъ! Умирая здсь, на дн этой канавы, я бы такъ крпко его захватилъ, что вы наврное нашли бы его въ моихъ рукахъ.

Другой бглый, очевидно страшно боявшійся своего товарища, повторялъ:

— Онъ пробовалъ убить меня, я погибъ бы, еслибы вы не пришли.

— Лжетъ онъ, сказалъ мой каторжникъ съ яростью.— Онъ лжетъ отъ рожденья и умретъ такимъ, посмотрите на его лицо, у него написано это, пусть онъ взглянетъ на меня, нтъ, небось, не посметъ.

Другой силился презрительно улыбнуться, но не могъ однакоже придать какое-нибудь выраженіе нервнымъ движеніямъ своего рта, и посмотрлъ на солдатъ, на болото, на небо, но конечно не взглянулъ на говорившаго.

— Вы теперь видите, продолжалъ мой каторжникъ,— видите, что это за мерзавецъ? Видите эти пресмыкающіеся блуждающіе глаза? Вотъ такъ онъ смотрлъ, когда насъ судили, ни разу не взглянулъ на меня.

Другой все продолжалъ работать своими засохшими губами и безпокойно ворочалъ кругомъ свои глаза, наконецъ, остановивъ ихъ на минуту на говорившемъ, онъ сказалъ:

— Стоитъ на тебя и глядть!— и бросилъ укоризненный взглядъ на связанныя руки.

Въ эту минуту мой каторжникъ пришелъ въ совершенное изступленіе, онъ бросился бы на него непремнно, еслибъ его не удержали солдаты.

— Не говорилъ ли я вамъ, сказалъ тогда другой каторжникъ,— что онъ убилъ бы меня, еслибы только могъ?

И каждый видлъ, что онъ дрожалъ отъ страха, на губахъ у него показались какія-то блыя пленки, похожія на тонкій иней.

— Ну, довольно этой болтовни, сказалъ сержантъ,— засвтите факелы.

Одинъ изъ солдатъ, который несъ корзину вмсто ружья, сталъ на колни, чтобы раскрыть ее, мой каторжникъ посмотрлъ въ первый разъ вокругъ себя и увидлъ меня. Я слзъ со спины Джо, на краю канавы, когда мы подошли, и не сдвинулся съ моего мста. Я пристально посмотрлъ на ней когда онъ на меня взглянулъ и слегка провелъ рукой и покачалъ головой. Я выжидалъ нарочно, чтобъ онъ увидлъ меня и чтобъ я могъ удостоврить его въ моей невинности. Мн и было очевидно, понялъ ли онъ даже мое намреніе, онъ бросилъ на меня такой взглядъ, котораго я не могъ тогда себ объяснить, и все это прошло въ одну минуту. Но смотри онъ цлый часъ, цлый день даже, то лицо его и тогда, сколько я припомню, не могло бы выразить боле напряженное вниманіе.

Солдатъ съ корзиной скоро досталъ огня и засвтилъ три или четыре факела, взялъ одинъ и роздалъ остальные другимъ, теперь уже совершенно стемнло. Прежде нежели мы покинули это мсто, четыре солдата, ставшіе въ кружокъ, два раза выстрлили на воздухъ: и позади насъ, въ нкоторомъ разстояніи, за болотомъ и на противоположномъ берегу, также засвтились факелы.

— Все исправно, сказалъ сержантъ,— маршъ!

Еще мы прошли не много, какъ надъ нашими головами раздались три пушечные выстрла съ такою силой, что мн показалось, будто у меня что-то въ ушахъ треснуло.

— Васъ ожидаютъ, сказалъ сержантъ моему каторжнику.— Знаютъ уже, что вы пожалуете. Не отставать. Сомкнись!

Оба каторжника были раздлены, и каждый изъ нихъ шелъ, окруженный особою стражей. Джо велъ меня теперь за руку и несъ факелъ. Мистеръ Вопсль предлагалъ вернуться, но Джо ршился досмотрть до конца, и мы послдовали за партіей. Теперь мы шли по удобной тропинк, по берегу рки, отъ которой мы уклонялись только когда намъ встрчалась плотина, съ миніатюрною втряною мельницей и грязнымъ шлюзомъ. Большія огненныя пятна падали съ факеловъ на дорожку, и я видлъ, какъ они горли и дымились на ней. Я не могъ ничего различить кром чернаго мрака. Факелы своимъ пламенемъ согрвали воздухъ около насъ, это, казалось, нравилось плнникамъ, ковылявшимъ посреди стражи. Мы не могли идти слишкомъ скоро, они хромали и выбивались изъ силъ, раза два или три мы принуждены были даже остановиться, чтобы дать имъ отдохнуть.

Часъ спустя, мы достигли деревяннаго шалаша, находившагося на пристани. Въ шалаш была стража, которая окликнула насъ, сержантъ отвтилъ, и мы вошли въ него. Здсь мы нашли атмосферу табаку и штукатурки, свтлый огонь въ камин, лампу, стойку съ ружьями, барабанъ и низенькія деревянныя нары, на которыхъ могли умститься около дюжины солдатъ. Трое или четверо лежали на нихъ, закутавшись въ свои шинели, они мало интересовались нами, только приподняли головы, взглянули на насъ въ просонкахъ и снова улеглись. Сержантъ сдлалъ свой рапортъ и записалъ въ книгу, а другой каторжникъ былъ отправленъ подъ стражею на плашкотъ.

Мой каторжникъ не смотрлъ на меня посл того раза, пока мы были въ шалаш, онъ стоялъ у огня, въ раздумья глядя на него и гря свои ноги поочередно на ршетк камина. Вдругъ онъ обратился къ сержанту, и сказалъ:

— Я хотлъ бы кой-что разказать о моемъ побг, чтобы не подозрвали со мною другихъ.

— Вы можете говорить здсь, что хотите, отвчалъ сержантъ, стоявшій сложа руки и хладнокровно глядя на него.— Но вы не обязаны къ этому, у васъ будетъ еще случай говорить объ этомъ и слышать про это, пока съ вами не поршатъ. Вы это знаете?

— Я знаю, но это совершенно другая, особенная статья. Человку не приходится умирать съ голоду.— Я взялъ кой-что себ пость въ деревн, тамъ, гд церковь поднимается почти изъ болота.

— То-есть укралъ, сказалъ сержантъ.

— И я скажу вамъ, гд. У кузнеца.

— Ого! сказалъ сержантъ, посматривая на Джо.

— Ого, Пипъ! сказалъ Джо, поглядывая на меня.

— Это были кой-какіе остатки, нсколько глотковъ водки и пирогъ.

— Не хватились ли вы пирога, кузнецъ? спросилъ сержантъ по секрету.

— Жена хватилась въ ту самую минуту, какъ вы вошли. Не такъ ли, Пипъ?

— Такъ, сказалъ мой каторжникъ, бросая сердитый взглядъ на Джо, и вовсе не глядя на меня.— Такъ вы кузнецъ, право? Сожалю очень, но я сълъ вашъ пирогъ.

— А на здоровье, Богъ свидтель, отвчалъ Джо.— Не знаемъ мы, что вы тамъ сдлали, но не хотли бы, чтобы бдный человкъ умиралъ съ голоду. Не такъ ли, Пипъ?

Что-то снова зазвенло въ горл у этого человка, какъ я уже разъ замтилъ, и онъ повернулся спиной. Лодка вернулась, его стража была готова, мы послдовали, за нимъ на пристань и видли какъ его посадили въ лодку, на которой гребли такіе же каторжники. Казалось, никто изъ нихъ не удивился, увидя его, не обрадовался ему, не сожаллъ о немъ, кто-то проворчалъ только, какъ собакамъ: ‘отваливай!’ и весла опустились. При свт факеловъ, мы увидли черный плашкотъ, лежавшій не далеко отъ грязнаго берега, какъ преступный Ноевъ ковчегъ. Обитый желзомъ, зашвартовленный тяжелыми заржавленными цпями, этотъ плашкотъ, казалось моимъ дтскимъ глазамъ, былъ самъ окованъ, какъ содержавшіеся на немъ заключенники. Мы видли, лодка подъхала къ нему, моего каторжника приняли на бортъ, и онъ исчезъ. Потомъ обгорлые концы факеловъ были брошены въ воду, и потухли съ шипніемъ, какъ будто все кончилось съ нимъ.

VI.

Состояніе моихъ мыслей относительно покражи, въ которой я былъ такъ неожиданно оправданъ, не вынудило меня къ откровенному признанію, но я надялся, что на дн этого преступленія былъ все-таки свой осадокъ добра.

Я не припомню, чтобы меня особенно мучила совсть въ отношеніи къ мистриссъ Джо, когда я пересталъ опасаться открытія. Но я любилъ Джо можетъ-быть потому только, что въ эти дтскія лта милый малый позволялъ мн любить себя, и передъ нимъ мн было не такъ легко успокоить мое сердце, меня преслдовала мысль (особенно когда я увидлъ въ первый разъ, какъ онъ искалъ своего напилка), что Джо я долженъ былъ высказать всю правду. Но я этого не сдлалъ, я подозрвалъ, что въ такомъ случа онъ будетъ обо мн худшаго мннія нежели я этого дйствительно заслуживалъ. Опасеніе потерять довріе Джо, быть осуждену, потомъ сидть по вечерамъ въ одиночеств, въ углу у камина, тоскливо поглядывая на прежняго моего друга и сотоварища, оторвавшагося отъ меня, завязало мн языкъ. Я болзненно воображалъ себ, что если Джо узнаетъ это, то всякій разъ, когда я увижу его у огня, мн будетъ представляться, что и онъ объ этомъ думаетъ. Я воображалъ, что еслибъ онъ узналъ объ этомъ, то всякій разъ, глядя на вчерашній пуддингъ или говядину, появлявшіеся на другой день на нашемъ стол, онъ станетъ непремнно думать, не заходилъ ли я въ кладовую. Я воображалъ, что еслибы Джо узналъ объ этомъ, то въ послдствіи всякій разъ, когда его пиво выдыхалось бы или густло, онъ будетъ подозрвать въ немъ примсь дегтя. Словомъ, трусость удерживала теперь меня отъ хорошаго поступка, какъ прежде навела она меня на худой поступокъ. Въ то время я не имлъ никакихъ сношеній съ вншнимъ міромъ, я не подражалъ здсь многимъ обитателямъ его, дйствующимъ совершенно такимъ же образомъ. Какъ геній-самоучка, я самъ начерталъ себ планъ моего поведенія.

Мн очень хотлось спать, когда мы оставили плашкотъ, Джо опять взялъ меня на спину и понесъ домой. Я полагаю, даже и для него это было утомительное похожденіе, но мистеръ Вопсль ршительно выбился изъ силъ и былъ въ такомъ расположеніи духа, что будь теперь церковное поприще открыто для всхъ, то вроятно онъ предалъ бы анаем всю нашу экспедицію, начиная съ Джо и меня. Въ силу своего въ свт положенія, онъ съ безумнымъ упрямствомъ безпрестанно садился на сырую землю, и когда, вернувшись, онъ снялъ сюртукъ, чтобы просушить его у огня, его панталоны представляли такую сильную улику, что его непремнно бы повсили на основаніи ея, будь это уголовное преступленіе.

Меня поставили на ноги, я вдругъ пробудился изъ глубокаго сна, отъ жара, свта и шумнаго разговора, и повалился на полъ. Придя въ себя, при помощи тяжелаго кулака въ спину и восклицанія сестры: ‘ну видлъ ли кто-нибудь такого мальчика?’ я услышалъ, какъ Джо передавалъ признаніе каторжника, и гости придумывали, какими путями онъ могъ забраться въ кладовую. Мистеръ Пембльчукъ, тщательно осмотрвъ мстность, объявилъ, что сначала онъ должно-быть взлзъ на крышу кузницы и потомъ спустился черезъ трубу по веревк, которую онъ свилъ изъ простынь. Мистеръ Пембльчукъ былъ необыкновенно положителенъ въ своихъ словахъ, онъ здилъ въ своемъ собственномъ кабріолет, гордо назжая на прохожихъ, и потому вс согласились съ нимъ, что это было дйствительно такъ.

Правда, мистеръ Вопсль дико заревлъ: ‘нтъ!’ со всею злобой уставшаго человка, но у него въ запас не было никакой теоріи, не было также сюртука на плечахъ, и вс единодушно забаллотировали его, не говоря уже о томъ, что паръ валилъ клубами изъ его спины, когда онъ стоялъ задомъ къ огню, это обстоятельство, конечно, также не внушало доврія.

Вотъ все, что я слышалъ въ этотъ вечеръ, пока сестра моя не схватила меня, какъ бльмо съ глазу честной компаніи, и не потащила спать такою сильною рукой, что мн казалось, будто у меня пятьдесятъ сапогъ на ногахъ, которые вс разомъ стучали по краямъ ступенекъ.

Мысли мои только на слдующее утро пришли въ то состояніе, которое я выше описалъ, и они тянулись долго потомъ, когда происшествіе было уже забыто и о немъ упоминали лишь въ особыхъ случаяхъ.

VII.

Въ то время, когда я стоялъ на кладбищ и читалъ надписи на памятникахъ моей семьи, вся моя ученость шла не дале складовъ. Я понималъ даже очень не точно простой смыслъ этихъ надписей, которыя я прочитывалъ по складамъ, такимъ образомъ, слова: ‘Жена вышеупомянутаго’, я объяснялъ себ, указывали на достойное возвышеніе моего отца въ высшій міръ, и еслибы про одного изъ моихъ родственниковъ было сказано:. ‘нижеупомянутый’, то, нтъ сомннія, я вывелъ бы самое ху-‘ дое мнніе объ этомъ член семейства, мои богословскія познанія, почерпнутыя изъ катехизиса, также были не совсмъ точны. Я очень живо помню, мн казалось, что слова: ‘соблюдать заповди Господни и ходить въ нихъ во вся дни живота моего’, обязывали меня проходить черезъ нашу деревню въ одномъ извстномъ направленіи, не сворачивая съ него ни у мельницы, ни у лавки колесника.

Когда подросту, мн предстояло поступить въ ученье къ Джо, а до тхъ поръ мистриссъ Джо говорила, что меня не слдовало баловать и холить. Поэтому я не только помогалъ при кузниц, но если кому изъ сосдей бывалъ иногда нуженъ мальчикъ, чтобы пугать птицъ или собирать въ пол камни, то такое дло всегда поручалось мн. Но чтобъ это не могло унизить нашего высокаго положенія, сестра моя держала на камин кружку, куда, всмъ было извстно, опускались мои заработки. Можетъ-быть эти экономіи были предназначены для погашенія государственнаго долга, но я знаю, я не имлъ ни малйшей тогда надежды сдлаться обладателемъ такого сокровища.

Бабка мистера Вопсля держала въ нашей деревн вечернюю школу, сказать правду, это была полоумная старуха съ очень ограниченными средствами и неограниченными болзнями, которая имла привычку спать каждый вечеръ отъ шеста до семи часовъ въ сообществ юношества, платившаго ей два пенса въ недлю за такое поучительное зрлище. Она нанимала маленькій коттеджъ, мистеръ Вопсль жилъ наверху, и ученики слышали, какъ онъ читалъ тамъ громко, съ необыкновеннымъ достоинствомъ и грозно стуча намъ въ потолокъ. Въ нашей деревн существовало всеобщее заблужденіе, будто мистеръ Вопсль экзаминовалъ учениковъ каждые три мсяца. Но вотъ что онъ обыкновенно длалъ при этомъ случа: онъ заворачивалъ обшлага, взъерошивалъ себ волосы и читалъ намъ рчь Марка-Антонія надъ трупомъ Цезаря. Затмъ обыкновенно слдовала ода Калинса о страстяхъ, въ которой мистеръ Вопсль особенно поражалъ меня своимъ олицетвореніемъ мести, причемъ онъ обыкновенно бросалъ съ страшнымъ громомъ свой окровавленный мечъ. Тогда я чувствовалъ совершенно иначе нежели въ позднйшее время, когда дйствительно я былъ въ сообществ страстей, и, сравнивая ихъ съ Калинсомъ и Во полемъ, выводилъ невыгодныя заключенія для обоихъ джентльменовъ.

Бабка мистера Вопсля, кром того, держала въ той же самой комнат лавочку. Она не имла ни малйшаго понятія, какой былъ у ней товаръ, ни также сколько онъ стоилъ, но въ ящик лежала засаленая книжка, служившая прейсъ-курантомъ, и, съ помощью этого оракула, Бидди справляла вс торговыя операціи, Бидди была внучка бабушки мистера Вопсля. Какъ она приходилась мистеру Вопслю, признаюсь, я не могъ ршить этой задачи. Она была сирота подобно мн, и подобно мн была выкормлена рукой. Я думалъ, каждому особенно бросались въ глаза ея оконечности, потому что волосы у ней всегда были нечесанные, руки немытыя, башмаки изорванные и истоптанные. Это замчаніе однакоже относилось только къ буднямъ. Въ воскресенье она являлась въ церковь совершенно отчищенная.

Отчасти самоучкою, отчасти при помощи Бидди и безъ всякаго содйствія бабки мистера Вопсля, я усплъ пробраться черезъ азбуку, какъ будто это былъ кустъ терновый, измучившись и исцарапавшись вдоволь на каждой букв. Посл этого я попалъ къ этимъ разбойникамъ, девяти цифрамъ, которыя каждый вечеръ являлись передо мной въ новомъ вид, такъ что я никакъ не могъ признать ихъ. Наконецъ, я началъ ощупью читать, писать и считать въ самыхъ малыхъ размрахъ.

Однажды вечеромъ я сидлъ въ углу у камина съ моею аспидною доской, прилагая необыкновенныя старанія, чтобы сочинить письмо къ Джо. Я думаю, это было годъ спустя посл нашей экспедиціи въ болото, на двор стояла зима съ сильнымъ морозомъ: положивъ азбуку у ногъ, для справокъ, я усплъ часа въ два отпечатать слдующее посланіе:

моИ леБезНы ДЖО наДюС, Вы соВершЕно ЗДорОВ наДюС СКрО Будучит Вы ДЖО и тогДа радБудочено когда Будученик ВАш ВотТо ВеСеЛ И Я люБщи Васъ

ПиП.

Особенной необходимости писать къ Джо мн не было, потому что онъ сидлъ возл и мы были одни. Но я передалъ ему мое посланіе собственноручно, и Джо принялъ его какъ чудо учености.

— Слушай, Пипъ, старый дружище! воскликнулъ Джо, тараща свои голубые глаза.— Да ты у меня, братъ, ученый! Право!

— Хотлъ бы я быть ученымъ, сказалъ я, посматривая на аспидную доску, съ нкоторымъ подозрніемъ, что мое писаніе лзло слишкомъ въ гору.

— Помилуй, вотъ тутъ П, сказалъ Джо,— а тутъ О, какъ нельзя быть лучше. Пипъ Джо.

Я никогда не слыхалъ, чтобы Джо читалъ вслухъ что-нибудь кром этого односложнаго слова, я замтилъ также, въ прошедшее воскресенье въ церкви, когда ненарочно повернулъ молитвенникъ навыворотъ, что для него это было все равно. Желая узнать при этомъ удобномъ случа, не придется ли мн начать учить Джо съ самаго начала, я сказалъ:

— Да вы прочтите до конца, Джо.

— До конца, Пипъ, э? сказалъ Джо, посматривая на доску съ медленнымъ испытующимъ взглядомъ.— Разъ, два. Да тутъ два Ж и два О, два Джо Пипъ!

Я нагнулся къ Джо, и указывая пальцемъ, прочелъ ему цлое письмо.

— Удивительно! сказалъ Джо, когда я кончилъ.— Ты ученый!

— Ну, Джо, какъ вы сложите Гарджери? спросилъ я его съ покровительствующимъ тономъ.

— Да никакъ не складываю, сказалъ Джо.

— Но, положимъ, вы стали бы складывать?

— И предположить этого невозможно, сказалъ Джо,— хоти я страшный охотникъ читать.

— Вправду, Джо?

— Какой еще охотникъ! Дайте мн только, сказалъ Джо,— хорошую книгу или газету, да посадите меня къ хорошему огню. Лучшаго я и не прошу. Богъ ты мой! продолжалъ онъ, потирая колна.— Вдругъ встртишь И, да потомъ О, и говоришь себ: вотъ и Джо!

Я заключилъ отсюда, что воспитаніе Джо пребывало еще въ состояніи младенчества.

— Ходили вы въ школу, Джо, спросилъ я его, — когда вы были моихъ лтъ?

— Нтъ, Пипъ.

— Отчего же это, Джо, вы не ходили въ школу, когда вы были моихъ лтъ?

— Пожалуй, Пипъ, сказалъ Джо, взявъ кочергу и начиная поправлять огонь между нижними полосами камина, какъ это обыкновенно бывало съ нимъ, когда задумывался,— я разкажу теб. Отецъ мой, Пипъ, любилъ выпить, и когда онъ запивалъ, онъ отрабатывалъ мою мать безъ всякой жалости, правду сказать, это была единственная работа, кром того, что доставалось отъ него на мою долю. А ужь меня-то онъ отдлывалъ такъ, какъ никогда онъ не работалъ своимъ молотомъ по наковальн. Слышишь ты да смкаешь, Пипъ?

— Да, Джо.

— Мы съ матерью много разъ бгали отъ отца, мать бывало наймется въ работу и говоритъ мн: ‘ну, Джо, съ Божьею помощію, теперь будешь ты учиться у меня, дитя мое,’ и отдастъ меня въ школу. Но у отца-то моего было золотое сердце, никакъ онъ не могъ жить безъ насъ. Вотъ онъ придетъ за нами съ ватагой рабочихъ, да подыметъ передъ домомъ, гд мы жили, такой гвалтъ, что насъ поневол ему выдадутъ, и поведетъ насъ онъ домой, и начнетъ по своему отрабатывать. Вотъ видишь ли, Пипъ, сказалъ Джо, на минуту переставъ мшать огонь и посматривая на меня,— это и мшало моему ученію.

— Да, да, бдный Джо!

— Хотя помни, Пипъ, сказалъ Джо, пристукнувши догматически раза два кочергою по верхней полос,— отдавалъ всякому должное по достоинству, и одинаково справедливо судя всхъ людей, ты самъ видишь, сердце-то у моего отца было золотое.

Я не видалъ этого, но не противорчилъ Джо.

— Ну, продолжалъ Джо,— видишь, Пипъ, кто-нибудь долженъ подумать, чтобы было, что сть, а то придется пальцы сосать.

Я это видлъ и соглашался съ Джо.

— Вотъ, отецъ мой и не мшалъ мн идти работать, Я и принялся за кузнечное ремесло, оно было и его промыселъ, еслибы только онъ занимался имъ. Увряю тебя, Пипъ, работалъ я крпко. Я могъ Содержать его и содержалъ его, пока его не хватило апоплексическимъ ударомъ. И мое намреніе было вырзать на его памятник:

‘Что если было въ немъ худое,

Читатель, помни, сердце у него было золотое.’

Джо произнесъ это двустишіе съ такою гордостію и выраженіемъ, что я спросилъ у него, не было ли это его собственное произведеніе?

— Я его самъ сочинилъ, сказалъ Джо,— сочинилъ его въ одну минуту, словно выковалъ подкову съ одного удара. Въ жизнь мою, никогда я такъ не дивился самъ на себя, не врилъ, чтобъ это была моя собственная башка, право не врилъ. Какъ я сказалъ теб, Пипъ, мое намреніе было вырзать это на надгробномъ памятник, но стихи стоятъ денегъ, какъ ихъ ни вырзывай, крупно или мелко,— я и бросилъ это. Не говоря уже про похороны, вс деньги, какія тамъ были, нужны были моей матери. Здоровье ея совсмъ разстроилось, она исчахла и, бдная, скоро отправилась вслдъ за мужемъ, наступилъ миръ наконецъ и для ея души.

Голубые глаза Джо покрылись влагой, и онъ вытиралъ ихъ очень не нжно, сначала одинъ, потомъ другой, округленнымъ концомъ кочерги.

— Скучно было, сказалъ Дже,— жить здсь одному, я познакомился съ твоею сестрой. Ну, Пипъ) — Джо посмотрлъ на меня пристально, какъ будто онъ предчувствовалъ, что я не соглашусь съ нимъ:— твоя сестра — красивая женщина.

Я смотрлъ на огонь, очевидно, въ состояніи сомннія.

— Что бы тамъ ни думали родственники, Пипъ, и цлый свтъ съ ними, но сестра твоя,— и Джо при каждомъ слов ударялъ теперь кочергой по верхней полос камина,— очень красивая женщина!

Я могъ оказать на это только:

— Очень радъ, что вы такъ думаете, Джо.

— И я также, отвчалъ Джо, — я также очень радъ, что я такъ думаю. Пожалуй, она немного красновата, немного костлява, да что это значитъ для меня?

Я замтилъ остроумно, что если для него это ничего, то кому можетъ быть до этого дло?

— Конечно, подтвердилъ Джо.— Въ томъ-то и дло. Ты правъ, старый дружище! Когда я познакомился съ твоею сестрой, вс только и говорили о томъ, какъ она тебя выкармливала отъ руки. Вс ее хвалили за доброту, и я хвалилъ за другими. Ну а ты, продолжалъ Джо, съ выраженіемъ лица, какъ будто представлялась ему какая-то гадина,— еслибы ты подозрвалъ, какой ты былъ маленькій, жиденькій, невзрачный, такъ ты получилъ бы о себ самое жалкое мнніе.

Мн это было не совсмъ по вкусу, и я сказалъ:

— Ну, что говорить про меня!

— Но я говорилъ про тебя, Пипъ, отвчалъ Джо съ нжнымъ простосердечіемъ.— Когда я познакомился съ твоею сестрой и когда потомъ заводилъ съ нею рчь о свадьб, всякій разъ какъ бывало она заходила въ кузницу, я замчалъ ей: и мальчугана-бдняжку принесите съ собою, Господь съ нимъ, говорилъ я твоей сестр — мсто для него найдется въ кузниц.

Я зарыдалъ, просилъ прощенія и обнималъ Джо, который бросилъ кочергу, чтобы прижать меня къ себ, и сказалъ:

— Мы всегда были друзьями, Пипъ, не такъ ли? Не плачь, старый дружище!

Посл этого короткаго промежутка, Джо продолжалъ:

— Вотъ такъ-то мы и зажили, Пипъ! Такъ-то мы и зажили! Теперь, Пипъ, когда ты возьмешь меня къ себ въ науку (я напередъ теб говорю, я страшно тупъ, необыкновенно какъ тупъ), мистриссъ Джо не должна видть, что мы съ тобою говоримъ. Дло надо длать, я теб скажу, втихомолку. И знаешь, почему втихомолку? Я теб скажу, Пипъ, почему.

Онъ снова взялъ кочергу, безъ которой, я сомнваюсь, чтобы онъ могъ продолжать свое объясненіе.

— Сестра твоя ужь больно любитъ правительство.

— Правительство, Джо?— Меня это поразило, мн теперь представлялась неясная идея и даже надежда, что Джо развелся съ нею, предоставивъ ее лордамъ адмиралтейства или казначейства.

— Да, любитъ, сказалъ Джо, — я, то-есть, хочу сказать: любитъ поцарствовать надъ нами съ тобой.

— О!

— И она не потерпитъ ученыхъ въ дом, продолжалъ Джо,— особенно не понравится ей, что я тоже норовлю въ ученые, она побоится, что я взбунтуюсь противъ нея. Смкаешь?

Я готовъ былъ отвчать на этотъ вопросъ и уже сказалъ: ‘зачмъ’, но Джо остановилъ меня.

— Постой на минуту, знаю, что ты хочешь сказать, Пипъ, постой на минуту! Я не противъ того, что твоя сестра распоряжается иногда нами, какъ Великій Моголъ, я не противъ того, что она держитъ насъ въ черномъ тл, и что она сильно нападаетъ на насъ. При такихъ оказіяхъ, когда сестра твоя расптушится, Пипъ (Джо понизилъ тутъ свой голосъ и посмотрлъ на дверь), справедливость потребуетъ сказать, что она раздуй-баба.

Онъ произнесъ это слово, какъ будто въ немъ была дюжина р.

— Зачмъ я терплю? Ты вдь это хотлъ сказать, Пипъ?

— Да, Джо.

— Ну, сказалъ Джо, взявъ въ лвую руку кочергу, а правою ощупывая бакенбарды (я терялъ обыкновенно всякую надежду, когда онъ принимался за это мирное занятіе),— у сестры твоей необыкновенный умъ. Необыкновенный умъ.

— Что это значитъ? спросилъ я, надясь, что мой вопросъ остановитъ его, но Джо продолжалъ:

— А у меня нтъ необыкновеннаго ума. И потомъ, Пипъ, я теб это говорю не шутя, старый дружище. Глядя на мою бдную мать, я уже насмотрлся довольно какъ эта женщина работала хуже каторжника, всю жизнь надрывала свое сердце и не имла ни одной спокойной минуты, вотъ я и до смерти, боюсь, чтобъ и мн не свихнуться, да не обидть женщины, такъ ужь лучше, думаю, буду я послабе, да стану самъ терпть. Хотлъ бы я только, Пипъ, чтобъ я одинъ оттерпливался, чтобы къ теб-то не была она скупа, старый дружище, пусть бы ужь все на мн обрывалось, но не все ходить по гладкому да по ровному, Попъ, и я надюсь, ты за это не взыщешь.

Какъ ни былъ я молодъ, но, я полагаю, съ этого вечера я сталъ еще боле удивляться Джо. Мы остались равными попрежнему, но только потомъ, когда я сидлъ и смотрлъ на него, въ спокойныя минуты, и думалъ о немъ, во мн пробуждалось новое чувство сознанія, что я глядлъ на Джо изъ глубины моего сердца.

— Однакоже, сказалъ Джо, вставая, чтобы подсыпать угольевъ,— вотъ часы уже собираются пробить восемь, а ея еще нтъ!

Мистриссъ Джо иногда зжала въ городъ въ базарные дни съ дядей Пембльчукомъ, чтобы помогать ему въ различныхъ хозяйственныхъ закупкахъ, требовавшихъ женскаго глаза, дядя Пембльчукъ былъ холостякъ, и не полагался на свою служанку. Это былъ базарный день, и мистриссъ Джо ухала съ нимъ.

Джо поправилъ огонь, вымелъ очагъ, и потомъ мы вышли за дверь прислушаться не детъ ли кабріолетъ. Это былъ сухой, холодный вечеръ, дулъ рзкій втеръ, морозъ оковалъ землю и покрылъ ее блою пылью. Человкъ, подумалъ я, умретъ въ такую ночь на болот, я взглянулъ на звзды, и мн пришло въголову, какъ страшно должно-быть человку, умирая отъ холода, смотрть на эти милліоны свтилъ и не видть въ нихъ ни состраданія, ни помощи.

— Вотъ и кобыла, сказалъ Джо, — звенитъ словно колокольчикъ!

Желзныя подковы ея пріятно звенли о твердую дорогу, она приближалась легкою рысью, быстре обыкновеннаго. Мы вынесли стулъ, чтобы мистриссъ Джо было легче выйдти изъ экипажа, поправили огонь, чтобъ онъ отрадне свтилъ имъ въ окошко, кинули послдній взглядъ, чтобы посмотрть, вс ли вещи на мст. Когда мы кончили эти приготовленія, они подъхали къ крыльцу, совершенно закутанные. Мистриссъ Джо быстро спустилась на землю, мистеръ Пембльчукъ сошелъ также скоро, покрылъ кобылу попоной, и мы сейчасъ очутились въ кухн, принеся съ собою массу холоднаго воздуха, который повидимому отнялъ все тепло у огня.

— Ну, сказала мистриссъ Джо, раскутываясь съ поспшностію и необыкновеннымъ волненіемъ, и отбрасывая на плечи свою шляпку, которая повисла уже на завязкахъ,— если этотъ мальчикъ теперь не будетъ благодаренъ, такъ онъ никогда не исправится.

Я старался казаться по возможности, благодарнымъ мальчикомъ, который совершенно не зналъ за что еще ему быть особенно признательнымъ.

— Надюсь только, сказала моя сестра,— что его не станутъ слишкомъ холить. Этого только я боюсь.

— Она не изъ такихъ, сударыня, сказалъ мистеръ Пембльчукъ.— Она понимаетъ вещи.

Она? Я посмотрлъ на Джо, двигая и губами, и бровями, какъ бы говоря: она? Джо поглядлъ на меня, повторяя вопросительно тмъ же движеніемъ, губъ и бровей: она? Моя сестра подмтила это, онъ провелъ рукой по носу, съ своимъ обыкновеннымъ примирительнымъ видомъ, который онъ принималъ въ такихъ случаяхъ, и посмотрлъ на нее.

— Ну? сказала сестра отрывисто, — Чего выпялили глаза? Пожаръ что ли въ дом?

— Кто-то, замтилъ Джо вжливо,— сказалъ: она.

— Да, она, сказала моя сестра,— разв вы скажете онъ про миссъ Гевишамъ, я полагаю, однако, что и вы такъ далеко не пойдете.

— Миссъ Гевишамъ, которая живетъ тамъ въ город? сказалъ Джо.

— Да разв есть еще другая миссъ Гевишамъ, которая жила бы за городомъ? возразила моя сестра.— Она зоветъ этого мальчика къ себ играть. И конечно, онъ пойдетъ туда, и пусть онъ изволитъ у меня тамъ играть, сказала моя сестра, покачивая мн головой въ вид пріятнаго поощренія,— или отработаю его.

Я слышалъ про миссъ Гевишамъ, жившую въ город, вс слышали про эту миссъ Гевишамъ, это была очень богатая, суровая леди, которая жила въ совершенномъ уединеніи, въ большомъ мрачномъ дом, наглухо запертомъ отъ воровъ.

— Да, въ самомъ дл! сказалъ удивленный Джо.— Удивляюсь только, какъ она знаетъ Пипа?

— Болванъ! закричала моя сестра.— Кто сказалъ, что она его знаетъ?

— Кто-то сказалъ, замтилъ опять Джо очень вжливо, — что она зоветъ его къ себ играть.

— А не могла она разв спросить дядю Пембльчука, не знаетъ ли онъ какого-нибудь мальчика, который приходилъ бы къ ней играть? Разв не могло случиться, что дядя Пембльчукъ нанималъ у ней домъ, что иногда онъ приходилъ къ ней платить за наемъ, я не говорю каждую четверть, или каждые полгода,— твоей башк этого не понять,— но иногда не могъ ли дядя Пембльчукъ, который всегда такъ думаетъ о насъ, хоть вы, Джозефъ, можетъ-быть и другаго мннія, прибавила она съ тономъ глубокаго упрека, какъ будто Джо былъ самый нечувствительный племянникъ, — когда у него спросили про мальчика, не могъ ли онъ сказать про этого негодяя, который тутъ скачетъ на одной ног (чего я вовсе не длалъ, торжественно васъ увряю), и которому я была вчно рабою?

— Удивительно! закричалъ дядя Пембльчукъ.— Превосходно высказано! Ловко сказано! Право удивительно! Ну, Джозефъ, теперь вы знаете въ чемъ дло.

— Нтъ, Джозефъ, сказала моя сестра съ прежнимъ укоризненнымъ тономъ, между тмъ какъ Джо проводилъ рукой по носу,— вы еще не знаете въ чемъ дло, хотя вы и не предполагаете можетъ-быть, что не знаете въ чемъ дло, вы думаете, что вы все уже знаете, нтъ, Джозефъ, вы еще не знаете всего. Вы не знаете, что дядя Пембльчукъ, чувствуя какое отъ этого можетъ выйдти счастіе для мальчика, предложилъ взять его съ собою сегодня же вечеромъ въ своемъ кабріолет, оставить его у себя ночевать и завтра поутру отвести къ миссъ Гевишамъ. Ахъ ты Господи! закричала вдругъ моя сестра, бросая свою шляпку во внезапномъ порыв отчаянія.— Я стою здсь и толкую съ этими олухами, дядя Пембльчукъ ждетъ, и его кобыла еще простудится, а мальчикъ съ ногъ до головы въ саж и грязи!

Съ этими словами она накинулась на меня какъ орелъ на ягненка, и мое лицо вдругъ очутилось въ деревянной лоханк въ прачешной, голова подъ краномъ кадки съ водою, меня мылили, мсили, тыкали, бороздили, терли до того, что я ршительно не чувствовалъ себя (замчу здсь кстати: вроятно не многіе лучше меня знаютъ вс непріятныя дйствія обручальнаго кольца, когда имъ не симпатически проводятъ по лицу).

Когда кончилось мое омовеніе, я былъ облеченъ въ чистое блье, необыкновенно жесткое, какъ кающійся гршникъ во власяницу, и затянутъ въ самое узкое платье. Потомъ меня передали мистеру Пембльчуку, который формально принялъ меня какъ шерифъ преступника, и обратился ко мн съ словами, уже давно бывшими у него на язык, я это зналъ.

— Мальчикъ! будь благодаренъ твоимъ роднымъ, особенно тмъ, кто выкормилъ тебя рукой.

— Прощайте, Джо!

— Господь благослови тебя, Пипъ, старый дружище!

Я никогда еще съ нимъ не разставался до сихъ поръ, чувства мои были слишкомъ взволнованы, мыло ло мн глаза, и сначала я не могъ видть звздъ изъ кабріолета. Но вотъ он засверкали одна за другою, не проясняя мн однакоже нисколько: зачмъ я халъ играть къ миссъ Гевишамъ, и въ какую это игру?

——

Домъ мистера Пембльчука, находившійся въ большой улиц базарнаго города, отличался крупичатымъ и мучнистымъ характеромъ, какъ и подобало дому лабазника и сменнаго торговца. Мн казалось, что мистеръ Пембльчукъ былъ совершенно счастливый человкъ, потому что у него въ лавк было такое множество выдвижныхъ ящиковъ, и заглянувъ въ одинъ или два изъ нижнихъ ящиковъ, гд находились аккуратно завязанные свертки срой бумаги, заключавшіе въ себ смена, я раздумывалъ, не придетъ ли вдругъ охота этимъ сменамъ и луковицамъ въ одинъ прекрасный день вырваться на волю изъ своего заключенія, и зацвсти.

Мысль эта занимала меня поутру на другой день по моемъ прізд. Наканун, вечеромъ, меня отправили прямо спать, въ мезонинъ, подъ самую крышу, которая такъ низко спускалась въ углу, гд стояла моя кровать, что черепица ея едва ли была въ разстояніи фута отъ моего лба. Въ то же раннее утро, я открылъ удивительное сродство между сменами и кардероемъ {Толстый рубчатый плисъ, изъ котораго рабочіе въ Англіи обыкновенно шьютъ себ платье.}. Мистеръ Пембльчукъ былъ одтъ въ кардерой точно также, какъ и его сидлецъ: и какимъ-то образомъ кардерой былъ проникнутъ запахомъ сменъ, отъ которыхъ въ свою очередь вяло кардероемъ, такъ что я едва могъ провести границу между этими запахами. При этомъ же случа я замтилъ также, что вся торговая дятельность мистера Пембльчука повидимому ограничивалась однимъ глазніемъ черезъ улицу на сдельника, котораго главнымъ дломъ было смотрть на каретника, этотъ же скалачивалъ себ копйку, запустивъ руки въ карманъ и наблюдая хлбника, глазвшаго сложа руки на овощнаго торговца, который, стоя у дверей, позвывалъ на аптекаря.

Часовыхъ длъ мастеръ, не спускавшій глаза, вооруженнаго лупою, съ своего столика и привлекавшій постоянно группу рабочаго люда, который наблюдалъ его снаружи, черезъ окошко, повидимому было единственное лицо въ большой улиц, занимавшееся своимъ дломъ.

Мы съ мистеромъ Пембльчукомъ завтракали въ восемь часовъ утра, въ гостиной, находившейся позади лавки, сидлецъ же расправлялся съ кружкою чаю и краюхою хлба, намазаннаго масломъ, въ лавк, сидя на мшк съ горохомъ. Мистеръ Пембльчукъ, въ моихъ глазахъ, былъ горькій собесдникъ. Вопервыхъ онъ слдовалъ мннію моей сестры, что моей пищ необходимо было придать характеръ исправительно-постный, и давалъ мн какъ можно боле горбушекъ и корокъ съ возможно наименьшимъ количествомъ масла, разбавляя топленое молоко горячею водой въ такой степени, что ужь лучше было бы вовсе его не подливать. Потомъ весь разговоръ его состоялъ изъ одной ариметики.

Я пожелалъ ему вжливо добраго утра, онъ гордо мн отвтилъ на это:

— Ну, мальчикъ, семью-девять?

Могъ ли я отвтить ему, когда онъ меня спрашивалъ въ разбивку, въ незнакомомъ мст, и еще на голодный желудокъ! Я былъ очень голоденъ, но едва я усплъ проглотить первый кусокъ, какъ онъ принялся за таблицу сложенія, продолжавшуюся цлый завтракъ.

— Семь и четыре?

— И восемь?

— И шесть?

— И два?

— И десять?

Итакъ дале. За каждою суммой я едва успвалъ проглотить кусокъ или отпить молока, а онъ между тмъ сидлъ себ спокойно, ни о чемъ не думая, и набивалъ себ брюхо ветчиной и теплою булкой, съ удивительнымъ обжорствомъ.

По этимъ причинамъ, я былъ очень радъ, когда пробило десять часовъ, и мы отправились къ миссъ Гевишамъ, хотя внутренно я не былъ совершенно спокоенъ насчетъ того, что я буду длать подъ кровлею этой леди. Черезъ четверть часа мы подошли къ дому миссъ Гевишамъ. Это было старое кирпичное печальное зданіе со множествомъ желзныхъ запоровъ. Нкоторыя окна были заложены кирпичами, вс нижнія окна были закрыты ставнями и замкнуты поржаввшими засовами. Передъ домомъ былъ дворъ, и калитка въ него была также на запор: позвонивъ въ колокольчикъ, мы должны были еще ждать, чтобы пришелъ кто-нибудь отпереть, и пока мы оставались тутъ, я заглянулъ въ калитку,— даже и здсь мистеръ Пембльчукъ сказалъ мн: ‘и четырнадцать?’ но я притворился, будто его не слышу,— и увидлъ, что возл дома находилась большая пивоварня, въ ней не работали, и повидимому она давно уже не была въ дйствіи.

Окошко поднялось, и звонкій голосъ спросилъ:

— Какъ имя?

На это мой путеводитель объявилъ: Пембльчукъ.

Голосъ отвтилъ.

— Хорошо.

Окошко опустилось, и молодая барышня вышла къ намъ черезъ дворъ, съ ключами въ рукахъ.

— Это, сказалъ мистеръ Пембльчукъ,— это Пипъ.

— Итакъ, это Пипъ? отвчала молодая барышня, которая была очень хороша собой и повидимому очень горда:— пожалуй-те сюда, Пипъ.

Мистеръ Пембльчукъ также было вошелъ, но она остановила его у калитки.

— О! сказала она.— Разв вы хотите видть миссъ Гевишамъ?

— Если миссъ Гевишамъ желаетъ видть меня, отвчалъ озадаченный мистеръ Пембльчукъ.

— А! сказала двочка:— но она этого не желаетъ.

Она сказала это такъ ршительно и такъ положительно, что мистеръ Пембльчукъ, какъ ни было оскорблено его достоинство, не могъ протестовать. Но онъ строго взглянулъ на меня, какъ будто я что-нибудь ему сдлалъ, и ушелъ, обращаясь ко мн съ послдними словами упрека:

— Мальчикъ, смотри, чтобы поведеніе твое здсь сдлало честь тмъ, кто выкормилъ тебя рукой!

Я боялся, что онъ еще вернется и крикнетъ мн черезъ калитку:

— И шестнадцать?

Но онъ этого однакоже не сдлалъ.

Моя юная путеводительница заперла на ключъ калитку, и мы пошли съ нею черезъ дворъ. Дворъ былъ вымощенъ и чистъ, но трава пробивалась черезъ каждую трещинку между камнями. Небольшой переулочекъ велъ въ пивоварню, и деревянныя ворота въ него были настежь, пивоварня была также открыта и совершенно пуста. Холодный втеръ, казалось, дулъ здсь еще сильнйшимъ холодомъ нежели на улиц, и подымалъ страшный вой въ этой пивоварн, будто между снастями корабля въ открытомъ мор.

Она замтила, что я засмотрлся на пивоварню, и сказала.

— Могли бы вы выпить все крпкое пиво, которое теперь варится здсь, а?

— Да, я полагаю, миссъ, сказалъ я застнчиво.

— Лучше теперь и не пытаться варить здсь пиво, оно прокиснетъ, какъ вы думаете, мальчикъ?

— Да, на то похоже, миссъ.

— Да и въ голову никому не придетъ пытаться, прибавила она.— Это уже конченное дло, и пивоварня такъ останется какъ она есть, пока не развалится. А крпкаго пива вдоволь въ погребахъ, довольно по крайней мр, чтобы потопить Помщичій домъ.

— Такъ домъ и называется, миссъ?

— Это одно изъ его именъ, мальчикъ.

— Такъ у него не одно имя, миссъ?

— Есть еще одно: Satis. По латыни, по-гречески, по-еврейски, а можетъ-быть и на всхъ этихъ трехъ языкахъ, это значитъ довольно.

— Довольно, сказалъ я:— странное имя, миссъ.

— Да, сказала она,— но оно имло боле глубокое значеніе. Оно значило, въ то время, когда его дали, что хозяинъ этого дома ни въ чемъ не могъ нуждаться. Я полагаю въ прежнее время легче бывало удовлетворять людей. Но нечего останавливаться, мальчикъ.

Хотя она называла меня часто мальчикомъ и обращалась со мною съ небрежностью, далеко для меня не лестною, но она была моихъ лтъ или не многимъ старше. Конечно, какъ двочка, при своей еще самоувренности, она казалась гораздо старше меня, но она пренебрегала мною, какъ будто ей минуло двадцать одинъ годъ и она была королева.

Мы вошли въ домъ черезъ боковую дверь, парадный входъ былъ запертъ снаружи цпями, и прежде всего поразило меня то, что вс переходы были темны и что здсь была оставлена вроятно горвшая свча: она взяла ее теперь, и мы пошли черезъ другіе переходы, вверхъ по лстниц. Все было темно, только одна свчка свтила намъ.

Наконецъ мы подошли къ одной двери, и она сказала мн:

— Войдите.

— За вами, миссъ, отвтилъ я боле отъ застнчивости нежели отъ вжливости.

— Полно дурачиться, мальчикъ, возразила она на это,— я туда не пойду.

И съ пренебреженіемъ она ушла прочь, и что еще было хуже, взяла съ собою свчу.

Это было очень непріятно, и я начиналъ трусить. Мн оставалось однакоже только одно: постучать въ дверь, я постучалъ, и мн сказали изнутри, чтобъ я вошелъ. Я вошелъ, и очутился въ довольно большой комнат, освщенной восковыми свчами. Въ ней не видать было ни луча дневнаго свта, это была уборная комната, какъ я заключилъ по мебели, хотя многое тутъ по своему назначенію или форм было для меня тогда совершенно ново и неизвстно. Первое мсто занималъ драпированный столъ съ вызолоченнымъ зеркаломъ, который съ перваго взгляда показался мн туалетомъ барыни-франтихи.

Понялъ ли бы я значеніе этого предмета также скоро, еслибы такая барыня не сидла за нимъ, я этого не могу теперь сказать. Опершись локтемъ на столъ и склонивъ голову на руку, сидла въ креслахъ необыкновенно странная леди, ей подобной я никогда еще не видалъ, да и едва ли увижу.

Она была одта очень богато въ шелкъ, атласъ и кружево, все благо цвта. Башмаки у ней были также блые. Съ головы ея падала блая вуаль, въ волосахъ у нея были блые цвты какъ у невсты, и волосы ея были совершенно блые. Драгоцнные камни сверкали у нея на ше и на рукахъ, и блестящія драгоцнности лежали также на туалет. Платья, такія же великолпныя какъ и надтое на ней, и вполовину уложенные чемоданы были разбросаны вокругъ. Она не совсмъ кончила свой туалетъ: у ней надтъ былъ только одинъ башмакъ, другой лежалъ на стол возл ея руки, вуаль была не совсмъ убрана, часы съ цпочкою не надты, и берта кружевная лежала вмст съ драгоцнностями, платкомъ, перчатками, молитвенникомъ, въ безпорядочной куч, около зеркала.

Я разглядлъ вс эти вещи не въ первую минуту, хотя и увидлъ съ перваго же раза боле чмъ можно бы ожидать Но я замтилъ, что все, представлявшееся моимъ глазамъ, давно утратило свой прежній блый цвтъ и совершенно пожелтло. Я замтилъ, что сама невста въ подвнечномъ плать засохла подобно этому платью и цвтамъ, въ ней не было свжести, только впалые глаза горли. Я замтилъ, что это платье когда-то было надто на круглый станъ молодой женщины, и что этотъ станъ, на которомъ оно висло, высохъ до костей и кожи. Разъ меня взяли посмотрть восковыя фигуры, привезенныя на ярмарку, изъ которыхъ одна представляла не помню какое-то баснословное лицо, выставленное на парадной катафалк. Разъ меня повели въ одну старинную церковь, на нашемъ болот, взглянуть на скелетъ въ богатомъ одяніи, вырытый изъ склепа подъ церковнымъ помостомъ. Теперь я видлъ эту восковую фигуру и скелетъ, только съ черными глазами, которые двигались и смотрли на меня. Я готовъ былъ закричать, еслибы только у меня достало духу.

— Кто это? сказала леди у стола.

— Пипъ, сударыня.

— Пипъ?

— Мальчикъ отъ мистера Пембльчука, сударыня, пришелъ играть.

— Подойди поближе, дай мн посмотрть на тебя. Подойди совсмъ ко мн.

Я именно въ то время разглядлъ окружающіе предметы, когда я стоялъ возл нея, стараясь по возможности избгать ея глазъ, и я увидлъ тутъ, что часы ея остановились на половин девятаго.

— Посмотри на меня, сказала миссъ Гевишамъ:— ты не боишься женщины, которая не видала солнца съ тхъ поръ, какъ ты родился?

Мн совстно, но я не побоялся ей сказать страшную ложь, отвчая:

— Нтъ.

— Знаешь ты, что у меня здсь? сказала она, прикладывая об руки къ лвому боку.

— Да, сударыня (мн пришелъ теперь въ голову малецъ моего каторжника).

— Что это такое?

— Ваше сердце.

— Разбитое!

Она произнесла это слово съ жаднымъ взглядомъ, сильнымъ выраженіемъ и сатанинскою улыбкой, въ которой была своего рода похвальба. Она продержала руки нсколько времени у своего сердца, потомъ медленно опустила ихъ, какъ будто он были слишкомъ тяжелы.

— Я устала, сказала миссъ Гевишамъ,— мн нужно развлеченіе, съ мущинами и женщинами я покончила. Играй.

Читатель самый сварливый, я полагаю, согласится, что она едва ли могла задать бдному мальчику задачу трудне при окружающихъ обстоятельствахъ.

— Иногда на меня находитъ блажь, продолжала она,— теперь именно у меня такая блажь, мн хочется посмотрть, какъ играютъ. Ну, ну! и пальцы на правой рук заходили у ней отъ нетерпнія:— играй, играй, играй!

На минуту мн представились вс угрозы моей сестры, и пришла отчаянная мысль запрыгать кругомъ комнаты подобно кобыл мистера Пембльчука. Но я чувствовалъ, эта штука была мн не посиламъ, я отказался отъ моего намренія и продолжалъ стоять, глядя на миссъ Гевишамъ съ упрямствомъ, какъ вроятно показалось ей, потому что она сказала, когда мы обмнялись довольно продолжительными взглядами:

— Ты дикарь и упрямецъ!

— Нтъ, сударыня, я жалю васъ, и очень жалю, что не могу теперь играть. Если вы пожалуетесь на меня, мн достанется отъ сестры, съ охотою бы я сталъ играть, еслибъ я только могъ, но здсь все такъ ново для меня, такъ страшно, такъ великолпно и такъ печально….— Я остановился опасаясь, что скажу или сказалъ уже слишкомъ много, и мы еще разъ взглянули другъ на друга.

Она свела глаза съ меня и посмотрла на свое платье, потомъ на туалетъ, и въ заключеніе на самое себя, въ зеркало.

— Такъ ново для него, прошептала она,— такъ старо для меня, такъ странно для него, такъ знакомо мн, и такъ печально для насъ обоихъ! Позови Эстеллу.

И она продолжала смотрть на меня въ размышленіи, мн казалось, она еще разговаривала съ собою, и я не двигался.

— Позови Эстеллу, повторила она, бросая на меня сверкающій взглядъ.— Это ты можешь сдлать. Позови Эстеллу. Выйди за дверь.

Перейдти въ темный, таинственный корридоръ незнакомаго дома и начать ревть во все горло: Эстелла, обращаясь къ гордой молодой леди, которая не показывалась и не отвчала, и въ то же время чувствуя, что это была страшная вольность, было для меня почти такъ же трудно, какъ и играть по заказу. Но наконецъ она отвтила, и свчка ея засіяла какъ звзда вдоль темнаго перехода.

Миссъ Гевишамъ сдлала ей знакъ, чтобъ она подошла ближе, взяла брошку со стола и приложила ее сначала къ ея юной снжной груди, потомъ къ ея великолпнымъ темнымъ волосамъ, какъ бы пробуя ея эффектъ.

— Когда-нибудь она будетъ ваша, моя милая, сказала она,— и вы изъ нея сдлаете хорошее употребленіе. Дайте-ка я посмотрю, какъ вы станете играть въ карты съ^этимъ мальчикомъ.

— Съ этимъ мальчикомъ! Да это простой мужицкій мальчишка!

Мн казалось, я разслыхалъ отвтъ миссъ Гевишамъ, только онъ былъ такой странный:

— Ну? сказала она,— разбейте его сердце.

— Во что ты уметъ играть мальчикъ? спросила меня Эстелла съ совершеннымъ презрніемъ.

— Только въ нищіе, миссъ.

— Пусти же его по міру, сказала миссъ Гевишамъ Эстелл.

И мы принялись за карты.

Теперь только я началъ понимать, что въ этой комнат все давно уже остановилось подобно часамъ. Я замтилъ, что миссъ Гевишамъ положила брошку совершенно на то же самое мсто, откуда она ее взяла. Пока Эстелла сдавала, я взглянулъ на туалетъ, и увидлъ, что башмакъ, на немъ лежавшій, когда-то блый и теперь совершенно пожелтвшій, ни разу не былъ надванъ. Я взглянулъ на ногу безъ башмака и увидлъ, что шелковый чулокъ, также нкогда блый, теперь совсмъ желтый, былъ стоптанъ и изорванъ. При этой остановк и замираніи всхъ увядавшихъ предметовъ, заглохлое подвнечное платье, на этой ссохшейся фигур, казалось погребальною одеждой, и длинный вуаль смотрлъ совершеннымъ саваномъ.

Итакъ сидла она подобно трупу, пока мы играли въ карты, оборки и отдлка ея платья были словно вырзаны изъ бумаги землистаго цвта. Я въ то время еще ничего не зналъ о случайныхъ открытіяхъ тлъ, погребенныхъ въ древнее время, которыя распадались въ прахъ въ ту же минуту, какъ представлялись они человческому взгляду, но потомъ мн часто приходило въ голову, что она точно также обратилась бы въ прахъ, при первомъ проблеск дневнаго свта.

— Этотъ мальчикъ зоветъ валетовъ хлапами! сказала Эстелла съ презрніемъ, прежде нежели кончилась первая игра.— И какія у него грубыя руки! И что за толстые сапоги!

Никогда я и не думалъ прежде стыдиться моихъ рукъ, но теперь я начиналъ думать, что это были далеко не красивыя руки. Презрніе ея было такъ сильно, что оно становилось заразительнымъ, и я заразился имъ.

Она выиграла, я сдавалъ и засдался, что было совершенно естественно, потому что я видлъ, какъ она съ жадностію выжидала каждой моей ошибки, и она назвала меня глупымъ, косолапымъ, мужицкимъ мальчишкой.

— Ты ничего про нее не говоришь, замтила мн миссъ Гевишамъ.— Она тебя такъ честитъ, а ты про нее ни слова не скажешь. Что ты о ней думаешь?

— Говорить не хочется, пробормоталъ я.

— Ну скажи мн на ухо, сказала миссъ Гевишамъ, наклоняясь ко мн.

— Мн кажется, она очень горда, отвтилъ я шепотомъ.

— А еще что?

— Мн, кажется, она очень хороша.

— А еще что?

— Мн кажется, она очень обижаетъ меня. (Эстелла глядла на меня теперь съ видомъ совершеннаго отвращенія.)

— Еще что?

— Мн кажется, я бы хотлъ идти домой.

— И не видать ея никогда боле, а вдь она хороша.

— Не знаю, но я хотлъ бы теперь пойдти домой.

Ты скоро пойдешь, сказала миссъ Гевишамъ вслухъ.— Доиграй игру.

Еслибы не первая сатанинская улыбка, которою она меня встртила, то я былъ бы почти убжденъ, что лицо миссъ Гевишамъ никогда не улыбалось. Она приняла прежнее наблюдательное, задумчивое выраженіе — совершенно естественное, при томъ окаменломъ вид, въ какомъ находились вс окружающіе предметы — и казалось, ничто не могло согнать его. Грудь ея впала, и станъ ея былъ совершенно согнутъ, голосъ ея былъ надорванъ и она говорила очень тихо, какъ изъ могилы.

Я доигралъ игру съ Эстеллой, и она оставила меня нищимъ. Она бросила карты на столъ, когда он вс ей достались, какъ будто она презирала ихъ, потому что выиграла ихъ отъ меня.

— Когда теб придти опять? сказала миссъ Гевишамъ.— Дай мн подумать.

Я было напомнилъ ей, что сегодня середа, но она вдругъ остановила меня прежнимъ нетерпливымъ движеніемъ пальцевъ своей правой руки.

— Ну, ну! Я не знаю, какіе тамъ у васъ дни на недл и какія недли въ году. Приходи опять черезъ шесть дней. Слышишь?

— Слышу, сударыня.

— Эстелла, проводи его внизъ. Дай ему чего-нибудь пость, и пусть онъ погуляетъ и посмотритъ кругомъ. Ступай себ, Пипъ.

Я послдовалъ внизъ за свчкой, какъ прежде я поднялся вверхъ за нею, и Эстелла поставила ее на томъ же самомъ мст, гд мы ее нашли. Пока она не отворила двери, я воображалъ себ, не думая объ этомъ, что уже была ночь. Дневной свтъ совершенно смутилъ меня, и я чувствовалъ, какъ будто я провелъ цлые часы, при свчахъ, въ незнакомой комнат.

— Подожди здсь, мальчикъ, сказала Эстелла и исчезла, захлопнувъ за собой дверь.

Оставшись одинъ на двор, я воспользовался случаемъ, чтобы посмотрть на мои грубыя руки и простые сапоги. Я вывелъ мнніе очень неблагопріятное объ этихъ принадлежностяхъ. До сихъ поръ он еще ни разу меня не смущали, но теперь он поразили меня своею мужиковатостію. Я ршился спросить Джо, зачмъ выучилъ онъ меня называть эти фигуры хлапами, когда настоящее ихъ имя было валетъ. Вообще я жаллъ теперь, отчего Джо не получилъ боле нжнаго воспитанія: тогда и я былъ бы также нжне воспитанъ.

Она вернулась и принесла съ собой хлба, говядины и маленькую кружку пива. Она поставила кружку на каменныя плиты, которыми былъ вымощенъ дворъ, и подала мн хлбъ и говядину, не глядя на меня, какъ будто я былъ какая-нибудь дворняжка. Я былъ такъ униженъ, уколотъ, обиженъ, оскорбленъ, разсерженъ и огорченъ, я не могу прибрать настоящаго слова для моей боли,— Богу одному извстно, какъ назвать ее,— что слезы показались у меня на глазахъ. Но въ ту же минуту, какъ он выступали, двочка посмотрла на меня съ наслажденіемъ, какъ бы сознавая, что она была причиной ихъ. Это помогло мн удержаться и посмотрть ей прямо въ глаза: она презрительно встряхнула головой, съ совершеннымъ убжденіемъ, какъ мн казалось, что я былъ уколотъ, и оставила меня.

Но когда она ушла, я сталъ высматривать мсто, куда бы скрыть мое лицо, я зашелъ въ уголъ, за одну изъ половинокъ воротъ пивоварни, уперся рукою въ стну, и положивъ на нее голову, принялся плакать. Я плакалъ, билъ ногами о стну, вырывалъ изъ головы клочки волосъ,— такъ горьки были мои чувства, такъ сильна была эта боль безъ имени, требовавшая такого противодйствія.

Воспитаніе, которое я получилъ отъ сестры, сдлало меня чувствительнымъ. Посреди этого маленькаго міра, въ которомъ живутъ дти, кто бы ни воспитывалъ ихъ, несправедливость особенно рзко поражаетъ, особенно рзко чувствуется. Положимъ такъ: несправедливость, которой подвергается ребенокъ, дло малое, но ребенокъ также очень малъ, міръ, гд онъ живетъ, тоже малъ, и деревянная лошадка на столько же вершковъ выше его, на сколько рослая скаковая лошадь выше взрослаго человка. Во мн самомъ, отъ самаго моего младенчества, происходила постоянная борьба съ несправедливостію. Я сознавалъ съ того самаго времени, какъ начиналъ лепетать, что моя сестра, съ своимъ капризнымъ, своевольнымъ деспотизмомъ, была несправедлива ко мн. Я чувствовалъ глубокое убжденіе, что выкармливая меня отъ руки, она не имла права постоянно кормить меня тумаками. Я воспиталъ въ себ это убжденіе, посреди всхъ полученныхъ мною наказаній, немилостей, поста, бдній и другихъ исправительныхъ мръ, и я приписываю мою застнчивость и особенную чувствительность уединенному размышленію надъ этимъ убжденіемъ.

Колотя ногами въ стну и вырывая волосы клочками, я усплъ наконецъ успокоить мои оскорбленныя чувства, и тогда я пригладилъ рукавомъ мое лицо и вышелъ изъ моего угла. Хлбъ и говядина были теперь кстати, а пиво пріятно согрло мн внутренность, и я скоро собрался съ духомъ, чтобы посмотрть вокругъ себя.

Да, конечно, это было запустлое мсто, которому была подъ стать и эта голубятня, на двор пивоварни, которая отъвтра скривилась на своемъ шест, такъ что голуби, еслибъ еще они водились здсь, пожалуй вообразили бы себ, среди качки, что они въ открытомъ мор. Но въ голубятн не было голубей, точно такъ же, какъ не было лошадей въ конюшн, не было свиней въ хлву, не было солоду въ закромахъ, а въ чанахъ и котлахъ даже и не пахло ни хлбомъ, ни пивомъ. Съ послднею струйкой дыма исчезли запахи и назначеніе пивоварни. Въ сосднемъ дворик стояло множество пустыхъ боченковъ, еще сохранившихъ въ себ кислое воспоминаніе лучшаго времени, но оно было слишкомъ кисло, нельзя было принять его за обращикъ прежняго пива, въ этомъ отношеніи, боченки вообще были похожи на многихъ несчастныхъ, сидвшихъ дома въ заключеніи.

За пивоварней былъ садъ, отгороженный старою стной, не слишкомъ высокою, черезъ которую я могъ смотрть, и я видлъ теперь, что этотъ садъ принадлежалъ къ дому, что онъ весь поросъ негодною травой, но на зеленой мурав, была тропинка и были желтыя дорожки, какъ будто кто-нибудь иногда здсь гулялъ: мн казалось, что даже и теперь Эстелла уходила по нимъ отъ меня. Но она представлялась мн везд. Когда я уступилъ искушенію и принялся прохаживаться по боченкамъ, я видлъ, что она также прохаживалась по нимъ на другомъ конц двора. Она была спиною ко мн и держала въ рукахъ свои чудные распущенные волосы, и ни разу не посмотрла назадъ, и сейчасъ же исчезла изъ моихъ глазъ. Точно также въ самой пивоварн, гд оставались еще вс приборы для варенія пива, когда я вошелъ въ нее и остановился у дверей, пораженный ея мрачностію, оглядываясь кругомъ, я увидлъ, Эстелла прошла между потухшими очагами и поднялась по легкой чугунной лстниц и вышла вонъ черезъ верхнюю галлерею, какъ будто она отправлялась на небо.

Въ эту минуту и въ этомъ мст странное видніе поразило мое воображеніе, которое потомъ казалось мн еще странне. Я обратилъ мои глаза, слегка ослпленные морознымъ свтомъ, на готическую деревянную балку, находившуюся въ углу, недалеко отъ меня, и увидлъ на ней повшенную фигуру. Эта фигура была вся въ пожелтломъ бломъ, съ одною ногой въ башмак, и она такъ висла, что я могъ различить поблекшія оборки и отдлку платья, словно вырзанныя изъ бумаги землистаго цвта, и лицо какъ у миссъ Гевишамъ, и въ физіономіи ея было замтно движеніе, какъ будто она звала меня. Я боялся смотрть на эту фигуру, которой за минуту передъ этимъ, я положительно зналъ, не было тутъ, и сначала я побжалъ отъ нея, но потомъ я подбжалъ къ ней, и ужасъ мой еще боле увеличился, когда я посл не нашелъ никакой фигуры.

Только морозный свтъ яснаго неба, видъ людей, проходившихъ мимо запертой засовами калитки, и подкрпляющее вліяніе остатковъ хлба и говядины привели меня въ себя. Даже и съ этою помощію я еще не совершенно пришелъ бы въ себя, но вотъ показалась Эстелла съ ключами, чтобы меня выпустить. Еслибъ она подглядла, какъ я былъ напуганъ, то она имла бы достаточный поводъ смотрть на меня свысока.

Проходя мимо, она взглянула на меня съ торжествомъ, какъ будто она радовалась, что у меня были такія грубыя руки и толстые сапоги, и отворила мн калитку. Я выходилъ, не глядя на нее, но она тронула меня своею рукой.

— Что жь ты не плачешь?

— Не хочу.

— Лжешь, хочешь, сказала она,— ты все плакалъ здсь, да и теперь вотъ такъ и распустишь свои нюни.

Она захохотала съ презрніемъ, вытолкала меня и заперла за мною калитку. Я отправился прямо къ мистеру Пембльчуку и былъ очень радъ, не найдя его дома. Сказавъ сидльцу, въ какой день меня потребуетъ опять миссъ Гевишамъ, я пошелъ пшкомъ, за четыре мили, на нашу кузницу, размышляя дорогой обо всемъ, что я видлъ, и особенно думая глубокую думу о томъ, что я былъ простой мужицкій мальчишка, что руки у меня были грубыя, сапоги толстые, что у меня была срамная привычка называть валетовъ хлапами, что я былъ гораздо невжественне нежели полагалъ еще вчера, и что вообще вся жизнь моя была постыдная.

IX.

Когда я воротился домой, моей сестр было очень любопытно все разузнать про миссъ Гевишамъ, и она закидала меня вопросами. Тяжелые тумаки скоро обрушились на мою шею и спину, и меня постыдно повернули носомъ въ стну, потому что я не отвчалъ съ достаточною подробностію на всвопросы. Причинамоей скрытности прежде всегозаключалась въ опасеніи быть непонятымъ, и это опасеніе волновало мое сердце. Я былъ убжденъ, что меня бы не поняли, еслибъ я сталъ описывать миссъ Гевишамъ, какъ она представлялась моимъ глазамъ, и хотя она была для меня совершенною загадкой, я вполн врилъ, что съ моей стороны было бы грубою измной и предательствомъ выставлять ее такъ, какъ она есть, напоказъ передъ мистриссъ Джо. Я не говорю уже про миссъ Эстеллу. Поэтому я разказывалъ какъ можно мене, и меня повернули лицомъ къ стн.

Но хуже всего, что мой старый преслдователь Пембльчукъ, мучимый любопытствомъ узнать все, что я видлъ и слышалъ, пріхалъ съ своею одышкой въ кабріолет, чтобы выпытать отъ меня всю подноготную. И одинъ видъ этого страшилища съ его рыбьими глазами, разинутою пастью, песочнаго цвта волосами, вопросительно торчавшими, и жилетомъ, раздувшимся отъ ариметическихъ суммъ, еще придалъ боле упрямства моей скрытности.

— Ну, мальчикъ, началъ дядя Пембльчукъ, усвшись на почетномъ мст у огня.— Какъ ты гостилъ тамъ въ город?

— Ничего, такъ себ, сэръ, отвтилъ я, и сестра моя погрозила мн кулакомъ.

— Ничего, такъ себ, повторилъ мистеръ Пембльчукъ.— Ничего такъ себ — не отвтъ. Скажи намъ, мальчикъ, что ты разумешь, подъ этимъ ничего такъ себ?

Можетъ-быть известка на лбу закаливаетъ мозгъ до упрямства. Какъ бы то ни было, но съ моимъ выбленнымъ лбомъ мое упрямство затвердло, какъ кремень. Я подумалъ нсколько времени и потомъ отвтилъ, какъ будто я напалъ на новую мысль.

— Я говорю: такъ себ ничего.

Сестра моя вскрикнула отъ нетерпнія и готова была накинуться на меня, а обратиться мн было не къ кому за защитою: Джо работалъ на кузниц, но мистеръ Пембльчукъ вступился на этотъ разъ, говоря:

— Нтъ, сударыня, не выходите изъ себя. Дайте мн этого мальчика, дайте его мн.

Мистеръ Пембльчукъ потомъ обратился ко мн съ такимъ уваженіемъ, какъ будто онъ намревался остричь мои волосы, и сказалъ:

— Вопервыхъ, чтобы привести наши мысли въ порядокъ, изволь мн отвтить, что составятъ сорокъ три пенса?

У меня на язык вертлось сказать — четыреста фунтовъ, но я сообразилъ послдствія, и увидя, что они были противъ меня, далъ отвтъ, по возможности, подходящій, но который разнился, однакоже, пенсовъ на восемь отъ настоящей суммы. Мистеръ Пембльчукъ тогда повторилъ со мною всю пенсовую таблицу, начиная отъ двнадцати пенсовъ, составляющихъ шиллингъ, и до сорока пенсовъ, составляющихъ три шиллинга четыре пенса, и потомъ торжественно спросилъ меня, какъ будто онъ вывелъ меня на дорогу:

— Теперь, любезный, что же составятъ сорокъ три пенса?

Посл продолжительнаго размышленія, я ему отвтилъ: ‘не знаю.’ И я былъ до того раздосадованъ, что я, право, сомнваюсь, зналъ ли я точно.

Мистеръ Пембльчукъ принялся работать своею головой словно буравъ, стараясь высверлить изъ меня толковый отвтъ, и сказалъ:

— Не составятъ ли сорокъ три пенса, напримръ, семи шиллинговъ шести пенсовъ и три Фартинга?

— Да, сказалъ я. Сестра дала мн сейчасъ же треуха, но я былъ все-таки очень доволенъ, что его острота не вышла, и онъ принужденъ былъ бросить ариметику.

— Мальчикъ! Какова собою миссъ Гевишамъ? началъ снова мистеръ Пембльчукъ, сложивъ руки плотно на груди, и опять принимаясь пытать меня.

— Очень высока и смугла, сказалъ я.

— Правда, дядя? спросила моя сестра.

Мистеръ Пембльчукъ кивнулъ головой въ знакъ согласія, я заключилъ отсюда сейчасъ же, что онъ никогда не видалъ миссъ Гевишамъ, потому что она была вовсе не такая.

— Хорошо! сказалъ мистеръ Пембльчукъ, съ гордостью.— Вотъ, такъ мы съ нимъ справимся! Теперь, я полагаю, сударыня, онъ отъ насъ не отвертится?

— Право, дядюшка, отвчала мистриссъ Джо,— желала бы я, чтобъ онъ оставался жить у васъ: вы такъ умете обращаться съ нимъ.

— Ну, мальчикъ, что же она длала, когда ты пришелъ къ ней? спросилъ мистеръ Пембльчукъ.

— Она сидла, отвчалъ я,— въ черной бархатной карет.

Мистеръ Пембльчукъ и мистрисъ Джо вытаращили глаза другъ на друга, и повторяли:

— Въ черной бархатной карет?

— Да, сказалъ я,— а миссъ Эстелла, ея племянница, какъ я полагаю, подавала ей въ окно какъ ¹ и вино на золотомъ поднос. И мы вс ли кекъ {Сдобный хлбъ, въ род кулича.} на золотыхъ тарелкахъ. И мн было приказано сть, стоя за каретою.

— Былъ еще кто-нибудь тамъ? спросилъ мистеръ Пембльчукъ.

— Четыре собаки, сказалъ я.

— Большія или маленькія?

— Огромныя, сказалъ я,— и он дрались между собою за телячьи котлеты, которыя имъ бросали изъ серебряной корзинки.

Мистеръ Пембльчукъ и мистриссъ Джо опять посмотрли другъ на друга въ совершенномъ удивленіи. Отчаянное безуміе овладло мною: я былъ отчаяннйшій изъ свидтелей, который подъ пыткой готовъ былъ на какое угодно показаніе.

— Но, Боже ты мой, гд же была карета? спросила сестра моя.

— Въ комнат миссъ Гевишамъ.

Тутъ она еще боле вытаращила свои глаза.

— Но въ ней не было лошадей, прибавилъ я, для нкотораго правдоподобія, отказавшись отъ четверки богато-убранныхъ лошадей, которыхъ было впрягло мое воображеніе.

— Возможно ли это, дядя? спросила мистриссъ Джо.— О чемъ это толкуетъ мальчикъ?

— Я вамъ растолкую, сударыня, сказалъ мистеръ Пембльчукъ.— Я полагаю, это былъ портъ-шэзъ. Вы знаете, она немножко тронута, очень тронута, довольно тронута, чтобы цлый день проводить въ портъ-шэз.

— Видли вы ее когда-нибудь въ немъ? спросила моя сестра.

— Какъ же это возможно? возразилъ онъ, вынужденный къ признанію:— когда я въ жизнь мою ни разу не видалъ ея. Ни разу хоть однимъ глазомъ не взглянулъ на нее!

— Божеская милость, дядя! Да вдь вы говорили съ нею?

— Не знаете вы разв, сказалъ мистеръ Пембльчукъ нетерпливо,— что когда я былъ тамъ, она продержала меня у двери: дверь оставалась открытою, она такъ и разговаривала со мной. И не говорите мн, что вы этого не знали, сударыня. Но мальчикъ ходилъ туда играть. Во что же вы играли, мальчикъ?

— Мы играли съ флагами, сказалъ я. (Замтьте, прошу васъ, читатель, что я и самъ удивляюсь себ, припоминая вс небылицы, которыя разказывалъ при этомъ случа.)

— Съ флагами? повторила мн сестра.

— Да, сказалъ я, — Эстелла махала голубымъ флагомъ, я размахивалъ краснымъ, а миссъ Гевишамъ разввала изъ окошка флагъ, весь покрытый золотыми звздочками. Потомъ мы размахивали саблями и кричали ура.

— Саблями? повторила моя сестра:— да откуда же вы достали сабли?

— Изъ шкафа, сказалъ я,— я видлъ въ немъ и пистолеты, и также варенье, пилюли. И дневной свтъ не проходилъ въ комнату, она была вся освщена свчами.

— Это справедливо, сударыня, сказалъ мистеръ Пембльчукъ, важно покачивая головой.— Такъ оно именно есть, я это самъ видлъ.

И тутъ они оба вытаращили на меня глаза, но я какъ ни въ чемъ не бывало, съ самымъ невиннымъ выраженіемъ на лиц, смотрлъ на нихъ и перебиралъ между пальцами правую штанину.

Еслибъ они стали меня еще боле разспрашивать, то нтъ сомннія, я измнилъ бы себ. Я готовъ былъ еще сказать имъ, что на двор находился воздушный шаръ, но моя изобртательность не ршила окончательно выбора между этою диковиной и медвдемъ въ пивоварн. Они были такъ заняты чудесами, которыя я передалъ имъ, что я усплъ отдлаться. Предметъ этотъ еще занималъ ихъ, когда Джо пришелъ къ чаю, отъ своей работы. Моя сестра, боле для того чтобъ облегчить свой умъ нежели для его собственнаго удовольствія, разказала ему мои вымышленныя похожденія.

Теперь, когда я увидлъ, какъ Джо выпучилъ свои голубые глаза, и оглядывалъ кругомъ всю кухню, въ совершенномъ изумленіи, раскаяніе овладло мною, мн было совстно передъ нимъ, но никакъ не передъ тми двумя. Въ отношеніи къ Джо, только къ одному Джо, я считалъ себя чудовищемъ, пока они толковали, какія могутъ быть для меня послдствія отъ знакомства и милостей миссъ Гевишамъ Они не имли ни малйшаго сомннія, что миссъ Гевишамъ сдлаетъ для меня что-нибудь, они раздумывали только, что это будетъ такое. Сестра утверждала ‘что это будетъ капиталъ’. Мистеръ Пембльчукъ настаивалъ, что это будетъ щедрая премія для обученія меня какому-нибудь порядочному ремеслу, хоть напримръ хлбной и сменной торговл. Джо возбудилъ страшное негодованіе обоихъ, предложивъ какъ свое мнніе, что можетъ-быть мн подарятъ одну изъ собакъ, которыя дрались за телячьи котлеты.

— Если твоя дурацкая башка умне ничего не придумаетъ, сказала моя сестра,— такъ ступай лучше работать.

И онъ отправился.

Когда мистеръ Пембльчукъ ухалъ и моя сестра принялась за стирку, я прокрался въ кузницу къ Джо, и остался съ нимъ, пока онъ не кончилъ работы. Тогда я сказалъ ему:

— Прежде чмъ потухнетъ огонь, мн хотлось бы вамъ разказать кое-что, Джо.

— Право, такъ? сказалъ Джо, пододвигая свой табуретъ къ горну.— Ну разказывай. Что такое, Пипъ?

— Джо, сказалъ я, схватывая его засученый рукавъ рубашки и свертывая его между пальцами,— помните вы все, что я говорилъ про миссъ Гевишамъ?

— Помню ли? сказалъ Джо.— Какъ забыть такія чудеса!

— Джо, это ужасно, но все это неправда.

— Что ты это говоришь? закричалъ Джо, откидываясь назадъ въ необыкновенномъ изумленіи.— Не хочешь ли ты сказать, что это…

— Да, Джо, все это ложь.

— Но не все же? Помилуй, Пипъ, не станешь же ты уврять, что тамъ не было черной бархатной ка….?— Я остановилъ его покачиваніемъ головы.— Но по крайней мр, тамъ были собаки, Пипъ, сказалъ Джо убдительно.— Положимъ, тамъ не было телячьихъ котлетъ, но по крайней мр, тамъ были собаки?

— Нтъ, Джо?

— Ну одна собака? сказалъ Джо.— Одна собачка?

— Нтъ, Джо, ничего похожаго не было.

Безнадежно я устремилъ мои глаза на Джо, Джо смотрлъ на меня съ изумленіемъ.

— Нтъ, старый дружище! Нтъ, это не ходитъ, старый товарищъ! Я теб говорю это! Куда же это ты норовишь?

— Это ужасно, Джо, не такъ ли?

— Да просто, ужасть! закричалъ Джо, — Что это на тебя напало?

— И самъ не понимаю, Джо, сказалъ я, выпуская рукавъ его рубашки и садясь въ отчаяніи у его ногъ на зол, повся голову:— но хотлось бы мн, чтобы вы не учили меня называть валетовъ хлапами, чтобы сапоги у меня не были такіе толстые и руки такія грубыя.

И я разказалъ тутъ Джо, какъ я былъ жалокъ и какъ я не могъ всего объяснить мистриссъ Джо и мистеру Пембльчуку, которые были такъ жестоки со мной, что тамъ была прекрасная молодая барышня, такая гордая, и какъ она сказала, что я простой, обыкновенный мальчишка, и я зналъ это и желалъ быть не такимъ обыкновеннымъ мальчишкой, и какъ ложь ввернулась сама собой, я вовсе этого не понималъ.

Да, это была задача метафизическая, которую было также трудно разршить для Джо, какъ и для меня самого. Но Джо разомъ выдвинулъ ее изъ области метафизической и побдилъ такимъ образомъ вс трудности.

— Положительно одно, въ этомъ ты можешь быть увренъ, Пипъ, сказалъ Джо, посл нкотораго размышленія, — что ложь есть ложь. Какъ бы ни ввертывалась она, но ей не слдъ ввертываться, и напускаетъ ее самъ отецъ лжи. И не говори мн про это боле, Пипъ. Такъ ты не сдлаешься необыкновеннымъ, старый дружище. Да и потомъ, что это значитъ быть обыкновеннымъ, право мн это не въ домекъ. Ты и такъ необыкновенный. Ты необыкновенно какъ малъ. Потомъ ты необыкновенный у меня ученый.

— Нтъ, я невжа, я во всемъ отсталъ, Джо.

— Помилуй, посмотри, какое ты мн вчера письмо настрочилъ. Славно отвчалъ. Я видлъ письма, да еще джентльменскія: побожиться готовъ, далеко имъ отъ печатнаго, сказалъ Джо.

— Я почти ничему не учился, Джо. Вы думаете обо мн много, вотъ и все.

— Пожалуй, Пипъ, сказалъ Джо,— какъ бы тамъ ни было, только сначала ты долженъ быть обыкновеннымъ ученымъ, а потомъ ты можешь сдлаться необыкновеннымъ, я полагаю такъ! Король на трон и съ короною на голов не можетъ себ сидть и писать законовъ по печатному, если онъ не началъ съ азбуки, когда былъ еще простымъ принцемъ… А, прибавилъ Джо, покачивая головой очень значительно.— И начиналъ онъ также съ А и добирался потихоньку до Z. Смкаю я это дло, не могу только сказать, какъ оно точно длается.

Въ этомъ мудрствованіи была своего рода надежда, и она ободрила меня.

— Не лучше ли для людей обыкновенныхъ и по ремеслу, и по кошелю, продолжалъ Джо въ раздумьи,— водиться съ такими же обыкновенными людьми нежели ходить играть съ необыкновенными, кстати это напомнило мн спросить тебя про флаги, которые, надюсь, были тамъ!

— Нтъ, Джо.

— Жаль мн, что тамъ даже не было ни одного флага, Пипъ. Такъ лучше ли это будетъ или нтъ, ршить теперь не возможно,— не то твоя сестра на стну ползетъ, а этого должно избгать. Но смотри сюда, вотъ что говоритъ теб твой врный другъ. Это говоритъ теб твой искренній другъ. Если ты не сдлаешься необыкновеннымъ человкомъ, идя прямою дорогой, такъ не быть теб имъ, если ты пойдешь и кривымъ путемъ. Не будемъ же говорить объ этомъ, Пипъ, поживи хорошо и умрешь хорошо.

— Вы не сердитесь на меня, Джо?

— Нтъ, старый дружище. Но я долженъ сказать, это была изумительная, отчаянная небылица — я разумю собачью драку и телячьи котлеты, и искренній доброжелатель посовтуетъ теб, Пипъ, пораздумать объ этомъ, когда ты пойдешь на верхъ спать. Вотъ что, добрый дружище, и никогда ты этого не длай боле.

Когда я отправился въ свою комнатку и читалъ молитвы, я не забылъ совта Джо, но мой молодой умъ пребывалъ въ этомъ неспокойномъ и неблагодарномъ состояніи, и въ постел я долго думалъ, какимъ простымъ мужикомъ покажется Джо Эстелл. Какіе толстые у него сапоги, какія у него грубыя руки! Я думалъ, что Джо и моя сестра сидли теперь въ кухн, и что я пришелъ сейчасъ также изъ кухни, и что миссъ Гевишамъ и Эстелла никогда не бывали въ кухн, и стояли гораздо выше насъ. Я заснулъ, припоминая, что я длалъ у миссъ Гевишамъ, какъ будто все это случилось нсколько недль или нсколько мсяцевъ тому назадъ, какъ будто это былъ предметъ давнихъ воспоминаній, а не сегодня только случившееся происшествіе.

Для меня это былъ достопамятный день, который сдлалъ во мн большія перемны, но то же самое бываетъ со всякою жизнію. Выбросьте изъ нея одинъ какой-нибудь избранный день и потомъ представьте себ, какъ бы развилась она иначе: остановитесь, читатель, и подумайте на минуту, какая длинная цпь, желзная или золотая, какая гирлянда цвтовъ или терніевъ не вплелась бы въ вашу жизнь, еслибы не ввернулось въ нее первое звено, въ одинъ какой-нибудь достопамятный день.

X.

День или два спустя, мн пришла въ голову счастливая мысль, что первымъ средствомъ для выхода изъ моего обыкновеннаго состоянія я долженъ былъ перенять у Биди все, что она знала. Преслдуя эту блистательную мысль, я объявилъ Биди въ тотъ же вечеръ, когда пришелъ къ бабк мистера Вопсля, что имю особенный поводъ желать подвинуться въ жизни и что я буду ей очень обязанъ, если она передастъ мн всю свою ученость. Биди была необыкновенно обязательная двочка, сейчасъ же сказала, что она это сдлаетъ, и въ самомъ дл черезъ пять минутъ принялась за исполненіе своего общанія.

Программа воспитанія, принятая бабкою мистера Вопсля, можетъ быть передана въ немногихъ словахъ. Ученики ли яблоки и совали другъ другу за спину солому, пока, бывало бабка мистера Вопсля не соберетъ всей своей энергіи и не примется хлестать розгами всхъ безъ разбора. Получивъ порцію, ученики выстраивались въ рядъ и съ шумомъ передавали изъ рукъ въ руки изорванную книгу. Въ этой книг когда-то была азбука, цифры, табличка умноженія и сложенія и склады, тутъ старуха впадала снова въ усыпленіе, и ученики принимались испытывать сапоги другъ у друга съ цлью опредлить, чей сапогъ больне давилъ пальцы своего товарища. Это умственное упражненіе продолжалось, пока на нихъ не накидывалась Биди, которая приносила теперь три истертыя библіи (неуклюжаго формата, на подобіе какихъ-то обрубковъ), неразборчиво напечатанныя, какъ самая рдкая инкунабула, покрытыя плсенью, съ обращиками различныхъ наскомыхъ, раздавленныхъ между страницами. Эта часть курса обыкновенно разнообразилась схватками Биди, съ мятежными учениками. Когда драки оканчивались, Биди называла страницу, и тогда мы читали страшнымъ хоромъ все что могли и чего даже не разбирали. Звонкій, однообразный голосъ Биди слышался первый, и ни одинъ изъ насъ не имлъ ни малйшаго понятія о томъ, что онъ читалъ. Посл нкотораго времени этотъ страшный трезвонъ пробуждалъ бабку мистера Вопсля, которая, шатаясь, подходила къ ближайшему мальчику и драла его за уши, это было знакомъ къ окончанію вечернихъ занятій, и мы выходили на улицу, оглашая воздухъ криками умственной побды. Должно отдать справедливость, что ни одному ученику не запрещалось забавляться съ аспидною доской или даже съ чернилами (если попадались они подъ руку), только не было возможности заниматься этою отраслью знанія въ зимнее время, потому что маленькая лавка, служившая класною комнатой и также гостиною и спальнею бабки мистера Вопсля, едва освщалась грустною сальною свчкой, къ которой никогда не приближались щипцы.

Я видлъ, что при такихъ обстоятельствахъ скоро не попадешь въ необыкновенные люди, но я ршился попытаться, и въ тотъ же самый вечеръ Биди принялась за исполненіе заключеннаго нами условія, она сообщила мн нкоторыя свднія изъ своего маленькаго прейсъ-куранта, именно о сахарномъ песк, и дала мн также домой для копированья очень фигурную букву Д, которую она списала съ заглавія газеты и которую я принялъ было сначала за рисунокъ пряжки.

Въ нашей деревн, разумется, былъ кабачокъ, и разумется Джо охотно покуривалъ тамъ иногда свою трубку. Въ этотъ вечеръ сестра настрого приказала мн зайдти за нимъ къ Тремъ Веселымъ Лодочникамъ, какъ называлось заведеніе, когда я буду возвращаться изъ школы, и привести его домой. Итакъ я направилъ мои шаги къ Тремъ Веселымъ Лодочникамъ,

Въ кабак была стойка, и на стн возл двери находились безконечные ряды счетовъ, записанныхъ мломъ, которые, мн казалось, никогда не уплачивались. Здсь они были съ тхъ поръ какъ я запомню и росли гораздо скоре меня. Но въ нашей сторон было также вдоволь млу, и можетъ-быть люди не упускали случая длать изъ него прибыльное употребленіе.

Это было въ субботу вечеромъ, я замтилъ, хозяинъ посматривалъ довольно сурово на эти записи, но у меня было дло до Джо, а не до него, и поэтому пожелавъ ему только добраго вечера, я прошелъ въ общую комнату, находившуюся на другомъ конц корридора, гд горлъ свтлый огонь, и Джо курилъ трубку въ обществ мистера Вопсля и какого-то незнакомца. Джо привтствовалъ меня по обыкновенію словами: — А! Пипъ, старый дружище! и въ туже минуту какъ онъ сказалъ это, незнакомецъ повернулъ голову и посмотрлъ на меня.

Это былъ человкъ съ таинственнымъ взглядомъ, котораго я никогда прежде не видалъ. Голова его совершенно свсилась на одну сторону, одинъ глазъ его былъ на половину закрытъ, какъ будто онъ во что-нибудь прицливался не видимымъ ружьемъ. Онъ держалъ трубку въ зубахъ и вынувъ ее изо рта, медленно выпустилъ весь дымъ, потомъ онъ все продолжалъ смотрть на меня, и кивнулъ мн головой. Я ему также поклонился, онъ еще разъ кивнулъ мн, и очистилъ для меня мсто на скамейк возл себя.

Но я обыкновенно садился около Джо, когда я заходилъ въ это заведеніе, и сказавъ: ‘нтъ, благодарю васъ, сэръ’, услся на противоположной скамейк возл Джо. Незнакомецъ взглянулъ на него и замтивъ, что тотъ не обращалъ на него вниманія, кивнулъ мн опять головой, когда я занялъ мое мсто, и потомъ потеръ свою ногу, мн показалось, какъ-то очень странно.

— Такъ, вы говорили, сказалъ незнакомецъ, обращаясь къ Джо,— что вы кузнецъ.

— Да, вы знаете, я говорилъ это, сказалъ Джо.

=— Чего бы намъ такого выпить, мистеръ..? Вы не назвали вашего имени, между прочимъ.

Джо объявилъ его теперь, и незнакомецъ назвалъ его по имени.

— Чего вамъ будетъ угодно выпить въ заключеніе, мистеръ Гарджери? На мой счетъ, разумется.

— Сказать, по правд, отвчалъ Джо,— у меня нтъ въ обыкновеніи пить на чей-нибудь счетъ.

— Въ обыкновеніи? Пожалуй, возразилъ незнакомецъ,— на одинъ разъ, какъ исключеніе, куда не шло для субботняго вечера. Полно упираться, мистеръ Гарджери! Назовите вещь по имени.

— Не хочу быть несговорчивымъ собесдникомъ, сказалъ Джо,— такъ и быть — рому.

— Рому, повторилъ незнакомецъ,— а не угодно ли другому джентльмену объявить свое желаніе?

— Рому, сказалъ мистеръ Вопсль.

— Три рома! закричалъ незнакомецъ хозяину.

— Этотъ джентльменъ, замтилъ Джо, какъ бы рекомендуя мистера Вопсля, — этотъ джентльменъ, котораго желаніе вы хотли также знать, дьячокъ нашей церкви.

— А! сказалъ незнакомецъ, поспшно прицливаясь глазомъ на меня,— въ той церкви, что подымается одиноко, у болота между могилъ!

— Именно такъ, сказалъ Джо.

Незнакомецъ крякнулъ предовольно надъ своею трубкой, и протянулъ ноги на скамь, которой онъ былъ теперь полнымъ хозяиномъ. На немъ была широкополая дорожная шляпа, и голова его была повязана платкомъ, такъ что волосъ было вовсе невидно. Когда онъ посматривалъ на огонь, мн казалось, я замчалъ на его лиц хитрое выраженіе, сопровождавшееся улыбкой.

— Мн эта сторона незнакома, джентльмены, но тамъ къ рк, я полагаю, совершенная пустыня.

— Да, на болот, почти совершенная дичь, сказалъ Джо.

— Безъ сомннія, безъ сомннія. Попадаются у васъ тамъ цыгане и всякіе бродяги?

— Нтъ, сказалъ Джо,— иногда только зайдетъ туда какой-нибудь бглый каторжникъ и не легко бываетъ найдти его. Не такъ ли, мистеръ Вопсль?

Мистеръ Вопсль, припоминая наще давнишнее похожденіе, великодушно согласился, но довольно холодно.

— А вы кажется охотились за такою дичью? спросилъ незнакомецъ.

— Да, разъ, отвчалъ Джо.— Не то, чтобы мы хотли изловить ихъ, понимаете, но мы ходили только какъ зрители: я, мистеръ Вопсль и Пипъ. Помнишь, Пипъ?

— Да, Джо.

Незнакомецъ посмотрлъ на меня снова, прищуривая глазъ, какъ будто онъ прицливался въ меня своимъ невидимымъ ружьемъ, и сказалъ:

— Изъ этого сухопараго мальчугана будетъ прокъ. Какъ его зовутъ?

— Пипъ, сказалъ Джо.

— Такъ его и окрестили?

— Нтъ.

— Что же, это его прозвище?

— Нтъ, сказалъ Джо,— мы такъ зовемъ его въ семь, онъ самъ себ далъ это имя, когда еще былъ малюткой, такъ оно за нимъ и осталось.

— Онъ вашъ сынъ?

— Ну, сказалъ Джо, въ размышленіи, хотя тутъ не было ни какой необходимости размышлять, но въ Трехъ Веселыхъ Лодочникахъ было принято глубоко обдумывать каждую матерію, которая обсуждалась за трубкою.— Ну, нтъ. Онъ мн не сынъ.

— Племянникъ, сказалъ незнакомецъ.

— Ну, сказалъ Джо, погрузившись, повидимому, опять въ глубокую думу.— Нтъ, нтъ, не хочу васъ обманывать: онъ мн и не племянникъ.

— Громъ и молнія! такъ что же онъ такое? спросилъ незнакомецъ.

Мн показалось, это былъ уже слишкомъ энергическій вопросъ.

Мистеръ Вопсль вмшался тутъ, какъ человкъ, знавшій родство цлаго прихода, и обязанный помнить, въ какихъ степеняхъ родства дозволяется бракъ, объяснилъ узы, связывающія меня и Джо. Мистеръ Вопсль заключилъ необыкновенно шипящимъ пасажемъ изъ Ричарда III, прибавивъ отъ себя, въ вид оправданія своей цитаціи: ‘Какъ выражается поэтъ.’

И здсь я могу замтить также, что мистеръ Вопсль, всякій разъ относясь ко мн, ерошилъ мои волосы и тыкалъ мн въ глаза. Не могу понять, почему вс люди его положенія, бывавшіе у насъ въ дом, подвергали меня тому же раздражительному процессу при подобныхъ обстоятельствахъ, но я припоминаю себ, что при каждомъ случа, когда въ нашемъ семейномъ кругу разговоръ обращался на меня, какой-нибудь широколапый мущина подвергалъ меня въ вид поощренія такой операціи.

Все это время незнакомецъ смотрлъ на меня и смотрлъ съ такимъ видомъ, какъ будто онъ ршился наконецъ меня подстрлить. Но посл своего энергическаго воззванія къ молніи и грому, онъ не говорилъ ни слова, пока не принесли рома и воды, и тогда онъ далъ по мн одинъ необыкновенный выстрлъ.

Это не было словесное замчаніе, это была мимика, обратившаяся прямо ко мн. Онъ размшивалъ ромъ съ водою прямо на мой счетъ и на мой счетъ отвдывалъ именно эту смсь, онъ и мшалъ и отвдывалъ не ложкою, которою ему подали, а напилкомъ.

Онъ это сдлалъ такъ, что никто кром меня не замтилъ напилка, потомъ онъ вытеръ его и спряталъ въ боковой карманъ. Я узналъ, что это былъ напилокъ Джо, и я видлъ, что незнакомецъ догадался сейчасъ, что я призналъ разомъ моего каторжника по этому инструменту. Я сидлъ, уставя на него глаза, словно обойденный, но онъ развалился на своей скамь, не обращая на меня вниманія и толкуя преимущественно про рку.

Каждую субботу вечеромъ въ нашей деревн происходила всеобщая чистка и мытье, и Джо поэтому осмливался по субботамъ оставаться полчаса доле обыкновеннаго. Полчаса прошли, и ромъ съ водою былъ поконченъ, Джо всталъ, чтобы уйдти, и взялъ меня за руку.

— Постойте на секунду, мистеръ Гарджери, сказалъ незнакомецъ.— Кажется, у меня есть въ карман новенькій шиллингъ, я его дамъ мальчику, если найду.

Онъ выбралъ его изъ горсти мелочи, завернулъ его въ какую-то скомканную бумажку, и подалъ мн его.

— Это твой, сказалъ онъ,— помни же, твой собственный.

Я его поблагодарилъ, уставя на него глаза до неприличія, и держась крпко за Джо. Онъ пожелалъ Джо доброй ночи, пожелалъ также доброй ночи мистеру Вопслю (который вышелъ съ нами) и бросилъ на меня одинъ взглядъ своимъ вчноцлящимся глазомъ, пожалуй не взглядъ, потому что глазъ былъ закрытъ, но какое выраженіе можно придать глазу, закрывая его?

Возвращаясь домой, еслибъ у меня и была охота поболтать, то мн пришлось бы ораторствовать одному, потому что мистеръ Вопсль разстался съ нами у дверей ‘Веселыхъ Лодочниковъ’, а Джо всю дорогу шелъ съ открытымъ ртомъ, чтобы по возможности освжить свое дыханіе посл рома. Но я былъ такъ ошеломленъ появленіемъ стараго знакомаго, что не могъ ни о чемъ другомъ думать.

Сестра моя была не въ слишкомъ дурномъ расположеніи духа, когда мы явились въ кухню. Джо еще былъ ободренъ этимъ необыкновеннымъ обстоятельствомъ и разказалъ ей исторію про новенькій шиллингъ.

— Фальшивый, наврное, отвчаю, сказала мистриссъ Джо торжественно,— иначе онъ не далъ бы его мальчику!.. Дай-ка мн взглянуть на него.

Я вынулъ его изъ бумаги, оказалось, что это былъ не фальшивый шиллингъ.

— Но, что это? сказала мистриссъ Джо, бросая шиллингъ и схватывая бумажку.— Два фунтовые билета?

Да это были два жирные, замасленные, одно фунтовые билеты, которые, повидимому, прежде были въ самой горячей дружб со всми скотными рынками въ графств. Джо схватился за шляпу и побжалъ съ ними къ ‘Веселымъ Лодочникамъ’, чтобы возвратить ихъ хозяину. Пока онъ ходилъ, я слъ на мое обыкновенное мсто и смотрлъ безсмысленно на мою сестру, въ полной увренности, что этого человка уже не застанутъ тамъ.

Джо вскор вернулся, говоря, что человкъ ушелъ, но что онъ повстилъ у ‘Трехъ Веселыхъ Лодочникахъ’ про эти билеты. Сестра моя запечатала ихъ въ бумагу и положила въ чайницу подъ сушеные розовыя листья, которая стояла въ парадной гостиной. Здсь оставались они, преслдуя меня, какъ привидніе, многіе дни и ночи.

Я не могъ спать, когда я легъ въ постель, постоянно думая о незнакомц, цлившемся въ меня изъ невидимаго ружья, и размышляя, какое я былъ преступное, низкое созданіе, находившееся въ тайныхъ сношеніяхъ съ каторжниками. Я почтибыло позабылъ этотъ случай изъ моей презрнной жизни. Меня также преслдовалъ напилокъ. Я боялся, что онъ вотъ такъ и явится, когда я могъ всего мене ожидать этого. Я убаюкивалъ себя мечтаніями о миссъ Гевишамъ, о наступающей серед, но во сн мн чудилось, что напилокъ показывался въ двери, я не видалъ, кто держалъ его,— и заревлъ такъ, что проснулся.

XI.

Въ назначенное время я явился къ миссъ Гевишамъ, и на мой трепещущій звонокъ вышла къ калитк Эстелла. Она заперла ее, впустивъ меня, какъ въ послдній разъ, и опять повела меня въ темный корридоръ, гд стояла ея свча. Она не обратила на меня никакого вниманія, пока не взяла свчки въ руку, тутъ она взглянула на меня изъ-за плеча, и сказала надменно: ‘Сегодня я проведу тебя другою дорогой’, и я послдовалъ за нею въ совершенно-другую часть дома.

Мы отправились черезъ длинный корридоръ, который, повидимому, проходилъ кругомъ всего подвальнаго этажа ‘Помщичьяго Дома’. Мы прошли однакоже только часть его, Эстелла остановилась, поставила на полъ свчу и отворила дверь. Мы вышли теперь на свтъ и очутились на маленькомъ вымощенномъ дворик, на противоположной сторон котораго находилось отдльное жилье, которое повидимому было нкогда занимаемо главнымъ управляющимъ прежней пивоварни. На наружной стн этого дома находились часы. Подобно часамъ, въ комнат миссъ Гевишамъ, они также стояли на половин десятаго.

Мы вошли черезъ открытую дверь въ мрачную комнату, съ низкимъ потолкомъ, находившуюся въ нижнемъ этаж. Въ комнат были гости, и Эстелла присоединилась къ нимъ, сказавъ мн:

— Ступай туда, мальчикъ, и дожидайся тамъ, пока тебя не позовутъ.

Она указала мн на окно, и къ окну я отправился и сталъ у него, посматривая наружу, въ очень неспокойномъ расположеніи духа.

Окно открывалось до самаго пола и выходило въ самый жалкій уголъ запущеннаго сада, изъ него была видна раззоренная гряда капустныхъ кочерыжекъ и одинокое буксовое дерево, много лтъ тому назадъ обстриженное въ форм пуддинга, которое разрослось на верху, пустивъ втки совершенно другаго цвта, обезобразившія первоначальную форму, какъ будто эта часть пуддинга вылзла изъ кострюли и подгорла. Таковы были мои смиренныя мысли, когда я смотрлъ на это буксовое дерево. Ночью выпалъ снжокъ, онъ везд усплъ сойдти, сколько я помню, но онъ не растаялъ еще въ холодной тни этого садика, и втеръ игралъ имъ, подбрасывая его къ окошку, какъ будто въ неудовольствіи на меня, зачмъ я пришелъ сюда.

Я догадался, что мой приходъ помшалъ разговору, и что присутствующіе въ комнат смотрли на меня. Я только могъ видть въ комнат отраженіе огня камина въ стекл окна, но вс мои суставы напряглись отъ совершенной увренности, что на мн было сосредоточено вниманіе всхъ.

Въ комнат были три леди и одинъ джентльменъ. Посл первыхъ же пяти минутъ, которыя я простоялъ у окна, не знаю почему мн пришло въ голову, что вс они были подлипалы и надувалы, но что каждый изъ нихъ прикидывался, будто онъ этого не замчаетъ въ другихъ, потому что такое предположеніе заставило бы его самого сознаться, что онъ самъ также подлипало и надувало.

Вс они какъ будто ожидали тоскливо чьихъ-то приказаній, и самая разговорчивая леди принуждена была говорить, поджавъ губы, чтобы скрыть звокъ. Эта леди, по имени Камилла, очень напоминала мн мою сестру, съ тою только разницею, что она была старше, и черты ея (какъ я усплъ подсмотрть) были аляповате. Когда я разсмотрлъ ее лучше, я думалъ про себя: еще славу Богу, что были какія-нибудь черты на ея лиц, совершенно-гладкомъ какъ ровная доска.

— Бдное твореніе! сказала эта леди отрывисто, совершенно какъ моя сестра.— Само себ врагъ!

— Ужь лучше быть чьимъ-нибудь врагомъ, сказалъ джентльменъ,— это по крайней мр естественне.

— Братецъ Джонъ, замтила другая леди,— мы должны любить нашихъ ближнихъ.

— Сара Покетъ, отвтилъ братецъ Джонъ, — кто же всего ближе къ человку, какъ не самъ онъ?

Миссъ Покетъ засмялась. Камилла также засмялась, и сказала, задерживая звокъ:

— Вотъ идея!

Но мн казалось, что эта идея пришлась имъ также по вкусу. Другая леди, не выговорившая еще ни одного слова, сказала важно и особенно выразительно:

— Очень справедливо!

— Бдное твореніе! продолжала Камилла (я чувствовалъ, что все это время она смотрла на меня):— онъ такой странный! Повритъ ли кто-нибудь, когда умерла жена Тома, его невозможно было убдить, что дти непремнно должны носить широкія плерезы? Боже мой, говорилъ онъ,— ну большая важность, Камилла, были бы сироты только въ черномъ. Какъ это похоже на Матью! Вотъ идея!

— Въ немъ есть хорошія черты, хорошія черты, сказалъ братецъ Джонъ.— Упаси Богъ, чтобъ я не признавалъ въ немъ добрыхъ качествъ. Но онъ никогда не имлъ и не будетъ имть ни малйшаго понятія о приличіяхъ.

— Вы знаете, я была принуждена, сказала Камилла,— я была принуждена настоять. Я объявила, что это невозможно для чести цлой фамиліи, я сказала ему, что безъ широкихъ плерезовъ, фамилія будетъ обезславлена, я плакала отъ завтрака до обда, я испортила мое пищевареніе. И наконецъ онъ вышелъ изъ себя и сказалъ съ проклятіемъ: такъ длайте, какъ хотите. И я отправилась сейчасъ же, въ проливной дождь, и закупила все. Это будетъ по крайней мр для меня утшеніемъ, благодареніе Богу.

— А заплатилъ онъ? спросила Эстелла.

— Не объ этомъ дло, милое дитя, кто бы ни заплатилъ, отвчала Камилла.— Я купила, и часто я буду спокойно объ этомъ думать, просыпаясь ночью.

Звонъ отдаленнаго колокольчика и крикъ или зовъ, доходившій вдоль корридора, прервалъ бесду, и Эстелла сказала мн:

— Ну, мальчикъ, это за тобой.

Я обернулся и увидалъ, что он вс смотрли на меня съ необыкновеннымъ презрніемъ, и когда я уходилъ, я слышалъ, Сара Покетъ сказала:

— Ну, право! Только что еще будетъ дальше?

И Камилла прибавила съ негодованіемъ:

— Ну виданъ ли такой капризъ? Вотъ и-д-е-я!

Когда мы шли по корридору, Эстелла вдругъ остановилась, и, обернувшись, сказала мн своимъ надменнымъ тономъ:

— Ну?

— Ну, миссъ? отвчалъ я, почти падая на нее и едва удерживаясь.

Она стояла, глядя на меня, и конечно я стоялъ, также глядя на нее.

— Хороша я?

— Да, я нахожу, вы очень хороши.

— Дерзка я?

— Не такъ, какъ въ послдній разъ, сказалъ я.

— Не такъ?

— Нтъ.

Она вспылила, длая мн послдній вопросъ, и ударила меня по щек изо всей силы, когда я отвтилъ ей.

— Ну, грубіянъ, уродъ, сказала она,— теперь что ты думаешь обо мн?

— Я не скажу вамъ.

— Потому что ты разкажешь на верху, не такъ ли?

— Нтъ, сказалъ я,— не потому.

— Отчего ты опять не плачешь, эдакая тварь?

— Отъ васъ-то ужь я никогда не стану плакать, сказалъ я.

Я полагаю, это была самая безстыдная ложь съ моей стороны, потому что я и тогда внутренно плакалъ отъ нея, и хорошо знаю, сколькихъ слезъ она мн стоила потомъ.

Посл этого эпизода, мы пошли нашею дорогой наверхъ, и, подымаясь по лстниц, встртили одного джентльмена, ощупью пробиравшагося внизъ.

— Кто это съ вами? спросилъ джентльменъ, останавливаясь и смотря на меня.

— Мальчикъ, сказала Эстелла.

Это былъ рослый мущина, чрезвычайно-смуглый, съ чрезвычайно-большою головой и руками соотвтствующей величины, онъ взялъ меня своею огромною рукой за подбородокъ и повернулъ мое лицо, чтобы разсмотрть его при свчк. Онъ былъ преждевременно плшивъ на маковк, и его густыя черныя брови не прилегали гладко, но стояли торчмя, щетиною. Глаза его сидли глубоко въ своихъ впадинахъ и имли непріятное, недоврчивое выраженіе. У него была массивная часовая цпь, и черныя пятна на бород и щекахъ обозначали мсто, гд слдовало рости волосамъ. Онъ мн былъ совершенно чужой, и тогда я не могъ еще предвидть, что судьба сведетъ насъ, но я имлъ случай теперь хорошо разсмотрть его.

— Мальчикъ изъ здшняго околотка? Э? сказалъ онъ.

— Точно такъ, сэръ, сказалъ я.

— Какъ ты сюда попалъ?

— Миссъ Гевишамъ прислала за мною, отвчалъ я.

— Хорошо. Веди же себя порядочно. Я знаю хорошо мальчишекъ, вс вы негодяи. Смотри у меня, сказалъ онъ, кусая большой палецъ съ боку и наморщивая брови:— веди себя порядочно!

Съ этими словами, онъ меня отпустилъ, и я былъ этому очень доволенъ, потому что его рука пахла душистымъ мыломъ, и отправился своею дорогой внизъ. Я подумалъ, не былъ ли онъ докторъ? Но нтъ, это не могъ быть докторъ, у доктора манеры спокойне и убдительне. Мн не было, однакоже, времени размышлять объ этомъ предмет, потому что мы сейчасъ же вошли въ комнату миссъ Гевишамъ, гд я нашелъ ее и вс вещи въ совершенно томъ же положеніи, какъ я оставилъ ихъ. Эстелла оставила меня у дверей, и тутъ я стоялъ, пока миссъ Гевишамъ не взглянула на меня.

— Такъ! сказала она безъ малйшаго изумленія:— дни проходятъ, не правда ли.

— Да, сударыня, сегодня…

— Опять, опять, опять, сказала она съ нетерпливымъ движеніемъ пальцевъ.— Я не хочу знать. Что сегодня готовъ ты играть?

Я принужденъ былъ отвтить съ нкоторымъ замшательствомъ:

— Не думаю, сударыня.

— Ну въ карты? спросила она, съ испытующимъ взглядомъ.

— Да, сударыня, это я могу, если прикажете.

— Если этотъ домъ теб кажется слишкомъ старъ и печаленъ, сказала миссъ Гевишамъ нетерпливо, — а ты мальчикъ не хочешь здсь играть, то не согласишься ли ты лучше работать?

На этотъ вопросъ мн было легче отвтить, и я сказалъ, что совершенно готовъ.

— Поди же въ комнату напротивъ, сказала она, указывая своею изсохшею рукою на дверь, находившуюся позади меня,— и жди тамъ меня.

Я прошелъ, черезъ площадку, въ указанную мн комнату. Дневной свтъ также въ нее не проходилъ, и она была проникнута безвоздушнымъ запахомъ, который давилъ меня. Въ сыромъ, старинномъ камин, былъ только-что разведенъ огонь, который казалось былъ боле расположенъ потухнуть нежели горть, и упрямый дымъ, висвшій въ комнат, вялъ еще сильнйшимъ холодомъ нежели чистый воздухъ, подобно нашему болотному туману. Свчи, стоявшія на высокомъ камин, слабо освщали комнату, или справедливе было бы сказать, что он слабо возмущали наполнявшій ее мракъ. Это была обширная комната, и нкогда очень великолпная, я полагаю, но вс видимые въ ней предметы были покрыты пылью, плсенью, разваливались. Самымъ виднымъ предметомъ представлялся длинный столъ, покрытый скатертью, какъ будто готовился пиръ, когда все въ дом остановилось. По середин скатерти стоялъ подносъ, онъ былъ такъ тяжело завшенъ паутиною, что невозможно было совершенно различить его формы. Онъ подымался, я помню, словно черный Фунгусъ, посреди желтой поверхности, и я видлъ огромные пятноватые пауки бгали по немъ съ необыкновенною живостью, какъ будто случилось какое-нибудь чрезвычайное происшествіе въ ихъ общин.

Я слышалъ также, какъ мыши скреблись за панелями, какъ будто происходило что-нибудь особенно важное для ихъ интересовъ. Но тараканы не обращали вниманія на всю эту суматоху и пробирались около камина старческою тяжелою походкой, какъ будто они были близоруки, глухи, и жили въ несовершенно хорошихъ отношеніяхъ между собою.

Эти ползающія твари увлекали мое вниманіе, и я наблюдалъ ихъ издали, когда миссъ Гевишамъ положила свою руку мн на плечо. Въ другой рук она держала костыль, на который она опиралась. Она смотрла колдуньей.

— Вотъ, сказала она, указывая костылемъ на длинный столъ, — гд меня положатъ, когда я умру. Они вс придутъ сюда взглянуть на меня.

У меня было неясное сознаніе, что вотъ она такъ и ляжетъ на столъ и сейчасъ же умретъ, окончательно осуществляя восковую фигуру, мною виднную на ярмарк, и я сжался отъ ея прикосновенія.

— Что это такое, ты думаешь? спросила она меня, опять указывая своимъ костылемъ:— это, завшенное все паутиною?

— Не могу угадать, что это такое, сударыня.

— Это большой куличь, свадебный куличь мой {Саке, куличь, залитый сахаромъ, составляетъ въ Англіи необходимую принадлежность и украшеніе свадебнаго завтрака.}!

Она окинула сердитымъ взглядомъ комнату и потомъ сказала опираясь на меня и защипывая рукою мое плечо.

— Ступай, ступай, ступай! Веди меня, веди!

Я заключилъ отсюда, что моя работа должна заключаться въ томъ, что я буду водить миссъ Гевишамъ вокругъ комнаты. И я разомъ принялся за новое дло, она опиралась на мое плечо, и мы полетли рысью, какъ кобыла мистера Пембльчука.

Миссъ Гевишамъ была вовсе не сильна, и посл нкотораго времени она сказала: ‘тише’. Но мы все продолжали двигаться съ нетерпливою, порывистою быстротой. Она вертла рукой мое плечо и шевелила губами, и мн казалось, что мы шли скоро, потому, что ея мысли работали скоро.

Минуту спустя, она сказала: ‘позови Эстеллу!’ Я вышелъ на площадку и прокричалъ это имя, какъ я это сдлалъ въ прежній разъ. Когда свтъ показался, я вернулся къ миссъ Гевишамъ, и мы снова пустились кругомъ комнаты.

Будь только одна Эстелла свидтелемъ нашихъ штукъ, я и тогда былъ бы достаточно сконфуженъ, но она еще привела съ собою трехъ дамъ и джентльмена, которыхъ я видлъ внизу, и я ршительно не зналъ что длать. Чувство вжливости говорило мн, чтобъ я остановился, но миссъ Гевишамъ завертла мое плечо и мы полетли какъ на почтовыхъ. Я вполн сознавалъ съ моей стороны, что они подумаютъ, будто это все мое дло.

— Милая миссъ Гевишамъ, сказала миссъ Сара Покетъ,— какъ вы поправились!

— Не правда, отвтила миссъ Гевишамъ, — я вся желтая, у меня кожа да кости.

Камилла повеселла, когда оборвали миссъ Покетъ, и она прошептала жалостливо, смотря на миссъ Гевишамъ.

— Бдная добрая душа! Конечно, и ожидать нельзя, чтобъ она поправилась, бдная моя, бдная. Вотъ идея!

— Какъ вы поживаете? сказала миссъ Гевишамъ Камилл.— Мы были тогда возл нея, и разумется, я хотлъ остановиться, по миссъ Гевишамъ вовсе этого не желала. Мы пронеслись мимо, и я чувствовалъ, что я былъ въ высшей степени непріятенъ Камилл.

— Благодарю весъ, миссъ Гевишамъ, отвтила она.— Я здорова, на сколько это возможно.

— Что же съ вами? спросила миссъ Гевишамъ, съ чрезвычайною жесткостью.

— Ничего особеннаго, о чемъ бы стоило много распространяться, отвчала Камилла.— Я не хочу показывать моихъ чувствъ, но я обыкновенно слишкомъ много думаю о васъ ночью, мн это не подъ силу.

— Такъ не думайте обо мн, возразила миссъ Гевишамъ.

— Это легко говорить, замтила Камилла, любезно задерживая свои рыданія, между тмъ какъ верхняя губа ея оттопыривалась, и слезы текли.— Раймондъ свидтель, какое огромное количество инбирю и спирта я принуждена принимать каждый вечеръ. Раймондъ свидтель, какія у меня въ ногахъ нервныя судороги. Спазмы и судороги, однакоже, для меня не новость, когда я заботливо думаю о тхъ, кого я люблю. Не будь у меня такое любящее и чувствительное сердце, у меня было бы пищевареніе лучше и желзные нервы. Конечно я желала бы, чтобъ я была не такова. Но не думать о васъ ночью! Вотъ идея!

И она залилась слезами.

Раймондъ, къ которому она относилась, я заключилъ, былъ присутствующій джентльменъ, и я заключилъ также, что это былъ мистеръ Камилла. Онъ явился теперь на выручку и сказалъ утшительнымъ тономъ:

— Милая Камилла, вс очень хорошо знаютъ, какъ ваши родственныя чувства до того подтачиваютъ васъ, что у васъ даже одна нога короче другой.

— Я не подозрвала, милая, замтила важная леди, которой голосъ я слышалъ только разъ,— что думая о человк, мы объявляемъ на него особенныя права.

Миссъ Сара Покетъ, которая теперь, я видлъ, была маленькая, сухая, смуглая, вся искривленная старушонка, съ маленькимъ лицомъ, словно вырзаннымъ изъ орховой скорлупы, и огромнымъ ртомъ, какъ у кошки, только безъ усовъ, поддержала это предложеніе, говоря:

— Разумется, нтъ, моя милая. Гмъ!

— Думать легко, сказала важная леди.

— Конечно, вы знаете, что можетъ-быть легче? подтвердила миссъ Сара Покетъ.

— О, да, да! говорила всхлипывая Каммила, которой разстроенныя чувства повидимому подымались отъ ногъ къ груди.— Все это совершенно справедливо! Горячее сердце есть слабость, но что же мн длать? Нтъ сомннія, мое здоровье было бы гораздо лучше, еслибъ я чувствовала иначе, но я все-таки не измнила бы моего характера, еслибъ я и могла. Я страдаю, но меня также утшаетъ, когда я просыпаюсь, что у меня такія чувства.

И затмъ послдовалъ новый взрывъ чувствъ.

Миссъ Гевишамъ и я все это время ни разу не останавливались, но все ходили кругомъ и кругомъ комнаты, то задвая подолы постительницъ, то оставляя ихъ на разстояніи цлой длины этого мрачнаго покоя.

— Вотъ Матью, сказала Камилла, — забываетъ о самыхъ близкихъ связяхъ, никогда не приходитъ сюда посмотрть какова миссъ Гевишамъ! Мн разрзали корсетъ, меня положили на софу, я три часа лежала безъ чувствъ, свсивъ голову, волосы мои вс распустились, ноги ужь не знаю, гд были.

— Они были гораздо выше головы, моя милая, сказалъ мистеръ Камилла.

— Я цлые часы оставалась въ этомъ положеніи, все по милости страннаго и непонятнаго поведенія Матью, и никто мн за это спасибо не сказалъ.

— Я полагаю, нтъ! ввернула важная леди.

— Видите, моя милая, прибавила миссъ Сара Покетъ (такая масляная злая тварь):— тутъ важный вопросъ, отъ кого ожидали вы себ благодарности?

— Я не ожидала себ никакой благодарности, продолжала Камилла.— Цлые часы я оставалась въ этомъ положеніи, Раймондъ свидтель, какъ я задыхалась, какъ инбирь вовсе на меня не дйствовалъ, меня слышали черезъ улицу, у фортепіаннаго настройщика, бдные дти его думали, что это голуби ворковали вдали,— и теперь мн говорятъ…

Тутъ Камилла приложила руку къ горлу, въ которомъ, какъ въ реторт, начали образовываться новыя химическія соединенія.

Когда имя того же Матью было упомянуто, миссъ Гевишамъ остановилась и пристально посмотрла на говорившую. Эта перемна вдругъ пріостановила химическій процессъ, совершавшійся въ горл Камиллы.

— Матью придетъ наконецъ посмотрть на меня, сказала миссъ Гевишамъ сурово, — когда меня положатъ на этотъ столъ. Вотъ гд ему мсто,— и она ударила костылемъ по столу,— въ головахъ у меня! А ваше мсто — тамъ! вашего мужа — тамъ! Сары Покетъ — тамъ! Джорджіаны — тамъ! Теперь вы вс знаете, гд ваши мста, когда вы придете въ послдній разъ пировать надо мною. Убирайтесь же!

Произнося каждое имя, она ударяла клюкою по столу, каждый разъ на новомъ мст. Потомъ она сказала.— ‘Веди меня, веди же!’ и мы снова пустились.

— Я полагаю, намъ ничего не остается боле, воскликнула Камилла, — какъ повиноваться и уйдти. Отрадно, по крайней мр хоть на такое короткое время, увидть предметъ своей любви и уваженія. Я буду думать объ этомъ съ печальнымъ удовольствіемъ, просыпаясь по ночамъ. Я бы желала, чтобъ и Матью имлъ такое же утшеніе, но онъ пренебрегаетъ имъ. Я ршилась не показывать моихъ чувствъ, но тяжко слышать, когда вамъ говорятъ, что вы хотите пировать надъ трупами вашихъ родственниковъ, какъ будто вы людодъ, и потомъ вамъ приказываютъ убираться! Вотъ идея!

Мистеръ Камилла вмшался тутъ, мистриссъ Камилла приложила руку къ своей взволнованной груди, и съ несвойственною твердостью, которая, я полагаю, выражала ея ршительное намреніе упасть въ обморокъ по выход и задохнуться, послала рукою поцлуй миссъ Гевишамъ и вышла вонъ. Сара Покетъ и Джорджіана начали было переминаться, кому выйдти первой, но Сара была хитра, она не поддалась на штуки и обошла съ необыкновенною ловкостью вокругъ Джорджіаны, которая принуждена была идти впередъ. Сара Покетъ успла произвести отдльное впечатлніе своимъ уходомъ, сказавъ, съ улыбкой умилительнаго сожалнія на своей орховой физіономіи, о слабостяхъ человчества.

— Господь благословитъ васъ, милая миссъ Гевишамъ.

Пока Эстелла свтила имъ, миссъ Гевишамъ продолжала ходить, опершись на мое плечо, но только медленне. Наконецъ она остановилась у огня и сказала, посмотрвъ на него нсколько минутъ.

— Пипъ, сегодня день моего рожденія.

Я было хотлъ принести ей мои поздравленія и благожеланія, но она подняла свою палку, говоря:

— Я терпть не могу, чтобы мн про него говорили. Я не позволяю ни одному изъ тхъ, кто были здсь сейчасъ, да и никому, говорить про него. Они сюда приходятъ только въ этотъ день, но они не смютъ и заикнуться о немъ.

Разумется, я боле и не говорилъ о немъ.

— Въ этотъ день въ году, гораздо прежде нежели ты родился, принесли сюда всю эту ветошь, сказала она, тыкая своею клюкою въ сти паутины.— Мы обветшали вмст, мыши источили ее, и зубы, поостре чмъ у мышей, источили меня.

Приложивъ набалдашникъ своей палки къ сердцу, она стояла и смотрла на столъ. Ея платье, когда-то блое, а теперь совершенно пожелтлое и истлвшее, какъ нельзя боле согласовалось съ нкогда блою скатертью, также пожелтлою и истлвшею, и все вокругъ готово было распасться въ прахъ отъ одного прикосновенія.

— Когда совершится разрушеніе, сказала она съ мертвеннымъ взглядомъ,— когда они положатъ меня въ моемъ подвнечномъ плать на свадебный столъ, проклятье исполнится надъ нимъ. О, еслибъ это случилось въ этотъ самый день!

Она стояла и смотрла на столъ, какъ будто и въ самомъ дл на немъ лежала ея собственная фигура. Я не двигался. Эстелла возвратилась и оставалась также хладнокровною. Это оцпенніе было довольно продолжительно. Въ тяжелой атмосфер комнаты, среди тяжелаго мрака, наполнявшаго отдаленные углы, мн пришла больная мысль, что вотъ сейчасъ и мы съ Эстеллой также начнемъ разрушаться.

Наконецъ миссъ Гевишамъ вдругъ вышла изъ своей разсянности и сказала.

— Дайте мн посмотрть, какъ вы играете въ карты, что же вы не начинаете?

Мы вернулись посл этого въ ея комнату, и услись какъ прежде. Какъ и прежде я остался нищимъ, какъ прежде, миссъ Гевишамъ слдила за нами все время, и обращала мое вниманіе на красоту Эстеллы, стараясь еще боле выказать ее и убирая ея волосы и грудь драгоцнностями.

Эстелла съ своей стороны обращалась со мной какъ прежде, только она не удостоивала меня своего разговора. Когда мы сыграли съ полдюжины игоръ, мн было назначено когда приходить опять, и меня вывели на дворъ накормить какъ собаку, здсь я былъ оставленъ гулять на свобод.

Я не помню, была ли прежде отворена, или затворена калитка въ садовой стн, на которую я вскарабкался въ послдній разъ: помню только, что тогда я не замтилъ этой калитки, а теперь я ее видлъ. Она была отворена, и я зашелъ въ садъ погулять. Это была совершенная пустошь, въ немъ были старые парники для дынь и огурцовъ, которые теперь, процессомъ добровольнаго зарожденія, пытались произвести, въ своемъ разрушеніи, обрывки старыхъ шляпъ, старыхъ сапогъ и слабое подобіе разбитаго горшка:

Я обошелъ весь садъ и оранжерею, въ которой ничего не было, кром обвалившейся виноградной лозы и нсколькихъ бутылокъ, и попалъ наконецъ въ жалкій уголъ, виднный мною въ окошко. Не сомнваясь нисколько, что въ дом никого не было, я взглянулъ въ другое окошко, и къ величайшему моему удивленію, увидлъ блднаго молодаго джентльмена, съ свтлыми волосами и красными вками, который выпучилъ на меня глаза.

Блдный молодой человкъ быстро исчезъ и очутился возл меня. Онъ сидлъ за книгами, когда я увидлъ его въ первый разъ и теперь я замтилъ, что онъ былъ весь въ чернилахъ.

— Ого любезный! сказалъ онъ.

Ого — выраженіе общее, на которое, я обыкновенно замчалъ, лучшимъ отвтомъ было повтореніе его, и я также сказалъ: ‘ого’, не прибавляя только, изъ вжливости, любезный.

— Кто тебя впустилъ сюда? сказалъ онъ.

— Миссъ Эстелла.

— Кто теб позволилъ шататься здсь?

— Миссъ Эстелла.

— Давай драться, сказалъ блдный молодой человкъ.

Что мн было длать?— часто я задавалъ себ этотъ вопросъ: Что оставалось мн длать, какъ не слдовать за нимъ? Его манеры были ршительны, и я такъ былъ удивленъ, что послдовалъ за нимъ, будто привороженный.

— Постой, однакоже, на минутку, сказалъ онъ, когда мы прошли нсколько шаговъ.— Я долженъ подать теб поводъ къ драк. Вотъ онъ!

Онъ хлопнулъ въ ладоши самымъ раздражительнымъ образомъ, ловко откинулъ одну ногу назадъ и потянулъ меня за вихоръ, потомъ опять ударилъ въ ладоши и пырнулъ меня головою въ брюхо.

Это послднее бычачье движеніе, кром того что оно показалось мн особенною вольностью, было еще очень непріятно посл плотнаго завтрака. Я хватилъ его и былъ готовъ хватить еще разъ, когда онъ сказалъ:

— Ага, не отказываешься! и принялся танцовать взадъ и впередъ, какъ я еще ни разу не видывалъ.

— Это законы игры! сказалъ онъ, и перепрыгнулъ съ лвой ноги на правую.— Настоящія правила!— и онъ перепрыгнулъ съ правой ноги на лвую.— Пожалуйте на арену, извольте пройдти черезъ вс предварительныя церемоніи!— И онъ увертывался, то взадъ то впередъ, длая самыя странныя тлодвиженія, между тмъ какъ я смотрлъ на него въ совершенномъ недоумніи.

Я внутренно боялся его, видя какъ онъ былъ ловокъ. Но физически и нравственно я былъ убжденъ, что его свтлой голов не слдовало пырять меня въ брюхо, и что я имлъ право дать ей тумака, когда она привлекала такимъ образомъ мое вниманіе. Не говоря ни слова, я послдовалъ за нимъ въ удаленный уголокъ сада, между двумя стнами, прикрытый кучею мусора. Онъ спросилъ меня, доволенъ-ли я этимъ мстомъ, я ему отвчалъ да, и онъ попросилъ позволенія удалиться на минуту: онъ вернулся вскор, съ графиномъ воды и губкою, намоченною уксусомъ.

— Это къ общимъ услугамъ, сказалъ онъ, поставивъ эти препараты къ стн, и потомъ принялся раздваться и снялъ съ себя не только куртку и жилетку, но даже и рубашку.

Хотя наружность его была неособенно здоровая,— на лиц у него были прыщи и сыпь около рта,— но эти страшныя приготовленія меня пугали. На мой взглядъ онъ былъ моихъ лтъ, но онъ былъ выше меня, и его гимнастическія тлодвиженія казались очень грозными.

Сердце мое екнуло, когда я увидлъ, какъ онъ примрялся, и съ видомъ особенной механической точности оглядывалъ мою анатомію, какъ будто, выбирая въ ней свою косточку. Какъ же я былъ удивленъ, когда онъ посл перваго моего удара, растянулся на земл, обращая ко мн свое лицо съ окровавленнымъ носомъ, въ поразительномъ ракурс.

Онъ тотчасъ же поднялся на ноги и вытершись губкою, началъ опять приловчаться, показывая большое искусство. Но къ моему величайшему удивленію, онъ вторично растянулся, смотря на меня подбитымъ глазомъ.

Его отважность внушала мн большое уваженіе, повидимому у него вовсе не было силы, онъ ни разу не ударилъ меня порядочно, но онъ вскакивалъ на ноги сію же минуту, отирался губкою, пилъ воду, исполняя самъ съ величайшимъ удовольствіемъ должность своего секунданта, согласно со всми правилами, и потомъ выходилъ на меня съ такимъ форсомъ, что я думалъ: ‘вотъ теперь наконецъ онъ меня въ самомъ дл додетъ.’ Онъ былъ страшно избитъ, потому что, должно сознаться, я тузилъ его все больне и больне, но онъ подымался каждый разъ, пока наконецъ, падая, не ударился головою о стну. Даже и посл этого кризиса, онъ было поднялся и повернулся нсколько разъ кругомъ, не видя меня, но въ заключеніе онъ подползъ на колнахъ къ своей губк и подбросилъ ее, едва проговоривая.

— Значитъ, вы выиграли.

Онъ былъ такъ храбръ и ни въ чемъ невиновенъ, что хотя и не я предложилъ борьбу, но моя побда доставила мн грустное удовлетвореніе. Право, одваясь, я думалъ о себ, какъ о дикомъ волчонк. Я одлся однакоже, вытеръ въ промежуткахъ мое окровавленное лицо, и сказалъ ему:

— Не могу ли я вамъ помочь?

— Нтъ, благодарю, отвтилъ онъ.

— Добрый вечеръ, сказалъ я.

— Добрый вечеръ, отвтилъ онъ.

Когда я вышелъ на дворъ, я нашелъ Эстеллу, ожидавшую меня съ ключами. Но она меня не спросила, ни гд я былъ ни отъ чего я заставилъ ее ждать, на лиц ея блисталъ румянецъ, какъ будто случилось что-нибудь очень пріятное для нея. Вмсто того чтобы пойдти прямо къ калитк, она остановилась въ корридор и поманила меня къ себ.

— Поди сюда, если хочешь, можешь меня поцловать.

Она повернула мн щеку, которую я поцловалъ. Я думаю, я ршился бы на многое, чтобы поцловать ее. Но я чувствовалъ, этотъ поцлуй былъ данъ простому мужицкому мальчишк,— такъ она дала бы мелкую монету,— и самъ по себ ничего не стоилъ.

По милости гостей, карточной игры и наконецъ драки, мое посщеніе на этотъ разъ было продолжительне обыкновеннаго, и когда я возвращался домой, маякъ на песчаной кос за болотомъ свтился на почернломъ ночномъ неб, и горнъ Джо бросалъ огненную полосу поперекъ дороги.

XII.

Я былъ не совсмъ спокоенъ насчетъ блднаго молодаго джентльмена. Чмъ боле я думалъ про драку, припоминай, его распухлую и окровавленную физіономію, тмъ очевиднее для меня становилось, что это не пройдетъ мн даромъ. Я чувствовалъ, что кровь блднаго молодаго джентльмена была на мн и что законъ отомститъ за нее. Не имя опредленной идеи, какого рода наказанію я подвергался, я видлъ ясно только то, что деревенскіе мальчишки не могли же безнаказанно разгуливать кругомъ, грабить джентльменскіе дома и валять учащееся юношество Англіи. Нсколько дней я даже не выходилъ изъ дому, и съ большою осторожностію и боязнію выглядывалъ въ двери кухни, когда меня посылали за чмъ-нибудь, ожидая, что сторожа градской тюрьмы вотъ такъ и наскочатъ на меня. Носъ блднаго молодаго джентльмена выпачкалъ кровью мои панталоны, и въ глубокую ночь я старался вымыть это свидтельство моей вины, я исцарапалъ мои суставы о зубы блднаго молодаго джентльмена, и ломалъ свою голову, придумывая самыя невроятныя объясненія для этого обвинительнаго факта, когда меня притянутъ къ суду.

Наконецъ наступилъ день, въ который мн назначено было возвратиться на сцену моего преступнаго насилія, ужасъ мой теперь достигъ высшаго градуса. Мн казалось, что блюстители правосудія, нарочно присланные изъ Лондона, выжидаютъ меня въ засад за калиткою: потомъ я думалъ, что миссъ Гевишамъ, предпочитая сама лично отмстить за обиду, нанесенную ея дому, подымется въ своей погребальной одежд, вынетъ пистолетъ и застрлитъ меня, приходило мн также въ голову, что можетъ быть подкуплена шайка мальчишекъ, которые нападутъ на меня въ пивоварн и оттаскаютъ на смерть. Я былъ однакоже такъ увренъ въ благородств блднаго молодаго джентльмена, что никакъ не воображалъ, чтобъ онъ былъ участникомъ въ этихъ планахъ: они всегда представлялись моему уму, какъ дйствія его безразсудныхъ родственниковъ, раздраженныхъ состояніемъ его физіономіи.

Но какъ бы то ни было, я долженъ былъ идти къ миссъ Гевишамъ, и пошелъ. И, вообразите, мое ратоборство не имло никакихъ послдствій. Никто даже не намекнулъ на него, и блднаго молодаго джентльмена не оказалось въ дом. Та же калитка была отворена, я обошелъ садъ и даже заглянулъ въ окошки особеннаго домика, но мои любопытные взгляды вдругъ остановились на запертыхъ ставняхъ, за которыми не было признака жизни. Только въ углу, гд происходила борьба, я могъ открыть еще доказательство существованія блднаго молодаго джентльмена. Здсь оставались еще слды его крови. Я скрылъ ихъ землею отъ человческаго глаза.

На широкой площадк, отдлявшей комнату миссъ Гевишамъ отъ другой комнаты, гд былъ накрытъ длинный столъ, я увидлъ легкое кресло на колесахъ, которое можно было двигать, подталкивая его сзади. Оно было поставлено посл моего предыдущаго посщенія, и съ этого же дня моимъ обычнымъ занятіемъ стало катать миссъ Гевишамъ въ этомъ кресл (когда она уставала ходить, опершись на мое плечо) вокругъ ея комнаты, черезъ площадку, и кругомъ другой комнаты. Сколько и сколько разъ мы повторяли эти путешествія! Иногда они длились цлые три часа безъ остановки, Я невольно выразился здсь объ этихъ путешествіяхъ во множественномъ числ, потому что было положено, чтобъ я приходилъ черезъ день для этой цли, и также потому что я намренъ теперь обнять періодъ по крайней мр восьми или десяти мсяцевъ.

Мы свыкались боле другъ съ другомъ, миссъ Гевишамъ говорила со мною боле, и разспрашивала меня чему я учился и къ чему готовился? Я сказалъ ей, что, я полагаю, я поступлю въ ученіе къ Джо, и особенно распространялся о моемъ невжеств и о моемъ желаніи все знать, въ надежд что она мн въ этомъ поможетъ. Но она не поддавалась, напротивъ, повидимому, ей нравилось мое невжество. Она мн не давала также денегъ,— ничего кром обда,— и ни разу не говорила, что мн будетъ заплачено за мою службу.

Эстелла была всегда съ нами, всегда впускала меня и выпроваживала, но ни разу она потомъ не приглашала меня поцловать ее: иногда она только терпла меня, иногда она бывала благосклонна ко мн, иногда она обходилась со мною совершенно подружески, иногда она энергически объявляла мн, что я былъ ей ненавистенъ. Миссъ Гевишамъ часто спрашивала меня шепотомъ или когда мы бывали одни:

— Не правда ли, Пипъ, вдь съ каждымъ днемъ она становится все лучше и лучше?

И ей бывало очень пріятно, когда я говорилъ, да,— а это была совершенная правда. Также когда мы играли въ карты, миссъ Гевишамъ смотрла на насъ, жадно наслаждаясь капризами Эстеллы. И по временамъ, когда у нея особенно много бывало этихъ капризовъ, и капризы такъ противорчили одинъ другому, что я ршительно сбивался съ толку, миссъ Гевишамъ вдругъ обнимала ее съ нжностью, что-то нашептывая ей на ухо, и мн слышалось будто это было:

‘Сокрушай ихъ сердца, моя гордость, моя надежда, сокрушай безъ милосердія.’

У Джо была любимая псня про стараго Клима, которую онъ обыкновенно напвалъ отрывками за работой. Это была звукоподражательная псня, передававшая удары молота о желзо, и почтенное имя стараго Клима было введено только, какъ поэтическая вольность.

Куйте такъ ребята вкругъ —

Старый Климъ!

Сыпьте такъ удары вдругъ —

Старый Климъ!

Бейте, бейте, други въ ладъ —

Старый Климъ!

Чтобъ яснй звенлъ булатъ —

Старый Климъ!

Поддавай-ка жару другъ —

Старый Климъ!

Злое пламя вейся вкругъ —

Старый Климъ!

Въ одинъ день, вскор по появленіи кресла, миссъ Гевишамъ вдругъ сказала мн, съ нетерпливымъ движеніемъ пальца:

— Ну, ну! пой!

И я затянулъ эту псню, продолжая двигать ея кресла, псня понравилась ей, и она подхватила ее тихимъ томнымъ голосомъ, какъ будто пла во сн. Посл того мы обыкновенно пвали ее въ нашихъ путешествіяхъ вокругъ комнатъ. Эстелла часто подтягивала намъ, но пніе было такъ тихо, даже когда мы пли вс трое, что оно раздавалось въ этомъ печальномъ старомъ дом слабе едва замтнаго дуновенія втра.

Что могло изъ меня выйдти въ такомъ кругу? Могъ ли онъ остаться безъ вліянія на мой характеръ? Удивительно ли, что мои мысли бывали ослплены, подобно моимъ глазамъ, когда я выходилъ на свтъ изъ этихъ сырыхъ, пожелтвшихъ комнатъ?

Я могъ бы разказать Джо про блднаго молодаго человка, еслибы прежде я не вдался въ такія чудовищныя выдумки, въ которыхъ я ему повинился. Теперь я чувствовалъ, что Джо принялъ бы блднаго молодаго джентльмена за приличнаго пасажира черной бархатной кареты, и поэтому я ничего не сказалъ про него. Кром того, мн не хотлось, чтобы миссъ Гевишамъ и Эстелла сдлались предметомъ толковъ, и это чувство, обнаружившееся во мн съ самаго начала, съ теченіемъ времени становилось сильне. Я совершенно доврялся только одной Биди, бдной Биди я все разказывалъ. Почему это мн казалось естественнымъ и почему Биди глубоко интересовалась всмъ, что я говорилъ ей, я не зналъ тогда этого, хотя теперь я очень хорошо знаю.

Между тмъ въ нашей кузниц происходили совщанія, которыя приводили меня въ отчаяніе. Этотъ ослина Пембльчукъ обыкновенно прізжалъ каждый вечеръ, чтобы толковать съ моею сестрою объ ожидавшей меня будущности, и я право думаю до сихъ поръ, и безъ малйшаго чувства раскаянія, что еслибъ эти руки могли только вынуть шкворень изъ его одноколки, то он бы это сдлали. У этого жалкаго человка былъ такой упорно-ограниченный умъ, что онъ не могъ иначе разсуждать о моей будущности, какъ держа меня передъ собою, какъ будто онъ меня оперировалъ. И вотъ бывало потащитъ онъ меня за шиворотъ съ моего табурета, на которомъ я сидлъ въ углу, и поставитъ передъ огнемъ, съ явнымъ намреніемъ зажарить меня, и начнетъ говорить.

— Вотъ вамъ мальчикъ, сударыня! Вотъ этотъ мальчикъ, котораго вы вскормили рукою… Подыми голову мальчикъ, и будь вчно благодаренъ людямъ, которые воспитали тебя. Теперь, сударыня, въ разсужденіи этого мальчика…

И онъ принимался ерошить мои волосы,— а я объявилъ уже, что внутренно, съ тхъ поръ, какъ я себя помню, я никому на это не давалъ права,— и держалъ меня передъ собою за рукавъ, какъ образецъ глупости, съ которымъ разв только онъ самъ могъ сравниться.

Потомъ онъ пускался съ моею сестрой въ такія безсмысленныя разсужденія о миссъ Гевишамъ и о томъ, что она сдлаетъ со мною и для меня, что слезы досады выступали у меня, и мн приходила страшная охота напуститься на мистера Пембльчука и отвалять его на об корки. Въ этихъ разговорахъ сестра моя относилась обо мн какъ будто она морально вырывала у меня зубъ при каждой фраз, между тмъ какъ Пембльчукъ, корча изъ себя моего патрона, смотрлъ на меня презрительнымъ взглядомъ, какъ строитель моего счастья, принимавшійся, по своему мннію, за очень невыгодную спекуляцію.

Джо не принималъ участія въ этихъ совщаніяхъ. Но съ нимъ часто заговаривали, пока они продолжались, потому что мистриссъ Джо замтила, что ему не совсмъ нравилось мое отсутствіе изъ кузницы. Теперь, по моимъ лтамъ, уже была пора мн поступить къ нему въ ученье, и когда Джо, бывало, сидлъ, съ кочергою въ рукахъ, и расчищалъ золу между нижними полосами ршетки камина, моя сестра видла въ этомъ невинномъ дйствіи явную оппозицію съ его стороны, и накидывалась на него, вырывала у него изъ рукъ кочергу и трясла его. Вс эти пренія всегда имли непріятный конецъ. Сестра моя вдругъ, безъ всякаго повода, останавливалась на своемъ звк и, завидвъ меня будто случайно, напускалась на меня, какъ хищная птица, съ словами:

— Пошелъ! Довольно рчей про тебя, убирайся! Довольно было съ тобою хлопотъ на эту ночь!

Какъ будто я у нихъ молилъ этой милости, чтобъ они мучили меня на смерть!

Это длилось уже долгое время, и казалось протянется еще доле, но однажды миссъ Гевишамъ, гуляя опершись на мое плечо, вдругъ остановилась и сказала съ неудовольствіемъ:

— Пипъ, какъ ты растешь!

Я думалъ лучше всего выразить ей моимъ задумчивымъ взглядомъ, что причиною этому могли быть обстоятельства, не зависвшія отъ меня.

На этотъ разъ она не сказала ничего боле, но потомъ она остановилась и снова взглянула на меня, недовольно хмуря брови.

На слдующій день, когда я пришелъ, и наша обычная прогулка кончилась, и я подвелъ ее къ туалету, она остановила меня нетерпливымъ движеніемъ своихъ пальцевъ.

— Скажи мн опять какъ зовутъ вашего кузнеца?

— Джо Гарджери, сударыня.

— Это именно хозяинъ, къ которому ты поступишь въ ученье.

— Да, миссъ Гевишамъ.

— Такъ ужь лучше теб поступить къ нему въ ученье, не откладывая долго. Какъ ты думаешь, Гарджери можетъ сюда придти и принести съ собою документы?

Я замтилъ, что, безъ сомннія, онъ сочтетъ это за честь.

— Такъ пусть онъ придетъ.

— Въ какое время прикажете, миссъ Гевишамъ?

— Ну, вотъ опять! Я ничего не знаю про время, пусть онъ придетъ скоре и придетъ одинъ съ тобою.

Возвратясь вечеромъ домой, я передалъ это Джо, и моя сестра расптушилась какъ никогда прежде. Она спросила у меня и Джо, что она разв тряпка какая-нибудь досталась намъ, и какъ смли мы обращаться такъ съ нею и съ какими людьми, мы думали, ей водиться? Посл цлаго потока вопросовъ въ этомъ род, она пустила подсвчникомъ въ Джо, залилась горькими слезами, достала сорный ящикъ,— это былъ очень худой знакъ,— надла толстый передникъ и подняла страшную чистку. Не довольствуясь однимъ подметаніемъ, она принесла ведро, мочалку, и выгнала насъ изъ дому на дворъ, гд мы оставались весь вечеръ дрожа отъ холода. Не ране десяти часовъ, мы осмлились пробраться въ комнату, и тогда она спросила у Джо, зачмъ онъ лучше не женился на какой-нибудь негритянк? Джо, бдный малый, не далъ никакого отвта, но стоялъ, ощупывая свои бакенбарды и смотрлъ печально на меня, какъ будто онъ думалъ, что дйствительно это была бы не худая спекуляція.

XIII.

Досадно было мн видть на слдующее утро, какъ Джо одвался въ свое праздничное платье, чтобы сопровождать меня къ миссъ Гевишамъ. Онъ думалъ, его выздной костюмъ былъ необходимъ для торжественности случая, и не мое было дло говорить ему, что къ нему лучше шла его рабочая одежда, я очень хорошо зналъ, что ради меня онъ мучилъ себя, ради меня выдергивалъ вверхъ воротникъ своей рубашки на такую высоту, что его волосы на маковк стояли торчмя, какъ пучокъ перьевъ.

За завтракомъ моя сестра объявила, что она намрена идти вмст съ нами въ городъ и остаться у дяди Пембльчука, куда мы за нею зайдемъ, посл свиданія съ знатными госпожами. Эти слова, думалъ Джо, не предвщали ничего добраго. Кузница была заперта на день, и Джо надписалъ на двери мломъ (какъ онъ это обыкновенно длывалъ, когда не работалъ): Вышелъ, съ прибавленіемъ стрлы, указывавшей въ какое направленіе онъ ушелъ.

Мы отправились пшкомъ въ городъ, сестра моя шла впереди, она была въ огромной пуховой шляп и несла въ плетеной корзинк, какъ государственную печать Великобританіи, калоши, шаль и зонтикъ, хотя погода стояла совершенно ясная. Мн было не совершенно ясно, несла ли она эти предметы, какъ наказаніе себ или ради бахвальства, но я скоре думаю, что она выставляла ихъ на показъ, какъ часть своего достоянія, подобно Клеопатр или какой-нибудь другой расптушившейся цариц, которая выставляетъ свои богатства въ торжественной процессіи.

Когда мы подошли къ дому Пембльчука, моя сестра влетла въ него, и оставила васъ. Былъ уже полдень, и мы съ Джо отправились прямо къ миссъ Гевишамъ. Эстелла по обыкновенію отворила калитку, и Джо, при ея появленіи, снялъ свою шляпу, и остановился, держа ее обими руками за поля, какъ будто онъ хотлъ опредлить ея всъ съ совершенною точностью.

Эстелла не обратила на насъ никакого вниманія, но повела насъ хорошо извстною мн дорогою. Я послдовалъ за нею, Джо шелъ за мною. Я оглянулся на Джо, когда мы были въ длинномъ корридор: онъ все еще продолжалъ взвшивать свою шляпу, съ необыкновенною осторожностью, и шелъ большими шагами на цыпочкахъ.

Эстелла мн сказала, чтобы мы оба вошли въ комнату, я взялъ Джо за обшлагъ и подвелъ его къ миссъ Гевишамъ, она сидла у туалета и тотчасъ же оглянулась на насъ.

— О! сказала она Джо: — вы мужъ сестры этого мальчика.

Я себ не могъ представить, чтобы милый Джо могъ такъ мало походить на самого себя и такъ сильно походить на птицу, съ своими взъерошенными волосами и разинутымъ ртомъ, какъ будто онъ готовился проглотить червяка.

— Вы мужъ сестры этого мальчика? повторила миссъ Гевишамъ.

Мн было очень досадно, но въ продолженіи всего разговора Джо постоянно обращался ко мн, а не къ миссъ Гевишамъ.

— То-есть, какъ я понимаю, Пипъ, замтилъ теперь Джо тономъ, выражавшимъ сильное убжденіе, глубокую тайну и большую вжливость,— я взялъ да и женился на твоей сестр, а въ то время я былъ совсмъ человкъ одинокій.

— Ну! сказала миссъ Гевишамъ: — и вы воспитали этого мальчика, съ намреніемъ потомъ взять его въ ученье, не такъ-ли мистеръ Гарджери?

— Ты знаешь, Пипъ, отвчалъ Джо, — мы всегда были друзьями, и промежь себя мы думали, что это будетъ дло хорошее и веселое. Но, Пипъ, если ты это дло находишь себ не по вкусу, въ разсужденіе грязи, сажи и то-есть прочаго, все это примется въ уваженіе, смкаешь?

— Былъ ли мальчикъ противъ этого? сказала миссъ Гевишамъ.— Есть-ли у него охота къ ремеслу?

— Самъ ты знаешь, Пипъ, отвчалъ Джо, усиливая свой прежній тонъ.— Это было желаніе твоего сердца, и ты не былъ противъ желанія твоего собственнаго сердца!

Напрасно я старался ему показать, что онъ долженъ говорить миссъ Гевишамъ, чмъ боле я длалъ ему знаковъ лицомъ и руками, тмъ убдительне, таинственне и вжливе онъ обращался ко мн.

— Принесли вы съ собою его документы? спросила миссъ Гевишамъ.

— Ну, Пипъ, ты самъ знаешь, отвчалъ Джо, какъ будто это былъ не совсмъ разсудительный вопросъ.— Ты самъ видлъ, какъ я положилъ ихъ въ мою шляпу, и поэтому ты долженъ знать, что они тамъ.

Съ этими словами онъ вынулъ ихъ и подалъ не миссъ Гевишамъ, а мн. Совстно сознаться, но я начиналъ сты диться за моего добраго товарища. Да, я стыдился его, когда я замтилъ, что Эстелла стояла за стуломъ миссъ Гевишамъ, и глаза ея лукаво улыбались. Я взялъ документы изъ его рукъ и подалъ ихъ миссъ Гевишамъ.

— Вы не надетесь получить за мальчика никакой преміи, сказала миссъ Гевишамъ, просмотрвъ бумаги.

— Джо! замтилъ я, видя его молчаніе: — отчего вы не отвчаете?

— Пипъ, сказалъ Джо, вдругъ оборвавъ меня, какъ будто онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ.— Я такъ понимаю, что промежь насъ съ тобою этотъ вопросъ не требуетъ отвта, да и отвтъ, ты знаешь очень хорошо, можетъ быть только: нтъ. Ты знаешь это, къ чему же тутъ еще разговаривать?

Миссъ Гевишамъ посмотрла на него, какъ будто она поняла что это былъ за человкъ, и взяла со стола кошелекъ, лежавшій возл.

— Пипъ заслужилъ свою премію, сказала она, — вотъ эта премія. Въ этомъ кошельк двадцать пять гиней. Отдай ихъ твоему хозяину, Пипъ.

Джо былъ ршительно ошеломленъ этимъ чудомъ, и обратился ко мн:

— Пипъ, это очень великодушно съ твоей стороны, сказалъ Джо,— съ благодарностію принимается такая щедрость, хотя со всмъ не ожиданная. Теперь, старый дружище, продолжалъ Джо (меня такъ и бросило въ жаръ, а потомъ обдало холодомъ, я чувствовалъ, будто это друже.кое воззваніе относилось къ миссъ Гевишамъ), теперь, старый товарищъ, Богъ да поможетъ намъ исполнить нашу обязанность! Да поможетъ намъ Богъ исполнить нашу обязанность другъ передъ другомъ и передъ людьми, отъ которыхъ твой щедрый подарокъ достался намъ, во утшеніе души ихъ, и… и… и.

Здсь Джо очевидно впалъ въ страшныя затрудненія, изъ которыхъ онъ никакъ не могъ выпутаться, и заключилъ торжественно словами: ‘И мн ужь не приходится говорить!’ Эти слова казались ему такъ убдительны, что онъ повторилъ ихъ.

— Прощай, Пипъ! сказала миссъ Гевишамъ.— Выпусти ихъ Эстелла.

— Прикажете мн опять придти, миссъ Гевишамъ? спросилъ я.

— Нтъ, Гарджери теперь твой хозяинъ. Гарджери! Одно слово!

Я былъ уже за дверью, но я слышалъ, какъ она сказала Джо выразительнымъ голосомъ:

— Мальчикъ хорошо себя велъ здсь, и это дано ему въ награду. Конечно, какъ человкъ честный, вы ничего боле не ожидаете.

Какъ Джо вышелъ изъ комнаты, я этого себ никогда не могъ объяснить, но я знаю только, что когда онъ вышелъ, онъ съ упорнымъ упрямствомъ непремнно хотлъ идти вверхъ вмсто того чтобы спуститься внизъ, и не внималъ моимъ убжденіямъ, пока я не потащилъ его зарукаві. Черезъ минуту мы были за калиткой, которая заперлась за нами, и Эстелла исчезла.

Когда мы остались одни при дневномъ свт, Джо прислонился къ стн и сказалъ: ‘Удивительно!’ И въ этомъ положеніи онъ оставался довольно долго, повторяя съ роздыхомъ: ‘удивительно’, такъ часто, что я начиналъ опасаться за его голову. Наконецъ онъ вытянулъ длинную фразу: ‘Пипъ, увряю тебя это уди-ви-тель-но!’ и мало-по-малу сдлался попрежнему разговорчивъ, и мы спокойно пошли своею дорогой.

Я полагаю однакоже, что это необыкновенное свиданіе просвтило умъ Джо и, идя къ Пембльчуку, онъ усплъ придумать очень ловкую и хитрую увертку. Мои догадки совершенно оправдались слдующею сценой въ гостиной мистера Пембльчука, гд мы нашли мою сестру въ совщаніи съ этимъ отвратительнымъ лабазникомъ

— Ну, закричала моя сестра, обращаясь вдругъ къ намъ обоимъ,— разказывайте, что случилось съ вами. Удивляюсь еще, какъ вы удостоиваете придти къ намъ бднымъ людямъ, право!

— Миссъ Гевишамъ, сказалъ Джо, смотря на меня пристально, какъ бы силясь все запомнить,— безпремнно наказала, чтобы мы засвидтельствовали ея любовь или почтеніе,— такъ Пипъ?

— Почтеніе, сказалъ я.

— Я самъ такъ думаю, отвчалъ Джо,— ея почтеніе мистриссъ Джо Гарджери.

— Много мн пользы отъ ея почтенія! замтила моя сестра, съ нкоторымъ однакоже удовольствіемъ.

— И жалетъ, продолжалъ Джо, все поглядывая на меня,— что ея здоровье не позволяетъ… такъ, Пипъ?

— Лишаетъ ея удовольствія, прибавилъ я.

— Дамскаго общества, сказалъ Джо и тяжело вздохнулъ.

— Ну, закричала моя сестра, бросая смягченный взглядъ на мистера Пембльчука: — она могла бы изъ вжливости сообщить мн это прежде, но лучше поздно чмъ никогда. А что она дала этому сорванцу?

— Она ему ничего не дала, сказалъ Джо.

Мистриссъ Джо готова была разразиться, но Джо продолжалъ:

— Что она дала, сказалъ Джо,— то дала его друзьямъ, а подъ друзьями его, она говорила, я разумю его сестру, мистриссъ Джо Гарджери, это были ея самыя слова, мистриссъ Джо Гарджери…

Моя сестра взглянула на Пембльчука, который гладилъ ручки своего кресла и кивалъ головой, какъ будто онъ все зналъ напередъ.

— А сколько получили вы? спросила моя сестра смясь. (Да, положительно говорю: смясь.)

— Ну, что скажетъ почтенная компанія, на десять фунтовъ? спросилъ Джо.

— Не худо, отвтила моя сестра, отрывисто,— не слишкомъ много, а такъ не худо.

— Ну, такъ подымай выше, сказалъ Джо.

Этотъ безстыдный надувало, Пембльчукъ, сейчасъ же кивнулъ головой и сказалъ, потирая ручки кресла:

— Да, подымайте выше, сударыня.

— Ужь не думаете ли вы… начала моя сестра.

— Да, я думаю, сударыня, сказалъ Пембльчукъ,— подождите только. Ну, продолжайте, Джозефъ. Начало доброе! продолжайте!

— Ну, что скажетъ честная компанія, продолжалъ Джо,— на двадцать фунтовъ?

— Это, вс скажутъ, хорошо, отвчала моя сестра.

— Ну, такъ, сказалъ Джо,— боле чмъ двадцать фунтовъ.

Этотъ презрнный лицемръ, Пембльчукъ, еще разъ кивнулъ головой и сказалъ съ хохотомъ:

— Да подымайте выше, сударыня. Хорошо, хорошо! Доканай ее, Джозефъ!

— Ну, такъ, чтобы покончить, сказалъ Джо, передавая моей сестр кошелекъ съ особеннымъ наслажденіемъ, — двадцать пять фунтовъ.

— Да, двадцать пять фунтовъ, сударыня, повторилъ этотъ подлйшій мошенникъ, Пембльчукъ, подымаясь, чтобы пожать ей руку,— а это совершенно по вашимъ заслугамъ (какъ я и говорилъ, когда спросили моего мннія), и желаю вамъ употребить эти деньги въ свое удовольствіе.

Еслибъ этотъ мерзавецъ остановился на этомъ, той тогда его поведеніе было бы достаточно черно, но онъ еще увеличилъ свое преступленіе, объявляя прямо свои права на меня, посл этого вс его прежнія злодянія уже казались ничтожными.

— Теперь слушайте меня, Джозефъ, и его достойная супруга, сказалъ Пембльчукъ, взявъ меня за руку, выше локтя,— я одинъ изъ такихъ людей, которые всегда любятъ доканчивать начатое дло. Этотъ мальчикъ долженъ быть разомъ записанъ. Такъ веду я мои дла. Записанъ разомъ.

— Богу одному извстно, дядя Пембльчукъ, сказала моя сестра, схватывая деньги,— какъ мы обязаны вамъ.

— Обо мн и не упоминайте, сударыня, отвчалъ этотъ дьявольскій лабазникъ.— Привтъ привтомъ, такъ бываетъ въ мір. Но вы знаете, этотъ мальчикъ долженъ быть записанъ. Сказать правду, я общался присмотрть за этимъ.

Судьи засдали въ ратуш, и мы отправились туда сейчасъ же, чтобы въ присутствій ихъ записать меня ученикомъ Джо. Я говорю, мы отправились, но меня Пембльчукъ пихалъ впередъ, какъ будто я очистилъ чей-нибудь карманъ, или поджегъ скирду, право, вс думали въ суд, что я былъ схваченъ на мст преступленія: я слышалъ какъ говорили, когда Пембльчукъ протискивалъ меня сквозь толпу: ‘Что онъ сдлалъ? Молодой такой, а смотритъ мерзавцемъ, не правда ли?’ Одинъ господинъ, съ кроткою и доброю наружностію, подалъ мн нравоучительную книжечку, на которой былъ изображенъ юный преступникъ въ оковахъ, очень похожихъ на нитку сосисекъ, и написано: Прочти въ твоемъ заключеніи.

Ратуша показалась мн чуднымъ мстомъ, скамьи въ ней были выше чмъ въ церкви, народъ смотрлъ, свсившись съ нихъ, великолпные судьи, развалившись на креслахъ, или сидли сложа руки, или дремали, или набивали себ носъ табакомъ, или писали, или, наконецъ, читали газеты, на стнахъ висли блестящіе черные портреты, казавшіеся моему не художественному глазу смсью леденца и пластыря. Здсь, въ углу, мои документы были записаны и засвидтельствованы, и я былъ завербованъ. Мистеръ Пембльчукъ все это время держалъ меня какъ будто былъ приговоренъ къ эшафоту, и только нужно было покончить эти предварительныя церемоніи.

Когда мы вышли на улицу и отдлились отъ мальчишекъ, которые съ большимъ удовольствіемъ ожидали, что меня станутъ публично мучить и теперь видли съ сожалніемъ, что, вмсто того, меня окружили теперь мои друзья, мы отправились къ Пембльчуку. И здсь моя сестра такъ раззадорилась, благодаря двадцати пяти гинеямъ, что непремнно хотла посл такого нежданнаго счастія задать обдъ въ таверн Голубаго Кабана, и Пембльчукъ долженъ былъ хать въ своей одноколк за Гебльсами и Вопслемъ.

Дло было ршено. Какой же горькій день я провелъ! Очевидно вс присутствующіе гости считали меня какою-то чучелой на этомъ пир. И что было всего хуже, вс они спрашивали меня отъ времени до времени, именно когда имъ нечего было сказать, отчего я не веселился? И я принужденъ былъ отвчать, что мн было очень весело, когда я не зналъ что длать отъ тоски.

Но они были не дти, могли длать что хотли, и вполн пользовались этимъ правомъ. Мошеннинъ Пембльчукъ, котораго вс считали благодтельнымъ виновникомъ торжества, дйствительно занялъ первое мсто и, поставивъ меня возл себя на стул, произнесъ рчь, которой я былъ главнымъ сюжетомъ, и въ которой онъ объяснялъ всей компаніи съ особенною злобой, что я подвергался тюремному заключенію, еслибы сталъ играть въ карты, пьянствовать, поздно возвращаться домой, или заводить худыя знакомства, какъ значилось въ моихъ бумагахъ.

Еще одно воспоминаніе осталось у меня отъ этого праздника: они не давали мн спать и всякій разъ, какъ я начну бывало клевать носомъ, они меня будили и приказывали веселиться. Поздно вечеромъ мистеръ Вопсль прочелъ намъ оду Коллинса и бросилъ окровавленную шпагу съ такимъ громомъ и эффектомъ, что слуга пришелъ и объявилъ: ‘купеческіе прикащики внизу свидтельствуютъ свое почтеніе и просятъ напомнить, что здсь не комедія.’ На возвратномъ пути, они были въ отличномъ расположеній духа и пли: ‘О два прекрасная!’ и мистеръ Вопсль плъ баса.

Наконецъ, я помню, я чувствовалъ себя совершенно несчастнымъ, когда я наконецъ попалъ въ мою спаленку, я ршительно былъ убжденъ, что никогда не будетъ у меня охоты къ ремеслу Джо, хотя оно когда-то и нравилось мн.

XIV.

Какое горькое чувство — стыдиться своего дома! Можетъ-быть, въ самомъ стыд скрывается черная неблагодарность, и наказаніе за него есть совершенно заслуженное воздаяніе, но только это очень горькое чувство, я могу вамъ засвидтельствовать это.

Домъ, благодаря характеру моей сестры, не былъ для меня очень пріятнымъ мстомъ. Но Джо освятилъ его, и я въ него врилъ. Я врилъ, что наша парадная гостиная была самымъ изящнымъ салономъ, я врилъ, что передняя дверь была таинственнымъ входомъ въ храмъ великолпія, котораго торжественное открытіе праздновалось жертвоприношеніемъ жареныхъ курицъ, я врилъ, что кухня была приличный, хотя непышный покой, я врилъ, что кузница была блистательною дорогою къ слав и независимости: теперь все это казалось мн грубымъ, простымъ, и никакъ бы я не хотлъ, чтобы миссъ Гевишамъ и Эстелла видли мой домъ.

Насколько я былъ самъ причиною этого неблагодарнаго состоянія моей души, насколько были въ томъ виноваты миссъ Гевишамъ и моя сестра, теперь не интересно знать ни для меня, ни для кого другаго. Во мн произошла перемна, и дло было сдлано. Хорошо ли это или дурно, простительно ли или не простительно, но дло было сдлано.

Въ прежнее время мн казалось, что когда я засучу рукава моей рубашки и поступлю ученикомъ на кузницу Джо, то я буду и счастливъ и возвышенъ, теперь эта мечта осуществилась, и я чувствовалъ только, что я былъ весь перепачканъ кузнечнымъ углемъ, и на сердц у меня была страшная тягость, въ сравненіи съ которою наковальня была легче пуха. Въ моей позднйшей жизни бывали случаи (я полагаю, это бывало со многими), когда я чувствовалъ, будто тяжелая завса закрывала отъ меня навсегда весь интересъ и романъ жизни, оставляя мн одно томительное страданіе. Никогда эта завса еще не падала передо мною такъ тяжело и безотрадно, какъ теперь, когда путь моей жизни пролегалъ черезъ кузницу Джо.

Я припоминаю, въ позднйшее время моего ученія, часто я, бывало, стоялъ на кладбищ по вечерамъ въ воскресенье, когда ночь наступала, и сравнивалъ мою будущность съ открывавшеюся передо мною перспективой болота, и находилъ между тмъ и другимъ большое сходство, какъ плоски были и таи другая, какъ низки были он! Об скрывали неизвстный путь, завшанный темнымъ туманомъ, который сливался съ безграничнымъ моремъ. Мн было одинаково безотрадно какъ въ первый день моего ученія, такъ и въ позднйшее время, но я доволенъ однимъ, по крайней мр: Джо ни разу не слышалъ отъ меня Ни малйшаго ропота, пока ученіе мое продолжалось. Вотъ единственное обстоятельство, въ связи съ этимъ ученіемъ, которое я съ удовольствіемъ вспоминаю про себя.

Но и здсь, я долженъ прибавить, вся заслуга оставалась на сторон Джо. Я не бжалъ, не записался въ солдаты, не сдлался матросомъ, не потому что я былъ вренъ, но потому что Джо былъ вренъ. Я работалъ съ порядочною ревностью, противъ всякаго желанія, не потому чтобы я сознавалъ добродтель трудолюбія, но потому, что Джо глубоко сознавалъ ее. Невозможно опредлить, какъ широко разливается въ мір вліяніе милаго, честнаго, исполняющаго свою обязанность человка, но очень возможно признать, какъ это вліяніе затрогиваетъ васъ, при встрч съ такимъ человкомъ, и я хорошо знаю, что каждая искра добра, которое проявлялось во мн во время моего ученія, происходила отъ скромно-довольнаго Джо, а не отъ меня, недовольнаго и безпокойно-честолюбиваго.

Кто могъ сказать, чего я хотлъ? Могъ ли бы я самъ это сказать, когда я и самъ этого не зналъ? Я особенно страшился одного, что въ какую-нибудь несчастную минуту, когда я выпачкаюсь боле обыкновеннаго, я подыму мои глаза и вдругъ увижу, что Эстелла смотритъ на меня въ окошко кузницы. Меня преслдовалъ страхъ, что рано или поздно, она поймаетъ меня, когда мое лицо и руки будутъ вс въ саж, когда я буду занятъ самою грубою работой, и она станетъ радоваться моему стыду и презирать меня. Часто въ сумеркахъ, бывало, когда я двигалъ мхи для Джо, и мы пвали ‘старый Климъ’, при одномъ воспоминаніи, какъ пвали мы эту псню у миссъ Гевишамъ, мн представлялось въ пламени лицо Эстеллы, съ ея красивыми волосами, разввавшимися отъ втра, и глазами, презрительно на меня смотрвшими,— часто, говорю я, въ такое время, я-поглядывалъ на окна, совершенно почернвшія отъ мрака ночи, и мн воображалось, вотъ сейчасъ только отодвинулось ея лицо, и наконецъ-то она пришла.

Посл этого, когда мы сходились къ ужину, кухня и ужинъ поражали меня еще боле своею бдностію, и мое неблагодарное сердце еще боле наполнялось чувствомъ стыда.

XV.

Я слишкомъ выросъ для классной комнаты бабки мистера Вопсля, и мое воспитаніе, подъ руководствомъ этой нелпой наставницы, кончилось. Биди однакоже успла передать мн все, что она знала, начиная отъ маленькаго прейсъ-куранта и оканчивая комическою псенкой, которую она когда-то купила за полпенни. Хотя въ этомъ литературномъ произведеніи только слдующія первыя строчки еще имли какой-нибудь смыслъ:

Ну былъ я и въ Лондон, господа,

Ту рулъ лу рулъ,

Ту рулъ лу рулъ.

Какъ же тамъ меня обдули, господа,

Ту рулъ лу рулъ,

Ту рудъ лу рулъ.

Но, увлекаясь желаніемъ просвщенія, я выучилъ наизусть съ необыкновенною важностью это сочиненіе, и не припомню даже, чтобъ я сомнвался въ. его достоинств, я только находилъ и нахожу до сихъ поръ, что припва: ту рулъ, было гораздо боле чмъ поэзіи. Томимый жаждою познанія, я предложилъ также мистеру Вопслю удлить мн нсколько крохъ умственной пищи, на что онъ любезно согласился. Вышло однакоже, что ему нуженъ былъ только драматическій маннекенъ, котораго бы онъ могъ обнимать, закалывать, бросать въ тысячу различныхъ положеній и потомъ стонать и рыдать надъ нимъ — и я скоро отказался отъ такого курса воспитанія. Но мистеръ Вопсль усплъ не разъ отколотить меня въ своемъ поэтическомъ восторг.

Вс мои свднія я старался передать Джо. Это показаніе съ моей стороны такъ многозначительно, что, по совсти, я не могу оставить его здсь безъ объясненія. Мн хотлось сдлать, чтобы Джо не былъ такой простакъ, такой невжда, чтобъ онъ былъ боле достоинъ моего сообщества, и чтобъ Эстелла могла мене презирать его.

Старая батарея на болот была мстомъ нашихъ занятій, сломаная аспидная доска и кусочекъ грифеля были для насъ единственными учебными пособіями, къ которымъ Джо всегда прибавлялъ еще трубку табаку: Джо все забывалъ отъ одного воскресенья до другаго, и не пріобрлъ подъ моимъ руководствомъ никакихъ свдній. Но онъ курилъ свою трубку на батаре съ видомъ боле разумнымъ нежели гд-нибудь, даже съ ученымъ видомъ, какъ будто онъ самъ сознавалъ свои огромные успхи. Милый, милый, я увренъ, онъ это думалъ про себя.

Спокойно и пріятно бывало тамъ, паруса на рк мелькали мимо земляной насыпи, иногда во время отлива, казалось, будто они принадлежали кораблямъ, затопленнымъ въ вод и какъ будто все еще плывшимъ на дн. Каждый разъ, при вид кораблей съ распущенными блыми парусами, подымавшихся надъ поверхностью моря, мн приходили на мысль, не знаю почему, миссъ Гевишамъ и Эстелла, и каждый разъ, какъ лучъ свта искоса падалъ длинною полосой на облако, парусъ, или на зеленую мураву берега или на поверхность воды, я думалъ о томъ же. Миссъ Гевишамъ и Эстелла, чудный домъ и чудная жизнь ихъ были непремнно, почему-то, въ связи со всмъ, что казалось живописнымъ.

Въ одно воскресенье, Діко, наслаждаясь своею трубкой, объявилъ, что ему ршительно ничего не идетъ въ голову, я отступился отъ него на этотъ день и легъ на насыпь, опершись подбородкомъ на руку и высматривая везд кругомъ на неб и на вод слды миссъ Тевишамъ и Эстеллы. Наконецъ я ршился высказать мысль, которая давно уже была у меня въ голов.

— Джо, сказалъ я,— какъ вы думаете, не сходить ли мн къ миссъ Гевишамъ?

— Пожалуй, Пипъ, отвчалъ Джо въ раздумьи.— Только зачмъ?

— Зачмъ, Джо? А зачмъ вообще ходятъ къ людямъ?

— Да, есть такія посщенія, сказалъ Джо,— о которыхъ можно сдлать этотъ вопросъ, Пипъ! Но теперь, въ разсужденіе посщенія миссъ Гевишамъ, она можетъ подумать, что теб нужно что-нибудь, что ты ожидаешь чего-нибудь отъ нея.

— Что же вы думаете, Джо, разв я не могу сказать, что мн ничего не нужно?

— Можешь, старый дружище, сказалъ Джо.— И она, можетъ статься, повритъ, а можетъ-быть и нтъ.

Джо чувствовалъ то же самое, что и я, и остановился тутъ, затянувшись трубкой, чтобы не ослабить довода повтореніемъ.

— Видишь, Пипъ, началъ снова Джо, миновавъ опасный пунктъ:— миссъ Гевишамъ для тебя сдлала доброе дло. И когда миссъ Гевишамъ сдлала его для тебя, она кликнула меня назадъ, чтобы сказать мн: это все, не ждите боле.

— Да, Джо, я слышалъ.

— Все, повторилъ Джо, особенно выразительно.

— Да, Джо, я говорю вамъ, я это слышалъ.

— То-есть понимай такъ, Пипъ, она могла тутъ разумть, что уже этимъ все покончено, я на сверъ, вы на югъ, и дло съ концомъ.

Я также объ этомъ думалъ, и мн было небольшое утшеніе знать, что и онъ думалъ то же самое, потому что теперь это казалось боле вроятнымъ.

— Но, Джо.

— Да, старый дружище.

— Вотъ уже почти годъ моего времени прошелъ, и съ тхъ поръ, какъ я записанъ въ ученики, я ни разу не поблагодарилъ миссъ Гевишамъ, ни спросилъ про нее, не показалъ ничмъ, что я ее помню.

— Это правда, Пипъ, и худо будетъ если ты ей не сварганишь четырехъ подковъ, которыя, я полагаю впрочемъ, едва ли будутъ пріятнымъ подарком, копытъ не имется.

— Я не про то говорю, Джо, мн и въ голову не приходило длать ей подарокъ.

Но мысль о подарк уже пришла въ голову Джо, и такъ легко онъ съ нею не разстанется.

— Или даже пожалуй, сказалъ онъ,— я помогу теб отковать ей новую цпь для парадной двери, или хоть напримръ, дюжинъ двнадцать остроголовыхъ винтовъ для всякаго употребленія, или какую-нибудь легонькую вещицу, въ род вилки для поджариванія гренковъ, она ихъ врно кушаетъ, или наконецъ, таганчикъ, если ей придетъ охота поджарить салакушку или селедку.

— Я вовсе и не думаю, Джо, про подарки, замтилъ я.

— Ну, сказалъ Джо, не оставляя прежней матеріи, какъ будто я особенно ее навязывалъ ему:— еслибъ я былъ на твоемъ мст, я бы этого не сдлалъ. Нтъ, я бы этого не сдлалъ. Ну на что ей цпь? Дверь у ней всегда на цпи. Для вилки ты долженъ приняться за мдную работу, въ которой ты не отличишься. И самый необыкновенный работникъ не покажетъ себя въ таган: таганъ все-таки таганъ, сказалъ Джо, стараясь произвести на меня впечатлніе и желая вывести меня изъ самаго упорнаго заблужденія:— ужь что ты тамъ себ ни держи въ голов, а все выйдетъ таганъ.

— Мой милый Джо, закричалъ я въ отчаяніи, схвативъ его за сюртукъ:— перестаньте, сдлайте милость. Я и не думалъ никогда длать какой-нибудь подарокъ миссъ Гевишамъ.

— Нтъ, Пипъ, подтвердилъ Джо, какъ будто онъ все время убждалъ меня:— то-то я и говорю теб, Пипъ, что вся правда.

— Такъ Джо, но я хотлъ вамъ сказать только: дла у насъ теперь немного, такъ не отпустите ли вы меня завтра погулять на полдня, я думаю отправиться въ городъ и зайдти къ миссъ Эст… Гевишамъ.

— Зовутъ ее, сказалъ Джо преважно,— не Эст-Эвишамъ, Пипъ, разв, пожалуй, ее перекрестили.

— Знаю, знаю, Джо, это я такъ обмолвился. Ну что вы на это скажете, Джо?

Джо думалъ, что если, по моему, это было хорошо, то и онъ находитъ это хорошимъ. Но онъ замтилъ въ вид особеннаго условія, что если меня примутъ холодно и не попросятъ повторить моего посщенія, которое не имло никакой другой цли, кром изъявленія моей благодарности за сдланную милость, то втораго посщенія уже не длать. Эти условія я общался исполнить.

Джо держалъ работника на жалованьи, которому прозвище было Орликъ. Онъ уврялъ, будто его крещеное имя было Дольджъ: очевидная нелпица, но это былъ малый съ необыкновенно-упрямымъ характеромъ, и, я полагаю, онъ называлъ себя такъ, чтобы поглумиться надъ простотою нашей деревни. Это былъ широкоплечій, смуглый человкъ, очень сильный, который никогда не торопился, но всегда ходилъ лниво и переваливаясь. Онъ даже, повидимому, никогда не приходилъ нарочно на работу, но тащился-себ такъ, какъ будто онъ невзначай попалъ на кузницу, и уходилъ ли онъ обдать къ ‘Веселымъ Лодочникамъ’, уходилъ ли онъ къ себ на ночь, всегда онъ тащился словно Каинъ или вчный Жидъ, какъ будто у него не было ни малйшей мысли о томъ, куда онъ шелъ, ни также никакого намренія возвратиться. Онъ жилъ у шлюзнаго сторожа на болот, и въ рабочіе дни, бывало, тащится-себ изъ своего логовища, запустивъ руки въ карманъ и нацпивъ на шею узелокъ съ обдомъ, который болтался у него на спин. По воскресеньямъ, онъ лежалъ цлый день на шлюзахъ, или стоялъ прислонившись къ скирдамъ или гумнамъ. Ходилъ онъ всегда въ перевалку, понуривъ голову и устремивъ глаза въ землю, и если кто-нибудь обращался къ нему, то онъ подымалъ ихъ съ полунедовольнымъ, полуудивленнымъ видомъ, какъ будто у него въ голов была только одна мысль о томъ, какъ грустно и какъ оскорбительно быть человкомъ не мыслящимъ.

Этотъ угрюмый работникъ не любилъ меня. Когда я былъ очень малъ и боязливъ, онъ говорилъ мн, что діяволъ жилъ въ черномъ углу кузницы, ‘и что онъ хорошо знакомъ съ нимъ, что каждыя семь лтъ необходимо подтоплять горнъ живымъ мальчикомъ, и что скоро очередь дойдетъ до меня.’ Когда я поступилъ въ ученье къ Джо, можетъ-быть его преслдывало подозрніе, что я замщу его, и онъ еще мене благоволилъ ко мн. Онъ, конечно, ничего не длалъ, ничего не говорилъ такого, что показывало бы открыто его непріязнь, но я замчалъ только, что онъ всегда выбивалъ искры на мою сторону, и каждый разъ, когда я запвалъ ‘старый Климъ’, онъ подтягивалъ не въ тактъ.

На слдующій день, Долджъ Орликъ былъ въ кузниц и за работою, когда я напомнилъ Джо объ его общаніи отпустить меня на полдня, онъ въ эту минуту ни слова не сказалъ, потому что Джо отказывалъ съ нимъ вмст полосу раскаленнаго желза, а я былъ при мхахъ, но потомъ Орликъ сказалъ, опершись на свой молотъ:

— Ну, хозяинъ, конечно вы не намрены баловать только одного изъ насъ. Если молодому Пипу праздникъ, такъ пусть будетъ праздникъ и для стараго Орлика.

Я полагаю, ему было лтъ двадцать пять, на онъ всегда говорилъ о себ, какъ о старомъ человк.

— Что же вы станете длать съ свободнымъ временемъ, если я вамъ его дамъ? сказалъ Джо.

— Что я буду длать? А что онъ будетъ длать? Я сумю провести его также какъ и онъ, сказалъ Орликъ.

— Пипъ пойдетъ въ городъ, сказалъ Джо.

— Ну что же? И Орликъ пойдетъ въ городъ, отвчалъ этотъ баринъ:— и двое могутъ идти въ городъ. Дорога въ городъ не про одного, а про всхъ.

— Не извольте у меня горячиться, сказалъ Джо.

— Буду себ горячиться, коли хочу, проворчалъ Орликъ.— Вишь еще какое баловство, прогуливаться въ городъ! Ну, хозяинъ! Баловство не у мста въ этой кузниц. Не будь бабой.

Хозяинъ отказался говорить объ этомъ предмет, пока работникъ не перестанетъ горячиться. Орликъ ползъ въ горнъ, вытащилъ оттуда раскаленную полосу желза, замахнулся ею на меня, какъ будто желая пропороть мн брюхо, потомъ повернулъ ее вокругъ моей головы, положилъ ее на наковальню и принялся ковать, словно, мн казалось, эта полоса былъ я, и искры, вылетавшія изъ нея, моя клокочущая кровь. Въ заключеніе, когда онъ доработался до поту и желзо остыло, онъ опять оперся на молотъ и сказалъ:

— Ну, хозяинъ!

— Успокоились вы теперь? спросилъ Джо.

— А успокоился, сказалъ угрюмо старый Орликъ.

— Ну, сказалъ Джо,— работаете вы всегда исправно, не хуже другихъ, пусть же будетъ праздникъ для всхъ.

Моя сестра молча стояла на двор и слышала это. Она у насъ безъ всякой совсти шпіонила и подслушивала, она сейчасъ же заглянула въ окошко.

— Похоже на тебя, дурачина! сказала она Джо.— Отпускать гулять такихъ большихъ лнтяевъ въ рабочее время. Милліонеръ ты разв, чтобы даромъ бросать деньги? Хотла бы я быть его хозяиномъ!

— Дай вамъ волю, вы бы всякому сли на голову, возразилъ Орликъ съ непріятною улыбкой.

— Оставьте ее въ поко, сказалъ Джо.

— Я бы сумла справиться со всми болванами и мошенниками, отвчала сестра, начиная птушиться.— Управлюсь я и съ вашимъ хозяиномъ, дубинноголовйшимъ царемъ всхъ дубинъ. Управлюсь и съ вами, подлйшимъ изъ мошенниковъ, какого поискать только отсюда до Франціи. Вотъ вамъ!

— Вы злая ворчунья, матушка Гарджери, пробормоталъ работникъ.— Если это даетъ право судить о мошенникахъ, такъ вы отличный судья.

— Говорю, оставьте ее въ поко, сказалъ Джо.

— Что онъ тамъ бормочетъ? закричала сестра:— что онъ тамъ сказалъ? Пипъ, что это мн сказалъ этотъ негодяй Орликъ? Какъ онъ назвалъ меня и еще при муж? О! О! О!

Каждое изъ этихъ восклицаній было воплемъ, и я долженъ замтить про мою сестру, что вспыльчивость для нея, какъ и для всхъ горячихъ женщинъ, какихъ мн случалось встрчать, вовсе не была извиненіемъ, потому что она не сейчасъ же выходила изъ себя, но съ полнымъ сознаніемъ длала необыкновенныя усилія, чтобы себя разъярить, и приходила постепенно въ совершенно-слпую ярость.— Какъ назвалъ онъ меня передъ этимъ низкимъ человкомъ, который клялся меня защищать. О! поддержите меня! О!

— А-а-а! пробормоталъ работникъ сквозь зубы:— поддержалъ бы я васъ, еслибы вы были моя жена. Поддержалъ бы я васъ подъ колодцемъ, пока бы горячка не остыла.

— Сколько разъ мн говорить, чтобы вы ее оставили въ поко? сказалъ Джо.

— О! послушайте только его! закричала моя сестра, всплескивая руками и ревя въ то же время: это была вторая степень.— Послушайте, какими именами онъ честитъ меня, этотъ Орликъ! И еще въ моемъ дом! Меня, замужнюю женщину! А мужъ стоитъ возл! О! О!

Тутъ сестра моя, посл нсколькихъ криковъ и всплескиваній руками, принялась бить себя въ грудь и по колнамъ, стащила чепчикъ съ головы и начала рвать на себ волосы. Это была уже послдняя станція по дорог къ бснованью. Она теперь была совершенною фуріей, и бросилась въ дверь, которую по счастью я заперъ за нею.

Что оставалось длать бдному Джо, посл всхъ его замчаній, на которыя не обращалось никакаго вниманія? Онъ долженъ былъ подойдти къ своему работнику и спросить его, какъ онъ смлъ вмшиваться, и что онъ за судья между имъ и мистриссъ Джо, и станетъ ли у него духу выйдти нарасправу? Старый Орликъ чувствовалъ, что выходить было нужно по обстоятельствамъ, и сейчасъ сталъ въ позицію. Не снимая даже своихъ обгорлыхъ Фартуковъ, они вышли другъ на друга, какъ два великана. Но я не зналъ въ околотк ни одного человка, который могъ бы устоять противъ Джо. Орликъ, какъ будто онъ былъ не крпче того блднаго молодаго джентльмена, съ которымъ я дрался, скоро очутился на куч угля и не торопился подняться. Потомъ Джо отперъ дверь, поднялъ мою сестру, которая повалилась у окна (полюбовавшись однакоже, я полагаю, на драку), потащилъ ее домой, и положивъ на постель, просилъ ее придти въ себя, но она продолжала барахтаться и запустила свои руки въ волосы Джо. Наконецъ наступила совершенная тишина, смняющая всякую бурю, и съ неопредленнымъ чувствомъ, которое во мн всегда пробуждалось отъ подобнаго затишья, именно съ такимъ чувствомъ, какъ будто было воскресенье или какъ будто кто-нибудь умеръ, я отправился наверхъ одваться.

Когда я сошелъ внизъ, Джо и Орликъ спокойно подметали кузницу, и единственнымъ слдомъ суматохи была разбитая ноздря Орлика, которая вовсе не красила его. Добрая кружка пива появилась изъ ‘Трехъ Веселыхъ Лодочниковъ’, и они распивали ее поочередно, самымъ миролюбивымъ образомъ. Затишье оказывало успокоительное дйствіе на Джо, который проводилъ меня на дорогу и сказалъ на прощанье, въ вид добраго напутствія:

— Вотъ теб она и жизнь, Пипъ.

Съ какими нелпыми ощущеніями (чувства важны во взросломъ человк и смшны въ мальчик), я отправился къ миссъ Гевишамъ, не интересно здсь знать, точно также какъ неинтересно знать, сколько разъ я прошелъ мимо калитки, прежде нежели ршился позвонить, и какая борьба происходила внутри меня: безъ сомннія, я ушелъ бы, не позвонивъ, еслибъ я могъ распоряжаться моимъ временемъ и придти въ другой разъ.

Къ калитк вышла миссъ Сара Покетъ, не Эстелла.

— Какъ? Вы опять здсь? сказала миссъ Покетъ.— Что вамъ нужно?

Я сказалъ, что я пришелъ только узнать, какъ въ своемъ здоровь миссъ Гевишамъ, и Сара очевидно раздумывала не отправить ли меня. Но не желая принять на себя отвтственность, она впустила меня и вскор вернулась съ приказомъ подняться наверхъ.

Все было, какъ и прежде, и миссъ Гевишамъ сидла одна.

— Ну, сказала она, вперивъ въ меня свои глаза,— надюсь, теб ничего не нужно? Ты ничего не получишь.

— Мн ничего не нужно, миссъ Гевишамъ. Я только хотлъ передать вамъ, что мое ученье подвигается впередъ и что я вамъ много благодаренъ.

— Ну! ну! сказала она съ прежнимъ нетерпливымъ движеніемъ пальцевъ.— Заходи ко мн иногда, приходи въ твое рожденье. А! закричала она вдругъ повернувшись ко мн со стуломъ:— ты ищешь Эстеллу? Э?

Я точно искалъ глазами Эстеллу, и пробормоталъ, что я надялся, она здорова.

— Она за границею, сказала миссъ Гевишамъ,— учится, чтобы сдлаться леди: далеко она теперь, и очень, очень похорошла, вс восхищаются ею. Чувствуешь ты, что потерялъ ее?

Она произнесла эти слова съ такимъ злобнымъ удовольствіемъ и залилась такимъ непріятнымъ хохотомъ, что я ршительно не нашелся что сказать. Она избавила меня отъ труда долго думать, простившись со мною. Сара, съ своею физіономіей въ вид орховой скорлупы, заперлаза мною калитку, и я чувствовалъ, я былъ боле чмъ когда-нибудь недоволенъ моимъ домомъ, моимъ ремесломъ, всмъ, и вотъ вся польза отъ этого посщенія

Шатаясь по большой улиц и посматривая на окна лавокъ съ тайною мыслью, что бы такое я тамъ купилъ, еслибъ я былъ джентльменъ, я наткнулся на мистера Вопсля, вышдшаго изъ книжной лавки. Мистеръ Вопсль держалъ въ своей рук трогательную трагедію: Джорджъ Барнвелъ, онъ промоталъ на покупку ея сикспенсъ {Мелкая монета въ 15 к. с.}, съ намреніемъ обрушить каждое слово ея на главу Пембльчука, къ которому онъ шелъ пить чай. Какъ только онъ меня завидлъ, ему показалось, что Провидніе нарочно послало ему лишняго слушателя, и онъ наложилъ на меня руку и потащилъ меня къ Пембльчуку. Я зналъ, дома мн будетъ горько, ночи были темныя, дорога глухая, и всякій спутникъ былъ находка, поэтому я не противился, и мы отправились къ Пембльчуку, какъ только зажглись фонари на улиц и освтились лавки.

Я никогда посл не видлъ представленія Джорджа Барнвела, и не знаю какъ долго оно обыкновенно продолжается, но очень хорошо знаю, что въ этотъ вечеръ оно протянулось до половины десятаго, и что когда мистеръ Вопсль очутился въ Ньюгет {Тюрьма въ Лондон, передъ которою казнятъ преступниковъ.}, я думалъ, онъ никогда уже не дойдетъ до эшафота, онъ двигался все медленне и медленне, приближаясь къ концу своего преступнаго поприща. Мн казалось, онъ не имлъ никакого права жаловаться, что онъ былъ сорванъ во цвт лтъ, мн казалось, что онъ совсмъ перезрлъ къ концу піесы. Но оставя утомительную длинноту и скуку въ сторон, особенно кололо меня приложеніе всей этой завязки къ моей невинной личности. Когда Барнвелъ началъ сбиваться съ пути, увряю васъ, оправданія вертлись у меня на язык: такъ тяжело ложился на меня грозный взглядъ мистера Пембльчука. Вопсль также старался всми силами представить меня въ самомъ дурномъ свт. Слабодушный злодй, я погубилъ моего дядю, не имя на своей сторон ни одного обстоятельства, которое бы сколько-нибудь меня извиняло. Мильвудъ опровергалъ и уничтожалъ меня при каждомъ случа, самая любовь дочери моего хозяина была ршительнымъ безумствомъ, и мое слабодушное поведеніе въ роковое утро совершенно соотвтствовало общей ничтожности моего характера. Даже когда наконецъ меня повсили, и Вопсль закрылъ книгу, Пембльчукъ, уставя на меня свои глаза и покачивая головою, сказалъ: ‘берегись у меня, мальчикъ, берегись,’ какъ будто въ этомъ никто не сомнвался, что я имлъ непремнное намреніе убить моихъ ближнихъ родственниковъ, если только одинъ изъ нихъ сдлается моимъ благодтелемъ.

Ночь была темная, когда чтеніе кончилось, и мы отправились вмст съ мистеромъ Вопслемъ. За городомъ лежалъ тяжелый туманъ. Фонарь у заставы представлялся свтлымъ пятномъ, и лучи его казались твердою массой на туман. Мы говорили между собою, что туманъ подымался съ извстной части болота, отъ перемны втра, какъ вдругъ наткнулись на человка, стоявшаго подъ навсомъ заставнаго домика.

— Эй! сказали мы въ одинъ голосъ, остановившись.—Орликъ?

— А! отвчалъ онъ, переваливаясь.— Я остановился на минутку, поджидаю попутчиковъ.

— Поздненько вы, замтилъ я.

Орликъ очень естественно отвтилъ:

— Ну да и вы поздненько.

— Мы провели, мистеръ Орликъ, сказалъ мистеръ Вопсль, увлеченный своимъ чтеніемъ,— артистическій вечеръ.

Старый Орликъ заворчалъ, какъ будто ему нечего было сказать на это, и мы пошли вс вмст.

Я спросилъ, въ какой части города онъ проводилъ свой праздникъ.

— Да такъ по всему городу, сказалъ онъ.— Я шелъ за вами. Хоть я васъ и не видалъ, а я былъ врно возл васъ. Да кстати, пушки опять палятъ.

— Съ плашкотовъ? спросилъ я.

— Да, пташки вылетли изъ клтокъ. Пушки стрляютъ съ самыхъ сумерекъ. Вотъ сейчасъ вы услышите.

Въ самомъ дл, мы едва прошли нсколько шаговъ, какъ раздался хорошо-понятный мн выстрлъ, заглушаемый густымъ туманомъ, и пронесся раскатами вдоль по рк, какъ бы въ слдъ бглецамъ.

— Славная ночь для утека, сказалъ Орликъ.— Не легко подцпить за крыло тюремную пташку въ сегоднешній вечеръ.

Эта матерія была только мн одному близка, и я раздумывалъ о ней молча. Мистеръ Вопсль, подобно несчастному дяди въ трагедіи, принялся размышлять вслухъ. Орликъ, запустивъ руки въ карманъ, тащился рядкомъ со мною. Было темно, сыро, грязно, и мы дружно мсили грязь. По временамъ стрляла сигнальцая пушка, и выстрлы сердито разносились раскатами вдоль по рк. Я совершенно былъ погруженъ въ. мою думу. Мистеръ Вопсль читалъ всевозможные предсмертные монологи. Орликъ иногда мурлыкалъ про себя:

Бейте, бейте други въ ладъ,

Старый Климъ,

Чтобъ яснй звенлъ булатъ,

Старый Климъ.

Я думалъ, что онъ былъ выпивши, но онъ не былъ пьянъ.

Такимъ образомъ мы пришли въ деревню. Дорога привела насъ къ ‘Тремъ Веселымъ Лодочникамъ’, и мы замтили въ кабачк, къ нашему удивленію, потому что уже было боле одиннадцати часовъ, необыкновенное движеніе, дверь была отперта, мистеръ Вопсль зашелъ туда спросить что случилось (подозрвая, что поймали колодника), и выбжалъ къ намъ съ большою поспшностію.

— У васъ въ дом что-то не совсмъ ладно, Пипъ, сказалъ онъ.— Побжимъ!

— Что такое? спросилъ я, не отставая отъ него. Орликъ былъ возл меня.

— Я не совсмъ хорошо понялъ. Кто-то ворвался въ домъ, когда Джо вышелъ со двора. Думаютъ, что каторжники.

Мы бжали слишкомъ скоро, разговаривать было некогда, и остановились только войдя въ нашу кухню. Она была полна народу, цлая деревня собралась сюда, здсь былъ докторъ, Джо и группа женщинъ, вс они были на полу посреди кухни. Народъ, стоявшій безъ дла, разступился, увидя меня, и такимъ образомъ я замтилъ мою сестру: она лежала неподвижно, безъ чувствъ, на голыхъ доскахъ, куда повалилъ ее кто-то страшнымъ ударомъ по затылку, когда она стояла, обратившись къ огню лицомъ, которому уже боле не суждено было хмуриться и птушиться

XIV.

Голова моя была полна Джорджемъ Барнвеломъ, и сначала я былъ расположенъ врить, что я непремнно долженъ быть замшанъ въ этомъ нападеніи на мою сестру, или по крайней мр, что я навлекалъ на себя боле законное подозрніе нежели другіе, какъ ея ближайшій родственникъ, обязанный ей. Но на слдующее утро, когда я началъ размышлять, при дневномъ свт объ этомъ дл, и прислушался, какъ о немъ разсуждали другіе, я сталъ смотрть на него и самъ иначе, съ боле благоразумной точки зрнія.

Джо былъ у ‘Трехъ Веселыхъ Лодочниковъ’ отъ четверти девятаго до трехъ четвертей десятаго, и курилъ тамъ трубку. Пока онъ оставался тамъ, мою сестру видли у дверей кухни, и она обмнялась нсколькими словами съ фермерскимъ рабочимъ, возвращавшимся домой. Человкъ этотъ не могъ положительно сказать, въ какое время онъ видлъ ее (бдный, онъ страшно перепугался при допрос), но только это было прежде девяти часовъ. Когда Джо вернулся домой, было безъ пяти минутъ десять часовъ, онъ нашелъ ее на полу и сейчасъ же бросился за помощью. Огонь тогда въ камин еще не потухалъ и свчка не слишкомъ нагорла, хотя она была потушена.

Изъ дому ничего не было взято, и въ кухн не было особеннаго безпорядка, только была погашена свчка, на стол, который находился между дверью и моею сестрой, именно позади ее, когда она стояла передъ огнемъ и, по всей вроятности, получила ударъ, да нсколько вещей были сдвинуты, вроятно, ею же, при паденіи, и кровь оставалась на полу. Но на самомъ мст нашли важный обвинительный пунктъ. Ударъ, полученный ею, былъ нанесенъ по голов и по спин какимъ-то тяжелымъ и тупымъ орудіемъ, посл этихъ ударовъ, когда она лежала уже ничкомъ, въ нее было брошено еще чмъ-то тяжелымъ. А на полу возл нея, когда Джо ее поднялъ, нашли желзо каторжника, распиленное пополамъ.

Джо, разглядывая это желзо глазомъ кузнеца, объявилъ, что оно давно было распилено. Сдлали запросъ на плашкот, откуда прислали людей для осмотра желза, и они подтвердили мнніе Джо. Они не ршились положительно сказать, когда пропало это желзо съ плашкота, которому оно очевидно принадлежало, но выдавали за врное, что его не носилъ ни одинъ изъ двухъ каторжниковъ, бжавшихъ прошедшую ночь. Кром того, одинъ изъ нихъ уже былъ пойманъ, и былъ съ желзомъ на ног.

Изъ того, что я зналъ, я вывелъ мое собственное заключеніе. Я былъ увренъ, что желзо принадлежало моему каторжнику, это было то самое желзо, которое онъ распиливалъ на болот, но внутренно я не подозрвалъ, чтобъ онъ сдлалъ изъ него такое употребленіе. Я думалъ, что, или Орликъ или незнакомецъ, показывавшій мн напилокъ, нашелъ его и воспользовался имъ для этого страшнаго дла.

Теперь, что касается до Орлика, то онъ дйствительно ходилъ въ городъ, какъ онъ сказалъ намъ, когда мы встртились съ нимъ у шоссейной заставы, его видли въ город весь вечеръ, онъ заходилъ во многіе кабачки, былъ въ компаніи съ разными людьми и потомъ воротился вмст со мною и мистеромъ Вопслемъ. Въ улику ему нечего было сказать, кром послдней ссоры, но моя сестра ссорилась и бранилась тысячи разъ съ нимъ, да и со всми ее окружавшими. Теперь взять незнакомца: еслибъ онъ пришелъ за своими двумя банковыми билетами, то спорить и драться тутъ было не за что, потому что сестра моя была готова возвратить ему ихъ. Кром того не было никакихъ слдовъ ссоры, врагъ подошелъ такъ тихо и внезапно, что она повалилась, вроятно, не успвши оглянуться.

Страшно было подумать, что я подготовилъ орудіе, хотя и безъ намренія, но эта мысль преслдовала меня, я страдалъ несказанно, думая и передумывая, не передать ли Джо все какъ было. Въ продолженіе многихъ мсяцевъ потомъ, каждый день я поршалъ отрицательно этотъ вопросъ, и на слдующее-же утро открывалъ внутри себя новое преніе о томъ же. Въ заключеніи борьба приходила къ слдующему: теперь это былъ уже такой давнишній секретъ, онъ такъ укоренился во мн, что я не могъ его вырвать. Кром того я боялся, что эта тайна, которая привела къ такимъ послдствіямъ, отдалитъ отъ меня Джо, если онъ ей повритъ: еще я боялся также, что онъ не дастъ ей никакой вры, но поставитъ ее, какъ чудовищное изобртеніе, на ряду съ баснословными собаками и телячьими котлетами. Однакоже я медлилъ, колеблясь между правдою и неправдою, и ршился открыть все, если найду только удобный случай, чтобы помочь найдти преступника.

Полицейскіе и сыщики изъ Лондона,— это случилось уже въ ближайшее къ намъ время, когда исчезла краснокафтанная полиція,— оставались у насъ въ дом недли дв и длали то же самое, что они обыкновенно длаютъ, какъ я читалъ и слышалъ про нихъ въ подобныхъ случаяхъ. Они допрашивали, очевидно не тхъ людей, нападали на ложныя догадки и съ ослинымъ упрямствомъ старались перекроить обстоятельства по этимъ догадкамъ, вмсто того чтобы напротивъ вывести догадки изъ обстоятельствъ. Они стояли также у входа къ ‘Веселымъ Лодочникамъ’, бросая на всхъ лукавые и таинственные взгляды, которые возбуждали удивленіе цлаго околотка, и осушали свои стаканы, съ такимъ таинственнымъ видомъ, что это право стоило поимки виновнаго, котораго они однакоже не поймали.

Долго посл того, какъ разсялись эти власти, сестра моя хворала и не вставала съ постели. Зрніе ея было повреждено такъ, что вс предметы множились у нее въ глазахъ^ и она хватала воображаемыя чашки и рюмки вмсто настоящихъ, слухъ ея былъ также пораженъ, равно какъ и память, рчь сдлалась совершенно не понятна. Когда наконецъ она достаточно поправилась, такъ что мы могли снести ее внизъ, аспидная доска постоянно была при ней, и она писала свои желанія, которыя не могла передать на словахъ. Такъ какъ она не отличалась особенно точнымъ правописаніемъ, да и вообще не была мастерица писать, а Джо былъ куда какой плохой чтецъ, то между ними выходили самыя странныя недоразумнія, и меня обыкновенно призывали разршать ихъ. Часто подавали мы ей леденца вмсто лкарства, чаю, когда слдовало позвать Джо, или ветчины вмсто ветошки. Это еще были самые незначительные промахи.

Характеръ ея однако очень поправился, и она стала терплива. Паралитическое дрожаніе всхъ членовъ вскор сдлалось ея нормальнымъ состояніемъ, она, бывало, схватится руками за голову и останется въ этомъ положеніи цлую недлю, словно помшанная. Мы долго не могли найдти для нея хорошей сидлки, но случилось кстати одно обстоятельство, которое выручило насъ изъ этого затрудненія. Бабка мистера Вопсля побдила наконецъ укоренившуюся привычку жить, и Биди сдлалась членомъ нашего семейства.

Биди пришла къ намъ съ своимъ сундучкомъ, заключавшимъ все ея достояніе, и сдлалась отрадою нашей семьи. Но боле всего она была отрадой для Джо. Бдный малый былъ очень огорченъ постояннымъ созерцаніемъ увчья своей жены, и часто, бывало, ухаживая за нею по вечерамъ, онъ говаривалъ мн съ слезами на своихъ голубыхъ глазахъ: ‘Такая она была красивая женщина, Пипъ!’ Биди разомъ принялась мастерски ухаживать за нею, какъ будто она изучала ея привычки съ самаго дтства. Джо теперь могъ быть покойне и находилъ иногда время зайдти къ ‘Веселымъ Лодочникамъ’, что для него было пріятнымъ развлеченіемъ. Замчательно, что вс полицейскіе подозрвали боле или мене Джо (хотя онъ этого никогда не зналъ), вс считали его хитрйшимъ малымъ, какого когда-либо встрчали.

Первымъ подвигомъ Биди, по вступленіи ея въ новую должность, было разршеніе одной трудности, съ которою я никакъ не могъ совладать.

Вотъ что это было такое: сестра моя уже нсколько разъ рисовала на аспидной доск какую-то каракулю, которая была довольно похожа на изуродованное г. и потомъ всячески старалась обратить на этотъ кабалистическій знакъ мое вниманіе. какъ будто она чего-то особенно желала. Напрасно я приносилъ ей всевозможные предметы, начинавшіеся буквой г. отъ горбушки до голика. Наконецъ мн пришло въ голову, что этотъ знакъ былъ похожъ на молотокъ, съ радостію я прокричалъ это слово на ухо моей сестр, и она начала стучать по столу, совершенно подтверждая мою догадку. Я принесъ въ комнату вс наши молотки одинъ за другимъ, но только безъ наковальни, потомъ я подумалъ о костыл, форма его была почти такая же, и я принесъ изъ деревни костыль и показалъ его сестр съ полною увренностію. Но она такъ замотала головой, когда я его представилъ ей, что мы вс испугались, какъ бы она не свернула себ шеи, при слабомъ и разстроенномъ состояніи своего здоровья.

Сестра моя замтила, что Биди легко понимала ее, и этотъ таинственный знакъ снова показался на аспидной доск. Биди посмотрла на него въ раздумь, выслушала мое объясненіе, въ раздумь посмотрла на мою сестру, на Джо (который всегда означался на аспидной доск начальною буквой своего имени), и потомъ побжала въ кузницу въ сопровожденіи Джо и меня.

— Разумется, закричала Биди съ радостнымъ лицомъ.— Разв вы не видите? Это про него она спрашиваетъ.

Про Орлика, безъ всякаго сомннія! Она забыла его имя и означала его молотомъ. Мы сказали ему, что онъ нуженъ намъ въ кухн, и онъ медленно положилъ свой молотъ, отеръ лобъ рукой, потомъ вытеръ его еще разъ фартукомъ и потащился, подогнувъ колно, своею обыкновенною неповоротливою походкой, которая отличала его.

Признаюсь, я ожидалъ, что моя сестра явится обвинительницей, и совершенно обманулся въ моихъ ожиданіяхъ. Она обнаружила особенное желаніе быть съ нимъ въ дружескихъ отношеніяхъ, радовалась, что наконецъ-то его позвала и показывала знаками, чтобы ему дали чего-нибудь выпить. Она слдила за его физіономіей, какъ будто хотла увриться, что онъ былъ доволенъ этимъ пріемомъ, обнаруживала всячески желаніе расположить его къ себ, и во всхъ ея дйствіяхъ было замтно смиренное подлещиваніе, которое отличаетъ, мн случалось видть, обращеніе ребенка съ суровымъ учителемъ. Посл этого рдкій день проходилъ, чтобъ она не рисовала молотка на аспидной доск, и Орликъ входилъ переваливаясь, и становился упрямо передъ нею, какъ будто онъ понималъ такъ же мало, какъ и я, что могло это значить?

XV.

Я снова вошелъ въ обыкновенную колею ученической жизни, и не переступалъ за предлы деревни и болота, единственнымъ перерывомъ этого однообразнаго теченія были дни моего рожденія и посщеніе въ эти дни миссъ Гевишамъ. Миссъ Сара Покетъ обыкновенно встрчала меня у калитки, я постоянно находилъ миссъ Гевишамъ въ томъ же положеніи, какъ я оставилъ ее, она точно также, и почти въ тхъ самыхъ словахъ, относилась объ Эстелл. Свиданіе продолжалось нсколько минутъ, она давала мн гинею когда я уходилъ, и приказывала мн опять придти въ будущемъ году въ день моего рожденія. Я могу упомянуть здсь разъ навсегда, что это сдлалось ежегоднымъ обыкновеніемъ. Я пробовалъ было въ первый разъ отказаться отъ гинеи, но она спросила меня сердито: ‘не ожидалъ ли я боле?’ и посл этого я принужденъ былъ взять ее.

Старый мрачный домъ не мнялся, точно такъ же какъ и желтый свтъ въ завшенной комнат, точно такъ же какъ и поблекшій призракъ въ кресл у туалета, я чувствовалъ, какъ будто съ остановившимися часами остановилось самое время въ этомъ таинственномъ поко, между тмъ какъ я и вс предметы вн его развивались и старли, онъ одинъ пребывалъ безъ движенія. Дневной свтъ никогда не проникалъ, въ него, какъ мн казалось и помнилось, еще боле чмъ въ самой дйствительности. Онъ сбивалъ меня съ толку, и подъ его вліяніемъ я продолжалъ внутренно ненавидть мое ремесло и стыдиться моего дома.

Незамтно, я сталъ, однакоже сознавать, большую перемну въ Биди. Башмаки ея не сваливались съ ногъ, волосы ея были приглажены и руки всегда были чисты. Она не была красавица, она была простая двочка и никакъ не могла сравниться съ Эстеллой, но она была пріятна, свжа и кроткаго нрава. Прошелъ годъ съ небольшимъ, какъ она поселилась у насъ, она только что сняла трауръ, и разъ вечеромъ я замтилъ, что у нея были необыкновенно задумчивые глаза,— глаза премилые и предобрые.

Я замтилъ это, отведя мои собственные глаза отъ работы, надъ которою я корплъ, я длалъ выписки изъ какой-те книги, стараясь въ одно и то же время образовать мой умъ и мою руку, и видя, что Биди смотрла чмъ я занимался. Я положилъ перо, Биди также остановилась надъ своею работой, не покидая ее однакоже совсмъ.

— Биди, сказалъ я,— какъ это вы такъ во всемъ успваете? Или я очень глупъ, или вы ужь очень умны?

— Въ чемъ это я успваю? Я не понимаю, отвчала Биди, улыбаясь.

Она управляла всмъ нашимъ хозяйствомъ и распоряжалась удивительно, но не это я разумлъ, нтъ, не это, а то, о чемъ я думалъ, мн казалось, по этой самой причин, еще боле поразительнымъ.

— Какъ вы успваете, Биди, сказалъ я,— выучиваться, всему чему я учусь и не отставать отъ меня?

Я начиналъ гордиться моими знаніями, потому что я тратилъ на нихъ гинеи, получаемыя мною въ подарокъ въ день моего рожденья, и откладывалъ для того же назначенія большую часть моихъ карманныхъ денегъ, хотя теперь я не сомнваюсь, что скудный запасъ моихъ свдній былъ купленъ тогда очень дорогою цной.

— Я могла бы спросить васъ также, сказала Биди,— какъ вы успваете?

— Нтъ, потому что когда я прихожу изъ кузницы вечеромъ, всякій видитъ какъ я принимаюсь за ученье, а вы имъ никогда не занимаетесь, Биди.

— Я полагаю, оно пристаетъ ко мн какъ кашель, сказала Биди спокойно, и принялась снова за шитье.

Преслдуя ту же мысль и прислонившись къ спинк деревяннаго стула, я смотрлъ, какъ Биди шила, склонивъ голову на сторону. Она начинала казаться мн необыкновенною двочкою. Я припомнилъ теперь, что ей также хорошо были знакомы вс термины въ нашемъ ремесл и названія различныхъ работъ и различныхъ инструментовъ. Короче, все что зналъ я, то знала и Биди. По теоріи она была такой же кузнецъ, какъ и я, если еще не лучше.

— Вы изъ такихъ людей, Биди, сказалъ я,— которые не пропускаютъ ничего на свт. Пока вы не жили съ нами, вамъ не было случая узнать кузнечное дло, а вотъ посмотрите теперь, какъ вы наторли!

Биди посмотрла на меня съ минуту, и потомъ обратилась къ своему шитью.

— А вдь я была вашею первою учительницей, не такъ ли? сказала она, продолжая шить.

— Биди! воскликнулъ я въ удивленіи: — о чемъ это вы плачете?

— Я не плачу, сказала Биди, смотря на меня и смясь:— что это вамъ пришло въ голову?

Мн эти пришло въ голову, когда я увидлъ блествшую слезу, которая капнула на ея работу. Я сидлъ и молча припоминалъ, какая она была замарашка, пока бабка мистера Вопсля не успла наконецъ побдить привычку жить, съ которою такъ охотно разстались бы многіе. Я припомнилъ безотрадныя обстоятельства, окружавшія ее въ жалкой лавчонк, и жалкую вечернюю школу, жалкую немощную старуху, которую она бывала принуждена безпрестанно таскать и успокоивать. Я думалъ о томъ, что въ это несчастное время въ Биди таились способности, которыя теперь развивались, я вспомнилъ, что я обратился къ ней, при моей первой тревог и неудовольствіи. Биди сидла спокойно и шила, не ронгія боле слезъ. Смотря на нее, пока эти мысли занимали меня, мн пришло въ голову, что можетъ-быть я недостаточно былъ благодаренъ Биди. Я былъ съ нею слишкомъ скрытенъ, когда я могъ бы почтить ее (въ моихъ размышленіяхъ я употребилъ другое слово) моею довренностью.

— Да, Биди, замтилъ я, кончивъ мои размышленіи,— вы были моею первою учительницей, и въ то время, не ожидали мы, что будемъ сидть вмст въ этой кухн.

— А, бдняжка! отвчала Биди. Она какъ будто забыла о caмой себ, отнеся мое замчаніе къ моей сестр, и принялась за нею сейчасъ же ухаживать.— Это грустная правда!

— Ну! сказалъ я:— мы будемъ почаще толковать съ вами. Я буду всегда совтоваться съ вами. Пойдемъ-те гулять на болото въ будущее воскресенье, Биди, мы потолкуемъ тамъ на свобод.

Моя сестра никогда не оставалась одна, но Джо охотно согласился смотрть за нее въ это воскресенье, и мы съ Биди отправились вмст. Это было лтомъ, погода стояла чудная. Когда мы миновали деревню, церковь, кладбище, и вышли на болото, паруса кораблей заблли передъ нами, и я началъ по обыкновенію мысленно соединять миссъ Гевишамъ и Эстелу съ окружающимъ видомъ. Мы подошли къ самой рк и сли на берегу, вода плескала у нашихъ ногъ, еще сильне обнаруживая тишину и спокойствіе своимъ плескомъ, и я ршилъ, что тутъ было настоящее мсто и время во всемъ довриться Биди.

— Биди, сказалъ я, обязавъ ее прежде хранить тайну,— я хочу быть джентльменомъ.

— О, я бы этого не захотла, еслибъ была на вашемъ мст! отвчала она.— Что въ этомъ за особенное счастіе!

— Биди, сказалъ я съ нкоторою суровостью,— я имю свои причины желать сдлаться джентльменомъ.

— Вы знаете лучше, Пипъ, но не думаете ли вы сами, что вы счастливе въ вашемъ состояніи?

— Биди! воскликнулъ я нетерпливо:— я не вижу никакого счастья въ моемъ положеніи, мн постыла моя жизнь, мн отвратительно мое ремесло, я не могу привыкнуть къ нему. Будьте разсудительны.

— Разв я не разсудительна? сказала Биди, спокойно подымая свои брови.— Пипъ, я только желала вамъ добра и спокойствія.

— Ну такъ поймите же разъ навсегда, что я не могу быть спокоенъ, что я буду несчастенъ, Биди, да! если не вырвусь изъ этой жизни.

— Это жаль, сказала Биди, покачивая головою съ печальнымъ видомъ.

Я также часто думалъ, что это жаль, и во внутренней борьб съ собою я почти готовъ былъ проливать горькія слезы досады. Биди высказала мое собственное чувство. Я сказалъ ей, что она была права, я очень хорошо зналъ, что жаль, но пособить было невозможно.

— Если бъ я только могъ успокоиться, сказалъ я Биди, срывая траву, какъ нкогда я вырывалъ мои чувства вмст съ клочьями волосъ, или вышибалъ, ихъ изъ себя стуча ногами въ стну пивоварни.— Еслибъ я только могъ успокоиться и полюбить кузницу хоть въ половину такъ, какъ я любилъ ее прежде, когда я былъ маленькій, о! я знаю это было бы гораздо лучше для меня. Намъ всмъ нечего было бы тогда желать. Я могъ бы сдлаться партнеромъ Джо, когда кончится срокъ моего ученья, я могъ бы также ухаживать за вами,, и мы бы совсмъ другими людьми сидли на этомъ самомъ берегу по воскресеньямъ. Вдь я бы годился для васъ, не такъ ли, Биди?

Биди вздохнула, смотря на корабли, плывшіе мимо, и отвчала.

— Да, я не слишкомъ разборчива.

Отвтъ этотъ не былъ очень лестенъ для меня, но, я зналъ, она не думала меня оскорбить.

— Вмсто этого, сказалъ я, вырывая новый клочокъ травы и принимаясь жевать нсколько былинокъ, — посмотрите, что за жизнь я маячу. Я не доволенъ, не спокоенъ, для мрня пожалуй ничего бы не значило, что я простой, грубый мужикъ, если-бы мн никто этого не,сказалъ.

Биди вдругъ повернула свое лице ко мн и посмотрла на меня гораадо пристальне нежели она слдила прежде за плывшими кораблями.

— Это не справедливо, да и не совсмъ вжливо, замтила она, обращая опять свои глаза на корабли.— Кто это сказалъ?

Я смшался, потому что эти слова сорвались у меня съ языка, а я не сообразилъ еще какъ повести рчь. Отступать однако же было теперь поздно, и я отвчалъ:

— Молодая красивая барышня у миссъ Гевишамъ, лучше ее нтъ, никогда не было и не будетъ, я страшно въ нее влюбленъ, и для ней-то я хочу быть джентльменомъ.

Сдлавъ такое безумное признаніе, я принялся бросать сорванную траву въ рку, какъ будто я намревался послдовать за нею.

— Такъ вы хотите сдлаться джентльменомъ, чтобы досадить ей или чтобы жениться на ней, спросила Биди спокойно, посл нкотораго молчанія.

— Не знаю, отвчалъ я угрюмо.

— Потому, если вы хотите только досадить ей, продолжала Биди, — то я полагаю… но вы знаете лучше меня, лучше и благородне было бы не обращать вниманія на ея слова. Если же вы хотите добиться ея, то я думаю…. но опять таки вы лучше меня знаете, что она этого не стоитъ.

Именно это самое я думалъ не разъ. Это именно было мн ясно въ эту минуту. Но какъ же было мн, бдному деревенскому ослпленному мальчишк, выпутаться изъ этой несостоятельности, въ которую каждый день впадаютъ люди получше и поумне?

— Все это можетъ быть очень справедливо, сказалъ я Биди,— только я въ нее страшно влюбленъ.

Дойдя до этого пункта, я уткнулъ лицо въ землю, запустилъ об руки въ волосы и принялся ихъ рвать, все время чувствуя, что съ моей стороны это было самымъ неумстнымъ и неприличнымъ безуміемъ, за которое слдовало бы мн самому, собственными же руками, сорвать свою башку и разбить о камни, въ наказаніе за то, что она была на плечахъ такого идіота.

Биди была благоразумнйшая двочка въ мір и не пробовала боле убждать меня. Она положила свою руку на мои руки,— и прикосновеніе ея руки, хотя и огрубвшей отъ работы, было очень пріятно,— и высвободила ихъ потихоньку изъ моихъ волосъ. Потомъ она нжно потрепала меня по плечу, а я плакалъ, уткнувъ мое лицо въ рукавъ, точно такъ какъ, я это длалъ въ нашей кухн, неопредленно сознавая, что былъ кмъ-то или всми очень обиженъ.

— Я рада одному, сказала Биди,— что вы доврились мн, Пипъ, и рада еще тому, что вы можете положиться на меня, я сохраню вашу тайну. Еслибы вашъ первый учитель,— такой жалкій учитель, что еще самъ нуждается въ ученьи, — могъ теперь поучить васъ, то онъ, кажется, зналъ бы какой задать вамъ урокъ. Но урокъ этотъ трудно выучить, да и потомъ вы обогнали вашего учителя, теперь ужь это безполезно.

Спокойно вздохнувъ обо мн, Биди встала и сказала пріятнымъ и свжимъ голосомъ:

— Пойдемъ мы еще дале гулять или вернемся домой?

— Биди, закричалъ я вставая и цлуя ее,— я буду всегда все вамъ говорить.

— Пока не сдлаетесь джентльменомъ, сказала Биди.

— Вы знаете, что я не буду джентльменомъ, и потому всегда. Впрочемъ что мн говорить вамъ? Вы знаете все, что я знаю, я вамъ, помните, уже говорилъ это какъ-то вечеромъ.

— А! сказала Биди, почти шепотомъ, посматривая на корабли, потомъ повторила прежнимъ пріятнымъ голосомъ:— Будемъ еще гулять или ужь вернуться домой?

Я сказалъ Биди, что мы еще пойдемъ погулять, и мы отправились дале, лтній полдень постепенно переходилъ въ лтній вечеръ, погода стояла чудная. Я начиналъ размышлять, не было ли мое положеніе, при настоящихъ обстоятельствахъ, естественне чмъ то, когда я игралъ въ нищіе, при вечернемъ освщеніи среди дня, въ комнат съ остановившимися часами, презираемый Эстеллой. Я думалъ, что для меня было бы очень хорошо, еслибъ я могъ выбить ее изъ головы, со всми прочими воспоминаніями и фантазіями, приняться съ усердіемъ за работу, и не отставать отъ своего дла. Я спрашивалъ себя, не сдлала ли бы меня Эстелла несчастнымъ теперь, еслибъ она была со мною вмсто Биди? Я принужденъ былъ согласиться, что я зналъ это наврное, и сказалъ себ: Пипъ, какой же ты дуракъ!

Мы много говорили гуляя, и все, что ни говорила Биди, было совершенно справедливо. Биди не была капризна, не мнялась по днямъ. Ей было бы горько, а ужь никакъ не было бы пріятно огорчать меня, она скоре нанесла бы себ ударъ въ сердце нежели мн. Какъ же это я не любилъ ея боле чмъ Эстеллу?

— Биди, сказалъ я, когда мы возвращались домой,— я бы хотлъ, чтобы вы наставили меня на истинный путь.

— Я бы также хотла, сказала Биди,— да не знаю какъ.

— Еслибъ я только могъ влюбиться въ васъ… вы не сердитесь, что я такъ откровенно говорю съ давнишнею знакомой?

— О, Боже сохрани, нтъ! сказала Биди.

— Еслибъ я могъ только заставить себя влюбиться въ васъ, такъ это было бы хорошо для меня.

— Но вдь вы этого никогда не сдлаете, сказала Биди.

Въ этотъ вечеръ мн представлялось это боле вроятнымъ нежели я полагалъ нсколько часовъ тому назадъ. А поэтому я замтилъ ей, что я въ этомъ еще не такъ увренъ. Но Биди сказала, что она была совершенно уврена, и сказала это ршительно. Внутренно я думалъ, что она была справедлива, но мн не нравилось, что она была такъ положительна.

Когда мы подошли къ кладбищу, намъ пришлось перейдти черезъ валъ, и потомъ перелзть черезъ плетень, возл шлюза. Вдругъ передъ нами очутился старый Орликъ, выскочившій незамтно изъ камыша или изъ канавы, или спрыгнувшій съ шлюза.

— Гей! замычалъ онъ:— куда это вы идете вдвоемъ?

— Куда? домой!

— Хорошо же, сказалъ онъ,— будь я проклятъ, если я не провожу васъ до дому.

Биди была очень противъ этого, и сказала мн шепотомъ:

— Не давайте ему идти съ нами, я не люблю его.

Я тоже его не баловалъ и сказалъ ему, что мы очень ему благодарны, но что въ проводахъ его мы не нуждаемся. Онъ выслушалъ это съ громкимъ хохотомъ и отсталъ отъ насъ, слдуя за нами однакоже въ нкоторомъ разстояніи.

Любопытствуя узнать, не подозрвала ли Биди, что онъ былъ виновенъ въ томъ разбойническомъ нападеніи, котораго не могла объяснить моя сестра, я спросилъ ее, за что она его не любила.

— О! отвчала она, поглядывая на него въ полуоборотъ, изъ-за плеча,— потому что, я… я боюсь, онъ любитъ меня.

— Разв онъ говорилъ вамъ когда-нибудь, что онъ васъ любитъ? спросилъ я съ негодованіемъ.

— Нтъ, отвчала Биди, поглядывая опять изъ-за плеча,— онъ мн этого никогда не говорилъ, но… но онъ пляшетъ передо мною всегда какъ только поймаетъ мой взглядъ.

Хотя это былъ очень новый и совершенно особенный способъ выраженія любви, но я не сомнвался, что онъ былъ понятъ врно. Со стороны Орлика было дерзостью влюбиться въ нее, и даже личнымъ оскорбленіемъ для меня.

— Но вамъ вдь это все равно, сказала Биди спокойно.

— Конечно, все равно, только мн это не нравится. Я этого не одобряю.

— И я также, сказала Биди,— хотя для васъ это все равно.

— Совершенно такъ, отвчалъ я,— но я долженъ вамъ сказать, Биди, что я былъ бы худаго мннія о васъ, еслибы вы дали ему поводъ плясать передъ собою.

Посл этого вечера, я слдилъ за Орликомъ, и всякой разъ, когда представлялся ему благопріятный случай поплясать передъ Биди, я становился передъ нимъ и мшалъ этой демонстраціи. Благодаря капризу моей сестры, привязавшейся къ нему, онъ совершенно утвердился въ нашемъ кругу, не то я постарался бы, чтобъ ему отказали. Онъ совершенно понялъ мои добрыя намренія и вполн сочувствовалъ имъ, какъ я узналъ потомъ.

И теперь, какъ будто въ моей голов мало еще было сумбура, я усложнилъ его во сто тысячъ разъ: находили на меня минуты, когда я бывалъ вполн увренъ, что Биди несравненно лучше Эстеллы, и что простая, честная, рабочая жизнь, для которой я родился, не имла въ себ ничего постыднаго, но что я могъ въ ней уважать себя и быть счастливымъ. Въ эти минуты я положительно ршалъ, что мое пренебреженіе къ милому старому Джо и его кузниц миновало, и что я сдлаюсь его партнеромъ и буду ухаживать за Биди. Но вдругъ проклятое воспоминаніе о прежнихъ часахъ, проведенныхъ у миссъ Гевишамъ, падало на меня какъ бомба и совершенно разносило мои мысли. Разсянныя мысли собираются нескоро, и часто, прежде нежели я успвалъ ихъ собрать, безумная мечта, что миссъ Гевишамъ устроитъ мою судьбу, когда кончится срокъ моего ученья, разметывала ихъ еще шире во всевозможныхъ направленіяхъ.

Еслибы дали моему сроку спокойно кончиться, то, полагаю, мои волненія не кончились бы съ нимъ. Онъ однако не самъ собою кончился, обстоятельства, которыя я опишу сейчасъ, привели его къ неожиданному, преждевременному заключенію.

XVI.

Это было на четвертый годъ моего ученія, въ субботу вечеромъ. Порядочная группа народу собралась около огня у ‘Трехъ Веселыхъ Лодочниковъ’ и внимательно слушала, какъ мистеръ Вопсль читалъ въ слухъ газету. Я также принадлежалъ къ этой групп.

Совершено было убійство, о которомъ въ то время вс говорили, и мистеръ Вопсль, выражаясь фигурно, купался въ крови по самую маковку. Онъ пожиралъ каждый отвратительный эпитетъ, украшавшій описаніе, онъ олицетворялъ каждаго свидтеля, допрошеннаго при слдствіи. Слабо стоналъ онъ: ‘все кончено’, подобно несчастной жертв, страшно ревлъ онъ, какъ убійца: ‘доконаю тебя.’ Онъ передалъ докторское показаніе, ршительно передразнивая нашего деревенскаго врача, и шепелявилъ и дрожалъ, какъ старый караульный при шоссейной застав, слышавшій ударъ, совершенно будто человкъ разбитый параличемъ, такъ что мы начинали сомнваться въ здравомъ ум этого свидтеля. Слдственный приставъ являлся, въ лиц мистера Вопсля, Тимономъ Аинскимъ, сторожъ — Коріоланомъ. Онъ всецло наслаждался, и мы вс тоже наслаждались и чувствовали себя въ полнйшемъ комфорт. Въ состояніи этого благодушія мы дошли до приговора, что то было смертоубійство, намренно совершенное.

Тогда только я замтилъ незнакомаго джентльмена, который стоялъ опершись на спинку дивана и смотрлъ на насъ. На лиц его выражалось глубокое презрніе, онъ кусалъ указательный палецъ, глядя на нашу группу.

— Ну, сказалъ незнакомецъ мистеру Вопслю. когда чтеніе кончилось,— я не сомнваюсь, вы поршили дло къ вашему полному удовольствію?

Мы вс вздрогнули и оглянулись какъ будто то былъ самъ убійца. Онъ посмотрлъ на всхъ хладнокровно, саркастически улыбаясь.

— Конечно, обвиняемый виновенъ? сказалъ онъ:— ну говорите же прямо.

— Сэръ, отвтилъ мистеръ Вопсль,— хотя я не имю чести знать васъ, но не задумываясь долго, скажу, что онъ виновенъ.

Мы вс осмлились подтвердить это ршеніе одобрительнымъ ропотомъ.

— Я знаю, что вы такъ думаете, сказалъ незнакомецъ,— я это напередъ зналъ. Я вамъ такъ и сказалъ. Но я вамъ сдлаю одинъ вопросъ. Знаете ли вы или нтъ, что законы англійскіе предполагаютъ каждаго обвиняемаго невиннымъ, пока не будетъ доказано — слышите ли? пока не будетъ доказано, что онъ виновенъ?

— Сэръ, началъ было мистеръ Вопсль,— какъ Англичанинъ самъ, я….

— Не извольте, сказалъ незнакомецъ, кусая свой палецъ,— уклоняться отъ моего вопроса. Знаете ли вы, или нтъ? Одно изъ двухъ?

Онъ стоялъ, повернувъ свою голову и весь корпусъ на одну сторону, въ вид придирчиваго вопросительнаго знака, и указывая пальцемъ на мистера Вопсля, какъ будто хотлъ имъ заклеймить его.

— Что же? сказалъ онъ:— знаете вы, или нтъ?

— Конечно я знаю, отвчалъ мистеръ Вопсль.

— Конечно вы знаете. Въ такомъ случа, зачмъ же было не отвтить этого съ перваго раза? Теперь я вамъ сдлаю другой вопросъ, продолжалъ онъ, совершенно забирая въ свои руки мистера Вопсля, какъ будто онъ имлъ на это право.— Знаете ли вы, что ни одинъ изъ этихъ свидтелей не былъ приведенъ къ перекрестному допросу? {Cross examination, допросъ, который длается свидтелямъ адвокатами противной стороны.}

Мистеръ Вопсль опять было началъ:

— Я могу только сказать…

Но незнакомецъ остановилъ его.

— Какъ? вы не хотите отвчать на вопросъ простымъ да или нтъ? Я еще разъ спрошу васъ.— Вытянувъ снова свой палецъ на него, онъ продолжалъ:— Слушайте, знаете ли вы или не знаете, что ни одинъ изъ этихъ свидтелей еще не былъ приведенъ къ перекрестному допросу? Ну же, отъ васъ требуется одно слово: да или нтъ?

Мистеръ Вопсль медлилъ, и тмъ очень терялъ въ нашемъ мнніи.

— Хорошо, сказалъ незнакомецъ,— я вамъ помогу. Хотя, говоря по правд, вы не заслуживаете помощи, но я все-таки помогу вамъ. Посмотрите на эту бумагу, которую вы держите въ рукахъ: что это такое?

— Что это такое? повторилъ мистеръ Вопсль, глядя на газету, совершенно растерянный.

— Это та самая печальная газета, продолжалъ незнакомецъ, съ необыкновенно-саркастическимъ и недоврчивымъ видомъ,— которую вы сейчасъ читали?

— Безъ всякаго сомннія.

— Безъ всякаго сомннія! Теперь загляните въ эту газету и скажите мн, не передаетъ ли она положительно, что обвиняемый, по совту своихъ адвокатовъ, откладываетъ свою защиту до будущаго времени.

— Я сейчасъ это прочелъ, сказалъ мистеръ Вопсль, какъ бы оправдываясь.

— Дло не въ томъ, что вы читали сэръ, я спрашиваю васъ не про то, что вы читали. Вы можете пожалуй читать Отче нашъ на выворотъ, если у васъ есть охота, можетъ-быть вы такъ это и длали до ныншняго дня. Загляните въ газету. Нтъ, нтъ, нтъ, почтеннйшій, не на верхъ столбца, вы знаете очень хорошо, что это внизу, въ самомъ низу.

Мы вс начинали сомнваться въ добросовстности мистера Вопсля.

— Ну, нашли вы?

— Здсь оно, сказалъ мистеръ Вопсль.

— Теперь прослдите вашимъ глазомъ все это мсто, и скажите мн, не утверждается ли здсь положительно, что обвиняемый, по совту своихъ судей отлагаетъ свою защиту до будущаго времени? Ну, понимаете ли вы такъ это мсто?

Мистеръ Вопсль отвчалъ, что тутъ именно этихъ словъ нтъ.

— Этихъ именно словъ! повторилъ джентльменъ презрительно,— Но смыслъ-то каковъ?

— Да, смыслъ таковъ, сказалъ мистеръ Вопсль.

— Да, повторилъ незнакомецъ, оглядывая кругомъ всю компанію и протянувъ правую руку къ Свидтелю Вопслю.— Теперь я спрошу васъ, что вы скажете про совсть человка, который, прочтя это, объявляетъ виновнымъ своего ближняго, не выслушавъ его и потомъ спокойно идетъ себ спать.

Мы вс начинали подозрвать, что мистеръ Вопсль былъ вовсе не такой человкъ, какимъ мы его считали до сихъ поръ, и что наконецъ мы раскусили его.

— И припомните, этотъ самый человкъ, продолжалъ джентльменъ, тяжело опуская свой палецъ на мистера, Вопсля,— этотъ самый человкъ можетъ быть призванъ въ судъ присяжнымъ по этому же длу, и посл такого предосудительнаго поступка, онъ спокойно вернется въ ндра своего семейства, спокойно склонитъ свою голову на подушку, между тмъ какъ онъ торжественно и добровольно клялся, что будетъ судить по правд-истин между нашимъ государемъ королемъ и обвиняемымъ, и дастъ справедливый приговоръ согласно съ показаніями, и да поможетъ ему Богъ! {Офиціальная форма присяги.}

Мы вс! были глубоко убждены, что мистеръ Вопсль зашелъ слишкомъ далеко и что ему слдовало остановиться на своемъ преступномъ поприщ, пока еще было время.

Незнакомецъ, съ видомъ неоспоримаго авторитета, показывавшимъ, что онъ зналъ о каждомъ изъ насъ какую-нибудь тайну, которая совершенно уничтожила бы репутацію каждаго, еслибъ онъ только открылъ ее, оставилъ свое прежнее мсто и подошелъ къ огню. Онъ остановился тутъ, запустивъ лвую руку въ карманъ и кусая указательный палецъ правой руки.

— Изъ свдній, сообщенныхъ мн, сказалъ онъ, оглядывая всхъ насъ, а мы вс дрожали передъ нимъ,— я имю поводъ думать, что между вами находится кузнецъ, по имени Джозефъ или Джо Гарджери. Который это изъ васъ?

— Вотъ онъ на лицо, сказалъ Джо.

Незнакомый джентльменъ поманилъ его къ себ, и Джо подошелъ.

— У васъ есть ученикъ, продолжалъ незнакомецъ,— по прозванью Пипъ? Здсь онъ?

— Я здсь, закричалъ я.

Незнакомецъ не узналъ меня, но я призналъ въ немъ джентльмена, котораго я встртилъ на лстниц въ мое второе посщеніе миссъ Гевишамъ. Его наружность была такъ замчательна, что я не могъ забыть ее. Я узналъ его сейчасъ же какъ только увидлъ, и теперь, смотря на него, когда онъ положилъ руку мн на плечо, я сврялъ вс подробности его наружности съ моими прежними впечатлніями: его большую голову, смуглый цвтъ его лица, его впалые глаза, его густыя черныя брови, его массивную часовую цпочку, черныя пятна на его подбородк и щекахъ, и даже запахъ душистаго мыла отъ его огромной руки.

— Я бы хотлъ побесдовать наедин съ вами обоими, сказалъ онъ, пристально оглядвъ меня, — это не возьметъ много времени. Можетъ-быть, лучше будетъ отправиться намъ на вашу квартиру. Я не хотлъ бы сообщать вамъ мое дло здсь, но потомъ вы можете передать его вашимъ друзьямъ, если хотите, это до меня не касается.

Посреди недоумвающаго молчанія мы вышли изъ ‘Веселыхъ Лодочниковъ’, и шли въ недоумвающемъ молчаніи домой. Незнакомецъ дорогою поглядывалъ по временамъ на меня и покусывалъ свой палецъ. Подходя къ дому, Джо забжалъ впередъ, чтобъ отпереть парадную дверь, какъ было прилично въ такомъ торжественномъ случа. Наше совщаніе происходило въ парадной гостиной, освщенной одною свчой.

Оно началось тмъ, что незнакомый джентльменъ слъ за столъ, придвинулъ къ себ свчку и принялся пересматривать замтки въ своей памятной книжк. Потомъ онъ закрылъ книжку, отодвинулъ немного въ сторону свчку, пристально посмотрвъ, то съ одного ея боку, то съ другаго, чтобы распознать въ темнот меня и Джо.

— Мое имя, сказалъ онъ, — Джагерсъ: я стряпчій въ Лондон, я довольно хорошо извстенъ. У меня до васъ дло необыкновенное, и я начинаю съ того, что не я его придумалъ. Еслибы спросили моего совта, то я не былъ бы здсь. Но моего совта не спрашивали, и потому вы меня здсь видите. Я дйствую теперь какъ довренное лицо другаго, ни боле, ни мене.

Находя, что ему не хорошо было видно съ своего мста, онъ всталъ, закинулъ ногу черезъ спинку стула и оперся на нее, поставивъ такимъ образомъ одну ногу на стулъ, между тмъ какъ другая нога оставалась на полу.

— Ну, Джозефъ Гарджери, я являюсь къ вамъ съ предложеніемъ, чтобы вы уволили этого молодаго человка, вашего ученика. Вы не воспротивитесь уничтожить его обязательный актъ, по его просьб, ради его добра? Вы ничего не потребуете за это?

— Упаси Богъ, чтобъ я помшалъ счастію Пипа и чтобъ я сталъ чего-нибудь требовать! сказалъ Джо, пяля глаза.

— Упаси Богъ — выраженіе благочестивое, но оно здсь не у мста, отвчалъ мистеръ Джагерсъ.— Васъ спрашиваютъ, не потребуете ли вы чего-нибудь?

— А мой отвтъ, сказалъ Джо сурово,— нтъ.

Мн показалось, что мистеръ Джагерсъ взглянулъ на Джо такимъ взглядомъ, какъ будто онъ считалъ его страшнымъ болваномъ за его безкорыстіе. Но удивленіе и любопытство, занимавшія у меня духъ, до того сбили меня съ толку, что я не могъ вполн убдиться въ этомъ.

— Очень хорошо, сказалъ мистеръ Джагерсъ.— Помните же ваши слова, и смотрите у меня, не отказываться отъ нихъ.

— Кто же отказываеться отъ своихъ словъ? отвчалъ Джо.

— Я говорю такъ вообще. Держите вы собаку?

— Да, держу.

— Ну такъ зарубите себ на память: Бахвалъ добрый песъ, а Держи-не-Выпускай еще лучше. Зарубите себ это на память, повторилъ мистеръ Джагерсъ, прищуривая глаза и кивая головой Джо, какъ будто онъ извинялъ его въ чемъ-нибудь.— Теперь я обращаюсь къ этому молодому малому, и долженъ сообщить ему, что его ожидаетъ впереди блистательная карьера.

Мы съ Джо разинули ротъ, и посмотрли другъ на друга.

— Мн поручено сообщить ему, сказалъ мистеръ Джагерсъ, вытягивая на меня свой палецъ,— что ему достанется хорошее состояніе. Теперешній владлецъ этого состоянія желаетъ, чтобъ онъ былъ сейчасъ взятъ отсюда, изъ настоящей СФеры его жизни, и воспитанъ какъ джентльменъ, однимъ словомъ какъ молодой человкъ, у котораго большія ожиданія.

Моя мечта наконецъ осуществилась, строгая дйствительность превзошла самую дикую фантазію: миссъ Гевишамъ, значитъ, была намрена устроить мою судьбу самымъ великолпнымъ образомъ.

— Теперь, мистеръ Пипъ, продолжалъ стряпчій,— все остальное, что еще мн нужно сказать, относится собственно къ вамъ. Вы должны прежде всего знать,— особа, по порученію которой я дйствую, требуетъ, чтобы вы навсегда удержали имя Пипъ. Я полагаю, вы не станете противиться, если ваши великолпныя ожиданія будутъ сопряжены съ такимъ легкимъ условіемъ. Но если вы не согласны, то сейчасъ же должны объявить объ этомъ.

Сердце мое билось такъ быстро, въ ушахъ моихъ раздавался такой звонъ, что я едва могъ пробормотать мое согласіе.

— Полагаю такъ. Вовторыхъ, вы должны знать, мистеръ Пипъ, что имя вашего щедраго благодтеля должно остаться въ глубокой тайн, пока онъ самъ не захочетъ открыть его. Я уполномоченъ объявить вамъ, что это лицо намрено вамъ само открыть его изустно. Когда будетъ исполнено это намреніе, я не могу сказать, да и никто не можетъ этого сказать. Можетъ-быть это случится спустя много лтъ. Теперь вы должны знать, что вамъ положительно запрещается длать какіе бы то ни было розыски и разпросы съ этою цлію или длать какіе-нибудь намеки даже самые отдаленные, въ сношеніяхъ со мною, на кого бы то ни было, какъ на лицо, вамъ благодтельствующее. Если зародится въ сердц, вашемъ подозрніе, держите его про себя. Причины этого запрещенія не могутъ интересовать васъ. Это могутъ быть необыкновенно важныя побудительныя причины, или опять это можетъ быть простой капризъ. Вамъ до этого нтъ дла. Вамъ предлагается условіе, и особа, по порученію которой я дйствую и за которую я иначе не отвчаю, требуетъ, чтобы вы его приняли и исполнили. Эта особа готовитъ вамъ блистательную будущность, которая остается тайною между этою особою и мною. Опять таки условіе не очень трудное. Но если вы не согласны, скажите сейчасъ же. Говорите.

Я опять насилу пробормоталъ, что я согласенъ.

— Полагаю такъ. Теперь, мистеръ Пипъ, я кончилъ дло.

Хотя онъ называлъ меня мистеромъ Пипъ и становился обходительне со мной, но онъ не могъ еще сбросить съ себя видъ придирчиваго подозрнія и все еще иногда прищуривалъ глаза, и говоря вытягивалъ на меня свой палецъ, какъ будто желая выразить, что онъ зналъ многое не въ мою пользу.

— Мы теперь переходимъ къ подробностямъ дла. Вы должны знать, что хотя до сихъ поръ я говорилъ только объ ожиданіяхъ, ожиданія эти уже близки къ осуществленію. Мн передана уже значительная сумма, совершенно достаточная для приличнаго воспитанія и содержанія, и я прошу васъ считать меня вашимъ опекуномъ.

Я было хотлъ благодарить его.

— О! прервалъ онъ меня: я говорю вамъ прямо, мн уже заплачено за вс мои услуги, иначе я не былъ бы здсь. Вы должны быть лучше воспитаны, согласно съ перемною въ вашемъ положеніи, и вы конечно понимаете всю важность и необходимость воспользоваться не медля представляющимися выгодами.

Я сказалъ, что я давно желалъ этого.

— Дло не въ томъ, чего вы желали прежде, мистеръ Пипъ, возразилъ онъ,— довольно того, если вы желаете этого теперь. Долженъ ли я понять, что вы сейчасъ хотите поступить подъ руководство хорошаго наставника? Не такъ ли?

Я пробормоталъ: — да.

— Хорошо.. Теперь я долженъ спросить васъ о вашихъ желаніяхъ. Хотя я считаю это неблагоразумнымъ, замтьте мои слова, но мн это приказано. Имете вы въ виду какого-нибудь наставника, котораго бы вы предпочитали всякому другому?

Я не знавалъ другихъ наставниковъ, кром Биди и бабки мистера Вопсля, и далъ поэтому отрицательный отвтъ.

— Я знаю одного наставника, который, мн кажется, годится для этой цли, сказалъ мистеръ Джагерсъ.— Замтьте, я его не рекомендую, потому что я никогда никого не рекомендую. Джентльменъ, про котораго я говорю, мистеръ Матью Покетъ.

А! я сейчасъ припомнилъ это имя. Родственникъ миссъ Гевишамъ, Матью, о которомъ разговаривали мистеръ и мистриссъ Камилла, Матью, котораго мсто было въ головахъ миссъ Гевишамъ, когда положатъ трупъ ея, въ внчальномъ плать, на свадебномъ стол.

— Вамъ извстно это имя? сказалъ мистеръ Джагерсъ, лукаво поглядывая на меня и прищуривая свои глаза, въ ожиданіи моего отвта.

Я отвчалъ, что я слышалъ это имя.

— О! сказалъ онъ,— вы слышали это имя. Но вопросъ въ томъ, что вы о немъ скажете?

Я сказалъ или по крайней мр старался сказать, что я очень обязанъ мистеру Джагерсу за его рекомендацію.

— Нтъ, мой юный другъ! прервалъ онъ меня, медленно покачивая своею большою головой.— Вы забываете!

Не догадываясь въ чемъ дло, я было-опять началъ, что я ему очень обязанъ за его рекомендацію.

— Нтъ, мой юный другъ, прервалъ онъ, качая головой, хмуря брови и улыбаясь въ одно и то же время,— нтъ, нтъ, нтъ, все это очень хорошо, только это не ходить, вы слишкомъ еще молоды, и не поймаете меня. Слово рекомендація здсь не кстати, мистеръ Пипъ. Поищите другаго слова.

Я поправился и сказалъ, что я ему очень благодаренъ, что онъ назвалъ мн мистера Матью Покета.

— Вотъ это боле похоже на дло, воскликнулъ мистеръ Джагерсъ.

— И, прибавилъ я,— я охотно испытаю искусство этого джентльмена.

— Хорошо. Вамъ лучше будетъ испытать его въ его же собственномъ дом. Я это устрою для васъ, а прежде вы можете видть его сына, который живетъ въ Лондон. Когда вы прідете въ Лондонъ?

Я сказалъ, взглянувъ на Джо, который стоялъ неподвижно, что я готовъ хать сейчасъ же.

— Вопервыхъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— вамъ нужно новое платье, и это платье не должна быть одежда работника. Скажемъ черезъ недлю. Вамъ нужны будутъ деньги. Оставить вамъ двадцать гиней?

Онъ вынулъ кошелекъ съ величайшимъ хладнокровіемъ, отсчиталъ мн на столъ двадцать гиней, и придвинулъ ихъ ко мн. Тутъ онъ въ первый разъ снялъ свою ногу со стула. Онъ слъ верхомъ на стулъ, отсчитавъ мн гинеи, и потомъ принялся раскачивать свой кошелекъ, держа его между пальцами и посматривая на Джо.

— Ну, Джозефъ Гарджери? У васъ словно языкъ отнялся отъ удивленія?

— Да, сказалъ Джо ршительно.

— Вы помните, мы уговорились, что для себя вы ничего не требуете?

— Да, таковъ былъ уговоръ, сказалъ Джо,— и уговоръ этотъ остается, я никакъ не отступлю отъ него.

— Ну, а что, сказалъ мистеръ Джагерсъ, помахивая своимъ кошелькомъ,— ну, а что, если мн поручено сдлать вамъ подарокъ въ вид вознагражденія?

— Вознагражденія, за что? спросилъ Джо.

— За то, что вы лишаетесь его услугъ.

Джо съ женскою нжностію положилъ мн на плечо свою руку. Часто посл онъ представлялся мн паровымъ молотомъ, который расплющитъ вамъ въ лепешку желзо, но едва тронетъ яичную скорлупку.

— Я увольняю Пипа отъ его службы, сказалъ Джо,— съ такою душевною радостію, что никакими словами не описать. Неужели вы думаете, деньги могутъ вознаградить меня за потерю этого мальчика, который всегда былъ для меня лучшимъ другомъ!

О добрый, милый Джо, котораго я готовъ былъ сейчасъ же оставить, къ которому я былъ такъ неблагодаренъ! Я какъ теперь вижу тебя съ твоею сильною, мускулистою рукой, прикрывавшею глаза, съ твоею широкою грудью, подымавшеюся отъ волненія, съ твоимъ голосомъ, прерывавшимся отъ избытка чувства. О милый, добрый, врный, нжный Джо! Я чувствую и теперь на моемъ плеч трепетанье твоей руки, исполненное любви, чувствую такъ торжественно, какъ будто трепетъ крыла ангела.

Но въ то время я утшалъ Джо. Я совершенно растерялся въ лабиринт моего будущаго счастья, я не могъ вернуться на т тропинки, которыя мы вмст съ нимъ протоптали. Я просилъ Джо утшиться, потому что мы всегда были (какъ онъ самъ сказалъ) лучшими друзьями, и (прибавилъ я) всегда останемся такими. Джо ковырялъ кулакомъ свои глаза, но не сказалъ ни слова.

Мистеръ Джагерсъ смотрлъ на это такъ, какъ будто онъ видлъ въ Джо деревенскаго дурачка, а во мн его няньку. Когда это кончилось, онъ сказалъ, взвшивая на рук своей кошелекъ, которымъ онъ уже боле не помахивалъ:

— Ну, Джозефъ Гарджери, предупреждаю васъ, что это уже послдній случай, я не люблю полумръ. Если вы хотите принять подарокъ, который мн поручено сдлать вамъ, говорите, и вы получите его, если, напротивъ, вы хотите сказать…

Здсь, къ величайшему его удивленію, Джо остановилъ его, и завертлся передъ нимъ, явно вызывая его на кулачную расправу.

— Позвольте мн сказать, закричалъ Джо,— что если вы изволили пожаловать въ мой домъ для того только чтобы подзадоривать меня, такъ милости прошу, становитесь, говорю я съ позволенія вашего, становитесь, если въ васъ душа человческая, съ вашего позволенія, говорю я вамъ, я становитесь, я не отступлю и постою за себя.

Я оттащилъ Джо, онъ разомъ успокоился и, обращаясь ко мн, сказалъ, весьма вжливымъ тономъ, для свднія тхъ, кому вдать надлежитъ, что онъ никому не позволитъ подзадоривать себя въ своемъ дом. Мистеръ Джагерсъ всталъ со стула, при демонстраціи Джо, и попятился къ двери. Не обнаруживая ни малйшаго желанія выступить на единоборство, онъ обратился ко мн съ слдующими замчаніями, на прощанье:

— Ну, мистеръ Пипъ, такъ какъ вы готовитесь быть джентльменомъ, то чмъ скоре вы отсюда отправитесь, тмъ лучше. Пусть же это будетъ ровно черезъ недлю, а между тмъ вы получите отъ меня мой печатный адресъ. Вы можете взять наемную карету въ контор, гд пристаютъ въ Лондон почтовые дилижансы, и прямо пріхать ко мн. Замтьте, я не высказываю никакого мннія о моемъ порученіи, мн заплатили, и я его исполняю. Поймите же это. Поймите!

Онъ вытянулъ палецъ на насъ обоихъ, и казалось, готовъ былъ продолжать, но, повидимому, онъ сталъ считать Джо человкомъ опаснымъ, и ушелъ.

Мн пришла одна вещь въ голову, и я побжалъ за нимъ, когда онъ возвращался къ ‘Веселымъ Лодочникамъ’, гд онъ оставилъ наемную карету.

Извините меня, мистеръ Джагерсъ.

— Гей! сказалъ онъ, обращаясь ко мн:— что такое?

— Я хочу быть совершенно правъ передъ вами, мистеръ Джагерсъ, и во всемъ держаться вашихъ указаній, и потому я счелъ за лучшее спросить васъ. Вы не запретите мн проститься съ моими знакомыми здсь по сосдству, передъ моимъ отъздомъ.

— Нтъ, сказалъ онъ, взглянувъ на меня, какъ будто онъ меня не понималъ.

— Говоря здсь, я разумю не только деревню, но и городъ?

— Нтъ, сказалъ онъ,— я этого нисколько не запрещаю.

Я поблагодарилъ его и побжалъ назадъ домой, я нашелъ тамъ, что Джо заперъ уже парадную дверь, вышелъ изъ парадной гостиной и услся въ кухн передъ огнемъ, положивъ руки на колни и пристально смотря на горвшія уголья. Я также слъ передъ огнемъ и началъ смотрть на уголья, долгое время не говоря ни слова.

Сестра моя была въ своемъ покойномъ кресл, въ своемъ углу, Биди сидла съ своимъ шитьемъ у огня, Джо сидлъ возл Биди, а я сидлъ возл Джо, въ углу, противъ моей сестры, чмъ боле длилось это молчаніе, тмъ мене я чувствовалъ себя въ силахъ говорить.

Наконецъ я сказалъ:

— Джо, говорили вы объ этомъ Биди?

— Нтъ, Пипъ, отвчалъ Джо, продолжая смотрть на огонь и держа свои колни, какъ будто онъ опасался, что они убгутъ.— Разкажи самъ, Пипъ.

— Я бы лучше хотлъ, чтобы вы разказали, Джо.

— Пипъ теперь сдлался богатымъ джентльменомъ, сказалъ Джо,— и дай Богъ ему счастья.

Биди выпустила работу изъ рукъ и взглянула на меня. Джо крпко держалъ свои колни и также смотрлъ на меня. Я смотрлъ на обоихъ. Посл короткаго молчанія, они оба принялись поздравлять меня, но въ этихъ поздравленіяхъ отзывалось горе, и они были мн непріятны.

Я внушилъ Биди и, при ея посредств, Джо, что они обязаны ничего не знать и ничего не говорить о моемъ неизвстномъ благодтел. Я замтилъ, что современемъ все откроется, но пока объ этомъ ни слова не должно быть сказано, кром только того, что мой таинственный покровитель готовитъ мн блистательную будущность. Биди задумчиво кивнула головой на огонь, снова принявшись за работу, и сказала, что она строго исполнитъ это условіе. Джо, все еще придерживая свои колни, сказалъ:

— Да, да, я также не проговорюсь, Пипъ.

Потомъ они снова поздравили меня, такъ много дивясь моему неожиданному счастію, что мн это ужь не понравилось.

Биди длала потомъ всевозможныя усилія, чтобы сообщить моей сестр о случившемся. Какъ я полагаю, вс эти усилія не привели ни къ чему. Она смялась, кивала головой, даже повторила за Биди слова: ‘Пипъ’ и ‘богатство’. Но я сомнваюсь, чтобы въ нихъ было боле смысла нежели въ крикахъ на выборахъ, умъ ея находился въ самомъ печальномъ состояніи.

Я никогда бы не поврилъ, не испытавъ этого, но по мр того, какъ прежняя веселость возвращалась къ Джо и Биди, я становился мрачне, конечно, я не могъ стовать на мою судьбу, но можетъ-быть я стовалъ на себя, не подозрвая этого.

Какъ бы то ни было, я сидлъ опершись локтемъ на колно и положивъ лицо на р^ ку, и смотрлъ на огонь, между тмъ какъ Джо и Биди толковали о моемъ отъзд, о томъ, что они будутъ длать безъ меня, и тому подобное, и каждый разъ какъ я замчалъ, что который-нибудь изъ нихъ смотрлъ на меня, какъ ни были ласковы эти взгляды — а они часто поглядывали на меня, особенно Биди — меня это оскорбляло, какъ будто они не довряли мн. А Богъ свидтель, что они не показывали этого ни словомъ, ни знакомъ.

Въ эти минуты я вставалъ и выглядывалъ за дверь. Дверь нашей кухни отворялась прямо на дворъ, и въ лтніе вечера оставалась открытою. Самыя звзды, на которыя я обращалъ тогда мои глаза, чуть ли не казались мн въ то время очень смиренными, жалкими звздами, потому что они свтили на деревенскіе предметы, до сихъ поръ окружавшіе мою жизнь.

— Сегодня суббота, сказалъ я, когда мы сли за ужинъ, состоявшій изъ хлба съ сыромъ и пива.— Еще пять дней, и наступитъ канунъ великаго дня! Они скоро пройдутъ.

— Да, Пинъ, замтилъ Джо, и голосъ его печально отдавался въ кружк съ пивомъ.— Скоро пройдутъ.

— Скоро, скоро пройдутъ, сказала Биди.

— Вотъ что, Джо, когда я пойду въ городъ, въ понедльникъ, заказать себ платье, я скажу портному, что приду къ нему примрить его, или пусть онъ пришлетъ его къ мистеру Пембльчуку. Право такъ непріятно, когда станутъ вс пялить глаза.

— Можетъ быть мистеръ и мистриссъ Гебль захотли бы на тебя взглянуть, Пипъ, въ барскомъ плать, сказалъ Джо, тщательно разрзывая свой ломоть хлба съ сыромъ на ладон, и поглядывая на мой не тронутый ужинъ, какъ будто онъ припоминалъ прежнее время, когда мы обыкновенно сравнивали наши ломти.— Да и Во полю также это было бы пріятно. А для ‘Веселыхъ Лодочниковъ’ это былъ бы настоящій праздникъ.

— Именно этого-то я и не хочу, Джо. Они изъ этого сдлаютъ такую исторію, такую мужицкую, грубую исторію, что я не въ состояніи буду выдержать.

— Ну, чтожь, въ самомъ дл, сказалъ Джо:— если не въ состояніи будешь выдержать себя…

Биди спросила меня, держа тарелку моей сестры:

— А подумали ли вы о томъ, когда вы покажетесь мистеру Гарджери, вашей сестр и мн? Намъ-то вы покажетесь, не правда ли?

— Биди, отвчалъ я довольно рзко,— вы такъ скоры, что за вами, право, трудно угоняться.

— Она всегда была воструха, замтилъ Джо.

— Еслибы вы подождали минуту, Биди. то вы бы услышали отъ меня, что я принесу мое платье въ узелк вечеромъ, по всей вроятности, наканун моего отъзда.

Биди не сказала ни слова боле. Великодушно извиняя ее, я вскор дружески простился съ нею и Джо, и пошелъ спать. Когда я поднялся въ мою комнатку, я слъ и оглянулъ ее кругомъ какъ жалкій чуланъ, съ которымъ я скоро разстанусь навсегда, чтобы перенестись въ СФеру гораздо высшую. Она была, однако же, украшена такими свжими, юными воспоминаніями, и даже въ эту самую минуту, я чувствовалъ, внутри меня происходило то же самое смутное раздвоеніе мыслей и желаній между этою комнатою и великолпными палатами, меня ожидавшими, которое такъ часто разрывало меня между кузницею и домомъ миссъ Гевишамъ, между Биди и Эстеллою.

Солнце ярко сіяло цлый день надъ кровлею моего чердака, и въ комнат было жарко. Я открылъ окошко. Джо медленно вышелъ тихонько изъ боковой двери, и прошелся раза ли а по двору. Биди также вышла и принесла ему трубку. Онъ никогда не курилъ такъ поздно, видно было, что онъ нуждался въ утшеніи.

Онъ остановился у дверей, прямо подо мною, покуривая свою трубку, Биди стала также тутъ, спокойно разговаривая съ нимъ. Я зналъ, что они разговаривали про меня, потому что, я слышалъ, часто упоминалось мое имя. Я не хотлъ боле слушать, еслибы даже и могъ, отошелъ отъ окна и слъ на моемъ единственномъ стул у постели, грустно чувствуя, что эта первая ночь моего счастья вышла для меня самою печальною ночью.

Взглянувъ еще разъ на открытое окно, я замтилъ легкіе клубы дыма, подымавшіеся къ верху отъ трубки Джо, я представилъ себ, что это было благословеніе Джо, которое онъ давалъ мн, не парадно стоя передо мною, а распространяя его въ воздух. Я потушилъ свчку и взобрался на постель, теперь это не была уже прежняя спокойная постель, и уже не суждено мн было спать въ ней прежнимъ непробуднымъ сномъ.

XIX.

Наступившее утро произвело большое различіе въ ход моей жизни, оно такъ освтило ее, что она показалась мн совершенно иною. Меня тревожило только то одно, что до дня моего отъзда еще оставалось цлыхъ шесть дней, я не могъ успокоить моихъ опасеній, что въ этотъ промежутокъ случится что-нибудь съ Лондономъ, и что когда я пріду туда, онъ или придетъ въ сильный упадокъ или совершенно исчезнетъ съ лица земли.

Джо и Биди были очень ласковы, когда я съ ними говорилъ о предстоявшей разлук, но они упоминали объ этомъ предмет только когда я самъ заговаривалъ о немъ. Посл завтрака, Джо досталъ условіе моего ученичества изъ-подъ пресса, находившагося въ парадной гостиной, и мы положили его въ огонь. Я почувствовалъ себя совершенно свободнымъ.

Подъ вліяніемъ новости моего освобожденія, я отправился съ Джо въ церковь и думалъ тамъ, что священникъ не сталъ бы такъ проповдывать про богатаго человка и небесное царство, еслибъ ему было все извстно.

Посл нашего ранняго обда я пошелъ бродить одинъ, намреваясь обойдти болото и проститься съ нимъ навсегда, проходя мимо церкви, я опять почувствовалъ (какъ это было со мною и по утру во время службы) необыкновенное состраданіе къ несчастнымъ созданіямъ, которымъ суждено было всю жизнь, каждое воскресенье, ходить въ эту церковь, и наконецъ занять мсто между ея зелеными могилками. Я далъ себ общаніе непремнно что-нибудь сдлать для нихъ современемъ, и составилъ общій планъ, какимъ образомъ каждому въ деревн дать хорошій обдъ, состоящій изъ ростбифа и пломъ-пудинга, съ кружкою пива и ведромъ моего благоволенія.

Если прежде я вспоминалъ часто со стыдомъ про мою встрчу съ бглымъ каторжникомъ, котораго я когда-то увидлъ здсь между могилами, то каковы могли быть мои чувства въ это воскресенье, когда эта мстность напомнила мн жалкую оборванную тварь, дрожавшую отъ холода и еще въ колодк, меня успокоивало одно обстоятельство, что это случилось очень давно, что онъ вроятно былъ сосланъ куда-нибудь далеко, что онъ для меня умеръ, и пожалуй даже дйствительно умеръ.

Не буду я боле видть этихъ низменныхъ, помойныхъ луговъ, этихъ насыпей и шлюзовъ, этого скота, пасущагося, здсь, хотя теперь скотина оказывала мн боле уваженія и повертывалась, чтобы поглядть подоле на счастливца съ такими великолпными ожиданіями… Простите, скучные знакомцы моего дтства! Отнын я предназначенъ судьбою для Лондона и для величія: не для кузницы и не для васъ! Я отправился съ восторгомъ къ старой батаре, прислъ тамъ, чтобъ обдумать вопросъ, не готовила ли меня миссъ Гевишамъ для Эстеллы, и заснулъ.

Когда я проснулся, я увидлъ къ величайшему моему удивленію, что Джо сидлъ возл меня и курилъ свою трубку. Онъ привтствовалъ меня веселою улыбкою, когда я раскрылъ глаза, и сказалъ:

— Такъ какъ это въ послдній разъ, Пипъ, то мн пришло на мысль пойдти за тобой.

— Я очень радъ этому, Джо.

— Благодарю, Пипъ.

— Вы можете быть уврены, милый Джо, продолжалъ я, пожавъ ему руку,— что я никогда васъ не забуду.

— Нтъ, нтъ, Пипъ, сказалъ Джо, успокоивающимъ тономъ.— Я въ этомъ увренъ, да, да, старый дружище! Нужно было только хорошенько повернуть все это въ голов, чтобы въ этомъ увриться, ну, а времени потребовалось таки порядочно, чтобы повернуть въ голов такую штуку, словно молотомъ она меня хватила, не правда ли?

Не зная почему, только мн было не совсмъ пріятно, что Джо такъ былъ увренъ во мн. Мн было бы пріятне, еслибъ онъ обнаружилъ нкоторое вниманіе, еслибы сказалъ напримръ: ‘это длаетъ теб честь, Пипъ’, или что-нибудь въ этомъ род. Поэтому я не сдлалъ никакого замчанія на первыя слова Джо, и сказалъ только, что дйствительно всть пришла Неожиданно, но что я всегда хотлъ быть джентльменомъ и часто думалъ, какъ я стану дйствовать, когда имъ сдлаюсь.

— Право? сказалъ Джо.— Удивительно!

— Очень жаль теперь, Джо, сказалъ я,— что вы не успли боле во время нашихъ уроковъ здсь. Не правда ли?

— Ну, я не знаю, отвтилъ Джо.— Я такой тупой, я только мастеръ въ моемъ дл. Мн было всегда жаль, что я такая тупица, и теперь я объ этомъ жалю не боле чмъ годъ тому назадъ,— понимаешь?

У меня въ голов было, что когда я получу мое состояніе и буду имть возможность что-нибудь сдлать для Джо, оно было бы гораздо пріятне, еслибъ онъ боле подготовился къ ожидавшему его возвышенію въ обществ. Онъ, однако же, совершенно не понималъ чего я хотлъ, и я ршился поговорить объ этомъ съ Биди.

Итакъ, когда мы воротились домой и напились чаю, я отвелъ Биди въ нашъ маленькій садикъ, и объявивъ ей въ общихъ выраженіяхъ, чтобъ ее пріободрить, что я никогда ея не забуду, сказалъ, что у меня до нея есть просьба.

— Я хочу васъ просить, Биди, сказалъ я,— не упускайте случая помогать Джо понемножку.

— Какъ это помогать ему? спросила Биди, пристально посмотрвъ на меня.

— Послушайте: Джо, добрый, милый малый, право, я думаю, что добре души, на этомъ свт не было, но онъ отсталъ во многомъ. Въ своемъ образованіи, напримръ, Биди, въ манерахъ.

Хотя, говоря это, я смотрлъ на Биди, и хотя она также широко раскрыла свои глаза, только она на меня не глядла.

— А, въ манерахъ! Такъ у него не хороши манеры? спросила Биди, срывая листокъ черной смородины.

— Моя любезная Биди, он очень хороши здсь…

— О, здсь он очень хороши? перервала меня Биди, пристально смотря на листокъ въ своей рук.

— Выслушайте меня. Если я перенесу Джо въ высшій кругъ, какъ я надюсь это сдлать, когда получу мое состояніе, то он ему не сдлаютъ чести.

— И вы думаете, онъ этого не знаетъ? спросила Биди.

Это былъ очень непріятный вопросъ, именно потому что онъ мн ни разу не пришелъ въ голову, и я сказалъ отрывисто:

— Биди, что вы хотите сказать?

Биди истерла листокъ между пальцами — и съ тхъ поръ запахъ черной смородины всегда напоминалъ мн этотъ вечеръ въ нашемъ саду — и сказала:

— Разв никогда вы не подумали, что онъ можетъ быть гордъ?

— Гордъ! повторилъ я съ презрительнымъ выраженіемъ.

— О! есть разная гордость, сказала Биди, глядя мн прямо въ глаза и покачивая головою,— гордость гордости рознь…

— Ну, что же вы остановились? сказалъ я.

— Гордость гордости рознь, сказала снова Биди.— У него можетъ быть такая гордость, что онъ не позволитъ кому-нибудь оторвать себя отъ мста, которое онъ способенъ занимать и занимаетъ съ достоинствомъ. Да, сказать вамъ правду, я думаю, онъ таковъ, хотя можетъ-быть я говорю это слишкомъ самоувренно, потому что вы должны знать его гораздо лучше чмъ я.

— Ну, Биди, сказалъ я, — мн очень жаль видть въ васъ это. Я не ожидалъ встртить въ васъ это. Вы завидуете, Биди, въ васъ говоритъ теперь зависть. Вы не довольны моимъ возвышеніемъ, не радуетесь моему счастью и показываете это теперь.

— Если у васъ достаетъ духу такъ думать, отвчала Бидди,— ну и говорите такъ. Да, такъ и говорите, если у васъ достаетъ духу такъ думать.

— Лучше ужь скажите, Биди, отвчалъ я добродтельнымъ и возвышеннымъ тономъ,— если у васъ достаетъ духу такъ думать, и не взваливайте на меня вины. Жаль мн это видть въ васъ, это… это дурная сторона человческаго сердца. Я хотлъ просить васъ, чтобы вы поправляли милаго Джо, при каждомъ удобномъ случа, когда я уду. Но посл этого я ничего не прошу у васъ. Очень, очень мн жаль видть въ васъ это, Биди, повторилъ я.— Это… это худая сторона человческаго сердца.

— Браните ли вы меня или хвалите, отвчала бдная Биди,— но вы все равно можете на меня положиться, что я постараюсь сдлать все, что отъ меня зависитъ. И что бы вы тамъ обо мн ни думали, это не измнитъ моихъ воспоминаній о васъ. Но джентльменъ не долженъ быть не справедливъ, сказала Биди, отворачивая отъ меня свою голову.

Я опять повторилъ съ горячностью, что это была худая сторона человческаго сердца (въ послдствіи я имлъ поводъ убдиться, что это заключеніе было справедливо, хотя, пожалуй, приложеніе его теперь было неумстно), и я ушелъ по дорожк прочь отъ Биди, Биди вернулась домой, и я вышелъ изъ саду погулять со скуки до ужина, опять чувствуя въ моемъ сердц, что и второй вечеръ моего блистательнаго счастія проходилъ для меня такъ же грустно и печально, какъ и первый.

Но утро опять освтило открывавшуюся передо мною карьеру, я опять сталъ великодушенъ къ Биди, и мы не говорили съ ней объ этомъ предмет. Одвшись въ лучшее какое было у меня платье, я отправился ранымъ-ранехонько въ городъ, чтобы поспть къ тому времени, какъ отпирались лавки, и явился къ портному Трабу, который завтракалъ въ гостиной, за магазиномъ, и не считая нужнымъ выходить ко мн, позвалъ меня къ себ.

— Ну, сказалъ мистеръ Трабъ полудружескимъ тономъ,— какъ ваше здоровье, и что могу я для васъ сдлать?

Мистеръ Трабъ разрзалъ свою горячую булку на три ломтя, словно три пуховика, и принялся подсовывать между ними куски масла, словно онъ покрывалъ ихъ фланелевымъ одяломъ. Это былъ старый зажиточный холостякъ, его открытое окошко выходило въ хорошенькій садикъ и обильный огородъ, въ стн, возл камина, былъ вдланъ добрый желзный ларецъ, въ которомъ, я не сомнвался, лежали груды его благосостоянія, завязанныя въ мшкахъ.

— Мистеръ Трабъ, сказалъ я,— хотя мн и непріятно начинать такъ, потому что это будетъ похоже на хвастовство, но я долженъ вамъ сказать, что мн достается хорошее состояніе.

Странная перемна произошла сейчасъ же въ мистер Траб. Онъ забылъ свою булку и масло, вскочилъ съ своего стула и принялся вытирать пальцы о скатерть, восклицая:

— Господи помилуй!

— Я ду въ Лондонъ, къ моему опекуну, сказалъ я, вынимая какъ бы случайно нсколько гиней изъ моего кармана и поглядывая на нихъ,— мн нужно модное платье. Я намренъ заплатить за него, прибавилъ я, опасаясь, что онъ мн его не сдлаетъ,— чистыми денежками.

— Мой любезный сэръ, сказалъ мистеръ Трабъ, почтительно сгибаясь передо мною, раскрывая свои руки и прикасаясь къ моимъ локтямъ,— вы оскорбляете меня, говоря это. Могу ли я осмлиться поздравить васъ? Сдлайте одолженіе, извольте пожаловать въ магазинъ.

Мальчишка мистера Траба былъ извстенъ своею дерзостію въ цломъ околотк. Когда я вошелъ, онъ подметалъ магазинъ, и чтобы потшить себя, онъ подбросилъ весь соръ мн подъ ноги, онъ продолжалъ еще мести, когда я вернулся въ лавку съ мистеромъ Трабомъ, и стучалъ щеткою о всевозможные углы и препятствія, чтобы выразить (какъ я понималъ) свое совершенное равенство съ любымъ кузнецомъ.

— Тише тамъ, произнесъ мистеръ Трабъ необыкновенно сурово,— осторожне, не то я поподчую кое-чмъ. Сдлайте одолженіе, сэръ, извольте приссть. Теперь извольте посмотрть, сказалъ онъ, снимая съ полки штуку сукна и распуская его на прилавк, чтобы показать лицо,— это добрый товаръ, я вамъ его рекомендую, это именно для васъ, дйствительно это высшій сортъ. Но вы увидите еще другія. Эй, подать мн нумеръ четвертый! прибавилъ онъ, обращаясь къ мальчишк и опасаясь, что этотъ негодяй заднетъ меня щеткой или оскорбитъ какою-нибудь фамильярностію.

Мистеръ Трабъ не свелъ своего суроваго взгляда съ мальчишки, пока тотъ не положилъ на прилавокъ нумеръ четвертый и не отошелъ на почтительное разстояніе: Потомъ онъ приказалъ ему принести нумеръ пятый и нумеръ восьмой.

— Да прошу вести себя скромне, чтобы не каяться потомъ всю жизнь. Негодный мальчикъ!

Мистеръ Трабъ наклонился надъ нумеромъ четвертымъ и почтительно рекомендовалъ мн его какъ легкую матерію для лта, которая особенно пользуется славою между нобльменами и джентльменами, эта матерія принесетъ и ему, мистеру Трабу, особенную честь, если ее будетъ носить его именитый землякъ, если только ему дозволено назвать меня своимъ землякомъ.

— Принесете ли вы мн, бродяга, нумера пятый и восьмой, сказалъ посл того мистеръ Трабъ мальчишк,— или я васъ вышвырну изъ лавки и достану ихъ самъ.

Я выбралъ сукно для платья, при помощи совтовъ мистера Траба и, возвратился въ гостиную, чтобы снять мрку. Хотя у мистера Траба уже была моя мрка и хотя онъ былъ прежде совершенно ею доволенъ, но онъ мн сказалъ, что теперь, при настоящихъ обстоятельствахъ, она не можетъ годиться.. Мистеръ Трабъ вымрялъ и вычислялъ меня въ гостиной, какъ будто я былъ цлое помстье, а онъ землемръ, и трудился такъ старательно, что, мн казалось, никакой заказъ не могъ бы вознаградить его за вс труды. Когда онъ кончилъ, и мы условились, чтобы платье было прислано къ мистеру Пембльчуку, въ четвергъ вечеромъ, онъ сказалъ, положивъ руку на ручку замка.

— Я знаю, сэръ, мы не можемъ ожидать, чтобы лондонскій джентльменъ взялъ подъ свое покровительство нашу деревенскую работу, но если вы удостоите меня какъ вашего земляка когда-нибудь заказомъ, то я вмню это себ въ особенную честь. Дверь!

Послднее слово было обращено къ мальчишк, который вовсе не понималъ, что оно значило. Но я замтилъ, какъ онъ весь съежился передо мною, когда хозяинъ его самъ выпроводилъ меня, и мой первый опытъ страшной силы денегъ показалъ мн, что она согнула шею мальчишки Траба.

Посл этого достопамятнаго событія я отправился къ шляпочнику, сапожнику и въ магазинъ блья, я чувствовалъ, что я былъ похожъ на ту собаку въ сказк про бабушку Гебардъ, которая требовала для своего костюма содйствія такого множества промышленниковъ. Я зашелъ также въ контору дилижансовъ и взялъ себ мсто на субботу. Я не находилъ нужнымъ объяснять всмъ, что мн достается хорошее состояніе, но каждый, разъ когда я замчалъ объ этомъ, магазинщики переставали глазть въ окошко, на большую улицу, и сосредоточивали на мн все свое вниманіе. Заказавъ все что мн было нужно, я направилъ мои шаги къ мистеру Пембльчуку. Подходя къ лавк этого джентльмена, я увидлъ его у входа.

Онъ ожидалъ меня съ большимъ нетерпніемъ. Онъ въ это утро рано вызжалъ и былъ на кузниц, гд сообщили ему новость. Онъ приготовилъ для меня завтракъ въ гостиной, гд еще недавно происходило чтеніе Барнвела, и приказалъ посторониться своему прикащику, когда проходила моя священная особа.

— Мой любезный другъ, сказалъ мистеръ Пембльчукъ, взявъ меня за об руки, когда мы расположились вдвоемъ за завтракомъ.— Радуюсь отъ души вашему счастію. Оно заслужено, совершенно заслужено!

Вотъ это значило по моему попасть въ настоящее дло, и я находилъ, что онъ выражался очень толково.

— И какъ подумаю, сказалъ мистеръ Пембльчукъ, посопвъ нсколько минутъ отъ удивленія,— что я былъ невинною причиной этого, какое нахожу я себ въ этомъ чувств великолпное воздаяніе!..

Я попросилъ мистера Пембльчука не забывать, что объ этомъ не слдуетъ говорить, ни даже намекать на это.

— Мой любезный, юный другъ, сказалъ мистеръ Пембльчукъ,— если вы только позволите мн называть себя такъ…

Я пробормоталъ: ‘конечно’, и мистеръ Пембльчукъ взялъ меня за об руки и сообщилъ своему жилету особенное движеніе, которымъ обнаруживалось его внутреннее волненіе.

— Мой любезный, юный другъ, положитесь на меня, въ вашемъ отсутствіи я все сдлаю, чтобы подйствовать на Джозефа и представить ему всю важность этого дла. Джозефъ! сказалъ онъ тономъ сострадательнаго воззванія:— Джозефъ, Джозефъ!!!— Посл этого онъ покачалъ головою и постучалъ по ней, какъ будто выражая этимъ недостаточность Джозефа по этой части.

— Но, мой любезный, юный другъ, сказалъ мистеръ Пембльчукъ,— вы должно-быть голодны, устали: присядьте. Вотъ цыпленокъ прямо отъ ‘Кабана’, вотъ языкъ прямо отъ ‘Кабана’, вотъ еще одна или дв штучки прямо отъ ‘Кабана’, я надюсь, вы не погнушаетесь этою скромною трапезою.— Итакъ сказалъ мистеръ Пембльчукъ, подымаясь опять съ своего стула, на который онъ только что прислъ,— я вижу его передъ собою, его, съ кмъ такъ часто забавлялся я во дни его счастливаго дтства? Могу ли, могу ли я?…

Это могу ли выражало, позволю ли я ему пожать мою руку? Я великодушно согласился: онъ жалъ мн горячо руку и потомъ опять слъ на стулъ.

— Вотъ вино, сказалъ мистеръ Пембльчукъ,— выпьемъ во славу Фортун! И да выбираетъ она своихъ любимцевъ всегда съ такимъ благоразуміемъ! Нтъ, не могу, сказалъ мистеръ Пембльчукъ, подымаясь опять съ своего мста,— не могу видть передъ собою его, не могу пить за здоровье его, и не спросить снова — могу ли, могу ли я?….

Я сказалъ ему, что онъ могъ, и онъ сжалъ опять руку, осушилъ свою рюмку и опрокинулъ ее. Я сдлалъ то же самое, и еслибы я самъ перевернулся, то вино не могло бы сильне броситься мн въ голову.

Мистеръ Пембльчукъ положилъ мн на тарелку крылышко съ печенкою и лучшій кусокъ языка (теперь это уже не были неизвстныя части свинины, которыми начиняла меня бывало сестра,) и, говоря сравнительно, совершенно забывалъ себя.— А! цыпленокъ, цыпленокъ, какъ мало ты думалъ, сказалъ мистеръ Пембельчукъ, взывая къ жареной куриц, безжизненно лежавшей на блюд,— когда ты не усплъ еще опериться, какая честь готовилась для тебя! Ты мало себ воображалъ, что будешь служить пищею, подъ этимъ смиреннымъ кровомъ, для одного… Назовите это слабостью, если хотите, сказалъ мистеръ Пембльчукъ, вставая опять,— но могу ли? могу ли я?…

Излишне было бы теперь повторять, что онъ можетъ, и онъ сейчасъ же исполнилъ свое желаніе. Удивляюсь право, какъ онъ, пожимая мн руку, ни разу не обрзался о мой ножикъ.

— А ваша сестра, началъ онъ снова, повъ довольно пристально, — вдь она выкормила васъ рукою! Жаль подумать, что она не въ состояніи понять теперь всей этой чести. Могу ли?

Я видлъ, что онъ опять наступалъ на меня, и разомъ остановилъ его.

— Выпьемте за ея здоровье, сказалъ я.

— А, сказалъ мистеръ Пембльчукъ, развалившись на своемъ стул, какъ будто онъ совершенно обезсиллъ отъ удивленія.— По этой черт узнаемъ ихъ, сэръ! (Я не знаю, къ кому относилось это сэръ, только, конечно, не ко мн, а здсь не было третьяго собесдника.) По этой черт узнаемъ благороднаго человка, сэръ! Онъ всегда извиняетъ другихъ, онъ всегда добръ къ другимъ. Пожалуй, сказалъ халуй Пембльчукъ, поспшно ставя свою нетронутую рюмку и подымаясь снова со стула,— обыкновеннымъ людямъ это покажется повтореніемъ, но могу ли я?

Совершивъ церемонію, онъ слъ опять на свое мсто и выпилъ за здоровье моей сестры.

— Мы не должны быть слпы, сказалъ мистеръ Пембльчукъ,— къ ея недостаткамъ, но будемъ надяться, что у нея были добрыя намренія.

Я замчалъ теперь, что лицо его покраснло, что касается до меня, то я чувствовалъ будто мое лицо было вымочено въ вин: такъ оно горло.

Я сказалъ Пембльчуку, что я приказалъ прислать мое новое платье къ нему на домъ, и онъ пришелъ въ совершенный восторгъ отъ такого отличія. Я ему объявилъ, по какой причин я не желалъ показаться въ немъ въ деревн, и онъ восхвалялъ меня до небесъ. Только онъ одинъ, замтилъ онъ, былъ достоинъ моего доврія, и прибавилъ еще разъ свое нескончаемое, могу ли яі Потомъ онъ спросилъ меня съ нжностію, помню ли я наши дтскія забавы съ табличкой умноженія, и какъ мы вмст ходили, для совершенія акта моей записи въ ученики, и какъ онъ всегда былъ моимъ любимцемъ и избраннымъ моимъ другомъ? Еслибъ я выпилъ вдесятеро боле вина, то и тогда я не забылъ бы, что мы съ нимъ никогда не были въ подобныхъ отношеніяхъ, и въ моемъ сердц отвергъ бы всякое объ этомъ помышленіе. Несмотря на это однакожь, я помню, я начиналъ тогда мало-по-малу убждаться, что я очень ошибался въ немъ и что онъ былъ толковый, практическій, добродушный малый.

Постепенно онъ до того со мною разоткровенничался, что сталъ даже спрашивать моего совта о своихъ собственныхъ длахъ. Онъ замтилъ, что теперь открывался превосходный случай забрать въ руки всю хлбную и смени) ю торговлю, какого еще случая никогда не открывалось прежде. Нужно только положить побольше капитала и составишь себ огромное состояніе, только капитала поболе. Теперь ему (Пембльчуку) представлялось, что еслибы залучить этотъ капиталъ въ торговлю, при помощи спящаго партнера, спящаго партнера, которому было бы ршительно нечего длать, только посмотрть въ счетныя книги когда заблагоразсудится, да два раза въ годъ явиться за барышами и отгрести себ въ карманъ процентовъ пятьдесятъ, то это, ему казалось, могло бы быть хорошимъ началомъ для молодаго человка съ умомъ, при большомъ состояніи, и заслуживало бы его вниманія. Но что я думалъ объ этомъ? Онъ очень цнилъ мое мнніе. Что я думалъ? Мое мнніе было: повремените не много. Обширность и точность этого взгляда такъ его поразила, что онъ уже боле не спрашивалъ, можетъ ли онъ мн сжать руку, но сказалъ, что онъ долженъ ее сжать, и дйствительно сжалъ.

Мы выпили все вино, и мистеръ Пембльчукъ нсколько разъ общался мн, что онъ выправитъ Джозефа и будетъ моимъ врнымъ и постояннымъ слугой. Онъ также открылъ мн въ первый разъ въ моей жизни,— и конечно это была тайна удивительно сохраненная,— что онъ всегда говорилъ про меня: ‘этотъ мальчикъ не просто такъ себ мальчикъ, и вспомните мое слово, судьба готовитъ ему необыкновенное счастье.’ Съ слезливою улыбкой онъ сказалъ, что ему такъ странно объ этомъ подумать теперь. Я сказалъ то же. Наконецъ я вышелъ на воздухъ, съ неяснымъ сознаніемъ, что солнце свтило какъ то необыкновенно, и въ просонкахъ дошелъ до заставы, совершенно не узнавая дороги.

Тутъ меня пробудилъ изъ забытья голосъ мистера Пембльчука, который кликалъ меня на улиц, залитой солнечнымъ свтомъ, и длалъ мн знаки, чтобъ я остановился. Я остановился, и онъ подбжалъ ко мн задыхаясь.

— Нтъ, мой любезный другъ, сказалъ онъ, собравшись наконецъ съ духомъ.— Нтъ, если только это отъ меня зависитъ… этого случая я не пропущу… Могу ли, какъ старый другъ, желающій всего лучшаго? Могу ли я?

Онъ сжалъ мн руку въ сотый по крайней мр разъ, и съ необыкновеннымъ негодованіемъ крикнулъ молодому извощику дать мн дорогу. Потомъ онъ благословилъ меня и долго стоялъ, махая мн рукою, пока я не скрылся изъ его глазъ на поворот. Тутъ я повернулъ въ поле и задалъ отличную высыпку подъ изгородью, прежде чмъ пустился домой.

Мн приходилось брать съ собою въ Лондонъ не много поклажи, потому что лишь очень малая часть изъ моего прежняго скуднаго достоянія соотвтствовала моему новому положенію. Но я началъ укладываться въ тотъ же вечеръ, и изъ опасенія не потерять ни одной минуты, уложилъ вс вещи, которыя могли мн понадобиться завтра поутру.

Такъ прошли вторникъ, среда и четвергъ, и въ пятницу поутру я отправился къ мистеру Пембльчуку, чтобы надть мое новое платье и сдлать визитъ къ миссъ Гевишамъ. Мистеръ Пембльчукъ уступилъ мн свою собственную комнату для одванья, и украсилъ ее по этому случаю множествомъ чистыхъ полотенецъ. Конечно, мое платье не отвчало моимъ ожиданіямъ, какъ вроятно это случалось со всми новыми платьями, которыхъ съ особеннымъ нетерпніемъ ждали ихъ будущіе владльцы, рдко остававшіеся ими вполн довольны. Но проносивъ его на себ съ полчаса, и простоявъ въ немъ во всевозможныхъ позиціяхъ передъ маленькимъ зеркаломъ мистера Пембльчука, которое, несмотря на вс мои старанія, ршительно отказывалось отражать мои ноги, я почувствовалъ будто оно сидитъ на мн лучше. Это былъ базарный день въ ближайшемъ город, и мистера Пембльчука не было дома. Я не сказалъ ему, когда именно я намревался ухать, и по всей вроятности мн не было суждено еще разъ пожать ему руку на прощаньи. Я именно и хотлъ этого, и отправился въ моемъ новомъ одяніи, страшно конфузясь прикащика, мимо котораго мн нужно было пройдти, и подозрвая, что я былъ похожъ на Джо въ его праздничномъ плать.

Я пошелъ обходомъ, заднею дорогою, къ миссъ Гевишамъ и позвонилъ въ колокольчикъ принужденнымъ образомъ, потому что рук моей было очень неловко въ перчатк съ длинными пальцами. Сара Покетъ вышла къ калитк и ршительно отшатнулась назадъ, увидя меня, ея орховая физіономія измнилась, и изъ коричневой сдлалась зелено-желтою.

— Это вы, сказала она.— Ахъ, Боже мой! Что вамъ нужно?

— Я ду въ Лондонъ, миссъ Покетъ, сказалъ я,— и хочу проститься съ миссъ Гевишамъ.

Меня не ожидали, потому что она заперла меня на двор и отправилась спросить, примутъ ли меня. Вскор она возвратилась и повела меня, не сводя съ меня глазъ.

Миссъ Гевишамъ, опираясь на костыль, прохаживалась въ комнат, гд стоялъ накрытый длинный столъ. Комната была освщена, какъ прежде, когда я вошелъ, миссъ Гевишамъ остановилась и обернулась ко мн. Она въ эту минуту находилась прямо противъ сгнившаго свадебнаго кулича.

— Не уходите, Сара, сказала она,— ну, Пипъ?

— Завтра я ду въ Лондонъ, миссъ Гевишамъ (я былъ очень остороженъ въ моихъ словахъ), и думалъ, вы не станете гнваться, если я приду проститься съ вами.

— Какой вы франтъ, Пипъ! сказала она, чертя вокругъ меня костылемъ своимъ, какъ будто она была волшебница, которая совершила мое превращеніе и теперь надляла меня послднимъ даромъ.

— Мн неожиданно привалило счастье, съ тхъ поръ какъ я васъ видлъ, миссъ Гевишамъ, пробормоталъ я,— и за него я очень благодаренъ, миссъ Гевишамъ!

— Да, да! сказала она смотря съ усладою на ошалвшую отъ зависти Сару,— я видла мистера Джагерса, я слышала объ этомъ, Пипъ, такъ вы дете завтра?

— Да, миссъ Гевишамъ.

— И вы усыновлены богатымъ человкомъ?

— Да, миссъ Гевишамъ.

— Не знаете, какъ его имя?

— Нтъ, миссъ Гевишамъ.

— И мистеръ Джагерсъ сдланъ вашимъ опекуномъ?

— Да, миссъ Гевишамъ.

Она смаковала каждый вопросъ и каждый отвтъ: такъ сильно наслаждалась она завистливымъ недоумніемъ Сары Покетъ.

— Ну, продолжала она,— передъ вами открывается карьера много общающая. Ведите себя хорошо, заслужите ее, и слдуйте наставленіямъ мистера Джагерса.— Она взглянула на меня, потомъ взглянула на Сару, и физіономія Сары искривилась въ жестокую улыбку.— Прощайте, Пипъ! Вы знаете, что вы навсегда удержите имя Пипа.

— Да, миссъ Гевишамъ.

— Прощайте же, Пипъ.

Она протянула мн руку, я сталъ на колно и приложилъ ее къ губамъ. Я не подумалъ, какъ мн проститься съ нею, и это вышло у меня совершенно естественнымъ движеніемъ. Она съ торжествомъ посмотрла на Сару Покетъ своими змиными глазами, и такъ я оставилъ мою Фею-волшебницу, обими руками опершуюся на костыль, посреди мрачно освщенной комнаты, возл сгнившаго свадебнаго кулича, Завшаннаго паутиною.

Сара Покетъ выпроводила меня. Она до сихъ поръ не могла придти въ себя и была совсмъ растеряна.

Я сказалъ ей:

— Прощайте, миссъ Покетъ, но она только пялила на меня глаза и повидимому не понимала что я говорилъ.

Выйдя изъ дому, я полетлъ назадъ къ Пембльчуку, снялъ мое новое платье, завязалъ его въ узелокъ, и отправился домой въ моемъ старомъ плать, въ которомъ, по правд сказать, мн было гораздо свободне и легче, хотя я и несъ узелъ.

И вотъ скоро прошли шесть дней, которымъ, мн казалось прежде, и конца не будетъ, и завтра глядло мн прямо въ глаза. Съ каждымъ вечеромъ я начиналъ все боле и боле дорожить обществомъ Джо и Биди. Въ этотъ послдній вечеръ, для ихъ удовольствія, я надлъ мое новое платье и просидлъ во всемъ великолпіи до самаго того времени, когда мы расходились спать. У насъ по этому случаю былъ горячій ужинъ, состоявшій изъ неизбжной курицы, которую мы запивали флипомъ {Напитокъ приготовляемый изъ пива, яицъ и различныхъ пряностей.}. Намъ всмъ было очень горько и никто, не притворялся веселымъ.

Я долженъ былъ оставить нашу деревню въ пять часовъ утра и нести мой маленькій чемоданъ, и я сказалъ Джо, что хотлъ идти одинъ. Я очень, очень опасаюсь, что это желаніе явилось у меня потому, что я сознавалъ внутренно, какой контрастъ будетъ между мною и Джо, когда мы вмст придемъ въ контору дилижансовъ. Я старался уврить себя, что въ этомъ распоряженіи не было ничего подобнаго. Но когда я пришелъ въ мою комнатку, въ тотъ послдній вечеръ, я чувствовалъ, что это было такъ, и мн хотлось сойдти внизъ и попросить Джо идти вмст завтра. Однакожь я этого не сдлалъ.

Всю ночь мн грезились въ моемъ безпокойномъ сн дилижансы, которые хали во всевозможныя мста, только не въ Лондонъ, и въ которые были впряжены то собаки, то кошки, то свиньи, то люди, но никакъ не лошади. Различныя воображаемыя неудачи на дорог преслдовали меня до разсвта, когда меня разбудило наконецъ пніе птицъ. Я всталъ, одлся, слъ у окошка, чтобы взглянуть въ него въ послдній разъ, и заснулъ.

Биди поднялась рано и хлопотала, чтобы приготовить мн завтракъ. Я не проспалъ и часу, когда меня разбудилъ запахъ дыма, подымавшагося изъ трубы, и проснулся, пораженный страшною мыслью, что уже было далеко за полдень. Но посл этого долго еще, пока звенли чашки и когда уже все было готово, я не могъ собраться съ духомъ, чтобы сойдти внизъ. Я оставался въ моей комнат, и то отпиралъ, то запиралъ мой чемоданъ по нскольку разъ, пока Биди не кликнула меня, говоря, что уже было поздно.

Это былъ спшный завтракъ, безъ всякаго удовольствія. Я вскочилъ изъ-за стола и сказалъ торопливо, какъ будто мн сейчасъ только пришло въ голову:

— Ну, я полагаю, пора отправиться! и потомъ я поцловалъ мою сестру, которая смялась, кивала головою и тряслась въ кресл, поцловалъ Биди и обнялъ Джо, посл этого я взялъ мой маленькій чемоданъ и отправился. Мн послышался шумъ позади меня, я оглянулся и увидлъ: Джо бросалъ одинъ старый башмакъ вслдъ мн, а Биди бросала другой такой-же башмакъ {Обыкновенное напутствіе въ Англіи, выражающее добрыя желанія провожающихъ.}. Я остановился, помахалъ имъ шляпою, Джо махалъ мн своею сильною рукой, крича сиплымъ голосомъ ‘ура!’ и Биди закрыла лицо передникомъ.

Я шелъ скорымъ шагомъ, думая, что мн было идти легче нежели я предполагалъ, и какой былъ бы срамъ, еслибы бросили старый башмакъ вслдъ за дилижансомъ , въ виду всей улицы. Я посвистывалъ, вовсе не думая про разставанье. Но деревня была такъ спокойна и тиха, легкіе туманы торжественно подымались, какъ бы открывая передо мною новый міръ, о которомъ до сихъ поръ я не имлъ ни малйшаго понятія, въ одно мгновеніе, рыданія задушили меня, и я залился слезами. Это было у верстоваго столба, на конц деревни, я положилъ на него мою руку и сказалъ, ‘прости, мой милый, милый другъ!’

Богъ свидтель, мы не должны стыдиться нашихъ слезъ, он падаютъ благотворнымъ дождемъ на ослпляющую земную пыль, которая застилаетъ наше сердце. Я сталъ гораздо лучше, когда я поплакалъ, сталъ кротче, сознательне въ моей неблагодарности, боле сожаллъ о ней чмъ прежде. Езлибъ я прежде поплакалъ, то Джо былъ бы со мною.

Я былъ до того побжденъ этими слезами, которыя нсколько разъ у меня прорывались, пока я шелъ, что когда я сидлъ уже на имперьял дилижанса, и мы выхали за городъ, я передумывалъ, не сойдти ли мн при первой перемн лошадей и не вернуться ли назадъ, чтобы провести еще другой вечеръ дома и получше проститься съ друзьями. Мы перемнили лошадей, я еще не ршился, и утшалъ себя, что еще при слдующей перемн могу сойдти и вернуться. И раздумывая объ этомъ, я признавалъ вдругъ въ какомъ-нибудь прохожемъ моего Джо, который шелъ будто бы намъ на встрчу. Какимъ образомъ онъ могъ попасть сюда!

Нсколько разъ мы перемнили лошадей, теперь уже было поздно и далеко возвращаться. Я продолжалъ мое путешествіе. И туманы совершенно поднялись, и новый міръ открылся передо мною.

(И здсь первая станція по дорог къ большимъ ожиданіямъ Пипа.)

XX.

Перездъ изъ нашего города въ Лондонъ продолжался около пяти часовъ. Вскор посл полудня, запряженная четверкой почтовая карета, въ которой я былъ пассажиромъ, попала въ цпь движенія, около Вудъ-стрита, Чипсайдъ.

Мы, Британцы, поршили въ то время, что сомнваться въ нашемъ превосходств во всемъ и передъ всми было бы государственною измной, иначе, поражаясь громадностью Лондона, я могъ бы пожалуй подумать, что то былъ очень грязный, уродливый городъ, съ кривыми узкими улицами.

Мистеръ Джагерсъ прислалъ мн, по общанію, свой печатный адресъ: Битль-Бритенъ, къ чему онъ прибавилъ своею рукой на карточк: ‘возл Смитфильда, недалеко отъ конторы дилижансовъ.’ Несмотря на это, кучеръ наемной кареты, у котораго на засаленной шинели было повидимому столько же воротниковъ, сколько было ему лтъ, упаковалъ меня въ свой экипажъ и заложилъ складныя дребезжавшія подножки съ такою церемоніей, какъ будто мн приходилось хать, опять за пятьдесятъ миль. Много времени и труда стоило ему подняться на козла, которыя, я помню, были покрыты зеленогороховымъ сукномъ, совершенно изъденнымъ молью. Это былъ вообще удивительный экипажъ, украшенный шестью коронами и множествомъ оборванныхъ басоновъ позади, ужь не знаю для сколькихъ лакеевъ, и цлымъ палисадомъ остроконечныхъ гвоздей на запяткахъ, удерживавшихъ аматера поддаться искушенію взобраться на нихъ.

Я только что началъ наслаждаться каретою и находить поразительное сходство между ею и стойломъ, къ которому прибавлена еще лавочка стараго тряпья, какъ замтилъ, что кучеръ уже готовился слзать. И дйствительно, мы остановились въ мрачной улиц, передъ конторою съ отворенною дверью, на которой было написано: мистеръ Джагерсъ.

— Сколько? спросилъ я у кучера.

Кучеръ отвтилъ:— шиллингъ, если вамъ не будетъ угодно прибавить.

Я естественно сказалъ, что не имю никакого желанія прибавить.

— Ну, такъ пусть будетъ шиллингъ, замтилъ кучеръ.— Не хочу попасть въ бду. Я его знаю! Онъ мрачно прищурилъ глазъ на имя мистера Джагерса и покачалъ головою.

Онъ взялъ свой шиллингъ, взобрался не торопясь на козла и отъхалъ повидимому съ совершенно-успокоившимся духомъ. Я вошелъ тогда въ переднюю комнату съ моимъ чемоданчикомъ въ рук, и спросилъ дома ли мистеръ Джагерсъ.

— Онъ еще не возвратился, отвчалъ писецъ.— Онъ теперь въ суд. Вы не мистеръ ли Пипъ?

Я объявилъ ему, что я мистеръ Пипъ.

— Мистеръ Джагерсъ веллъ вамъ передать, чтобы вы подождали въ его комнат. Онъ не могъ сказать, какъ долго онъ пробудетъ, у него теперь дло. Но такъ какъ время ему дорого, то онъ не останется доле чмъ нужно.

Съ этими словами писецъ отворилъ дверь и провелъ меня въ заднюю комнату. Здсь мы нашли джентльмена объ одномъ глаз, въ плисовомъ плать и штиблетахъ, онъ утеръ носъ своимъ рукавомъ, когда мы прервали его чтеніе газеты.

— Ступайте, ждите на улиц, Майкъ, сказалъ писецъ.

Я было началъ извиняться, но писецъ выпроводилъ этого джентльмена безъ всякой церемоніи, бросилъ ему вслдъ его мховую шапку, и оставилъ меня одного.

Комната мистера Джагерса освщалась сверху, черезъ просвтъ въ потолк, и казалась очень печальною, просвтъ быль заклеенъ бумагою во многихъ мстахъ, словно разбитая голова, и открывалъ урзанный видъ сосднихъ домовъ, какъ будто они нарочно скривились, чтобы заглянуть въ комнату. Въ ней было не такъ много бумагъ, какъ я ожидалъ, но были очень странные предметы, которыхъ я вовсе не ожидалъ встртить, какъ напримръ, старый заржавленный пистолетъ, палашъ въ ножнахъ, нсколько ящиковъ и свертковъ, очень необыкновенной формы, и два страшные гипсовые слпка на полк, представлявшіе какія-то распухлыя лица, вздернутыя словно на сборкахъ около носа. Собственное кресло мистера Джагерса было покрыто траурною волосяною матеріей и утыкано рядомъ мдныхъ гвоздиковъ, словно гробъ, и мн казалось, я могъ себ представить, какъ онъ сидлъ въ немъ и кусалъ большой палецъ на своихъ кліентовъ. Комната была не велика, и кліенты повидимому имли привычку прислоняться къ стн, потому что стна, особенно противъ мистера Джагерса, была очень засалена. Я припомнилъ также, что одноглазый джентльменъ, котораго изгнанія я былъ невинною причиной, уходилъ, потираясь плечами о стну.

Я слъ на стулъ кліентовъ, стоявшій противъ кресла мистера Джагерса, и меня совершенно околдовала грустная атмосфера этой комнаты. Я припомнилъ, что у писца была такая же физіономія, какъ и у его хозяина, будто онъ про каждаго зналъ что-нибудь не въ его пользу. Я думалъ о томъ, сколько было еще другихъ писцовъ на верху, и вс ли они предъявляли своею физіономіей такія же невыгодныя права на своихъ ближнихъ. Я думалъ, что значилъ весь этотъ старый хламъ, находившійся въ этой комнат, и какъ онъ попалъ сюда. Я думалъ, не принадлежали ли два раздутыя лица гипсовыхъ слпковъ членамъ семейства мистера Джагерса, и если на его несчастіе у него дйствительно была пара такихъ родственниковъ, то зачмъ онъ не оставилъ ихъ у себя дома, а взгромоздилъ ихъ на пыльную полку на жертву мухамъ и саж. Конечно, я не зналъ, что такое лтній день въ Лондон, и вроятно я былъ подъ вліяніемъ чувства тяжести и отъ жаркой, удушливой атмосферы, и отъ пыли, покрывавшей густымъ слоемъ вс предметы. Такъ я сидлъ размышляя и выжидая мистера Джагерса, наконецъ я не могъ доле выдерживать двухъ гипсовыхъ слпковъ, стоявшихъ на полк, надъ кресломъ мистера Джагерса, и вышелъ вонъ.

Я сказалъ писцу, что пойду пройдтись на воздухъ, и онъ посовтовалъ мн выйдти за уголъ полюбоваться на Смитфильдъ {Старый скотный рынокъ, давно уничтоженный.}. Итакъ я пошелъ на Смитфильдъ, но это скверное мсто было все покрыто грязью, жиромъ, кровью, и казалось, грозило перепачкать меня всего, я какъ можно скоре убрался оттуда и повернулъ въ улицу, откуда я увидлъ огромный черный куполъ См. Павла, раздувшійся на меня изъ-за мрачнаго каменнаго зданія, которое, мн сказали, была Ньюгетская тюрьма. Слдуя вдоль стны ея, я вышелъ на дорогу, покрытую соломой, чтобы заглушить стукъ экипажей, и я заключилъ поэтому, какъ и по толп народа, стоявшей около, и отъ которой страшно несло виномъ и пивомъ, что тутъ происходилъ судъ {Уголовный судъ Олдъ-Беле находится возл Ньюгетской тюрьмы.}.

Пока я оглядывалъ вокругъ себя, ко мн подошелъ очень грязный и полупьяный служитель правосудія и спросилъ меня, не желаю ли я зайдти и послушать, какъ идетъ судъ, объявляя, что за полъ-кроны {Серебряная монета, соотвтствующая 78 к. с.} онъ мн дастъ отличное мсто напереди, съ котораго я могу видть, какъ нельзя лучше, главнаго судью, въ парик и мантіи, какъ будто это былъ одинъ изъ замчательныхъ экземпляровъ въ коллекціи восковыхъ фигуръ,— потомъ онъ предложилъ мн показать его за восьмнадцать пенсовъ {47 к. сер.}. Я отказался отъ этого предложенія, извиняясь, что мн было некогда, и онъ, по доброт своей, повелъ меня на дворъ, показалъ мсто, гд сохранялась вислица, и также дверь должниковъ, откуда выходили преступники на казнь: чтобы придать еще боле интереса этому страшному выходу, онъ объявилъ мн, что послзавтра, въ восемь часовъ утра, четверо выйдутъ изъ этой двери и будутъ вс повшены рядомъ {Диккенсъ описываетъ здсь порядокъ вещей временъ прошедшихъ, теперь уже совершенно измнившійся.}. Это было ужасно, Лондонъ производилъ теперь на меня болзненное впечатлніе, тмъ боле что этотъ господинъ, показывавшій главнаго судью за деньги, былъ весь одтъ (отъ сапогъ и до шляпы, носовой платокъ включая) въ заплесневлое платье, которое, очевидно, не ему принадлежало первоначально, и которое, не знаю почему мн казалось, было куплено имъ у палача, по дешевой цн. При такихъ обстоятельствахъ, я считалъ, что я дешево отдлался отъ него шиллингомъ.

Я опять вернулся въ контору, чтобы спросить не пришелъ ли мистеръ Джагерсъ, его еще не было, и я опять пошелъ шататься. Въ этотъ разъ я обошелъ Литль-Бритенъ и повернулъ въ глухой переулокъ Вароломея. Теперь я увидалъ, что были и другіе люди, ожидавшіе подобно мн мистера Джагерса. Здсь были какіе-то два человка, очень таинственной наружности, разгуливавшіе по переулку, толкуя промежь себя, они задумчиво примряли свои ноги въ трещины тротуара, одинъ изъ нихъ сказалъ другому, когда я прошелъ мимо, что Джагерсъ обдлаетъ это, если только есть какая-нибудь возможность. Группа, состоявшая изъ трехъ мущинъ и двухъ женщинъ, стояла въ углу, и одна изъ женщинъ плакала, уткнувъ носъ въ свою грязную шаль, другая утшала ее, окутываясь въ свой платокъ и говоря: ‘Джагерсъ за него, Мелія, ну, чего же вамъ боле?’ Здсь былъ также красноглазый маленькій жиденокъ, который зашелъ въ переулокъ посл меня въ сопровожденіи другаго маленькаго жиденка, онъ его отправилъ за чмъ-то и принялся самъ, бснуясь отъ нетерпнія, выплясывать подъ фонарнымъ столбомъ нчто въ род джига, приговаривая:

— О Загерзъ, Загерзъ, Загерзъ, вс не стоятъ и подосви васей, Загерзъ. Подайте мн Загерза!

Эти доказательства популярности моего опекуна произвели на меня глубокое впечатлніе, и я теперь боле чмъ когда-нибудь удивлялся и предавался размышленіямъ.

Наконецъ взглянувъ въ желзную ршетку, отдлявшую переулочекъ отъ Литль-Бритена, я увидлъ мистера Джагерса, который подходилъ ко мн черезъ дорогу. Вс ожидавшіе его завидли его въ то же самое время, и цлая толпа образовалась около него. Мистеръ Джагерсъ положилъ свою руку мн на плечо и, не сказавъ мн ни слова, повелъ меня съ собой, толкуя на ходу съ тми, которые слдовали за нимъ.

Сначала онъ обратился къ двумъ таинственнымъ человкамъ.

— Мн съ вами нечего разговаривать, сказалъ мистеръ Джагерсъ, вытягивая на нихъ свой налецъ.— Я знаю все, что мн надобно, и боле я знать не хочу. Что касается до результата, то я вамъ сказалъ, что это лотерея. Я говорилъ вамъ съ самаго начала, что это лотерея. Заплатили вы Вемику?

— Мы собрали деньги въ это утро, сэръ, сказалъ одинъ изъ нихъ почтительно, между тмъ какъ другой внимательно слдилъ за лицомъ мистера Джагерса.

— Я васъ не спрашиваю, когда вы собрали деньги, или гд и какъ вы достали ихъ. Получилъ ли ихъ отъ васъ Вемикъ?

— Да, сэръ, сказали оба человка вмст.

— Очень хорошо. Теперь вы можете идти. Чтобъ у меня этого не было боле! сказалъ мистеръ Джагерсъ, махая рукой, чтобъ они отошли отъ него.— Если вы мн еще слово скажете, то я откажусь отъ дла.

— Мы думали, мистеръ Джагерсъ… началъ было одинъ, снимая свою шляпу.

— Вотъ этого-то вы и не должны длать, я вамъ говорилъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ.— Вы думали! Я. думаю за васъ, а этого вамъ довольно. Если вы мн понадобитесь, то я знаю гд васъ найдти. Но я не хочу, чтобы вы везд искали меня: чтобъ у меня этого не было, и слова не хочу слышать боле!

Оба человка посмотрли другъ на друга, когда мистеръ Джагерсъ отмахалъ ихъ отъ себя, и смиренно отошли, не произнося ни слова.

— Ну, вы теперь, сказалъ мистеръ Джагерсъ, вдругъ остановившись и обратившись къ двумъ женщинамъ, въ шаляхъ, отъ которыхъ мущины отошли потихоньку.— Ахъ, Эмилія, это вы?

— Да, мистеръ Джагерсъ.

— И помните вы, возразилъ мистеръ Джагерсъ,— что еслибы не я, такъ васъ бы не было здсь?

— О, да, сэръ! воскликнули об женщины вмст:— Господь васъ благослови, сэръ, очень хорошо мы это знаемъ.

— Такъ зачмъ же, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— опять вы сюда приходите?

— Мой Билъ {Сокращенное отъ Уильямъ.}, сэръ! сказала какъ бы въ оправданіе плачущая женщина.

— Теперь вотъ что я вамъ скажу, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— разъ навсегда. Если вы не знаете, что вашъ Билъ въ хорошихъ рукахъ, такъ я это знаю, и если вы станете сюда таскаться и мучить меня вашимъ Биломъ, то я покажу примръ и надъ вами и надъ Биломъ, и пропущу васъ всхъ между пальцами. Заплатили вы Вемику?

— О, да, сэръ! Все до полушки.

— Очень хорошо. Въ такомъ случа, вы исполнили все что вамъ нужно было сдлать. Скажите еще слово, только единое слово, и Вемикъ отдастъ вамъ назадъ ваши деньги.

Эта страшная угроза заставила обихъ женщинъ сейчасъ же удалиться. Теперь оставался только одинъ раздражительный Еврей, который усплъ уже нсколько разъ приложить къ своимъ губамъ полы мистера Джагерса.

— Я этого человка не знаю, сказалъ мистеръ Джагерсъ, тмъ же самымъ разрушительнымъ тономъ.— Чего нужно отъ меня этому малому?

— Милостивйсій мистеръ Загерзъ, я собственнйсій братецъ Авраама Лазаря!

— Кто онъ такой? сказалъ мистеръ Джагерсъ, — оставьте мой сюртукъ.

Проситель продолжалъ цловать концы его сюртука, говоря:

— Авраа’мъ Лазарь, въ серебрец-pъ заподозрнъ.

— Вы опоздали, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— я на противной сторон.

— Отце небесный, всемилостивйсій мистеръ Загерзъ, закричалъ мой раздражительный знакомый,— просу зе васъ, и не говорите, сто ни противъ Авраама Лазаря!

— Я противъ него, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— дло кончено. Убирайтесь съ дороги.

— Мистеръ Загерзъ! полъ-секундочки! мой собственнйсій двоюродный братецъ, теперь-зе пошелъ къ мистеру Вемику, чтобы предлозить ему какія угодно условія. Мистеръ Загерзъ! Ну-зе четверть секундочки. Еслибы зе ни да только отказались отъ другой стороны, ну за какую зе угодно цну! Мы узъ не постоимъ за деньгами! Мистеръ Загерсъ, мистеръ!

Мой опекунъ отбросилъ просителя съ совершеннымъ равнодушіемъ и оставилъ его плясать на мостовой, какъ будто она была изъ раскаленнаго желза. Безъ дальнйшей остановки, мы успли добраться до конторы, гд мы нашли въ передней комнат писца и человка въ плис и мховой шапк.

— Майкъ здсь, сказалъ писецъ, вставая съ табурета и подходя таинственно къ мистеру Джагерсу.

— О, сказалъ мистеръ Джагерсъ, обращаясь къ человку, который почтительно потянулъ вихоръ на своемъ лбу, словно быкъ въ сказк про Реполова, тянувшій веревку колокола.— Вашъ человкъ долженъ придти сегодня. Ну?

— Да, мистеръ Джагерсъ, отвчалъ Майкъ, голосомъ, свидтельствовавшимъ, что онъ страдалъ отъ хронической простуды.— Посл многихъ хлопотъ, сэръ, кажется я нашелъ молодца, который годится.

— Въ чемъ же готовъ онъ присягнуть?

— Да пожалуй, мистеръ Джагерсъ, сказалъ Майкъ, утирая носъ шапкою,— въ чемъ вамъ будетъ угодно.

Мистеръ Джагерсъ вдругъ вышелъ изъ себя.

— Я предупреждалъ васъ, сказалъ онъ, вытягивая свой палецъ на устрашеннаго кліента, — что если вы вздумаете такъ говорить со мною, я покажу примръ надъ вами. Проклятый мошенникъ, какъ это вы только смете такъ со мною разговаривать?

Кліентъ смотрлъ совершенно уничтоженный и ошаллый, какъ будто не сознавая что онъ сдлалъ.

— Нюня! сказалъ писецъ тихо, подталкивая его локтемъ:— безмозглая башка! нужно было вамъ говорить это лицомъ къ лицу?

— Я спрашиваю васъ, безтолковый олухъ, сказалъ мой опекунъ очень сурово,— еще разъ, и это въпослдній разъ, въ чемъ готовъ принять присягу человкъ, котораго вы привели?

Майкъ пристально посмотрлъ на моего опекуна, какъ будто старался прочесть урокъ на его лиц, и медленно отвчалъ:

— Присягнетъ въ его поведеніи, и что онъ былъ съ нимъ вмст и не оставлялъ его въ ту ночь.

— Будьте же впередъ осторожны. Но что это за человкъ?

Майкъ посмотрлъ на свою шапку, посмотрлъ на полъ, посмотрлъ на потолокъ, посмотрлъ на писца, даже на меня, и отвтилъ запинаясь:

— Мы одли его.

Мой опекунъ опять всптушился.

— Это что, опять, опять?

— Нюня! снова прибавилъ писецъ, подталкивая его.

Посл многихъ умилительныхъ взглядовъ кругомъ, Майкъ какъ будто оправился и началъ опять:

— Онъ одтъ какъ хорошій пирожникъ, такъ, въ род кондитера.

— Здсь онъ? спросилъ мой опекунъ.

— Я оставилъ его, сказалъ Майкъ,— за угломъ, онъ прислъ на крылечк.

— Проведите его мимо окна, дайте мн на него взглянуть.

Это было окно конторы, и мы вс трое подошли къ нему и увидли кліента подъ руку съ какимъ-то высокимъ малымъ, который смотрлъ совершеннымъ разбойникомъ, и былъ одтъ въ блое, а на голов имлъ бумажную шапку, подложный кондитеръ далеко не былъ трезвъ, и подбитый глазъ его, несовершенно оправившійся отъ синяка, былъ подкрашенъ.

— Скажите ему, чтобъ онъ убирался съ своимъ свидтелемъ, сказалъ писцу мой опекунъ съ необыкновеннымъ отвращеніемъ,— да спросить у него, какъ онъ посмлъ привести сюда такого висльника.

Мой опекунъ повелъ потомъ меня въ свою собственную комнату. Тамъ, стоя, началъ онъ завтракать сандвичами, которые вынималъ изъ карманнаго ящика, и запивалъ хересомъ также изъ карманной бутылки, продолжая это занятіе, онъ сообщилъ мн, какъ распорядился насчетъ меня. Я долженъ былъ отправиться на подворье Барнарда, въ квартиру мистера Покета, куда уже была отправлена постель для меня. Я долженъ былъ остаться съ молодымъ мистеромъ Покетомъ до понедльника, а въ понедльникъ я долженъ былъ отправиться вмст съ нимъ къ его отцу, чтобы посмотрть, какъ онъ мн понравится. Мн также было объявлено, сколько мн назначено въ годъ, положеніе было щедрое, и мой опекунъ далъ мн изъ своего стола адресы магазиновъ, гд я могъ для себя брать всякаго рода платье и другія тому подобныя вещи, въ которыхъ мн могла встртиться надобность.

— Вы найдете, мистеръ Пипъ, сказалъ мой опекунъ, котораго фляжка съ хересомъ пахла словно цлый боченокъ, когда онъ наскоро подкрплялся изъ ней,— что кредитъ вашъ хорошъ, но такимъ образомъ я буду имть возможность поврять ваши счеты, и пріудержать васъ, когда вы черезчуръ занесетесь.

Вы непремнно какъ-нибудь да собьетесь съ пути, только это ужь будетъ не моя вина.

Я задумался немного надъ этимъ утшительнымъ объявленіемъ и потомъ спросилъ мистера Джагерса, могу ли я по слать за каретой? Онъ мн сказалъ, что это было совершенно лишнее, потому что я былъ возл мста моего назначенія, и Вемикъ проводитъ меня, если я хочу.

Вемикъ, я теперь увидлъ, былъ писецъ, находившійся въ сосдней комнат. Позвонили другаго писца сверху, который бы занялъ его мсто, и я, пожавъ руку моему опекуну, вышелъ на улицу, въ сопровожденіи его, мы нашли тутъ еще другихъ людей, ожидавшихъ у конторы, но Вемикъ прошелъ между ними, объявивъ хладнокровно и ршительно:

— Говорю вамъ, что это безполезно, онъ ни съ однимъ изъ васъ слова не скажетъ.

И мы скоро убрались отъ нихъ, и пошли рядомъ.

XXI.

Дорогой я поглядывалъ на Вемика, чтобъ увидть, на что онъ былъ похожъ при дневномъ свт, и нашелъ, что это былъ сухой человкъ, невысокаго роста, съ четвероугольнымъ деревяннымъ лицомъ, на которомъ выраженіе было означено очень неявственно, будто тупымъ долотомъ. На немъ были какіе-то знаки, которые можно бы принять за ямочки, еслибы матеріялъ былъ понжне и инструментъ потоньше, но которые теперь казались просто нарзками. Долото попробовало повидимому сдлать три-четыре подобныя украшенія около носа, и оставило ихъ такъ, не пытаясь дале сколько-нибудь огладить ихъ. Судя по его изодранному блью, я принялъ его за холостяка, и казалось, онъ понесъ многія потери, потому что у него были по крайней мр четыре траурныя кольца {Родственники и друзья покойника, въ Англіи, носятъ въ память по немъ гладкія золотыя кольца, очень похожія на обручальныя.} и огромная брошка, изображавшая леди и плачущую дву надъ гробницей, съ урной. Я замтилъ также, на его часовой цпочк висло множество колецъ и печатокъ, онъ былъ ршительно обремененъ тягостію сувенировъ своихъ умершихъ друзей и родственниковъ. У него были блестящіе глаза, маленькіе, острые, черные, и тонкія, широко раздвинутыя губы, покрытыя пятнами, ему было, на мой глазъ, отъ сорока до пятидесяти лтъ.

— Такъ вы ни разу не были прежде въ Лондон? сказалъ мн Вемикъ.

— Нтъ, сказалъ я.

— И я когда-то былъ новичкомъ здсь, сказалъ мистеръ Вемикъ.— Странно теперь подумать объ этомъ!

— Теперь онъ вамъ хорошо извстенъ?

— Да, сказалъ Вемикъ,— я знаю въ немъ вс ходы.

— Что, это очень худое мсто? спросилъ я такъ, чтобы скоре сказать что-нибудь нежели изъ желанія удовлетворить моему любопытству.

— Вы можете быть обмануты, ограблены, зарзаны въ Лондон. Но вы везд найдете бездну народу, который сдлаетъ съ вами то же самое.

— Да, если между ними и вами вражда, сказалъ я, желая смягчить его слова.

— О, про вражду я не знаю, отвчалъ мистеръ Вемикъ.— Вражды большой нтъ. А есть желаніе добыть себ что-нибудь.

— Такъ это еще хуже.

— Вы думате это? сказалъ мистеръ Вемикъ.— Я думаю почти то же.

Шляпа у него была надта совершенно на затылокъ, и онъ смотрлъ прямо впередъ, идя принужденно, какъ будто ничто на улиц не заслуживало его вниманія. Его ротъ былъ словно щель почтоваго ящика и представлялъ судорожное подобіе улыбки. Мы дошли до самой верхушки Гинбирнъ-гиля, и я усплъ только тогда убдиться, что это было чисто механическое движеніе губъ, а вовсе не улыбка.

— Знаете вы, гд живетъ мистеръ Матью Покетъ? спросилъ я мистера Вемика.

— Да, сказалъ онъ, кивая головой въ направленіи.— Въ Бамерсмит, на западной сторон Лондона.

— Далеко это?

— Пожалуй отсюда миль пять {7 ¹/₂ верстъ.} будетъ.

— Знаете вы его?

— Да вы просто меня допрашиваете! скапалъ мистеръ Вемикъ, одобрительно посматривая на меня.— Да, я знаю, я его знаю.

Онъ произнесъ эти слова довольно жалкимъ и презрительнымъ тономъ, который произвелъ на меня грустное впечатлніе, и я продолжалъ еще смотрть искоса на его оболваненное лицо, желая уловить на немъ утшительное поясненіе его словъ, когда онъ мн сказалъ, что мы уже пришли на подворье Барнарда. Это объявленіе не облегчило моей тоски, потому что я предполагалъ найдти здсь великолпную гостиницу, которую содержалъ мистеръ Барнардъ, и въ сравненіи съ которою Синій Кабанъ, въ нашемъ город, былъ жалкій кабачокъ. Напротивъ, я теперь увидалъ, что Барнардъ былъ безтлесный духъ или просто вымыселъ, и его подворье — грязнйшее собраніе полуразвалившихся строеній, сжатыхъ въ запустломъ углу, который могъ бы служить сходбищемъ для котовъ.

Мы вошли въ эту пристань черезъ калитку и очутились, пройдя корридорчикъ, въ грустномъ маленькомъ сквер, который мн показался кладбищемъ. Въ немъ были самыя печальныя деревья, самые печальные воробьи, самыя печальныя окошки и самые печальные дома, какіе мн когда-либо случалось видть. Окошки квартиръ, на которыя эти дома были раздлены, представляли всевозможныя степени разрушенія въ шторахъ, занавскахъ, цвточныхъ горшкахъ, разбитыхъ стеклахъ, между тмъ какъ надписи: ‘отдается въ наймы, отдается въ наймы, отдается въ наймы’, указывали мн изъ пустыхъ комнатъ, что новые несчастные постояльцы никогда сюда не являлись, и что мстительный духъ Барнарда медленно успокоивался постепенными самоубійствами настоящихъ жильцовъ, находившихъ себ не христіанское погребеніе въ сквер. Грязный трауръ, состоявшій изъ сажи и дыма, облекалъ это затерянное созданіе Барнарда и посыпалъ пепломъ его голову, оно, казалось, смиренно приносило покаяніе, обратясь въ сорное мсто для склада всякой дряни и хлама. Такое впечатлніе было произведено на мое чувство зрнія, между тмъ какъ всевозможная гниль поражала мое чувство обонянія.

Это осуществленіе самаго перваго изъ моихъ большихъ ожиданій было такъ не радостно, что я посмотрлъ въ отчаяніи на мистера Вемика.

— А! сказалъ онъ, не понимая меня:— уединеніе напоминаетъ вамъ деревню. Я чувствую то же самое.

Онъ повелъ меня въ уголъ и потомъ по лстниц, которая, мн казалось, постепенно превращалась въ опилки, къ квартир въ верхнемъ этаж. На дверяхъ было написано: Мистеръ Покетъ младшій, и пришпилена записочка: ‘скоро вернется’.

— Онъ не ждалъ, вроятно, чтобы вы такъ скоро пріхали, объяснилъ мн мистеръ Вемикъ.— Я вамъ боле не нуженъ?

— Нтъ, благодарю васъ, сказалъ я.

— Такъ какъ я держу деньги, замтилъ мистеръ Вемикъ,— то мы вроятно будемъ часто видться. Добраго дня!

— Добраго дня!

Я протянулъ руку, и мистеръ Вемикъ посмотрлъ на нее, какъ будто онъ думалъ, что мн еще было нужно что-нибудь. Потомъ онъ взглянулъ на меня и сказалъ, поправившись:

— А, да, да! Вы имете привычку жать руку?

Я смшался, полагая, что въ Лондон это было не въ мод, но сказалъ: да.

— Я совсмъ отсталъ отъ нея, сказалъ мистеръ Вемикъ.— Разумется, я очень радъ вашему знакомству. Добраго дня!

Когда мы пожали другъ другу руку, и онъ ушелъ, я поднялъ окошко на лстниц и чуть было себя не обезглавилъ, спускныя веревки сгнили, и окно опустилось вдругъ какъ гильйотина. По счастію, это случилось такъ скоро, что я не усплъ еще выставить моей головы, посл этого я удовольствовался туманнымъ обозрніемъ подворья сквозь стекла, совершенно заросшія корою грязи, я печально стоялъ и смотрлъ, говоря себ, что конечно слава Лондона преувеличена.

Мистеръ Покетъ младшій понималъ слово: скоро, совершенно иначе нежели я. Битыхъ полчаса смотрлъ я въ окно, теряя всякое терпніе, и усплъ написать пальцемъ на каждомъ стекл мое имя, прежде нежели я заслышалъ шаги на лстниц. Постепенно подымались передо мною шляпа, голова, галстукъ, жилетъ, панталоны, сапоги члена общества, занимавшаго въ немъ одинаковое со мною положеніе. Онъ держалъ бумажные свертки подъ мышками и корзинку земляники въ рук, и едва переводилъ духъ.

— Мистеръ Пипъ? сказалъ онъ.

— Мистеръ Покетъ? сказалъ я.

— Боже мой! воскликнулъ онъ.— Мн такъ совстно, но я зналъ, что одинъ дилижансъ изъ вашей стороны прізжаетъ въ полдень, и думалъ, что вы прибудете съ нимъ. Правду сказать, я уходилъ для васъ же, хотя это и не извиненіе, я знаю, вы жили въ деревн, и вамъ будетъ пріятно покушать ягодъ посл обда, я и пошелъ купить ихъ на Ковентгарденскомъ рынк.

По извстнымъ мн причинамъ, чувствовалъ я, глаза мои готовы были выскочить изъ головы. Я безсвязно благодарилъ его за вниманіе, думая, что все это былъ сонъ.

— Боже мой! сказалъ мистеръ Покетъ младшій:— какъ засла эта дверь!

Хлопоча около двери, онъ превращалъ въ кисель ягоды, завернутыя въ бумажныхъ картузахъ, которые у него были подъ мышками, и я попросилъ у него позволенія подержать ихъ. Онъ уступилъ ихъ мн съ пріятною улыбкой, продолжая сражаться съ дверью, какъ будто съ дикимъ звремъ. Она вдругъ подалась, и онъ отшатнулся на меня, я попятился на противоположную дверь, и мы оба захохотали. Но все я чувствовалъ, что глаза мои были готовы выскочить изъ головы, и что это долженъ быть сонъ.

— Прошу, войдите, сказалъ мистеръ Покетъ младшій.— Позвольте мн пройдти впередъ. У меня здсь довольно голо, но надюсь, до понедльника мы какъ-нибудь перебьемся. Отецъ мой думалъ, что завтрашній день вы проведете со мною пріятне нежели съ нимъ, и захотите прогуляться по Лондону. Конечно, я съ удовольствіемъ покажу вамъ Лондонъ. Что касается до стола, то вы его найдете достаточно хорошимъ, намъ принесутъ сюда обдъ изъ нашей кофейной, и (я долженъ прибавить) вы за него платите, таковы приказанія мистера Джагерса. Квартира наша не великолпная, я самъ принужденъ добывать себ хлбъ, отцу моему нечего мн давать, да я и не захотлъ бы принять отъ него помощь, еслибъ у него и было что. Вотъ наша гостиная, эти стулья, столы, коверъ и тому подобное, прислали мн изъ дому. Скатерть, ложки, судокъ, не считайте моею собственностію, все это принесено изъ кофейной. Вотъ моя спаленка, немножко отзывается плесенью, да такова атмосфера въ цломъ Барнардовскомъ подворь. Вотъ ваша спальня, мебель въ ней взята на прокатъ, надюсь, она хороша про случай, если вамъ что-нибудь понадобится, я пойду и достану для васъ. Квартира уединенная, здсь мы съ вами только вдвоемъ и, надюсь, не подеремся. Но, Боже мой! извините, сдлайте одолженіе, вы все это время держите ягоды. Позвольте мн взять у васъ картузы. Мн такъ, право, совстно.

Я стоялъ противъ мистера Покета младшаго, и, передавая ему картузы одинъ за другимъ, замтилъ, что теперь и его глаза обнаруживали намреніе выскочить изъ головы, и онъ закричалъ, попятясь назадъ:

— Господи благослови, да вы тотъ самый мальчишка!

— А вы, сказалъ я,— блдный молодой джентльменъ!

XXII.

Мы съ блднымъ молодымъ человкомъ простояли долго, смотря ₍другъ на друга, и наконецъ оба вмст залились хохотомъ.

— Случилось же, что это вы, сказалъ онъ,— вотъ идея!

— Случилось же, что это вы, сказалъ я,— вотъ идея!

И потомъ мы снова взглянули одинъ на другаго и снова захохотали.

— Ну, сказалъ блдный молодой джентльменъ, добродушно протягивая мн свою руку,— надюсь, теперь уже все прошло, и вы будете великодушны ко мн и простите, что я васъ такъ отвалялъ.

Я заключилъ изъ этихъ словъ, что мистеръ Гербертъ Покетъ (это было имя блднаго молодаго джентльмена) до сихъ поръ еще смшивалъ свое намреніе съ исполненіемъ. Но я отвчалъ на это скромнымъ образомъ, и мы горячо пожали другъ другу руку.

— Въ то время ваша судьба еще не была устроена? сказалъ Гербертъ Покетъ.

— Нтъ, сказалъ я.

— Нтъ, подтвердилъ онъ.— Я слышалъ, это случилось очень недавно. Я самъ тогда искалъ такого же счастія.

— Право?

— Да, миссъ Гевишамъ присылала за мною, чтобы посмотрть не понравлюсь ли я ей. Но я, очевидно, ей не понравился.

Я думалъ, вжливость требовала съ моей стороны сказать ему, что это очень удивляетъ меня.

— У ней вкусъ дурной, сказалъ Гербертъ смясь.— Но оно вышло такъ. Да, она пригласила меня къ себ на испытаніе, и еслибъ я прошелъ черезъ него успшно, то, полагаю, я былъ бы обезпеченъ на всю жизнь и можетъ-быть я былъ бы, какъ это называется, съ Эстеллою…

— Что такое? спросилъ я съ особенною важностію.

Онъ раскладывалъ ягоды на тарелки, пока мы разговаривали, это заняло его вниманіе, и потому онъ замшкалъ словомъ.

— Сговоренъ, обрученъ, обвнчанъ, какъ это говорится, ну, нчто въ этомъ род.

— Какъ же перенесли вы вашу неудачу? спросилъ я.

— Ну-у-у! сказалъ онъ:— я объ этомъ много не думалъ, она хуже Татарина.

— Миссъ Гевишамъ? подсказалъ я.

— Я этого не отрицаю, но я разумлъ теперь Эстеллу. Эта двчонка до невозможности жестока, надменна и капризна, и такъ воспитана у миссъ Гевишамъ, чтобы мстить всмъ мущинамъ.

— Какъ она приходится миссъ Гевишамъ?

— Никакъ, сказалъ онъ,— она ея пріемышъ.

— Зачмъ же она хочетъ мстить всмъ мущинамъ и какъ мстить?

— Господи Боже мой, мистеръ Пипъ! сказалъ онъ.— Разв вы этого не знаете?

— Нтъ, сказалъ я.

— Милосердый Боже! Да это цлый романъ, и я оставлю его до обда. А теперь позвольте мн спросить васъ, какъ вы попали туда въ тотъ день?

Я разказалъ ему, онъ внимательно слушалъ, и когда я кончилъ, снова залился хохотомъ, и спросилъ меня, не чувствовалъ ли я сильной боли потомъ. Я не спрашивалъ его, какъ онъ себя чувствовалъ, потому что мое убжденіе съ этой стороны было совершенно утверждено.

— Я понимаю такъ, что мистеръ Джагерсъ вашъ опекунъ? спросилъ онъ.

— Да.

— Вы знаете, онъ стряпчій миссъ Гевишамъ и единственный человкъ, пользующійся ея полнымъ довріемъ?

Я чувствовалъ, это приближало меня къ опасному пункту. Я отвтилъ съ принужденіемъ, котораго вовсе не намренъ былъ скрывать, что я видлъ мистера Джагерса въ дом миссъ Гевишамъ, въ самый день нашей битвы, но потомъ я ни разу не встрчалъ его тамъ, и что я полагалъ онъ не припомнитъ нашей встрчи.

— Онъ былъ такъ обязателенъ, что предложилъ моего отца вамъ въ наставники, и былъ у него по этому случаю. Конечно, онъ зналъ о моемъ отц изъ сношеній своихъ съ миссъ Гевишамъ. Мой отецъ — двоюродный братъ миссъ Гевишамъ, хотя это и не даетъ основанія заключать о родственности отношеній между ними, онъ плохой придворный и не станетъ ухаживать за нею.

У Герберта Покета было прямое, откровенное обращеніе, которое очень увлекало. Я до сихъ поръ, да и потомъ не встрчалъ никого, кто бы сильне выражалъ мн своимъ тономъ, взглядомъ, манерами, естественную неспособность сдлать что-нибудь скрытное или подлое. Вся наружность его сіяла чудными надеждами, но въ тоже время нчто шептало мн, что ему никогда ничего не удастся, и что онъ никогда богатъ не будетъ. Не знаю почему, но это впечатлніе явилось у меня съ перваго раза, прежде нежели мы сли за обдъ.

Онъ все еще былъ тотъ же блдный молодой джентльменъ, и посреди своего веселья и живости обнаруживалъ нкоторую томность, свидтельствовавшую о природной слабости его сложенія. Лицо его было не красиво, но оно было очень веселое и пріятное, а это лучше красоты. Фигура у него была такая же неловкая, какъ и въ то время, когда я не церемонно тузилъ ее моими кулаками, но она, казалось, всегда останется тонкою и юною. Не знаю, сидло ли бы на немъ лучше нежели на мн послднее произведеніе мистера Траба, но я увренъ только въ томъ, что онъ носилъ свое старое платье гораздо свободне нежели я носилъ мою новую пару.

Онъ былъ такъ сообщителенъ, что, я чувствовалъ, скрытность съ моей стороны была бы худою платой, не соотвтствующею нашимъ лтамъ. Я разказалъ ему поэтому мою короткую исторію и особенно налегъ на то обстоятельство, что мн запрещено узнавать, кто таковъ мой благодтель. Я упомянулъ еще, что такъ какъ я готовился быть кузнецомъ въ деревн и хорошія манеры мн были вовсе неизвстны, то я буду ему очень благодаренъ, если онъ замтитъ мн при случа мои промахи.

— Съ удовольствіемъ, сказалъ онъ,— хотя я смло предсказываю, что мн придется очень рдко длать вамъ замчанія. Я полагаю мы часто будемъ вмст и бросимъ вс ненужныя церемоніи между нами. Сдлайте милость начните съ того, что зовите меня просто по имени, Гербертомъ.

Я поблагодарилъ его, сказалъ, что буду его такъ звать, и прибавилъ, что мое имя Филиппъ.

— Не нравится мн имя Филиппъ, сказалъ онъ улыбаясь.— Оно такъ и напоминаетъ примрнаго мальчика изъ азбуки, который былъ такъ лнивъ, что упалъ въ прудъ, такъ жиренъ, что глаза у него совершенно заплыли, такъ скупъ, что онъ держалъ взаперти свою булку, пока ея не съли мыши, или наконецъ такъ любилъ раззорять гнзда, что его съли медвди, жившіе по сосдству. Вотъ что я вамъ предложу… Мы такъ съ вами согласны и потомъ вы были кузнецъ… Вы не разсердитесь?

— Мн будетъ пріятно всякое ваше предложеніе, отвчалъ я,— но я васъ не понимаю.

— Такъ вы не будете сердиться, если я васъ стану звать Генделемъ? Есть удивительное музыкальное произведеніе Генделя, подъ названіемъ Согласный Кузнецъ.

— Мн это будетъ очень пріятно.

— Итакъ мой любезный Гендель, сказалъ онъ, поварачиваясь назадъ, когда отворилась дверь,— вотъ и обдъ, и я попрошу васъ занять хозяйское мсто, потому что за обдъ вы платите.

Я про это и слышать не хотлъ, и онъ принужденъ былъ занять мсто хозяина, а я слъ противъ него. Обдъ былъ очень не дуренд, и въ то время онъ показался мн совершенно лордъ-меровскимъ пиромъ, онъ былъ еще вкусне потому, что мы его ли на свобод, съ нами не было старыхъ людей, и насъ окружалъ цлый Лондонъ. Полуцыганская безцеремонность придавала еще особенную прелесть нашему пиру: обдъ былъ, какъ выразился бы мистеръ Пембльчукъ, лономъ роскоши и великолпія — лучшій, какой только можно было достать въ кофейной, но столовая наша была похожа на бивакъ, и лакей, увлекаясь характеромъ мстности, клалъ на полъ крышки съ блюдъ, и потомъ спотыкался на нихъ, соусы ставилъ на кресла, хлбъ на этажерку, сыръ въ ящикъ съ углемъ, вареную курицу на постель въ моей спальн, гд я потомъ, ложась спать, нашелъ на покрывал массы застывшей подливки. Все это придавало особенную прелесть нашему пиршеству, и когда уходилъ лакей, я наслаждался вполн.

Обдъ нашъ былъ уже въ половин, когда я напомнилъ Герберту его общаніе разказать мн про миссъ Гевишамъ.

— Справедливо, отвчалъ онъ,— и я сейчасъ исполню его, позвольте мн только, Гендель, начать мой разказъ съ того, что въ Лондон не въ обыкновеніи класть ножикъ въ ротъ, изъ опасенія несчастныхъ случаевъ, и что хотя для этого употребляется исключительно вилка, но и ее не слдуетъ засовывать дале чмъ это необходимо. Конечно, объ этомъ не стоитъ и говорить. Но отчего же не длать, какъ длаютъ вс люди? Даже ложку держатъ не сверху, а берутъ подъ низъ. Это иметъ дв выгоды. Вопервыхъ, вы легче попадаете ею въ ротъ, а это все-таки главная цль, и потомъ, вашъ правый локоть не принимаетъ постоянно такого положенія будто вы открываете устрицы.

Онъ передавалъ эти дружескія замчанія съ такою живостію, что мы оба хохотали, и я вовсе не краснлъ.

— Теперь, продолжалъ онъ,— обратимся къ миссъ Гевишамъ. Миссъ Гевишамъ, вы должны знать, было избалованное дитя. Ея мать умерла, когда она еще была совершеннымъ ребенкомъ, и отецъ ей ни въ чемъ не отказывалъ. Отецъ ея былъ помщикъ въ вашей сторон, и имлъ пивоварню. Не знаю, почему это пивовареніе считается джентльменскимъ дломъ, но то неоспоримо, что баринъ никакъ не можетъ сдлаться хлбникомъ, а быть пивоваромъ, оставаясь бариномъ, можетъ. Вы видите это каждый день.

— Но джентльменъ не можетъ же содержать кабакъ? сказалъ я.

— О, ни подъ какимъ видомъ, отвчалъ Гербертъ,— но кабакъ можетъ содержать джентльменъ {Пивовареніе представляетъ дйствительно отрасль промышленности, которою не гнушаются англійское дворянство и даже аристократія, принимающія участіе, какъ компаньйоны, въ знаменитйшихъ пивоварняхъ. Большая часть кабаковъ въ Англіи содержится отъ пивоваровъ, хозяинъ ихъ, продающій напитки, бываетъ у нихъ или просто на жалованьи, или получаетъ извстный процентъ за коммиссію.}. Такъ мистеръ Гевишамъ былъ очень богатъ и очень гордъ. Такова вышла и его дочь.

— Миссъ Гевишамъ была единственное дитя? спросилъ я.

— Погодите минутку, сейчасъ я къ этому подойду. Нтъ, она не была единственное дитя, у нея былъ братъ, только отъ другой матери. Ея отецъ женился тайно во второй разъ, и какъ я полагаю, на своей кухарк.

— Вы сказали, что онъ былъ гордъ, замтилъ я.

— Да, милйшій Гендель, онъ былъ гордъ, и онъ женился тайкомъ на второй жен, потому что онъ былъ гордъ, по прошествіи времени она умерла. Когда она умерла, онъ объявилъ объ этомъ въ первый разъ своей дочери, и посл того сынъ введенъ былъ въ семейство, и жилъ въ извстномъ вамъ дом, сынъ вышелъ кутила, забулдыга, мотъ, непочтителенъ къ отцу, негодяй во всхъ отношеніяхъ. Наконецъ отецъ лишилъ его наслдства, но потомъ онъ смягчился передъ смертью, и оставилъ ему почти столько же, сколько и миссъ Гевишамъ. Выпейте еще рюмку, и извините, если я вамъ замчу: общество не требуетъ отъ васъ, чтобы вы такъ добросовстно осушали вашу рюмку, опрокидывая ея край себ на носъ.

Я дйствительно это сдлалъ, такъ какъ все мое вниманіе было обращено на его разказъ. Я поблагодарилъ его и извинился.

— О, извиненія тутъ не нужны, сказалъ онъ и продолжалъ: — миссъ Гевишамъ сдлалась богатою наслдницей, и вы можете себ представить, что вс считали ее богатою невстой. У брата ея опять были большія средства, но прежніе долги, а теперь безумная расточительность опять скоро уничтожили ихъ. Между нимъ и ею бывали ссоры гораздо ужасне нежели его размолвки съ отцомъ, и въ глубин сердца онъ сохранилъ смертельную ненависть къ ней, какъ будто она была причиной отцовскаго гнва противъ него. Теперь я прихожу къ самой ужасной части моей исторіи, и перерву ее на минуту, мой любезный Гендель, чтобы вамъ замтить, что салфетка, несмотря на вс ваши усилія, никакъ не можетъ помститься въ стакан.

Почему я добивался уложить мою салфетку въ стаканъ, я этого никакъ не могу объяснить. Я только теперь замтилъ, что я старался ее вдавить въ него съ усиліями, заслуживавшими лучшей цли. Я снова поблагодарилъ его, извинился, и онъ сказалъ мн съ самымъ веселымъ видомъ:

— О, извиненія здсь не нужны, и продолжалъ: — теперь на сцену является новое лицо,— скажемъ, что это случилось на скачкахъ, на публичномъ бал, гд бы тамъ ни было,— которое принимается ухаживать за миссъ Гевишамъ. Я его никогда не видалъ, потому что это случилось двадцать пять лтъ тому назадъ (когда насъ съ вами, любезный Гендель, еще не было на свт), но я слышалъ отъ моего отца, что это былъ франтъ, именно человкъ для окказіи, но что разв только по невднію, или изъ предубжденія, можно было принять его за джентльмена, отецъ мой положительно такъ утверждалъ, онъ убжденъ, что человкъ, который не джентльменъ въ душ, никогда не будетъ истиннымъ джентльменомъ, хотя бы соблюдалъ вс джентльменскія манеры, онъ говоритъ, никакой лакъ не скроетъ естественнаго расположенія волоконъ въ дерев, и оно показывается тмъ рзче, чмъ боле кладете вы на него этого лака. Итакъ, этотъ человкъ сильно преслдовалъ миссъ Гевишамъ и показывалъ, что онъ ей очень преданъ. Я полагаю, до того времени она ни къ кому не питала особенной симпатіи, но конечно теперь обнаружились вс ея чувства, какія у нея были, и она полюбила его страстно. Нтъ сомннія, она ршительно боготворила его. Онъ такъ систематически эксплуатировалъ ея любовь, что усплъ перехватить у ней значительныя суммы и убдить ее, чтобъ она купила часть, которую ея братъ имлъ въ пивоварн, за огромную цну, подъ тмъ предлогомъ, что онъ, женясь на ней, долженъ одинъ распоряжаться заведеніемъ. Вашъ опекунъ въ то время не былъ совтникомъ миссъ Гевишамъ, а она была такъ горда и такъ влюблена, что не хотла ни съ кмъ совтоваться. Родственники ея были бдны, и вс, за исключеніемъ моего отца, лукавили, онъ былъ бденъ, но никогда никому не угождалъ и не завидовалъ. Какъ единственный независимый человкъ между ними, онъ предупредилъ ее, что она слишкомъ много длаетъ для этого человка, что она слишкомъ неосторожно отдается ему въ совершенную власть. Въ его присутствіи она выгнала моего отца изъ дому, и съ тхъ поръ отецъ мой никогда не видалъ ея.

Я припомнилъ теперь, какъ она говорила: ‘Матью придетъ посмотрть на меня, когда я буду лежать мертвая на этомъ стол,’ и спросилъ Герберта, неужели отецъ его питалъ къ ней такую непримиримую злобу?

— Нтъ, это не злоба, сказалъ онъ,— но она упрекнула его въ присутствіи своего нареченнаго, что онъ разчитывалъ на нее и обманулся въ своихъ разчетахъ, и если онъ пойдетъ ка’ ней теперь, то упрекъ этотъ можетъ показаться справедливымъ. Но обратимся къ жениху, чтобы покончить съ нимъ. День свадьбы былъ назначенъ, платье подвнечное куплено, послсвадебная поздка ршена, гости на свадьбу приглашены. День наступилъ, но женихъ не явился. Онъ написалъ ей письмо…

— Которое она получила, подхватилъ я,— когда она одвалась къ внцу? Въ половин девятаго?

— Именно въ этотъ часъ и эту минуту, на которыхъ остановились вс ея часы, сказалъ Гербертъ, кивая головою.— Что было въ этомъ письм, я не могу вамъ сказать, но только оно разстроило свадьбу. Когда она оправилась посл страшной болзни, которой подверглась, то запустила весь домъ, какъ вы видли, и съ тхъ поръ никогда не видала дневнаго свта.

— И это вся исторія? спросилъ я, посл нкотораго размышленія.

— Все что я знаю, по крайней мр, да и это узналъ я отрывками, потому что отецъ мой никогда всего не разказываетъ, и даже когда миссъ Гевишамъ пригласила меня, онъ сообщилъ мн именно столько, сколько было необходимо, чтобъ я могъ понять ея поразительныя странности. Но я забылъ одно обстоятельство: подозрвали всегда, что человкъ, такъ обманувшій ея доврчивость, дйствовалъ заодно съ ея братомъ, что это былъ заговоръ между ними, и что они подлились барышами.

— Удивляюсь, зачмъ онъ не женился на ней, ему бы досталось все состояніе, сказалъ я.

— Можетъ-быть онъ уже былъ женатъ, и ея братъ, въ своемъ адскомъ замысл, разчитывалъ еще боле огорчить ее этимъ, сказалъ Гербертъ.— Помните только, что я этого не знаю положительно.

— Что сдлалось съ ними обоими? спросилъ я, опять посл нкотораго размышленія.

— Они впали въ совершенное униженіе, покрылись позоромъ, такъ и сгибли.

— Живы они теперь?

— Не знаю.

— Вы сейчасъ сказали, что Эстелла не была родственница миссъ Гевишамъ, а только ея пріемышъ. Когда же она взяла ее къ себ?

Гербертъ пожалъ плечами.— Съ тхъ поръ, какъ я запомню миссъ Гевишамъ, Эстелла была всегда съ нею. Боле этого я не знаю. И теперь, Гендель, сказалъ онъ въ заключеніе, оставляя эту матерію,— между нами уговоръ: все что я узнаю про миссъ Гевишамъ, вы узнаете отъ меня.

— И все что я узнаю, отвтилъ я,— будетъ также извстно и вамъ.

— Я этому совершенно врю, и надюсь, что между нами не будетъ ни соперничества, ни недоумній. А что касается до условія, на которомъ основывается ваше возвышеніе въ обществ, именно, что вы не должны разспрашивать у кого бы то ни было и толковать съ кмъ бы то ни было о лиц, которому вы всмъ обязаны, то ни я, да и никто изъ близкихъ мн никогда его не преступитъ, никогда не затронетъ его.

Онъ сказалъ это съ такою деликатностію, что я чувствовалъ, это ршеніе никогда бы не измнилось, хотя бы мн пришлось прожить цлые годы подъ кровлею его отца. И онъ сказалъ это однакоже такъ многозначительно, что я чувствовалъ, онъ понималъ такъ же хорошо, какъ и я, что миссъ Гевишамъ была моя благодтельница.

Мн не пришло прежде въ голову, что онъ съ намреніемъ навелъ разговоръ на эту матерію, съ цлью выяснить наши отношенія, но теперь, когда мы покончили съ нею, намъ было такъ легко и такъ свободно, что я увидлъ, таково было именно его намреніе. Мы были очень веселы, и дружески бесдовали. Я спросилъ въ середин разговора, какое было положеніе его въ обществ. Онъ мн отвчалъ: ‘Капиталистъ страхователь кораблей.’ Я полагаю, онъ замтилъ какъ я окинулъ взглядомъ комнату, желая открыть слды капитала или кораблей, потому что онъ прибавилъ: ‘въ Сити’.

Я имлъ очень высокое мнніе о богатств и важности страхователей кораблей въ Сити, и теперь съ ужасомъ помышлялъ, что я повалилъ на земь юнаго страхователя, подбилъ его предпріимчивый глазъ, и раскроилъ его голову, на которой лежала тяжелая отвтственность. Но потомъ меня успокоило прежнее мое впечатлніе, что Гербертъ Покетъ никогда не разбогатетъ.

— Я не удовольствуюсь только помщеніемъ моего капитала на страхованіе кораблей. Я куплю акціи въ хорошей компаніи пожизненнаго страхованія и постараюсь попасть въ директора. Я займусь также слегка горною промышленностью. Это не помшаетъ мн застраховать на мой счетъ нсколько тысячъ тоннъ. Я думаю открыть торговлю, сказалъ онъ, разваливаясь въ своемъ кресл,— съ Остъ-Индіею шелками, шалями, пряностями, красками, москательными товарами. Это очень интересная торговля.

— А барыши велики? сказалъ я.

— Громадные, сказалъ онъ.

Я опять поколебался и началъ думать, что эти ожиданія были еще безумне моихъ.

— Я думаю также торговать, сказалъ онъ, закладывая большіе пальцы въ жилетные карманы,— съ Вестъ-Индіей сахаромъ, табакомъ и ромомъ. Также съ Цейланомъ, преимущественно слоновьими клыками.

— Вамъ понадобится много кораблей, сказалъ я.

— Цлый флотъ, сказалъ онъ.

Совершенно пораженный великолпіемъ этихъ операцій, я спросилъ его, гд преимущественно теперь торгуютъ корабли, которые онъ застраховываетъ.

— Я еще не началъ застраховывать, отвчалъ онъ,— я еще только высматриваю.

Это занятіе, показалось мн почему-то, было совершенно подстать Барнардову подворью. Я сказалъ тономъ совершеннаго убжденія:— А-а-а!

— Да. Я теперь въ контор, и высматриваю вокругъ себя.

— А контора прибыльна? спросилъ я.

— То-есть, вы разумете для молодаго малаго, который находится въ ней? спросилъ онъ меня въ отвтъ.

— Да, для васъ.

— Гмъ! н-тъ: не для меня.

Онъ сказалъ это съ видомъ человка, осторожно сводящаго балансъ.

— Нтъ, для меня она прямо не прибыльна. То-есть мн она ничего не приноситъ, и я долженъ еще содержать себя.

Конечно, барышами здсь не пахло, и я покачалъ головою, какъ будто желая показать, что очень трудно составить капиталъ при такомъ источник дохода.

— Но главное-то, сказалъ Гербертъ,— вы высматриваете вокругъ себя. Это огромная выгода. Вы знаете, что вы въ контор, и вы высматриваете вокругъ себя.

Меня поразило странное заключеніе, будто не возможно было высматривать вокругъ себя, не находясь въ контор, но я удержался отъ этого замчанія.

— Время придетъ, сказалъ Гербертъ,— когда вамъ откроется случай, вы и хватайтесь за него, онъ и вынесетъ васъ, и капиталъ вашъ сдланъ. Капиталъ есть, останется только прилагать его.

Очень похоже на это онъ велъ себя въ нашей схватк въ саду. Онъ переносилъ бдность такъ же точно, какъ тогда перенесъ пораженіе. Мн казалось, что и теперь онъ такъ же принималъ отъ судьбы вс удары и пощечины, какъ тогда принималъ ихъ отъ меня. Очевидно, что у него были только самыя необходимыя вещи, потому что все особенное, что меня поражало, было взято нарочно для меня изъ кофейной или изъ другаго какого-нибудь мста.

Но сдлавъ состояніе въ своемъ собственномъ воображеніи, онъ былъ однакожь очень скроменъ, и я ему былъ очень благодаренъ, что онъ не важничалъ передо мною. Это было самое пріятное прибавленіе къ его пріятному характеру, и мы сошлись какъ нельзя лучше. Вечеромъ мы отправились гулять по улицамъ, завернули въ театръ за полцны {По окончаніи первой піесы или первыхъ двухъ актовъ, въ лондонскихъ театрахъ цна за входъ уменьшается наполовину.}. На другой день мы пошли въ церковь въ Вестминстерское аббатство, потомъ посл обда гуляли въ паркахъ, и я думалъ про себя, кто ковалъ всхъ здшнихъ лошадей, и какъ бы я желалъ, чтобъ эта работа досталась Джо.

Мн казалось, много мсяцевъ прошло съ тхъ поръ, какъ я оставилъ Джо и Бидди. Пространство, раздлявшее насъ, соотвтствовало этому растяженію времени, а наше болото представлялось мн Богъ знаетъ какъ далеко. Мн казалось теперь совершенною невозможностію географическою, соціальною, астрономическою, хронологическою, чтобъ я былъ не дале какъ въ прошедшее воскресенье въ нашей старой церкви, въ моемъ старомъ праздничномъ плать. Но на лондонскихъ улицахъ, великолпно освщенныхъ среди вечерняго сумрака, посреди толпы народа я чувствовалъ тяжелые упреки, что я забывалъ нашу старую кухню, и шаги престарлаго привратника, который въ просонкахъ прохаживался мимо подворья Барнарда, прикидываясь будто онъ сторожитъ его, глухо отзывались въ моемъ сердц.

Въ понедльникъ, поутру, въ три четверти девятаго Гербертъ отправился въ контору, чтобы донести о себ и, какъ я предполагалъ, также чтобы посмотрть вокругъ себя, и я сопровождалъ его. Черезъ часъ или два мы оба должны были отправиться въ Гамерсмитъ, и я долженъ былъ подождать его. Мн казалось теперь, что яйца, изъ которыхъ выводились молодые страхователи, высиживались въ песк и зно, подобно яйцамъ страуса, если судить по мстности, куда эти будущіе гиганты отправлялись въ понедльникъ поутру. Контора, гд служилъ Гербертъ, показалась на мои глаза очень неудовлетворительною обсерваторіей, она помщалась въ задней комнат во второмъ этаж, очень непривлекательной во всхъ отношеніяхъ, и видъ изъ ней открывался только на подобную же заднюю комнату, во второмъ этаж сосдняго дома.

Мн пришлось ждать до полудня, и я зашелъ между тмъ на биржу, здсь я видлъ разнаго рода поношенныхъ господъ, сидвшихъ надъ объявленіями объ отход кораблей, я принялъ ихъ за милліонеровъ-купцовъ, хотя и не могъ понять, отчего они были въ такомъ грустномъ расположеніи духа. Когда вернулся Гербертъ, мы пошли съ нимъ завтракать въ знаменитую таверну, которую въ то время я необыкновенно уважалъ и которую я теперь считаю самою отвратительною каррикатурой въ Европ. Я даже и тогда замтилъ, что въ ней было боле подливки на скатерти, ножахъ и на лакеяхъ нежели подавалось ея съ бифстексомъ. Покончивъ эту трапезу, стоившую очень не дорого (если принять въ соображеніе жиръ, за который не было особенно поставлено въ счет), мы вернулись на подворье Барнарда, гд я захватилъ мой чемоданъ, и взяли омнибусъ въ Гамерсмитъ. Мы прибыли туда въ три часа и прошли пшкомъ весьма небольшое разстояніе до дому мистера Покета. Мы прямо вошли черезъ калитку въ маленькій садикъ, выходившій на рку, гд играли дти мистера Покета. И если я не ошибаюсь въ этомъ случа, который не иметъ ни малйшаго отношенія къ моимъ интересамъ, то мн казалось, что дти мистера и мистриссъ Покетъ не расли и не воспитывались, а только падали.

Мистриссъ Покетъ сидла на кресл, подъ деревомъ, и читала, положивъ свои ноги на другое кресло. Дв нянюшки мистриссъ Покетъ глазли по сторонамъ, пока дти играли.

— Маменька, сказалъ Гербертъ,— это молодой мистеръ Пипъ.

Мистриссъ Покетъ встртила меня съ видомъ любезнаго достоинства.

— Мистеръ Аликъ и миссъ Дженъ! закричала одна изъ нянюшекъ, двумъ дтямъ:— что вы тамъ бросаетесь на кусты? вотъ упадете въ рку и утонете, что тогда вашъ папенька скажетъ?

Другая нянька въ то же время подняла платокъ мистриссъ Покетъ, говоря:

— Вотъ ужь это, сударыня, въ шестой разъ вы роняете вашъ платокъ.

Мистриссъ Покетъ засмялась на это и сказала:

— Благодарю васъ, Флопсонъ.

Посл этого она расположилась уже на одномъ кресл и принялась за книгу. Ея физіономія сейчасъ же приняла напряженное, серіозное выраженіе, какъ будто она читала, не останавливаясь, цлую недлю. Но прочтя строчекъ шесть, она устремила на меня глаза и сказала:

— Надюсь, ваша маменька въ совершенномъ здоровь?

Этотъ неожиданный вопросъ привелъ меня въ необыкновенное затрудненіе, и я отвтилъ ей самымъ глупымъ образомъ, что, безъ сомннія, еслибы такая особа существовала на этомъ свт, она вроятно была бы здорова и благодарна за ея участіе и также засвидтельствовала бы ей свое почтеніе. По счастію, нянька явилась теперь мн на выручку.

— Сударыня! закричала она, подымая ея платокъ,— вдь это вы его въ седьмой разъ роняете! Что это сдлалось съ вами сегодня?

Мистриссъ Покетъ приняла свою собственность сначала съ ведомъ совершеннаго удивленія, какъ будто она прежде никогда ея не видала, потомъ засмялась и сказала: ‘Благодарю васъ, Флопсонъ,’ и погрузилась снова въ чтеніе, забывъ про меня.

Теперь на досуг я могъ пересчитать ихъ и нашелъ, что всего было шесть маленькихъ Покетъ, въ различныхъ степеняхъ паденія. Едва только я пришелъ къ этому итогу, какъ вдругъ послышался сверху страдальческій голосъ седьмаго.

— Это малютка! сказала Флопсонъ, какъ будто она была этимъ очень удивлена:— идите скоре, Милерсъ.

Милерсъ была другая нянька, и она удалилась сейчасъ въ домъ. Мало-по-малу плачъ ребенка утихъ. Мистриссъ Покетъ все это время читала, мн было очень любопытно знать, что это была за книга.

Я полагаю, мы ожидали мистера Покета, чтобъ онъ вышелъ къ намъ, по крайней мр мы тутъ чего-то ждали, и я имлъ случай замтить необыкновенное семейное явленіе, что дти непремнно падали на мистриссъ Покетъ, каждый разъ какъ только близко подходили къ ней, возбуждая на минуту ея удивленіе и оглушая всхъ страшнымъ воемъ. Я никакъ не могъ объяснить себ этого поразительнаго обстоятельства и невольно задумался надъ нимъ, пока Милерсъ не явилась съ ребенкомъ, она отдала его Флопсонъ, которая, передавая его мистриссъ Покетъ, также съ нимъ повалилась бы на нее, еслибы мы съ Гербертомъ не поддержали вовремя и нянюшку и ребенка.

— Милосердый Боже! Флопсонъ, сказала мистриссъ Покетъ, сведя на минуту глаза съ книги:— что это вс падаютъ сегодня!

— Да, и вправду милосердъ Богъ, сударыня, сказала Флопсонъ, покраснвъ,— что у васъ тамъ?

— Что у меня тамъ, Флопсонъ? спросила мистриссъ Покетъ.

— Да ваша скамеечка! закричала Флопсонъ.— Если вы ее будете держать подъ вашимъ подоломъ, всякій на нее споткнется. Возьмите ребенка, сударыня, и дайте мн вашу книгу.

Мистриссъ Покетъ послдовала ея совту и принялась очень неловко качать ребенка на колняхъ, между тмъ какъ другія дти забавляли его. Это продолжалось очень не много времени, мистриссъ Покетъ отдала приказаніе, чтобъ ихъ всхъ увели въ дтскую спать. И такимъ образомъ я сдлалъ второе открытіе, при этомъ случа,— что воспитаніе маленькихъ Покетъ состояло изъ паденій, которыя перемежались лежаніемъ.

При такихъ обстоятельствахъ меня нисколько не удивило, когда Милерсъ и Флопсонъ погнали дтей въ комнаты словно стадо барановъ, и мистеръ Покетъ вышелъ къ намъ,— что лицо этого джентльмена выражало недоумніе, и сдые волоса его были страшно растрепаны, какъ будто онъ ничего не могъ держать въ порядк.

XXIII.

Мистеръ Покетъ объявилъ, что онъ былъ очень радъ видть меня, и выражалъ надежду, что и я также не сожаллъ объ этомъ.— Я, прибавилъ онъ, улыбаясь совершенно какъ его сынъ,— далеко не страшный человкъ.

Несмотря на заботливое выраженіе своего лица и сдые волосы, онъ былъ очень моложавъ на видъ, и обращеніе его было очень естественное, безъ всякой жеманности, въ его растерянной физіономіи было что-то комическое, которое казалось бы совершенно смшнымъ, еслибъ онъ самъ не видлъ этого. Поговоривъ со мною, онъ обратился къ мистриссъ Покетъ, наморщивъ слегка брови, которыя были черны и очень красивы, и сказалъ:— Белинда, надюсь, вы здоровались съ мистеромъ Пипомъ?— Она улыбнулась мн совершенно безъ мысли и спросила, люблю ли я померанцевую воду. Такъ какъ вопросъ этотъ не имлъ никакого отношенія ни къ предыдущему, ни къ послдующему разговору, то я понялъ, что онъ былъ просто закинутъ такъ, изъ одного желанія сказать мн что-нибудь.

Я открылъ въ нсколько часовъ и передамъ теперь, за одинъ разъ, что мистриссъ Покетъ была единственная дочь какого-то случайнаго кавалера {Первая степень въ іерархіи англійскихъ титуловъ, за которою слдуютъ достоинства баронета, вайкаунта (viscount), эрла (графа), маркиза и герцога.}, который самъ уврилъ себя, что его покойный отецъ непремнно былъ бы баронетомъ, еслибы кто-то не воспротивился этому, совершенно изъ личныхъ побужденіи, я не помню теперь, кто именно противился, государь ли, первый ли министръ, лордъ канцлеръ или архіепископъ кантерберійскій,— только онъ прицпилъ себя къ знати, въ силу этого гипотетическаго факта. Я полагаю, онъ самъ былъ сдланъ кавалеромъ за смлое нападеніе на англійскую грамматику, которую страшно истерзалъ въ одномъ отчаянномъ адрес, поднесенномъ имъ какой-то королевской особ вмст съ известкой и лопаткой, при закладк какого-то зданія. Какъ бы то ни было, но онъ воспиталъ мистриссъ Покетъ, съ самой колыбели, какъ двушку, предназначенную, совершенно естественнымъ порядкомъ вещей, выйдти замужъ за аристократа, и которая ни подъ какимъ видомъ не должна была знать ничего, относящагося до плебейскаго хозяйства. Благомудрый родитель такъ успшно слдилъ и смотрлъ за воспитаніемъ этой молодой леди, что изъ нея вышла необыкновенно изящная, но совершенно безпомощная и безполезная дама. Когда характеръ ея развился такимъ образомъ, она встртилась, во цвт своей юности, съ мистеромъ Покетомъ, который былъ также во цвт своей юности и еще не поршилъ совершенно,— возссть ли ему на канцлерскомъ мшк, или украсить свое чело епископскою митрой. Такъ какъ этотъ выборъ для него былъ только дломъ времени, то онъ и мистриссъ Покетъ ухватили время за вихоръ (судя по его длин, конечно, его слдовало обрзать) и обвнчались безъ вдома благомудраго родителя. Благомудрый родитель не могъ имъ ничего дать, кром своего благословенія, и великодушно передалъ это приданое посл непродолжительной борьбы и объявилъ мистеру Покету, что жена его была истинное сокровище для самого царя. Мистеръ Покетъ долженъ былъ помстить этотъ царскій капиталъ въ бытъ житейскій, и приносилъ онъ ему, должно предположить, очень жалкіе проценты. Несмотря, на это, мистриссъ Покетъ была предметомъ какого то страннаго сожалнія, зачмъ не вышла она замужъ за аристократа, между тмъ, какъ на мистера Покета обрушивались сострадательные упреки, зачмъ онъ не былъ аристократъ.

Мистеръ Покетъ повелъ меня въ домъ и показалъ мн мою комнату, это была очень веселенькая комната и убрана такимъ образомъ, что она могла служить мн въ то же время и гостиной. Онъ постучалъ въ двери двухъ подобныхъ же комнатъ и познакомилъ меня съ ихъ хозяевами, которыхъ звали Дремль и Стартопъ. Дремль, молодой человкъ, но очень старообразый и неуклюжій, посвистывалъ. Стартопъ, молодой по лтамъ и по виду, читалъ, поддерживая свою голову, какъ будто онъ опасался, что она лопнетъ отъ слишкомъ-сильнаго заряда знаніемъ.

Мистеръ и мистриссъ Покетъ, очевидно, были въ чьихъ-то рукахъ, и я долго раздумывалъ, кто дйствительно былъ хозяинъ дома и позволялъ имъ жить въ немъ, и наконецъ открылъ, что это была прислуга. Можетъ-быть такое хозяйство было очень пріятно и избавляло отъ лишнихъ хлопотъ, но оно казалось очень дорогимъ, потому что прислуга считала своею обязанностію быть очень разборчивою въ пищ и пить, и принимать внизу гостей. Она правда отпускала довольно хорошій столъ мистеру и мистриссъ Покетъ, но мн всегда казалось, что въ этомъ дом лучше всего быть на хлбахъ на кухн, разумется если нахлбникъ могъ постоять за себя потому что на первой же недл какъ я поселился тамъ одна сосдка, незнакомая въ дом, написала, что она видла какъ Милерсъ била ребенка. Это необыкновенно огорчило мистриссъ Покетъ, которая залилась слезами, получивъ эту за, писку, и жаловалась, какъ это сосди не могутъ заниматься своимъ дломъ.

Мало-по-малу я узналъ, и преимущественно отъ Герберта что мистеръ Покетъ воспитывался въ Гарро и Кембридж, гд онъ усплъ отличиться, но женившись рано на мистриссъ Покетъ, онъ испортилъ свою карьеру и сдлался точильщикомъ {Техническое названіе учителей, подготавливающихъ студентовъ къ экзаменамъ на полученіе степени.}. Отточивъ порядочное число очень тупыхъ лезвей, которыхъ папеньки, пользовавшіеся вліяніемъ, общали всегда дать ему мстечко, и забывали постоянно свое общаніе какъ только ихъ сынки оставляли точильню, онъ бросилъ это жалкое ремесло и пріхалъ въ Лондонъ. Здсь также надежды обманули его, и онъ принялся давать уроки разнымъ людямъ, которыхъ образованіе было запущено, подготовлялъ другихъ для различныхъ случаевъ, употреблялъ свои дарованія также для составленія литературныхъ компиляцій и исправленія чужихъ сочиненій. И такими средствами, въ соединеніи съ очень-скудною собственностью, онъ успвалъ содержать домъ, въ которомъ я теперь находился.

Въ сосдств съ мистеромъ и мистриссъ Покетъ жила вдова, страшная подольстюха, имвшая необыкновенно симпатическій характеръ, и которая соглашалась со всми, благославляла всхъ, смялась и проливала слезы для всхъ, смотря по обстоятельствамъ. Имя этой леди было мистриссъ Кайлеръ, и я имлъ честь вести ее къ столу въ первый день моего водворенія. Она мн дала понять, когда мы подымались по лстниц, что для бдной мистриссъ Покетъ былъ такой ударъ, что безцнный мистеръ Покетъ принужденъ брать къ себ учениковъ, хоть они и джентльмены. Это относится не ко мн, прибавила она въ порыв любви и откровенности, (тогда же я усплъ разгадать ее окончательно въ пять минутъ), еслибъ они вс были похожи на меня, то это было бы совершенно другое дло.

— Но милая мистриссъ Покетъ, говорила мистриссъ Кайлеръ,— обманувшись такъ рано въ своихъ надеждахъ (я нисколько не виню милаго мистера Покетъ), не можетъ обойдтись безъ роскоши и изящества.

— Да, сударыня, сказалъ я, желая остановить ее, я боялся, что она заплачетъ.

— И у нея такой аристократическій характеръ.

— Да, сударыня, прервалъ я ее опять, съ тмъ же намреніемъ.

— Жестоко, право, сказала мистриссъ Кайлеръ,— что время и вниманіе милаго мистера Покета отвлекается такимъ образомъ отъ милой мистриссъ Покетъ.

Мн невольно пришло въ голову, что было бы еще жесточе, еслибы милой мистриссъ Покетъ пришлось обойдтись безъ внимательныхъ услугъ мясника и хлбника, но я ничего не сказалъ, и дйствительно мн было довольно хлопотъ наблюдать за своими манерами.

Я узналъ изъ разговора, происходившаго между Дремлемъ и мистриссъ Покетъ, пока все мое вниманіе было обращено на ножикъ, вилку, ложку, рюмки и другія смертельныя орудія, что Дремль, называвшійся также Бентле, былъ дйствительно сынъ баронета. Теперь оказалось также, что книга, которую мистриссъ Покетъ читала внизу, была родословная книга, и она знала очень хорошо годъ и число, когда слдовало бы ея ддушк занять въ ней мсто. Дремль не былъ щедръ на слова, но разговаривалъ своимъ обыкновеннымъ неподатливымъ тономъ (онъ показался мн такимъ надутымъ) какъ будто онъ былъ одинъ избранный между нами, и признавалъ въ мистриссъ Покетъ женщину и сестру. Только они да подольстюха, мистриссъ Кайлеръ, находили какой-нибудь интересъ въ этомъ разговор, и мн казалось, онъ былъ очень Непріятенъ Герберту, но онъ продлился бы еще очень долго, еслибы не явился мальчикъ, прислуживавшій за столомъ, съ объявленіемъ о домашнемъ несчастій, — именно, что кухарка запропастила куда-то говядину. Я увидлъ теперь въ первый разъ, къ моему величайшему удивленію, что мистеръ Покетъ облегчилъ свое сердце необыкновенно страннымъ движеніемъ, которое поразило меня, но которое, повидимому, не произвело никакого впечатлнія на прочихъ, и съ которымъ я также скоро освоился подобно имъ, онъ положилъ ножикъ и вилку,— онъ разрзывалъ въ это время,— запустилъ об руки въ свои растрепанные волосы, и казалось, длалъ самыя странныя усилія, чтобы приподнять себя. Не успвъ въ этомъ, онъ опять принялся спокойно разрзывать.

Мистриссъ Кайлеръ перемнила теперь разговоръ и начала льстить мн. Мн это было пріятно нсколько минутъ. Но она мн такъ грубо льстила, что это удовольствіе скоро прошло. Она змей подползала ко мн, увряя, что ее очень интересуютъ мои друзья и мстность, которую я оставилъ, и когда она по временамъ накидывалась своимъ жаломъ на Стартопа (который говорилъ съ нею мало) или на Дремля (который разговаривалъ еще мене), я, право, завидовалъ имъ, что они сидли на противоположной сторон стола.

Посл обда привели дтей, и мистриссъ Кайлеръ расточала самыя восторженныя похвалы, ихъ глазамъ носамъ, ногамъ: удивительно, какъ это способствуетъ умственному развитію ребенка. Здсь были четыре двочки и два мальчика, не считая малютки, который былъ пока неизвстнаго пола, и его преемника, который могъ быть никакого пола. Ихъ привели Флопсонъ и Милерсъ, какъ два сержанта, которые ходили вербовать дтей и завербовали этихъ, между тмъ какъ мистриссъ Покетъ глядла на сихъ благородныхъ отпрысковъ, предназначенныхъ было содлаться великими аристократами, какъ будто она сознавала, что она имла удовольствіе видть ихъ прежде, но не понимала совершенно ясно, кто они и откуда они?

— Дайте мн вашу вилку, сударыня, и возьмите малютку на руки, сказала Флопсонъ.— Да, не берите ея такъ, ея головка попадетъ подъ столъ.

Слдуя этому совту, мистриссъ Покетъ взяла ребенка другимъ образомъ, и стукнула его головой по столу съ страшнымъ громомъ.

— Боже мой, Боже мой! дайте мн его назадъ, сударыня, сказала Флопсонъ.— Миссъ Дженъ, сдлайте милость, подите потанцуйте передъ ребенкомъ!

Одна изъ маленькихъ двочекъ, крошка сама, которая преждевременно взяла на себя обязанность смотрть за другими, сошла съ своего мста возл меня и принялась танцовать передъ ребенкомъ, пока тотъ не пересталъ кричать и не засмялся. За нимъ засмялись вс дти и мистеръ Покетъ (который между тмъ два раза пробовалъ приподнять себя за волосы) также засмялся, и мы вс смялись и были очень довольны.

Флопсонъ, сложивъ ребенка пополамъ, какъ деревянную куклу, успла потомъ благополучно помстить его на колни мистриссъ Покетъ и дала ему играть оршные щипцы, предупреждая въ то же время мистриссъ Покетъ, чтобъ она смоттрла, какъ бы ребенокъ этимъ орудіемъ не выкололъ себ глазъ и наказывая тоже самое миссъ Дженъ. Посл этого об няньки оставили комнату и подняли возню на лстниц съ задорнымъ мальчишкой, который прислуживалъ за столомъ, и очевидно, проигралъ на улиц въ камешки половину пуговицъ съ своей курточки.

Меня очень тревожило, что мистриссъ Покетъ завела новый разговоръ съ Дремлемъ о какихъ-то двухъ баронетскихъ фамиліяхъ, и кушала себ апельсинъ, совершенно забывъ про ребенка, который сидлъ у нея на колняхъ, и длалъ самыя страшныя штуки съ щипцами. Наконецъ, маленькая Дженъ, видя, что его глаза были въ явной опасности, потихоньку сошла съ своего мста, и разными уловками успла выманить у него опасное орудіе. Мистриссъ Покетъ кончила свой апельсинъ и, не одобряя вмшательства Дженъ, сказала:

— Негодная двочка, какъ вы смете? Подите и сейчасъ же сядьте на ваше мсто!

— Милая мама, прошептала двочка,— маленькій себ глазки выколетъ.

— Какъ вы смете говорить мн это? возразила мистриссъ Покетъ.— Подите и сядьте сію же минуту на вашъ стулъ!

Негодованіе мистриссъ Покетъ было такъ страшно, что даже я смутился, какъ будто чмъ-нибудь возбудилъ его.

— Белинда, сказалъ мистеръ Покетъ, съ другаго конца стола,— какъ вы можете быть такъ неразсудительны? Дженъ вмшалась только изъ участія къ ребенку.

— Я не позволю никому вмшиваться, сказала мистриссъ Покетъ.— Удивляюсь, право, Матью, что вы подвергаете меня подобнымъ оскорбленіямъ.

— Боже Ты милостивый! закричалъ мистеръ Покетъ въ припадк совершеннаго отчаянія.— Дти до смерти убиваютъ себя щипцами, и никто не смй спасти ихъ.

— Я не позволю вмшиваться Дженъ, сказала мистриссъ Покетъ, бросая величественный взглядъ на этого невиннаго преступника.— Надюсь, я знаю, кто такой былъ мой ддушка, Дженъ, право!

Мистеръ Покетъ запустилъ опять об руки въ свои волосы, и теперь онъ, дйствительно, приподнялъ себя на нсколько дюймовъ.

— Послушайте это! воскликнулъ онъ, безпомощно взывая къ стихіямъ.— Дтей убиваютъ, ради какого-то ддушки!

Посл этого онъ опустилъ себя и замолчалъ.

Пока это происходило, мы вс неловко посматривали на скатерть. Наступила пауза, и въ продолженіе ея малютка ворковала и тянулась къ Дженъ, которая, повидимому, была единственнымъ членомъ семейства (исключая прислуги), сколько-нибудь ей знакомымъ.

— Мистеръ Дремль, сказала мистриссъ Покетъ,— позвоните, пожалуста, Флопсонъ. Дженъ, непослушная двочка, подите сейчасъ же и лягте въ постель. Ну, моя милая малютка, пойдемте со мной.

Эта была страшная почесть для малютки, и она всми силами протестовала противъ нея. Она свернулась вдвое черезъ руку мистриссъ Покетъ, и показала обществу вмсто своего нжнаго личика пару вязаныхъ башмачковъ и ножекъ, покрытыхъ ямочками, и ее унесли въ необыкновенно мятежномъ состояніи.

Но въ заключеніе она все-таки добилась своего, я увидлъ черезъ нсколько минутъ въ окошко, какъ ее нянчила маленькая Дженъ.

Случилось такъ, что другія пятеро дтей остались въ столовой. Флопсонъ была чмъ-то занята. Кром ея смотрть за ними было некому, и такимъ образомъ я усплъ открыть взаимныя отношенія, существовавшія между ими и мистеромъ Покетъ. Мистеръ Покетъ посматривалъ на нихъ съ усиленнымъ выраженіемъ недоумнія, которое никогда не оставляло его лица, съ волосами еще боле растрепанными, какъ будто онъ не могъ себ объяснить, какъ они попали къ нему на квартиру и на хлбы, и зачмъ это природа не помстила ихъ у кого-нибудь другаго. Потомъ онъ сдлалъ имъ разсянно нсколько вопросовъ, какъ напримръ, зачмъ у маленькаго Джо была дыра въ воротничк, и тотъ ему отвтилъ, что Флопсонъ починитъ ее, когда у нея будетъ время, и какимъ образомъ у маленькой Фани сдлалась ногтода, и та сказала ему, что Милерсъ приложитъ припарку, если только она не забудетъ. Посл этого родительская нжность взяла свой верхъ, и онъ совершенно растаялъ, далъ имъ по шиллингу на брата и приказалъ имъ идти играть, и теперь въ заключеніе, когда они ушли, онъ сдлалъ еще страшное усиліе чтобы приподнять себя, и пересталъ думать объ этой грустной матеріи.

Вечеромъ было катанье по рк. Дремль и Стартопъ имли каждый свою лодку, я ршился также завести себ лодку и перещеголять ихъ, я былъ мастеръ на всякаго рода упражненія, въ которыхъ бываютъ обыкновенно искусны деревенскіе мальчики, но я зналъ, что у меня не было довольно изящества, стиля для катанья по Темз, не говоря уже про другія воды, и потому я сейчасъ же пошелъ въ ученье къ призовому гребцу, который обыкновенно катался около нашей пристани и котораго мн рекомендовали мои новые товарищи. Этотъ практическій авторитетъ очень сконфузилъ меня, объявивъ, что у меня руки, какъ у кузнеца. Еслибъ онъ только подозрвалъ, какъ это привтствіе чуть-чуть не лишило его ученика, то я сомнваюсь, сдлалъ ли бы онъ его.

Вечеромъ, когда мы возвратились домой, мы нашли на стол закуску, и я полагаю, мы заключили бы пріятно вечеръ, еслибы не случилось одно непріятное домашнее происшествіе. Мистеръ Покетъ былъ въ хорошемъ расположеніи духа, когда вошла горничная и сказала:

— Съ вашего позволенія, сэръ, мн нужно съ вами поговорить.

— Говорить съ вашимъ бариномъ?сказала мистриссъ Покетъ, которой достоинство было опять оскорблено.— Какъ это вы только можете объ этомъ подумать? Подите и говорите съ Флопсонъ. Пли скажите мн въ другое время.

— Извините меня, сударыня, отвчала горничная,— но я должна говорить сейчасъ же съ бариномъ.

Мистеръ Покетъ вышелъ изъ комнаты, и мы пробавлялись между собой, какъ могли, въ ожиданіи его возвращенія.

— Чудныя дла Белинда! сказалъ мистеръ Покетъ, возвращаясь съ лицомъ, выражавшимъ теперь глубокое горе и отчаяніе.— Кухарка лежитъ на полу въ кухн, пьяная, безъ чувствъ, и въ буфет у ней огромный свертокъ свжаго масла, которое она приготовила продать за сало!

Мистриссъ Покетъ обнаружила теперь очень любезное негодованіе и сказала.

— Это все штуки этой отвратительной Софьи!

— Что вы хотите сказать, Белинда? спросилъ мистеръ Покетъ.

— Софья вамъ перенесла это, сказала мистрисъ Покетъ.— Разв я не видла моими собственными глазами, разв я не слышала моими собственными ушами, какъ она сейчасъ приходила въ эту комнату и просила позволенія говорить съ вами?

— Да, Белинда, она повела меня внизъ, отвчалъ мистеръ Покетъ, и показала мн и кухарку и свертокъ.

— И вы еще ее защищаете, Матью, сказала мистриссъ Покетъ,— когда она заводитъ у насъ исторіи.

Мистеръ Покетъ отчаянно застоналъ.

— Разв я не внучка моего ддуьпки, что я уже ничто въ дом? сказала мистриссъ Покетъ.— Кухарка была всегда такая прекрасная и почтительная женщина, когда она нанималась, она сказала такъ естественно, что она чувствовала я рождена герцогинею.

Мистеръ Покетъ стоялъ возл софы, тутъ онъ повалился на нее въ позиціи умирающаго гладіатора. Онъ оставался въ томъ же положеніи, когда я счелъ за лучшее проститься съ нимъ и пойдти спать, и сказалъ мн гробовымъ голосомъ:

— Доброй ночи, мистеръ Пипъ.

XXIV.

Дня черезъ два или три посл того какъ я основался въ моей комнат и побывалъ нсколько разъ въ Лондон, чтобы заказать себ тамъ все нужное у моихъ магазинщиковъ, я имлъ очень продолжительный разговоръ съ мистеромъ Покетъ. Онъ гораздо боле чмъ я зналъ о карьер, ожидавшей меня, онъ привелъ, какъ слова мистера Джагерса, что меня не предназначали для какого-нибудь занятія или профессіи, но что я долженъ быть довольно хорошо воспитанъ, чтобы стоять въ уровень съ молодежью, которая родилась и живетъ посреди хорошихъ обстоятельствъ. Я, разумется, согласился, совершенно полагаясь на его слова.

Онъ совтовалъ мн посщать нкоторыя заведенія въ Лондон, для пріобртенія самыхъ первоначальныхъ свдній, для меня необходимыхъ, и обращаться къ нему для объясненій и руководства въ моихъ занятіяхъ. Онъ надялся, что при благоразумномъ содйствіи, я не встрчу большихъ затрудненій, и скоро буду въ состояніи ограничиться только одною его помощью. Этотъ разговоръ совершенно сблизилъ насъ, и я могу теперь замтить разъ навсегда, что онъ такъ честно и такъ ревностно исполнялъ свой долгъ, что я принужденъ былъ съ такою же ревностью и благородствомъ исполнять мои обязанности. Покажи онъ свое равнодушіе какъ учитель, нтъ сомннія, я отплатилъ бы ему тою же монетой какъ ученикъ, онъ мн не подалъ къ этому повода, и мы успли отдать полную справедливость другъ другу. Я позабывалъ также въ его учительскихъ отношеніяхъ ко мн, все что было въ немъ смшнаго, и видлъ только одну серіозную, честную, добрую сторону.

Разъ, когда эти предварительные пункты были окончены между нами, и я принялся за работу серіозно, мн пришло въ голову, что еслибъ я могъ удержать за собою мою спальню въ Барнардовскомъ подворь, то это было бы пріятнымъ развлеченіемъ въ моей однообразной жизни, между тмъ какъ мои манеры конечно улучшились бы въ сообществ Герберта. Мистеръ Покетъ не противился этому, но только требовалъ, чтобъ я прежде переговорилъ объ этомъ съ моимъ опекуномъ. Я чувствовалъ, онъ видлъ, что такой планъ уменьшалъ нкоторые расходы Герберта, и это было причиною его деликатности. Итакъ я отправился въ Литль-Бритенъ и сообщилъ мое желаніе мистеру Джагерсу.

— Еслибъ я могъ пріобрсти совсмъ мебель, теперь взятую для меня напрокатъ, сказалъ я,— и прикупить еще нсколько вещей, то я былъ бы тамъ совершенно какъ дома.

— Валяйте! сказалъ мистеръ Джагерсъ засмявшись:— я вамъ говорилъ, вы не будете назади. Ну! сколько же вамъ нужно?

Я сказалъ, что не знаю сколько.

— Ну не жеманьтесь, отвтилъ мистеръ Джагерсъ.— Назовите, сколько? Фунтовъ пятьдесятъ?

— О нтъ! ужь не такъ много.

— Пять фунтовъ? сказалъ мистеръ Джагерсъ.

Это была уже другая крайность, и я сказалъ съ неудовольствіемъ:

— А больше этого.

— Больше этого, э? отвтилъ мистеръ Джагерсъ, какъ бы подстерегая меня, засунувъ об руки въ карманъ, повернувъ голову на сторону и устремивъ глаза на стну, позади меня.— Ну сколько же боле?

— Это такъ трудно назначить въ точности сумму, сказалъ я запинаясь.

— Ну! сказалъ мистеръ Джагерсъ, поищемъ же ее. Дважды пять — довольно будетъ столько? Трижды пять — довольно будетъ этого? Четырежды пять — будетъ этого довольно?

Я сказалъ, что это боле чмъ достаточно.

— Такъ четырежды пять боле чмъ достаточно, не такъ ли? сказалъ мистеръ Джагерсъ, нахмуривъ брови.— Сколько же будетъ по вашему четырежды пять?

— Сколько будетъ по моему?

— А, сказалъ мистеръ Джагерсъ, сколько?

— Я полагаю, и по вашему это составитъ двадцать фунтовъ, сказалъ я улыбаясь.

— Сколько выйдетъ по моему, вамъ до этого нтъ дла, мой другъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ, лукаво покачивая головой.— Мн нужно знать сколько это будетъ но вашему?

— Конечно двадцать фунтовъ.

— Вемикъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ, отворяя дверь конторы.— Возьмите письменный ордеръ мистера Пипа и заплатите ему двадцать фунтовъ.

Такая строгая манера вести дла произвела на меня рзкое и довольно непріятное впечатлніе. Мистеръ Джагерсъ никогда не смялся, но у него были большіе глянцовитые сапоги со скрипомъ, и часто покачиваясь, стоя наклонивъ впередъ голову и сведя свои густыя брови, онъ бывало заставитъ эти сапоги скрипть, какъ будто они смялись сухимъ, подозрительнымъ хохотомъ. Тутъ онъ вышелъ, мистеръ Вемикъ былъ въ самомъ живомъ и разговорчивомъ расположеніи, и я сказалъ Вемику, что я не могу понять обращенія мистера Джагерса.

— Скажите это ему, онъ это приметъ за комплиментъ, отвчалъ Вемикъ.— Онъ и не желаетъ, чтобы вы его поняли. О! прибавилъ онъ, замтивъ мое удивленіе:— это не касается его личности, это относится только до его дла, до самаго дла.

Вемикъ былъ за своимъ бюро и завтракалъ, или точне, глодалъ сухарь, кусочки котораго онъ по временамъ бросалъ въ свою пасть, какъ будто онъ отправлялъ ихъ по почт.

— Мн всегда кажется, сказалъ Вемикъ,— что онъ разставляетъ западню на человка и стоитъ на-сторож. Вдругъ, пружинка щелкнетъ, вы и пойманы!

Оставляя безъ комментарія фактъ, что западни для людей не составляютъ пріятностей жизни, я сказалъ только, что мн казалось, онъ былъ очень ловокъ.

— Глубокъ, какъ Австралія, сказалъ Вемикъ, указывая перомъ на полъ конторы, какъ бы желая выразить, что Австралія, ради риторической фигуры, находилась симметрически на противоположномъ пункт земнаго шара.— Если еще есть что-нибудь глубже, прибавилъ Вемикъ, возвращаясь съ своимъ перомъ къ бумаг,— такъ это будетъ онъ.

Посл этого я сказалъ, что вроятно занятіе у него было прибыльное, и Вемикъ отвтилъ мн: ‘ве-ли-ко-лп-ное!’ Я спросилъ у него потомъ, много ли было у нихъ писцовъ, на это онъ отвтилъ мн:

— На писцовъ у насъ расходъ небольшой, потому что Джагерсъ только одинъ на свт, и люди не хотятъ имть съ нимъ дла черезъ вторыя руки. Насъ здсь всего четверо. Хотите видть ихъ? Вдь, съ вашего позволенія, вы одинъ изъ нашихъ.

Я принялъ его предложеніе. Когда мистеръ Вемикъ отправилъ весь свой сухарь по почт и заплатилъ мн мои деньги изъ кассы, находившейся въ желзномъ сундук, ключъ отъ котораго онъ держалъ гд-то за спиною и вынималъ его изъ-за воротника сюртука, словно желзную косичку, мы отправились на верхъ. Домъ былъ мраченъ и ветхъ, и жирныя плечи, оставившія свои слды въ комнат мистера Джагерса, казалось, уже нсколько лтъ елозили вверхъ и внизъ по лстниц. Въ передней комнат перваго этажа мы нашли писца, блднаго, распухшаго, занимавшаго повидимому середину между цловальникомъ и крысоловомъ. Онъ былъ очень занятъ съ тремя или четырьмя господами, порядочно оборванными, съ которыми онъ обращался очень нецеремонно, какъ обращались здсь повидимому со всми, кто наполнялъ сундуки мистера Джагерса.

— Готовятъ показанія для Беле {Уголовный судъ.}, сказалъ мистеръ Вемикъ, когда мы вышли.

Въ комнат еще выше, писецъ, похожій на плюгавую шафку, съ длинными, распущенными волосами, которые, казалось, забыли остричь, когда онъ былъ еще щенкомъ, занимался подобнымъ же дломъ съ какимъ-то подслповатымъ человкомъ. Мистеръ Вемикъ представилъ мн эту личность подъ именемъ плавильщика, у котораго тигель былъ всегда на огн и который расплавитъ мн что угодно. Онъ былъ въ совершенной испарин, какъ будто теперь испытывалъ надъ собою свое искусство. Въ задней комнат, широкоплечій мущина, съ лицомъ, завязаннымъ фланелью отъ зубной боли, одтый въ черное истасканное платье, совершенно вылощенное, согнувшись, готовилъ мистеру Джагерсу копіи записокъ, приготовленныхъ двумя другими джентльменами для его собственнаго употребленія.

Вотъ и все заведеніе. Когда мы сошли внизъ, Вемикъ провелъ меня въ комнату моего опекуна, и сказалъ:

— Ну, здсь уже вы были.

— Объясните мн пожалуста, сказалъ я, когда мой глазъ снова встртилъ судорожныя физіономіи двухъ отвратительныхъ слпковъ,— чьи это изображенія?

— Это? сказалъ Вемикъ, подымаясь на стулъ и сдувая пыль съ ужасныхъ головъ.— Это дв знаменитости. Это наши славные кліенты, которые составили нашу репутацію. Этотъ молодецъ (да ты вроятно по ночамъ сходишь внизъ и заглядываешь въ чернильницу: откуда у тебя это пятно на брови, старый мошенникъ?) убилъ своего хозяина, и если подумаешь, что это не было положительно доказано, такъ онъ сообразилъ свое дло не худо.

— Похоже это на него? спросилъ я, отступая отъ этого звря, между тмъ какъ Вемикъ поплевалъ ему на бровь и началъ стирать пятно рукавомъ.

— Похожели на него? Да это онъ самъ вылитый. Слпокъбылъ сдланъ съ него въ Ньюгет, сейчасъ какъ сняли его съ вислицы. Ты имлъ особенное пристрастіе ко мн, старый грховодникъ? сказалъ Вемикъ.

Онъ объяснилъ мн потомъ это любовное воззваніе, указавъ на свою брошку, которая представляла молодую леди и плакучую иву надъ гробницею, украшенною урной, и примолвивъ:

— Заказалъ нарочно для меня!

— Эта леди изображаетъ кого-нибудь? сказалъ я.

— Нтъ, отвчалъ Вемикъ,— такъ, его шутка. (Ты вдь любилъ пошутить, не правда ли?) Нтъ, мистеръ Пипъ, какая тутъ леди! Была правда одна барыня, да и та не похожа на такихъ тощихъ леди, и ужь конечно они не стали бы заглядывать въ урны, разв еслибы въ урн былъ добрый галлонъ джину.

Вниманіе Вемика было обращено теперь на его брошку, онъ поставилъ слпокъ и обтеръ ее носовымъ платкомъ.

— Ну, и другой баринъ кончилъ такъ же? спросилъ я — Онъ смотритъ такимъ же.

— Вы угадали, сказалъ Вемикъ, — это природный взглядъ, одна ноздря будто захвачена на удочку. Да, онъ кончилъ такъ же, здсь это совершенно естественный конецъ, увряю васъ. Онъ поддлывалъ завщанія,— тонкая штука!— если еще не отправлялъ на вчный покой и самихъ завщателей. Ты былъ однакоже джентльменъ (мистеръ Вемикъ опять обращался къ слпку), ты еще уврялъ, что и погречески знаешь. Горячка такая! Какой же ты былъ лгунъ! Я еще никогда не встрчалъ такаго лгуна, какъ ты! Передъ тмъ, какъ поставить своего покойнаго друга на полку, Вемикъ показалъ на самое большое траурное кольцо, которое у него было на пальц, говоря:— За день, онъ послалъ купить его для меня.

Пока онъ ставилъ другой слпокъ и сходилъ со стула, мн пришла въ голову мысль, что вс драгоцнности, которыя онъ носилъ, достались ему изъ подобнаго же источника. Такъ какъ онъ не скрывался передо мною, то я ршился сдлать ему этотъ вопросъ, когда онъ сошелъ внизъ и вытиралъ запыленныя руки.

— О, да! отвчалъ онъ:— это все подарки въ такомъ же род. Вы видите, одна вещь приноситъ другую, такъ всегда бываетъ. Я никогда отъ нихъ не отказываюсь. Это вещи любопытныя, и потомъ он составляютъ собственность. Пожалуй они стоятъ не много, но это все-таки собственность, и притомъ еще удобопереносимая. Для васъ, съ вашею блистательною будущностью, это ничего не значитъ, но что касается до меня, то мое правило: держись удопереносимой собственности.

Я совершенно согласился съ благоразуміемъ этого правила, и онъ продолжалъ дружескимъ тономъ:

— Если выпадетъ у васъ день, съ которымъ вы не будете знать что длать, приходите взглянуть на меня въ Волвертъ, вы можете остаться у меня ночевать, а я сочту это за особенную честь. У меня нтъ многаго показать вамъ, а таки-есть дв три любопытныя вещицы, на которыя вамъ интересно будетъ взглянуть, а моя страсть — это садикъ и бесдка.

Я сказалъ, что я принимаю съ удовольствіемъ его приглашеніе.

— Благодарю васъ, сказалъ онъ,— итакъ условлено между нами, вы пожалуете, когда вамъ будетъ удобно. Обдали вы у мистера Джагерса?

— Нтъ еще.

— Ну, сказалъ мистеръ Вемикъ,— онъ будетъ васъ подчивать виномъ и хорошимъ виномъ. Я дамъ вамъ пуншу, и пуншу не дурнаго. И я еще вамъ скажу одну вещь: когда вы будете обдать у мистера Джагерса, обратите вниманіе на его экономку.

— Что же въ ней необыкновеннаго?

— Ну, сказалъ мистеръ Вемикъ,— вы увидите укрощеннаго звря. Вы мн скажете, что тутъ еще нтъ ничего необыкновеннаго. Я вамъ отвчу, это зависитъ отъ первоначальной дикости звря и отъ степени укрощенія. Это не унизитъ вашего мннія о талантахъ мистера Джагерса. Посмотрите хорошенько въ оба глаза.

Я общалъ ему сдлать это и со всмъ интересомъ, который возбуждало это предупрежденіе. Когда я уходилъ, онъ спросилъ меня, не желаю ли я взглянуть на мистера Джагерса за его дломъ?

По многимъ причинамъ, а между прочимъ потому, что я не понималъ ясно, въ чемъ состояло дло мистера Джагерса, я отвчалъ утвердительно. Мы нырнули въ Сити, и выплыли въ полицейскій судъ, наполненный народомъ, гд собратъ покойника, имвшаго особенный вкусъ къ брошкамъ, стоялъ передъ судьею и что-то жевалъ, между тмъ какъ мой опекунъ допрашивалъ какую-то женщину, поражая ужасомъ ее, судью и всхъ присутствующихъ. Если кто-нибудь, къ какому бы классу онъ ни принадлежалъ, произносилъ слово, котораго мистеръ Джагерсъ не одобрялъ, то онъ сейчасъ же требовалъ, чтобъ оно было занесено въ протоколъ. Если кто-нибудь задерживался съ признаніемъ, то онъ говорилъ: ‘я добьюсь его отъ васъ’, и если кто-нибудь длалъ признаніе, то онъ говорилъ: ‘а, теперь попались!’ Судьи трепетали, когда онъ кусалъ свой палецъ. Воры и сыщики съ боязливымъ увлеченіемъ ловили каждое слово и съ ужасомъ пятились назадъ, когда одинъ волосокъ его бровей обращался въ ихъ сторону. На чьей сторон онъ былъ, я не могъ понять, потому что, мн казалось, онъ перемалывалъ весь судъ, какъ въ мельниц, я знаю только, что когда я вышелъ оттуда на-цыпочкахъ, онъ былъ не на сторон судейскаго стола, потому что ноги стараго джентльмена, судорожно предсдательствовавшаго за нимъ, дрожали отъ его обвиненій въ поведеніи, недостойномъ представителя британскихъ законовъ и правосудія.

XXV.

Бентле Дремль, который былъ такой угрюмый малый, что онъ даже за книгу принимался съ такимъ видомъ, какъ будто ея авторъ сдлалъ ему личное оскорбленіе, и съ своими знакомыми обращался не любезне этого. Тяжелый и по наружности, и въ движеніи, и въ пониманіи вещей, при въ своей безцвтной физіономіи исъ своимъ огромнымъ, неповоротливымъ языкомъ, который, казалось, съ трудомъ переваливался, какъ и онъ самъ, со стороны на сторону, онъ былъ лнивъ, гордъ, скупъ, скрытенъ и подозрителенъ. Онъ былъ изъ богатой семьи въ Сомерсетшир, которая заботливо развивала милое соединеніе этихъ достоинствъ, пока не сдлала открытія, что онъ былъ совершеннолтній и совершенный болванъ. Такимъ образомъ Бентле Дремль попалъ къ мистеру Покету, когда онъ былъ головою выше этого джентльмена, а его черепъ былъ въ двнадцать разъ толще череповъ многихъ джентльменовъ.

Стартопъ былъ избалованъ слабою матерью, которая держала его дома, когда ему слдовало быть въ школ, но онъ былъ горячо привязанъ къ ней и любилъ ее безъ мры. Черты лица его были нжны, какъ у женщины, и онъ былъ совершенно вылитая мать,— какъ вы можете это видть, хотя вы никогда ея не видали, говорилъ мн Гербертъ. Естественно, что я любилъ его боле чмъ Дремля, и что даже въ первые вечера нашего катанья мы гребли рядомъ, переговариваясь между собою изъ лодокъ, между тмъ какъ Бентле Дремль слдовалъ за нами поодаль, скрываясь въ камыш или подъ нависшими берегами. Онъ вчно ползъ вдоль берега, словно какая-нибудь неловкая амфибія, даже когда приливъ подгонялъ его, и мн всегда представлялось, что онъ плылъ за нами обходомъ, по темной вод, когда наши лодки разскали лучи солнечнаго заката или слабое сіяніе мсяца по середин рки.

Гербертъ былъ мой задушевный товарищъ и другъ. Я далъ ему долю въ моей лодк, и по этому случаю онъ часто приходилъ въ Гамерсмитъ, а я часто бывалъ въ Лондон. Мы обыкновенно ходили пшкомъ между этими двумя плоскостями. Я люблю до сихъ поръ эту дорогу, хотя она утратила теперь ту пріятность, какую имла прежде подъ вліяніемъ впечатлній еще не искусившейся юности и не обманутыхъ надеждъ.

Проживъ около двухъ мсяцевъ въ семейств мистера Покета, я имлъ случай видть мистера и мистриссъ Камиллу. Камилла была сестра мистера Покетъ, Джорджіана, которую я видлъ у миссъ Гевишамъ, также явилась здсь. Она была его двоюродная сестра,— старая два съ худымъ пищевареніемъ, которая называла свою сухость благочестіемъ, а печенку любовью. Они ненавидли меня всею ненавистью, какую только могли внушить имъ жадность и обманутыя ожиданія. Конечно, они льстили мн съ отвратительною низостью. Мистеру Покетъ они показывали любезное снисхожденіе какъ взрослому ребенку, который не имлъ ни малйшаго понятія о собственныхъ интересахъ, они такъ и говорили объ этомъ. Мистриссъ Покетъ они презирали, но он соглашались, что она была разъ въ жизни тяжело обманута въ своихъ ожиданіяхъ,— потому что это бросало слабый свтъ и на нихъ.

Среди такихъ обстоятельствъ я основался и принялся за мое воспитаніе. Я скоро усвоилъ себ дорого стоящія привычки тратить суммы, которыя нсколько мсяцевъ тому назадъ показались бы мн баснословными, но среди добра и зла я не оставлялъ моихъ книгъ. Въ этомъ однакоже не было особеннаго достоинства, я это длалъ потому, что сознавалъ мои недостатки. Я шелъ быстро впередъ при помощи мистера Покетъ и Герберта, которые были у меня всегда подъ рукою, чтобы дать мн необходимый толчокъ впередъ, и расчистить передо мною дорогу, и я былъ бы такой же большой болванъ, какъ и Дремль, еслибы не оказалъ успховъ.

Я не видалъ мистера Вемика нсколько недль, и мн пришло въ голову написать ему записочку и предложить ему въ одинъ вечеръ отправиться вмст къ нему домой. Онъ отвчалъ, что это доставитъ ему большое удовольствіе и что онъ будетъ ожидать меня въ контор, въ шесть часовъ. Я отправился туда и нашелъ его тамъ, онъ запихивалъ ключъ отъ сундука за спину, когда пробилъ назначенный часъ.

— Не думали ли вы пройдтись пшкомъ въ Волвертъ, сказалъ онъ.

— Конечно, отвтилъ я,— если только вы одобряете это.

— И очень, былъ отвтъ Вемика,— ноги у меня цлый день не выходили изъ-подъ бюро, и я буду радъ расправить ихъ. Теперь я вамъ скажу, мистеръ Пипъ, что у меня будетъ на ужинъ. У меня будетъ духовая говядина, это домашнее приготовленіе, и холодная жареная курица изъ копейной, я полагаю она молодая, потому что содержатель кофейной былъ присяжнымъ нсколько дней тому назадъ по нашимъ дламъ, и мы скоро отпустили его. Я напомнилъ ему объ этомъ, покупая курицу, и сказалъ: Выберите мн хорошую, старый Британецъ, потому что, еслибы мы хотли, мы могли бы продержать васъ лишній день-другой. Онъ мн отвтилъ на это: позвольте же мн подарить вамъ лучшую курицу въ моемъ заведеніи. Конечно, я ему позволилъ. Вдь это тоже собственность и еще удобопереносимая. Я надюсь, вамъ не противна старость?

Я право думалъ, что онъ говорилъ еще про курицу, пока онъ не прибавилъ:

— Потому что со мною живетъ старикашка-отецъ.

Я ему отвтилъ на это, какъ того требовала вжливость.

— Такъ вы еще не обдали у мистера Джагерса? продолжалъ онъ, пока мы шли.

— Нтъ еще.

— Онъ мн это сказалъ сегодня, когда услышалъ, что вы будете у меня. Я полагаю, вы получите приглашеніе завтра. Онъ намренъ просить также и вашихъ товарищей. Трое ихъ, не правда ли?

Хотя я не привыкъ считать Дремля въ числ моихъ задушевныхъ пріятелей, по отвтилъ:

— Да.

— Такъ онъ намренъ просить всю шайку.

Названіе это мн вовсе не показалось пріятнымъ привтствіемъ.

— И все, что онъ вамъ дастъ, будетъ хорошо, продолжалъ онъ.— Не ожидайте большаго разнообразія въ обд, но обдъ будетъ отличный. И потомъ другая странная вещь у него въ дом, прибавилъ Вемикъ, помолчавъ немного, какъ будто слдовавшее замчаніе подразумвало экономку:— онъ никогда не запираетъ на ночь ни одной двери, ни одного окошка.

— И ни разу его не обокрали?

— Въ этомъ-то и штука! отвчалъ Вемикъ.— Онъ говоритъ и объявляетъ всмъ: хотлъ бы я видть человка, который обокрадетъ меня. Господь съ вами, я самъ это слышалъ, слышалъ сто разъ, какъ онъ говорилъ въ нашей контор записнымъ мазурикамъ: ‘вы знаете, гд я живу, ни одна задвижка тамъ не закладывается, ни одинъ замокъ не запирается, отчего вы со мною ничего не сдлаете? Что жь, не могу соблазнить я васъ?’ Ни одинъ изъ нихъ, сэръ, не осмлится попробовать, ни изъ-за денегъ, ни ради любви къ искусству.

— Они такъ боятся его? спросилъ я.

— Боятся его, сказалъ Вемикъ.— Да, я думаю вмст съ вами, что они его боятся. Но онъ хитритъ даже и въ этомъ гордомъ вызов. Серебра тамъ не найдете, сэръ. Каждая ложка изъ британскаго металла.

— Такъ они многаго не достанутъ, замтилъ я,— еслибы даже они….

— А, да ему-то достанется много, сказалъ Вемикъ, прерывая меня,— и они это знаютъ. Онъ ихъ всхъ вздернетъ на веревку. Онъ добьется всего, что ему нужно. А трудно сказать, чего не добьется онъ, если онъ только заберетъ себ это въ голову.

Я задумался о величіи моего опекуна, когда Вемикъ замтилъ:

— Что касается до отсутствія серебра, то это только его естественная глубина. У рки есть своя естественная глубина, и у него есть также своя естественная глубина. Посмотрите на его часовую цпочку. Это настоящая.

— Такая массивная? сказалъ я.

— Массивная? повторилъ Вемикъ:— полагаю такъ. И его часы отличный репетиторъ, стоятъ сто фунтовъ, если они стоятъ чего-нибудь. Мистеръ Пипъ, семьсотъ воровъ, въ этомъ город, знаютъ эти часы, и между ними нтъ ни одного мущины, ни одной женщины, ни одного ребенка, который бы не призналъ малйшаго колечка въ этой цпочк и не бросилъ бы его какъ будто оно было раскаленное, еслибы его соблазнили прикоснуться къ нему.

Въ подобныхъ бесдахъ и-потомъ въ разговорахъ боле общихъ проходило наше время, пока мистеръ Вемикъ не далъ мн понять, что мы вступили въ предмстье Волвертъ.

На мой взглядъ, это было соединеніе переулковъ, канавъ и маленькихъ садиковъ, которое поражало меня своимъ мрачнымъ уединеніемъ. Домъ мистера Вемика былъ маленькій деревянный коттеджъ, по середин садика, и крыша его была вырзана и расписана на подобіе батареи, вооруженной пушками.

— Это моя работа, сказалъ Вемикъ.— Вдь смотритъ не дурно, не правда ли?

Я очень расхваливалъ ее. Я думаю, это былъ самый маленькій домикъ, какой мн когда-либо случалось видть, съ презатйливыми готическими окошками (боле половины изъ нихъ были глухія) и готическою дверью, такою маленькою, что въ нее едва можно было пробраться.

— Вы видите, это настоящій флагштокъ, сказалъ Вемикъ,— а по воскресеньямъ я подымаю настоящій флагъ. Потомъ посмотрите сюда. Перейдя черезъ этотъ мостикъ, я также подымаю его и прерываю всякое сообщеніе.

Этотъ мостикъ былъ просто доска, переброшенная черезъ ровъ фута въ четыре шириною и около двухъ футовъ глубины. Но пріятно было видть, съ какою гордостью онъ поднялъ ее и закрпилъ, улыбаясь, какъ будто онъ длалъ это съ особеннымъ наслажденіемъ, не просто механически.

— Каждый вечеръ, въ девять часовъ по гриничской обсерваторіи, стрляетъ пушка, сказалъ Вемикъ,— посмотрите, вотъ она! И когда вы услышите какъ она стрляетъ, я полагаю, вы позволите нашу трескотуху.

Орудіе, про которое онъ говорилъ, было поставлено на отдльной крпостц, выстроенной изъ дранокъ. Очень замысловатый парусинный шатеръ, на подобіе зонтика, защищалъ его отъ непогоды.

— Потомъ, сказалъ Вемикъ,— позади, а позади затмъ чтобы не было видно и чтобы не разрушить идеи крпости… у меня правило, если есть идея, такъ держаться ея до конца… Я не знаю, того ли вы мннія….

Я сказалъ, что конечно.

— Такъ позади у меня свинья, нсколько куръ и кроликовъ, да вотъ еще я сколотилъ самъ парниковую раму, какъ видите, и выращиваю подъ нею огурцы, за ужиномъ вы сами мн скажете каковъ мой салатъ. Итакъ, сэръ, прибавилъ Вемикъ, опять улыбаясь и очень важно покачивая головою,— если вы себ представите, что мое мстечко осаждено непріятелемъ, такъ оно выдержитъ чортъ знаетъ сколько времени, относительно провіанта по крайней мр.

Потомъ олъ повелъ меня въ бесдку, которая была саженяхъ въ четырехъ отъ насъ, но тропинка къ ней извивалась такъ замысловато, что добраться до нея потребовалось не мало времени. Въ этомъ убжищ уже поставлены были для насъ стаканы. Нашъ пуншъ охлаждался въ искусственномъ озер, на окраин котораго подымалась бесдка. Это озеро съ островомъ по середин, на которомъ можно было выростить салатъ на ужинъ, было совершенно круглое, и Вемикъ устроилъ тутъ фонтанъ: когда пускали въ движеніе его механизмъ и вынимали пробку изъ трубочки, то онъ билъ съ такою силой, что пожалуй могъ замочить ладонь.

— Я самъ здсь инженеръ, самъ плотникъ, самъ стекольщикъ, Джакъ на вс руки, сказалъ Вемикъ, отвчая на мои привтствія.— Это хорошо, это, знаете, стираетъ съ васъ ньюгетскую паутину и тшитъ старикашку. Вамъ не будетъ непріятно, если я васъ сейчасъ же представлю старикашк?

Я объявилъ, что я совершенно готовъ, и мы отправились въ замокъ. Здсь мы нашли у огня преклоннаго старика, въ фланелевомъ сюртук, очень опрятнаго, веселаго, спокойнаго, за которымъ, видно было, хорошо смотрли, но который былъ совершенно глухъ.

— Ну, мой старикашка-отецъ, сказалъ Вемикъ, пожимая ему дружески и весело руку,— какъ поживаете?

— Исправно, Джонъ, исправно, отвчалъ старичокъ.

— Это мистеръ Пипъ, старикашка, сказалъ Вемикъ, — хотлъ бы я, чтобы вы могли разслышать его имя. Кивните ему головой, мистеръ Пипъ, онъ это очень любитъ. Кивайте пожалуйста, да скоре!

— Это, сэръ, славное мстечко, кричалъ старикъ, между тмъ какъ я ему кивалъ изъ всей мочи.— Чудный садикъ, сэръ. Это мстечко и вс сооруженія на немъ слдовало бы правительству содержать посл моего сына для удовольствія народа.

— Вы гордитесь имъ, не такъ ли, старикашечка? сказалъ Вемикъ, смотря на него, съ лицомъ дйствительно смягченнымъ.— Вотъ вамъ поклонъ одинъ,— и онъ страшно кивнулъ ему головою,— вотъ вамъ поклонъ другой,— и онъ кивнулъ ему еще ужасне,— вы это любите, не правда ли? Если вы не устали, мистеръ Пипъ, хотя, я знаю, постороннему это очень скучно, кивните ему еще разъ. Вы себ представить не можете, какъ это пріятно ему.

Я ему кивнулъ нсколько разъ, и онъ былъ очень доволенъ. Мы оставили его — онъ собирался кормить куръ — и расположились за пуншемъ въ бесдк, гд Вемикъ сообщилъ мн за трубкой, что много лтъ потребовалось ему довести эту собственность до ея настоящаго совершенства.

— Она ваша, мистеръ Вемикъ?

— О, да, сказалъ Вемикъ,— я пріобрлъ ее по кусочкамъ. Это моя собственная земля, клянусь Юпитеромъ!

— Право? надюсь, мистеръ Джагерсъ восхищался ею?

— Никогда не видалъ ея, сказалъ мистеръ Вемикъ.— Никогда про нее не слыхалъ. Никогда не видалъ старикашки. Никогда не слыхалъ про него. Нтъ, контора — одна вещь, жизнь домашняя — вещь другая. Когда я ухожу въ контору, то оставляю замокъ позади себя, и когда прихожу въ мой замокъ, то оставляю позади себя контору. Если вамъ это все равно, то вы меня очень обяжете, длая то же самое. Здсь я не люблю толковать о длахъ.

Конечно, приличіе требовало, чтобъ я исполнилъ его желаніе. Пуншъ былъ очень хорошъ, и мы сидли, попивая и толкуя, пока время не подошло къ девяти часамъ.

— Близко подходитъ къ выстрлу, сказалъ Вемикъ, откладывая въ сторону трубку,— это потха для старикашки.

Мы отправились въ замокъ, старикъ уже тамъ разогрвалъ кочергу, это было предварительное приготовленіе къ совершенію великой церемоніи, и ожиданіе выражалось въ его взорахъ. Вемикъ остановился съ часами въ рукахъ, пока не наступило время взять у старика раскалившуюся докрасна кочергу, и тогда онъ отправился съ нею на батарею. И вотъ трескотуха разразилась такимъ выстрломъ, что маленькій коттеджъ затрясся, и готовъ былъ развалиться какъ карточный домикъ, и каждое стекло, каждая чашка въ немъ задребезжали. Старикашка — я полагаю, его бы взорвало на воздухъ, еслибъ онъ не ухватился за ручки кресла — закричалъ съ восторгомъ:

— Выстрлила, я слышалъ!

И я принялся кивать ему, буквально до тхъ поръ, пока у меня не зарябило въ глазахъ.

Въ промежутокъ времени до ужина Вемикъ показалъ мн коллекцію своихъ достопримчательностей. Большею частію это были все уголовныя улики, между прочимъ перо, которымъ была написана одна знаменитая поддлка, дв или три одинаково знаменитыя бритвы, нсколько локоновъ и множество рукописныхъ признаній, составленныхъ преступниками посл приговора. Мистеръ Вемикъ особенно дорожилъ ими, потому что каждое изъ нихъ, какъ говорилъ онъ, было ложь отъ начала до конца. Эти достопримчательности были размщены вмст съ фарфоровыми и стеклянными бирюльками, различными вещицами, сработанными самимъ обладателемъ музея, и табачными пробками, вырзанными старикашкою. Вс они были выставлены въ комнат замка, куда я былъ въ первый разъ введенъ и которая служила не только общею гостиной, но и кухней, если можно было такъ судить по кастрюл, стоявшей у камина, и по мдному орнаменту, предназначенному для привски вертела.

Намъ прислуживала очень опрятная двочка, которая въ продолженіе дня ходила за старикомъ. Когда она накрыла ужинъ, мостикъ былъ опущенъ, чтобы выпустить ее, и она удалилась на ночь. Ужинъ былъ отличный, и хотя замокъ былъ подверженъ плесени, такъ что онъ имлъ отчасти вкусъ гнилаго орха, и хотя можно бы еще пожелать, чтобы свинья помщалась подале, но я остался очень доволенъ угощеніемъ. Моя спальня въ маленькой башенк была также удобна, только одно было неудобно: очень тонкій потолокъ отдлялъ меня отъ флагштока, такъ что, когда я легъ въ постель, мн казалось, будто я долженъ былъ балансировать на лбу эту жердь цлую ночь.

Вемикъ рано поднялся поутру, и боюсь, я слышалъ, какъ онъ самъ чистилъ мои сапоги. Посл этого онъ принялся работать въ саду, и я видлъ изъ моего готическаго окна, какъ онъ, для потхи, давалъ работу старикашк, и кивалъ ему съ необыкновенною любовію. Завтракъ былъ такъ же хорошъ, какъ и ужинъ, и ровно въ половин девятаго мы отправились въ Литль-Бритенъ. Вемикъ постепенно становился все суше и жестче, и его ротъ стягивался, представляя все боле и боле подобіе щели почтоваго ящика. Наконецъ, когда мы пришли въ его контору, и онъ вынулъ ключъ изъ-подъ воротника, онъ глядлъ такъ, какъ будто совершенно забылъ про свою собственность въ Волверт, какъ будто и замокъ, и подъемный мостъ, и бесдка, и озеро, и фонтанъ, и старикашка сгинули въ вчность, съ послднимъ выстрломъ трескотухи.

XXVI.

Дйствительно случилось такъ какъ Вемикъ говорилъ мн: вскор я имлъ случай сравнить домашнюю жизнь моего опекуна съ житьемъ-бытьемъ его писца и кассира. Мой опекунъ былъ въ комнат и мылъ руки душистымъ мыломъ, когда я вернулся въ его контору изъ Волверта, онъ позвалъ меня къ себ и пригласилъ обдать къ себ какъ меня, такъ и моихъ друзей, къ чему я былъ уже приготовленъ Вемикомъ.

— Безъ церемоній, и въ сюртукахъ, замтилъ онъ,— и завтра же.

Я спросилъ, куда мы должны были придти, потому что не имлъ ни малйшаго понятія, гд онъ жилъ, и такъ какъ у него было въ привычк вообще не давать никакихъ прямыхъ показаній, то онъ отвтилъ:

— Приходите сюда, и я васъ поведу къ себ домой.

Я замчу теперь кстати, что онъ смывалъ съ себя своихъ кліентовъ, какъ будто онъ былъ докторъ или дантистъ. У него въ комнат былъ маленькій чуланчикъ, нарочно для этого устроенный, который пахъ душистымъ мыломъ, какъ магазинъ парфюмера. Въ чуланчик висло со внутренней стороны двери огромное полотенце, онъ мылъ свои руки и вытиралъ ихъ этимъ полотенцемъ всякій разъ, какъ возвращался изъ полицейскаго суда или отпускалъ какого нибудь кліента изъ своей комнаты. Когда я пришелъ къ нему съ моими друзьями на слдующій день, въ шесть часовъ, повидимому онъ былъ занятъ въ этотъ день дломъ боле грязнымъ противъ обыкновеннаго, потому что онъ совершенно уткнулся головою въ чуланъ и мылъ не одн руки, но и лицо, и полоскалъ ротъ, и покончивъ это омовеніе и вытершись всмъ полотенцемъ, онъ даже вынулъ перочинный ножикъ и выскребъ изъ-подъ ногтей всю дловую грязь, прежде чмъ надлъ свой сюртукъ.

Когда мы вышли на улицу, здсь по обыкновенію пробирались украдкою нсколько человкъ, которые, очевидно, желали говорить съ нимъ, но въ окружавшемъ его сіяніи душистаго мыла было нчто неумолимо-строгое, такъ что на ныншній день они должны были отказаться отъ своего намренія. Дорогою его узнавали многіе въ толп на улицахъ, но при этомъ случа онъ обыкновенно громко говорилъ со мною, не признавая никого и не обращая никакого вниманія на тхъ, кто его узнавалъ.

Онъ привелъ насъ въ Джирардъ-стритъ, Сого, въ домъ, находившійся на южной сторон этой улицы. Это былъ довольно великолпный въ своемъ род домъ, но очень давно некрашенный и съ грязными окошками. Онъ вынулъ ключъ и отперъ дверь, и мы вс вошли въ каменныя сни, очень мрачныя и безъ всякой мебели. Мы поднялись по коричневой лстниц въ первый этажъ, состоявшій изъ трехъ коричневыхъ же комнатъ. На панеляхъ, прикрывавшихъ стны, были вырзаны гирлянды, и когда онъ стоялъ тутъ, между этими гирляндами, привтствуя насъ, я знаю, на какія петли казались они мн похожими.

Обдъ былъ накрытъ въ лучшей изъ этихъ комнатъ, вторая комната была его туалетная, третья спальная. Онъ намъ сказалъ, что занималъ весь домъ, но рдко пользуется другими комнатами. Столъ былъ накрытъ очень прилично, хотя, разумется, серебра не было, и возл стула мистера Джагерса находилась этажерка со множествомъ бутылокъ и графиновъ и четырьмя блюдами фруктовъ для дессерта. Я замчалъ, что онъ все держалъ у себя подъ руками и все раздавалъ самъ.

Въ комнат стоялъ шкапъ съ книгами, по корешкамъ книгъ я замтилъ, что это были сочиненія о доказательствахъ, объ уголовномъ прав, уголовныя біографіи, уголовные процессы, парламентскіе акты и т. п. Вся мебель была хорошая и солидная, какъ его цпочка. Она носила на себ однакоже отпечатокъ конторскій, здсь ничего не было для одной красы. Въ углу находился маленькій столикъ съ бумагами и лампою. Очевидно, онъ вносилъ контору съ собою въ домъ и по вечерамъ принимался за работу.

Онъ едва усплъ взглянуть на моихъ трехъ товарищей, потому что всю дорогу шелъ со мною вмст, и только теперь, позвонивъ въ колокольчикъ, онъ сталъ на коврик у камина и окинулъ ихъ своимъ испытующимъ взглядомъ. Къ моему удивленію, его заинтересовалъ особенно, если не исключительно, Дремль.

— Пипъ, сказалъ онъ, положивъ свою большую руку мн на плечо и отводя меня къ окошку.— Я не знаю ни одного изъ нихъ. Кто этотъ паукъ?

— Паукъ? сказалъ я.

— Этотъ несграбный, надутый малый, весь въ пятнахъ.

— Это Бентле Дремль, отвчалъ я,— другой, съ нжнымъ лицомъ, Стартопъ.

Не обращая никакого вниманія на товарища съ нжнымъ лицомъ, онъ отвтилъ:

— А! такъ его зовутъ Бентле Дремль? Мн нравится физіономія этого молодца.

Онъ сейчасъ же началъ разговаривать съ Дремлемъ, нисколько не останавливаясь его тяжелыми, скрытными манерами, но повидимому еще увлекаясь ими, чтобы боле втянуть его въ разговоръ. Я смотрлъ на нихъ, когда появленіе экономки съ первымъ блюдомъ скрыло ихъ у меня изъ виду.

Это была женщина, я полагалъ тогда, лтъ сорока, но можетъ-быть я преувеличилъ ея лта, какъ это обыкновенно бываетъ съ молодежью. Она была довольно высока, у ней была тонкая, граціозная фигура, необыкновенно блдное лицо, большіе свтло-голубые глаза и густые волосы, падавшіе массою распущенныхъ локоновъ. Я не могу сказать, было ли то слдствіемъ болзни сердца, но только губы у ней были раскрыты, какъ будто она задыхалась, и на лиц ея было странное выраженіе поспшности и перепуга, знаю только, что дня два тому назадъ я видлъ Макбета, и лицо ея напомнило мн т лица, которыя подымались на сцен изъ котла вдьмъ въ огненной атмосфер.

Она поставила блюдо, прикоснулась пальцемъ къ рук моего опекуна, чтобы дать знать ему, что обдъ готовъ, и исчезла. Мы заняли наши мста вокругъ стола, мой опекунъ усадилъ возл себя Дремля. Стартопъ слъ по другую сторону. Экономка подала намъ удивительную рыбу, потомъ явилась великолпная часть баранины и чудное блюдо дичи. Сои, вина и вс принадлежности были отличныя, и хозяинъ подавалъ ихъ намъ съ этажерки, и когда они обошли кругомъ стола, онъ опять ставилъ ихъ на мсто. Подобнымъ же образомъ онъ раздавалъ намъ чистыя тарелки, ножи и вилки, посл каждаго блюда, и клалъ приборы, уже бывшія въ употребленіи въ корзинки, стоявшія на полу у его стула. Кром экономки не было другой прислуги. Она приносила каждое блюдо, и въ ея физіономіи мн всегда представлялось лицо, подымавшееся изъ волшебнаго котла. Нсколько лтъ спустя, мн удалось представить страшное подобіе этой женщины, поставивъ лицо вовсе на нее не похожее, но только съ длинными распущенными волосами, надъ чашею съ горящимъ пуншемъ, въ темной комнат.

Я поневол обращалъ особенное вниманіе на экономку: меня привлекала ея странная физіономія, къ тому же я былъ подготовленъ Вемикомъ. Я замчалъ, что каждый разъ какъ она была въ комнат, она не спускала глазъ съ моего опекуна, и съ нкоторымъ замшательствомъ отнимала руки отъ блюда, ставя его на столъ, какъ будто она боялась, что онъ позоветъ ее и заговоритъ съ нею. Мн казалось также, будто онъ замчалъ это и съ намреніемъ держалъ ее въ недоумніи.

Обдъ прошелъ довольно весело, и хотя мн казалось, что мой опекунъ скоре слдовалъ за разговоромъ нежели заводилъ его, я чувствовалъ однакожь, что онъ вскрывалъ и обнаруживалъ слабыя стороны нашихъ характеровъ. Я самъ замтилъ за собой, что я высказывалъ мою склонность къ мотовству, желаніе покровительствовать Герберту и бахвалился моею блистательною будущностью, прежде нежели, мн казалось, я усплъ раскрыть ротъ. То же самое было со всми нами, но ни въ комъ не обнаруживалось это рзче какъ въ Дремл: его наклонность издваться надъ всми вышла на чистую воду, прежде чмъ рыбу унесли со стола.

Когда мы добрались до сыра, разговоръ перешелъ на наше искусство грести, и мы смялись надъ Дремлемъ, что онъ всегда тащился за нами какъ черепаха. Дремль объявилъ на это нашему хозяину, что онъ предпочитаетъ голыя стны нашему обществу, а что касается до искусства, то онъ можетъ быть нашимъ учителемъ, и сила у него такая, что онъ сломаетъ насъ какъ солому. Мой опекунъ усплъ довести его тутъ, какимъ-то невидимымъ Фокусомъ, чуть-чуть не до бснованія, и онъ принялся обнажать и сгибать свою руку, чтобы показать, какъ она была мускулиста, и вотъ мы вс принялись обнажать и вытягивать наши руки самымъ уморительнымъ образомъ.

Экономка въ это время убирала со стола, мой опекунъ не замчалъ ея, но сидлъ отвернувшись отъ нея лицомъ, кусая палецъ и обнаруживая необыкновенны и интересъ къ Дремлю, для меня совершенно не понятный. Вдругъ онъ ударилъ своею ручищей по рук экономки, которая въ это время была протянута черезъ столъ. Онъ сдлалъ это такъ внезапно и такъ сильно, что мы вс остановились посреди нашего пустаго бахвальства.

— Если зашелъ споръ о сил, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— я покажу вамъ руку. Молли, покажите имъ вашу руку.

Ея захваченная рука была на стол, она поспшила спрятать за спину свою другую руку.

— хозяинъ, сказала она тихимъ голосомъ, устремивъ на него умоляющіе взоры,— пустите меня!

— Вотъ я покажу вамъ ладонь, повторялъ мистеръ Джагерсъ съ твердою ршимостью.— Молли, покажите имъ вашу ладонь.

— Хозяинъ, прошептала она снова,— пожалуста!

— Молли, продолжалъ мистеръ Джагерсъ, не глядя на нее и упрямо смотря на противоположную сторону комнаты,— дайте имъ взглянуть на об ваши руки. Покажите ихъ. Ну!

Онъ вывернулъ ладонь той руки ея, которая лежала на стол, тогда она вынула другую руку изъ-за спины и положила ее рядомъ съ первою. Эта кисть была очень обезображена и представляла нсколько глубокихъ рубцовъ. Выставляя намъ напоказъ свои руки, она свела глаза съ мистера Джагерса и сторожливо обращала ихъ на каждаго изъ насъ по очереди.

— Вотъ сила-то, сказалъ мистеръ Джагерсъ, хладнокровно обводя своимъ пальцемъ жилы.— У рдкихъ мущинъ вы встртите такую силу въ кисти, какъ у этой женщины. Замчательно, какъ сильно схватываютъ эти руки. Я видалъ много рукъ въ своей жизни, но я не видалъ ни у мущины, ни у женщины руки сильне въ этомъ отношеніи.

Пока онъ говорилъ это съ видомъ досужаго критика, она продолжала смотрть на каждаго изъ насъ по-одиночк. Какъ только онъ кончилъ, она взглянула на него.

— Довольно, Молли, сказалъ мистеръ Джагерсъ, слегка кивая ей головой,— вы возбудили удивленіе, и теперьможете идти.

Она убрала свои руки, вышла изъ комнаты, и мистеръ Джагерсъ, снявъ графины съ этажерки, наполнилъ свою рюмку, и пустилъ вино вокругъ.

— Въ половин десятаго, господа, сказалъ онъ,— мы должны разстаться. Прошу васъ пользоваться временемъ. Очень радъ васъ видть всхъ. Мистеръ Дремль, пью ваше здоровье.

Если цль этого предпочтенія была выставить характеръ Дремля еще рзче, то онъ совершенно въ этомъ усплъ. Торжествуя по своему, Дремль обнаруживалъ все боле и боле свое угрюмое пренебреженіе къ намъ, пока наконецъ онъ не сдлался ршительно невыносимымъ. Мистеръ Джагерсъ во всхъ этихъ переходахъ слдилъ за нимъ съ тмъ же страннымъ участіемъ. Онъ, казалось, на самомъ дл служилъ мистеру Джагерсу приправою для его вина.

Какъ мальчишки, не знавшіе мры, я полагаю, мы пили слишкомъ много, и, кажется, говорили также очень много. Особенно насъ раздражила какая-то грубая насмшка Дремля надъ нашею щедростью. Это заставило меня сдлать замчаніе, въ которомъ было боле усердія, чмъ разборчивости, что не приходилось бы говорить такъ тому, кому Стартопъ далъ денегъ взаймы, въ моемъ присутствіи, не боле недли тому назадъ.

— Что же, отвчалъ Дремль,— я ему заплачу.

— Я говорю не съ тмъ чтобы показать, будто я въ этомъ сомнваюсь, сказалъ я,— но я полагаю, вамъ не слдовало бы посл этого осуждать насъ и нашу щедрость.

— Вы полагаете! отвчалъ Дремль.— Ахъ Господи!

— И я думаю, продолжалъ я, стараясь казаться очень строгимъ,— что вы не дадите никому изъ насъ денегъ взаймы, еслибы намъ встртилась нужда въ нихъ.

— Ваша правда, сказалъ Дремль.— Я не дамъ взаймы ни одному изъ васъ и сикспенса. Я никому и сикспенса не дамъ взаймы.

— Я скажу только, что въ такомъ случа занимать подло.

— Вы скажете, отвчалъ Дремль.— Ахъ Господи!

Это было очень досадно, и тмъ досадне, что, я видлъ, его дикое упрямство не подавалось ни на волосъ, и, несмотря на вс старанія Герберта удержать меня, я сказалъ:

— Послушайте, мистеръ Дремль, такъ какъ мы коснулись этой матеріи, то я разкажу вамъ, о чемъ у насъ былъ разговоръ съ Гербертомъ, когда вы заняли эти деньги.

— Я никакого не имю желанія знать, о чемъ вы тамъ разговаривали съ Гербертомъ, проворчалъ Дремль и, какъ показалось мн, послалъ насъ обоихъ къ чорту.

— Но я вамъ все-таки скажу, продолжалъ я,— все равно, хотите ли вы знать, или нтъ. Мы говорили, что, кладя деньги въ карманъ съ особеннымъ удовольствіемъ, вы внутренно смялись надъ простотой Стартопа, что онъ вамъ далъ ихъ взаймы.

Дремль залился хохотомъ и продолжалъ смяться намъ въ лицо, запустивъ руки въ карманы и приподнявъ свои круглыя плечи, какъ бы стараясь прямо показать этимъ, что наши догадки были совершенно справедливы, и что онъ презиралъ насъ всхъ, какъ ословъ.

Тутъ на него напустился Стартопъ, но съ гораздо-большимъ добродушіемъ нежели я, и убждалъ его быть въ обществ попріятне. Стартопъ былъ живой, острый малый, Дремль представлялъ совершенно противоположную крайность, и по этому самому онъ былъ расположенъ видть въ немъ какъ бы личную для себя обиду. Онъ отвтилъ ему очень грубо и косолапо, и Стартопъ старался дать другой оборотъ разговору какою-то милою шуткой, которая насъ всхъ разсмшила. Обидясь этимъ маленькимъ успхомъ своего противника больше чмъ всмъ другимъ, Дремль, не говоря ни слова, вынулъ руки изъ кармановъ, опустилъ свои круглыя плечи, выругался, и схвативъ стаканъ, норовилъ пустить имъ въ голову своего противника. Но нашъ хозяинъ ловко выхватилъ у него стаканъ въ тотъ самый мигъ, когда онъ готовился его бросить.

— Господа, сказалъ мистеръ Джагерсъ, ставя стаканъ на столъ и вытаскивая свой золотой репетиторъ за массивную цпочку:— мн очень жаль, но я долженъ вамъ объявить, что уже половина десятаго.

Посл этого намека мы вс встали и собрались идти. Дверь на улицу еще не была отворена, а Стартопъ уже весело называлъ Дремля ‘старый товарищъ’, какъ будто между ними ничего не произошло. Но старый товарищъ не отзывался на этотъ привтъ и даже не хотлъ идти съ нимъ въ Гамерсмитъ по одной сторон дороги. Мы съ Гербертомъ остались въ город и видли какъ они шли одинъ по одной, а другой по другой сторон дороги. Стартопъ шелъ впереди, а Дремль тащился позади, въ тни домовъ, какъ, по своему обыкновенію, онъ слдовалъ за нами въ лодк.

Дверь еще не затворилась за нами, и мн пришло въ голову вернуться назадъ и сказать нсколько словъ моему опекуну. Я нашелъ его въ туалетной посреди безконечнаго ряда сапоговъ, и онъ усердно смывалъ уже насъ съ своихъ рукъ.

Я объявилъ ему, что я пришелъ ему сказать, какъ я жаллъ, что вышла такая непріятность, и выразилъ надежду, что онъ не станетъ на меня сердиться.

— Пустяки! сказалъ онъ, плеская воду на свое лицо и разговаривая со мной сквозь брызги:— ничего, Пипъ. Мн полюбился этотъ паукъ.

Тутъ онъ повернулся ко мн, мотая головой, отдуваясь и утираясь полотенцемъ.

— Я очень радъ, сэръ, что вы полюбили его, сказалъ я,— но я его не люблю.

— Такъ, такъ, подтвердилъ мой опекунъ,— и не слишкомъ водитесь съ нимъ. Держите себя подале отъ него, сколько возможно. Но я люблю этого малаго, Пипъ, онъ именно настоящаго сорта. Будь я ворожея…

Выглядывая изъ-за полотенца, онъ замтилъ мой взглядъ.

— Но вдь я не ворожея, сказалъ онъ, опуская свою голову въ полотенце и усердно вытирая свои уши.— Вдь вы знаете кто я, не такъ ли? Доброй ночи, Пипъ.

— Доброй ночи, сэръ.

Мсяцъ спустя, срокъ пребыванію Паука у мистера Покета кончился, и къ величайшему удовольствію цлаго дома, за исключеніемъ одной мистриссъ Покетъ, онъ отправился въ свою семейную трущобу.

ГЛАВА XXVII.

‘Мой любезный мистеръ Пипъ,

‘Я пишу вамъ по просьб мистера Гарджери, который поручилъ мн увдомить васъ, что онъ детъ въ Лондонъ вмст съ мистеромъ Вопслемъ, и желалъ бы видть васъ, если вамъ это будетъ пріятно. Онъ зайдетъ на подворье Барнарда поутру во вторникъ, въ девять часовъ, чтобы заране узнать, будетъ ли вамъ пріятно свиданіе съ нимъ. Ваша бдная сестра все въ томъ же положеніи, какъ вы оставили ее. Мы разговариваемъ про васъ каждый вечеръ въ кухн, и раздумываемъ что-то вы подлываете, о чемъ говорите. Если теперь покажется вамъ это дерзостію, то прошу васъ, извините ради дружбы прежнихъ бдныхъ дней. Вотъ и все, любезный мистеръ Пипъ, отъ

‘навсегда вамъ обязанной и преданной слуги Биди.’

‘P.S. Онъ особенно желаетъ, чтобъ я приписала вамъ: вотъ-те веселье. Онъ говоритъ, что вы это поймете. Надюсь и не сомнваюсь, вамъ пріятно будетъ видть его, хотя вы и джентльменъ, потому что у васъ было всегда доброе сердце, а онъ такой достойный, достойный человкъ. Я прочла ему все письмо, за исключеніемъ только послдней фразы, и онъ желаетъ, чтобъ я еще приписала опять: вотъ—те веселье!’

Я получилъ это письмо по почт, въ понедльникъ поутру, и свиданіе назначалось такимъ образомъ на слдующій день. Позвольте же мн совершенно признаться, съ какими чувствами ожидалъ я прибытія Джо: не съ чувствомъ удовольствія, хотя я былъ съ нимъ связанъ многими узами, нтъ, съ чувствомъ безпокойства, нкотораго огорченія и полнаго сознанія нашего неравенства. Еслибъ я могъ избгнуть этого свиданія, откупившись отъ него деньгами, то я конечно не пожаллъ бы денегъ. Меня успокоивало одно обстоятельство, что онъ придетъ ко мн на подворье Барнарда, а не въ Гамерсмитъ, и слдственно не встртится съ Бентле Дремлемъ. Мн было все равно, увидитъ ли его Гербертъ или его отецъ, которыхъ я уважалъ обоихъ, но мн очень не хотлось, чтобъ его увидалъ Дремль, котораго я презиралъ отъ всего сердца. Итакъ обыкновенно бываетъ въ нашей жизни, мы поддаемся нашимъ слабостямъ, мы длаемъ низости ради людей, которыхъ мы презираемъ.

Я постоянно украшалъ мои комнаты, прибавляя совершенно не нужныя вещи, и борьба эта съ Барнардомъ стоила мн очень дорого. Квартира моя около этого времени была очень мало похожа на жалкое помщеніе, которое я нашелъ здсь, но за то, къ чести моей, я занималъ нсколько видныхъ страницъ въ книгахъ сосдняго мебельщика. Я такъ задался въ послднее время, что даже завелъ жокея, въ сапогахъ съ блыми отворотами, и цлые дни мои проводилъ въ рабств у него и полной зависимости. Открывъ этого урода въ ндрахъ семейства моей прачки и одвъ его въ синюю ливрею, канареечнаго цвта жилетъ, блый галстукъ, перловые штаны и вышеупомянутые сапоги, я не находилъ ему никакого дла, и долженъ былъ удовлетворять его страшную прожорливость: эти дв ужасныя потребности отравляли теперь мое существованіе.

Я объявилъ этому духу-мстителю, чтобъ онъ находился во вторникъ поутру, въ восемь часовъ, въ передней (она была величиною два квадратныхъ фута, какъ оказывалось по счету за клеенку), Гербертъ заказалъ къ завтраку различныя закуски, которыя, онъ полагалъ, понравятся Джо. Я былъ отъ души благодаренъ ему за его вниманіе, но у меня зародилось непріятное подозрніе, что онъ не обнаружилъ бы и вполовину такую готовность, еслибы Джо съ нимъ желалъ повидаться.

Какъ бы то ни было, я пріхалъ въ городъ въ понедльникъ вечеромъ чтобы встртить Джо, всталъ рано поутру, приказалъ убрать гостиную и приготовить завтракъ возможно великолпнымъ образомъ. По несчастію, утро было дождливое, и самый ангелъ не могъ бы скрыть факта, что Барнардъ проливалъ на окна грязныя слезы, подобно слабонервному гиганту-трубочисту.

Когда время приблизилось, я готовъ былъ обратиться въ постыдное бгство, но мститель былъ въ передней, и вскор я заслышалъ шаги Джо на лстниц. Я узналъ Джо по его косолапой походк, какъ онъ обыкновенно подымался на лстницу,— его праздничные сапоги были всегда ему велики,— и по продолжительнымъ остановкамъ у каждой двери, чтобы прочесть имя. Когда наконецъ онъ остановился у нашей двери, я могъ слышать, какъ онъ обводилъ пальцами каждую букву въ моемъ имени, написанномъ снаружи. Я слышалъ совершенно ясно, какъ онъ дышалъ въ замочную скважину. Въ заключеніе онъ слабо стукнулъ одинъ разъ, и Пеперъ — таково было постыдное имя жокея-мстителя — возвстилъ мистера Гарджери! Я думалъ, что онъ никогда не кончитъ съ вытираніемъ ногъ, и что мн придется выйдти и стащить его съ половика, но наконецъ онъ вошелъ.

— Джо! Какъ вы поживаете, Джо?

— Пипъ! Какъ вы поживаете, Пипъ?

И положивъ шляпу на полъ между нами, онъ съ своимъ честнымъ и добрымъ лицомъ, сіявшимъ отъ удовольствія, схватилъ меня за об руки и принялся усердно качать ихъ вверхъ и внизъ, какъ будто я былъ новая патентованная пожарная труба.

— Я очень радъ видть васъ, Джо. Дайте мн вашу шляпу.

Но Джо, осторожно поднявъ ее обими руками, какъ будто это было птичье гнздо съ яйцами, никакъ не хотлъ разстаться съ своею собственностію, и продолжалъ разговаривать черезъ нее, стоя самымъ неловкимъ образомъ.

— Такъ-то вы выросли, говорилъ Джо,— такъ расплылись и настолько обарились (Джо подумалъ немного, прежде нежели онъ напалъ на это слово), что вы право длаете честь государю и отечеству.

— И вы, Джо, также поздоровли.

— Благодареніе Богу, сказалъ Джо,— и я не отсталъ отъ другихъ. И ваша сестра не хуже чмъ была прежде. И Биди всегда исправна. И вс пріятели поживаютъ попрежнему. Только Вопсль упалъ.

— Упалъ, Джо?

— Да, сказалъ Джо, понижая свой голосъ,— онъ оставилъ церковь и сдлался актеромъ. Актерство-то и привело его въ Лондонъ. И его желаніе было, прибавилъ Джо, подсунувъ свое птичье гнздо подъ лвую руку, и ища въ немъ какъ будто яйцо правою рукой,— чтобы я вамъ предложилъ это, если вамъ не будетъ обидно.

Тутъ Джо подалъ мн измятую афишку какого то маленькаго театра, возвщавшую первое появленіе на этой же недл знаменитаго провинціальнаго аматера, стяжавшаго себ славу Росція, котораго единственное представленіе въ высшемъ трагическомъ стил, на нашихъ народныхъ подмосткахъ, произвело недавно глубокое впечатлніе въ мстномъ драматическомъ мір.

— Были вы на представленіи, Джо? спросилъ я

— Былъ, отвтилъ Джо, особенно выразительно и торжественно.

— Что же, большой былъ эффектъ?

— Да, сказалъ Джо, — пожалуй короба съ два апельсинныхъ корокъ тамъ было. Особенно, когда онъ видитъ тнь,— хотя я васъ самихъ спрошу, возможно ли, чтобы человкъ, исполнилъ отъ души свое дло, когда безпрестанно перерывали аминями его разговоръ съ тнью? На бду этого человка, онъ былъ прежде церковникомъ, сказалъ Джо, понизивъ свой голосъ, съ выраженіемъ особеннаго чувства,— но это еще не причина сбивать его съ толку, и въ такое время. То-есть, я вамъ скажу, если да человку не позволятъ заняться съ тнью своего собственнаго отца, такъ ужь что же посл этого, сэръ? И къ тому же еще, его траурная шляпа, по несчастію, была такъ мала, что отъ тяжести черныхъ перьевъ она, при всхъ его усиліяхъ, не держалась у него на голов.

Измнившееся выраженіе лица Джо, какъ будто онъ самъ увидлъ привидніе, указало мн, что вошелъ въ комнату Гербертъ. Я представилъ его Герберту, который протянулъ ему руку, но Джо отступилъ отъ него, продолжая держать свое птичье гнздо.

— Вашъ покорнйшій слуга, сэръ, сказалъ Джо,— и надюсь вы и Пипъ,— тутъ глаза его обратились на мстителя, который ставилъ поджаренный хлбъ на столъ, и такъ явно обнаруживали его намреніе принять этого молодаго джентльмена за одного изъ нашихъ, что я нахмурилъ брови и тмъ еще боле сконфузилъ его,— то-есть я разумю, продолжалъ онъ,— вы, джентльмены, оба, надюсь, обртаетесь въ совершенномъ здоровь, въ такой духот? Въ Лондон можетъ-быть полагаютъ, что это очень хорошее подворье, сказалъ Джо съ нкоторою, таинственностію, и я думаю, оно пожалуй въ большой чести, но я здсь свиньи не сталъ бы держать, то-есть въ такомъ случа разумется, еслибъ я желалъ получше откормить ее, чтобы посл вкусецъ-то въ ней былъ потоньше.

Посл такого лестнаго отзыва о достоинствахъ нашего жилья, я усадилъ за столъ Джо, который пытался нсколько разъ величать меня словцомъ сэръ, онъ окинулъ взглядомъ комнату, высматривая мсто, куда бы положить ему шляпу, какъ будто очень немногія тла въ природ могли сдержать ее, и въ заключеніе поставилъ ее на самый край камина, съ котораго она потомъ безпрестанно падала.

— Угодно вамъ чаю или кофе, мистеръ Гарджери? спросилъ мистеръ Гербертъ, который всегда распоряжался завтракомъ.

— Благодарю васъ, сэръ, сказалъ Джо, напружившись съ головы до ногъ,— ужь это какъ вамъ будетъ угодно.

— Хотите кофе?

— Благодарю васъ, сэръ, отвтилъ Джо, очевидно обезкураженный этимъ предложеніемъ:— кофе такъ кофе, я не стану вамъ прекословить, но не находите ли вы, что онъ немного горячитъ?

— Ну такъ чаю, сказалъ Гербертъ, наливая чаю.

Здсь шляпа Джо свалилась съ камина, и онъ бросился со стула, чтобы поднять ее, и положилъ ее на то же самое мсто.

— Когда вы пріхали въ городъ, мистеръ Гарджери?

— Позвольте, какимъ это вчера посл обда? сказалъ Джо, прикашливая изъ-за руки, какъ будто онъ усплъ заразиться коклюшемъ, съ тхъ поръ какъ пріхалъ въ Лондонъ.— Нтъ, не вчера. Да, вчера, Да, да, вчера, посл обда, прибавилъ онъ съ видомъ благоразумія, облегченія и совершеннаго безпристрастія.

— Успли вы что-нибудь видть въ Лондон?

— Какъ же, сэръ, сказалъ Джо,— мы съ Вопслемъ прямо отправились смотрть на магазинъ ваксы. Но мы нашли, что онъ не походитъ на свое изображеніе на красной афиш, выставленной у магазина, то-есть я разумю, прибавилъ Джо,— онъ тамъ вырисованъ слишкомъ по ахтихтехтарскому.

Я, право, думалъ, Джо никогда не кончитъ этого слова (которое должно было представлять воображенію какой-то великолпный стиль), еслибы его вниманіе не было снова привлечено падавшею шляпой. Дйствительно, она сосредоточивала все его вниманіе и требовала особенной быстроты глаза и руки, какъ мячикъ въ лапт, онъ удивительно игралъ ею, обнаруживая необыкновенную ловкость, то подхватывая ее, когда она падала, то бросаясь на нее и задерживая ее на половин дороги, то подбивая ее вверхъ въ различныя стороны, прежде нежели ему казалось безопаснымъ уложить ее на прежнее мсто, въ заключеніе онъ уронилъ ее въ полоскательную чашку, гд я осмлился наложить на нее руку.

Что касается воротника его рубашки, воротника его сюртука, то о нихъ страшно было и подумать, это были для меня неразршимыя загадки. Для чего это человкъ, въ своемъ парадномъ костюм, непремнно долженъ царапать себя до такой степени? Для чего это ему необходимо очистить и приготовить себя страданіями къ праздничному туалету? На него находила по временамъ непонятная задумчивость, и онъ останавливался съ вилкою на половин пути между тарелкой и ртомъ, глаза его разбгались въ самыхъ странныхъ направленіяхъ, у него являлись какіе-то непонятные пароксизмы кашля, онъ сидлъ такъ далеко отъ стола, что ронялъ на полъ гораздо боле нежели лъ, притворяясь будто у него ничего не падало, и я очень былъ радъ, когда Гербертъ оставилъ насъ и отправился въ Сити.

У меня не было достаточно ни здраваго смысла, ни добраго чувства, чтобы сознаться въ то время, что я былъ виноватъ во всемъ этомъ, и что будь я безцеремонне съ Джо, то и ему было бы со мной легче, онъ выводилъ меня изъ терпнія, я былъ не доволенъ имъ, и такимъ образомъ онъ собиралъ на мою же голову горячіе уголья.

— Теперь мы остались съ вами вдвоемъ, сэръ, началъ Джо.

— Джо, перервалъ я его нетерпливо,— какъ это вамъ не совстно называть меня сэръЧ

Джо съ минуту посмотрлъ на меня съ видомъ нкотораго упрека. Какъ ни уморительны были его воротнички и галстукъ, но въ этомъ взгляд я призналъ своего рода достоинство.

— Такъ какъ мы теперь остались вдвоемъ, началъ снова Джо, и я не имю намренія да и возможности оставаться доле нсколькихъ минутъ, то я упомяну, что доставило мн честь быть у васъ, потому что еслибы не желаніе быть вамъ полезнымъ, прибавилъ Джо съ своимъ прежнимъ видомъ яснаго изложенія,— то я никогда бы не удостоился чести раздлять трапезу въ дом и въ обществ джентльменовъ.

Я не имлъ охоты встртить тотъ же самый взглядъ вторично, и потому оставилъ его продолжать въ этомъ тон.

— Ну, сэръ, продолжалъ Джо,— вотъ какъ это было. Я былъ въ тотъ вечеръ, Пипъ, у Трехъ Лодочниковъ.— Переходя на дружескій тонъ, онъ называлъ меня Пипъ. Но когда онъ хотлъ быть вжливымъ, то звалъ меня сэръ.— Вдругъ прізжаетъ туда Пембльчукъ на своей таратайк. Тотъ самый, сказалъ Джо, выходя теперь на новую дорогу,— подчасъ всю внутренность мою выворачивалъ, вдь по всему городу распускалъ, что онъ былъ другомъ вашего дтства, и что вы сами считали его товарищемъ своихъ забавъ.

— Какіе пустяки! Это были вы, Джо.

— Я совершенно такъ и думалъ, Пипъ, сказалъ Джо, слегка покачивая головой,— хотя теперь, сэръ, это ничего не значитъ. Ну, Пипъ, такъ онъ самый, онъ еще все такъ куражится,— приходитъ онъ ко мн къ Лодочникамъ (что за удовольствіе, сэръ, для рабочаго человка трубка да кружка пива! вдь и не раздражаетъ очень), и вотъ были подлинныя его слова: миссъ Гевишамъ желаетъ говорить съ вами.

— Миссъ Гевишамъ, Джо?

— Миссъ Гевишамъ, были собственныя слова Пембльчука, желаетъ говорить съ вами.— Джо остановился и закатилъ свои глаза подъ самый потолокъ.

— Да, Джо? Продолжайте, прошу васъ.

— На слдующій день, сэръ, сказалъ Джо, посмотрвъ на меня, какъ будто я сидлъ отъ него за версту,— я вычистился и отправился повидаться съ миссъ Э.

— Миссъ Э, Джо? Миссъ Гевишамъ.

— То-есть я говорю, сэръ, отвчалъ Джо съ видомъ судебной формальности, какъ будто онъ длалъ завщаніе,— миссъ Э, иначе называемая Гевишамъ, и изволила (она выразиться слдующими словами: ‘Мистеръ Гарджери, вы въ переписк съ мистеромъ Пипомъ?’ Я отъ васъ получилъ одно письмо, и потому я могъ сказать: да (когда мы внчались съ вашею сестрой, сэръ, мой отвтъ пастору былъ: буду, а теперь, отвчая вашей знакомой, Пипъ, я сказалъ: да). ‘Такъ сообщите же ему, сказала она, что та Эстелла вернулась домой, и желала бы его видть.’

Я чувствовалъ, лицо мое загорлось, когда я взглянулъ на Джо. Я надюсь, одна изъ отдаленныхъ причинъ этого пожара могла быть сознаніе, что знай я объ этомъ порученіи, я принялъ бы его радушне.

— Биди, продолжалъ Джо,— стала было отлынивать, когда я, вернувшись домой, попросилъ ее написать вамъ письмо, Биди говоритъ: ‘Я знаю, ему будетъ очень пріятно, если передать ему это на словахъ, теперь праздники, вы желаете его видть, позжайте же сами!’ Я теперь кончилъ, сэръ, сказалъ Джо, подымаясь со стула,— и желаю вамъ, Пипъ, на всю жизнь всякаго счастія и благополучія.

— Но вы не уходите же сейчасъ, Джо?

— Да, я ухожу, сказалъ Джо.

— Но вы вернетесь къ обду, Джо?

— Нтъ, не вернусь, сказалъ Джо.

Глаза наши встртились, и вс церемоніи растаяли въ этомъ мужественномъ сердц, когда онъ протянулъ мн свою руку.

— Пипъ, дорогой, старый дружище, въ жизни то и дло что прощается, одинъ человкъ въ ней кузнечныхъ длъ мастеръ, другой оловянныхъ длъ мастеръ, третій золотыхъ длъ мастеръ, а есть еще и мдныхъ длъ мастеръ. Такіе люди должны расходиться. Если кто былъ виноватъ сегодня, такъ это я, я вамъ не подстать въ Лондон, да и ни въ какомъ другомъ мст кром дома, гд, дло знаемое, между друзьями. Это не отъ гордости, но я хочу быть правъ, вы не увидите меня боле въ этомъ наряд, я самъ не свой въ праздничномъ плать, я самъ не свой, когда я не въ кузниц, не на кухн, не на болот. Я вамъ не покажусь, и вполовину такимъ чудакомъ, въ моемъ рабочемъ наряд, съ молоткомъ въ рук или даже съ трубкой. Я вамъ не покажусь и вполовину такимъ чудакомъ, если вы заглянете въ окошко кузницы,— положимъ вамъ придетъ охота взглянуть на меня,— и увидите тамъ кузнеца Джо, за его старою наковальней, въ старомъ обожженомъ фартук, за своею работой. Я очень тупъ, сознаюсь, но надюсь, наконецъ я усплъ вырубить себ что-то похожее на правду. Итакъ Богъ благослови васъ, любезный старый Пипъ, старый дружище, Господь благослови васъ!

Да, въ немъ было это простое достоинство. Покрой его платья не кололъ глазъ, когда онъ говорилъ эти слова, которыя какъ будто раздавались съ неба. Онъ нжно прикоснулся къ моему лбу и вышелъ. Какъ только я могъ достаточно оправиться, я бросился за нимъ и искалъ его въ сосднихъ улицахъ, но его уже не было.

XXVIII.

Очевидно, что я долженъ былъ отправиться на слдующій же день въ нашъ городъ, и въ первомъ порыв моего раскаянія мн казалось также очевиднымъ, что я долженъ былъ остановиться у Джо. Но когда я взялъ мое мсто въ дилижанс на завтрашній день, създилъ къ мистеру Покетъ и вернулся, то я далеко уже не былъ такъ убжденъ въ этомъ пункт, и началъ придумывать различныя причины, чтобъ остановиться въ гостиниц Голубаго—Кабана. Я свяжу собою Джо, онъ меня не ожидаетъ, моя постель не будетъ приготовлена, я буду тамъ слишкомъ далеко отъ миссъ Гевишамъ, а она взыскательна, ей это можетъ не понравиться. Вс обманщики въ этомъ мір ничто въ сравненіи съ самообманщиками, и какими же предлогами я надувалъ себя! Странная это вещь. Оно понятно, что я могу невинно взять фальшивую полкрону чьей-нибудь фабрикаціи, но я считалъ за хорошія деньги фальшивую монету моей собственной работы! Услужливый незнакомецъ, аккуратно свертывающій мои банкноты для вящей безопасности, пожалуй можетъ подъ этимъ предлогомъ отобрать билеты и подсунуть мн вмсто ихъ какую-нибудь дрянь, но можетъ ли его фокусъ сравниться съ моею фальшью, когда я самъ завертываю дрянь и увряю себя, что это банкноты?

Когда я положилъ остановиться въ гостиниц Голубаго Кабана, то меня сталъ смущать другой вопросъ, взять ли мн съ собою мстителя, или нтъ. Я почти увлекался мыслію, какъ этотъ раззорительный наемникъ будетъ всенародно провтривать свои сапоги у воротъ гостиницы Голубаго Кабана, какъ онъ явится въ магазинъ портнаго и поразитъ мятежный умъ мальчишки Траба. Съ другой стороны, мальчишка Траба могъ влзть къ нему въ дружбу и поразказать ему многія вещи, или же эта отчаянная, безпардонная тварь могла преслдовать его на большой улиц. Моя покровительница также могла о немъ услышать и не одобрить. Принимая все это въ разсужденіе, я поршилъ оставить мстителя дома.

Я взялъ мсто въ дилижанс, отправлявшемся посл обда, и какъ это было время зимнее, то я разчитывалъ, что пріду два или три часа посл сумерекъ. Мы должны были тронуться въ два часа. Я былъ на мст за четверть часа, въ сопровожденіи моего слуги, если я могу такъ назвать человка, который никогда не служилъ мн.

Въ т времена было въ обыкновеніи перевозить каторжниковъ на адмиралтейскія работы въ дилижансахъ. Я прежде слышалъ объ этомъ и даже видлъ самъ нсколько разъ на большой дорог, какъ они дрягали на имперіял дилижанса своими окованными ногами, и меня поэтому нисколько не удивило, когда Гербертъ, встртивъ меня на двор, сказалъ мн, что съ нами дутъ два каторжника. Но у меня была своя причина,— причина теперь уже устарвшая,— почему я смутился, услышавъ слово каторжникъ.

— Вдь для васъ это все равно, Гендель? сказалъ Гербертъ.

— Конечно, все равно!

— Мн показалось, что это вамъ непріятно?

— Не могу сказать, чтобъ это было для меня особенно пріятнаго. Но мн это все равно.

— Посмотрите! Вотъ они, сказалъ Гербертъ, — идутъ сюда. Что за позорное и отвратительное зрлище!

Я полагаю, они угощали въ распивочной своего сторожа, потому что съ ними былъ сторожъ и они вс трое шли утирая руками ротъ. Два каторжника были скованы вмст рука-объ руку, и на ногахъ у нихъ были желза, которыя мн были очень хорошо извстны. На нихъ было надто платье, также мн очень хорошо извстное. У сторожа была пара пистолетовъ и толстая дубина подъ мышкою, но онъ находился съ ними повидимому въ дружественныхъ отношеніяхъ и стоялъ съ ними вмст, смотря какъ впрягали лошадей. Одинъ изъ нихъ былъ выше и плотне своего товарища, и, разумется, какъ случается всегда въ этомъ мір, и съ каторжниками и съ свободными людьми, платье на немъ было гораздо уже. Руки и ноги его смотрли словно подушки, нарядъ замаскировалъ его самымъ нелпымъ образомъ, но я съ перваго взгляда призналъ его полузакрытый глазъ: передо мною опять стоялъ тотъ же самый человкъ, котораго я видлъ на скамь у Трехъ Веселыхъ Лодочниковъ, въ одну субботу вечеромъ, и который положилъ меня тогда своимъ невидимымъ ружьемъ.

Мн легко было убдиться, что онъ не узналъ меня. Онъ смотрлъ на меня искоса и своимъ глазомъ оцнялъ мою часовую цпочку, потомъ онъ плюнулъ и сказалъ что-то другому каторжнику, и они оба засмялись, отвернулись другъ отъ друга, зазвучавъ цпью, и начали смотрть на что-то другое. Огромные нумера, вышитые на ихъ спинахъ, какъ будто это были двери, ихъ грубая, паршивая наружность, какъ у животныхъ низшаго разряда, ихъ ноги, закованныя въ желза, лицемрно обвернутыя носовыми платками, потомъ отвращеніе, съ которымъ вс присутствующіе смотрли на нихъ и сторонились, дйствительно представляли изъ нихъ, какъ замтилъ Гербертъ, непріятное и позорное зрлище.

Но здсь непріятность еще не кончилась. Вся задняя сторона имперіяла была взята однимъ семействомъ, перезжавшимъ изъ Лондона, и для каторжниковъ оставалось только мсто впереди за кучеромъ. Одинъ раздражительный джентльменъ, взявшій четвертое мсто на томъ же сидньи, пришелъ отъ этого въ страшное бшенство, объявляя, что сажать его вмст съ такими негодяями есть нарушеніе договора, что это заразительно, пагубно, позорно, подло и не знаю еще что. Дилижансъ былъ готовъ, кучеръ терялъ терпніе, мы вс готовы были занять наши мста, и каторжники подошли вмст съ своимъ сторожемъ, неся съ собою странный хапахъ хлбной припарки, байки, пеньковой пряжи и подоваго камня, обыкновенно соединенный съ присутствіемъ каторжника.

— Не гнвайтесь такъ, сэръ, представлялъ сторожъ раздраженному пассажиру.— Я самъ сяду возл васъ. Я посажу ихъ съ краю. Они вамъ не будутъ мшать, сэръ. Вы и не узнаете, что они здсь.

— Да не корите меня, заворчалъ каторжникъ, котораго я узналъ, — меня везутъ поневол. Самъ я готовъ остаться здсь, и еслибъ отъ меня зависло, радъ былъ бы уступить мое мсто кому угодно.

— А я мое, сказалъ другой сурово, — будь на то моя воля, да я бы не обезпокоилъ никого изъ васъ.

Посл этого они оба захохотали и принялись грызть орхи, выплевывая скорлупу. Право, мн кажется, я длалъ бы то же самое, еслибы пришлось мн быть на ихъ мст и еслибы вс точно также презирали меня.

Наконецъ ршено было, что помочь сердитому джентльмену невозможно, и что онъ долженъ или хать въ этой не: ожиданной компаніи, или остаться. Итакъ онъ поднялся на свое мсто, продолжая однакоже жаловаться, сторожъ слъ возл него, каторжники поднялись сами какъ могли, и тотъ, котораго я призналъ, слъ позади меня, дыша мн прямо въ голову и на волосы.

— Прощайте, Гендель, закричалъ мн Гербертъ, когда мы тронулись. И тутъ я подумалъ теперь, какъ хорошо, что онъ нашелъ для меня другое имя вмсто Пипа.

Невозможно выразить, съ какою пронзительною остротой давало мн чувствовать себя дыханіе каторжника, не только на затылк, но и вдоль всей спины. Впечатлніе было точно такое же, какъ еслибы къ моему мозгу прикасались какою-то острою кислотой, такъ что я болзненно стискивалъ зубы. Онъ дышалъ почему-то чаще, тяжеле нежели его товарищъ, и я чувствовалъ, какъ мое плечо невольно подымалось съ одной стороны, чтобы защититься отъ него.

Погода была отвратительно сырая, и оба они проклинали холодъ. Онъ погрузилъ насъ всхъ въ оцпенніе. Когда мы успли отъхать на порядочное разстояніе, именно прохали половину станціи, то пассажиры вс дремали, кивали головами и не говорили между собою ни слова. Я самъ задремалъ, обдумывая вопросъ, не возвратить ли этой твари два фунта стерлинга, прежде нежели я потеряю его изъ виду, и какимъ бы образомъ лучше сдлать это? Покачнувшись впередъ, какъ будто въ твердомъ нанамреніи нырнуть между лошадьми, я проснулся въ испуг и принялся за прежнюю думу.

Но врно я давно уже разстался съ нею, потому что хотя я не могъ ничего различить въ темнот при слабомъ освщеніи нашихъ фонарей, однакожь по сырому, холодному втру, который дулъ теперь намъ въ лицо я чувствовалъ что тутъ не вдалек должно быть болото. Чтобы защититься моею спиной отъ втра и холода, каторжники нагнулись впередъ и были теперь гораздо ближе ко мн, первыя слова, которыми, я услышалъ, они обмнялись между собою, относились къ предмету, занимавшему мои мысли,— къ двумъ однофунтовымъ билетамъ.

— Какъ же онъ досталъ ихъ? сказалъ каторжникъ, котораго я не видалъ прежде.

— Почемъ я знаю? отвчалъ другой.— Какъ-нибудь припряталъ ихъ, полагаю, ему дали ихъ друзья его.

— Желалъ бы я, сказалъ первый, страшно проклиная холодъ,— имть ихъ теперь.

— Билеты или друзей?

— Разумется, билеты. За одинъ билетъ я продалъ бы всхъ друзей и считалъ бы еще себя въ барышахъ. Ну? Такъ онъ говоритъ?

— Такъ онъ говоритъ, продолжалъ узнанный мною каторжникъ,— все это было сказано и сдлано въ полминуту за грудой бревенъ въ адмиралтейств… Васъ выпускаютъ на волю? Да. Такъ не найду ли я мальчика, который накормилъ его и не проболтался, чтобъ отдать ему два однофунтовые билета? Да, я найду и отдамъ. Такъ я и сдлалъ.

— Вотъ ужь это чистая глупость, проворчалъ другой.— Я бы пролъ да пропилъ ихъ. Былъ онъ видно зеленый. Такъ вы говорите, что онъ васъ и не зналъ?

— Вовсе не зналъ. Мы разныхъ шаекъ и съ разныхъ понтоновъ. Его потомъ судили за побгъ изъ тюрьмы и приговорили по жизнь.

— По чести, вы только разъ и были на каторг въ этой сторон?

— Только этотъ единственный разъ.

— Ну, каково же ваше мнніе про это мсто?

— О, скотское мсто! Грязь, туманъ, болото и каторга, каторга, болото, туманъ и грязь.

Они проклинали это мсто въ очень-сильныхъ выраженіяхъ, и постепенно до того доворчались, что имъ не оставалось ничего боле сказать.

Подслушавъ этотъ разговоръ, я конечно сошелъ бы и остался одинъ въ темнот, на большой дорог, еслибы не былъ совершенно увренъ, что этотъ каторжникъ не имлъ ни малйшаго подозрнія въ моей тождественности съ мальчикомъ, котораго онъ видлъ у Трехъ Лодочниковъ. Дйствительно, не только самое время измнило меня, но я былъ иначе одтъ, находился въ совершенно-другихъ обстоятельствахъ, и онъ никакъ не могъ бы узнать меня, еслибы не послужилъ ему въ этомъ какой-нибудь случай. Все-таки наша встрча на дилижанс было дло необыкновенное и я опасался, что какое-нибудь другое обстоятельство могло каждую минуту напомнить его слуху мое имя. По этой причин, я ршился сойдти какъ только мы подъдемъ къ городу, чтобы быть подале отъ него. Я исполнилъ это намреніе очень успшно. Мой чемоданчикъ былъ у меня подъ ногами, мн нужно было только отстегнуть петлю, чтобы вынуть его, я сбросилъ его внизъ, спустился за нимъ и остался у перваго фонаря, гд начиналась городская мостовая. Каторжники отправились дале своею дорогой, съ дилижансомъ, и я зналъ самое то мсто, съ котораго спустятъ ихъ на рку. Въ моемъ воображеніи я представлялъ себ лодку съ гребцами каторжниками же, которая ждала ихъ у грязной лстницы, я слышалъ опять суровый приказъ: ‘отчаливай!’ Я снова видлъ грховный Ноевъ ковчегъ, качавшійся на черной масс воды.

Я не могъ бы положительно сказать, чего я боялся, мой страхъ былъ такъ неопредлененъ, но я былъ подъ его вліяніемъ. Идя къ гостиниц, я чувствовалъ, что я дрожалъ отъ этого страха, который былъ гораздо сильне простаго опасенія быть узнаннымъ. Я увренъ, это чувство не принимало тогда опредленнаго характера, это было возобновленіе на нсколько минутъ прежняго моего дтскаго ужаса.

Столовая въ гостиниц Голубаго Кабана была пуста, и я не усплъ еще заказать себ обдъ, я только слъ, какъ лакей уже узналъ меня. Онъ сейчасъ извинился въ своей забывчивости и спросилъ меня не послать ли за Пембльчукомъ.

— Нтъ, сказалъ я,— конечно нтъ.

Лакей (это онъ явился къ намъ съ выговоромъ отъ прикащиковъ въ тотъ самый день, когда я былъ записанъ въ ученики) повидимому очень удивился и при первомъ случа подсунулъ мн старый, грязный нумеръ городской газеты, въ которомъ я прочелъ слдующій параграфъ:

‘Наши читатели узнаютъ конечно не безъ интереса, какъ прибавленіе къ романической исторіи необыкновеннаго счастія юнаго кузнечнаго мастера въ здшнемъ околотк (между прочимъ, какая это удивительная тема для магическаго пера нашего, еще не всми признаннаго поэта Туби, украшающаго эти столбцы своими стихотвореніями!), что первый покровитель, сотоварищъ и другъ этого юноши, былъ очень почтенное лицо, занимающееся отчасти хлбною и сменною торговлей. Мы упоминаемъ здсь о немъ, какъ о ментор нашего юнаго Телемака, отчасти подъ вліяніемъ личнаго чувства. Пріятно знать, что нашъ городъ произвелъ также и самого виновника счастія послдняго. Не ищетъ ли теперь наморщенное отъ думы чело нашего доморощеннаго мудреца, или блестящіе глазки нашей городской красавицы разъясненія этой загадки? Кажется, Кентенъ Матзисъ былъ антверпенскій кузнецъ. Verb. Sap.’

Я убжденъ, что еслибы во дни моего благосостоянія я отправился къ сверному полюсу, то и тамъ встртилъ бы кого-нибудь, кочующаго Эскимоса или цивилизованнаго человка, который бы сказалъ мн, что Пембльчукъ былъ моимъ первымъ покровителемъ и виновникомъ моего счастія.

XXIX.

Ранымъ-ранехонько поднялся я на другой день поутру. Было еще слишкомъ рано идти къ миссъ Гевишамъ, и я отправился шататься за городъ съ ея, миссъ Гевишамъ, стороны,— а не съ той, откуда дорога шла къ Джо, къ нему я могъ пойдти завтра, я гулялъ себ, думая про мою благодтельницу и рисуя блистательными красками будущность, которую она готовила мн.

Эстелла была ея пріемышъ, меня она почти усыновила, и конечно ея намреніе было соединить насъ. Она предоставляла мн возобновить заброшенный домъ, пропустить солнечный свтъ въ темныя комнаты, завести часы, затопить отсырвшіе камины, смахнуть паутину, уничтожить копошившихся гадинъ — короче, совершить вс блистательные подвиги сказочнаго рыцаря и жениться на принцесс. Проходя мимо дома, я остановился, чтобы посмотрть на него, и его заплесневлыя красныя кирпичныя стны, забитыя окна, густой зеленый плющъ, обвивавшійся даже около трубъ своими втвями и отпрысками, словно мускулистыми руками старика,— все это вмст составляло богатую, завлекательную мистерію, которой я былъ героемъ. Разумется, Эстелла одушевляла ее, была ея сердцемъ. Но хотя Эстелла совершенно владла мною, котя мое воображеніе и мои надежды были вс сосредоточены въ ней, хотя вліяніе ея на мою дтскую жизнь и характеръ было могущественно, я даже и въ это романтическое утро представлялъ ее себ въ ея настоящемъ вид, не придавая ей никакихъ придуманныхъ атрибутовъ. Я упоминаю здсь объ этомъ обстоятельств съ особеннымъ намреніемъ, оно служитъ нитью, по которой надобно слдить за мной въ моемъ жалкомъ лабиринт. Согласно съ моею опытностію, ходячее понятіе о любовник не всегда бываетъ врно. Вотъ вамъ подлинная правда: когда я любилъ Эстеллу любовью взрослаго человка, я любилъ ее потому, что не могъ устоять противъ увлеченія. Я говорю теперь разъ навсегда: очень и очень часто, если не всегда, я зналъ, къ моему несчастію, что я любилъ ее наперекоръ разсудку, наперекоръ обтамъ, спокойствію, надеждамъ, счастію, наперекоръ всевозможнымъ убжденіямъ. Разъ навсегда говорю, я любилъ ее никакъ не мене отъ того что я зналъ все это, и все это не удерживало меня, я любилъ ее такъ какъ будто она была совершенство человческое.

Я расположилъ мою прогулку такимъ образомъ, чтобы придти къ калитк въ мой прежній урочный часъ. Позвонивъ въ колокольчикъ нетвердою рукой, я повернулся спиной къ калитк, стараясь между тмъ собраться съ духомъ и успокоить мое сильно бившееся сердце. Я слышалъ какъ отворилась боковая дверь, какъ приближались шаги черезъ дворъ, но я притворился будто не слышу, даже когда калитка повернулась на своихъ заржавленныхъ петляхъ.

Кто-то коснулся моего плеча, я вздрогнулъ и обернулся. Я вздрогнулъ теперь совершенно естественно, увидвъ передъ собою человка одтаго въ сромъ, человка, котораго я никакъ не ожидалъ встртить привратникомъ дома миссъ Гевишамъ.

— Орликъ!

— Да, баринъ, не съ вами одними случаются перемны. Войдите, войдите. Мн не приказано оставлять калитку настежь.

Я вошелъ, онъ захлопнулъ ее, заперъ, и вынулъ ключъ.

— Да, сказалъ онъ, пройдя упрямо нсколько шаговъ впереди меня и повернувшись вдругъ:— вотъ и я здсь.

— Какъ вы сюда попали?

— Пріхалъ, отвчалъ онъ, — на своихъ на двоихъ, а пожитки мои привезли на телжк.

— Такъ вы пріютились здсь не на шутку?

— Полагаю, что не на горе, баринъ. Какъ вы думаете?

Въ этомъ я не былъ совершенно увренъ, но у меня было достаточно времени обдумать отвтъ, пока онъ медленно переводилъ свой тяжелый взглядъ съ вымощенной площадки вверхъ по моимъ ногамъ и рукамъ на мое лицо.

— Такъ вы оставили кузницу? сказалъ я.

— Кажись это мсто на кузницу не похоже? отвчалъ Орликъ, окидывая взглядомъ вокругъ себя съ обиженнымъ видомъ.— Ну, похоже ли здсь на кузницу?

Я спросилъ его, давно ли оставилъ онъ кузницу Гарджери.

— Здсь одинъ день такъ походитъ на другой, отвчалъ онъ,— что право я и самъ вдругъ не могу сказать. Однакожь я поступилъ сюда нсколько времени спустя посл того какъ вы ухали.

— Ну, столько-то и я могъ бы вамъ сказать, Орликъ.

— А! отвтилъ онъ сухо.— Ну да вдь вы ученый.

Между тмъ мы подошли къ дому, его комната находилась сейчасъ же за боковою дверью,— и маленькое окошечко ея открывалось на дворъ. По своимъ миніатюрнымъ размрамъ она похожа была на конурку, обыкновенно занимаемую въ Париж привратниками. На стн висло нсколько ключей, къ которымъ онъ теперь присоединилъ ключъ отъ калитки, его кровать, покрытая лоскутнымъ одяломъ, находилась въ маленькой ниш. Все тутъ имло какъ-то лнивый, сонный видъ, эта каморка была похожа на клтку для сурка въ человческомъ вид, и самъ хозяинъ ея, смотрвшій мрачно и сурово, въ темномъ углу у окна, представлялъ совершенное йодобіе этого сурка-человка, для котораго она была устроена.

— Я не видалъ этой комнаты прежде, замтилъ я,— да прежде и не было здсь привратника.

— Не было, сказалъ онъ,— и не было пока не стали поговаривать въ околотк, что этотъ домъ совершенно безъ защиты, и нашли это очень опаснымъ, особенно когда каторжники стали погуливать. Тогда и рекомендовали меня на это мсто, какъ человка, который сможетъ дать сдачи любому молодцу, я и взялъ его. Работа будетъ полегче кованья да раздуванья. Заряжено, вотъ оно что.

Мое вниманіе было обращено на ружье, съ ложею въ мдной оправ, которое висло надъ каминомъ, и онъ слдилъ за моимъ взглядомъ.

— Ну, сказалъ я, не желая продолжать разговора,— могу я пойдти къ миссъ Гевишамъ?

— Лопни я, если я это знаю! отвтилъ онъ, сначала вытянувшись и потомъ отряхнувшись.— Вотъ что только мн приказано, баринъ: я долженъ ударить этимъ молоткомъ по этому колокольчику, а вы себ ступайте все по корридору, пока тамъ кого-нибудь не встртите.

— Я полагаю, меня ожидаютъ?

— Лопни я дважды, если я это знаю! сказалъ онъ.

Посл этого я повернулъ въ длинный корридоръ, по которому я прежде хаживалъ въ моихъ толстыхъ сапогахъ, а онъ зазвонилъ въ колокольчикъ. Въ конц корридора, по которому еще раздавался звонъ колокольчика, я нашелъ Сару Покетъ, пожелтвшую и позеленвшую по моей милости.

— О! сказала она:— это вы, мистеръ Пипъ?

— Это я, миссъ Покетъ. Съ удовольствіемъ сообщаю вамъ, что мистеръ Покетъ и его семейство совершенно здоровы.

— Да поумнли ли они сколько-нибудь? сказала Сара, печально покачивая головою.— Имъ благоразуміе нужне здоровья. Ахъ Матью, Матью!… Вы знаете вашу дорогу, сэръ?

— Довольно хорошо, потому что я много разъ хаживалъ по этой лстниц въ совершенной темнот.

Я подымался теперь по ней въ сапогахъ гораздо тоньше прежнихъ, и постучалъ вдверь комнаты миссъ Гевишамъ такъ точно, какъ бывало прежде.

— Это Пипъ стучитъ, я слышалъ сказала она сейчасъ же.— Войдите, Пипъ.

Она сидла на своемъ стул у стараго стола, въ своемъ старомъ плать, скрестивъ об руки на костыл и опершись на нихъ подбородкомъ, глаза ея были устремлены на огонь. Близь нея сидла изящная леди, которой я никогда не видалъ, она держала въ рук блый башмакъ, ни разу не надванный, и смотрла на него, наклонивъ голову.

— Войдите, Пипъ, продолжала бормотать миссъ Гевишамъ, не оглядываясь,— войдите, Пипъ, какъ вы поживаете, Пипъ? Вы цлуете мою руку, какъ будто я королева, э?— Ну?

Она вдругъ посмотрла на меня, приподнявъ только свои глаза, и повторила мрачнымъ, полушутливымъ тономъ:

— Ну?

— Я слышалъ, миссъ Гевишамъ, отвчалъ я, не-находя что сказать,— что вы были такъ добры и желали видть меня, и я пріхалъ сейчасъ же.

— Ну?

Леди, которой я прежде никогда не видалъ, подняла глаза и посмотрла на меня лукаво, и я увидлъ, что глаза эти были глаза Эстеллы. Но она такъ измнилась, такъ похорошла, такъ развилась, сдлала такіе поразительные успхи въ искусств очаровывать, что мн казалось я остался совсмъ въ прежнемъ вид и, смотря на нее, я чувствовалъ, что опять я былъ все тотъ же простой, мужицкій мальчишка. Я вдругъ почувствовалъ все разстояніе, всю неравность между нами, всю недоступность ея. Она протянула мн свою руку. Я пробормоталъ, какъ мн было пріятно видть ее опять и какъ я ждалъ этого удовольствія такъ долго, долго.

— Что Пипъ, много она перемнилась? спросила миссъ Гевишамъ съ жаднымъ взглядомъ, стуча костылемъ по стулу, стоявшему между нами, какъ бы давая этимъ знать, чтобъ я слъ на него.

— Когда я вошелъ сюда, миссъ Гевишамъ, я думалъ, что въ фигур и въ лиц не было и слдовъ Эстеллы, но теперь все такъ странно принимаетъ видъ старой…

— Что? ужь не хотите ли вы сказать старой Эстеллы? прервала меня миссъ Гевишамъ.— Она была горда, дерзка и вамъ хотлось быть подальше отъ нея. Помните вы это?

Я сказалъ въ смущеніи, что это было такъ давно, что я тогда былъ такъ глупъ, и тому подобное. Эстелла улыбалась съ совершеннымъ спокойствіемъ и говорила, что безъ всякаго сомннія я былъ тогда совершенно правъ, и что она была очень непріятна.

— Перемнился онъ? спросила ее миссъ Гевишамъ.

— Очень, сказала Эстелла, посмотрвъ на меня.

— Не такъ простъ и мужиковатъ? спросила миссъ Гевишамъ, играя локонами Эстеллы.

Эстелла засмялась, посмотрла на башмакъ, который у нея былъ въ рук, и опять засмялась, посмотрла на меня и положила башмакъ. Она обращалась со мною все таки какъ съ мальчикомъ, но уже завлекала меня.

Мы сидли въ темной комнат, среди прежняго круга вліяній, которыя такъ сильно на меня дйствовали, и я узналъ здсь, что она только что вернулась изъ Франціи, и что она детъ теперь въ Лондонъ. Она была горда и своенравна, какъ и прежде, но она такъ подчинила эти качества своей красот, что невозможно, неестественно было — мн такъ казалось по крайней мр — отдлить ихъ отъ ея красоты. Поистин говорю, невозможно было мн порвать нить, которая связывала ея присутствіе съ этимъ жалкимъ желаніемъ денегъ и барства, возмущавшаго мое дтство, съ этимъ худо-направленнымъ честолюбіемъ, которое меня побуждало стыдиться моего дома и Джо,— со всми видніями, въ которыхъ ея лицо то подымалось среди пламени кузнечнаго горна, то вылетало изъ желза на наковальн, то подымалось во мрак ночи, заглядывало въ деревянное окошко кузницы и улетало далеко, однимъ словомъ, для меня невозможно было отдлить ее, въ прошедшемъ и настоящемъ, отъ самой внутренней сердечной моей жизни.

Положено было, что я пробуду у нихъ весь этотъ день и на ночь вернусь въ гостиницу, а завтра отправлюсь обратно въ Лондонъ. Поговоривъ съ нами немного, миссъ Гевишамъ послала насъ обоихъ погулять въ запущенный садъ. Потомъ, когда мы вернемся, сказала она, я покатаю ее въ кресл, какъ въ старое время.

Птакъ мы съ Эстеллой отправились въ садъ въ ту же калитку, гд я проходилъ въ день моего поединка съ блднымъ молодымъ джентльменомъ, который, оказалось потомъ, былъ Гербертъ: — я весь взволнованный, обожавшій даже край ея платья, — она совершенно спокойная, и конечно, не обращавшая ни малйшаго вниманія на мое платье. Когда мы подошли къ самому мсту поединка, она остановилась и сказала:

— Должно-быть, я была странная двочка, я тогда спряталась, чтобы посмотрть на вашу драку, я глядла на нее и глядла съ большимъ удовольствіемъ.

— Я получилъ тогда отъ васъ большую награду.

— Право? отвтила она разсянно.— Я помню, я тогда питала страшную непріязнь къ вашему противнику, мн очень не нравилось, что его сюда нарочно привезли мн для компаніи.

— Мы теперь съ нимъ большіе друзья, сказалъ я.

— Право? Теперь я припоминаю, что вы учитесь у его отца.

— Да.

Я согласился въ этомъ съ нкоторою непріятностію, потому что это отзывалось мальчишествомъ, а она уже и безъ того трактовала меня какъ мальчика.

— Съ перемною въ вашей судьб и будущности вы должны были перемнить ваше общество, сказала Эстелла.

— Естественно, сказалъ я.

— И необходимо, прибавила она гордымъ тономъ:— общество, совершенно приличное для васъ прежде, теперь уже для васъ совершенно не прилично.

По совсти, я сомнваюсь, чтобы тогда оставалась еще у меня искра моего прежняго намренія повидаться съ Джо, но если я имлъ его, то это замчаніе Эстеллы уничтожило бы его совершенно.

— Въ то время вы не имли ни малйшей мысли объ ожидающемъ васъ счастьи? сказала Эстелла съ легкимъ движеніемъ головы, какъ бы означая, что она разумла время драки.

— Ни малйшей.

Я чувствовалъ, что ея полное развитіе и превосходство, рядомъ съ моимъ юношествомъ и подчиненнымъ положеніемъ, составляли страшный контрастъ. Это раздражало бы меня еще боле, еслибъ я не сознавалъ, что я для нея избранъ и предназначенъ.

Садъ такъ заросъ, что не возможно было гулять въ немъ безъ затрудненія, и поэтому, обойдя его два или три раза, мы вернулись опять на дворъ пивоварни. Я показалъ ей именно мсто, гд я видлъ въ первый разъ какъ она гуляла по бочкамъ, и она сказала мн съ безпечнымъ, холоднымъ видомъ: ‘Неужели?’ Я напомнилъ ей, откуда она вышла изъ дому, и принесла мн мое пиво и мясо, она сказала: ‘Я не помню.’

— Не помните, какъ вы заставили меня плакать? сказалъ я.

— Нтъ, отвтила она и покачала головой, посмотрвъ кругомъ.

Я право думаю, что эта ея забывчивость и совершенное равнодушіе ко мн опять заставили меня проливать слезы — внутреннія слезы, а это самыя горькія.

— Вы должны знать, сказала мн Эстелла снисходительно, какъ и слдуетъ блистательной красавиц,— что у меня нтъ сердца, если это иметъ какое-нибудь отношеніе къ памяти.

Я ей отвтилъ очень изысканнымъ языкомъ, что я осмливаюсь въ этомъ сомнваться, что я знаю лучше — такая красота невозможна безъ сердца.

— О, у меня есть сердце, которое можно пожалуй проколоть или прострлить, въ этомъ я не сомнваюсь, отвчала Эстелла:— оно перестанетъ биться, когда я перестану существовать. Но вы понимаете, что я разумю. У меня нтъ тутъ нжности, нтъ симпатіи, чувства и подобныхъ пустяковъ.

Что это такое мелькнуло въ моемъ ум, когда она стояла спокойно и пристально смотрла на меня? Не видлъ ли я чего-то подобнаго въ миссъ Гевишамъ? Нтъ. Въ нкоторыхъ ея взглядахъ, пріемахъ была тнь сходства съ миссъ Гевишамъ, заимствуемая, какъ вы часто можете замтить, дтьми отъ взрослыхъ людей, живущихъ съ ними и находящихся съ ними въ постоянныхъ сношеніяхъ, и которая оставляетъ, когда проходитъ дтство, замчательное мимолетно являющееся сходство въ выраженіи между лицами нисколько не похожими. И однако я не могъ связать это впечатлніе съ миссъ Гевишамъ. Я взглянулъ опять, она еще продолжала смотрть на меня, но впечатлніе уже исчезло.

Что это было такое?

— Я не шучу, сказала Эстелла, не то чтобы хмурясь (лобъ ея былъ совершенно гладокъ), но придавая лицу боле мрачное выраженіе,— если мы будемъ часто вмст, то лучше будетъ для васъ теперь же поврить этому. Нтъ! сказала она, повелительно предупреждая мою рчь, готовую сорваться съ языка:— я никому не отдавала моего сердца. У меня его никогда не было.

Минуту спустя, мы вошли въ пивоварню, такъ давно оставленную, и она показала мн высокую галлерею, гд, я видлъ, она гуляла въ тотъ самый первый день, она говорила мн, что припоминаетъ, какъ она была здсь и видла меня внизу взволнованнаго и въ слезахъ. Глаза мои слдовали за ея блою рукой, и опять то же самое неясное впечатлніе, котораго я не могъ уловить, пронеслось въ моей голов. Мой невольный трепетъ заставилъ ее положить свою руку мн на плечо. Призракъ пронесся еще разъ и исчезъ.

Что это было такое?

— Что съ вами? спросила Эстелла.— Вы опять перепуганы.

— Да есть отчего, если врить тому, что вы сейчасъ сказали, отвчалъ я, желая отвлечь ея вниманіе.

— Такъ вы не врите? Длать нечего. По крайней мр вамъ это сказано. Миссъ Гевишамъ ожидаетъ уже^что вы явитесь на ваше старое мсто, хоть это я думаю можно бы теперь отложить въ сторону, вмст съ прочею стариной. Обойдемъ еще разъ кругомъ сада и пойдемъ домой. Ну, сегодня вы не станете проливать слезъ отъ моей жестокости, вы будете моимъ пажемъ и позволите мн опереться о ваше плечо.

Ея великолпное платье волочилось по земл. Она подобрала его въ одну руку, а другою легко оперлась на мое плечо, пока мы гуляли. Мы обошли два или три раза кругомъ запущеннаго сада, и онъ расцвлъ для меня. Еслибы желтая и зеленая негодная трава, пробивавшаяся въ трещины старой стны, была драгоцннйшимъ растеніемъ въ мір, то и тогда я не боле дорожилъ бы ею въ моихъ воспоминаніяхъ.

Между нами не было различія въ лтахъ, которое отдаляло бы ее отъ меня, мы были почти однихъ лтъ, хотя нашъ возрастъ былъ боле благопріятенъ для нея чмъ для меня. Но посреди моего наслажденія, среди моей совершенной увренности, что благодтельница наша избрала насъ другъ для друга, меня мучила эта недоступность, которую придавали ей ея красота и ея манеры. Бдный мальчикъ!

Наконецъ мы вошли въ домъ, и здсь я узналъ съ удивленіемъ, что мой попечитель пріхалъ повидаться съ миссъ Гевишамъ по дламъ и придетъ обдать. Старые канделябры въ комнат, гд стоялъ накрытый плеснющій столъ, были зажжены въ наше отсутствіе, и миссъ Гевишамъ сидла въ своемъ кресл, ожидая меня.

Мн казалось какъ будто я самое это кресло отодвигалъ назадъ въ прошедшее, когда мы начали нашъ медленный объздъ вокругъ развалинъ свадебнаго пира. Но въ этой похоронной комнат, рядомъ съ этою замогильною фигурой, лежавшею въ кресл, Эстелла казалась еще блистательне и краше чмъ прежде, и я чувствовалъ себ подъ обояніемъ еще сильнйшимъ.

Время такъ быстро летло, что часъ нашего ранняго обда уже былъ близокъ, и Эстелла оставила насъ и пошла приготовиться. Мы остановились у середины длиннаго стола, и миссъ Гевишамъ протянула свою высохшую руку и положила ее на желтую скатерть. Эстелла оглянулась изъ-за плеча, уходя въ дверь, и миссъ Гевишамъ послала ей поцлуй этою рукой съ жадною страстію, которая была ужасна въ своемъ род.

Эстелла ушла, мы остались вдвоемъ, она повернулась ко мн и сказала шепотомъ:

— Что, хороша она, граціозна? Восхищаетесь вы ею?

— Кто только видитъ ее, миссъ Гевишамъ, тотъ не можетъ ею не восхищаться.

Она охватила мою шею своею рукой, притянула совсмъ мою голову къ себ, оставаясь въ своемъ кресл, и сказала:

— Люби ее, люби, люби! Какъ она обращается съ тобою?

Я не усплъ еще отвтить ей (если только могъ дать ей какой-нибудь отвтъ на такой трудный вопросъ), какъ она снова повторила:

— Люби ее, люби, люби! Люби ее, если она благосклонна къ теб. Люби ее, если она язвитъ тебя, если она терзаетъ твое сердце на части,— и чмъ оно будетъ старе и крпче, тмъ глубже будетъ язва — все равно, люби ее, люби, люби!

Никогда еще не видлъ я такой сильной страсти, съ какою произносила она теперь эти слова. Я чувствовалъ мускулы ея тонкой руки напрягались около моей шеи отъ силы, овладвшей ею.

— Слушай меня, Пипъ! Я взяла ее къ себ, для того чтобъ ее любили. Я вскормила и воспитала ее, чтобъ ее любили. Я сдлала изъ нея такое совершенство, чтобъ ее любили Люби ее!

Она проговаривала эти слова часто и, безъ всякаго сомннія, длала это съ намреніемъ, но еслибъ эти слова, такъ часто повторяемыя, требовали ненависти вмсто любви, или отчаянія, мщенія, смерти, то и тогда бы они не могли быть боле похожи, въ звук ея голоса, на проклятіе.

— Я скажу теб, продолжала она тмъ же торопливымъ и страстнымъ шепотомъ, — что такое истинная любовь. Это слпая преданность, совершенная покорность, самоуниженіе, довріе, вра наперекоръ себ, наперекоръ цлому міру, и сердце и душу отдаешь чародю, какъ сдлала это я!

Когда она дошла до этого, дикій крикъ вырвался у нея изъ груди, и я обхватилъ ее. Она поднялась въ своемъ кресл и билась о воздухъ, и можно было опасаться, что вотъ-вотъ она ударится о стну и падетъ мертвая.

Все это случилось въ нсколько секундъ. Усаживая ее въ кресло, я почувствовалъ хорошо извстный мн запахъ, и, обернувшись, увидлъ моего опекуна.

Онъ всегда носилъ съ собою (я кажется еще объ этомъ не упоминалъ) шелковый носовой платокъ огромныхъ размровъ, который былъ ему очень полезенъ въ его дл. Мн случалось видть, какой ужасъ наводилъ онъ на кліента или свидтеля церемоннымъ развертываніемъ этого носоваго платка, какъ бы готовясь высморкаться сейчасъ же, и потомъ выжидая, повидимому въ полной увренности, что онъ не успетъ этого сдлать, какъ ужь кліентъ или свидтель себя запутаютъ: и обыкновенно они давались на эту штуку и путались. Когда я увидлъ его, у него въ рукахъ былъ этотъ самый платокъ, и онъ смотрлъ на насъ. Встртивъ мой взглядъ, онъ сказалъ ясно посл минутной паузы: ‘право? Очень странно!’ и потомъ сдлалъ изъ этого платка необходимое употребленіе съ полнымъ эффектомъ.

Миссъ Гевишамъ увидла его въ одно время со мною. Она боялась его, какъ и вс. Она поспшила успокоиться и пробормотала, что онъ сегодня такъ же точенъ, какъ и всегда.

— Такъ же точенъ, какъ и всегда, повторилъ онъ, подходя къ намъ.— Какъ вы поживаете, Пипъ? Угодно, я прокачу васъ, миссъ Гевишамъ? Разикъ кругомъ? Такъ вы здсь, Пипъ?

Я сказалъ ему, когда я пріхалъ и какъ миссъ Гевишамъ желала этого, чтобъ я могъ видть Эстеллу.

На это онъ отвтилъ:

— А, славная барышня!

Потомъ онъ покатилъ кресло миссъ Гевишамъ впереди себя одною рукой, а другую руку запустилъ въ карманъ, какъ будто карманъ его былъ наполненъ всякими секретами.

— Ну, Пипъ! Какъ часто видали вы прежде миссъ Эстеллу? сказалъ онъ, когда мы остановились.

— Какъ часто?

— Да, сколько разъ? Десять тысячъ разъ?

— Конечно, не такъ много.

— Дважды?

— Джагерсъ, вмшалась тутъ миссъ Гевишамъ, на мое счастье,— оставьте моего Пипа въ поко и ступайте съ нимъ обдать.

Онъ повиновался, и мы ощупью спустились съ нимъ вмст внизъ по темной лстниц. Проходя къ отдльнымъ покоямъ, черезъ вымощенный дворъ, позади дома, онъ спросилъ меня, видлъ ли-я, и сколько разъ, какъ миссъ Гевишамъ стъ и пьетъ, предлагая мн, по своему обыкновенію, выборъ числа между сотнею и однимъ.

Я подумалъ и сказалъ:

— Ни разу.

— И ни разу не увидите, Пипъ, отвтилъ онъ, съ хмурою улыбкой.— Съ тхъ поръ, какъ она ведетъ эту уединенную жизнь, никто не видлъ, какъ она стъ и пьетъ. Она ходитъ ночью по дому и сама достаетъ себ, что ей приходится по вкусу.

— Съ вашего позволенія, сэръ, могу ли я сдлать вамъ одинъ вопросъ?

— Можете, сказалъ онъ: — но я могу вамъ не отвтить. Предлагайте вашъ вопросъ.

— Фамилія Эстеллы? Гевишамъ, или…? Я не зналъ, что прибавить.

— Или что? сказалъ онъ.

— Гевишамъ?

— Да, Гевишамъ.

Тутъ подошли мы къ обденному столу, гд она и Сара Покетъ ожидали насъ. Мистеръ Джагерсъ занялъ первое мсто, Эстелла сла противъ него, а я слъ лицомъ къ лицу съ моимъ зелено-желтымъ другомъ. Обдъ былъ очень хорошъ, намъ прислуживала служанка, которую я прежде никогда не видалъ, но которая вроятно все это время находилась въ этомъ таинственномъ дом. Посл обда поставили передъ моимъ опекуномъ бутылку отличнаго портвейна (онъ очевидно зналъ ея годъ), и об леди удалились.

Мистеръ Джагерсъ былъ здсь скрытне чмъ когда-нибудь и гд-нибудь, подобной скрытности я никогда нигд не замчалъ, даже въ немъ. Онъ берегъ свои взгляды, и ни разу въ продолженіи обда не поднялъ глазъ на Эстеллу. Когда она говорила съ нимъ, онъ выслушивалъ ее, отвчалъ ей что приходилось, но ни разу не взглянулъ на нее, сколько я могъ замтить. Она, напротивъ, часто посматривала на него съ особеннымъ интересомъ и любопытствомъ, если не съ подозрніемъ, по его лицо не обнаруживало ни разу ни малйшаго сознанія въ этомъ. Въ продолженіи обда, онъ находилъ особенное удовольствіе, часто упоминая въ разговор со мною объ ожидающей меня будущности, дразнить Сару Покетъ, которая становилась все желте и зелене, но и это онъ длалъ, какъ будто ничего не замчая и даже показывая, будто онъ выпытывалъ, и дйствительно онъ выпытывалъ у меня, я самъ не понимаю какимъ образомъ, вс подробности.

Когда мы остались вмст, онъ принялъ такой таинственный видъ, что мн ршительно было не въ моготу. Онъ допрашивалъ самое вино, когда у него не было ничего другаго для допроса. Онъ держалъ рюмку передъ собою на свтъ, отвдывалъ свой портвейнъ, пропускалъ его кругомъ рта и проглатывалъ, потомъ снова поглядывалъ на него, нюхалъ его, пробовалъ, пилъ, снова наливалъ, и опять такимъ же образомъ допытывалъ свою рюмку, наконецъ я начиналъ трусить: ужь не наговаривало ли ему вино чего-нибудь на меня. Три или четыре раза я было пытался начать разговоръ, но всякій разъ, когда онъ видлъ, что я хотлъ спросить у него что-нибудь, онъ поглядывалъ на меня съ своею рюмкой въ рук и, пропуская вино кругомъ рта, какъ бы желалъ дать мн знать, что всякій вопросъ съ моей стороны безполезенъ, потому что онъ на него не отвтитъ.

Я полагаю, миссъ Покетъ подозрвала, что одинъ видъ мой могъ довести ее до бснованія, что она пожалуй могла бы сорвать съ головы свой чепчикъ, необыкновенно отвратительный, превратить его въ совершенную тряпку, и разбросать по полу свои волосы, которые впрочемъ не росли у ней на голов. Она не явилась поэтому посл, когда мы перешли въ комнату миссъ Гевишамъ и сли за вистъ въ четверомъ. Въ промежутк, миссъ Гевишамъ убрала Эстеллу своими драгоцнностями, которыя она расположила фантастическимъ образомъ въ ея волосахъ, на рукахъ и на груди, и я замтилъ, даже мой попечитель посмотрлъ на нее изъ-подъ своихъ густыхъ, нависшихъ бровей, и приподнялъ ихъ немного, когда красавица явилась передъ нимъ во всемъ великолпіи блеска и цвта этихъ украшеній.

Я не буду разказывать, какъ онъ забиралъ нашихъ козырей и выходилъ съ маленькими ничтожными картами, передъ которыми совершенно меркла слава нашихъ королей и дамъ, не стану говорить и о томъ, что я чувствовалъ, когда онъ смотрлъ на насъ какъ на три жалкія загадки, давно уже имъ разгаданныя. Но особенно заставляла меня страдать несовмстность между моею страстью къ Эстелл и его присутствіемъ, которое такъ и обдавало холодомъ. Не говоря уже о томъ, что у меня не стало бы духа бесдовать съ нимъ про нее, что у меня не стало бы духа слышать какъ онъ скрипитъ на нее сапогами, видть какъ онъ смываетъ ее съ своихъ рукъ,— но меня уже мучило одно то обстоятельство, что я и мои чувства находились теперь въ одномъ мст съ нимъ.

Мы играли до девяти часовъ, и тогда положено было предувдомить меня, когда Эстелла прідетъ въ Лондонъ, чтобъ я могъ встртить ее у дилижанса, я простился съ нею, прикоснулся къ ея рук, и мы разстались.

Мой опекунъ занималъ въ гостиниц Кабана смежную со мною комнату. Поздно ночью все еще раздавались въ моихъ ушахъ слова миссъ Гевишамъ: ‘люби ее, люби, люби!’ Я повторилъ ихъ, измнивъ на свой ладъ, и говорилъ моей подушк сотни разъ: ‘я люблю, люблю, люблю!’ Потомъ закипло во мн чувство благодарности, что она предназначена для меня, еще такъ недавно бывшаго мальчишкою въ кузниц. Потомъ я подумалъ, что если она не испытывала теперь, какъ я опасался, той же самой восторженной благодарности за свою судьбу, то когда же она заинтересуется мною?— когда я разбужу въ ней сердце, погруженное теперь въ нмую дремоту?

Бдный я! Все это, казалось мн, были возвышенныя чувства. Но я не подумалъ, какъ низко и подло было съ моей стороны избгать Джо только потому, что Эстелла пренебрегала имъ. День тому назадъ, Джо заставилъ меня проливать слезы, скоро он высохли. Богъ прости мн, какъ скоро он высохли!

XXX.

Подумавъ хорошенько, пока я одвался по утру въ гостиниц, я ршился сказать моему попечителю, что Орликъ вовсе не такой надежный человкъ, который могъ бы занимать отвтственное мсто при миссъ Гевишамъ.

— Разумется, Пипъ, это человкъ не для своего мста, сказалъ мой опекунъ, очень спокойно, совершенно довольный общимъ заключеніемъ,— обыкновенно такія мста занимаютъ люди, которые не годятся на нихъ.

Повидимому его очень развеселило то, что и въ этомъ случа мсто не было занято, въ вид исключенія, человкомъ годнымъ для него, и онъ слушалъ съ удовольствіемъ, пока я ему передавалъ все, что мн было извстно про Орлика.

— Очень хорошо, Пипъ, замтилъ онъ, когда я кончилъ.— Я пойду сейчасъ же и разчитаю нашего пріятеля.

Такое ршительное дйствіе встревожило меня, я совтывалъ повременить немного, и даже намекнулъ, что съ нашимъ пріятелемъ трудно будетъ сладить.

— О, нтъ, сказалъ мой опекунъ, развертывая свой носовой платокъ съ полною увренностію:— я хотлъ бы посмотрть, какъ онъ станетъ разсуждать со мной.

Мы отправлялись въ Лондонъ вмст, въ полуденномъ дилижанс, и за завтракомъ я до того боялся появленія Пембльчука, что я едва могъ держать чашку, я сказалъ, что мн хочется пройдтись, и что я пойду по дорог въ Лондонъ, и чтобы мистеръ Джагерсъ предупредилъ обо мн кучера. Такимъ образомъ я имлъ возможность скрыться изъ Синяго Кабана сейчасъ, же посл завтрака. Давъ мили дв обхода по полямъ, позади лавки мистера Пембльчука, я вышелъ опять на большую улицу, миновавъ эту западню, я чувствовалъ себя сравнительно въ безопасности.

Мн было интересно побывать еще разъ въ нашемъ старомъ, тихомъ город, мн ничуть не было непріятно, когда меня узнавали и глазли на меня. Одинъ или два лавочника выскочили даже изъ своихъ лавокъ и забжали мн впередъ, чтобы вернуться, какъ будто они забыли что-нибудь, и заглянуть мн въ лицо, при этомъ случа, я не знаю, кто прикидывался неловче, они ли, замаскировывая цль своего движенія, я ли, показывая видъ, будто не замчаю ихъ. Все-таки мое положеніе было великолпное, и я былъ доволенъ имъ, пока судьба не натолкнула меня на этого безпредльнаго негодяя, мальчишку Траба.

Взглянувъ впередъ, на нкоторое разстояніе, вдоль улицы, я увидлъ этого мальчишку, онъ приближался ко мн, и хлесталъ себя пустымъ синимъ мшкомъ. Полагая, что всего приличне встртить его равнодушнымъ, ничего неподозрвающимъ взглядомъ, который смирилъ бы его злобный умъ, я шелъ впередъ именно съ этимъ выраженіемъ на лиц, и уже начиналъ радоваться моему успху, какъ вдругъ колни этого мальчишки подкосились, волосы поднялись дыбомъ, шапка его свалилась, онъ задрожалъ всмъ тломъ, отшатнулся на середину улицу и, крича народу: ‘Поддержите меня! У, какіе страхи!’ Онъ прикинулся, будто моя великолпная фигура поразила его совершеннымъ ужасомъ. Когда я проходилъ мимо него, зубы его застучали, и онъ палъ передо мною во прахъ, со всми знаками полнйшаго униженія.

Трудно было выдержать это, но это еще было ничего. Я не сдлалъ и двухсотъ шаговъ, какъ я снова увидлъ, къ моему невыразимому ужасу, удивленію и негодованію, того же самаго мальчишку Траба. Онъ подходилъ изъ-за угла. Синій мшокъ вислъ у него черезъ плечо. Любовь къ честному труду сіяла у него въ глазахъ, и въ его походк была видна веселая готовость спшить къ своему длу. Разомъ почувствовалъ онъ мое присутствіе, и повторилъ ту же самую комедію, но на этотъ разъ онъ предался коловратному движенію, и онъ вертлся вокругъ меня, подогнувъ колна и подымая руки, какъ бы моля о помилованіи. Его страданія возбудили громкій хохотъ обступившей толпы, и я былъ черезвычайно оконфуженъ.

Когда я поровнялся потомъ съ почтовою конторой, мальчишка Траба уже усплъ заднею дорогой забжать мн впередъ. Въ этотъ разъ онъ совершенно измнился. Синій мшокъ былъ наброшенъ у него на плечи на подобіе моего плаща, и онъ гордо выступалъ мн на встрчу, на противоположной сторон улицы, окруженный толпою юныхъ друзей, которымъ онъ кричалъ, махая рукою: ‘Я не зна-а-юю ва-асъ!’ Никакія слова не могутъ передать всю сумму оскорбленія, которое наносилъ мн этотъ мальчишка, когда онъ, проходя мимо меня, вытащилъ воротнички своей рубашки, закрутивъ волосы на вискахъ, подперъ руки въ боки, и гримасничая и коверкаясь, тянулъ на распвъ своимъ спутникамъ: ‘Не зна-а-юю ва-асъ, не зна-а-юю ва-асъ, по-очести не зна-а-ю-ю ва-асъ!’Посл этого онъ принялся кричать кукареку, и преслдовалъ меня черезъ мостъ этмъ же крикомъ, какъ будто за мною бжалъ очень прискорбный птухъ, который знавалъ меня еще въ ту пору, когда я былъ кузнецомъ. Съ такимъ позоромъ оставилъ я городъ, или, точне говоря, былъ изгнанъ изъ него въ чистое поле.

Но если я не могъ придушить мальчишку Траба, то я и теперь не вижу что еще оставалось мн длать тогда, какъ не терпть. Поднять съ нимъ драку на улиц, или требовать отъ него какого бы то ни было возмездія кром крови его сердца, было бы смшно и унизительно. Кром того это былъ такой мальчикъ, которому никто ничего не могъ сдлать, неуязвимый, увертливый зменышь, вы припрете его въ уголъ, онъ проскочитъ у васъ между ногъ, и отвтитъ вамъ издали презрительнымъ ревомъ. Я написалъ однако же къ мистеру Трабу по слдующей же почт, что мистеръ Пипъ не можетъ продолжать свои заказы тому, кто забылъ свои обязанности передъ обществомъ и держитъ у себя до сихъ поръ мальчишку, который возбуждаетъ одно омерзніе въ каждомъ порядочномъ человк.

Дилижансъ съ мистеромъ Джагерсомъ подъхалъ въ свое время, и я занялъ опять мое мсто на козлахъ, и прибылъ въ Лондонъ благополучно, но съ разбитымъ сердцемъ. Какъ только я пріхалъ, я отправилъ къ Джо повинную треску и бочонокъ устрицъ (въ вид удовлетворенія за то, что я самъ не зашелъ къ нему), и пошолъ себ въ Барнардово подворье.

Я нашелъ Герберта за обдомъ, онъ былъ очень радъ моему возвращенію. Отправивъ мстителя въ кофейную принести что-нибудь къ моему обду, я чувствовалъ, что мн необходимо было раскрыть душу моему другу и товарищу. Откровенный разговоръ, разумется, былъ невозможенъ, когда мститель находился въ передней, и потому я отпустилъ его въ театръ. Лучшаго доказательства моего рабства передъ этимъ тираномъ я не могу представить, какъ эти различныя унизительныя уловки, къ которымъ постоянно я прибгалъ, чтобы дать ему занятіе. Иногда я доходилъ до такой крайности, что посылалъ его на уголъ Гайдъ-Парка посмотрть который часъ.

Отобдавъ, мы сли къ камину, и я сказалъ тогда Герберту:

— Любезный Гербертъ, я имю нчто особенное сказать вамъ.

— Любезный Гендель, отвчалъ онъ,— сочувствіемъ и уваженіемъ отзовусь я на вашу откровенность.

— Это касается меня самого, Гербертъ, сказалъ я,— да еще одной особы.

Гербертъ заложилъ ногу на ногу, посмотрлъ на огонь, наклонивъ голову на одну сторону, подождавъ нсколько времени, онъ посмотрлъ на меня, потому что я не продолжалъ.

— Гербертъ, сказалъ я, положивъ руку ему на колно, — я люблю, я обожаю Эстеллу.

Гербертъ не только не былъ пронзенъ насквозь моимъ признаніемъ, но отвчалъ совершенно равнодушно.

— Такъ. Ну, дале?

— Ну дале, Гербертъ? И это вашъ отвтъ: ну дале?

— Да, что же дале? сказалъ Гербертъ:— это я уже знаю?

— Почемъ вы знаете? сказалъ я.

— Почемъ я знаю, Гендель? Я знаю это отъ васъ.

— Я никогда вамъ этого не говорилъ.

— Не говорили мн! Вы -не говорите мн также, когда вы стрижетесь, но у меня достаточно смыслу, чтобы замтить это. Вы всегда обожали ее съ тхъ поръ, какъ я васъ знаю. Вы принесли сюда вашу любовь и вашъ чемоданъ вмст. Не говорили мн! Вы мн высказывали это ежедневно съ утра до вечера. Когда вы сообщили мн вашу собственную исторію, вы мн открыто сказали, что вы начали обожать ее съ перваго же раза какъ вы увидли ее, когда вы были еще очень молоды.

— Коли такъ, да, сказалъ я довольно обрадованный этому новому лучу свта,— я не переставалъ обожать ее. Она теперь возвратилась очаровательною красавицей. Я видлъ ее вчера. И если я обожалъ ее прежде, то теперь я обожаю ее вдвое.

— Ваше счастье, Гендель, въ такомъ случа, сказалъ Гербертъ,— что вы избраны и предназначены для нея. Не касаясь запрещенной статьи, я могу, кажется, сказать, что между нами этотъ фактъ не подлежитъ сомннію. Имете ли вы какое-нибудь понятіе о томъ какъ сама Эстелла смотритъ на эту статью объ обожаніи?

Я покачалъ печально головою.

— Она на тысячу верстъ отъ меня, сказалъ я.

— Терпніе, мой милый Гендель: времени еще довольно, довольно. Но вы хотли еще что-то мн сказать?

— Мн совстно это сказать, отвтилъ я,— а говорить объ этомъ не хуже чмъ думать. Вы называете меня счастливцемъ. Конечно, я счастливъ. Чуть-чуть не вчера я былъ простой кузнецъ, а сегодня я… что я такое, какъ сказать мн про себя?

— Скажите: добрый малый, если вамъ нужно слово, чтобы закончить фразу, отвчалъ Гербертъ, улыбаясь и хлопая меня по рук,— добрый малой съ порядочнымъ запасомъ горячности и робости, отваги и неувренности, дйствія и мечтательности, въ которомъ вс эти качества очень чудно перемшаны.

Я остановился на минуту, чтобы подумать, дйствительно ли въ моемъ характер была такая смсь. Вообще, я никакъ не могъ подтвердить этотъ анализъ, но я не считалъ нужнымъ толковать объ этомъ.

— Когда я спрашиваю васъ, какъ мн назвать себя сегодня, продолжалъ я,— я хочу вамъ высказать этимъ что у меня на мысляхъ. Вы говорите что я счастливъ. Я знаю, что я самъ ничего не сдлалъ для моего возвышенія въ жизни, меня подняло счастье, и потому я счастливъ. Но когда я только подумаю объ Эстелл…

— А когда же вы о ней не думаете, перервалъ меня Гербертъ, вперивъ въ огонь свои глаза, которые, казалось мн, были полны доброты и сочувствія.

— Тогда, мой милый Гербертъ, я не могу вамъ выразить, какъ мало увренности я чувствую, какъ сильно завишу я отъ тысячи случайностей. Подобно вамъ не касаясь запрещенной статьи, я все-таки могу сказать, что я полагаю вс мои надежды на постоянство одного лица (не называя никого по имени). И какъ непріятно ничего не знать положительнаго объ этихъ надеждахъ!

Сказавъ это, я облегчилъ мое сердце отъ тягости, которая постоянно давила меня боле или мене, и которая была невыносима со вчерашняго дня.

— Теперь, Гендель, отвчалъ Гербертъ своимъ веселымъ тономъ, такъ полнымъ надеждъ,— мн кажется, что вы въ вашемъ отчаяніи смотрите черезъ увеличительное стекло въ зубы даровой лошади. Мн также кажется, что сосредоточивая все наше вниманіе на одномъ этомъ изслдованіи, мы упускаемъ изъ виду лучшія качества животнаго. Не говорили ли вы мн, что вашъ попечитель, мистеръ Джагерсъ, объявилъ вамъ съ перваго раза, что вы надлены не однми надеждами? Да еслибы онъ вамъ и не сказалъ этого, то могли ли бы вы допустить — хотя это одно предположеніе,— что такой человкъ какъ мистеръ Джагерсъ оставался бы съ вами въ теперешнихъ отношеніяхъ, еслибъ онъ не былъ увренъ въ вашемъ положеніи?

Я сказалъ, что дйствительно это былъ сильный аргументъ, котораго я не могъ отрицать, я сказалъ это, какъ будто неохотно уступая истин и (съ людьми часто это бываетъ въ подобныхъ обстоятельствахъ) какъ будто я желалъ опровергнуть ее.

— Полагаю, это сильный аргументъ, сказалъ Гербертъ,— я думаю вы затруднитесь найдти аргументъ сильне, что касается до остальнаго, то вы должны ожидать времени, положеннаго вашимъ опекуномъ, а онъ будетъ ждать срока, назначеннаго его кліентомъ. Вы не успете и оглянуться, какъ вамъ стукнетъ двадцать одинъ годъ и тогда можетъ быть вы получите дальнйшее объясненіе. По крайней мр, вы будете ближе къ этому объясненію, потому что когда же нибудь оно будетъ вамъ сообщено.

— Какъ вы всегда полны надеждъ, сказалъ я съ благодарностью, удивляясь его веселому расположенію.

— Это мое единственное достояніе, сказалъ Гербертъ.— Я долженъ однакоже сознаться, что утшительная мысль, которую я вамъ высказалъ теперь, принадлежитъ не мн, а моему отцу. Я слышалъ отъ него одно замчаніе про вашу исторію, именно, что это дло ршенное и поконченное. Да иначе Джагерсъ и не взялся бы за него. А теперь, прежде нежели я скажу вамъ еще что-нибудь боле про моего отца иди и про сына моего отца, чтобъ отплатить вамъ за вашу откровенность откровенностью же, я намренъ показаться вамъ очень непріятнымъ, даже отвратительнымъ.

— Въ этомъ вы не успете, сказалъ я.

— О, да! Я буду вамъ очень непріятенъ, вы увидите, сказалъ онъ.— Ну, разъ, два, три, вотъ и начинается, Гендель мой добрый товарищъ…— Хотя онъ говорилъ это шутливымъ тономъ, но онъ былъ совершенно серіозенъ.— Я подумалъ, съ самаго начала нашего разговора, что Эстелла не составляетъ непремннаго условія для вашего наслдства, если вашъ опекунъ ни разу не упомянулъ о ней. Точно ли я понялъ васъ, что онъ не говорилъ вамъ о ней ни разу, ни прямо, ни намекомъ? Ни разу даже не намекнулъ, напримръ, что вашъ благодтель можетъ имть какія-либо свои намренія касательно вашей женитьбы?

— Ни разу.

— Теперь, Гендель, честью и душою клянусь вамъ, что я не зарюсь на кислый виноградъ! Вы съ нею не связаны, не можете ли вы оторваться отъ нее? Вдь я вамъ сказалъ, что буду вамъ непріятенъ.

Я отвернулся въ сторону. Мое сердце снова было поражено тмъ же чувствомъ, которое смирило меня въ то самое утро, когда я оставлялъ нашу деревню, когда туманы торжественно подымались передо мною, и я оперся на верстовой столбъ. На минуту между нами воцарилось молчаніе.

— Да, мой любезный Гендель, продолжалъ Гербертъ, какъ будто нашъ разговоръ не прерывался, — это чувство такъ сильно укоренилось въ груди мальчика, котораго обстоятельства и природа сдлали черезчуръ романическимъ, что это право дло очень нешуточное. Подумайте о воспитаніи, подумайте о миссъ Гевишамъ. Подумайте, что такое она сама (ну теперь я ршительно для васъ отвратителенъ, и вы гнушаетесь мною). Вдь это можетъ повести къ очень несчастнымъ послдствіямъ.

— Я знаю это, Гербертъ, сказалъ я, все еще отвернувшись отъ него,— но я этому не могу пособить.

— Такъ вы не можете оторваться?

— Нтъ, невозможно!

— Не можете попытаться, Гендель?

— Нтъ, невозможно.

— Ну, сказалъ Гербертъ, подымаясь со стула и встряхиваясь, какъ будто онъ дремалъ, и поправляя огонь:— теперь я опять постараюсь быть пріятенъ вамъ!

Онъ прошелся по комнат, отряхнулъ занавски, разставилъ стулья на мста, прибралъ книги и другія вещи, которыя были разбросаны, заглянулъ въ переднюю, посмотрлъ въ письменный ящикъ, заперъ дверь, и опять расположился въ своемъ кресл у камина, охвативъ обими руками свою лвую ногу.

— Я вамъ хотлъ сказать, Гендель, слова два про моего отца, и про сына моего отца. Я полагаю, сынъ моего отца не иметъ надобности говорить, что домъ моего отца не отличается блистательнымъ хозяйствомъ.

— Въ немъ всего вдоволь, Гербертъ, замтилъ я, желая сказать что-нибудь пріятное.

— О, да! то же самое говоритъ, я полагаю, и тряпичникъ еще съ большимъ одобреніемъ, и то же повторяетъ продавецъ всякаго старья въ заднемъ переулк. Говоря серіозно, Гендель,— потому что это дло довольно серіозное,— вамъ также хорошо извстно что тамъ длается, какъ и мн. Я полагаю, было время, когда мой отецъ еще не умлъ на все махнуть рукою, но если это время было, то оно уже давно прошло. Позвольте мн теперь спросить васъ, имли ли вы случай замтить въ вашей сторон, что дти отъ браковъ, не совсмъ удавшихся, всегда спшатъ женитьбою?

Это былъ такой странный вопросъ, что я спросилъ у него въ свою очередь:

— Неужели это бываетъ такъ?

— Я не знаю, сказалъ Гербертъ,— я именно желаю это знать, потому что это случилось съ нами. Моя бдная сестра Шарлота, которая слдовала за мною и умерла по четырнадцатому году, была поразительнымъ примромъ. Маленькая Дженъ то же самое. Она такъ желаетъ выйдти замужъ, что пожалуй можно подумать будто она провела всю свою дтскую жизнь въ постоянномъ созерцаніи домашняго счастія. Маленькій Аликъ, еще не вышедшій изъ рубашечки, уже распорядился на счетъ супружескаго соединенія съ юною двицей, живущею въ Кью. Право, я думаю, что мы вс сговорены, за исключеніемъ разв груднаго ребенка.

— И вы то же? сказалъ я.

— Да, сказалъ онъ,— но это еще пока тайна.

Я уврилъ его, что я сохраню тайну, и просилъ его передать мн ближайшія подробности. Онъ говорилъ мн съ такимъ чувствомъ и такъ умно о моей слабости, что мн хотлось знать что-нибудь про его твердость.

— Могу я спросить васъ объ имени? сказалъ я.

— Ее зовутъ Клара, сказалъ Гербертъ,

— Она живетъ въ Лондон?

— Да. Можетъ-быть, я долженъ бы упомянуть, сказалъ Гербертъ, замтно унывшій духомъ и присмирвшій, когда мы коснулись этой интересной темы,— что она не подходитъ подъ безсмысленныя аристократическія понятія моей матери. Ея отецъ былъ чмъ-то при снабженіи провизіей пассажирскихъ судовъ, казначеемъ, я полагаю.

— А теперь что же онъ? сказалъ я.

— Теперь онъ больной человкъ, отвчалъ Гербертъ.

— И живетъ…

— Въ первомъ этаж, сказалъ Гербертъ, но это вовсе не былъ отвтъ на мой вопросъ, потому что я спрашивалъ о его средствахъ:— я никогда его ни видалъ, потому что онъ никогда не выходилъ изъ своей комнаты на верху), съ тхъ поръ какъ я знаю Клару. Но я постоянно слышу его, онъ страшно шумитъ и стучитъ по полу какимъ-то ужаснымъ орудіемъ.

Посмотрвъ на меня и захохотавъ отъ души, Гербертъ на время принялъ опять свой прежній веселый тонъ.

— Надетесь вы увидть его? сказалъ я.

— О да, я постоянно надюсь увидть его, отвчалъ Гербертъ,— всякій разъ какъ я его слышу, я ожидаю, что онъ провалится черезъ потолокъ. Но я не знаю, какъ еще долго выдержатъ балки.

Похохотавъ еще разъ отъ души, онъ опять присмирлъ я сказалъ мн, что намренъ жениться на этой молодой двушк какъ только начнетъ составлять себ капиталъ. Но онъ Прибавилъ:

— Но вдь вы знаете, есть ли возможность жениться, пока еще только высматриваешь вокругъ себя.

Поглядывая на огонь и размышляя, какъ это бываетъ иногда трудно составить себ капиталъ, я засунулъ руки въ карманъ. Сложенная бумага, находившаяся въ одномъ изъ нихъ, привлекла мое вниманіе, я вынулъ ее и увидлъ, что это была афишка, которую мн передалъ Джо, о знаменитомъ провинціальномъ аматер, пользующемся славою Росція.— И Боже ты мой, прибавилъ я невольно въ слухъ: это будетъ сегодня!

Въ одну минуту обстоятельство это измнило матерію нашего разговора, и мы ршили идти въ театръ. Итакъ, общавъ Герберту всякое утшеніе и помощь въ его сердечномъ дл и услышавъ отъ него, что его невста уже знаетъ меня по репутаціи, что я буду ей представленъ, мы горячо пожали другъ другу руку, затушили свчи, поправили огонь въ камин, заперли дверь и отправились къ мистеру Вопслю, въ его Данію.

XXXI.

По прибытіи нашемъ въ Данію, мы нашли короля и королеву этой страны, окруженныхъ своимъ дворомъ, они возсдали на двухъ креслахъ, которые были поставлены на поварскомъ стол. Здсь присутствовала вся датская аристократія, состоявшая изъ благороднаго юноши въ замшевыхъ сапогахъ, Доставшихся ему посл предка-исполина, изъ почтеннаго пера съ очень грязнымъ лицомъ, который вроятно поднялся Изъ народа въ позднее время своей жизни, и изъ датскаго рыцаря съ гребенкою въ волосахъ и бломъ шелковомъ трико, поражавшаго женственностію своей наружности. Мой даровитый землякъ мрачно стоялъ поодаль, скрестивъ руки, и я могъ бы пожелать только, чтобъ его лобъ и локоны казались боле натуральными.

Въ продолженіе всего представленія мы узнали много очень любопытныхъ подробностей. Покойный король повидимому не только передъ смертью страдалъ кашлемъ, но унесъ эту болзнь съ собою въ могилу и теперь оттуда съ нею вернулся. У королевскаго призрака на скипетр была навернута призрачная рукопись, съ которою онъ по временамъ, кажется, справлялся и даже съ безпокойнымъ видомъ опасенія потерять въ ней мсто, очевидно свидтельствовавшимъ о его смертности, вслдствіе этого, я полагаю, кто-то изъ райка крикнулъ призраку: переверни, и тнь очень осталась недовольною этимъ совтомъ. Должно также замтить касательно, этого августйшаго духа, что хотя онъ являлся съ такимъ видомъ, какъ будто бы передъ тмъ блуждалъ долгое время въ безконечномъ пространств, но онъ выходилъ замтно для всхъ изъ-за ближайшей перегородки. Отъ этого онъ былъ въ постоянномъ страх, что его примутъ со смхомъ. Королева датская, плотная барыня вся выложенная мдью, безъ сомннія согласно съ исторіей, казалось публик, была слишкомъ отягощена этимъ металломъ, ея подбородокъ былъ привязанъ къ діадем широкою мдною полосою (какъ будто она страдала великолпною зубною болью), талія ея была обхвачена такою же полосой, и наконецъ на обихъ рукахъ ея были надты мдные обручи, такъ что ее можно было назвать литаврою. Благородный юноша въ ддовскихъ сапогахъ оказался очень непостояненъ, онъ представлялъ изъ себя и ловкаго моряка, и странствующаго актера, и могильщика, и священника, и необыкновенно важное лицо на придворномъ поединк, которое своимъ привычнымъ глазомъ и тонкимъ знаніемъ оцнивало самые ловкіе удары. Это мало-по-малу сдлало его невыносимымъ, и даже когда его признали въ священномъ сан, и онъ отказывался совершить обрядъ отпванія, всеобщее негодованіе разразилось градомъ орховъ, посыпавшихся на него со всхъ сторонъ. Наконецъ Офелія сходила съ ума подъ музыку такъ долго, что когда она сняла свой кисейный шарфъ, сложила его и спрятала, какой-то недовольный малый, сидвшій въ райк и прохлаждавшій свой носъ о желзныя перила, заревлъ во все горло: ‘ну, ребенка уложили спать, теперь давай ужинать!’ Возглашеніе это, мы должны согласиться, было совершенно неумстное.

Вс эти случаи обрушивались самымъ комическимъ эффектомъ на моего несчастнаго земляка. Всякій разъ, когда нершительному принцу приходилось сдлать вопросъ или обнаружить свое сомнніе, публика помогала ему выпутаться изъ него. Какъ напримръ, на вопросъ: ‘что благородне — терпть’, одни заревли — да, другіе — нтъ, третьи, не поршившіе между двумя мнніями, предлагали кинуть орелъ или ршетку, и вотъ начался совершенный диспутъ. Когда онъ спрашивалъ, зачмъ такимъ людямъ, вотъ какъ онъ, ползать между небомъ и землею, публика ободряла его громкими криками: ‘Слушайте, слушайте!’ Когда онъ явился со спущеннымъ чулкомъ, который, какъ обыкновенно это длается на театр, былъ очень аккуратно загнутъ на верху и, полагаю, даже приглаженъ утюгомъ, въ райк поднялись толки о близн его ноги, и многіе спрашивали, не поблднла ли она отъ испуга, когда явилось привидніе. Когда ему подали черную Фле:. точку, на которой только-что играли въ оркестр, раекъ единодушно потребовалъ, чтобъ онъ сыгралъ: ‘царствуй Британія.’ Когда онъ совтывалъ актеру не разскать воздуха руками, тотъ же самый недовольный человкъ замтилъ ему: ‘да и вы того же не длайте, вы пожалуй еще хуже того.’ Съ сожалніемъ долженъ я прибавить, что при всхъ этихъ случаяхъ раздавались громкіе взрывы хохота.

Но самое ужасное испытаніе готовилось для него на кладбищ, которое было очень похоже на первобытный лсъ, съ хижиной по одну сторону и дорожной заставой на другой сторон. Публика замтила, когда мистеръ Вопсль, закутанный въ черный плащъ, подходилъ къ застав, и дружески закричала могильщику: ‘ей, смотрите, гробовщикъ идетъ, увидитъ какъ вы работаете.’ Я полагаю, въ конституціонной Англіи извстно, что мистеръ Вопсль, передавая черепъ, посл нравственнаго поученія надъ нимъ, долженъ былъ вытереть свои пальцы о блую салфетку, которую онъ вытащилъ изъ-за пазухи, но это необходимое дйствіе вызвало чье-то замчаніе: ‘половой!’ Появленіе тла, находившагося въ пустомъ черномъ сундук, котораго крышка отворилась, было знакомъ для всеобщей радости, еще увеличившейся, когда между носильщиками узнали неизбжнаго благороднаго юношу. Смхъ сопровождалъ мистера Воспля, когда онъ боролся съ Лаэртомъ на краю могилы и оркестра, когда онъ стащилъ короля съ поварскаго стола и въ заключеніи самъ умиралъ по вершкамъ отъ пятокъ до головы.

Мы было попробовали въ начал апплодировать мистеру Восплю, но наши старанія были такъ безнадежны, что мы не продолжали ихъ. Мы сидли, горько чувствуя за него, но все-таки хохоча во все горло. Я смялся все время, какъ я себя ни удерживалъ, все это было такъ смшно, и однакоже я вынесъ тайное впечатлніе, что чтеніе мистера Воспля имло нкоторое достоинство, не ради прежнихъ воспоминаній, но потому что оно было такъ утомительно, такъ однообразно, такъ съ горы-на-гору, такъ не похоже на говоръ человка, при какихъ бы то ни было естественныхъ обстоятельствахъ жизни или смерти. Когда трагедія кончилась и его вызвали, чтобъ ошикать, я сказалъ Герберту.

— Уйдемте же сейчасъ, а то еще мы его встртимъ.

Мы торопились спуститься съ лстницы, но насъ предупредили однакоже. У дверей стояла еврейская фигура, съ неестественно-насурмленными бровями, которая обратила на себя мое вниманіе, и когда мы поровнялись съ этимъ человкомъ, онъ спросилъ:

— Мистеръ Пипъ и его другъ?

Мы принуждены были сознаться.

— Мистеръ Валденгарверъ, сказалъ этотъ человкъ,— почтетъ за особенную честь.

— Валденгарверъ? повторилъ я, когда Гербертъ шепнулъ мн на ухо: ‘это должно быть Вопсль.’

— О! сказалъ я:— что же, должны мы за вами слдовать?

— Пожалуйте, нсколько шаговъ только.— Когда мы вошли въ боковой проходъ, онъ повернулся и спросилъ:— Ну какъ онъ на вашъ глазъ? Я одвалъ его.

Похожъ онъ былъ боле всего, мн казалось, на похоронное чучело, а датское солнце или звзда, висвшая у него на ше, на голубой лент, придавала такой ему видъ, какъ будто онъ былъ застрахованъ въ какомъ-то чрезвычайномъ страховомъ обществ. Но я сказалъ, что онъ на нашъ глазъ какъ нельзя лучше.

— Когда онъ подошелъ къ могил, сказалъ нашъ проводникъ,— онъ великолпно задрапировался своимъ плащомъ. Но глядя изъ-за кулисъ, мн показалось, что когда онъ видитъ привидніе въ комнат королевы, онъ могъ бы произвесть эффектъ сильне своими чулками.

Я скромно согласился, и мы вс ввалились черезъ маленькую дверь въ какой-то душный ящикъ. Здсь мистеръ Вопсль разоблачался, и намъ именно было лишь только мста чтобы глядть на него изъ-за плеча товарища, оставляя однакоже дверь или крышку этого ящика совершенно отворенною.

— Джентльмены, сказалъ мистеръ Вопсль, — съ чувствомъ гордости я вижу васъ. Я надюсь, мистеръ Пипъ, вы извините меня, чтэ я послалъ за вами. Я имлъ счастіе знать васъ въ прежнее время, а драма всегда предъявляла неоспоримыя права на знатныхъ и богатыхъ.

Между тмъ, мистеръ Валденгарверъ, въ страшной испарин, старался стащить съ себя свое траурное одяніе.

— Осторожне тащите чулки, мистеръ Валденгарверъ, сказалъ владлецъ этой собственности,— если вы ихъ разорвете, съ ними лопнутъ тридцать пять шилинговъ. Никогда еще Шекспировскія роли не разыгрывались въ лучшей пар чулокъ. Сидите смирно на стул, ужь дайте-ка я самъ ихъ стащу.

Говоря это, онъ сталъ на колни и принялся обдирать свою жертву, которая посл перваго чулка, конечно, повалилась бы назадъ вмст со стуломъ, еслибы только было мсто.

Я до сихъ поръ опасался говорить про піесу. Но мистеръ Валденгарверъ посмотрлъ на насъ съ пріятною улыбкой, и спросилъ:

— Джентльмены, какъ вамъ казалось шло представленіе?

Гербертъ объявилъ, изъ-за моего плеча, въ то же самое время толкая меня подъ бокъ: ‘великолпно’. И я тоже повторилъ: ‘великолпно’.

— Какъ понравилось вамъ мое пониманіе роли, джентльмены? сказалъ мистеръ Валденгарверъ, почти покровительствущимъ тономъ.

Гербертъ отвтилъ изъ-за моего плеча, опять толкая меня подъ бокъ:-т-широко и конкретно.

И я смло повторилъ за нимъ, какъ будто то была моя собственная мысль, которую я отстаивалъ:— широко и конкретно.

— Я радъ, что снискалъ ваше одобреніе, джентльмены, сказалъ мистеръ Валденгари, еръ съ достоинствомъ, хотя онъ былъ теперь совершенно припертъ къ стн и придерживался за свой стулъ.

— Но я замчу вамъ только одно, мистеръ Валденгарверъ, сказалъ человкъ, стоявшій передъ нимъ на колнахъ,— что вы неврно поняли. Послушайте, кто бы тамъ что ни говорилъ, но я вамъ долженъ это замтить. Вы удаляетесь отъ истиннаго характера Гамлета, когда вы ставите ваши ноги въ профиль. Послдній Гамлетъ, котораго я костюмировалъ, длалъ ту же самую ошибку на репетиціи, и я принужденъ былъ наклеить ему на бедра красныя облатки, и на послдней репетиціи я забрался въ партеръ, и всякій разъ какъ только онъ станетъ въ профиль, я кричу ему: не вижу облатокъ! Что жь, какъ бы вы думали? представленіе вышло великолпное.

Мистеръ Валденгарверъ улыбнулся, какъ бы желая этимъ сказать: врный слуга, я прощаю ему его глупость, и потомъ прибавилъ въ слуха:

— У меня взглядъ слишкомъ классическій и глубокій для здшней публики, но они здсь разовьются современемъ, они разовьются.

Мы съ Гербертомъ подтвердили вмст, что они безъ всякаго сомннія разовьются.

— Замтили вы, джентльмены, сказалъ мистеръ Валденгарверъ,— что въ райк былъ человкъ, который стирался осмять служеніе — я хочу сказать представленіе.

Мы отвтили съ подлою лестью, что намъ казалось мы замтили этого человка, я прибавилъ отъ себя, что вроятно онъ былъ пьянъ.

— О, нтъ, сэръ, сказалъ мистеръ Валденгарверъ,— вовсе не пьянъ. За этимъ смотритъ его хозяинъ. Хозяинъ не позволитъ ему напиться.

— Вы знаете его хозяина? спросилъ я.

Мистеръ Вопсль медленно закрылъ свои глаза, потомъ также медленно открылъ ихъ.

— Вы должны были замтить, джентльмены, сказалъ онъ, невжественнаго осла съ скрипучимъ горломъ и злобно лукавымъ выраженіемъ лица, который оттрезвонилъ роль Клавдія короля датскаго. Это его хозяинъ, джентльмены. Таково наше ремесло.

Не знаю, боле ли бы я сожаллъ о мистер Вопсл, еслибъ онъ былъ въ совершенномъ отчаяніи, но мн его и такъ было очень жаль: и когда онъ повернулся, чтобы пристегнуть свои помочи и вытснилъ насъ въ дверь, я воспользовался этимъ случаемъ, чтобы предложить Герберту пригласить его къ намъ ужинать. Гербертъ сказалъ, что это будетъ очень любезно, я пригласилъ его, и онъ отправился съ нами въ Барнардово подворье, мы угостили его какъ могли лучше, онъ просидлъ съ нами до двухъ часовъ утра, толкуя о своемъ театральномъ успх и развивая свои планы. Я забылъ теперь подробности этихъ плановъ, но я сохранилъ общее воспоминаніе, что онъ намренъ былъ сначала воскресить драму, а потомъ убить ее, потому что ей нельзя пережить его смерти и что посл него она останется безъ всякой надежды.

Я легъ спать посл всего этого ршительно несчастнымъ человкомъ, съ горечью думалъ я объ Эстелл, и когда я уснулъ, меня преслдовали печальныя грезы, что вс мои надежды погибли, что я принужденъ былъ предложить руку Гербертовой Клар и играть Гамлета съ призракомъ миссъ Гевишамъ, въ присутствіи двадцати тысячъ зрителей, не зная двадцати словъ изъ моей роли.

XXXII.

Однажды, когда я занимался моими науками съ мистеромъ Покетомъ, я получилъ по почт записку, одинъ видъ которой уже привелъ меня въ волненіе. Хотя я и не зналъ почерка руки, писавшей адресъ, но я угадалъ чья это была рука. Записка эта не начиналась обращеніемъ: любезный мистеръ Пипъ, или любезный Пипъ, или любезный сэръ, или кто-нибудь любезный, но была слдующаго содержанія:

‘Посл завтра я пріду въ Лондонъ съ полуденнымъ дилижансомъ. Кажется, мы условились, что вы должны встртить меня? По крайней мр такъ думаетъ миссъ Гевишамъ, и я пишу согласно съ этимъ. Она свидтельствуетъ вамъ свое почтеніе. Ваша, Эстелла.’

Еслибъ было время, то я непремнно заказалъ бы себ нсколько паръ платья по этому случаю, но такъ какъ времени не было, то я принужденъ былъ удовольствоваться тмъ платьемъ, которое у меня уже было. Аппетитъ у меня сейчасъ же пропалъ, и я не зналъ ни отдыха, ни покоя, пока не наступилъ желанный день. Но онъ не принесъ мн съ собою спокойствія, въ этотъ день мн было еще хуже, и я началъ слоняться около конторы дилижансовъ въ Вудъ-стрит, Чапсайдъ, прежде чмъ дилижансъ усплъ оставить гостиницу Синяго Кабана въ нашемъ город. Хотя я зналъ все это очень хорошо, но я полагалъ, что было бы ненадежно выпустить изъ виду контору дилижансовъ боле чмъ на пять минутъ, и въ этомъ состояніи безумія я провелъ первые полчаса насторож изъ остававшихся еще четырехъ или пяти часовъ, какъ на меня наткнулся мистеръ Вемикъ.

— Здравствуйте, мистеръ Пипъ, сказалъ онъ,— какъ поживаете? Мн бы и въ голову не пришло, что вы здсь погуливаете.

Я объяснилъ ему, что я ожидалъ знакомаго, который долженъ пріхать въ дилижанс, и спросилъ у него въ какомъ состояніи находится его замокъ и его отецъ?

— Оба процвтаютъ, благодарю васъ, сказалъ Вемикъ,— и особенно старикашечка, онъ у меня молодецъ молодцомъ. Въ наступающій день рожденія ему минетъ восемьдесятъ два года, у меня есть мысль дать восемьдесятъ два выстрла, если сосдство не станетъ жаловаться и пушка выдержитъ. Впрочемъ, это тема не для лондонскаго разговора… Куда вы думаете я иду теперь?

— Въ контору, сказалъ я, потому что онъ шелъ въ томъ направленіи.

— По сосдству съ нею, отвчалъ Вемикъ:— я иду въ Ньюгетъ. У насъ теперь на рукахъ уголовное дло съ банкиромъ, я ходилъ сейчасъ взглянуть на сцену дйствія, и теперь долженъ обмняться нсколькими словами съ нашимъ кліентомъ.

— Такъ вашъ кліентъ обчистилъ банкира? спросилъ я.

— Господь съ вами, вовсе нтъ, отвтилъ Вемикъ очень сухо.— Но его обвиняютъ въ этомъ, какъ могутъ обвинять васъ или меня. Вдь обоихъ насъ могутъ обвинить, вы знаете.

— Только вотъ насъ съ вами не обвиняютъ, замтилъ я.

— А! сказалъ Вемикъ, прикоснувшись своимъ пальцемъ, къ моей груди:— да вы хитрый человкъ, мистеръ Пипъ! Хотите взглянуть на Ньюгетъ? Есть у васъ свободное время?

У меня было такъ много свободнаго времени, что это предложеніе ршительно выручило меня, несмотря на мое тайное желаніе не спускать глазъ съ конторы дилижансовъ. Пробормотавъ, что я узнаю, будетъ ли у меня время пойдти съ нимъ, я отправился въ контору и освдомился у писаря съ необыкновенною точностію, которая чуть-чуть не вывела его изъ терпнія, когда именно ожидаютъ дилижансъ, хотя я это зналъ напередъ также хорошо какъ онъ самъ. Я подошелъ потомъ къ мистеру Вемику и, притворно взглянувъ на часы, какъ бы удивляясь полученному мною отвту, принялъ его предложеніе.

Черезъ нсколько минутъ мы очутились въ Ньюгет, и прошли черезъ сторожку, гд на голой стн вмст съ тюремными правилами висло нсколько цпей, во внутренность тюрьмы. Въ то время тюрьмы находились въ большомъ небреженіи, и періодъ преувеличенной реакціи, обыкновенно слдующій за каждымъ общественнымъ злоупотребленіемъ, и который обыкновенно бываетъ самымъ тяжкимъ и продолжительнымъ наказаніемъ за него, еще не наступалъ. Преступники тогда содержались и ли не лучше солдатъ (не говоря уже ничего о нищихъ), и не поджигали своихъ тюремъ изъ того, что супъ ихъ былъ на вкусенъ. Мы вошли съ Вемикомъ въ часъ назначенный для постителей, пивникъ длалъ свой обходъ съ пивомъ, арестанты покупали пиво и разговаривали съ своими друзьями, это была уродливая, безпорядочная, гнетущая сцена.

Меня поразило, что Вемикъ расхаживалъ между заключенниками, будто садовникъ посреди своихъ растеній. Мысль эта пришла мн въ голову, когда я увидлъ, какъ онъ посматривалъ на новые отпрыски, появившіеся въ эту ночь, и говорилъ: ‘А каптенъ Томъ? И вы здсь? Право!’ или: ‘Что это ужь не Черный ли Билъ тамъ у колодца? Я васъ цлые два мсяца не видалъ. Какъ вы обртаетесь въ своемъ здоровь?’ Онъ останавливался у ршетокъ и выслушивалъ, всегда поодиночк, заботливо нашептывавшихъ ему кліентовъ, съ своею неподвижною физіономіей, какъ будто онъ наблюдалъ, на сколько подвинулось ихъ развитіе, съ тхъ поръ какъ онъ видлъ ихъ въ послдній разъ, къ полному расцвту въ день суда.

Онъ былъ очень популяренъ, я видлъ, что на его рукахъ былъ фамильярный департаментъ должности мистера Джагерса, хотя и у него въ манерахъ было нчто свойственное мистеру Джагерсу и воспрещавшее приближаться къ нему за извстный предлъ. Онъ признавалъ каждаго кліента легкимъ наклоненіемъ головы, посл чего поправлялъ свою шляпу обими руками, стягивая свой почтовый ящикъ, и запускалъ руки въ карманы. Въ одномъ или двухъ случаяхъ кліенты затруднялись внести адвокатскіе расходы, и тогда Вемикъ, отступая по возможности подале отъ неполной суммы, говорилъ:

— Безполезно, безполезно, мой любезный. Я только подчиненный. Я не могу этого принять, а потому и не пробуйте такихъ штукъ съ подчиненнымъ. Если вы, мой любезный, не можете собрать полной суммы, такъ лучше обратитесь сами къ моему принципалу, вдь вы знаете онъ не одинъ: мастеровъ въ этомъ дл много, и изъ-за чего одинъ не станетъ работать, за то возьмется вамъ пожалуй другой, я вамъ даю этотъ совтъ какъ подчиненный. Не подымайтесь на пустыя штуки. Ну къ чему он? скажите сами. Кто слдующій?

Такъ мы разгуливали по оранжере мистера Вемика, пока онъ вдругъ не обратился ко мн и не сказалъ:

— Обратите вниманіе на человка, которому я пожму руку.

Я бы это сдлалъ и безъ такого приготовленія, потому что до сихъ поръ онъ еще никому не жалъ руки.

Едва онъ усплъ это сказать, какъ къ углу ршетки подошелъ довольно полный человкъ, очень прямо державшійся (я такъ и вижу его передъ собою теперь, когда пишу), одтый въ истасканный оливковый сюртукъ, съ какою-то особенною блдностію, которою былъ подернутъ его природный багровый цвтъ, и съ глазами, которые разбгались именно въ ту минуту, когда онъ желалъ свести ихъ на одинъ предметъ, онъ приложилъ по военному руку, полушутливо, полусеріозно, къ своей шляп очень замасленной и жирной, какъ будто ее обмакнули передъ этимъ въ горячій супъ.

— Полковникъ, наше вамъ! сказалъ Вемикъ:— какъ вы поживаете, полковникъ?

— Обстоитъ благополучно, мистеръ Вемикъ.

— Мы сдлали все, что только могли, но доказательства противъ насъ были слишкомъ сильны, полковникъ.

— Да, слишкомъ сильны, сэръ, но мн это все равно.

— Да, да, сказалъ Вемикъ хладнокровно:— вамъ это все равно.— Потомъ, обратившись ко мн, онъ прибавилъ:— служилъ его величеству, этотъ человкъ. Былъ рядовымъ и выкупился въ отставку.

Я сказалъ ‘право?’ и глаза этого человка взглянули на меня и принялись бродить надъ моею головой и около меня, потомъ онъ провелъ ладонью по губамъ и захохоталъ.

— Я полагаю, сэръ, я уберусь отсюда въ понедльникъ, сказалъ онъ Вемику.

— Можетъ-быть, отвчалъ мой пріятель,— но почемъ знать что еще можетъ случиться.

— Я очень радъ, что мн удалось проститься съ вами, мистеръ Вемикъ, сказалъ этотъ человкъ, протягивая свою руку въ ршетку.

— Благодарю васъ, сказалъ Вемикъ, пожимая ему руку,— мн тоже очень пріятно, полковникъ.

— Еслибы, мистеръ Вемикъ, то, что было при мн, когда меня взяли, было настоящее, сказалъ этотъ человкъ, не желая выпустить его руку:— такъ я попросилъ бы васъ принять и носить кольцо въ знакъ моей признательности за ваше расположеніе.

— Принимаю доброе желаніе за исполненіе, сказалъ мистеръ Вемикъ.— Кстати, вы страстный охотникъ до голубей.— Человкъ взглянулъ на небо.— Мн говорили, у васъ была замчательная порода турмановъ. Не можете ли вы поручить кому-нибудь изъ вашихъ друзей доставить мн парочку, если они вамъ уже ненужны боле?

— Будетъ исполнено, сэръ.

— Очень хорошо, сказалъ Вемикъ, — присмотръ за ними будетъ хорошій. Добрый день, полковникъ. Прощайте!— Они пожали опять, руку другъ другу, и когда мы уходили прочь, Вемикъ сказалъ мн:

— Фальшивый монетчикъ, отличный мастеръ своего дла. Докладъ рикордера сегодня составленъ, и въ понедльникъ онъ будетъ непремнно казненъ. Все-таки, видите, пара голубей есть тоже собственность удобопереносимая.

Съ этими словами онъ оглянулся, кивнулъ головой этому отжившему растенію, и потомъ посмотрлъ вокругъ, выходя со двора, какъ будто раздумывалъ, какой горшокъ лучше придется на его мсто.

Когда мы проходили изъ тюрьмы черезъ сторожку, я нашелъ, что караульные были также высокаго мннія о моемъ опекун, какъ и арестанты.

— Ну, мистеръ Вемикъ, сказалъ сторожъ, который остановилъ насъ въ проход между двумя дверьми, утыканными гвоздями, и тщательно заперъ одну дверь, не отворяя пока другой!— какъ распорядится мистеръ Джагерсъ съ этимъ убійствомъ на рк? Сдлаетъ онъ изъ него незлонамренное убійство, или какъ?

— Спросите у него, отвчалъ Вемикъ.

— Да, какъ бы не такъ! сказалъ сторожъ.

— Вотъ такъ то всегда они, мистеръ Пипъ, замтилъ Вемикъ, обращаясь ко мн и удлинняя щель почтоваго ящика.— Они не церемонятся допрашивать меня подчиненнаго, а вотъ къ принципалу моему не подступятся, не безпокойтесь.

— Что этотъ молодой джентльменъ у васъ въ ученикахъ на контор? спросилъ сторожъ, ухмыляясь на остроту мистера Вемика.

— Опять подите посмотрите сами, закричалъ Вемикъ,— я вамъ сказалъ уже! Уже готовъ со вторымъ вопросомъ, а еще и первый то не усплъ остыть. Ну положимъ мистеръ Пипъ изъ нашихъ, что же изъ этого?

— Ну тогда онъ знаетъ, сказалъ сторожъ, ухмыляясь снова,— что такое мистеръ Джагерсъ.

— Ай! закричалъ Вемикъ, вдругъ пырнувъ сторожа:— передъ моимъ принципаломъ вы нмы, какъ вашъ ключъ, вы это знаете. Ну, выпускайте насъ, старая лиса, не то я начну на васъ искъ за противузаконное тюремное заключеніе.

Сторожъ захохоталъ, пожелалъ намъ добраго дня, и смясь смотрлъ намъ вслдъ изъ-за ршетки, пока мы сходили съ крыльца на улицу.

— Замтьте, мистеръ Пипъ, сказалъ мн Вемикъ очень важно на ухо и взявъ меня подъ руку, для пущей таинственности: — мн всего удивительне въ мистер Джагерс то, что онъ держитъ себя такъ высоко. Онъ просто недосягаемъ. Его высота совершенно въ уровень съ его огромными способностями. Этотъ полковникъ не посмлъ бы проститься съ нимъ, точно такъ же какъ этотъ сторожъ не осмлился бы спросить у него, какъ онъ намренъ повести новое уголовное дло. И вотъ между этими господами и своею высотой, онъ пускаетъ меня, своего подчиненнаго: и вотъ видите, они у него совершенно въ рукахъ, тломъ и душою.

Я впрочемъ уже хорошо чувствовалъ ловкость моего опекуна. Сказать правду, я пожелалъ отъ души, и также не въ первый разъ, чтобъ у меня былъ опекунъ не такой даровитый.

Мы разстались съ мистеромъ Вемикомъ близь конторы въ Литль-Бритен, гд по обыкновенію шатались люди, старавшіеся обратить на себя вниманіе мистера Джагерса, и отправился сторожить дилижансъ, который долженъ былъ пріхать часа черезъ три. Я провелъ все это время думая, какъ это странно, что судьба какъ будто всадила меня въ грязь тюремъ и преступленій, что мн суждено было натолкнуться на нее въ моемъ дтств, на нашемъ пустынномъ болот, въ памятный зимній вечеръ, что она снова появлялась при двухъ случаяхъ, какъ пятно поблекшее, но не сгладившееся, что эта грязь примшивалась къ моему счастію на моемъ новомъ поприщ. Пока умъ мой былъ занятъ этими мыслями, мн пришла въ голову великолпная красавица Эстелла, гордая, воспитанная, которая теперь хала ко мн, и я съ полнйшимъ отвращеніемъ подумалъ о томъ, какой контрастъ былъ между ею и тюрьмой. Мн было досадно, что Вемикъ встртилъ меня, что я уступилъ Вемику и пошелъ съ нимъ, именно въ этотъ день, изъ всхъ дней въ году, я заразилъ свое дыханіе и платье отравою Ньюгета. Расхаживая взадъ и впередъ, я отряхивалъ тюремный прахъ съ моихъ ногъ, стряхивалъ его съ моего платья, и выдыхалъ тюремный воздухъ изъ моихъ легкихъ. Я чувствовалъ себя до того зараженнымъ, припоминая кого я ожидалъ, что дилижансъ, мн казалось, пріхалъ слишкомъ скоро, и я еще не усплъ очиститься отъ грязи Вемиковой оранжереи, когда я увидалъ въ окошк экипажа лицо Эстеллы, которая махала мн рукой.

Что это за безыменная тнь снова, въ это одно мгновеніе, пронеслась передо мною?

XXXIII.

Эстелла въ своемъ мховомъ, дорожномъ плать казалась еще прекрасне чмъ когда-нибудь, даже на мои глаза. Она была привлекательне нежели прежде въ своемъ обращеніи со мною, и мн сдавалось, что въ этой перемн участвовало вліяніе миссъ Гевишамъ.

Мы стояли на двор гостиницы, пока она указывала мн свой багажъ, и когда онъ былъ весь собранъ, я припомнилъ,— забывъ между тмъ все на свт кром ея одной,— что я не зналъ еще куда она отправлялась.

— Я ду въ Ричмондъ, сказала она мн, и толковала мн, что есть два Ричмонда, одинъ въ Сорре, другой въ Йоркшир, и что мой Ричмондъ въ Сорре. Разстояніе всего десять миль.— Мн нужна карета, и вы отвезете меня. Вотъ мой кошелекъ, вы заплатите изъ него вс мои расходы. Возьмите, возьмите кошелекъ! Мы съ вами выбора не можемъ длать, и должны только повиноваться приказаніямъ, мы съ вами не имемъ права слдовать нашимъ собственнымъ прихотямъ.

Когда она посмотрла на меня, передавая мн кошелекъ, я надялся уловить внутреннее значеніе ея послднихъ словъ. Она произнесла ихъ вскользь, но не безъ нкоторой досады.

— Я пошлю за каретою, Эстелла. Хотите вы здсь не много отдохнуть.

— Да, я здсь отдохну не много, напьюсь чаю, а вы должны позаботиться обо мн.

Она взяла меня подъ руку, и я приказалъ слуг, глазвшему на дилижансъ словно на чудо, котораго онъ никогда не видывалъ въ свою жизнь, проводить насъ въ особенную комнату. На это онъ вытащилъ салфетку, какъ будто она была волшебный ключъ, безъ котораго онъ не могъ найдти свою дорогу наверхъ, и привелъ насъ въ какую то дыру, гд мы нашли сферическое уменьшающее зеркало, которое было совершенно лишнимъ судя по размрамъ этой дыры, судокъ съ соями и чьи-то калоши. Я отказался отъ такого убжища, и онъ повелъ насъ въ другую комнату, гд стоялъ обденный столъ на тридцать человкъ и въ камин былъ обожженный листъ бумаги, заваленный цлымъ четверикомъ угольной пыли. Взглянувъ на это потухшее пожарище и качнувъ головою, онъ принялъ мое приказаніе, которое состояло въ слдующемъ: ‘подать чаю для леди’, и вышелъ изъ комнаты въ весьма упавшемъ расположеніи духа.

Я чувствовалъ и чувствую теперь, что воздухъ этой комнаты, представлявшій странную смсь конюшеннаго запаха съ бульйоннымъ, могъ бы внушить мысль, что заведеніе дилижансовъ находится въ плохихъ обстоятельствахъ, и что предпріимчивый хозяинъ вываривалъ дохлыхъ лошадей для трактира. И однако эта комната была для меня всмъ во всемъ, потому что въ ней находилась Эстелла. Я чувствовалъ, что съ нею я могъ бы здсь быть счастливъ на цлую жизнь. (Замтьте, въ то время я вовсе не былъ счастливъ и зналъ это очень хорошо.)

— Къ кому вы дете въ Ричмондъ? спросилъ я Эстеллу.

— Я ду тамъ жить, сказала она,— и за огромныя деньги, у одной леди, которая иметъ возможность (по крайней мр она такъ говоритъ) вывозить меня въ свтъ, показывать мн людей и показывать меня людямъ.

— Я полагаю, вамъ будетъ пріятно разнообразіе и то удивленіе, которое вы будете внушать?

— Да, я полагаю.

Она отвтила это такъ безпечно, что я невольно сказалъ ей:

— Вы говорите о себ какъ будто о комъ-нибудь другомъ.

— А почемъ вы знаете, какъ я говорю о комъ-нибудь друтомъ? Потише, потише, сказала Эстелла, улыбаясь необыкновенно увлекательно,— вы не думайте, что я пойду въ науку къ вамъ, я буду ужь говорить по своему. Ну, какъ вы живете съ мистеромъ Покетомъ?

— Я живу тамъ очень пріятно, по крайней мр….

Мн казалось, что теперь мн представлялся хорошій случай…

— Что по крайней мр? повторила Эстелла.

— По крайней мр такъ пріятно, какъ возможно мн жить гд-нибудь вдали отъ васъ.

— Наивный мальчикъ, сказала Эстелла совершенно спокойно,— какъ это вы можете говорить такой вздоръ? Я полагаю, вашъ пріятель, мистеръ Матью, жемчужина въ своей семь?

— Да, это отличный человкъ, онъ никому не врагъ…

— Не прибавляйте только: а врагъ самому себ, перервала Эстелла,— потому что я ненавижу такихъ людей. Но онъ дйствительно не эгоистъ и выше мелочной зависти и досады, я слышала такъ.

— Я убжденъ, что имю полное право повторить то же самое.

— Вы не можете повторить того же самаго объ его остальныхъ родственникахъ, сказала Эстелла, кивая мн съ выраженіемъ, въ одно и то же время серіознымъ и насмшливымъ,— потому что они преслдуютъ миссъ Гевишамъ доносами и намеками, далеко невыгодными для васъ. Они слдятъ за вами, перетолковываютъ каждое ваше дйствіе, пишутъ про васъ письма (часто безыменныя). Словомъ, вы — занятіе и докука ихъ жизни, и вы не можете себ представить, какую ненависть чувствуютъ къ вамъ эти люди.

— Я надюсь, они не повредятъ мн? спросилъ я.

Вмсто отвта, Эстелла залилась хохотомъ. Для меня это было очень странно, и я посмотрлъ на нее въ большомъ недоумніи. Когда она перестала (и это былъ не лнивый, полупритворный хохотъ, нтъ, она хохотала отъ истиннаго удовольствія), я спросилъ ее моимъ обыкновеннымъ, неувреннымъ тономъ:

— Я надюсь, вы не порадовались бы, еслибъ они повредили мн.

— Нтъ, нтъ, въ этомъ вы можете быть уврены, сказала Эстелла, — можете быть уврены, я хохочу потому что вс старанія ихъ безуспшны. О, какой же пытк подвергаетъ миссъ Гевишамъ этихъ людей!— Она опять захохотала, и даже посл ея объясненія этотъ хохотъ казался мн страннымъ. Я не могъ сомнваться, что онъ былъ непритворенъ, но онъ былъ не кстати усиленъ. Я думалъ, что въ немъ дйствительно скрывалось боле нежели я зналъ, она поняла мою мысль, и отвчала на нее.

— Даже и вамъ самимъ, сказала Эстелла, — не легко понять, какое бываетъ мн удовольствіе видть неудачи всхъ этихъ людей, какъ веселюсь я, когда ихъ дурачатъ. Вы не были воспитаны въ этомъ странномъ дом съ самаго младенчества, а я была. Вашъ дтскій умокъ не изощрялся интригами противъ васъ, беззащитнаго, связаннаго ребенка, подъ личиною симпатіи, чувства и нжности, а мой изощрялся. Вы не таращили вашихъ дтскихъ глазенокъ, чтобы разгадать эту лицемрку-женщину, которая разчитываетъ запасы спокойствія своей души на безсонныя минуты ночью, а я длала это.

Эстелла теперь не шутила, видно было, она вызывала эти воспоминанія изъ глубины сердца, я бы не захотлъ быть причиною ея теперешнихъ взглядовъ ни за какія ожиданія будущихъ благъ.

— Я могу вамъ сказать дв вещи, продолжала Эстелла:— Вопервыхъ, хотя пословица и говоритъ: капля пробиваетъ камень, но вы можете быть спокойны, эти люди никогда — никогда и во сто лтъ — не повредятъ вашимъ отношеніямъ къ миссъ Гевишамъ. Вовторыхъ, я очень обязана вамъ какъ виновнику всхъ ихъ напрасныхъ стараній и подлостей, и вотъ вамъ моя рука.

Она шутливо протянула мн руку,— ея мрачное расположеніе было дломъ минуты,— я взялъ ея руку и приложилъ къ губамъ.

— Глупенькій мальчикъ, сказала Эстелла,— неужели вы никогда не послушаетесь моихъ предостереженій? Или вы цлуете мою руку съ тмъ же чувствомъ, съ какимъ я позволила когда-то вамъ поцловать мою щеку?

— Какое же это было чувство? спросилъ я.

— Дайте мн подумать минуту. Чувство презрнія къ подлымъ людямъ и интриганамъ.

— Если я скажу да, вы позволите мн опять поцловать щеку?

— Вы бы должны были спросить объ этомъ прежде чмъ поцловали руку.

Я наклонился, ея спокойное лицо было точно изъ мрамора.

— Ну, сказала Эстелла, ускользая въ ту же минуту, какъ я прикоснулся къ ея щек,— извольте-ка позаботиться, чтобы мн дали чаю, а потомъ отвезите меня въ Ричмондъ.

Грустно мн было это возвращеніе къ прежнему тону, какъ будто намъ насильно навязали наши взаимныя отношенія, и какъ будто мы были только маріонетки. Но меня вообще все огорчало въ нашихъ встрчахъ. Какъ бы ни случалось ей повести себя со мною, я не могъ довряться ея обращенію, не могъ строить на немъ никакихъ надеждъ, и между тмъ все-таки шелъ впередъ, шелъ наперекоръ вр, наперекоръ надежд. Зачмъ повторять это тысячу разъ? Такъ было всегда.

Я позвонилъ, чтобы принесли чай, и лакей снова явился съ своимъ магическимъ ключомъ и началъ приносить постепенно пятьдесятъ принадлежностей къ этому угощенію, но самаго чая еще и въ помин не было. Подносъ, чашки и блюдечки, тарелки, ножи и вилки, безконечное множество ложекъ различной формы, солонки, маленькій блинъ, скромно затаившійся подъ крпкимъ, желзнымъ колпакомъ, ломтикъ мягкаго масла, заваленнаго огромнымъ количествомъ петрушки, типифировавшій младенца въ тростник, желтоватый хлбъ съ напудренною коркой, два треугольные ломтика хлба съ выжженными отпечатками чугунныхъ полосъ кухонной печи, и наконецъ толстый, семейный самоваръ, надъ которымъ надрывался лакей, съ выраженіемъ несказанныхъ страданій въ лиц, посл продолжительнаго отсутствія, онъ наконецъ пришелъ съ ящикомъ, очень разукрашеннымъ, въ которомъ были чайные вточки. Я облилъ ихъ горячею водой, и такимъ образомъ изъ всхъ этихъ принадлежностей я усплъ извлечь для Эстеллы чашку чего то,— чего именно и самъ не знаю.

Заплативъ по счету, припомнивъ лакея, не забывъ также конюха и принявъ горничную въ соображеніе, однимъ словомъ, возбудивъ ненависть и презрніе цлаго дома и порядочно облегчивъ кошелекъ Эстеллы, мы сли въ нашу карету и похали. Повернувъ въ Чипсайдъ и выхавъ въ Ньюгетскую улицу, мы скоро поровнялись съ стнами, которыхъ, еще недавно, мн было такъ совстно.

— Что это за мсто? спросила меня Эстелла.

Я глупо притворился, будто не тотчасъ узналъ что это за мсто, но потомъ назвалъ его. Когда она посмотрла на него и потомъ отвернулась отъ окошка, прошептавъ: ‘Жалкія твари!’ я не за что бы не признался, что я туда входилъ.

— Мистеръ Джагерсъ, сказалъ я, желая кого-нибудь припутать сюда,— посвященъ въ тайны этого печальнаго мста боле чмъ кто-нибудь другой въ Лондон.

— Я полагаю, онъ посвященъ въ тайны всякаго мста, сказала Эстелла тихимъ голосомъ.

— Я думаю, вы привыкли видть его часто?

— Да, я видла его въ разное время съ тхъ поръ какъ себя помню. Но я знаю его теперь лучше нежели прежде, когда я только что начинала лепетать. Каково ваше мнніе о немъ? Успли вы сойдтись съ нимъ?

— Привыкнувъ къ его недоврчивому тону, сказалъ я,— я лажу съ нимъ довольно хорошо.

— Коротки вы съ нимъ?

— Я разъ обдалъ у него въ дом.

— Я себ воображаю, сказала Эстелла, сжимаясь,— это должно быть очень куріозное мсто.

— Да, очень куріозное.

Мн было непріятно даже и съ нею говорить слишкомъ откровенно про моего опекуна но я бы продолжалъ этотъ разговоръ и даже описалъ бы обдъ въ Джерардъ-Стрит, еслибы вдругъ мы не попали въ полосу сильнаго газоваго освщенія. Все, казалось, освтилось и оживилось тмъ необъяснимымъ чувствомъ, которое я тогда испытывалъ, я былъ совершенно ослпленъ на нсколько минутъ, какъ будто меня охватило сіяніе молніи.

Мы начали другой разговоръ, преимущественно о дорог, по которой мы хали, о различныхъ частяхъ Лондона. Этотъ громадный городъ былъ почти новъ для нея, говорила она мн, потому что она никогда не оставляла околотка миссъ Гевишамъ, до самой своей поздки во Францію, и только прохала черезъ Лондонъ туда и обратно. Я спросилъ у ней, не была ли она препоручена моему опекуну. На это она только отвтила мн, съ особенымъ выраженіемъ: ‘Боже упаси!’

Мн не возможно было не замтить, что она старалась завлечь меня, что она казалась необыкновенно обворожительною, и она обворожила бы меня, еслибы даже это требовало какого-нибудь труда. Однакожь я отъ этого не былъ счастливе. Еслибы даже она и не принимала этого тона, показывавшаго, что нашею судьбой распорядились за насъ, то, я чувствовалъ, она держала мое сердце въ своихъ рукахъ, но только ей не было бы жаль раздавить его и бросить ради одного каприза.

Когда мы прозжали черезъ Гаммерсмитъ, я показалъ ей, гд жилъ мистеръ Матью Покетъ и замтилъ, что это недалеко отъ Ричмонда, и что я надюсь видть ее иногда.

— О, да! вы будете видться со мною, вы будете приходить ко мн въ удобное для васъ время, о васъ будетъ передано этому семейству, да я думаю уже и передано.

Я спросилъ ее, большое ли это было семейство, котораго она становилась членомъ.

— Нтъ, въ немъ только двое, мать съ дочерью. Мать, кажется, довольно значительная дама, хотя она не прочь увеличить свой доходъ.

— Удивляюсь, какъ миссъ Гевишамъ могла опять разстаться съ вами такъ скоро.

— Эта разлука, Пипъ, входитъ въ планы миссъ Гевишамъ сказала Эстелла со вздохомъ, какъ будто она утомилась.— Я должна постоянно писать къ ней, видться съ нею въ положенное время, и передавать какъ подвизаюсь я съ моими брилліянтами, которые теперь почти вс перешли ко мн.

Въ первый разъ назвала она меня по имени. Конечно, она сдлала это съ намреніемъ, она знала, какъ я буду дорожить этимъ.

Мн показалось, что мы слишкомъ скоро пріхали въ Ричмондъ къ нашему назначенію. Это былъ домъ у лужайки, чопорный, старый домъ, гд въ свое время фигурировали фижмы, пудра, мушки, шитые кафтаны, кружевныя манжеты и шпаги. Старыя деревья передъ домомъ были, еще обстрижены въ старомодныя формы, столь же неестественныя, какъ фижмы, парики и роброны, но мста, предназначенныя имъ въ погребальной процессіи смерти, были уже недалеко, скоро повалятся они, и примкнутъ къ той же безмолвной процессіи.

Колокольчикъ, съ дребежжащимъ старымъ голосомъ,— который, я полагаю, въ свое время часто возвщалъ дому: вотъ робронъ, вотъ шпага съ алмазнымъ эфесомъ, вотъ башмаки съ красными каблучками и голубымъ солитеромъ,— важно загудлъ посреди тихой лунной ночи, и дв румяныя служанки выбжали впопыхахъ принять Эстеллу. Дверь скоро поглотила ея ящики и чемоданы, она протянула мн руку, улыбнулась, пожелала доброй ночи и также исчезла. А я еще долго стоялъ, смотря на домъ, думая какъ былъ бы я счастливъ, еслибъ я жилъ въ немъ вмст съ нею, и зная, однакожь, что я никогда не бывалъ съ нею счастливъ, напротивъ, всегда былъ очень жалокъ.

Я похалъ въ карет назадъ въ Гаммерсмитъ, я слъ въ нее съ сильною болью въ сердц и вышелъ изъ нея съ болью еще сильнйшею. У нашей двери я встртилъ маленькую Дженъ Покетъ, возвращавшуюся домой съ вечера въ сопровожденіи ея маленькаго вздыхателя. Я завидовалъ ему, хотя онъ и былъ подъ деспотизмомъ мистриссъ Филипсонъ.

Мистера Покета не было дома, онъ читалъ публичную лекцію. Онъ вообще мастерски читалъ лекціи о домашнемъ хозяйств, и его трактаты о воспитаніи дтей и домашней прислуг считались лучшими сочиненіями объ этихъ предметахъ. Но мистриссъ Покетъ была дома и находилась въ большомъ затрудненіи: грудному ребенку дали игольникъ, чтобъ успокоить его въ отсутствіи мистриссъ Миллеръ, отправившейся съ своимъ двоюроднымъ братомъ гвардейцемъ, и теперь не досчитывались многихъ иголокъ, которыхъ внутренній или наружный пріемъ, въ такомъ количеств, не могъ быть полезенъ для этого юнаго паціента.

Мистеръ Покетъ славился своими отличными практическими совтами, яснымъ и основательнымъ взглядомъ на вещи и необыкновеннымъ благоразуміемъ, и мн пришло въ голову открыть ему больное сердце. Но случайно я взглянулъ на мистриссъ Покетъ, она сидла и читала свою завтную книгу, прописавъ ребенку постель какъ лучшее лкарство, и подумалъ: нтъ, лучше не открываться.

XXXIV.

Свыкнувшись съ моими ожиданіями, я нечувствительно началъ замчать вліяніе ихъ на самого себя и на окружавшихъ меня. Я по возможности скрывалъ отъ себя вліяніе ихъ на мой собственный характеръ, но я зналъ очень хорошо, что оно не было доброе. Меня постоянно безпокоило мое поведеніе относительно Джо. Совсть моя также не была совершенно спокойна и въ отношеніи къ Биди. Когда я просыпался ночью — съ тяжестью на ум подобно Камилл — я часто думалъ, что я былъ бы гораздо счастливе и лучше, еслибъ я никогда не видлъ миссъ Гевишамъ, и выросъ довольствуясь участью товарища добраго Джо въ его честной кузниц. Часто по вечерамъ, когда я сиживалъ одинъ, смотря на огонь, мн приходило въ голову, что все-таки не было огня отрадне того, который горлъ у насъ на кузниц или на кухн.

Эстелла была, однакоже, до того не раздльна съ моимъ душевнымъ безпокойствомъ, что я ужь и разобрать не могъ, въ какой мр самъ я, съ своей стороны, былъ виною этого безцоконства. То есть, еслибы предположить, что у меня впереди не было никакихъ надеждъ, а между тмъ передо мною все-таки была бы Эстелл, то я не знаю, былъ ли бы я отъ этого спокойне. Что же касается до моего вліянія на другихъ, то я не былъ въ такомъ затрудненіи, я видлъ, хотя можетъ быть и не довольно ясно, что это вліяніе не было ни для кого благодтельно, — и въ особенности не была благодтельно для Герберта, моя расточительность увлекла и его мягкую натуру въ издержки, которыя были не по его средствамъ, портили простоту его жизни и возмущали заботами и сожалніями его спокойствіе. Меня вовсе не мучила совсть, что я не намренно навелъ другихъ членовъ семейства Покетъ на разныя штуки, потому что они отъ природы были склонны къ тому, и эта склонность развилась бы все равно подъ другими вліяніями. Но Гербертъ совсмъ другое дло. Часто мучила меня мысль, что я худую оказалъ ему услугу, наполнивъ его бдноубранныя комнаты самою безсмысленною коллекціею мебели и отдавъ въ его распоряженіе мстителя въ жилетк канареечнаго цвта.

Наконецъ, я началъ длать долги. Началъ я, и Гербертъ потянулся за мною. По совту Стартопа, мы предложили себя на выборы въ клубъ подъ названіемъ Рощи Снигиреи: я никогда не могъ угадать цли этого учрежденія, разв только, что члены его должны были роскошно обдать разъ въ дв недли, ссориться между собою посл каждаго обда, въ заключеніе котораго шестеро лакеевъ напивались допьяна. Эта великолпная общественная задача исполнялась въ точности, и мы съ Гербертомъ ничего кромИ этого не могли вывести изъ слдующаго тоста, который обыкновенно предлагался въ начал: ‘Джентльмены, да господствуетъ всегда такое же дружеское расположеніе между Снигирями Рощи.’

Снигири безумно тратили свои деньги (мы обыкновенно обдали въ ковентгарденскомъ отел), и первый снигирь, котораго я увидлъ, когда я имлъ честь вступить въ этотъ клубъ, былъ Бентле Дремль, въ это время уже разъзжавшій по городу въ своемъ собственномъ кабріолет, и страшно поражавшій тумбы по угламъ улицъ. Иногда онъ выскакивалъ изъ своего экипажа, головою впередъ, черезъ фартукъ, и при одномъ случа, я видлъ какъ его выбросило подобнымъ образомъ у дверей Рощи. Но я забгаю здсь немного впередъ, потому что я еще не былъ снигиремъ и не могъ имъ быть, по непреложнымъ законамъ нашего общества, пока мн не исполнилось совершеннолтіе.

Въ полной увренности въ мои собственныя средства, я бы охотно взялъ на себя расходы Герберта, но Гербертъ былъ гордъ, и я не могъ сдлать ему подобное предложеніе. Такимъ образомъ, онъ запутывался со всхъ сторонъ и продолжалъ высматривать по сторонамъ. Когда мы постепенно пріобрли привычку поздно засиживаться въ гостяхъ, я замчалъ, что за завтракомъ онъ посматривалъ вокругъ съ отчаяніемъ въ глазахъ, что къ полудню онъ начиналъ поглядывать вокругъ съ большею надеждой, что онъ опять падалъ духомъ возвращаясь къ обду, что посл обда онъ довольно ясно видлъ капиталъ въ отдаленіи, къ полуночи, онъ почти реализировалъ его, и въ два часа ночи онъ впадалъ снова въ совершенное отчаяніе, объявлялъ твердое намреніе купить винтовку, отправиться въ Америку и на буйволахъ воздвигнуть свою Фортуну.

Я обыкновенно проводилъ половину недли въ Гаммерсмит, и оттуда я таскался въ Ричмондъ, но объ этомъ посл. Гербертъ часто захаживалъ въ Гаммерсмитъ, когда я тамъ бывалъ, и я думаю, въ эти разы, его отцу иногда приходило въ голову, что карьера, которую высматривалъ его сынъ, еще не открылась передъ нимъ, но при общемъ паденіи этого семейства, Гербертъ, спотыкаясь въ жизни, долженъ былъ самъ поправляться какъ зналъ. Между тмъ мистеръ Покетъ становился все сде и пробовалъ чаще, въ минуты недоумнія, поднять себя за волосы, вся семья продолжала спотыкаться о скамеечку мистриссъ Покетъ, она читала родословную книгу, роняла носовой платокъ, разказывала намъ про своего ддушку и воспитывала юное поколніе, отправляя его въ постель каждый разъ какъ оно обращало на себя ея вниманіе.

Такъ какъ я представляю теперь общее описаніе цлаго періода моей жизни, чтобы разчнетить путь впереди, то для этого я лучше всего передамъ здсь что мы длали и какъ мы жили въ Барнардовскомъ подворь.

Мы тратили денегъ сколько могли и получали за нихъ что людямъ бывало заблагоразсудится намъ дать. Мы всегда бывали боле или мене жалки, и большая часть нашихъ знакомыхъ находилась въ одинаковомъ съ нами положеніи. Мы представляли себ, будто мы веселились, но подъ этою обманчивою мечтою скрывалась та суровая истина, что мы постоянно скучали. Я полагаю, впрочемъ, что это довольно обыкновенная участь.

Каждое утро, и всегда съ новою надеждой, Гербертъ отправлялся въ Сити, чтобы высматривать вкругъ себя. Я часть, посщалъ его тамъ въ его темной комнат, гд онъ оставался въ сообществ бутылки съ чернилами, вшалки, ящика съ каменнымъ углемъ, клубка веревокъ, календаря, конторки, табурета и линейки, сколько помню, я ни разу не видалъ, чтобъ онъ чмъ-нибудь занимался, онъ только поглядывалъ вокру. Еслибы вс исполняли предпринятое также совстливо какъ Гербертъ, то мы жили бы въ республик добродтелей. Бдному малому нечего было длать, какъ только являться въ контору Лойда въ извстный часъ по полудни, затмъ, я полагаю, чтобы видть своего принципала. Кром этого, сколько я знаю, онъ ничего не длалъ въ контор Лойда. Когда онъ начиналъ думать серіозно о своемъ положеніи и ршался непремнно, во что бы то ни стало, открыть себ карьеру, онъ отправлялся на биржу въ самое горячее время, и прохаживался тамъ взадъ и впередъ между магнатами капитала.

— Я чувствую, Гендель, говаривалъ мн Гербертъ, возвращаясь домой обдать посл такихъ особенныхъ случаевъ,— что карьера сама не придетъ ко мн, что я долженъ искать ея, и я вотъ ходилъ за этимъ.

Еслибы мы были не такъ привязаны другъ къ другу, то я полагаю мы должны были бы каждое утро просыпаться съ взаимною ненавистью. Я не могу выразить, какъ я ненавидлъ нашу квартиру въ этотъ періодъ раскаянія, я не могъ видть равнодушно ливрею мстителя, которая въ это время поражала меня гораздо боле своею пошлою роскошью нежели въ остальные часы дня. По мр того какъ мы лзли въ долги, завтракъ становился все боле и боле одною пустою формой, и въ одно утро, когда мн принесли письмо, въ которомъ грозили мн судомъ я такъ забылся, что схватилъ мстителя за его голубой воротникъ и приподнялъ его на воздухъ, за то, что онъ вообразилъ себ, будто намъ нужна булка.

Въ извстныя минуты, или лучше сказать въ неизвстныя, потому что это совершенно зависло отъ расположенія нашего духа, я бывало скажу Герберту, какъ будто вдругъ сдлалъ великое открытіе:

— Любезный Гербертъ, вдь дла наши въ скверномъ положеніи.

— Любезный Гендель, отвтитъ мн Гербертъ, съ совершенною искренностію,— поврите ли, эти самыя слова были и у меня на язык, по странному совпаденію.

— Въ такомъ случа, Гербертъ, скажу я,— займемтесь же нашими длами.

Такое ршительное намреніе доставляло намъ глубокое удовольствіе. Я считалъ эту вспышку настоящимъ дломъ, мн казалось именно такъ должно было встрчать всякую непріятность и хватать врага за горло. Гербертъ былъ того же мннія.

Мы заказывали по этому случаю чрезвычайный обдъ и бутылку какого-нибудь необыкновеннаго вина, чтобы подкрпить наши умы. Посл обда являлся пучокъ перьевъ, обильный запасъ чернилъ, добрая пачка писчей и пропускной бумаги. Въ самомъ дл, было очень отрадно имть передъ собою въ изобиліи письменные матеріалы.

Я бралъ листъ бумаги и надписывалъ на верху четкою рукой: ‘Записка о долгахъ Пипа’, прибавляя адресъ подворья Барнарда и число. Гербертъ точно также бралъ листъ бумаги и съ тою же формальностію надписывалъ: ‘Записка о долгахъ Герберта’.

Оба мы потомъ обращались къ масс счетовъ и записокъ, которые лежали безпорядочною кучей передъ нами, прежде валялись въ ящикахъ, полуистерлись въ нашихъ карманахъ, подгорли на свчк, оставались заткнутыми въ зеркал цлыя недли, и вообще были въ очень попорченномъ вид. Скрипъ перьевъ былъ необыкновенно усладителенъ для насъ, такъ что я не видлъ точнаго различія между этимъ похвальнымъ намреніемъ платить долги и самымъ исполненіемъ этого намренія, мн казалось, это было все одно и тоже.

Пописавъ немного, я спрашивалъ обыкновенно Герберта, какъ идетъ у него работа. Гербертъ почесывалъ голову самымъ печальнымъ образомъ при вид нароставшихъ цифръ.

— Он горой растутъ, скажетъ бывало Гербертъ.— Клянусь жизнію, он такъ и лзутъ вверхъ.

— Чуръ не унывать, Гербертъ, отвчу я, продолжая писать, съ особеннымъ стараніемъ.— Смотрите длу прямо въ лицо. Смотрите безбоязненно на ваши дла, и пусть они блднютъ отъ вашего взгляда.

— Охотно бы, Гендель, только я самъ блдню отъ этихъ цифръ.

Моя ршительность однакоже производила свое дйствіе, и Гербертъ снова принимался за свою работу. Посл нкотораго времени онъ опять бросалъ ее, подъ предлогомъ, что у него не было счета Кобса, или Лобса, или Нобса.

— Въ такомъ случа, Гербертъ, прикиньте его примрно круглою суммой и выставьте.

— Вотъ молодецъ, котораго ничто не останавливаетъ! отвчалъ мой другъ въ удивленіи.— Право, у гасъ замчательныя коммерческія способности.

Я тоже это думалъ. При этихъ случаяхъ, я составилъ себ въ собственныхъ глазахъ репутацію дловаго человка, съ быстрымъ соображеніемъ, энергическаго, ршительнаго, прозорливаго и хладнокровнаго. Написавъ на лист вс мои долговыя обязательства, я сравнивалъ каждую статью со счетомъ и помчалъ его. Я исполнялъ эту послднюю формальность съ необыкновеннымъ самодовольствомъ, которое было для меи величайшимъ наслажденіемъ. Потомъ я складывалъ мои счеты единообразно, надписывалъ каждый на затылк, и завязывалъ ихъ въ симметрическую пачку. Посл этого я длалъ то же самое для Герберта, который скромно объявлялъ, что у него не было моего административнаго генія, и я чувствовалъ, что сосредоточивалъ вс его дла въ желаемый Фокусъ.

Мой коммерческій геній представлялъ еще одну блистательную черту: это ‘округленіе суммъ’. Напримръ, положимъ, долги Герберта были сто шестьдесятъ четыре фунта, четыре шиллинга и два пенса, я скажу бывало: ‘надобно ихъ округлить и поставить двсти фунтовъ’. Или положимъ, мои собственные долги были въ четыре раза боле: я также округлялъ ихъ и ставилъ семьсотъ. Я былъ высокаго мннія объ этомъ округленіи, но теперь, оглядываясь назадъ, я долженъ сознаться, что это была довольно убыточная выдумка. Потому что мы обыкновенно сейчасъ же посл этого длали долги на всю сумму такого округленія, а иногда даже, увлекаясь пріятнымъ самообольщеніемъ будто мы дйствительно освободились отъ долговъ, мы переступали за предлы этого округленія.

Но за этимъ пересмотромъ нашихъ длъ обыкновенно наступали спокойствіе, отдыхъ, добродтельное затишье, и въ это время я бывалъ о себ удивительнаго мннія. Утшенный моими усиліями, моею дловою манерой и похвалами Герберта, я сижу бывало съ симметрическими пачками нашихъ счетовъ посреди письменныхъ матеріаловъ, и чувствую себя совершенно состоятельнымъ, какъ государственный банкъ, а не частное лицо.

При этихъ торжественныхъ случаяхъ, мы обыкновенно запирали нашу дверь, чтобы никто не мшалъ намъ. Въ одинъ вечеръ я находился именно въ такомъ сладостномъ состояніи покоя, когда я услышалъ письмо упало черезъ щель нашей двери на полъ.

— Это для васъ, Гендель, сказалъ Гербертъ, возвращаясь съ письмомъ, за которымъ онъ выходилъ,— надюсь все благополучно.

Это былъ намекъ на тяжелую черную печать и на траурныя каемки.

Письмо было подписано Трабъ и К^о, которые величали меня благороднымъ сэромъ и извщали, что мистриссъ Джо Гарджери скончалась въ прошедшій понедльникъ вечеромъ, въ двадцать минутъ седьмаго и просили меня пожаловать на погребеніе въ слдующій понедльникъ, въ три часа пополудни.

XXXV.

Еще въ первый разъ могила открылась на пути моей жизни, и чудный обрывъ производила она на гладкой до тхъ поръ почв. Фигура моей сестры, въ ея кресл у огня, преслдовала меня день и ночь. Мой умъ не могъ понять, чтобы то мсто могло существовать безъ нея, и хотя въ послднее время она рдко бывала у меня въ мысляхъ, но мн все чудилось, что вотъ я встрчу ее на улиц или что вотъ она сейчасъ постучится въ дверь. Даже въ моихъ комнатахъ, между которыми и ею вовсе не было никакого соотношенія, вдругъ обозначилась пустота оставленная смертью, и мн слышался ея голосъ, мн видлось ея лицо и фигура, какъ будто она еще жила и часто бывала здсь.

Какая бы судьба ни ожидала меня впереди, но я едва ли бы могъ вспомнить о моей сестр съ особенною нжностію. Я полагаю, однакоже, чувство сожалнія можетъ существовать и безъ нжности. Подъ его вліяніемъ (а также можетъ быть въ замну боле нжнаго чувства) мною овладло страшное негодованіе противъ злодя, отъ котораго она такъ много пострадала, и я чувствовалъ, что, имй я доказательства, я сталъ бы преслдовать Орлика или кого другаго до послдней крайности.

Написавъ Джо, чтобъ его утшить и также успокоить на счетъ моего прізда на похороны, я провелъ промежуточные дни, остававшіеся до погребенія, въ этомъ странномъ расположеніи духа. Я похалъ туда рано поутру и прибылъ къ Синему Кабану еще вовремя, чтобы дойдти пшкомъ до кузницы.

Это было лтомъ, погода стояла прекрасная, и я живо припомнилъ то время, когда я былъ слабый, безпомощный ребенокъ, и сестра не щадила меня. Но эти воспоминанія имли краткій тонъ, который смягчалъ собою щекотанье Раздражителя. Самый воздухъ, проникнутый ароматомъ бобовъ и клевера, нашептывалъ моему сердцу, что наступитъ время, когда хорошо будетъ и для моей памяти, если другіе, гуляя въ солнечный день, съ смягченнымъ сердцемъ подумаютъ обо мн.

Наконецъ открылся передо мною домъ, и я увидлъ, что имъ совершенно завладли Трабъ и К^о. У дверей стояли дв необыкновенно безсмысленныя личности, хвастливо выставлявшія костыль въ крповой перевязк, какъ будто это орудіе могло сообщить кому-нибудь какое-нибудь утшеніе, въ одномъ изъ нихъ я призналъ кучера, выгнаннаго изъ Сипяіо Кабана за то, что онъ пьяный опрокинулъ въ яму новобрачную чету въ день ихъ свадьбы. Вс ребятишки въ деревн и большая часть женщинъ восхищались однако этими траурными сторожами и закрытыми окнами дома и кузницы. Когда я подошелъ, одинъ изъ этихъ сторожей (именно кучеръ), постучалъ въ дверь, какъ бы желая показать этимъ, что я былъ слишкомъ удрученъ печалью и что у меня не доставало силы постучать самому.

Другой траурный сторожъ (плотникъ, разъ съвшій двухъ гусей на пари) отворилъ дверь и проводилъ меня въ парадную гостиную. Здсь мистеръ Трабъ совершенно завладлъ большимъ столомъ и, поднявъ об его половинки, открылъ на нихъ нчто въ род траурнаго базара, при помощи огромнаго количества черныхъ булавокъ. Когда я вошелъ, онъ только что кончилъ завертывать чью-то шляпу въ черныя пеленки, словно африканскаго младенца, и протянулъ свою руку за моею шляпой, но я не понялъ его движенія, и, въ замшательств, сжалъ ему руку съ видомъ горячей пріязни.

Мой бдный милый Джо, запутавшійся въ черный плащъ, подвязанный ему подъ самый подбородокъ широкимъ бантомъ, сидлъ отдльно въ верхнемъ конц комнаты, гд безъ сомннія мистеръ Трабъ усадилъ его какъ главное лицо въ траурной процессіи. Я наклонился и сказалъ ему: ‘Милый Джо, какъ вы можете?’

— Пипъ, старый дружище, отвчалъ онъ мн,— вы ее знали, когда она была красивая…— И сжалъ мн руку, не докончивъ фразы.

Биди была очень мила и скромна въ своемъ черномъ плать, она ходила взадъ и впередъ, услуживая и помогая всмъ. Я поздоровался съ нею и, полагая что теперь не время для разговоровъ, слъ возл Джо и началъ раздумывать, въ какой части дома поставлено тло моей сестры. Воздухъ гостиной былъ проникнутъ слабымъ запахомъ сладкаго кека (кулича), я поглядлъ, гд былъ столъ съ закускою, и едва могъ замтить его, пока глазъ мой не свыкся съ темнотою комнаты, столъ былъ уставленъ нарзаннымъ кекомъ, разрзанными апельсинами, сандвичами {Ломти хлба, переложенные тонкими кусочками мяса.}, сухими лепешками и графинами, которые бывало служили только для украшенія, и, сколько я помню, ни разу не употреблялись, въ одномъ изъ нихъ былъ портвейнъ, въ другомъ хересъ. Подойдя къ этому столу, я замтилъ раболпнаго Пембльчука, въ черномъ плащ, съ крповою повязкой въ нсколько ярдовъ длиною на шляп, онъ поперемнно то набивалъ себ брюхо, то длалъ самыя подлыя движенія, чтобъ обратить на себя мое вниманіе. Наконецъ, онъ въ этомъ усплъ и подошелъ ко мн (отъ него страшно несло хересомъ и лепешками), и спросивъ тихимъ голосомъ: ‘Могу ли я, любезный сэръ?’ пожалъ мн руку. Я потомъ замтилъ еще мистера и мистриссъ Гебль, послдняя сидла въ углу, въ приличномъ пароксизм безмолвія, Мы вс должны были слдовать за тломъ, и потому-то Трабъ нарядилъ насъ всхъ совершенными пугалами.

— То-есть я скажу вамъ, Пипъ, шепнулъ мн Джо, пока мистеръ Трабъ становилъ насъ попарно въ процессію, какъ будто мы готовились пуститься въ пляску смерти:— то-есть я вамъ скажу, сэръ, я бы лучше понесъ ее самъ въ церковь на своихъ плечахъ вмст съ тремя или четырьмя пріятелями, которые бы сдлали это отъ души, но вдь какъ-то еще это покажется сосдямъ, скажутъ, пожалуй, неуваженіе.

— Носовые платки выньте! скомандовалъ мистеръ Трабъ сдержаннымъ офиціальнымъ голосомъ:— выньте носовые платки! Мы готовы!

И вотъ мы вс приложили носовые платки къ нашимъ лицамъ, какъ будто у насъ изъ носу шла кровь, и потянулись попарно, Джо и я, Биди и Пембльчукъ, мистеръ и мистриссъ Гебль. Тло моей бдной сестры было принесено изъ кухни, и, по правиламъ погребальной церемоніи, шесть носильщиковъ непремнно должны были задыхаться и ничего не видть подъ страшнымъ чернымъ покровомъ съ блою каймой, такъ что вся эта махина представлялась какимъ-то слпымъ чудовищемъ съ двнадцатью человческими ногами, качавшимся изъ стороны въ сторону и ведомымъ двумя сторожами — кучеромъ и его товарищемъ.

Сосди однакоже въ высшей степени одобряли эту церемонію. Проходя черезъ деревню, мы возбуждали общій восторгъ: юная и наиболе дятельная часть народонаселенія бросалась въ разныя стороны, перескала намъ дорогу и забгала намъ впередъ, чтобы посмотрть на насъ съ новой точки. Въ этихъ случаяхъ, наиболе задорные между ними, кричали съ особымъ восторгомъ при нашемъ появленіи: ‘Идутъ! Вотъ они!’ и только что ке кричали намъ ура. Въ этомъ шествіи мн страшно надодалъ подлый Пембльчукъ, который шелъ позади меня, и, въ знакъ особеннаго вниманія ко мн, безпрестанно поправлялъ мою крповую повязку на шляп и приглаживалъ мой плащъ. Мои мысли были также развлечены необыкновенною гордостью мистера и мистриссъ Гебль, которые удивительно какъ чванились тмъ, что они были въ такой процессіи.

И вотъ передъ нами открылись болота и блющіе паруса кораблей на горизонт, и мы вошли на кладбище и приблизились къ могиламъ моихъ неизвстныхъ родителей, Филиппа Пирипа, здшняго прихода, и Также Джорджіаны, Жены Вышеозначеннаго. И тутъ тихо опустили мою сестру въ землю, между тмъ какъ псня звонкихъ жаворонковъ раздавалась надъ нею въ вышин, и легкій втерокъ гналъ красивыя тни облаковъ и покачивалъ деревьями.

Что касается до поведенія суетнаго Пембльчука во все это время, то я скажу только одно: я былъ его главнымъ предметомъ, даже, когда священникъ читалъ эти чудесные, благородные тексты, напоминавшіе человку, что онъ ничего не принесъ съ собою въ этотъ міръ и ничего не можетъ унести, что онъ пролетаетъ, какъ тнь полуденная и не остается долго въ одной обители, я слышалъ, Пембльчукъ значительно при кашлянулъ, намекая тмъ на исключительный случай молодаго джентльмена, неожиданно получающаго большое состояніе. Когда мы возвратились домой, у него достало духу сказать мн какъ бы онъ желалъ, чтобы моя сестра могла чувствовать, какую я оказалъ ей честь моимъ присутствіемъ на ея похоронахъ, и намекнулъ даже, что она не пожалла бы умереть для этого. Посл этого онъ выпилъ весь оставшійся хересъ, мистеръ Гебль подобнымъ же образомъ распорядился съ оставшимся портвейномъ, и они такъ бесдовали между собою (я замчалъ что такъ обыкновенно бываетъ при такихъ случаяхъ), какъ будто они принадлежали къ совершенно другой пород нежели покойникъ и были безсмертны. Наконецъ, онъ отправился вмст съ мистеромъ и мистриссъ Гебль провести остатокъ вечера и разказать всмъ у ‘Трехъ Веселыхъ Лодочниковъ’, что онъ былъ виновникомъ моего благополучія и моимъ первымъ благодтелемъ.

Когда они вс ушли, и Трабъ съ своими людьми, но несъ мальчишкою — я смотрлъ, не тутъ ли онъ,— забрали въ мшки всю маскарадную ветошь и также ушли, въ дом стало полегче. Немного спустя, мы съ Биди и Джо сли за холодный обдъ, мы обдали въ парадной гостиной, не въ старой кухн, и Джо обращалъ такое вниманіе на свой ножикъ, вилку и солонку, что мы были очень связаны.. Посл обда я упросилъ его закурить трубку, мы прошлись съ нимъ по кузниц и сли вмст на большой камень, на двор, тутъ мы стали посвободне другъ съ другомъ. Я замтилъ также, что Джо переодлся въ другое платье, среднее между его праздничнымъ и рабочимъ костюмомъ, и въ немъ мой милый Джо былъ гораздо естественне и смотрлъ именно такимъ человкомъ, каковъ онъ былъ дйствительно.

Ему было очень пріятно, что я спросилъ у него, могу ли я остаться ночевать въ бывшей моей маленькой комнатк, мн также это было очень пріятно, потому что мн чувствовалось, что я поступилъ очень великодушно, попросивъ его объ этомъ. Когда наступилъ вечеръ, я воспользовался случаемъ и пошелъ въ садъ поговорить съ Биди.

— Биди, сказалъ я,— вы могли бы, я думаю, написать мн объ этомъ печальномъ событіи.

— Вы думаете, мистеръ Пипъ? сказала Биди:— Я бы написала вамъ, еслибъ я также думала.

— Не полагайте, чтобъ я сердился, Биди, если я вамъ замчу, что вамъ слдовало бы подумать объ этомъ.

— Право, мистеръ Пипъ?

Она была такъ спокойна, все въ ней было такъ порядочно, такъ добродтельно и мило, что я никакъ не хотлъ огорчить ее. Посмотрвъ немного на ея опущенные глаза, я перемнилъ разговоръ.

— Я полагаю, вамъ трудно будетъ здсь остаться, милая Биди?

— О, невозможно, мистеръ Пипъ, сказала Биди тономъ сожалнія, въ которомъ слышалось однако спокойное убжденіе.— Я говорила съ мистриссъ Гебль, и завтра перейду къ ней. Мы будемъ заботиться о мистер Гарджери, пока онъ опять не устроится.

— Какъ же вы будете жить, Биди? Если вамъ только нужны де…

— Какъ я буду жить? повторила Биди, перервавъ меня на слов и вдругъ зардвшись румянцемъ.— Я вамъ это скажу, мистеръ Пипъ. Я постараюсь получить себ мсто наставницы въ новой школ здсь, которая почти кончена. Я имю хорошую рекомендацію отъ і схъ сосдей, и надюсь, у меня станетъ прилежанія и терпнія, такъ что я и сама доучусь, уча другихъ. Вы знаете, мистеръ Пипъ, продолжала Биди съ улыбкой, приподнявъ на меня свои глаза:— новыя школы не похожи на старыя, но я выучилась многому отъ васъ, посл того времени, и имла еще достаточно досуга усовершенствоваться.

— Я увренъ, Биди, вы всегда способны усовершенствоваться при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ.

— А! Только бы не съ худой стороны человческой природы, пробормотала Биди.

Эта было не столько упрекъ, сколько дума вслухъ. Ну, я подумалъ, не станемъ объ этомъ спорить. Я прошелъ нсколько шаговъ съ Биди, молча поглядывая на ея опущенные глаза.

— Я еще не слыхалъ всхъ подробностей смерти моей сестры, Биди.

— О, ничего необыкновеннаго! Бдное созданіе! Четыре дня продолжался у нея одинъ изъ ея припадковъ, хотя въ послднее время эти припадки стали послабе: вечеромъ она пришла всебя, именно къ чаю, и сказала совершенно ясно: ‘Джо’. Она такъ давно не говорила ни слова, и я тотчасъ же побжала за мистеромъ Гарджери и привела его изъ кузницы. Она сдлала мн знакъ, чтобъ я посадила его возл нея и положила ея руки около его шеи, я исполнила это, и она положила ему руку на плечо, совершенно довольная. Потомъ она сказала опять: ‘Джо’, и прибавила: ‘прости’, и еще: ‘Пипъ’. И уже боле она не подымала головы. Часъ спустя, мы положили ее въ постель, она уже скончалась.

Биди заплакала. Потемнвшій садъ, и тропинка, и восходящія звзды зарябили у меня въ глазахъ.

— Ничего не было открыто, Биди?

— Ничего.

— Знаете вы, куда длся Орликъ?

— Я полагаю, судя по цвту его платья, что онъ работаетъ въ каменоломняхъ.

— А! такъ, вы его видли? Что вы такъ пристально смотрите на это темное дерево у тропинки?

— Я видла его тамъ въ тотъ самый вечеръ, какъ она умерла.

— И это было не въ послдній разъ, Биди?

— Нтъ, я его видла тамъ нсколько минутъ тому назадъ, какъ мы съ вами гуляли. Напрасно, сказала Биди, удерживая меня за руку, когда я хотлъ броситься въ ту сторону,— вы знаете я васъ не стану обманывать, онъ былъ тамъ за минуту передъ этимъ, и ушелъ.

Все мое прежнее негодованіе поднялось во мн, когда я увидалъ, что этотъ негодяй продолжалъ преслдовать ее. Я чувствовалъ, я былъ страшно озлобленъ противъ него. Я это сказалъ ей и сказалъ также, что я готовъ истратить какую угодно сумму, и сдлаю все что возможно только бы выжить его отсюда. Мало-по-малу она навела меня на боле спокойный разговоръ, она говорила мн, какъ меня любитъ Джо, какъ Джо никогда ни на что не жаловался (она не сказала, на меня, это было бы излишне, я понималъ на что она намекала), какъ онъ всегда былъ вренъ своему жизненому долгу и исполнялъ его сильною рукой, спокойною рчью и нжнымъ сердцемъ.

— Да его не перехвалишь, сказалъ я:— мы съ вами Биди, должны почаще говорить о немъ, теперь, разумется, я буду часто прізжать сюда. Я не оставлю бднаго Джо одного.

Биди не промолвила на jto ни слова.

— Биди, вы меня не слышите?

— Слышу, мистеръ Пипъ.

— Я уже не говорю о томъ, что вы называете меня мистеръ Пипъ, мн кажется это очень не хорошо съ вашей стороны, но Биди, скажите мн, что значитъ это молчаніе?

— Что оно значитъ? спросила Биди робко.

— Биди, сказалъ я тономъ оскорбленной добродтели,— я требую отъ васъ — объясните мн, что значитъ это молчаніе?

— Это молчаніе? сказала Биди.

— Прошу васъ не повторять какъ эхо, возразилъ я,— прежде вы этого не длали, Биди.

— Не длала! сказала Биди.— О, мистеръ Пипъ! нтъ, длала! Ну, думалъ я, уступлю и здсь. Обойдя кругомъ садъ, я

возвратился къ главному вопросу.

— Биди, я сказалъ, что буду часто прізжать сюда, чтобы видться съ Джо. Вы на эти слова не дали никакого отвта. Сдлайте милость, Биди, объясните, отчего?

— Уврены ли вы, что вы будете часто прізжать видться съ нимъ? спросила Биди, остановившись на узкой дорожк и смотря мн прямо въ лицо, подъ звзднымъ небомъ, своими ясными и честными глазами.

— О Боже мой, сказалъ я, видя, что мн приходилось отступиться отъ Биди, въ отчаяніи:— право, это очень дурная сторона человческаго сердца! Не станемъ боле говорить объ этомъ, Биди. Меня это очень шокируетъ.

По этой, очень логической причин, за ужиномъ я держался въ почтительномъ разстояніи отъ Биди, и, уходя въ мою маленькую комнатку, очень церемонно простился съ нею и ночью, просыпаясь почти каждую четверть часа, я размышлялъ, какъ недобра, какъ несправедлива была ко мн Биди, какъ она оскорбила меня.

Я долженъ былъ хать рано поутру. Рано поутру я вышелъ и заглянулъ, никмъ не замченный, въ деревянное окошко кузницы. Я простоялъ тутъ нсколько минутъ, смотря на Джо, который уже былъ за работою, здоровье и сила сіяли на его лиц, какъ будто на него свтило яркое солнце жизни, еще ожидавшее его впереди.

— Прощайте, любезный Джо! Нтъ, не вытирайте ее! Бога ради, дайте мн вашу почернвшую руку, я скоро пріду, и буду часто навщать васъ.

— Нтъ, сэръ, не очень скоро, сказалъ Джо,— нтъ, Пипъ, не очень часто.

Биди ожидала меня у дверей кухни съ кружкою свжаго молока и краюшкою хлба.

— Биди, сказалъ я, протягивая ей руку на прощаньи, — я не сержусь, но я огорченъ.

— Нтъ, не огорчайтесь, сказала она съ чувствомъ.— Ужь пусть будетъ мн одной горько, если я была не великодушна.

Туманы опять подымались, когда я уходилъ. И если они открыли мн,— а они, мн кажется, имли эти намренія,— что я не возвращусь боле и что Биди была совершенно права, то я могу только сказать, что… и они не ошиблись.

XXXVI.

Положеніе наше съ Гербертомъ становилось все хуже и хуже, долги наши возрастали, мы по временамъ занимались нашими длами и округляли суммы. Между тмъ, такъ ли, сякъ ли, время шло и наступило мое совершеннолтіе,— во исполненіе Гербертова предсказанія, что, достигну я его прежде чмъ буду знать гд я и что я.

Гербертъ также достигъ своего совершеннолтія, восемью мсяцами прежде меня. Но такъ какъ онъ ничего другаго не достигалъ кром своего совершеннолтія, то это событіе не произвело особеннаго эффекта въ Барнардовскомъ подворь. Чтоже касается до моего двадцать перваго дня рожденія, то мы ожидали его съ тысячью разныхъ предположеній, мы оба разчитывали, что мой попечитель непремнно скажетъ что-нибудь положительное по этому случаю.

Я позаботился сообщить въ Литль-Бритенъ, когда будетъ мое рожденіе. Наканун этого дня я получилъ офиціальную записку отъ Вемика, въ которой меня извщали, что мистеръ Джагерсъ будетъ очень радъ, если я зайду къ нему въ пять часовъ по полудни въ этотъ знаменательный день. Это убдило насъ, что должно случиться что-нибудь необыкновенное, и я былъ весь въ волненіи, отправляясь въ контору моего опекуна, аккуратно въ назначенный часъ.

Въ передней комнат поздравилъ меня Вемикъ и между прочимъ почесалъ свой носъ тонкою свернутою бумажкою, которая мн очень понравилась на взглядъ. Но онъ ничего не сказалъ объ этой бумажк, и только показалъ мн знакомъ, чтобъ я вошелъ въ комнату моего попечителя. Это было въ ноябр, стоялъ у огня, прислонившись спиною къ камину и подсунувъ руки подъ Фалды.

— Ну, Пипъ, сказалъ онъ,— сегодня я долженъ называть васъ мистеръ Пипъ. Поздравляю, мистеръ Пипъ.

Мы пожали другъ другу руку,— обыкновенно онъ совершалъ этотъ обрядъ очень скоро,— и я поблагодарилъ его.

— Возьмите стулъ, мистеръ Пипъ, сказалъ мой опекунъ.

Я слъ, онъ оставался въ прежнемъ положеніи, вперивъ глаза въ свои сапоги, я чувствовалъ себя очень не ловко, и невольно вспомнилъ старое время, когда я сиживалъ на надгробномъ камн. Два страшные слпка на полк были недалеко отъ меня и выраженіе ихъ было такое какъ будто они длали глупйшее покушеніе прислушаться къ нашему разговору.

— Теперь, мой юный другъ, началъ мой попечитель такимъ тономъ, какъ будто я былъ свидтель при допрос,— я хочу переговорить съ вами.

— Сдлайте одолженіе, сэръ.

— Какъ вы полагаете, сказалъ мистеръ Джагерсъ, наклоняясь впередъ чтобы посмотрть на полъ, и потомъ забросивъ голову назадъ чтобы взглянуть на потолокъ:— сколько вы проживаете?

— Сколько, сэръ?

— Сколько, повторилъ мистеръ Джагерсъ, продолжая смотрть на потолокъ,— вы думаете вы проживаете?— И потомъ онъ окинулъ взглядомъ комнату и остановился съ своимъ носовымъ платкомъ на полупути къ носу.

Я такъ часто занимался разборомъ моихъ длъ, что ршительно потерялъ изъ виду главную сущность ихъ, если только когда-нибудь зналъ ее. Я не охотно сознался, что я не могъ отвчать на этотъ вопросъ. Мой отвтъ повидимому былъ очень пріятенъ мистеру Джагереу, который сказалъ: ‘я такъ и думалъ’, и съ видомъ особеннаго удовольствія высморкалъ свой носъ.

— Я сдлалъ вамъ вопросъ, мой другъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— имете вы съ своей стороны что-нибудь спросить у меня?

— Разумется, сэръ, мн было бъ очень пріятно предложить вамъ нсколько вопросовъ, но я помню ваше запрещеніе.

— Предложите мн какой-нибудь изъ нихъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ.

— Откроется ли мн сегодня мой благодтель?

— Нтъ. Предлагайте другой вопросъ.

— Скоро ли мн сообщатъ о немъ?

— Этотъ вопросъ тоже въ сторону, сказалъ мистеръ Джагерсъ.— Спросите еще что-нибудь.

Я посмотрлъ вокругъ себя, и не видлъ возможности ускользнуть куда-нибудь отъ слдующаго вопроса: ‘слдуетъ ли мн что-нибудь получить, сэръ?’

На это мистеръ Джагерсъ отвтилъ торжественно: ‘Я ожидалъ, что мы именно придемъ къ этому!’ и крикнулъ Вемику, чтобъ онъ принесъ бумажку. Вемикъ явился, подалъ и исчезъ.

— Теперь, мистеръ Пипъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— я прошу васъ прислушать. Вы денежки брали довольно широко, ваше имя часто встрчается въ кассирской книг Вемика, но у васъ конечно есть долги?

— Боюсь, что мн придется сказать да, сэръ.

— Вы очень хорошо знаете, что вамъ придется сказать да, не такъ ли? сказалъ мистеръ Джагерсъ.

— Да, сэръ.

— Я васъ не спрашиваю сколько вы должны, потому что вы и сами этого не знаете, а еслибъ и знали, то вы не сказали бы сколько, сказали бы мене. Да, да, мой другъ, закричалъ мистеръ Джагерсъ, махая своимъ пальцемъ, чтобъ остановить меня, когда я готовился протестовать:— вы врно думаете, что не сдлали бы этого, но вы бы это сдлали. Извините меня, я это знаю лучше васъ. Теперь возьмите въ руку эту бумажку. Взяли? Очень хорошо. Теперь разверните ее и скажите мн, что это такое?

— Это банковый билетъ, сказалъ я,— въ пятьсотъ фунтовъ.

— Это банковый билетъ, повторилъ мистеръ Джагерсъ,— въ пятьсотъ фунтовъ. Я полагаю, это сумма хорошая. А вы какъ думаете?

— Могу ли я думать иначе?

— Отвчайте на вопросъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ.

— Безъ всякаго сомннія.

— Безъ всякаго сомннія вы думаете, что это хорошая сумма. Теперь, эта хорошая сумма принадлежитъ вамъ, Пипъ. Это вамъ подарокъ къ ныншнему дню, въ задатокъ исполненія вашихъ ожиданій, и такую хорошую сумму вы можете проживать ежегодно, но не боле, пока не явится самъ благодтель. То-есть, съ этого времени вс ваши денежныя дла переходятъ въ ваши собственныя руки, и вы можете получать отъ Вемика сто двадцать пять фунтовъ черезъ каждые три мсяца, пока вы не вступите въ сношеніе съ самимъ источникомъ всей этой благостыни. Какъ я вамъ прежде сказалъ, я не боле какъ агентъ. Я исполняю мои инструкціи, и мн за это заплачено. Я нахожу ихъ не совсмъ благоразумными, но мн платятъ не за то, чтобъ я подавалъ свое мнніе объ ихъ достоинств.

Я было началъ изъявлять мою признательность къ неизвстному благодтелю, который былъ такъ щедръ, но мистеръ Джагерсъ разомъ остановилъ меня.

— Пипъ, сказалъ онъ хладнокровно,— мн не заплатятъ за то, чтобъ я передавалъ кому-нибудь ваши слова.

Подобравъ свои Фалды, онъ продолжалъ стоять, хмурясь на свои сапоги, какъ будто онъ подозрвалъ ихъ въ какомъ-нибудь умысл противъ себя.

Посл паузы я намекнулъ:

— Мистеръ Джагерсъ, я сдлалъ вамъ одинъ вопросъ, который вы желали пока отложить въ сторону. Надюсь, худаго въ томъ ничего не будетъ, если я повторю его?

— Что такое? сказалъ онъ.

— Можно ли надяться, сказалъ я подумавъ,— что мой покровитель, источникъ благостыни, какъ вы выразились, мистеръ Джагерсъ, скоро….— Тутъ я остановился изъ деликатности.

— Что скоро? сказалъ мистеръ Джагерсъ:— я не вижу тутъ вопроса?

— Скоро прідетъ въ Лондонъ, сказалъ я, затрудняясь въ словахъ чтобы выразить мою мысль,— или же потребуютъ меня куда-нибудь?

— Ну такъ послушайте, отвтилъ мистеръ Джагерсъ, устремивъ на меня въ первый разъ свои черные глаза:— мы должны вернуться къ тому вечеру, когда мы въ первый разъ свидлись съ вами въ вашей деревн: что я вамъ тогда сказалъ, Пипъ?

— Вы мн сказали тогда, мистеръ Джагерсъ, что можетъ-быть года пройдутъ прежде нежели эта особа явится.

— Совершенно такъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ, — и вотъ вамъ мой отвтъ.

Мы посмотрли другъ на друга. Я чувствовалъ, пульсъ мой бился сильне отъ желанія что-нибудь вывдать у него, но я чувствовалъ также, что чмъ сильне пульсъ мой бился, тмъ замтне это было для него и тмъ мене я могъ надяться что-нибудь узнать.

— Полагаете вы, что еще много лтъ пройдетъ до того, мистеръ Джагерсъ?

Мистеръ Джагерсъ покачалъ головой, но не отрицая этимъ вопроса, а отрицая всякую идею добиться отъ него отвта. А два страшные слпка съ судорожными лицами смотрли такъ, когда мои глаза остановились на нихъ, какъ будто наступилъ кризисъ въ ихъ напряженномъ вниманіи, и они собирались чихнуть.

— Послушайте, сказалъ мистеръ Джагерсъ, нагрвая задъ своихъ ногъ задомъ своихъ нагртыхъ рукъ,— я буду съ вами откровененъ, мой другъ Пипъ. Этого вопроса не слдуетъ спрашивать. Вы поймете это лучше, если я вамъ скажу, что этотъ вопросъ можетъ ввести меня въ непріятное положеніе. Слушайте, я съ вами пойду еще дале, я вамъ скажу еще боле.

Онъ нагнулся такъ низко, хмурясь на свои сапоги, что могъ тереть свои икры въ продолженіе наступившей паузы.

— Когда эта особа откроетъ себя, сказалъ мистеръ Джагерсъ, выпрямившись снова,— вы съ этою особой и устройте между собой ваши дла. Когда эта особа откроетъ себя, мое участіе въ этомъ дл будетъ кончено. Когда эта особа откроетъ себя, мн и знать ничего не нужно будетъ объ этомъ дл. Вотъ все, что я имю вамъ сказать.

Мы глядли другъ на друга, пока я не свелъ съ нея моихъ глазъ и не устремилъ ихъ въ задумчивости на полъ. Изъ этой послдней его рчи я заключилъ, что мистриссъ Гевишамъ, по какимъ-то причинамъ, не довряла ему своихъ намреніи относительно меня и Эстеллы, что онъ былъ этимъ обиженъ и досадовалъ, или же что онъ въ самомъ дл былъ противъ этого плана и не хотлъ принимать въ немъ никакого участія. Когда я опять поднялъ мои глаза, я замтилъ, что онъ все время лукаво посматривалъ на меня, и еще продолжалъ глядть.

— Если вы не имете ничего боле сказать мн, замтилъ я,— то и мн не остается ничего сказать.

Онъ кивнулъ головой въ знакъ согласія, вытащилъ свой репетиторъ, страшилище всхъ лондонскихъ воровъ, и спросилъ меня: гд я буду обдать? Я сказалъ у себя дома съ Гербертомъ. За этимъ необходимо было спросить, не сдлаетъ ли онъ намъ чести отобдать у насъ, и онъ тотчасъ же принялъ мое приглашеніе. Но онъ непремнно хотлъ идти вмст со мною, чтобы я не могъ сдлать никакихъ особенныхъ приготовленій для него, только ему нужно было еще написать нсколько писемъ и, разумется, умыть руки. Я сказалъ ему, что пойду въ другую комнату поболтать съ Вемикомъ.

Дло было въ томъ, что когда пятьсотъ фунтовъ очутились въ моемъ карман, мн пришла въ голову мысль, которая и прежде часто вертлась въ ней, мн казалось, что именно съ Вемикомъ можно было посовтоваться о томъ.

Вемикъ уже заперъ свой сундукъ и собирался идти домой. Онъ всталъ съ своего мста, принесъ два засаленные конторскіе подсвчника и поставилъ ихъ въ рядъ вмст съ щипцами на полк возл двери, чтобы можно было при выход погасить ихъ, потомъ выгребъ огонь изъ камина, приготовилъ свою шляпу и пальто, и принялся бить себя по груди ключомъ отъ сундука, какъ будто это было гимнастическое упражненіе посл занятій.

— Мистеръ Вемикъ, я хочу посовтоваться съ вами. Мн бы хотлось услужить одному моему другу.

Вемикъ сжалъ свою почтовую щель и покачалъ головой, какъ будто у него не было въ запас никакого мннія противъ подобной слабости.

— Мой другъ, продолжалъ я,— выбралъ себ торговую часть, но у него нтъ, денегъ и ему трудно сдлать починъ. Теперь я желалъ бы какъ-нибудь помочь ему въ этомъ.

— Деньгами? сказалъ Вэмикъ тономъ суше опилокъ.

— Вопервыхъ, отчасти деньгами, отвтилъ я, припоминая съ безпокойствіемъ симметрическую пачку счетовъ, оставленную дома,— отчасти деньгами, а потомъ отчасти также ожидающими меня впереди надеждами.

— Мистеръ Пипъ, сказалъ Вемикъ,— я бы хотлъ напередъ перечесть съ вами по пальцамъ, съ вашего позволенія, вс мосты, начиная отъ Чельси. Посмотримъ: Лондонской мостъ — одинъ, Саутваркскій — два, Блакфрайрскій — три, Ватерлоскій — четыре, Вестминстерскій — пять, Вокзальскій — шесть.

Называя каждый мостъ, онъ билъ по своей ладони ручкою ключа.

— Всхъ ихъ шесть, какъ видите: выбирайте любой.

— Я васъ не понимаю, сказалъ я.

— Выбирайте любой мостъ, мистеръ Пипъ, отвчалъ Вемикъ,— и потомъ отправляйтесь на него и бросьте ваши деньги въ Темзу, съ средней арки, и вы узнаете конецъ. Услужите другу деньгами, пожалуй, вы также узнаете конецъ, но тутъ онъ будетъ далеко не такъ пріятенъ и не такъ выгоденъ.

Онъ такъ разинулъ свою ротъ, проговоривъ эту рчь, что я могъ бы бросить въ него газету, какъ въ почтовый ящикъ.

— Это очень обезкураживаетъ меня сказалъ я.

— Таково и было мое намреніе, сказалъ Вемикъ.

— Такъ ваше мнніе, спросилъ я съ нкоторымъ негодованіемъ,— что человкъ никогда не долженъ….

— Помщать свою движимую собственность въ пріятел? сказалъ Вемикъ.— Конечно не долженъ. Разв пожалуй кто намренъ отдлаться отъ своего пріятеля, но въ такомъ случа является вопросъ, сколько можетъ стоить это избавленіе.

— И это ваше ршительное мнніе, мистеръ Вемикъ? сказалъ я.

— Это мое ршительное мнніе здсь въ контор, отв чалъ онъ.

— А! сказалъ я, приступая къ нему, потому что, мн казалось, тутъ была лазйка: — не будете ли вы того же мннія въ Вблверт?

— Мистеръ Пипъ, отвчалъ онъ съ важностью:— Волвертъ — одно мсто, контора — другое. Точно такъ же старикашка одно лицо, мистеръ Джагерсъ — другое. Смшивать ихъ не должно. О моихъ волвертскихъ чувствахъ спрашивайте меня въ Волверт, но въ контор вы услышите отъ меня только конторскія мннія.

— Очень хорошо, сказалъ я съ облегченнымъ сердцемъ.— Въ такомъ случа, я приду повидаться съ вами въ Волверт, въ этомъ можете вы быть уврены.

— Мистеръ Пипъ, отвчалъ онъ,— мн васъ всегда пріятно тамъ видть, какъ добраго знакомаго.

Вся эта бесда происходила въ полголоса, мы хорошо знали, что слухъ у моего опекуна былъ необыкновенно тонкій. Въ это время онъ показался въ отворенную дверь, съ полотенцемъ въ рукахъ. Вемикъ надлъ свой сюртукъ и сталъ наготов, чтобы погасить свчки. Мы вс трое вмст вышли на улицу, но Вемикъ пошелъ своею дорогой, а мы съ мистеромъ Джагерсомъ повернули въ нашу сторону.

Нсколько разъ въ этотъ вечеръ у меня являлось желаніе, чтобъ у мистера Джагерса, въ Джерардъ-стрит, былъ старикашка или трескотуха, или что-нибудь, или кто-нибудь, чтобы хоть немного прояснилось его лицо. Грустно было подумать, на двадцать первую годовщину рожденія, что едва ли стоитъ достигать совершеннолтія въ такомъ подозрительномъ мір, какимъ онъ представлялъ его. Онъ былъ въ тысячу разъ умне и образованне Вемика, а все-таки мн было бы въ тысячу разъ пріятне обдать съ Вемикомъ нежели съ нимъ. Мистеръ Джагерсъ производилъ не на одного меня такое грустное впечатлніе: когда онъ ушелъ, Гербертъ сказалъ про себя, уставивъ свои глаза на огонь, что ему казалось, будто онъ сдлалъ какое-то забытое имъ самимъ уголовное преступленіе: такое онъ чувствовалъ уныніе и безпокойство.

XXXVII.

Полагая, что воскресенье самый лучшій день спросить у мистера Вемика его волвертское мнніе, я въ слдующее же воскресенье предпринялъ странствіе въ его замокъ. Подходя къ стнамъ его, я увидлъ развивающійся флагъ Великобританіи и поднятый подъемный мостъ, но не смущаясь нисколько этимъ гордымъ видомъ сопротивленія, я позвонилъ у калитки, и меня впустилъ старикашка самымъ мирнымъ образомъ.

— Мой сынъ, сэръ, сказалъ старикъ, подымая мостъ,— думалъ, что вы, можетъ-статься, пожалуете сегодня, и наказалъ передать вамъ, что онъ скоро вернется домой съ своей прогулки. Мой сынъ очень исправенъ касательно срока своихъ прогулокъ. Во всемъ очень исправенъ мой сынъ.

Я кивнулъ старику, какъ только могъ кивнуть ему самъ Вемикъ, и мы вошли въ комнату и расположились у огня.

— Вы познакомились съ моимъ сыномъ, сэръ, сказалъ старикъ, щебеча словно птичка и гря свои руки на пламени,— я полагаю, въ его контор.

Я кивнулъ.

— А! Я слышалъ, сэръ, мой сынъ удивительный длецъ?

Я кивнулъ сильно.

— Да, мн вс говорятъ такъ. Вдь онъ занимается судебными длами?

Я кивнулъ еще сильне.

— Это еще тмъ удивительне въ моемъ сын, что его готовили не въ законники, а въ купоры.

Любопытствуя знать, въ какой степени была извстна старому джентльмену репутація мистера Джагерса, я проревлъ ему это имя. Онъ привелъ меня въ совершенное смущеніе, захохотавъ отъ души и отвтивъ мн очень живымъ тономъ:

— Конечно нтъ, вы совершенно правы.

И до сего часа я не имю ни малйшаго понятія что онъ разумлъ, или какую шутку показалось ему я отпустилъ.

Такъ, какъ я не могъ все время сидть и кивать ему, не показывая желанія сколько-нибудь заинтересовать его, то я прокричалъ ему вопросъ, не занимался ли онъ самъ прежде купорскимъ дломъ. Повторяя это слово нсколько разъ съ необыкновенными усиліями и тыкая стараго джентльмена въ грудь, чтобы связать съ нимъ это слово, я наконецъ усплъ объяснить ему мою мысль.

— Нтъ, сказалъ старый джентльменъ,— упаковка, упаковка въ амбарахъ… Сначала тамъ…— Старикъ повидимому указывалъ на трубу, но я полагаю онъ разумлъ Ливерпуль.— А потомъ здсь въ Лондонскомъ Сити. Но у меня одинъ недостатокъ:— тугъ на ухо, сэръ.

Я выразилъ жестомъ необыкновенное удивленіе.

— Да, тугъ на ухо, такъ когда немощь эта усилилась, мой сынъ и пошелъ по судопроизводству, взялъ меня на свои руки и устроилъ мало-по-малу это славное имніе. Но возвращаясь къ тому, что вы, помните, говорили давеча, продолжалъ старикъ, заливаясь хохотомъ, — то разумется, я вамъ скажу: нтъ, вы совершенно правы.

При моейскромности, я удивлялся стало ли бы у меня умнья сказать ему что-нибудь и въ половину столь забавное, какъ эта воображаемая шутка, но меня вдругъ вывелъ изъ моего раздумья неожиданный трескъ въ стн по одну сторону камина, на которой появилась, какъ привидніе, деревянная дощечка съ надписью Джонъ. Старикъ, слдившій за моими глазами, закричалъ съ необыкновеннымъ торжествомъ: ‘мой сынъ воротился’, и мы отправились оба къ подъемному мосту.

Право стоило деньги заплатить, чтобы только видть, какъ Вемикъ посылалъ мн поклонъ съ другой стороны рва, когда мы могли бы очень свободно пожать черезъ него другъ другу руку. Старикашка былъ такъ радъ случаю опустить мостъ, что я не предлагалъ ему помочь и стоялъ спокойно, пока Вемикъ не перешелъ черезъ мостъ и не представилъ меня миссъ Скифинсъ, дам, бывшей съ нимъ.

Миссъ Скифинсъ имла деревянную физіономію, которая, какъ и у ея кавалера, служила по почтовой части. Она можетъ-быть была двумя или тремя годами моложе Вемика, и, мн казалось, она обладала движимою собственностью. Покрой ея платья отъ тальи къ верху, спереди и сзади, придавалъ ея фигур форму ромбоида, и я могъ бы еще упомянуть, что ея платье было слишкомъ яркаго оранжеваго цвта, и зеленый цвтъ перчатокъ былъ такъ же черезчуръ ярокъ. Но она, казалось, вообще была добрая женщина и показывала большое вниманіе къ старикашк. Я вскор открылъ, что она была частою постительницей замка, питому что когда я расхваливалъ Вемику его удивительную выдумку извщать старикашку о своемъ прибытіи, онъ попросилъ меня обратить мое вниманіе на другую сторону камина и самъ изчезъ. Вдругъ послышался опять трескъ, и появилась другая дощечка съ надписью: ‘миссъ Скифинсъ,’ потомъ миссъ Скифинсъ скрылась, и появился Джонъ, потомъ миссъ Скифинсъ и Джонъ явились вмст, и въ Заключеніе вмст пропали. Когда возвратился Вемикъ, приводившій въ дйствіе этотъ механизмъ, я выразилъ большое удивленіе его механическому таланту, и онъ сказалъ:

— Знаете, это очень пріятно и полезно для старикашки, и поврите ли, сэръ, клянусь честью, объ этомъ стоитъ упомянуть, секретъ этого механизма извстенъ только старикашк, миссъ Скифинсъ и мн.

— И мистеръ Вемикъ, прибавила миссъ Скифинсъ,— устроилъ все это самъ, своими руками, изъ своей головы.

Пока миссъ Скифинсъ снимала свою шляпу (но зеленыхъ перчатокъ она не скидала: он пребывали вншнимъ и видимымъ знакомъ, что она была въ гостяхъ), Вемикъ пригласилъ меня пройдтись по саду и посмотрть на островъ, каковъ онъ былъ въ зимнее время. Полагая, что онъ сдлалъ это съ намреніемъ, чтобы дать мн случай спросить у него о его вальвертскомъ мнніи, я воспользовался этимъ случаемъ сейчасъ же, какъ только мы вышли изъ замка.

Обдумавъ хорошо это дло, я ршился начать его съ самаго начала, какъ будто я никогда прежде не заводилъ о немъ рчи. Я объявилъ Вемику, что я принимаю особенное участіе въ Герберт Покет, и разказалъ ему какъ мы въ первый разъ встр тились съ нимъ и какъ мы подрались. Я описалъ слегка домашнюю жизнь Герберта и его характеръ, и что онъ не имлъ никакихъ средствъ кром того, что давалъ ему отецъ. Я намекнулъ, какія выгоды доставило мн его сообщество въ первое время, когда я былъ грубый, невоспитанный мальчикъ, и сознавался, что я ему за нихъ худо отплатилъ, что ему было бы лучше безъ меня и безъ моихъ блистательныхъ ожиданій. Оставляя миссъ Гевишамъ въ сторон, я все-таки намекнулъ, что можетъ-быть я былъ его соперникомъ и выставилъ на видъ какая у него благородная душа, какъ онъ былъ всегда выше подлой недоврчивости, мщенія и интригъ.— По всмъ этимъ причинамъ (говорилъ я Вемику) и также потому что онъ былъ мой товарищъ и другъ и я очень любилъ его, я бы желалъ, чтобы мое собственное счастье пролило на него нсколько свтлыхъ лучей, а потому я и просилъ Вемика, полагаясь на его опытность и знаніе длъ и людей, дать мн совтъ, какъ бы по лучше съ моими средствами помочь Герберту и доставить ему на первое время доходъ, примрно, во сто фунтовъ, чтобы поднять его духъ, и потомъ купить ему небольшой пай въ какомъ-нибудь торговомъ дом. Въ заключеніе я замтилъ Вемику, что Гербертъ не долженъ ничего знать и даже подозрвать о моемъ намреніи помочь ему, и что онъ, Вемикъ, единственный человкъ, который могъ подать мн въ этомъ случа совтъ. Я окончилъ, положивъ ему руку на плечо, слдующими словами:— Я ршительно полагаюсь на васъ, хотя и знаю, что это можетъ затруднить васъ, но сами вы виноваты, что принимаете меня здсь.

Вемикъ помолчалъ съ минуту и потомъ сказалъ залпомъ:

— Знаете, мистеръ Пипъ, я вамъ скажу одно: вдь это дьявольски хорошее дло съ вашей стороны.

— Такъ общайте же, что вы поможете мн устроить это доброе дло, сказалъ я.

— Ей Богу, отвчалъ Вемикъ, покачивая головой,— это не по моей части.

— Да вдь здсь вы и не занимаетесь вашею частью, сказалъ я.

— Совершенная правда, отвчалъ онъ,— вы теперь прямо попали гвоздю по шляпк. Мистеръ Пипъ, я подумаю. Я полагаю, все что вы хотите сдлать, можетъ быть сдлано только постепенно. Скифинсъ — это вотъ братъ ея — счетчикъ и факторъ, я повидаюсь съ нимъ, и мы поведемъ вмст это дло для васъ.

— Десять тысячъ разъ спасибо вамъ.

— Напротивъ, сказалъ онъ,— я благодарю васъ, потому что хотя мы здсь подомашнему и попріятельски, но упомянуть можно, что на свт есть ньюгетская паутина, а вотъ такое дло сметаетъ паутину.

Поговоривъ еще немного о томъ же предмет, мы вернулись въ замокъ, гд миссъ Скифинсъ готовила чай. Трудная обязанность длать тосты {Поджаренные ломти хлба, намазанные масломъ.} была возложена на старикашку, и этотъ отличный старый джентльменъ до того углубился въ свое дло, что мн казалось онъ былъ въ опасности вытопить свои глаза. Трапеза, къ которой мы теперь готовились, была не призракъ, а очень могущественная дйствительность. Старикашка наготовилъ цлую груду масляныхъ тостовъ, изъ-за которой я едва могъ видть его, когда ее поставили на желзной подставк, прикрпленной къ верхней полос ршетки камина. Миссъ Скифинсъ съ своей стороны наварила цлый ушатъ чаю, такъ что даже свинья на заднемъ двор пришла въ восторгъ и нсколько разъ выражала свое желаніе принять участіе въ этомъ угощеніи флагъ былъ спущенъ, пушка выпалила въ урочное время, и я чувствовалъ я былъ такъ пріятно отрзанъ отъ прочаго вальвертскаго міра, какъ будто раздлявшій насъ ровъ былъ тридцати футовъ въ глубину и ширину. Ничто не возмущало спокойствія замка, кром случайныхъ появленій деревянныхъ дощечекъ съ именами Джонъ и миссъ Скифинсъ: эти дощечки казалось были добычею какого-то недуга въ род спазмъ, что по сочувствію отдавалось и на мн, пока я наконецъ не привыкъ къ этому. Судя по необыкновенно методическимъ пріемамъ миссъ Скифинсъ, я заключилъ, что она длала здсь чай каждое воскресенье вечеромъ, я подозрвалъ также, что бывшая на ней классическая брошка, представлявшая профиль очень непріятной женщины съ прямымъ носомъ и новый мсяцъ, была движимая собственность, подаренная ей Вемикомъ.

Мы съли вс тосты, выпили соразмрное количество чаю, и пріятно было посмотрть на насъ, какъ намъ посл этого было тепло и какія мы стали масляные. Особенно старикашку можно было бы выдать за чистенькаго престарлаго вождя какого-нибудь дикаго племени, только что вымазаннаго масломъ.

Посл короткой паузы отдохновенія, миссъ Скифинсъ, за отсутствіемъ маленькой служанки, которая по воскресеньямъ, кажется, удалялась въ ндра своего семейства, вымыла чашки съ полушутливымъ видомъ барыни, длающей это для забавы, не компрометируя тмъ никого изъ насъ. Потомъ она опять надла спои перчатки, мы услись къ огню, и Вемикъ сказалъ:

— Ну, престарлый родитель, потшьте-ка насъ газетою.

Вемикъ объяснилъ мн, пока старикашка доставалъ очки, что такъ было заведено у нихъ и что старому джентльмену доставляло чрезвычайное удовольствіе читать газету вслухъ.— Я не прошу вашего снисхожденія: у него такъ мало удовольствій. Не правда ли, престарлый родитель?

— Все готово, Джонъ, все готово, отвчалъ старикъ, видя, что съ нимъ говорятъ.

— Только кивайте ему по временамъ, когда онъ взглянетъ на васъ, сказалъ Вемикъ,—и онъ будетъ счастливъ, какъ король. Мы вс готовы слушать, престарлый.

— Все готово, Джонъ, все готово, отвчалъ старикъ, съ такимъ удовольствіемъ и съ такимъ занятымъ видомъ, что право было любо посмотрть.

Чтеніе старикашки напомнило мн мое ученіе у бабки мистера Вопсля, съ тою только пріятною разницею, что оно какъ-будто доходило черезъ замочную скважину. Онъ совершенно придвинулъ къ себ свчки, и каждую минуту могъ наткнуться на нихъ головой, или поджечь газету, такъ что за нимъ нужно было также тщательно смотрть, какъ за пороховымъ магазиномъ. Но Вемикъ съ неутомимою нжностію слдилъ за нимъ, и старикашка читалъ, не подозрвая сколько разъ его спасали. Каждый разъ какъ онъ на насъ поглядывалъ, мы обнаруживали необыкновенный интересъ и удивленіе, и кивали ему, пока онъ снова не принимался за газету.

Вемикъ и миссъ Скифинсъ сидли рядомъ, а я былъ въ темномъ углу, и замчалъ какъ ротъ мистера Вемика медленно и постепенно удлиннялся, и въ то же время рука его также медленно и постепенно заходила около таліи миссъ Скифинсъ. Я видлъ какъ рука его показалась по другую сторону миссъ Скифинсъ, но въ туже минуту миссъ Скифинсъ ловко остановила его своею зеленою перчаткой, вытащила его руку, какъ будто она была часть ея туалета, и съ необыкновенною твердостію положила ее передъ собою на столъ. Спокойствіе, съ которымъ миссъ Скифинсъ сдлала это, было поразительно, подобнаго ничего я не видывалъ, и еслибъ я могъ представить себ возможность такого дйствія безъ всякаго участія сознанія, то я подумалъ бы, что миссъ Скифинсъ исполняла его механически.

Немного погодя, я замтилъ, что рука мистера Вемика опять начала исчезать и постепенно скрылась изъ виду. Вскор посл этого ротъ его снова началъ расширяться, и посл промежутка съ моей стороны весьма напряженнаго и тягостнаго ожиданія, я увидлъ его рука появилась по другую сторону миссъ Скифинсъ. Въ одну минуту миссъ Скифинсъ остановила ее со всею ловкостію спокойнаго боксера, сняла этотъ живой поясъ какъ и прежде, и положила его на столъ. Принимая, что столъ представлялъ здсь путь добродтели, я могу сказать, что въ продолженіе всего чтенія старикашки, рука Вемика безпрестанно отдалялась отъ пути добродтели, на который постоянно наводила ее миссъ Скифинсъ.

Наконецъ старикашка убаюкалъ себя чтеніемъ. Тогда Вемикъ принесъ небольшой чайникъ, подносъ съ стаканами и черную бутылку съ фарфоровою пробкой, которая была похожа на почтеннаго каноника съ цвтущею физіономіей и благодушными манерами. При помощи этихъ аппаратовъ, намъ всмъ дали тепленькаго напиться, не исключая и старикашки, который вскор проснулся. Миссъ Скифинсъ готовила питье, и я замтилъ, что она съ Вемикомъ пила изъ одного стакана. Разумется, я не предложилъ миссъ Скифинсъ проводить ее домой и, при такихъ обстоятельствахъ, я счелъ за лучшее уйдти первому, что я и сдлалъ, простившись дружески съ старикашкою и проведя очень пріятный вечеръ.

Недлю спустя, я получилъ записку отъ Вемика, помченную изъ Вальверта, въ которой онъ сообщалъ мн, что онъ усплъ подвинуть дло, касающееся нашихъ частныхъ и личныхъ отношеній, и что ему будетъ очень пріятно, если я приду повидаться съ нимъ. Итакъ я отправился въ Вальвертъ, который мн пришлось постить еще разъ, и еще разъ, и наконецъ еще разъ по этому случаю, а также, по назначенію Вемика, я имлъ съ нимъ нсколько свиданій въ Сити, но никогда не было у меня съ нимъ совщаній объ этомъ дл въ Литль-Бритен. Въ заключеніе всего, мы нашли достойнаго молодаго купца или корабельнаго маклера, недавно начавшаго торговлю, которому нуженъ былъ добрый помощникъ и прибавка къ капиталу, и которому со временемъ могъ понадобиться партнеръ. Мы заключили съ нимъ тайное условіе, которое обезпечивало судьбу Герберта, я заплатилъ половину моихъ пятисотъ фунтовъ, и общался вносить другіе платежи въ опредленные сроки. Братъ миссъ Скифинсъ велъ переговоры, но Вемикъ былъ душою ихъ, хотя онъ и не показывался лично.

Все дло было такъ ловко обработано, что Гербертъ не имлъ ни малйшаго подозрнія о моемъ участіи въ немъ. Я никогда не забуду, съ какимъ сіяющимъ лицамъ вернулся онъ разъ домой, и объявилъ мн, какъ удивительную новость, что онъ сошелся съ однимъ господиномъ Кларикеромъ (это было имя молодаго купца), что Кларикеръ необыкновенно заинтересовался имъ, и что наконецъ-то карьера повидимому открывается передъ нимъ. По мр того какъ надежды его осуществлялись, онъ долженъ былъ все боле и боле убждаться въ моемъ дружескомъ сочувствіи, потому что я едва могъ удерживаться отъ слезъ видя какъ онъ былъ счастливъ. Наконецъ дло было окончено, онъ вступилъ въ контору Кларикера, и въ тотъ вечеръ онъ говорилъ мн съ такимъ восторгомъ о своемъ успх, что я, ложась спать, дйствительно заплакалъ отъ удовольствія, видя, какъ мои большія ожиданія осчастливили хоть одного человка.

Теперь открывается передо мною великое событіе въ моей жизни, давшее ей совершенно другой оборотъ. Но прежде нежели я стану описывать его и перейду къ перемнамъ, которыя оно произвело, я долженъ посвятить одну главу Эстелл. Кажется, это немного для предмета, наполнявшаго такъ долго мое сердце.

XXXVIII.

Если чей-нибудь духъ долженъ водвориться въ этомъ старомъ, чопорномъ дом на ричмондскомъ пустыр, посл моей смерти, то это конечно будетъ мой духъ. О, столько, столько ночей и дней моя безпокойная душа переносилась въ этотъ домъ, когда въ немъ жила Эстелла! Гд бы ни находилось мое тло, душа моя никогда, никогда не покидала этого дома.

Леди, съ которою жила Эстелла, мистриссъ Брандле, была вдова, у нея была одна дочь, нсколькими годами старше Эстеллы. Мать была моложава, дочь старообразна, у матери былъ розовый цвтъ лица, у дочери — желтый, мать увлекалась свтомъ, дочь занималась богословіемъ. Он были, какъ говорится, въ хорошемъ положеніи, вызжали въ свтъ, и принимали у себя. Между ними и Эстеллою было мало сочувствія, но он хорошо понимали, что он были необходимы для нея, а она была необходима для нихъ. Мистриссъ Брандле была пріятельницею миссъ Гевишамъ еще прежде нежели та удалилась отъ свта.

Въ дом мистриссъ Брандле, точно такъ же, какъ и вн этого дома, я выстрадалъ всевозможныя пытки, которымъ Эстелл было угодно подвергать меня. Свойство моихъ отношеній,— эта короткость безъ-особаго предпочтенія,— приводило меня въ отчаяніе. Она пользовалась мною, чтобы дразнить другихъ своихъ обожателей, и обращала самую фамиліярность, бывшую между нами, на то чтобы постоянно издваться надъ моею любовью къ ней. Еслибъ я былъ ея секретаремъ, управляющимъ, братомъ отъ другаго отца или матери, бднымъ родственникомъ, наконецъ меньшимъ братомъ ея будущаго мужа, то и тогда, мн казалось, я не могъ бы считать себя ближе къ осуществленію моихъ надеждъ чмъ теперь, когда я былъ всего ближе къ ней. Мы называли другъ друга просто по имени, и право это, при данныхъ обстоятельствахъ, еще увеличивало мою муку, очень вроятно, что оно приводило въ изступленіе многихъ ея обожателей, но я знаю наврное, что меня оно ршительно сводило съ ума.

Поклонниковъ у нея было безъ конца. Нтъ сомннія, моя ревность признавала обожателя въ каждомъ, кто только подходилъ къ ней, но ихъ было боле чмъ довольно и безъ этого.

Я часто видалъ ее въ Ричмонд, часто слышалъ про нее въ Лондон, и часто каталъ ее и ея хозяекъ на лодк. Не было числа пикникамъ, праздникамъ, концертамъ, вечеринкамъ, удовольствіямъ всякаго рода, среди которыхъ я преслдовалъ ее и которыя вс обращались въ муку для меня. Я не провелъ ни одного счастливаго часа въ ея обществ, а несмотря на то, мой умъ по цлымъ суткамъ мечталъ о блаженств жить съ ней до самой смерти.

Во все это время — оно тянулось довольно долго, какъ я думалъ тогда — она постоянно принимала тонъ, показывавшій, что намъ насильно навязали наши отношенія. Иногда она перерывала этотъ тонъ и разные другіе свои тоны, и казалось жалла меня.

— Пипъ, Пипъ, сказала она мн въ одинъ вечеръ, именно когда она была въ такомъ расположеніи, и мы сидли у окна въ Ричмонд — вы никакъ не хотите остеречься?

— Чего?

— Меня.

— Чтобы не увлечься вами, то ли вы разумете, Эстелла?

— То ли я разумю! Вы значитъ слпы, если не догадываетесь, что я разумю.

У меня было на язык, что любовь всегда слпа, но я не ршился сказать это, меня всегда останавливало чувство, которое было не послднимъ для меня несчастіемъ, что не великодушно было бы съ моей стороны навязываться ей, когда она не могла выбирать, а должна была повиноваться миссъ Гевишамъ. Я всегда боялся, что это сознаніе ставило меня въ невыгодное положеніе предъ лицомъ ея гордости, и длало меня предметомъ мятежной борьбы въ ея сердц.

— По крайней мр теперь, сказалъ я,— я не получилъ никакого предостереженія, потому что на этотъ разъ вы сами написали мн, чтобъ я пришелъ къ вамъ.

— Это правда, сказала Эстелла съ холодною безпечною улыбкою, которая всегда обдавала меня холодомъ.

Посмотрвъ въ окно съ минуту, она продолжала:

— Миссъ Гевишамъ желаетъ, чтобъ я пріхала къ ней въ Сатисъ на день. Вы меня отвезете туда и привезете назадъ, если хотите. Она не хочетъ, чтобъ я хала одна или брала съ собою мою двушку, она боится стать предметомъ толковъ для этихъ людей. Можете вы меня взять съ собою?

— И вы это спрашиваете, Эстелла?

— Значитъ, вы можете? Сдлайте же одолженіе, посл завтра. Вы должны заплатить вс издержки изъ моего кошелька. Слышите, только на этомъ условіи вы дете со мною.

— Я долженъ повиноваться.

Этимъ ограничивалось все приготовленіе мое къ этой поздк, вообще всегда такъ приготовлялся я къ этимъ поздкамъ, миссъ Гевишамъ никогда не писала ко мн, я даже ни разу не видалъ ея почерка. Черезъ день мы отправились, и мы нашли ее въ той же самой комнат, гд я увидлъ ее въ первый разъ, излишне было бы прибавлять здсь, что въ Сатисхаус ничего не измнилось.

Любовь ея къ Эстелл теперь представлялась мн еще ужасне нежели въ послдній разъ, когда я видлъ ихъ вмст, да, ужасне, я съ намреніемъ повторяю это слово, потому что въ ея взглядахъ, въ ея поцлуяхъ было положительно что-то страшное. Она впивалась въ красоту Эстеллы, впивалась въ ея слова, впивалась въ ея движенія, и сидла, кусая свои пальцы, и глядла на нее какъ будто она пожирала это прекрасное созданіе, воспитанное ею.

Она посмотрла потомъ на меня такимъ испытующимъ взглядомъ, который, казалось, проникъ въ самое мое сердце и заглянулъ въ его раны.

— Ну, какъ она съ вами, Пипъ, какъ она съ вами? спросила она меня съ какою-то жадностью вдьмы, даже въ присутствіи самой Эстеллы.

Но когда мы расположились вечеромъ вокругъ огня: она была еще боле похожа на зловщую вдьму. Взявъ Эстеллу подъ руку и сжавъ ея руку, она разспрашивала ее, ссылаясь на прежнія письма, которыя, Эстелла мн говорила, она постоянно писала ей объ именахъ и положеніи ея поклонниковъ, миссъ Гевишамъ слушивала этотъ списокъ съ напряженіемъ больнаго, смертельно пораженнаго ума, опершись другою рукою и подбородкомъ на костыль, и ея помертвлые большіе глаза сверкали на меня — совершенный призракъ.

Я видлъ теперь, хотя это длало меня несчастнымъ и пробуждало во мн горькое чувство зависимости и униженія, я видлъ теперь, что Эстелла предназначена была отмстить всмъ мущинамъ за миссъ Гевишамъ, и что она доставалась мн не прежде, какъ когда она вполн удовлетворитъ этому чувству. Я видлъ также тогда, почему она была напередъ назначена мн. Пуская ее въ свтъ чтобы завлекать мущинъ и длать зло, миссъ Гевишамъ поступала такъ съ лукавою увренностію, что Эстелла останется недоступна своимъ поклонникамъ и что всякій, кто поставитъ кушъ на эту карту, непремнно проиграетъ. Я видлъ, что и я былъ жертвою той же пытки, хотя въ конц концовъ призъ долженъ былъ остаться за мною. Я видлъ здсь, почему меня отодвигали на такой неопредленный срокъ, почему мой опекунъ не открывался мн, что ему извстенъ весь этотъ планъ. Короче, я видлъ здсь вполн миссъ Гевишамъ, какою она представлялась въ то время и всегда моимъ глазамъ, я видлъ во всемъ этомъ рзкую тнь темнаго нездороваго дома, въ которомъ жизнь ея была спрятана отъ солнца.

Свчи, освщавшія эту комнату, были вставлены въ стнные канделабры, он были слишкомъ высоко отъ пола и горли со всею тусклостью искусственнаго свта, среди воздуха рдко возобновляемаго. Я посмотрлъ вокругъ себя на блдную мглу, которую оставлялъ этотъ свтъ, на остановившіеся часы, на истлвшія принадлежности свадебнаго туалета, разбросанныя по столу и по полу, на ея страшную фигуру, отражавшуюся отъ огня страшною тнью на потолк и стнахъ, и во всемъ этомъ я видлъ идею, построенную моимъ умомъ, которая повторялась везд и отвсюду отбрасывались на меня обратно. Мысли мои перенеслись въ большую комнату, по ту сторону сней, гд стоялъ накрытый столъ, и я видлъ ту же идею моего ума, ясно написанную и въ паутин, падавшей съ подноса и въ слдахъ пауковъ, ползавшихъ по скатерти, и въ слдахъ мышей, прятавшихся съ своими трепещущими сердчишками за панелями, и въ медленныхъ, лнивыхъ движеніяхъ таракановъ на полу.

Въ это посщеніе между миссъ Гевишамъ и Эстеллой вышелъ очень серіозный разговоръ. Это было первое несогласіе, которое я видлъ между ними.

Мы сидли у огня, какъ я сейчасъ описалъ: миссъ Гевишамъ продолжала держать Эстеллу за руку, но та начала постепенно высвобождаться отъ нея. Она уже нсколько разъ обнаруживала гордое нетерпніе и, казалось, скоре выносила страдательно ея дикую любовь нежели принимала ее съ признательностію.

— Что, сказала миссъ Гевишамъ, засверкавъ на нее глазами:— надола я вамъ?

— Нтъ, я сама себ наскучила, отвчала Эстелла, высвобождая свою руку и отодвигаясь къ камину, у котораго она остановилась, смотря на огонь.

— Говорите правду, неблагодарная! закричала миссъ Гевишамъ съ сердцемъ, ударяя костылемъ по полу:— надола я вамъ?

Эстелла взглянула на нее съ совершеннымъ спокойствіемъ и опять стала смотрть на огонь. Ея граціозная фигура и прекрасное лицо выражали такое полное равнодушіе къ дикой горячк миссъ Гевишамъ, что оно казалось даже жестокимъ.

— Камень, деревяшка, воскликнула миссъ Гевишамъ,— холодное, безчувственное сердце!

— Какъ? сказала Эстелла, сохраняя прежнюю равнодушную позу, опершись на консоль, и только повернувъ свои глаза — вы упрекаете меня въ холодности? Вы?

— Разв это неправда? отвтила она запальчиво.

— Вы бы должны были знать это, сказала Эстелла.— Я такова, какою вы меня сдлали. Берите себ похвалы и вс порицанія, берите себ успхъ и неудачу, короче сказать, берите меня, я ваше созданье.

— Посмотрите, посмотрите на нее, закричала миссъ Гевишамъ съ горечью.— Посмотрите на нее, какъ она неблагодарна и жестока, и гд же? у этого самаго очага, гд я вырастила ее! Здсь я пригрла ее, у этой жалкой груди, еще сочившей кровь изъ своихъ ранъ. Здсь я расточала на нее мою нжность столько лтъ!

— Я по крайней мр не участвовала въ этомъ договор, сказала Эстелла,— потому что я едва могла ходить и лепетать, когда онъ былъ сдланъ. Но чего вы хотите? Вы были очень добры ко мн, и я обязана вамъ всмъ. Чего вы требуете отъ меня?

— Любви, отвчала та.

— Я васъ люблю.

— Нтъ, сказала миссъ Гевишамъ.

— Названная мать моя, отвчала Эстелла, не измняя своей граціозной позы, ни разу не возвышая своего голоса, какъ это длала миссъ Гевишамъ, не увлекаясь ни гнвомъ, ни нжностью,— названная мать моя, я уже сказала, что я обязана вамъ всмъ. Все что я имю — ваше. Все, что вы мн дали, можете вы взять назадъ. Кром этого, я ничего не имю, и если вы требуете чтобъ я вамъ дала то, чего вы никогда не давали мн, то моя благодарность и чувство долга не могутъ же сдлать невозможное.

— Разв я не отдала ей мою любовь? закричала миссъ Гевишамъ, въ иступленіи обращаясь ко мн.— Разв я ей не отдала мою пламенную любовь, нераздльную съ ревностію и страшною мукой, а она вотъ какъ говоритъ со мною. Пусть она называетъ меня безумною, пусть ее!

— Къ какой стати буду я звать васъ безумною, отвчала Эстелла:— знаетъ ли кто, хоть на половину такъ хорошо, какъ я, ту цль, которую вы себ положили?Знаетъ ли кто-нибудь, хоть на половину такъ хорошо какъ я, какая у васъ крпкая память? Я вотъ сидла у этого самаго камина, на этой самой скамеечк, что подл васъ, внимая вашимъ наставленіямъ и смотря вамъ въ лицо, которое казалось мн тогда страннымъ и пугало меня!

— Скоро все это забылось! простонала миссъ Гевишамъ.

— Скоро забылось то время!

— Нтъ не забылось, отвчала Эстелла.— Нтъ не забылось, но какъ сокровище сохранено въ моей памяти. Когда измняла я вашему ученію? Когда не слдовала вашимъ наставленіямъ? Когда открывала я это сердце (и она прикоснулась къ своей груди) для чувства, которое вы исключали? Будьте справедливы ко мн.

— Какая гордая, какая гордая! простонала миссъ Гевишамъ, отбрасывая назадъ свои сдые волосы обими руками.

— Кто училъ меня быть гордою? отвчала Эстелла.— Кто хвалилъ меня, когда я выучила этотъ урокъ.

— Какая жестокая, какая жестокая! простонала миссъ Гевишамъ, повторяя то же движеніе.

— Кто училъ меня быть жестокою? отвчала Эстелла.— Кто опять похваливалъ меня, когда я выучила этотъ урокъ?

— Но какъ же быть теб гордою и жестокою со мною? почти заревла миссъ Гевишамъ, протягивая свои руки.— Эстелла, Эстелла, Эстелла, какъ же теб быть гордою и жестокою со мною?

Эстелла посмотрла на нея минуту, съ видомъ спокойнаго удивленія, но безъ малйшаго смущенія, минуту спустя, она глядла опять на огонь.

— Я не могу представить себ, сказала Эстелла, подымая на нее свои глаза посл короткаго молчанія:— отчего вы такъ не разсудительны, когда я прізжаю повидаться съ вами посл разлуки. Я не забыла ни вашихъ страданій, ни причины ихъ. Я всегда оставалась врна вамъ и вашему ученію. Никогда не обнаружила я слабости, въ которой я могла бы упрекнуть себя.

— Разв это слабость платить мн любовью за мою любовь? воскликнула миссъ Гевишамъ.— Да, да, пожалуй она и это скажетъ!

— Я начинаю думать, сказала Эстелла, посл другой минуты спокойнаго удивленія,— что я почти понимаю, какъ это вышло. Еслибы вы воспитали вашу названную дочь въ совершенномъ мрак, никогда не сказали бы ей, что есть такая вещь какъ свтъ Божій, и она ни разу не видала бы, при немъ вашего лица, еслибы вы это сдлали, говорю я, и потомъ стали бы отъ нея требовать, чтобъ она понимала и знала что такое Божій свтъ, вы были бы точно также недовольны и разсержены?

Миссъ Гевишамъ захватила свою голову обими руками и сидла, стеня и качаясь изъ стороны въ сторону, въ своемъ кресл, но не давала отвта.

— Или, сказала Эстелла,— чтобы представить подобіе еще ближе, еслибы вы постоянно учили ее съ тхъ поръ какъ она начала смыслить, что Божій свтъ дйствительно существуетъ, но что это врагъ ея, губитель, что она должна враждовать съ нимъ, потому что онъ сгубилъ васъ, а также сгубитъ и ее, еслибы вы это сдлали, говорю я, и потомъ потребовали бы отъ нея, чтобъ она полюбила Божій свтъ, и она не могла бы, вы были бы точно также недовольны и разсержены?

Миссъ Гевишамъ сидла, слушая (такъ мн казалось, потому что я не могъ видть ея лица), но не давала отвта.

— И вотъ, сказала Эстелла,— я такова, какою вы меня сдлали. Успхъ не мой и неудача не моя, хотя и то и другое во мн.

Миссъ Гевишамъ спустилась на полъ, уже я не знаю какъ, и сла посреди увядшихъ остатковъ свадебнаго туалета, которыми онъ былъ усянъ. Я воспользовался этою минутой,— съ самаго начала я ея искалъ,— чтобы выйдти изъ комнаты и попросилъ Эстеллу движеніемъ руки обратить на старуху вниманіе. Когда я ушелъ, Эстелла еще оставалась у камина на прежнемъ мст. Сдые волосы миссъ Гевишамъ были раскинуты на полу, между прочею свадебною ветошью, жалко было смотрть на нее.

Съ стсненнымъ сердцемъ ходилъ я часа полтора подъ звзднымъ небомъ, по двору, около пивоварни и въ саду. Когда я наконецъ ршился вернуться въ комнату, я нашелъ Эстелла сидла у ногъ миссъ Гевишамъ и подшивала лохмотья ея внчальнаго платья, которое часто, въ послдствіи, напоминали мн полинялые обрывки старыхъ знаменъ, висящихъ въ соборахъ. Посл мы играли съ Эстеллою въ карты, какъ и въ прежнее время, только теперь мы были искусне и играли во Французскія игры. Такъ прошелъ вечеръ, и я отправился спать.

Я расположился въ отдльномъ строеніи, находившемся по ту сторону двора. Въ первый разъ я оставался на ночлегъ въ Сатисъ-Хаус. Сонъ бжалъ меня. Меня преслдовала миссъ Гевишамъ. Она была по обимъ сторонамъ моей подушки, у изголовья постели, за полуотворенною дверью туалетной комнаты, въ самой туалетной комнат, въ комнатахъ наверху, внизу, однимъ словомъ везд. Наконецъ, когда ночь медленно приблизилась къ двумъ часамъ, я чувствовалъ, что я не могъ доле оставаться въ постел. Я всталъ, одлся и отправился черезъ дворъ, въ длинный корридоръ, съ намреніемъ выйдти на наружный дворъ и разгулять тамъ мою тоску. Но войдя въ корридоръ, я принужденъ былъ сейчасъ же потушить свчку, я увидлъ миссъ Гевишамъ, которая блуждала тутъ тихо стеня. Я послдовалъ за ней въ нкоторомъ разстояніи, и видлъ, какъ она поднялась по лстниц. Въ рукахъ у нея была свчка безъ подсвчника, которую она вроятно вынула изъ стннаго канделябра въ своей комнат, и при ея свт казалась совершеннымъ привидніемъ. Стоя внизу лстницы, я чувствовалъ заплесневлый воздухъ банкетной комнаты, хотя и не видалъ, какъ она отворила ея дверь, я слышалъ, какъ она ходила тамъ и въ своей комнат, все время не переставая стонать. Я было попробовалъ выбраться отсюда въ темнот, но не могъ, пока не проникли сюда лучи разсвта и не указали мн мою дорогу. Въ продолженіи всего этого времени, каждый разъ какъ я подходилъ къ лстниц, я слышалъ ея шаги и ни на минуту не перестававшіе тихіе стоны.

На слдующій день размолвка между Эстеллой и миссъ Гевишамъ не возобновлялась, и вообще она не возобновлялась при подобныхъ случаяхъ, а этихъ случаевъ, сколько я помню, было четыре. Обращеніе миссъ Гевишамъ съ Эстеллою также ни въ чемъ не измнилось, только, мн казалось, прежній характеръ его проникся чмъ-то похожимъ на страхъ.

Невозможно перевернуть эту страницу моей жизни, не записавъ на ней имени Бентля Дремля, хотя для меня это очень непріятно.

Разъ какъ-то снигири наши собрались во множеств, и, по обыкновенію, никто ни съ кмъ не соглашался, ради единодушія, предсдательствующій снигирь требовалъ возстановленія порядка въ Рощ, тмъ боле что мистеръ Дремль не предложилъ еще тоста за даму, а по законамъ нашего общества въ тотъ день выпадала очередь этому животному провозгласить этотъ тостъ. Мн показалось, будто онъ какимъ-то гнуснымъ образомъ оскаливался на меня, когда графины ходили вокругъ, но это меня не задвало, потому что между нами особенной дружбы не было. Представьте же, каково было мое удивленіе, когда онъ предложилъ присутствующимъ выпить за здоровье ‘Эстеллы’.

— Какой Эстеллы? сказалъ я.

— Про то ужь я знаю, отвтилъ Дремль.

— Откуда эта Эстелла? сказалъ я.— Вы обязаны сказать откуда она.— И дйствительно онъ былъ обязанъ это сдлать какъ снигирь.

— Изъ Ричмонда, джентльмены, сказалъ Дремль, какъ будто онъ отвчалъ не на мой вопросъ,— и несравненная красота.

‘Много онъ смыслитъ въ несравненной красот, жалкій, подлый идіотъ,’ шепнулъ я Герберту.

— Я знаю эту леди, сказалъ Гербертъ, черезъ столъ, когда тостъ былъ принятъ.

— Право? сказалъ Дремль.

— И я также, прибавилъ я, побагроввъ,

— Право? сказалъ Дремль.— Ахъ, Господи!

За исключеніемъ стакана или тарелки, это былъ единственный отвтъ, на который ставало смыслу у этой неповоротливой твари, но я такъ былъ взбшенъ имъ, какъ будто онъ меня пронзилъ насквозь жаломъ острйшей остроты. Я сейчасъ же поднялся съ моего мста и объявилъ, что я считаю наглымъ безстыдствомъ со стороны благороднаго снигиря предлагать въ этой Рощ тостъ за даму, которая совсмъ была ему неизвстна. Мистеръ Дремль вскочилъ и спросилъ, что я хочу этимъ сказать. На это я ему отвтилъ, не обинуясь, что, я полагаю, ему извстно, гд можно меня найдти.

Возможно ли въ стран христіанской обойдтись, въ подобномъ случа, безъ кровопролитія,—вотъ вопросъ, на которомъ снигири расходились между собой. Пренія объ этомъ вопрос такъ разгорлись, что по крайней мр еще шесть благородныхъ членовъ объявили другимъ шести благороднымъ , что т конечно знаютъ, гд найдти ихъ. Въ заключеніе однакоже было ршено (Роща была своего рода судъ чести): если Дремль пришлетъ отъ этой леди какое бы то ни было доказательство, удостовряющее, что онъ иметъ честь быть знакомъ съ нею, то мистеръ Пипъ, какъ джентльменъ и какъ снигирь, долженъ сознаться въ своей запальчивости и изъявить о томъ свое сожалніе. Доказательство это положено было представить на слдующій день (чтобы отсрочка не охладила нашей раздраженной чести), и на слдующій день Дремль явился съ вжливою записочкой, написанною рукой Эстеллы, объявившей, что она имла удовольствіе танцовать съ нимъ нсколько разъ. Мн оставалось теперь только сожалть о моей запальчивости и отказаться отъ мысли, что меня можно гд-нибудь найдти. Мы съ Дремлемъ, въ продолженіи цлаго часа, пыхтли другъ на друга, между тмъ какъ Роща принялась за новые споры, и въ заключеніе было объявлено, что единодушіе въ этомъ обществ удивительно какъ подвигается впередъ.

Я разказалъ этотъ случай слегка, но мн было тогда не легко. Я не могу достаточно выразить, какъ горько было мн думать, что Эстелла обращала какое-нибудь вниманіе на такого грубаго, презрннаго чурбана. До сей минуты я все еще полагаю, что я увлекался здсь чистымъ великодушіемъ и безкорыстіемъ моей любви, что для меня была невыносима мысль, какъ она могла себя такъ унизить. Нтъ сомннія, мн было бы одинаково горько, кому бы она ни оказала предпочтеніе, но выборъ человка боле достойнаго пробудилъ бы другое чувство.

Мн не трудно было убдиться, и я убдился вскор, что Дремль началъ преслдовать ее, и что она позволяла это. Прошло нсколько времени, и онъ везд слдилъ за нею, мы съ нимъ встрчались каждый день. Онъ выдерживалъ съ своимъ обычнымъ упорствомъ, и Эстелла то подавала ему надежды, то отнимала всякую надежду, то льстила его самолюбію, то открыто презирала его, то узнавала его какъ нельзя лучше, то едва замчала его присутствіе и едва припоминала кто онъ такой.

Паукъ, какъ называлъ его мистеръ Джагерсъ, привыкъ однакоже выжидать и имлъ все терпніе сродной ему гадины. Прибавьте къ тому, что у него была глупая увренность въ своемъ богатств и знатности своей фамиліи, и иногда онъ очень хорошо пользовался этими выгодами. Итакъ паукъ слдилъ упорно за Эстеллою, умлъ выжидать лучше многихъ блестящихъ мотыльковъ и часто развертывался и выпадалъ въ самое вовремя.

На одномъ ассемблерномъ бал въ Ричмонд (въ то время часто давались ассемблерные балы), Эстелла особенно блистала своею красотой передъ всми красавицами, и косолапый Дремль такъ ухаживалъ за нею, что я ршился поговорить съ нею. Я воспользовался первымъ случаемъ, когда она сидла одна между цвтами, дожидаясь мистриссъ Брандле, которая должна была отвезти ее домой. Я былъ здсь съ нею, я всегда сопровождалъ ее на эти балы.

— Устали вы, Эстелла?

— Да таки, Пипъ.

— Вы должны устать.

— Скажите лучше не должна, потому что мн предстоитъ еще писать въ Сатисъ-хаусъ, прежде чмъ я лягу спать.

— И передать вашъ ныншній успхъ? сказалъ я.— Но, Эстелла, это жалкое торжество.

— Что вы разумете? Я не подозрвала никакого успха.

— Эстелла, сказалъ я,— посмотрите на этого человка, тамъ въ углу, который сюда глядитъ на насъ

— Зачмъ мн на него смотрть? отвчала Эстелла, устремивъ вмсто того на меня свои глаза.— Что особеннаго въ этомъ человк, что я должна смотрть на него?

— Да, именно этотъ вопросъ я хотлъ вамъ предложить, сказалъ я.— Онъ весь вечеръ вертлся около васъ.

— Моль и всякія отвратительныя мошки, отвчала Эстелла, бросая на него взглядъ,— льнутъ къ зажженной свч. Свча тутъ ничего не можетъ сдлать.

— Правда, отвчалъ я.— По разв и Эстелла не можетъ?

— Пожалуй можетъ, отвчала она, засмявшись:— можетъ, если хотите.

— Но, Эстелла, выслушайте меня. Меня беретъ горе, что вы подаете надежды такому человку, какъ Дремль, котораго вс презираютъ. Вы знаете, что его презираютъ.

— Ну? сказала она.

— Вы знаете, что онъ не привлекателенъ ни снаружи, ни снутри. Глупый, низкій, дурнаго характера человкъ.

— Ну? сказала она.

— Вы знаете, что все его достоинство состоитъ въ деньгахъ и длинномъ списк гнилыхъ предковъ. Не такъ ли?

— Ну? сказала она опять и каждый разъ, отвчая, она открывала все шире и шире свои восхитительные глаза.

Чтобъ отдлаться отъ этого односложнаго отвта, я началъ самъ съ него и сказалъ, повторяя его съ особеннымъ выраженіемъ:

— Ну! Это-то именно и составляетъ мое несчастье.

Еслибъ я могъ только подозрвать, что она съ тою цлью ободряла Дремля, чтобы дразнить меня, то мн было бы легче на сердц, но она но обыкновенію оставила меня въ сторон, и я не могъ имть въ голов даже подобной мысли.

— Пипъ, сказала Эстелла, окинувъ взглядомъ всю комнату,— перестаньте глупить, принимая это на свой счетъ, это можетъ имть дйствіе на другихъ и пожалуй длается съ намреніемъ для этой цли. Объ этомъ не стоитъ говорить.

— Нтъ, стоитъ, сказалъ я,— потому что я не могу вынести, когда другіе люди говорятъ: она расточаетъ свои очарованія передъ грубйшимъ мужикомъ, котораго нтъ хуже во всей толп, я не могу этого вынести.

— А я могу, сказала Эстелла.

— О, Эстелла, не будьте же такъ горды и такъ непреклонны!

— Называетъ меня гордою и непреклонною, сказала Эстелла, всплескивая руками, — и въ то же время упрекаетъ, что я кокетничаю съ мужикомъ.

— Да въ этомъ нтъ никакого сомннія, сказалъ я поспшно,— потому что, я замтилъ, вы дарили его такими обворожительными взглядами и улыбками, какихъ я отъ васъ никогда не видалъ.

— Что же, вы хотите, сказала Эстелла, вдругъ обращая на меня пристальный, серіозный взглядъ,— чтобъ я обманывала и завлекала васъ?

— Такъ вы его обманываете и завлекаете, Эстелла?

— Да и тысячу другихъ, всхъ, кром васъ. Но вотъ идетъ мистриссъ Брандле, оставимте этотъ разговоръ.

И теперь, посвятивъ одну главу предмету, такъ занимавшему мое сердце, и отъ котораго оно постоянно такъ болло, я перехожу, не мшкая, къ событію, давно уже угрожавшему мн, событію, уже готовившемуся прежде нежели я узналъ Эстеллу, когда разрушительная рука миссъ Гевишамъ только что начинала уродовать ея ребяческій умъ.

Въ одной восточной сказк, тяжелая плита, которая должна обрушиться на парадную постель, среди полнаго торжества побды, медленно выскается въ каменоломн, медленно прорубается подземный ходъ въ скал, на нсколько миль, для веревки, на которой она должна держаться, медленно подымается эта плита и устанавливается на крыш, веревка прикрпляется къ ней и медленно проводится назадъ, черезъ длинный тайникъ, къ большому желзному кольцу. Когда все приготовлено съ такимъ трудомъ, и наступилъ часъ, султана будятъ въ глубокую ночь, ему подаютъ острый топоръ, которымъ онъ долженъ отрубить веревку отъ большаго кольца, и онъ взмахиваетъ имъ, веревка пополамъ — и потолокъ обрушивается. Такъ случилось и со мною, вся работа, вблизи и вдали направленная къ цли, была исполнена, въ одно мгновеніе былъ нанесенъ ударъ, и на меня обрушилось мое зданіе.

XXXIX.

Мн минуло двадцать три года. Я ничего еще не слыхалъ, что могло бы прояснить мн вопросъ о моихъ ожиданіяхъ, а уже прошло съ недлю посл моего двадцать-третьяго рожденія. Мы, годъ тому назадъ, оставили Барнардово подворье и жили въ Темпл, наша квартира выходила въ садъ, на рку.

Я разстался съ мистеромъ Покетомъ, отцомъ Герберта, за нсколько времени передъ тмъ, наши прежнія отношенія кончились, но мы оставались съ нимъ друзьями. Хотя я еще ни за что не могъ приняться, вроятно вслдствіе неизвстности моего положенія, у меня была однако страсть учиться, и я читалъ постоянно по нскольку часовъ въ день. Дла Герберта шли успшно, и все шло своимъ порядкомъ.

Гербертъ долженъ былъ хать по дламъ въ Марсель. Я оставался одинъ и вполн чувствовалъ свое одиночество. Я былъ разстроенъ, падалъ духомъ, надясь, что каждый день, каждая недля принесетъ съ собою объясненіе моего загадочнаго положенія, и, обманываясь въ моихъ надеждахъ, я очень чувствовалъ отсутствіе веселаго лица моего друга, всегда готоваго съ утшеніемъ.

Погода была отвратительная, гроза, и дождь, дождь и гроза, и грязь, грязь, грязь по колно на всхъ улицахъ. Нсколько дней къ ряду съ востока неслось тяжелое покрывало, растянувшееся надъ Лондономъ, и казалось ему не было конца, какъ будто на восток былъ неистощимый запасъ втра и тучъ. Втеръ дулъ неистовыми вихрями, сносилъ въ город свинцовыя трубы съ высокихъ зданій, вырывалъ за городомъ деревья съ корнями, сбивалъ крылья втреныхъ мельницъ, и съ береговъ получались самыя печальныя извстія о гибели судовъ и людей. Порывистый ливень сопровождалъ бушеванье вихрей, и только что окончившійся день, когда я слъ за книгу, выдался хуже всхъ.

Въ Темпл съ того времени произошло много перемнъ, теперь онъ не представляетъ того уединеннаго характера, какой онъ имлъ тогда, и онъ теперь не такъ открытъ со стороны рки. Мы жили въ крайнемъ дом на верху и втеръ, дувшій по рк въ эту ночь, потрясалъ его до основаній, подобно залпамъ артиллеріи или ударамъ моря. Когда полился ливень, разбиваясь объ окошки, я подумалъ, прислушиваясь къ дребезжанію стеколъ, что я могъ бы вообразить себя на маяк, посреди бурнаго моря.

По временамъ, дымъ клубами вылеталъ изъ камина, какъ будто и ему было не вмоготу выйдти на воздухъ въ такую ночь, я отворилъ двери, на лстниц фонари были потушены втромъ, я застнилъ лицо руками и взглянулъ въ окно, совершенно почернвшее отъ окружающей мглы, приподнять его даже немного было бы невозможно при такомъ втр и дожд, фонари на двор также погасли, фонари на берегу и на мостахъ мерцали дрожащимъ свтомъ, и пламя жаровень на баркахъ по рк разносилось втромъ въ вид красныхъ языковъ, среди падавшаго ливня.

Я продолжалъ читать, часы были передо мною на стол, въ одиннадцать часовъ я положилъ себ закрыть книгу. Когда я закрылъ ее, часы Святаго Павла и другихъ церквей въ Сити нестройно пробили этотъ часъ. Втеръ какъ-то странно раздваивалъ ихъ бой, и, внимая ему и раздумывая какъ втеръ боролся съ этими звуками и разрывалъ ихъ, я вдругъ заслышалъ чьи-то шаги на лстниц.

Не понимаю, какая странная мысль заставила меня вздрогнуть и привела мн на умъ мою покойную сестру, только эта дурь прошла въ минуту, я сталъ опять прислушиваться, и уже ясно слышалъ какъ шаги оступались, подымаясь по лстниц. Припомнивъ, что фонари на лстниц погасли, я взялъ мою лампу и вышелъ въ сни. Тотъ, кто былъ внизу, вроятно остановился, завидя мою лампу, потому что вдругъ все стихло.

— Тамъ есть кто-то внизу, не такъ ли? закричалъ я, смотря внизъ.

— Да, раздался голосъ изъ темноты.

— Который этажъ вамъ нужно?

— Верхній, мистера Пипа.

— Это я. Ничего особеннаго не случилось?

— Ничего, отвтилъ голосъ.

И человкъ продолжалъ подниматься.

Я протянулъ лампу надъ лстницей, и онъ медленно приближался въ кругъ ея освщенія. Лампа была съ зонтикомъ, свтъ ея расходился на небольшое разстояніе. Въ одну минуту и увидлъ лицо, совершенно мн незнакомое, которое смотрло на меня съ непонятнымъ выраженіемъ любви и удовольствія.

Передвигая лампу по мр того какъ двигался этотъ человкъ, я замтилъ, что онъ былъ одтъ хорошо, но по дорожному какъ морской путешественникъ, что у него были длинные сдые волосы, что ему было около шестидесяти лтъ, что это былъ мускулистый человкъ, твердый на ногахъ, что онъ загорлъ и закалился отъ воздуха и непогоды. Когда онъ поднялся на послднія дв лсенки и свтъ моей лампы озарилъ насъ обоихъ, я замтилъ, что онъ протянулъ мн об руки.

— Позвольте узнать, что вамъ нужно? спросилъ я его.

— Что мн нужно? повторилъ онъ, останавливаясь.— Да, съ вашего позволенія, я объясню сейчасъ, что мн нужно.

— Хотите вы войдти?

— Да, отвтилъ онъ,— я зайду, мастръ.

Я ему сдлалъ этотъ вопросъ довольно негостепріимно, потому что мн не нравилось на его лиц выраженіе, будто онъ во мн призналъ знакомаго, мн оно не нравилось, потому что оно какъ бы обязывало меня отвчать ему тмъ же. Но я ввелъ его въ комнату, изъ которой я только что вышелъ, и, поставивъ лампу на столъ, попросилъ его, по возможности вжливо, объясниться.

Онъ посмотрлъ кругомъ съ какимъ-то страннымъ видомъ, выражавшимъ удивленіе и удовольствіе, какъ будто онъ былъ особенно заинтересованъ въ предметахъ, такъ ему нравившихся, и снялъ свое толстое пальто и шляпу. Я увидлъ, что онъ былъ плшивъ, голова его была покрыта глубокими рубцами, и длинные сдые волосы висли только на вискахъ и на затылк. Но ничто не разршало мн загадки. Напротивъ, я увидлъ, онъ опять протянулъ мн об руки.

— Что это значитъ? спросилъ я, подозрвая, что онъ былъ сумашедшій.

Онъ отвернулся отъ меня и медленно провелъ по лбу правою рукой.

— Горекъ человку, сказалъ онъ грубымъ, прерывающимся голосомъ, — такой пріемъ, когда онъ столько лтъ ждалъ его и пріхалъ издалека, но вы въ этомъ не виноваты, и никто не виноватъ. Я разкажу все черезъ полминуты, дайте мн только пожалуста полминуты сроку.

Онъ слъ на кресло, стоявшее у камина, и закрылъ лобъ своими огромными жилистыми руками, побурвшими отъ солнца и воздуха. Я пристально посмотрлъ на него и отодвинулся, но я не признавалъ его.

— Никого здсь нтъ возл? спросилъ онъ, поглядывая изъ-за плеча.

— Почему вы, совершенно незнакомый мн человкъ, являясь въ такую пору ночи, длаете мн подобный вопросъ? сказалъ я.

— Да вы малый себ на ум, отвтилъ онъ, покачивая головою и смотря на меня съ выраженіемъ особенной любви которое было мн совершенно непонятно и приводило меня, въ отчаяніе.— Мн это очень пріятно, что вы себ не спроста! Только не хватайте меня. Вы будете посл въ этомъ каяться.

Я оставилъ мое намреніе, которое онъ подмтилъ, потому что въ эту минуту я узналъ его. Правда, и теперь я не могъ припомнить въ немъ ни одной черты, но я узналъ его. Еслибы втеръ и ливень разогнали вс прошедшіе годы, разбросали окружающіе предметы и перенесли насъ разомъ на кладбище, гд впервые мы встртились лицомъ къ лицу, то и тогда я не могъ бы очевидне признать моего каторжника, какъ въ настоящую минуту, когда онъ сидлъ въ кресл передъ огнемъ. Не нужно было ему теперь вытаскивать напилка изъ кармана и показывать мн, не нужно было снимать платка съ шеи и повязывать имъ себ голову, не нужно было охватывать себя обими руками и ходить по комнат, дрожа всмъ тломъ, чтобы напомнить себя мн. Я узналъ его и безъ этихъ пособій, хотя за минуту передъ этимъ я нисколько не подозрвалъ, что это былъ онъ.

Онъ подошелъ ко мн и опять протянулъ об руки. Не зная что длать, въ моемъ удивленіи, я совершенно потерялъ присутствіе духа, и неохотно далъ ему мою руку. Онъ сжалъ ее съ любовію, поднесъ къ губамъ, поцловалъ ее, и продолжалъ держать.

— Вы благородно поступили, мой милый, сказалъ онъ.— Очень благородно, Иннъ, и я этого никогда не забывалъ.

Мн показалось, что онъ хотлъ меня обнять, я положилъ ему руку на грудь и отдалилъ его.отъ себя.

— Стойте! сказалъ я.— Не приближайтесь ко мн. Если вы благодарны за то, чіо я дли васъ сдлалъ, бывши ребенкомъ, то я надюсь вы доказали вашу благодарность, исправивъ вашу жизнь. Если вы пришли сюда, чтобы благодарить меня, то это совершенно излишне. Но все-таки вы меня отыскали, хорошее чувство привело васъ сюда, и я не оттолкну васъ, но вы должны же понять, что… я…

Мое вниманіе было такъ привлечено странностію его взгляда, пристально на меня устремленнаго, что слова замерли у меня на язык.

— Вы говорили сейчасъ, замтилъ онъ, когда взоры наши встртились, — что я долженъ понять. Что это такое я долженъ понять?

— Что я не могу желать возобновленія нашихъ давнишнихъ сношеній, при измнившихся обстоятельствахъ. Мн пріятно врить, что вы раскаялись и исправились. Мн пріятно, что вы пришли поблагодарить меня, полагая будто я стою этой благодарности, но передъ нами лежатъ разныя дороги. Вы промокли, устали, хотите выпить чего-нибудь прежде чмъ уйдете отсюда?

Онъ распустилъ свой шейный платокъ и стоялъ, пристально смотря на меня и кусая длинный конецъ его.

— Хорошо, отвчалъ онъ, продолжая держать въ зубахъ этотъ конецъ и смотря на меня.— Я чего-нибудь выпью, прежде чмъ уйду, благодарю васъ.

На боковомъ столик былъ приготовленный подносъ, я перенесъ его на столъ, къ огню, и спросилъ у него, чего онъ хочетъ. Онъ указалъ на одну изъ бутылокъ, не смотря на нее и не говоря ни слова, я приготовилъ ему горячій грогъ съ ромомъ. Я напрягалъ мою руку, чтобъ она не дрожала, но его пристальный взглядъ ршительно смущалъ меня, и я едва могъ владть рукой. Когда наконецъ я подалъ ему стаканъ, глаза его, я замтилъ къ величайшему моему удивленію, были полны слезъ.

Все это время я стоялъ не скрывая моего желанія, чтобъ онъ ушелъ. Но теперь я смягчился разстроеннымъ видомъ этого человка и почувствовалъ упрекъ совсти.

— Надюсь, сказалъ я, поспшно наливая себ что-то въ стаканъ и садясь къ столу,— вы не разсердитесь, что я сейчасъ говорилъ вамъ такъ рзко. Я не имлъ намренія оскорбить васъ, и очень сожалю, если оскорбилъ.

Я приложилъ мой стаканъ къ губамъ, онъ взглянулъ съ удивленіемъ на конецъ платка, выпавшій у него изо рта, когда онъ его открылъ, и протянулъ свою руку. Я подалъ ему мою руку, онъ отпилъ свой грогъ и утеръ рукавомъ глаза и лобъ.

— Какъ вы живете? спросилъ я его.

— Я занимался овцеводствомъ, скотоводствомъ и другими промыслами, далеко тамъ въ новомъ свт, сказалъ онъ,— за бурными, широкими морями, за нсколько тысячъ миль отсюда.

— Надюсь, дло шло у васъ успшно?

— Отлично. Со мною отправились другіе, которые также много успли, но ни одинъ не сравнялся со мною. У меня дло шло на диво.

— Мн это очень пріятно слышать.

— Да, я надюсь, вы это скажете современемъ, мой дорогой молодчикъ.

Не останавливаясь, чтобы разгадать эти слова и тонъ, которымъ они были сказаны, я обратился къ другому предмету, который только сейчасъ пришелъ мн въ голову.

— Видли вы человка, котораго вы ко мн послали давно уже, спросилъ я,— посл того какъ онъ принялъ на себя ваше порученіе?

— Нтъ, ни разу не встрчалъ его, да и не могъ встртить.

— Онъ честно исполнилъ порученіе и принесъ мн два фунтовые билета. Я былъ тогда бдный мальчикъ, какимъ вы меня знали, и для бднаго мальчика это было цлое состояніе. Но мои обстоятельства, какъ и ваши, поправились съ тхъ поръ, и вы должны мн позволить заплатить вамъ эти деньги. Вы можете отдать ихъ другому бдному мальчику.

Я вынулъ мой портфель.

Онъ слдилъ за мной, какъ я вынималъ портфель, какъ я положилъ его на столъ и какъ я выбралъ два фунтовые билета. Они были чистенькіе и новенькіе, я развернулъ ихъ, и передалъ ему. Продолжая все слдить за мною, онъ положилъ ихъ одинъ на другой, свернулъ ихъ въ длину, зажегъ ихъ на ламп и стряхнулъ пепелъ на подносъ.

— А осмлюсь я, сказалъ онъ съ улыбкой, въ которой была своего рода строгость,— спросить васъ, какъ это обстоятельства ваши такъ перемнились съ тхъ поръ, какъ мы встртились съ вами на болотахъ?

— Какъ?

— Да.

Онъ осушилъ свой стаканъ, всталъ и сталъ къ огню, положивъ свою тяжелую, загорлую руку на каминъ. Онъ поста, вилъ ногу на желзную ршетку, чтобы согрть ее и высушить, сырой сапогъ задымился, но онъ не смотрлъ ни на него, ни на огонь, а пристально смотрлъ на меня. Тутъ я задрожалъ.

Губы мои силились сочленить нсколько словъ, но въ нихъ не было звука, наконецъ я усплъ ему сказать, хотя очень не внятно, что меня выбрали въ наслдники богатаго имнія.

— А можетъ подлая тварюга спросить, какого имнія? сказалъ онъ.

— Не знаю, пробормоталъ я.

— А можетъ подлая тварюга спросить, чье это имніе? сказалъ онъ.

Я опять пробормоталъ:— Не знаю.

— А не угадаю ли я, сказалъ каторжникъ,— сколько доходу получаете вы, съ тхъ поръ какъ исполнилось вамъ совершеннолтіе? Ну, первая цифра не будетъ ли пять?

Сердце мое билось, какъ тяжелый паровой молотъ, котораго механизмъ поврежденъ, я поднялся съ моего стула и сталъ, ухватившись за его спинку и дико смотря на него.

— Теперь въ разсужденіи опекуна, продолжалъ онъ:— вдь у васъ же былъ опекунъ или кто-нибудь въ этомъ род, пока вы оставались малолтнымъ? Можетъ быть это былъ какой-нибудь адвокатъ. Ну, теперь первая буква, съ которой начинается имя этого адвоката, не будетъ ли это Д?

Вся загадка моего положенія вдругъ прояснилась передо мной, и несбывшіяся надежды, опасности, безчестье, всевозможныя послдствія, волною хлынули на меня, и самое дыханіе стоило мн теперь страшнаго усилія.

— Теперь представьте себ, продолжалъ онъ,— что лицо, употреблявшее этого адвоката, котораго имя начинается съ Д… положимъ это будетъ Джагерсъ… представьте себ, что оно прибыло изъ-за моря въ Портсмутъ, высадилось тамъ и захотло къ вамъ пріхать. ‘Вы однакоже отыскали меня,’ вы сейчасъ это сказали. Да, я однакоже отыскалъ васъ. Я написалъ изъ Портсмута къ одному человку въ Лондонъ, чтобъ узнать вашъ адресъ. Теперь имя этого человка? Да, это Вемикъ.

Я не могъ произнести ни одного слова, хотя бы отъ того зависло спасеніе моей жизни. Я стоялъ опершись одною рукой на спинку стула и приложивъ другую руку къ груди, я чувствовалъ, что я задыхался, я стоялъ дико смотря на него, наконецъ комната заходила у меня въ глазахъ, и я схватился за стулъ обими руками, онъ поддержалъ меня, оттащилъ къ соф, уложилъ на подушки и сталъ на одно колно передо мной, приблизивъ ко мн свое лицо, которое теперь я очень хорошо припомнилъ и на которое мн было страшно смотрть близко.

— Да, Пипъ, дорогой мой молодчикъ, я сдлалъ джентльмена изъ васъ! Я это сдлалъ! Я поклялся, что каждая гинея, которую я заработаю, будетъ ваша гинея. Я поклялся потомъ, что когда я разбогатю, вы также будете богаты. Я жилъ тяжело, чтобы вамъ было легко, я работалъ безъ устали, чтобы вы могли не работать. Все это вздоръ, мой милый! Я говорю это не для того, чтобы вы чувствовали чмъ вы мн обязаны. Вовсе нтъ. Я говорю, чтобы вы знали, что подлая загнанная гадина, которой вы не дали околть, смогла сдлать джентльмена, и этотъ джентльменъ вы, Пипъ!

Я чувствовалъ такое отвращеніе и такой страхъ къ этому человку, какъ будто это былъ какое-нибудь ужасное чудовище.

— Посмотрите, Пипъ, сюда. Вдь я вамъ второй отецъ. Вы мой сынъ, боле для меня всякаго сына. Я откладывалъ вс деньги, чтобы только вы ихъ тратили. Когда я нанялся въ пастухи, я жилъ въ одинокомъ шалаш, не видя лица человческаго, и забылъ почти какія бываютъ лица у мущинъ и женщинъ, но не одинъ разъ, бывало, ножъ вываливался у меня изъ рукъ, за моимъ обдомъ или ужиномъ, и говорю я: опять этотъ мальчикъ передо мною и смотритъ на меня какъ я мъ и пью. Я видлъ васъ много разъ и такъ же ясно, какъ я васъ видлъ на томъ туманномъ болот. Порази меня Богъ, говорю я каждый разъ, и выйду бывало на воздухъ и проговорю это подъ открытымъ небомъ: порази меня Богъ, если я, какъ только добуду денегъ и свободу, не сдлаю джентльмена изъ этого мальчика! И я добился до своего. Ну-ка, посмотрите на себя, мой дорогой молодецъ, посмотрите на вашу квартиру, въ ней хоть лорду жить. Лорду? А? Да куда и лордамъ за вами!

Увлекаясь жаромъ своего торжества и зная, что я былъ почти въ обморок, онъ не замчалъ какъ я принималъ все это. Это еще было для меня нкоторою отрадой.

— Посмотрите сюда, продолжалъ онъ, вынимая у меня изъ кармана мои часы и потомъ смотря на кольцо на моемъ пальц, между тмъ какъ я отодвигался отъ его прикосновенія, какъ будто возл меня была ядовитая змя,— золотые, да вдь просто прелесть, надюсь, что это барскіе часы, а этотъ алмазъ, осыпанный рубинами, надюсь и это барскій перстень! Посмотрите на блье ваше, эка прелесть и тонина! Посмотрите на ваше платье, вдь лучше не достанешь! А ваши книги,— и онъ окинулъ глазами комнату,— я вижу, полки завалены ими! И вдь вы читаете ихъ, не правда ли? Да вы, кажется, и читали книжку, когда я вошелъ. Ха! ха! ха! Вы прочтете ихъ мн, дорогой молодецъ! Ну, а если он на иностранныхъ языкахъ, которыхъ я не понимаю, все равно, гордость моя будетъ удовлетворена, какъ будто бы я понималъ ихъ.

Онъ снова взялъ меня за руки и приложилъ ихъ къ губамъ, кровь застывала у меня въ жилахъ.

— Вы не говорите, Пипъ, сказалъ онъ, утирая рукавомъ свой лобъ и глаза, и въ горл его мн послышалось опять знакомое щелканье, которое я очень хорошо припомнилъ. Онъ казался мн еще ужасне, потому что онъ такъ принималъ все это къ сердцу:—успокойтесь, дорогой мой молодчикъ. Вы къ этому не приготавливались мало-по-малу какъ я. Но не приходило ли вамъ въ голову, что это могъ быть я?

— О нтъ, нтъ, нтъ, отвчалъ я.—Никогда, никогда!

— Такъ вы видите, что это былъ я, и одинъ. Никого въ этомъ дл не было, кром меня да Джагерса.

— И такъ не было никого другаго? спросилъ я.

— Нтъ, сказалъ онъ съ видомъ удивленія.—Кто же могъ быть? И какъ вы выравнялись, милый человкъ, какъ похорошли! Да ужь нтъ ли у насъ какой быстроглазой красотки, э?—не щемитъ ли по комъ сердечко?

— О, Эстелла, Эстелла!

— Будетъ ваша, дорогой молодецъ, если только деньги купятъ ее, я не говорю, чтобы такой джентльменъ, какъ вы, милый молодчикъ, самъ не могъ плнить красавицу: но деньги помогутъ вамъ! Дайте мн вамъ досказать что я началъ, дорогой мой. Когда я нанялся въ пастухи и жилъ въ одинокомъ шалаш, хозяинъ мой умеръ, онъ былъ такой же каторжникъ, какъ я, и оставилъ мн свои деньги, я получилъ мою свободу и повелъ уже дло отъ себя. Что я только ни затвалъ, все шло какъ по маслу на ваше счастье. Будь проклятіе Господне на моемъ дл, говаривалъ я каждый разъ, приступая ко всякому длу, если не для него оно! И все чудесно успвало. Дла шли у меня на диво, какъ я вамъ сказалъ. Я переслалъ Джагерсу деньги, которыя были мн оставлены, и мою выручку за первые годы—все для васъ, когда онъ пришелъ въ первый разъ за вами.

О, еслибъ онъ никогда не приходилъ! Еслибъ онъ оставилъ меня на кузниц въ недовольств, но сравнительно все-таки счастливымъ!

— И теперь послушайте, милый человкъ, какое это было для меня утшеніе знать, что я готовлю джентльмена! Породистыя лошади поселенцевъ забрызгивали меня грязью, когда я ходилъ пшкомъ. Что же? говорю я себ. Я готовлю джентльмена почище васъ, какимъ вы никогда не будете! Про меня говорили они между собой, что нсколько лтъ тому назадъ я былъ каторжникъ, что при всемъ моемъ счастьи я простой мужикъ, невжда. Ничего, говорю я себ, я не джентльменъ, я неучъ, но у меня есть свой джентльменъ ученый. У всхъ у васъ есть земля, есть скотъ, а есть ли у кого изъ васъ джентльменъ, воспитанный въ Лондон? И тмъ я поддерживалъ себя, тмъ я себя тшилъ, что время непремнно наступитъ, когда я пріду и увижу моего мальца и откроюсь ему.

Онъ положилъ свою руку мн на плечо, и я задрожалъ отъ одной мысли, что эта рука могла быть обагрена кровью.

— Нелегко было, Пипъ, для меня, оставить ту сторону, да и не вовсе безопасно. Но я стоялъ на томъ, и чмъ трудне это было, тмъ сильне ухватился я за мое намреніе, потому что я ршился исполнить его во что бы то ни стало, и я исполнилъ его. Да, дорогой мой мальчикъ, я его исполнилъ.

Я старался было собрать мои мысли, но я былъ ршительно ошеломленъ. Мн казалось все это время я прислушивался къ дождю и втру, я не могъ отдлить его голоса отъ этихъ голосовъ природы, хотя они раздавались такъ же громко, а его голосъ замолкъ.

— Куда же вы положите меня? спросилъ онъ вдругъ.— Вы должны же уложить меня гд-нибудь, дорогой мой.

— Уснуть? сказалъ я.

— Да и уснуть спокойнымъ, долгимъ сномъ, отвчалъ онъ.— Меня вдь било нсколько мсяцевъ къ ряду въ мор.

— Мой пріятель и товарищъ, сказалъ я, подымаясь съ софы, въ отсутствіи:— вы можете занять его комнату.

— Онъ не будетъ завтра?

— Нтъ, отвчалъ я почти механически, несмотря на вс мои усилія:— онъ завтра не будетъ назадъ.

— А то вотъ посмотрите сюда, дорогой мой молодецъ, сказалъ онъ, понижая свой голосъ, и прикладывая особенно значительно свой длинный палецъ къ моей груди: — необходима тутъ крайняя осторожность.

— Что вы хотите сказать? Къ чему осторожность?

— Клянусь Богомъ, вдь тутъ смерть!

— Какая смерть?

— Меня сослали на всю жизнь, и вернуться изъ этой ссылки — смерть. Въ послднее время было очень много побговъ оттуда, и если меня схватятъ, то, конечно, мн не миновать вислицы.

Этого только не доставало. Этотъ несчастный человкъ, приковавъ меня несчастнаго золотыми и серебряными цпями, рисковалъ своею жизнью, чтобы только пріхать ко мн, и я долженъ былъ беречь эту жизнь. Еслибъ я его любилъ, вмсто того чтобы ненавидть, еслибы меня привлекала къ нему самая сильная привязанность, а не отталкивало страшное отвращеніе, то и тогда бы мое положеніе не могло быть хуже. Напротивъ, мн тогда было бы гораздо легче, потому что тогда мое сердце съ естественною нжностью заботилось бы о его безопасности.

Моя первая забота была запереть ставни, чтобы снаружи не было видно свта въ комнат, и потомъ запереть двери. Онъ стоялъ все это время у стола и пилъ грогъ, задая сахаромъ, я теперь совершенно видлъ въ немъ моего каторжника, какъ онъ лъ свой обдъ на болот, и мн казалось, вотъ онъ сейчасъ нагнется и станетъ пилить желзо на ног.

Я пошелъ въ Гербертову комнату, заперъ дверь изъ нея на лстницу и спросилъ его, не желаетъ ли онъ лечь спать?.. Онъ сказалъ да, и попросилъ у меня дать ему ‘моего барскаго блья’ надть завтра поутру. Я вынулъ ему блье, и кровь опять застыла у меня въ жилахъ, когда онъ взялъ меня за об руки и пожелалъ мн доброй ночи.

Не помню, какъ я ушелъ отъ него. Вернувшись въ комнату, гд мы сидли вмст, я поправилъ огонь и слъ къ камину, боясь лечь спать. Въ продолженіе часа или боле я былъ до того ошеломленъ, что ршительно не могъ думать, и только когда я началъ собирать мои мысли, мн вполн представилась вся глубина моей погибели, я видлъ, что корабль, на которомъ понесся я на всхъ парусахъ, теперь разбился въ дребезги.

Итакъ вс намренія миссъ Гевишамъ относительно меня были пустая греза! Эстелла назначалась не для меня, мною только пользовались въ Сатисъ-хаус, чтобы дразнить жадныхъ родственниковъ, чтобы практиковаться надъ моимъ сердцемъ, какъ будто оно было механическая модель. Это были первыя язвы, но всего больне, всего мучительне для меня было то, что для каторжника, виновнаго не знаю въ какихъ преступленіяхъ, и который могъ быть схваченъ тутъ всякую минуту и повшенъ у Ньюгетской тюрьмы, я покинулъ моего Джо.

Никакіе доводы не заставили бы меня вернуться къ Джо и Биди,— я полагаю просто потому что сознаніе моего недостойнаго поведенія передъ ними было сильне всякихъ доводовъ. Никакая земная мудрость не могла бы внушить мн того утшенія, которое я нашелъ бы въ ихъ простодушіи и преданности, но передлать то, что уже было сдлано, казалось мн невозможнымъ.

Въ каждомъ порыв втра, въ каждомъ удар ливня, мн слышались преслдователи. Дважды я могъ бы побожиться, что я слышалъ стукъ и шепотъ у нашей двери. Подъ вліяніемъ этого страха, я началъ себ воображать или припоминать, что я имлъ какое-то тайное предчувствіе о приближеній этого человка,— что нсколько недль къ ряду, передъ этимъ, я встрчалъ на улицахъ лица, похожія на него,— что число этихъ двойниковъ постепенно увеличивалось по мр того какъ онъ приближался, перезжая черезъ отдаленныя моря,— что его злой духъ засылалъ мн этихъ предвстниковъ, и что теперь, врный своему слову, онъ явился самъ въ эту бурную ночь.

Вмст съ этими мыслями вернулось и дтское воспоминаніе. Это былъ необузданный человкъ, я слышалъ, какъ повторялъ другой каторжникъ, что онъ старался убить его, я видлъ самъ, какъ онъ дрался и метался въ канав, точно зврь. Изъ этихъ воспоминаній поднялся теперь какой-то неопредленный страхъ, что мн было не вовсе безопасно оставаться съ нимъ одному посреди такой ночи. Страхъ все сильне и сильне овладвалъ мною, наконецъ я взялъ свчку и пошелъ взглянуть на мою тяжелую обузу.

Голова его была повязана платкомъ, лицо его было невозмутимо, онъ спалъ и спалъ спокойно, хотя пистолетъ лежалъ у него въ головахъ. Уврившись въ этомъ, я тихо вынулъ ключъ изъ его двери и отперъ ее снаружи, прежде нежели я опять слъ къ огню. Постепенно я спустился со стула и легъ на полъ. Когда я проснулся,— и во сн преслдовало меня мое несчастье,— часы на восточныхъ церквахъ пробили пять, свчки догорли, огонь въ камин потухъ, втеръ и ливень усиливали впечатлніе чернаго окружающаго мрака.

(Здсь оканчивается второй переходъ ожиданій Пипа.)

XL.

Хорошо, что я принялъ вс предосторожности для безопасности моего страшнаго постителя. Когда я проснулся, мысль эта тяжело лежала у меня на ум, повергая въ ужасный хаосъ вс прочія мысли.

Я видлъ ясно всю невозможность скрывать его на моей квартир. Сдлать этого было нельзя, и всякая попытка возбудила бы только подозрніе. Правда, я прогналъ уже отъ себя мстителя, но за мной ходила ворчунья старуха, при содйствіи одушевленнаго мшка съ тряпьемъ, который она называла своею племянницей, и запереть отъ нихъ комнату значило бы только возбудить ихъ любопытство. У нихъ у обихъ было очень слабое зрніе, и я приписывалъ это обстоятельство постоянной привычк ихъ подсматривать въ замочныя скважины и являться именно тогда, когда он были всего мене нужны, дйствительно, кром воровства, это было ихъ единственная добродтель. Во избжаніе всякой таинственности, я ршился объявить имъ въ это утро, что мой дядя неожиданно пріхалъ изъ провинціи.

Я принялъ этотъ планъ, когда еще было совершенно темно, и сталъ ощупью искать огня. Не найдя его, я принужденъ былъ отправиться въ ближайшую сторожку и позвать сторожа, чтобъ онъ пришелъ ко мн съ фонаремъ. Пробираясь ощупью внизъ, по совершенно темной лстниц, я споткнулся на что-то: это былъ человкъ, согнувшійся въ углу.

Человкъ этотъ не далъ мн никакого отвта, когда я у него спросилъ что онъ тутъ длалъ, но онъ молча уклонился отъ меня, я побжалъ въ сторожку и попросилъ сторожа, чтобъ онъ поспшалъ за мною, разказавъ ему что со мной случилось на лстниц. Втеръ свирпствовалъ попрежнему, мы не зажигали потухшихъ фонарей на лстниц, чтобы не погасить огня въ нашемъ фонар, но осмотрли тщательно всю лстницу сверху до низу, и никого не нашли. Мн пришло въ голову, что неизвстный человкъ могъ забраться въ мои комнаты, я засвтилъ свчу, поставивъ сторожа у дверей, тщательно осмотрлъ мои комнаты, включая и ту, гд спалъ мой страшный гость. Все было спокойно, и никого еще не оказалось въ моей квартир.

Меня очень безпокоило, что на лстниц случился какой-то подглядчикъ и именно въ эту ночь, я спросилъ сторожа, подавая ему рюмку водки, въ надежд получить отъ него какое-нибудь объясненіе, не впускалъ ли онъ въ свою калитку джентльмена, который, какъ можно бы заключить по виду, возвращался съ обда?— Да, сказалъ онъ, троихъ впустилъ въ разное время ночи. Одинъ живетъ на двор фонтана, а другіе живутъ въ переулк, и онъ всхъ проводилъ до дому. Потомъ другой джентльменъ, жившій въ томъ же самомъ дом, гд была моя квартира, ухалъ за городъ нсколько недль тому назадъ, и конечно онъ не возвратился въ эту ночь, потому что, подымаясь по лстниц, онъ замтилъ печать на его двери.

— Ночь была такая ужасная, сэръ, сказалъ сторожъ, отдавая мн назадъ рюмку,— что очень не многіе прошли въ мою калитку. Кром этихъ трехъ джентльменовъ, которыхъ я вамъ назвалъ, не могу припомнить никого до одиннадцати часовъ, когда васъ спросилъ какой-то незнакомецъ.

— Мой дядя, пробормоталъ я.

— Вы его видли, сэръ?

— Да. О да!

— И также человка, который былъ съ нимъ?

— Человка съ нимъ! повторилъ я.

— Мн показалось, что съ винъ былъ человкъ, отвчалъ сторожъ.— Человкъ этотъ остановился, когда онъ остановился, чтобы спросить у меня про васъ, и пошелъ за нимъ, когда онъ пошелъ.

— Что это былъ за человкъ?

Сторожъ не обратилъ на него особеннаго вниманія: ему показалось это былъ рабочій, на немъ было надто пыльнаго цвта платье, подъ темнымъ пальто. Сторожъ говорилъ объ этомъ слегка, очевидно не имя повода, подобно мн, приписывать особенную важность этому обстоятельству.

Когда я отдлался отъ него, не продолжая, въ видахъ осторожности, дальнйшихъ разспросовъ, ‘ты два обстоятельства очень волновали меня. Взятыя порознь, они легко могли быть объяснены, напримръ какой-нибудь весельчакъ, возвращавшійся съ обда, могъ не проходя въ калитку моего сторожа, забрести на мою лстницу и заснуть тамъ — или съ моимъ гостемъ былъ какой-нибудь человкъ, показалъ ему дорогу — все-таки оба эти обстоятельства, взятыя вмет, производили очень непріятное впечатлніе на человка боязливаго и недоврчиваго, какимъ меня сдлали перемны, случившіяся въ продолженіе нсколькихъ часовъ.

Я затопилъ каминъ, который горлъ въ этотъ ранній часъ утра блднымъ, сырымъ пламенемъ, и задремалъ передъ нимъ. Ив казалось, что я проспалъ тутъ всю ночь, когда часы пробили шесть. Еще оставалось цлыхъ полтора часа до разсвта, и я снова задремалъ, меня безпрестанно будили то какой-то говоръ въ моихъ ушахъ, то втеръ, завывавшій въ труб и казавшійся мн громомъ, наконецъ я заснулъ крпкимъ сномъ, изъ котораго пробудилъ меня, въ испуг, дневной свтъ.

Я все еще не могъ сообразить моего положенія. У меня не было силы сосредоточить на немъ мое вниманіе, я былъ слишкомъ несчастливъ, слишкомъ упалъ духомъ. Я открылъ ставни и посмотрлъ на дождливое утро, на небо свинцоваго цвта, потомъ походилъ по комнатамъ, и слъ, дрожа отъ холода, передъ огнемъ, ожидая появленія моей прачки, и все это время я думалъ объ одномъ, какъ я несчастливъ, не сознавая какъ давно случилось это несчастье, откуда оно пришло, когда, въ который день недли я узналъ о немъ, или даже что за личность я былъ самъ.

Наконецъ пришла старуха съ своею племянницей — голову послдней было очень трудно отличить отъ ей половой щетки — и об он очень удивились, увидвъ меня передъ каминомъ. Я сообщилъ имъ, что мой дядя пріхалъ въ эту ночь и опалъ въ сосдней комнат, и что он должны сдлать прибавленіе къ завтраку. Потомъ я умылся и одлся, пока он передвигали мебель, подымали пыль, и не помню самъ, какъ я очутился опять у камина, ожидая появленія ею къ завтраку.

Наконецъ дверь его комнаты отворилась, и онъ вошелъ. Я не могъ принудить себя смотрть на него, и при дневномъ свт онъ показался мн еще хуже.

— Я даже не знаю, сказалъ я тихо, когда онъ слъ къ столу,— какимъ именемъ мн называть васъ. Я здсь выдалъ васъ за моего дядю.

— И отлично, мой милый малый, зовите меня дядей.

— Я полагаю, на корабл вы приняли какое-нибудь имя.

— Да, милый малый, я назвалъ себя Провисомъ.

— Намрены вы удержать это имя?

— Разумется, мой милый малый, оно не хуже другаго, разв вамъ полюбится какое другое имя.

— Какъ ваше настоящее имя? спросилъ я его шепотомъ.

— Магичъ, отвтилъ онъ шепотомъ,— при крещеніи назвавъ Авелемъ.

— Къ чему васъ готовили?

— Готовили меня быть тварюгою, милый малый.

Онъ сдлалъ этотъ отвтъ совершенно серіозно, и употребилъ это слово, какъ будто оно означало какое-нибудь занятіе.

— Когда вы пришли въ Темпль вчера вечеромъ…. сказалъ я, остановившись, чтобы подумать, дйствительно ли это было вчера вечеромъ: мн казалось, это случилось такъ давно.

— Ну такъ что же, милый малый?

— Когда вы пришли къ калитк и спросили сторожа показать вамъ сюда дорогу, не было съ вами никого?

— Со мной? нтъ, милый малый.

— Но не было ли тамъ кого-нибудь.

— Я не обратилъ особеннаго вниманія, сказалъ онъ сомнительно, — мсто это мн незнакомое. Но мн кажется кто-то вошелъ вмст со мной.

— Извстно ли, что вы въ Лондон?

— Надюсь, что нтъ, слагалъ онъ, прищелкивая по ше, меня такъ и бросило въ жаръ отъ этого жеста.

— Были вы извстны въ Лондон въ прежнее время?

— Не слишкомъ, милый малый. Я жилъ больше въ провинціи.

— Васъ въ Лондон судили?

— Въ который разъ? спросилъ онъ съ быстрымъ взглядомъ.

— Въ послдній?

Онъ кивнулъ въ знакъ согласія.

— Здсь-то я и сошелся съ мистеромъ Джагерсомъ. Джагерсъ былъ за меня.

Мн такъ и хотлось спросить за что его судили, но онъ взялъ ножикъ, размахнулся имъ и, сказавъ:— ‘Чтобы я тамъ ни сдлалъ, я за то уже поплатился,’ принялся завтракать.

Онъ лъ съ такою жадностью, что смотрть было непріятно, и вс его манеры были такія косолапыя, грубыя, алчныя. У него выпало нсколько зубовъ, съ тхъ поръ какъ мы встртились съ нимъ впервые на болот, и когда онъ въ первый разъ лъ передо мной, онъ перекидывалъ пищу во рту и наклонялъ голову на сторону, чтобы подхватить ее еще на оставшіеся клыки, словно старый голодный песъ. Еслибъ я приступилъ къ моему завтраку съ аппетитомъ, то онъ бы отбилъ его у меня, я бы и тогда сидлъ ничего не касаясь и мрачно смотря на скатерть.

— Я большой докъ, милый малый, сказалъ онъ, какъ бы извиняясь, когда онъ окончилъ свой завтракъ.— Но я былъ всегда таковъ, будь я отъ природы докъ полегче, я бы не попался въ такую бду. Люблю я также и покурить. Когда я нанялся въ первый разъ въ пастухи на темъ краю свта, я бы пожалуй самъ превратился въ барана, страдающаго мехлюндіею, не будь у меня трубки.’

Сказавъ это, онъ всталъ изъ за стола и запустилъ руку въ боковой карманъ своего гороховаго сюртука, вынулъ изъ него черную короткую трубку и горсть простаго табаку, извстнаго подъ именемъ негровой головы. Набивъ себ трубку, онъ положилъ оставшійся табакъ назадъ въ карманъ, будто въ ящикъ, потомъ взялъ горящій уголь щипцами изъ камина, закурилъ свою трубку, и повернувшись спиною къ огню, протянулъ мн об свои руки.

— И это вотъ, сказалъ онъ, раскачивая вверхъ и внизъ моя руки, и выпуская клубы дыма,— это вотъ джентльменъ, котораго я сдлалъ! Настоящій джентльменъ, безъ всякой фальши! Мн такъ пріятно смотрть на васъ, Пипъ. Я боле ничего не желаю, какъ только стоять около васъ и смотрть на васъ, милый малецъ!

Я высвободилъ мои руки, при первой возможности. Тутъ я мало-по-малу начиналъ понимать мое положеніе. Я началъ понимать теперь, слыша его хриплый голосъ, смотря на его сдую голову, покрытую глубокими рубцами, съ сдыми волосами на вискахъ и на затылк, къ кому я былъ прикованъ и какъ крпко прикованъ.

— Ни думать не хочу, чтобы мой джентльменъ пшкомъ ходилъ по грязнымъ улицамъ, грязь не должна касаться его сапогъ. Мой джентльменъ, Пипъ, долженъ держать лошадей! Лошадей⁴ верховыхъ и каретныхъ для себя и для своей прислуги. И поселенцы держутъ лошадей (и еще, слава Богу, чистокровныхъ), а чтобъ у моего лондонскаго джентльмена ихъ не было! Нтъ, нтъ. Мы покажемъ имъ еще другую пару башмаковъ, Пипъ, не такъ ли?

Онъ вынулъ изъ кармана толстый портфель, наполненный бумагами, и бросилъ его на столъ.

— Въ этомъ портфел, мой милый малый, есть на что расходиться. Все ваше. Все, что я имю — не мое, все это ваше. Не бойтесь за меня, тамъ еще есть много, откуда это пришло. Я пріхалъ на старую родину, чтобы посмотрть, какъ мой баричъ станетъ тратить деньги побарски. Вотъ будетъ мн потха. И раздуй васъ всхъ горой, прибавилъ онъ въ заключеніе, окинувъ взглядомъ комнату и прищелкнувъ пальцами, — раздуй васъ всхъ до одного, отъ судьи въ парик и до послдняго поселенца, который брызгалъ на меня грязью, я вамъ покажу джентльмена почище всей вашей братьи!

— Остановитесь! сказалъ я почти въ изступленіи отъ страха и отвращенія къ нему:— я долженъ переговорить съ вами. Я долженъ знать что мн длать, я долженъ знать какъ добавить васъ отъ опасности, какъ долго намрены вы здсь остаться, какіе у васъ планы?

— Послушайте, Пипъ, сказалъ онъ, взявъ меня за руку, вдругъ измнившимся и покорнымъ тономъ.— Выслушайте меня прежде всего. Я забылся въ эту минуту. Вдь это такъ грубо, что я сказалъ, такъ по-мужицки, вотъ оно что. Послушайте, Пипъ. Ужь пропустите такъ на первый разъ. Я ужь себя впередъ не покажу мужикомъ.

— Вопервыхъ, началъ я снова почти стеня,— какія надо принять предосторожности, чтобы васъ не узнали и не схватила?

— Нтъ, милый малый! сказалъ онъ тмъ же тономъ, какъ и прежде:— это не вопервыхъ, а вопервыхъ-то мужицкая грубость, это прежде всего. Я не даромъ столько лтъ готовилъ джентльмена, я знаю какъ вести себя передъ нимъ. Вотъ что, Пипъ. Я былъ грубъ, вотъ оно что, просто мужикъ. Ужь пропустите это на первый разъ, милый малый.

Эта мрачная каррикатура разсмшила меня, и я отвтилъ: — Я не замтилъ этого. Но ради Бога не повторяйте тысячу разъ одного и того же!

— Оно такъ, но послушайте, продолжалъ онъ.— Милый малый, я пріхалъ изъ такой дали не для того чтобы вести себя мужикомъ. Теперь извольте говорить, милый малый. Такъ вы что говорили?

— Какъ уберечь васъ отъ опасности, которой вы себя подвергли?

— Ну, милый малый, опасность не такая большая. Если только на меня опять не донесутъ, то опасности нтъ никакой. Джаторсъ, Вемикъ, да вы въ секрет, и только. Кому же еще доносить?

— Не найдется ли кого-нибудь, кто бы ногъ признать васъ на улиц? сказалъ я.

— Ну, отвтилъ онъ,— такихъ найдется немного. Да я же и не стану объявлять въ газетахъ, что Авель Магичъ вернулся изъ Ботани-бея. Съ тхъ поръ много лтъ прошло, и кому отъ этого выгода? Все-таки выслушайте меня, Пипъ, еслибъ опасность была въ сто разъ боле, я бы точно также пріхалъ взглянуть на васъ.

— И какъ долго вы останетесь?

— Какъ долго? сказалъ онъ, вынимая свою черную трубку изо рта и въ удивленіи опуская челюсть.— Я не намренъ узжать назадъ. Я пріхалъ совсмъ.

— Гд же вы будете жить? сказалъ я.— Что мн съ вами длать? Гд вы можете оставаться въ совершенной безопасности?

— Милый малый, отвтилъ онъ,— за деньги можно купить парикъ, пудру, очки, черные фраки. Другіе длали же это прежде меня и совершенно безопасно, а что было сдлано одинъ разъ, можетъ быть сдлано и въ другой разъ. А гд и какъ жить, милый малый, такъ ужь тутъ вы мн посовтуйте.

— Теперь вы говорите объ этомъ легко, сказалъ я,— но вчера вечеромъ для васъ это было важное дло, вы клялись, что вамъ это будетъ стоить жизни.

— И теперь клянусь, что это можетъ быть смерть мои, сказалъ онъ, опять принимаясь за трубку,— и смерть на вислиц, на площади, по сосдству отсюда. И надобно вамъ знать, что тутъ отъ вислицы не отвертишься. Что же было длать? Я здсь. Воротиться назадъ такъ же скверно, какъ и оставаться здсь, еще хуже. Кром того, Пипъ, я сюда пріхалъ, потому что я объ этомъ уже давно задумалъ. Что же касается до опасности, то я старый воробей, бросался я на всякіе силки съ тхъ поръ какъ оперился, и не побоюсь, если меня вздернутъ, какъ воронье пугало. Если тутъ ноя смерть, такъ ея не избжишь, пусть ее выходитъ, я ее встрчу лицомъ къ лицу, и только тогда ей поврю, не прежде. Ну теперь дайте мн опять полюбоваться на моего джентльмена.

Еще разъ взялъ онъ меня за руки и посмотрлъ на меня съ видомъ довольнаго владльца, продолжая все время курить съ большимъ наслажденіемъ.

Мн казалось, что лучше всего было нанять для него какую-нибудь спокойную квартиру по сосдству, куда бы онъ могъ перехать, когда возвратится Гербертъ, котораго я ожидалъ дня черезъ два или три. Для меня было ясно, что эту тайну необходимо доврить Герберту, даже оставя въ сторон то утшеніе, котораго я могъ ожидать отъ него. Но мистеръ Провисъ (я ршился такъ называть его) вовсе не хотлъ понять это, онъ не соглашался сдлать Герберта соучастникомъ тайны, пока его не увидитъ и не составитъ выгоднаго о немъ мннія, по его физіономіи.

— Да и тогда, милый малый, сказалъ онъ, вынимая изъ кармана черный, засаленный экземпляръ Евангелія съ застежками,— мы его приведемъ къ присяг.

Я не стану утверждать, чтобы мой ужасный покровитель носилъ эту книгу только для того, чтобы приводить людей къ присяг въ случа необходимости, въ этомъ ‘акт я не усплъ удостовриться, но я могу сказать одно: я никогда не видлъ, чтобъ онъ длалъ изъ нея другое употребленіе. Самая книга, повидимому, была украдена изъ какого-нибудь судебнаго мста, и можетъ-быть зная ея прежнюю исторію, и имя передъ собою свой собственный опытъ, онъ полагался на ея силу какъ на какой-то юридическій талисманъ. Когда онъ вынулъ ее, я вспомнилъ, какъ онъ заставлялъ меня, тогда, давно, клясться въ врности на кладбищ, какъ онъ разказывалъ вчера, что въ своемъ уединеніи онъ безпрестанно клялся исполнить свои намренія.

Онъ былъ въ мореходномъ костюм, въ которомъ онъ былъ очень похожъ на контрабандиста, предлагающаго купить у него сигаръ, и я сейчасъ же принялся толковать съ нимъ, какое ему лучше носить платье. У него была странная увренность въ короткіе штаны, которые казались ему лучше всего закостюмируютъ его, и онъ сочинилъ въ своемъ воображеніи нчто среднее между костюмами благочиннаго и дантиста. Съ большимъ трудомъ я усплъ убдить его одться зажиточнымъ фермеромъ, и мы положили, чтобъ онъ остригъ себ подъ гребенку волосы и слегка напудрилъ ихъ. Наконецъ я посовтовалъ ему, такъ какъ моя прачка и ея племянница еще не видали его, не показываться имъ, пока онъ не перемнитъ своего платья.

Сообразить эти предосторожности кажется простая вещь, но въ моемъ разстроенномъ положеніи, это взяло у меня столько времени, что я не усплъ выйдти изъ дому ране двухъ или трехъ часовъ. Въ мое отсутствіе онъ долженъ былъ оставаться взаперти и ни подъ какимъ видомъ не ототворять дверей.

Я зналъ въ улиц Эссексъ одинъ очень хорошій домъ отдававшійся отдльными квартирами, заднія окошки этого дома выходили въ Темпль, такъ что оттуда почти можно было переговариваться со мною въ окно. Я отправился въ этотъ домъ и нанялъ тамъ квартиру во второмъ этаж, для моего дяди, мистера Провиса. Потомъ я пошелъ по лавкамъ и сдлалъ необходимыя покупки для его туалета. Исполнивъ все это, я повернулъ въ Литль Бритенъ. Мистеръ Джагерсъ сидлъ за своимъ столомъ, но, увидя меня, сейчасъ же поднялся и сталъ передъ огнемъ.

— Ну, Пипъ, сказалъ онъ,— будьте осторожны.

— Буду, сэръ, отвчалъ я, дорогой я хорошо обдумалъ, какъ мн говорить съ нимъ.

— Не запутайте себя, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— и не запутайте никого. Вы понимаете меня — никого. Не говорите мн ничего: я ничего не хочу знать, я вовсе не любопытенъ.

Конечно, я сейчасъ увидлъ, что онъ зналъ о прізд этого человка.

— Я хочу только увриться, мистеръ Джагерсъ, сказалъ я,— справедливо ли то, что мн сказали, я не надюсь, чтобъ это была неправда, но по крайней мр я хотлъ бы окончательно въ этомъ удостовриться.

Мистеръ Джагерсъ наклонилъ голову въ знакъ согласія.

— Какъ вы выразились: мн сказали или мн сообщили? спросилъ онъ, повернувъ голову на сторону, и смотря не на меня, а на полъ.— Выраженіе: сказали, предполагаетъ словесное объясненіе. Вы не могли имть словесное объясненіе съ человкомъ, который живетъ въ Новомъ Южномъ Валис. Вы это знаете.

— Итакъ я скажу: мн сообщили, мистеръ Джагерсъ.

— Хорошо.

— Мн сообщило лицо, называющееся Авель Магичь, что онъ мой благодтель, до сихъ поръ остававшійся мн неизвстнымъ.

— Именно этотъ человкъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ, — теперь находящійся въ Новомъ Южномъ Валис.

— И только онъ? сказалъ я.

— Только онъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ.

— Я не такъ безразсуденъ, сэръ, чтобъ обвинять васъ во всхъ моихъ ошибкахъ и ложныхъ заключеніяхъ, но я всегда предполагалъ, что это была миссъ Гевишамъ.

— Какъ вы и сами замчаете, Пипъ, отвчалъ мистеръ Джагерсъ, хладнокровно смотря на меня и кусая свой указательный палецъ,— я въ этомъ вовсе не виноватъ.

— И однакоже, сэръ, все было такъ на это похоже, сказалъ я съ стсненнымъ сердцемъ.

— Нтъ и тни юридическаго доказательства, Пипъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ, покачивая головой и подбирая свои фалды.— Никогда не заключайте по догадкамъ, опирайтесь всегда на фактъ. Это лучшее правило.

— Я не имю ничего боле сказать, проговорилъ я со вздохомъ посл нкотораго молчанія.— Я удостоврился въ полученномъ мною извстіи, и теперь все кончено.

— И теперь, когда Магичь, живущій въ Новомъ Южномъ Валис, наконецъ самъ открылся вамъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— вы поймете, Пипъ, какъ я всегда строго держался однихъ фактовъ во всхъ сношеніяхъ съ вами. Я ни разу не отдалился ни на волосъ отъ фактовъ. Понимаете ли вы это?

— Совершенно, сэръ.

— Я сообщилъ Магичу въ Новый Южный Валисъ, когда онъ написалъ мн въ первый разъ изъ Новаго Южнаго Валиса, въ вид предостереженія, чтобъ онъ и не ожидалъ, что я отдалюсь отъ ‘актовъ. Я также передалъ ему другое предостереженіе. Мн показалось, онъ намекалъ въ своемъ письм, что у него въ голов была мысль повидаться съ вами здсь въ Англіи. Я его предостерегъ, что я объ этомъ и слышать не долженъ, что нтъ никакой надежды получить ему прощеніе, что онъ былъ изгнанъ изъ своего отечества на всю жизнь, что появленіе его въ этой стран будетъ уголовнымъ преступленіемъ, которое подвергнетъ его высшему наказанію по закону. Я предостерегъ Магича, сказалъ мистеръ Джагерсъ, пристально смотря на меня.— Я объ этомъ писалъ въ Новый Южный Вались. Безъ сомннія, онъ руководствовался моими предостереженіями.

— Безъ всякаго сомннія, сказалъ я.

— Вемикъ передалъ мн, сказалъ мистеръ Джагерсъ, продолжая попрежнему пристально смотрть на меня,— что онъ получилъ письмо, адресованнное изъ Портсмута отъ поселенца, именемъ, кажется, Парвиса или…

— Или Провиса, подсказалъ я.

— Да, Провиса, благодарю васъ, Пилъ. Кажется, что Провиса. Вы знаете, что это Провисъ?

— Да, сказалъ я.

— Такъ вы знаете, что это Провисъ. Онъ получилъ письмо, адресованное изъ Портсмута, отъ поселенца именемъ Провисъ, который спрашивалъ о вашемъ мстожительств для Магича. Вемикъ, сколько я понялъ, переслалъ ему вашъ адресъ съ слдующею же почтой. Вы вроятно получили черезъ Провиса объясненіе Магича, находящагося въ Новомъ Южномъ Валис?

— Оно дошло до меня, черезъ Провиса, отвтилъ я.

— Добрый день, Пипъ, сказалъ Джагерсъ, протягивая мн руку,— очень радъ васъ видть. Когда будете писать Магичу въ Новый Южный Вались или станете сноситься съ нимъ черезъ Провиса, будьте такъ добры, замтьте, что подробный отчетъ и вс росписки по нашимъ счетамъ будутъ ему доставлены вмст съ балансомъ, который ему еще слдуетъ получить. Добрый день, Пипъ!

Мы пожали другъ другу руку, онъ пристально слдилъ за мною глазами, пока могъ меня видть. Я повернулся къ двери, онъ все еще продолжалъ пристально смотрть на меня, между тмъ какъ два отвратительные слпка на полк, казалось, силились поднять свои вки и прокричать: ‘Экой человкъ!’

Вемика не было, да еслибъ онъ и былъ тутъ за своею конторкой, то онъ ничего не могъ бы сдлать для меня. Я пошелъ прямо назадъ въ Темпль, и нашелъ тамъ ужаснаго Провиса, который въ совершенной безопасности распивалъ себ ромъ съ водою и курилъ трубку.

На слдующій день были принесены вс платья, которыя я заказалъ, и онъ надлъ ихъ. Но все, что онъ ни надвалъ, шло ему мене къ лицу,— мн такъ казалось по крайней мр,— нежели платье, которое прежде было на немъ. На мой глазъ, въ немъ было что-то чего невозможно было скрыть никакими усиліями. Чмъ боле я наряжалъ его и чмъ лучше я его наряжалъ, тмъ разительне я видлъ въ немъ бглаго каторжника на болот. Конечно это впечатлніе на мое больное воображеніе можно было приписать отчасти тому обстоятельству, что его старая физіономія и прежнія манеры все ясне и ясне возобновлялись въ моей памяти, мн казалось, что онъ волочилъ одну ногу, какъ будто на ней висла еще тяжелая колодка, и что весь этотъ человкъ, съ головы до ногъ, былъ каторжникъ.

Кром того, онъ былъ еще подъ вліяніемъ своего одинокаго, степнаго быта, и это придавало его наружности особенную дикость, которую не могло замаскировать никакое платье, прибавьте еще къ этому вліяніе его прежней заклейменной жизни, и въ заключеніе всего, его собственное сознаніе, что онъ принужденъ былъ лукавить и скрываться. Во всхъ его движеніяхъ, когда онъ стоялъ, сидлъ, пилъ, лъ, расхаживалъ въ раздумьи, согнувъ упрямо спину, или когда онъ вынималъ свой огромный складной ножикъ, съ роговымъ черешкомъ, обтиралъ его о колно, разрзывалъ имъ пищу, или когда онъ бралъ въ об руки легкія рюмки и чашки, и подносилъ ихъ ко рту, какъ будто то были тяжелые жбаны, или когда онъ выкраивалъ себ ломтище хлба и вымазывалъ имъ послднія капли соуса, оставшагося у него на тарелк, словно хотлъ растянуть свою казенную порцію, — во всхъ этихъ движеніяхъ, говорю я, ежеминутно представлялся мн тюремный заключенникъ, уголовный преступникъ, каторжникъ.

Это была его собственная мысль — пудрить волосы, и я согласился на пудру, отстоявъ за собою короткія штаны. Но пудра къ нему также шла какъ румяны къ покойнику: такъ страшно обнаруживалась въ немъ, помимо всей костюмировки, каждая черта, которую мы старались скрыть. Пудра была оставлена посл перваго же опыта.

Никакими словами невозможно выразить, какъ тяготило меня чувство страшной тайны, которою онъ былъ для меня. Когда онъ спалъ по вечерамъ въ креслахъ, захвативъ бока ихъ своими жилистыми руками, и его изрытое лицо, глубокими морщинами, склонялось на грудь, я бывало сижу и смотрю на него и думаю, что онъ такое сдлалъ,— въ голову мн приходятъ вс преступленія ньюгетскаго календаря, и наконецъ я вскочу отъ ужаса, съ твердою ршимостію бжать отъ него. Съ каждымъ часомъ увеличивалось мое отвращеніе къ нему, я полагаю даже, я уступилъ бы этому побужденію бжать въ первыя минуты моей агоніи, несмотря на все, что онъ для меня сдлалъ, и на опасность, которой онъ подвергался, еслибъ я не зналъ, что Гербертъ долженъ скоро возвратиться. Разъ я дйствительно всталъ ночью съ постели и началъ одваться въ мое худшее платье, намреваясь оставить Провиса тутъ, со всмъ, что у меня было, и отправиться солдатомъ въ Индію.

Я полагаю, мн бы не было такъ страшно проводить эти безконечные вечера вмст съ привидніемъ въ моихъ уединенныхъ комнатахъ, среди завываній втра и шума нескончаемаго дождя. Привидніе нельзя было схватить и повсить, но мысль, что онъ могъ быть схваченъ и повшенъ изъ-за меня, увеличивала мой страхъ. Когда онъ не спалъ и не раскладывалъ какого-нибудь сложнаго пасьянса своею колодой истасканныхъ картъ, отмчая ножемъ на стол каждый разъ, какъ онъ у него выходилъ, онъ просилъ меня почитать ему: ‘по иностранному’. Я исполняю его желаніе, и онъ, не понимая ни слова, стоитъ передъ огнемъ и смотритъ на меня съ видомъ хозяина. Иногда я видлъ между пальцами моей руки, которою я затнялъ себ лицо, какъ онъ обращался съ различными жестами къ мебели, какъ бы выставляя ей на видъ мое искусство.

Я описалъ это, какъ будто это длилось цлый годъ, а прошло не боле пяти дней. Ожидая все это время Герберта, я не осмливался выходить изъ дома, только посл сумерекъ я выводилъ Провиса погулять. Наконецъ, въ одинъ вечеръ, посл обда, я задремалъ въ совершенномъ изнеможеніи. По ночамъ я былъ постоянно взволнованъ, и страшныя грезы прерывали ной сонъ. Вдругъ меня пробудили знакомые шаги на лстниц. Провисъ, также заснувшій, вскочилъ, пробужденный моимъ шумомъ, и въ ту же минуту я замтилъ, складной ножъ засверкалъ у него въ рук.

— Тише! это Гербертъ! сказалъ я, и дйствительно, въ комнату влетлъ Гербертъ, прямо съ дороги, полный свжести, посл своей поздки во Францію.

— Гендель, мой любезный другъ, какъ поживаете вы? Мн кажется, цлый годъ, какъ я ухалъ отъ васъ! Да оно и должно быть такъ: какъ вы похудли, какъ поблднли! Гендель, мой… Ахъ! извините.

Онъ остановился, увидя Провиса. Провисъ, смотрвшій на него съ пристальнымъ вниманіемъ, медленно запрятывалъ свой складной ножикъ, и искалъ чего-то въ другомъ карман.

— Гербертъ, любезный другъ, сказалъ я, запирая двери, между тмъ какъ онъ стоялъ, въ удивленіи смотря на меня,— странныя дла произошли въ вашемъ отсутствіи. Это мой гость.

— Все какъ слдуетъ быть, милый малый! сказалъ Провисъ, выходя впередъ съ черною книжечкой, застегнутой на застежкахъ, и обращаясь къ Герберту.— Возьмите это въ вашу правую руку. Да поразитъ васъ Господь на этомъ мст, если да вы что-нибудь, какъ-нибудь обнаружите! Цлуйте ее!

— Исполните, что онъ желаетъ отъ васъ, сказалъ я Герберту. И Гербертъ, смотря на меня съ безпокойствомъ и удивленіемъ, но дружески, повиновался. Провисъ сейчасъ же сжалъ ему руку и сказалъ:

— Теперь, вы знаете, вы связаны присягою. И не врьте моему слову, если да Пипъ не сдлаетъ и изъ васъ также джентльмена.

XLI.

Напрасно старался бы я описать удивленіе и разстройство Герберта, когда мы вс услись у камина, и я передалъ ему тайну. Довольно того, что я видлъ на лиц Герберта совершенное отраженіе моихъ же собственныхъ чувствъ, и между ними мое отвращеніе къ этому человку, который такъ много сдлалъ для меня.

Уже довольно было того вида торжества, съ какимъ онъ слдилъ за моимъ разказомъ, чтобы поднять насъ противъ него, еслибы даже не существовало другихъ обстоятельствъ, совершенно раздлявшихъ насъ. За исключеніемъ каррикатурнаго сознанія своей грубости, о которой онъ принялся сейчасъ же толковать Герберту, какъ только я кончилъ ое объясненіе, онъ не видалъ другихъ причинъ, почему бы я могъ быть не доволенъ моимъ счастіемъ. Его слова, что онъ сдлалъ изъ меня джентльмена и что онъ пріхалъ посмотрть, какъ я буду поддерживать мое положеніе при его средствахъ, относились столько же ко мн, какъ и къ нему, и онъ совершенно былъ убжденъ, что намъ обоимъ должно быть очень пріятно тщеславиться этимъ, и что мы должны этимъ гордиться.

— Вотъ видители, другъ и товарищъ Пипа, сказалъ онъ Герберту, посл длиннаго разсужденія, — я знаю очень хорошо, что я позабылся здсь на одну минуту и былъ мужикъ-мужикомъ. Я тотчасъ разказалъ это Пипу, я знаю, что я показалъ себя мужикомъ. Но не безпокойтесь на этотъ счетъ. Я сдлалъ Пипа джентльменомъ, и Пипъ сдлаетъ васъ джентльменомъ, и я знаю, какъ слдуетъ мн повести себя при васъ обоихъ. Милый малый, и вы, товарищъ Пиповъ, вы оба можете на меня положиться, я всегда буду держать свой языкъ на привязи. Держалъ я его на привязи до той полминуточки, какъ я показалъ себя мужикомъ, держалъ я его на привязи и потомъ, до сей поры и вчно, буду держать его на привязи.

Гербертъ сказалъ: ‘конечно’, но посмотрлъ съ такимъ видомъ, какъ будто онъ не находилъ въ этомъ особеннаго утшенія, и оставался въ прежнемъ недоумній и отчаяніи. Мы съ нетерпніемъ выжидали времени, когда онъ уйдетъ на свою квартиру и оставитъ насъ однихъ. Но ему какъ будто было завидно оставить насъ самъ-другъ, и онъ засидлся поздно. Была уже полночь, когда я проводилъ его въ Эссексъ стритъ, до самой его двери. Когда она затворилась за нимъ, у меня еще въ первый разъ отлегло на сердц съ самаго того вечера, какъ онъ явился.

Преслдуемый непріятнымъ воспоминаніемъ о человк, на котораго я наткнулся на лстниц, я обыкновенно всегда осматривался кругомъ, уходя по вечерамъ гулять съ моимъ гостемъ, а также провожая его домой, и теперь я тоже оглядывался вокругъ себя. Трудно въ большомъ город успокоить подозрніе, что за вами не смотрятъ, когда вамъ чувствуется это, но я все-таки не могъ не замтить, что никто изъ прохожихъ не обращалъ на меня вниманія. Немногіе прохожіе, которыхъ мы встртили, шли своею дорогой, и улица была пуста, когда я повернулъ назадъ, въ Темплъ. Никто не вышелъ вмст съ нами изъ калитки, и никто не вошелъ вмст со мною въ калитку. Проходя мимо фонтана, я замтилъ свтъ въ заднихъ окнахъ его квартиры, и когда я остановился на нсколько минутъ, у входа въ зданіе, въ которомъ я жидъ, мертвая тишина была въ саду, точно также какъ и на лстниц, когда я поднялся по ней.

Гербертъ встртилъ меня съ распростертыми объятіями, и никогда еще до сихъ поръ я не чувствовалъ, какое это блаженство имть друга. Мы обмнялись нсколькими словами, или врне просто звуками, выражавшими сочувствіе и утшеніе, и сли, чтобы размыслить важный вопросъ что намъ длать?

Стулъ, на которомъ сидлъ Провисъ, оставался еще на прежнемъ мст. Гербертъ взялъ было его, и въ ту же минуту вскочилъ съ него, оттолкнулъ его прочь и взялъ другой стулъ. Посл этого ему не нужно было говорить, что онъ чувствовалъ отвращеніе къ моему благодтелю, и мн также не нужно было сознаваться въ моемъ отвращеніи къ нему. Мы обмнялись этою мыслію, не произнеся ни одного слова.

— Что же, сказалъ я Герберту, когда онъ спокойно услся на другой стулъ,— что же я буду длать?

— Мой бдный, милый Гендель, отвчалъ онъ, приподымая свою голову, — я такъ пораженъ, что не могу думать.

— Вотъ и я былъ точно также ошеломленъ, Гербертъ, когда на меня обрушился этотъ ударъ. Все-таки надо на что-нибудь ршиться. Онъ готовится къ новымъ расходамъ, хочетъ заводить лошадей, экипажи, и не знаю еще что. Надобно его какъ-нибудь остановить.

— Такъ вы ршились не принимать?…

— Могу ли я? возразилъ я, когда Гербертъ остановился.— Подумайте только о немъ! Посмотрите на него!

И невольная дрожь пробжала по васъ обоихъ.

— Все-таки меня страшитъ, Гербертъ, одна ужасная истина: онъ ко мн привязанъ, привязанъ сильно ко мн. Что за судьба!

— Бдный мой Гендель, повторилъ Гербертъ.

— И потомъ, сказалъ я, — если я и не возьму отъ него боле ни одного пенни, то подумайте, сколько я уже обязанъ ему! И потомъ еще у меня большіе долги, очень большіе для меня, впереди у меня теперь нтъ никакихъ надеждъ, я не былъ приготовленъ ни къ какому занятію, я ни на что не годенъ.

— Ну, ну, ну! возразилъ Гербертъ:— этого вы уже не говорите, что вы ни на что не годны.

— На что же я годенъ? Разв въ солдаты. И я бы сдлался солдатомъ, еслибы не имлъ еще въ виду поговорить и посовтоваться съ вами, мой любезный Гербертъ.

Разумется, я не могъ продолжать и, разумется, Гербертъ могъ только сжать мн съ горячностію руку.

— Какъ бы то ни было, мой любезный Гендель, сказалъ онъ,— солдатчина не идетъ тутъ къ длу. Если вы намрены отказаться отъ всхъ этихъ благодяній, то я полагаю, вы имете въ виду хотя слабую надежду когда-нибудь заплатить ему то, что вы отъ него уже получили. Если вы пойдете въ солдаты, то какую же вы можете имть надежду? И потомъ это такъ глупо. Вамъ будетъ гораздо лучше у Кларикера. Вы знаете, я буду скоро его партнеромъ.

Бдный малый, какъ мало подозрвалъ онъ, на чьи деньги онъ поднялся.

— Но вотъ другой вопросъ, сказалъ Гербертъ.— Это человкъ необразованный и ршительный, у него давно уже въ голов сидитъ одна постоянная идея. Кром того, мн кажется (можетъ-быть я ошибаюсь въ немъ), это человкъ отчаянный и свирпый.

— Я знаю, что онъ таковъ, отвчалъ я.— Дайте я вамъ разкажу, какое я видлъ тому доказательство. И я передалъ ему обстоятельства, о которыхъ я не упомянулъ въ моемъ объясненіи, именно его схватку съ другимъ каторжникомъ.

— Посмотрите же сюда, подумайте объ этомъ, сказалъ Гербертъ. Онъ является сюда, подвергая свою жизнь опасности, чтобы только осуществить свою идею. И въ самую минуту ея осуществленія, посл всхъ ожиданій и трудовъ, вы вдругъ подкапываете самый грунтъ у него подъ ногами, разрушаете его идею, отымаете всякую цну для него у пріобртеннаго имъ богатства. На что онъ не можетъ ршиться въ такомъ отчаяніи?

— Я все это вижу, Гербертъ, и все это преслдуетъ меня съ самаго роковаго дня его прізда. Ничто не представлялось мн такъ ясно, какъ то обстоятельство, что онъ можетъ самъ отдать себя въ руки правосудія.

— Ну вотъ видите, сказалъ Гербертъ.— Онъ этимъ держитъ васъ въ своей власти, пока онъ остается въ Англіи, и это онъ сдлаетъ съ отчаянія, если вы оставите его.

Я былъ до того пораженъ этою мыслью, которая уже съ самаго начала тяготила меня, и которая представляла мн его убійцею въ моихъ же собственныхъ глазахъ, что я не могъ доле оставаться спокойно въ моихъ креслахъ и принялся ходить взадъ и впередъ. Я между тмъ сказалъ Герберту, что еслибы Провиса узнали и схватили вопреки всмъ моимъ стараніямъ оградить его безопасность, то я тмъ не мене буду считать себя причиною этому, хотя и невинною, и это будетъ моимъ несчастіемъ. Да, это такъ, хотя мн было и горько, что онъ находился теперь со мною, и хотя я гораздо, гораздо лучше желалъ бы всю жизнь мою работать на кузниц.

Но главный вопросъ, что мн было длать? все-таки оставался неразршеннымъ.

— Прежде всего, вотъ что должно сдлать, сказалъ Гербертъ, — надобно выпроводить его изъ Англіи, вы должны хать съ нимъ вмст, и тогда можетъ-быть онъ и согласится ухать.

— Ну, куда бы я ни отвезъ его, могу ли я помшать его возвращенію?

— Мой добрый Гендель, какъ вы не понимаете, что, имя Ньюгеть подъ рукою, для васъ боле риску открыть ему вашъ настоящій образъ мыслей и возбудить его отчаяніе нежели въ другомъ мст. Нельзя ли напугать его этимъ другимъ каторжникомъ, его врагомъ, или не знаете ли вы еще чего-нибудь изъ его жизни?

— Вотъ опять сказалъ я, останавливаясь передъ Гербертомъ, съ распростертыми руками, какъ будто я обнималъ ими всю горечь моего положенія,— я ровно ничего не знаю объ его прежней жизни. Я доходилъ почти до неистовства, сидя здсь по вечерамъ и смотря на этого человка, съ которымъ такъ тсно связана моя судьба и который мн былъ совершенно неизвстенъ, кром только того, что это была жалкая тварь, пугавшая меня два дня къ ряду въ моемъ дтств!

Гербертъ всталъ, взялъ меня подъ руку, и мы начали медленно прохаживаться съ нимъ взадъ и впередъ, пристально разсматривая рисунокъ ковра.

— Гендель, сказалъ Гербертъ, останавливаясь,— вы убждены, что не можете доле ничмъ отъ него пользоваться?

— Совершенно убжденъ, и конечно вы были бы того же мннія, еслибы находились на моемъ мст?

— И вы убждены, что должны разойдтись съ нимъ?

— Гербертъ, можете ли вы меня объ этомъ спрашивать?

— Но вы принимаете и должны принимать особенное участіе въ его жизни, которую онъ для васъ подвергаетъ опасности, вы чувствуете, что вы должны спасти его, если возможно удержать его отъ какого-нибудь отчаяннаго поступка. Въ такомъ случа, вы должны выпроводить его изъ Англіи, прежде нежели вы пошевельнете пальцемъ, чтобы выпутать самого себя. Когда вы это сдлаете, тогда, ради самого неба, выпутайтесь сами, и мы посмотримъ тогда вмст, мой милый старый товарищъ, что длать.

Для меня было большимъ утшеніемъ сжать ему руку посл этого, и пройдтись съ нимъ еще нсколько разъ.

— Теперь, Гербертъ, сказалъ я,— что касается до того, чтобъ узнать его прежнюю исторію, я не вижу другаго средства, какъ прямо попросить его разказать намъ ее.

— Да, попросите его завтра утромъ, когда мы будемъ завтракать, сказалъ Гербертъ,— онъ говорилъ, что придетъ завтракать съ нами.

Принявъ такое ршеніе, мы легли спать. Ночью меня преслдовали самыя дикія грезы, и я проснулся, не освживъ себя сномъ, и мучимый страхомъ, что его поймали. Днемъ этитъ страхъ никогда не покидалъ меня.

Онъ пришелъ въ положенный часъ, вынулъ свой складной ножъ и слъ за завтракъ. У него была бездна плановъ для своего джентльмена, который наконецъ долженъ показать себя настоящимъ бариномъ, убждалъ меня начинать поскоре и распоряжаться его бумажникомъ, который онъ оставилъ въ моихъ рукахъ. На нашу и свою квартиру онъ смотрлъ только какъ на временное помщеніе, и совтывалъ мн, не отлагая, пріискать барское гнздышко, гд-нибудь около Гайдъ-парка, гд бы и онъ могъ распустить свои крылья. Когда онъ, кончивъ завтракъ, вытиралъ свой ножикъ о колно, я объявилъ ему безъ всякихъ предисловій:

— Когда вы ушли вчера вечеромъ, я разказалъ моему другу про вашу схватку съ другимъ колодникомъ на болот, когда васъ нашли солдаты. Помните?

— Помню ли? сказалъ онъ:— полагаю, что такъ!

— Намъ бы хотлось знать что-нибудь про этого человка, да и про васъ. Странно право, что я ничего не знаю про васъ обоихъ, и особенно про васъ, кром только того, что я могъ разказать вчера. Отчего бы вамъ не передать намъ этого теперь?

— Пожалуй, сказалъ онъ, посл нкотораго размышленія.— Вы знаете, товарищъ Пипа, что вы подъ присягою?

— Конечно, отвчалъ Гербертъ.

— И вы знаете, продолжалъ онъ,— присяга относится ко всему, что бы я ни сказалъ.

— Я это очень хорошо понимаю.

— И помните, прибавилъ онъ еще:— что бы я тамъ ни сдлалъ, за все за это я поплатился.

— Пусть будетъ такъ.

Онъ вынулъ свою черную трубку, и собирался набить ее, но посмотрвъ на щепотку табаку, которая уже была у него въ рукахъ, онъ, казалось, подумалъ, что это могло запутать нить его разказа. Онъ положилъ табакъ назадъ, засунулъ трубку въ петличку сюртука, положилъ руки на колни, и сердито посмотрвъ нсколько секундъ на огонь, обратился къ намъ съ слдующимъ разказомъ.

XLII.

‘Милый малый, и другъ и товарищъ Пипа, я не стану развязывать вамъ мою жизнь, словно какую-нибудь сказку или псню. Но передамъ вамъ ее коротко и ясно, въ двухъ словахъ. Въ тюрьму и изъ тюрьмы, опять въ тюрьму и изъ тюрьмы, и опять въ тюрьму и изъ тюрьмы,— вотъ и вся недолга, вотъ она и вся моя жизнь до самой ссылки, посл того какъ Пипъ доказалъ мн свою дружбу.

‘Со мною всякое случалось, только на вислицу не попадался. Запирали меня, словно я не всть какое сокровище. Возили меня и туда и сюда, выбрасывали и изъ того города и изъ этого, сажали къ позорному столбу, колотили меня, и всячески мучили и гнали. Я знать не знаю, гд я родился. Въ первый разъ припоминаю я себя въ Эссекс, я воровалъ рпу для моего пропитанія. Кто-то бжалъ отъ меня, какой-то человкъ, полагаю мдникъ {Это странствующіе ремесленники, обыкновенно занимающіеся починкою кухонной посуды и точеніемъ ножей.}, унесъ съ собою жаровню, и бросилъ меня одного, мн стало очень холодно.

‘Я зналъ, что мое имя Магичъ, что меня при крещеніи назвали Авелемъ. Какъ я узналъ это? Да почти такъ же, какъ я зналъ, что одну птицу зовутъ снигиремъ, другую воробьемъ, третью скворцомъ. Пожалуй я могъ бы подумать, что все это ложь, только птицы, какъ оказалось, точно такъ назывались, ну я и полагалъ, что значитъ и у меня было дйствительно такое имя.

‘Ни одна человческая душа не могла взглянуть безъ омерзенія на бднаго Авеля Магича, его или гнали прочь, или тащили въ полицію. И меня хватали, хватали, хватали столько разъ, что я выросъ въ тюрьм.

‘И такимъ-то манеромъ, когда я былъ еще мальчишкою-оборванцемъ, на котораго жалость было взглянуть,— то-есть не то, чтобъ я тогда смотрлъ на себя въ зеркало, я и въ домахъ-то такихъ не бывалъ, гд висятъ зеркала по стнамъ,— такимъ-то манеромъ, говорю, заслужилъ я себ имя ожесточеннаго. ‘Это малый ожесточенный,’ говорятъ, бывало, тюремнымъ постителямъ, показывая на меня. ‘Этотъ мальчикъ изъ тюрьмы не выходитъ.’ Вотъ они глядятъ на меня, а я на нихъ гляжу, а иные изъ нихъ еще щупаютъ мою голову, — лучше бы они пощупали мое брюхо,— а другіе, бывало, дадутъ мн душеспасительныя книжки, которыхъ я не умлъ читать, или длаютъ мн увщанія, которыхъ я не понималъ. И все толкуютъ мн про чорта. Да кой чортъ было мн длать? Чмъ-нибудь набить себ брюхо я долженъ же былъ, не такъ ли?— Я однакоже начинаю забываться, и толковать помужицки. Я знаю какъ вести тебя. Не бойтесь, милый малый я Пиповъ товарищъ и другъ, мужикомъ себя не покажу.

Вотъ я себ бродяжничалъ, просилъ милостыню, воровалъ, работалъ, когда могъ, хотя не такъ часто, какъ вы можетъ-быть думаете,— спросите себя сами, охотно ли бы вы дали мн работу — былъ я и браконьеромъ, и поденьщикомъ, и извощикомъ, и косцемъ, и разнощикомъ, испробовалъ вс занятія, которыя не кормятъ, а только вводятъ въ бду, и наконецъ вошелъ въ лта. Солдатъ-дезертеръ, прятавшійся въ кабачк — отдыхъ для странника — подъ грудою картофеля, выучилъ меня читать, а великанъ, котораго показывали за деньги, научилъ меня писать. Тутъ меня уже не такъ часто запирали какъ прежде, а все-таки и тутъ иногда запирали.

‘Лтъ двадцать тому назадъ сошелся я на эпсомскихъ скачкахъ съ однимъ человкомъ, котораго черепъ я бы вотъ такъ и разбилъ въ дребезги этою кочергою, какъ раковую скорлупу, попадись онъ мн теперь подъ руку. Настоящее его имя было Комписсонъ. Это былъ именно тотъ самый человкъ, милый малый, котораго, вы видли, я валялъ тогда въ канав, о чемъ вы совершенно справедливо разказали вашему товарищу вчера вечеромъ, когда я ушелъ.

‘Этотъ Комписсонъ выдавалъ себя за джентльмена, онъ былъ въ благородномъ пансіон, и тамъ выучили его разнымъ наукамъ. Говорилъ онъ гладко и ловко, онъ перенялъ вс барскія замашки. Собою онъ былъ красивъ. Я встртилъ его вечеромъ, наканун главной скачки на пустыр, въ палатк, которая хорошо была мн извстна. Когда я вошелъ въ нее, онъ сидлъ со многими за столомъ, и трактирщикъ, который зналъ меня и былъ большой охотникъ до лошадей, вызвалъ его я сказалъ ему:— я полагаю этотъ человкъ придется по васъ, — разумя меня.

‘Комписсонъ посмотрлъ на меня пристально, я поглядлъ на него. У него были часы съ цпочкою, перстень, бу лавка, онъ былъ одтъ щеголемъ.

‘— Судя по виду, счастье вамъ не улыбается, сказалъ мн Комписсонъ.

‘— Да, сэръ, счастье никогда не было моею долею. (Меня только что выпустили изъ Кингстонской тюрьмы, куда меня засадили за бродяжничество. Вина могла бы быть и хуже, но на этотъ разъ виною было бродяжничество.)

‘— Счастье измнчиво, сказалъ Комписсонъ,— можетъ быть и ваше счастіе перемнится.

‘Я сказалъ, что надюсь, перемны къ худу не будетъ.

‘— Что вы умете длать? сказалъ Комписсонъ.

‘— сть и пить, отвчалъ я, — если найдете матеріялъ.

‘Комписсонъ захохоталъ, поглядлъ на меня пристально, далъ мн пять шиллинговъ и назначилъ придти въ слдующій вечеръ, въ то же самое мсто.

‘На слдующій вечеръ, я пришелъ къ Комписсону, въ то же мсто, и Комписсонъ взялъ меня къ себ въ помощники и товарищи. А какой это былъ промыселъ Комписсона, въ которомъ я сдлался товарищемъ? Комписсоновъ промыселъ былъ всякаго рода мошенничество, поддлка фальшивыхъ банкнотъ, фальшивыхъ векселей, выпускъ краденыхъ билетовъ, и тому подобное. Промыселъ Комписсона былъ разставлять всякаго рода западни, какія только приходили ему въ голову, да самому въ нихъ не попадаться, а себ собирать всякую выгоду, сваливая все на чужія плечи. Чувства у него было столько же, сколько въ желзномъ напилк, онъ былъ холоденъ какъ смерть, а уменъ какъ чортъ, о которомъ мн такъ много натолковали въ тюрьмахъ.

‘Съ Комписсономъ былъ заодно другой баринъ, звали его Артуръ, во такова была его фамилія, а не христіанское имя. Страдалъ онъ чахоткой, а худъ былъ онъ какъ тнь. Нсколько лтъ передъ этимъ онъ былъ замшанъ съ Комписсономъ въ одномъ дурномъ дл, которое касалось какой-то богатой барыни и изъ котораго они успли выудить себ добрый магарычъ, но Комписсонъ былъ картежникъ, держалъ большія паря, онъ прожилъ бы и царскіе доходы. Итакъ Артуръ былъ при смерти и умиралъ нищимъ, преслдуемый ужасомъ, жена Комписсона (какъ же Комписсонъ бивалъ ее!) жалла о немъ какъ могла. Комписсонъ же никогда ни о комъ и ни о чемъ не жаллъ.

‘Пожалуй, я могъ бы поостеречься, глядя на Артура, но я себ этого не бралъ въ урокъ, и не скажу, чтобъ я былъ очень разборчивъ, оправданія теперь ни къ чему не послужатъ, мой милый малый и Пиповъ товарищъ. Итакъ я началъ работать съ Комписсономъ, и былъ я жалкимъ орудіемъ въ его рукахъ. Артуръ жилъ на чердак, въ дом Комписсона (не далеко отъ Брантфорда), и Комписсонъ аккуратно записывалъ на него за столъ и за квартиру, чтобы тотъ заработалъ ему когда поправится. Но Артуръ скоро подвелъ счеты. Во второй или третій разъ, какъ я его увидалъ, онъ вдругъ врывается поздно вечеромъ въ гостиную Комписсона, въ одномъ фланелевомъ халат, съ растрепанными волосами, весь въ поту и кричитъ жен Комписсона: ‘Сади {Уменьшительное Сарра.}, она теперь у меня на верху, и я не могу отъ нея отдлаться. Она вся въ бломъ, блые цвты у нея въ волосахъ, она въ страшномъ изступленій, въ рук у нея саванъ, и она грозитъ, что непремнно наднетъ его на меня въ пять часовъ утра.

‘Вотъ Комписсонъ ему говоритъ:— Глупый вы человкъ, да разв вы не знаете, что она жива? Какъ же попасть ей на верхъ, не проходя въ дверь, или въ окно, или по лстниц?

‘— Ужь я не знаю, какъ она туда попала, говоритъ Артуръ, а самъ такъ и дрожитъ отъ ужаса, но она стоитъ въ углу въ ногахъ моей кровати, въ изступленіи. И тамъ, гд сердце,— ты вдь разорвалъ его,— на самомъ томъ мст, капли крови.

‘Комписсонъ на словахъ былъ храбръ, но на дл всегда былъ страшнымъ трусомъ.— Подите на верхъ, вмст съ этимъ больнымъ плаксой, говоритъ онъ своей жен,— помогите ей, Магичь. Но самъ онъ не подходилъ близко.

‘Мы съ женою Комписсона опять уложили его въ постель, онъ страшно бредилъ.— Посмотрите на нее, кричалъ онъ.— Она такъ и махаетъ на меня саваномъ! Или вы не видите ея? Посмотрите ей въ глаза! Вдь это просто ужасъ видть, въ какомъ она изступленіи! Она его наброситъ на меня, и тогда все кончено. Возьмите его у ней, возьмите его прочь!— И тутъ онъ ухватится за насъ и начнетъ болтать съ нею и отвчаетъ за нее, такъ что уже мн чудилось, будто и я ее вижу.

‘Жена Комписсона уже привыкла къ нему, и дала ему водки, чтобы прогнать его страхъ, онъ мало-по-малу и успокоился.— О, она ушла теперь! Приходилъ за нею сторожъ? говоритъ онъ.— Да, отвчаетъ жена Комписсона.— Сказали вы ему, чтобъ онъ заперъ ее на ключъ, да заложилъ дверь засовами? Да, и чтобъ онъ взялъ у нее эту отвратительную тряпку! Да, да! Добрые вы люди, говоритъ, — не оставляйте только меня, сдлайте одну эту милость, благодарю васъ!

‘Онъ успокоился, но черезъ нсколько минутъ опять вскочилъ съ страшнымъ ревомъ.— Она опять здсь, и опять саванъ у нея въ рук. Она развертываетъ его. Она выходитъ изъ за-угла, она подходитъ къ постел. Поддержите меня. Не дайте ей дотронуться до меня саваномъ. А! промахнулась на этотъ разъ. Не давайте ей набросить его мн на плечи. Не позволяйте ей приподымать меня, она вотъ такъ и наднетъ на меня саванъ. Ой! она приподымаетъ меня. Держите меня крпче!— Тутъ онъ вытянулся и умеръ.

‘Комписсонъ былъ доволенъ тмъ, онъ развязался съ нимъ. Мы съ нимъ скоро занялись дломъ, и началъ онъ съ того, что привелъ меня къ присяг надъ моею книжкой (хитрый песъ онъ былъ), надъ этой самой черной книжечкой, надъ которою, милый малый, присягнулъ вашъ товарищъ.

‘Я уже не стану разказывать, какія штуки Комписсонъ задумывалъ, а я исполнялъ — этого и въ недлю не перескажешь, я вамъ скажу только, милый малый, этотъ человкъ опуталъ меня такими стями, что я просто сдлался его рабомъ. Я былъ всегда у него въ долгу, всегда подъ ноготкомъ, всегда работалъ и всегда попадалъ въ бду. Онъ былъ моложе меня, но хитре, онъ еще былъ ученый, и куда мн было съ нимъ сладить! Моя барыня,— ахъ, тяжела была подчасъ жизнь ея!— постойте однакоже! про нее я еще не…

Онъ посмотрлъ вокругъ себя въ замшательств, какъ будто онъ потерялъ мсто въ книг своихъ воспоминаній, отвернулъ лицо къ огню, развелъ руки пошире, приподнялъ ихъ и потомъ положилъ на колни на прежнее мсто.

‘Нтъ нужды и говорить про это, сказалъ онъ, посмотрвъ еще разъ кругомъ. Коротко сказать, время, которое я провелъ съ Комписсономъ, было для меня самое тяжелое въ моей жизни. Говорилъ ли я вамъ, что меня судили одного, хотя мы вмст съ нимъ работали?’

Я отвчалъ: нтъ.

‘Ну, сказалъ онъ,— такъ меня судили и осудили. Да брали меня по подозрн!’ раза два или три въ продолженіе четырехъ или пяти лтъ, но улики не было. Наконецъ насъ съ Комписсономъ предали обоихъ суду за уголовное преступленіе, за выпускъ краденыхъ банкнотъ, были еще и другія обвиненія. Комписсонъ говоритъ мн: ‘намъ лучше защищаться порознь.’ Я былъ въ такомъ нищенскомъ положеніи, что продалъ все мое платье какое у меня было, чтобы заручить себ Джагерса.

‘Когда привели насъ въ судъ, я сейчасъ же понялъ, какимъ бариномъ смотрлъ Комписсонъ съ своими кудрявыми волосами, въ черномъ фрак и съ блымъ батистовымъ платочкомъ, и что за простая былъ я тварь. Когда открылось слдствіе и прочитано было обвиненіе, я замтилъ, какъ тяжело оно ложилось на меня, а онъ былъ совершенно въ сторон. При допрос свидтелей оказывалось, что я всегда былъ впереди, каждый могъ присягнуть, что это былъ я, мн всегда и деньги выплачивали, я все обдлывалъ, я получалъ вс барыши. Но какъ стали защищать дло, я тогда еще ясне понялъ всю штуку. Вотъ адвокатъ Комписсона говоритъ:— Милордъ и джентльмены, здсь передъ вами стоятъ два человка, между которыми вы можете замтить вашими глазами страшную разницу, одинъ — молодой, благовоспитанный, воспитаніе во всемъ видно, другой старый, не воспитанный, такъ и виденъ неучъ, младшаго никогда почти не замчали въ подобныхъ длахъ, только подозрніе есть, а старшій вчно былъ замшанъ въ такихъ штукахъ, и былъ уже уличаемъ въ вин. Если въ этомъ дл есть только одинъ виновный, то можете ли вы сомнваться въ томъ, который это будетъ изъ двухъ, а если виноватыхъ двое, то чья вина гнусне?’ И все въ такомъ-то род. Когда же дошло дло до нашихъ репутацій, то оказалось, что Камписсонъ былъ въ пансіон и товарищи его были на такихъ-то и такихъ-то мстахъ, и свидтели видали его въ такихъ-то клубахъ и обществахъ, и ничего ему не было въ укоръ. А меня-то столько разъ и судили, и былъ извстенъ я во всхъ тюрьмахъ и смирительныхъ домахъ. И когда пришлось намъ говорить, Комписсонъ говорилъ, прикрывая лицо свое блымъ платкомъ, и вставляя стихи въ свою рчь, а я и могъ только сказать: ‘джентльмены, вдь этотъ человкъ возл меня прердкостный мошенникъ!’ Ну, и постановили приговоръ. Комписсона предлагали помиловать, ради его доброй славы и худаго товарищества и полнаго уличенія меня, а про меня только было одно слово, онъ-де во всемъ виноватъ. И когда я сказалъ Комписсону: ‘вотъ выберемся изъ этого суда, я-те рожу растворожу.’ — Комписсонъ-то и проситъ судью: ‘защитите меня,’ промежь насъ и поставили двухъ сторожей. Ну, и приговорили насъ, ему назначили семь, а мн четырнадцать лтъ ссылки. А судья такъ и жалетъ о немъ, потому что изъ него могъ бы де выдти хорошій человкъ, а во мн судья видитъ стараго, закоренлаго преступника, которому не миновать вислицы.’

Онъ постепенно приходилъ въ страшное раздраженіе, однако, онъ смогъ воздержаться, глубоко вздохнулъ раза два или три, и протянувъ мн руку, сказалъ, какъ будто обнадеживая меня:

— Нтъ, милый малый, я не покажу себя мужикомъ.

Онъ до того разгорячился, что принужденъ былъ вынуть платокъ и вытереть испарину съ лица, головы, шеи и рукъ, прежде нежели могъ продолжать.

‘Такъ я сказалъ Камписсону, что я растворожу ему рожу, и я поклялся въ этомъ передъ Богомъ. Мы были на одномъ плашкот, но я долго не могъ добраться до него, какъ ни старался. Наконецъ я зашелъ сзади и хватилъ его въ щеку, чтобъ онъ повернулся и я могъ бы поудобне расквасить ему рыло, меня подмтили и схватили. Арестантская на этомъ корабл была не слишкомъ крпкая для человка, который привыкъ къ запорамъ и умлъ плавать и нырять. Я убжалъ на берегъ и скрывался тамъ между могилами, завидуя тмъ, кто лежалъ въ нихъ, и тамъ я увидалъ въ первый разъ моего милаго мальца!’

Онъ посмотрлъ на меня съ видомъ любви, который еще увеличилъ мое отвращеніе къ нему, хотя я все-таки чувствовалъ къ мему большое состраданіе.

‘Мой мальчикъ передалъ мн, что Комписсонъ укрывался также въ болотахъ. Клянусь душою, я почти увренъ, онъ бжалъ отъ страха, чтобъ отдлаться отъ меня и не зная, что я также былъ на берегу. Я нашелъ его и расквасилъ ему рыло. И теперь, сказалъ я, чтобъ окончательно теб насолить,— о себ я не думалъ,— я потащу тебя назадъ. И я бы потащилъ его за волосы вплавь, еслибы до того дошло, и представилъ бы его на плашкотъ, безъ помощи солдатъ.

‘Разумется, онъ и тутъ усплъ счастливо отдлаться — онъ пользовался доброю славою. Онъ бжалъ отъ страха, боясь, что я покушаюсь на жизнь его, и наказали его легко. Меня же заковали въ желза, судили снова и сослали въ ссылку на всю жизнь. Я не остался однакоже тамъ на всю жизнь, милый малый и товарищъ Пипа, я съ вами теперь.’

Онъ снова отеръ испарину, какъ и прежде, потомъ медленно взялъ щепотку табаку изъ кармана вынулъ трубку изъ петлички, съ разстановкою набилъ ее, и началъ курить.

— Умеръ онъ? спросилъ я посл нкотораго молчанія.

— Кто умеръ, милый малый?

— Комписсонъ?

— Онъ надется, что я умеръ, если онъ только живъ, въ этомъ вы можете быть уврены, сказалъ онъ съ дикимъ взглядомъ.— Я уже о немъ боле не слышалъ.

Гербертъ что-то писалъ карандашомъ на обертк книги Тихо пододвинулъ онъ ко мн эту книгу, когда Провисъ стоялъ куря, устремивъ глаза на огонь, и я прочелъ на ней.

‘Имя молодаго Гевишама было Артуръ. Комписсонъ именно тотъ человкъ, который притворялся влюбленнымъ въ миссъ Гевишамъ.’

Я закрылъ книгу, слегка кивнулъ Герберту и положилъ книгу въ сторону, но ни одинъ изъ насъ не сказалъ ни слова, и мы оба смотрли на Провиса, какъ онъ стоилъ у огня и курилъ.

XLIII.

Зачмъ долго задумываться на вопрос, въ какой мр мое отвращеніе къ Провису должно быть приписано Эстелл ? Зачмъ останавливаться, чтобы сравнивать прежнее состояніе моей души, когда я старался смыть съ себя тюремное пятно, поджидая ее у конторы дилижансовъ, съ теперешнимъ состояніемъ души, когда я размышлялъ, какая страшная пропасть отдляла гордую красавицу Эстеллу отъ бглаго каторжника, котораго я укрывалъ? Дорога отъ этого не будетъ ровне, конецъ не будетъ краше, ему не поможешь да и себя не оправдаешь.

Новый страхъ зародился въ моей душ отъ его повствованія, иди, говоря точне, это повствованіе придало теперь форму и цль уже существовавшему во мн страху. Я едва ли бы могъ сомнваться въ послдствіяхъ, если Комписсонъ былъ живъ и провдалъ бы какъ-нибудь о его возвращеніи. Что Комписсонъ смертельно боялся его,, конечно никто не зналъ этого лучше меня, и что такой человкъ, какимъ Провисъ описалъ его, не затруднится сдлаться донощикомъ чтобы освободиться такимъ легкимъ способомъ отъ страшнаго врага, это также легко было вообразить.

Никогда я не говорилъ и никогда не скажу ни слова,— такъ я ршилъ по крайней мр—Эетелл о Провис. Но я сказалъ Герберту, что прежде чмъ оставлю Англію, я долженъ видть Эстеллу и миссъ Гевишамъ. Я сказалъ ему это въ тотъ же самый вечеръ, когда Провисъ разказалъ намъ свою исторію и когда мы остались одни. Я ршилъ на слдующій же день похать въ Ричмондъ, и я туда отправился.

Когда я явился къ мистриссъ Орандле, ко мн вышла горничная Эстеллы, чтобъ объявить мн, что Эстелла ухала въ городъ. ‘Куда?’ — ‘Въ Сатисъ-хаусъ по обыкновенію.’—‘Нтъ не по обыкновенію,’ сказалъ я, ‘потому что она еще ни разу не здила туда безъ меня. Когда она будетъ назадъ?’ Въ отвт служанки была замтна какая-та таинственность, которая увеличила мое недоумніе, отвтъ былъ, что она вернется только на короткое время. Я ничего не могъ понять изъ этого и видлъ только, что того и хотла, чтобъ я ничего не понялъ, и я возвратился домой опять совершенно разстроенный.

Другое вечернее совщаніе съ Гербертомъ, когда Провисъ ушелъ домой, привело насъ къ заключенію ничего не говорить про нашу поздку за границу, пока я не вернусь отъ миссъ Гевишамъ. Между тмъ мы съ Гербертомъ обдумывали что лучше сказать ему, сочинить ли намъ какой-нибудь предлогъ, какъ напримръ опасеніе, что за нимъ наблюдаютъ, или просто предложить създить за границу для удовольствія, потому что я еще не путешествовалъ. Мы оба звали, что онъ согласится на все, что бы я ни предложилъ. Мы согласились, что оставаться ему въ его теперешнемъ опасномъ положеніи было ршительно невозможно.

На слдующій день, я имлъ подлость притвориться, будто я желаю побывать у Джо, но передъ Джо я былъ способенъ на всякую низость. Я наказалъ Провису соблюдать большую осторожность, и просилъ Герберта присмотрть за нимъ, какъ присматривалъ я. Я буду въ отсутствіи только одну ночь и, по моемъ возвращеніи, его нетерпніе увидть меня большимъ бариномъ будетъ удовлетворено. Мн пришло въ голову,— и у Герберта, я потомъ узналъ, была та же самая мысль,— увезти его за море подъ предлогомъ сдлать различныя покупки.

Расчистивъ такимъ образомъ себ дорогу для моей экспедиціи къ миссъ Гевишамъ, я отправился въ раннемъ дилижанс, еще до свту. Я былъ уже на большой дорог, когда медленно, ползкомъ, началъ подыматься разсвтъ, прикрытый лохмотьями облаковъ и клочьями тумана, дрожа и слезясь словно нищій. Когда мы подъхали къ Синему Кабану, посл дождливаго перезда, первый кто мн попался на встрчу былъ Бентле Дремль, онъ вышелъ изъ воротъ, съ зубочисткою въ рукахъ, посмотрть на дилижансъ.

—Онъ притворился, будто меня не видитъ, я также притворился, будто его не вижу. Съ обихъ сторонъ это было очень неудачное притворство, и тмъ оно было еще неудачне, что мы оба вошли въ столовую, гд онъ только что кончилъ свой завтракъ, а я заказалъ себ завтракъ. Для меня была ршительная отрава видть его здсь: я очень хорошо зналъ, зачмъ онъ былъ здсь.

Притворившись, что я читаю старую засаленную газету, въ которой невозможно было разобрать внутреннихъ извстій подъ вншнимъ слоемъ разлитаго кофе, пикулей, соусовъ, топленнаго масла и вина, покрывавшихъ листокъ пятнами всевозможныхъ величинъ и цвтовъ, какъ будто у него была корь въ высшей степени неровная, я сидлъ у стола, онъ стоялъ у камина. Постепенно начиналъ я чувствовать себя страшно оскорбленнымъ, что онъ стоялъ передъ огнемъ, я всталъ и ршился воспользоваться моими правами на огонь. Я долженъ былъ протянуть руку за его ноги, чтобы достать кочергу, когда я подошелъ къ камину, поправить огонь, но я все-таки притворялся будто не узнаю его.

— Что это вы меня не узнаете? сказалъ мистеръ Дремль.

— О! сказалъ я съ кочергою въ рукахъ:— это вы? Какъ вы поживаете? А я удивляюсь кто это заслоняетъ мн огонь.

И я принялся за этимъ страшно мшать огонь, посл этого я сталъ рядомъ съ мистеромъ Дремль, приподнявъ мои плечи и повернувшись спиною къ огню.

— Вы только что сюда пріхали? сказалъ мистеръ Дремль, отодвигая меня слегка плечомъ.

— Да, сказалъ я, отодвигая его слегка моимъ плечомъ.

— Свинская сторона, сказалъ мистеръ Дремль.— Я полагаю, это ваша родина?

— Да, я подтвердилъ, мн говорили, что она очень похожа на вашъ Шропширъ.

— Ни сколько, сказалъ Дремль.

Мистеръ Дремль посмотрлъ на свои сапоги, я поглядлъ на мои, потомъ мистеръ Дремль поглядлъ на мои сапоги, я взглянулъ на его.

— Давно вы здсь? спросилъ я его, ршившись не уступать ему огня ни на вершокъ.

— Достаточно времени чтобы соскучиться, отвчалъ Дремль, притворно звая, но обнаруживая такую же ршимость.

— Долго вы останетесь здсь?

— Не знаю, отвтилъ мистеръ Дремль.— А вы?

— Не знаю, сказалъ я.

Клокотанье моей крови дало мн почувствовать, что еслибы плечо мистера Дремля подвинулось на волосъ въ мою сторону, то я вышвырнулъ бы его за окно, и точно также что еслибы мое плечо сдлало подобное движеніе, то мастеръ Дремль отбросилъ бы меня въ ближній ящикъ съ углемъ. Онъ посвисталъ немного, и я тоже.

— Здсь, кажется, большія болота? спросилъ Дремль.

— Что же изъ этого? сказалъ я.

Мистеръ Дремль посмотрлъ на меня, потомъ на мои сапоги и потомъ сказалъ: О!— и захохоталъ.

— Вамъ забавно, мистеръ Дремль?

— Нтъ, сказалъ онъ,— нтъ не то, чтобы очень забавно. Я ду верхомъ. Для моей забавы я намренъ изслдовать эти болота… Мн говорила тамъ есть куріозныя деревеньки. Куріозные кабачки и кузницы. Человкъ?

— Здсь, сэръ,

— Готова моя лошадь?

— У подъзда, сэръ.

— Послушайте, леди не подетъ сегодня верхомъ, погода не хороша.

— Слушаю, сэръ.

— И я не обдаю въ гостинниц, я обдаю у леди.

— Слушаю, сэръ.

Дремль взглянулъ на меня съ видомъ наглаго торжества на своей широкой образин, какъ у трески, меня такъ и проняло до самаго сердца. Я былъ такъ взбшенъ, что мн пришла охота схватить его на руки, какъ разбойникъ схватилъ одну старушку въ сказк, и посадить его на огонь.

Одно было очевидно для насъ обоихъ, что пока кто-нибудь не явится намъ на помощь, ни одинъ изъ насъ не отойдетъ отъ огня. Итакъ мы стояли тутъ, выгнувъ спины, плечо къ плечу, нога въ ногу, заложивъ руки назадъ и не подаваясь ни на вершокъ. Лошадь дожидалась у подъзда на дожд, завтракъ ждалъ меня на стол. Завтракъ Дремля былъ убранъ, слуга приглашалъ меня начать мой завтракъ, я кивнулъ ему голо вой, оба мы оставались на нашихъ мстахъ.

— Были вы въ Рощ посл того? спросилъ Дремль.

— Нтъ, сказалъ я,— мн опротивли Снигири въ послдній разъ, какъ я тамъ былъ.

— Это когда мы съ вами посчитались?

— Да, отвчалъ я отрывисто.

— Ну, ну! Вы тогда отъ нихъ легко отдлались, сказалъ насмшливо Дремль.— Вамъ не слдовало выходить изъ себя.

— Мистеръ Дремль, сказалъ я,— вы мн въ этомъ случа никакъ не можете давать совтовъ. Когда я выхожу изъ себя (хотя я и не допускаю, чтобъ это было тогда со мною), я не бросаю стакановъ.

— А я бросаю, сказалъ Дремль.

Посмотрвъ на него разъ или два, съ едва-сдерживаемою яростью, я сказалъ:

— Мистеръ Дремль, я не начиналъ этого разговора, и не думаю, чтобъ это былъ пріятный разговоръ.

— Конечно нтъ, сказалъ онъ злобно, изъ-за плеча,— но я ничего о немъ не думаю.

— И поэтому, продолжалъ я, — съ вашего позволенія, я предложу, чтобы на будущее время превратить намъ всякія сношенія.

— Я совершенно того же мннія, сказалъ Дремль,— и самъ бы это предложилъ или сдлалъ бы безъ всякихъ предварительныхъ предложеній. Но не выходите же изъ себя, вы и безъ того уже такъ много потеряли.

— Что вы хотите этимъ сказать, сэръ?

— Человкъ! закричалъ Дремль, какъ будто готовя мн отвтъ.

Слуга явился.

— Послушайте. Вы совершенно меня поняли, что молодая леди не будетъ сегодня кататься верхомъ, и что я обдаю у молодой леди?

— Точно такъ, сэръ.

Слуга попробовалъ рукой мой быстроостывавшій чайникъ и, посмотрвъ на меня умоляющимъ взглядомъ, ушелъ. Дремль, не подвигаясь плечомъ, которое прилегало къ моему, вынулъ ситару изъ кармана, откусилъ ея конецъ, но не обнаруживалъ ни малйшаго намренія уйдти. Задыхаясь и кипя отъ ярости, я чувствовалъ, что мы не могли бы сказать еще ни одного слова, не упоминая имени Эстеллы, а я не вынесъ бы, еслибъ онъ назвалъ его. И поэтому вперивъ неподвижный взглядъ въ стну, какъ будто въ комнат никого не было, я принудилъ себя молчать. Какъ долго остались бы мы въ этомъ глупомъ положеніи, я не могу сказать, еслибы не явились три зажиточные фермера, которыхъ ввелъ слуга, разстегнувъ пальто и потирая руки, они накинулись на огонь, и мы оба были принуждены уступить имъ наши мста.

Я видлъ въ окно, какъ онъ схватился за гриву лошади и ползъ на сдло своимъ неуклюжимъ манеромъ, переваливаясь со стороны на сторону. Я думалъ, что онъ уже ухалъ, но онъ вернулся, потребовалъ огня для своей сигары, которая торчала у него во рту и которую онъ забылъ закурить. Человкъ въ плать запыленнаго цвта, подалъ ему чего онъ требовалъ, я не могу сказать, откуда вышелъ этотъ человкъ, со двора или улицы или упалъ съ неба, и когда Дремль наклонился впередъ съ сдла, закуривая сигару, смясь и указывая головой на окна столовой, согнутыя плечи и косматые волосы этого человка, стоявшаго ко мн спиной, напомнили мн Орлика.

Я былъ такъ разстроенъ въ то время, что не могъ удостовряться, былъ ли это онъ дйствительно, не могъ также прикоснуться къ моему завтраку, я смылъ съ лица и рукъ всю непріятность погоды и усталость посл дороги и отправился въ этотъ такъ памятный мн домъ, который лучше было бы мн никогда не знать и не видать.

XLIV.

Я нашелъ миссъ Гевишамъ и Эстеллу въ той комнат, гд стоялъ туалетъ и горли восковыя свчи въ стнныхъ подсвчникахъ, миссъ Гевишамъ сидла на табурет у камина, Эстелла сидла на подушк, у ея ногъ. Эстелла вязала, миссъ Гевишамъ глядла на нее. Об он подняли глаза, когда я вошелъ, и об замтили перемну во мн. Я заключилъ это по взгляду, которымъ они обмнялись.

— Какой это втеръ, сказала миссъ Гевишамъ,— принесъ васъ сюда, мистеръ Пипъ?

Хотя она смотрла на меня пристально, но я замтилъ, что она была немного смущена. Эстелла пріостановилась на минуту съ своимъ вязаньемъ, подняла глаза на меня и опять принялась работать, мн казалось, я могъ прочесть въ движеніи ея пальцевъ, будто она поняла, что я открылъ моего благодтеля.

— Миссъ Гевишамъ вчера я былъ въ Ричмонд, чтобы переговорить съ Эстеллой, и найдя, что втеръ перенесъ ее сюда, я за нею послдовалъ.

Миссъ Гевишамъ, въ третій или четвертый разъ, указала мн, чтобъ я слъ, я взялъ стоявшій у туалета стулъ, на которомъ она часто сиживала, мн показалось, что въ ныншній день самое приличное для меня мсто было посреди этого вороха разрушенія.

— То, что мн нужно было сказать Эстелл, я передамъ ей при васъ сейчасъ же. Васъ это не удивитъ, вамъ это не будетъ непріятно. Я вполн не счастливъ, какъ вы только могли бы пожелать.

Миссъ Гевишамъ продолжала пристально смотрть на меня, я видлъ по движенію пальцевъ Эстеллы, что она внимательно прислушивалась къ моимъ словамъ, но она не глядла на меня.

— Я открылъ, кто мой покровитель. Для меня это не очень счастливое открытіе, оно не возвыситъ моего положенія. Есть причины, по которымъ я объ этомъ не могу распространяться. Это не моя, это чужая тайна.

Я остановился на минуту и посмотрлъ на Эстеллу, соображая, какъ продолжать. Миссъ Гевишамъ повторила:

— Это не ваша, это чужая тайна. Ну, что же дале?

— Когда вы приказали привести меня сюда въ первый разъ, миссъ Гевишамъ, когда я жилъ еще въ той деревни, которую съ сожалнію я оставилъ, — я полагаю, я попалъ сюда совершенно случайно, какъ могъ бы попасть сюда всякій другой мальчикъ, чтобъ исполнять обязанность слуги или удовлетворять минутному капризу, за извстную плату?

— Да, Пипъ, отвчала миссъ Гевишамъ, съ ршительнымъ наклоненіемъ головы, — совершенно такъ.

— И что мистеръ Джагерсъ…

— Мистеръ Джагерсъ, сказала миссъ Гевишамъ, прерывая меня твердымъ тономъ,— не принималъ тутъ никакого участія и ничего не зналъ объ этомъ. Что онъ былъ моимъ адвокатомъ, адвокатомъ вашего покровителя, это чистая случайность, онъ занимаетъ подобное положеніе у тысячи людей, и подобная вещь могла легко случиться, и она случилась, тутъ никто не виноватъ.

Каждый могъ бы видть по ея разстроенному лицу, что она говорила истину, безъ малйшей утайки.

— Но когда я впалъ въ заблужденіе, въ которомъ я такъ долго оставался, вы по крайней мр поддерживали его? сказалъ я.

— Да, отвчала она, снова кивая головой,— я васъ оставляла въ немъ.

— Было ли это великодушно?

— Что я такое, закричала миссъ Гевишамъ, ударивъ костылемъ по полу и придя въ совершенную ярость такъ внезапно, что Эстелла взглянула на нее въ удивленіи:— что я такое, скажите ради Бога, что вы отъ меня требуете великодушія!

Я вовсе былъ не намренъ упрекать ее. Я такъ и сказалъ ей, когда она впала въ задумчивость посл этого порыва.

— Ну, ну, ну! сказала она:— что же дале?

— Я былъ щедро вознагражденъ за нею старую службу здсь, сказалъ я, чтобъ ее утшить,— вы меня приписали къ ремеслу, и я длалъ эти вопросы только такъ, изъ личнаго любопытства. Но у меня есть еще другая цль, получше потворствуя моему заблужденію, вы наказывали, вы дурачили, — приберите сами какое угодно слово, чтобы выразить ваше же намреніе, не оскорбляя себя,— вашихъ себялюбивыхъ родственниковъ?

— Да, сказала она,— они вообразили себ то же что и вы. И съ чего было мн стараться разуврять васъ всхъ? Вы сами ставили себ западни, а не я.

Выждавъ, пока она успокоилась, потому что и эти слива сказались ею рзко, я продолжалъ:

— Я случайно попалъ въ одно семейство вашихъ родственниковъ, миссъ Гевишамъ, и постоянно былъ въ немъ, съ тхъ поръ какъ перехалъ въ Лондонъ. Я знаю, что они были въ томъ же заблужденіи, какъ и я, и я былъ бы низкимъ лжецомъ, еслибъ я вамъ не сказалъ,— все равно пріятно ли вамъ это или нтъ, хотите ли вы этому врить или нтъ,— что вы глубоко оскорбляете Матью Покета и его сына Герберта, полагая, будто эти честные прямые, открытые люди способны на низость.

— Они ваши друзья, сказала миссъ Гавишамъ.

— Они пріобрли мою дружбу, сказалъ я,— когда они предполагали, что я оттснилъ ихъ, и когда конечно Сара Покетъ, миссъ Джорджіана и мистриссъ Камилла не были моими друзьями.

Я съ удовольствіемъ замтилъ, что этотъ контрастъ такъ будто сдлалъ на нее выгодное для нихъ впечатлніе. Она пристально посмотрла на меня съ минуту и потомъ сказала спокойно:

— Что же вамъ нужно для нихъ?

— Только, чтобы вы не смшивали ихъ съ другими, сказалъ я.— Хотя въ нихъ и одна кровь, но, поврьте мн, они не одинаковаго свойства.

Продолжая смотрть на меня также пристально, миссъ Гевишамъ повторила:

— Что же вамъ нужно для нихъ?

— Вы видите, я не такъ хитеръ, сказалъ я въ отвтъ, чувствуя, какъ кровь подымалась къ моимъ щекамъ, — чтобы скрыть отъ васъ, даже еслибъ я этого и желалъ, что мн чего-то нужно. Миссъ Гевишамъ, еслибы вы захотли положить нкоторую сумму, чтобъ оказать моему другу Герберту услугу на цлую жизнь, во длая это однакоже безъ его вдома,— того требуютъ обстоятельства,— то я могъ бы вамъ сказать, какъ это сдлать.

— Почему безъ его вдома? спросила она, опершись обими руками на костыль, чтобъ имть возможность слдить за мною внимательне.

— Потому, сказалъ я, — что я началъ это дло для него слишкомъ два года тому назадъ безъ его вдома, и я не хочу теперь выйдти наружу. Почему я не въ состояніи докончить это дло, я не могу объяснить. Это опять чужая тайна, а не моя.

Она постепенно свела съ меня свои глаза и обратила ихъ на огонь. Посмотрвъ на него довольно долго, она пробудилась изъ своей задумчивости отъ шума падавшихъ угольевъ въ камин и посмотрла снова на меня, сначала довольно неопредленно, потомъ съ постепенно-сосредоточеннымъ вниманіемъ. Эстелла все это время вязала. Миссъ Гевишамъ, снова обративъ на меня вниманіе, сказала, какъ будто нашъ разговоръ не прекращался:

— Что дале?

— Эстелла, сказалъ я, обращаясь теперь къ ней, и стараясь овладть моимъ дрожавшимъ голосомъ,— вызнаете, какъ я люблю васъ. Вы знаете, какъ давно и какъ горячо я люблю васъ.

Когда я обратился къ ней, она приподняла на меня свои глаза, но пальцы ея продолжали работать. Она смотрла на меня неподвижнымъ взглядомъ. Миссъ Гевишамъ, я замтилъ, поглядывала то на нее, то на меня.

— Я бы сказалъ вамъ это уже давно, еслибы не это несчастное заблужденіе, въ которомъ я такъ долго находился. Я надялся, что миссъ Гевишамъ предназначала несъ другъ для друга. Пока я думалъ, что вы не могли выбирать сами, удерживался отъ такого признанія, но теперь я долженъ высказаться.

Сохраняя свою прежнюю неподвижную физіономію и продолжая двигать пальцами, Эстелла покачала головой.

— Я знаю, сказалъ я въ отвтъ на это движеніе,— я знаю, я не имю никакой надежды назвать васъ, Эстелла, когда-нибудь моею. Я самъ не знаю, что еще можетъ случиться со мною въ очень короткое время, куда я днусь, какая бдность можетъ быть ожидаетъ меня. Но все-таки я люблю васъ. Я васъ полюбилъ съ самаго того времени, когда увидлъ васъ въ первый разъ въ этомъ дом.

Смотря на меня совершенно спокойно и продолжая работать пальцами, она опять покачала головой.

— Жестоко, ужасно жестоко было бы со стороны миссъ Гевишамъ шутить впечатлительностію бднаго мальчика и столько лтъ мучить меня тщетною надеждой, еслибъ она сообразила всю важность такого поступка. Но я полагаю, она не подумала объ этомъ. Я полагаю, что подъ тягостью своихъ страданій, она забыла о моихъ мукахъ, Эстелла.

Я замтилъ, миссъ Гевишамъ приложила свою руку къ сердцу и держала ее тутъ, смотря поперемнно, то на меня то на Эстеллу.

— Я полагаю, сказала Эстелла очень спокойно, — что бываютъ причуды чувства, я не знаю какъ назвать ихъ, которыхъ я не въ состояніи понять. Вы говорите, вы любите меня, я понимаю значеніе этого слова, и только. Вы ничего не возбуждаете въ моей груди, ничего тамъ не трогаете. Мн ршительно все равно, что вы говорите. Я старалась предостеречь васъ, скажите сами, не правда ли?

Я сказалъ жалдимъ тономъ:— Да.

— Да, но вы не хотли остеречься, вы не предполагали, чтобъ я такъ думала. Скажите сами теперь, не правда ли?

— Я полагалъ, я надялся, что вы не могли такъ думать. Вы такъ молоды, такъ неопытны и такъ прекрасны, Эстелла! Конечно это не естественно.

— Но такова моя природа, отвчала она.— И потомъ прибавила, придавая особенное выраженіе слдующимъ словамъ: — Такова природа, которую во мн развили. Я длаю большое различіе между вами и другими, когда я говорю вамъ это, боле этого я не могу сдлать.

— Не правда ли, сказалъ я, — что Бентле Дремль здсь въ город и преслдуетъ васъ?

— Совершенная правда, отвчала она, относясь о немъ съ равнодушіемъ, переходившимъ въ полное презрніе.

— Не правда ли, что вы подаете ему надежды, катаетесь съ нимъ верхомъ, что онъ даже сегодня обдаетъ у васъ?

Она повидимому была удивлена не много, что я это зналъ, но отвчала опять:

— Совершенная правда.

— Вы не можете любить его, Эстелла!

Пальцы ея остановились въ первый разъ, и она отвчала сердито:

— Что я сказала вамъ? Неужели вы и посл этого все еще полагаете, что я не думаю того, что говорю?

— Вы никогда не будете его женою, Эстелла?

Она посмотрла на миссъ Гевишамъ, подумала съ минуту, не выпуская изъ рукъ своей работы, и потомъ сказала:

— Зачмъ скрывать отъ васъ истину? Я выхожу за него замужъ.

Я закрылъ лицо мое руками, но я усплъ удержать себя лучше нежели можно было этого ожидать, хотя для меня было страшною мукой слышать отъ нея эти слова. Когда я открылъ мое лицо, на лиц миссъ Гевишамъ было такое ужасное выраженіе, что оно произвело на меня впечатлніе, не смотря на всю силу моей страсти и моего горя.

— Эстелла, милая, милая Эстелла, не длайте, не длайте этого роковаго шага, къ которому влечетъ васъ миссъ Гевишамъ. Отбросьте меня навсегда,— вы уже сдлали это, я очень хорошо знаю,— но отдайтесь же кому-нибудь другому подостойне Дремля. Миссъ Гевишамъ предаетъ васъ ему, чтобы показать только пренебреженіе къ толп боле достойныхъ людей, которые увлекаются вами, и небольшому кружку людей, которые васъ истинно любятъ. Между этими немногими можетъ-быть найдется одинъ, кто любитъ васъ также горячо, какъ я, хоть и не такъ давно какъ я. Возьмите его, мн это будетъ легче.

Моя горячность какъ будто пробудила въ ней удивленіе, въ которомъ былъ даже виденъ оттнокъ состраданія и сожалнія, что она не могла понять меня.

— Я выхожу за него замужъ, сказала она опять боле мягкимъ голосомъ.— Вс приготовленія къ моей свадьб уже сдланы, и моя свадьба будетъ скоро. Зачмъ вы такъ оскорбительно упоминаете имя моей названной матери? Это мое собственное желаніе.

— Ваше собственное желаніе отдаться такому животному?

— Кому же вы хотите, чтобъ я отдалась? возразила она съ улыбкою.— Должна ли я отдаться человку, который скоре почувствуетъ, что я ничего не приношу ему? Дло сдлано. Какъ-нибудь мы промаячимъ жизнь съ моимъ мужемъ. Что же касается до того, будто миссъ Гевишамъ принуждаетъ меня сдлать этотъ шагъ, то напротивъ она желаетъ, чтобъ я еще пождала и не выходила замужъ, но мн опротивла эта жизнь, которую я веду, и я охотно ее мняю. Ни слова боле, мы никогда не поймемъ другъ друга.

— Такое низкое животное, такое глупое животное, повторялъ я въ отчаяніи.

— Не бойтесь, чтобъ я была ему утхою, сказала Эстелла.— Нтъ, не буду. Ну, вотъ вамъ рука моя. Что же мы расходимся посл этого, мечтатель-мальчикъ или мущина?

— О, Эстелла! отвчалъ я, и мои горючія слезы лились на ея руку, какъ я себя ни удерживалъ.— Одна мысль, что вы жена Дремля для меня невыносима!

— Пустячки, отвчала она,— пустячки. Это скоро пройдетъ.

— Никогда, Эстелла.

— Вы меня выбросите изъ головы въ недлю.

— Забыть васъ? Вы часть моего существованія, вы часть меня самого. Вы были въ каждой строчк, которую я усплъ прочесть съ того времени, какъ я пришелъ сюда еще простымъ мальчишкой, вы уже тогда поразили его бдное сердце. И съ того времени вы были передо мною во всемъ, что представлялось моимъ глазамъ, я видлъ васъ въ струяхъ рки, на парусахъ кораблей, въ облакахъ, во тм и свт, въ лсахъ, на мор, на улицахъ. Вы были для меня воплощеніемъ каждой граціозной фантазіи, съ которою знакомился мой умъ. Вамъ легче сдвинуть съ мста вашими руками самые камни, изъ которыхъ выстроены лондонскія зданія, нежели уничтожить ваше вліяніе, ваше присутствіе для меня во всемъ. Эстелла, до послдняго часа моей жизни вы останетесь частью меня, частью капли добра, которое есть во мн, и также частью зла. Но я соединяю васъ только съ добромъ, и врно сохраню навсегда память о васъ въ связи съ нимъ, потому что вы мн сдлали гораздо боле добра нежели зла, какъ мн теперь ни горько. Господь благослови васъ, Господь прости вамъ.

Я самъ не знаю, какая сила вырвала у меня эти несвязныя слова. Эта рапсодія закипла въ моей груди, и вылилась какъ потокъ крови изъ моей внутренней раны. Я приложилъ ея руку къ моимъ губамъ на нсколько секундъ и вышелъ вонъ. Но я припоминалъ всегда посл, что между тмъ какъ Эстелла смотрла на меня съ недоврчивымъ удивленіемъ, вся фигура миссъ Гевишамъ, которая все еще держала свою руку у сердца, казалось, вылилась въ одинъ взглядъ жалости и угрызенія.

Все было кончено, все было ршено! И когда я вышелъ изъ калитки, дневной свтъ, казалось мн, былъ темне чмъ когда я вошелъ въ нее. Я обошелъ окольными тропинками и отправился пшкомъ въ Лондонъ. Я достаточно опомнился, я видлъ ясно, что для меня было невозможно возвратиться въ гостиницу и встртиться тамъ съ Дремлемъ, для меня невозможно было ссть въ дилижансъ и говорить съ кмъ-нибудь, я сознавалъ, что лучше всего мн было утомиться до совершеннаго безсилія.

Въ полночь я прошелъ черезъ Лондонскій Мостъ и пустился въ лабиринтъ узкихъ улицъ, которыя въ то время тянулись на западъ, по близости миддльсескаго берега Темзы, мн ближе всего было пройдти въ Темпль съ рки черезъ Уайтъ-Франарсъ. Меня не ожидали прежде завтрашняго дня, но у меня былъ ключъ отъ квартиры, и если Гербертъ легъ уже въ постель, то я могъ самъ добраться до моей постели, не тревожа его.

Рдко случалось, чтобы я приходилъ черезъ Уайтеранарскія ворота, когда Темпль бывалъ уже запертъ, и кром того, я былъ очень утомленъ и весь запачканъ въ грязи, и потому мн не показалось страннымъ, что привратникъ разглядывалъ меня съ большимъ вниманіемъ, пропуская меня въ вороты. Чтобы напомнить ему себя, я назвалъ свое имя.

— Я не былъ совершенно увренъ, сэръ, но я полагалъ, что это вы. Вотъ къ вамъ записка, сэръ. Разсыльный, который принесъ ее, наказалъ, чтобы вы сдлали одолженіе прочли ее при моемъ фонар.

Очень удивляясь этому требованію, я взялъ записку. Оно было адресовано Филиппу Пипу, эсквайру, надъ адресомъ были слова: ‘сдлайте одолженіе, прочтите это здсь же.’ Я открылъ ее, сторожъ свтилъ мн, и я прочелъ слдующее, написанное рукою Вемика: Не ходите домой.

XLV.

Повернувъ назадъ отъ воротъ Темпля, какъ только я прочелъ это предостереженіе, я поспшилъ въ Флитъ-стритъ, взялъ тамъ запоздалую извощичью карету и отправился въ гостаницу Гемомсъ, въ Ковентгарден. Въ то время тамъ можно было достать постель во всякій часъ ночи, и слуга, впустившій меня въ свою гостепріимную комнату, засвтилъ свчку, стоявшую у него на полк на очереди, и повелъ меня прямо въ спальню, которая случилась первая по порядку въ его списк. Это было нчто въ род склепа въ нижнемъ этаж, съ громадною кроватью, похожею на чудовище деспотически захватившее все пространство, запустившее одну изъ ногъ въ каминъ, другую въ дверь, и притснившее совершенно къ стн несчастный умывальный столикъ.

Я спросилъ себ ночникъ, и слуга принесъ мн добрую сальную свчу славнаго стараго времени, съ камышиною вмсто фитиля, которая готова была переломиться пополамъ при первомъ къ ней прикосновеніи, и опустилъ ее, какъ преступника въ заточеніе, на дно высокой жестяной башни, съ безчисленнымъ множествомъ отверстій, отрисовавшихъ глазастые узоры на потолк и на стнахъ, дико на меня смотрвшіе. Я легъ въ постель и лежалъ въ ней усталый, разбитый, съ натруженными ногами, я чувствовалъ, для меня было такъ же невозможно закрыть мои глаза, какъ замкнуть вки этому глупому Аргусу. И такимъ образомъ, посреди мрака и мертвой тишины ночи, мы глазли другъ на друга.

Какая печальная была эта ночь! Какъ она была тяжела, грустна и продолжительна! Въ комнат разливался негостепріемный запахъ холодной сажи и горячей пыли, и, смотря въ углы полога, разстилавшагося надъ моею головой, я раздумывалъ, какое тамъ скрывается множество мухъ, клещаков и гусеницъ, покоящихся до слдующаго лта. Это навело меня на мысль, не падаетъ ли когда внизъ который-нибудь изъ нихъ, и мн показалось, что-то легкое упало мн на лицо, и очень непріятная игра воображенія уже представляла мн будто какія-то гадины ползали у меня по спин. Пролежавъ нсколько времени безъ сна, я начиналъ слышать эти сверхъестественные голоса, которые обыкновенно наполняютъ глубокую тишину. Чуланъ зашепталъ, каминъ вздохнулъ, умывальный столикъ защелкалъ, и въ комод прозвенла струна. Въ то же самое время глазастые узоры на стнахъ приняли новое выраженіе, и я видлъ, во всхъ свтлыхъ кружкахъ, во вс глаза на меня смотрвшихъ, было написано: не ходите домой.

Вс ночные призраки и звуки, преслдовавшіе меня, не заглушали, не заслоняли этихъ роковыхъ словъ: не ходите домой. Они приплетались ко всему, о чемъ бы я ни думалъ, будто тлесная боль. Недавно передъ этимъ я читалъ въ газетахъ, какъ неизвстный джентльменъ пришелъ ночью къ Гемомсу, легъ въ постель и зарзался, и на слдующее утро его нашли окровавленнаго. Мн пришло въ голову, что онъ должно-быть занималъ этотъ же самый склепъ, и я всталъ съ постели, чтобъ увриться, не было ли на ней красныхъ пятенъ, потомъ я отворилъ дверь и посмотрлъ въ корридоръ, желая разсять себя отдаленнымъ видомъ свта, у котораго, я зналъ, дремалъ слуга. Но все это время мой умъ былъ до того занятъ вопросами: почему нельзя мн было идти домой, что случилось дома, и когда можно будетъ мн возвратиться домой, и безопасенъ ли Провисъ?— что, казалось бы, въ немъ не оставалось мста для другихъ мыслей. Даже, когда я думалъ объ Эстелл, какъ мы разстались съ нею навсегда въ этотъ день, и припоминалъ вс обстоятельства нашего разставанья,— ея взгляды, ея голосъ, движеніе ея пальцевъ, занятыхъ вязаньемъ,— даже и тогда преслдовало меня со всхъ сторонъ предостереженіе: не идите домой. Когда, наконецъ, я задремалъ въ совершенномъ истомленіи души и тла, оно приняло форму безконечнаго глагола, который я долженъ былъ спрягать повелительнаго наклоненія въ настоящемъ времени: ты не или домой, пусть онъ не идетъ домой, пусть мы не идемъ домой, не идите вы домой, пусть они не идутъ домой. Наконецъ я чувствовалъ, что я схожу съ ума, я ворочался на подушк и опять смотрлъ на стну, на глазвшіе на меня свтлые кружки.

Я приказалъ, чтобы меня разбудили въ семь часовъ, мн было ясно, что я долженъ видть прежде всего Вемика, и что, по этому случаю, мн слдовало узнать его валвертскія мннія. Для меня было большимъ облегченіемъ выйдти изъ комнаты, гд я провелъ такую тяжелую ночь, и я вскочилъ съ моей безпокойной постели посл перваго удара въ дверь.

Укрпленія замка представились моимъ глазамъ въ восемь часовъ. Маленькая служанка входила въ крпость съ двумя горячими булками, въ ея сопровожденіи я вошелъ въ калитку, перебрался черезъ подъемный мостъ, и такимъ образомъ, безъ доклада, предсталъ предъ лицо Вемика, когда онъ длалъ чай для себя и для старикашки. Отворенная дверь представляла перспективный видъ старикашки въ постел.

— Ого, мистеръ Пипъ! сказалъ Вемикъ.— Такъ вы вернулись?

— Да, отвчалъ я,— но я не пошелъ домой.

— Такъ и быть должно, сказалъ онъ, потирая руки.— Я оставилъ для васъ записку, на случай, у каждой калитки. Въ которую калитку вы вошли?

Я сказалъ.

— Сегодня же обойду прочія калитки и уничтожу оставшіяся записки, сказалъ Вемикъ.— Хорошее правило — никогда не оставлять письменныхъ доказательствъ, если только возможно, потому что не знаешь, какъ и когда они могутъ быть приведены. Я съ вами церемониться не стану: вы не откажетесь поджарить мн сосиську для престарлаго родителя?

Я отвчалъ, что сдлаю это съ удовольствіемъ.

— Въ такомъ случа, Маріанна, вы можете идти заниматься вашимъ дломъ, сказалъ Вемикъ маленькой служанк,— а мы остаемся съ вами одни, какъ видите, мистеръ Пипъ, прибавилъ онъ, подмигивая мн, когда она исчезла.

Я поблагодарилъ его за дружбу и осторожность. Дальнйшій разговоръ нашъ шелъ въ полголоса, пока я жарилъ сосисъку старикашк, а онъ намазывалъ масломъ краюшку его булки.

— Ну, вы знаете, мистеръ Пипъ, сказалъ Вемикъ,— мы другъ друга понимаемъ. Мы теперь съ вами по домашнему, на дружеской ног, у насъ уже прежде бывали конфиденціяльныя дла. Мннія и чувства конторскія сани по себ. Мы теперь не въ контор.

Я отъ души согласился. Я былъ такъ разстроенъ, что поджегъ сосиську старикашки, которая запылала какъ факелъ, и я принужденъ былъ задуть ее.

— Вчера вечеромъ, сказалъ мистеръ Вемикъ,— я случайно услышалъ въ одномъ мст, куда я разъ бралъ васъ съ собою… даже и между нами лучше не называть вещей по имени, если возможно обойдтись безъ этого…

— Гораздо лучше не называть, сказалъ я.— Я понимаю васъ.

— Такъ я случайно слышалъ вчера вечеромъ, сказавъ Вемикъ,— что извстный человкъ, имвшій нкоторое отношеніе къ колоніямъ и обладающій также движимою собственностью… я не знаю, кто это можетъ быть въ самомъ дл, мы не назовемъ этого лица…

— И нтъ необходимости, сказалъ я.

— …надлалъ довольно шуму въ извстной части свта, куда отправляется много людей и не всегда по доброй охот и пожалуй при нкоторомъ содйствіи правительства…

Слдя за его лицомъ, я опять сдлалъ цлую иллюминацію изъ сосиськи старикашки, что очень разстроило наше общее вниманіе, и я извинился.

— …вдругъ скрывшись изъ этого мста, гд ничего не извстно ни о немъ, ни о его мстопребываніи. Отсюда, сказалъ Вемикъ,— сдланы были нкоторыя заключенія и предположенія. Я также слышалъ, что присматривали и за вами и за вашею квартирой въ Темпл, и пожалуй еще будутъ присматривать пристальне.

— Кто? спросилъ я.

— Ну, я не стану входить въ подробности, сказалъ Вемикъ уклончиво,— это можетъ повредить конторской отвтственности. Я слышалъ это, какъ слышалъ многое въ свое время въ томъ же самомъ мст. Я не говорю, чтобъ это было сообщено мн. Я только слышалъ объ этомъ.

Говоря это, онъ взялъ у меня вилку и сосиську, и аккуратно приготовилъ на маленькомъ поднос завтракъ для старикашки. Потомъ онъ пошелъ въ его комнату съ чистою салфеткой, подвязалъ ее подъ подбородокъ ему, подперъ его подушками и повернулъ его колпакъ на сторону, онъ такъ и смотрлъ теперь старымъ забулдыгою. Посл всхъ этихъ приготовленій, онъ заботливо поставилъ передъ нимъ завтракъ и сказалъ: ‘Ну, все исправно, такъ ли, престарлый родитель?’ На это веселый старикашка отвчалъ: ‘Все исправно, Джонъ, мой малецъ, все исправно!’ Такъ какъ между нами подразумвалось, что старикашка былъ въ неглиже и ничего не видалъ по этому случаю, то и я притворился, будто ничего не замчаю.

— Это присматриваніе за мною и за моею квартирой (которое я самъ одинъ разъ имлъ поводъ подозрвать), сказалъ я Вемику, когда тотъ вышелъ назадъ,— относится къ тому лицу, о которомъ вы упоминали, не такъ ли?

Вемикъ посмотрлъ очень серіозно.

— Я не могу сказать, чтобъ это было мн извстно. То-есть я не могу сказать, чтобъ это было такъ съ самаго начала. Но оно или есть такъ теперь, или будетъ такъ, или можетъ быть такъ.

Я видлъ, его удерживала отъ дальнйшаго объясненія, его врность контор, я зналъ также, какъ много отступилъ онъ отъ своего обыкновенія, сказавъ уже мн столько, и поэтому я не могъ приставать къ нему боле. Но, подумавъ немного, я объявилъ ему, что мн хотлось бы сдлать ему вопросъ, на который онъ ногъ отвчать и не отвчать, какъ онъ признаетъ за лучшее, въ чемъ конечно онъ уже не ошибется. Онъ прервалъ свой завтракъ, сложилъ руки и, защипнувъ рукавъ своей рубашки (для большаго спокойствія и удобства, онъ сидлъ дома безъ сюртука), кивнулъ мн, чтобъ я предложилъ ему мой вопросъ.

— Слышали вы объ одномъ негодя, котораго зовутъ Камписсономъ?

Онъ отвтилъ мн другимъ кивкомъ.

— Живъ онъ?

Еще другой кивокъ.

— Въ Лондон онъ?

Онъ мн еще разъ кивнулъ, необыкновенно какъ сжалъ свой почтовый ящикъ, кивнулъ мн еще въ послдній разъ, я принялся опять за завтракъ.

— Ну, сказалъ Вемикъ,— допросъ теперь конченъ!— Онъ произнесъ эти слова съ особеннымъ выраженіемъ и повторилъ ихъ для моею руководства.— Я перейду теперь къ тому, что сдлано мною посл того, какъ я услышалъ то, что я слышалъ. Я отправился въ Темпль, чтобы найдти васъ, не найдя васъ тамъ, я отправился къ Кларикеру, чтобъ отыскать мистера Герберта.

— И вы нашли его? спросилъ я съ большимъ участіемъ.

— И нашелъ его я. Не называя никого по имени и не вдаваясь ни въ какія подробности, я объяснилъ ему, что буде ему вдомо, если кто-нибудь, Томъ, Джакъ или Ричардъ, укрывается на квартир или по сосдству, то лучше всего этого Тома, Джака или Ричарда, спровадить подале, въ ваше отсутствіе.

— Онъ будетъ въ большомъ недоумніи что ему длать.

— Онъ и былъ очень озадаченъ, тмъ боле что я далъ ему мое мнніе, что пока не вовсе безопасно и слишкомъ-то далеко отправлять Тома, Джака или Ричарда. Я вамъ скажу, мистеръ Пипъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, нтъ мста лучше большаго города, коль скоро вы уже находитесь въ большомъ город. Не прорывайтесь слишкомъ рано черезъ облаву. Лежите себ потихоньку. Ждите себ, пока дло помаленьку успокоится, прежде чмъ пытаться нюхнуть иностраннаго воздуха.

Я поблагодарилъ его за этотъ драгоцнный совтъ, и спросилъ что сдлалъ Гербертъ.

— Мистеръ Гербертъ, сказалъ Вемикъ,— съ полчаса оставался словно его пришибло чмъ, но потомъ онъ напалъ на планъ. Онъ передалъ мн за тайну, что онъ ухаживаетъ за молодою леди, у которой, какъ вы безъ сомннія знаете, есть папенька, не встающій съ постели. Этотъ папенька былъ корабельнымъ коммиссаромъ, и онъ лежитъ у круглаго окошка и смотритъ себ какъ корабли плаваютъ по рк. Вы вроятно знакомы съ молодою леди?

— Нтъ, не знакомъ лично, сказалъ я.

По правд сказать, она избгала меня, какъ товарища-мотыгу, отъ котораго не можетъ, быть добра ея Герберту, и когда Гербертъ предложилъ ей разъ представить меня, она приняла это предложеніе такъ холодно, что Гербертъ былъ вынужденъ передать мн это, совтуя до времени отложить знакомство съ нею. Когда я тихомолкомъ началъ устраивать будущность Герберта, я могъ перенести это съ отрадною философіей. Естественно, для него я для его невсты непріятно было имть третье лицо, при ихъ свиданіяхъ, и хотя онъ уврялъ меня, что Клара обо мн лучшаго мннія, и хотя мы постоянно обмнивались съ молодою леди черезъ Герберта разными привтствіями, но я ни разу не видлъ ея. Я однакоже не передалъ Вемику всхъ этихъ подробностей.

— Этотъ домъ съ круглымъ окномъ, сказалъ Вемикъ,— стоитъ у рки, возл озерка, между Лаймъ-хаусомъ и Гриничемъ. Хозяйка — очень почтенная вдова, она меблировала верхній этажъ, чтобъ отдавать его внаймы. Мистеръ Гербертъ спросилъ меня, что я думаю о такой временной квартир для Тома, Джака или Ричарда? Теперь мн такая идея понравилась, а почему, на это дамъ вамъ три причины. Вопервыхъ, это мсто далеко отъ васъ, вы никогда и не заходите туда, оно также порядкомъ удалено отъ лабиринта прозжихъ улицъ. Вовторыхъ, не ходя туда сами, вы всегда можете слышать о безопасности Тома, Джака или Ричарда, черезъ мистера Герберта. Втретьихъ, спустя нсколько времени, когда это будетъ безопасно, если вы найдете необходимымъ спустить Тома, Джака или Ричарда, на иностранный пароходъ, онъ тутъ наготов.

Очень успокоенный этими доводами, я поблагодарилъ Вемика нсколько разъ и просилъ его продолжать.

— Ну, сударь мой, мистеръ Гербертъ горячо принялся за дло, и вчера же къ девяти часамъ вечера усплъ перевести на новое жилье Тома, Джака или Ричарда, кого бы тамъ ни было, намъ съ вами этого не нужно знать. На старой квартир сказали, что его потребовали въ Довръ, и дйствительно его повезли по доврской дорог и потомъ свернули съ нея. Теперь важно то, что все это было сдлано безъ васъ и въ такое время, когда вы были за нсколько десятковъ миль, какъ должны это знать люди, слдящіе за вашими движеніями, и были заняты совершенно другимъ дломъ. Это отвращаетъ всякое подозрніе и сбиваетъ съ толку, и по этой самой причин я даже наказалъ вамъ, чтобы вы не ходили домой, еслибы вы вернулись вчера вечеромъ. Все это боле и боле запутываетъ дло, а намъ того-то и надо.

Вемикъ кончилъ теперь свой завтракъ, посмотрлъ на часы и принялся натягивать свой сюртукъ.

— И теперь, мистеръ Пипъ, сказалъ онъ, надвая свой сюртукъ,— я, кажется, сдлалъ все, что я могъ, но еоли я могу еще сдлать что-нибудь боле, съ валвертской точки зрнія, по нашимъ домашнимъ, личнымъ отношеніямъ, то я къ вашимъ услугамъ. Вотъ вамъ адресъ. Сегодня вечеромъ вы можете пойдти туда и увриться сами, что Томъ, Джекъ или Ричардъ, совершенно безопасенъ, передъ тмъ какъ вы отправитесь къ себ, а это еще одна изъ причинъ, почему я удержалъ васъ, чтобы вы домой не возвращались. Но посл уже не ходите туда.— Тутъ руки его просунулись въ рукава сюртука, и я пожалъ ихъ.— А въ заключеніе, позвольте мн убдить васъ въ одномъ важномъ пункт.— Онъ положилъ свои руки мн на плечи и прибавилъ торжественнымъ шопотомъ:— Не упустите случая, въ этотъ же вечеръ, захватить его движимую собственность. Вы не знаете, что можетъ случиться съ нимъ. Но пусть же не пропадаетъ его движимая собственность.

Совершенно отчаиваясь объяснить Вемику мой взглядъ на этотъ пунктъ, я и не пробовалъ этого.

— Ну, время идетъ, сказалъ Вемикъ,— и я долженъ убираться. Если вамъ длать нечего, какъ только ждать здсь сумерекъ, то мой совтъ и не трогаться вамъ отсюда. Вы повидимому утомились и разстроены, и вамъ будетъ полезно провести совершенно спокойный день съ старикашкой,— онъ сейчасъ явится,— и скушать кусочекъ. Помните вы свинью?

— Конечно, сказалъ я.

— Ну, такъ кусочекъ ея мяса. Эта сосиська, которую вы поджаривали сегодня, также изъ нея сфабрикована, во всхъ отношеніяхъ это былъ первый нумеръ. Отвдайте ее хоть ради знакомства. Прощайте, престарлый родитель! крикнулъ онъ весело.

— Все исправно, Джонъ, все исправно, мой малый, прокричалъ старикашка изнутри.

Я вскор заснулъ передъ огнемъ Вемика, и мы съ старикашкою проспали почти цлый день. За обдомъ у насъ была свинина съ зеленою капустой, взращенною въ помсть, и я кивалъ старикашк съ намреніемъ, когда это не приходилось случайно. Когда совершенно стемнло, я оставилъ старикашку, который поправлялъ огонь въ камин для гренковъ, а по числу чашекъ и по его взглядамъ на дверцы въ стн, и заключалъ, что ожидалась миссъ Скифинсъ.

XLVI.

Восемь часовъ дробило, когда я вступилъ въ атмосферу, проникнутую запахомъ деревянныхъ осколковъ, стружекъ и опилокъ на береговыхъ заведеніяхъ судостроителей и фабрикантовъ мачтъ и веселъ. Весь берегъ Темзы ниже мостовъ былъ для меня совершенно невдомою страной и, спустившись по берегу рки, я увидлъ, что мсто, которое я искалъ, было не тамъ, гд я предполагалъ, и что его очень не легко было найдти. Это мсто называлось Берномъ Мельничнаго Пруда, Чинковымъ бассейномъ, и единственнымъ указаніемъ къ нему служилъ старый Зелено-мдный канатный заводъ.

Я не стану описывать, какъ я блуждалъ между завязнувшими судами, починявшимися въ сухихъ докахъ, старыми кораблями, которые разбивалось на части, по грязи, илу и тин, оставленной послднимъ приливомъ, посреди дикихъ судостроителей и цлыхъ горъ пустыхъ боченковъ и лсу,— на сколько канатныхъ заводовъ я попадалъ, которые все оказывались не старымъ Зелено-мднымъ заводомъ. Нсколько разъ то не доходя, то минуя мсто моего назначенія, я вдругъ неожиданно повернулъ за уголъ и очутился на Берегу Мельничнаго Пруда. Если принять въ уваженіе вс обстоятельства, это было мсто свжее, и втеръ съ рки свободно продувалъ въ него, здсь были два или три дерева, остатки развалившейся мельницы и старый зелено-мдный канатный заводъ, который я могъ различить при лунномъ свт, между рядомъ деревянныхъ пялецъ, вставленныхъ въ пашню, напоминавшихъ своимъ видомъ ветхія конныя грабли, потерявшія большую часть своихъ зубьевъ отъ дряхлости.

Выбравъ наудачу одинъ изъ куріозныхъ домиковъ, на Мельничномъ Пруду, домикъ съ деревяннымъ палисадникомъ, въ три этажа и съ круглымъ окошкомъ, я взглянулъ на дощечку на двери и прочелъ имя мистриссъ Вымплъ. Ее-то мн и было нужно, я постучался, и ко мн вышла пожилая женщина очень пріятной наружности. Ее сейчасъ же смнилъ Гербертъ, который молча ввелъ меня въ гостиную и затворилъ дверь. Какъ-то странно было мн видть его знакомое лицо въ этомъ незнакомомъ мн мст и незнакомой комнат, гд онъ расположился совершенно какъ дома, и я чувствовалъ, что смотрлъ на него точно такъ же дико, какъ на угловой буфетъ съ стекломъ и фарфоромъ, на раковины, лежавшія на камин, и раскрашенныя картины по стнамъ, изображавшія смерть капитана Кука, спускъ корабля, его величество короля Георга Третьяго въ парадномъ парик, лосинныхъ штанахъ и ботфортахъ, прогуливающагося по террас въ Виндзор.

— Все благополучно, Гендель, сказалъ Гербертъ:— онъ совершенно доволенъ, хотя съ нетерпніемъ желаетъ видть васъ. Моя милая двочка съ отцомъ, и если вы подождете пока она сойдетъ внизъ, я васъ представлю ей, и потомъ мы отправимся на верхъ… Это ея отецъ!

Я услышалъ на верху страшное ворчанье, и вроятно показалъ выраженіемъ моего лица, что услышалъ.

— Боюсь, онъ горькій старый забулдыга, сказалъ Гербертъ, улыбаясь,— но я никогда не видалъ, его. Чувствуете запахъ рома? Онъ всегда за нимъ.

— За ромомъ? спросилъ я.

— Да, отвчалъ Гербертъ,— и вы можете себ представить какъ это облегчаетъ его подагру. Онъ держитъ также всю провизію на верху, въ своей комнат, и самъ выдаетъ ее. Онъ держитъ ее на полк надъ своею головой, и самъ отвшиваетъ. Я думаю, его комната похожа на мелочную лавочку.

Пока онъ говорилъ, ворчанье превратилось въ продолжительный ревъ, и потомъ замерло.

— Чего же и можно ожидать, сказалъ Гербертъ, какъ бы въ объясненіе,— если онъ непремнно хочетъ самъ рзать сыръ? Нельзя требовать, чтобы человкъ, съ подагрою въ рук и во всемъ тл, прорзалъ двойной глостерскій сыръ, не повредивъ себ.

Повидимому онъ себ очень повредилъ, потому что онъ вторично испустилъ страшный ревъ.

— Для мистриссъ Вымплъ просто кладъ такой жилецъ какъ Провисъ, сказалъ Гербертъ,— потому что, конечно, никто другой не выдержитъ такого шума. А вдь любопытное это мсто, Гендель, не правда ли?

Дйствительно это было очень любопытное мсто, и чисто и опрятно на диво.

— Мистриссъ Вымплъ, сказалъ Гербертъ, когда я ежу это передалъ,— удивительнйшая въ мір хозяйка, и, право, я не знаю, чтобы Клара длала безъ ея истинно-материнской помощи. У Клары нтъ матери, да и никакихъ родственниковъ, кром этого стараго Понуры Угрюма?

— Какъ, Гербертъ?

— Это, сказалъ Гербертъ, — я его такъ прозвалъ. Его зовутъ мистеръ Барле. Но что за блаженство для сына моего отца и матери любить двушку, у которой нтъ родныхъ, и которая никогда не станетъ мучить ни себя, ли другихъ, своими родственниками!

Гербертъ говорилъ мн прежде, и напомнилъ мн теперь, что онъ узналъ въ первый разъ миссъ Клару Барле, когда она оканчивала свое воспитаніе въ пансіон въ Гамерсмит, и когда ее взяли домой ухаживать за ея отцомъ, она открылась въ своей любви мистриссъ Вымплъ, которая съ тхъ поръ поддерживала и направляла эту склонность съ одинаковымъ добродушіемъ и скрытностію. Доврить старому Барле какое-нибудь нжное чувство было невозможно, потому что ему былъ ршительно недоступенъ никакой предметъ психологичне подагры, рому и провіантскихъ запасовъ корабельнаго коммиссара.

Пока мы разговаривали такимъ образомъ потихоньку, а балки въ потолк дрожали отъ постояннаго рева стараго Барле, дверь комнаты вдругъ отворилась, и въ нее вошла хорошенькая, темноокая двушка лтъ двадцати, съ корзинкою въ рукахъ. Гербертъ нжно освободилъ ее отъ этой корзинки, и представилъ мн ее, какъ свою Клару. Дйствительно, это была обворожительная двушка, и ее можно было принять за плнную фею, которую свирпый огръ, старый Барле, заставилъ себ прислуживать.

— Посмотрите сюда, сказалъ Гербертъ, показывая мн корзинку, съ сострадательною и нжною улыбкой, посл короткаго разговора:— вотъ ужинъ Клары, который отпускается ей каждый вечеръ. Это ея порція хлба, это ея ломтикъ сыру, а это ея ромъ, который я всегда выпиваю. А это завтракъ мистера Барле на слдующее утро. Дв бараньи котлеты, три картофелины, немножко сухаго гороху, дв унціи масла, щепотка соли, и вся эта пропасть чернаго перца. Это варится вмст я подается ему горячее. Здоровое кушанье, я полагаю, для подагрика!

Клара такъ естественно и такъ просто смотрла на эту провизію, на которую указывалъ Гербертъ, такъ доврчиво, такъ любовно, и такъ невинно позволяла Герберту обнять свой станъ, она была такъ нжна, для нея было такъ необходимо чье-нибудь покровительство у этого Мельничнаго пруда, возл Чинкова бассейна и стараго Зелено-мднаго канатнаго завода, съ старымъ Барле, постоянно ворчащимъ надъ потолкомъ, что я не разстроилъ бы ея свадьбы съ Гербертомъ ни за какія деньги, находящіяся въ портеел, котораго я еще ни разу не открывалъ!

Я еще смотрлъ на нее съ удовольствіемъ и удивленіемъ, какъ вдругъ ворчанье разразилось опять ревомъ, и сверху послышался страшный стукъ, словно великанъ съ деревянною ногой пытался пробить ею потолокъ и напасть на насъ. Клара сказала Герберту: ‘Папа зоветъ меня, мой милый!’ и убжала.

— Вотъ вамъ безсовстная старая акула! сказалъ Гербертъ.— Чего, вы полагаете, еще ему нужно, Гендель?

— Не знаю, сказалъ я.— Выпить чего-нибудь?

— Именно такъ! закричалъ Гербертъ, какъ будто я сдлалъ необыкновенное открытіе.— Онъ держитъ у себя на стол въ маленькой кадочк грогъ, совсмъ приготовленный. Погодите минуту, вы услышите, какъ Клара приподыметъ его съ постели, чтобъ ему было легче напиться.. Ну, началась исторія!— Тутъ послышался снова ревъ, закончившійся продолжительною руладой.— Теперь, сказалъ Гербертъ, когда наступило молчаніе,— онъ пьетъ… Теперь, продолжалъ Гербертъ, когда снова черезъ потолокъ послышалось ворчаніе,— онъ опять повалился на спину!

Клара вскор вернулась, и Гербертъ повелъ меня на верхъ, къ моему благодтелю. Проходя мимо двери мистера Барле, мы услышали хриплое ворчаніе, разносившее, словно втеръ, то подымаясь, то стихая, слдующія слова:

— Ой, ой! Лопни ваши глаза, вотъ вамъ старый Билъ Барле, лопни ваши глаза, вотъ вамъ старый Билъ Барле лежитъ въ растяжку, чортъ побери! лежитъ въ растяжку, какъ старая дохлая камбала! вотъ вамъ старый Билъ Барле, лопни ваши глаза. Ой, ой! Будьте вы вс прокляты!

Гербертъ объявилъ мн, что невидимый Барле утшалъ себя подобною молитвой цлый день и ночь, не отводя въ то же самое время глаза отъ зрительной трубы, которая была утверждена у него на постел, для большаго удобства.

Я нашелъ Провиса въ двухъ маленькихъ комнаткахъ въ самомъ верхнемъ этаж, очень чистыхъ и опрятныхъ, гд стараго Барле было слышно гораздо мене нежели внизу, и гд онъ очень спокойно расположился. Онъ не обнаруживалъ особенной тревоги, и повидимому, не чувствовалъ большаго опасенія, но мн показалось, онъ былъ гораздо помягче, я не могу сказать или припомнить, въ чемъ именно, и какъ поразило это меня, но врно то, что онъ сталъ гораздо помягче.

Спокойно проведенный день далъ мн возможность подумать, и я вполн ршился не говорить ему ничего про Комписсона. Почемъ было знать, ненависть къ этому человку побудила бы его отыскать его и броситься на свою собственную погибель. Поэтому, когда мы вс сли къ огню, я спросилъ у него, полагается ли онъ на благоразуміе Вемика и свднія полученныя имъ?

— А, милый малый! отвчалъ онъ:— Джагерсовскіе люди свое дло знаютъ.

— Такъ я говорилъ съ Вемикомъ, сказалъ я,— и пришелъ передать вамъ какія далъ онъ мн предостереженія и совты.— Я разказалъ ему все подробно, опустивъ только одно обстоятельство, о которомъ я упомянулъ выше, и сказалъ ему, какъ Вемикъ слышалъ въ Ньюгетской тюрьм (отъ сторожей или заключенниковъ, я того самъ не зналъ), что его подозрвали и что моя квартира была подъ надзоромъ, какъ Вемикъ совтовалъ ему укрыться на время, а мн держаться подале отъ него, и также что Вемикъ говорилъ насчетъ его отъзда за границу. Я прибавилъ, что, конечно, когда придетъ время, я поду вмст съ нимъ, или отправлюсь вслдъ за нимъ, какъ будетъ безопасне, по мннію Вемика. Я не касался того, что за тмъ должно послдовать, и, право, я самъ не вполн сознавалъ это въ ту минуту, когда онъ такъ умягчился и находился въ такой опасности ради меня. Относительно же перемны моего настоящаго образа жизни и увеличенія расходовъ, я представилъ ему, не было ли это смшно и безразсудно, при нашихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ.

Онъ этого не могъ отрицать и вообще былъ очень благоразуменъ. Онъ говорилъ, что его возвращеніе въ Англію было дло рискованное, онъ это очень хорошо зналъ. Онъ ничего не сдлаетъ такого, чтобъ изъ этого вышло отчаянное дло, и ори такой хорошей помощи, онъ нисколько не страшился за свою безопасность.

Гербертъ, все это время смотрвшій на огонь въ раздумь, сказалъ, что совтъ Вемика привелъ ему на умъ одну мысль, которую не мшало бы привести въ исполненіе.— Мы оба съ Генделемъ, говорилъ онъ, хорошіе гребцы и могли бы сами свезти васъ внизъ по рк, когда придетъ время. Лодки и лодочниковъ въ такомъ случа не нужно будетъ нанимать для этой цли, а это устранитъ всякое подозрніе. Да и не обращая вниманія на время года, какъ вы думаете, не лучше ли было бы намъ теперь же обзавестить лодкою и держать ее у Темпльскаго спуска на рку, и постоянно кататься на ней вверхъ и внизъ по рк? Вы сдлаете эту привычку, и тогда никто на нее не обратитъ вниманія. Сдлаете штуку двадцать или пятьдесятъ разъ, и ничего не будетъ удивительнаго, если вы и повторите то же въ двадцать или пятьдесять-первый разъ.

Мн понравилась эта мысль, и Провисъ пришелъ отъ нея въ восхищеніе. Мы согласились привести ее въ исполненіе, и Провисъ не долженъ былъ признавать насъ, когда мы станемъ прозжать мимо Мельничнаго пруда. Но мы условились также, чтобъ онъ опускалъ штору всякій разъ, какъ увидитъ насъ, въ знакъ, что все обстоитъ благополучно.

Наше совщаніе кончилось, все было устроено, и я всталъ чтобы идти, замтивъ Герберту, что намъ лучше не возвращаться домой вмст, и что я отправлюсь получасомъ прежде его.

— Непріятно мн оставлять васъ здсь, сказалъ я Провису,— хотя я нисколько не сомнваюсь, что вы здсь безопасне нежели возл меня. Прощайте!

— Милый малый! отвтилъ онъ, сжимая мн руки.— Я незнаю когда мы встртимся опять, и не нравится мн это прощайте. Скажите лучше добрая ночь!

— Добрая ночь! Гербертъ будетъ постояннымъ посредникомъ между нами, и когда наступитъ время, вы можете быть уврены, что я буду готовъ. Добрая ночь, добрая ночь!

Мы разсудили за лучшее, чтобъ онъ остался въ своихъ комнатахъ, и оставили его на площадк у его дверей, откуда онъ свтилъ намъ внизъ. Оглянувшись назадъ на него, я подумалъ о первомъ вечер, по его прибытіи, когда положенія наши были совершенно другія, и когда я такъ далеко былъ отъ мысли, что буду когда-нибудь чувствовать такія тягость и горе, разставаясь съ нимъ, какія я чувствовалъ теперь.

Старый Барле ворчалъ и ругался попрежнему, когда мы проходили мимо его двери, повидимому не имя ни малйшаго намренія перестать когда-нибудь. Когда мы сошли съ лстницы, я спросилъ Герберта, удержалъ ли онъ имя Провиса. Онъ отвтилъ, что, разумется, нтъ, и что новаго жильца зовутъ мистеръ Кампблъ. Онъ мн объяснилъ также, что здсь полагали, будто Кампблъ былъ его гостемъ и онъ принималъ въ немъ особенное участіе. Потому, когда мы вошли въ гостиную, гд мистриссъ Вымплъ и Клара сидли за работой, я ни слова не сказалъ, какое участіе принималъ я въ Кампбл, не думалъ объ этомъ про себя.

Простившись съ хорошенькою темноокою двушкой и доброю женщиной, которая не такъ устарла, чтобы не сочувствовать истинной любви, я сталъ смотрть на старый Зеленомдный канатный заводъ совершенно другими глазами. Положимъ, что старый Барле былъ отаръ, какъ первозданные холмы, и ругался, какъ батальйонъ солдатъ, но въ Чинковомъ бассейн было достаточно надежды и юности, чтобы переполнить его черезъ край. И потомъ я вспомнилъ объ Эстелл, о нашемъ разставаніи съ нею, и пошелъ домой очень грустный.

Въ Темпл было все спокойно. Окна комнатъ, которыя недавно занималъ Провисъ, были темны, и на двор никто мн не ‘встртился. Я прошелъ два или три раза мимо фонтана, прежде нежели поднялся по лстниц въ мою квартиру, но я былъ совершенно одинъ. Гербертъ вернувшись домой, подошелъ къ моей постел,— я прямо легъ въ постель, усталый и разстроенный,— и сказалъ мн, что все обстоитъ благополучно. Открывъ окно, онъ посмотрлъ на дворъ, освщенный полнымъ мсяцемъ, и сказалъ мн, что тамъ было пусто, какъ на паперти любаго собора въ эту пору.

На слдующій день я пустился отыскивать себ лодку. Это дло обработалось скоро, и лодка была приведена къ Темпльскому спуску и оставлена тутъ, въ двухъ шагахъ отъ моей квартиры. Потомъ я началъ кататься въ ней, какъ будто для упражненія, то одинъ, то вмст съ Гербертомъ. Я вызжалъ въ ней и въ холодъ, и въ дождь, и въ слякоть, и вскор никто уже не обращалъ на меня вниманія. Сначала я не выходилъ за Блакъ-Фрайерскій мостъ, но когда измнились часы прилива и отлива, я пускался къ Лондонскому мосту. Тогда еще стоялъ старый Лондонскій мостъ, здсь бывали гонки при извстной высот прилива, которыя были довольно опасны. Но я хорошо умлъ пролетть подъ мостомъ, увидвъ однажды какъ это длалось, и пускался уже между кораблями до самаго Эрита. Въ первый разъ прозжая мимо Мельничнаго Пруда, мы гребли вмст съ Гербертомъ, и оба замтили, какъ спустилась условная штора на завтномъ окн. Гербертъ бывалъ тамъ никакъ не рже трехъ разъ въ недлю и никогда не приносилъ мн тревожныхъ встей. Но все-таки я зналъ, что была опасность, и меня преслдовала мысль, что за мною надзираютъ. Заразившись этимъ чувствомъ, никакъ отъ него не избавишься, и счету нтъ сколькихъ людей подозрвалъ я, что они смотрли за мною.

Короче, я всегда страшился за безразсуднаго человка, который долженъ былъ скрываться. Гербертъ говаривалъ мн иногда, что ему пріятно было стоять въ темные вечера у нашихъ оконъ, когда приливъ упадалъ, и думать, что каждая струйка прилива неслась къ Клар. Но мн съ ужасомъ приходило на мысль, что струи его неслись къ Магичу, и каждая черная точка на его поверхности представлялась мн его преслдователемъ, который быстро стремился тайкомъ, чтобы схватить его.

ГЛАВА XLVII.

Прошло нсколько недль безъ всякой перемны. Мы ожидали Вемика, но онъ не показывался. Еслибъ я не зналъ его вн Литль-Бритена, и еслибъ я не былъ принятъ дружески въ его замк, то я могъ бы подозрвать его, но онъ былъ мн слишкомъ извстенъ, и я не могъ сомнваться въ немъ.

Мои житейскія дла принимали все боле и боле мрачный видъ, и кредиторы приставали ко мн за деньгами. Я самъ даже сталъ знать нужду въ деньгахъ (я разумю деньги карманныя), и пополнялъ этотъ недостатокъ обращая въ наличность разныя драгоцнности, безъ которыхъ я могъ легко обойдтись. Но я твердо ршился, что брать деньги отъ моего покровителя, при настоящемъ положеніи моихъ мыслей и моихъ неврныхъ планахъ, было бы просто обманомъ. Потому я отправилъ ему черезъ Герберта его портфель, котораго я не открывалъ, чтобъ онъ самъ держалъ его при себ, и я чувствовалъ особенное удовольствіе, не знаю только было ли оно истинное или поддльное, что уже я не пользовался его великодушіемъ съ того самого времени, какъ онъ мн открылся.

Время уходило, и я постепенно пришелъ къ тягостному сознанію, что Эстелла вышла замужъ. Боясь встртить подтвержденіе тому, хотя я былъ въ томъ совершенно увренъ, я не заглядывалъ въ газеты и просилъ Герберта (которому я передалъ вс обстоятельства нашего послдняго свиданія), чтобъ онъ никогда не говорилъ мн о ней. Зачмъ я дорожилъ этимъ несчастнымъ обрывкомъ, оставшимся отъ блистательнаго покрова надежды, который былъ теперь разорванъ и разнесенъ втромъ, самъ я не знаю! Зачмъ вы сами читатели впадали въ подобную же несообразность въ прошедшемъ году, въ прошедшемъ мсяц, на прошедшей недл?

Я велъ теперь несчастную жизнь, и одна главная забота, подымавшаяся надъ другими заботами, какъ высочайшая гора среди горной цпи, ни на минуту не выходила у меня изъ головы. Новыхъ причинъ къ опасенію не было, но я часто вскакивалъ съ постели, объятый свжимъ страхомъ, что ею открыли, съ ужасомъ прислушивался я къ шагамъ Герберта, когда онъ возвращался по вечерамъ, не ускоряли ли ихъ худыя всти. Но дла шли обычнымъ порядкомъ. Осужденный на бездйствіе, въ состояніи вчнаго безпокойства и вчнаго ожиданія, я катался въ моей лодк, и ждалъ, ждалъ, ждалъ, какъ только могъ.

Случалось, что по причин измненій прилива и отлива я не могъ возвращаться черезъ арки Лондонскаго моста, тогда я оставлялъ мою лодку у верфи, подл таможни, и потомъ ее приводили къ Темпльскому спуску. Я бывалъ радъ этимъ случаямъ, потому что они боле знакомили тамошній народъ со мной и моею лодкой. Эти случаи привели дв встрчи, которыя я теперь и разкажу.

Разъ, въ конц февраля, въ сумерки, я вышелъ на берегъ у верфи. Въ этотъ день, я дохалъ до Гринича съ отливомъ, и потомъ возвратился съ приливомъ. День былъ ясный, но съ закатомъ солнца стало туманно, и мн приходилось очень осторожно пробираться между судами. Спускаясь по рк, на возвратномъ пути, я видлъ сигналъ въ его окошк, все обстояло благополучно.

Вечеръ былъ сырой, я прозябъ и вздумалъ сейчасъ же подкрпить себя обдомъ. Такъ какъ мн предстояли долгіе часы утомительнаго одиночества по возвращеніи въ Темпль, то я ршился отправиться потомъ въ театръ. Театръ, на которомъ мистеръ Вопсль стяжалъ себ сомнительный успхъ, былъ по сосдству, и я положилъ идти въ этотъ театръ. Я зналъ, что мистеру Вопслю не удалось возстановить драмы, но что напротивъ онъ падалъ вмст съ ней. Зловщія афиши передавали, что онъ появился въ роли врнаго негра, въ соединеніи съ благорожденною двицей и обезьяной. Гербертъ видлъ его въ роли лихаго Татарина, падкаго на шутки, съ краснымъ какъ кирпичъ лицомъ, и въ отчаянной шапк съ бубенчиками.

Я обдалъ въ одной изъ тавернъ, которыя мы съ Гербертомъ называли географическими,— гд на каждомъ полуаршин скатерти, можно было видть карты цлаго свта съ пивными и соусными очертаніями — и проводилъ остававшееся время, дремля надъ крошками, пяля глаза на газъ и грясь посреди горячаго пара обдовъ. Наконецъ, я отряхнулся и пошелъ въ театръ.

Здсь я увидлъ добродтельнаго ботсмана, состоящаго на служб его величества, человка отличнаго во всхъ отношеніяхъ,— я желалъ бы только, чтобъ его панталоны были сшиты по мрк,— который нахлобучивалъ маленькимъ людямъ шляпы на глаза, хотя онъ былъ очень великодушенъ и храбръ, и требовалъ, чтобы никто не платилъ податей, хотя онъ былъ удивительный патріотъ. Въ карман у него былъ мшокъ съ деньгами, оттопырившійся словно пудингъ, и съ такимъ богатствомъ онъ женился на молодой двушк, завернутой въ простыню, при всеобщемъ торжеств. Цлое народонаселеніе Портсмута, состоявшее изъ девяти человкъ, вроятно по послдней ревизіи, выкатило на берегъ, потирая себ руки и пожимая руки всмъ и каждому, и запло: наполняйте, наполняйте! Одинъ смуглый поломойка, который однакоже не хотлъ наполнить и вообще отказывался сдлать, что ему предлагали, и котораго сердце, какъ утверждалъ открыто ботсманъ, было черне его лица, предложилъ двумъ другимъ поломойкамъ ввести весь человческій родъ въ затрудненіе, и это было такъ успшно исполнено,— фамилія поломоекъ имла значительное политическое вліяніе,— что полвечера потребовалось на то, чтобы потомъ уладить дла человческаго рода: и то только при помощи честнаго овощнаго торговца въ блой шляп, черныхъ штиблетахъ и съ краснымъ носомъ, который прячется съ рашперомъ въ часы, подслушиваетъ и потомъ выходитъ и валяетъ этимъ рашперомъ каждаго, кого не поражало то, что онъ подслушалъ. Затмъ появился мистеръ Вопсль, о которомъ до сихъ поръ никто не слыхалъ, въ звзд и подвязк, нарочно присланный отъ адмиралтейства, и объявляетъ, что всхъ поломоекъ должно посадить сейчасъ же въ тюрьму и что онъ принесъ ботсману англійскій флагъ, какъ слабую награду за его государственныя заслуги. Ботсманъ, сначала растроганный, почтительно отираетъ слезы этимъ флагомъ, потомъ развеселясь, величаетъ мистера Вопсля: ваше почтенство, и проситъ его позволенія прикоснуться къ его плавнику. Мистеръ Вопсль съ великодушнымъ достоинствомъ подаетъ ему свой плавникъ и сейчасъ же отправляется въ грязный уголъ, между тмъ какъ вс начинаютъ танцовать джигу, и онъ,озирая публику изъ этого угла недовольнымъ глазомъ, замтилъ меня.

Вторая піеса была новая комическая рождественская пантомима, и, къ величайшей моей горести, я открылъ, въ первой же сцен, мистера Вопсля, въ красномъ шерстяномъ трико, съ огромною рожей, которая сіяла фосфоромъ и была окружена красною шерстяною бахромой вмсто волосъ. Онъ былъ занятъ выдлкой перуновъ въ рудник и обнаруживалъ большую трусость, когда его хозяинъ-великанъ, съ очень осиплымъ голосомъ, вернулся домой обдать. Но вскор онъ представился при боле выгодныхъ обстоятельствахъ: генію юной любви понадобилась помощь противъ безчеловчнаго родителя, невжи-фермера, который противился выбору своей дочери и нарочно упалъ изъ окошка перваго этажа на предметъ ея выбора, скрывавшійся въ мшк съ мукой,— и геній гнвно вызвалъ волшебника, онъ явился изъ-подъ земли отъ антиподовъ, едва держась на ногахъ, вроятно отъ усталости посл долгаго путешествія,— и это оказалось былъ мистеръ Вопсль въ высокой шляп, съ некромантическимъ сочиненіемъ въ одномъ том подъ мышкой. Вся роля этого волшебника на земл заключалась въ томъ только, что передъ нимъ декламировали, пли, танцовали, пускали разноцвтные огни, потому что у него было вдоволь свободнаго времени, и я замтилъ съ большимъ удивленіемъ, что онъ все время пялилъ глаза въ мою сторону, какъ бы теряясь въ совершенномъ недоумніи.

Что-то особенное было въ этихъ взглядахъ мистера Вопсля. Онъ какъ будто хотлъ что-то припомнить, для меня это было совершенною загадкой, и я еще раздумывалъ объ этомъ долго посл того какъ онъ поднялся въ облака въ огромномъ часовомъ футляр. Я еще думалъ объ этомъ, когда я уходилъ, часъ спустя, изъ театра и натолкнулся на мистера Вопсля въ дверяхъ, гд онъ ожидалъ меня.

— Какъ вы поживаете? сказалъ я, пожимая ему руку, когда мы оба повернули вмст на улицу.— Я замтилъ, что вы видли меня.

— Видлъ васъ, мистеръ Пипъ? отвтилъ онъ.— Да конечно я васъ видлъ. Но кто былъ тамъ еще кром васъ?

— Кто же былъ еще?

— Это наиудивительнйшая вещь, сказалъ мистеръ Вопсль бросая опять прежній блуждающій взглядъ,— я готовъ побожиться, что это былъ онъ.

Я встревожился и просилъ мистера Вопсля объясниться.

— Замтилъ ли бы я его съ самаго начала, еслибы васъ тамъ не было, сказалъ мистеръ Вопсль, не выходя изъ того же неопредленнаго тона, — не могу утверждать положительно, но мн сдается, я бы замтилъ его.

Я невольно оглянулся вокругъ, потому что его таинственныя слова обдали меня холодомъ.

— О! его и слдъ простылъ, сказалъ мистеръ Вопсль.— Онъ вышелъ прежде нежели я сошелъ со сцены. Я видлъ, какъ онъ ушелъ.

Имя достаточныя причины быть подозрительнымъ, я даже подозрвалъ и этого несчастнаго лицедя. Я видлъ тутъ намреніе вытянуть отъ меня исподоволь признаніе. Поэтому я посмотрлъ на него только, идя съ нимъ рядомъ, но ничего не сказалъ,

— Мн пришла въ голову дикая фантазія, мистеръ Пипъ,— что онъ былъ вмст съ вами, пока я не увидалъ, что вы совершенно не вдали о его присутствіи, а онъ сидлъ позади васъ, какъ привидніе.

Прежній холодъ снова охватилъ меня, но я ршился еще ничего говорить. Мн казалось будто его намреніе было заставить меня отнести эти слова къ Провису. Конечно, я былъ увренъ вполн, что Провиса тамъ не было.

— Я полагаю, вы дивитесь на меня, мистеръ Пипъ, да, я это вижу. Но это такъ странно. Вы едва ли поврите тому, что я вамъ разкажу.

— Право! сказалъ я.

— Да, да, мистеръ Пипъ, помните вы въ прежнія времена одно Рождество, когда вы еще были ребенкомъ, и я обдалъ у Гарджери, и пришли солдаты починить пару колодокъ?

— Очень хорошо помню.

— Помните, какъ искали тогда двухъ каторжниковъ, и мы отправились съ солдатами, Гарджери еще посадилъ васъ себ на спину, я шелъ впереди, и вы за мною едва поспвали?

— Все это я очень хорошо помню. (Лучше чмъ онъ себ думалъ, за исключеніемъ послдняго обстоятельства.)

— И помните, какъ мы наткнулись на обоихъ каторжниковъ въ канав, между ними была страшная драка, одинъ изъ нихъ былъ весь избитъ?

— Я все это вижу передъ собою.

— Солдаты, помните, зажгли факелы и поставили ихъ въ середину, и мы пошли посмотрть чмъ это все кончится, по темному болоту. Свтъ факеловъ освщалъ ихъ лица. Я особенно останавливаюсь на этомъ обстоятельств, что свтъ факеловъ освщалъ ихъ лица, между тмъ какъ вокругъ насъ былъ совершенный мракъ.

— Да, сказалъ я,— я помню все это.

— Ну такъ мистеръ Пипъ, одинъ изъ этихъ каторжниковъ сидлъ сегодня вечеромъ позади васъ. Я видлъ его изъ-за вашего плеча.

‘Не плошать!’ я подумалъ. Я спросилъ его: — Котораго же изъ двухъ, вы полагаете, видли?

— У котораго рожа была разбитая, отвчалъ онъ, не задерживаясь, — и я побожусь, что я видлъ именно его, чмъ боле я думаю, тмъ боле я увряюсь, что это былъ онъ.

— Это очень любопытно, сказалъ я съ возможнымъ притворствомъ, какъ будто это было для меня все равно.— Право, очень любопытно.

Я не могу достаточно выразить безпокойство, въ которое повергъ меня этотъ разговоръ, а также тотъ страхъ, который я чувствовалъ теперь, зная, что Комписсонъ былъ позади меня, какъ привидніе.

Я спросилъ мистера Вопсля, когда вошелъ въ театръ этотъ человкъ? Онъ не могъ мн этого сказать, онъ смотрлъ на меня, и изъ-за моего плеча увидлъ этого человка. Онъ узналъ его не сейчасъ, какъ только увидалъ, но съ перваго же раза, безотчетно, связалъ его со мною въ воспоминаніи стародавняго времени.— Какъ онъ былъ одтъ?— Прилично, но въ его одежд ничего не было особеннаго, онъ, кажется, былъ въ черномъ.— Не было ли его лицо изуродовано? Нтъ, кажется, не было. Я также былъ въ этомъ увренъ, потому что хотя я и не обращалъ особеннаго вниманія на людей, сидвшихъ позади меня, но я думалъ, что изуродованное лицо бросилось бы мн въ глаза.

Когда мистеръ Вопсль сообщилъ мн все, что онъ могъ припомнить и что я могъ вытянуть изъ него, я поподчивалъ его приличнымъ угощеніемъ посл вечернихъ трудовъ, и мы разстались. Было около часа ночи, когда я добрался до Темпля, ворота были заперты. Проходя въ нихъ и подымаясь къ себ по лстниц, я никого не замтилъ возл себя.

Пришелъ Гербертъ, и мы стали держать совтъ у огня. Но длать было нечего, кром какъ только передать Вемику все, что я открылъ въ эту ночь, и напомнить ему, что мы ожидаемъ его повщенія. Я уже опасался, не слишкомъ ли часто хожу къ нему въ замокъ, что я могу навлечь на него подозрніе, и потому сообщилъ ему обо всемъ черезъ письмо. Я написалъ ему передъ тмъ какъ ложиться въ постель, и тотчасъ же отнесъ письмо въ почтовый ящикъ, опять посмотрлъ я, не было ли кого возл меня. Гербертъ соглашался со мною, что мы должны быть очень осторожны. И дйствительно мы были очень осторожны, — даже осторожне чмъ прежде, если только возможно, я съ моей стороны никогда не подходилъ близко къ Чинкову басейну, разв только когда прозжалъ мимо его въ лодк, и тогда я поглядывалъ на Мельничный Прудъ, какъ поглядывалъ и на прочіе предметы.

XLVIII.

Вторая встрча, о которой я замтилъ въ послдней глав, случилась недлю спустя посл первой. Я опять оставилъ мою лодку у вереи за мостомъ, время было также посл полудня, только часомъ ране, и не ршаясь гд обдать, я забрлъ въ Чипсайдъ, гд я бродилъ, конечно, самымъ безпорядочнымъ человкомъ, посреди этой занятой толпы, какъ вдругъ я почувствовалъ прикосновеніе къ моему плечу чьей-то огромной руки. Эта была рука мистера Джагерса, онъ взялъ меня подъ руку.

— Мы идемъ въ одну сторону, Пипъ, стало-быть можемъ идти вмст. Куда вы отправляетесь?

— Въ Темпль, я полагаю, сказалъ я.

— Такъ вы еще не знаете сами? сказалъ мистеръ Джагерсъ.

— Да, отвтилъ я, довольный, что онъ оскся на этотъ разъ, допрашивая меня, — самъ не знаю, потому что я еще не ршился.

— Вы идете обдать? сказалъ мистеръ Джагерсъ.— Я полагаю, что это вы можете допустить?

— Да, отвчалъ я,— это я допускаю.

— И никуда не приглашены?

— Пожалуй, и это я могу также допустить, что я никуда не приглашенъ.

— Въ такомъ случа, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— пойдемте обдать ко мн.

Я хотлъ было извиниться, но онъ прибавилъ:

— Вемикъ будетъ.

И я перемнилъ мое извиненіе на согласіе: первыя слова начатой мною фразы очень хорошо приходились для того и для другаго. Итакъ мы отправились по Чипсайду и свернули въ Литль-Бритенъ. Блестящіе огни загорались, между тмъ, въ окнахъ лавокъ, и уличные фонарщики, едва находя мсто для своихъ лстницъ посреди всей этой сумятицы движенія, бгали и скользили вверхъ и внизъ, открывая въ собиравшемся туман боле красныхъ глазъ нежели сколько отбрасывалъ ихъ на стн въ гостиниц Гемамсъ мой готическій ночникъ съ сальною свчою.

Въ контор въ Литль-Бритен, по обыкновенію, было написано нсколько писемъ, затмъ послдовало омовеніе рукъ, потомъ потушены были свчи, запертъ ларецъ, чмъ и заключилась дневная дятельность. Я стоялъ безъ всякаго дла у камина мистера Джагерса, и мн казалось, при мерцающемъ свт его огня, будто два слпка на полк играли со мною въ прятки, а пара толстыхъ сальныхъ, оплывшихъ свчъ, мрачно освщавшихъ мистера Джагерса, писавшаго въ углу, была словно поставлена въ память его повшаннымъ кліентамъ.

Мы отправились вс трое въ Джерардъ-Стритъ, въ извощичьей карет. Обдъ былъ поданъ сейчасъ же, какъ только мы туда пріхали. Хотя я и не подумалъ бы въ такомъ мст намекнуть даже взглядомъ на валвертскія чувства Вемика, все-таки мн было бы пріятно уловить его дружескій взглядъ разъ, другой. Но это было не возможно. Онъ обращалъ свои глаза на мистера Джагерса, каждый разъ какъ сводилъ ихъ со стола, и былъ со мною сухъ и необщителенъ, какъ будто со мною сидлъ двойникъ Вемика, а не самъ онъ.

— Вемикъ, послали ли вы мистеру Пипу записку отъ миссъ Гевишамъ? спросилъ мистеръ Джагерсъ, вскор потомъ какъ мы сли за столъ.

— Нтъ, сэръ, отвчалъ Вемикъ, — я хотлъ отправить ее на почту, когда вы привели въ контору мистера Пипа. Вотъ она.— И онъ подалъ ее своему хозяину вмсто меня.

— Это записка въ двухъ строчкахъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ, передавая ее мн: — миссъ Гевишамъ прислала ее мн, потому что она не знала наврное вашего адреса. Она мн пишетъ, что ей нужно васъ видть по одному длу, о которомъ вы ей говорили. Подете вы къ ней?

— Да, сказалъ я, бросивъ взглядъ на записку, которая была именно такого содержанія.

— Когда же вы думаете хать?

— Есть у меня впереди одно дло, сказалъ я, посматривая на Вемика, который спроваживалъ въ свой почтовый ящикъ рыбу,— поэтому я самъ не знаю, какъ распорядиться временемъ, впрочемъ я полагаю завтра же.

— Если мистеръ Пипъ намренъ хать завтра же, сказалъ Вемикъ мистеру Джагерсу,— то нтъ необходимости писать отвтъ.

Получивъ такой намекъ, что лучше не откладывать, я ршился дйствительно хать на другой же день и объявилъ объ этомъ. Вемикъ выпилъ рюмку и посмотрлъ съ мрачно-довольнымъ видомъ на мистера Джагерса, но не на меня.

— Итакъ, Пипъ, нашъ пріятель Паукъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— разыгралъ свою игру. Взялъ пульку.

У меня достало духу сказать только:— да.

— А этотъ малый много общаетъ въ своемъ род, но вдь, пожалуй, не все же будетъ длаться по немъ. Кто сильне, тотъ подъ конецъ возьметъ свое, а мы еще не знаемъ, кто сильне. Если выйдетъ такъ, что онъ станетъ бить…

— Конечно, прервалъ я его, весь вспыхнувъ,— вы не считаете его серіозно уже такимъ мерзавцемъ, чтобы онъ ршился на это, мистеръ Джагерсъ?

— Я этого не говорку Пипъ. Я только представляю дло, какъ оно можетъ быть. Если онъ примется ее колотить, то пожалуй сила будетъ на его сторон, но когда дло коснется ума, то конечно онъ пассъ. Почти невозможно сказать что-нибудь положительное какъ станетъ дйствовать такой малый, при подобныхъ обстоятельствахъ, это ршительная лотерея, какой-то выйдетъ изъ двухъ результатовъ?

— Могу я спросить васъ, какіе результаты вы разумете?

— Малый въ род нашего пріятеля Паука, отвчалъ мистеръ Джагерсъ,— или бьетъ или пресмыкается, онъ можетъ пресмыкаться и ворчать, или пресмыкаться и молчать, но онъ бьетъ или пресмыкается. Спросите у Вемика его мннія.

— Или бьетъ, или пресмыкается, сказалъ Вемикъ, вовсе не обращаясь ко мн.

— Здоровье мистриссъ Бентле Дремль, сказалъ мистеръ Джагерсъ, вынимая изъ своего погребца графинъ лучшаго вина и наполняя наши рюмки и свою, — и да ршится вопросъ о первенств, къ полному удовольствію этой леди! Къ обоюдному удовольствію леди и джентльмена,— этого никогда не будетъ. Эй, Моли, Моли, Моли, Моли, что это, какъ вы медленны сегодня?

Она была у него подъ бокомъ, когда онъ обратился къ ней, и уже ставила блюдо на столъ. Поставивъ его, она отступила назадъ шага на два, бормоча какое-то извиненіе и сопровождая его особеннымъ движеніемъ пальцевъ, которое привлекло мое вниманіе.

— Что съ вами? спросилъ меня мистеръ Джагерсъ.

— Ничего, сказалъ я, — только предметъ нашего разговора не пріятенъ для меня.

Движеніе ея пальцевъ было похоже на вязанье. Она стояла и смотрла на своего хозяина, не зная можно ли было ей уйдти или онъ хотлъ еще что-нибудь сказать ей, и позоветъ ее назадъ, если она удалится. Взглядъ у ней былъ очень напряженный. Да, безъ всякаго сомннія, я видлъ совершенно такіе же глаза и такія же руки при одномъ достопамятномъ случа, и очень недавно!

Онъ отпустилъ ее, и она ускользнула изъ комнаты. Но она оставалась еще передъ моими глазами, какъ будто она дйствительно находилась здсь. Я видлъ передъ собою эти руки, я видлъ эти глаза, я видлъ эти распущенные волосы, и сравнивалъ ихъ съ другими руками, другими глазами, другими волосами, которые я зналъ и которые должны также измниться посл двадцати лтъ бурной жизни со скотомъ мужемъ. Я все еще видлъ эти руки, глаза, волосы экономки, и припоминалъ какое непонятное чувство пробуждалось во мн, когда въ послдній разъ гулялъ я не одинъ въ запущенномъ саду и по заброшенной пивоварн, какъ тоже самое чувство овладвало мною, когда лицо смотрло на меня въ окно почтовой кареты и мн макали рукой, и какъ оно снова промелькнуло во мн какъ молнія, когда я вдругъ въхалъ въ карет, также не одинъ,въ сильное освщеніе на конц темной улиц. Мн пришло на мысль, какъ одно звено въ цпи ассоціація идей помогло признать одного человка въ театр, и какъ подобное же звено, до сихъ поръ не достававшее, было выковано для меня теперь, когда я случайно перешелъ отъ имени Эстеллы къ созерцанію этихъ пальцевъ, двигавшихся словно они вязали, и этихъ внимательныхъ глазъ. Я почувствовалъ полное убжденіе, что эта женщина была мать Эстеллы.

Мистеръ Джагерсъ видлъ меня съ Эстеллой и, конечно, замтилъ мое чувство, котораго я не заботился скрывать. Онъ кивнулъ мн, когда я сказалъ, что это былъ для меня непріятный предметъ, ударилъ меня по спин, пустилъ вино въ обходъ, и принялся опять за обдъ.

Экономка появлялась еще только два раза, и оставалась въ комнат оба раза на очень короткое время, и мистеръ Джагерсъ былъ очень крутъ съ нею. Но ея руки были руки Эстеллы, ея глаза были глаза Эстеллы, и еслибъ она появилась тутъ еще сто разъ, то и тогда бы мое убжденіе въ этой истин не усилилось и не пошатнулось.

Вечеръ былъ скученъ, Вемикъ пилъ вино, каждый разъ, когда доходила до него очередь, какъ будто онъ это длалъ по служб, и не сводилъ глазъ съ своего хозяина, словно онъ сейчасъ готовился къ допросу. Что касается до количества вина, то для его пасти повидимому это было все равно, она готова была принять его въ какомъ угодно количеств. На мои глаза онъ все время былъ двойникомъ Вемика, только снаружи похожаго на Вемика валвертскаго.

Мы рано разстались съ хозяиномъ и вышли вмст. Даже когда мы искали наши шляпы между сапогами мистера Джагерса, я уже чувствовалъ, что со мною находился мой настоящій Вемикъ, и едва прошли мы дюжину шаговъ по Джерардъ-стриту, въ направленіи къ Валверту, какъ я совершенно убдился, что со мною шелъ подъ руку мой Вемикъ, а его двойникъ улетучился на свжемъ воздух.

— Ну, сказалъ Вемикъ,— церемонія кончена. Онъ удивительный человкъ, подобнаго ему нтъ на свт, но я чувствую, что я принужденъ завинтить себя, когда обдаю съ нимъ, а мн гораздо пріятне обдать развинченному.

Онъ представилъ дло именно, какъ оно было, и я сказалъ ему объ этомъ.

— Этого бы я никому не сказалъ, кром васъ, отвчалъ онъ,— я знаю, что между нами говорится, то дале не пойдетъ.

Я спросилъ у него, видлъ ли онъ когда-нибудь пріемыша миссъ Гевишамъ, мистриссъ Бентле-Дремль? Онъ сказалъ, что нтъ. Не желая показаться ему слишкомъ отрывистымъ, я заговорилъ потомъ про старикашку и миссъ Скифинсъ. Онъ посмотрлъ довольно лукаво, когда я назвалъ миссъ Скифинсъ, и остановился на улиц чтобы высморкать носъ, онъ исполнилъ это, поматывая головой, съ особеннымъ выраженіемъ, въ которомъ замтно было внутреннее самодовольствіе.

— Вемикъ, сказалъ я,— помните, вы говорили мн передъ тмъ какъ я въ первый разъ обдалъ у мистера Джагерса, чтобъ я обратилъ особенное вниманіе на его экономку?

— Говорилъ я это? отвтилъ онъ.— А врно говорилъ, чертъ меня побери, прибавилъ онъ вдругъ,— помню положительно, что говорилъ, я чувствую, что еще не развинтился совсмъ.

— Вы ее назвали укрощеннымъ дикимъ звремъ, сказалъ я.

— Ну, а аы какъ назовете ее? сказалъ онъ.

— Да также. Какъ же это, Вемикъ, мистеръ Джагерсъ укротилъ ее?

— Это его тайна. Она у него уже много лтъ.

— Я бы желалъ, чтобы вы разказали мн ея исторію. Она очень интересуетъ меня. Вы знаете: что говорится между нами, то дале не пойдетъ.

— Ну! отвтилъ Вемикъ,— я ея исторіи не знаю, то-есть я не знаю ея всей. Но я разкажу вамъ, что мн извстно. Конечно мы теперь съ вами по-дружески и по домашнему.

— Разумется.

— Лтъ двадцать тому назадъ эту женщину судили въ Олдъ-Беле за убійство и оправдали. Она была тогда молода, красива, я полагаю, въ жилахъ у ней цыганская кровь. По крайней мр, кровь эта была огненная, если расшевелить ее.

— Но ее оправдали.

— Мистеръ Джагерсъ былъ за нее, продолжалъ мистеръ Вемикъ, съ особенно значительнымъ видомъ,— и обработалъ онъ это дло на диво. Дло это было отчаянное, попалось оно ему въ руки, когда онъ былъ еще сравнительно новичокъ, и повелъ онъ его такъ, что вс удивлялись. Это дло можно сказать основало его репутацію, онъ самъ велъ его въ продолженіи многихъ дней въ полицейскомъ суд, и противился даже отдач подъ уголовный судъ, а когда оно перешло туда, онъ также самъ велъ его, сидлъ подъ бокомъ у адвоката, и каждый зналъ, что онъ направлялъ его. Убита была женщина, годами десятью старше, гораздо крупне и гораздо сильне, причиною тутъ была ревность. Об он вели жизнь бродяжную, и эта женщина въ Джерардъ-стрит была, какъ говорится, помеломъ повнчена, еще очень молодая, съ однимъ побродягою же, и ревнива была какъ фурія. Убитую женщину, которая по годамъ конечно была пара мущин, нашли мертвою въ сара, у гаунсловскаго пустыря. Борьба была ярая. Она была вся избита, исцарапана, истерзана, и въ заключеніи ее схватили за горло и придушили. Не было никакихъ основательныхъ доказательствъ противъ кого-нибудь, кром этой женщины, но мистеръ Джагерсъ основалъ всю свою защиту на невроятности, чтобъ она могла это сдлать. Вы можете быть уврены, сказалъ Вемикъ, дергая меня за рукавъ,— что тогда онъ не распространялся особенно о сил ея руки, хотя теперь онъ это часто длаетъ.

Я разказалъ Вемику, какъ онъ показывалъ намъ ея руку за обдомъ.

— Ну, сэръ, продолжалъ Вемикъ,— случилось такъ, видите ли, такъ случилось, что эта женщина была такъ искусно одта съ самаго же перваго дня, какъ ее схватили, что она казалась гораздо тоне нежели она была дйствительно, особенно рукава ея были такъ ловко подвернуты, что ея руки казались необыкновенно нжными. У ней были замтны одинъ или два ушиба, для побродяги это не рдкость, но руки ея снаружи были совершенно изодраны, и главный вопросъ былъ нечаянно ли это было сдлано? Мистеръ Джагерсъ показалъ, что она пробиралась сквозь чащу хворастняка, который не доставалъ ей до лица, но отъ котораго она не могла уберечь своихъ рукъ, и дйствительно, въ кож у ней нашли занозы и колючки кустарника, и они были приведены въ свидтельство, точно также какъ и фактъ, что хворостнякъ былъ поломанъ, и что на немъ найдены были обрывки ея платья и кровавыя пятна. Но вотъ какая была самая смлая штука съ его стороны. Какъ доказательство ея ревности приводили, что ея подозрвали въ то же время, будто она въ изступленіи убила своего ребенка лтъ трехъ, котораго она прижила съ этимъ человкомъ, и убила, чтобы вымостить ему. Мистеръ Джагерсъ обдлалъ это слдующимъ образомъ. ‘Мы утверждаемъ, говорилъ онъ, что это не слды ногтей, но слды хворостняка, и мы вамъ показываемъ занозы отъ этого хворостняка. Вы настаиваете, что это слды ногтей, и приводите предположеніе, что она убила своего ребенка. Вы должны же принять и вс послдствія подобнаго предположенія. Почемъ мы знаемъ, можетъ-быть она и убила своего ребенка, и онъ, цпляясь за нее, исцарапалъ ей руки. Но вдь вы ее судите не за убійство ея ребенка. Зачмъ же вы ее за это не судите? Что же касается до этого дла, если вы такъ привязываетесь къ этимъ царапинамъ, то вы могли бы объяснить ихъ именно такимъ образомъ. Короче, сэръ, сказалъ Вемикъ,— мистеръ Джагерсъ умлъ справиться съ присяжными, и они сдались.

— Она постоянно жила у него съ тхъ поръ?

— Да, но этого еще мало, сказалъ Вемикъ.— Она поступила къ нему въ услуженіе сейчасъ же посл своего оправданія и совершенно усмиренная, какова она теперь. Посл ее пріучили къ разнымъ порядкамъ въ ея новыхъ обязанностяхъ, но она уже была укрощена съ самаго начала.

— Помните вы, какого пола былъ ребенокъ?

— Я слышалъ, двочка.

— Вы боле ничего не имете передать мн сегодня?

— Ничего. Я получилъ ваше письмо и разорвалъ его. Боле ничего.

Мы пожелали другъ-другу доброй ночи, и я пошелъ домой съ новою матеріей для моихъ размышленій, хотя не облегчивъ моей прежней думы.

XLIX.

Положивъ въ карманъ записку миссъ Гевишамъ, чтобъ она могла служить мн оправдательнымъ документомъ для моего скораго появленія въ Сатисъ-хаусъ, если она по своей разсянности обнаружитъ какое-нибудь удивленіе, увидавъ меня, я отправился въ почтовой карет на другой же день. Но я остановился на дорог въ гостинниц, позавтракалъ тамъ и прошелъ пшкомъ остальное разстояніе, потому что мн хотлось войдти въ городъ безъ огласки, окольными путями, и оставить его такимъ же образомъ.

Уже вечерло, когда я проходилъ тихими переулками позади большой улицы. Уголки развалинъ, гд нкогда находились трапезы и сады старыхъ монаховъ, и которыхъ толстыя стны составляли теперь части конюшень и навсовъ, были также тихи и безмолвны какъ сами старые монахи въ своихъ могилахъ. Трезвонъ соборныхъ колоколовъ звучалъ для меня печальне теперь, когда я поспшно проходилъ, стараясь не привлечь къ себ вниманія, точно также звуки стараго органа доносились до моихъ ушей погребальною музыкой, и вороны, парившіе надъ срою башнею или качавшіеся на обнаженныхъ деревьяхъ монастырскаго сада, казалось, взывали ко мн, что мсто перемнилось, и Эстелла исчезла для меня навки.

Старушка, которую я видалъ прежде въ числ прислуги, жившей во флигел за заднимъ дворомъ, отворила мн калитку. Зажженная свча стояла въ корридор, какъ въ прежнее время, я взялъ ее и поднялся одинъ по лстниц. Миссъ Гевишамъ не было въ ея комнат, она была въ большой комнат, по ту сторону сней. Заглянувъ въ дверь, въ которую я постучалъ, и не получивъ отвта, я увидлъ, она сидла у камина на оборванномъ кресл, вся погруженная въ созерцаніе потухавшаго огня.

Я вошелъ, какъ бывало прежде, и остановился, облокотившись на старый каминъ, гд она могла бы меня увидть, когда подыметъ глава.

Видъ совершеннаго одиночества, которое она представляла собою, разжалобилъ меня, хотя она намренно причинила мн страшное зло. Я стоялъ, соболзнуя о ней, и размышляя какъ современемъ и меня самого коснулось несчастіе этого дома, когда ея глаза остановились на мн Она пристально поглядла на меня, и сказала тихимъ голосомъ: ‘призракъ это что ли?’

— Это я Пипъ. Мистеръ Джагерсъ передалъ мн вчера вашу записку, и я пріхалъ, не теряя времени.

— Благодарю васъ, благодарю васъ.

Я принесъ другой оборванный стулъ къ камину и слъ. Тутъ я замтилъ новое выраженіе на ея лиц: она будто боялась меня.

— Я намрена, сказала она,— потолковать о дл, о которомъ вы мн говорили, когда вы были здсь въ послдній разъ, и показать вамъ, что я не совсмъ каменная. Но можетъ быть теперь вы уже не поврите, что въ моемъ сердц есть хоть одно человческое чувство.

Я сказалъ нсколько словъ, чтобъ успокоить ее, она протянула свою дрожащую руку, какъ бы съ намреніемъ прикоснуться ко мн, но потомъ вдругъ отняла ее прежде чмъ я понялъ ея движеніе

— Вы сказали, говоря о вашемъ друг, что вы можете научить меня какъ сдлать добро ему, которое хотлось бы вамъ самимъ сдлать, не такъ ли?

— Да, мн очень, очень, очень хотлось бы самому сдлать.

— Что же это такое?

Я началъ объяснять ей тайную исторію компаньйонства Герберта. Я не подвинулся еще далеко съ моимъ разказомъ, когда я замтилъ по ея взгляду, что она боле раздумывала обо мн нежели о томъ, что я говорилъ ей. Повидимому, это было дйствительно такъ, потому что когда я остановился, она этого не замчала въ продолженіи нсколькихъ минутъ.

— Не потому ли вы остановились, спросила она съ прежнимъ видомъ боязни,— что вамъ противно говорить: такъ я не навистна для васъ?

— Нтъ, нтъ, отвчалъ я,— какъ это вамъ можетъ придти въ голову, миссъ Гевишамъ! Я остановился, потому что мн показалось, будто вы не слушаете что я вамъ говорю.

— Можетъ-быть я и не слушала, отвтила она, приложивъ руку къ своей голов.— Начните снова, дайте я буду смотрть на что-нибудь другое. Погодите! Теперь разказывайте.

Она оперлась обими руками на костыль, съ ршительнымъ видомъ, который она иногда принимала, и смотрла на огонь съ напряженнымъ выраженіемъ, какъ будто она принуждала себя слушать. Я началъ снова мой разказъ и передалъ ей, какъ я надялся окончить это дло изъ моихъ средствъ и какъ надежды мои обманули меня. Эта часть, я напомнилъ ей, касалась предмета, котораго я не могъ объяснить, потому что съ нимъ соединена чужая и важная тайна.

— Такъ-то! сказала она, кивнувъ головою, но не смотря на меня.— А сколько нужно денегъ для окончательнаго взноса?

Мн было страшно назвать сумму, потому что она казалась довольно значительною: ‘Девять сотъ фунтовъ.’

— Если я вамъ дамъ деньги для этой цли, сохраните ли вы мою тайну, какъ до сихъ поръ сохраняли вашу?

— Также точно врно.

— И ваше сердце будетъ спокойно?

— О да!

— Вы очень несчастливы теперь?

Она сдлала этотъ вопросъ, все еще не смотря на меня, но съ несвойственнымъ ей тономъ сочувствія. Я не могъ отвчать ей тотчасъ же, у меня не хватало голоса. Она вытянула свою лвую руку надъ костылемъ и нжно приникла къ ней своею головой.

— Я далеко не могу назвать себя счастливымъ, миссъ Гевишамъ, но я имю еще другія причины тревожиться, кром извстныхъ вамъ. Он составляютъ тайну, о которой я уже упоминалъ вамъ.

Посл нсколькихъ минутъ она приподняла свою голову, и опять посмотрла на огонь.

— Съ вашей стороны благородно сказать, что вы имете другія причины быть несчастливымъ. Но справедливо ли это?

— Слишкомъ справедливо.

— Косательно вашего друга, дло покончено, Пипъ, не могу ли я еще сдлать чего-нибудь для васъ самихъ?

— Ничего. Благодарю васъ за этотъ вопросъ. Еще боле благодарю васъ за выраженіе, съ которымъ вы сдлали его. Но вы ничего не можете сдлать.

Она встала съ своего стула и принялась искать писчихъ матеріяловъ въ этой заброшенной комнат, ихъ не оказывалось, и она вынула изъ кармана пожелтвшія таблетки слоновой кости, оправленныя въ потускнвшее золото, и написала на нихъ карандашомъ въ золотомъ рейсфедер, также потускнвшемъ, который вислъ у ней на ше.

— Вы все еще въ дружескихъ отношеніяхъ съ мистеромъ Джагереомъ?

— О, да! Я обдалъ у него вчера.

— Это приказъ заплатить вамъ эти деньги, которыя вы можете истратить, по вашему усмотрнію, для вашего друга. Я не держу здсь денегъ. Но если для васъ пріятне, чтобы Джагерсъ ничего не зналъ объ этомъ дл, то я пришлю вамъ ихъ.

— Благодарю васъ, миссъ Гевишамъ, для меня вовсе не тягостно получить ихъ отъ него.

Она прочла мн, что она написала, это было очень точно и ясно, и очевидно имло цлью отстранить отъ меня всякое подозрніе, что я могъ извлечь для себя какую-ннудь выгоду изъ этой суммы, я взялъ таблетки изъ ея руки, рука ея задрожала и затряслась еще сильне, когда она снимала цпь, на которой вислъ карандашъ, и передавала мн. Все это она длала, не глядя на меня.

— На первой таблетк мое имя. Если вы будете въ состояніи когда-нибудь подписать подъ моимъ именемъ: я ей прощаю,— хотя бы долго, долго спустя посл того, какъ это растерзанное сердце обратится въ прахъ, то, умоляю васъ, сдлайте это.

— О, миссъ Гевишамъ! сказалъ я,— я могу сдлать это сейчасъ же. Вышло горькое недоразумніе: вся жизнь моя была темная и неблагодарная, и самъ я нуждаюсь въ прощеніи я руководств, мн ли негодовать на васъ?

Тутъ она обратила ко мн свое лицо въ первый разъ, и къ величайшему моему удивленію, могу прибавить даже къ ужасу, упала передо мною на колни, сложивъ руки и простирая ихъ ко мн, какъ въ прежнее время, когда ея бдное сердце еще было молодо, свжо и цло, она простирала ихъ къ небу.

Мн стало страшно, когда я увидлъ передъ собою на колнахъ ее, съ ея сдинами и изможденнымъ лицомъ. Я умолялъ ее, чтобъ она встала, и старался помочь ей встать, но она только сжимала мою руку и, прильнувъ къ ней головою, плакала надъ нею. До сихъ поръ я еще ни разу не видлъ, чтобъ она пролила хотя одну слезинку, надясь, что слезы облегчатъ ее, я наклонился къ ней, не говоря ни слова, она уже не стояла на колнахъ, но лежала на полу.

— О! кричала она въ отчаяніи:— что я только надлала! что я надлала!

— Если вы хотите сказать миссъ Гевишамъ, какое зло вы мн сдлали, то позвольте мн вамъ отвтить: никакого. Я полюбилъ бы ее при всевозможныхъ обстоятельствахъ. Была ея свадьба?

— Да.

Это былъ совершенно излишній вопросъ, потому что мн сказало это чувство усилившейся пустоты въ этомъ запущенномъ дом.

— Что я надлала! Что я надлала!— И она ломала себ руки, рвала свои сдины, повторяя:— что я надлала?

Я не зналъ, какъ отвчать ей, какъ утшить ее. Я очень хорошо видлъ, что она сдлала непростительную вещь, взявъ къ себ впечатлительнаго ребенка и воспитавъ его такимъ образомъ, чтобъ отмстить черезъ него за свою обманутую любовь и оскорбленную гордость. Но я видлъ также, что затворившись отъ дневнаго свта, она затворилась отъ многихъ другихъ вещей, что среди своего уединенія она уединила себя отъ тысячи естественныхъ, врачующихъ вліяній, что ея умъ, предоставленый уединеннымъ размышленіямъ, находился въ болзненномъ состояніи, какъ это бываетъ съ умами, которые идутъ наперекоръ порядку, положенному Творцомъ. И могъ ли я смотрть на нее безъ состраданія, видя достаточное для нея наказаніе въ окружавшемъ ея разрушеніи, въ совершенномъ разобщеніи ея съ міромъ, среди котораго она жила въ этомъ тщеславіи своимъ горемъ, которое можетъ обратиться въ безуміе подобно тщеславію раскаянія, тщеславію смиренія и другимъ чудовищнымъ видамъ тщеславія, преслдующимъ человка?

— Я поняла, что я надлала, когда вы съ нею говорили въ послдній разъ, когда вы представили мн какъ въ зеркал, что когда-то я сама перечувствовала. Что я надлала только! Что я надлала!— И такъ повторяла она двадцать разъ одну и туже фразу: ‘Что я надлала!’

— Миссъ Гевишамъ, сказалъ я, когда ея вопли поутихли,— меня вы можете выкинуть изъ головы и сложить съ вашей совсти. Но Эстелла — другое дло, и если вы въ состояніи исправить хотя частицу зла, которое вы сдлали, уничтоживъ въ ней ея истинную природу, то лучше сдлать это нежели оплакивать прошедшее хоть цлое столтіе.

— Да, да, я это знаю. Но, Пилъ, мой милый!— И въ этомъ новомъ чувств было истинно женское состраданіе ко мн.— Мой милый! поврьте только этому: когда я взяла ее къ себ, я думала только о томъ, чтобъ уберечь ее отъ моего несчастія. Сначала я только это имла въ виду.

— Да, да, сказалъ я,— я надюсь, что это такъ.

— Но когда она подрастала и общала сдлаться такою красавицей, я постепенно выработала это зло, при помощи моихъ похвалъ, моихъ брилліянтовъ, моихъ совтовъ и уроковъ, которые подкрпляла моя собственная личность, служившая предостереженіемъ для нея, я успла вынуть изъ ней сердце и вложить на его мсто кусокъ льда.

Я не выдержалъ и сказалъ:— Лучше было бы оставить ей ея настоящее сердце, еслибы даже суждено ему быть изранену и истерзану.

Миссъ Гевишамъ посмотрла на меня какъ безумная, и опять разразилась воплемъ: ‘Что я надлала!’

— Еслибы вы только знали мою исторію, говорила она, какъ бы въ оправданіе,— вы бы имли ко мн хотя какое-нибудь состраданіе, вы бы лучше поняли меня.

— Миссъ Гевишамъ, отвчалъ я ей, какъ можно деликатно:— мн кажется, я могу сказать, что знаю вашу исторію, я узналъ ее съ самаго того времени, какъ оставилъ этотъ околотокъ. Она возбудила во мн большое сожалніе, и я полагаю, что я понимаю ее и ея вліяніе. Что было между нами, то даетъ ли мн нкоторое право сдлать вамъ одинъ вопросъ относительно Эстеллы? Не про теперешнее время, нтъ, но когда она была только что взята къ вамъ?

Она сидла на полу, положивъ руки на оборванное кресло и подперевъ ими голову. Она смотрла мн прямо въ глаза, когда я сказалъ это, и отвтила только: ‘Продолжайте.’

— Чья дочь Эстелла?

Она замотала головою.

— Вы не знаете?

Она опять замотала головой.

— Но ее привелъ или прислалъ сюда Джагерсъ?

— Онъ ее привелъ сюда.

— Разкажите мн, какъ это случилось?

Она отвчала мн тихимъ шопотомъ и съ особенною осторожностію:— Много времени прошло съ тхъ поръ, какъ я заперлась здсь (сколько именно, я не знаю — вамъ извстно, какое время показываютъ здсь часы), когда я ему сказала, что мн хотлось бы воспитать двочку, которую я могла бы любить и сберечь отъ моей участи. Я узнала о немъ по газетамъ, еще прежде чмъ я разсталась съ свтомъ, и я послала за нимъ, чтобъ онъ запустилъ этотъ донъ, какъ вы видите. Онъ мн сказалъ, что онъ поищетъ для меня такой сиротки. Въ одинъ вечеръ онъ принесъ ее сюда сонную, и я назвала ее Эстеллою.

— Могу я васъ спросить, сколько ей было тогда лтъ?

— Два или три года. Она сама знаетъ только, что она осталась сиротою, и я воспитывала ее.

Я былъ совершенно убжденъ, что та женщина была ея матерью, и мн не нужно было новыхъ доказательствъ для подтвержденія этого ‘акта въ моемъ ум. Но теперь я думалъ, что уже не для одного моего ума, а и для каждаго, эта связь была бы очевидна.

Какая была для меня польза продолжать эти свиданія? Я усплъ въ моемъ ходатайств за Герберта, миссъ Гевишамъ сказала мн все, что она знала объ Эстелл, я сказалъ и сдлалъ все, чтобы облегчить мою душу. Все равно, какъ бы намъ съ нею ни разстаться, и мы разстались.

Стемнло, когда я сошелъ по лстниц на чистый воздухъ. Я крикнулъ женщин, которая отворила мн калитку, когда я входилъ, что я не сейчасъ намренъ уйдти, а пройдусь еще по заведенію. Я имлъ предчувствіе, что я уже никогда не возвращусь сюда, мн пріятно было взглянуть въ послдній разъ на это запустніе, при потухающемъ свт.

Я пробрался въ запущенный садъ мимо груды пустыхъ боченковъ, по которымъ я гулялъ много лтъ тому назадъ, которые съ тхъ поръ обливались потоками дождя, мстами загноившаго ихъ и оставившаго на нихъ миніатюрныя озера и болота. Я обошелъ кругомъ садъ, зашелъ въ уголъ, гд мы подрались съ Гербертомъ, прошелся по дорожкамъ, гд мы гуляли съ Эстеллою. Все было такъ холодно, такъ уединенно, такъ пусто!

Возвращаясь, я заглянулъ въ пивоварню. Приподнявъ заржавленный засовъ маленькой двери, отворявшейся въ садъ, я прошелъ черезъ нее. Я хотлъ выйдти въ противоположную дверь, но не легко было теперь отворить ее, сырое дерево разбухло и выпятилось, петли худо держались, и порогъ весь заросъ плесенью, я повернулъ голову и оглянулся назадъ. Въ самый моментъ этого движенія пробудилась у меня снова моя дтская фантазія съ поразительною силой, и мн представилось, будто я вижу, что миссъ Гевишамъ виситъ на балк. Это впечатлніе было такъ сильно, что я стоялъ подъ балкою, весь дрожа съ ногъ до головы, прежде чмъ я убдился, что это было одно воображеніе.

Печальный видъ этого мста, самое время и ужасъ, возбужденный этою мечтою, хотя онъ былъ только мгновенный, навели на меня непріятный страхъ, когда я проходилъ въ отворенныя деревянныя ворота, гд я нкогда рвалъ на себ волосы изъ за Эстеллы, глубоко уязвившей мое сердце. Выйдя на передній дворикъ, я не ршался, позвать ли мн женщину, чтобы она меня выпустила въ запертую калитку, отъ которой у нея былъ ключъ, или сначала подняться наверхъ и убдиться, что миссъ Гевишамъ была совершенно безопасна, какъ я оставилъ ее. Я ршился на послднее и пошелъ на верхъ.

Я заглянулъ въ комнату, гд я оставилъ ее, и увидлъ, что она сидла на оборванномъ кресл у камина, у самаго огня, повернувшись ко мн спиною. Я отодвинулъ мою голову и хотлъ уже уйдти потихоньку, какъ вдругъ я замтилъ пламя поднялось по ней вверхъ. Въ ту же самую минуту она бросилась ко мн съ воплемъ, пламя совершенно охватило ее и поднялось во всю высоту ея роста.

На мн было толстое пальто съ двойнымъ капишономъ, въ рукахъ у меня было другое толстое пальто. Я бросился на нее съ этими пальто, повалилъ ее на полъ и ими накрылъ ее, потомъ я стащилъ скатерть со стола для той же цли, вмст съ нею стащилъ всю массу гнили, возвышавшуюся посреди ея, и всхъ отвратительныхъ тварей, укрывавшихся въ этой гнили, мы боролись на полу, какъ заклятые враги, чмъ плотне я прикрывалъ ее, тмъ сильне она вопила и старалась высвободиться отъ меня. Но обо всемъ, что случилось, я узналъ только посл, самъ я ничего не чувствовалъ, ничего не понималъ, ничего не зналъ, что я длалъ тогда. Я пришелъ въ себя только когда мы оба были на полу, подъ столомъ, и въ дымномъ воздух еще носились горвшія тряпки, которыя за минуту передъ этимъ были ея развалившимся внчальнымъ платьемъ.

Тутъ я посмотрлъ вокругъ себя и увидлъ всполошенныхъ таракановъ и пауковъ, бжавшихъ прочь по полу, и служанокъ, появившихся съ воплями въ дверяхъ. Я все еще держалъ ее подъ собою со всею силой, какъ плнника, который могъ отъ меня вырваться, я очень сомнваюсь, сознавалъ ли я даже тогда, кто она была такова, или зачмъ мы боролись съ нею.

Она была безъ чувствъ, я опасался перенести ее, даже позволить другимъ прикоснуться къ ней. Я послалъ за докторомъ, и пока онъ не явился, я держалъ ее на полу, мн представлялось, что если я оставлю ее, то огонь снова вспыхнетъ и сожжетъ ее. Когда я всталъ съ полу, по прибытіи доктора, я очень удивился, увидя, что об руки у меня были обожжены, я этого вовсе не чувствовалъ.

Докторъ, по осмотр ея, нашелъ, что поврежденіе было значительно, но далеко не безнадежно, главная опасность заключалась въ нервномъ потрясеніи. По приказанію доктора, ея постель была принесена въ эту комнату и приготовлена на стол, который онъ нашелъ очень удобнымъ для перевязки. Я видлъ ее часъ спустя, она дйствительно лежала на томъ самомъ мст, на которое она указывала нкогда своимъ костылемъ, и говорила, что она когда-то будетъ тутъ лежать.

Хотя вс слды ея платья сгорли, какъ мн говорили, но все еще она сохранила отчасти прежній свадебный видъ, ее покрыли по самое горло блою ватой, сверху была легко наброшена на нее блая простыня, и прежній свадебный призракъ не оставлялъ ея.

Я узналъ отъ прислуги, что Эстелла была въ Париж, и докторъ общался мн написать къ ней съ слдующею же почтой. Я взялся извстить родныхъ миссъ Гевишамъ, мое намреніе было сообщить обо всемъ Матью Покетъ, предоставивъ ему увдомить прочихъ. Я сдлалъ это на другой же день черезъ Герберта, какъ толькъ вернулся въ городъ.

Въ этотъ же вечеръ были минуты, когда она говорила совершенно ясно, хотя съ поразительнымъ оживленіемъ, о случившемся. Къ полночи она стала заговариваться и постепенно перешла къ однообразному и несчетному повторенію тихимъ голосомъ: ‘что я надлала,’ и потомъ: ‘когда я брала ее къ себ, я только думала уберечь ее отъ моей участи,’ и потомъ: ‘возьмите карандашъ и напишите подъ моимъ именемъ: я прощаю ее!’ Эти фразы она безпрестанно говорила въ одномъ и томъ же порядк, но иногда она опускала въ нихъ которое-нибудь слово, никогда однако же не замщая его другимъ, и прямо переходя къ слдующему слову.

Я не могъ принести здсь никакой пользы, а дома у меня была забота важне, которую не вытснилъ у меня изъ головы даже ея бредъ, и я ршился въ эту же ночь вернуться съ первымъ дилижансомъ. Около шести часовъ утра я наклонился надъ нею, прикоснулся къ ней губами, именно когда она произносила: ‘возьмите карандашъ и напишите подъ моимъ именемъ: я прощаю ее.’

Это было въ первый и послдній разъ, что я такъ прикоснулся къ ней. И я уже никогда боле не видалъ ея.

ГЛАВА L.

Ночью мн перевязали руки раза два или три, и потомъ еще разъ поутру. Моя лвая рука была сильно обожжена по самый локоть, но къ плечу обжога была мене значительна. Я чувствовалъ сильную боль, но могло быть еще хуже, еслибъ огонь охватилъ другія части. Правая рука была не такъ сильно обожжена, и я могъ владть пальцами. Конечно, она была перевязана, но не такъ неудобно, какъ лвая рука, которую я былъ принужденъ носить на перевязк. Я могъ носить мое пальто и сюртукъ какъ плащъ въ накидку, застегнувъ ихъ подъ шею. Огонь опалилъ также мои волосы, но не коснулся головы и лица.

Гербертъ побывалъ въ Гамерсмит, повидался съ отцомъ и вернулся ко мн на нашу квартиру, посвятивъ остальной день ухаживанью за мною. Онъ былъ нжнйшею нянькою, и въ опредленные часы снималъ перевязки, смачивалъ компрессы въ прохлаждающей примочк и прикладывалъ ихъ съ терпливою нжностію, за которую я благодарилъ его изъ глубины сердца.

Сначала, лежа спокойно на соф, я не могъ избавиться отъ преслдовавшаго меня призрака пламени, шума, суеты и запаха гари. Я забывался на минуту, и меня пробуждали вопли миссъ Гевишамъ, бжавшей ко мн съ огненнымъ столбомъ, возвышавшимся у ней надъ головою. Мн было трудне бороться съ этою умственною болью нежели съ сильнйшими физическими страданіями, и Гербертъ, видя это, всячески старался занять меня чмъ-нибудь.

Когда я увидлъ Герберта, разумется, мой первый вопросъ былъ, все ли благополучно ‘на низовь рки? Онъ отвтилъ мн утвердительно, съ полною увренностію, и мы не обращались къ этому предмету до самаго вечера. Но тогда Гербертъ, перемнивъ мн компрессы, почти въ потемкахъ, слабо освщаемыхъ огнемъ камина, самъ обратился къ нему.

— Я вчера, Гендель, просидлъ съ Провисомъ цлые два часа.

— Гд же была Клара?

— Бдное созданіе? сказалъ Гербертъ.— Она цлый вечеръ, все бгала то вверхъ, то внизъ къ своему понур. Онъ долбилъ постоянно въ полъ, какъ только уходила она съ его глазъ. Я полагаю, долго онъ теперь не продержится. Ромъ да перецъ, перецъ да ромъ, я думаю, скоро положатъ конецъ этому долбленію.

— И тогда, Гербертъ, вы женитесь?

— Какъ же я могу иначе взять на попеченіе мое милую двочку? Положите, мой милый другъ, вашу руку на спинку софы, а я присяду и стяну понемножку перевязку, такъ что вы и не замтите, какъ она у васъ сойдетъ. Я заговорилъ о Провис, знаете ли, Гендель, онъ становится лучше?

— Я говорилъ вамъ, самому мн показалось, будто онъ сталъ понжне, когда я видлъ его въ послдній разъ.

— Да, вы это говорили. И это совершенная истина. Вчера вечеромъ онъ былъ очень сообщителенъ и передалъ мн. нсколько подробностей о своей жизни. Помните, онъ упоминалъ здсь объ одной женщин, съ которою было у него много горя… Что, я разбередилъ вамъ?

Я вдрогнулъ, но не отъ прикосновенія его, я вздрогнулъ отъ его словъ.

— Я было забылъ объ этомъ, Гербертъ, но теперь я при* помнилъ, какъ вы заговорили объ этомъ.

— Провисъ разказывалъ мн эту часть своей жизни, и мрачная была эта часть. Хотите я вамъ разкажу ее? Или теперь это утомитъ васъ?

— Сдлайте милость, разкажите. Все до слова!

Гербертъ наклонился ко мн, чтобы поближе посмотрть на меня, какъ будто мой отвтъ былъ слишкомъ поспшенъ и нетерпливъ.

— Ваша голова холодна, сказалъ онъ, прикоснувшись къ ней.

— О да! сказалъ я:— передайте же мн, что говорилъ вамъ Провисъ, любезный Гербертъ.

— Кажется, началъ Гербертъ, — перевязка удалась какъ нельзя лучше. Теперь я кладу вамъ холодный компрессъ, вдь непріятно сначала, мой бдный другъ, не правда ли? Но вотъ сейчасъ же сдлается вамъ полегче. Кажется, женщина эта была молодая и очень ревнивая и мстительная, мстительная, Гендель, до послдней крайности.

— До какой послдней крайности?

— Да хоть убить человка. Что чувствуете вы холодъ на больномъ мст?

— Нтъ, не чувствую. Какъ же и кого она убила?

— Пожалуй, это дло и не заслуживаетъ страшнаго названія душегубства, сказалъ Гербертъ.— Но за душегубство ее судили, и мистеръ Джагерсъ защищалъ ее, и слава этой защиты сдлали его извстнымъ Провису. Жертвою была другая женщина, и борьба происходила въ сара. Кто началъ ее, ведена ли она была честно или нтъ, все это неизвстно, но какъ она кончилась, въ этомъ сомнваться никто не могъ, потому что другая женщина была найдена задушенною.

— Что же, женщину эту нашли виновною?

— Нтъ, она была оправдана, мой бдный Гендель… Я опять разбередилъ вамъ…

— Гербертъ, не возможно быть нжне васъ. Ну, что же дале?

— У Провиса отъ этой молодой женщины, которую оправдали, былъ ребенокъ, и Провисъ очень любилъ этого ребенка. Въ тотъ же самый вечеръ, какъ предметъ ея ревности былъ задушенъ, какъ я говорилъ вамъ, эта молодая женщина явилась къ Провису на одну минуту и поклялась ему, что она сгубитъ ребенка, который былъ у нея и что онъ никогда не увидитъ его боле, и исчезла… Теперь съ самою худою рукой мы покончили, и она лежитъ спокойно на перевязи, остается еще правая рука, но это работа легкая. Въ потемкахъ мн это легче длать, моя рука тверже, потому что я невижу такъ ясно обожженнаго мста. Не тяжко ли вамъ дышать, мой другъ? Вы, мн кажется, дышете слишкомъ часто.

— Можетъ быть, Гербертъ. Что же женщина исполнила свою клятву?

— Здсь начинается самая мрачная сторона жизни Провиса. Она ее исполнила.

— То-есть это онъ такъ говоритъ.

— Разумется, мой милый другъ, отвчалъ Гербертъ съ удивленіемъ и наклоняясь ко мн, чтобы ближе посмотрть на меня.— Это все онъ говорилъ мн. Я объ этомъ ни отъ кого другаго не слышалъ.

— Конечно, нтъ.

— Теперь, продолжалъ Гербертъ,— Провисъ не говоритъ, худо ли хорошо ли онъ обращался съ матерью ребенка, только она провела съ нимъ вмст около пяти лтъ этой несчастной жизни, которую онъ намъ здсь описывалъ, и кажется онъ чувствовалъ къ ней жалость и былъ снисходителенъ. Боясь, чтобъ его не заставили донести о гибели этого ребенка и сдлаться виновникомъ ея смерти, хоть и жаль ему было ребенка, онъ скрылся и не являлся къ суду, гд говорили о немъ неопредленно какъ о человк, изъ-за котораго началась эта ревность. Посл ея оправданія, она исчезла, и такимъ образомъ онъ потерялъ и ребенка, и его мать.

— Я хочу спросить…

— Минуту подождите, милый другъ, сказалъ Гербертъ, — я сейчасъ кончу. Этотъ злой геній Комписонъ, отчаяннйшій мошенникъ между всми мошенниками, зная, что онъ укрывался въ это время и по какимъ причинамъ, конечно воспользовался этимъ, чтобы держать его въ черномъ тл. Я видлъ вчера ясно, что это особенно усиливало ненависть къ нему Провиса.

— Я хочу знать положительно, Гербертъ, сказалъ я,— говорилъ ли онъ вамъ, когда все это случилось?

— Положительно? Дайте же мн припомнить, что онъ объ этомъ говорилъ. Его собственныя слова были: ‘лтъ двадцать тому назадъ, и почти сейчасъ посл того, какъ я сошелся съ Комписсономъ.’ Сколько вамъ было лтъ, когда вы съ нимъ встртились на вашемъ кладбищ?

— Я думаю седьмой годъ.

— Онъ замтилъ, что это случилось года три, четыре передъ тмъ. Вы ему напоминали собою его маленькую двочку, которой онъ трагически лишился, и которая была бы тогда почти однихъ съ вами лтъ.

— Гербертъ, сказалъ я поспшно, посл короткаго молчанія,— какъ для васъ лучше разсмотрть меня, у окошка при свт, или при огн у камина?

— При огн, отвчалъ Гербертъ, подходя ко мн ближе.

— Смотрите же на меня.

— Я смотрю на васъ, другъ мой.

— Дотроньтесь до меня.

— Ну, я дотронулся до васъ, мой милый другъ.

— Вы не думаете, что у меня горячка, или что мозгъ мой помутился отъ вчерашняго случая?

— И, нтъ, мой другъ, сказалъ Гербертъ, смотря на меня пристальне.— Вы разгорячились немножко, но вы совершенно владете собою.

— Я это знаю. А вдь человкъ, котораго мы укрываемъ на низовь рки — отецъ Эстеллы.

LI.

Какая у меня была цль открывать и доказывать происхожденіе Эстеллы, я не могу сказать. Читатель увидитъ сейчасъ, что этотъ вопросъ не представлялся мн въ опредленной форм, пока мн его не задала голова, которая была умне моей.

Но посл моего разговора съ Гербертомъ, мною овладло горячечное убжденіе, что я долженъ преслдовать это дло, что я не долженъ бросать его, но что я долженъ видть Джагерса и добиться отъ него всей истины. Право, я не знаю, чувствовалъ ли я, что я это длалъ для Эстеллы, или просто мн было пріятно перенесть и на этого человка, котораго безопасность такъ интересовала меня, по крайней мр часть романическаго интереса, ее окружавшаго. Можетъ-быть послднее предположеніе ближе къ истин.

Какъ бы то ни было, меня едва удержали, чтобъ я не пошелъ въ тотъ же вечеръ въ Джерардъ Стритъ. Только доводы Герберта, что я могу свалиться и лежать въ растяжку больной въ то самое время, когда безопасность нашего бглеца будетъ зависть отъ меня, успли охладить мое нетерпніе. Но выговоривъ себ, однако же, условіе, что я во всякомъ случа пойду завтра къ мистеру Джагерсу, я наконецъ согласился успокоиться и остаться дома, няньчиться съ моими обжогами. Мы отправились вмст рано на слдующее утро, на углу улицы Гильтъ-Споръ я оставилъ Герберта, который пошелъ своею дорогой въ Сити, а самъ я повернулъ въ Литль-Бритенъ.

Мистеръ Джагерсъ и Вемикъ въ положенное время пересматривали конторскіе счеты, свряли ихъ съ расписками и приводили дла въ порядокъ. При такихъ случаяхъ Вемикъ бралъ съ собою книги и бумаги въ комнату мистера Джагерса, а въ первую комнату приходилъ одинъ изъ писцовъ сверху. Найдя, на мст Вемика, такого писца, я догадался чмъ они были заняты, но я былъ радъ случаю, что мистеръ Джагерсъ и Вемикъ были вмст, потому что Вемикъ могъ самъ слышать, что я ничмъ его не компрометирую.

Мое появленіе съ подвязанною рукою, въ сюртук, накинутомъ на плечи, содйствовало отчасти моему намренію. Хотя я, тотчасъ же по возвращеніи, отправилъ къ мистеру Джагерсу краткое описаніе случившагося происшествія, теперь однакоже я принужденъ былъ передать ему вс подробности, и особенность этого случая имла своимъ послдствіемъ то, что нашъ разговоръ былъ не такъ сухъ и отрывистъ и не такъ строго опредлялся правилами уголовнаго слдованія, какъ это обыкновенно бывало.

Пока я описывалъ несчастный случай, мистеръ Джагерсъ стоялъ по своему обыкновенію передъ огнемъ. Вемикъ развалился на своемъ стул и, запустивъ руки въ карманы панталонъ и горизонтально заложивъ перо въ свой почтовый ящикъ, уставилъ на меня свои глаза. Два отвратительные слпка, нераздльные въ моемъ воображеніи съ дятельностью этой конторы, казалось, соображали апоплектически, не было ли теперь въ комнат запаха гари.

Разказъ мой былъ конченъ, вс вопросы были также истощены, и тогда я представилъ ордеръ миссъ Гевишамъ на полученіе девяти сотъ фунтовъ для Герберта. Глаза мистера Джагерса закатились глубже въ орбиты, когда я подалъ ему таблетки, но онъ передалъ ихъ сейчасъ же Вемику, съ приказаніемъ написать ихъ для его подписи. Пока исполнялась эта церемонія, я смотрлъ на писавшаго Вемика, а мистеръ Джагерсъ, покачиваясь на каблукахъ своихъ отлично-вычищенныхъ сапогъ, посматривалъ на меня.

— Мн очень жаль, Пипъ, сказалъ онъ, когда я положилъ въ карманъ подписанный имъ че/ги, — что мы ничего не длаемъ для васъ собственно.

— Миссъ Гевишамъ была такъ добра, я отвтилъ,— что спрашивала меня, не можетъ ли она для меня чего нибудь-сдлать, я ей сказалъ, ничего.

— Каждый долженъ знать свое дло лучше, сказалъ мистеръ Джагерсъ.

Я замтилъ, губы Вемика сочиняли слова: ‘движимая собственность’.

— Будь я на вашемъ мст, я бы не сказалъ ей ничего, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— но каждый долженъ знать свое дло лучше.

— Движимая собственность, сказалъ Вемикъ, посматривая на меня съ упрекомъ, — должна быть первымъ дломъ для каждаго.

— Мн казалось, теперь наступило время обратиться къ предмету, который лежалъ у меня на сердц, и я сказалъ мистеру Джагерсу.

— Я спросилъ, однако же, объ одной вещи у миссъ Гевишамъ. Я просилъ ее сообщить мн нкоторыя свднія о ея пріемыш, и она передала мн все, что ей было извстно.

— Право? сказалъ мистеръ Джагерсъ, наклоняясь впередъ, чтобы посмотрть на свои сапоги и потомъ снова выпрямляясь.— А я думаю, я бы этого не сдлалъ, если бы я былъ на мст миссъ Гевишамъ. Но она должна знать лучше свое Дло.

— Мн извстна исторія пріемыша миссъ Гевишамъ, даже лучше нежели ей самой. Я знаю ея мать.

Мистеръ Джагерсъ посмотрлъ на меня вопросительно и повторилъ:— Мать?

— Я видлъ ея мать три дня тому назадъ.

— Да? сказалъ мистеръ Джагерсъ.

— Точно также, какъ и вы, сэръ, вы видли ее вчера, нынче.

— Да? сказалъ Джагерсъ.

— Можетъ быть исторія Эстеллы мн извстна еще лучше нежели вамъ. Я знаю ея отца.

Въ манерахъ мистера Джагерса вдругъ наступила минута инерціи. Онъ слишкомъ хорошо владлъ собою, чтобъ измнить своимъ манерамъ, но онъ не могъ удержаться отъ этой минутной остановки, которую вызвало безотчетное вниманіе, и которая убдила меня, что онъ не зналъ, кто такой былъ ея отецъ.

— Такъ вы знаете Пипъ отца молодой леди? сказалъ Джагерсъ.

— Да, отвчалъ я.— Его зовутъ Провисъ, изъ Новаго Южнаго Валлиса.

Даже и мистеръ Джагерсъ вздрогнулъ, когда я произнесъ эти слова. Это было едва замтное движеніе, необыкновенно какъ тщательно задержанное и подавленное въ ту же минуту, но онъ вздрогнулъ, хотя онъ и прикинулся будто вынималъ свой носовой платокъ. Я не могу сказать, какъ принялъ Вемикъ это возвщеніе, я боялся смотрть на него, чтобы мистеръ Джагерсъ, при своей проницательности, не открылъ между нами неизвстныхъ ему сношеній.

— А на какомъ основаніи, Пипъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ, очень холодно, останавливаясь съ своимъ платкомъ на половин дороги къ носу: — Провисъ предъявляетъ свои права?

— Онъ ихъ не предъявляетъ, сказалъ я,— и никогда не предъявлялъ, и вовсе не знаетъ и не предполагаетъ, что его дочь жива.

Въ первый разъ можетъ быть всемогущій платокъ не произвелъ своего дйствія. Мой отвтъ былъ такъ неожиданъ, что мистеръ Джагерсъ положилъ свой платокъ назадъ въ карманъ, не исполнивъ обыкновенной церемоніи, сложивъ свои руки, имъ посмотрлъ на меня съ строгимъ вниманіемъ, но неподвижнымъ лицомъ.

Тутъ я раз казалъ ему все, что я зналъ, и какъ я узналъ, давъ ему только замтить, будто мн сообщила миссъ Гевишамъ все то, что мн на самомъ дл было извстно отъ Вемика. Въ этомъ пункт я былъ очень остороженъ. Я даже не взглянулъ на Вемика, пока не кончилъ всего, и даже посл, въ продолженіи нсколькихъ минутъ, безмолвно выдерживалъ взглядъ мистера Джагерса. Когда я наконецъ обратилъ мои глаза на Вемика, я замтилъ, что онъ вынулъ свое перо изъ пасти, и сосредоточилъ все свое вниманіе на стол, за которымъ онъ сидлъ.

— Ну! сказалъ наконецъ мистеръ Джагерсъ, пододвигаясь къ бумагамъ, бывшимъ на стол: — на какой цифр мы съ вами остановились, Вемикъ, когда вошелъ мистеръ Пипъ?

Но я уже не могъ стерпть, чтобы меня такъ безцеремонно откинули въ сторону, и обратился къ нему съ горячею, даже исполненною негодованія рчью, требуя отъ него боле искренности и прямоты. Я напомнилъ ему, какъ увлекался я ложными надеждами, какъ долго тянулось это обольщеніе, какое открытіе я сдлалъ, и я намекнулъ ему, какая тягость лежала у меня теперь на душ. Я представлялъ ему, что конечно я былъ достоинъ хотя малой откровенности съ его стороны за мою къ нему откровенность, я сказалъ, что я его не винилъ, не подозрвалъ, не сомнвался въ нмъ, но что я хотлъ только удостовриться отъ него въ истин. И если онъ спроситъ меня, для чего я этого желаю, или почему я думаю, что имю на это нкоторое право, то я скажу ему, какъ ни мало дорожить онъ такими жалкими мечтами, что я давно и горяча люблю Эстеллу и, что хотя я ея лишился и принужденъ теперь влачить одинокую жизнь, но все до нее относящееся дорого мн. Видя, что мистеръ Джагерсъ все еще пребывалъ въ упорномъ молчаніи, нисколько не трогаясь моимъ воззваніемъ, я обратился къ Вемику, и сказалъ:

— Вемикъ, я знаю у васъ нжное сердце. Я видлъ вашъ пріятный домъ, вашего престарлаго отца и невинныя забавы,которыми вы оживляете вашу дловую жизнь. Умоляю васъ, скажите за меня слово мистеру Джагерсу, представьте ему, что принимая въ уваженіе вс обстоятельства, онъ долженъ быть откровенне со мною!

Мн никогда не случалось видть, чтобы два человка такъ странно посматривали другъ на друга, какъ переглядывались теперь между собою мистеръ Джагерсъ и Вемикъ, посл моего обращенія. Сначала у меня промелькнула въ голов мысль что Вемикъ сейчасъ же лишиться своего мста, но она недолго меня мучила, когда я увидлъ на лиц мистера Джагерса нкоторое подобіе улыбки и замтилъ, что Вемикъ становился посмле.

— Это что еще такое? сказалъ мистеръ Джагерсъ:— вы съ вашимъ престарлымъ отцомъ и вашими невинными забавами?

— А что же такое? отвчалъ Вемикъ.— Если я не приношу ихъ сюда, такъ еще нтъ бды?

— Пипъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ, положивъ мн на плечо свою руку, и уже открыто улыбаясь.— Этотъ человкъ долженъ быть самый лукавый лицемръ въ цломъ Лондон.

— Вовсе нтъ, отвчалъ Вемикъ, становясь все смле и смле.— Я полагаю, что вы не хуже, меня.

Опять они обмнялись прежними странными взглядами, оба подозрвая, что одинъ надувалъ другаго.

— Вы съ вашимъ пріятнымъ домомъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ.

— Если это длу не мшаетъ, отвчалъ Вемикъ,— пусть оно такъ себ и останется. Теперь смотря на васъ, я нисколько не удивлюсь, если вы также задумываете устроить себ пріятный домъ когда-нибудь, какъ надостъ вамъ эта работа.

Мистеръ Джагерсъ покачалъ головою два или три раза, и, право, вздохнулъ.

— Пипъ, сказалъ онъ,— не будемъ говорить объ этихъ жалкихъ мечтахъ, которыя вамъ лучше извстны нежели мн, ваша опытность свже. Но что касается до другой матеріи, то я вамъ гипотетически изложу дло. Помните! Я ничего не допускаю съ моей стороны.

Онъ выжидалъ, пока я не объявилъ, что я совершенно понимаю, что съ своей стороны онъ ничего не допускаетъ.

— Теперь Пипъ, сказалъ мистеръ Джагерсъ,— представьте себ дло женщины въ такихъ обстоятельствахъ, какъ вы сказали: она скрыла ребенка и принуждена была сообщить этотъ фактъ своему адвокату, который объяснилъ ей, что онъ долженъ знать, для ея же защиты, всю истину о ребенк. Представьте себ, что въ то же самое время богатая, причудливая леди поручила ему найдти для себя ребенка, котораго она хотла взять къ себ и воспитать.

— Я слдую за вами, сэръ.

— Представьте себ, что этотъ адвокатъ жилъ посреди атмосферы зла, онъ зналъ о дтяхъ только то что они раждаются на этотъ свтъ въ огромномъ числ, себ на пагубу. Онъ часто видлъ, какъ судили въ уголовномъ суд дтей, которыхъ приподымали на руки, чтобы ихъ можно было видть, онъ постоянно слышалъ, какъ заключали ихъ въ тюрьмы, пороли, ссылали, оставляли въ вчномъ загон, и всячески подготавливали для вислицы, которая бывала для нихъ неизбжнымъ концомъ. Представьте себ, вс дти, встрчавшіяся ему въ его дловой жизни, казались ему нчто въ род икры, изъ которой съ теченіемъ времени развивались рыбы, рано или поздно попадавшія въ его сть, ему приходилось преслдовать ихъ, защищать, приводить къ ложной присяг и спроваживать, какимъ бы то ни было путемъ къ чорту.

— Я слдую за вами, сэръ.

— Представьте себ, Пипъ, что вамъ выдается красивый ребенокъ изъ этой массы, котораго можно спасти, отецъ считаетъ его погибшимъ и не сметъ поднять о немъ тревоги, мать его въ полной власти адвоката. Я знаю, говоритъ онъ, что вы сдлали и какъ вы сдлали! Вы подошли такъ-то и такъ-то, вотъ какъ вы напали, вотъ какъ защищались противъ васъ, вы продолжали и сдлали то-то и то-то, чтобы отвлечь отъ себя подозрніе. Я за вами слдилъ. Разстаньтесь съ вашимъ ребенкомъ, если онъ будетъ нуженъ, чтобъ очистить васъ, тогда его представятъ. Отдайте этого ребенка мн на руки, и я приложу вс мои старанія, чтобы выпутать васъ. Будете вы спасены, ребенокъ вашъ также спасенъ, погибнете вы, опять-таки вашъ ребенокъ будетъ спасенъ. Представьте себ, что все это было сдлано, и женщина была оправдана

— Я совершенно васъ понимаю.

— Но я не утверждаю ничего съ моей стороны.

— Не утверждаете ничего.

И Вемикъ также повторилъ: Ничего не утверждаете.

— Представьте себ, Пипъ, что припадокъ злости и ужасъ смерти слегка потрясли разсудокъ женщины, и когда она была освобождена, ей стало страшно на свт, и она пришла къ нему искать убжища. Представьте себ, что онъ ее принялъ, и сдерживалъ ея прежній необузданный нравъ, при каждомъ порыв грозя ей своею властью. Понимаете ли вы это гипотетически изложенное дло?

— Совершенно.

— Представьте себ, что ребенокъ выросъ и выданъ замужъ по разчету, богатства ради, что мать жива, что отецъ также живъ, что отецъ и мать не знаютъ другъ про друга, хотя живутъ въ разстояніи нсколькихъ миль, саженей или футовъ одинъ отъ другаго, что тайна остается до сихъ поръ тайною, и только вы успли провдать о ней. Представьте себ хорошенько, Пипъ, особенно послднее обстоятельство.

— Я представляю себ.

— Я прошу также и Вемика хорошенько представить это себ.

И Вемикъ сказалъ:

— Я себ представляю.

— Ради кого будете вы раскрывать эту тайну? Ради отца? Я полагаю, ему лучше матери. Ради матери? Я думаю она сдлала такое дло, посл котораго ей безопасне оставаться тамъ, гд она находится. Ради дочери? Плохая будетъ для нея услуга, раскрыть ея родство на позоръ мужу, и бросить ее въ старую грязь, изъ которой удалось ей вылзть лтъ двадцать тому назадъ. Но прибавьте еще, Пипъ, что вы любили ее, что вы сдлали изъ нея предметъ этихъ жалкихъ грезъ, наполнявшихъ головы многихъ людей, которыхъ вроятно вы и не заподозрите въ этомъ, и я вамъ скажу, что лучше будетъ для васъ взять топоръ да отрубить себ эту повязанную лвую руку, да потомъ передать его Вемику, чтобъ онъ отрубилъ также и правую, и вы непремнно это сдлаете, когда сообразите хорошенько дло.

Я посмотрлъ на Вемика, лице котораго приняло серіозное выраженіе. Онъ значительно приложилъ свой палецъ къ губамъ. Я сдлалъ то же самое, мистеръ Джагерсъ повторилъ то же движеніе.

— Ну, Вемикъ, сказалъ онъ, принявъ свой обыкновенный тонъ,— на какой цифр мы остановились, когда вошелъ мистеръ Пипъ?

Оставаясь съ ними нкоторое время, пока они работали, я замтилъ, что странные взгляды, которые они прежде бросили другъ на. друга, повторялись нсколько разъ, съ тою только разницею, что теперь оба они подозрвали и даже сознавали, что обнаружили другъ передъ другомъ свою слабую сторону. По этой причин, я полагаю. они оба были неумолимы одинъ къ другому, мистеръ Джагерсъ былъ необыкновенно какъ взыскателенъ и повелителенъ, а Вемикъ съ упрямствомъ оправдывался каждый разъ, при малйшемъ несогласіи. Я никогда еще не видалъ ихъ въ такихъ худыхъ отношеніяхъ, обыкновенно, работа шла у нихъ очень ладно.

По счастію, на выручку къ нимъ явился Майкъ, кліентъ въ мховой шапк, имвшій привычку вытирать носъ рукавомъ, тотъ самый, котораго я видлъ въ первый день моего появленія въ этихъ стнахъ. Эта личность была въ постоянномъ опасеніи бды или за себя, или за своихъ родственниковъ (подъ бдою я разумю здсь Ньюгетъ), и теперь пришелъ онъ объявить, что его старшая дочь взята по подозрнію въ воровств. Когда онъ передавалъ это печальное обстоятельство Вемику, мистеръ Джагерсъ стоялъ у огня какъ судья, не принимая участія въ этой бесд, случилось, что слеза навернулась на глазахъ Майка.

— Это что такое? спросилъ Вемикъ съ страшнымъ негодованіемъ.— Чего вы сюда приходите рюмить?

— Я не затмъ пришелъ, мистеръ Вемикъ.

— Нтъ затмъ, сказалъ Вемикъ.— Какъ это вы осмлились только? Вамъ сюда и показываться не слдъ, если вы не можете не распустить свои нюни словно надтреснувшее перо. Что это только значитъ?

— Человкъ не властенъ въ своихъ чувствахъ, мистеръ Вемикъ, привелъ въ свое оправданіе Майкъ.

— Что такое? спросилъ свирпо Вемикъ:— повторите-ка.

— Послушайте, мой любезный, сказалъ мистеръ Джагерсъ, подходя на одинъ шагъ и указывая на дверь: — вонъ изъ этой конторы! Чувствамъ здсь мста нтъ. Убирайтесь.

— По дломъ вамъ, сказалъ Вемикъ,— извольте убираться.

Итакъ, несчастный Майкъ смиренно удалился. Согласіе снова водворилось между Вемикомъ и мистеромъ Джагерсомъ, и они принялись за работу, совершенно освженные, словно позавтракали.

ГЛАВА LII.

Изъ Литль-Бритена я отправился съ чекомъ въ карман къ брату миссъ Скифинсъ, счетчику, и братъ миссъ Скифинсъ, счетчикъ, сейчасъ пошелъ къ Кларикеру и привелъ сего Кларикера ко мн, и я имлъ несказанное удовольствіе сейчасъ же покончить съ нимъ дло. Это было единственное хорошее дло, которое я сдлалъ и повершилъ окончательно, съ тхъ поръ какъ возымлъ большія ожиданія.

Кларикеръ увдомилъ меня при этомъ случа, что дла фирмы постепенно подвигались впередъ, что теперь ему открывается возможность основать небольшой домъ на Восток, чего необходимо требуетъ расширеніе торговой дятельности, и что Гербертъ, какъ партнеръ, отправится туда и приметъ на себя управленіе этимъ домомъ. Я увидлъ такимъ образомъ, что я долженъ приготовиться къ разлук съ моимъ другомъ, я чувствовалъ, какъ будто мой послдній якорь обрывался, и что скоро я сдлаюсь игрушкою втровъ и волнъ.

Но я былъ награжденъ радостью Герберта, который, возвратясь домой въ этотъ вечеръ, передалъ мн обо всхъ этихъ перемнахъ, мало подозрвая, что онъ не сказалъ мн тутъ ничего новаго. Онъ строилъ воздушные планы, какъ повезетъ онъ Клару Барле въ волшебную страну Тысячи и Одной Ночи, и какъ я пріду къ нимъ съ караваномъ верблюдовъ, и какъ мы вс отправимся по Нилу и будемъ видть чудеса на каждомъ шагу. Не увлекаясь моимъ собственнымъ участіемъ въ этихъ блистательныхъ планахъ, я видлъ, что дорога передъ Гербертомъ быстро расчищалась, и что если только старый Билъ Барле останется по прежнему вренъ своему перцу и рому, его дочь вскор будетъ обезпечена и счастлива.

Наступалъ мсяцъ нартъ. Моя лвая рука, хотя и не показывала худыхъ признаковъ, но подживала такъ медленно, что я до сихъ поръ еще не могъ надть на себя сюртука. Правая рука поджила порядочно, и хотя она была обезображена, но могла дйствовать.

Въ понедльникъ поутру, когда мы съ Гербертомъ сидли за завтракомъ, я получилъ по почт слдующее письмо отъ Вемика.

‘Валвертъ.

‘Сожгите, какъ только прочтете. Въ начал недли, примрно въ середу, вы можете сдлать то, что вы знаете, если вы только расположены попытаться. Теперь сожгите.’

Я показалъ записку Герберту и бросилъ ее въ огонь, заучивъ ея содержаніе наизусть. Мы задумались что длать, моя больная рука представлялась важнымъ препятствіемъ, которое нельзя было отодвинуть въ сторону.

— Я думалъ объ этомъ много, сказалъ Гербертъ,— и полагаю, у меня есть планъ получше нежели нанимать лодочника. Возьмемъ Стартопа. Онъ добрый малый, мастеръ грести, любитъ насъ, восторженникъ и человкъ благородный.

— Я уже о немъ думалъ не разъ.

— Но что же мы ему скажемъ, Гербертъ?

— Сказать ему нужно очень немного. Пусть онъ предполагаетъ, что это такъ себ одна фантазія, которую должно однако держать въ тайн до утра: тогда объявимъ ему, что есть причины спустить Провиса на корабль и удалить изъ Лондона. Вы подете съ нимъ?

— Безъ всякаго сомннія.

— Куда?

Посл многихъ размышленій, мн казалось, что было все равно, какой бы ни выбрать портъ, Гамбургъ, Роттердамъ, Антверпенъ,— мсто тутъ ничего не значило,— главное было выпроводить его изъ Англіи. Первый иностранный пароходъ, на который мы наткнемся, сдлаетъ наше дло. Моя мысль всегда была спустить его по рк въ лодк, разумется за Гревезендъ. Это было мсто критическое для всякихъ разспросовъ и досмотровъ, если только бывало подозрніе. Иностранные пароходы оставляли Лондонъ при полноводь, и мой планъ былъ спуститься по рк съ предшествовавшимъ приливомъ и притаиться въ какомъ-нибудь тихомъ мстечк, и потомъ пристать къ которому-нибудь изъ нихъ. Разчитать время, когда подъдетъ пароходъ къ тому мсту, гд мы будемъ выжидать его, было не трудно, стоило только собрать предварительно свднія.

Гербертъ согласился на это, и посл завтрака мы сейчасъ же отправились хлопотать по этому длу. Мы нашли, что гамбургскій пароходъ лучше всего соотвтствуетъ нашей цли, и преимущественно на немъ сосредоточили наши мысли. Но мы замтили также, какіе другіе иностранные пароходы оставляютъ Лондонъ съ тмъ же теченіемъ, и совершенно затвердили ихъ форму и цвтъ. Потомъ мы разстались на нсколько часовъ. Я отправился за паспортами, Гербертъ къ Стартопу на его квартиру. Мы оба исполнили наше дло безъ всякихъ препятствій, и сошлись около часу передать другъ другу, что все покончено. Я былъ готовъ съ моими паспортами, Гербертъ видлъ Стартопа, и тотъ съ охотою общалъ присоединиться къ намъ.

Мы положили, что они вдвоемъ будетъ грести, а я править рулемъ, нашъ пріятель будетъ сидть спокойно, скорость не была для насъ особенно важна. Мы условились также, чтобы Гербертъ, возвращаясь домой къ обду, зашелъ на Мельничный Прудъ, и приготовилъ Провиса, какъ ему сойдти внизъ въ середу у спуска ближайшаго къ дому,— какъ только завидитъ насъ, но не прежде,— и чтобы вс распоряженія съ нимъ онъ покончилъ въ этотъ же понедльникъ вечеромъ и потомъ не сносился съ нимъ до того самаго времени, какъ мы примемъ его на лодку.

Мы оба хорошо условились насчетъ этихъ предосторожностей, и я отправился домой.

Отпирая дверь моей квартиры, я нашелъ въ ящик письмо, адресованное ко мн,— письмо очень грязное, хотя не дурно написанное. Оно было кмъ-то принесено по выход моемъ изъ дома, и содержаніе его было слдующее:

‘Если вы не боитесь прибыть на старое болото сегодня или завтра вечеромъ, въ девять часовъ, къ маленькому домику у шлюза, возл известковой печи, такъ приходите. Если вы хотите узнать что-нибудь о вашемъ дяд Провис, приходите, не теряя времени и не говорите никому объ этомъ. Вы должны придти одни. Принесите съ собою эту записку.’

Довольно тягости было у меня на ум и безъ этого страннаго письма. Я ршительно не зналъ, что мн было теперь длать. И хуже всего, что я долженъ былъ ршиться сейчасъ же, а не то я пропустилъ бы послобденный дилижансъ, который привезетъ меня вовремя къ сегодняшнему вечеру. Я и не могъ думать о томъ, чтобъ отправиться туда завтра вечеромъ, это было слишкомъ близко къ условленному времени для побга. И потомъ, какъ мн было знать! предлагаемое свдніе могло именно относиться до побга.

Будь у меня, поболе времени для размышленія, я полагаю, что я все-таки бы отправился. Но теперь, не имя ршительно времени, раздумывать — мои часы указывали мн, что дилижансъ тронется черезъ полчаса,— я ршился немедленно хать. Конечно, я бы не похалъ, если бы тутъ не упоминалось о моемъ дяд Провис, но именно то обстоятельство, что это письмо пришло посл записки Вемика и всхъ утреннихъ приготовленій, заставило меня ршиться.

Я принужденъ былъ прочесть это таинственное посланіе два раза, прежде нежели его наказъ, сохранить тайну, механически впечатллся въ моемъ ум. Поддаваясь ему также механически, я написалъ Герберту записку карандашомъ, сообщая ему въ ней, что такъ какъ я скоро узжалъ, самъ не зная какъ на долго, то я ршился лично удостовриться каково здоровье миссъ Гевишамъ. Я едва имлъ время надть мой сюртукъ, запереть комнаты и добжать до дилижанса. Я взялъ себ мсто внутри кареты, и пришелъ въ себя не прежде какъ меня порядкомъ порастрясло въ этой карет, гд я сидлъ по колно въ солом.

Дйствительно, я былъ самъ не свой съ тхъ поръ какъ получилъ это письмо, оно ршительно отуманило меня посл нашего утренняго спха. Утромъ я былъ очень взволнованъ: хотя я уже долго и нетерпливо ожидалъ условленнаго намека отъ Вемика, но онъ явился совершеннымъ сюрпризомъ. Тутъ я началъ дивиться себ, какъ попалъ я въ дилижансъ и имлъ ли я достаточный поводъ быть въ немъ, и не лучше ли было выйдти изъ него и отправиться сейчасъ же назадъ, оставивъ безъ вниманія анонимное сообщеніе: короче, я проходилъ черезъ вс степени противорчія и нершительности, обыкновенно осаждающія людей торопящихся. Но имя Провиса взяло надъ всмъ верхъ. Я разсуждалъ, что если онъ подвергнется какой-нибудь опасности черезъ мою нершительность, то прощу ли я это себ потомъ?

Уже было темно, когда мы пріхали, перездъ мн показался очень длиненъ и утомителенъ. Избгая Синяго Кабана, я остановился въ другомъ трактир, не столь знаменитомъ, и заказалъ себ обдъ. Пока его приготовляли, я отправился въ Сатисхаусъ и спросилъ о миссъ Гевишамъ, она все еще была больна, хотя думали, что ей нсколько лучше.

Мой трактиръ когда-то составлялъ часть стараго монастырскаго дома, и я обдалъ въ маленькой осмиугольной общей комнат, похожей на купель. Я не могъ самъ разрзывать себ обдъ, и старый трактирщикъ съ блестящею лысиной оказалъ мн эту услугу. У насъ завязался разговоръ, и онъ угостилъ меня моею же собственной исторіею, конечно не упустивъ въ ней главной черты, что Пембльчукъ — мой первый благодтель и виновникъ моего счастья.

— Знаете вы этого молодаго человка? сказалъ я.

— Знаю ли я его? повторилъ трактирщикъ.— Да, съ тхъ поръ, какъ его еще отъ земли не видать было.

— Бываетъ онъ иногда въ этомъ околотк?

— Да, бываетъ иногда, сказалъ трактирщикъ,— у своихъ важныхъ покровителей и воротитъ носъ отъ человка, который вытащилъ его.

— Кто же этотъ человкъ?

— То-есть человкъ, о которомъ я говорю, сказалъ трактирщикъ:— это мистеръ Пембльчукъ.

— Ну, а къ другимъ онъ также не благодаренъ?

— Безъ всякаго сомннія, онъ былъ бы такой же не благодарный и передъ другими, еслибы былъ случай, отвчалъ трактирщикъ, но случая нтъ. И знаете почему? Потому что одинъ Пембльчукъ все для него сдлалъ.

— И это Пембльчукъ самъ разказываетъ?

— Разказываетъ! отвчалъ трактирщикъ.— Ему незачмъ это разказывать.

— Но говоритъ ли онъ что-нибудь объ этомъ?

— Послушать его, сэръ, что онъ говорятъ объ этомъ, сказалъ трактирщикъ,— такъ право кровь стынетъ.

Я подумалъ: ‘А Джо, милый Джо, вы никогда объ этомъ не говорите. Долготерпливый, любящій Джо, вы никогда не жалуетесь. Ни вы также кроткая Биди!’

— Аппетиту у васъ нтъ, посл вашего приключенія, сказалъ трактирщикъ, поглядывая намою подвязанную руку.— Попробуйте кусочекъ понжне.

— Нтъ, благодарю васъ, сказалъ я, повертываясь къ огню, чтобы предаться размышленіямъ. Уберите это, я боле не могу сть.

Никогда еще не чувствовалъ я такъ глубоко мою неблагодарность передъ Джо, какъ теперь, сравнивая его съ мднымъ лбомъ Пембльчукомъ. Чмъ лживе онъ былъ, тмъ искренне представлялся мн Джо, чмъ подле онъ былъ, тмъ благородне представлялся мн Джо.

Просидвъ часа два надъ огнемъ въ моихъ думахъ, я почувствовалъ, что сердце мое смирилось, наконецъ бой часовъ пробудилъ меня изъ моей думы, не разогнавъ однакоже ни моего унынія, ни угрызеній моей совсти, я всталъ, застегнулъ мой сюртукъ и вышелъ. Я искалъ передъ этимъ въ моихъ карманахъ письмо, чтобы взглянуть на него еще разъ, не не могъ его найдти, и безпокоился думая, что я его врно обронилъ въ дилижанс. Я зналъ однакоже очень хорошо, что условленное мсто было маленькій домикъ у шлюзовъ, возл известковой печи, на болот, и назначенный часъ — девять. Времени оставалось уже не много, и я поспшилъ на болото.

ГЛАВА LIII.

Ночь была темная, хотя полный мсяцъ взошелъ, когда я оставилъ за собою загороженныя поля и вышелъ на болото. За чернымъ горизонтомъ виднлась полоса яснаго неба, которая едва могла вмстить въ себ расплывшуюся красную луну. Черезъ нсколько минутъ она поднялась изъ этого свтлаго мста и исчезла за громадами облаковъ.

Втеръ печально завывалъ, и на болотахъ было страшно какъ грустно. Для человка небывавшаго здсь они показались бы невыносимы, даже мн было такъ тяжело, что я медлилъ, почти ршаясь повернуть назадъ. Но мн они были хорошо извстны, я нашелъ бы дорогу здсь, еслибы ночь была еще гораздо темне. Разъ придя сюда, я не имлъ уже повода возвращаться. И такимъ образомъ, явившись сюда поневоле, я принужденъ былъ также поневол идти дале.

Я шелъ не по тому направленію, гд находился мой прежній домъ, и также не по той линіи, по которой мы преслдовали каторжниковъ. Отдаленные плашкоты оставались у меня назади, и хотя я могъ различить вдалек за песчаною косой знакомые огни, но я могъ видть ихъ только сзади. Я зналъ известковую печь также хорошо какъ и старую батарею, но он были на разстояніи нсколькихъ миль одна отъ другой, такъ что еслибы въ эту ночь огни были зажжены на этихъ двухъ пунктахъ, то длинная полоса темнаго горизонта раздляла бы эти дв свтящіяся точки.

Сначала мн приходилось запирать за собой калитки и останавливаться, выжидая пока скотина, лежавшая поперекъ тропинки, по насыпи, подымется и исчезнетъ въ трав и камышахъ болота. Но вскор я остался единственнымъ живымъ существомъ посреди этой пустыни.

Прошло еще полчаса, и наконецъ я очутился возл печи, известка обжигалась въ ней лниво, отдляя удушающій запахъ, но разложенный огонь былъ оставленъ, работниковъ не было видно. Возл находилась небольшая каменоломня, дорога моя лежала черезъ нее, и я замтилъ по лежавшимъ инструментамъ и телжкамъ, что тамъ работали въ этотъ день.

Выйдя опять на болото изъ этой пещеры, черезъ которую пролегала моя тропинка, я увидлъ свтъ въ старомъ домик у шлюза. Я ускорилъ мои шаги и постучался въ дверь. Пока я ожидалъ отвта, я имлъ время оглядться и замтить, какъ шлюзъ былъ запущенъ и сломанъ, деревянный домикъ, съ черепичною кровлей, едва ли могъ служить надежнымъ кровомъ отъ непогоды, грязь и выступавшая вода были покрыты известью, и удушающій паръ изъ печи подбирался ко мн словно привидніе. Все это я усплъ разглядть, а отвта еще не было. Я постучался опять, нтъ отвта, я попробовалъ задвижку.

Задвижка поднялась подъ моею рукой и дверь отворилась. Заглянувъ внутрь, я увидлъ на стол зажженную свчку, скамью и матрасъ на складной кровати. Въ комнат были полати, я кликнулъ ‘есть кто-нибудь тамъ?’ но никто не отвчалъ. Я посмотрлъ на мои часы: была уже половина десятаго, я кликнулъ опять: ‘есть тутъ кто-нибудь?’ отвта все не было, я вышелъ за дверь, не ршаясь что длать.

Вдругъ полился дождь. Не видя передъ собою ничего, я вернулся назадъ въ домикъ и остановился въ дверяхъ подъ навсомъ, смотря въ ночную мглу. Раздумывая, что врно тутъ былъ кто-нибудь недавно и долженъ вернуться вскор, иначе не оставили бы зажженной свчки, я захотлъ посмотрть, какъ много нагорлъ фитиль, я подошелъ къ столу и взялъ въ руки свчку, какъ вдругъ кто-то загасилъ ее, и я почувствовалъ, меня захватили на аркан, который былъ заброшенъ на меня сзади черезъ голову.

— А! теперь-то, закричалъ чей-то голосъ, съ проклятіемъ,— вы попались мн.

— Это что такое, завопилъ я барахтаясь, — кто это? Помогите, помогите, помогите!

Руки мои были притянуты къ бокамъ, и моя больная рука была такъ сильно прижата, что я чувствовалъ нестерпимую боль. Кто-то зажималъ мн ротъ то сильною рукой, то сильною грудью, чтобы заглушить мои крики, и чувствуя на лиц чье-то горячее дыханіе, я тщетно боролся въ темнот, между тмъ какъ меня привязывали плотно къ стн.

— Ну, теперь, сказалъ тотъ же самый голосъ съ новымъ проклятіемъ,— пикните еще разъ, и я съ вами сейчасъ же покончу!

Ослаблый отъ боли, пораженный нечаянностью, и вполн сознавая однакоже, какъ легко было привесть въ исполненіе такую угрозу, я замолкъ и старался по возможности высвободить мою руку. Но она была слишкомъ плотно привязана. Я чувствовалъ, моя обожженная рука словно кипла въ огн.

Совершенная темнота, замстившая теперь въ этой комнат полумракъ ночи, показала мн, что человкъ закрылъ ставень. Пошаря въ потемкахъ, онъ нашелъ кремень и огниво, которыхъ искалъ, и началъ выскать огонь. Я напрягалъ мое зрніе, слдя за искрами, падавшими на трутъ, на который онъ постоянно дулъ, держа въ рук лучину, но я могъ уловитъ, и то лишь мгновенно, его губы и синій конецъ лучины. Трутъ былъ сыръ,— что въ этомъ мст было не удивительно — и искры гасли одна за другою.

Человкъ не торопило? и продолжалъ выскать огонь. Искры падали обильнымъ потокомъ вокругъ него, я могъ видть его руки и нкоторыя черты на его лица, я могъ разглядть, что онъ сидлъ нагнувшись надъ столомъ, и только. Вотъ я опять увидлъ его синія губы, какъ тяжело дули он на трутъ, и вдругъ занялось пламя и освтило передо мною Орлика.

Я самъ не знаю, кого я ожидалъ встртить здсь,— только никакъ не его. Увидвъ его, я почувствовалъ, что я дйствительно былъ въ опасномъ положеніи и не спускалъ съ него глазъ.

Не торопясь, онъ засвтилъ свчку горвшею лучиной, бросилъ ее на полъ и затопталъ. Потомъ онъ поставилъ свчку на столъ подале отъ себя, такъ что онъ могъ меня видть, и слъ на столъ, сложа руки и смотря на меня. Тутъ я увидлъ, что былъ привязанъ къ крпкой, почти вертикальной лстниц, которая была утверждена тутъ въ нсколькихъ дюймахъ отъ стны и служила подъемомъ на полати.

— Что, сказалъ онъ, когда мы оглядли другъ друга,— попался!

— Развяжите меня! Пустите меня!

— Все въ свое время! отвтилъ онъ:— я васъ отпущу, я васъ спущу къ мсяцу и звздамъ. Все въ свое время.

— Зачмъ заманили вы меня сюда?

— А вы не знаете? сказалъ онъ, бросая на меня убійственный взглядъ.

— Зачмъ накинулись вы на меня въ потемкахъ?

— Потому что я намренъ все это дло справить самъ. Одинъ сбережетъ тайну лучше двоихъ. Вы ворогъ, ворогъ вы мой!

Онъ такъ злобно наслаждался созерцаніемъ меня, сидя на стол, сложа руки и кивая головой, что меня проняла дрожь. Я слдилъ за нимъ молча, онъ протянулъ руку въ уголъ и досталъ ружье съ мдною оправой.

— Знаете вы это что? сказалъ онъ, прицливаясь въ меня.— Помните, гд вы его видли прежде? Да говорите же, волчонокъ!

— Помню, отвтилъ я.

— Вы отбили у меня это мсто. Что, вдь такъ? Говорите же?

— Что же мн было длать?

— Довольно бы ужь и этого одного. А есть и другое. Какъ только вы смли стать между мною и двушкой, которая полюбилась мн?

— Когда это было?

— Когда этого не было? Завсегда вы передъ нею порочили стараго Орлика.

— Сами вы себ заслужили худую славу. Я бы не могъ повредить вамъ, еслибы вы не повредили себ сами.

— Вы лгунъ. Вы вс старанія готовы употребить и истратить гибель денегъ, только бы спровадить меня изъ этой стороны. Что, не правда? сказалъ онъ, повторяя мои слова сказанныя Биди, при послднемъ свиданіи.— Теперь я вамъ скажу одну вещь. Никогда еще можетъ-быть для васъ не было такъ важно спровадить меня отсюда, какъ въ этотъ вечеръ. Да, хотя это и стоило бы въ двадцать разъ боле всхъ вашихъ денегъ до единаго фаринга!

Онъ погрозилъ мн своимъ тяжелымъ кулакомъ, оскаливая зубы, какъ тигръ, и я чувствовалъ, что то была горестная истина.

— Что нужно? сказалъ онъ, тяжело стукая кулакомъ по столу, и приподымаясь, ятобы придать своимъ словамъ еще боле силы:— мн нужна жизнь ваша!

Онъ наклонился впередъ, пяля на меня глаза, медленно провелъ своею разжатою рукой по губамъ, словно у него слюньки текли на меня, и слъ опять.

— Вы всегда становились Орлику поперекъ дороги, еще когда выбыли ребенкомъ. Вотъ, постойте, въ этотъ вечеръ я спроважу васъ. Считайте себя покойникомъ.

Я чувствовалъ, что я стоялъ на краю могилы. Я окинулъ взглядомъ мой капканъ, ища какой-нибудь возможности спастись, но не было никакого спасенія.

— Этого еще мало, сказалъ онъ, складывая опять свои руки.— Отъ васъ не останется на земл ни тряпочки, ни косточки. Я ваше тло положу въ печь. Такихъ, какъ вы, я двухъ снесу на моихъ плечахъ, и пусть люди гадаютъ, что хотятъ про васъ, ничего не узнаютъ.

Мой умъ съ непостижимою быстротой окинулъ вс послдствія такой смерти: отецъ Эстеллы будетъ думать, что я оставилъ его, его схватятъ, и онъ умретъ, обвиняя меня, даже Гербертъ усумнится во мн, сравнивъ оставленное мною письмо съ дйствительнымъ фактомъ, что я заходилъ только на минуту къ миссъ Гевишамъ, Джо и Биди никогда не узнаютъ, какъ я въ этотъ вечеръ сожаллъ о моемъ поведеніи, никто никогда не узнаетъ, что я выстрадалъ, какъ я хотлъ остаться всмъ вренъ, черезъ какую агонію я перешелъ. Смерть, такъ близко ожидавшая меня, была страшна, но для меня еще страшне было опасеніе, что не добромъ помянутъ меня посл моей смерти. Мысли мои такъ быстро смнялись, что я провидлъ даже, какъ будутъ презирать меня нерожденныя поколнія — дти Эстеллы и ихъ дти, пока слова этого мерзавца еще были у него на язык.

— Ну, волчонокъ, сказалъ онъ,— прежде чмъ я убью васъ, какъ гнуснаго звря,— что я и намренъ сдлать и для чего я привязалъ васъ,— я хочу полюбоваться, да хорошенько пот шиться вами. О, ворогъ!

Мн пришло на мысль кликнуть опять помощь, хотя лучше всякаго зналъ, какъ уединенно было это мсто и какъ мало было тутъ надежды на помощь. Но пока онъ сидлъ, наслаждаясь моими мученіями, меня поддерживала моя ненависть къ нему, которая замыкала мн уста. Прежде всего я ршилъ, что не стану умолять его, и умру, оказывая ему до конца сопротивленіе, хотя бы оно было и очень слабо. Какъ ни были смягчены мои мысли о прочихъ людяхъ въ этой жалкой крайности, какъ ни смиренно молилъ я небо о прощеніи, какъ ни разжалобилось мое сердце при мысли, что я не простился и никогда не прощусь съ людьми, дорогими мн, не объяснюсь съ ними, не вымолю состраданія ихъ къ моимъ прежнимъ ошибкамъ, все-таки, еслибъ я, умирая, могъ убить его, я убилъ бы его.

Онъ былъ пьянъ, и его глаза покраснли и налились кровью. На ше у него висла жестяная фляжка, какъ въ прежнее время я видалъ у него болтался узелокъ съ его обдомъ. Онъ поднесъ фляжку къ губамъ, и хватилъ изъ нея огненный глотокъ, я почувствовалъ запахъ крпкаго спирта, и лицо его, я замтилъ, зардлось.,

— Волчонокъ, сказалъ Орликъ, складывая опять свои руки,— старый Орликъ поразкажетъ вамъ кое-что. Вдь это я прихлопнулъ вашу злую сестру.

Опять мой умъ съ прежнею непостижимою быстротой представилъ себ всю исторію этого нападенія на мою сестру, ея болзнь, ея смерть, прежде нежели его медленный, запинавшійся языкъ усплъ сочленить эти слова.

— Такъ это были вы, негодяй! сказалъ я.

— А я вамъ скажу, что это было ваше дло, я вамъ скажу, изъ-за васъ это было сдлано, отвтилъ онъ, схватывая ружье и ударяя прикладомъ въ воздухъ, отдлявшій меня отъ него.— Я подобрался къ ней сзади, какъ сегодня я подошелъ къ вамъ. И хватилъ ее! Я ее оставилъ, считая ее мертвою, и будь тогда известковая печка такъ близко какъ теперь, не ожила бы она опять. Но не старый Орликъ это сдлалъ, а вы. Васъ баловали, а его дразнили. Дразнили да еще поколотили стараго Орлика. Что? Теперь вы расплатитесь за это. Вы это сдлали, и за это вы теперь расплатитесь.

Онъ выпилъ еще глотокъ и сталъ еще свирпе. Я видлъ, онъ такъ наклонилъ фляжку, что вроятно въ ней оставалось уже немного. Я очень хорошо понималъ, что онъ раздражалъ себя водкой, для того чтобы доканать меня. Я зналъ, что каждая капля, остававшаяся въ ней, была каплею моей жизни, я зналъ, что когда я обращусь въ тотъ же паръ, который нсколько времени тому назадъ подбирался ко мн, какъ мое привидніе, предостерегавшее меня, онъ сдлаетъ то же самое, какъ и посл случая съ моею сестрой, поспшитъ въ городъ и будетъ таскаться тамъ и пить во всхъ кабакахъ, чтобы вс его видли. Мой быстрый умъ слдовалъ за нимъ въ городъ, Представлялъ себ улицу и его посреди нея, противопоставляя ея освщенію, ея движенію, уединенное болото и блый паръ, носившійся надъ нимъ, и въ который я самъ скоро обращусь.

Я не только могъ сосредоточить нсколько лтъ, пока онъ говорилъ какихъ-нибудь дюжину словъ, но все, что онъ говорилъ мн, рисовалось передо мною картинами. Въ разстроенномъ состояніи моего мозга, я видлъ каждое мсто, о которомъ я вспоминалъ, каждаго человка, который приходилъ мн на мысль. Не было бы возможности преувеличить живость этихъ образовъ, и все-таки мое вниманіе было такъ приковано къ нему все это время — кто свелъ бы глаза съ тигра, сейчасъ готоваго вспрыгнуть на васъ!— что я замчалъ наималйшее движеніе его пальцевъ.

Потянувъ изъ фляжки, онъ всталъ съ скамейки, и отодвинулъ столъ въ сторону. Потомъ онъ взялъ свчку и, прикрывая ее своею душегубскою рукой, чтобъ отбросить на меня весь свтъ, остановился передо мною, смотря на меня и наслаждаясь зрлищемъ.

— Волчонокъ, я вамъ скажу еще что-то. Вдь это на стараго Орлика вы наткнулись на вашей лстниц въ ту ночь.

И вотъ я видлъ теперь лстницу съ потушенными фонарями. Я видлъ тнь тяжелыхъ перилъ, которую отбрасывалъ на стн фонарь сторожа. Я видлъ комнаты, которыя уже не суждено было мн боле видть, вотъ одна дверь полуотворена, другая дверь затворена, вокругъ мебель.

— А зачмъ старый Орликъ туда попалъ? Я скажу вамъ, волчонокъ, еще кое-что. Вы съ нею выжили меня изъ этой стороны, я пошелъ къ новымъ товарищамъ и новымъ хозяевамъ. Они вотъ пишутъ за меня письма, когда бываетъ мн нужно. Слышите? пишутъ за меня письма, волчонокъ! И ни шутъ-то они пятидесятью почерками, а не однимъ, какъ вы, подлецы. Я твердо положилъ лишить васъ жизни, когда вы еще были здсь на похоронахъ вашей сестры. Я все не находилъ еще случая, какъ залучить васъ, и присматривалъ за вами, чтобъ узнать, какъ и куда вы ходите. Старый Орликъ сказалъ себ: ужь какъ-нибудь да доберусь до него. Что же! слжу я за вами, да и накрываю вашего дядю Провиса. Э? Что?

Берегъ Мельничнаго Пруда, Чинковъ бассейнъ, Старый Зеленомдный Канатный Заводъ такъ ясно, такъ живо представились мн! Провисъ въ своихъ комнатахъ, хорошенькая Клара, добрая женщина хозяйка, старый Билъ Барле на спин, все пронеслось будто по быстрой рк моей жизни, стремившейся теперь въ море вчности!

— У васъ тамъ дядюшка завелся! Я зналъ васъ у Гарджери, когда вы были такой щенокъ, что я могъ бы придушить васъ двумя пальцами (и не разъ хотлъ я это сдлать, какъ вы шатались здсь подъ дубками по воскресеньямъ), дядюшекъ у васъ тогда не было никакихъ. Но когда старый Орликъ услышалъ, что вашъ дядя Провисъ, по всей вроятности, носилъ желзную подвязку, которую старый Орликъ поднялъ на этомъ болот, много лтъ тому назадъ, и которою хватилъ онъ потомъ вашу сестру, какъ быка, да и васъ хватитъ — э?.. Когда онъ услышалъ… э?

Посреди этого дикаго глумленія, онъ поднесъ свчку такъ близко ко мн, что я повернулъ мое лицо въ сторону, чтобы сберечь его отъ пламени.

— А! закричалъ онъ съ хохотомъ, повторяя то же самое движеніе:— обожженный ребенокъ боится огня! Старый Орликъ знаетъ, что вы обожглись, старый Орликъ знаетъ, какъ вы хотите спровадить отсюда вашего дядю Провиса, старый Орликъ не уступитъ вамъ, онъ наврное зналъ, что вы сюда придете! Теперь я вамъ скажу еще кой-что, волчонокъ, да тмъ и покончу. Есть люди, которые не уступятъ и вашему дяд Провису, какъ Орликъ не уступитъ вамъ. Берегись онъ ихъ, когда потеряетъ своего племянничка, когда отъ милой роденьки не останется ни тряпочки, ни косточки. Есть люди, которые не могутъ да и не хотятъ потерпть, чтобы Магичь — и имя-то его я знаю!— жилъ съ ними въ одномъ мст, они получали о немъ самыя врныя свднія, пока онъ жилъ въ другой земл, и смотрли, чтобъ онъ не оставилъ ея и не напакостилъ имъ. Можетъ-быть эти-то люди и пишутъ на пятьдесятъ различныхъ почерковъ, а не на одинъ, какъ вы, подлецы. Берегись, Магичъ, Комписона и вислицы.

Онъ опять сунулъ мн въ лицо свчку, опалилъ мн лицо и волосы, ина мгновеніе ослпилъ меня, повернувъ ко мн свою широкую спину, онъ снова поставилъ свчку на столъ. Я мысленно молился и былъ вмст съ Джо, Бидди и Гербертомъ, пока онъ не повернулся ко мн опять.

Между столомъ и противуположною стною, было свободнаго мста нсколько футовъ. Въ этомъ промежутк онъ расхаживалъ взадъ и впередъ. Его огромная сила обнаруживалась еще рзче, когда онъ ходилъ такимъ образомъ переваливаясь, опустивъ руки по бокамъ и поглядывая на меня изподлобья. У меня уже не оставалось ни песчинки надежды. Съ дикою быстротой смнялись мои мысли, съ чудною силой рисовались мн передо мною картинами, я могъ ясно понять, что еслибъ онъ не ршился погубить меня, невдомо отъ всхъ, черезъ нсколько минутъ, то никогда не объявилъ бы онъ мн того, что разказалъ мн теперь.

Вдругъ онъ остановился, вынулъ пробку изъ фляжки и бросилъ ее прочь. Какъ ни была она легка, но мн слышалось, что она упала словно свинецъ. Медленно пропускалъ онъ глотки, наклоняя все боле и боле фляжку, теперь онъ уже не глядлъ на меня. Послднія капли водки онъ вылилъ на ладонь и слизалъ ихъ. Потомъ, въ страшномъ спх и съ ужасными проклятіями, бросилъ онъ отъ себя фляжку и остановился, въ слдующую минуту я увидлъ въ рук его тяжелый молотъ съ длинною ручкой.

Я не забылъ принятаго мной ршенія, и не произнося ни одного слова напрасной мольбы, заревлъ сколько у меня хватило силы, и принялся барахтаться. Я могъ только двигать головой и ногами, но я боролся ими со всею моею мощью, какой до сихъ поръ я не подозрвалъ въ себ. Въ ту же самую минуту я услышалъ крики мн въ отвтъ, увидлъ человческія фигуры и свтъ въ дверяхъ, и Орликъ вдругъ прыгнулъ черезъ столъ и исчезъ въ ночной мгл.

Когда я очнулся, я почувствовалъ, что лежу на полу развязанный, въ томъ же самомъ мст, и голова моя покоилась на чьемъ-то колн, глаза мои были обращены къ лстниц, къ которой я былъ привязанъ,— они открылись на нее, прежде нежели я ее увидлъ,— и приходя постепенно въ сознаніе, я уврился, что я былъ еще въ томъ же самомъ мст, гд лишился сознанія.

Сначала мн было тяжело даже повернуться и посмотрть, кто поддерживалъ меня, я лежалъ и глядлъ на лстницу, когда показалось лицо между ею и мной. Это было лицо Трабова мальчика.

— Я думаю, онъ теперь пришелъ въ себя, сказалъ Трабовъ мальчикъ, серіознымъ тономъ,— но какъ же онъ блденъ!

При этихъ словахъ, ко мн наклонилось лицо человка, который поддерживалъ меня: и я увидлъ, это былъ…

— Гербертъ! Боже милостивый!

— Тише, сказалъ Гербертъ.— Помаленьку, Гендель. Не горячитесь.

— И нашъ старый товарищъ Стартопъ! закричалъ я, когда и онъ нагнулся ко мн.

— Вспомните, въ какомъ дл онъ долженъ намъ помочь, сказалъ Гербертъ,— и будьте спокойны.

Этотъ намекъ заставилъ меня привскочить, но я опять упалъ отъ боли въ рук.

— Время еще не ушло, Гербертъ? Который у насъ день нынче? Какъ долго я оставался здсь?

У меня родилось странное и сильное подозрніе, что я оставался тутъ долгое время — цлыя сутки — двое сутокъ — боле.

— Время еще не ушло, сегодня все еще понедльникъ.

— Благодарю тебя, Боже.

— И у васъ еще цлый день завтра, вторникъ, для отдыха, сказалъ Гербертъ.— Но вы.не можете удержаться отъ стона, мой милый Гендель. Что у васъ болитъ? Можете вы стоять?

— Да, да, сказалъ я,— я могу ходить, у меня болитъ только рука.

Они обнажили ее и сдлали съ нею что могли. Она очень распухла и была сильно воспалена, такъ что я едва могъ вытерпть прикосновеніе къ ней. Они разорвали свои платки, чтобы сдлать свжую перевязку, и осторожно повсили ее на перевязь, чтобы какъ-нибудь добраться до города и достать тамъ какой-нибудь примочки. Нсколько минутъ спустя, мы, заперевъ дверь темнаго домика у шлюза, проходили черезъ каменоломню на возвратномъ пути. Трабовъ мальчикъ, который уже превратился въ рослаго молодаго, шелъ впереди насъ съ фонаремъ: этотъ-то свтъ я и увидлъ въ дверь. Но луна теперь поднялась въ неб часа на два выше нежели какъ я видлъ ее въ послдній разъ, и хотя ночь была дождливая, но на двор было свтле. Блый паръ известковой печи уходилъ отъ насъ, когда мы миновали ее, и я мысленно возсылалъ мои благодаренія Богу, какъ прежде я мысленно молился.

Посл долгаго упрашиванія Герберта разказать мн, какъ явился онъ мн на выручку, чего — онъ никакъ было не хотлъ исполнить, уговаривая меня успокоиться. Я узналъ, что я впопыхахъ обронилъ распечатанное письмо на нашей квартир, гд онъ его нашелъ, воротившись домой, вскор посл моего ухода, вмст съ Стартопомъ, котораго онъ встртилъ на улиц. Тонъ этого письма возбудилъ его подозрнія, тмъ боле что оно не согласовалось съ поспшною запиской, которую я для него оставилъ. Посл четверти часа размышленія, его безпокойство еще увеличилось, и онъ отправился въ контору дилижансовъ вмст съ Стартопомъ, который вызвался сопровождать его, чтобъ освдомиться, когда отходилъ слдующій дилижансъ. Узнавъ, что послобденный дилижансъ уже ушелъ, и видя, что его безпокойство перешло въ совершенную тревогу при новыхъ препятствіяхъ, онъ ршился отправиться на почтовыхъ: такимъ образомъ онъ съ Стартопомъ прибыли къ Синему Кабану, вполн надясь найдти тамъ меня или услышать обо мн, но обманувшись въ своемъ разчет, они пошли къ миссъ Гевишамъ, гд и потеряли мой слдъ. Посл этого они возвратились Въ гостиницу (вроятно, около того времени, какъ я выслушивалъ мстный варіантъ моей собственной исторіи), чтобы подкрпиться и найдти себ проводника на болото. Между зваками у ворогъ Кабана, случился мальчикъ Траба, врной своей старой привычк попадаться везд, гд ему не слдовало быть, Трабовъ мальчикъ видлъ, какъ я проходилъ отъ миссъ Гевишамъ къ трактиру, гд я обдалъ. Такимъ образомъ Трабовъ мальчикъ попалъ въ ихъ провожатые, и съ нимъ они пришли къ домику у шлюзовъ, но по дорог черезъ городъ, отъ которой я уклонился. На пути, Гербертъ размыслилъ, что меня въ самомъ дл могли вытребовать туда по какому-нибудь длу, касавшемуся безопасности Провиса, и что всякое по стороннее вмшательство могло только повредить длу, поэтому онъ оставилъ своего провожатаго и Стартопа на краю каменоломни, а самъ одинъ отправился дале и обошелъ потихоньку домикъ раза два три, стараясь узнать все ли тамъ благополучно. Онъ ничего не могъ разслышать кром неясныхъ звуковъ, произносимыхъ чьимъ-то грубымъ голосомъ (это именно было тогда, когда мое воображеніе такъ сильно работало), онъ даже начиналъ сомнваться, былъ ли я тамъ дйствительно, какъ вдругъ я заревлъ, и онъ отвтилъ на мой крикъ и бросился въ домикъ въ сопровожденіи двухъ своихъ спутниковъ.

Когда я разказалъ Герберту что происходило внутри домика, онъ хотлъ сейчасъ же отправиться къ городскому судь, какъ ни было поздно, и достать у него приказъ схватить Орлика. Но я уже обдумалъ, что это могло задержать насъ здсь, обязать насъ вернуться сюда, и погубить Провиса. Отрицать дйствительность такого затрудненія было невозможно, и мы на время оставили всякую мысль преслдовать Орлика. При настоящихъ обстоятельствахъ, мы сочли даже за благоразумное не придавать особенной важности всему этому происшествію въ глазахъ Трабова мальчика, который, я убжденъ, остался бы очень недоволенъ тмъ, что его вмшательство спасло меня отъ известковой печи,— не потому чтобы Трабовъ мальчикъ былъ злаго нрава, но въ немъ было очень много излишней живости, и въ характер его было желать разнообразныхъ и сильныхъ ощущеній, откуда бы они ни являлись. Когда мы разстались, я подарилъ ему дв гинеи (это по видимому согласовалось съ его ожиданіями) и сказалъ ему, что я очень сожаллъ, что былъ о немъ прежде худаго мннія (это не сдлало на него вовсе никакого впечатлнія).

Середа подходила такъ близко, что мы ршились отправиться вс трое въ Лондонъ, въ эту же ночь, на почтовыхъ, тмъ боле что въ такомъ случа мы успли бы удалиться отсюда прежде чмъ подымутся толки о приключеніи этого вечера. Гербертъ досталъ бутылку примочки для моей руки и примачивалъ ее цлую ночь, и я могъ выносить боль въ продолженіи всей дороги, уже совершенно разсвло, когда мы прибыли въ Темпль, я сейчасъ же легъ въ постель, и оставался въ постел цлый день.

Пока я тутъ лежалъ, меня преслдовало опасеніе, что я сдлаюсь боленъ и буду негоденъ для завтрашняго дня, и я удивляюсь теперь, какъ я только не захворалъ отъ этой мысли. Это случилось бы непремнно, подъ вліяніемъ умственной усталости, отъ которой я страдалъ, еслибы меня не поддерживало неестественное напряженіе: такъ нетерпливо ожидали мы наступленія завтрашняго дня, такія важныя послдствія были соединены съ нимъ, и такъ были сокрыты отъ насъ его результаты, при всей близости!

Осторожность боле всего требовала, чтобы мы не имли съ нимъ ни какихъ сношеній въ этотъ день, но отъ этого только возрастало мое безпокойство. Я вздрагивалъ, при каждомъ шаг, при каждомъ звук, полагая, что вотъ его открыли, схватили, и что вотъ является посланецъ объявить мн объ этомъ. Я убдилъ себя, будто я дйствительно зналъ, что его схватили, что на ум у меня было что-то посущественне пустаго страха и предчувствія, что ‘актъ дйствительно случился, и что я зналъ о томъ. День проходилъ, и худыхъ встей не было, день прошелъ, стало темно, и мною совершенно овладло опасеніе, что болзнь отыметъ у меня вс силы къ завтрашнему дню. Моя обожженная рука словно нарывала, моя голова была воспалена, мн представлялось, будто я начинаю бредить. Чтобъ увриться въ себ, я считалъ до крупныхъ чиселъ, я повторялъ различныя мста въ стихахъ и проз, какія только я могъ припомнить. Случалось иногда, что, въ полномъ изнеможеніи ума, я забывался или засыпалъ на нсколько минутъ, но вдругъ очнувшись, я говорилъ себ: ‘ну, теперь открывается у меня горячка, и я начинаю бредить!’

Они успокоивали меня весь день, постоянно прикладывали примочку къ моей рук и давали мн прохладительное питье. Каждый разъ, какъ я засыпалъ, я пробуждался съ сознаніемъ, будто я еще нахожусь въ домик у шлюза, что протекло много времени, и мы потеряли удобный случай спасти его. Около полуночи я всталъ съ постели и пошелъ къ Герберту, въ полномъ убжденіи, что я проспалъ двадцать четыре часа, и что середа прошла. Это было послднее истощившее себя проявленіе моей болзненной тревоги, и посл этого я уснулъ спокойно.

Утро середы брезжило, когда я выглянулъ въ окно. Мерцавшіе фонари на мостахъ уже блднли и восходящее солнце обозначалось огненною полосой на горизонт. Рка, еще темная и таинственная, была перепоясана мостами, которые принимали холодный сроватый цвтъ, слегка оттненный теплымъ тономъ зардвшагося неба. Я глядлъ вдоль громады кровель, изъ которой подымались башни и шпили церквей на необыкновенно-прозрачномъ воздух, солнце поднялось, и казалось будто покрывало было снято съ рки, и на водахъ ея заблистали милліоны искръ. Съ меня также слетла пелена, и я чувствовалъ себя совершенно здоровымъ и сильнымъ.

Гербертъ спалъ въ своей постел, а нашъ товарищъ спалъ на соф. Я не могъ одться безъ ихъ помощи, но я поправилъ огонь, который еще горлъ, и приготовилъ для нихъ кофе. Въ свое время и они поднялись, также совершенно здоровые и сильные, мы впустили въ окно свжій утренній воздухъ и смотрли на приливъ, который еще несся къ намъ.

— Къ девяти часамъ, сказалъ Гербертъ весело,— ожидайте насъ и будьте готовы, ей вы, тамъ у Мельничнаго Пруда.

ГЛАВА LIV.

Это былъ одинъ изъ мартовскихъ дней, когда солнце жаритъ, а втеръ дуетъ холодомъ, когда на свтлой сторон лто, а въ тни зима. Съ нами были наши толстыя пальто, и я взялъ дорожный мшокъ. Изъ всхъ моихъ мірскихъ богатствъ, я захватилъ только самыя необходимыя вещи, наполнявшія этотъ мшокъ. Куда я халъ, что я стану длать, когда возвращусь,— все это были для меня вопросы совершенно неизвстные, я не мучилъ ими моей головы, которая была вся занята заботою о Провис. Я съ минуту подумалъ только, остановившись у двери и оглянувшись назадъ, при какихъ новыхъ обстоятельствахъ придется мн опять увидть эти комнаты, если еще только придется.

Мы сошли не торопясь съ Темпльскаго спуска и постояли еще внизу, не спша, какъ будто мы не совсмъ ршили, хать ли намъ кататься. Конечно я уже заране позаботился, чтобы лодка была готова и все было въ исправности. Разыгравъ эту комедію, которой единственными зрителями были два или три земноводныя существа, принадлежавшія къ Темпльскому спуску, мы сли въ лодку и отчалили. Гербертъ сидлъ на носу, я правилъ рулемъ. Была половина девятаго, — время самаго полнаго прилива.

У насъ былъ слдующій планъ: отливъ начнется въ девять часовъ и теченіе будетъ по пути намъ до трехъ, когда начнется опять приливъ, мы намрены были ползти понемножку, противъ теченія, до самыхъ сумерекъ. Мы тогда будемъ уже ниже Гревезенда, между Кентомъ и Эссексомъ, гд рка широка и пустынна, гд немного прибрежныхъ жителей, и мстами раскинуты одинокіе кабачки, одинъ изъ которыхъ мы могли бы -выбрать себ мстомъ для отдохновенія. Тамъ предположили мы прождать цлую ночь. Пароходы гамбургскій и роттердамскій оставятъ Лондонъ около девяти часовъ утра въ четвергъ. Смотря по мсту, куда мы попадемъ, мы будемъ знать около котораго времени ожидать ихъ, и остановимъ первый, такъ что если по какому-нибудь случаю васъ не примутъ на этотъ пароходъ, мы можемъ попасть на другой. Мы знали отличительные признаки обоихъ судовъ.

Мн было такъ отрадно, что наконецъ мы принялись за исполненіе давно задуманнаго предпріятія, что я даже съ трудомъ представлялъ себя въ какомъ состояніи я находился нсколько часовъ тому назадъ. Свжій воздухъ, солнечный свтъ, движеніе по рк, самое теченіе ея, дорога, которая, казалось, бжала съ нами взапуски, сочувствуя намъ я одушевляя и ободряя насъ, подкрпляли меня новою надеждой. Мн было досадно, что я такъ мало приносилъ пользы въ лодк, но трудно было бы найдти гребцовъ лучше двухъ моихъ друзей, и они гребли, ударяя веслами съ силой, которой хватило бы имъ на весь день.

Въ это время пароходное движеніе по Темз далеко не было такъ развито какъ теперь, и лодки перевощиковъ были гораздо многочисленне. Барокъ, ^гольныхъ и каботажныхъ судовъ можетъ-быть было столько же, сколько и теперь, но пароходовъ большихъ и малыхъ не было и десятой, даже двадцатой доли настоящаго ихъ числа. Хоть и было очень рано, но намъ попалось множество ботиковъ, юлившихъ въ разныя стороны, и барокъ, которыя неслись внизъ вмст съ отливомъ. Плаванье по рк между мостами въ гребной лодк было тогда дломъ обыкновеннымъ, и мы быстро обогнали нсколько челноковъ и яликовъ.

Скоро миновали мы старый Лондонскій мостъ, старый Голлингсгетскій рыбный рынокъ, съ его устричными судами и голландскими галіотами, Тауэръ съ блою башней и воротами Измнниковъ, и очутились между корабельными пристанями. Здсь били пароходы изъ Лита, Абердина и Глазго, нагружавшіе и разгружавшіе свои карго и страшно высоко поднявшіеся изъ воды, какъ намъ казалось, когда мы прозжали мимо, здсь были многіе десятки угольныхъ судовъ, съ угольщиками, сваливавшими мры своего груза черезъ бортъ въ барки, здсь лежалъ ошвартовленный пароходъ, отправлявшійся завтра въ Роттердамъ,— мы посмотрли на него,— а здсь вотъ другой пароходъ, завтра же отходившій въ Гамбургъ, мы прохали подъ его бугшпритомъ. Но вотъ, сидя у руля, я завидлъ, но съ біющимся сердцемъ, Берегъ Мельничнаго Пруда съ его спускомъ.

— Тамъ онъ? спросилъ Гербертъ.

— Нтъ еще!

— Какъ и слдуетъ! Онъ не долженъ выходить, пока не увидитъ насъ. Можете вы различить его сигналъ?

— Не совсмъ еще, но кажется вижу. Теперь я вижу его самого! Дружне, братцы! Тише, Гербертъ! Весла!

Мы только на минуту пристали къ спуску, онъ очутился съ нами, и мы отчалили. Онъ взялъ съ собою свое пальто и черный парусинный мшокъ, и былъ похожъ на лоцмана, какъ лучше было пожелать нельзя.

— Милый малый! Сказалъ онъ, кладя свою руку мн на плечо, когда занялъ свое мсто.— Врный, милый малый! Дло хорошо обработано. Благодарю васъ, благодарю!

Опять понеслись мы между корабельными пристанями, избгая ржавыхъ цпныхъ канатовъ, истертыхъ пеньковыхъ тросовъ, пловучихъ бакановъ, и затопляя на минуту разбитыя корзинки, разбросанныя щепки и стружки, плававшія на поверхности воды, вотъ мы прохали подъ деревянною фигурой ‘Джона изъСендерланда’, взывающаго къ втрамъ и ‘Бетси изъ Ярмота’ съ твердо оттопырившимися грудями и глазами, выпятившимися, какъ шишки, дюйма на два изъ головы, мы неслись мимо молотовъ, дятельно работавшихъ на вереяхъ кораблестроителей, мимо пилъ, съ визгомъ прорзывавшихъ лсъ, машинъ, ударявшихъ о какіе-то неизвстные предметы, помпъ откачивавшихъ воду изъ судовъ, двигавшихся кабестановъ, кораблей, выходившихъ въ море, съ загадочными морскими существами, которыя ревли проклятія съ борта судовщикамъ, а имъ отвчали подобными же проклятіями, наконецъ выбрались мы на просторную рку, гд матросы на корабляхъ могли спокойно убрать свои кранцы,— полно ими удить въ мутной вод съ борта,— и гд зубчатые паруса могли на вол развваться по втру.

Я заботливо оглядлся у спуска, гд мы приняли его, да и потомъ все посматривалъ, не слдитъ ли кто за нами подозрительно. Я никого не замтилъ. Положительно не было видно никакой лодки, которая слдила бы за нами. Еслибы только насъ подстерегала какая-нибудь лодка, то я причалилъ бы къ берегу и принудилъ бы ее или идти впередъ, или обнаружить свое намреніе. Но мы хали своею дорогой безъ малйшей помхи.

У него было съ собою его пальто, и, какъ я уже сказалъ, онъ совершенно гармонировалъ съ окружавшею сценой. Можетъ быть это обстоятельство легко объясняется несчастною жизнію, которую онъ велъ,— только замчательно, что онъ тревожился всего мене. Онъ не былъ совершенно равнодушенъ, потому что, какъ онъ говорилъ мн, онъ надялся дожить до того и увидть, что его джентльменъ будетъ первымъ джентльменомъ въ чужихъ краяхъ, онъ не былъ расположенъ, какъ мн казалось, оставаться въ апатическомъ бздйствіи, но онъ не думалъ объ опасности, которая могла встртить его на половин пути. Онъ Встртилъ ее лицомъ къ лицу, когда она пришла, но онъ не тревожилъ себя заране.

— Еслибы вы знали$ милый малый, сказалъ онъ мн,— какъ пріятно мн сидть здсь съ моимъ милымъ малымъ да покуривать трубочку, просидвши такъ долго въ четырехъ стнахъ, такъ вы бы позавидовали мн. Но куда вамъ это знать!

— Кажется, я понимаю наслажденіе свободой, отвчалъ я.

— А! сказалъ онъ серіозно, покачивая головою.— Но вы этого не понимаете такъ, какъ я. Нужно прежде побывать подъ замкомъ, милый малый, чтобъ это понять, какъ я понимаю. Но я боюсь заговорить по-мужицки.

Мн показалось не логическимъ, какъ же онъ, ради одной господствующей идеи, подвергнулъ не только свою свободу, но и жизнь опасности. Но я подумалъ, что можетъ-быть свобода безъ опасности не имла для него такой цны какъ для другихъ людей. Я почти угадалъ, потопу что, покуривъ не много, онъ сказалъ мн:

— Видите, милый малый, когда я былъ тамъ, на другомъ конц свта, я все рвался сюда въ эту сторону. Нрсная была мн тамъ жизнь, какъ я ни богатлъ. Вс знали тамъ Магича, Магичъ разгуливалъ себ на раздольи, и ничья голова не заботилась о немъ. Здсь люди не такъ спокойны на* мой счетъ, мой милый малый,— по крайней мр они не были бы такъ спокойны, знай они только, гд я.

— Если все пойдетъ благополучно, сказалъ я,— то черезъ нсколько часовъ вы будете совершенно свободны и безопасны.

— Да, отвтилъ онъ, тяжело вздыхая,— надюсь, что такъ.

— И вы уврены, что такъ?

Онъ опустилъ свою руку въ воду, черезъ бортъ, и сказалъ съ нжною улыбкой, которая была мн не новостью:

— Да, милый малый, увренъ, что такъ. Чего спокойне и привольне какъ намъ теперь? Но можетъ это мн только такъ кажется, потому что мы плывемъ теперь легко и пріятно по вод. Я вотъ думалъ теперь, покуривая трубочку, что намъ такъ же трудно узнать, что ожидаетъ насъ чрезъ нсколько часовъ, какъ и видть дно этой рки. Нельзя вотъ задержать этихъ часовъ, какъ и это теченіе рки, вонъ оно шмыгнуло между моими пальцами!— И онъ поднялъ пальцы, съ которыхъ стекала вода.

— Еслибы не ваше веселое лицо, то я подумалъ бы, что вы въ уныніе приходите, сказалъ я.

— Нисколько, милый малый! Это такъ нашло на меня, оттого что мы плывемъ спокойно, и за кормой журчанье словно воскресное пніе. А можетъ-быть я и старю.

Онъ всунулъ трубку въ ротъ съ невозмутимо-спокойнымъ выраженіемъ на лиц, и сидлъ совершенно довольный, какъ будто мы уже оставили Англію. Однако, онъ покорствовалъ каждому моему слову, какъ будто онъ былъ въ постоянномъ страх, разъ мы пристали къ берегу, чтобы достать нсколько бутылокъ пива, онъ было хотлъ выйдти, но я замтилъ, ему было бы безопасне оставаться въ лодк, и онъ сказалъ только: ‘право, милый малый?’ и слъ опять спокойно.

Воздухъ свжлъ на рк, но день былъ ясный и солнце отрадно свтило. Отливъ шелъ быстро, я старался воспользоваться его силой и дружные удары веселъ мчали васъ вмст съ нимъ. Мало-по-малу, мы выбрались изъ ближайшихъ лсистыхъ холмовъ, и спускались все ниже и ниже между грязными берегами, но отливъ еще былъ съ нами, когда мы оставили Гревезендъ. Нашъ бглецъ былъ закутанъ въ свое пальто, и я нарочно прошелъ подъ пловучею таможней вдоль двухъ судовъ съ переселенцами и подъ носомъ большаго военнаго транспорта. Какъ только отливъ началъ стихать, суда, лежавшія на якор, закачались, а корабли, желавшіе воспользоваться новымъ приливомъ, чтобы подняться вверхъ по рк, стали окружать насъ, и мы подвалили подъ берегъ, чтобъ убраться по возможности подале изъ самаго сильнаго теченія, тщательно избгая, однакоже, отмелей.

Наши гребцы еще не утомились, потому что мы по временамъ пускали лодку свободно минуты на дв по теченію, и четверти часа отдыха было для нихъ совершенно достаточно. Мы выбрались на берегъ по скользкимъ камнямъ, пили и ли, что захватили съ собою, осматриваясь кругомъ. Мстность была похожа на мою родную болотистую сторону: такая же плоская, однообразная, съ неяснымъ горизонтомъ, извилистая рка вилась змей вмст съ большими пловучими баканами, и все, казалось, въ ней завязло и успокоилось. Послдняя группа кораблей обходила послдній пунктъ низкой воды, который мы оставили на собою, послдняя зеленая барка, нагруженная соломою, съ коричневымъ парусомъ, потянулась за нею, а балластные люгера, напоминавшіе своею формой первое дтское подражаніе кораблю, лежали завязшія въ ил, камни, покрытые слизью, выставлялись изъ ила, вмст съ красными вхами, обозначавшими фарватеръ и высоту воды, и старая пристань съ старою пристройкой безъ кровли засла въ илъ, кругомъ насъ везд былъ илъ и царствовало совершенное затмніе.

Мы опять отчалили отъ берега и пробирались дале какъ могли. Работа была теперь потрудне, но Гербертъ и Стартопъ не ослабвали и гребли себ, пока не сло солнце. Тутъ вода прибыла и подняла нашу лодку немного, и намъ представилось багровое солнце, на низкомъ уровн берега, окруженное пурпуровымъ паромъ, быстро темнвшимъ, и пустынное плоское болото, надъ которымъ вдали подымались холмы, но между этими холмами и нами, казалось, не было признаковъ жизни, только мстами, на первомъ план, виднлись печальныя чайки.

Ночь быстро наступала, а мсяца нельзя было ожидать рано, потому что полнолуніе уже прошло. Мы держали совтъ, но не продолжительный, намъ, очевидно, слдовало остановиться у первой уединенной таверны, на которую наткнемся. Итакъ гребцы еще ударили въ весла, а я принялся высматривать домикъ. Ночь была совершенно темна и свтъ, казалось, доходилъ до насъ какъ бы не съ неба, а отъ рки, гд весла ударялись въ немногія отражавшіяся въ ней звзды.

Въ это печальное время мы вс были подъ вліяніемъ мысли, что насъ преслдовали. Приливъ, подымаясь, ударялъ тяжело о берегъ въ неравныя промежутки времени, и каждый разъ, какъ заслышимъ мы этотъ звукъ, кто-нибудь изъ насъ непремнно вздрогнетъ и посмотритъ въ ту сторону. Въ различныхъ мстахъ теченіе воды прорыло въ берегу небольшіе заливы, и мы вс подозрительно посматривали на такія мста. Иногда только кто-нибудь изъ насъ скажетъ: что это зажурчанье? или: не лодка ли это тамъ? и посл этого мы опять погрузимся въ глубокое молчаніе, и я сижу, нетерпливо думая, съ какимъ страшнымъ шумомъ наши весла двигаются въ уключинахъ.

Наконецъ мы завидли огонь и кровлю, и подъхали къ маленькой дорожк, сдланной изъ камней, тутъ же подобранныхъ. Оставивъ всхъ въ лодк, я вышелъ на берегъ и уврился, что огонь свтился въ окошк кабачка. Это было грязное мсто, полагаю, довольно хорошо извстное контрабандистамъ, но въ кухн былъ добрый огонь, были яйца и ветчина и различныя питья. Имлись также дв спальни съ двойными кроватями: ‘ужь какія тамъ есть, не взыщите,’ сказалъ трактирщикъ. Въ дом никого боле не было кром трактирщика, его жены и сдаго существа мужескаго пола, по имени Джака, который былъ весь въ слизи и илу, словно онъ самъ служилъ вхой.

Съ этимъ помощникомъ я опять отправился къ лодк, и мы вс вышли на берегъ и принесли съ собою весла, руль, багоръ и вс прочія принадлежности, и закрпили ее на ночь. Мы хорошо поужинали у кухоннаго огня и потомъ раздлили между собою спальни, Гербертъ и Стартопъ заняли одну, а я взялъ другую съ моимъ изгнанникомъ. Мы нашли, что воздухъ совершенно не проникалъ въ нихъ, какъ будто онъ былъ пагубенъ для жизни, и подъ кроватями находилось грязнаго блья и картонокъ боле нежели сколько могло бы принадлежать семейству трактирщика. Но несмотря на это, мы считали себя очень счастливыми, мста уединенне не возможно было найдти.

Мы пробавлялись себ у огня посл ужина. Джакъ, сидвшій въ углу и у котораго надты были разбухшіе сапоги, снятые имъ нсколько дней тому назадъ съ какого-то потонувшаго матроса, какъ онъ хвастался намъ, пока мы ли яичницу съ ветчиной, спросилъ меня, видлъ ли я четырехвесельный катеръ, катившій вмст съ приливомъ. Я ему сказалъ, что нтъ. ‘Такъ врно онъ спустился ниже, .замтилъ онъ, взявъ пассажировъ.’

— Такъ они должно-быть передумали, сказалъ Джакъ,— да и спустились внизъ.

— Четырехвесельный катеръ, говорите вы? спросилъ я.

— Да, четырехвесельный, сказалъ Джакъ, и съ двумя пассажирами.

— Выходили они здсь на берегъ?

— Были здсь съ двухгаллоннымъ каменнымъ кувшиномъ ла пивомъ. Такъ и отравилъ бы имъ это пиво, сказалъ Джакъ,— или подпустилъ въ него проноснаго.

— А зачмъ?

— Знаю зачмъ, сказалъ Джакъ, онъ говорилъ такимъ слизистымъ голосомъ, словно рчной илъ заслъ у него въ горл.

— Онъ думаетъ, сказалъ трактирщикъ, слабый, задумчивый человкъ съ блдными глазами, повидимому очень полагавшійся на своего Джака:—онъ думаетъ, что они то, а они совсмъ не то.

— Я знаю, что я думая’, замтилъ Джакъ.

— Вы думаете, это таможенники? сказалъ трактирщикъ.

— Да, сказалъ Джакъ.

— Ну такъ вы и ошибетесь, Джакъ.

— Ой ли!

Посл своего неопредленнаго отвта, и въ полной увренности въ точности своего взгляда, Джакъ снялъ одинъ изъ своихъ разбухшихъ сапоговъ, посмотрлъ въ него, вытряхнулъ изъ него нсколько камушковъ на полъ, и надлъ его опять. Онъ это сдлалъ съ видомъ человка, который былъ совершенно правъ и готовъ былъ ручаться чмъ угодно.

— Что же съ гербовыми то пуговицами своими они сдлали, Джакъ? спросилъ трактирщикъ съ слабою нершительностью.

— Что они сдлали съ пуговицами своими? отвтилъ Джакъ:— да посяли ихъ, чтобы выросъ изъ нихъ саладъ. Что они сдлали съ своими пуговицами!

— Ну, не форсите, Джакъ, возразилъ трактирщикъ меланхолическомъ тономъ.

— Таможенный чиновникъ знаетъ что ему длать съ своими пуговицами, говорилъ Джакъ, повторяя непріятное для него слово съ величайшимъ презрніемъ.— Четыре гребца да два пассажира не станутъ себ прогуливаться по рк взадъ и впередъ по теченію и противъ теченія, если тутъ не замшана таможня.

Сказавъ это, онъ вышелъ въ негодованіи, и трактирщикъ, лишившись теперь человка, на котораго онъ могъ опереться, нашелъ неудобнымъ продолжать разговоръ.

Эта бесда встревожила насъ всхъ и особенно меня. Печальный втеръ завывалъ около дома, приливъ ударялъ оберегъ, и я чувствовалъ, что опасность обложила насъ и грозила намъ. Четырехвесельный катеръ, разъзжавшій такъ необыкновенно, что обратилъ на себя вниманіе, представлялся мн очень непріятнымъ обстоятельствомъ, отъ котораго я никакъ не могъ отдлаться. Я уговорилъ Провиса лечь въ постель и вышелъ на дворъ съ моими двумя товарищами. Стартопъ уже зналъ всю истину, и мы держали опять совтъ. Мы обсуждали вопросъ, оставаться ли намъ въ этомъ дом, пока подойдетъ время прибытія парохода,— а это будетъ около часу по-полудни,— или выбраться рано поутру. Вообще мы положили, что намъ лучше оставаться тутъ, гд мы были, и потомъ, за часъ до появленія парохода, выйдти ему на дорогу и поплыть легонько съ отливомъ. Поршивъ это, мы вернулись домой и легли спать.

Я легъ, почти не раздваясь, и спалъ хорошо въ продолженіи нсколькихъ часовъ. Когда я проснулся, поднялся втеръ, и трактирная вывска, представлявшая корабль, производила страшный шумъ. Я всталъ потихоньку, мой изгнанникъ спалъ крпко, я посмотрлъ въ окно. Оно выходило на дорожку, гд мы укрпили нашу лодку, мои глаза приноровились, къ полусвту мсяца, подернутаго облаками, и я могъ различить двухъ людей, которые смотрли въ нее. Они прошли подъ окномъ, не глядя боле ни на что, и пошли не къ пристани, которая, и могъ разсмотрть, была совершенно пусуа, а ударились черезъ болото въ направленіи къ Нору.

Моимъ первымъ движеніемъ было позвать Герберта и показать ему двухъ удалявшихся человкъ. Но раздумавъ, прежде нежели я дошелъ до его комнаты, которая была назади дома и примыкала къ моей спальн, что ему и Стартопу выдался тяжелый день, и что они утомились, я удержался. Вернувшись къ своему окошку, я еще могъ разглядть двухъ человкъ, уходившихъ черезъ болото. Но скоро они исчезли у меня изъ виду въ полусвт, мн стало очень холодно, я легъ, чтобы подумать объ этомъ обстоятельств, и заснулъ.

Мы поднялись рано. Когда мы гуляли вс вчетверомъ взадъ и впередъ, передъ завтракомъ, я счелъ за лучшее разказать имъ, что я видлъ. Нашъ изгнанникъ тревожился всхъ мене. ‘Очень вроятно, что это таможенные,’ сказалъ онъ спокойно, ‘и вовсе не думаютъ о насъ’. Я предложилъ однакоже, что я пройдусь пшкомъ вмст съ нимъ до самаго дальняго пункта, который мы могли завидть, а тамъ мы сядемъ въ лодку, около полудня. Мы нашли, что предосторожность эта не лишняя, и вскор посл завтрака мы отправились, ни слова не говоря въ таверн.

Пока мы шли, онъ курилъ свою трубку, иногда останавливаясь, чтобы потрепать меня по плечу. Иной подумалъ бы, что я былъ въ опасности, а не онъ, и что онъ обнадеживалъ меня. Мы говорили очень мало. Когда мы подошли къ вашему пункту, я попросилъ его, чтобъ онъ остался въ прикрытомъ мст, пока я пойду посмотрю кругомъ, потому что виднные мною два человка отправились ночью именно въ эту сторону. Онъ повиновался, и я ушелъ одинъ. Лодки ни тутъ, ни по близости никакой не было, и не видно было никакихъ признаковъ, чтобы люди отъхали отсюда. Однако вода стояла высоко, и подъ водою могли быть слды ногъ.

Онъ смотрлъ въ даль изъ своего убжища, и завидя, какъ я махалъ ему шляпой, чтобъ онъ шелъ, присоединился ко мн, и здсь мы ждали, то лежа на земл, закутанные въ пальто, то двигаясь, чтобы согрться, пока не завидли нашей лодки, которая огибала берегъ. Мы безъ затрудненіи спустились въ нее я поплыли къ пароходу. Оставалось только десять минутъ до часу, и мы начинали высматривать его дымъ.

Но дымъ этотъ показался только въ половин втораго, и вскор мы увидли позади также дымъ и другаго парохода. Оба они приближались къ намъ на полномъ ходу, мы достали наши мшки и начали прощаться съ Гербертомъ и Стартопомъ. Горячо пожали мы другъ другу руки, слезы были на глазахъ у меня и у Герберта, какъ вдругъ я увидлъ, что четырехвесельный катеръ вылетлъ изъ подъ берега, въ небольшомъ разстояніи впереди насъ, и понесся на ту же дорогу.

Выдавшійся берегъ еще отдлялъ насъ отъ парохода, по причин изгиба рки, но тутъ пароходъ сталъ видимъ, онъ шелъ намъ прямо навстрчу. Я кликнулъ Герберту и Стартопу повернуть противъ теченія, чтобы пароходъ могъ замтить, что мы его ждемъ, и заклиналъ Провиса сидть спокойно, закутавшись въ пальто. Онъ отвтилъ мн весело: ‘положитесь на меня, мой милый,’ и сидлъ неподвижно, какъ статуя. Между тмъ катеръ, съ своими ловкими гребцами, перескъ намъ дорогу, далъ намъ подойдти къ себ и поравнялся съ нами. Онъ плылъ рядомъ съ нами, оставляя только достаточно свободнаго мста для движенія веселъ, останавливаясь, когда мы останавливались, и дружно съ нами ударяя веслами. Одинъ изъ двухъ пассажировъ правилъ рулемъ и пристально смотрлъ на насъ, точно такъ же какъ и гребцы, другой пассажиръ былъ закутанъ подобно Провису, и, повидимому, прятался и шепталъ что-то рулевому, глядвшему на насъ. Въ обихъ лодкахъ не было произнесено ни слова.

Нсколько минутъ спустя, Стартопъ могъ разсмотрть, какой пароходъ былъ первый, и тихимъ голосомъ сказалъ мн, когда мы были лицомъ къ лицу: ‘Гамбургъ.’ Онъ быстро приближался, стукъ колесъ его раздавался все громче и громче. Я чувствовалъ, будто тнь его совершенно покрыла насъ, когда насъ окликнулъ катеръ. Я отвтилъ.

— У васъ тамъ бглый ссыльный, сказалъ человкъ, сидвшій у руля.— Это онъ сидитъ, закутанный въ пальто. Его зовутъ Абель Магичъ, иначе Провисъ. Я задерживаю этого человка и требую, чтобъ онъ отдался, а вы помогли мн.

Въ то же самое время, не давая вслухъ никакого приказанія своимъ гребцамъ, онъ направилъ катеръ на нашъ бортъ, гребцы дали одинъ ударъ веслами, подняли ихъ, захали намъ поперекъ и схватились за бортъ нашей лодки, прежде чмъ мы успли понять что они длали. На пароход поднялась большая суматоха, я слышалъ, какъ тамъ кричали намъ, какъ отдавали приказъ остановить колеса, слышалъ, какъ остановили ихъ, и чувствовалъ, какъ пароходъ еще несся къ намъ. Въ ту же самую минуту я увидлъ, рулевой положилъ свою руку на плечо своему плннику, об лодки качались силой теченія, а матросы на пароход бгали въ совершенномъ изступленіи. Въ ту же самую минуту я увидлъ также, плнникъ нашъ вскочилъ, наклонился впередъ черезъ человка, задержавшаго его, и сорвалъ плащъ съ шеи прятавшагося пассажира въ катер. Въ ту же самую минуту я увидлъ передъ собою лицо другаго каторжника, давно мн знакомое. Въ ту же самую минуту, я увидлъ, это лицо откачнулось назадъ съ выраженіемъ страшнаго испуга, котораго я никогда не забуду, съ парохода раздался ужасный крикъ и громкій плескъ воды, и я чувствовалъ, лодка опустилась подо мною.

Мн казалось на мгновеніе, что я боролся съ тысячею водоворотовъ, съ тысячею молній, но это мгновеніе миновало, и я очутился въ катер. Гербертъ и Стартопъ были тутъ, но наша лодка исчезла, и исчезли оба каторжника.

Посреди криковъ, еще раздававшихся съ парохода, неистоваго визга пара, его ухода и нашего отплытія, я не могъ различить сначала неба отъ воды и одного берега отъ другаго, но катерные гребцы управились скоро съ своею лодкой, и, посл нсколькихъ сильныхъ ударовъ веслами, остановились. Вс молча и жадно смотрли на воду у кормы. Вдругъ показалась на ней темная масса, несшаяся къ намъ съ теченіемъ. Никто не произнесъ ни слова, рулевой поднялъ руку, и гребцы тихо попятили лодку, удерживая ее прямо передъ этою массой. Масса подплывала къ намъ ближе, я увидлъ, это былъ Магичъ, онъ плылъ, но плылъ тяжело, его сейчасъ взяли на катеръ, и надли ему кандалы на ноги и на руки.

Катеръ оставался неподвиженъ, и вс опять смотрли на воду съ прежнимъ жаднымъ взглядомъ, не говоря ни слова. Тутъ показался роттердамскій пароходъ и, повидимому, не подозрвая что случилось, пронесся на полномъ ходу. Оба парохода уходили отъ насъ, и мы качались на взволнованной полос воды. Долго еще мы смотрли посл того какъ все утихло и оба парохода скрылись, но каждый зналъ, что теперь смотрть ужь было нечего.

Наконецъ мы бросили это и похали подъ бережкомъ къ таверн, которую мы недавно оставили, и гд встртили насъ съ немалымъ удивленіемъ. Здсь я имлъ возможность найдти какое-нибудь облегченіе для Магича, уже боле не Провиса, который получилъ сильное поврежденіе въ грудь и глубокую рану въ голову.

Онъ мн разказывалъ, что, какъ ему казалось, онъ былъ подъ килемъ парохода и, подымаясь, бился о него головою. Поврежденіе въ груди (мшавшее ему дышать свободно), какъ онъ думалъ, причинено ему ударомъ о бортъ катера. Онъ прибавилъ также, что онъ самъ не зналъ, чего бы онъ не сдлалъ Комписону, но что этотъ мошенникъ, въ ту самую минуту, какъ онъ стащилъ съ него плащъ, откачнулся назадъ, и они оба свалились за бортъ, и въ борьб между собою потопили нашу лодку. Онъ сказалъ мн шопотомъ, что они оба пошли ко дну, свирпо захвативши другъ друга въ свои лапы, что подъ водой у нихъ была страшная борьба, но онъ вырвался, взмахнувъ рукою, и выплылъ.

Я не имлъ повода сомнваться въ совершенной истин этого разказа. Чиновникъ, правившій катеромъ, совершенно такимъ же образомъ разказывалъ, какъ свалились они за бортъ.

Я попросилъ позволенія у этого чиновника перемнить намокшее платье арестанта, купивъ для него одежду, какая найдется въ кабачк, онъ позволилъ мн это охотно, замтивъ только, что онъ долженъ взять подъ сохраненіе все, что было съ арестантомъ. Такимъ образомъ въ руки этого чиновника перешелъ портфель, когда-то бывшій въ моихъ рукахъ. Онъ позволилъ мн также сопровождать арестанта въ Лондонъ, но отказалъ въ этой милости двумъ моимъ пріятелямъ.

Въ таверн мы сказали Джаку, гд утопленникъ пошелъ ко дну, и онъ взялся поискать тло въ мстахъ, къ которымъ всего вроятне прибьетъ его къ берегу. Его интересъ въ такой находк, повидимому, еще увеличился, когда онъ услышалъ, что на утопленник были носки. Вроятно, потребовалось около дюжины утопленниковъ, чтобы вполн одть его, и вотъ должно-быть почему разныя части его одежды находились на разныхъ степеняхъ разрушенія.

Мы оставались въ кабачк, пока теченіе не перемнилось, и тогда Магича перенесли на катеръ и положили тамъ. Гербертъ съ Стартопомъ должны были отправиться въ Лондонъ сухимъ путемъ какъ можно скоре. У насъ было грустное прощаніе, и когда я слъ возл Магича, я чувствовалъ, что отнын мое мсто при немъ, пока онъ будетъ живъ.

Теперь совершенно исчезло мое прежнее отвращеніе отъ него, и въ этомъ жалкомъ, загнанномъ, избитомъ созданіи, державшемъ меня за руку, я видлъ только человка, который хотлъ быть моимъ благодтелемъ, который въ продолженіи нсколькихъ лтъ съ необыкновеннымъ постоянствомъ ‘сохранялъ ко мн великодушную и благодарную привязанность. Я только видлъ въ немъ человка, который былъ ко мн гораздо лучше нежели я самъ былъ въ отношеніи къ Джо.

Съ приближеніемъ ночи дыханіе его становилось затруднительне и больне, и часто онъ не могъ удержаться отъ стона. Я старался прислонить его поспокойне къ рук, которою я могъ владть, но, страшно подумать, въ глубин моего сердца я не сожаллъ объ его отчаянномъ ушиб, потому что для него конечно было бы лучше умереть. Я не могъ сомнваться, что были еще живы люди, которые могли его признать. Я не могъ также надяться, чтобъ его судили снисходительно. Еще при первомъ суд, онъ былъ представленъ въ самомъ дурномъ свт, потомъ, онъ вырвался изъ тюрьмы и его судили вторично, наконецъ, онъ самовольно возвратился изъ ссылки, къ которой приговорили его на всю жизнь, и нанесъ смерть человку, бывшему причиною его ареста.

Когда мы возвращались къ заходящему солнцу, которое вчера оставили мы позади, и струя нашихъ надеждъ, казалось, уносилась отъ насъ, я ему сказалъ, какъ горько было мн думать, что онъ пріхалъ на родину и погубилъ себя ради меня.

— Милый малый, отвтилъ онъ,— я предаюсь, совершенно довольный, моей судьб. Я видлъ моего мальца, онъ можетъ и безъ меня быть джентльменомъ.

Нтъ. Я уже объ этомъ подумалъ пока мы сидли здсь рядомъ. Нтъ. Оставляя въ сторон мое собственное чувство, я понялъ теперь намекъ Вемика. Я предвидлъ, что такъ какъ онъ будетъ осужденъ, все его достояніе перейдетъ въ казну.

— Вотъ что, милый малый, сказалъ онъ, — оно лучше, когда не будутъ знать, что джентльменъ мн свой. Приходите только взглянуть на меня, какъ будто бы невзначай, съ Вемикомъ. Сядьте для послдняго раза такъ, чтобъ я могъ видть васъ, когда станутъ приводить меня къ присяг, боле я ничего не требую.

— Я не отойду отъ васъ, сказалъ я,— пока только позволятъ мн быть при васъ. Съ Божіею помощью, я останусь вамъ вренъ, какъ вы были врны мн!

Я чувствовалъ, рука его дрожала, онъ отвернулъ свое лицо’ и мн опять послышалось давнишнее, дребежжаніе въ его горл,— теперь смягченное, какъ и все остальное въ немъ. Оно было хорошо, что онъ коснулся этого предмета. Это привело мн на мысль одну вещь, о которой я вспомнилъ бы можетъ-быть тогда, когда было бы уже слишкомъ поздно. Ему не нужно было знать, какъ погибли его надежды обогатить меня.

ГЛАВА LV.

На слдующій день привели его въ полицейскій судъ и сейчасъ бы приговорили предать уголовному суду, еслибы не было необходимо послать за старымъ смотрителемъ плашкота, съ котораго онъ разъ бжалъ, чтобы признать его. Въ тождеств его никто не сомнвался, но Комписонъ, бравшійся доказать это, потонулъ, и случилось такъ, что въ это время въ Лондон не нашлось ни одного тюремнаго чиновника, который могъ бы дать требуемое показаніе.

Наканун, въ тотъ же вечеръ, какъ я пріхалъ, я отправился на квартиру къ мистеру Джагерсу, чтобы заручить его содйствіе. Мистеръ Джагерсъ не хотлъ ничего допустить со стороны арестанта. Это было единственное спасеніе, потому что какъ только явится свидтель, говорилъ мн Джагерсъ, дло должно покончиться въ пять минутъ, и никакія силы на земл не повернутъ его въ нашу пользу.

Я сообщилъ Джагерсу мое намреніе, оставить его въ невдніи относительно окончательной судьбы его достоянія. Мистеръ Джагерсъ очень разсердился и побранилъ меня, зачмъ я ‘далъ всему этому уйдти у меня между пальцами’, и сказалъ, что мы потомъ должны подать записку и постараться выхлопотать себ по крайней мр часть его. Но онъ не скрывалъ отъ меня, что хотя во многихъ случаяхъ казна не настаивала не конфискаціи, однако обстоятельства настоящаго дла не подходили ни подъ одинъ изъ этихъ случаевъ. Я понималъ это очень хорошо. Я не былъ родственникомъ изгнанника, не былъ связанъ съ нимъ никакими узами. Онъ не приложилъ руки ни къ какому акту въ мою пользу до своего ареста, а совершать теперь такой актъ было бы безполезно. Я не имлъ никакихъ правъ, и я ршился, и въ послдствіи не отступилъ отъ этого ршенія, не мучить себя безполезнымъ стараніемъ утвердить за собою эти права. По видимому, были причины думать, что потонувшій донощикъ надялся получить награду изъ конфискаціи и добылъ самыя точныя свднія о длахъ Магича. Когда отыскали его тло за нсколько миль отъ мста его смерти, до того обезображенное, что его узнали только по вещамъ, бывшимъ у него въ карманахъ, а въ его бумажник нашли записки, которыя еще можно было прочесть. Между прочимъ, въ одной изъ нихъ былъ названъ банкирскій домъ въ Новомъ Южномъ Валис, гд была положена значительная сумма денегъ, и поименованы также земли, имвшія значительную цну. То и другое было означено и Магичемъ въ описи его собственности, въ той описи, которую онъ передалъ мистеру Джагерсу, находясь въ тюрьм, въ томъ предположеніи, что я ему наслдую. Бднякъ, его невжество послужило ему наконецъ въ пользу, онъ былъ вполн увренъ, что наслдство мое было обезпечено, при содйствіи мистера Джагерса.

Посл трехъ дней отсрочки, въ продолженіи которыхъ дло остановилось въ суд, въ ожиданіи прибытія свидтеля съ тюремнаго плашкота, свидтель этотъ явился и легко пополнилъ не достававшее показаніе. Магичъ былъ преданъ уголовному суду, по открытіи судебной сессіи, которая наступала черезъ мсяцъ.

Въ эту-то мрачную годину моей жизни, Гербертъ возвратился однажды вечеромъ, очень унылый, и сказалъ мн:

— Мой милый Гендель, я опасаюсь, что скоро долженъ буду оставить васъ.

Его партнеръ уже приготовилъ меня къ этому, и я былъ удивленъ мене нежели онъ предполагалъ.

— Мы потеряемъ отличный случай, если я отложу мою поздку въ Каиръ, я боюсь, что долженъ буду ухать, Гендель, именно въ такую пору, когда буду для васъ особенно нуженъ.

— Гербертъ, вы во всякое время мн нужны, потому что я люблю васъ, но теперь вы нужны мн не боле чмъ во всякое другое время.

— Вы будете такъ одиноки.

— Мн объ этомъ некогда думать, сказалъ я.— Вы знаете, что я бываю съ нимъ все время, и что я оставался бы съ нимъ по цлымъ днямъ, еслибъ я только могъ. А когда я ухожу отъ него, вы знаете, мои мысли остаются съ нимъ.

Онъ поставилъ себя въ такое ужасное положеніе, что намъ обоимъ страшно было говорить о немъ въ боле прямыхъ выраженіяхъ.

— Мой милый другъ, сказалъ Гербертъ,— пусть же наша близкая разлука,— она очень близка,— будетъ для меня извиненіемъ, что я потревожу васъ насчетъ васъ самихъ. Подумали ли вы о вашей будущности?

— Нтъ, потому что я вообще боюсь думать о будущемъ.

— Но вы не должны забывать свою будущность, да, мой милый, милый Гендель, не должны. Я бы хотлъ, чтобы вы объ этомъ потолковали со мною теперь въ дружеской бесд.

— Извольте, сказалъ я.

— Въ нашей новой контор, Гендель, намъ нужно…

Я видлъ, деликатность мшала ему произнесть настоящее слово, и прибавилъ:— прикащика.

— Прикащика. Я надюсь, что прикащикъ можетъ стать партнеромъ, какъ и одинъ знакомый вамъ прикащикъ. Теперь, Гендель, милый другъ, не тратя лишнихъ словъ, хотите вы поступить къ намъ?

Въ его манер было нчто чрезвычайно радушное и увлекательное, когда посл словъ ‘теперь Гендель’, произнесенныхъ такимъ тономъ, какъ будто это было важнымъ началомъ дловаго объясненія, онъ вдругъ бросилъ этотъ тонъ, протянулъ мн свою честную руку, и заговорилъ какъ рзвый школьникъ.

— Мы съ Кларою много говорили объ этомъ, продолжалъ Гербертъ,— и моя милая двочка просила меня еще сегодня вечеромъ, со слезами на глазахъ, сказать вамъ, что если вы будете жить съ нами, она постарается успокоить васъ и доказать вамъ, что другъ ея мужа есть вмст и ея другъ. Мы заживемъ на славу, Гендель!

Я благодарилъ ее отъ души и благодарилъ его отъ души, но сказалъ ему, что я еще не могу ршиться принять его радушное предложеніе. Вопервыхъ, мой умъ былъ слишкомъ занятъ, и я не могъ хорошенько обдумать это предложеніе. Вовторыхъ… Да! вовторыхъ, у меня въ голов еще бродила одна неясная мысль, которая проглянетъ на свтъ къ концу этого слабаго разказа.

— Но если вы полагаете, Гербертъ, что вы можете, не вредя вашему длу, оставить этотъ вопросъ не ршеннымъ на нкоторое время…

— На сколько хотите, закричалъ Гербертъ,— шесть мсяцевъ, годъ!

— Ну не на такое долгое время, сказалъ я.— Два или три мсяца самое большое.

Гербертъ былъ въ восторг, когда мы ударили по рукамъ ?осл такого уговора, и сказалъ мн, что теперь у него достанетъ духу объявить мн, что онъ долженъ хать въ конц недли.

— А Клара? спросилъ я.

— Милая моя двочка, отвчалъ Гербертъ,— не оставитъ своего отца, пока онъ живъ. Но его станетъ не надолго. Мистриссъ Вымпль сказала мн по секрету, что онъ на отход.

— Не говоря дурнаго слова, сказалъ я,— для него будетъ лучше, если онъ отправится.

— Хоть и грустно сказать, а пожалуй, что такъ, сказалъ Гербертъ:— и тогда я возвращусь за моею милою двочкой, и мы потихоньку отправимся съ ней въ ближайшую церковь. Припомните! Божья голубка не знатнаго происхожденія, никогда не заглядывала въ красную книгу и не иметъ никакого понятія о своемъ ддушк. Какое счастье для сына моей матери!

Въ субботу на той же недл я простился съ Гербертомъ, полнымъ надеждъ, но глубоко чувствовавшимъ разлуку со мною, когда онъ занялъ свое мсто въ почтовой карет, отправлявшейся въ одинъ изъ приморскихъ городовъ. Я зашелъ въ кооейную написать записку, въ которой извщалъ Клару, что онъ ухалъ, посылая ей свою любовь, и затмъ я пошелъ домой, хотя, собственно говоря, у меня уже нигд не было дома.

На лстниц я встртилъ Вемика, который спускался, отколотивъ себ кулаки о мою дверь. Я не видалъ его посл несчастной развязки неудавшагося побга, и онъ пришелъ сказать мн нсколько словъ въ объясненіе неудачи.

— Покойный Комписонъ, сказалъ Вемикъ,— мало-по-малу усплъ пронюхать вс затвавшіяся попытки. То что мн стало извстно, слышалъ я отъ его товарищей, попавшихъ въ бду (его товарищи вчно попадаютъ въ бду). Я навострилъ уши, показывая видъ будто ничего не слышу, и узналъ изъ ихъ разговоровъ, что онъ былъ въ отсутствіи, я и подумалъ, вотъ время попытать счастіе. Теперь я полагаю, что это была его политика, какъ человка ловкаго, который обманывалъ людей, служившихъ ему орудіями. Надюсь, мистеръ Пипъ, вы меня не упрекаете? Право, я старался услужить вамъ отъ всего моего сердца.

— Я въ этомъ увренъ, Вемикъ, не мене васъ самихъ, и искренно благодарю васъ за участіе и дружбу.

— Благодарю васъ, благодарю васъ очень. Дло скверное, сказалъ Вемикъ, почесывая себ голову.— Увряю васъ, давно я не былъ тамъ разстроенъ. Досадне всего то, что столько погибло движимой, собственности. Боже ты мой!

— А я такъ думаю, Вемикъ, о несчастномъ владльц этой движимой собственности.

— Оно разумется, сказалъ Вемикъ,— конечно я не противъ того, чтобы вы жалли о немъ, и я отъ себя готовъ бы дать пять фунтовъ, чтобы выпутать его. А все-таки покойный Комписонъ, получивъ заране извстіе о его возвращеніи, такъ твердо ршился притянуть его къ разчету, что я не думаю, была ли бы возможность спасти его. А движимая собственность, конечно, могла быть спасена. Вотъ вамъ и разница между собственностью и владльцемъ, видите?

Я пригласилъ Вемика зайдти наверхъ и подкрпиться стаканомъ грога, передъ путешествіемъ въ Валвертъ. Онъ принялъ приглашеніе. Распивая свою скромную порцію, онъ вдругъ сказалъ безъ всякаго повода и посл нкотораго замшательства:

— Что вы окажете о моемъ намреніи отгулять понедльникъ, мистеръ Пипъ?

— Я полагаю, это въ первый разъ въ ныншнемъ году.

— Скажите лучше, въ эти двнадцать лтъ, оно будетъ врне, возразилъ Вемикъ.— Да, я намренъ отгулять. Но этого еще мало, я. намренъ прогуляться. И это еще не все, я хочу попросить васъ принять участіе въ этой прогулк.

Я хотлъ было отговориться, приводя въ извиненіе, что теперь я плохой товарищъ, но Вемикъ предупредилъ меня.

— Я знаю ваши заботы, сказалъ онъ,— знаю, что вамъ не до того, мистеръ Пипъ. Но еслибы вы могли обязать меня, то я счелъ бы это за большое одолженіе. Прогулка эта будетъ не длинная и довольно ранняя. Включая завтракъ (на возвратномъ пути), она возьметъ примрно часа четыре времени, отъ восьми до двнадцати. Не поневолитесь ли вы, чтобы дльцо это справить?

Онъ такъ много для меня длалъ въ разное время, что съ моей стороны это было бы очень ничтожное одолженіе. Я сказалъ, что могу справить это дльцо и справлю, и онъ былъ такъ доволенъ моимъ согласіемъ, что и меня утшилъ тмъ. По его назначенію, я общался придти за нимъ въ замокъ въ понедльникъ, поутру, въ половин девятаго, и такъ разстались мы на этотъ разъ.

Врный моему общанію, я позвонилъ въ ворота замка въ понедльникъ поутру и былъ встрченъ самимъ Вемикомъ, который, мн показалось, былъ связанне обыкновеннаго и шляпа на немъ была тщательне приглажена. Въ комнат, насъ ожидали два стакана молока съ ромомъ и два сухаря. Старикашка вроятно поднялся съ жаворонками, потому что, заглянувъ еще издали въ его спальню, я замтилъ, что его уже не было въ постели.

Подкрпившись молокомъ съ ромомъ и сухарями, мы отправились на прогулку, меня очень удивило, что Вемикъ взялъ удочку и взбросилъ ее себ на плечо.— Какъ, разв мы идемъ рыбу удить? спросилъ я.— Нтъ, отвчалъ Вемикъ,— но я люблю гулять съ удочкою.

Мн показалось это очень страннымъ, но я промолчалъ, и мы пошли. Мы пошли къ Камбервелскому пустырю и, прибли’ жаясь къ нему, Вемикъ вдругъ сказалъ:

— А, а! вотъ и церковь!

Въ этомъ ничего не было удивительнаго, но опять меня поразило, когда онъ объявилъ мн, какъ будто вдохновляясь блестящею идеею:

— Зайдемте въ нее.

Мы вошли. Вемикъ оставилъ свою удочку на паперти, и пока мы осматривались кругомъ, Вемикъ чего-то искалъ въ карманахъ своего сюртука и доставалъ изъ бумаги.

— А, а! сказалъ онъ:— вотъ и пара перчатокъ! Натянемъ-ка ихъ!

Перчатки были блыя, почтовый ящикъ раскрывался все шире и шире, и у меня являлись сильныя подозрнія, которыя подтвердились окончательно, когда я увидлъ, что въ боковую дверь вошедъ старикашка съ дамою.

— А, а! сказалъ Вемикъ:— вотъ миссъ Скифинсъ! Справимте свадьбу.

Скромная два была одта какъ обыкновенно, только теперь она замнила свои зеленыя перчатки парою блыхъ. Старикашка былъ занятъ приношеніемъ подобной же жертвы на алтарь Гименея. Старый джентльменъ однакоже очень затруднялся напялить свои перчатки, и Вемикъ нашелъ необходимымъ приставить его къ колонн, и потомъ, зайдя сзади, понатянулъ ихъ, я же съ своей стороны держалъ стараго джентльмена за талію, чтобъ онъ могъ представить собою необходимое сопротивленіе. И такимъ удивительнымъ способомъ перчатки были натянуты въ совершенств.

Прибыли священникъ и дьячокъ, и насъ поставили въ рядъ у роковыхъ перилъ. Врный своему намренію прикинуться, что будто все это длаетъ онъ безъ всякаго приготовленія и невзначай, Вемикъ, я слышалъ, сказалъ про себя, вынимая что-то изъ жилетнаго кармана, передъ началомъ церемоніи: ‘а! вотъ и кольцо!’

Я былъ шаферомъ жениха, маленькая, колченогая прислужница, открывающая сиднія въ церкви, разыгрывала роль задушевной пріятельницы миссъ Скифинсъ. Обязанность выдавать невсту лежала на старикашк, который не намренно, при этомъ случа, опозорился было передъ священникомъ. Когда тотъ произнесъ: ‘кто выдаетъ сію жену на бракъ съ этимъ мужемъ?’ Старый джентльменъ вовсе не подозрвая, до какого мста въ церемоніи мы дошли, стоялъ себ, очень любезно осклабляясь на десять заповдей, вырзанныхъ на стн. Священникъ снова повторилъ: ‘кто выдаетъ сію жену на бракъ съ этимъ мужемъ?’ Старый джентльменъ пребывалъ по прежнему въ состояніи самаго блаженнаго невднія, и женихъ принужденъ былъ крикнуть своимъ обыкновеннымъ голосомъ: ‘Ну, престарлый родитель, вы знаете кто ее выдаетъ?’ Старикашка отвтилъ на это съ необыкновенною живостію, не говоря еще, что онъ выдавалъ ее: ‘Все исправно, Джонъ, все исправно, мой милый!’ И тутъ наступила такая тяжелая пауза, что я нкоторое время сомнвался повнчаетъ ли ихъ священникъ въ этотъ день.

Внчаніе однакоже было покончено, и, когда мы выходили изъ церкви, Вемикъ снялъ крышку съ купели, положилъ въ нее блыя перчатки, потомъ накрылъ ее крышкою. Мистриссъ Вемикъ, боле заботясь о будущемъ, положила свои блыя перчатки въ карманъ и надла свои старыя зеленыя.

— Ну, мистеръ Пипъ! сказалъ Вемикъ, торжественно вскидывая удочку на плечо, когда мы вышла изъ церкви:— позвольте мн спросить васъ, ну подумаетъ ли кто-нибудь, чтобы это была свадьба!

Завтракъ былъ заказанъ въ красивой маленькой таверн, подымавшейся въ разстояніи мили на холм за пустыремъ, въ комнат тамъ стоялъ китайскій бильярдъ, на которомъ мы могли бы потшиться посл такого торжества. Пріятно было теперь видть, что мистриссъ Вемикъ уже боле не отнимала руки Вемика, когда онъ охватывалъ ея станъ, но сидла у стны, на стул съ высокой спинкою, словно віолончель въ футляр, и позволяла ему обнимать себя, подобно этому сладкозвучному инструменту.

Завтракъ былъ отличный, и когда кто отказывался отъ котораго-нибудь блюда, Вемикъ говорилъ: ‘поставлено по контракту, знаете, объ изъян не извольте безпокоиться!’ Я пилъ за здоровье новой четы, пилъ за здоровье старикашки, пилъ за благоденствіе замка, поцловалъ невсту, при прощаньи, и старался быть пріятнымъ, какъ только могъ.

Вемикъ проводилъ меня до двери, и я опять пожалъ ему руку я пожелалъ всякаго счастья.

— Благодарю васъ! сказалъ Вемикъ, потирая себ руки.— Она такая мастерица ухаживать за курами, вы себ представить не можете. Я вамъ пришлю яицъ, вы сами тогда увидите. Послушайте, мистеръ Пипъ! прибавилъ онъ, отзывая меня въ сторону, тихимъ голосомъ: — это все дла валвертскія, съ вашего позволенія.

— Понимаю. О нихъ не слдуетъ упоминать въ Литль-Бритен, такъ ли? сказалъ я.

Вемикъ кивнулъ.

— Посл того, какъ вы проговорились тогда, оно лучше если мистеръ Джагерсъ не будетъ объ этомъ знать. А то онъ, пожалуй, подумаетъ, что у меня начинается размягченіе мозга, или что-нибудь въ такомъ род.

ГЛАВА LVI.

Онъ лежалъ въ тюрьм, больной, въ продолженія всего промежутка, отъ отдачи его подъ судъ до открытія судебной сессіи. Онъ сломалъ себ два ребра, они повредили одно изъ его легкихъ, и дыханіе становилось съ каждымъ днемъ все болзненне и затруднительне. Вслдствіе этого поврежденія, онъ говорилъ такъ тихо, что его едва можно было разслышать, поэтому, онъ говорилъ очень мало. Но онъ съ готовностью слушалъ меня, и моею первйшею обязанностью было теперь говорить и читать ему то, что, по моему мннію, могло быть ему полезно.

Онъ былъ слишкомъ боленъ и не могъ оставаться въ общей тюрьм, посл перваго же дня, перевели его въ больницу. Это дало мн случай оставаться съ нимъ подоле, что иначе было бы для меня невозможно. Еслибы не болзнь его, то его заковали бы въ цпи, потому что его считали отчаяннымъ преступникомъ.

Я видлъ его каждый день, но лишь на короткое время, и постоянные промежутки разлуки были довольно продолжительны, такъ что я могъ замчать на его лиц малйшія перемны, происходившія въ его физическомъ состояніи, я не припомню, чтобъ я хоть разъ видлъ въ немъ перемну къ лучшему, онъ таялъ и становился день ото дня все слабе съ того самаго часа, какъ дверь тюрьмы затворилась за нимъ.

Онъ обнаруживалъ полную покорность судьб, какъ человкъ совершенно уставшій. Иногда мн казалось по его манер, или по немногимъ словамъ, вырывавшимся у него, будто онъ раздумывалъ, не могъ ли изъ него выйдти человкъ получше, при лучшихъ обстоятельствахъ. Но никогда не оправдывалъ онъ себя подобнымъ намекомъ, и не старался смягчать свое прошедшее.

Два или три раза случилось въ моемъ присутствіи, что кто-то изъ приставленныхъ къ нему людей намекнулъ на его отчаянную репутацію, улыбка промелькнула на его лиц, и онъ бросилъ на меня такой взглядъ, какъ будто онъ былъ увренъ, что я зналъ въ немъ кое-что искупавшее его жизнь, зналъ еще съ тхъ давнихъ поръ, когда я былъ ребенкомъ… Вообще онъ былъ очень покоренъ, смиренъ, и я ни разу не слыхалъ, чтобъ онъ жаловался.

Когда наступило время сессіи, мистеръ Джагерсъ вошелъ съ прошеніемъ, чтобъ отсрочили судъ до слдующей сессіи. Очевидно, это прошеніе было подано въ той увренности, что онъ долго не проживетъ, и ему было отказано. Судъ открылся, и Магича принесли передъ судью на стул. Мн позволили быть при немъ и держать его руку, которую онъ протягивалъ мн.

Судъ былъ коротокъ и ясенъ. Все, что можно было сказать въ пользу его, было сказано, — какъ принялся онъ за трудолюбивую жизнь и разбогатлъ честнымъ и законнымъ образомъ. Но ничто не могло опровергнуть факта, что онъ самовольно вернулся изъ ссылки и находился теперь передъ судьею и присяжными. Должно было судить его за это, и разумется, невозможно было не признать его виновнымъ.

Въ то время было въ обыча (какъ я узналъ по опыту на этихъ засданіяхъ суда) отлагать до послдняго дня сессіи произнесеніе приговоровъ, чтобы смертные приговоры производили окончательный эффектъ. Еслибы мое собственное воспоминаніе не рисовало теперь передо мною этой навсегда врзавшейся у меня картины, то мн самому не врилось бы, что я видлъ тридцать двухъ человкъ мущинъ и женщинъ, которые были приведены передъ судью для выслушанія своего приговора. Магичъ былъ впереди всхъ, онъ сидлъ, чтобъ имть возможность вдыхать въ себя достаточно воздуха, для продленія свой жизни.

Теперь еще представляется передо мною вся эта сцена въ самыхъ яркихъ краскахъ, со всми подробностями, даже каплями апрльскаго дождя на окошкахъ сада, отражавшими весь блескъ апрльскаго солнца. Эти тридцать двое мущинъ и женщинъ были загорожены въ докъ {Мсто, гд находятся подсудимые во время суда.}, и я попрежнему стоялъ снаружи дока въ углу, держа его руку, нкоторые между ними были пренебрежительно-равнодушны, другіе были поражены ужасомъ, третьи плакали и рыдали, кто закрывалъ себ лицо, кто мрачно озирался кругомъ. Женщины, осужденныя, испускали вопли, но ихъ скоро успокоили, и наступила совершенная тишина. Шерифы, въ своихъ огромныхъ золотыхъ цпяхъ, съ букетами и другими офиціальными побрякушками, встовые, привратники, галлерея полная народу, вс смотрли, какъ эти тридцать двое и судья торжественно встртились лицомъ къ лицу. Судья обратился къ нимъ съ рчью. Между этими несчастными, приведенными передъ него, онъ долженъ особенно обратиться къ одному, который почти съ самаго дтства былъ преступникомъ противъ законовъ, который посл многихъ тюремныхъ заключеній и наказаній, наконецъ былъ приговоренъ къ ссылк на нсколько лтъ, который имлъ буйство и дерзость бжать, и былъ снова присужденъ къ ссылк на всю жизнь. Этотъ несчастный, повидимому, на время убдился въ своихъ заблужденіяхъ, когда онъ былъ удаленъ со сцены своихъ прежнихъ преступленій, и началъ было вести мирную и честную жизнь. Но, въ недобрый часъ увлекаясь тми же страстями и наклонностями, которыя издавна сдлали его бичомъ общества, онъ покинулъ тихую пристань раскаянія и возвратился въ страну, откуда онъ былъ изгнанъ. Здсь донесли на него, на время онъ усплъ было скрыться отъ блюстителей правосудія, но наконецъ они его схватили, когда онъ пытался бжать, онъ сталъ противиться, и съ намреніемъ или въ ослпленіи своей дерзости, онъ самъ это лучше знаетъ, былъ причиною смерти своего донощика, которому была извстна вся прежняя его жизнь. Наказаніе, положенное за его возвращеніе въ страну, которая отвергла его, есть смерть, и онъ долженъ приготовиться умереть.

Солнце проникало въ большія окна суда черезъ блестящія дождевыя капли, катившіяся по стеклу, и широкою полосой свта облило теперь и этихъ тридцать двухъ и судью, какъ бы напоминая многимъ изъ присутствующихъ, что и тотъ и т предстанутъ совершенно равными на великій судъ Того, Кому все извстно и Кто судитъ безошибочно. Поднявшись на минуту, какъ отдльная точка въ этой полос свта, узникъ сказалъ: ‘Милордъ, я принялъ уже смертный приговоръ отъ Всемогущаго, но я преклоняюсь передъ вашимъ осужденіемъ.’ И слъ опять. Раздались шиканья, и судья продолжалъ свое обращеніе къ прочимъ. Потомъ вс они были формально присуждены, нкоторыхъ изъ нихъ вывели, поддерживая, а нкоторые, выходя, подпрыгивали съ безсмысленнымъ видомъ равнодушія, немногіе кивали сидвшимъ въ галлере, двое или трое жали руки другъ другу, остальные проходили, жуя листочки травъ, разложенныхъ на полочк дока. Онъ вышелъ послдній, нужно было помочь ему подняться со стула, и онъ могъ идти только очень тихо, онъ держалъ мою руку, пока уводили другихъ и зрители вставали съ своихъ мстъ, оправляя свои платья, какъ будто они выходили изъ церкви или изъ театра, и указывая то на того, то на другаго преступника, преимущественно же на него и на меня.

Я надялся и молилъ изъ глубины души, чтобъ онъ умеръ, прежде нежели донесеніе рикордера будетъ сдлано, но страшась, что онъ еще протянетъ, я въ тотъ же вечеръ принялся писать прошеніе государственному секретарю внутреннихъ длъ, представляя ему все, что я о немъ зналъ и какъ онъ ради меня вернулся назадъ. Я написалъ прошеніе горячо и трогательне какъ только могъ, и когда я его окончилъ и отправилъ, я написалъ другія письма къ людямъ сильнымъ, которые, я надялся, были боле милосерды, я написалъ также просьбу на имя короля. Нсколько дней и ночей къ ряду посл приговора, я не ложился спать, я засыпалъ только на короткое время на моемъ стул, совершенно погруженный въ эти просьбы. Пославъ ихъ, я не могъ оторваться отъ мстъ, куда они были отправлены, какъ будто моя близость къ нимъ придавала боле надежды длу. Въ этомъ безумномъ безпокойств души, я бродилъ по улицамъ вечеромъ у правительственныхъ мстъ и домовъ, гд я оставилъ мои просьбы. До сихъ поръ, пустынныя улицы западной части Лондона, съ своими запертыми палатами и длинными рядами блдныхъ фонарей, возбуждаютъ во мн особенную грусть въ холодный, пыльный, осенній вечеръ, по связи съ этимъ воспоминаніемъ.

Мои ежедневныя посщенія сократились. За нимъ былъ строгой надзоръ. Видя, или думая, что меня подозрвали въ намреніи принести ему яду, я просилъ, чтобы меня обыскивали каждый разъ, прежде чмъ я займу мое мсто у его кровати, и говорилъ чиновнику, бывшему всегда тутъ, что я на все готовъ, только бы убдить ихъ въ простот моихъ намреній. Никто не былъ жестокъ ни съ нимъ, ни со мною. Дло шло здсь объ исполненіи долга, и его исполняли безъ суровости. Чиновникъ уврялъ меня всегда, что ему было хуже, и другіе больные арестанты, бывшіе въ этой же комнат, и арестанты, ухаживавшіе за ними, преступники подобные имъ, но способные еще къ добру — благодареніе Богу!— всегда подтверждали его слова.

Дни проходили, и я замчалъ чаще и чаще, что онъ лежитъ бывало спокойно, глядя на блый потолокъ, съ совершенно помертвлымъ лицомъ, пока какое-нибудь слово, сказанное мной, не прояснитъ его на минуту, а потомъ онъ снова приметъ свою прежнюю мертвенность. Иногда онъ почти совсмъ не могъ говорить, иногда онъ отвчалъ мн только слабыми пожатіями руки, и я сталъ понимать его мысли какъ нельзя лучше.

Прошло десять дней, когда я увидлъ въ немъ большую перемну, какой я еще не замчалъ до сихъ поръ. Глаза его были обращены къ двери и вдругъ просіяли, когда я вошелъ.

— Милый малый! сказалъ онъ, когда я слъ возл его постели:— мн показалось’ что вы запоздали сегодня. Но я былъ увренъ, что вы не опоздаете.

— Только что начали впускать, сказалъ я.— Я ждалъ у калитки.

— Вы вдь всегда ждете у калитки, не такъ ли милый малый?

— Да, чтобы не потерять ни минуты.

— Благодарю васъ, милый малый, благодарю васъ. Богъ благословитъ васъ! Вы не оставили меня, мой милый малый.

Я молча пожалъ ему руку, потому что я не могъ забыть, что когда-то я имлъ намреніе бросить его.

— И что всего лучше, сказалъ онъ, — вы были со мной радушне съ тхъ поръ какъ заволокла мою жизнь темная туча нежели когда солнышко свтило. Это лучше всего.

Онъ лежалъ на спин, дыша очень трудно. При всемъ его напряженіи, темная мертвенность появлялась опять по временамъ на его лиц и туманила его спокойный взглядъ, устремленный на блый потолокъ.

— Вы сегодня очень страдаете?

— Я не жалуюсь, милый малый.

— Вы никогда не жалуетесь.

Это были его послднія слова. Онъ улыбнулся, и я понялъ по его пожатію, ему хотлось, чтобъ я поднялъ мою лвую руку и положилъ ему на грудь. Я положилъ ее, онъ улыбнулся, и прикрылъ ее обими руками.

Назначенное время проходило, пока мы оставались съ нимъ такимъ образомъ. Оглянувшись, я увидлъ возл себя управляющаго тюрьмой, который шепнулъ мн: ‘вы можете остаться еще’.— Я поблагодарилъ его’ и спросилъ, могу ли я сказать ему наедин нсколько словъ, если онъ только въ состояніи услышать меня?

Управляющій отступилъ назадъ и отозвалъ чиновника. Эта перемна, хотя она была сдлана безъ малйшаго шума, разсяла туманъ съ этого спокойнаго взгляда, впереннаго въ блый потолокъ, и онъ съ любовью посмотрлъ на меня.

— Любезный Магичъ, я долженъ сказать вамъ наконецъ… Слышите вы, понимаете вы меня?

Нжное пожатіе руки.

— У васъ когда-то былъ ребенокъ, двочка, которую вы любили и лишились.

Пожатіе руки крпче.

— Она жива и нашла сильныхъ покровителей. Она теперь леди, красавица. И я люблю ее!

Послднимъ слабымъ усиліемъ, которое было бы недйствительно, еслибъ я не уступилъ ему, онъ приложилъ мою руку къ губамъ, потомъ опять нжно опустилъ ее на грудь и прикрылъ ее своими руками. Спокойный взглядъ, вперенный въ блый потолокъ на минуту просвтллъ, затмъ померкъ, и голова его тихо опустилась на грудь.

Припомнивъ тогда что я читалъ ему, я подумалъ о двухъ человкахъ, которые вмст вошли во храмъ помолиться, я зналъ, что лучше молитвы я не могъ произнести у его одра, какъ ‘Господи, буди милостивъ къ нему, гршному!’

ГЛАВА LVII.

Наконецъ я остался совершенно одинъ. Я объявилъ о моемъ намреніи съхать съ своей квартиры въ Темпл, сейчасъ же по истеченіи срока, а пока сдать ее. Я выставилъ, не откладывая, объявленіе въ окошкахъ, потому что у меня были долги, я былъ безъ денегъ, и начиналъ серіозно безпокоиться о положеніи моихъ длъ. Было бы. справедливе сказать, что положеніе ихъ должно было бы безпокоить меня, будь у меня достаточно энергіи и сосредоточенности для яснаго уразумнія чего бы то ни было, кром одного только того, что у меня начиналась серіозная болзнь. Напряженіе послднихъ дней помогли мн только отсрочить ее на время, но не избавиться отъ нее, я зналъ, что болзнь начиналась, и кром этого я ничего не зналъ, но и на это я обращалъ мало вниманія.

День или два я лежалъ на соф, на полу, гд попало, гд случалось мн повалиться въ совершенномъ безсиліи, безъ всякой мысли, съ тяжелою головой и страшною болью во всхъ членахъ. Потомъ наступила одна ночь, которая, мн казалось, была безъ конца, ночь полная ужаса и безпокойства, и когда по утру я попробовалъ было сидть въ постели и собраться съ мыслями, я былъ не въ состояніи это сдлать.

Въ это утро, лежа на постели, я старался себ разршить, дйствительно ли я выходилъ въ садъ во глубин ночи, и искалъ лодки, которая, я предполагалъ, находилась тамъ, дйствительно ли раза два приходилъ въ себя на лстниц, въ ужасномъ страх, не зная самъ, какъ всталъ я съ постели, дйствительно ли я засвчалъ лампу, пораженный мыслію, что онъ всходилъ по лстниц, и вс фонари потухли, дйствительно ли меня преслдовали чей-то не стройный говоръ, хохотъ, стоны, или я самъ издавалъ эти звуки, дйствительно ли въ темномъ углу комнаты находилась закрытая желзная печь, и голосъ звалъ меня оттуда, крича мн, что миссъ Гевишамъ горла въ ней. Но паръ известковой печи подымался передо мною, разнося вс эти мысли, и наконецъ, посреди этого пара, я увидалъ двухъ человкъ, смотрвшихъ, на меня.

— Что вамъ нужно? спросилъ я вздрагивая:— я васъ не знаю.

— Сэръ, сказалъ одинъ изъ нихъ, наклоняясь ко мн и хлопая меня по плечу,— я полагаю, вы скоро уладите это дло, а между тмъ я арестую васъ.

— Какъ великъ долгъ?

— Сто двадцать три фунта, пятнадцать шиллинговъ, шесть пенсовъ. Кажется, по счету ювелира.

— Что же мн длать?

— Да лучше всего пожалуйте въ мой домъ, сказалъ одинъ человкъ.— Я держу домъ отличный.

Я было попробовалъ встать и одться. Когда я обратилъ потомъ мое вниманіе на нихъ, они стояли нсколько поодаль отъ моей постели и смотрли на меня. Я все еще лежалъ.

— Вы видите, сказалъ я,— въ какомъ я нахожусь положеніи. Я бы пошелъ съ вами, еслибъ я могъ, но я право не могу. Если вы меня возьмете отсюда, я пожалуй умру на дорог.

Можетъ-быть мн отвчали, доказывали, старались ободрить меня и уврить, что я крпче чмъ самъ думалъ, только воспоминаніе о нихъ удержалось въ моей памяти на этой слабой нити, я не знаю, что они потомъ сдлали, но они не взяли меня.

У меня сдлалась горячка, меня вс избгали, я очень страдалъ, часто бывалъ безъ памяти, время казалось мн безконечнымъ, и я связывалъ съ моею личностью самые невозможные образы существованія. То мн казалось, что я былъ кирпичомъ въ стн, и я умолялъ, чтобы меня вынули изъ такого ненадежнаго мста, куда заложили меня строители, то мн представлялось, что я былъ стальнымъ коромысломъ громаднаго механизму двигавшагося съ страшнымъ шумомъ надъ пропастью, и я умолялъ, чтобы машину остановили и отковали меня отъ нея. Я припоминаю теперь, что я переходилъ черезъ вс эти фазы болзни, и даже въ то самое время я имлъ нкоторое сознаніе о нихъ. Иногда я боролся съ настоящими людьми, въ полной увренности, что они были убійцы, и потомъ я вдругъ понималъ, что они желали мн добра, и я падалъ въ изнеможеніи имъ на руки, и позволялъ имъ уложить себя, и это также я сознавалъ въ то время. Но особенно меня поражало тогда, что вс эти люди, которые представляли мн, пока я былъ боленъ, всевозможныя превращенія человческаго лица, и часто въ громадныхъ размрахъ, въ заключеніи принимали на себя физіономію Джо.

Когда миновалъ кризисъ моей болзни, я сталъ замчать, что вс лица исчезали, но эта одна физіономія оставалась не мняясь. Кто бы ни подходилъ ко мн, всякій принималъ физіономію Джо. Я раскрывалъ мои глаза ночью, и видлъ Джо въ большомъ кресл у моей постели. Я раскрывалъ мои глаза днемъ, и опять видлъ Джо, сидящаго на подоконник и курящаго у открытаго окна. Я спрашивалъ прохладительнаго питья, и мн подавала его, крпкая добрая рука Джо. Я опускался посл того на подушку, и лицо, смотрвшее на меня съ нжностью и надеждою, представляло мн дорогія черты Джо.

Наконецъ, однажды, я собрался съ духомъ и спросилъ:

— Это Джо?

И милый, давно знакомый голосъ отвчалъ:

— Онъ и есть, старый товарищъ.

— О Джо, вы разрываете мн сердце! Вы смотрите на меня сердито Джо. Бейте меня, Джо. Корите меня за мою неблагодарность. Но будьте только поласкове со мною!

Джо опустилъ свою голову на подушку ко мн и обнялъ своею рукою мою шею, отъ радости, что я призналъ его.

— Милый старый Пипъ, старый дружище, сказалъ Джо,— мы съ вами завсегда были друзья. И когда вы, поправитесь, и подемъ мы прокатиться, вотъ-то будетъ веселье!

Посл этого Джо отошелъ къ окошку и сталъ спиною ко мн, отирая глаза. Моя крайняя слабость мшала мн подняться и подойдти къ нему, и я лежалъ на постел, шепча съ раскаяніемъ:

— Боже, благослови его! Боже, благослови этого истиннаго христіанина!

Глаза Джо были красны, когда я потомъ увидлъ его у моей постели, но онъ протягивалъ мн свою руку, и мы оба были счастливы.

— Какъ давно, милый Джо?

— То-есть почитай, Пипъ, какъ давно ваша болзнь продолжается, милый старый дружище?

— Да, Джо.

— Теперь конецъ мая, Пипъ, завтра первое іюня.

— И вы были здсь все это время, любезный Джо?

— Почитай около того, старый товарищъ. Вотъ, говорю я Биди, когда письмомъ-то оповстили насъ, что выбыли больны, а письмо-то принесла почта, прежде былъ онъ холостой, теперь поженился, жалованья его, право, съ такою ходьбою на сапожишки не хватаетъ, ну о богатств онъ много не думалъ, когда жену себ взять ршился.

— Какое наслажденіе слушать васъ, Джо! Но я васъ прерываю. Что же вы сказали Биди?

— А вотъ что, сказалъ Джо,— что можетъ-быть вы теперь между чужими людьми и что какъ мы завсегда съ вами были друзья, такъ пожалуй нехудо будетъ мн създить къ вамъ. А вотъ вамъ и слова Биди: ступайте къ нему, не теряя времени. Это, сказалъ Джо, принимая свой докторальный тонъ,— были слова Биди: ступайте къ нему, говоритъ, не теряя времени! То-есть, чтобы не солгать, прибавилъ Джо посл нкотораго размышленія, — настоящее-то слово этой молодой двушки было: не теряя ни минуты времени.

Тутъ Джо вдругъ остановился и объявилъ, что со мною слдуетъ разговаривать умренно, что я долженъ сть понемногу въ опредленное время, хочу ли я или нтъ, и что я во всемъ долженъ повиноваться его приказаніямъ. Я поцловалъ его руку и продолжалъ лежать спокойно, а онъ принялся сочинять письмо къ Биди, посылая въ немъ и мою любовь.

Очевидно, что Биди выучила его писать. Когда я лежалъ въ постели, я почти плакалъ отъ удовольствія, видя съ какою гордостью онъ принимался за свое письмо. Моя кровать, съ которой были сняты гардины, была перенесена вмст со мною въ гостиную, потому что эта комната была больше и свже, коверъ въ ней былъ снятъ, и въ ней поддерживали чистый и здоровый воздухъ день и ночь. Джо услся за свою важную работу у моего письменнаго стола, отодвинутаго въ уголъ и заставленнаго стклянками, сначала ему нужно было выбрать перо на подносик, и онъ рылся въ немъ, словно въ ящик съ кузнечными инструментами, потомъ онъ засучилъ рукава, какъ бы готовясь работать кузнечнымъ молотомъ. Необходимо также было ему опереться со всею силою о столъ лвымъ локтемъ и отставить правую ногу назадъ, прежде чмъ онъ могъ начать, и когда онъ началъ, то проводилъ каждую черту такъ медленно, какъ будто она была въ.сажень длиною, и я слышалъ какъ трещало и брызгало его перо, когда онъ велъ черту вверхъ. Онъ былъ въ странномъ заблужденіи, что чернильница находилась на той сторон, гд въ дйствительности ея не было, онъ постоянно макалъ свое перо въ пустое мсто, и повидимому былъ совершенно доволенъ своимъ результатомъ. Иногда его задерживалъ какой-нибудь орографическій камень претыканія. Но вообще онъ дло свое покончилъ исправно, и когда онъ подписалъ свое имя и снялъ послднюю каплюшку двумя пальцами, размазавъ ее себ на маковк, онъ всталъ и началъ расхаживать около стола, съ безмрнымъ удовольствіемъ наблюдая, съ разныхъ точекъ, лежавшее тутъ произведеніе его искусства.

Чіобы не досадить Джо длиннымъ разговоромъ, даже еслибъ у меня и стало на это. силы, я отложилъ до завтрашняго дня спросить у него про миссъ Гевишамъ. Онъ покачалъ головой, когда я у него спросилъ потомъ, выздоровла ли она?

— Что же она умерла, Джо?

— То-есть видите, старый товарищъ, сказалъ Джо оправдательнымъ тономъ, какъ бы желая постепенно подойдти къ предмету:— такъ далеко я не пойду, чтобы сказать это, но уже нтъ…

— Ее въ живыхъ, Джо?

— Да почитай такъ, сказалъ Джо, — что ее уже нтъ въ живыхъ.

— Долго она мучилась, Джо?

— Да посл того, какъ вы заболли, почитай съ недлю, сказалъ Джо, твердо ршившись доходить до всего постепенно.

— Милый Джо, слышали вы, что стало съ ея богатствомъ?

— Ну, старый дружище, сказалъ Джо,— кажется, что она отписала большую часть его миссъ Эстелл. Но она прибавила собственною своею рукой приписочку, за день или за два передъ несчастнымъ случаемъ, и оставила въ ней горячихъ четыре тысячи фунтиковъ мистеру Матью Покету. А почему бы вы, думали, Пипъ, она оставила ему эти горячія четыре тысячи фунтиковъ? ‘По отзыву Пипа о вышеупомянутомъ Матью.’ Мн это передала Биди, это ея собственное писанье, сказалъ Джо, повторяя снова юридическую фразу, какъ будто она доставляла ему огромное удовольствіе:— ‘по отзыву Пипа о вышеупомянутомъ Матью’, и замтьте, Пипъ, горячихъ четыре тысячи фунтиковъ!

Джо никогда не открылъ мн, откуда онъ узналъ о точной температур четырехъ тысячъ фунтовъ, за которую онъ такъ налегалъ, но она повидимому увеличивала эту сумму въ глазахъ его, и онъ съ особеннымъ наслажденіемъ постоянно утверждалъ, что это были горячія четыре тысячи фунтовъ.

Это извстіе очень обрадовало меня, потому что оно довершило единственное хорошее дло, которое я сдлалъ. Я спросилъ Джо, не слышалъ ли онъ, чтобы другимъ родственникамъ было что-нибудь оставлено?

— Миссъ Сара, сказалъ Джо,— получила двадцать пять фунтовъ ежегодной пенсіи на пилюли по причин ея желчнаго расположенія. Миссъ Джорджіан — двадцать пять фунтовъ единовременно, мистриссъ, мистриссъ, какъ бишь ее?

— Камила? сказалъ я.

Джо кивнулъ мн головой.— Мистриссъ Камила пять фунтовъ на сальныя свчи, которыя веселили бы ея сердце, когда просыпается она по ночамъ.

Точность этого разказа была для меня достаточно очевидна, и я вполн поврилъ свдніямъ, полученнымъ Джо.— Теперь, сказалъ Джо,— хоть вы и не совсмъ еще окрпли, старый товарищъ, но пожалуй вы сможете проглотить еще порцію новостей сегодня. Старый Орликъ ограбилъ домъ.

— Чей? сказалъ я.

— Человкъ онъ конечно нахальный, сказалъ Джо въ вид оправданія,— а все-таки домъ каждаго Англичанина есть его замокъ, а замокъ не берутъ и не грабятъ разв только въ военное время. И какіе бы тамъ за нимъ ни водились гршки, онъ былъ себ хорошій лабазникъ.

— Никакъ домъ Пембльчука былъ ограбленъ?

— Именно такъ, Пипъ, сказалъ Джо,— и взяли они его выручку и взяли ларецъ съ деньгами, и выпили все его вино, и поли все его състное, накормили его оплеухами, надергали ему носъ, привязали его къ кровати, дали ему дюжину горячихъ, а чтобъ онъ не кричалъ, набили ему полонъ ротъ цвтами махровыми. Но онъ призналъ Орлика, и Орликъ теперь въ комитатской тюрьм.

Такимъ образомъ мы дошли постепенно до длинныхъ разговоровъ. Я поправлялся медленно, но съ каждымъ днемъ я входилъ мало-по малу въ силы. Джо оставался со мной, и я себ воображалъ, что я опять былъ маленькій Пипъ.

Нжность Джо такъ удивительно отвчала моимъ потребностямъ, что я опять казался въ рукахъ его ребенкомъ. Онъ сидитъ бывало и разговариваетъ со мною съ прежнимъ довріемъ, съ прежнею простотою, съ прежнимъ покровительственнымъ тономъ, такъ что я на половину начиналъ врить будто вся послдующая жизнь моя, съ тхъ поръ, какъ я покинулъ нашу старую кухню, была бредомъ горячки, только что оставившей меня. Онъ длалъ для меня все, за исключеніемъ только длъ по хозяйству, для этого онъ нанялъ очень приличную женщину, разчитавъ мою прежнюю прачку въ самый день своего прізда.

— То-есть увряю васъ, Пипъ, говорилъ онъ, чтобъ оправдать эту вольность,— я нашелъ, она пробуровила другую перину, словно бочонокъ съ пивомъ, и таскала изъ нея ведрами перья на продажу. А потомъ, пожалуй она пробуровила бы перину и подъ вами, да еще таскала уголья въ суповой чашк и салатникахъ, и вино и водку въ вашихъ сапогахъ.

Мы ожидали дня, когда мн можно будетъ выхать, какъ нкогда ждали мы дня моего поступленія въ ученье. И когда этотъ день наступилъ и подъхала коляска, Джо закуталъ меня, взялъ меня на руки, снесъ внизъ и уложилъ меня въ нее, какъ-будто я еще былъ безпомощное созданіе, на которое онъ щедро изливалъ избытокъ силъ своей могучей природы.

Джо слъ возл меня, и мы похали вмст за городъ, гд роскошная лтняя растительность уже покрывала деревья и луга, и сладкій лтній ароматъ проникалъ воздухъ. День случился воскресный, и когда я посмотрлъ на прелестную природу вокругъ себя, и подумалъ, какъ развилась она и перемнилась, какъ поднимались полевые цвточки, какъ крпли голоса пташекъ днемъ и ночью, при солнечномъ блеск и мерцаньи звздъ, между тмъ какъ я несчастный все это время лежалъ въ постел, метаясь въ горячешномъ жару,— одно воспоминаніе объ этомъ возмутило мое спокойствіе. Но когда я услышалъ воскресный звонъ колоколовъ, и посмотрлъ еще разъ вокругъ себя на раскинутыя красоты природы, я почувствовалъ, что я не былъ еще достаточно благодаренъ, что я былъ еще слишкомъ слабъ даже для этого, и приникъ головою къ плечу Джо, какъ я бывало лежалъ на его плечахъ давно-давно, когда онъ нашивалъ меня на деревенскую ярмарку, и мои возраждающіяся чувства были слишкомъ переполнены.

Спустя нсколько, я поуспокоился, и мы разговаривали, какъ бывало разговаривали въ т времена, лежа на батаре. Въ Джо не было никакой перемны. Какимъ онъ былъ тогда, такимъ же точно онъ былъ и теперь въ моихъ глазахъ, также преданный мн и также прямой.

Когда мы пріхали назадъ и онъ поднялъ меня и понесъ такъ легко черезъ дворъ и на лстницу, я вспомнилъ, какъ въ одно памятное мн Рождество онъ несъ меня по болотамъ. Мы еще ни разу не касались въ нашихъ разговорахъ перемны въ моемъ положенія, да я и самъ не зналъ на сколько была ему извстна моя послдняя исторія. Теперь я такъ не доврялъ себ и такъ былъ увренъ въ немъ, что я самъ еще сомнвался, слдовало ли мн упомянуть объ этомъ предмет, когда онъ молчалъ.

— Слышали вы, Джо, спросилъ я его въ этотъ вечеръ, посл дальнйшаго размышленія, когда онъ курилъ свою трубку у окна,— кто былъ моимъ покровителемъ?

— Слышалъ, отвчалъ Джо,— что это была не миссъ Гевишамъ, старый дружище.

— Слышали вы, Джо, кто это былъ?

— Да, слышалъ, это былъ человкъ, который подослалъ молодца, передавшаго вамъ банковые билеты у Веселыхъ Лодочниковъ, Пипъ.

— Совершенно такъ.

— Удивительное дло! сказалъ Джо, самымъ спокойнымъ тономъ.

— Слышали вы, что онъ умеръ, Джо? спросилъ я съ большею неувренностію

— Кто? Тотъ, кто прислалъ банковые билеты, Пипъ?

— Да.

— Кажется, сказалъ Джо, подумавъ нсколько времени и посматривая въ окошко,— я слышалъ что-то въ этомъ род.

— Слышали вы что-нибудь о его обстоятельствахъ, Джо?

— Ничего, Пипъ.

— Если вы хотите знать объ этомъ, Джо, началъ было я, когда Джо всталъ и подошелъ къ моей соф.

— Послушайте, старый дружище, сказалъ Джо, наклоняясь ко мн.— Вдь мы были всегда задушевными друзьями, Пипъ, не такъ ли?

Мн было совстно отвчать ему.

— Такъ, очень же хорошо, сказалъ Джо, какъ будто я ему отвтилъ.— Это дло между нами поршеное. Зачмъ же намъ толковать, старый дружище, о такихъ вещахъ, которыя между нами совсмъ лишнія. Господи мой, какъ подумаешь о вашей бдной сестр, какъ бывало она расптушится! А помните чесалку?

— Право помню, Джо.

— Вотъ послушайте-ка, старый дружище, сказалъ Джо.— Я всячески старался уберечь васъ отъ чесалки, да власть-то моя не всегда была такъ сильна какъ мое желаніе. Когда бывало ваша бдная сестра задумаетъ напуститься на васъ, я себ помалчиваю, но это не потому, продолжалъ Джо своимъ любимымъ тономъ убжденія,— что она накидывалась и на меня при этомъ случа, когда я скажу что-нибудь ей не по нраву, а больше потому что вамъ всегда доставалась за то еще пуще. Я замтилъ это. Схватитъ она человка за бакенбарду, встряхнетъ она разъ другой человка, все это пустяки, это не помшало бы человку уберечь дитя отъ наказанія. Но когда еще, за эту потасовку или встряску, ребенку достается пуще, человкъ, разумется, говоритъ себ: какое же добро ты тутъ длаешь? Зло, пожалуй, я вижу, говоритъ себ человкъ, а добра я не вижу. Ну, сэръ, я спрашиваю васъ самихъ, укажите мн гд тутъ добро.

— Такъ человкъ говоритъ? замтилъ я, видя что Джо ожидалъ, чтобы я сказалъ что-нибудь.

— Человкъ говоритъ, поддакнулъ Джо.— Ну правъ ли этотъ человкъ?

— Любезный Джо, онъ всегда правъ.

— Ну, старый дружище, сказалъ Джо,— такъ положитесь же на мои слова. Если онъ завсегда правъ (хотя онъ еще скоре можетъ ошибиться), такъ онъ правъ также и вотъ въ чемъ: Положимъ, вы утаили одно пустяшное обстоятельство, когда вы были еще маленькимъ мальчикомъ, вы его скрыли должно-быть потому больше, что вы знали, Джо Гарджери не могъ, хоть и старался уберечь васъ отъ чесалки, поэтому не станемъ и толковать понапрасну объ этомъ. Биди хлопотала вбить мн въ голову предъ моимъ отъздомъ (я вдь страшно какъ тупъ), чтобы я смотрлъ на эту вещь, такъ какъ на нее должно смотрть. Ну, сказалъ Джо, совершенно прельщенный этимъ логическимъ доводомъ,— дло это теперь поршенное, и послушайте, что вамъ скажетъ истинный другъ вашъ. А именно: не извольте-ка пересаливать, а принимайтесь за вашъ ужинъ, да за воду съ виномъ, а потомъ я васъ уложу въ постель.

Деликатность, съ которою Джо устранилъ эту тему, нжная доброта и ловкость Биди, такъ скоро разгадавшей меня съ истинно женскимъ остроуміемъ и надоумившей Джо, произвели на меня глубокое впечатлніе. Но я не могъ еще понять, зналъ ли Джо какъ я былъ бденъ и какъ разнеслись мои большія ожиданія, подобно туманамъ, разсваемымъ на нашихъ болотахъ лучами восходящаго солнца.

Потомъ, я не могъ еще понять другой вещи въ Джо, когда она только что начала въ немъ оказываться, но которую я скоро къ сожалнію понялъ: именно, по мр того какъ я оправлялся и становился сильне, Джо начиналъ со мною церемониться. Въ моей слабости и совершенной отъ него зависимости, добрякъ обращался со мною по старому, называлъ меня прежними именами: ‘милый старый Пипъ’, ‘старый дружище’, которыя раздавались музыкой въ моихъ ушахъ, я также возвратился къ прежнему тону, совершенно довольный и искренно благодарный, что онъ мн позволилъ это. Но незамтно, хотя я и самъ твердо держался этого тона, Джо начиналъ мнять его, и удивляясь этому сначала, я сталъ скоро понимать, что главная причина этого во мн, и что вся вина была съ моей стороны.

Ахъ! разв я не далъ ему повода сомнваться въ моемъ постоянств и думать, что въ моемъ счастьи я къ нему охладю и отброшу его? Не подалъ ли я причины невинному сердцу Джо чувствовать инстинктивно, что съ возвращеніемъ моихъ силъ ослабютъ наши связи, и что лучше ему самому ослабить ихъ вовремя и выпустить меня, прежде нежели я самъ вырвусь?

Я ясно замтилъ въ немъ эту перемну въ третью или четвертую прогулку съ нимъ въ Темпльскомъ саду. Мы сидли на солнышк и смотрли на рку, и я случайно сказалъ ему, когда мы встали:

— Посмотрите, Джо, я могу теперь ходить совершенно твердо. Посмотрите, какъ я пойду назадъ одинъ.

— Только не натруждайте себя, Пипъ, сказалъ Джо,— но мн ‘будетъ очень пріятно видть, что вы въ силахъ это сдлать, сэръ.

Послднее словцо такъ и оцарапало меня, но могъ ли я жаловаться! Я дошелъ до калитки сада и потомъ притворился будто я слабе чмъ былъ въ дйствительности, и попросилъ Джо дать мн свою руку. Джо подалъ мн ее, но онъ былъ задумчивъ.

Я съ моей стороны также задумался, меня очень тревожило, какъ остановить эту развивающуюся перемну въ Джо. Я не скрываю, что мн стыдно было объяснить ему мое настоящее положеніе, и какъ низко я упалъ, но я надюсь, что это не было совершенно недостойное чувство. Онъ непремнно захотлъ бы помочь мн изъ своихъ скудныхъ сбереженій, это я зналъ, я зналъ также, что онъ не долженъ былъ помогать мн, и что мн не слдовало допускать это.

Это былъ грустный вечеръ для насъ обоихъ. Но передъ тмъ какъ идти спать, я ршался выждать до послзавтра,— завтра было воскресенье,— и начать жизнь заново съ новою недлей. Въ понедльникъ поутру я поговорю съ Джо объ этой перемн, я отброшу всякую скрытность, разкажу ему, что у меня было въ голов (это тотъ второй пунктъ, до котораго пока еще не дошла очередь, почему я не ршился еще поступить къ Герберту), и тогда эта перемна въ немъ будетъ подавлена навсегда. Я просвтллъ, и Джо просвтллъ, по-видимому, онъ также принялъ ршеніе.

Мы провели тихо воскресенье, здили за городъ и гуляли въ поляхъ.

— Я радъ, что я былъ боленъ, Джо, сказалъ я.

— Милый Пипъ, старый дружище, да вы уже почти совсмъ оправились, сэръ.

— Это время будетъ мн навсегда памятно, Джо.

— И мн также, сэръ, отвчалъ Джо.

— Джо, я никогда не забуду этого времени, которое мы провели вмст. Были также еще когда-то дни, которые я забылъ, на время покрайней мр, но этихъ дней я никогда не забуду.

— Пипъ, сказалъ Джо, какъ бы второпяхъ и въ нкоторомъ смущеніи,— славно это было! Мой любезный сэръ, что было, то прошло.

Вечеромъ, когда я легъ въ постель Джо прошелъ въ мою комнату, какъ это онъ длалъ постоянно во время моего выздоровленія. Онъ спросилъ меня также ли хорошо я чувствую себя, какъ и по утру?

— Да, любезный Джо, совершенно также.

— И вы становитесь все крпче, старый дружище?

— Да, любезный Джо, понемножку.

Джо поправилъ одяло на моемъ плеч своею доброю сильною рукой, и сказалъ какъ показалось мн довольно сиплымъ голосомъ:— Добрая ночь!

Когда я всталъ поутру, еще боле освженный и окрплый, я твердо ршился объясниться съ Джо безъ малйшаго отлагательства. Я хотлъ переговорить съ нимъ передъ завтракомъ, хотлъ сейчасъ же одться, пойдти въ его комнату и удивить его. Еще въ первый разъ поднялся я такъ рано. Я пошелъ въ его комнату, его тамъ не было, и не только не было его самого, но я не нашелъ и его сундука.

Я поспшилъ къ завтраку и увидлъ на стол записку. Вотъ ея короткое содержаніе:

‘Не желая стснять васъ, я ухалъ, вы опять здоровы, милый Пипъ, и вамъ будетъ лучше безъ

Джо.’

‘P. S. Навсегда задушевные друзья.’

Въ письм была вложена расписка въ уплат долга, за который меня хотли арестовать. До сихъ поръ я полагалъ, что кредиторъ мой бросилъ или отложилъ преслдованіе до моего выздоровленія. Я никогда себ не воображалъ, чтобы Джо заплатилъ деньги, но Джо дйствительно заплатилъ ихъ, и расписка была на его имя.

Мн теперь оставалось только послдовать за нимъ на старую милую кузницу, тамъ открыться ему, принести ему повинную и облегчить мою душу и сердце отъ этого втораго пункта, который сначала не ясно представлялся моимъ мыслямъ, а теперь вылился въ ясно-опредлившееся намреніе.

Это намреніе было пойдти къ Биди, показать ей, какъ я смирился и раскаялся, сказать ей, какъ я потерялъ все, на что и нкогда надялся, и напомнить наши прежнія откровенныя бесды въ старое, несчастное для меня время, потомъ сказать ей: Биди когда-то, мн кажется, я вамъ нравился, мое заблуждавшееся сердце, чуждавшееся васъ, чувствовало себя лучше и спокойне тогда съ вами нежели въ послдствіи. Если вы можете полюбить меня хоть въ половину такъ какъ прежде, если вы захотите взять меня со всми моими ошибками и несбывшимися мечтами, если вы можете принять меня, какъ прощеннаго ребенка (и дйствительно, Биди, я сожалю обо всемъ, и какъ ребенку мн нуженъ успокоивающій голосъ, утшающая рука), то. я надюсь, теперь я нсколько достойне васъ нежели я былъ прежде. И, Биди, отъ васъ будетъ зависть сказать мн, долженъ ли я остаться и работать на кузниц вмст съ Джо или искать другаго занятія въ этой стран, или похать въ отдаленное мсто, гд представляется мн теперь случай, которымъ я не ршился воспользоваться, когда мн сдлано было предложеніе, пока не узнаю вашего отвта. И теперь, милая Биди, если вы только мн можете сказать, что вы ршаетесь прожить эту жизнь рука объ руку со мною, то конечно вы скрасите эту жизнь для меня, вы сдлаете меня лучше, а я постараюсь изъ всхъ силъ, чтобъ и вамъ хорошо было на свт.

Таково было мое намреніе. Три дня спустя, укрпившись еще боле, я отправился на старое мсто, чтобы привести его въ исполненіе, и мн остается только досказать, какъ я въ немъ усплъ.

ГЛАВА LVIII.

Всть о моемъ паденіи уже успла достичь до моего роднаго мста и предупредить меня. Я нашелъ, что ‘Синій Кабанъ’ уже зналъ объ этомъ, и это сдлало большую разницу въ поведеніи ‘Синяго Кабана’ относительно меня. ‘Кабанъ’ старался снискать мое расположеніе своею услужливостію, когда ожидало меня богатство, ‘Кабанъ’ былъ очень холоденъ теперь, когда я лишился этого богатства.

Я пріхалъ туда вечеромъ, очень усталый посл дороги, которую прохать, бывало, мн ничего не стоило. ‘Кабанъ’ не могъ отвести мн спальню, въ которой обыкновенно помщался, она была занята (вроятно юношею съ большими ожиданіями впереди), мн отвели очень плохенькую комнату между голубятнею и сараемъ. Но я спалъ также крпко на этомъ новомъ мст, какъ и въ самомъ лучшемъ помщеніи, какое только могъ бы отвести мн ‘Кабанъ’, и сны мои были нисколько не хуже чмъ въ самой лучшей спальн.

Рано поутру, пока готовили мой завтракъ, я пошелъ погулять около Сатисъ-Хауса. На воротахъ были печальныя объявленія, и изъ оконъ висли лоскутки ковра, извщавшія о продаж съ аукціона мебели и различныхъ домашнихъ вещей на слдующей недл. Самый домъ продавался въ сломъ, какъ старый матеріалъ. На пивоварн было написано известкою: No I. No II былъ выставленъ на части главнаго строенія, которое такъ долго оставалось закрытымъ. Другіе номера были назначены на другихъ частяхъ зданія, плющь былъ оборванъ, чтобъ оставить мсто для надписей, валялся въ пыли и начиналъ уже вянуть. Зайдя на минуту въ отворенную калитку, я посмотрлъ вокругъ съ тревожнымъ видомъ чужаго человка, которому здсь было не мсто, и увидлъ прикащика аукціонера, расхаживавшаго между пустыми бочонками и считавшаго ихъ для составителя каталога, устроившаго себ временное бюро изъ кресла на колесахъ, которое я такъ часто двигалъ подъ псню: ‘Старый Климъ’.

Воротившись къ моему завтраку въ столовую ‘Кабана’, я нашелъ тамъ мистера Пембльчука, въ разговорахъ съ трактирщикомъ. Мистеръ Пембльчукъ, котораго наружность не поправилась посл недавняго ночнаго приключенія, ожидалъ меня и обратился ко мн съ слдующими словами:

— Молодой человкъ, жаль мн очень, что вы такъ низко упали. Но чего же и можно было ожидать! Чего же и можно было ожидать!

Онъ протянулъ свою руку съ необыкновенно-великодушнымъ видомъ, я былъ слишкомъ слабъ посл болзни, чтобы ссориться съ нимъ, и ваялъ его руку.

— Вильямъ, сказалъ мистеръ Пембльчукъ слуг,— поставьте блины на столъ. Вотъ до чего дошло, вотъ до чего дошло!

Я слъ, хмурясь, за мой завтракъ, мистеръ Пембльчукъ, стоя надъ нимъ, налилъ мн чаю, прежде нежели я усплъ самъ прикоснуться къ чайнику, съ видомъ благодтеля, который ршился остаться врнымъ до конца.

— Вильямъ, сказалъ мистеръ Пембльчукъ печально,— принесите соль. Въ счастливйшія времена, прибавилъ онъ, обращаясь ко мн:— кажется, вы кушали чай съ сахаромъ? Кажется, вы также кушали его съ молокомъ? Да, точно такъ. Съ сахаромъ и молокомъ. Вильямъ, подайте крессъ-салату.

— Благодарю, сказалъ я отрывисто.— Но я не мъ крессъ-салата.

— Вы его не кушаете, отвтилъ мистеръ Пембльчукъ, вздыхая и кивая нсколько разъ головою, какъ будто онъ этого ожидалъ и какъ будто воздержаніе отъ крессъ-салата совершенно согласовалось съ моимъ паденіемъ.— Правда, смиренные плоды земли. Нтъ, Вильямъ, не подавайте крессъ-салата.

Я лъ мой завтракъ, а мистеръ Пембльчукъ между тмъ стоялъ надъ нимъ, вперивъ въ меня свои рыбьи глаза и страшно сопя, по своему обыкновенію.

— Вдь только кожа да кости! разсуждалъ вслухъ мистеръ Пембльчукъ.— А когда онъ отправлялся отсюда съ моими благословеніями, могу сказать, и я какъ пчела раскинулъ передъ нимъ мою смиренную трапезу, онъ былъ тогда словно наливное яблочко!

Это напомнило мн также поразительное различіе между тою рабскою манерой, съ которою онъ подавалъ мн тогда свою руку, говоря: ‘Могу ли я?’ и наглымъ великодушіемъ, съ которымъ онъ теперь протягивалъ мн свою жирную лапу.

— А! продолжалъ онъ, подавая мн хлбъ съ масломъ:— такъ вы идете къ Джозефу?

— Ради Бога, сказалъ я, невольно теряя терпніе,— какое вамъ до того дло, куда я иду? Оставьте мой чайникъ въ поко.

Хуже я ничего не могъ сдлать, потому что теперь именно открылся для него случай, котораго онъ добивался.

— Да, молодой человкъ, сказалъ онъ, выпуская изъ рукъ чайникъ и отступая на два шага отъ стола, какъ будто онъ говорилъ въ назиданіе трактирщику и слуг:— я оставлю этотъ чайникъ. Вы правы, молодой человкъ. Вы правы разъ въ жизни. Я забылся, принимая такое участіе въ вашемъ завтрак, желая возбудить здоровою пищей вашихъ праотцевъ ваше тло, ослабленное страшными послдствіями распутства. И это, сказалъ Пембльчукъ, обращаясь къ трактирщику и слуг, и указывая на меня: — и это тотъ, съ кмъ нянчился я когда-то во дни его счастливаго дтства. Не говорите мн, что этого быть не можетъ. Я вамъ говорю, что это онъ.

Тихій ропотъ былъ отвтомъ обоихъ, слуга, казалось, особенно былъ разстроенъ.

— Его-то, сказалъ Пембльчукъ, — каталъ я въ моей одноколк. Его то, на моихъ глазъ, вскормили рукою. Его-то сестра доводилась мн по мужу племянницей, и названа была Джорджіана Марія, въ честь своей матери. Пусть онъ скажетъ, что все это неправда, если только въ состояніи сказать это.

Слуга, повидимому, былъ убжденъ, что я не могъ этого отвергать и что дло представлялось оттого еще въ худшемъ свт.

— Молодой человкъ, сказалъ Пембльчукъ, повертывая свою голову ко мн по своему старому обыкновенію,— вы идете къ Джозеоу. Какое дло мн до того, вы спрашиваете, куда вы намренъ идти? Я говорю вамъ, сэръ, вы идете къ Джозефу.

Слуга прикашлянулъ, какъ будто вызывая меня вывернуться изъ этого обвиненія.

— Теперь, сказалъ Пембльчукъ съ самымъ убійственнымъ видомъ совершенно убждающей и неопровержимой добродтели,— я передамъ вамъ, что вы должны сказать Джозефу. Пусть будутъ свидтелями сквайръ, хозяинъ ‘Кабана’, всмъ извстный и всми уважаемый въ город, и Вильямъ, — его отца еще звали Поткинсъ, если я не ошибаюсь.

— Совершенно такъ, сэръ, сказалъ Вильямъ.

— Въ ихъ присутствіи, молодой человкъ, продолжалъ Пембльчукъ,— я вамъ объявлю, что вы должны сказать Джозефу. Скажите ему: Джозефъ, сегодня я видлъ моего перваго благодтеля и виновника моего счастія. Я не хочу никого называть по имени, Джозефъ, но такъ слыветъ онъ въ город, и я его видлъ сегодня.

— Клянусь, что я его не вижу здсь, сказалъ я.

— Скажите также, возразилъ Пембльчукъ,— что вы и это говорили, и самъ Джозефъ удивится.

— Въ этомъ вы ошибаетесь, сказалъ я,— я знаю его лучше.

— Скажите ему, продолжалъ Пембльчукъ,— Джозефъ, я видлъ этого человка, который не питаетъ къ вамъ злобы и не питаетъ злобы ко мн. Онъ знаетъ вашъ характеръ, Джозефъ, ему хорошо извстно ваше ослиное упрямство и ваше невжество, и онъ знаетъ мой характеръ, Джозефъ, знаетъ мою неблагодарность. Да, Джозефъ, скажете вы ему (тутъ Пембльчукъ покачалъ мн головою), онъ знаетъ, что у меня не оказывается самой простой человческой благодарности. Онъ знаетъ это, Джозефъ, лучше всякаго. Вы этого не знаете, Джозефъ, вы не имли повода узнать это, но онъ это знаетъ.

Какой онъ ни былъ ослина, но меня дйствительно поразило, что у него достало нахальства говорить мн все это въ глаза.

— Скажите ему: Джозефъ, онъ поручилъ мн объявить вамъ, и я передаю теперь его слова. Въ моемъ униженіи, онъ видлъ перстъ Провиднія. Онъ узналъ этотъ перстъ, Джозефъ, когда онъ его увидлъ, и онъ ясно увидлъ его. Сей персть указывалъ на слдующее надписаніе, Джозефъ: Воздаяніе за неблагодарность къ первому благодтелю и виновнику счастія. Но этотъ человкъ говорилъ, что онъ не раскаивается въ томъ, что онъ сдлалъ, Джозефъ. Вовсе нтъ. Это было дло справедливое, дло доброе, дло благое, и онъ готовъ опять его сдлать.

— Жаль, сказалъ я презрительно, окончивъ завтракъ, который то и дло прерывался,— что этотъ человкъ не говоритъ, что онъ сдлалъ и что готовъ онъ опять сдлать.

— Сквайръ, хозяинъ Синяго Кабана,— Пембльчукъ обращался къ трактирщику — и вы, Вильямъ, я вамъ не запрещаю говорить всмъ и каждому въ город, если вы это желаете, что это было дло справедливое, дло доброе, дло благое, и что я готовъ опять его сдлать.

Съ этими словами этотъ мошенникъ пожалъ имъ руки и удалился изъ трактира, оставивъ меня въ совершенномъ изумленіи. Я оставался въ гостиниц не долго посл него и выйдя на большую улицу, увидлъ какъ онъ ораторствовалъ въ дверяхъ своего лабаза передъ избранною группою слушателей, которые бросали на меня грозные взгляды, когда я проходилъ по противоположной сторон улицы.

Но тмъ пріятне было для меня возвращаться къ Биди и Джо, доброта которыхъ блистала передо мною еще ярче, если только можно, въ сравненіи съ мднымъ лбомъ этого наглаго самозванца. Я тихо приближался къ нимъ, потому что члены мои были слабы, но съ чувствомъ постепенно возраставшаго облегченія чмъ ближе подходилъ къ нимъ, и съ сознаніемъ, что я оставлялъ за собою все дале и дале наглость и ложь.

Сладокъ былъ іюньскій день, небо было голубое, жаворонки высоко вились надъ зелеными нивами. Мн теперь казалась вся эта сельская сторона гораздо краше и спокойне нежели въ прежнія времена. Дорогою занимали меня многія пріятныя мечты о жизни, которую я буду здсь вести, о перемн къ лучшему, которая произойдетъ въ моемъ характер, когда возл меня будетъ руководительница, чью простую вру и свтлый практическій умъ я уже испыталъ. Эти мечты пробудили во мн нжныя чувства, мое возвращеніе смягчало мое сердце, и мн представлялось, будто я былъ странникъ, вернувшійся на родину босикомъ, посл дальняго многолтняго путешествія.

Я не видалъ еще школы, гд Биди была наставницею, но небольшая окольная тропинка, по которой я входилъ въ деревню, для избжанія встрчъ, привела меня къ ней. Мн было жаль, что случился день праздничный, дтей тамъ не было, и домикъ Биди былъ запертъ. Я надялся захватить ее въ томъ дятельномъ исполненіи ея ежедневныхъ обязанностей, и надежда моя не сбылась.

Но кузница была уже въ близкомъ разстояніи отсюда, и я пошелъ къ ней, подъ сладостною тнью зеленыхъ липъ, прислушиваясь не раздаются ли удары молота Джо. Давно бы, кажется, я долженъ былъ его заслышать, давно мн представлялось, будто я его слышалъ, но то была игра моего воображенія, все было тихо. Липы были тутъ и блый шиповникъ былъ также тутъ, и каштановыя деревья были тутъ, листья ихъ сладкозвучно шелестили, когда я остановился послушать, но лтній втерокъ не доносилъ до меня ударовъ молота Джо.

Почти боясь, не зная самъ почему, выйдти къ кузниц, я наконецъ ее увидлъ и увидлъ, что она была заперта, Огонь не свтился въ ней, искры не падали блестящимъ градомъ, и мха не ревли, все было заперто и тихо.

Но домъ не былъ оставленъ и парадная гостиная, казалось, была занята, блая, занавска разввалась въ окошк, окошко было открыто, и въ немъ стояли цвты, я тихо подкрался къ нему, намреваясь взглянуть въ него черезъ цвты, какъ вдругъ передо мною предстали Джо и Биди, подъ руку съ нимъ.

Биди сначала закричала, какъ будто ей явилось привидніе, но черезъ минуту она была въ моихъ объятіяхъ. Я заплакалъ, увидя ее, она заплакала увидя меня, я, потому что она была такъ свжа и мила, она, потому что я былъ такъ блденъ я худъ.

— Милая Биди, какая вы нарядная!

— Да, милый Пипъ.

— И вы, Джо, какой вы нарядный!

— Да, мой милый, старый Пипъ, старый дружище.

Я смотрлъ на нихъ обоихъ, то на одного, то на другую, и…

— Сегодня моя свадьба, закричала Биди, въ восторг, — я вышла замужъ, за Джо.

Они провели меня въ кухню, и я опустилъ мою голову на старый сосновой столъ. Биди приложила мою руку къ своимъ губамъ, и я чувствовалъ на моемъ плеч живительное прикосновеніе Джо.

— Онъ еще не совсмъ окрпъ, моя милая, чтобы выдержать такую нечаянность, сказалъ Джо.

И Биди отвтила:

— Мн слдовало бы подумать объ этомъ, любезный Джо, но я такъ была счастлива!

Оба они были очень рады увидть меня, очень были тронуты моимъ возвращеніемъ, оба были въ восторг, что случай привелъ меня къ нимъ, какъ бы для довершенія ихъ праздника.

Первою мыслію моею была глубокая благодарность, что я ни однимъ словомъ не намекнулъ Джо на мою послднюю, не сбывшуюся надежду. Какъ часто это слово было у меня на язык, когда онъ находился со мною во время моей болзни. Какъ непремнно онъ узналъ бы объ этомъ, останься онъ со мною одинъ лишній часъ!

— Милая Биди, сказалъ я, — лучше вашего мужа нтъ въ цломъ свт, и еслибы вы видли его у моей постели, то вы бы… Но нтъ, вы не могли бы любить его боле.

— Право, не могла бы, сказала Биди.

— И также, любезный Джо, лучше жены вашей не найдешь на цломъ свт, она васъ сдлаетъ счастливымъ, какъ вы заслуживаете, милый, добрый, благородный Джо!

Джо посмотрлъ на меня, губа у него задрожала, я онъ закрылъ рукавомъ глаза.

— Джо и Биди, вы были сегодня въ церкви и должны чувствовать милосердіе и любовь ко всему человчеству, примите же мою смиренную благодарность за все, что вы для меня сдлали, и за что я такъ худо заплатилъ вамъ. Черезъ часъ я уйду отъ васъ и скоро потомъ отправлюсь на чужую сторону, я не успокоюсь, пока не заработаю деньги, которыми вы избавили меня отъ тюрьмы и пришлю вамъ въ, до не думайте, милые Джо и Биди, что я стану считать этотъ долгъ уплаченнымъ, хотя бы я заплатилъ вамъ въ тысячу разъ боле!

Оба они были растроганы моими словами, и просили чтобъ я не продолжалъ объ этомъ.

— Но я долженъ сказать вамъ еще боле, милый Джо, я надюсь, у васъ будутъ дти, и какой-нибудь мальчуганъ будетъ сидть себ въ углу у камина, въ зимніе вечера, и онъ вамъ напомнитъ другаго мальчугана, навсегда оставившаго васъ. Не говорите ему, Джо, что я былъ не благодаренъ, не говорите ему, Биди, что я былъ не великодушенъ и не справедливъ. Скажите ему только, что я уважалъ васъ обоихъ, потому что вы были такъ добры, такъ истинны, и что я желалъ, чтобъ онъ вышелъ получше чмъ вышелъ я.

— Ничесо такого я не стану говорить ему, Пипъ, сказалъ Джо, изъ-за своего рукава.— И Биди ничего ему такого не скажетъ.

— Теперь, хотя я знаю, что вы уже сдлали это въ вашемъ сердц, прошу васъ скажите мн оба, что вы прощаете меня! Прошу васъ, дайте мн услышать отъ васъ это слово, чтобы я могъ унести съ собою звукъ его, и тогда я поврю, что вы не станете боле сомнваться во мн на будущее время, и станете лучше обо мн думать!

— О, милый старый Пипъ, старый дружище! сказалъ Джо.— Богъ свидтель, что я васъ прощаю, если мн есть въ чемъ простить васъ.

— Аминь! И Богъ свидтель, что и я прощаю! отозвалась Биди.

— Теперь дайте мн пойдти взглянуть на мою старую горенку и оставьте меня тамъ одного отдохнуть нсколько минутъ, а потомъ, когда я пообдаю съ вами, проводите меня до верстоваго столба, милые мои Джо и Биди, и тамъ мы разстанемся!

——

Я продалъ все, что у меня было и отложилъ въ сторону сколько могъ для сдлки съ моими кредиторами, которые дали мн вдоволь времени для уплаты моихъ долговъ сполна. Черезъ мсяцъ я оставилъ Англію, черезъ два мсяца я сдлался прикащикомъ Кларикера и К^о, и черезъ четыре мсяца я въ первый разъ принялъ на себя полную отвтственность.

Потолочныя балки столовой на Берегу Мельничнаго Пруда не дрожали боле отъ рева Била Барле, Гербертъ ухалъ жениться, и я остался одинъ въ восточной отрасли нашего дома до его возвращенія.

Много лтъ прошло, прежде нежели я сдлался партнеромъ въ нашей фирм, но я жилъ счастливо съ Гербертомъ и его женою, и жилъ умренно, расплачивался съ моими долгами, и былъ въ постоянной переписк съ Биди и Джо. Только когда я сдлался третьимъ компаніономъ въ фирм, Кларикеръ выдалъ меня Герберту, но онъ сказалъ тогда, что тайна компаніонства Герберта уже довольно долго лежала у него на совсти, и онъ долженъ высказаться. Итакъ онъ разказалъ ее, и Гербертъ былъ удивленъ и глубоко тронутъ, но наша дружба не уменьшилась отъ этого. Вы не должны думать, однако же, чтобы наша фирма сдлалась когда-нибудь колоссальною, и что мы золото загребали лопатами. Мы не длали огромныхъ длъ, но у насъ было хорошее имя, мы работали, получали себ барыши и преуспвали. Мы такъ много были обязаны трудолюбію и рвенію Герберта, что я часто удивлялся, какъ могла придти мн въ голову прежняя мысль о его неспособности, но посл короткаго размышленія, я пришелъ къ тому заключенію, что можетъ-быть не способный-то былъ я, а не онъ.

ГЛАВА LIX.

Въ продолженіи одиннадцати лтъ я не видалъ Джо и Биди, хотя она представлялась постоянно моему воображенію въ мое пребываніе на Восток. Въ одинъ вечеръ, въ декабр, часъ или два посл сумерекъ, тихо прикоснулся я къ задвижк двери старой кухни. Я такъ тихо повернулъ ее, что меня не слышали, и заглянулъ въ дверь не замченный никмъ. На своемъ мст, у кухоннаго огня, сидлъ Джо, здоровый и крпкій, но слегка посдвшій, и курилъ, и тутъ же въ уголк, на моемъ старомъ табурет, сидлъ, загороженный ногою Джо и смотрлъ на огонь — новый я!

— Въ честь вашу, милый старый дружище, мы ему дали имя Пипъ, сказалъ Джо, очень довольный, когда я замялъ другой табуретъ рядомъ съ ребенкомъ (но я не ерошилъ его волосъ), мы надялись, что онъ будетъ похожъ на васъ, да кажется и есть маленькое сходство.

Мн это самому казалось, а на слдующее утро я пошелъ съ нимъ гулять, мы говорили очень много, и понимали другъ друга въ совершенств. Я взялъ его съ собою на кладбище и посадилъ на надгробный камень, и’ показалъ ему съ него другой камень, посвященный памяти Филиппа Пирипа, жившаго въ семъ приход и также Джорджіаны, жены вышеупомянутаго.

— Биди, сказалъ я, когда мы разговаривали съ нею посл обда, и она укачивала свою двочку на колнахъ,— вы должны уступить мн Пипа, или по крайней мр отдать его мн на время.

— Нтъ, нтъ, сказала Биди нжно.— Вы должны жениться.

— И Гербертъ и Клара говорятъ то же самое, но я не думаю, чтобъ я когда-нибудь женился, Биди. Я такъ ужился въ ихъ дом, что мн это кажется невроятнымъ. Я совсмъ сталъ старымъ холостякомъ.

Биди посмотрла на свою малютку, приложила ея ручку къ своимъ губамъ, и потомъ взяла меня за руку своею доброю материнскою рукою, которою она только что прикоснулась къ своему ребенку. Въ этомъ движеніи, въ этомъ легкомъ пожатіи обручальнаго кольца Биди, было сладкое для меня краснорчіе.

— Милый Пипъ, сказала Биди,— уврены ли вы, что вы не тоскуете по ней?

— Нтъ, не думаю, Биди.

— Скажите мн, какъ вашему старому, старому другу’ Совершенно ли вы ее забыли?

— Милая моя Биди, я ничего не забылъ въ моей жизни, что занимало въ ней первое мсто, и очень не многое, что вообще случалось въ ней. Но это жалкая мечта, какъ называлъ я ее прежде, уже разсялась, Биди, да, она разсялась!

И несмотря на это, даже говоря эти слова, я очень хорошо зналъ, что я былъ намренъ постить старое мсто въ этотъ же вечерь, ради ея. Да, ради Эстеллы.

Я слышалъ о ней,— жизнь ея была несчастная, она разошлась съ своимъ мужемъ, который жестоко обращался съ ней и почти прославился своею надменностію, скупостію, подлостію и зврствомъ. Я слышалъ и о смерти ея мужа, его убила лошадь, не выдержавшая худаго съ нею обращенія. Это случилось года два передъ этимъ, и, почемъ знать, можетъ-быть она вторично вышла замужъ.

Посл ранняго обда Джо, я еще имлъ вдоволь времени сходить засвтло, не спша моею бесдою съ Биди, на старое мсто. Но, останавливаясь дорогою, чтобы посмотрть на старые предметы и помечтать о прежнемъ времени, я пришелъ туда, когда уже совсмъ завечерло.

Дома уже не было теперь, не было и пивоварни, не осталось никакихъ слдовъ строенія, кром стны стараго сада. Расчищенное мсто было огорожено простымъ плетнемъ и, заглянувъ черезъ него, я увидлъ, старый плющъ опять пустилъ мстами свжіе корни и зеленлъ на спокойныхъ бугоркахъ, оставшихся посл разрушенія. Калитка въ плетн была полуотворена, я толкнулъ ее, и вошелъ.

Холоднымъ, серебристымъ туманомъ покрылся склонившійся день, и еще не показался мсяцъ, который долженъ былъ разогнать его. Но звзды сіяли надъ туманомъ, мсяцъ подымался, и вечеръ не былъ темный… Я могъ прослдить, гд стояла прежде каждая часть стараго дома, гд была пивоварня, гд были ворота и ряды боченковъ, меня занимало это теперь, и я смотрлъ на опустлую дорожку сада, когда я замтилъ на ней одинокую фигуру.

Фигура эта, казалось, замтила меня, когда я приближался. Она подвинулась ко мн и остановилась. Подойдя ближе, я увидлъ, что это была фигура женщины. Я подошелъ еще ближе, она было хотла вернуться назадъ, но вдругъ остановилась и дала мн подойдти къ себ. Потомъ она вздрогнула, какъ будто отъ удивленія, и произнесла мое имя, я вскричалъ:

— Эстелла!

— Я очень перемнилась, удивляюсь, какъ вы узнали меня.

Да, дйствительно, свжесть ея красоты миновала, но невыразимое величіе, невыразимая прелесть ея осталась. Обаяніе ея красоты было мн уже знакомо, но чего я не видлъ прежде, это нжнаго свта печали, которымъ сіяли теперь нкогда гордые глаза, чего я никогда не чувствовалъ прежде, это дружескаго прикосновенія нкогда безчувственной руки.

Мы сли на ближнюю скамейку, и я сказалъ.

— Странно, посл столькихъ лтъ разлуки, мы опять встртились, Эстелла, здсь, на мст нашей первой встрчи! Часто вы прізжаете сюда?

— Я здсь ни была ни разу съ тхъ поръ.

— Я также.

Мсяцъ подымался, и я подумалъ о томъ памятномъ мн спокойномъ взгляд, устремленномъ на блый потолокъ и померкшемъ навсегда. Мсяцъ подымался, и я подумалъ о пожатія ею руки, когда я проговорилъ послднія слова, слышанныя имъ на земл.

Эстелла первая прервала наступившее молчаніе.

— Я часто сбиралась побывать сюда, но меня останавливали разныя обстоятельства. Бдное, бдное старое мсто!

Лучи мсяца коснулись серебристаго тумана и засверкали въ слезахъ, катившихся изъ ея глазъ.

Не зная, что я видлъ ихъ и стараясь удержаться, она сказала спокойно:

— Вы, вроятно, удивлялись гуляя здсь, отчего это мсто такъ запущено?

— Да, Эстелла.

— Земля принадлежитъ мн. Это единственное достояніе, еще оставшееся у меня. Все ушло мало-по-малу, но его я удержала. Эта была одна только вещь, которую я ршилась отстоять въ мою несчастную жизнь.

— Будетъ оно застроено?

— Да, наконецъ-то. Я пришла проститься съ нимъ передъ перемною. А, вы сказала она голосомъ, исполненнымъ участія къ страннику,— вы все еще живете за границею?

— Да.

— И я уврена, дла идутъ у васъ хорошо?

— Я довольно сильно работаю для моего насущнаго хлба, и дла мои — да, пожалуй, идутъ хорошо.

— Я часто думала о васъ, сказала Эстелла.

— Право?

— Въ послднее время очень часто. Долго тянулось тяжелое время, пока я отъ себя отдаляла воспоминаніе о томъ, что я отвергла, не понимая еще его цны. Но когда воспоминаніе это не было противно доле моему долгу, я опять дала ему мсто въ моемъ сердц.

— Вы всегда занимали ваше мсто въ моемъ сердц, отвчалъ я, и мы опять замолкли. Она заговорила первая.

— Я не думала, сказала Эстелла,— что прощаясь съ этимъ мстомъ, я прощусь также съ вами. Я очень рада, что это такъ случилось.

— Рады новому рааставанью, Эстелла? Для меня разлука тягостна. Для меня воспоминаніе о нашемъ послднемъ разставаньи было всегда горестно и тягостно.

— Но вы мн сказали, отвтила Эстелла очень серіозно:— Богъ благословитъ васъ, Богъ проститъ вамъ, и если вы могли сказать это мн тогда, то вы не затруднитесь сказать мн это и теперь — теперь, когда несчастіе было для меня лучшею школою и научило меня понимать, что такое было дйствительно ваше сердце. Меня укротили, меня сломили, и, я надюсь, я передлалась къ лучшему. Будьте также сострадательны, также добры ко мн, какъ вы были прежде, и скажите, что мы остаемся друзьями.

— Мы останемся друзьями, сказалъ я, подымаясь и наклоняясь къ ней, когда она встала съ скамейки.

— И будемъ друзьями разставшись, сказала Эстелла.

Я взялъ ее за руку, и мы вышли изъ пустыннаго мста, и какъ нкогда, давно тому назадъ, утренніе туманы подымались, когда я впервые оставилъ кузницу, такъ и теперь подымался передо мною вечерній туманъ, но въ этомъ широкомъ и тихомъ сіяніи мсяца я не видалъ уже тни разставанія съ нею.

‘Русскій Встникъ’, NoNo 2—8, 1861

БОЛЬШІЯ ОЖИДАНІЯ

РОМАНЪ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XIV.

XV.

XVI.

XIX.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XXIV.

XXV.

XXVI.

ГЛАВА XXVII.

XXVIII.

XXIX.

XXX.

XXXI.

XXXII.

XXXIII.

XXXIV.

XXXV.

XXXVI.

XXXVII.

XXXVIII.

XXXIX.

XL.

XLI.

XLII.

XLIII.

XLIV.

XLV.

XLVI.

ГЛАВА XLVII.

XLVIII.

XLIX.

ГЛАВА L.

LI.

ГЛАВА LII.

ГЛАВА LIII.

ГЛАВА LIV.

ГЛАВА LV.

ГЛАВА LVI.

ГЛАВА LVII.

ГЛАВА LVIII.

ГЛАВА LIX.

Читайте также: