Эдгар По
Эдгар По
Бочка амонтильядо
Бочка амонтильядо
The Cask of Amontilliado (1846).
Перевод М. Энгельгардта (1896).
Бочка амонтильядо, По Эдгар Аллан, Год: 1846
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Тысячу несправедливостей вытерпел я от Фортунато, как только умел, но, когда он осмелился дойти до оскорбления, я поклялся отомстить. Однако вы, знакомые с качествами моей души, не предположите, конечно, что я стал грозить. Наконец-то я должен быть отомщен, этот пункт был установлен положительно, но сама положительность, с которой он был решен, исключала мысль о риске. Я должен был не только наказать, но наказать безнаказанно. Зло не отомщено, если возмездие простирается и на мстителя. Равным образом оно не отомщено, если мститель не дает почувствовать тому, кто сделал зло, что мстит именно он.
Поймите же, что ни единым словом, ни каким-либо поступком я не дал Фортунато возможности сомневаться в моем доброжелательстве. Я продолжал, по обыкновению, улыбаться ему прямо в лицо, и он не чувствовал, что теперь я улыбался при мысли об его уничтожении.
У него была одна слабость, у этого Фортунато, хотя в других отношениях его следовало уважать и даже бояться. Он кичился своим тонким пониманием вин. Немногие из итальянцев обладают способностью быть в чем-нибудь знатоками. По большей части их энтузиазм приспособлен к удобному случаю и к известному моменту, чтобы надуть какого-нибудь британского или австрийского миллионера. Что касается картин и драгоценных камней, Фортунато, подобно своим соотечественникам, был шарлатаном, но, раз дело шло о старых винах, искренность его была неподдельна. В этом отношении я не отличался от него существенным образом, я очень навострился в распознавании местных итальянских вин и всегда при первой возможности делал большие закупки.
Случилось, что в сумерки, под вечер, в самом разгаре карнавальных безумств, я встретился со своим другом. Он приветствовал меня сердечнейшим образом, так как, по-видимому, выпил изрядно. Он был одет шутом. На нем был плотно облегавший его наполовину полосатый костюм, а на голове высился колпак с бубенчиками. Как я рад был его видеть! Мне казалось, что я никогда не перестану трясти его руку.
Я сказал ему: ‘Ах, дорогой мой Фортунато, что за счастливая встреча! Как отлично выглядите вы сегодня! Но я получил бочку вина, будто бы амонтильядо, и у меня на этот счет сомнения’.
— Как? — проговорил он. — Амонтильядо? Целую бочку? Быть не может! В разгар карнавала!
— У меня на этот счет сомнения, — ответил я, — и я был настолько глуп, что заплатил сполна за вино как за амонтильядо, не посоветовавшись на этот счет с вами. Вас нигде нельзя было найти, а я боялся упустить случай.
— Амонтильядо!
— Да, но я не уверен.
— Амонтильядо!
— Я должен разрешить сомнения.
— Амонтильядо!
— Так как вы куда-то приглашены, я пойду отыщу Лукези. Если кто-нибудь обладает тонким вкусом — это именно он. Он скажет мне…
— Лукези не может отличить амонтильядо от хереса.
— Представьте, а есть глупцы, которые говорят, что его вкус равняется вашему.
— Ну, идем!
— Куда?
— К вам, в подвалы.
— Нет, друг мой, я не хочу злоупотреблять вашей добротой. Я вижу, вы куда-то приглашены. Лукези…
— Никуда я не приглашен, пойдем!
— Нет, друг мой. Вы никуда не приглашены, но я вижу, что вы страшно прозябли. В подвалах ужаснейшая сырость. Они выложены селитрой.
— А, пустяки! Пойдем! Стоит ли обращать внимание на холод…Амонтильядо! Вас надули, а насчет Лукези могу сказать — он и хереса не отличит от амонтильядо.
Говоря таким образом, Фортунато завладел моей рукой. Я надел черную шелковую маску и, плотно закутавшись в roquelaure, позволил ему увлечь себя к моему палаццо.
Никого из прислуги дома не было, все куда-то скрылись, чтобы хорошенько отпраздновать карнавал. Я сказал им, что вернусь домой не ранее утра, и строго-настрого приказал не отлучаться из дому. Этих приказаний, как я прекрасно знал, было совершенно достаточно, чтобы тотчас же по моем уходе все скрылись. Я вынул из канделябров два факела и, давши один Фортунато, направил его через анфиладу комнат до входа, который вел в подвалы. Я пошел вперед по длинной витой лестнице и, оборачиваясь назад, просил его быть осторожнее. Наконец мы достигли последних ступеней и стояли теперь на сырой почве в катакомбах фамилии Монтрезор.
Приятель мой шел нетвердой походкой, и от каждого неверного шага звенели бубенчики на его колпаке.
— Ну, где же бочка? — спросил он.
— Дальше, — отвечал я, — но смотрите, вон какие белые узоры на стенах.
Он обернулся ко мне и посмотрел мне в глаза своими тусклыми глазами, подернутыми из-за опьянения.
— Селитра? — спросил он наконец.
— Селитра, — ответил я. — Давно ли вы стали так кашлять?
— Э! э! э! — э! э! э! — э! э! э! — э! э! э! — э! э! э! — Бедняжка несколько минут не мог ответить.
— Ничего, — проговорил он наконец.
— Нет, — сказал я решительно, — пойдемте назад, ваше здоровье драгоценно. Вы богаты, перед вами преклоняются, вас уважают, вас любят, вы счастливы, как я был когда-то. Вас потерять — это была бы большая потеря. Вот я — дело другое. Пойдемте назад, вы захвораете, и я не хочу принимать на себя такую ответственность. Да кроме того, ведь Лукези…
— Довольно! — сказал он. — Кашель это пустяки, я от него не умру. Кашель меня не убьет.
— Верно, вот это верно! — отвечал я. — И правда, я не имел намерения беспокоить вас понапрасну, но вы должны были бы принять меры предосторожности. Вот медок, достаточно будет глотка, чтобы предохранить себя против сырости.
Я отбил горлышко у одной из бутылок, лежавших длинным рядом на земле.
— Выпейте-ка! — сказал я, предлагая ему вино.
Он устремил на меня косвенный взгляд и поднес вино к губам. Затем, помедлив, он дружески кивнул мне головой, и его бубенчики зазвенели.
— Пью, — проговорил он, — за усопших, которые покоятся вокруг нас.
— А я за вашу долгую жизнь.
Он снова взял меня под руку, и мы пошли дальше.
— Обширные подвалы, — проговорил он.
— Монтрезоры, — отвечал я, — представляли из себя семью обширную и многочисленную.
— Я забыл ваш герб.
— Громадная человеческая нога из золота на лазурном фоне, нога давит извивающуюся змею, которая своими зубами вцепилась ей в пятку.
— И девиз?
— ‘Nemo те impune lacessit’ {Никто не оскорбит меня безнаказанно (лат.).}.
— Отлично, — проговорил он.
Вино искрилось в его глазах, и бубенчики звенели. Мысли мои тоже оживились, медок оказывал свое действие. Проходя мимо стен, состоящих из нагроможденных костей вперемежку с бочками и бочонками, мы достигли крайних пределов катакомб. Я остановился снова и на этот раз осмелился взять Фортунато за руку, повыше локтя.
— Смотрите, — проговорил я, -селитра все увеличивается. Вон она висит, точно мох. Мы теперь под руслом реки. Капли сырости просачиваются среди костей. Уйдемте, вернемтесь, пока не поздно. Ваш кашель…
— Это все пустяки, — сказал он, — пойдемте вперед. Но сперва еще один глоток вина. Где тут ваш медок?
Я взял бутылку Vin de Graves и, отбив горлышко, подал ему. Он осушил ее всю сразу. Глаза его загорелись диким огнем. Он начал хохотать и бросил бутылку вверх с жестом, значения которого я не понял.
Я посмотрел на него с удивлением. Он повторил движение — очень забавное.
— Вы не понимаете? — спросил он.
— Нет, — отвечал я.
— Так вы, значит, не принадлежите к братству?
— Как?
— Вы не масон?
— Да, да, — проговорил я, — да, да!
— Вы? Не может быть! Вы — масон?
— Масон, — отвечал я.
— Знак! — проговорил он.
— Вот! — отвечал я, высовывая небольшую лопату из-под складок своего roquelaure.
— Вы шутите! — проговорил он, отступая на несколько шагов. — Но давайте же ваше амонтильядо.
— Да будет так! — сказал я, пряча лопату под плащ и снова предлагая ему свою руку. Он тяжело оперся на нее. Мы продолжали наш путь в поисках амонтильядо. Мы прошли целый ряд низких сводов, спустились, сделали еще несколько шагов, опять спустились и достигли глубокого склепа, в нечистом воздухе которого наши факелы скорее тлели, нежели светили.
В самом отдаленном конце склепа виднелся другой склеп, менее обширный. Стены его были окаймлены человеческими останками, нагроможденными до самого свода, наподобие великих катакомб Парижа. Три стороны этого второго склепа были украшены таким же образом. С четвертой же кости были сброшены, они в беспорядке лежали на земле, образуя в одном месте таким образом насыпь. В стене, освобожденной от костей, мы заметили еще новую впадину, четыре фута в глубину, три в ширину и шесть или семь в вышину. По-видимому, она не была предназначена для какого-нибудь особого употребления, но представлялась промежутком между двумя огромными подпорами, поддерживающими своды катакомб, и примыкала к одной из главных стен, выстроенных из плотного гранита.
Напрасно Фортунато, поднявши свой оцепенелый факел, пытался проникнуть взглядом в глубину этой впадины. Слабый свет не позволял нам различить ее крайние пределы.
— Идемте, — сказал я, — вот здесь амонтильядо! А что касается Лукези…
— Он невежда, — прервал меня мой друг, неверными шагами устремляясь вперед, между тем как я шел за ним по пятам. Вдруг он достиг конца ниши и, натолкнувшись на стену, остановился в тупом изумлении. Еще мгновение — и я приковал его к граниту. На поверхности стены были две железные скобки, на расстоянии двух футов одна от другой, в горизонтальном направлении. С одной из них свешивалась короткая цепь, с другой — висячий замок. Обвить Фортунато железными звеньями за талию и запереть цепь — было делом нескольких секунд. Он был слишком изумлен, чтобы сопротивляться. Вынув ключ, я отступил на несколько шагов из углубления.
— Проведите рукой по стене, — проговорил я, — вы не можете не чувствовать селитры. Действительно, здесь очень сыро. Позвольте мне еще раз умолять вас вернуться. Нет? Ну, так я положительно должен оставить вас. Однако предварительно я должен выказать вам все внимание, каким только могу располагать.
— Амонтильядо! — выкрикнул мой друг, еще не успев оправиться от изумления.
— Точно, -ответил я, — амонтильядо.
Произнеся эти слова, я приступил к груде костей, о которых говорил раньше. Отбросив их в сторону, я вскоре открыл некоторое количество песчаника и известкового раствора. С помощью этих материалов, а также с помощью моей лопаты я живо принялся замуровывать вход в нишу.
Едва я окончил первый ряд каменной кладки, как увидел, что опьянение Фортунато в значительной степени рассеялось. Первым указанием на это был глухой, жалобный крик, раздавшийся из глубины впадины. То не был крик пьяного человека. Затем последовало долгое и упорное молчание. Я положил второй ряд камней, и третий, и четвертый, и тогда я услышал бешеное потрясение цепью. Этот шум продолжался несколько минут, и, чтобы слушать его с большим удовлетворением, я на время прекратил свою работу и уселся на костях. Когда наконец резкое звяканье умолкло, я снова взялся за лопату и без помехи окончил пятый, шестой и седьмой ряд. Стена теперь почти восходила в уровень с моей грудью. Я сделал новую остановку и, подняв факелы над каменным сооружением, устремил несколько слабых лучей на фигуру, заключенную внутри.
Целый ряд громких и резких криков, внезапно вырвавшихся из горла прикованного призрака, со страшной силой отшвырнули меня назад. На миг меня охватило колебание — мной овладел трепет. Выхватив шпагу, я начал ощупывать ею углубление, но минута размышления успокоила меня. Я положил свою руку на плотную стену катакомб и почувствовал полное удовлетворение. Я снова приблизился к своему сооружению. Я отвечал на вопли кричавшего. Я был ему как эхо — я вторил ему, — я превзошел его в силе и продолжительности воплей. Да, я сделал так, и крикун умолк.
Была уже полночь, и работа моя близилась к концу. Я довершил восьмой ряд, девятый и десятый. Я окончил часть одиннадцатого и последнего, оставалось только укрепить один камень и заштукатурить его. Я поднимал его с большим усилием, я уже почти пригнал его к должному положению. Но тут из углубления раздался сдержанный смех, от которого дыбом встали волосы на моей голове. Потом послышался печальный голос, и я с трудом узнал, что он принадлежит благородному Фортунато. Голос говорил:
— Ха! ха! ха! хе! хе! Вот славная шутка — действительно, это шутка. Посмеемся же мы над ней, когда будем в палаццо. Да! да! Славное винцо! Да! да!
— Амонтильядо! — сказал я.
— Хе! хе! хе! Да, амонтильядо! Но как вы думаете, не поздно теперь? Пожалуй, нас ждут в палаццо, синьора Фортунато и все другие? Пойдем!
— Да, — сказал я, — пойдем.
— Во имя Бога, Монтрезор!
— Да, — сказал я, — во имя Бога!
Но на эти слова я тщетно ждал ответа. Мной овладело нетерпение. Я громко позвал:
— Фортунато!
Никакого ответа. Я позвал опять:
— Фортунато!
Никакого ответа. Я просунул один факел через отверстие, оставшееся незакрытым, и бросил его в углубление. Оттуда только зазвенели бубенчики. Сердце у меня сжалось — в катакомбах было так душно. Я поспешил окончить свою работу. Я укрепил последний камень, я заштукатурил его. Против новой кладки я воздвиг старую стену из костей. Прошло полстолетия, и ни один смертный не потревожил их. In pace reauiescat! {Да почиет в мире! (лат.).}.
Edgar Allan Poe.
The Cask of Amontilliado (1846).
Перевод М. Энгельгардта (1896).
Текстовая версия: verslib.com
По Э. Собрание сочинений в 2 тт. Т. 1. — СПб.: Изд. Г. Ф. Пантелеева, 1896