БИТВА ЖИЗНИ.
ПОВСТЬ Ч. ДИККЕНСА.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Битва жизни, Диккенс Чарльз, Год: 1846
Время на прочтение: 82 минут(ы)
Когда-то, въ доброй Англіи, — все равно когда и гд именно, — дана была упорная битва. Это случилось лтомъ, когда зеленли волны травы, и сраженіе длилось цлый день. Не одинъ полевой цвтокъ, — благоухающій кубокъ, созданный рукою Всемогущаго для росы, — приникъ въ этотъ день къ земл, въ ужас, что эмали его чашечки вровень съ краями наполнилась кровью. Не одно наскомое, обязанное нжнымъ цвтомъ своимъ невиннымъ листьямъ и трав, было перекрашено въ этотъ день умирающими людьми и, убгая въ испуг обозначило слдъ свой неестественною полосою. Пестрая бабочка, пролетая по воздуху, обагрила кровью свои крылья. Заалла рка, истоптанное поле превратилось въ болото, и лужи крови въ слдахъ отъ ногъ и копытъ алли, сверкая на солнц, по всему пространству равнины.
Избави насъ небо увидть когда нибудь сцену, какую увидлъ на пол битвы мсяцъ, когда, появившись изъ за чорной линіи далекаго горизонта, окаймленнаго втьвями деревъ, онъ поднялся въ небо и взглянулъ на равнину, усянную лицами, обращенными вверхъ, — лицами, которыя когда-то у груди матери искали родного взора или дремали въ счастливомъ забытьи. Избави насъ Богъ узнать вс тайны, шопотомъ переданныя зараженному втру, пролетавшему надъ сценою битвы днемъ, и смерти и страданія ночью! Много разъ одинокій мсяцъ свтилъ надъ этимъ полемъ и много разъ озаряли его печальныя стражи — звзды, и много разъ пронесся надъ нимъ втеръ со всхъ странъ свта, пока не изгладились слды сраженія.
Эти слды держались долго, но проявлялись только въ мелочахъ: природа выше дурныхъ людскихъ страстей: — она повеселла скоро и снова улыбнулась надъ преступнымъ полемъ битвы, какъ улыбалась прежде, когда оно было еще невинно. Жаворонки по прежнему запли надъ нимъ въ вышин, тни облаковъ, нагоняя другъ друга, замелькали по трав и нивамъ, по огородамъ и лсамъ, по кровлямъ и шпицу церкви молодого городка подъ кущею деревъ, — и убгали къ далекой меж неба съ землею, гд блднла вечерняя заря. Пол засяли хлбомъ, и собирали съ него жатву, алая нкогда рка задвигала колеса мельницы, крестьяне, посвистывая, пахали землю, тамъ и сямъ виднлись группы жнецовъ и косарей, мирно занятыхъ своимъ дломъ, паслись овцы и быки, дти кричали и шумли по пажитямъ, прогоняя птицъ, въ трубъ хижинъ подымался дымъ, мирно звучалъ воскресный колоколъ, жили и умирали старики и старухи, робкія полевыя созданія и простые цвты въ кустарник и садахъ разцвтали и увядали въ урочный срокъ: и все это на страшномъ, кровавомъ пол битвы, гд тысячи пали мертвые среди жаркой счи.
Сначала среди всходившаго хлба появлялись пятнами густо-зеленые участки, и народъ смотрлъ на нихъ съ ужасомъ. Годъ за годомъ эти пятна показывались снова, вс знали, что подъ этими тучными мстами лежатъ кучами схороненные люди и лошади, и удобряютъ почву. Крестьяне, вспахивая эти мста, съ отвращеніемъ сторонились отъ множества крупныхъ червей, связанные здсь снопы долго назывались снопами битвы и откладывались особо, никто не запомнить, чтобы такой снопъ попахъ когда нибудь въ общій сборъ жатвы. Долгое время плугъ, прорзывая свжую борозду, выбрасывалъ остатки воинскихъ вещей. Долго встрчались на пол битвы раненыя деревья, обломки изрубленныхъ и разрушенныхъ оградъ и окоповъ, гд дрались на смерть,истоптанныя мста, гд не всходило ни травки, ни былинки. Долго ни одна деревенская красавица не хотла украсить своей головы или груди прекраснйшимъ цвткомъ съ этого поля смерти, прошло много лтъ, а въ народ все еще жило поврье, что растущія здсь ягоды оставляютъ на сорвавшей ихъ рук почти неизгладимое пятно.
Но года быстро и незамтно, какъ лтнія тучки, пролетая надъ полемъ, изгладили мало по малу и эти слды старинной битвы, они унесли съ собою преданія, жившія въ памяти окрестныхъ жителей, сказанія о битв перешли, наконецъ, слабя изъ году въ годъ, въ сказки старухъ, смутно повторяемыя у зимняго огонька.
Гд такъ долго росли неприкосновенные на своихъ стебляхъ цвты и ягоды, тамъ явились сады, воздвигнулись домa, и дти играли на лужайк въ сраженіе. Раненыя деревья уже давно были срублены на дрова къ Рождеству и, треща, сдлались добычею пламени. Густая зелень тучныхъ участковъ среди ржи стала не свже памяти о тхъ, чей прахъ подъ нею покоился. Плугъ все еще выбрасывалъ отъ времени до времени ржавые куски металла, но уже трудно было ршить, какое было ихъ употребленіе, и находившіе ихъ дивовались имъ и спорили. Старый изрубленный кирасъ и шлемъ висли въ церкви такъ долго, что дряхлый, полуслпой старикъ, напрасно старавшійся теперь разглядть ихъ надъ бленою аркою, дивился имъ, бывши еще ребенкомъ. Если бы павшіе на пол битвы могли воскреснуть на минуту въ томъ самомъ вид, какъ пали, и каждый на томъ мст, гд застигла его преждевременная смерть, израненые, блдные, какъ тни, воины сотнями глянули бы въ двери и окна жилищъ, окружили бы мирный домашній очагъ, смнили бы собою запасы хлба въ анбарахъ и житницахъ, стали бы между груднымъ ребенкомъ и его кормилицей, поплыли бы за ркой, закружились бы около мельницы, покрыли бы и садъ и дугъ, легли бы стогами полумертвыхъ тлъ на снокос. Такъ измнилось поле битвы, гд тысячи на тысячахъ пали въ жаркой схватк.
Нигд, можетъ быть, не измнилось оно такъ много, — лтъ сто тому назадъ, — какъ въ маленькомъ саду возл одного стараго каменнаго дома съ крыльцомъ, осненнымъ каприфоліями: такъ, въ свтлое осеннее утро, раздавались смхъ и музыка, и дв двушки весело танцовали на трав, съ полдюжины крестьянокъ, собиравшихъ, стоя на лстницахъ, яблоки съ деревъ, пріостановили работу и смотрли на пляску, раздляя веселье двушекъ. Сцена была очаровательная, живая, неподдльно веселая: прекрасный день, уединенное мсто, двушки въ полной безпечности танцовали безъ малйшаго принужденія, истинно отъ всей души.
Если бы на свт не заботились объ эффект, я думаю (это мое личное мнніе, и я надюсь, что вы согласитесь со мною), — я думаю, что вамъ жилось бы лучше, да и другимъ было бы пріятне съ вами жить. Нельзя было смотрть безъ восторга на пляску этихъ двушекъ. Единственными зрителями были крестьянки, собиравшія на лстницахъ яблоки. Двушки были очень довольны, что пляска имъ правится, но танцовали он ради собственнаго удовольствія (или, по крайней мр, вы непремнно такъ подумали бы), и вы любовались бы ими также невольно, какъ невольно он танцовали. Какъ он танцовали!
Не такъ, какъ оперныя танцовщицы. Нтъ, нисколько. И не такъ, какъ первыя ученицы какой нибудь мадамъ N. N. Нтъ. Это былъ ни кадриль, ни менуэтъ, ни контрадансъ, а что-то особенное: ни въ старомъ, ни въ новомъ стил, ни въ англійскомъ, ни во французскомъ, разв, можетъ быть, что-то въ род испанской пляски, какъ говорятъ, веселой, свободной и похожей на импровизацію подъ звуки кастаньетъ. Он кружились, какъ легкое облако, перелетали изъ конца въ конецъ по алле, и воздушныя движенія ихъ, казалось, разливались, по ярко озаренной сцен, все дальше и дальше, какъ крутъ на вод. Волны волосъ ихъ и облако платья, пластическая трава подъ ногами, щумящія въ утреннемъ воздух втьви, сверкающіе листья и пестрая тнь ихъ на мягкой зелени, бальзамическій втеръ, весело ворочающій далекую мльницу, все вокругъ этихъ двушекъ, — даже крестьянинъ съ своимъ плугомъ и лошадьми, чернющіе далеко на горизонт, какъ будто они послднія вещи въ мір, — все, казалось, танцовало вмст съ двушками.
Наконецъ, младшая изъ сестеръ, запыхавшись, съ веселымъ смхомъ, бросилась отдохнуть на скамью. Старшая прислонилась возл нея къ дереву. Оркестръ, — странствующія скрыпка и арфа, — завершилъ громкимъ финаломъ, въ доказательство свжести своихъ силъ, но въ самомъ дл, музыканты взяли такое темпо и, споря въ быстрот съ танцовавшими, дошли до такого presto, что не выдержали бы ни полминуты дольше. Крестьянки подъ яблонями высказали свое одобреніе неопредленнымъ говоромъ и тотчасъ же принялись опять за работу, какъ пчелы.
Дятельность ихъ удвоилась, можетъ быть, отъ появленія пожилого джентльмена: это былъ самъ докторъ Джеддлеръ, владтель дома и сада, и отецъ танцовавшихъ двушекъ. Онъ выбжалъ посмотрть, что тутъ происходитъ и кой чортъ разыгрался у него въ саду еще до завтрака. Докторъ Джеддлеръ, надо вамъ знать, былъ большой философъ и не очень любилъ музыку.
— Музыка и танцы — сегодня! пробормоталъ докторъ, остановившись въ недоумніи. — Я думалъ, что сегодня страшный для нихъ день. Впрочемъ, свтъ полонъ противорчій. Грація! Мери! продолжалъ онъ громко: — что это? или сегодня поутру свтъ рехнулся еще больше?
— Будьте къ нему снисходительны, папенька, если онъ рехнулся, отвчала меньшая дочь его, Мери, подходя къ нему и устремивши на него глаза: — сегодня чье-то рожденіе.
— Чье-то рожденіе, плутовка? возразилъ докторъ.— Да разв ты не знаешь, что каждый день чье нибудь рожденіе? Что, ты никогда не слышала, сколько новыхъ актеровъ является каждую минуту въ этомъ, — ха, ха, ха! право, нельзя говорить безъ смха, — въ этомъ сумасбродномъ и пошломъ фарс — жизни?
— Нтъ, не слышала.
— Да, конечно, нтъ, ты женщина, почти женщина, сказалъ докторъ и устремилъ глаза на ея милое личико, которое она все еще не отдаляла отъ его лица. — Я подозрваю, не твое ли сегодня рожденіе.
— Нтъ? въ самомъ дл? воскликнула его любимица и протянула свои губки.
— Желаю теб, сказалъ докторъ, цалуя ее: — забавная мысль!… счастливо встртить этотъ день еще много разъ. Хороша идея, нечего сказать, подумалъ докторъ: — желать счастливаго повторенія въ такомъ фарс…. ха, ха, ха!
Докторъ Джеддлеръ былъ, какъ я уже сказалъ, большой философъ, зерно, паосъ его философіи состоялъ въ томъ, что онъ смотрлъ на свтъ и жизнь, какъ на гигантскій фарсъ, какъ на что-то безсмысленное, недостойное серьёзнаго вниманія разсудительнаго человка. Корень этой системы держался въ почв поля битвы, на которомъ онъ жилъ, какъ вы сами скоро увидите.
— Хорошо! но откуда же достали вы музыку? спросилъ докторъ. — Какіе нибудь мошенники! Откуда эти менестрели?
— Ихъ прислалъ Альфредъ, отвчала Грація, поправляя въ волосахъ сестры нсколько полевыхъ цвтовъ, которые вплела съ полчаса тому назадъ, любуясь юною красотою Мери.
— A! Альфредъ прислалъ музыкантовъ, право? сказалъ докторъ.
— Да. Онъ встртилъ ихъ сегодня на зар при възд въ городъ. Они путешествуютъ пшкомъ, и ночевали здсь, сегодня рожденіе Мери, такъ онъ подумалъ, что, можетъ быть, это позабавить ее, и прислалъ ихъ сюда ко мн съ запискою, что если я того же мннія, такъ они къ нашимъ услугамъ.
— Да, знаю, безпечно замтилъ докторъ:— онъ всегда спрашиваетъ вашего мннія.
— А мое мнніе было не противъ, весело продолжала Грація, — она остановилась и, отступивши на шагъ, любовалась съ минуту красивою, убранною ею головкою: — Мери была въ дух и начала танцовать, я пристала, и вотъ мы протанцовали подъ музыку Альфреда, пока не выбились изъ силъ. И музыка была для васъ тмъ пріятне, что ее прислалъ Альфредъ. Не правда ли, милая Мери?
— Право, не знаю, Грація. Какъ ты мн докучаешь своимъ Альфредомъ!
— Докучаю теб твоимъ женихомъ? отвчала сестра.
— Да я вовсе не требую, чтобы мн объ немъ говорили, возразила капризная красавица, обрывая и разсыпая по земл лепестки съ какого-то цвтка. — Мн и то прожужжали имъ уши, а что до того, что онъ мн женихъ….
— Тсъ! Не говори такъ слегка о врномъ, вполн теб преданномъ сердц, Мери, прервала ее сестра: — не говори такъ даже и въ шутку. Такого врнаго сердца не найти въ цломъ мір!
— Нтъ, нтъ, отвчала Мери, поднявши брови въ безпечно миломъ раздумьи:— можетъ статься не найти. Только я не вижу въ этомъ большой заслуги. Я — я вовсе не нуждаюсь въ его непоколебимой врности. Я никогда ее у него не требовала. Если онъ ожидаетъ, что я…. Впрочемъ, милая Грація, что намъ за необходимость говорить объ немъ именно теперь?
Нельзя было безъ наслажденія смотрть на граціозныхъ, цвтущихъ сестеръ: он ходили, обнявшись, по саду, и въ разговор ихъ слышался странный контрастъ серьёзнаго размышленія съ легкомысленностью, и вмст съ тмъ гармонія любви, отвчающей на любовь. Глаза меньшой сестры наполнились слезами, внутри ея происходила борьба: глубокое, горячее чувство прорывалось сквозь своенравный смыслъ ея рчей.
Разность ихъ лтъ была года четыре, не больше, но Грація, какъ часто случается въ подобныхъ обстоятельствахъ, когда об лишены надзора матери (жены доктора не было уже на свт), Грація такъ неусыпно заботилась о меньшой сестр своей и была ей предана такъ безгранично, что казалась старше, нежели была въ самомъ дл, она, естественно, не по лтамъ являлась чуждою всякаго съ нею соперничества и раздляла, какъ будто, прихоти ея фантазіи только изъ симпатіи и искренней любви. Великія черты матери, самая тнь и слабое отраженіе которыхъ очищаетъ сердце и возноситъ высокую натуру ближе къ ангеламъ!
Мысля доктора, когда онъ смотрлъ на дочерей и слушалъ ихъ разговоръ, не выходили сначала изъ круга веселыхъ размышленій о глупости всякой любви и страсти, и о заблужденіи молодежи, которая вритъ на минуту въ важность этихъ мыльныхъ пузырей, и потомъ разочаровывается — всегда, всегда!
Но добрыя домашнія качества Граціи, ея самоотверженіе, кротость ея права, мягкаго и тихаго, но вмст съ тмъ смлаго и твердаго, высказались ему ярче въ контраст ея спокойной, хозяйской, такъ сказать, фигуры съ боле прекрасною наружностью меньшой сестры, — и онъ пожаллъ за нее, пожаллъ и обихъ, что жизнь такая смшная вещь.
Доктору вовсе не приходило въ голову спросить себя, не задумали ли его дочери, или хоть одна изъ нихъ, сдлать изъ этой шутки что нибудь серьёзное. Впрочемъ, вдь онъ былъ философъ.
Добрый и великодушный отъ природы, онъ споткнулся нечаянно на обыкновенный философскій камень (открытый гораздо легче предмета изысканій алхимиковъ), который сбиваетъ иногда съ ногъ добрыхъ и великодушныхъ людей и одаренъ роковымъ свойствомъ превращать золото въ соръ и лишать цнности все дорогое.
— Бритнъ! закричалъ докторъ. — Бритнъ! эй!
Изъ дому появился маленькій человкъ съ необыкновенно кислою и недовольною физіономіей и отозвался на призывъ доктора безцеремоннымъ: ‘что тамъ’?
— Гд обденный столъ? спросилъ докторъ.
— Въ комнатахъ, отвчалъ Бритвъ.
— Не угодно ли накрыть его здсь, какъ сказано вчера свечера? продолжалъ докторъ. — Разв вы не знаете, что будутъ гости, что намъ надо покончить дла еще утромъ, до прізда почтовой коляски, и что это особенный, важный случай?
— Я не могъ ничего сдлать, докторъ Джеддлеръ, пока не кончатъ собирать яблоки, сами разсудите, что я могъ сдлать? возразилъ Бритнъ, постепенно возвышая голосъ, такъ что договорилъ почти крикомъ.
— Чтожь, кончили он? спросилъ докторъ, взглянувши на часы и ударивши рука объ руку. — скорй же! гд Клеменси?
— Здсь, мистеръ, отвчалъ голосъ съ лстницы, по которой проворно сбжала пара толстыхъ ногъ. — Довольно, сходите, сказала она, обращаясь къ собиравшимъ яблоки. — Все будетъ готово въ одну минуту, мистеръ.
И она начала страшно суетиться, зрлище было довольно оригинально, и заслуживаетъ нсколько предварительныхъ замчаній.
Клеменси было лтъ тридцать: лицо ея было довольно полно и мясисто, но свернуто въ какое-то странно комическое выраженіе. Впрочемъ, необыкновенная угловатость ея походки и пріемовъ заставляла забывать о всхъ возможныхъ лицахъ въ мір. Сказать, что у нея были дв лвыя ноги и чья-то чужія руки, что вс четыре оконечности казались вывихнутыми и торчали какъ будто вовсе не изъ своихъ мстъ, когда она начинала ими двигать, — значитъ набросать только самый слабый очеркъ дйствительности. Сказать, что она была совершенно довольна такимъ устройствомъ, какъ будто это вовсе до нея не касалось, и что она предоставляла своимъ рукамъ и ногамъ распоряжаться, какъ имъ угодно, — значитъ отдать только слабую справедливость ея равнодушію. Костюмъ ея составляли: пара огромныхъ упрямыхъ башмаковъ, никогда не находившихъ нужнымъ итти, куда идетъ нога, синіе чулки, пестрое платье самаго нелпаго узора, какой только можно достать за деньги, — и блый передникъ. Она постоянно ходила въ короткихъ рукавахъ, съ локтей ея (ужь такъ устроивала сама судьба) никогда ни сходили царапины, интересовавшія ее такъ живо, что она неутомимо, хотя и тщетно, старалась оборотить локти и посмотрть на нихъ. На голов у нея обыкновенно торчала гд нибудь шапочка, рдко, впрочемъ, на томъ мст, гд носятъ ее вс прочіе. Но за то Клеменси была съ ногъ до головы безукоризненно опрятна и умла хранить въ наружности какую-то кривую симметрію. Похвальное рвеніе быть и казаться опрятной и благоприличной часто было причиною одного изъ поразительнйшихъ ея маневровъ: она схватывалась одною рукою за деревянную ручку (часть костюма, въ просторчіи называемая планшеткою) и съ жаромъ принималась дергать другою рукою платье, пока оно не располагалось въ симметрическія складки.
Вотъ наружность и костюмъ Клеменси Ньюкомъ, безсознательно, какъ подозрвали, изковеркавшей полученное ею при крещеніи имя Клементивы, хотя никто не зналъ этого наврное, потому-что глухая старуха мать, истинный феномевъ долголтія, которую она кормила почти съ самого дтства, умерла, а другихъ родственниковъ у нея не было. Накрывая на столъ, Клеменси по временамъ останавливалась, сложивши свои голыя красныя руки, почесывала раненые локти, поглядывала на столъ съ совершеннымъ равнодушіемъ, и потомъ, вспомнивши вдругъ, что еще чего нибудь недостаетъ, бросалась за забытою вещами.
— Адвокаты идутъ, мистеръ! произнесла Клеменси не очень привтливымъ голосомъ.
— Ага! воскликнулъ докторъ, спша имъ на встрчу къ воротамъ сада. — Здравствуйте, здравствуйте! Грація! Мери! господа Снитчей и Краггсъ пришли. А гд же Альфредъ?
— Онъ врно сейчасъ будетъ назадъ, сказала Грація.— Ему сегодня столько было хлопотъ со сборами къ отъзду, что онъ всталъ и вышелъ на разсвт. Здравствуйте, господа.
— Позвольте пожелать вамъ добраго утра, сказалъ Снитчей: это и за себя и за Краггса.— (Краггсъ поклонился). — Цалую вашу ручку, продолжалъ онъ, обращаясь къ Мери, и поцаловалъ ручку:— и желаю вамъ, — желалъ онъ или не желалъ въ самомъ дл, неизвстно: съ перваго взгляда онъ не походилъ на человка, согртаго теплымъ сочувствіемъ къ ближнему:— желаю вамъ еще сто разъ встртить этотъ счастливый день.
Докторъ, заложивши руки въ карманы, значительно засмялся. Ха! ха! ха! Фарсъ во сто актовъ!
— Однако же я увренъ, замтилъ Снитчей, приставляя небольшую синюю сумку къ ножк стола — вы ни въ каковъ случа не захотите укоротить его для этой актрисы, докторъ Джеддлеръ.
— Нтъ, отвчалъ докторъ. — Боже сохрани! Дай Богъ ей жить и смяться надъ фарсомъ, какъ можно дольше, а въ заключеніе сказать съ острякомъ французомъ: фарсъ разыгранъ, oпyскайте занавсъ.
— Острякъ французъ былъ не правъ, докторъ Джеддлеръ, возразилъ Снитчей, пронзительно заглянувши въ сумку:— и ваша философія ошибочна, будьте въ томъ уврены, какъ я уже не разъ валъ говорилъ. Ничего серьёзнаго въ жизни! Да что же по вашему права?
— Шутка, отвчалъ докторъ.
— Вамъ никогда не случалось имть дло въ суд? спросилъ Снитчей, обративши глаза отъ сумки на доктора.
— Никогда, отвчалъ докторъ.
— Если случится, замтилъ Снитчей: — такъ, можетъ быть, вы перемните ваше мнніе.
Краггсъ, который, казалось, только очень смутно или вовсе не сознавалъ въ себ отдльнаго, индивидуальнаго существованія и былъ представляемъ Снитчеевъ, отважился сдлать свое замчаніе. Это замчаніе заключало въ себ единственную мысль, которая не принадлежала на половину и Снитчею, но за то ее раздляли съ Краггсомъ многіе изъ мудрыхъ міра сего.
— Оно стало нынче ужь слишкомъ легко, замтилъ Краггсь,
— Что, вести процессъ? спросилъ докторъ.
— Да вс, отвчалъ Краггсъ. — Теперь все стало какъ-то слишкомъ легко. Это порокъ нашего времени. Если свтъ шутка (я не приготовился утверждать противное), такъ слдовало бы постараться, чтобы эту шутку было очень трудно разыграть. Слдовало бы сдлать изъ нея борьбу, сэръ, и борьбу возможно тяжелую. Такъ слдовало бы, а ее длаютъ все легче да легче. Мы смазываемъ масломъ врата жизни, а имъ слдовало бы заржавть. Скоро они начнутъ двигаться безъ шума, а имъ слдовало бы визжать на петляхъ, сэръ.
Краггсъ, казалось, самъ завизжалъ на своихъ петляхъ, высказывая это мнніе, которому наружность его сообщила неимоврный эффектъ. Краггсъ былъ человкъ холодной, сухой, крутой, одтый, какъ кремень, въ срое съ блымъ, съ глазами, метавшими мелкія искры, какъ будто ихъ выскаетъ огниво. Три царства природы имли каждое своего идеальнаго представителя въ этомъ тріо спорившихъ, Снитчей былъ похожъ на сороку или ворону (только безъ лоску), а сморщенное лицо доктора походило на зимнее яблоко, ямочки на немъ изображали слды птичьихъ клювовъ, а маленькая косичка сзади торчала въ вид стебелька.
Въ это время статный молодой человкъ, одтый по дорожному, быстро вошелъ въ садъ въ сопровожденіи слуги, нагруженнаго чемоданомъ и узелками, веселый и полный надежды видъ его гармонировалъ съ яснымъ утромъ. Трое бесдовавшихъ сдвинулись въ одну группу, какъ три брата Парокъ, или три Граціи, замаскированныя съ величавшимъ искусствомъ, или, наконецъ, какъ три вщія сестры въ степи, — и привтствовали пришедшаго.
— Счастливо встрчать этотъ день, Альфъ, сказалъ докторъ.
— Встртить его еще сто разъ, мистеръ Гитфильдъ, сказалъ, низко кланяясь, Снитчей.
— Сто разъ! глухо и лаконически проговорилъ Краггсъ.
— Что за гроза! воскликнулъ Альфредъ, вдругъ остановившись. — Одинъ, два, три — и все предвстники чего-то недобраго на ждущемъ меня океан. Хорошо, что не васъ первыхъ встртилъ я сегодня по утру, а то это дурная была бы примта. Первую встртилъ я Грацію, милую, веселую Грацію, — и вы мн не страшны!
— Съ вашего позволенія, мистеръ, вы первую встртили меня, сказала Клеменси Ньюкомъ. — Она, извольте припомнить, вышла сюда гулять еще да восхода солнца. Я оставалась въ комнатахъ.
— Да, правда. Клеменси первая попалась мн сегодня навстрчу, сказалъ Альфредъ: — все равно, я не боюсь васъ и подъ щитомъ Клеменси!
— Ха, ха, ха! — это я за себя и за Краггса, сказалъ Снитчей: — хорошъ щитъ!
— Можетъ быть, не такъ дуренъ, какъ кажется, отвчалъ Альфредъ, дружески пожимая руки доктору, Снитчею и Краггсу.
Онъ оглянулся вокругъ.
— Гд же…. Боже мой!
И быстрое, неожиданное движеніе его сблизило вдругъ Джонатана Снитчея и Томаса Краггса еще больше, нежели статьи ихъ договора, при заключеніи товарищества. Онъ быстро подошелъ къ сестрамъ, и…. впрочемъ, я лучше не могу передать вамъ, какъ онъ поклонился сперва Мери, а потомъ Граціи, какъ замтивши, что мистеръ Краггсъ, глядя на его поклонъ, нашелъ бы вроятно, что и кланяться стало нынче слишкомъ легко.
Докторъ Джеддлеръ, желая, можетъ быть, отвлечь вниманіе, поспшилъ приступить къ завтраку, и вс сли за столъ. Грація завяла главное мсто, но такъ ловко, что отдлила сестру и Альфреда отъ остального общества. Снитчей и Краггсъ сли по угламъ, поставивши синюю сумку для безопасности между собою. Докторъ по обыкновенію слъ противъ Граціи. Клеменси суетилась около стола съ какою-то гальваническою дятельностью, а меланхолическій Бритнъ за другимъ маленькимъ столикомъ торжественно разрзывалъ кусокъ говядины и окорокъ.
— Говядины? спросилъ Бритнъ, подойдя къ Снитчею съ ножемъ и вилкою въ рук и бросивши въ него лаконическій вопросъ, какъ метательное оружіе.
— Конечно, отвчалъ адвокатъ.
— А вамъ тоже?
Это относилось къ Краггсу.
— Да, только безъ жиру, и получше сваренный кусочекъ, отвчалъ Краггсъ.
Исполнивши эти требованія и умренно надливши доктора (онъ какъ будто зналъ, что больше никто не хочетъ сть), Бритнъ сталъ какъ только можно было ближе, не нарушая приличія, возл Компаніи подъ фирмою ‘Снитчей и Краггсь’, и суровымъ взглядомъ наблюдалъ, какъ управляются они съ говядиной. Разъ, впрочемъ, строгое выраженіе лица его смягчилось: это случилось по поводу того, что Краггсъ, зубы котораго были не изъ лучшихъ, чуть не подавился, при чемъ Бритнъ воскликнулъ съ большимъ одушевленіемъ: ‘я думалъ, что онъ ужъ и умеръ! ‘
— Альфредъ, сказалъ докторъ: — слова два, три объ дл, пока мы еще за завтракомъ.
— Да, за завтракомъ, повторили Снитчей и Краггсъ, которые, кажется, и не думали оставить его.
Альфредъ хоть и не завтракалъ, хоть и былъ, казалось, по уши занятъ разными длами, однакоже, почтительно отвчалъ:
— Если вамъ угодно, сэръ.
— Если можетъ быть что нибудь серьёзное, началъ докторъ: — въ такомъ….
— Фарс, какъ человческая жизнь, договорилъ Альфредъ.
— Въ такомъ фарс, какъ наша жизнь, продолжалъ докторъ: — такъ это возвращеніе въ минуту разлуки двойного годового праздника, съ которымъ связано для насъ четырехъ много пріятныхъ мыслей и воспоминаніе о долгихъ, дружескихъ отношеніяхъ. Но не объ этомъ рчь и не въ томъ дло.
— Нтъ, нтъ, докторъ Джеддлеръ, возразилъ молодой человкъ: — именно въ томъ-то и дло, такъ говоритъ мое сердце, такъ скажетъ, я знаю, и ваше, — дайте ему только волю. Сегодня я оставляю вашъ домъ, сегодня кончается ваша опека, мы прерываемъ близкія отношенія, скрпленныя давностью времени, — имъ никогда уже не возобновиться вполн, мы прощаемся и съ другими отношеніями, съ надеждами впереди, — онъ взглянулъ на Мери, сидвшую возл него, — пробуждающій мысли, которыя я не смю теперь высказать. Согласитесь, прибавилъ онъ, стараясь ободрить шуткой и себя и доктора: — согласитесь, докторъ, что въ этой глупой, шутовской куч сора съ же хоть зернышко серьёзнаго. Сознаемся въ этомъ сегодня.
— Сегодня! воскликнулъ докторъ.— Слушайте его! ха, ха, ха! Сегодня, въ самый безсмысленный день во всемъ безсмысленномъ году! Въ этотъ день, здсь, на этомъ мст, дано было кровопролитное сраженіе. Здсь, гд мы теперь сидимъ, гд сегодня утромъ танцовали мои дочери, гд полчаса тому назадъ собирали намъ къ завтраку плоды съ этихъ деревъ, пустившихъ корни не въ землю, а въ людей, — здсь угасли жизни столь многихъ, что нсколько поколній посл того, еще за мою память, здсь, подъ нашими ногами, разрыто было кладбище, полное костей, праха костей и осколковъ разбитыхъ череповъ. А изъ всхъ сражавшихся не было и ста человкъ, которые знали бы, за что они дерутся, въ числ праздновавшихъ побду не было и ста, которые знали бы, чему они радуются. Потеря или выигрышъ битвы не послужили въ пользу и полусотн. Теперь нтъ и поддюжины, которые сходились бы въ мнніи о причин и исход сраженія, словомъ, никто никогда не зналъ объ немъ ничего положительнаго, исключая тхъ, которые оплакивали убитыхъ. Очень серьёзное дло! прибавилъ докторъ со смхомъ.
— А мн такъ все это кажется очень серьёзнымъ, сказалъ Альфредъ.
— Серьёзнымъ! воскликнулъ докторъ. — Если вы такія вещи признаете серьёзными, такъ вамъ остается только или сойти съ ума, или умереть, или вскарабкаться куда нибудь на вершину горы и сдлаться отшельникомъ.
— Кром того, это было такъ давно, сказалъ Альфредъ.
— Давно! возразилъ докторъ. — А чмъ занимался свтъ съ тхъ поръ? Ужь не провдали ли вы, что онъ занимался чмъ нибудь другимъ? Я, признаюсь, этого не замтилъ.
— Занимался, отчасти, и судебными длами, замтилъ Снитчей, мшая ложечкой чай.
— Несмотря на то, что судопроизводство слишкомъ облегчено, прибавилъ его товарищъ.
— Вы меня извините, докторъ, продолжалъ Снитчей: — я уже тысячу разъ высказывалъ въ продолженіи вашихъ споровъ мое мнніе, а все таки повторю, что въ тяжбахъ и въ судопроизводств я нахожу серьёзную сторону, нчто, такъ сказать, осязательное, въ чемъ видны цль и намреніе….
Тутъ Клеменси Ньюкомъ зацпила за уголъ стола, и зазвенли чашки съ блюдечками.
— Что это? спросилъ докторъ.
— Да все эта негодная синяя сумка, отвчала Клеменси: — вчно кого нибудь съ ногъ собьетъ.
— Въ чемъ видны цль и намреніе, внушающія уваженіе, продолжалъ Снитчей.— Жизнь фарсъ, докторъ Джеддлеръ, когда есть на свт судопроизводство?
Докторъ засмялся и посмотрлъ на Альфреда.
— Соглашаюсь, если это вамъ пріятно, что война глупость, сказалъ Снитчей. — Въ этомъ я съ вами соглашаюсь. Вотъ, напримръ, прекрасное мсто, — онъ указалъ на окрестность вилкою, — сюда вторглись нкогда солдаты, нарушители правъ владнія, опустошили его огнемъ и мечомъ. Хе, хе, хе! добровольно подвергаться опасности отъ меча и огня! Безразсудно, глупо, ршительно смшно! И вы сметесь надъ людьми, когда вамъ приходитъ въ голову эта мысль, но взглянемъ на эту же прекрасную мстность, при настоящихъ условіяхъ. Вспомните объ узаконеніяхъ относительно недвижимаго имущества, о правахъ завщанія и наслдованія недвижимости, о правилахъ залога и выкупа ея, о статьяхъ касательно аренднаго, свободнаго и податнаго ею владнія, вспомните, продолжалъ Снитчей съ такимъ одушевленіемъ, что щелкнулъ зубами:— вспомните о путаниц узаконеній касательно правъ и доказательства правъ на владніе, со всми относящимися къ нимъ противорчащими прежними ршеніями и многочисленными парламентскими актами, вспомните о безконечномъ, замысловатомъ длопроизводств по канцеляріямъ, къ которому можетъ подать поводъ этотъ прекрасный участокъ, — и признайтесь, что есть же и цвтущія мста въ этой степи, называемой жизнью! Надюсь, прибавилъ Снитчей, глядя на своего товарища, — что я говорю за себя и за Краггса?
Краггсъ сдлалъ утвердительный знакъ, и Снитчей, нсколько ослабвшій отъ краснорчивой выходки, объявилъ, что желаетъ състь еще кусокъ говядины и выпить еще чашку чаю.
— Я не защищаю жизни вообще, прибавилъ онъ, потирая руки и усмхаясь:— жизнь исполнена глупостей, и еще кое-чего хуже — обтовъ въ врности, безкорыстіи, преданности, и мало ли въ чемъ. Ба! мы очень хорошо знаемъ ихъ цну. Но все таки вы не должны смяться надъ жизнью, вы завязали игру, игру не на шутку! Вс играютъ противъ васъ, и вы играете противъ всхъ. Вещь презанимательная! Сколько глубоко соображенныхъ маневровъ на этой шашешниц! Не смйтесь, докторъ Джедддеръ, пока не выиграли игры, да и тогда не очень-то. Хе, хе, хе! Да, и тогда не очень, повторилъ Снитчей, покачивая головою и помаргивая глазами, какъ будто хотлъ прибавить: — а лучше по моему, покачайте головою.
— Ну, Альфредъ, спросилъ докторъ: — что вы теперь скажете?
— Скажу, сэръ отвчалъ Альфредъ: — что вы оказали бы величайшее одолженіе и мн и себ, я думаю, если бы старались иногда забыть объ этомъ пол битвы, и другихъ подобныхъ ему, ради боле обширнаго поля битвы жизни, надъ которымъ солнце восходитъ каждый день.
— Боюсь, какъ бы это не измнило его взгляда, мистеръ Альфредъ, сказалъ Снитчей.— Бойцы жестоки и озлоблены въ этой битв жизни, то и дло, что ржутъ и стрляютъ, подкравшись сзади, свалятъ съ ногъ, да еще и придавятъ ногою, не веселая картина.
— А я такъ думаю, мистеръ Снитчей, сказалъ Альфредъ: — что въ ней совершаются и тихія побды, великіе подвиги героизма и самопожертвованія, — даже во многомъ, что мы зовемъ въ жизни пустяками и противорчіемъ, — и что подвиги эти не легче отъ-того, что никто объ нихъ не говоритъ и никто не слышитъ. А они каждый день совершаются гд нибудь въ безвстномъ уголк, въ скромномъ жилищ, въ сердцахъ мужчинъ и женщинъ, — и каждый изъ такихъ подвиговъ способенъ примирить со свтомъ самаго угрюмаго человка и пробудить въ немъ надежду и вру въ людей, несмотря на то, что дв четверти ихъ ведутъ войну, а третья процессы. — Это не бездлица.
Об сестры слушали со вниманіемъ.
— Хорошо, хорошо! сказалъ докторъ: — я уже слишкомъ старъ, и мнній моихъ не измнитъ никто, ни другъ мой Снитчей, ни даже сестра моя, Марта Джеддлеръ, старая два, которая то же въ былые годы испытала, какъ говоритъ, иного домашнихъ тревогъ и пережила съ тхъ поръ иного симпатичныхъ влеченіи къ людямъ всякаго сорта, она вполн вашего мннія (только что упряме и безтолкове, потому-что женщина), и мы съ нею никакъ не можемъ согласиться, и даже рдко видимся. Я родился на этомъ пол битвы. Мысли мои уже съ дтства привыкли обращаться къ истинной исторіи поля битвы. Шестьдесятъ лтъ пролетло надъ моей головой, и я постоянно видлъ, что люди, — въ томъ числ Богъ знаетъ сколько любящихъ матерей и добрыхъ двушекъ, вотъ какъ и моя, — чуть съ ума не сходятъ отъ поля битвы. Это противорчіе повторяется во всемъ. Такое невроятное безразсудство можетъ возбудить только смхъ или слезы, я предпочитаю смхъ.
Бритнъ, съ глубочайшимъ меланхолическимъ вниманіемъ слушавшій каждаго изъ говорившихъ поочередно, присталъ вдругъ, какъ должно полагать, къ мннію доктора, если глухой, могильный звукъ, вырвавшійся изъ устъ его можно почесть на выраженіе веселаго расположенія духа. Лицо его, однако же, ни прежде, ни посл того не измнилось ни на волосъ, такъ что хотя двое изъ собесдниковъ, испуганные таинственнымъ звукомъ, и оглянулись во вс стороны, но никто и не подозрвалъ въ томъ Бритна, исключая только прислуживавшей съ нимъ Клеменси Ньюкомъ, которая, толкнувши его однимъ изъ любимыхъ своихъ составовъ, локтемъ, спросила его шопотомъ и тономъ упрека, чему онъ смется?
— Не надъ вами! отвчалъ Бритнъ.
— Надъ кмъ же?
— Надъ человчествомъ, сказалъ Бритнъ.— Вотъ штука-то!
— Право, между докторомъ и этими адвокатами онъ съ каждымъ днемъ становится безтолкове! воскликнула Клеменми, толкнувши его другимъ локтемъ, какъ будто съ цлью образумитъ его этимъ толчковъ. — Знаете ли вы, гд вы? или вамъ надо напомнить?
— Ничего не знаю, отвчалъ Бритнъ съ свинцовымъ взглядомъ и безстрастнымъ лицомъ:— мн вс равно. Ничего не разберу. Ничему не врю. Ничего мн не надо.
Хотя этотъ печальный очеркъ его душевнаго состоянія былъ, можетъ быть, и преувеличенъ въ припадк унынія, однакоже, Бенджаминъ Бритнъ, называемый иногда маленькій Бритнъ, въ отличіе отъ Великобританіи {Непереводимая игра словъ. Имя Бритнъ (Britain) означаетъ тоже и Бритниію, и Бритна назвали маленькимъ Бритномъ (Little Britain) въ отличіе отъ Великобританіи (Great Brtain).}, какъ говорится: напр. юная Англія, въ отличіе отъ старой, опредлилъ свое настоящее состояніе точне, нежели можно было предполагать. Слушая ежедневно безчисленныя разсужденія доктора, которыми онъ старался доказать всякому, что его существованіе, по крайней мр, ошибка и глупость, бдняжка служитель погрузился мало по малу въ такую бездну смутныхъ и противорчащихъ мыслей, принятыхъ извн и родившихся въ немъ самомъ, что истина на дн колодца, въ сравненіи съ Бритномъ въ пучин недоумнія, была какъ на ладони. Только одно было для него ясно: что новые элементы, вносимые обыкновенно въ эти пренія Снитчеемъ и Краггсомъ, никогда не уясняли вопроса и всегда какъ будто доставляли только доктору случай брать верхъ и подкрплять свои мннія новыми доводами. Бритнъ видлъ въ ‘Компаніи’ одну изъ ближайшихъ причинъ настоящаго состоянія своего духа и ненавидлъ ее за это отъ души.
— Не въ томъ дло, Альфредъ, сказалъ докторъ.— Сегодня, какъ сами вы сказали, вы перестаете быть моимъ воспитанникомъ, вы узжаете отъ насъ съ богатымъ запасомъ знаній, какія могли пріобрсть здсь въ шкод и въ Лондон, и съ практическими истинами, какими могъ скрпить ихъ простакъ деревенскій докторъ, вы вступаете въ свтъ. Первый періодъ ученія, опредленный вашимъ бднымъ отцомъ, кончился, теперь вы зависите сами отъ себя и собираетесь исполнить его второе желаніе: но за долго до истеченія трехъ лтъ, которыя назначены для посщенія медицинскихъ школъ за границею, вы насъ забудете. Боже мой, вы легко забудете насъ въ полгода!
— Если забуду, — да вы сами знаете, что этого не случится. Что мн объ этомъ говорить вамъ! сказалъ Альфредъ, смясь.
— Мн ничего подобнаго неизвстно, возразилъ докторъ. — Что ты на это скажешь, Мери?
Мери, играя ложечкой, хотла какъ будто сказать, — но она этого не сказала, — что онъ воленъ и забыть ихъ, если можетъ. Грація прижала ея цвтущее лицо къ своей щек и улыбнулась.
— Надюсь, я исполнялъ обязанность опекуна какъ слдуетъ, продолжалъ докторъ: — во всякомъ случа, сегодня утромъ я долженъ быть формально уволенъ и освобожденъ. Вотъ наши почтенные друзья, Снитчей и Краггсъ, принесли цлую кипу бумагъ, счетовъ и документовъ, для передачи вамъ ввреннаго мн капитала (желалъ бы, чтобы онъ былъ больше, Альфредъ, но вы будете великимъ человкомъ и увеличите его) и множество всякихъ вздоровъ, которые надо подписать, скрпить печатью и передать по форм.
— И утвердить подписью свидтелей, какъ того требуетъ законъ, сказалъ Снитчей, отодвигая тарелку и вынимая бумаги, которыя товарищъ его принялся раскладывать на стол.— Такъ какъ я и Краггсъ, мы были членами опеки вмст съ вами, докторъ, относительно ввреннаго намъ капитала, то мы должны попросить вашихъ двухъ слугъ засвидтельствовать подписи, — умете вы писать, мистриссъ Ньюкомъ?
— Я не замужемъ, мистеръ, отвчала Клеменси.
— Ахъ, извините. Я самъ этого не предполагалъ, пробормоталъ съ улыбкою Снитчей, взглянувши на ея необыкновенную наружность. — Умете ли вы читать?
— Немножко, отвчала Клеменси.
— Псалтырь? лукаво замтилъ адвокатъ.
— Нтъ, сказала Клеменси. — Это слишкомъ трудно. Я читаю только наперстокъ.
— Наперстокъ! повторилъ Снитчей. — Что вы говорите?
Клеменси покачала головой.
— Да еще терку для мушкатныхъ орховъ, прибавила она.
— Что за вздоръ! она должно быть сумасшедшая! сказалъ Снитчей, глядя на нее пристально.
Грація, однакоже, объяснила, что на упомянутыхъ вещахъ вырзаны надписи, и что он-то составляютъ карманную библіотеку Клеменси Ньюкомъ, не очень знакомой съ книгами.
— Такъ, такъ, миссъ Грація, сказалъ Снитчей. — Да, да. Ха, ха, ха! а я думалъ, что она не совсмъ въ своемъ ум. Она смотритъ такой дурой, пробормоталъ онъ съ гордымъ взглядомъ. — Что же говорить наперстокъ, мистрисъ Ньюкомъ?
— Я не замужемъ, мистеръ, замтила опять Клеменси.
— Такъ просто, Ньюкомъ, не такъ ли? сказалъ Снитчей.— Ну, такъ что же гласитъ наперстокъ~то, Ньюкомъ?
Какъ Клеменси, собираясь отвтить на вопросъ, раздвинула карманъ и заглянула въ разверзтую глубину его, ища наперстокъ, котораго тутъ не оказалось, — какъ потомъ раздвинула она другой и, увидвши его на дн, какъ жемчужину дорогой цны, начала добираться до него, выгружая изъ кармана все прочее, какъ-то: носовой платокъ, огарокъ восковой свчи, свжее яблоко, апельсинъ, завтный, хранимый на счастье пенни, висячій замокъ, ножницы въ футляр, горсти дв зеренъ, нсколько клубковъ бумаги, игольникъ, коллекцію папильотокъ, и сухарь, — и какъ все это было по одиначк передано на сохраненіе Бритну, — это не важно, также какъ и то, что, ршившись поймать и овладть самовольнымъ карманомъ, имвшимъ привычну цпляться за ближайшій уголъ, она приняла и спокойно сохраняла позу, по видимому, несовмстную съ устройствомъ человческаго тла и законами тяготнія. Дло въ томъ, что, наконецъ, она побдоносно достала наперстокъ и загремла теркой, литература которыхъ очевидно приходила въ упадокъ отъ непомрнаго тренія.
— Такъ это наперстокъ, не правда ли? спросилъ Снитчей. — Что же онъ говорить?
— Онъ говоритъ, отвчала Клеменси, медленно читая вокругъ него, какъ вокругъ башни: — За-бы-вай и про-щай.
Снитчей и Краггсъ засмялись отъ души.
— Какъ это ново! замтилъ Снитчей.
— И какъ легко на дл! подхватилъ Краггсъ.
— Какое знаніе человческой натуры! сказалъ Снитчей.
— И какъ удобно примнить его къ практик жизни! прибавилъ Краггсъ.
— А терка? спросилъ глава Компаніи.
— Терка говоритъ, отвчала Клемеиси:— ‘Длай для другихъ то, чего самъ отъ нихъ желаешь.’
— Обманывай, или тебя обманутъ, хотите вы сказать, замтилъ Снитчей.
— Не понимаю, отвчала Клеменси, въ недоумніи качая головою. — Я не адвокатъ.
— А будь она адвокатомъ, сказалъ Снитчей, поспшно обращаясь къ доктору, какъ будто стараясь уничтожить слдствія этого отвта: — она увидла бы, что это золотое правило половины ея кліентовъ. Въ этомъ отношеніи они не любятъ шутить, — какъ ни забавенъ нашъ свтъ, — и складываютъ потомъ вину на насъ. Мы, адвокаты, собственно ничто иное, какъ зеркала, мистеръ Альфредъ: къ намъ обращаются обыкновенно люди недовольные, несговорчивые и выказываютъ себя не съ лучшей стороны, поэтому не справедливо сердиться на насъ, если мы отражаемъ что нибудь непріятное. Надюсь, прибавилъ Снитчей: — что я говорю за себя и Краггса?
— Безъ сомннія, отвчалъ Краггсъ.
— Итакъ, если мистеръ Бритнъ будетъ такъ добръ, что принесетъ намъ чернила, сказалъ Снитчей, снова принимаясь за бумаги: — мы подпишемъ, приложимъ печати и совершимъ передачу какъ можно скоре, а не то почтовая коляска продетъ прежде, нежели мы успемъ осмотрться, при чемъ и гд мы.
Судя по наружности Бритна, можно было предположить съ большою вроятностью, что коляска продетъ, прежде нежели онъ узнаетъ, гд онъ. Онъ стоялъ въ раздумьи, умственно взвшивая мннія доктора и адвокатовъ, адвокатовъ и доктора. Онъ длалъ слабыя попытки подвести наперстокъ и терку (совершенно новыя для него идеи) подъ чью бы то ни было философскую систему, словомъ, запутывался, какъ всегда запутывалась его великая тезка {Великобританія.} въ теоріяхъ и школахъ. Но Клеменси была его добрымъ геніемъ, несмотря на то, что онъ имлъ самое не высокое понятіе объ ея ум, — ибо она не любила безпокоить себя отвлеченными умозрніями и постоянно длала вс, что нужно, въ свое время. Она въ одну минуту принесда чернилицу и оказала ему еще дальнйшую услугу — толкнула его локтемъ и заставила опомниться. Нжное прикосновеніе ея расшевелило его чувства, въ боле буквальномъ, нежели обыкновенно, значеніи слова, и Бритнъ встрепенулся.
Но теперь его возмутило сомнніе, не чуждое людямъ его сословія, для которыхъ употребленіе пера и чернила есть событіе въ жизни: онъ боялся, что, подписавши свое имя на документ, писанномъ чужою рукою, онъ пожалуй приметъ на себя какую нибудь отвтственность или какъ нибудь тамъ долженъ будетъ выплатить неопредленную, огромную сумму денегъ. Онъ подошелъ къ бумагамъ съ оговорками, и то по настоянію доктора, — потребовалъ времени взглянуть на документы, прежде, нежели подпишетъ (узорчатый почеркъ, не говоря уже о фразеологіи, былъ для него китайскою грамотою), осмотрлъ ихъ со всхъ сторонъ, нтъ ли гд нибудь подлога, потомъ подписалъ — и впалъ въ уныніе, какъ человкъ, лишившійся всхъ правъ и состоянія. Синяя сумка — хранилище его подписи, получила съ этой минуты какой-то таинственный интересъ въ его глазахъ, и онъ не могъ отъ нея оторваться. Но Клеменси Ньюкомъ, восторженно засмявшись при мысли, что и она не безъ достоинства и значенія, облокотилась на весь столъ, какъ орелъ, раздвинувшій крылья, и подперла голову лвою рукою, это были пріуготовительныя распоряженія, по окончаніи которыхъ она приступила къ самому длу, — начала, не щадя чернилъ, выводить какіе-то кабалистическіе знаки и въ то же время снимать съ нихъ воображаемую копію языкомъ. Вкусивши чернилъ, она разгорлась къ нимъ жаждою, какъ бываетъ, говорятъ, съ тигромъ, когда онъ отвдаетъ другого рода жидкость, она захотла подписывать все и выставлять свое имя на всемъ безъ разбора. Словомъ, опека и отвтственность были сняты съ доктора, и Альфредъ, вступивши въ личное распоряженіе капиталомъ, былъ хорошо снаряженъ въ жизненный путь.
— Бритнъ! сказалъ докторъ: — бгите къ воротамъ и сторожите тамъ коляску. Время летитъ, Альфредъ!
— Да, сэръ, летитъ, поспшно отвчалъ молодой человкъ. Милая Грація, на минуту! Мери — она такъ прекрасна, такъ молода, такъ привлекательна, она дороже всего въ мір моему сердцу, — не забудьте: я ввряю ее вамъ!
— Она всегда была для меня священнымъ предметомъ попеченій, Альфредъ. Теперь будетъ вдвое. Будьте уврены, я врно исполню мой долгъ.
— Врю, Грація, знаю наврное. Для кого это неясно, кто видитъ ваше лицо и слышитъ вашъ голосъ? О, добрая Грація! Будь у меня ваше твердое сердце, вашъ невозмутимый духъ, какъ бодро разстался бы я сего дня съ этими мстами!
— Право? отвчала она съ спокойной улыбкой.
— А все-таки, Грація…. сестрица, — это слово какъ будто естественне.
— Употребляйте его! подхватила она поспшно. Мн — пріятно его слышать, не называете меня иначе.
— А все-таки, сестрица, продолжалъ Альфредъ:— для меня и Мери лучше, что ваше врное и мужественное сердце остается здсь: это послужитъ намъ въ пользу и сдлаетъ васъ счастливе и лучше. Если бы я могъ, я не взялъ бы его отсюда для поддержанія собственной бодрости.
— Коляска на гор! закричалъ Бритнъ.
— Время летитъ, Альфредъ, сказалъ докторъ.
Мери стояла въ сторон съ потупленными глазами, при всти о появленіи коляски, молодой любовникъ нжно подвелъ ее къ сестр и предалъ въ ея объятія.
— Я только что сказалъ Граціи, милая Мери, что, отъзжая, поручаю васъ ей, какъ драгоцнный залогъ. И когда я возвращусь и потребую васъ назадъ, когда передъ нами раскроется свтлая перспектива брачной жизни, какъ пріятно будетъ для насъ позаботиться о счастьи Граціи, предупреждать ея желанія, благодарностью и любовью уплатить ей хоть частицу великаго долга.
Онъ держалъ Мери на руку, другая рука ея обвилась около шеи сестры. Мери смотрла въ спокойные, чистыя, веселые глава сестры, и во взор ея выражались любовь, удивленіе, печаль и почти обожаніе. Она смотрла на лицо сестры, какъ на лицо свтлаго ангела. И сестра смотрла на Мери и жениха ея ясно, весело и спокойно.
— И когда настанетъ время, продолжалъ Альфредъ: — это неизбжно, и я дивлюсь, что оно еще не настало, впрочемъ, Грація знаетъ это лучше, и Грація всегда права, — когда и она почувствуетъ потребность въ друг, которому могла бы раскрыть все свое сердце, которые былъ бы для нея тмъ, чмъ она была для насъ, тогда, Мери, какъ горячо докажемъ мы ей нашу привязанность, какъ будемъ радоваться, что и она, наша милая, добрая сестра, любитъ и любима взаимно, какъ мы всегда того желали!
Младшая сестра не сводила глазъ съ Граціи, не оглянулась даже на Альфреда. И Грація смотрла на нее и на жениха ея все тми же ясными, веселыми и спокойными глазами.
— И когда все это пройдетъ, когда мы уже состаремся и будемъ жить вмст, непремнно вмст, и будемъ вспоминать давно прошедшее, сказалъ Альфредъ: — да будетъ это время, особенно этотъ день, любимою эпохою вашихъ воспоминаніи, мы будемъ разсказывать другъ другу, что мы думали и чувствовали, чего надялись и боялись въ минуту разлуки, какъ тяжело какъ было сказать прости….
— Коляска въ лсу! закричалъ Бритнъ.
— Хорошо, сейчасъ…. и какъ встртились мы опять, и были счастливы, несмотря ни на что, этотъ день будетъ для васъ счастливйшимъ въ цломъ году и мы будемъ праздновать его, какъ тройной праздникъ. Не такъ ли, моя милая?
— Да! живо и съ веселою улыбкою подхватила старшая сестра.— Но не мшкайте, Альфредъ. Времени мало. Проститесь съ Мери, — и съ Богомъ!
Онъ прижалъ младшую сестру къ своему сердцу. Освободившись изъ его объятій, она опять приникла къ сестр, и глаза ея, все съ тмъ выраженіемъ любви и удивленія, снова погрузились въ спокойный, свтлый и веселый взоръ Граціи.
— Прощай, другъ мой! сказалъ докторъ.— Говорить о сердечныхъ отношеніяхъ или чувствахъ, общаніяхъ и тому подобномъ, въ такомъ — ха, ха, ха! вы знаете, что я хочу сказать, — было бы чистйшею глупостью. Скажу вамъ только, что если вы и Мери не отстанете отъ завиральныхъ идей, я противорчить не буду и согласенъ назвать васъ зятемъ.
— На мосту! прокричалъ Бритнъ.
— Пусть подъзжаетъ теперь, сказалъ Альфредъ, крпко сжимая руку доктора.— Вспоминайте иногда обо мн, мой старый другъ и наставникъ, сколько можете серьёзне! Прощайте, мистеръ Снитчей! Прощайте, мистеръ Краггсъ!
— На дорог! закричалъ Бритнъ.
— Позвольте поцаловать васъ, Клеменси Ньюкомъ, по старому знакомству — дайте руку, Бритнъ, — прощайте, Мери, мое сокровище! прощайте, Грація, сестрица! незабывайте!
Спокойное, ясно-прекрасное лицо Граціи обратилось къ нему, но Mери не измнила ни положенія, ни направленія своего взгляда.
Коляска подъхада къ воротамъ. Засуетились, уложили вещи. Коляска ухала. Мери не трогалась съ мста.
— Онъ машетъ теб шляпой, сказала Грація: — твой названный супругъ. Смотри!
Мери подняла голову и оглянулась на мгновеніе, потомъ оборотилась опять назадъ и, встртивши покойный взоръ сестры, зарыдала и упала ей на грудь.
— О, Грація, да благословитъ тебя Богъ! Но я не въ силахъ на это смотрть! сердце разрывается!
У Снитчея и Краггса была на старомъ пол битвы небольшая, но удобная контора, гд они очень удобно обдлывали небольшія длишки и часто давали мелкія сраженія, предводительствуя арміями истцовъ и отвтчиковъ. Этихъ стычекъ, конечно, нельзя было назвать ршительными битвами, потому-что дло подвигалось обыкновенно съ быстротою черепахи, но участіе въ нихъ ‘Компаніи’ оправдываетъ общее названіе битвы: Снитчей и Краггсъ то подстрлятъ истца, то пустятъ картечью въ отвтчика, то бросятся въ аттаку на какое нибудь спорное имніе, то завяжутъ легкую перестрлку съ иррегулярнымъ отрядовъ мелкихъ должниковъ, — какъ когда случится и на какого непріятеля натолкнетъ ихъ судьба. Газеты играли въ нкоторыхъ ихъ кампаніяхъ (также какъ и въ другихъ, боле славныхъ) важную и выгодную роль. Чаще всего, по окончаніи дла подъ командою Снитчея и Краггса, об сражавшіяся стороны замчали, что он только съ величайшимъ трудомъ могли выпутаться изъ дла, и что имъ не легко разглядть свое положеніе съ нкоторою ясностью сквозь окружающія ихъ густыя облака дыма.
Контора Снитчея и Краггса находилась, какъ слдуетъ, на торговой площади, въ постоянно открытую дверь вели только дв отлогія ступеньки, — такъ что всякій вспыльчивый фермеръ могъ попасть туда, разсердившись, въ туже минуту. Кабинетъ ихъ, онъ же и пріемная для совщаніи, выходилъ окнами въ поле, это была старая, низенькая комната, съ мрачнымъ потолкомъ, который, казалось, хмурятся, разршая запутанные юридическіе вопросы. Тутъ было нсколько кожаныхъ стульевъ съ высокими спинками, обитые крупными мдными гвоздями, въ рядахъ которыхъ кое гд недоставало то двухъ, то трехъ, можетъ быть, ихъ выдернули разсянные пальцы сбитыхъ съ толку кліентовъ. На стн вислъ въ рамк портретъ судьи, въ такомъ ужасномъ парик, что, при вид только одного его локона, волоса вставали дыбомъ отъ ужаса. Въ шкафахъ, на полкахъ, на столахъ лежали кипы бумагъ, покрытыя пылью, вдоль стнъ тянулись ряды несгараемыхъ ящиковъ, съ висячими замками и съ надписями именъ истцовъ или отвтчиковъ, запуганные постители, точно какъ околдованные, невольно перечитывали эти имена то просто, то на оборотъ, и составляли изъ нихъ анаграммы, слушая, по видимому, Снитчея и Краггса, но не понимая ни слова изъ ихъ рчей.
У Снитчея, равно какъ и у Краггса, была подруга его частной и должностной жизни. Снитчей и Краггъ были задушевные друзья и довряли другъ другу вполн, но за то мистриссъ Снитчей, — такъ ужь устроено, для равновсія, въ жизни, — подозрительно смотрла на Краггса, а мистриссь Краггсъ на Снитчея. ‘Право, ваши Снитчеи’, говорила иногда мистриссъ Краггсъ своему мужу, выражаясь въ знакъ своего презрнія во множественномъ числ, какъ будто рчь идетъ объ изношенныхъ панталонахъ или другой вещи, не имющей единственнаго числа: — не понимаю, на что вамъ ваши Снитчеи! Вы довряете вашимъ Снитчеямъ слишкомъ много, смотрите, какъ бы не пришлось вамъ согласиться со мною по невол.’ А мистриссъ Снитчей замчала своему мужу на счетъ Краггса, что если его когда нибудь обманутъ, такъ обманетъ Краггсъ, и что она отъ роду не видывала такого фальшиваго взгляда, какъ у Краггса. Несмотря, однако же, на все это, они жили вообще очень дружно, и мистриссъ Снитчей была съ мистриссъ Краггсъ въ тсномъ союз противъ ‘конторы’, въ которой они видли своего общаго врага и гнздо опасныхъ (потому-что неизвстныхъ) козней.
А между тмъ, въ этой контор Снитчей и Краггсъ собирали медъ для своихъ ульевъ. Здсь засиживались они иногда, въ хорошій вечеръ, у окна въ пріемной, смотрли на поле битвы и дивились (что, впрочемъ, случалось обыкновенно во время създа судей, когда накопленіе длъ располагало ихъ къ чувствительности), дивились глупости людей, которые никакъ не могутъ ужиться въ мир и судиться съ комфортомъ. Здсь пролетали надъ ними дни, недли, мсяцы и годы, календаремъ служило имъ постепенное уменьшеніе мдныхъ гвоздей на стульяхъ и накопленіе бумажныхъ кипъ на столахъ. Однажды вечеромъ, года три спустя посл завтрака въ саду, сидли они здсь, одинъ похудвшій, а другой потолствшій, — и совщались о дл.
Они были не одни: съ ними былъ человкъ лтъ тридцати или около того, одтый хорошо, но небрежно, съ разстроеннымъ лицомъ, но статный и не дурной собою, онъ сидлъ, печальный и задумчивый, въ креслахъ, заложивши одну руку за пазуху, а другою взбивая свои густые волосы. Свитчей и Краггсъ сидли одинъ противъ другого за ближайшею конторкою, на которой стоялъ одинъ изъ незгараемыхъ ящиковъ, отомкнутый и раскрытый. Часть заключавшихся въ немъ бумагъ была разбросана по столу, и Снитчей перебиралъ остальныя, поднося къ свчк каждый документъ по одиначк, пробжавшій бумагу, онъ покачивалъ годовою, передавалъ ее Краггсу, который тоже пробгалъ ее глазами, покачивалъ головою я клалъ ее на столъ. Иногда они останавливались и посматривали на задумчиваго кліента, покачивая головами вмст, на ящик было выставлено имя Мейкля Уардена, изъ чего мы можемъ заключить, что это имя и ящикъ принадлежали постителю, и что дла Мейкля Уардена были очень плохи.
— Вотъ я все, сказалъ Снитчей, оборачивая послднюю бумагу.— Ршительно нтъ никакихъ больше средствъ, никакихъ средствъ.
— Итакъ, все потеряно, растрачено, заложено и продано, а? спросилъ кліентъ, поднявши глаза.
— Все, отвчалъ Снитчей.
— И ничего нельзя сдлать, говорите вы?
— Ршительно ничего.
Кліентъ началъ кусать ногти и опятъ погрузился въ раздумье.
— И вы думаете, что мн даже не безопасно оставаться въ Англіи?
— Нигд во всемъ соединенномъ королевств Великобританіи и Ирландіи, отвчалъ Снитчей.
— То есть, я истинно блудный сынъ, у котораго нтъ ни отцовскаго крова, куда онъ могъ бы возвратится, ни стада свиней, ни даже жолудей, чтобы подлиться имя съ животными? А? продолжалъ кліентъ, качая ногою и устремивши глаза въ полъ.
Снитчей отвчалъ кашлемъ, какъ будто стараясь отстранить отъ себя этимъ подозрніе, что онъ готовъ говорить о судебномъ дл аллегорически. Краггсъ закашлялъ тоже, въ знакъ своего согласія съ товарищемъ.
— Раззориться въ тридцать лтъ! сказалъ кліентъ.
— Вы не раззорились, мистеръ Уарденъ, замтилъ Сеитчей. — Нтъ, до этого еще не дошло. Правда, оно и не далеко, но все таки вы еще не раззорены. Опека….
— Чертовщина! прервалъ его кліентъ.
— Мистеръ Краггсъ, продолжалъ Снитчей: — позвольте у васъ табачку. Благодарю васъ, сэръ.
Непоколебимый адвокатъ, нюхая табакъ съ большимъ наслажденіемъ, былъ, казалось, погруженъ въ глубочайшее размышленіе о дл. Лицо кліента по немногу прояснялось, онъ улыбнулся и, поднявши глаза, сказалъ:
— Вы говорите объ опек. На долго эта опека?
— На долго ли? повторялъ Снитчей, отряхая табакъ съ пальцевъ и расчитывая въ ум время.— Для поправленія вашего разстроеннаго имнія, сэръ? Если опека будетъ въ хорошихъ рукахъ? у насъ съ Краггсомъ? лтъ шесть или семь.
— Лтъ шесть или семь умирать съ голоду! воскликнулъ кліентъ съ горькимъ смхомъ, въ нетерпніи перемнивши позу.
— Умирать шесть или семь лтъ съ голоду, мистеръ Уарденъ, сказалъ Снитчей: — это такое необыкновенное явленіе, что вы можете пріобрсти другое имніе, показывая себя это время за деньги. Но мы думаемъ, что это невозможно, — я говорю за себя и Краггса, — и потому не совтуемъ вамъ этого.
— Что же вы мн совтуете?
— Я уже сказалъ вамъ: отдать имніе въ опеку. Нсколько лтъ управленія Снитчея и Краггса приведутъ его въ порядокъ. Но чтобы мы могли взять на себя эту обязанность и отвтственность, вы должны ухать и жить за границей. А что касается до голодной смерти, мы можемъ обезпечить вамъ нсколько сотъ фунтовъ въ годъ, даже при начал опеки, мистеръ Уарденъ.
— Нсколько сотъ! возразилъ кліентъ. — Тогда какъ я проживалъ тысячи!
— Это, замтилъ Снитчей, медленно складывая бумаги въ выложенный желзомъ ящикъ: — это, конечно, не подлежитъ сомннію. Ни малйшему сомннію, повторилъ онъ про себя, въ раздумьи продолжая свое занятіе.
Адвокатъ, должно быть, зналъ, съ кмъ иметъ дло, во всякомъ случа, его сухое, довольно безцеремонное обращеніе оказало благопріятное вліяніе на разстроеннаго кліента и расположило его къ откровенности. А можетъ быть, то, что кліентъ зналъ, съ кмъ иметъ дло, и самъ нарочно вызвалъ адвоката на подобныя предложенія, чтобы, въ свою очередь, смле открыть ему кое какія намренія. Онъ по немногу подвидъ голову, посмотрлъ на неподвижнаго совтника съ улыбкою и, наконецъ, разразился смхомъ.
— Все это прекрасно, сказалъ онъ:— упрямый другъ мой…
Снитчей указалъ на своего товарища: ‘извините, — Снитчей и Компанія’.
— Виноватъ, мистеръ Краггсъ, продолжалъ кліентъ. — Итакъ, все это прекрасно, упрямые друзья мои, — онъ наклонился впередъ и понизилъ голосъ: — только вы не знаете и половины моихъ несчастій.
Снитчей уставилъ на него глаза, Краггсъ тоже.
— Я не только въ долгахъ по уши, сказалъ кліентъ, но…
— Не влюблены же! воскликнулъ Снитчей.
— Да, влюбленъ! отвчалъ кліентъ, упавши назадъ въ кресла и глядя на Компанію, съ заложенными въ карманы руками: — влюбленъ по уши!
— Не въ наслдницу какую нибудь, сэръ? спросилъ Снитчей.
— Нтъ.
— И не въ богачку?
— Нтъ, сколько мн извстно, она богата только красотой и душевными качествами.
— Не въ замужнюю, надюсь? спросилъ Снитчей съ особеннымъ выраженіемъ.
— Разумется нтъ.
— Ужь не въ одну ли изъ дочерей доктора Джеддлера? воскликнулъ Снитчей, вдругъ облокотившись на колни и выдвинувши лицо по крайней мр на аршинъ впередъ.
— Да, отвчалъ кліентъ.
— Но, — вдь не въ меньшую? продолжалъ Снитчей.
— Въ меньшую, отвчалъ кліентъ.
— Мистеръ Краггсъ, сказалъ Снитчей, успокоившись: — позвольте мн еще щепотку, благодарю васъ. Очень радъ объявить вамъ, мистеръ Уарденъ, что изъ этого ничего не выйдетъ: она дала уже слово, она сговорена. Вотъ товарищъ мой можетъ вамъ это подтвердить. Это дло вамъ извстно.
— Извстно, повторилъ Краггсъ.
— Можетъ быть, и мн оно извстно, спокойно возразилъ кліентъ: — да чтожь изъ этого? Вы живете въ свт: неужели не случалось вамъ слышать, что женщина перемнила свои мысли?
— Не спорю, сказалъ Снитчей:— случались жалобы на вдовъ и старыхъ двъ за нарушеніе даннаго слова, но въ большей части такихъ судебныхъ случаевъ….
— Судебныхъ случаевъ! нетерпливо прервалъ его кліентъ. — Не говорите мн о судебныхъ случаяхъ. Примровъ такъ много, что они составятъ книгу гораздо попространне всхъ вашихъ сводовъ. И кром того, неужели вы думаете, что я прожилъ у доктора цлыхъ шесть недль по пустому?
— Я думаю, сэръ, замтилъ Снитчей, важно обращаясь къ своему товарищу, — что изъ всхъ несчастныхъ случаевъ, которыми мистеръ Уарденъ обязанъ своимъ лошадямъ, — а этихъ случаевъ, какъ всмъ намъ извстно, было не мало, и стоили они ему не дешево, — самымъ несчастнымъ, если онъ поетъ на этотъ ладъ, окажется тотъ, что онъ упалъ съ сдла у докторскаго сада, гд сломалъ себ три ребра и ключицу и получилъ Богъ знаетъ сколько контузій. Намъ ничего такого и въ голову не приходило, когда мы услышали, что онъ выздоравливаетъ, при помощи доктора, у него въ дом. А теперь дло принимаетъ дурной оборотъ, сэръ, дурной, очень дурной. Докторъ Джеддлеръ нашъ кліентъ, мистеръ Краггсъ.
— И Альфредъ Гитфильдъ тоже въ род кліента, мистеръ Снитчей, сказалъ Краггсъ.
— И Мейкдь Уарденъ нчто въ род кліента, замтилъ ихъ безпечный собседникъ:— даже не дурной кліентъ: онъ длалъ глупости лтъ десять или двнадцать сряду. Теперь, конечно, крылья подрзаны, перья съ нихъ общипаны и сложены вотъ въ этомъ ящик, — и онъ ршился остепениться и образумиться. Въ доказательство чего Мейкль Уарденъ намренъ, если можно, жениться на Мери, дочери доктора, и увезти ее съ собою.
— Дйствительно, мистеръ Краггсъ, началъ Снитчей….