Благодетель
Благодетель
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Благодетель, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1936
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Это было во время революции. В Москве было голодно, трудно было достать хлеб. Деньги стали мало стоить. Стало трудно на них что-либо приобрести.
Вот в это время меня позвал к себе на дачу один знакомый агроном. Он жил в Тверской губернии, недалеко от озера. Говорил: ‘Приезжайте, там у нас все есть — и хлеб, и молоко, и баранина, и рыба’. Сын его, Егорушка, был в московской Школе живописи и кончил архитектурные курсы. Он рассказал мне, как проехать, и пообещал на станцию мне выслать лошадь. От станции ехать четырнадцать верст.
Я собрался. Егорушка Иванов мне дал свой адрес в Москве и сказал, что похлопочет насчет билета,— достать билет для поездки по железной дороге было тогда трудно, почти невозможно, но так как я был ‘трудовой элемент’, то он надеялся, что билет достанет.
— Очень хорошо,— говорил он,— что вы едете к нам. Я дам знать туда и сам скоро приеду. Вас встретит моя жена. Она — дочь вашего знакомого агронома.
— Как это?— спрашиваю я. — А ведь вы мне говорили, что это ваш отец?
— Нет,— говорит Егорушка,— вы смешали, это мой тесть.
‘Ну, все равно’,— думаю. И через три дня пошел к нему узнать насчет билета на железную дорогу. Пришел на Поварскую, в Кругликов переулок, дом 14. Смотрю — знакомый дом: я бывал в нем, там жил мой приятель, художник Янышев. Он умер, и отсюда его выносили в гробу.
Вспомнил я грустную утрату, поднялся по лестнице к квартире покойного. На двери, по-прежнему, дощечка — ‘Янышев’. Позвонил. Дверь мне открыла Мария Ивановна — жена моего приятеля.
— Здравствуйте, Мария Ивановна,— сказал я, входя.
— Вы к Иванову?— спрашивает Мария Ивановна,— только его дома нет. Входите. Садитесь, вот чай готов. Только, конечно, из мяты. Чая настоящего нет, и сахару нет.
Пью мяту и говорю Марии Ивановне, что вот еду в Тверскую губернию к знакомому, он — тесть Иванова, погостить. Там, говорят, хлеб есть и молоко — все. И спрашиваю:
— Не знаете ли, достал ли он мне билет?
Мария Ивановна смотрит на меня, и глаза у нее круглые.
— Что это говорите?— изумляется она. — Какой тесть? Он женат вот уже три месяца на моей дочери Ане…
— Вот как!.. странно… — пробормотал я, не зная, что сказать. — Значит, он с той развелся…
Мария Ивановна встала из-за стола и, волнуясь, сказала:
— Что вы, он и женат никогда не был. А вы его когда видели?
— Да третьего дня,— отвечаю я.
— И он вам говорил, что женат и что там его жена?
— Да… — говорю. — Он еще сказал, что его жена меня там на станции встретит…
— Что такое?— удивлялась Мария Ивановна. — Вы что-то путаете.
— Не знаю,— говорю,— вот адрес.
Она взглянула на адрес.
— Да, адрес наш… Господи, да что же это такое? Вы говорите, женат?.. Я не знаю, что и думать… Не слыхала я этого… Он не говорил, что был женат.
— Действительно, тут какая-то путаница…
Я как-то неловко распростился с Марией Ивановной и вышел. Иду по лестнице вниз и вижу: на площадке, на двери, дощечка: ‘Иванов’. Решил узнать, не тут ли Егорушка Иванов. Позвонил. Дверь открыла дама высокого роста, дородная, пожилая. Я спрашиваю:
— Что, господин Иванов дома?
— Нет,— говорит,— он в отъезде.
— А-а… в отъезде? Скажите, он не в Удомлю ли уехал, к себе?
— Нет,— отвечает дама. — Войдите, пожалуйста. Вы господин Коровин?
— Да,— отвечаю.
— Вот как я рада познакомиться! Входите, пожалуйста… Он так много говорил нам о вас. Прошу — войдите. Он уехал достать чего-нибудь: муку… знаете, время такое. На неделю уехал.
— Он, вероятно, поехал в Тверскую губернию, к жене и тестю,— говорю я, входя.
— Как — к жене?— удивилась дама. — Что вы? Он же женат на моей дочери. Войдите, вот его комната, где он работает.
Хорошая комната, линейки, треугольники. Видно, что архитектор живет. Дама показывает мне карточку в рамке.
— Вот это моя дочь — его жена, два месяца, как они поженились. На столе в рамке вижу и его фотографическую карточку.
— Вот, значит, дочь ваша в Удомле у отца сейчас,— говорю я.
— У какого отца?— удивляется дама. — Я вдова, мой муж уже десять лет, как умер… Что вы говорите? Вы меня пугаете!.. Разве он был женат?
— Нет… — пугаясь сам, отвечаю я. — Не знаю точно, только он звал меня поехать к его тестю… Говорил, что меня на станции встретит его жена, приедет за мной, может быть, даже на тройке. Вероятно, это ваша дочь, не иначе… Ведь она там теперь?
— Да нет, что вы… Она придет со службы в шесть часов. Она здесь, в Москве, служит по продовольствию, карточки выдает. Он ей и место это нашел…
Придя домой, я нашел у себя письмо от Иванова. Он писал:
‘Жалею, что не застал, оставляю разрешение на получение железнодорожного билета. Выезжайте в эту среду. Буду ждать утром на станции’.
‘Что такое?’ — думаю я.
Поезда в то время ходили — как придется.
Пассажиров тьма, вагоны набиты битком, спят на полу, на тормозах полно. Едут больше мешочники, за продовольствием — картофелем, мукой. Торговля меновая — на соль, одежду, сапоги.
На станции Удомля меня встретил Иванов, с ним миловидная блондинка — его жена.
Знакомый мой, его тесть, встретил меня приветливо:
— Вот он,— показал он на Иванова,— вам уж пуд муки достал, масла фунта два, рыбы еще. Озеро у нас рядом.
В небольшом деревянном доме-даче мне Иванов отвел наверху две комнаты.
— Здесь недалеко,— сказал он,— живет художник Архипов, тоже из Москвы, от голоду сбежал.
Хорошо было у агронома на даче. Большой еловый лес и озеро рядом. За обедом — хлеб, уха, жареная баранина.
— Трудно мясо доставать,— говорит мой знакомый агроном. — Вот ей надо мясо,— показал он на дочь,— у нее малокровие. Все похудели, да трудно… Достал вот кусок баранины, так отдал штаны, жилетку. Все уж обменял, вот только на мне и осталось, что этот пиджачишка, а то все проели. За деньги ничего не дают. Правда, ей,— показал он снова на дочь,— достал Егорушка два фунта меду. Выдали. Он старается, жалеет всех, хлопочет, как бы накормить. Он добрый.
В это время хозяина позвали, кто-то пришел. Он вышел из-за стола и вскоре вернулся. Говорит мне:
— Пойдемте.
Я вышел на кухню, там сидел на лавке большого роста крестьянин, уже пожилой. Около него лежал мешок. Увидав меня, он встал и пошел ко мне. Я думал, что он хочет поздороваться, и протянул ему руку, а он оглядел меня с ног до головы — серьезно так оглядел,— взял рукой край моего пиджака, потер между пальцами, пощупал, посмотрел вниз, потрогал штаны и сказал сухо:
— Ножку баранью можно дать…
— Я не продаю и не меняю,— сказал я.
— Эк,— усмехнулся он,— чего!.. Во, когда засосет в брюхе с голоду,— отдашь да в ногах поваляешься… Н-да… ‘не меняю’… Эх, Господи!..
— Если я отдам тебе, в чем же тогда я-то останусь?
— Эка, в чем одеться? Вы — господа, найдете. Вам-то завсегда казна даст, а нам-то вот… соли нет, вот и подай за соли фунт — барана, вот что.
— Меновая торговля,— сказал Иванов, когда вернулись мы за стол. — Деньги совсем скоро упразднятся, все на меновую перейдет.
— Как же нам жить?— спросил я. — Кто же мне за картину что-нибудь даст?
— Что? За картину?— засмеялся знакомый дачник. — Не-ет… Кому нужна картина? Ничего не дадут.
‘Вот жизнь начинается’,— подумал я. А в окне — сквозь большие ели светит озеро. Вдруг я вспомнил: да я ведь охотник и рыболов! И сказал агроному:
— Я рыбу ловить умею.
— Да, мне вот Егорушка говорил.
— Здесь у нас в озере судаки есть,— сказала жена Иванова,— только теперь что-то не ловят, не продают рыбаки.
После обеда я пошел на озеро. Было тихо. Далеко на той стороне виднелись на берегу села. И я думал: ‘Видят ли люди красоту этого дивного озера? Должно быть, нет… По-другому бы шла жизнь…’
Вечером я разбирал захваченные снасти — бечеву, крючки, лески. Ко мне зашел Иванов. Я его поблагодарил, что он увез меня из Москвы, и рассказал ему, что в Москве был у него по адресу, который он мне дал.
— Там у вас дама, отворила мне дверь и показала вашу комнату. Вышло какое-то недоразумение. Карточку видел вашу и супруги вашей — такая красивая брюнетка. Жена ваша, говорила мне дама, ее дочь. Что за странность: ваша жена на самом деле — блондинка и не похожа на ту. Я подумал, что там живет ваш однофамилец, тоже архитектор и тоже Егором зовут…
— Вы были там, да?— как-то мигая, спросил меня Иванов. — Вот что: прошу вас, дайте честное слово, что вы здесь не скажете, что видели в Москве мою жену, выйдет Бог знает что, все пропадут, и мы. Поймите, теперь всюду голод, ко мне все пристают: достаньте хоть хлеба или что поесть… Я молод — ну, я себе их в жены и записываю. Надо же им есть… Там получишь на одну жену, там на другую… Где материи дадут, где ситцу,— ну, меняешь: сахару фунт достанешь, конины, крупы… Вот эти жены у меня и образовались…
Вдруг он сел, закрыл ладонями лицо и расхохотался.
— Что же,— говорю я,— вы смеетесь… Это ведь печально…
Он умолк, помолчал мгновение и со вздохом сказал:
— Конечно, печально… Но что же делать?.. Надо же им есть!..
Благодетель — Впервые: Возрождение. 1936. 8 августа. Печатается по газетному тексту.