БОЛЬШІЯ НАДЕЖДЫ.
РОМАНЪ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.
II.
III.
IV.
V.
Большие надежды, Диккенс Чарльз, Год: 1860
Время на прочтение: 492 минут(ы)
Фамилія отца моего была Пиррипъ, а имя, данное мн при св. крещеніи, Филиппъ. Изъ этихъ-то двухъ именъ еще въ дтств вывелъ я нчто среднее — Пипъ, похожее на то и на другое. Такъ-то назвалъ я себя Пипомъ да и пошелъ по блому свту.— Пипъ да Пипъ, меня иначе и не звали.
Что отца моего дйствительно звали Пиррипомъ, въ этомъ я могу сослаться на двухъ свидтелей: надпись на его надгробномъ камн и сестру мою, мистрисъ Джо Гарджери, вышедшую замужъ за кузнеца. Такъ-какъ я не помнилъ ни отца, ни матери и никогда не видалъ ихъ изображеній (они жили еще въ дофотографическую эпоху), то дтское воображеніе мое рисовало ихъ образы, безсмысленно и непосредственно руководствуясь одними только ихъ надгробными надписями. Очертаніе буквъ отцовской надгробной навело меня на странную мысль, что отецъ мой былъ плотный, приземистый и мрачный человкъ, съ курчавыми черными волосами. Почеркъ надписи: ‘Тожь Джорджіана, жена вышереченнаго’ привелъ меня къ дтскому заключенію, что матушка моя была рябая и болзненная. Пять маленькихъ плитъ, по полутора фута длиною каждая, окружали могилу моихъ родителей и были посвящены памяти пяти маленькихъ братьевъ моихъ, умершихъ въ раннемъ возраст, не испробовавъ силъ своихъ въ жизненной борьб. Этимъ маленькимъ могилкамъ я обязанъ убжденімъ, религіозно мною хранимымъ, что вс они родились лежа на спин, заложивъ руки въ карманы, и впродолженіе всей своей жизни никогда ихъ оттуда не вынимали.
Страна наша была болотистая и лежала вдоль рки, въ двадцати миляхъ отъ моря. Первое живое, глубокое впечатлніе… какъ-бы сказать, пробужденіе въ жизни дйствительной, сколько я помню, я ощутилъ въ одинъ мн памятный, сырой и холодный вечеръ. Тогда я впервые вполн убдился, что это холодное мсто, заросшее крапивой — кладбище, что здшняго прихода Филиппъ Пиррипъ и тожь Джорджіана, жена вышереченнаго, умерли и похоронены, что Александръ, Вароломей, Абрамъ, Тобіасъ и Роджеръ, малолтныя дти вышереченныхъ, тоже умерли и похоронены, что мрачная, плоская степь за кладбищемъ, перескаемая по всмъ направленіямъ плотинами и запрудами, съ пасущимся на ней скотомъ — болото, что темная свинцовая полоса, окаймлявшая болото — рка, что далекое, узкое логовище, гд раждались втры — море, и что маленькое существо, дрожащее отъ страха и холода и начинавшее хныкать — Пипъ.
— Перестань выть! раздался страшный голосъ и въ то же время изъ могилъ близь церковной паперти приподнялась человческая фигура.— Замолчи, чертёнокъ, не то шею сверну!
Страшно было смотрть на этого человка, въ грубомъ сромъ рубищ и съ колодкой на ног. На голов у него, вмсто шляпы, была повязана старая тряпка, а на ногахъ шлёпали изодранные башмаки. Человкъ этотъ былъ насквозь-промокшій, весь забрызганъ грязью, обожженъ крапивой, изрзанъ камнями, изодранъ шиповникомъ, онъ шелъ прихрамывая, дрожалъ отъ холода, грозно сверкалъ глазами и сердито ворчалъ. Подойдя ко мн, онъ схватилъ меня за подбородокъ, щелкая зубами.
— Ай! не убивайте меня, сэръ! упрашивалъ я, въ ужас: — Ради Бога не убивайте меня, сэръ.
— Какъ тебя зовутъ? сказалъ человкъ:— живй!
— Пипъ, сэръ.
— Повтори-ка еще, сказалъ человкъ, пристально глядя на меня.— Не жалй глотки!
— Пилъ, Пипъ, сэръ.
— Говори: гд живешь? сказалъ человкъ.— Укажи: въ какой сторон?
Я указалъ на плоскій берегъ рки, гд виднлась наша деревня, окруженная ольховой рощицей и подстриженными деревцами, въ разстояніи около мили отъ церкви.
Онъ поглядлъ на меня съ минуту, потомъ схватилъ меня, довернулъ вверху ногами и вытрясъ мои карманы. Въ нихъ ничего не оказалось, кром ломтя хлба. Онъ такъ сильно и неожиданно опрокинулъ меня, что въ глазахъ у меня зарябило, вс окружавшіе предметы завертлись и шпиль церкви пришелся, какъ-разъ, у меня между ногами. Когда церковь очутилась за прежнемъ мст, я сидлъ на высокомъ камн, дрожа отъ страха, а онъ жадно уничтожалъ мой хлбъ.
— Ахъ, ты, щенокъ! сказалъ онъ, облизываясь:— какія у тебя, братъ, жирныя щеки.
Я думаю, они дйствительно были жирны, хотя въ то время я былъ малъ не по лтамъ и некрпкаго сложенія.
— Чортъ возьми! отчего бы мн ихъ не състь? сказалъ страшный человкъ, грозно кивая головой:— да, я, кажется, это и сдлаю.
Я выразилъ искреннюю надежду, что онъ этого не сдлаетъ, и еще крпче ухватился за камень, за который онъ меня посадилъ, частью для того, чтобъ не упасть съ него, частью, чтобъ удержаться отъ слезъ.
— Ну, такъ слушай! крикнулъ онъ:— гд твоя мать?
— Вотъ, здсь, сэръ, сказалъ я.
Онъ быстро взглянулъ въ ту сторону, отбжалъ немного, пріостановился и оглянулся.
— Вотъ, здсь, сэръ, несмло пояснилъ я: — ‘Тожь Джоржіана’. Это моя мать.
— А! сказалъ онъ, возвращаясь.— А это твой отецъ похороненъ возл матери?
— Да, сэръ, сказалъ я:— онъ тоже былъ здшняго приихода.
— Гм! пробормоталъ онъ въ раздумье.— У кого же ты живешь — можетъ-быть, я тебя оставлю въ живыхъ, на что еще несовсмъ ршился?
— У сестры, сэръ, мистрисъ Джо Гарджери, жены кузнеца, Джо Гарджери, сэръ.
— Кузнеца, гм! сказалъ онъ и взглянулъ ни свою ногу.
Мрачно посмотрвъ нсколько разъ то на меня, то на свою ногу, онъ еще ближе подошелъ ко мн, схватилъ меня за об руки и тряхнулъ изо всей силы. Глаза его были грозно устремлены на меня, а я безпомощными взорами молилъ его о пощад.
— Ну, слушай, сказалъ онъ:— дло идетъ о томъ: оставаться теб въ живыхъ или нтъ? Ты знаешь, что такое напилокъ?
— Да, сэръ.
— Ну, и знаешь, что такое състное?
— Знаю, сэръ.
Посл каждаго вопроса онъ меня снова встряхивалъ, чтобъ дать мн боле почувствовать мое безпомощное положеніе и угрожавшую мн опасность.
— Достань мн напилокъ — и онъ тряхнулъ меня.— Достань мн чего-нибудь пость. И онъ тряхнулъ меня.— Принеси мн то и другое. И онъ тряхнулъ меня.— Или я у тебя вырву сердце и печонку. Онъ опять тряхнулъ меня.
Я былъ въ ужасномъ страх, голова кружилась, я припалъ къ нему обими руками и сказалъ:
— Если вы будете такъ добры, позвольте мн стоять прямо, сэръ: меня не будетъ тошнить и я лучше васъ пойму.
Тутъ онъ меня кувырнулъ съ такой силою, что мн показалось, будто церковь перепрыгнула черезъ свой же шпиль, потомъ приподнялъ меня за руки въ вертикальномъ положеніи надъ камнемъ, и продолжалъ:
— Завтра рано поутру ты принесешь мн напилокъ и пищу. Все это ты принесешь туда, на старую батарею. Ты сдлаешь, какъ я теб приказываю и никогда никому объ этомъ словечка не промолвишь, никогда не признаешься, что ты видлъ такого человка, какъ я, и тогда я оставлю тебя въ живыхъ. Если ты въ чемъ-нибудь меня не послушаешь, хоть на самую малость, твое сердце и печонку у тебя выржутъ и съдятъ. Я теб еще скажу, что я не одинъ, какъ ты, можетъ, это думаешь. У меня есть молодчикъ, передъ которымъ я ангелъ. Этотъ молодчикъ слышитъ все, что я теб теперь говорю. У него есть особый секретъ, какъ добираться до мальчишки, до его сердца и печонки: напрасно мальчишка будетъ прятаться отъ этого молодчика. Напрасно мальчишка будетъ запирать дверь своей комнаты, ложась въ теплую постель, напрасно будетъ кутаться съ головой въ одяло: онъ будетъ думать, что онъ въ поко и вн опасности — какъ бы ни такъ, мой молодчикъ потихоньку подползетъ, подкрадется — и тогда бда мальчишк. Я теперь удерживаю этого молодчика, чтобъ онъ тебя не растерзалъ, и то съ трудомъ. Ну, что же ты скажешь на это?
Я отвчалъ, что я ему достану напилокъ и все, что съумю достать състнаго, и все принесу на батарею рано утромъ на слдующій день.
— Ну, скажи: ‘убей меня Богъ!’ сказалъ человкъ.
Я побожился и онъ снялъ меня съ камня.
— Ну, продолжалъ онъ:— такъ помни же, за что ты взялся, и не забывай моего молодчика. Отправляйся домой.
— По… покойной ночи, сэръ, сказалъ я дрожащимъ голосомъ.
— Очень покойной, сказалъ онъ, окидывая взоромъ холодную и сырую равнину.— Будь я лягушкой или угремъ!
И, обхвативъ руками свое дрожавшее отъ холода тло, словно опасаясь, чтобъ оно не развалилось, онъ поплелся, прихрамывая, въ низкой церковной оград. Я смотрлъ ему вслдъ. Онъ шелъ, пробираясь между крапивой и кустарникомъ, которыми заросла ограда, мн казалось, будто онъ избгалъ мертвецовъ, которые высовывались изъ могилъ, стараясь ухватить его за пятку, чтобъ затащить въ себ.
Когда онъ добрался до низкой церковной ограды, онъ перелзъ черезъ нее, какъ человкъ, у котораго ноги были какъ палки, и потомъ еще разъ оглянулся на меня. Увидвъ, что онъ смотритъ на меня, я пустился бгомъ домой. Пробжавъ немного, я оглянулся: онъ продолжалъ идти къ рк, поддерживая себя руками и пробираясь съ своей больной ногой между большими каменьями, набросанными здсь и тамъ по болоту, для удобства переходовъ, на случай большихъ дождей или прилива.
Болото показалось мн длинной, черной полосой на горизонт, когда я снова остановился и поглядлъ ему въ слдъ, рка являлась другою такою же полосою, только темне и уже, небо представляло рядъ длинныхъ, багровыхъ и черныхъ, перемежавшихся полосъ. На берегу рки я только могъ различить два предмета, поднимавшихся надъ поверхностью земли: вху, поставленную рыбаками въ вид шеста, съ изломаннымъ боченкомъ наверху, очень-некрасивую штуку вблизи, и вислицу съ болтавшимися на ней цпями, на которой во время оно былъ повшенъ морской разбойникъ. Человкъ этотъ пробирался въ вислиц, какъ-будто онъ былъ тотъ самый разбойникъ, возставшій изъ мертвыхъ, чтобъ снова повситься. Эта мысль произвела на меня страшное впечатлніе, смотря на скотъ, который поднималъ головы и глядлъ ему вслдъ, я задавалъ себ вопросъ: ‘не-уже-ли и скотъ думаетъ то же?’ Я осмотрлся во вс стороны, думая, не увижу ли гд страшнаго молодчика, но не было и признаковъ его. Мн опять стало страшно и я побжалъ безъ оглядки домой.
Сестра моя, мистрисъ Джо Гарджери, была двадцатью годами старше меня, она составила себ огромную извстность во всемъ околотк тмъ, что вскормила меня ‘рукою’. Мн самому приходилось добраться до смысла этого выраженія, и потому, зная, какъ она любила тузить меня и Джо своею тяжелою рукою, я пришелъ къ тому убжденію, что мы оба съ Джо вскормлены рукою.
Сестра моя была некрасива собой, и я полагалъ, что, должно-быть, она и жениться на себ заставила Джо рукою. Джо былъ молодецъ и, лицо его окаймляли пышные, блокурые локоны, а неопредленно-голубой цвтъ его глазъ, казалось, сливался съ снжною близною блка. Вообще, онъ былъ отличнаго нрава человкъ, добрый, кроткій, сговорчивой, простой, но, съ тмъ вмст, прекрасной малой, нчто въ род Геркулеса и по физической сил, и по нравственной слабости.
Сестра моя, брюнетка съ черными глазами и волосами, имла кожу до того красную, что я часто думалъ, не моется ли она, вмсто мыла, мускатнымъ орхомъ. Она была высока ростомъ, очень-костлява и почти-постоянно носила толстый передникъ, завязанный сзади, онъ кончался спереди жосткимъ нагрудникомъ, въ которомъ натыканы были иголки и булавки. Она считала высокою добродтелью носить этотъ передникъ, а Джо постоянно укоряла имъ. Я, однако, не вижу причины, почему ей необходимо было его носить, или, если ужь она его носила, то отчего не снимала его по цлымъ днямъ?
Кузница Джо примыкала къ нашему дому, деревянному, какъ большая часть домовъ въ нашей сторон въ т времена. Когда я прибжалъ домой съ кладбища, кузница была заперта и Джо сидлъ одинъ-одинехонекъ въ кухн. Мы съ Джо одинаково страдали отъ ига моей сестры, и потому жили душа въ душу. Не усплъ я открыть двери, какъ Джо крикнулъ мн:
— Мистрисъ Джо уже разъ двнадцать выходила тебя искать, Пипъ. Она и теперь затмъ же вышла.
— Не-уже-ли?
— Да, Пипъ, сказалъ Джо:— и, что хуже всего, она взяла съ собою хлопушку.
При этомъ страшномъ извстіи, я схватился за единственную пуговицу, оставшуюся на моей жилетк, и вперилъ отчаянный взоръ на огонь. Хлопушкой мы называли камышъ, съ тоненькимъ навощеннымъ кончикомъ, совершенно-сглаженнымъ отъ частаго прикосновенія съ моимъ тломъ.
— Она садилась, продолжалъ Джо: — и снова вставала. Наконецъ, она вышла изъ себя и схватила хлопушку. Вотъ что! Джо медленно началъ мшать уголья ломомъ подъ нижнею перекладинкою.— Слышь, Пипъ, она вышла изъ себя.
— А давно она вышла, Джо? спросилъ я.
Съ Джо я обходился всегда, какъ съ большимъ ребенкомъ, равнымъ мн во всхъ отношеніяхъ.
— Ну, сказалъ Джо, взглянувъ на старинные часы: — она вышла изъ себя, вотъ, ужь минутъ пять будетъ Пипъ. Слышь, она идетъ. Спрячься за дверь, старый дружище.
Я послушался его совта. Сестра моя, войдя, настежь распахнула дверь и, замтивъ, что она не отворяется какъ слдуетъ, тотчасъ же догадалась о причин и, не говоря дурнаго слова, начала работать хлопушкою. Она кончила тмъ, что бросила меня на Джо, который радъ былъ всегда защитить меня, и потому, спокойно пихнувъ меня подъ навсъ камина, онъ заслонилъ меня своею огромною ногою.
— Гд ты шатался, обезьяна ты этакая? кричала мистрисъ Джо, топая ногами.— Сейчасъ говори, что ты длалъ все это время. Вишь, вздумалъ пугать меня! А то смотри, я тебя вытащу изъ угла, будь тамъ съ полсотни Пиповъ и полтысячи Гарджери.
— Я только ходилъ на кладбище, сказалъ я, сидя на стул и продолжая плакать и тереть рукою свое бдное тло.
— На кладбище! повторила сестра.— Еслибъ не я, давно бъ ты тамъ былъ. Кто тебя вскормилъ отъ руки — а?
— Вы, отвчалъ я.
— А зачмъ я это сдлала — а? воскликнула сестра.
— Не знаю, прохныкалъ я.
— И я не знаю, продолжала мистрисъ Джо.— Знаю только, что въ другой разъ этого не сдлаю. Справедливо могу сказать, что передника съ себя не снимала съ-тхъ-поръ, какъ ты родился. Довольно-скверно уже быть женою кузнеца (да еще Гарджери), а тутъ еще будь теб матерью?
Разнородныя мысли толпились въ моей голов, пока я смотрлъ на огонь. Я начиналъ вспоминать и колодника на болот, и таинственнаго молодчика, и общаніе обокрасть тхъ, кто пріютилъ меня, мн показалось, что даже красные угли смотрли на меня съ укоризною.
— А! сказала мистрисъ Джо, ставя на мсто орудіе пытки.— На кладбище, въ-самомъ-дл! Конечно, кому, какъ не вамъ упоминать о кладбищ. (Хотя, замчу въ скобкахъ, Джо вовсе не упоминалъ о немъ.) Въ одинъ прекрасный день свезете меня на кладбище. Вотъ ужь будетъ парочка безъ меня!
Мистрисъ Джо начала приготовлять чай, а Джо нагнулся ко мн и какъ-будто обсуждалъ, какую именно парочку мы бы составили при столь-несчастномъ обстоятельств. Посл этого онъ молча расправлялъ свои кудри и бакенбарды,— слдя глазами за всми движеніями моей сестры, что онъ всегда длалъ въ подобныхъ случаяхъ.
Мистрисъ Джо имла извстную манеру приготовлять намъ хлбъ съ масломъ. Прежде всего она крпко прижимала хлбъ къ своему переднику, отчего часто булавки и иголки попадали въ хлбъ, а потомъ къ намъ въ ротъ. Потомъ она брала масло (неслишкомъ-много) и ножомъ намазывала его на хлбъ, словно приготовляя пластырь, живо дйствовала обими сторонами ножа и искусно обчищала корку отъ масла. Наконецъ, проведя послдній разъ ножомъ по пластырю, она отрзывала толстый ломоть хлба, длила его пополамъ и давала каждому изъ насъ по куску. Хотя я былъ очень-голоденъ, но не смлъ сть своей порціи:, я чувствовалъ, что необходимо было запасти чего-нибудь състнаго для моего страшнаго колодника. Я хорошо зналъ, какъ аккуратна и экономна въ хозяйств мистрисъ Джо, и потому могло случиться, что я ничего не нашелъ бы украсть въ кладовой. На этомъ основаніи я ршился не сть своего хлба съ масломъ, а спрятать его, сунувъ въ штаны.
Но ршиться на такое дло было не очень легко. Мн казалось, что не трудне было бы ршиться спрыгнуть съ высокой башни, или кинуться въ море. Джо, незнавшій моей тайны, увеличивалъ еще тягость моего положенія. Какъ уже сказано, мы находились съ Джо въ самыхъ дружескихъ, почти братскихъ отношеніяхъ, такъ у насъ былъ обычай по вечерамъ сть вмст наши ломти хлба съ масломъ и, время отъ времени откусивъ кусокъ, сравнивать оставшіеся ломти, поощряя такимъ образомъ другъ друга въ дальнйшему состязанію. Въ этотъ памятный вечеръ Джо нсколько разъ приглашалъ меня начать наше обычное состязаніе, показывая мн свой быстро-уничтожавшійся ломоть. Но я все сидлъ какъ вкопаный, на одномъ колн у меня стояла кружка съ молокомъ, а на другомъ покоился мой неначатый ломоть. Наконецъ, я пришелъ къ тому убжденію, что если длать дло, то лучше придать ему самый правдоподобный видъ. Я воспользовался минутой, когда Джо не смотрлъ на меня, и проворно опустилъ ломоть хлба съ масломъ въ штаны. Джо, повидимому, безпокоился обо мн, думая, что у меня пропалъ аппетитъ, онъ кусалъ свой ломоть задумчиво и, казалось, безъ всякаго удовольствія. Необыкновенно-долго вертлъ онъ каждый кусокъ во рту, долго раздумывалъ и наконецъ глоталъ его, какъ пилюлю. Онъ готовился откусить еще кусочекъ и, наклонивъ голову на сторону, вымрялъ глазомъ сколько захватить зубами, когда вдругъ замтилъ, что мой ломоть исчезъ съ моего колна.
Джо такъ изумился и остолбенлъ, замтивъ это, что выраженіе его лица не могло не быть замченнымъ моею сестрою.
— Ну, что тамъ еще? рзко спросила она, ставя чашку на столъ.
— Послушай, бормоталъ Джо, качая головою, съ выраженіемъ серьёзнаго упрека: — Пипъ, старый дружище! ты себ этакъ повредишь. Онъ тамъ гд-нибудь застрянетъ, смотри! Вдь, ты его не жевалъ, Пипъ!
— Ну, что тамъ еще у васъ? повторила моя сестра, еще рзче прежняго.
— Пипъ, попробуй-ка откашлянуться хорошенько. Я бы теб это, право, совтовалъ, продолжалъ Джо съ ужасомъ.— Приличія, конечно, дло важное, но, вдь, здоровье-то важне.
Сестра моя къ тому времени пришла въ совершенное неистовство, она бросилась на Джо, схватила его за бакенбарды и принялась колотить головою объ стну, между-тмъ, какъ я сидлъ въ уголку, сознавая, что я всему виною.
— Теперь, надюсь, ты объяснишь мн въ чемъ дло, сказала она, запыхаясь:— чего глазешь-то, свинья набитая.
Джо бросилъ на нее безпомощный взглядъ, откусилъ хлба и взглянулъ на меня.
— Ты самъ знаешь, Пипъ, сказалъ онъ, дружественнымъ тономъ, съ послднимъ кускомъ за щекою и разговаривая, будто мы были наедин.— Мы, вдь, всегда были примрные друзья и я послдній сдлалъ бы теб какую непріятность. Но, самъ посуди… и онъ подвинулся во мн съ своимъ стуломъ, взглянулъ на полъ, потомъ опять на меня:— самъ посуди, такой непомрный глотокъ…
— Опять сожралъ, не прожевавъ порядкомъ — а? отозвалась моя сестра.
— Я и самъ глоталъ большіе куски, когда былъ твоихъ лтъ, продолжалъ Джо, все еще съ кускомъ за щекою и не обращая вниманія на мистрисъ Джо: — и даже славился этимъ, но отродясь не видывалъ я такого глотка. Счастье еще, что ты живъ.
Сестра моя нырнула по направленію ко мн и, поймавъ меня за волосы, произнесла страшныя для меня слова:
— Ну, иди, иди, лекарства дамъ.
Въ то время какой-то скотина-лекарь снова пустилъ въ ходъ дегтярную воду, и мистрисъ Гарджери всегда держала порядочный запасъ ея въ шкапу, она, кажется, врила, что ея цлебныя свойства вполн соотвтствовали противному вкусу. Мн по малости задавали такой пріемъ этого прекраснаго подкрпительнаго средства, что отъ меня несло дегтемъ, какъ отъ вновь-осмолёнаго забора. Въ настоящемъ, чрезвычайномъ случа необходимо было задать мн, по-крайней-мр, пинту микстуры, и мистрисъ Джо влила ее мн въ горло, держа мою голову подмышкою. Джо отдлался полупинтою. Судя по тому, что я чувствовалъ, вроятно, и его тошнило.
Страшно, когда на совсти взрослаго или ребенка лежитъ тяжкое бремя, но когда къ этому бремени присоединяется еще другое, въ штанахъ, оно становится невыносимо, чему я свидтель. Сознаніе, что я намренъ обворовать мистрисъ Джо — о самомъ Джо я не заботился, мн и въ голову не приходило считать что-нибудь въ дом его собственностью — сознаніе, соединенное съ необходимостью постоянно держать руку въ штанахъ, чтобъ придерживать запрятанный кусокъ хлба съ масломъ, приводило меня почти въ отчаяніе. Всякій разъ, что втеръ съ болота заставлялъ ярче разгораться пламя, мн казалось, что я слышалъ подъ окнами голосъ человка съ кандалами на ногахъ, который клятвою обязалъ меня хранить тайну и объявлялъ мн, что ненамренъ умирать съ голоду до завтра, и потому я долженъ накормить его. Иной разъ мною овладвала мысль: ‘а что, если тотъ молодчикъ, котораго съ такимъ трудомъ удерживали отъ моихъ внутренностей, слдуя природнымъ побужденіямъ, или ошибившись во времени, вдругъ вздумаетъ немедленно распорядиться моимъ сердцемъ и печонкою!’ Если у кого волосы стояли когда дыбомъ, такъ ужь врно у меня. Впрочемъ, я полагаю, что этого ни съ кмъ не случалось.
Былъ вечеръ подъ Рождество, мн пришлось мшать пудингъ для завтрашняго дня, ровнёхонько отъ семи до восьми, по стннымъ часамъ. Я-было принялся за работу съ грузомъ въ штанахъ — что напомнило мн тотчасъ объ инаго рода груз у него на ногахъ — но, къ-несчастію, увидлъ, что ноша моя упрямо сползала къ щиколк, при каждомъ движеніи. Наконецъ мн удалось улизнуть въ свою конурку на чердак и облегчить свое тло отъ излишка бремени, а душу отъ тяжкаго безпокойства.
— Слышь! воскликнулъ я, переставъ мшать и грясь передъ каминомъ, пока меня еще не погнали спать:— вдь это пушка, Джо?
— Ого! сказалъ Джо: — должно быть, еще однимъ колодникомъ меньше.
— Что это значитъ, Джо?
Мистрисъ Джо, которая бралась за объясненіе всего на свт, сказала отрывисто: ‘убжалъ, убжалъ!’ Она отпустила это опредленіе словно порцію дегтярной воды.
Когда мистрисъ Джо снова принялась за свое шитье, я осмлился, обращаясь въ Джо, выдлать своимъ ртомъ слова: ‘что такое колодникъ’? Джо выдлалъ своимъ ртомъ какой-то замысловатый отвтъ, изъ котораго я разобралъ только послднее слово: ‘Пипъ’.
— Вчера удралъ одинъ колодникъ, громко сказалъ Джо: — посл вечерняго выстрла, а теперь они, врно, стрляютъ по другому.
— Кто стрляетъ? сказалъ я.
— Что за несносный мальчишка, вступилась моя сестра, взглянувъ на меня исподлобья, не поднимая головы съ работы:— съ своими безконечными вопросами! Много будешь знать — скоро посдешь. Меньше спрашивай, меньше врать будешь.
Эта выходка была несовсмъ-то учтива, даже въ-отношеніи въ ней самой, допуская предположеніе, что она сама не малая охотница до вранья, ибо бралась все объяснять.
Въ это время Джо еще боле подстрекнулъ мое любопытство, силясь всми средствами выдлать своимъ ртомъ что-то въ род: ‘злой тонъ’. Понявъ, что это относится къ изреченію мистрисъ Джо, я кивнулъ на нее головою и шепнулъ: ‘у нея?’. Но Джо не хотлъ ничего слышать и продолжалъ развать ротъ, стараясь выдлать какое-то чудное, непонятное для меня слово.
— Мистрисъ Джо, сказалъ я, прибгая къ крайнему средству: — мн бы очень хотлось знать, съ вашего позволенія, откуда стрляютъ?
— Богъ съ нимъ, съ этимъ мальчишкой! воскликнула сестра съ выраженіемъ, какъ-будто желала, мн совершенно противнаго.— Съ понтона.
— Ого! воскликнулъ я, глядя на Джо:— съ понтона.
Джо укоризненно закашлялъ, будто желая тмъ сказать: ‘не то же ли я говорилъ?’
— А позвольте, что такое понтонъ? спросилъ я.
— Ну, я напередъ знала, съ нимъ всегда такъ, съ этимъ мальчишкой! воскликнула моя сестра, тыкая на меня иголкой и кивая головою.— Отвть ему на одинъ вопросъ, онъ задастъ вамъ еще двадцать.— Понтоны — это тюремные корабли, что тамъ, за болотами.
— Я все же въ толкъ не возьму, кого туда сажаютъ и зачмъ? сказалъ я съ тихимъ отчаяніемъ, не обращаясь ни къ кому въ-особенности.
Я, какъ видно, пересолилъ: мистрисъ Джо тотчасъ вскочила.
— Я теб скажу одно, вскричала она:— я тебя не для того вскормила отъ руки, чтобъ ты надодалъ людямъ до смерти. Тогда бы этотъ подвигъ былъ мн не къ чести, а напротивъ. На понтоны сажаютъ людей за то, что они убиваютъ, крадутъ, мошенничаютъ и длаютъ всякаго рода зло, а начинаютъ вс они съ разспросовъ. Ну, теперь убирайся спать.
Мн никогда не позволяли идти спать со свчею. У меня голова шла кругомъ, пока я всходилъ по лстниц, ибо наперстокъ мистрисъ Джо акомпанировалъ послднія слова, выбивая тактъ на моей голов. Мысль, что мн написано на роду, рано или поздно, попасть на понтонъ, казалась мн несомннною. Я былъ на прямой дорог туда: весь вечеръ я разспрашивалъ мистрисъ Джо, а теперь готовился обокрасть ее.
Съ-тхъ-поръ, я часто размышлялъ о томъ, какъ сильно дйствуетъ страхъ на дтей, что бъ его ни породило, хотя бы самая безсмысленная причина. Я смерть какъ боялся молодчика, что добирался до моего сердца и печонки, я смерть какъ боялся своего собесдника съ закованною ногою, я смерть какъ боялся самого себя посл того, какъ далъ роковое общаніе, я не могъ надяться на помощь со стороны сильной сестры, которая умла лишь отталкивать меня на каждомъ шагу. Страшно подумать, на что бъ я не ршился подъ вліяніемъ подобнаго страха.
Если я и засыпалъ въ эту ночь, то лишь для того, чтобъ видть во сн, какъ весеннимъ теченіемъ меня несло по рк къ понтону, призракъ морскаго разбойника кричалъ мн-въ трубу, пока я проносился мимо вислицы, чтобъ я лучше остановился и далъ себя разомъ повсить, чмъ откладывать исполненіе неминуемой судьбы своей. Я боялся крпко заснуть, еслибъ и могъ, потому-что съ раннею зарею я долженъ былъ обокрасть кладовую. Ночью я сдлать этого не могъ: въ т времена нельзя было добыть огня спичками, и мн пришлось бы выскать огонь изъ огнива и надлать шуму, не мене самого разбойника, гремвшаго цпями.
Какъ скоро черная, бархатная завска за моимъ окномъ получила срый оттнокъ, я сошелъ внизъ. Каждая доска по дорог и каждая скважина въ доск кричала вслдъ за мною: ‘Стой, воръ! Вставай, мистрисъ Джо!’ Въ кладовой, очень-богатой всякаго рода припасами, благодаря праздникамъ, меня сильно перепугалъ заяцъ, повшанный за лапы: мн почудилось, что онъ мигнулъ мн при вход моемъ въ кладовую. Но не время было увриться въ этомъ, не время было сдлать строгій выборъ, не было времени ни на что, нельзя было терять ни минуты. Я укралъ хлба, кусокъ сыру, съ полгоршка начинки и завязалъ все это въ свой носовой платокъ, вмст съ вчерашнимъ ломтемъ хлба съ масломъ, потомъ я налилъ водкой изъ каменной бутылки въ стклянку, доливъ бутыль изъ первой попавшейся кружки, стоявшей на шкапу. Кром-того, я стащилъ еще какую-то почти-обглоданную кость и плотный, круглый пирогъ, со свининой. Я-было собрался уйти безъ пирога, когда замтилъ въ углу, на верхней полк что-то спрятанное въ каменной чашк, я влзъ на стулъ и увидлъ пирогъ, въ надежд, что пропажа его не скоро обнаружится, я и его захватилъ съ собою.
Изъ кухни дверь вела въ кузницу, я снялъ запоръ, отперъ ее, вошелъ въ кузницу и выбралъ напилокъ между инструментами Джо, потомъ я заперъ дверь попрежнему, отворилъ наружную дверь и пустился бжать къ болотамъ.
Утро было сырое, туманное, окно мое вспотло и капли воды струились по немъ, будто лшій проплакалъ тамъ всю ночь и оросилъ его слезами. Сырость виднлась везд на голыхъ плетняхъ, и на скудной трав, раскинувшись, какъ паутина, отъ одного сучка въ другому, отъ одной былинки къ другой. Все было мокро, и заборы и ворота, а туманъ стоялъ такой густой, что я издали даже не замтилъ указательнаго перста на столб, направлявшаго путешественниковъ въ наше село (хотя, надо замтить мимоходомъ, они никогда не слдовали этому указанію и не заходили къ намъ). Когда я подошелъ ближе и взглянулъ на него, вода съ него стекала на землю капля за каплею, и моей нечистой совсти онъ показался какимъ-то привидніемъ, обрекавшимъ меня заключенію на пантон. Туманъ сдлался еще гуще, когда я пошелъ по самому болоту, не я уже бжалъ на предметы, а предметы, казалось бжали на меня. Это было очень-непріятно для нечистой совсти. Шлюзы, рвы, насыпи какъ-бы бросались на меня изъ тумана и кричали: ‘Стой! мальчишка укралъ чужой пирогъ, держи его!’ Такъ же неожиданно я столкнулся и съ цлымъ стадомъ, вылупившимъ на меня глаза и испускавшимъ паръ изъ ноздрей, и стадо кричало: ‘Эй, воришка!’ Одинъ черный быкъ, въ бломъ галстух, напоминавшій мн пастора, такъ упрямо сталъ смотрть на меня и такъ неодобрительно моталъ головою, что я не вытерплъ и завопилъ:
— Я не могъ этого не сдлать, сэръ. Я, вдь, взялъ не для себя.
Въ отвтъ на мои слова, онъ опустилъ голову, выпустилъ изъ ноздрей цлое облако пару и скрылся, лягая задними ногами и виляя хвостомъ. Все это время я шелъ по направленію къ рк, но какъ ни скоро я шагалъ, я никакъ не могъ согрть ногъ, холодъ, казалось, такъ же крпко ихъ охватывалъ, какъ колодка ноги моего вчерашняго незнакомца. Я очень-хорошо зналъ дорогу за батарею, мы съ Джо одно воскресенье ходили туда и Джо тогда сказанъ мн, сидя на старомъ орудіи, что когда я сдлаюсь его ученикомъ, мы часто будемъ удирать туда. Несмотря на то, благодаря непроницаемой мгл тумана, я взялъ гораздо-праве, чмъ слдовало, и мн потому пришлось идти назадъ по берегу рки, по каменьямъ, разбросаннымъ посреди непроходимой грязи, и вховъ, означавшихъ предлы разлитія рки во время прилива. Я почти бжалъ. Перескочивъ черезъ каналъ, к, я зналъ, находился близь батареи, и вскарабкавшись за противоположную сторону, я неожиданно увидлъ моего колодника, сидвшаго ко мн спиной, руки его были сложены на груди, а голова моталась то въ одну, то въ другую сторону, ясно было, что онъ спалъ. Я думалъ, онъ боле обрадуется, если я неожиданно явлюсь къ нему съ завтракомъ, и потому, подойдя сзади, я тихонько тронулъ его за плечо. Онъ въ то же мгновеніе вскочилъ, но то былъ не мой колодникъ. Онъ, однакожь, очень походилъ за моего незнакомца: тоже срое платье, та же колодка на ногахъ, онъ такъ же хромалъ и дрожалъ отъ холода, одна только была разница между ними: лицо его было другое и на голов плоская, съ большими полями, поярковая шляпа. Все это замтилъ я въ одно мгновеніе, ибо онъ ругнулъ меня, хотлъ побить, но поскользнулся, чуть не упалъ, и пустился бжать, спотыкаясь на каждомъ шагу. Вскор туманъ скрылъ его отъ моихъ главъ.
‘Врно это молодчикъ!’ думалъ я и сердце у меня забилось. Я увренъ, что почувствовалъ бы боль и въ печонк, еслибъ только зналъ, гд она находится. Вскор я добрался до батареи и увидлъ моего настоящаго колодника: онъ ковылялъ взадъ и впередъ по батаре, обхвативъ свое тло руками, точно онъ всю ночь провелъ въ этомъ положеніи, поджидая меня. Онъ страшно дрожалъ отъ холода. Я ожидалъ, что вотъ онъ упадетъ въ моимъ ногамъ и окоченетъ на вки. Глаза его поражали выраженіемъ какого-то отчаяннаго голода, передавая еяу напилокъ, я подумалъ, что онъ врно принялся бы его грызть, еслибъ не видлъ моего узелка. Онъ не повернулъ меня теперь ногами вверху, намъ въ первый разъ, а далъ за свобод равнять узелокъ и опорожнить карманы.
— Что въ бутылк? спросилъ мой пріятель.
— Водка, отвчалъ я.
Онъ уже набивалъ себ глотку начинкою, процесъ этотъ боле походилъ за поспшное прятанье, чмъ на ду. Онъ на минуту остаповился, однако, чтобъ хлебнуть изъ бутылки. Онъ такъ сильно дрожалъ всмъ тломъ, что я боялся, чтобъ онъ не откусилъ горлышка у бутылки.
— Врно у васъ лихорадка, сказалъ я.
— Я самъ то же думаю, мальчикъ, отвчалъ онъ.
— Тутъ нехорошо, продолжалъ я.— Вы лежали на болот, а вдь, отъ этого легко получить лихорадку и ломоту.
— Я-прежде покончу этотъ завтракъ, чмъ смерть покончитъ со мною, сказалъ онъ.— Я все-таки его кончу, еслибъ мн даже слдовало тотчасъ затмъ идти на галеры. Я до конца завтрака поборю свою дрожь, не бойся.
Во все это время, онъ съ неимоврною скоростью глоталъ и начинку, и куски мяса, и хлбъ, и сыръ, и пирогъ со свининой. Онъ глядлъ на меня во время этой работы недоврчиво, озираясь боязливо по сторонамъ и, вперяя взглядъ въ туманъ, онъ часто останавливался и прислушивался. Всякій звукъ, плескъ рки, мычаніе стада — все заставляло его вздрагивать. Наконецъ онъ воскликнулъ:
— Ты меня не надуваешь, чертёнокъ? Ты никого не привелъ съ собою?
— Нтъ, никого, сэръ.
— И никому не веллъ за собою идти?
— Никому.
— Ну, хорошо, возразилъ онъ:— я теб врю. И то сказать, хорошъ бы ты былъ щенокъ, еслибъ въ твои годы помогалъ бы ловить такую несчастную тварь, какъ я.
При этомъ что-то зазвенло въ его горл, точно тамъ находились часы съ боемъ, и онъ потеръ глаза своимъ толстымъ рукавомъ.
Сожаля о его судьб, я со вниманіемъ наблюдалъ, какъ онъ, съвъ все, что я принесъ, накинулся наконецъ на пирогъ со свининой.
— Очень-радъ, что пирогъ вамъ нравится, замтилъ я, собравшись съ силами.
— Что ты сказалъ?
— Я сказалъ только, что очень-радъ, что вамъ понравятся пирогъ.
— Спасибо, мальчикъ. Правда, онъ мн очень нравится.
Часто я наблюдалъ, какъ ла наша большая собака, и теперь замтилъ, что мой каторжникъ лъ точь-въ-точь, какъ она. Онъ лъ урывками, хватая большими кусками, и глоталъ черезчуръ-скоро и поспшно. Во время ды онъ косился во вс стороны, какъ-бы боясь, что у него отнимутъ его пирогъ. Вообще, онъ былъ слишкомъ разстроенъ, чтобъ вполн наслаждаться обдомъ или позволить кому-нибудь раздлить его, не оскаливъ на него зубы. Всми этими чертами мой незнакомецъ очень походилъ на нашу собаку.
— Я боюсь, вы ничего ему не оставите, сказалъ я робко, посл долгаго молчанія, въ продолженіе котораго я размышлялъ: прилично ли мн сдлать это замчаніе.— Боле я ничего не могу достать. (Увренность въ послднемъ обстоятельств и побудила меня говорить).
— Оставить для него? Да кто же это онъ? воскликнулъ мой пріятель, на минуту переставая грызть корку пирога.
— Молодчикъ, о которомъ вы говорили, который спрятанъ у васъ.
— А! отвчалъ онъ со смхомъ.— Онъ, да, да! онъ не нуждается въ пищ.
— А мн показалось, что ему очень хотлось стъ.
Мой прічтель остановился и взглянулъ на меня подозрительно и съ величайшимъ удивленіемъ.
— Ты его видлъ? Когда?
— Только-что.
— Гд?
— Вонъ тамъ, отвчалъ я, показывая пальцемъ: — я нашелъ его спящимъ и подумалъ, что это вы.
Онъ схватилъ меня за шиворотъ и такъ пристально смотрлъ мн въ глаза, что я началъ бояться, что ему пришла опять въ голову мысль свернуть мн горло.
— Онъ, знаете, одть какъ вы, только на голов шляпа, объяснилъ я, дрожа всмъ тломъ: — и… и… я старался выразить это какъ-можно-деликатне:— и онъ также нуждается въ напилк. Разв вы не слыхали пальбу прошлую ночь?
— Тамъ дйствительно палили, сказалъ онъ самъ себ.
— Я удивляюсь, продолжалъ я, какъ вы не слыхали, казалось, кому бы лучше это знать, какъ не вамъ. Мы слышали пальбу дома, съ запертыми дверьми, а мы живемъ далеко отсюда.
— Ну, сказалъ онъ:— когда человкъ одинъ на болот, съ пустой головой, въ пустымъ желудкомъ, умираетъ съ голода и холода, то онъ, право, всю ночь только и слышитъ, что пальбу пушекъ и клики своихъ преслдователей! Онъ слышитъ… ему грезятся солдаты въ красныхъ мундирахъ съ факелами, подступающіе со всхъ сторонъ. Ему слышится, какъ его окликаютъ, слышится стукъ ружей и команда: ‘стройся! на караулъ! бери его!’ А въ-сущности все это призракъ. Я,тпрошлую ночь, не одну видлъ команду, окружавшую меня, а сотни, чортъ ихъ побери! А пальба. Уже свтало, а мн все казалось, что туманъ дрожалъ отъ пушечныхъ выстрловъ… Но этотъ человкъ, воскликнулъ онъ, обращаясь во мн — все это время онъ, казалось, говорилъ самъ съ собою, забывъ о моемъ присутствіи: — замтилъ ты въ немъ что особеннаго?
— Лицо у него все въ ранахъ, отвчалъ я, припоминая то, что едва-едва усплъ замтить въ незнакомомъ молодчик.
— Здсь? воскликнулъ мой пріятель, изо всей силы ударивъ себя по лвой щек.
— Да.
— Гд онъ? и при этихъ словахъ онъ засунулъ остававшіяся крохи пирога себ за пазуху: — покажи, куда онъ пошелъ. Я его выищу не хуже гончей, и доканаю. Только вотъ проклятая колодка! Да и нога вся въ ранахъ! Давай скорй напилокъ, мальчикъ!
Я показалъ, по какому направленію скрылся въ туман незнакомецъ. Мой пріятель только поспшно взглянулъ въ ту сторону, тотчасъ же кинулся на мокрую траву и сталъ, какъ сумасшедшій, отчаянно пилить цпь на ног. Онъ не обращалъ вниманія ни на меня, ни на свою бдную, окровавленную ногу, несмотря на то, что на ней виднлась страшная рана, онъ перевертывалъ ее такъ грубо, какъ-будто она была столь ее безчувственна, какъ напилокъ. Я начиналъ опять бояться его, видя, какъ онъ бснуется, къ тому же, я боялся опоздать домой. Я сказалъ ему, что мн нужно идти домой, но онъ не обратилъ на меня вниманія, и я почелъ за лучшее удалиться. Послдній разъ, когда а обернулся посмотрть на моего пріятеля, онъ сидлъ на трав съ поникшей головой, и безъ устали пилилъ колодку, проклиная по временамъ ее и свою ногу. Послдній звукъ, долетвшій до меня съ батареи, былъ все тотъ же тревожный визгъ напилка.
Я вполн былъ увренъ, что въ кухн найду полицейскаго, пришедшаго за мною, но не только тамъ не оказалось никакого полицейскаго, но даже не открыли еще моего воровства. Мистрисъ Джо суетилась, убирая все въ дом къ праздничному банкету, а Джо сидлъ на ступеньк у кухонной двери, его туда выпроводили, чтобъ онъ не попалъ въ сорную корзину, что всегда съ нимъ случалось, когда сестра моя принималась чистить наши полы.
— А гд ты чертёнокъ шатался? сказала мн сестра, вмсто рождественскаго привтствія, когда я, съ своей нечистой совстью, предсталъ предъ нею.
Я отвчалъ: ‘что ходилъ слушать, какъ Христа славятъ’.
— А, хорошо! сказала мистрисъ Джо.— Ты бы, пожалуй, могъ длать что и похуже.
Я вполн былъ съ этимъ согласенъ.
— Еслибъ я не была женою кузнеца и, что то же самое, работницею, никогда неснимающею съ себя передника, то и я бы пошла послушать, какъ Христа славятъ. Смерть люблю, врно потому никогда и не удастся послушать.
Джо, между-тмъ, увидвъ, что сорная корзинка удалилась, взошелъ въ кухню. Когда, по-временамъ, мистрисъ Джо взглядывала на него, онъ проводилъ по носу рукою самымъ примирительнымъ образомъ, когда же она отвертывалась, онъ таинственно скрещивалъ указательные пальцы: это былъ условный зпакъ между нами, что мистрисъ Джо не въ дух. Подобное состояніе было столь ей свойственно, что мы по цлымъ недлямъ напоминали собою, то-есть своими скрещенными пальцами, статуи крестоносцевъ, съ скрещенными ногами. У насъ готовился важный банкетъ: маринованный окорокъ, блюдо зелени и пара жареныхъ куръ. Вчера уже спекли приличный минсь-пай {Пироги, которые дятъ въ Англіи на Рождество} (поэтому и начинки до-сихъ-поръ не хватились), а пудингъ уже исправно варился. Вс эти многостороннія заботы моей сестры были причиною того, что мы остались почти безъ завтрака. ‘Ибо я вовсе не намрена (говорила мистрисъ Джо) вамъ позволить теперь нажратся, а потомъ прибирать за вами: у меня и то слишкомъ-много дла’.
Вслдствіе этого намъ подали наши ломти хлба такъ, какъ-будто мы были цлый полкъ на поход, а не два человка, и то у себя дома. Запивали мы молокомъ, пополамъ съ водою, изъ кружки, стоявшей на кухонномъ стол. Между-тмъ, мистрисъ Джо повсила чистыя, блыя занавски, и на огромномъ камин замнила старую оборку новою, разноцвтною. Потомъ она сняла вс чехлы съ мёбели въ гостиной, черезъ корридоръ. Это длалось только разъ въ годъ, а въ остальное время все въ этой комнат было покрыто прозрачной мглой серебристой бумаги, покрывавшей почти вс предметы въ комнат, даже до фаянсовыхъ пуделей на камин, съ черными носами о корзинками цвтовъ въ зубахъ. Миссъ Джо была очень-опрятная хозяйка, но она имла какое-то искусство длать свою опрятность гораздо-непріятне самой грязи. Опрятность въ этомъ случа можно сравнить съ набожностью нкоторыхъ людей, одаренныхъ искусствомъ длать свою религію столь же непріятною.
Сестра моя въ этотъ день, по причин огромныхъ занятій, должна была присутствовать въ церкви только въ лиц своихъ представителей, то-есть мы съ Джо отправились вмсто нея. Джо въ своемъ обыкновенномъ рабочемъ плать походилъ на настоящаго плечистаго кузнеца, въ праздничномъ же одяніи, онъ боле всего походилъ на разряженное огородное пугало. Все было ему не въ пору и, казалось, сшито для другаго, все висло на немъ неуклюжими складками. Теперь, когда онъ явился изъ своей комнаты, въ полномъ праздничномъ наряд, его можно было принять за олицетвореніе злосчастнаго мученика. Что же касается меня, то, врно, сестра считала меня юнымъ преступникомъ, котораго полицейскій акушеръ въ день моего рожденія передалъ ей, для поступленія со мной по всей строгости закона. Со-мною всегда обходились такъ, какъ-будто я настоялъ на томъ, чтобъ явиться на свтъ, вопреки всмъ законамъ разума, религіи, нравственности, и наперекоръ всмъ друзьямъ дома. Даже, когда мн заказывалось новое платье, то портному приказывалось длать его въ род исправительной рубашки, чтобъ отнять у меня всякую возможность свободно дйствовать руками и ногами.
На основаніи всего этого, наше шествіе съ Джо въ церковь было, врно, очень-трогательнымъ зрлищемъ для чувствительныхъ сердецъ. Однако, мои вншнія страданія были ничто въ сравненіи съ внутренними. Страхъ, овладвавшій мною каждый разъ, когда мистрисъ Джо выходила изъ комнаты и приближалась къ кладовой, могъ только сравниться съ угрызеніями моей совсти. Подъ тяжестью преступной тайны, я теперь размышлялъ: ‘не будетъ ли церковь въ состояніи укрыть меня отъ мщенія ужаснаго молодчика, еслибъ я покаялся ей въ своей тайн’. Мн вошла въ голову мысль встать, когда начнутъ окликать и пасторъ скажетъ: ‘Объявите теперь, что знаете’, и попросить пастора на пару словъ въ ризницу. Я, пожалуй, въ-самомъ-дл удивилъ бы подобной выходкой нашихъ скромныхъ прихожанъ, но къ-несчастью, нельзя было прибгнуть къ столь ршительной мр, ибо было Рождество и никого не окликали.
У насъ должны были обдать мистеръ Уопсель, дьячокъ нашей церкви, мистеръ Гибль, колесный мастеръ, съ женою, и дядя Пёмбельчукъ (онъ былъ собственно дядею Джо, но мистрисъ Джо совершенно присвоила его себ), довольно-зажиточный торговецъ зерномъ въ ближнемъ город, здившій въ своей собственной одноколк.
Обдали мы въ половин втораго. Когда мы съ Джо воротились домой, столъ уже былъ накрытъ, мистрисъ Джо одта и кушанье почти готово. Парадная дверь была отперта, чего въ обыкновенное время не случалось, вообще, все было чрезвычайно-парадно. О воровств не было и слуху. Время шло, но мн отъ этого легче не было. Наконецъ собрались и гости. Мистеръ Уопсель имлъ огромный римскій носъ и большой, высокій, гладкій лобъ, онъ особенно гордился своимъ густымъ басомъ, и дйствительно, его знакомые знали, что дай только ему случай, онъ зачитаетъ до смерти и самого пастора. Онъ самъ сознавался, что будь только духовное попроще открыто для всхъ, то онъ, конечно бы, отличился на немъ, но такъ-какъ духовное поприще не было для всхъ открыто, то онъ былъ, какъ сказано, только дьячкомъ въ нашей церкви. Мистеръ Уопсель за то провозглашалъ ‘аминь’ страшнымъ голосомъ и, называя псаломъ, всегда произносилъ весь первый стихъ и обводилъ взглядомъ всхъ прихожанъ, какъ-бы говоря: ‘вы слышали моего друга, что надо мною, а теперь скажите, какое ваше мнніе о моемъ голос?’
Я отворялъ дверь гостямъ, показывая видъ, что она у насъ всегда открыта. Сперва я впустилъ мистера Уопселя, потомъ мистера и мистрисъ Гиблъ и наконецъ дядю Пёмбельчука.
NB. Мн, подъ страхомъ наказанія, запрещено было называть его дядей.
Дядя Пёмбельчукъ былъ человкъ дородный, страдалъ одышкой, имлъ огромный ротъ, какъ у рыбы, и волосы песочнаго цвта, стоявшіе торчмя, вообще, онъ, казалось, только-что подавился и не усплъ еще придти въ себя.
— Мистрисъ Джо, сказалъ онъ, входя:— я вамъ принесъ, сударыня, бутылочку хересу и принесъ бутылочку портвейна, сударыня.
Каждое Рождество онъ являлся подобнымъ образомъ, съ тми же словами и тми же бутылками. Каждое Рождество мистрисъ Джо отвчала.
— О, дя-дя Пём-бель-чукъ, какъ это мило! И каждое Рождество онъ отвчалъ: — ‘Вы вполн заслуживаете это своими прекрасными качествами. Какъ вы поживаете? Ты какъ, мдный грошъ? (подъ этими словами онъ разумлъ меня). Въ подобные торжественные случаи мы всегда обдали въ кухн, а десертъ, то-есть орхи, апельсины и яблоки додали въ гостиной. Эта перемна одной комнаты на другую очень походила на перемну будничнаго платья Джо на праздничное. Сестра моя была что-то особенно-весела, впрочемъ, она вообще была весела и любезна въ обществ мистрисъ Гиблъ. Мистрисъ Гиблъ, сколько я помню, была молоденькая фигурка, съ вострыми чертами и въ лазуревомъ плать, она держала себя какъ-то очень-скромно и по-дтски, причиной тому, говорятъ, было ея очень-раннее замужство, хотя съ-тхъ-поръ и прошло не малое число лтъ. Мистеръ Гиблъ былъ плечистый, полный мужчина, отъ него несло всегда запахомъ свжихъ опилокъ и, шагая, онъ такъ широко разставлялъ ноги, что я, ребенкомъ, всегда видлъ окрестности на нсколько миль въ промежутк между его ногами.
Въ подобномъ обществ мн было бы неловко, даже и въ нормальномъ моемъ положеніи, даже еслибъ я не обокралъ кладовой. Мн было непріятно не то, что меня посадили на самый кончикъ стола, гд уголъ его постоянно давилъ меня въ грудь, а локоть Пёмбельчука грозилъ ежеминутно выколоть мн глазъ, меня терзало не то, что мн не позволяли говорить — я этого и самъ-то не желалъ — и не то, что угощали меня голыми куриными костями и самыми сомнительными кусочками ветчины, которыми свинья, при ея жизни, вроятно, мене всего гордилась — нтъ, я бы на все это и не обратилъ вниманія, еслибъ только меня оставили въ поко. Но этого-то я и не могъ добиться. Они не упускали ни одного случая заговорить обо мн и колоть меня своими замчаніями. Я почти походилъ на несчастнаго быка на испанской арен — такъ метко они меня поражали своими нравственными стрекалами. Мое мученье началось съ самаго начала обда. Мистеръ Уопсель прочелъ молитву съ театральною торжественностью, напоминавшею и привидніе въ Гамлет, и Ричарда III. Онъ кончилъ словами, что вс мы должны быть безконечно-благодарны. При этихъ словахъ сестра моя посмотрла на меня пристально и сказала съ-упрекомъ: ‘Слышишь? будь благодаренъ!’ ‘Особливо (подхватилъ Пёмбельчукъ) будь благодаренъ, мальчикъ, тмъ, кто вскормилъ тебя отъ руки’. Мистрисъ Гиблъ покачала головой и, смотря на меня съ какимъ-то печальнымъ предрувствіемъ, что изъ меня не будетъ пути, спросила:. ‘Отчего это молодёжь всегда неблагодарна?’ Разгадать нравственную загадку, казалось, было бы не по силамъ всей нашей компаніи. Наконецъ мистеръ Гиблъ разршилъ ее, сказавъ коротко: ‘Молодёжь безнравственна по природ’. Тогда вс пробормотали: ‘правда’ и начали смотрть на меня какимъ-то очень-непріятнымъ и обиднымъ образомъ.
Положеніе и вліяніе Джо въ дом еще боле уменьшалось, когда у насъ бывали гости, но онъ всегда, когда могъ, приходилъ ко мн на помощь и утшалъ меня такъ или иначе. Теперь онъ подлилъ мн соуса полную тарелку.
Нсколько спустя, мистеръ Уопсель принялся строго критиковать утреннюю проповдь и сообщилъ имъ, каккую проповдь онъ бы сказалъ, будь только духовное поприще открыто для всхъ. Приведя нсколько текстовъ изъ проповди, произнесенной за обднею, онъ прибавилъ, ‘что вообще не оправдываетъ выбора предмета для проповди, тмъ-боле теперь, добавилъ онъ, когда есть столько животрепещущихъ вопросовъ на очереди’.
— Правда, правда, сказалъ дядя Пёмбельчукъ.— Вы метко выразились, сэръ. Именно много предметовъ для проповди теперь за очереди для тхъ, кто уметъ посыпать имъ на хвостъ соли — вотъ что необходимо. Человку не придется далеко бгать за своимъ предметомъ, была бы только у него на-готов щепотка соли. Потомъ Пёмбельчукъ, немного подумавъ, прибавилъ:— посмотрите, хоть, вотъ на окорокъ — вотъ вамъ и предметъ, хотите предметъ для проповди — вотъ вамъ окорокъ.
— Правда, сэръ. Славную мораль можно вывести для молодёжи, выбравъ такой предметъ для своей проповди, отвчалъ мистеръ Уопсель.
Я понялъ, что онъ намекалъ на меня.
— А ты слушай-ка, что говорятъ, замтила сестра, обращаясь ко мн.
Джо подлилъ мн на тарелку соуса.
— Свинья, продолжалъ Уопсель своимъ густымъ басомъ, указывая вилкою на мое раскраснвшееся лицо, точно онъ называлъ меня по имени: — свинья была товарищемъ блудному сыну. Прожорливость свиней представляется намъ, какъ назидательный примръ для молодёжи (я думалъ, что это хорошо относилось и къ тому, кто такъ распространялся о томъ, какъ соченъ и жиренъ окорокъ). Что отвратительно въ свинь — еще отвратительне встртить въ мальчик…
— Или двочк, прибавилъ мистеръ Гибль.
— Ну, конечно, и въ двочк, сказалъ мистеръ Уопсель, нсколько-нетерпливо:— да таковой здсь не находится.
— Кром того, началъ Пёмбельчукъ, обращаясь ко мн: — подумай за сколько вещей ты долженъ быть благодаренъ, еслибъ ты родился поросёнкомъ…
— Ну ужь, онъ былъ такой поросёнокъ, что и ненадо хуже! воскликнула моя сестра.
Джо прибавилъ мн еще соуса.
— Можетъ-быть, сказалъ Пёмбельчукъ: — но я говорю о четвероногомъ поросёнк. Еслибъ ты родился таковымъ, былъ ли бы ты здсь въ эту минуту — а?.. Никогда.
— Иначе, какъ въ такомъ вид… замтилъ мистеръ Уопсель, кивая головой на блюдо.
— Но я не это хотлъ сказать, сэръ, возразилъ Пёмбельчукъ, сильно-нелюбившій, чтобъ его перебивали.— Я хочу сказать, что онъ не наслаждался бы-теперь обществомъ людей старше и умне его, учась уму-разуму изъ ихъ разговоровъ, и не былъ бы окруженъ, можно сказать, роскошью. Могъ ли бы онъ этимъ всмъ наслаждаться? Нтъ, тысяча разъ нтъ. А какова бы была твоя судьба? вдругъ воскликнулъ онъ, обращаясь ко мн: — тебя бы продали, по рыночной цн, за нсколько шилинговъ и мясникъ Дунстабль подошелъ бы къ теб, покуда ты валялся на солом, схватилъ бы тебя лвою рукой, а правою досталъ бы ножикъ изъ кармана и пролилъ бы онъ твою кровь и умертвилъ тебя. Тогда бы тебя не стали вскармливать отъ руки. Нтъ, шутишь!
Джо предложилъ мн еще соусу, но я боялся взять.
— Онъ вамъ, вдь, стоилъ страхъ сколько заботъ, сударыня? сказалъ мистеръ Гиблъ, смотря съ сожалніемъ на мою сестру.
— Заботъ? повторила сестра:— заботъ?…
Тутъ она представила длинный перечень всхъ болзней и безсонницъ, въ которыхъ я былъ виновенъ, всхъ высокихъ предметовъ, съ которыхъ я падалъ, и низенькихъ, о которыя я стукался. Она припомнила вс мои ушибы и увчья и, наконецъ, замтила, сколько разъ желала меня видть въ могил, во я всегда упрямо сопротивлялся ей желанію. Я думаю, римляне порядкомъ досаждали другъ другу своими знаменитыми носами. Быть-можетъ, въ этомъ кроется причина ихъ безпокойнаго, буйнаго характера, какъ бы то ни было, но римскій носъ мистера Уопселя такъ надолъ мн во время разсказа моей сестры, что я охотно впился бы въ него, наслаждаясь воплями и криками мистера Уопселя. Но все, что я терплъ до-сихъ-поръ, было ничто въ сравненіи съ страшнымъ чувствомъ, овладвшимъ мною, когда, по окончаніи разсказа сестры, вс обратили свои взоры на меня съ выраженіемъ отвращенія.
— Однако, сказалъ мистеръ Пёмбельчукъ, опять возвращаясь къ прежней тэм: — окорокъ вареный также богатый предметъ — не правда ли?
— Не хотите ли водочки, дядюшка? предложила моя сестра.
Боже мой, пришлось же къ тому! Пёмбельчукъ найдетъ, что водка слаба, скажетъ объ этомъ сестр и я пропалъ! Я крпко прижался къ ножк стола и обвилъ ее руками. Мистрисъ Джо пошла за каменною бутылью, и пришедъ назадъ, налила водки одному Пёмбельчуку. А онъ, окаянный, еще сталъ играть стаканомъ, прежде чмъ выпить, онъ бралъ его со стола, смотрлъ на свтъ и снова ставилъ на столъ, какъ бы нарочно, чтобъ продлить мои муки. Въ это время мистрисъ Джо съ мужемъ поспшно сметали крошки со стола, для достойнаго пріема пудинга и пирога. Я пристально слдилъ за Пёмбельчукомъ. Я увидлъ, какъ эта низкая тварь весело взяла рюмку, закинула голову и залпомъ выпила. Почти въ ту же минуту все общество обомлло отъ удивленія: Пёмбельчукъ вскочилъ изъ-за стола, заметался по комнат и, отчаянно кашляя и задыхаясь, выбжалъ вонъ. Сквозь окно было видно, какъ онъ харкалъ и плевалъ на двор, строя страшныя гримасы, словно помшаный. Я крпко прильнулъ въ ножк стола. Мистрисъ Джо и Джо побжали за нимъ. Я былъ увренъ, что отравилъ Пёмбельчука, но какъ — я не могъ себ объяснить. Въ моемъ отчаянномъ положеніи, мн стало уже легче, когда его привели назадъ и онъ, обозрвъ всхъ присутствовавшихъ съ кислымъ выраженіемъ, кинулся въ свое кресло, восклицая: ‘деготь!’ Я понялъ, что бутылку съ водкой я утромъ долилъ дегтярной водой. Я былъ увренъ, что ему будетъ все хуже-и-хуже и двигалъ столъ, какъ какой-нибудь медіумъ нашего времени, силою моего невидимаго прикосновенія.
— Деготь! кричала моя сестра съ изумленіемъ.— Какъ могъ попасть туда деготь?
Но дядя Пёмбельчукъ, неограниченно-властвовавшій въ нашей кухн, ничего не хотлъ слышать и, величественно махая рукою, чтобъ больше объ этомъ не говорили, потребовалъ пуншу. Сестра моя, начинавшая было задумываться, теперь суетилась, побжала и принесла все нужное для пунша: кипятку, сахару, лимонной корки и джину. Я былъ спасенъ, хотя на время, но все же не выпускалъ изъ рукъ столовой ножки и еще боле къ ней прижался съ чувствомъ благодарности.
Понемногу я успокоился, разстался съ своей ножкой и началъ сть пудингъ. Мистеръ Пёмбельчукъ также лъ пудингъ и вс ли пудингъ. Обдъ нашъ кончился и мистеръ Пёмбельчукъ развеселялся отъ дйствія пунша, я ужь думалъ, что этотъ день для меня пройдетъ удачно. Но вдругъ моя сестра крикнула: ‘Джо! чистыя тарелки — холодныя’. Я въ ту же минуту судорожно ухватился за ножку стола и прижалъ ее къ своему сердцу, словно то былъ мой лучшій другъ и товарищъ. Я предвидлъ, что будетъ, я былъ увренъ, что теперь я не отдлаюсь.,
— Вы должны отвдать, обратилась любезно сестра моя ко всмъ гостямъ:— вы должны отвдать, на закуску, великолпнаго, безподобнаго подарка мистера Пёмбельчука.
— Должны! Нтъ, шутите!
— Вы должны знать, прибавила сестра, вставая:— это пирогъ отличный, со свининой.
Все общество разсыпалось въ комплиментахъ, а мистеръ Пёмбельчукъ, увренный, въ томъ, что заслуживаетъ похвалы отъ своихъ согражданъ, сказалъ съ оживленіемъ:
— Ну, мистрисъ Джо, мы постараемся сдлать честь пирогу, и не откажемся взять по кусочку.
Сестра моя пошла за пирогомъ. Я слышалъ, какъ шаги ея приближались въ кладовой. Я видлъ, какъ мистеръ Пёмбельчукъ нетерпливо ворочалъ своимъ ножомъ, а у мистера Уопселя римскія ноздри какъ-то особенно раздувались, выражая непомрную жадность. Я слышалъ замчаніе мистера Гибля, что ‘кусокъ вкуснаго пирога со свининой хорошо ляжетъ поверхъ какого угодно обда’, наконецъ Джо мн говорилъ: ‘и ты получишь кусочекъ, Пипъ’. Я до-сихъ-поръ достоврно не знаю, дйствительно ли я завопилъ отъ ужаса, или мн это только показалось. Я чувствовалъ, что уже не въ силахъ боле терпть и долженъ бжать. Я выпустилъ изъ своихъ объятій ножку стола и побжалъ со всхъ ногъ, но не пробжалъ дале нашей двери, ибо тамъ наткнулся на цлый отрядъ солдатъ съ ружьями. Одинъ изъ нихъ, показывая мн кандалы, кричалъ: ‘Ну, пришли! Смотри въ оба! Заходи!’
Появленіе отряда солдатъ, которые стучали прикладами заряженныхъ ружей о порогъ дома, заставило обдавшихъ встать въ замшательств изъ-за стола. Въ это время мистрисъ Джо воротилась въ кухню съ пустыми руками и остановилась неподвижно, съ выраженіемъ ужаса, восклицая:
— Боже мой! куда двался мой пирогъ?
Мы съ Сержантомъ были тогда въ кухн, и эта выходка мистрисъ Джо отчасти привела меня въ себя. Сержантъ передъ тмъ говорилъ со мной, а теперь онъ любезно обратился во всей компаніи, держа въ одной рук кандалы, а другою опираясь на мое плечо.
— Извините меня, милостивые государи и государыни, сказалъ онъ:— но какъ я уже объяснилъ при вход этому прекрасному юнош (чего онъ, между-прочимъ, и не думалъ длать): я командированъ по служб и ищу кузнеца.
— А позвольте узнать, что вамъ отъ него надо, возразила моя сестра, недовольная тмъ, что онъ понадобился.
— Мистрисъ, отвчалъ любезно сержантъ:— говоря за себя, я бы отвтилъ вамъ, что ищу чести и удовольствія познакомиться съ его милой супругой, но, говоря отъ имени короля, я скажу, что для него есть маленькая работа.
Вс приняли это за любезность со стороны сержанта, такъ-что даже мистеръ Пёмбельчукъ воскликнулъ во всеуслышаніе:
— Прекрасно!
— Видите, кузнецъ,— сказалъ сержантъ, отъискавшій въ то время глазами Джо: — у насъ былъ случай съ этими кандалами и а замтилъ, что валокъ у однихъ изъ нихъ поврежденъ и связи дйствуютъ несовсмъ-то хорошо. Ихъ надобно немедленно употребить въ дло, потрудитесь взглянуть на нихъ.
Джо взглянулъ и объявилъ, что для этой работы надо развести огонь въ его кузниц и потребуется часа два времени.
— Вотъ какъ! Въ такомъ случа, примитесь за нее немедленно, господинъ кузнецъ, сказалъ расторопный сержантъ.— Этого требуетъ служба его величества. Если мои люди могутъ вамъ въ чемъ-нибудь пригодиться, то распоряжайтесь ими.
Съ этими словами, онъ позвалъ солдатъ, которые взошли въ кухню, одинъ за другимъ, и сложили свое оружіе въ углу, затмъ, они стали въ кружокъ, какъ обыкновенно становятся солдаты: кто скрещивалъ руки, кто потягивался, кто ослаблялъ портупею, кто, наконецъ, отворялъ дверь, чтобъ плюнуть на дворъ, неловко поворачивая шею, стсненную высокимъ воротникомъ.
Все это я видлъ безсознательно, находясь въ то время въ величайшемъ страх. Но, начиная убждаться, что колодки не для меня и что солдаты своимъ появленіемъ отодвинули пирогъ на задній планъ, я сталъ понемногу сосредоточивать разсянныя мысли.
— Сдлайте одолженіе, скажите, который часъ? сказалъ сержантъ, обращаясь въ мистеру Пёмбельчуку, какъ къ человку, за которымъ онъ признавалъ повидимому способность цнитъ время.
— Только-что пробило половина третьяго.
— Это еще ничего, сказалъ сержантъ, соображая: — если я буду задержанъ здсь даже около двухъ часовъ, то все еще поспемъ. Сколько, по-вашему, отсюда до болотъ? Не боле мили, я полагаю?
— Ровно миля, сказалъ мистеръ Джо.
— Ну, такъ успемъ. Мы оцпимъ ихъ въ сумерки. Мн такъ и велно. Успемъ.
— Бглыхъ колодниковъ, сержантъ? спросилъ мистеръ Уопсель, съ увренностью.
— Да, возразилъ сержантъ:— двоихъ. Намъ извстно, что они еще находятся на болотахъ и до сумерекъ, врно, не ршатся выйти оттуда,
— А что, не наткнулся ли кто изъ васъ на нашего звря?
Вс, кром меня, съ убжденіемъ отвчали отрицательно. Обо мн же никто и не подумалъ.
— Ладно, сказалъ сержантъ: — я надюсь ихъ окружить прежде, чмъ они ожидаютъ. Ну-ка, кузнецъ, если вы готовы, то его королевское величество ждетъ вашей службы.
Джо снялъ верхнее платье, жилетъ и галстухъ, надлъ свой кожаный фартукъ и пошелъ въ кузницу. Одинъ изъ солдатъ отворилъ въ ней деревянныя ставни, другой развелъ огонь, третій, принялся раздувать мхи, остальные расположились вокругъ очага, въ которомъ вскор заревло пламя. Тогда Джо принялся ковать, а мы вс глядли, стоя вокругъ. Интересъ предстоявшаго преслдованія не только поглощалъ всеобщее вниманіе, но даже расположилъ сестру мою къ щедрости.. Она налила изъ боченка кувшинъ пива для солдатъ и пригласила сержанта выпить стаканъ водки. Но мистеръ Пёмбельчукъ сказалъ рзко:
— Дайте ему вина, сударыня: я ручаюсь, что въ немъ нтъ дёгтя.
Сержантъ поблагодарилъ и сказалъ, что предпочтетъ напитокъ, въ которомъ нтъ дёгтя и потому охотне выпьетъ вина, если имъ все-равно. Ему поднесли вина и онъ выпилъ за здоровье короля, провелъ языкомъ по губамъ и поздравилъ съ праздникомъ.
— Вдь, не дурно вино, сержантъ — а? сказалъ мистеръ Пёмбельчукъ.
— Знаете, что, возразилъ сержантъ:— я подозрваю, что оно запасено вами.
Мистеръ Пёмбельчукъ засмялся густымъ смхомъ и спросилъ:
— Э-э! почему же?
— А потому, отвчалъ сержантъ, трепля его по плечу: — что я вижу, вы знаете толкъ въ вещахъ.
— Вы, думаете? спросилъ мистеръ Пёмбельчукъ, все съ тмъ же смхомъ: — хотите еще рюмочку?
— Вмст съ вами, чокнемся, возразилъ сержантъ.— Стукнемъ наши рюмки краемъ о ножку, ножку о край. Разъ-два! Нтъ лучше музыки какъ звонъ стакановъ! За ваше здоровье. Желаю, чтобъ ви прожили тысячу лтъ и никогда не переставали быть такимъ знатокомъ въ вещахъ, какъ въ настоящую минуту.
Сержантъ снова выпилъ залпомъ свою рюмку и, казалось, былъ бы не прочь отъ третьей. Я замтилъ, что мистеръ Пёмбельчукъ въ припадк гостепріимства, казалось, забылъ, что вино имъ подарено, и, взявъ бутылку у мистрисъ Джо, весело передавалъ ее изъ рукъ въ руки. Даже и мн досталось. Онъ такъ расщедрился на чужое вино, что спросилъ и другую бутылку и подчивалъ изъ нея такъ же радушно.
Глядя на нихъ въ то время, какъ они весело толпились вокругъ наковальни, я подумалъ: ‘какая отличная приправа для обда мой бглый пріятель, скрывающійся въ болотахъ!’ Они не испытывали и въ четвертой долю того, не наслаждались, пока мысль о немъ не оживила банкета. Теперь вс они были развлечены ожиданіемъ словить ‘двухъ мерзавцевъ’. Въ честь бглецовъ, казалось, ревли мхи, для нихъ сверкалъ огонь, за ними въ погоню уносился дымъ, для нихъ стучалъ и гремлъ Джо, и съ угрозой пробгали тни по стнамъ каждый разъ, что пламя подымалось и опускалось, разбрасывая красныя искры. Даже блдный вечерній свтъ, въ сострадательномъ юношескомъ воображеніи моемъ, казалось, блднлъ для нихъ, бдняжекъ, раньше обыкновеннаго. Наконецъ Джо окончилъ свою работу и ревъ и стукъ прекратились. Надвая свое платье, Джо храбро предложилъ, чтобъ одинъ изъ насъ пошелъ за солдатами и передалъ остальнымъ объ исход поиска. Мистеръ Пёмбельчукъ и мистеръ Гиблъ отказались, предпочитая дамское общество и трубку, но мистеръ Уопсель объявилъ, что онъ согласенъ идти, если Джо пойдетъ. Джо сказалъ, что ему будетъ очень-пріятно, причемъ предложилъ взять и меня съ собою, если мистрисъ Джо на то согласна. Я увренъ, что вамъ ни за что не позволили бы отправиться, еслибъ не любопытство мистрисъ Джо, которая хотла узнать вс подробности дла. Теперь же она только замтила, отпуская насъ: ‘Если вы мн приведете мальчика съ головой разможженной выстрломъ, то не надйтесь, чтобъ я помогла бд’. Сержантъ учтиво распростился съ дамами и раэстался съ мистеромъ Пёмбельчукомъ, какъ съ добрымъ пріятелемъ, хотя я сомнваюсь, чтобъ онъ одинаково цнилъ достоинства этого джентльмена, еслибъ познакомился съ нимъ въ сухую. Люди разобрали свои ружья и построились. Мистеръ Уопсель, Джо и я полупили строгое наставленіе оставаться въ арьергард и не говорить ни слова, когда мы достигнемъ болота. Пока мы быстро подвигались въ мсту назначенія, я предательски шепнулъ Джо:
— Надюсь, Джо, что мы не найдемъ ихъ.