ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.
БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНЕ къ журналу ‘ПРИРОДА И ЛЮДИ’
Переводъ М. П. Волошиновой и * * *.
ПОДЪ РЕДАКЦЕЙ
Книгоиздательство П. П. Сойкина
Фамилія моего отца была Пиррипъ, мн же дали христіанское имя Филиппа. Я на своемъ дтскомъ язык соединялъ оба эти имени вмст и такимъ образомъ получилось одно боле короткое и легкое, а именно Пипъ. Самъ я звалъ себя Пипомъ и вс меня звали Пипомъ.
Подтвержденіемъ того, что отца моего звали Пиррипъ, можетъ служить надпись на его надгробномъ памятник, а затмъ показаніе сестры моей, мистриссъ Джо Гарджери, которая была замужемъ за кузнецомъ. Я никогда не видлъ ни отца, ни матери, ни даже ихъ портретовъ (они жили еще до изобртенія фотографіи) и представленіе о ихъ наружности составилось въ моемъ дтскомъ воображеніи по надгробнымъ памятникамъ. Форма буквъ на могил отца внушила мн странную мысль, что онъ былъ коренастый, сильный и смуглый мужчина съ черными вьющимися волосами. По характеру надписи на могил матери, (‘Джорджіана, жена вышереченнаго’) я по дтски заключилъ, что мать моя была женщина больная, а лицо у нея было покрыто веснушками. Пять маленькихъ камней ромбоидальной формы въ полтора фута длины каждый, которые стояли рядомъ позади ихъ могилы и были посвящены памяти моихъ пяти маленькихъ братьевъ, въ самомъ еще нжномъ возраст отказавшихся отъ участія въ житейской борьб, внушили мн странную мысль, которую я съ благоговніемъ поддерживалъ въ себ, что вс они родились, лежа на спин и заложивъ руки въ карманы своихъ панталонъ, да такъ и не вынимали ихъ всю жизнь.
Жили мы въ болотистой мстности, недалеко отъ рки и въ двадцати миляхъ отъ моря. Первое самое живое и глубокое впечатлніе, полученное мною о нкоторыхъ явленіяхъ жизни, относится къ одному достопамятному сырому вечеру, когда я въ первый разъ узналъ, что мрачное, заросшее крапивой мсто было кладбище, что Филиппъ Пиррипъ, принадлежавшій къ этому приходу, и Джіорджіана, жена вышереченнаго, умерли и погребены, что Александръ, Вароломей, Авраамъ, Товитъ и Роджеръ, дти вышереченныхъ, умерли и погребены, что мрачное пустынное мсто позади кладбища, перерзанное по всмъ направленіямъ канавами, плотинами, запрудами, гд виднлся повсюду пасущійся скотъ,— болото, что отливающая свинцомъ извилистая полоса вдали — рка, что находящееся на далекомъ разстояніи логовище, откуда несется втеръ,— море, что маленькій, дрожащій отъ страха при вид всего итого и плачущій комочекъ — Пипъ.
— Перестань ревть!— крикнулъ чей-то ужасный голосъ и изъ-за могилы вблизи церковнаго портика вынырнулъ вдругъ какой-то человкъ.— Тише, маленькій чертенокъ, не то я перержу теб горло.
Ужасный человкъ въ грубой срой одежд и съ большой желзной колодкой на ног. Человкъ безъ шляпы, въ стоптанныхъ башмакахъ и съ старой грязной тряпкой, обмотанной вокругъ головы. Человкъ, промокшій насквозь, испачканный грязью, изрзанный камнями, обожженный крапивой и исколотый шиповникомъ. Онъ хромалъ и дрожалъ всмъ тломъ, глаза его сверкали и зубы его стучали, когда онъ схватилъ меня за шиворотъ.
— О, сэръ, не перерзывайте мн горло!— молилъ я его съ ужасомъ.— О, пожалуйста, сэръ, не длайте этого!
— Какъ тебя зовутъ?— сказалъ человкъ.— Живй!
— Пипъ, сэръ!
— А дале,— сказалъ человкъ, уставившись на меня.— Да, говори же!
— Пипъ… Пипъ, сэръ!
— Гд ты живешь,— сказалъ человкъ.— Укажи пальцемъ!
Я указалъ въ ту сторону, гд была наша деревня, находившаяся на берегу рки, на разстояніи одной мили или боле отъ церкви, и окруженная ольховыми деревьями.
Человкъ смотрлъ съ минуту на меня, затмъ перевернулъ меня вдругъ внизъ головой и опустошилъ мои карманы. Онъ ничего не нашелъ тамъ, кром куска хлба. Когда церковь пришла въ прежнее положеніе…— когда онъ внезапно схватилъ меня за ноги и перевернулъ меня головой внизъ, мн показалось, будто шпицъ ея находится у меня подъ ногами,— когда церковь пришла въ прежнее положеніе, я сидлъ на высокой надгробной плит и дрожалъ всмъ тломъ, пока онъ лъ мой кусокъ хлба.
— Ну, щенокъ,— сказалъ онъ, облизывая губы,— и щеки же у тебя! t
Да, щеки у меня были, кажется, пухлыя, хотя я былъ вообще слабый и для своихъ лтъ малорослый ребенокъ.
— Чортъ меня возьми, если я не съмъ ихъ,— сказалъ онъ, съ угрозой качая своей головой,— да, отчего бы и не състь!
Я серьезно выразилъ ему свою надежду, что онъ не сдлаетъ этого и еще крпче ухватился за надгробную плиту, на которую онъ посадилъ меня, частью чтобы удержаться на ней, частью чтобы удержаться отъ слезъ.
— Слушай, ты!— сказалъ человкъ.— Гд твоя мать?
— Здсь, сэръ!— отвчалъ я.
Онъ вздрогнулъ, отбжалъ на нсколько шаговъ, затмъ остановился и сталъ смотрть на меня черезъ плечо.
— Вотъ здсь, сэръ!— робко сказалъ я ему.— ‘Тожъ, Джорджіана’. Это моя мать.
— О!— сказалъ онъ, возвращаясь ко мн.— Такъ это, значитъ, твой отецъ рядомъ съ твоею матерью?
— Да, сэръ!— сказалъ я.— Онъ также принадлежалъ къ этому приходу.
Ага!— пробормоталъ онъ съ задумчивымъ видомъ.— У кого же ты живешь?… Если предположить, что ты останешься въ живыхъ… такъ какъ я этого не ршилъ еще.
— У моей сестры, сэръ!.. У мистриссъ Джо Гарджери… жены Джо Гарджери, кузнеца, сэръ!
— Кузнеца?!— воскликнулъ онъ и взглянулъ на свою ногу.
Мрачно посматривалъ онъ нсколько разъ то на свою ногу, то на меня и вдругъ подошелъ къ надгробной плит, гд я сидлъ, схватилъ меня за об руки и, дерзка за нихъ, опрокинулъ меня назадъ, какъ только могъ, такъ что глаза его грозно смотрли на меня сверху внизъ, а я безпомощно смотрлъ на него снизу вверхъ.
— Ну, слушай!— сказалъ онъ.— Дло идетъ о томъ, оставить ли мн тебя въ живыхъ или нтъ? Знаешь ты, что такое напилокъ?
— Да, сэръ!
— А състное знаешь?
— Да, сэръ!
При каждомъ вопрос онъ опрокидывалъ меня все больше и больше съ тою цлью, вроятно, чтобы внушить мн мысль о моей безпомощности и опасности, которой я подвергался.
— Ты достанешь мн напилокъ!— Онъ наклонилъ меня еще ниже.— Ты принесешь мн чего-нибудь състного!— Еще ниже.— Принесешь то и другое мн!— Еще ниже..— А не принесешь, такъ я вырву изъ тебя сердце твое и печенку — Еще ниже.
Я такъ испугался и у меня такъ закружилась голова, что я изо всхъ силъ уцпился за него руками и сказалъ:
— Не будете ли такъ добры, сэръ, поставить меня головой вверхъ… быть можетъ, голова моя перестанетъ тогда кружиться и мн легче будетъ слушать васъ.
Въ отвтъ на это онъ такъ меня перекувыркнулъ, что мн показалось, будто даже церковь перепрыгнула черезъ свой собственный шлицъ. Посл этого онъ схватилъ меня за руки, поставилъ на надгробную плиту и обратился ко мн съ слдующими ужасными словами:
— Завтра рано утромъ ты принесешь мн напилокъ и чего-нибудь пость. Все это ты принесешь мн вотъ на ту старую баттарею. Ты это сдлаешь и затмъ никогда ни единымъ словомъ, ни единымъ знакомъ не покажешь никому, что ты видлъ такого человка, какъ я, или вообще кого-нибудь, и тогда только ты останешься въ живыхъ. Смй только не послушаться меня и обмолвись хоть однимъ словечкомъ, такъ сейчасъ у тебя выржутъ сердце и печенку и съдятъ. Не думай, что я здсь одинъ. Тутъ вмст со мной прячется еще одинъ молодой человкъ, а въ сравненіи съ этимъ молодымъ человкомъ я настоящій ангелъ. Онъ слышитъ каждое слово, что я теб говорю. Молодой человкъ этотъ отлично знаетъ, какъ справиться съ такимъ мальчикомъ, какъ ты, и съ его сердцемъ, и съ его печенкой. Напрасно такому мальчику прятаться отъ этого молодого человка. Пусть себ мальчикъ запираетъ двери на замокъ, пусть забирается въ теплую постель, пусть закутывается со всхъ сторонъ своимъ одяломъ, пусть считаетъ, что онъ въ полной безопасности, молодой человкъ все таки тихонько, тихонько проберется къ нему и вытащитъ изъ дому. Мн большого, большого труда стоило удержать этого молодого человка, чтобы онъ не расправился съ тобою. Ахъ, какъ трудно было не пускать его къ теб! Ну, что ты скажешь на это?
Я сказалъ ему, что завтра рано утромъ принесу ему напилокъ и разныхъ кусочковъ ды, какіе только найду.
— Скажи:— ‘убей меня Богъ, если я не приду!’
Я повторилъ эти слова и онъ поставилъ меня на землю.
— Смотри-же!— продолжалъ онъ.— Помни, что теб надо сдлать и не забывай молодого человка. Ступай теперь домой!
— Спо… спокойной ночи, сэръ!— еле пролепеталъ я.
— Именно такъ!…— сказалъ онъ, окидывая взоромъ сырую, болотистую мстность.— Тутъ только одного и можно пожелать… стать лягушкой или рыбой!
Дрожа всмъ тломъ, онъ обхватилъ себя обими руками, какъ бы для того, чтобы не развалиться на части и направился, прихрамывая, къ низкой церковной оград. Я смотрлъ на него, когда онъ пробирался среди крапивы и колючихъ кустарниковъ, которые росли по краямъ зеленой насыпи, и мн казалось, что онъ нарочно обходитъ могилы, изъ боязни, чтобы оттуда не высунулись руки мертвецовъ, которыя схватятъ его за ноги и потащатъ къ себ въ могилы.
Дойдя до церковной ограды, онъ перелзъ черезъ нее, какъ человкъ, у котораго ноги окоченли и не сгибаются, тутъ онъ остановился и взглянулъ въ мою сторону. Какъ только я увидлъ это, такъ тотчасъ пустился во вс лопатки домой. Продолжая бжать, я на нкоторомъ разстояніи оглянулся назадъ черезъ плечо и увидлъ, что онъ идетъ въ рк, по прежнему обхвативъ себя обими руками и съ трудомъ переступая больной ногой по огромнымъ камнямъ, которые разбросаны тамъ и сямъ для удобства пшеходовъ во время проливныхъ дождей и разливовъ рки.
Болото виднлось на горизонт и казалось теперь длинной чертой полосой, когда я снова остановился, чтобы взглянуть на него, рка также казалась горизонтальной полосой, но только далеко не такой широкой и не такой черной, а небо позади нихъ превратилось въ цлый рядъ красныхъ полосъ съ промежуточными между ними черными. На самой окраин рки я еле различалъ всего только два чернющихъ предмета, которые стояли прямо, одинъ изъ нихъ была, вха, подл которой причаливали рыбаки, это была крайне безобразная штука, представлявшая собою шестъ, на верхушк котораго, торчала опрокинутая вверхъ дномъ бочка безъ обручей. Другой предметъ была вислица и на ней остатки цпей, на которыхъ былъ когда-то повшенъ пиратъ. Человкъ шелъ то направленію къ послдней, какъ будто онъ былъ этимъ пиратомъ, который вернулся къ жизни и явился сюда, чтобы его снова повсили. Мысль эта привела меня въ неописанный ужасъ и мн показалось, будто коровы также, подняли головы и смотрли вслдъ ему, хотя я не понималъ, о чемъ он собственно могли думать. Я оглянулся кругомъ, нтъ ли гд по сосдству ужаснаго молодого человка, но нигд не увидлъ ни малйшихъ признаковъ его присутствія. На меня снова напалъ ужасъ и я, не останавливаясь ни на минуту, пустился бжать домой.
Сестра моя, мистриссъ Джо Гарджери, была на. двадцать лтъ старше меня и пользовалась большой извстностью среди своихъ сосдей, потому что воспитала меня ‘рукой’. Въ это время я пытался много разъ объяснить себ значеніе такого страннаго выраженія и, зная, какъ тяжела и сильна, ея рука, и какъ часто накладывала она эту руку на своего мужа и на меня, я пришелъ къ тому заключенію, что рукой своей она воспитываетъ не только меня, но и Джо Гарджери.
Ее очень то она была добродушная на видъ женщина, моя сестра, и производила, на меня такое впечатлніе, что она ‘рукой’ женила на себ Джо Гарджери. Джо былъ очень красивый мужчина, съ вьющимися блокурыми волосами, окаймлявшими его лицо, съ глазами неопредленнаго голубого цвта, который какъ бы сливался съ близной его блковъ. Это былъ чрезвычайно мягкій, добродушный, нжный, веселый человкъ и хорошій товарищъ, Геркулесъ по физическому сложенію, какъ и по слабости своего характера.
У сестры моей, мистриссъ Джо, были черные волоса и черные глаза и при этомъ необыкновенно красное лицо, мн часто приходило въ голову, что она вмсто мыла моется мускатнымъ цвтомъ. Она была высокая и костлявая и носила всегда грубый передникъ, завязанный назади двумя петлями, съ четырехугольнымъ нагрудникомъ впереди, который былъ весь утыканъ иголками и булавкамъ Передникъ этотъ она вмняла себ въ особенную заслугу и постоянно упрекала Джо въ томъ, что она его носила. Не знаю только, право, зачмъ она, собственно, его носила, а если ей нужно было носить, то почему именно она цлый день не снимала его.
Кузница Джо примыкала къ нашему дому, построенному изъ дерева, какъ и большинство зданій нашей мстности въ то время. Когда я прибжалъ домой съ кладбища, то кузница была уже заперта, а Джо сидлъ одинъ въ кухн. Мы съ Джо были товарищами но страданію и жили другъ съ другомъ по-товарищески. И на этотъ разъ, не усплъ я поднять щеколду въ дверяхъ и заглянуть въ кухню, гд у камина сидлъ Джо, какъ онъ тотчасъ же по-товарищески сообщилъ мн:
— Мистриссъ Джо разъ двнадцать выходила изъ дому искать тебя, Пипъ! Только, только что вотъ вышла опять.
— Да?
— Да, Пипъ,— сказалъ Джо,— а хуже всего то. что и щекоталку взяла съ собой.
При этомъ непріятномъ извстіи я съ отчаяніемъ уставился на огонь и принялся крутить единственную пуговицу на своемъ сюртук до тхъ поръ, пока она не оторвалась совсмъ. Щекоталкою мы называли камышевую трость съ тонкимъ кончикомъ, которая стала мягкой отъ частаго соприкосновенія съ моей бренною оболочкой.
— Она то садилась,— говорилъ Джо,— то вскакивала, хваталась за щекоталку и рвала, и метала. Вотъ что она длала,— сказалъ Джо, медленно мшая кочергой въ камин.— Да, Пинъ, рвала и метала!
— А давно она вышла, Джо?
Я всегда, обращался съ нимъ, какъ съ старшимъ ребенкомъ или просто за просто, какъ съ равнымъ.
— Да,— отвчалъ Джо,— поглядывая на часы,— прошло пять минутъ съ тхъ поръ, какъ она рвала, и метала, Пипъ! Идетъ!… Спрячься скорй за дверь, дружище!… Туда, за полотенце!
Я послушался его. Моя сестра, мистриссъ Джо, быстро распахнула дверь и, почувствовавъ въ то же время какое то препятствіе за пей, сразу догадалась въ чемъ дло и пустила въ ходъ щекоталку. Въ заключеніе она швырнула меня къ Джо,— я частенько служилъ ей супружескимъ метательнымъ снарядомъ,— и Джо, всегда довольный возможностью поддержать меня, поставилъ женя подъ защиту камина и прикрылъ меня собой.
— Гд ты пропадалъ, обезьянья морда?— сказала мистриссъ Джо, топая ногой.— Сейчасъ говори, гд пропадалъ? Ты что это? А? Безпокоить меня вздумалъ? Пугать меня вздумалъ? Вотъ вытащу васъ обоихъ оттуда, хотя бы васъ тамъ было пятьдесятъ Пиповъ и пятьсотъ Гарджери.
— Я былъ только на кладбищ,— отвчалъ я со своего стула, продолжая плакать и потирать себ тло.
— На кладбищ!— повторила моя сестра.— Не будь меня, давно бы ты былъ уже на кладбищ вмсто того, чтобы стоять здсь! Кто воспиталъ тебя ‘въ ручную’?
— Вы,— отвчалъ я.
— А какъ я длала это, хотлось бы мн знать?— воскликнула моя сестра.
— Не знаю,— прохныкалъ я.
— Не знаю!— сказала моя сестра.— Ну, а я знаю, что ужъ больше никогда не сдлаю этого. Смло могу сказать, что ни разу не снимала этого передника съ тхъ поръ, какъ ты родился. Достаточно съ меня и того, что я жена кузнеца (обращаясь къ Гарджери), а тутъ еще будь твоей матерью.
Я уныло смотрлъ на огонь и разныя мысли мелькали у меня въ голов. Я думалъ о бгломъ съ желзнымъ кольцомъ на ног, о таинственномъ молодомъ человк, о напилк, о състномъ, о гнетущемъ меня ужас, подъ вліяніемъ котораго я собирался обокрасть людей, давшихъ мн пріютъ, и мн казалось, что даже раскаленные угли въ камин укоризненно смотрятъ на меня.
— Ахъ!— сказала мистриссъ Джо, ставя камышинку на обычное, мсто.— Кладбище… да! О чемъ же вамъ и говорить какъ не о кладбищ, вамъ двоимъ! (Одинъ изъ насъ не единаго слова не сказалъ о кладбищ). Ужъ вы рано или поздно уложите меня на кладбищ, уложите!… Прекрасная парочка выйдетъ изъ васъ безъ меня, нечего сказать!
Пока мистриссъ Джо занималась приготовленіями къ чаю, Джо внимательно смотрлъ на меня, какъ бы мысленно разсуждая о томъ, какая, дйствительно, выйдетъ изъ насъ пара, если, паче чаянія, случится вдругъ выше упомянутое печальное обстоятельство. Затмъ онъ продолжалъ сидть въ прежней поз, поглаживая правой рукой свои кудри и бакенбарды и внимательно слдя голубыми глазами за всми движеніями мистриссъ Длю, что онъ длалъ всегда, когда она бывала въ такомъ состояніи духа.
Сестра моя всегда однимъ и тмъ же способомъ приготовляла намъ хлбъ съ масломъ. Она крпко накрпко прижимала хлбъ къ своему нагруднику, вслдствіе чего туда попадали то иголки, то булавки, которыя затмъ попадали намъ въ ротъ. Посл этого она брала ножомъ масло (не очень много) и намазывала, имъ хлбъ на аптекарскій манеръ, какъ пластырь, пользуясь для этого обими сторонами ножа съ необыкновенной ловкостью и проворствомъ и искусно счищая масло вкругъ корки. Проведя въ послдній разъ ножемъ но краямъ пластыря, она отрзывала толстый кусокъ и, не снимая его со всего хлба, раздляла его пополамъ, посл чего одну половину передавала Длю, а другую мн.
Сегодня я, не смотря на то, что былъ голоденъ, не ршался сть своей порціи. Я чувствовалъ, что долженъ оставить что-нибудь въ запас для своего ужаснаго знакомаго и его союзника ужаснаго молодого человка. Я зналъ, какъ аккуратно вела свое хозяйство мистриссъ Джо и предполагалъ, что самые тщательные поиски мои не доставятъ мн ничего годнаго для пищи, а потому ршилъ спрятать свой кусокъ хлба съ масломъ, пропустивъ его между штанами и ногой.
Не легко, ой, какъ не легко было исполнить это намреніе Легче было бы мн спрыгнуть съ крыши самаго высокаго дома или нырнуть въ самую глубокую воду. Но еще трудне было сдлать это такъ, чтобы не замтилъ Джо. Выше я упоминалъ уже, кажется, что мы съ нимъ, какъ товарищи по страданію, всегда очень дружески относились Другъ къ другу и по вечерамъ имли привычку сравнивать, кто изъ насъ скоре стъ свой кусокъ, молча показывая ихъ время отъ времени другъ другу и какъ бы взаимно поощряя этимъ другъ друга. И на этотъ разъ Джо также нсколько разъ показывалъ мн свой быстро уменьшающійся ломоть, приглашая меня приступить къ нашему обычному дружескому состязанію, но всякій разъ, къ своему удивленію, замчалъ, что я сижу по прежнему, держа на одномъ колн желтую кружку съ чаемъ, а на другомъ нетронутый кусокъ хлба съ масломъ. Придя, наконецъ, въ отчаяніе, я ршилъ, что это должно быть сдлано во что бы то ни стало, а потому надо это сдлать наиболе правдоподобнымъ образомъ, приноравливаясь къ обстоятельствамъ. Воспользовавшись тмъ моментомъ, когда Джо, взглянувъ на меня, снова отвернулся, я пропустилъ хлбъ въ штаны.
Джо былъ видимо разстроенъ тмъ обстоятельствомъ, что у меня пропалъ аппетитъ, и задумчиво, безъ всякаго удовольствія откусывалъ кусокъ за кускомъ. Онъ медленне обыкновеннаго жевалъ его, останавливаясь по временамъ, и затмъ проглатывалъ, какъ пилюлю. Онъ собирался откусить еще одинъ кусокъ и даже наклонилъ на бокъ голову, чтобы это было удобне сдлать, когда взоръ его упалъ на меня и онъ увидлъ, что мой кусокъ хлба куда то исчезъ.
Джо былъ до того удивленъ и ошеломленъ случившимся, что такъ и остался съ ломтемъ во рту, выпяливъ на меня глаза, что не могло, само собою разумется, ускользнуть отъ вниманія сестры.
— Въ чемъ дло?— спросила она, ставя на столъ чашку.
— Слушай ты,— бормоталъ мн Джо, кивая головой съ видомъ упрека.— Пипъ, дружище! Бды себ ты надлаешь. Онъ застрянетъ гд нибудь у тебя… Ты вдь не усплъ пережевать его, Пипъ!
— Да что тамъ случилось такое?— спросила сестра еще боле рзкимъ тономъ на этотъ разъ.
— Если ты можешь откашляться, Пипъ, то, пожалуйста, сдлай это,— сказалъ Джо, приходя постепенно въ ужасъ.— Штуки штуками, а здоровье здоровьемъ.
Сестра окончательно вышла изъ себя и, набросившись на Дэко, раза два дернула его за бакенбарды и ударила затылкомъ объ стну, я сидлъ неподвижно на мст, чувствуя себя виноватымъ то всемъ происшедшемъ.
— Ну, теперь, надюсь, ты скажешь мн въ чемъ дло, боровъ толстомясый!— сказала сестра, задыхаясь отъ волненія.
Джо съ безпомощнымъ видомъ взглянулъ на нее, а затмъ съ такимъ же безпомощнымъ видомъ взглянулъ и на меня.
— Знаешь что, Пипъ,— сказалъ онъ торжественно, держа послдній кусокъ хлба за щекой и говоря со мной такимъ дружескимъ тономъ, какъ будто мы были съ нимъ одни,— я и ты, мы всегда были друзьями, и я послдній человкъ, который способенъ былъ бы что либо сказать на тебя. Но сдлать такой…— онъ подвинулъ свой стулъ, взглянулъ на полъ между нами, потомъ снова на меня и продолжалъ,— такой необыкновенный глотокъ!!…
— Все сразу проглотилъ… да?— крикнула моя сестра.
— Знаешь, дружище,— сказалъ Джо, продолжая держать за щекой кусокъ хлба и обращаясь ко мн, а не къ мистриссъ Джо,— продлывалъ и я такія штуки, когда былъ твоихъ лтъ… и частенько… на пари съ такими же мальчишками… но я никогда не видлъ, чтобы кто нибудь глоталъ такіе куски, Пипъ!… И какъ, какъ только ты не умеръ!
Сестра моя, какъ безумная, бросилась ко мн, схватила меня за волосы и ничего больше не сказала, кром слдующихъ ужасныхъ словъ:
— Ступай сюда и пей лекарство!
Какая то медицинская бестія ввела въ то время въ употребленіе дегтярную воду, какъ лекарство противъ всхъ болзней, и мистриссъ Джо всегда имла въ своемъ шкапу значительное количество этого средства, она врила, что цлебныя свойства его вполн соотвтствуютъ его невроятно мерзкому вкусу. Цлебный элексиръ, какъ укрпляющее средство, много разъ узко вливался въ меня и въ такомъ количеств, что отъ меня начинало нести дегтемъ, какъ отъ заново осмоленнаго забора. Въ этотъ вечеръ доза, предназначенная для меня, дошла до цлой пинты, которую мистриссъ Дэко вливала мн въ ротъ прямо изъ бутылки, стиснувъ мою голову у себя подъ рукой. Джо отдлался полупинтой лекарства, которое его заставили проглотить за то, что ‘его тошнитъ’. Судя по себ, я могу, дйствительно, сказать, что меня тошнило не только посл пріема лекарства, но и до пріема его.
Нтъ ничего ужасне угрызеній совсти, которыя мучатъ взрослаго человка или мальчика, но когда къ этимъ угрызеніямь совсти присоединяется еще тяжкое бремя, скрытое въ штанахъ, то они (могу подтвердить собственный опытомъ) являются тогда величайшимъ наказаніемъ въ мір. Сознаніе, что я собираюсь обокрасть мистриссъ Джо — у меня ни разу не мелькнуло въ голов, что я обокрадываю и Джо, ибо все, что касалось хозяйства, я никогда не считалъ его собственностью,— соединенное съ необходимостью придерживать рукой хлбъ съ масломъ, когда я сидлъ или когда я вынужденъ былъ почему либо пройти черезъ кухню, приводило меня положительно въ отчаяніе. Когда втеръ, дувшій съ болота, попадалъ въ каминъ, заставляя огонь разгораться ярче и сильне, мн казалось, что я слышу откуда-то извн голосъ человка съ желзной колодкой на ног, который говоритъ мн, что онъ не намренъ голодать до завтра и хочетъ, чтобы ему сейчасъ же дали сть. Затмъ я начиналъ думать:— что если молодой человкъ, котораго съ такимъ трудомъ удержали, чтобы онъ не набросился на меня, потеряетъ вдругъ терпніе или ошибется во времени и сочтетъ себя въ полномъ прав, не дожидаясь завтрашняго дня, завладть моимъ сердцемъ и печенкой? Если правда, что волоса, становятся дыбомъ, то ужъ мои, наврное, должны были бы подняться дыбомъ. Я, впрочемъ, быть можетъ этого никогда, и ни съ кмъ не случалось?
Былъ канунъ Рождества и меня заставили мшать пуддингъ, предназначенный для завтрашняго дня, и мшалъ я его ровно отъ семи до восьми часовъ вечера. Я длалъ это съ тяжелымъ бременемъ у ноги (что заставляло меня неустанно думать о человк съ желзной колодкой) и все время чувствовалъ, какъ хлбъ съ масломъ сползаетъ къ лодыжк при малйшемъ движеніи моемъ, что въ конц концовъ стало для меня положительно нестерпимымъ. По счастью мн удалось выбрать удобную минуту и проскользнуть въ свою комнатку на чердак.
— Что это!— воскликнулъ я, сидя у камина, чтобы погрться немного передъ тмъ, какъ идти спать.— Изъ большой пушки?.. Слышишь, Джо?
— А…— отвчалъ онъ.— Опять какой-нибудь колодникъ убжалъ.
— Что это значитъ, Джо?— спросилъ я.
Мистриссъ Джо, имвшая привычку всюду вмшиватъся со своими объясненіями, крикнула такимъ же грубымъ голосомъ, какимъ она обыкновенно предлагала дозу дегтярной воды:
— Убжалъ! Убжалъ!
И сказавъ это, мистриссъ Джо снова принялась за вязанье, а я, воспользовавшись этимъ, приложился ртомъ къ уху Джо и спросилъ:
— Что такое колодникъ?
Джо сложилъ свои губы, какъ это длаютъ, чтобы отвтить тихо, но изъ всего его отвта я понялъ одно только слово ‘Пипъ’.
— Вчера вечеромъ,— продолжалъ онъ громко,— посл захода солнца убжалъ колодникъ! Вчера стрляли, чтобы дать знать о побг. А теперь врно убжалъ другой.
— Кто стрлялъ?— спросилъ я.
— Что за противный мальчишка!— вмшалась моя сестра, мрачно поглядывая на меня изъ за своего вязанья.— Только и знаетъ, что лзетъ со своими вопросами. Не спрашивай и никто теб лгать не будетъ.
Я подумалъ про себя, что не особенно хорошо съ ея стороны говорить, что будто она будетъ мн лгать, если я стану лзть къ ней съ вопросами. Но она вообще никогда и ни при комъ не стснялась въ своихъ выраженіяхъ.
Въ эту минуту Джо еще сильне подстрекнулъ мое любопытство, стараясь съ величайшими усиліями открыть пошире ротъ и придать губамъ такую форму, чтобы вышло какое-то слово, которое мн показалось похожимъ на слово ‘дуется’. Я, само собою разумется, кивнулъ незамтно въ сторону мистриссъ Джо и приложилъ палецъ ко рту, какъ бы говоря: ‘она?’ Но Джо не слушалъ меня и, открывъ широко ротъ, придалъ ему форму какого то невроятнаго слова. Увы! я не понялъ его.
— Мистриссъ Джо,— сказалъ я, обращаясь къ ней, какъ къ послднему источнику,— мн хотлось бы знать — если вы не разсердитесь,— откуда былъ этотъ выстрлъ?
— Ахъ ты, Божій младенецъ,— выкликнула моя сестра такимъ голосомъ, какъ будто бы сказала одно, а думала сказать совсмъ обратное.— Съ понтона!
— О!— сказалъ я, глядя на Джо.— Понтонъ!
Джо кашлянулъ съ оттнкомъ упрека, какъ бы говоря:
— Говорилъ же я теб!
— А что такое понтонъ?
— Ну, какъ валъ нравится этотъ мальчишка!— воскликнула моя сестра, указывая на меня спицей и съ негодованіемъ качая головой.— Отвть ему на одинъ вопросъ, онъ тебя закидаетъ другими. Понтоны это тюремныя суда, что стоятъ тамъ, далеко, за болотомъ.
— Хотлось бы мн знать кого туда садятъ и за что садятъ?— продолжалъ я съ ршимостью отчаянія.
Этого ужъ было слишкомъ много для мистриссъ Джо и она вскочила, со своего мста.
— Слушай, мальчишка! Не для того воспитала я тебя ‘въ рукопашную’, чтобы ты мучилъ людей своими глупыми вопросами! Велика заслуга, нечего сказать! Всякій былъ бы вправ порицать меня тогда. На понтоны, видишь ли, отправляютъ такихъ Людей, которые убиваютъ, грабятъ, длаютъ фальшивыя монеты и всякое зло людямъ. Такіе люди начинаютъ всегда съ того, что мучатъ всхъ своими вопросами, а потому — вонъ, сію же минуту, и въ постель!
Мн никогда не давали свчи, когда я шелъ ложиться спать, а потому я подымался по лстниц среди полной тьмы, въ голов у меня слышался шумъ и звонъ вслдствіе того, вроятно, что мистриссъ Джо сопровождала послднія слова акомпаниментомъ, который она исполнила съ помощью наперстка на моей голов. Но еще большій ужасъ овладлъ мною при мысли о томъ, что я предназначенъ судьбою для понтоновъ. Я видлъ теперь ясно этотъ путь передъ собою. Я началъ съ вопросовъ, а теперь собирался ограбить мистриссъ Джо.
Съ этого времени, которое осталось далеко позади меня, я часто думалъ о томъ, какъ мало понимаютъ люди, до чего можетъ довести ребенка ужасъ. Не въ томъ дло благоразумна ли причина, порождающая этотъ ужасъ, или нтъ, а именно, въ самомъ ужас. Я чувствовалъ смертельный ужасъ при мысли о молодомъ человк, жаждущемъ моего сердца и печенки, я чувствовалъ смертельный ужасъ при мысли о его товарищ съ желзной колодкой, я ужасался самого себя за то, что далъ такое ужасное общаніе. А между тмъ я не смлъ надяться на помощь своей всемогущей сестры, которая всегда и во всякое время готова была оттолкнуть меня. Я съ ужасомъ думаю о томъ, на что я могъ быть способенъ, благодаря такому ужасу.
Всякій разъ, когда я засыпалъ въ эту ночь, мн представлялось во сн, что сильнымъ теченіемъ меня несетъ по рк прямо къ понтонамъ и что въ ту самую минуту, когда я плыву мимо вислицы, призракъ пирата кричитъ мн въ трубу, чтобы я лучше теперь же плылъ къ берегу, гд меня повсятъ, чмъ откладывать это на будущее время. Я боялся уснуть, не смотря на то, что мн хотлось спать, я зналъ, что долженъ совершить покражу съ первыми проблесками дня. Ночью я ничего не могъ сдлать, потому что огонь въ то время добывался не такъ просто, я долженъ былъ для этого взять огниво и кремень, а это произвело бы шумъ, сходный съ лязгомъ цпей самого пирата.
Когда черный бархатный покровъ ночи, виднвшійся за моимъ окномъ, подернулся сроватымъ цвтомъ, я вскочилъ съ постели и спустился внизъ по лстниц. Малйшій трескъ или шумъ, когда я шелъ по ступенькамъ, казалось, говорили мн: ‘Держи вора!’ или ‘Вставай, мистеръ Джо!’ Въ кладовой, гд было заготовлено множество припасовъ по случаю наступившихъ праздниковъ, я страшно испугался при вид висвшаго зайца, который, вообразилось мн, подмигнулъ мн въ ту самую минуту, когда я стоялъ къ нему въ полоборота. Но мн не было времени проврять свои впечатлнія, не было времени для размышленій, ни для чего не было времени, ибо я долженъ былъ пользоваться каждой минуточкой его. Я стащилъ кусокъ хлба и сыру, полгоршка мелко изрубленнаго мяса, завязавъ его въ платокъ вмст съ вчерашнимъ кускомъ хлба съ масломъ, отлилъ водки изъ каменной бутыли въ приготовленную для этого стекляную бутылку и затмъ долилъ каменную бутылку изъ кружки, стоявшей въ кухонномъ шкапу, захватилъ кром того кость съ небольшимъ количествомъ мяса на ней и прекрасный круглый пирогъ со свининой. Я едва не ушелъ безъ этого пирога, но мн захотлось осмотрть полку, нтъ ли тамъ еще чего-нибудь подходящаго, и тутъ я увидлъ круглое глиняное блюдо, закрытое сверху, заглянувъ туда, я увидлъ пирогъ и поспшилъ воспользоваться имъ, въ надежд, что онъ не такъ скоро понадобится, а потому пропажа не будетъ сразу замчена.
Въ кухн находилась дверь, сообщавшаяся съ кузницей, я открылъ дверь и отыскалъ напилокъ между инструментами Джо. Закрывъ за собою дверь въ кузницу, я вышелъ черезъ ту дверь, черезъ которую вернулся вчера съ кладбища, заперъ и ее и пустился бжать къ болоту.
Утро было пасмурное и туманное. Наружная сторона моего маленькаго окна вся была покрыта освшими на него каплями сырости и можно было подумать, что какой нибудь лсной духъ проплакалъ надъ нимъ всю ночь, и все время пользовался имъ, какъ платкомъ. Все, кругомъ покрыто было сыростью, которая лежала на обнаженныхъ изгородяхъ и на скудной трав, подобно самому грубому сорту паутины, какую можно видть между втвями и былинками. Такая же клейкая сырость лежала на заборахъ и воротахъ, а съ болота подымался до того густой туманъ, что я до тхъ поръ не видлъ деревяннаго пальца указывавшаго путь въ нашу деревню, (куда, впрочемъ, никто и никогда не заходилъ) пока не подошелъ совсмъ близко къ нему. Когда же я взглянулъ на него и увидлъ, какъ туманъ осаждаясь на немъ, капля за каплей спускался внизъ, то онъ показался мн призракомъ, посылающимъ меня на понтоны.
Туманъ становился все гуще и гуще по мр того, какъ я подвигался впередъ по болоту, такъ что теперь не я уже бжало къ окружающимъ меня предметамъ, а они надвигались на меня. Виновная совсть еще больше увеличивала непріятность моего путешествія. И ворота, и насыпи, и канавы, все рвалось ко мн сквозь туманъ, все кричало мн:— ‘Мальчикъ съ чмъ-то въ род пирога со свининой! Остановите его!’ — Съ такою же неожиданностью появлялся предо мной и рогатый скотъ, раздувая ноздри, изъ которыхъ валилъ паръ.— ‘Эи, ты, маленькій воришка!’ — Черный быкъ съ блымъ пятномъ на ше, которое казалось моей виновной совсти похожимъ на пасторскій галстухъ, упорно уставился въ меня глазами и съ такимъ укоризненнымъ видомъ замоталъ головой, что я не выдержалъ и громко заревлъ:— ‘Я тутъ не причемъ, сэръ! Я сдлалъ это не для себя!’ — Въ отвтъ на это онъ наклонилъ голову, выпустилъ цлое облако пару изъ ноздрей, поднялъ кверху хвостъ и, лягнувъ задними ногами, мгновенно исчезъ изъ виду.
Все это время я шелъ по направленію къ рк. Не смотря на то, что я быстро двигался впередъ, ноги мои никакъ не могли согрться, холодъ и сырость такъ же плотно окружали ихъ, какъ плотно окружала желзная колодка ногу человка, къ которому я бжалъ. Я хорошо зналъ дорогу на баттарею, такъ какъ по воскресеньямъ ходилъ туда вмст съ Джо, который, сидя какъ то разъ со мной на старой пушк, сказалъ мн^ что мы частенько будемъ вмст съ нимъ удирать сюда, когда я сдлаюсь его ученикомъ. А между тмъ я вслдствіе слишкомъ густого тумана уклонился вправо отъ прямого пути и вынужденъ былъ потомъ идти назадъ вдоль рки по грязному берегу, покрытому скользкими камнями и вхами, указывавшими мсто, до котораго доходилъ разливъ рки. Торопясь впередъ съ возможною для моихъ могъ быстротою, я перешелъ каналъ, который находился вблизи баттареи, и взбирался уже. по насыпи, находившейся по другую сторону канала, когда увидлъ вдругъ сидвшаго человка. Онъ сидлъ ко мн спиной со сложенными руками и, низко склонившись впередъ, крпко спалъ.
Я подумалъ, что онъ очень обрадуется, когда такимъ неожиданнымъ образомъ получитъ завтракъ, а потому осторожно подошелъ къ нему и слегка тронулъ его за плечо. Онъ мгновенно вскочилъ на ноги и… я увидлъ не своего колодника, а какого то другого человка.
Но и на немъ была такая же грубая срая одежда, такая же большая желзная колодка, онъ также хромалъ, говорилъ хрипло, дрожалъ отъ холода и все въ немъ было, какъ и у того человка, за исключеніемъ лица и плоской, широкополой шляпы на голов. Все это я разсмотрлъ въ одну минуту, да больше минуты у меня и не хватило бы на это, потому что онъ съ ужаснымъ проклятіемъ бросился ко мн, собираясь нанести мн ударъ, но не попалъ въ меня, а поскользнулся, и едва не упалъ, посл чего пустился бжать отъ меня и, споткнувшись еще два, три раза, скрылся среди тумана.
— Никакъ это и есть тотъ самый молодой человкъ — подумалъ я и сердце мое забилось при этой мысли. Могу прибавить, что я бы почувствовалъ даже боль въ печенк, знай я только, гд она находится.
Вскор посл этого я былъ у баттареи и нашелъ тамъ своего вчерашняго колодника, который въ ожиданіи меня ковылялъ взадъ и впередъ, обхвативъ себя руками, такъ что можно было подумать, будто онъ всю ночь прохромалъ взадъ и впередъ такимъ образомъ. Ему, повидимому, было ужасно холодно. Я былъ увренъ, что онъ, вотъ-вотъ, грохнется на землю и умретъ отъ холода на моихъ глазахъ. Глаза его горли алчнымъ голодомъ и когда я подалъ ему напилокъ, то онъ хладнокровно отложилъ его въ сторону на траву и все вниманіе свое обратилъ на узелокъ въ моихъ рукахъ. На этотъ разъ онъ не кувыркалъ меня внизъ головой, а стоялъ спокойно и смотрлъ, какъ я опоражнивалъ свои карманы.
— Что у тебя въ бутылк, мальчикъ?— спросилъ онъ.
— Водка.
Онъ уже лъ принесенное мною мелко изрубленное мясо, запихивая его въ ротъ не какъ человкъ, утоляющій свой голодъ, а какъ человкъ, который впопыхахъ прячетъ свои вещи въ мшокъ. Онъ остановился только на минуту, чтобы выпить нсколько глотковъ водки. Онъ дрожалъ всмъ тломъ и мн казалось, что онъ откуситъ и проглотитъ горлышко бутылки.
— У васъ, врно, лихорадка?— спросилъ я.
— Я того же мннія, мой мальчикъ!— отвчалъ онъ.
— Здсь нездоровое, мсто,— сказалъ я ему.— Вы лежали на земл, а здсь болото и бываютъ часто лихорадка… и ревматизмъ.
— Ну, я еще успю позавтракать, пока смерть придетъ за мною,— сказалъ онъ.— И буду завтракать, хотя бы посл этого меня потащили даже на вислицу. Нтъ, я одолю эту дрожь, одолю… готовъ биться объ закладъ съ тобою, мальчикъ!
И онъ жадно глоталъ мелко изрубленное мясо, хлбъ, сыръ, Большія надежды, пирогъ со свининой, все безъ разбору, одно за другимъ, съ тревогой всматриваясь въ туманъ, окружавшій насъ и даже временами переставая жевать, чтобы прислушаться. Каждый дйствительный или воображаемый звукъ, или лязгъ желза на рк, или фырканье какого-нибудь животнаго на болот пугали его и тогда онъ спрашивалъ меня:
— Не вздумалъ ли ты, чертенокъ, надуть меня. Ты никого не привелъ съ собой?
— Нтъ, сэръ! Нтъ!
— И полиціи не доносилъ?
— Нтъ!
— Ну, хорошо,— сказалъ онъ,— врю теб. И то правда! Куда могъ бы годиться такой щенокъ, какъ ты, если бы ты въ свои годы вздумалъ помогать другимъ травить на смерть такое жалкое созданіе, какъ я.
Что-то странное зазвенло у него въ горл при этихъ словахъ и онъ вытеръ себ глаза изорваннымъ, грубымъ рукавомъ.
Мн было очень жаль его и я, наблюдая за тмъ, какъ онъ постепенно добрался до пирога со свининой, сказалъ ему наконецъ:
— Я очень радъ, что пирогъ нравится вамъ.
— Что ты сказалъ?
— Я радъ, что пирогъ нравится вамъ.
— Спасибо, мой мальчикъ! Да, онъ нравится мн.
Я часто наблюдалъ за тмъ, какъ ла свой кормъ наша дворовая собака и нашелъ большое сходство между тмъ, какъ ла она и какъ лъ этотъ человкъ, который такимъ же способомъ сразу откусывалъ куски, какъ и собака. Онъ отхватывалъ ихъ и поспшно, почти не пережевывая глоталъ, озираясь въ то же время во вс стороны и какъ бы опасаясь, что вотъ явится кто-нибудь и вырветъ у него пирогъ. Онъ находился вообще въ такомъ возбужденномъ состояніи, что врядъ ли могъ оцнить достоинство пирога, хотя никому не позволилъ бы раздлить его съ собой, не оскаливъ зубы на непрошеннаго постителя. Въ этомъ онъ былъ несомннно сходенъ съ нашей собакой.
— Боюсь, что вы ничего не оставите для него,— робко замтилъ я посл непродолжительнаго молчанія, во время котораго я размышлялъ будетъ ли вжливо съ моей стороны сдлать такое замчаніе.— Тамъ больше ничего не осталось, гд я взялъ его.
Только увренность въ истин послдняго факта побудила меня обратиться къ нему съ такимъ вопросомъ.
— Оставить для него? Для кого?— спросилъ мой другъ, переставая жевать корку пирога.
— Для молодого человка… о которомъ вы говорили… который скрывался вмст съ вами.
— О… о!— воскликнулъ онъ съ чмъ то въ род подавленнаго смха.— Ему? Да, да! Онъ побудетъ и безъ ды, онъ ничего не хочетъ.
— А мн показалось, что онъ голодный,— отвчалъ я.
Онъ пересталъ сть и уставился на меня съ величайшимъ удивленіемъ и въ то же время недовріемъ.
— Показалось? Когда?
— Сейчасъ вотъ.
— Гд?
— А вотъ тамъ!— сказалъ я.— Онъ сидлъ и спалъ, а я подумалъ, что это вы.
Онъ схватилъ меня за шиворотъ и такъ взглянулъ на меня, что мн пришло сразу въ голову, не вернулось ли къ нему его прежнее желаніе перерзать мн горло.
— Онъ былъ, знаете, одтъ, какъ вы, только съ шляпой на голов,— продолжалъ я, дрожа отъ страха,— и… и…— мн хотлось выразиться поделикатне,— и у него были т же причины желать напилка. Слышали вы сегодня ночью пушку?
— Да, Пожалуй,— сказалъ онъ про себя,— какъ будто палили.
— Странно, почему вы не уврены въ этомъ,— отвчалъ я.— Мы слышали дома… а это дальше отъ насъ и двери у насъ была заперты.
— Видишь ли,— сказалъ онъ,— когда человку приходится слоняться по этому болоту съ пустой головой и пустымъ желудкомъ, когда онъ погибаетъ отъ холода и голода, онъ всю ночь ничего больше не слышитъ кром выстрловъ и голосовъ, которые зовутъ его. Онъ видитъ солдатъ въ красныхъ сюртукахъ и съ факелами въ рукахъ… видитъ, какъ они все больше и больше смыкаются кругомъ него. Слышитъ, какъ кричатъ его номеръ и зовутъ по имени, какъ стучатъ ихъ мушкеты и какъ раздается команда:— ‘Пли!’ — Прицлились и… ничего! Не одну партію, чортъ ихъ возьми, видлъ я сегодня ночью, а сотни… Разъ, два! Разъ, два! А что до выстрловъ!… Видлъ я, какъ дрожалъ туманъ и не переставалъ дрожать даже посл разсвта… Но этотъ человкъ — до сихъ поръ онъ говорилъ, какъ будто совсмъ забывъ о моемъ присутствіи,— замтилъ ты у него что-нибудь особенное?
— Все лицо у него было въ синякахъ,— сказалъ я, стараясь припомнить, что я замтилъ.
— Не здсь ли?— воскликнулъ онъ, изо всей силы ударивъ лвую щеку ладонью своей руки.
— Да, здсь!
— Гд онъ?— спросилъ онъ, пряча остатки състного за пазуху своей срой куртки.— Укажи мн, какой дорогой онъ пошелъ. Я выслжу его не хуже, собаки-ищейки. Чортъ бы побралъ колодку на моей ног. Подай сюда напилокъ, мой мальчикъ!
Я указалъ ему направленіе, по которому убжалъ тотъ человкъ и онъ съ минуту внимательно смотрлъ въ ту сторону. Затмъ онъ опустился на сырую траву и, какъ безумный, принялся распиливать свою колодку, забывъ, повидимому, о моемъ присутствіи и обращая вниманіе лишь на свою собственную ногу, на ней была окровавленная рана, но онъ такъ грубо обращался съ ней, что можно было подумать, будто она такъ же нечувствительна, какъ и напилокъ. Видя, съ какой жестокостью онъ обращается съ собственной своей ногой, я снова пришелъ въ ужасъ и почувствовалъ, что слишкомъ далеко нахожусь отъ дома. Я сказалъ ему, что мн нора уходить, но онъ даже, не взглянулъ на меня, а потому я счелъ за лучшее поскоре улизнуть отъ него. Спустя нсколько минутъ я обернулся и увидлъ, что онъ сидитъ, склонивъ голову надъ колномъ, и съ бшенствомъ пилитъ свои оковы, осыпая проклятіями и ихъ и ногу. Послднее, что я услышалъ, когда туманъ скрылъ его отъ меня и я остановился, чтобы прислушаться, былъ визгъ напилка.
Я былъ увренъ, что найду въ кухн констэбля, который явился, чтобы арестовать меня. Но констэбля къ удивленію моему не оказалось и даже совершенное мною воровство не было еще открыто. Мистриссъ Джо страшно суетилась, приготовляя все для предстоящаго празднества, а Джо сидлъ на ступенькахъ за дверями, чтобы не попасть нечаянно въ корзину съ мусоромъ. Судьба вчно преслдовала его и онъ позже или раньше непремнно попадалъ въ эту корзину и въ тотъ именно моментъ, когда сестра моя со всяческимъ усердіемъ суетилась, прибирая вс уголки своего дома.
— Гд пропадалъ, чертенокъ?— вмсто рождественскаго привтствія спросила меня мистриссъ Джо, когда я предсталъ передъ нею со своими угрызеніями совсти.
Я отвчалъ, что ходилъ слушать рождественскіе гимны.
— Ну, это хорошо!— отвчала мистриссъ Джо.— Отъ тебя можно ждать и худшаго.
Сомннія въ этомъ не можетъ быть, подумалъ я.
— Не будь я женою кузнеца и привязанной къ дому рабой, которая никогда не снимаетъ этого передника, я бы также охотно послушала рождественскихъ гимновъ,— сказала мистриссъ Джо,— Я сама страсть люблю эти гимны потому, вроятно, мн никогда и не удается слушать ихъ.
Джо осмлился войти въ кухню лишь посл того, какъ была убрана корзина съ мусоромъ. Всякій разъ, когда мистриссъ Джо взглядывала на него, онъ задней стороной руки гладилъ себя по носу съ самымъ добродушнымъ, умиротворяющимъ видомъ, но какъ только она отворачивалась отъ него, такъ онъ скрещивалъ оба указательные пальца, что было нашимъ условнымъ знакомъ въ тхъ случаяхъ, когда мистриссъ Джо бывала не въ дух. Такое состояніе было, собственно говоря, ея нормальнымъ состояніемъ и мы съ Джо такъ часто, цлыми недлями подрядъ, скрещивали свои пальцы, что напоминали собою статуи крестоносцевъ со скрещенными ногами.
Сегодня у насъ готовили превосходный обдъ, состоявшій изъ окорока, зелени и двухъ жареныхъ куръ. Минсь-пай {Mince-Ріе — пирогъ съ мясной начинкой.} былъ приготовленъ еще наканун утромъ, (главная причина почему не хватились начинки изъ мелко изрубленнаго мяса), а пуддингъ уже киплъ на огн. Вслдствіе различныхъ приготовленій, предпринятыхъ мистриссъ Джо, съ нами поступили самымъ безцеремоннымъ образомъ по отношенію къ завтраку, ‘потому,— сказала мистриссъ Джо,— что я не имю ршительно никакого желанія, чтобы вы налопались раньше меня, а я тутъ лишній разъ мой да вытирай изъ за васъ’.
На этомъ основаніи она нарзала намъ столько ломтей хлба, какъ будто ей необходимо было накормить не одного взрослаго мужчину и мальчика, а цлый полкъ, идущій форсированнымъ маршемъ, хлбъ мы запивали молокомъ, разбавленнымъ водой, изъ кружки на кухонномъ стол. Мистриссъ Джо тмъ временемъ надла чистыя блыя занавски на окно, замнила старую оборку на камин новой и разноцвтной, затмъ убрала гостиную и сняла чехлы съ мебели, которые снимались обыкновенно одинъ только разъ въ годъ, а въ остальное, время оставались подъ покровомъ, который прикрывалъ также и четырехъ маленькихъ глиняныхъ пуделей съ черными носами и корзинками цвтовъ во рту, которые стояли на каминной доск и вс были, какъ дв капли воды, похожи другъ на друга. Мистриссъ Джо была очень акуратной хозяйкой, обладая при этомъ особымъ искусствомъ длать эту акуратность мене уютной и пріятной, чмъ неряшество. Акуратность то же, что набожность, которую люди коверкаютъ такъ же, какъ и первую.
Моя сестра была такъ занята въ этотъ день, что не могла идти въ церковь и мы отправились туда вдвоемъ съ Джо. Въ будничной одежд своей Джо являлся характернымъ типомъ красиваго и прекрасно сложеннаго кузнеца, но праздничная одежда превращало его въ настоящее пугало. Все сидло на немъ кое-какъ и казалось сшитымъ совсмъ не для него. Когда при звукахъ веселыхъ рождественскихъ колоколовъ онъ вышелъ изъ своей комнаты въ полномъ праздничномъ костюм, то представлялъ собою настоящее олицетвореніе страданія. Что касается меня, tfo сестра моя вообразила себ, вроятно, что я юный преступникъ, котораго въ самый моментъ рожденія принялъ на руки акушеръ полисменъ и передалъ ей, чтобы она поступала съ нимъ, какъ того заслуживалъ всякій нарушитель закона. Со мною обращались всегда такъ, какъ будто я самъ настоялъ на томъ, чтобы явиться въ свтъ вопреки всмъ правиламъ благоразумія, религіи и нравственности и всмъ убжденіямъ своихъ лучшихъ друзей. Даже и въ то время, когда на меня длали новое платье, приказывали портному шить его такимъ образомъ, чтобы я не могъ свободно двигаться въ немъ.
Я увренъ, что совмстное шествіе наше въ церковь представляло трогательное зрлище для всхъ сострадательныхъ людей. Но то, что я чувствовалъ относительно вншней стороны своей было ничмъ въ сравненіи съ моими душевными муками. Ужасъ, овладвавшій мною, когда мистриссъ Джо подходила къ кладовой, былъ равносиленъ угрызенію совсти, терзавшей меня за то, что я сдлалъ, тяжесть преступной тайны моей была такъ велика, что я начиналъ подумывать, не лучше ли открыть ее церкви, которая спасетъ меня, быть можетъ, отъ мщенія молодого человка. Я думалъ, что въ ту минуту, когда начнется оглашеніе и пасторъ скажетъ: ‘кто изъ васъ знаетъ что-нибудь, объявите!’, я встану и попрошу разршенія войти въ ризницу для совщанія. Я былъ увренъ, что поражу такимъ поступкомъ всю нашу маленькую конгрегацію, но это было Рождество, а не воскресенье и оглашеній не могло быть.
На обдъ къ намъ были приглашены мистеръ Уопсель, церковный причетникъ, мистеръ Хебль, колесникъ, и мистриссъ Хебль, его жена, дядя Пембельчукъ (дядя Джо, но мистриссъ Джо присвоила его себ), который былъ зажиточнымъ хлбнымъ торговцемъ и здилъ въ собственномъ экипаж. Обдъ былъ назначенъ въ половин второго. Когда мы съ Джо вернулись домой, столъ былъ уже накрытъ, мистриссъ Джо одта, обдъ готовъ и наружная дверь открыта (чего не бывало въ другое, время) для ожидаемыхъ гостей, все, однимъ словомъ, было вполн торжественно. Но о похищеніи ни слова по прежнему.
Время шло, не принося никакого облегченія моимъ чувствамъ, и, наконецъ, пришли гости. Мистеръ Уопсель отличался большимъ римскимъ носомъ, высокимъ, блестящимъ лбомъ и густымъ басомъ, которымъ онъ очень гордился, а наши знакомые говорили, что дай ему только волю, такъ онъ перекричитъ самого пастора. Самъ онъ говорилъ обыкновенно, что будь церковь доступна для всхъ въ смысл конкурренціи, то онъ, наврное, пробилъ бы себ дорогу, но такъ какъ она не доступна, то ему приходится довольствоваться мстомъ причетника. ‘Аминь’ онъ произносилъ всегда ужаснйшимъ голосомъ, а когда онъ начиналъ читать псаломъ, то всегда произносилъ цлый стихъ, оглядывая всхъ, присутствующихъ и какъ бы говоря имъ:
— Вы слышали сейчасъ старшаго друга моего, а теперь будьте любезны высказать ваше мнніе о моемъ голос.
Я отворялъ двери гостямъ, длая при этомъ видъ, какъ будто он никогда не запирались у насъ. Сначала я отворилъ ее для мистера Уопселя, затмъ для мистера и мистриссъ Хсбль и, наконецъ, для дяди Пембельчука.
Мн разъ навсегда и подъ страхомъ наказанія запрещено было называть его дядей.
— Мистриссъ Джо,— сказалъ дядя Пембельчукъ, толстый, страдающій одышкой человкъ, съ большимъ рыбьимъ ртомъ, тусклыми глазами и волосами песочнаго цвта, торчащими кверху, видъ у него былъ такой, какъ будто онъ только что подавился, и такъ съ этимъ и пришелъ сюда:— Мистриссъ Джо, я принесъ вамъ вмсто поздравленія къ празднику… я принесъ вамъ, ме’мъ, бутылку хересу и… я принесъ вамъ, ме’мъ, бутылку портвейну.
Каждое Рождество являлся онъ такимъ образомъ, повторяя одни и т же слова и преподнося одн и т же бутылки съ виномъ. И каждое Рождество отвчала ему мистриссъ Джо одними и тми же словами:
— О, дя-дя Пем-бель-чукъ! Какъ это любезно.
— Все это ничто въ сравненіи съ вашими достоинствами. А теперь, вс ли вы здоровы? ты какъ, грошикъ полупенсовикъ? (Это ко мн).
Во всхъ подобныхъ случаяхъ мы обдали обыкновенно въ кухн, а затмъ отправлялись въ гостиную и ли тамъ орхи, апельсины и яблоки, что можно было сравнить съ тмъ, какъ Джо мнялъ будничную одежду свою на парадную. Сестра моя этотъ разъ была необыкновенно весела, вообще она ни въ чьемъ обществ не. чувствовала себя такой довольной, какъ въ обществ мистриссъ Хебль, которая, насколько я помню, представляла собою маленькую фигурку съ острыми чертами лица и въ плать небесно-голубого цвта, держала она себя по дтски, потому что вышла замужъ за мистера Хебля — я не зналъ, какъ давно это было — когда она была значительно моложе, его. Мистеръ Хебль былъ плотный, широкоплечій старикъ, съ запахомъ опилокъ и съ необыкновенно широко разставленными ногами, въ дтств, когда онъ шелъ мн навстрчу, я всегда на нсколько миль передъ собой видлъ между его ногами лежащую впереди мстность.
Находясь среди этого общества, я всегда чувствовалъ себя неловко даже и въ томъ случа, когда не совершалъ воровства въ кладовой. И теперь мн было неловко, но не потому, что я сидлъ на самомъ углу стола, который давилъ мн грудь, не потому, что Пембельчуковскій локоть попадалъ мн въ глазъ, не потому, что мн не позволяли говорить, (я и самъ не хотлъ говорить), не потому, что мн давали грызть одн куриныя косточки и сомнительные кусочки свинины, которыми свинья врядъ ли гордилась во время своей жизни. Нтъ! Я не былъ въ претензіи на это, не трогай они меня только. Но они не оставляли меня въ поко. Они, повидимому, всми силами старались придраться къ случаю, чтобы навести разговоръ на меня и чмъ-нибудь уколоть меня. Я былъ для нихъ маленькимъ бычкомъ на испанской арен, на котораго они устремляли свои нравственныя пики.
Началось это съ того самаго момента, какъ мы сли за обдъ. Мистеръ Уоисоль прочиталъ молитву, декламируя ее, словно на сцен, что, насколько я припоминаю теперь, очень походило на привидніе въ Гамлет и на Ричарда Третьяго, молитву свою онъ закончилъ словами, что вс мы должны быть благодарны. Въ отвтъ на это сестра моя пристально взглянула на меня и сказала тихимъ, но полнымъ упрека голосомъ.
— Слышалъ? Быть благодарны.
— Ты особенно, мальчикъ, долженъ быть благодаренъ тмъ, которые воспитали тебя ‘рукой’,— сказалъ мистеръ Пембельчукъ.
Мистриссъ Хеблъ покачала головой и, глядя на меня съ такимъ видомъ, какъ будто изъ меня никогда и ничего порядочнаго се выйдетъ, сказала:
— Ахъ, молодежь никогда не бываетъ благодарна.
Духовная тайна эта была, повидимому, не подъ силу всей компаніи до тхъ поръ, пока ее не разршилъ мистеръ Хебль, сказавъ:
— Потому что она безнравственна по природ.
Вс пробормотали: ‘врно’ и каждый какъ-то особенно и непріятно взглянулъ на меня.
Вліяніе и значеніе Джо уменьшилось еще больше въ присутствіи такой компаніи. Но онъ всегда, такъ или иначе, старался успокоить и выручить меня, на этотъ разъ, какъ и всегда въ такихъ случаяхъ, во время обда, онъ налилъ мн въ тарелку чуть ли не полпинты соусу.
Въ середин обда мистеръ Уопсель приступилъ къ самому строгому разбору сегодняшней проповди и снова упомянулъ о томъ, что будь церковное поприще открыто для всхъ, онъ показалъ бы имъ, какъ надо говорить проповди. Получивъ нсколько одобрительныхъ кивковъ головой со стороны своихъ слушателей, онъ выразилъ свое мнніе, что сегодня былъ выбранъ самый неподходящій предметъ для проповди, чего онъ никакъ извинить не можетъ въ виду того особенно, что кругомъ насъ такъ много животрепещущихъ вопросовъ.
— Совершенно врно!— замтилъ дядя Пембельчукъ.— Вы попали въ самую точку, сэръ! Вопросовъ много для тхъ, которые знаютъ, какъ положить имъ соли на хвостъ. Это именно то, чего имъ нужно. Такому человку не надо ходить за предметами для проповди, они всегда готовы у него въ его солонк.— Мистеръ Пембельчукъ прибавилъ дальше посл короткаго размышленія.— Взгляните на этотъ окорокъ. Чмъ не предметъ! Желаете найти предметъ, взгляните на окорокъ!
— Врно, сэръ! Много морали можно почерпнуть въ этомъ для молодежи,— сказалъ мистеръ Уопсель и я сразу понялъ, что онъ намекаетъ на меня.
— Слушай хорошенько,— сказала мн строго моя сестра, а Джо подбавилъ мн соусу на тарелку.
— Свинья,— продолжалъ мистеръ Уопсель самымъ густымъ басомъ, указывая вилкой на мое раскраснвшееся лицо, словно у меня не было другого христіанскаго имени,— свинья всегда была спутникомъ блуднаго сына. Обжорство свиньи и есть порокъ, противъ котораго всегда предостерегаютъ молодежь. (Я подумалъ про себя, не примнить ли того же и по отношеніи къ тмъ, которые восхваляютъ сочный и жирный окорокъ). Что отвратительно въ свинь, то еще отвратительне въ мальчик.
— Или въ двочк,— добавилъ мистеръ Хебль.
— Разумется и въ двочк, мистеръ Хебль,— согласился мистеръ Уопсель съ раздраженіемъ,— но здсь нтъ двочки.
— Во всякомъ случа,— сказалъ мистеръ Пембельчукъ,— ты никогда не долженъ забывать того, что долженъ быть благодаренъ. Если бы ты родился поросенкомъ…
— Онъ и былъ всегда поросенкомъ!— воскликнула моя сестра.
Джо снова подлилъ мн соусу.
— Я говорю о настоящемъ четвероногомъ поросенк,— отвчалъ мистеръ Пембельчукъ.— Родись ты именно такимъ поросенкомъ, разв ты былъ бы здсь? Нтъ…
— Только въ такомъ вид,— перебилъ его мистеръ Уопсель, указывая головой на блюдо.
— Я не то хотлъ сказать, сэръ,— продолжалъ мистеръ Пембельчукъ, не любившій, чтобы его перебивали.— Я хотлъ сказать, что тогда онъ не сидлъ бы въ обществ людей старшихъ и лучшихъ, не поучался бы изъ ихъ разговоровъ и не пользовался бы роскошью. Могъ бы онъ тогда наслаждаться всмъ этимъ? Нтъ! И какова была бы твоя судьба?— обратился онъ снова ко мн.— Тебя бы, какъ цнную вещь, продали за извстное количество шиллинговъ на рынк, а мясникъ Денстебль подошелъ бы къ теб, когда ты, ничего не подозрвая валялся бы на солом, схватилъ бы тебя подъ лвую руку, а правой откинулъ бы полу своего кафтана, чтобы легче было достать складной ножъ, и затмъ выпустилъ бы твою кровь, а съ нею и твою жизнь. Тебя тогда не воспитывали бы ‘рукой’… ни-ни, братъ, нтъ!
Джо подлилъ мн двойную порцію соусу, но я боялся его сть.
— Сколько хлопотъ, я думаю, надлалъ онъ вамъ?— замтила мистриссъ Хебль съ сожалніемъ къ моей сестр.
— Хлопотъ?— отвчала ей въ тонъ моя сестра,— хлопотъ?
Затмъ она занялась подробнымъ перечисленіемъ того, сколько разъ она болла черезъ меня, сколько безсонныхъ ночей провела, сколько разъ я падалъ съ высокихъ мстъ, сколько разъ проваливался въ низкія, сколько разъ я самъ себя калчилъ, сколько разъ она желала, чтобы я лежалъ въ могил, но я всегда упорно отказывался отъ этого.
Мн кажется, римляне часто надодали другъ другу своими длинными носами, не потому ли были они такого безпокойнаго, буйнаго нрава? Какъ бы тамъ ни было, но римскій носъ мистера Уопселя положительно выводилъ меня изъ себя и я нсколько разъ, пока сестра разсказывала о моихъ проступкахъ, готовъ былъ такъ схватить его за носъ, чтобы онъ заревлъ во всю глотку. Но все перечувствованное мною за это время, было ничто въ сравненіи съ тмъ, что я испыталъ, когда посл разсказа сестры наступила пауза, во время которой каждый счелъ своей обязанностью взглянуть на меня съ негодованіемъ и отвращеніемъ.
— Да,— сказалъ мистеръ Пембельчукъ, стараясь вернуть вниманіе общества къ тому предмету, отъ котораго оно уклонилось въ сторону,— окорокъ богатая штука! Не такъ-ли?
— Не хотите ли немного водочки, дядя?— спросила моя сестра.
О, небо! Вотъ оно… началось! Онъ попробуетъ ее, скажетъ, что она слабая и я пропалъ! Я крпко ухватился обими руками за ножку стола и ждалъ ршенія своей судьбы.
Моя сестра отправилась за глиняной бутылью, принесла ее и налила водки одному только Пембельчуку. Но негодный человкъ не сразу выпилъ ее, онъ вздумалъ забавляться своимъ стаканомъ… поднялъ его, посмотрлъ на свтъ и опять поставилъ, продолжая тмъ мою душевную муку. Тмъ временемъ мистриссъ Джо и Джо стали сметать крошки со стола и готовить мсто для пирога и пуддинга.
Я не могъ оторвать глазъ отъ Пембельчука. Продолжая крпко держаться руками и ногами за ножку стола, я увидлъ, какъ онъ, постучавъ пальцемъ по стакану, поднялъ его, улыбнулся, запрокинулъ голову назадъ и проглотилъ сразу всю воду. Въ ту же минуту, къ невыразимому удивленію всего общества, онъ вскочилъ за ноги, забгалъ по комнат, задыхаясь отъ судорожнаго кашля г., наконецъ, выбжалъ за дверь. Черезъ окно видно было, какъ онъ плевался и отхаркивался, корча самыя отвратительныя рожи, и метался, какъ помшанный.
Я еще крпче ухватился за столъ, когда мистриссъ Джо и Джо побжали къ нему. Я не зналъ, какъ я это сдлалъ, но я не сомнвался, что отравилъ его. Только тогда уменьшился нсколько овладвшій мною ужасъ, когда я увидлъ, что его ведутъ назадъ, оглянувъ недовольнымъ взоромъ всю компанію, онъ бросился въ кресло и воскликнулъ:
— Деготь!
Я, значитъ, долилъ бутылку дегтярной водой!.. Я зналъ теперь, что ему будетъ все хуже и хуже. Столъ подъ давленіемъ моихъ дрожащихъ рукъ задвигался, какъ у настоящаго медіума.
— Деготь!— съ удивленіемъ воскликнула моя сестра.— Какимъ образомъ могъ попасть туда деготь?
Но дядя Пембельчукъ, который властвовалъ въ этой кухн, заявилъ, что онъ не желаетъ и слышать объ этомъ слов, ни говорить о немъ, махнувъ величественно рукой, онъ потребовалъ джину съ водой. Сестра, которая, къ моей тревог, начинала уже задумываться, поспшила принести джину, горячей воды, сахару, лимонной цедры и занялась приготовленіемъ пунша. На время я былъ спасенъ. Я продолжалъ держаться за ножку стола, но сжималъ ее теперь съ чувствомъ благодарности.
Мало-по-малу я настолько успокоился, что выпустилъ ножку изъ рукъ и занялся пуддингомъ. Мистеръ Пембельчукъ также приступилъ къ пуддингу. Обдъ кончился, а мистеръ Пембельчукъ повеселлъ подъ вліяніемъ благодтельнаго пунша. Я начиналъ уже надяться, что день пройдетъ благополучно, когда сестра моя сказала Джо:
— Чистыя тарелки… холодныя.
Я тотчасъ же ухватился за ножку стола и прижалъ ее къ себ такъ, какъ будто она была товарищемъ моего дтства и другомъ моей души. Я предвидлъ, что должно случиться, и почувствовалъ, что теперь я погибъ.
— Теперь я попрошу васъ отвдать,— обратилась моя сестра къ своимъ гостямъ со всею любезностью, на какую только она была способна,— попрошу отвдать кое чего, а затмъ испробовать чуднаго и восхитительнаго подарка дяди Пембельчука.
Отвдать! Напрасны надежды ихъ отвдать!
— Дло идетъ,— сказала моя сестра, вставая со своего мста,— о пирог со свининой.
Все общество разсыпалось передъ нею въ комплиментахъ. Дядя Пембельчукъ, убжденный въ томъ, что кром похвалъ онъ ничего заслуживать не можетъ, поспшилъ отвтить:
— О, будьте покойны, мистриссъ Джо, мы отдадимъ должное пирогу и вс мы не прочь отвдать хотя по кусочку.
Моя сестра отправилась за пирогомъ. Я слышалъ, какъ она подошла къ кладовой. Я увидлъ, какъ мистеръ Пембельчукъ размахивалъ своимъ ножемъ. Я понялъ по раздувающимся ноздрямъ римскаго носа, какъ пробуждался аппетитъ у мистера Уопселя. Я услышалъ замчаніе мистера Хебля, ‘что кусочекъ душистаго пирога со свининой можно състь посл какого угодно обда и онъ не принесетъ вреда’, а затмъ слова Джо:— ‘и теб, Пипъ, дадутъ кусочекъ’. Но я не могу съ достоврностью сказать, дйствительно ли я крикнулъ отъ испуга, или это только показалось мн. Я чувствовалъ, что это свыше силъ моихъ и что я долженъ бжать… Я выпустилъ ножку стола и бросился къ дверямъ.
Но не усплъ я добжать до нихъ, какъ наткнулся на отрядъ солдатъ, вооруженныхъ мушкетами. Одинъ изъ нихъ протягивая ко мн пару кандаловъ, сказалъ:
— Вотъ и мы! Ну-ка, гд тутъ кузнецъ?
При неожиданномъ появленіи солдатъ, стучавшихъ прикладами заряженныхъ мушкетовъ о порогъ нашего дома, вс въ страшномъ замшательств встали изъ-за стола. Мистриссъ Джо, вернувшаяся въ этотъ моментъ въ кухню съ пустыми руками, остановилась съ удивленіемъ, едва успвъ произнести свое жалобное восклицаніе:
— Боже, ты мой милостивый! Что случилось съ пирогомъ!…
Сержантъ и я, мы были уже въ кухн, когда мистриссъ Джо онмла отъ удивленія. Въ это время я усплъ уже до нкоторой степени придти въ себя. Этотъ сержантъ первый заговорилъ со мной у дверей, а теперь онъ стоялъ и, оглядывая все общество, держалъ кандалы въ правой, вытянутой впередъ, рук, а лвою опирался о мое плечо.
— Извините, леди и джентльмены,— сказалъ онъ,— но я еще въ дверяхъ сообщилъ этому прекрасному молодому человку, что я явился сюда во имя короля и желаю видть кузнеца.
— Потрудитесь, пожалуйста, сказать, почему вы желаете, его видть?— спросила моя сестра, недовольная тмъ, что его желали видть.
— Миссисъ,— отвчалъ любезно сержантъ,— если бы я говорилъ отъ себя, то я сказалъ бы, что считаю за честь и особенное удовольствіе познакомиться съ такой прелестной женщиной, какъ вы, но я говорю отъ имени короля, а потому отвчаю, что у меня есть до него дло.
