Богословъ.
Богословъ.
(Очеркъ).
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
Богослов, Кудринский Федот Андреевич, Год: 1895
Время на прочтение: 34 минут(ы)
Ученики Забалдаевской духовной семинаріи находятъ для cебя удовольствіе изображать въ карикатур, какъ Елисей Михеевичъ Гермогеновъ,— преподаватель Священнаго Писанія,— входитъ утромъ въ половин девятаго въ семинарію. Они рисуютъ обыкновенно тонкаго преподавателя съ горбомъ на спин и носу, съ ‘молитвенно согбенными’ колнами и съ смиренно наклоненной обнаженной головой. Въ карманахъ у него — рукописи, записки по Св. Писанію. Подъ мышкой толстыя книги. На нихъ надписи по-славянски, по-гречески и по-латыни: ‘Библія’. Костлявая рука протянута вверхъ. Преподаватель, входя, творитъ крестное знаменіе.
Но никакой рисунокъ не можетъ передать внутренняго состоянія Гермогенова, когда онъ входитъ въ семинарію.
Остальные преподаватели идутъ въ семинарію, а онъ шествуетъ. Онъ несетъ съ собою особый міръ, недоступный обыкновеннымъ смертнымъ. Это — своего рода мистерія.
Начинается она еще въ квартир Гермогенова. Положивъ передъ кіотомъ, въ которомъ день и ночь горла неугасимая лампада, земной поклонъ и замтивъ въ лежавшихъ тутъ же святцахъ сегодняшнихъ святыхъ, Гермогеновъ не спша выходилъ изъ квартиры въ восемь часовъ. Идя затмъ мимо встрчныхъ церквей,— квартира его была въ конц города,— онъ ‘творилъ моленія и благодаренія’ святымъ этихъ церквей ‘за вся человки и за царя’, раздавалъ копйки встрчнымъ нищимъ, которые знали, гд пройдетъ благочестивый учитель и толпою встрчали его. Въ парадныя двери семинаріи онъ входилъ съ такимъ разсчетомъ, чтобы въ зал, расположенномъ въ самомъ центр зданія, плась въ это время учениками утренняя молитва.
…’Пріиди и вселися въ мы’… реветъ полутысячная толпа молодыхъ учениковъ, и раскаты ихъ голосовъ такъ гулко идутъ по всмъ угламъ большого зданія, что извощики на площади поворачиваютъ головы… а Елисей Михеевичъ именно въ эту минуту тихо, смиренно шествуетъ, ‘вселяется’ въ семинарію на все количество уроковъ, отъ девяти до двухъ. Глухо топаетъ онъ своими глубокими кожаными калошами по пустому корридору. Двадцать съ лишнимъ лтъ ходитъ онъ здсь, по этимъ плитамъ, какъ преподаватель. Но онъ ходилъ тутъ и какъ ученикъ. Это — его родная семинарія. Онъ знаетъ здсь каждую скважинку въ плит. Онъ можетъ пройти тутъ закрывши глаза. Елисей Михеевичъ дйствительно закрываетъ глаза для внутренняго самоуглубленія, для ‘самособранности духа’, какъ онъ говоритъ.
…’И очисти мя отъ всякія скверны’…
Гермогеновъ старается въ этотъ моментъ почувствовать всю глубину своей скверны, грховности. Когда это чувство само собою не подходитъ, онъ искусственно вызываетъ его, приводя на память вс ‘скверны’ изъ своей монотонно-однообразной, какъ нумерація стиховъ Библіи, жизни, даже порою измышляя ихъ. Онъ уметъ довести себя до экстаза созерцаніемъ своей грховности. Какъ бы придавивъ себя на минуту камнемъ гнетущаго ничтожества, онъ въ слдующую затмъ минуту добровольно отпускаетъ себя, вводя въ сознаніе ‘благоговйную мысль о неизреченной благости Божіей, при дйствіи которой вся тяжесть грха можетъ быть снята.’ И какъ сладко на душ Гермогенова,.когда онъ чувствуетъ себя сначала сугубо грховнымъ, а затмъ сознаетъ, что надежда на милосердіе Божіе еще не потеряна и что она даетъ ему силы жить и прославлять величіе Творца. Гермогеновъ трепещетъ отъ восторга. Его ‘самособранность’ доходитъ до апогея… Онъ несетъ въ себ внутренній незримый жертвенникъ, на которомъ духовно приноситъ себя въ жертву, и жрецъ этого священнодйствія — онъ самъ. Что можетъ быть выше и ‘душеспасительне’ такого состоянія? Эта закупоренность блаженнаго самосознанія, раствореннаго елеемъ внутренняго самодовольства, льстящаго настроенію ‘религіозно-нравственнаго’ преподавателя, воспиталась въ немъ долговременнымъ духовнымъ упражненіемъ и сдлалась его привычкой.
Еще десять шаговъ и новая церковная пснь ‘Достойно’. Ему кажется, что его нарочно провожаютъ церковными пснями, что все это спеціально для него приспособлено. Кругомъ его какъ бы сонмъ ангеловъ… Его глаза слезятся отъ восторга… Какое ему дло до всего прочаго?
Заключительное ‘Тя величаемъ’ приходится какъ разъ въ тотъ моментъ, когда онъ входитъ въ грязноватую маленькую учительскую. Религіозно-мистическое настроеніе Гермогенова не проходитъ и тогда, когда Прохоръ-служитель снимаетъ съ него пальто. Въ учительской, прямо противъ входа, на стн виситъ большая икона пр. Сергія. Святитель изображенъ во весь ростъ. Гермогеновъ выравнивается передъ нимъ тоже во весь ростъ, и, склонивъ главу, творитъ краткую молитву пр. Сергію — патрону семинаріи. Во имя пр. Сергія освящена семинарская церковь.
Затмъ онъ садится на диван подъ иконой, протягиваетъ нсколько усталыя ноги, складываетъ руки на живот и съ какимъ-то особеннымъ взглядомъ, въ которомъ свтится яркое сознанье своей исключительности, ждетъ товарищей.
Онъ закрываетъ глаза и пріятно дремлетъ… Ему кажется, что онъ сейчасъ побывалъ гд-то въ далекой, далекой стран, не въ здшнемъ мір… въ мір вышнемъ… И ему нсколько досадно, что звонокъ, призывающій учениковъ посл молитвы къ завтраку, разрушаетъ его мечту, какъ бы пробуждаетъ его отъ чуднаго забвенія и возвращаетъ къ дйствительности.
Какъ это ни странно, но посл ‘религіозно-нравственнаго’ Елисея Михеевича въ учительскую являлись обыкновенно т изъ преподавателей, которые наканун выпили и кутили… Это даже инспекція отмтила. И это было очень обидно для ‘самосознанія’ Гермогенова.
Когда въ корридор звенлъ колокольчикъ, призывавшій на уроки, Гермогеновъ, словно ужаленный, схватывался съ своего мста, бралъ подъ мышку три Библіи и кучу пособій съ записками и, немножко присдая на бокъ, какъ бы отъ тяжести, шествовалъ на урокъ.
Надъ Михеичемъ его товарищи часто смялись, говоря, что ему слдовало бы заказать особую тачку и на ней ввозить въ классъ свои Библіи и пособія.
— Еще, господа, рано на урокъ… Я только что встртилъ Михеича въ корридор съ книгами,— говорили о Гермогенов въ учительской. По встрч съ нимъ проврялись часы.
— И что ты, Михеичъ, себ на старость готовишь? Вдь ты ‘плшь имти будеши. длъ твоихъ ради’, какъ говоритъ пророкъ Исаія, и ‘беззаконіе взыде на главу твою’… Смотри, уже просвчиваетъ!— шутили товарищи, указывая на небольшую лысину Гермогенова.
На вс эти шутки Елисей Михеевичъ ничего не отвчалъ. Никогда никто не слушалъ, чтобы онъ когда либо хоть слово сказалъ на самую обидную для него шутку. Только однажды, когда кто-то замтилъ, что ‘Св. Писаніе многихъ спасло, а нашего Михеича погубило’ — какой-то особенный огонекъ пробжалъ по глазамъ Гермогенова… Онъ глубокомысленно посмотрлъ на говорившаго, нервно схватилъ Библіи, раньше звонка вошелъ въ классъ и, сбившись, сталъ объяснять Слово Божіе не по славянскому тексту, а по русскому… Черезъ нсколько минутъ онъ, впрочемъ, спохватился, и урокъ пошелъ, какъ слдуетъ.
Хотя Елисей Михеевичъ преподавалъ свой предметъ ‘истово’, горячо, съ воодушевленіемъ и не остывающей энергіей, хотя онъ приводилъ въ подтвержденіе своихъ мыслей обширную библейскую и свято-отческую эрудицію и вообще не оставлялъ ни одного положенія безъ бого-откровеннаго обоснованія,— ученики все-таки не питали доврія къ его словамъ. Какое-то безсознательное предубжденіе противъ ‘божественнаго’ вообще царило въ той школ, которая преимущественно налегала на ‘божественное’. О чемъ бы Михеичъ ни говорилъ, въ голов учениковъ, слушавшихъ его, всегда была, какъ необходимое дополненіе къ словамъ богослова, мысль: ‘ой, что-нибудь тутъ да не такъ’… Впрочемъ, ученики сидли на урокахъ Гермогенова покойно и не раздражали его, какъ другихъ преподавателей. Его не то что уважали, къ нему относились какъ-то особенно, по ученически снисходительно. Въ немъ видли учителя съ убжденіемъ, съ огонькомъ, во имя чего ни свтился бы этотъ огонекъ. А это въ Забалдаевской семинаріи цнилось. Его жалли… Нельзя было въ самомъ дл не жалть учителя, который такъ трудился… который изъ кожи вонъ лзъ, чтобы доказать, какимъ елеемъ была помазана ‘брада Аарона’, что такое ‘Змій звиздающій’, ‘Левіаанъ, съ которымъ бесдовалъ Богъ’ и т. под., который изо дня въ день, таща кипу толстыхъ книгъ въ классъ, всегда приходилъ въ замчательно ровномъ настроеніи духа, всегда вставалъ съ своего стула, когда читалъ мессіанскія мста въ Библіи… Его въ самомъ дл было жаль, какъ шарманщика, который тоже не безъ призванія, но съ жалкой физіономіей изо-дня въ день играетъ по одному шаблону одн и т же мелодіи.
Ученики приспособились къ требованіямъ Елисея Михеевича. Гермогеновъ не любилъ, напримръ, чтобы посл него входили въ классъ, и ученики, особенно старшихъ классовъ, старались быть на мстахъ. Ему нравилось, чтобы входная молитва читалась выразительно, и при вход Гермогенова въ классъ одинъ изъ голосистыхъ учениковъ читалъ ‘Царю небесный’, словно жемчугъ низалъ… Передъ каждымъ ученикомъ на урок лежала Библія, а передъ боле старательными — дв: на русскомъ и славянскомъ языкахъ. Это нравилось Гермогенову.
Учениковъ дивила ученость Елисея Михеевича. Онъ блестяще зналъ Священное Писаніе, особенно Пророческія книги, которыя были его спеціальностью. Онъ изучалъ ихъ въ теченіе двадцати лтъ и былъ знатокомъ своего предмета. Ревизоры въ обоихъ отчетахъ не могли нахвалиться его исполнительностью и ставили его въ образецъ.
Нельзя было ни о чемъ говорить, чтобы на любую мысль и даже выраженіе у Гермогенова сейчасъ же не нашлось текста, если не существенно, то по крайней мр механически связаннаго съ предметомъ разговора. Если говорили, напр., о равенств, свобод, у него находилась масса библейскихъ выраженій для истиннаго уясненія этихъ понятій. Но не мало цитатъ онъ могъ бы привести и въ защиту рабства и насилія. Свтская наука и университеты безусловно осуждались имъ во имя слова Божія, какъ ересь. Отдавать свои силы этой наук, по убжденію Гермогенова, значило итти въ раболпство діаволу. Но раболпство предъ мстнымъ ‘преосвященнйшимъ’, впрочемъ, не вызывало его осужденія. Это какъ будто не противорчило Св. Писанію.
Отъ спеціальнаго долголтняго изученія библейской археологіи и пророческихъ книгъ вс окружающіе его предметы, помимо его воли, приняли какой-то особенный антикварно-библейскій, какъ бы пророческій отпечатокъ. Если онъ собирался куда-нибудь хать (что, впрочемъ, было большой рдкостью), а на двор въ это время шелъ дождь, Гермогеновъ видлъ въ этомъ пророческое указаніе на то, что его поздка и связанныя съ нею цли ‘небогоугодны’. Глядя съ высокаго откоса, на которомъ былъ расположенъ городской бульваръ, за рку, гд разстилалось далекое, безоглядное пространство, онъ вспоминалъ, какъ нкогда пророкъ тоже съ высоты осматривалъ землю обтованія… и цлый рой надеждъ и плановъ вспыхивалъ въ голов Гермогенова. Сладости и варенье вызывало въ его хаотически односторонней памяти ветхозавтное лакомство пророковъ — ‘варенія съ коринками’, вино — ‘корчагъ вина’, петля — ‘пругло’, лысина — ‘обросненіе’, ‘отвсъ’, ‘адамантъ’, говядина отсылала его мысль къ ‘говядамъ’ пророка Захаріи и т. п. При выраженіи — ‘дла смха достойныя’ — вспоминалось именно это выраженіе у пророка Іереміи. Если въ учительской говорилось о ‘Новомъ Времени’, какъ о газет ‘Чего изволите’, Гермогеновъ утверждалъ, что это изреченіе заимствовано у пророка Іереміи, изъ 40 гл. 4 ст., гд сказано: ‘чего изволиши и аможе восхощеши ити, тамо иди’. А когда намекалось на взяточничество эконома семинаріи, Елисей Михеевичъ вспоминалъ о чудесномъ ‘чванц’ (сосуд), неоскудвавшемъ у ветхозавтной вдовы.
При разговорахъ о чемъ бы то ни было, къ Елисею Михеевичу обращались съ вопросомъ: ‘а какъ на этотъ счетъ говорится у пророковъ?’… И Гермогеновъ оставался безотвтенъ.
За необыкновенную библейскую эрудицію ученики прозвали Гермогенова ‘великимъ массоретомъ’ (талмудистомъ), а за его крупный ростъ и фигуру ‘древомъ ефремовымъ’.
Все было въ немъ необыкновенно. Особеннымъ былъ у него и методъ преподаванія Св. Писанія. Вс библейскіе и церковно-историческіе факты онъ изъяснялъ съ точки зрнія гнва и любви Божіей. Въ ветхозавтномъ Іегов онъ допускалъ главнымъ образомъ только эти два свойства. Ученики хорошо понимали своего учителя и знали, какъ отвчать. Когда говорилось, напр., о пораженіи и плненіи какого-нибудь народа, ученикъ не жаллъ красокъ для изображенія его нечестія… Иной такъ расписывалъ уклоненіе такого народа отъ путей Божіихъ, что Гермогеновъ, хотя и одобрялъ отвтъ, но говорилъ, что это уже слишкомъ… Но за то, когда Іудеи побждали и на нихъ сыпались благодянія Божіи, необходимо было изображать добродтельность народа и его царей.
Ноябрь 1903 года.
Въ газетахъ пронеслись первыя серьезныя извстія о возможности русско-японской войны, давшія тему для оживленныхъ разговоровъ. Въ Забалдаевской духовной семинаріи о войн говорили такъ, какъ и во всей Россіи. Не отрицались серьезныя военныя затрудненія, но никто не сомнвался въ побдахъ.
— Помилуйте, какіе-то тамъ японцы… Да мы ихъ, какъ куропатокъ, перебьемъ…
— Зачмъ бить? это противно христіанству… Мы ихъ соберемъ, руками загребемъ и въ плнъ отнесемъ…
— Это идолопоклонники!— говорилъ Гермогеновъ, сверкая гнвно глазами.— И они должны быть наказаны за свою гордыню, за свое нечестіе. Гнвъ Божій совершится…
Нкоторые исполнительные учителя сокрушались, что совершеніе благодарственныхъ молебствій по дарованнымъ Богомъ побдамъ на супостатовъ отниметъ у нихъ много учебнаго времени. Нсколько позже на эту тему былъ полученъ начальствомъ конфиденціальный циркуляръ, по которому благодарственныя молебствія этого рода слдовало относить на ближайшія воскресенія.
Въ четвертомъ класс шло объясненіе пророка Исаіи. Гермогеновъ толковалъ 21 главу пророка. Посл разговоровъ въ учительской о японцахъ онъ былъ въ приподнятомъ настроеніи и горлъ ревностью пророковъ. Онъ вошелъ въ классъ, благоговйно ‘сотворилъ молитву’, ‘взошелъ’ на каедру и посмотрлъ на учениковъ торжествующимъ взглядомъ.
— ‘Пророчество о пустын приморской’,— началъ онъ своимъ авторитетнымъ голосомъ, раскрылъ предъ собой вс книги, положилъ на себя крестное знаменіе и торжественно началъ читать 21 главу.
— ‘Какъ бури на юг носятся, идетъ онъ отъ пустыни, изъ земли страшной. Грозное видніе показано мн: грабитель — грабитъ, опустошитель — опустошаетъ. Восходи, Эламъ! Осаждай, Мидъ! Всмъ стенаніямъ я положу конецъ!’
Елисей Михеевичъ всегда читалъ торжественно. Но по тону, какимъ было начато чтеніе 21 главы, ученики догадались, что предстоитъ совершенно особенный урокъ. Вс слушали, кром неисправимыхъ, ‘уготованныхъ’, по замчанію Гермогенова, ‘геен огненной’.
— Всякое ветхозавтное пророчество, — началъ объясненіе учитель,— можетъ быть разсматриваемо съ перспективной точки зрнія, т. е. съ двухъ сторонъ: съ одной стороны, какъ относящееся къ ближнимъ событіямъ іудейской исторіи, а съ другой,— какъ пророчество о христіанскомъ богоизбранномъ народ вообще. Напримръ, въ настоящей глав можно видть пророчество о японцахъ и предстоящей русско-японской войн…
Весь классъ насторожилъ уши. Даже ‘уготованные’, игравшіе въ этотъ моментъ въ шашки, оставили доску и подперли свои щеки кулаками.
— ‘Пустыня приморская’ — это Японія. ‘Какъ буря на юг носится’… Это — прекрасное сравненіе современной политической бури. Она носится въ воздух… она разршится войной… ‘Грабитель грабитъ’ это — японецъ. ‘Опустошитель опустошаетъ’ — это японецъ… Но ‘всмъ стенаніямъ будетъ положенъ конецъ’ русскимъ самодержавнымъ царемъ.— ‘Я взволнованъ отъ того, что слышу, я смущенъ отъ того, что вижу…’ Кто это говоритъ? Это русскій самодержецъ, благочестивйшій, самодержавнйшій государь нашъ такъ взволнованъ! Это онъ, богопомазанный, такъ смущенъ отъ беззаконія японцевъ, ихъ нечестія!… Каково это нечестіе, это можно видть изъ пятаго стиха настоящей главы.
— ‘Приготовляютъ столъ, разстилаютъ покрывала, дятъ, пьютъ…’ Въ этомъ можно видть изображеніе нечестія. Слдуетъ вообще замтить, что чувственность, животность, матеріализмъ всегда являются естественной стихіей идолопоклонства.
Въ этомъ мст Гермогеновъ привелъ очень обширную библейско-историческую справку о матеріализм язычниковъ.
— А чтобы имъ было беззаботне, чтобы никто не помшалъ ихъ чувственному времяпрепровожденію, нечестивые японцы поставили стражу. И что же увидла эта стража? Господинъ Богоявленскій! читайте 7 стихъ.
— ‘И увидлъ онъ,— забасилъ Богоявленскій,— дущихъ попарно стражниковъ на коняхъ, всадниковъ на ослахъ, всадниковъ на верблюдахъ’.
— Кого здсь слдуетъ подразумвать подъ всадниками?
— Русскихъ!
— Почему сказано, что они дутъ попарно?
— Это указываетъ на единодушіе дущихъ, — отвтилъ ученикъ, изучившій общіе экзегетическіе пріемы по методу Гермогенова.
— Совершенно врно! Да, это русскіе движутся въ Манчжурію, употребляя для сего самые разнообразные способы передвиженія. ‘Стражники на коняхъ’ — это какъ бы казаки, ослы это какъ бы движущійся обозъ съ фуражомъ… для нихъ спшность не нужна… Верблюдъ — символъ величія и твердости… Это какъ бы наши начальники, генералы… Ну, что же сторожъ? Читайте дальше…
— ‘И закричалъ, какъ левъ: Господинъ мой! На страж стоялъ я весь день и на мст моемъ оставался цлыя ночи. И вотъ дутъ люди, всадники на коняхъ попарно. Потомъ онъ возгласилъ и сказалъ: палъ, палъ Вавилонъ, и вс идолы боговъ его лежатъ на земл разбиты…’
— Вотъ результатъ нечестія и надменной гордости японцевъ,— чуть не закричалъ отъ восторга Елисей Михеевичъ.— И вотъ вспомните мое слово… такъ именно и будетъ… такъ должно быть… ибо мыслимо ли допустить, чтобы идолопоклонники, многоженцы, люди во всхъ отношеніяхъ безнравственные, физически слабые, немощные, низкорослые, богопротивные… могли побдить святую, побдоносную Русь, которая знаетъ на скрижаляхъ своей исторіи столько доблестныхъ воинственныхъ страницъ, страну, озаренную благодатью разныхъ святынь — чудотворныхъ иконъ и мощей, разсянныхъ по всему лицу земли русской?..
Долго говорилъ съ увлеченіемъ на эту тему Гермогеновъ и самъ дивился своей рчи.
— Переходя затмъ къ другой сторон перспективы, мы должны видть здсь пророчество о Вавилон…
— Ну, можно еще партію…— сказали другъ другу ‘уготованные’ и достали шашечную доску.
Такимъ методомъ перспективнаго сближенія давнопрошедшихъ и будущихъ событій изъяснялъ Гермогеновъ Св. Писаніе въ Забалдаевской духовной семинаріи.
За недлю до отпуска на Рождественскіе каникулы Гермогеновъ получилъ по почт открытку. На ней изображенъ былъ демонъ, носившійся въ пространств. Внизу подпись:
‘Въ немъ Небо лишилось самого прекраснаго ангела. Казалось, онъ былъ созданъ для величія и благородныхъ подвиговъ, но все въ немъ… ложно, хотя изъ устъ его лились рчи сладкія, какъ манна. Онъ могъ представить въ лучшемъ свт самое черное дло и смутить, разстроить мудрйшіе совты’… (‘Потерянный рай’ Д. Мильтона, вторая пснь).
Въ первую минуту Гермогеновъ не сообразилъ, что бы это могло обозначать, а когда сообразилъ, ему очень не хотлось, чтобы это относилось къ нему. Нтъ ли тутъ какого-нибудь недоразумнія? Но на конверт ясно стояла его фамилія. Значитъ — ему. Это очень непріятно…
‘Есть ли еще такое мсто у Мильтона?’ — почему то подумалось Гермогенову, словно отъ этого существенно завислъ смыслъ открытки. Онъ досталъ ‘Потерянный рай’.
‘Есть, есть… Это характеристика Веліала… но только тутъ сказано — ‘все въ немъ пусто и ложно’… Въ открытк ‘пусто’ пропущено. Значитъ, авторъ признаетъ во мн содержаніе’…— самолюбиво подумалъ Гермогеновъ и задумался надъ написаннымъ.
‘Небо лишилось самаго прекраснаго ангела… Гм… Казалось, онъ былъ созданъ для величія и благородныхъ подвиговъ’… Прекрасное мсто! Чудное мсто!.. Только это и хорошо во всемъ написанномъ’…
Не зажигая лампы, долго сидлъ онъ у окна, въ сумеречный часъ и въ задумчивости глядлъ упорно на полъ, гнвно наморщивъ лобъ и сверкая глазами. Губы его то судорожно сжимались, то что то шептали… Дйствительно, онъ въ эту минуту напоминалъ какого то падшаго ангела.
Такъ сидлъ онъ боле часа, вдумываясь въ каждое слово, въ каждое сочетаніе словъ… И вдругъ засмялся тихимъ, скрытымъ и какимъ то судорожнымъ смхомъ. Затмъ всталъ, посмотрлъ благоговйно на блествшій въ кіот образъ, упалъ на колни, наклонилъ голову къ земл и въ такомъ положеніи молился нсколько минутъ…
— Я понялъ… это — навожденіе діавола…— прошепталъ онъ, вставая съ торжественно просвтленнымъ лицомъ.— Духъ Сатанинъ знаетъ слабости человческія… Онъ отвлекаетъ мои мысли отъ работы въ такое время, когда я боле всего могу работать, въ праздники… Но ‘откровенна суть задняя твоя’, какъ говорить пророкъ Іеремія…
Гермогеновъ нсколько лтъ уже работалъ надъ диссертаціей — ‘Діаволъ и его роль въ исторіи человчества, при свт богооткровеннаго ученія’.
Онъ сіялъ.
‘А мы все таки пойдемъ впередъ’, — сказалъ онъ самому себ и энергично заслъ за работу… Но не работалось.. Открытка не выходила изъ головы…
Изображеніе демона предносилось ему во время оставшихся до праздника уроковъ… Оно стояло передъ нимъ въ безсонную ночь… на прогулкахъ… Даже въ храм Божіемъ, глядя на изображеніе архистратига Михаила на лвой боковой двери алтаря, онъ вспоминалъ открытку…’
‘Кто могъ бы это написать?..’ — этотъ вопросъ не давалъ ему покоя. Несомннно — ученикъ. Постороннихъ знакомыхъ у него теперь почти нтъ. И онъ поставилъ себ задачей, во что бы то ни стало, найти виновнаго. Онъ отложилъ на время даже диссертацію. Внимательнымъ образомъ пересмотрлъ онъ имвшіяся у него сочиненія учениковъ и сличилъ почерки. Такъ какъ этихъ сочиненій было недостаточно, то онъ попросилъ товарищей дать ему на время письменныя работы учениковъ другихъ классовъ.
Вечера два до глубокой ночи сидлъ Гермогеновъ за письменнымъ столомъ, изучая почерки учениковъ съ большимъ вниманіемъ и усердіемъ, чмъ древніе источники своей диссертаціи, онъ таки нашелъ работу, писанную почеркомъ, очень похожимъ на почеркъ открытки. Это была тетрадка Харитонова Луки. Гермогеновъ всплеснулъ руками, сдлавъ это открытіе.
‘Странное дло… хорошій ученикъ, а такими вещами занимается’…
Лука Харитоновъ,— ученикъ четвертаго класса,— былъ самымъ внимательнымъ слушателемъ Гермогенова… Симпатичный и на рдкость правдивый (что такъ необычно въ Забалдаевской семинаріи) мальчикъ изъ крестьянъ, нсколько флегматичнаго темперамента, чувствовалъ влеченіе къ духовной карьер и мечталъ быть священникомъ. На эту дорогу толкали его и родные,— простые крестьяне, — для которыхъ санъ священника казался верхомъ жизненнаго благополучія. Съ большимъ трудомъ и немалыми матеріальными затратами удалось родителямъ опредлить своего сына въ духовную школу. Но мальчикъ былъ благочестивъ и старателенъ. Его приняли на полное казенное содержаніе.
Объясненіямъ своихъ учителей онъ внималъ съ той доврчивостью, на которую наиболе способны только крестьянскія дти, относящіяся нкоторое время къ ‘господамъ’ учителямъ съ слпымъ и безпрекословнымъ повиновеніемъ. Для него не существовало другихъ авторитетовъ… Сказанное учителемъ для него свято.
— Изъ него выйдетъ прекрасный священникъ! Онъ можетъ даже въ академію попасть на казенный счетъ!— говорили о Харитонов въ учительской.
Пророчество о пустын приморской въ объясненіи Гермогенова произвело на него сильное впечатлніе. Онъ записалъ почти дословно все, что говорилъ учитель, и очень заинтересовался теоріей перспективнаго сближенія давнопрошедшихъ событій.
Чувствуя потребность уединиться для того, чтобы наедин разобраться въ поток мыслей, сразу какъ то хлынувшихъ въ его голову, подъ вліяніемъ новой теоремы историческихъ явленій, онъ сначала искалъ уединенія въ гардеробной. Здсь на сундукахъ онъ разложилъ учебники и библіи… Но убжище было сейчасъ открыто товарищами, которые подняли на смхъ ‘талмудиста’.
Харитоновъ нашелъ, наконецъ, подходящее уединенное мсто. На черной лстниц, ведшей на чердакъ, была площадка, приходившаяся какъ разъ надъ ватерклозетами. Несмотря на то, что здсь стояли баки съ водой и постоянно раздавался стукъ рычаговъ, уголокъ показался Харитонову во всхъ отношеніяхъ удобнымъ. Кусокъ какого то обрубка замнилъ ему стулъ. На подоконник можно было разложить книги. Чрезъ низенькое слуховое круглое окно проникало достаточно свта, чтобы читать мелкую печать Библіи.
Здсь ученикъ, ничмъ не развлекаясь, пересмотрлъ разныя пророческія мста и, сближая ихъ съ фактами новйшей исторіи, открылъ для себя много новаго. Особенно поразило его предсказаніе пророкомъ Іоилемъ севастопольской кампаніи.
Это удивительно!— поражался Харитоновъ, прочитывая, напр., такое мсто въ оффиціально одобренномъ учебник:
‘Іоиль подъ видомъ саранчи изобразилъ армію враговъ Россіи въ 1853—1856 г., т. е. крылатыхъ или быстрыхъ французовъ, безкрылыхъ или неповоротливыхъ турокъ, прыгающихъ италіанцевъ и всепожирающихъ англичанъ…’ {‘Обозрніе пророческихъ книгъ, составленное по утвержденной программ’ Хергозерскаго. Спб. 1880 г. стр. 160.}.
‘Значитъ, въ этихъ книгахъ пророчески все, все… только нужно умть это видть’…— возбужденно сжималъ ученикъ въ какомъ то экстатическомъ состояніи свою разгоряченную голову, въ которой бродили самыя невроятныя мысли.
‘Но какъ умть это видть?’ — спрашивалъ онъ себя въ слдующую минуту и задумывался.
‘Благочестивымъ нужно быть’…
‘А нечестивые японцы этого не видятъ. Извстно, идолопоклонники, не разумющіе силы святого Писанія. Жалкій народъ!.. Хоть бы ихъ не такъ безпощадно избивали…’ И онъ задумывался надъ участью народа, который за его нечестіе отдается Богомъ подъ власть русскихъ…
Къ Харитонову прізжали родные и односельчане изъ его села, которое было въ 55 верстахъ отъ Забалдаева. Крестьяне охотно и съ удивленіемъ слушали семинариста, говорившаго имъ о предстоящемъ разгром Японіи и дивились глубин семинарской премудрости, для которой все извстно.
Систематическое пораженіе русскихъ японцами сразу открыло глаза ученику. Онъ словно пробудился отъ тяжелаго кошмара и иначе сталъ глядть на себя и на семинарское богословіе.
Такъ какъ свднія о ход войны можно было почерпнуть только изъ газетъ, а газеты строжайше были запрещены въ семинаріи, то Харитоновъ въ свободное время украдкой заходилъ въ городскую библіотеку и съ жадностью читалъ брошюры, газеты.
— Вздоръ все это!— сказалъ онъ самому себ, вернувшись однажды изъ библіотеки необыкновенно взволнованнымъ… и ршительно закрылъ книги ‘духовнаго вдомства’.
Гермогеновъ наблюдалъ за ученикомъ.
— Какія вы книги читаете по Св. Писанію?— спросилъ онъ однажды Харитонова.
— По Св. Писанію не читаю,— отвтилъ ученикъ,— а по другимъ предметамъ интересуюсь.
— Напримръ, по какимъ?
— По литератур.
Онъ назвалъ нсколько ‘свтскихъ’ авторовъ.
— А по богословію вы такъ таки ничего не читали за послднее время?— допытывался Гермогеновъ.
— Читалъ ‘Жизнь Іисуса Христа’ Фаррара.
‘Еретическое сочиненіе’…— подумалъ Гермогеновъ.
— Быть можетъ, вы читали ‘Потерянный рай?’
— Да,— отвтилъ ученикъ прямо.
‘Каково нахальство!.. даже сознается… А? На казенномъ учится, а Фаррара читаетъ… Нтъ, мальчикъ положительно сталъ портиться’.
И онъ ‘наслъ’ на Харитонова. Онъ задавалъ ему на урокахъ трудные вопросы… Ученикъ молчалъ. Учитель глядлъ на него такимъ взглядомъ, что даже товарищи обратили вниманіе.
— Что это онъ тебя на ‘точило’ взялъ?— спрашивали ученики.
Недоумвалъ и Харитоновъ.
‘Я, кажется, съ нимъ немножко строго,— думалъ Гермогеновъ о своихъ отношеніяхъ къ Харитонову.— Но это хорошо… Полезно латъ ему понять, что онъ хотя и хорошій ученикъ… но пусть не зазнается. Апостолъ Павелъ говоритъ: ‘дается ми ангелъ сатанинъ, да ми пакости детъ да не превозношуся’…
И Гермогеновъ систематически ‘дялъ пакости’ Харитонову съ высоко-религіозною цлью спасенія его души.
Послдовательныя пораженія русскихъ на восток не поколебали въ Гермогенов его общей точки зрнія на войну. Въ пораженіи русскихъ онъ видлъ ‘попустительный перстъ Божій’. Но онъ, впрочемъ, мало интересовался войной. Онъ весь ушелъ въ свою диссертацію, которой придавалъ большое значеніе, чмъ всей политик. Его сочиненіе имло своей задачей пролить особенный научно-богооткровенный свтъ на исторію человчества вообще. Онъ писалъ уже XXV главу.
Натворивъ ‘душеспасительныхъ пакостей’ Харитонову, по слову апостола Павла, онъ нашелъ, что на первый разъ, пожалуй, и довольно.— ‘Домостроительство’ души человческой должно совершаться во всякомъ случа постепенно: Іегова 40 лтъ водилъ Израиля въ пустын прежде, чмъ ввелъ въ землю обтованія.
Объяснивъ однажды очень легкій урокъ, Гермогеновъ спросилъ Харитонова повторить. Къ его удивленію, ученикъ, считавшійся до сихъ поръ украшеніемъ курса, не только не сказалъ ни слова въ отвтъ, но,— какъ показалось Гермогенову,— какъ то особенно ршительно глядлъ на него.
— Вы не слушали?
Онъ молчалъ.
— Садитесь!
Харитоновъ слъ и безучастно сталъ глядть въ окно. На другой день Гермогеновъ опять его вызвалъ.
— Я урока не знаю!— сказалъ Харитоновъ и слъ.
— Что съ вами?— участливо спросилъ его учитель въ корридор по выход изъ класса.
— Ничего…— неопредленно отвтилъ ученикъ, глядя прямо въ глаза учителю и приводя его этимъ въ смущеніе.
Вс учителя сразу замтили, что въ Харитонов — какая то перемна. О немъ говорили. Пониженіе интереса къ наукамъ хорошаго ученика сразу бросалось въ глаза…
— Представьте себ, мальчишка то выходитъ дрянь,— развязно судилъ о немъ учитель словесности.— Разбираю я какъ то ученическія письменныя работы и говорю, что ‘богоугодный’ должно писать съ большой буквы. А Харитоновъ вдругъ съ вопросомъ: ‘а богомерзкій, говоритъ, какъ нужно писать?’. А? Какъ вамъ нравится. Либералишка… и больше ничего.
— Но, главное, сталъ мене религіозенъ. Не такъ часто становится въ церкви на колни… Бывало, посл семинарскаго богослуженія въ соборъ на архіерейскую службу ходилъ… Теперь не то…— констатировала съ своей стороны и инспекція перемну въ Харитонов.
Хотя въ нкоторыхъ случаевъ Харитоновъ и отказывался отъ отвта, какъ это длали вс посредственные ученики, но когда отвчалъ, то отвчалъ не плохо. Для другого ученика меньшихъ способностей эти отвты были бы, пожалуй, очень хороши, но учителямъ, которые помнили всегда блестящіе отвты мальчика, они казались неважными. На назойливо предлагаемые вопросы со стороны учителей и инспекціи: что съ вами? здоровы ли вы? не случилось ли чего? Харитоновъ или молчалъ, или говорилъ, что ничего особеннаго не случилось. Это было знаменательно. Съ особеннымъ участіемъ задавалъ ученику эти вопросы Гермогеновъ, но Харитоновъ ему совершенно не отвчалъ.
Хотя учителя какъ будто сокрушались о пониженіи курса отвтовъ хорошаго ученика, но въ душ они были очень довольны, что Харитоновъ своимъ поведеніемъ давалъ пищу для разныхъ разговоровъ и предположеній. Чуялось, что тутъ не простая лнь или манкировка, что въ основаніи такой перемны лучшаго ученика непремнно лежитъ какой-то психологическій переворотъ.
Но какой?..
Это и интересовало и раздражало корпорацію.
— Послдите-ка вы за нимъ секретно,— давалъ распоряженіе своимъ помощникамъ инспекторъ Старокорытовъ.— Что онъ читаетъ?.. Это — главное!.. Хорошо бы устроить у него обыскъ…
Но и безъ обыска и тайнаго наблюденія скоро былъ установленъ инспекціей фактъ, что Харитоновъ читаетъ ‘свтскія* газеты. Ученикъ этого не скрывалъ. Газеты лежали у него подъ партой. А когда затмъ замтили, что Харитоновъ не только не длаетъ поклоновъ въ церкви, но подъ разными предлогами старается увильнуть отъ богослуженія,— объ этомъ было донесено отцу ректору.
Настала масляница. Настроеніе учительской сразу повысилось въ сторону жизнерадостности. Нсколько деньковъ полной свободы что-нибудь значитъ съ трудовой жизни учителя: Веселое приподнятое настроеніе учительской чувствовалось еще передъ масляницей, когда шли уроки. Еще тогда въ учительской высказывались разные проекты на счетъ вечеровъ, винтовъ, разныхъ поздокъ, выпивокъ и т. п.
Гермогеновъ не приставалъ ни къ одной изъ этихъ организацій. Онъ проводилъ свою любимую мысль, что масляницу слдовало бы совершенно вывести изъ употребленія, что это ‘грховное бснованіе’, въ доказательство чего приводилъ обыкновенно массу цитатъ изъ св. Тихона Задонскаго,— обличителя русской масляницы. Но, поддаваясь общему настроенію, онъ шутилъ, смялся и былъ по временамъ даже остроуменъ.
Но по опыту многихъ лтъ онъ зналъ, впрочемъ, что это благодушіе не къ добру, что это веселіе — предчувствіе бури… Колебаніе психическаго равновсія онъ чувствуетъ уже въ лавк, куда заходитъ въ среду, посл сокращенныхъ въ этотъ день уроковъ, чтобы купить икры, семги, наваги и пр. По русскому обычаю, онъ хочетъ закупить много и велитъ прибавить къ семг еще полъ фунта.
‘Но вдь это объяденіе… и чревоугодіе…’ — шепчетъ ему то религіозно-нравственное настроеніе.
— Нтъ, нтъ… не нужно, — говоритъ онъ приказчику.— Дайте лучше лишнюю коробку копчушекъ… Это не жирная рыба?
— Нтъ… Извстно, копоть не жиръ.
‘Это не такъ богопротивно’, глотая набжавшую слюну, думаетъ Гермогеновъ.
Приказчикъ собирается завернуть копчушки.
— А впрочемъ… нтъ… и этого не нужно,— говоритъ неувреннымъ тономъ Елисей Михеевичъ, переминаясь съ ноги на ногу. Приказчикъ, сбитый съ толку неопредленными требованіями Гермогенова, отходитъ отъ него, и онъ стоитъ среди лавки, въ праздничной сутолок, съ кислой физіономіей… Онъ чувствуетъ, что онъ здсь лишній, что нахлынувшая волна совершенно особой жизни идетъ мимо него…
Въ лавку вошла пикантная двица въ веселомъ масляничномъ настроеніи и спрашиваетъ, почемъ ветчина. Гермогеновъ морщитъ лобъ и отвертывается. Двица вертится… ‘Посмотри на меня’,— какъ бы говоритъ она всей своей жизнерадостной фигурой, на которой особенно выдлялся бюстъ, такой бюстъ… о которомъ въ учительской Забалдаевской семинаріи обыкновенно говорили — ‘хоть сваи вбивай’… И самому Гермогенову хочется посмотрть… Онъ чувствуетъ, какъ его глаза воротитъ въ ея сторону… ‘Это такъ естественно’ — шепчетъ ему человческій разумъ. ‘Это богопротивно’ — протестуетъ религіозно-нравственный разумъ, основанный на Св. Писаніи и изученіи святыхъ отцовъ.
Прижимая одной рукой Св. Писаніе на трехъ языкахъ, а въ другой неся все закупленное добро, Гермогеновъ возвращается домой въ довольно хорошемъ расположеніи духа, вручаетъ провизію своей Мар и не прочь даже пошутить. Это на масляницу тоже не противорчитъ Св. Писанію. Мара,— женщина еще не старая,— какъ-то по своему улыбаясь, говоритъ — ‘хорошо’ и при этомъ перебираетъ подолъ своего новаго съ кружевами фартука, предоставляя своему барину дополнить прочее воображеніемъ… Но Елисей Михеевичъ сейчасъ же отгоняетъ всякую игру воображенія и, довольный окончаніемъ уроковъ, распростирается на кушетк… Но ему и не лежится и ничего не думается. До обда еще два часа… И онъ начинаетъ безъ видимой причины злиться…
На улиц — шумъ, движеніе… Слышны голоса, хохотъ… Это еще больше раздражаетъ Гермогенова. Не зная, куда себя лтъ, онъ подходитъ къ письменному столу и берется противъ воли за диссертацію, но чрезъ нсколько минутъ оставляетъ работу и начинаетъ писать письма… Насильственнымъ принужденіемъ себя къ работ онъ хотлъ выразить какъ бы протестъ шумной жизни, бойкотъ уличному нечестію… Но и письма не пишутся. Испортивъ нсколько листиковъ почтовой бумаги, онъ бросаетъ ручку, въ ожиданіи обда ходитъ по комнат и теребитъ остатки волосъ на голов.
Обдъ вышелъ отвратительнымъ. Блины напоминали Гермогенову ‘гомолы’, ветхозавтные блины — лепешки, которые пророкъ Даніилъ бросалъ дракону въ пасть. Онъ хотлъ швырнуть обдъ въ лицо своей кухарк, и только христіанское смиреніе, въ совершенств усвоенное Гермогеновымъ, не позволило этого сдлать,
— Ты что же это подаешь мн сегодня?— спросилъ онъ Мару по обыкновенію тихо, тогда какъ его глаза горли огнемъ негодованія.
— Сами заказывали,— спокойно отвтила кухарка, привыкшая къ пламени глазъ своего смиреннаго барина.
— Это только порча провизіи…— не говорилъ, а какъ-то шиплъ Гермогеновъ.— ‘Сама ясти будеши, окаянная’… вспомнился ему пророкъ Іезекіилъ.
— ли бы мясо, тогда и порчи не было бы. И доктора вонъ велятъ вамъ мясное больше есть… Въ монахи шли бы… самое лучшее, а то не знаешь, чего и готовить.— Мара хлопнула дверью и ушла.
‘Мерзавка’, злобно метнувъ глазами, зашиплъ Гермогеновъ и минутъ десять сидлъ неподвижно и безмолвно надъ кучей неизвстно для кого приготовленныхъ блиновъ. Посл обда онъ вздремнулъ немного и остальное время не зналъ, куда себя дть… Ночь онъ спалъ отвратительно, т. е. почти не спалъ: вставалъ, хотлъ работать… молился Богу… и только передъ утромъ заснулъ. Это была ночь, во время которой онъ испилъ ‘фіалъ ярости’, по слову пророка Исаіи.
Онъ всталъ съ сильнйшей головной болью. ‘Чего-то не достаетъ’,— говорилъ онъ самому себ, оглядывая свою неуютно обставленную, наполненную однми книгами о разнаго рода ‘діавольщин’ квартиру… и задумывался.
‘По урокамъ скучно’,— отвчаетъ онъ себ же, желая лукаво обмануть природу перезрвающаго мужчины. Во имя ложно понятаго библейскаго идеализма онъ готовъ пуститься въ какія угодно ухищренія разума, выпустить всю батарею лицемрныхъ аргументовъ, въ крайнемъ случа не прочь признать свой личный разумъ лживымъ (‘гордый лжеименный разумъ’), но никогда прямо не сознается самому себ въ томъ, что слишкомъ естественно и человчно. Этотъ процессъ борьбы двухъ началъ въ душ Гермогенова особенно ярко выступалъ въ свободное, каникулярное время, когда въ душ учителя, вслдствіе прекращенія уроковъ, остается много пустого, какъ бы незанятаго мста… Въ эти же дни у Гермогенова ощущалась жгучая потребность воспоминаній.
Но и въ этой области царила односторонность. Въ его воспоминаніяхъ даже самыхъ отдаленныхъ исключительное мсто занимали церковно-религіозныя впечатлнія.
Дтства у него не было. Онъ не помнитъ, чтобы когда-нибудь игралъ въ игрушки, какъ вс дти. Его дтскія забавы носили религіозный характеръ. Онъ игралъ въ молебенъ, панихиду, исповдь, елеосвященіе… Въ своихъ бдныхъ творчествомъ играхъ онъ подражалъ своему отцу, бдному священнику захолустнаго села. Онъ былъ у него единственнымъ сыномъ.
Семи лтъ онъ уже не дурно подпвалъ тоненькимъ альтомъ дьячку на клирос, а десяти — бойко, хотя мстами и перевирая,— читалъ часы. Но особенное удовольствіе доставлялъ ему колокольный звонъ. Музыка церковныхъ колоколовъ была для него высшимъ эстетическимъ наслажденіемъ. Прозжая черезъ чужое село, мальчикъ обращалъ вниманіе на колокольню и спрашивалъ, какъ тутъ звонятъ?
Мать его умерла рано, когда ему не исполнилось еще и пяти лтъ, а объ отц онъ сохранилъ воспоминаніе только, какъ о священник. О. Михей Гермогеновъ былъ ревностнымъ исполнителемъ всхъ церковныхъ обрядовъ. Онъ не пропустилъ ни одной церковной службы даже тогда, когда необходимо было пропустить, напримръ — при тяжкой болзни жены, которая такъ и умерла въ отсутствіе мужа, совершавшаго гд то требы…
Иногда пробудившись ночью, сынъ видлъ, какъ отецъ долго лежалъ на полу, въ молитвенномъ настроеніи, у кіота, на которомъ тускло горла церковная восковая свчка… Мальчикъ украдкой глядлъ на него, боясь пошевельнуться… Онъ ждалъ окончанія молитвы… но молитва длилась… и малютка не выдерживалъ, вскакивалъ съ постели, говорилъ: ‘мн страшно’ и плакалъ…
— Отчего теб страшно?— спрашивалъ отецъ.
— Мн кажется, тамъ… за шкапомъ… стоитъ Іуда Искаріотъ и… онъ предастъ насъ евреямъ…
— Глупый ты мой! бывало скажетъ отецъ, приласкаетъ и сократитъ молитву.
У него не было временъ года. Ихъ замняли посты: Петровъ, Успенскій, Филипповъ и Великій. Вспоминая, какъ онъ нкогда постился, онъ до сихъ поръ удивлялся сил своего духа. Сколькихъ усилій стоило ему воздержаніе въ ранней юности… когда изъ кухни, бывало, такъ соблазнительно пахло скоромнымъ передь Пасхой, Рождествомъ. Но онъ выдерживалъ, цлыми днями ничего не лъ… Бывало посинеіъ, дрожитъ весь… а не стъ… Еще тогда онъ былъ особеннымъ.
Въ духовномъ училищ, куда его отвезли одиннадцати лтъ, онъ сразу подошелъ подъ духъ этого учебнаго заведенія. Казалось, онъ былъ созданъ для духовной школы. Ни малйшаго протеста ни въ чемъ… и какое ревнованіе о храм божіемъ, онъ и на клирос плъ, и кадило въ алтар подавалъ, и къ рук батюшки подходилъ… Учился онъ не блестяще, но шелъ везд удивительно гладко, безъ задержекъ. Въ академіи онъ, правда, не такъ былъ замтенъ, но и тамъ отъ начальства не могло скрыться его религіозно-нравственное настроеніе. Ректоръ академіи, при окончаніи курса, долго уговаривалъ его постричься въ монахи, но Гермогеновъ отвчалъ уклончиво, и ректоръ отпустилъ его, благословивъ на прощаніе образомъ пророка Елисея.
Получивъ мсто преподавателя Св. Писанія Ветхаго Завта, въ Забалдаевской духовной семинаріи, онъ два-три года былъ какъ будто свтскимъ человкомъ, завелъ нкоторыя знакомства, бывалъ даже въ клуб, пока не задумалъ писать магистерское… Дальше воспоминаній какъ будто и не было… Ихъ замняли источники о ‘Діавол и его роли въ исторіи человчества…’
Окидывая общимъ взглядомъ свой пройденый жизненный путь, Елисей Михеевичъ находилъ, что онъ, пожалуй, былъ богоугоденъ, но какъ то сухъ и безжизненъ…
Мелькала ему порой мысль о женитьб… Онъ въ сущности не прочь бы… Еще въ раю Богъ освятилъ брачный союзъ Адама и Евы… Авраамъ и Сарра… Исаакъ и Реввека и т. д.
Но женитьба внесетъ безпорядокъ въ его сложившуюся, методическую жизнь… Да и не поздно ли? А главное,— на комъ жениться, когда, по слову пророка Амоса, ‘оскудли двы добрыя’… Въ эти минуты онъ былъ жалокъ. Какъ бы сознавая свое жалкое положеніе, онъ бросался на груду рукописей своей безконечной диссертаціи, изъ которыхъ нкоторыя успли уже выцвсти, и старался ‘заработаться’. Въ ученой работ онъ, думалось ему, былъ на своемъ мст. Но не всегда… Порой онъ останавливался надъ работой и спрашивалъ себя, подобно пророку Іон: ‘и что твое дланіе есть?..’
На другой день Мара постаралась: обдъ былъ хорошъ. Но лишь только Гермогеновъ взялся за ложку, предстояло ршить вопросъ: много ли сть или мало?
‘Пошь въ волю: теперь везд дятъ, какъ слдуетъ’… думаетъ естественный Гермогеновъ.
‘А вдь это грхъ, чревоугодіе… и страсти будутъ кипть…’ думаетъ искусственный, библейскій Гермогеновъ.
Балансируя въ борьб побужденій, Гермогеновъ, наконецъ, не то надается, не то чувствуетъ потребность еще пость… и встаетъ изъ за стола раздраженный.
…Что же длать дальше?.. Пройтись, погулять?.. Но на улицахъ такая толкотня… Не отдохнуть ли?.. Поспать?.. Нтъ… это — безпорядокъ. Или въ гости сходить?.. Но къ кому?..
Изнывая, терзаясь въ борьб съ самимъ собою и проклиная масляницу, Гермогеновъ, наконецъ, выходитъ на улицу, ‘творя псаломъ…’
Мимо него, шурша своими платьями, прошла недурненькая двица, приподнявшая слегка одну сторону верхней юбки. Онъ не разъ встрчалъ ее на улиц. Псаломъ моментально исчезъ изъ головы.
‘Господи, пошли мн твердость духа и воздержаніе! Хоть бы проходила поскоре эта масляница…’ — чуть не молился Гермогеновъ. Но увы, еще только четвергъ. Что длать?..
Не отдавая себ отчета, плетется онъ за двушкой, глядя въ возбужденно-нервномъ состояніи на ея стройную фигуру и мелькающія ножки, обутыя въ миніатюрныхъ размровъ калоши…
‘Если она пойдетъ по-правому тротуару, то, пожалуй, и я пойду за ней…’ думаетъ Гермогеновъ и самъ удивляется ‘дерзновенію’ своихъ мыслей. Поднявъ немножко выше подолъ платья, двушка граціозно перешла на правую сторону. ‘Ну, я такъ и зналъ’…— прошепталъ Гермогеновъ, неуклюже подымая ногу въ томъ мст, гд бжалъ потокъ воды и, тоже переходя на правую сторону.
‘Куда она такъ спшитъ?.. Я пойду за ней… Все равно, мн длать нечего… я гуляю… Я только узнаю, гд она живетъ…’ Найдя, наконецъ приличную формулу для перехода къ своему положенію, Гермогеновъ нсколько успокоился. Въ самомъ дл, разв всякій мужчина, быстро идущій за двушкой, такъ таки спшитъ именно къ ней, въ квартиру?.. Наконецъ, если многіе такъ именно длаютъ, то все-таки онъ, Гермогеновъ, представляетъ исключеніе… И онъ залюбовался самъ собой…
Двушка по привычк обернулась. Она обратила вниманіе на уродливо-согнутую фигуру мужчины. Ей показался онъ старикомъ, и она удивилась, увидя далеко еще не старое лицо, скрывавшееся въ высоко приподнятыхъ краяхъ воротника. ‘Неужели это дивное созданіе, эта прелестная двушка и… и…’ думалъ Гермогеновъ. Обычныя человческіе мысли были такъ соблазнительны… Но въ противовсъ имъ сейчасъ же изъ разныхъугловъ сознанія выползли разныя библейскія изреченія и примры: и Содомъ и Гоморра, и Вирсавія, жена Урія, и сладострастные старцы Сусанны… и т. д…. и т. д…
‘Положимъ, въ Св. Писаніи есть на эту тему просто удивительныя и, можно даже сказать, ‘блазненныя’ мста,— раздумывалъ Гермогеновъ.— Напримръ, Богъ говоритъ пророку Осіи: ‘иди, поими себ жену блуженія и роди чада блуженія’. Но неужели это могло быть на самомъ дл? Нтъ, конечно, не могло… А впрочемъ,— дивны дла твои, Господи.— Гермогеновъ вспомнилъ, какъ по поводу этихъ словъ разсуждалъ блаженный еодоритъ: ‘я крайне дивлюсь тмъ, писалъ св. отецъ, которыео смливаются говорить, будто слова эти не были исполнены на дл, будто бы хотя Богъ повеллъ, но пророкъ не принялъ Его повелнія, и слова произнесены, но въ дйствіе не приведены… Пророкъ не заимствовалъ скверны отъ этой распутной жены, потому что согласился на этотъ союзъ не изъ раболпства порочному вожделнію, но для исполненія Богомъ даннаго повелнія… Если чудный Осія, не похоти поработившись, но повинуясь Божіему мановенію, взялъ блудницу, то этотъ союзъ былъ чище всякаго брака’ (Толкованіе на пр. Осію I гл. 4 ст.).
О, Гермогеновъ хорошо зналъ толкованія на пророка Осію! Вспомнились ему и другія символическія дйствія этого пророка, какъ онъ, напримръ, нанялъ женщину ‘любодйную’, но замужнюю за 15 серебренниковъ и полтора хомера (т. е. 16 четвериковъ) ячменя съ тмъ условіемъ, чтобы она ‘дни многи’ оставалась одна безъ мужа и безъ посторонняго постителя… Это символическое дйствіе должно было означать, что сыны израгилевы останутся нкоторое время безъ всякой власти…
‘Да! но вдь это ‘чудный’ пророкъ Осія…’ Гермогеновъ тяжело вздохнулъ.
Молодая двушка привела Елисея Михеевича въ грязный кварталъ на окраин города.
‘Я такъ и зналъ’…— подумалъ Гермогеновъ.
Она захлопнула стеклянную дверь дешеваго ресторана, повернувъ къ своему кавалеру хорошенькое лицо и, какъ показалось Гермогенову, даже сдлала глазами ‘нкоторое символическое дйствіе’. Кровь бросилась въ лицо Гермогенову. Подойдя къ дому, въ который скрылась двица, Гермогеновъ прочиталъ на немъ дв вывски: одна съ надписью — ‘Постоялый дворъ’, а другая ‘Ресторанъ Веселый Рогъ’.
‘Отсченъ есть рогъ Моавль’, ‘рогъ израилевъ’, ‘рогъ жертвенный’, ‘рогъ великій’, ‘рогъ христіанъ православныхъ’, и т. д… посыпались вдругъ безъ всякой связи на языкъ Гермогенова вс тексты, въ которыхъ говорилось о какихъ либо рогахъ… Языкъ библеиста, тщательно изучившаго Ветхій Завтъ, наговорилъ помимо воли хозяина столько изреченій о рогахъ, что онъ даже подивился ихъ количеству.
Поравнявшись съ окномъ, онъ взглянулъ въ ресторанъ и увидлъ тамъ Харитонова. Да, это былъ онъ, вн всякаго сомннія. Онъ сидлъ въ обществ какихъ то крестьянъ. За другимъ столикомъ сидла только что вошедшая двица. Она снимала шляпку и, улыбаясь, что то оживленно разсказывала сидвшимъ около нея мщанамъ. Гермогеновъ быстро отошелъ отъ окна. Ему показалось, что двица говорила именно о немъ…
Онъ съ досадой ушелъ впередъ.
‘Харитоновъ то! Харитоновъ! А? Кто бы могъ подумать? Обязательно нужно будетъ инспектору сказать!..’ шиплъ Гермогеновъ. ‘Вотъ кстати я узналъ, гд проводитъ время ученикъ’… Послднимъ соображеніемъ онъ хотлъ объяснить цль своей прогулки.
‘Нужно еще понаблюдать за нимъ… Это мой долгъ, моя обязанность…’
Хотя въ Св. Писаніи были самыя разнообразныя мста, подходившія ко всевозможнымъ случаямъ жизни, но то, что Гермогеновъ увидлъ чрезъ окно пивной, проходя вторично мимо нея, не подходило ни подъ какіе тексты Библіи. Въ ресторан игралъ заводной дешевый аристонъ. Двица повернулась лицомъ къ Харитонову и, держа кружку пива въ одной рук, другой жестикулировала, что то съ воодушевленіемъ разсказывала… и граціозно колыхалась изъ стороны въ сторону. Онъ видлъ только ея станъ… Она была обворожительна… Харитоновъ, тоже улыбаясь, что то говорилъ ей… Чрезъ минуту они залились такимъ звонкимъ, здоровымъ смхомъ свжей задорной юности, что Гермогенова въ изгибы колнъ ударило, и какія то конвульсіи пробжали по его ‘смиренному древнему’ организму… ‘Колна его сражастася…’ какъ у пророка Даніила.
Онъ поспшилъ уйти подальше отъ соблазна. ‘Блудъ и вино и піанство пріятъ сердце людей сихъ’,— выплылъ опять въ его голов текстъ изъ Библіи. ‘Да, да, пріятъ’… почти бжалъ отъ соблазна богословъ, чуть не опрокидывая встрчныхъ.
‘А однако, думалось ему въ слдующія минуты, чего бы онъ не далъ, чтобы такъ вотъ просто, непринужденно посидть хотя бы въ ресторан… поговорить… развлечься… услышать иную рчь, не похожую на прівшіеся разговоры товарищей въ учительской… посмяться… Еще пророкъ Іеремія сказалъ: ‘возрадуются двицы въ собраніи юношей’…
Онъ вспомнилъ одинъ только случай изъ своей жизни, нсколько подходившій къ данному случаю. Онъ былъ уже въ академіи. Возвращаясь однажды поздно ночью изъ засданія ‘Общества распространенія иноческихъ религіозно-нравственныхъ идей’, которое значительная часть студентовъ называла ‘Обществомъ вывороченныхъ головъ’, онъ встртилъ ‘такую’ двицу, которая свободно заговорила съ нимъ, и онъ ршился пойти съ ней. Но, придя въ ея квартиру, онъ цлый часъ наставлялъ ее на путь истины, говорилъ высокія, назидательныя поученія о нравственной жизни и хотлъ, по христіанскому состраданію, предложить ей рубль пятьдесятъ копеекъ, но двица съ негодованіемъ отвергла деньги и сказала, что она ни у кого даромъ денегъ не беретъ. ‘Какъ все это глупо!.. Что я этимъ тогда хотлъ доказать?’ — думалъ Гермогеновъ, начиная снова кипть безпричинной злостью.
‘Разв вернуться? А?..’ Онъ остановился на тротуар. ‘Тамъ воспитанникъ духовной семинаріи… Онъ, какъ учитель и воспитатель, обязанъ’…
‘Но нтъ, нтъ!.. что это со мной?’ переводя духъ и прикладывая руку къ вискамъ, въ которыя кровь била, словно молоткомъ, спросилъ самого себя Гермогеновъ.— ‘Давно у меня не было такого женонеистовства’… Этакъ, пожалуй, и ‘до Вавилона дойдешь’., вспомнилъ онъ изъ пророковъ и твердымъ шагомъ пошелъ домой.
— Во имя Святителя Миколая! подайте копеечку!.. во имя угодника Миколая!..— просилъ нищій калка на углу улицы, по которой шелъ Гермогеновъ.
— Сколько разъ говорилъ я теб, чтобы ты не смлъ говорить Микола… говори Св. Н-николая! Ну, повтори, какъ нужно?— злостно напалъ на него вдругъ Гермогеновъ.
— Во имя Святителя Миколая…
— Николая, Николая!— поправилъ Гермогеновъ.
— Миколая!..
— Ну, и ничего не дамъ теб!.. не дамъ ничего!.. А хотлъ дать двугривенный!.. И никто не дастъ!.. никто!.. Да еще угодникъ Божій Николай Мирликійскій, слышишь, накажетъ тебя за то, что ты искажаешь его святое имя! Понимаешь ли ты,— имя иметъ важное значеніе, оно не случайно… ‘Николай’, по переводу съ греческаго, означаетъ побдитель народовъ… Ну, а что такое ‘Миколай’?..
— Во имя Святителя Миколая…— заплъ свое нищій, завидя приближающагося прохожаго и не слушая Гермогенова.
Гермогеновъ не помнилъ, чтобы онъ когда-либо возвращался боле злымъ домой.
Въ ‘прощенное воскресенье’ Гермогеновъ вызвалъ къ себ изъ общежитія Харитонова.
За чашкой чая они разговорились. Гермогеновъ спросилъ, какъ Харитоновъ провелъ масляницу, бывалъ ли гд?
— Нтъ нигд не бывалъ… Родные только ко мн прізжали… Къ нимъ ходилъ.
— Гд они останавливаются?
— Въ постояломъ двор ‘Веселый рогъ’, на Полевой улиц.
‘Отсченъ есть рогъ Моавль’, ‘рогъ израилевъ’, ‘рогъ жертвенный’… заработали опять тексты въ голов Гермогенова, всплывая и сейчасъ же уничтожаясь въ мозгу, какъ мыльные пузыри въ мутной вод. Онъ нервно помшалъ въ стакан.
— Знаю, знаю… тамъ всякій народъ бываетъ… Я проходилъ какъ-то по Полевой и заглянулъ въ этотъ ресторанъ, просто изъ любопытства… изъ одного любопытства…
Гермогенову хотлось, чтобы у ученика и тни подозрнія не было въ отношеніи къ учителю, если тогда дйствительно шла рчь о немъ и если Харитоновъ могъ догадаться… Онъ нсколько смутился, но оправился.
— При двор есть помщенія для прізжающихъ… разный народъ заходитъ,— сказалъ ученикъ.
— Тамъ всякія двушки, — скромно и тихо, съ какой-то особенной улыбкой сказалъ Гермогеновъ, произнося слово ‘двушки’ сладко, съ удареніемъ на ‘ш’.
— Да, бываютъ…— прямо глядя и ничмъ не смущаясь, отвтилъ Харитоновъ,— заходятъ иногда пива выпить.
Гермогенова покоробило…
— Но вдь это ‘непотребныя’…
Ученикъ ничего не отвтилъ и продолжалъ открыто глядть въ глаза своему учителю.
Гермогенову стало неловко. Прямые и откровенные отвты ученика,— учитель чувствовалъ это,— непріятно оттняли скрытыя движенія души учителя. Онъ минутку наблюдалъ, какъ Харитоновъ, положивъ около себя цлую кучу печенія, лъ одно за другимъ, отхлебывая чай и время отъ времени потягивая носомъ. Онъ ршилъ перемнить разговоръ.
— Скажите, почему вы такъ теперь перемнились?— спросилъ учитель, пожелавшій тоже быть прямымъ. Онъ наклонилъ голову въ сторону ученика такъ, какъ это обыкновенно длаютъ ксендзы, склоняясь всмъ своимъ вниманіемъ къ интересному исповднику, а особенно исповдниц.
— Въ какомъ отношеніи?— спросилъ Харитоновъ и вложилъ нсколько печеній въ ротъ. Межъ зубами у него захрустло.
— Въ учебномъ, конечно… Прежде вы, бывало, лучше отвчали по Св. Писанію. Я помню ваши прежніе отвты.
Харитоновъ молчитъ и флегматично стъ. Неугасимая лампадка тихо шипитъ въ кіот… На двор воетъ весенній втеръ…
— Что же вы молчите?
— Я… я… поколебался немного,— и крошки посыпались у него изъ рта.
— Т. е. какъ?.. Въ какомъ смысл?..
— Я сталъ не такъ… однимъ словомъ, не такъ понимать..
— Вы въ Бога не вруете?— всталъ изъ-за стола Гермогеновъ и, опираясь руками о край стула, вперилъ свои грозные глаза въ ученика.
— Врую, но… но не довряю.
— Кому?
— Людямъ… т. е…. даже не людямъ, а вообще — толкователямъ христіанства.
— Я васъ не понимаю… Пожалуйста, говорите прямо, и можете быть уврены, что все это останется межь нами…
Ученикъ молчитъ.
— Вы и мн не довряете?
— Я не врю теперь общимъ идеямъ… Какъ бы это сказать…
— Какимъ идеямъ?
— Частнымъ фактамъ я врю, но въ общихъ сомнваюсь. Напримръ, я признаю, что нкоторыя лица хотятъ, чтобы было образованіе… но чтобы вс были убждены въ польз образонія, сомнваюсь… несмотря на то, что это такая истина, противъ которой, повидимому, трудно спорить… Тоже вотъ и убійство людей. Я увренъ, что найдутся люди, которымъ это нравится… хоть лишеніе жизни другихъ — ужасно…
— Ну, а еще?
— Еще… Я вотъ, напримръ, очень сомнваюсь, чтобы вс люди были созданы для ‘прославленія величія Божія’, какъ это намъ часто говорится, и для счастья…
— А какъ же?
— Многіе такъ себ живутъ, не отдавая себ отчета, зачмъ и для чего они существуютъ. А многіе, если хотите, живутъ для несчастья… Вообще, общихъ формъ нтъ. Это — идеологія. Жизнь состоитъ изъ частныхъ случаевъ…
Гермогеновъ широко открылъ глаза. Въ его квартир еще не слышалось такихъ рчей. Въ лампадк что-то хруснуло тоже какъ бы въ знакъ протеста. Втеръ усиливался…
— Можетъ быть, вы,— сказалъ учитель тихо, еле раскрывая губы и впиваясь глазами въ ученика,— не признаете даже богооткровенности Св. Писанія?..
О богооткровенности Гермогеновъ не мало говорилъ въ класс. Ему было интересно узнать объ этомъ вопрос, которому онъ придавалъ огромное значеніе, мнніе Харитонова.
— Въ Св. Писаніи, безспорно, есть мста богооткровенныя.
— Только мста?
— Да.
— А вообще вся ‘цлокупность?’
— Сомнваюсь…