П. А. Радищев
П. А. Радищев
Биография А. Н. Радищева*
Биография А. Н. Радищева*
АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ РАДИЩЕВ
1
Вступление. Молодость Радищева. Служба.
Биография А. Н. Радищева, Радищев Павел Александрович, Год: 1857
Время на прочтение: 83 минут(ы)
Биография А. Н. Радищева написанная его сыновьями
М.—Л., Издательство Академии наук СССР, 1959
{* В черновой рукописи имеется следующее вступление:
Редко бывают люди, которые бы смели говорить правду явно и всенародно. ‘Таковые сердца редки: едва един в целом столетии явится на светском ристалище’ (Путеш., стр. 144).1
Радищев сказал первое слово о свободе в России и пострадал за свой принцип, говорит К. в письме к одной знаменитой особе.2
[C’est en disant hautement, ce que l’on pense, c’est en conspirant la plume la main la face du soleil, que les hommes senss et les citoyens dvous leur patrie combattent les mauvais systè,mes de gouvernement (L’Indpendance Belge)].3 Вот что сделал Радищев. Но говорить правду сильным земли, прямо или косвенно, было издревле лучший способ попасть в беду. Книга его была причиною его несчастия, но она прославила его, и имя его всегда будет драгоценно истинным патриотам русским. Его несчастие, его ссылка еще более обратили на его ‘Путешествие’ и на него самого внимание современников. Везде, где он проезжал на пути в Сибирь, его старались увидеть, как он сам рассказывал, как редкую птицу, желали с ним поговорить, узнать покороче о его деле, услышать подробности от него самого. Посаженный в крепость, обремененный оковами, он сказал: ‘Блаженны изгнапны правды ради’. ‘Путешествие’ его, истребленное полициею, ходило рукописное во всей России и находится у литераторов. В гамбургских газетах того времени писали, что бюст его поставлен был в Париже в Пантеоне.4 Недавно книга его напечатана в Лондоне5 на русском языке.
[Ламартин говорит (Colomb),6 что Провидение для известной только ему цели избирает иногда человека гениального и посылает ему вдохновение. Это вдохновение как орудие увлекает гения, подобно тому как магнит притягивает железо к чему-то роковому, неизвестному, как к полюсу. Гений, следуя вдохновению (без сознания и воли), покоряясь какому-то призванию, не ослабевая от препятствий, преодолевая преграды, стремится к отысканию нового мира. Колумб открывает материк, новый свет. Философ снимает завесу невежества с современников, указывает человеку новый путь, новый мир нравственный. Многие, увлекаясь воображением, созидают утопии, но есть государственные люди, которые одним гениальным взглядом обнимают новый порядок вещей, постигают, основывают умственно новую конституцию для своей родины].
Радищев, рожденный с обширным умом, приобретший основательные и разнообразные познания, не мог не желать нравственного преобразования своего отечества, где Петр Великий переменил только одежду и обрил бороды у дворянства, ознакомил Россию с обычаями и пороками европейскими, устроил войско, построил флот, возвеличил Россию, простирал честолюбивые планы далеко за пределы своей империи, но ничего не делал для домашнего быта, для внутреннего благосостояния русских, не заботился, чтобы в воскресенье были у мужика щи с убоинкою (La poule au pot).7
‘Русский вестник’, 1858, январь, No 1, стр. 47, ‘О России, какую ее оставил Петр 1-й’ П. Щебальского: ‘Время Петрово было великое для России, но едва ли счастливое для народа время. Издержки и военные надобности, постройки крепостей и портов, копанье каналов, устройство дорог и т. п. отрывали ежегодно от домов и семейств многие тысячи людей, из которых весьма многие не возвращались вовсе, те же, которые оставались дома, изнемогали под бременем налогов, рекрутской и подводной повинности, военного постоя, дурного управления, притеснения местных властей’.
‘О скудности и богатстве’ Посошкова: ‘И при квартирах солдаты и драгуны так несмирно стоят и обиды страшные чинят, что и исчислить их не можно, а где офицеры их стоят, так того горше чинят’.
‘Крестьянское житье скудостно’, — говорит Посошков (‘О скудости и богатстве’). Посошков писал 75 лет после Кошихина,8 жившего при царе Алексее Михайловиче: ‘Многие от безсолицы цынжают и умирают. Обремененные недоимками, угрожаемые беспощадными экзекуциями, многие в отчаянии оставляли свои домы и уходили в леса, где приставали к раскольникам или разбойничали, и разбойники ходили не поодиночке или малыми шайками, а по сту и по двести в артели и больше’. С своей стороны, помещики жестоко тяготились обязанностью воинской и гражданской службы и школьного ученья, с большими пожертвованиями ‘укрывались они от смотров’ и нередко даже уязвляли себя.
О уничтожении крепостного права ни он, ни Екатерина никогда не заботились, хотя это была одна из язв государственных. Мысль Радищева была дать простор духу народному, дать ему развиться на свободе. При монархическом образе правления, приличном такой обширной империи, могут существовать более демократические учреждения, права гражданские. Пусть царь будет всегда велик, как в Англии, но чтоб Россия была свободна. Одна свобода поведет ее к счастию и просвещению. Русскому человеку нужна только свобода, развязать ему ум и руки — и он скоро сравнится в науках, в промышленности, в образованности с просвещеннейшими народами Европы.}
Александр Николаевич Радищев родился в Москве 20 августа 1749 года, умер в С.-Петербурге 12 сентября 1802 года. Родоначальники Радищевых были два татарские князька, родные братья Кунай и Нагай. После покорения Казани царем Иоанном Васильевичем Кунай и Нагай заперлись с своею дружиною в Арском городке, в 30 верстах от Казани, с тем, чтобы защищаться до последней капли крови. Царь послал им сказать, что так как Казань взята и царство их пало, то и сопротивление их будет бесполезно, а если они захотят окреститься, он примет их в свое подданство и даст им земли. Мурзы согласились. Кунай при крещении назван был Василием, а Нагай — Константином.9 Царь пожаловал им по сороку пяти тысяч четвертей земли в нынешних Боровском, Малоярославецком и других уездах. (Четверть равнялась указной полуторе десятине населенной распахатной земли и двум десятинам в дичьих полях). Александр Николаевич произошел от Куная. Название ‘Радищев’ произошло, как говорили, от жены одного из них, родившей множество детей.
Дед Радищева, Афанасий Прокофьевич, был калужский дворянин, начал службу солдатом, был денщиком у Петра 1-го и дослужился до бригадирского чина. В чине полковника он был посылан в Стародубские волости для усмирения раскольников. {История Малороссии Бантыш-Каменского. (Примеч. П. А. Радищева).} Мать его была так бедна, что, отпуская его на службу, дала ему только шесть копеек на дорогу и кафтан от своих овец. Но, будучи полковником, находясь в Саратовской губернии, Афанасий Прокофьевич проходил с своим полком, Малороссийским драгунским, которого он был командиром, чрез имение богатого помещика Григория Облязова, у которого, кроме одной дочери, не было других детей. Он так этому помещику поправился, что Облязов предложил ему жениться на его дочери. Полковник согласился, но невеста, Настасья Григорьевна, была так мала ростом и так дурна, что ее не смели показать жениху до венца. На девишнике вместо нее посадили подле полковника хорошенькую дворовую девушку, разряженную, и, когда стали пить водку и гости начали ломаться, жених и невеста должны были целоваться, чтоб ее подсластить. Вышедши замуж, Настасья Григорьевна не могла простить своей девушке того, что она целовалась с ее женихом, часто ей попрекала этим, била и накалывала се за это. Афанасий Прокофьевич скупил у своих родственников имения около Малоярославца и жил в двух верстах от этого города, в своем сельце Немцове, где он родился и где жила его мать, которую он уже не застал в живых по возвращении из службы, построил себе там большой каменный дом, а в городе Малоярославце — Соборную церковь, где и похоронен. В 1812 году, по занятии Малоярославца французами после сражения 13-го октября, эта церковь обращена была в конюшню, и над входом было написано мелом: ‘Ecurie du gnral Guilleminot’.10
Сын Афанасия Прокофьевича, Николай Афанасьевич, коллежский асессор, имел 2000 душ и большое семейство — 7 сыновей и 4 дочери. Он был довольно образован для своего времени, знал языки французский, латинский и польский. Он был нрава крутого, очень вспыльчив, но добрый помещик, любимый своими крестьянами. Его крестьянам было так льготно шить, что из соседственных деревень от других помещиков и даже из казенных селений девки охотно шли замуж в его вотчины. Во время пугачевского бунта он укрывался в лесу в 5 верстах от своего села Преображенского, в 12 верстах от города Кузнецка (Саратовской губернии), с семейством своим и зятем Облязовым. Взяв с собою дворовых людей, хорошо вооруженных, они намерены были в случае нападения защищаться до последней крайности. Самых малых детей, двух сыновей и двух дочерей, Николай Афанасьевич роздал по мужикам. Мужики так его любили, что не выдали, а жены их марали маленьким господам лица сажею, бояся, чтобы бунтовщики не догадались по белизне и нежности их лиц, что это не крестьянские дети, обыкновенно замаранные и неопрятные. Ни один из тысячи душ не подумал донести на него, между тем как ближнего соседа и родственника его Дубенского собственные мужики привели к начальнику бунтовщиков. В господском доме неприятели, не нашед помещика, прострелили его портрет.
Александр Николаевич был старший из детей своего отца. Он был любимец своей матери, с которою сходствовал кротостью нрава. Первый его пестун и учитель русской грамоты был дядька его Петр Мамонтов, по прозванию Сума, к которому он обращается в вступлении своей поэмы ‘Бовы’, взятой из сказки, часто рассказываемой ему этим Сумою. Потом он учился у родственников со стороны матери, Михаила Федоровича Аргамакова, человека умного, просвещенного и богатого, бывшего куратором Московского университета. В 1762 году он был определен в Пажеский корпус. Он видел двор Екатерины, где бывал часто по должности: тогда пажи служили за царским столом — обычай, отмененный Александром Первым. Через несколько времени по вступлении Радищева в пажи явился при дворе молодой граф Владимир Григорьевич Орлов, брат князя Григория. Пробыв три года в чужих краях, граф Владимир возвратился образованным, сведущим, с европейским взглядом на вещи, что очень понравилось Екатерине, и подал ей мысль отправить молодых людей учиться в какой-нибудь немецкий университет. К тому ж недостаток сведущих чиновников по части юриспруденции был ощущаем правительством. Всем прочим предпочтен был славившийся в то время Лейпцигский университет. {После слов Всем прочим предпочтен был славившийся в то время Лейпцигский университет в черновой рукописи имеется вставка к данному месту:
В 18-м столетии, особливо по второй половине его, многие русские ездили учиться в университеты, Нильский и Лейпцигский. Киль принадлежал тогда царствующему в России дому (Петр III, Екатерина II, Павел I). Туда отправлялись прежде только уроженцы Остзейских провинций, но с 1745 года начинают являться между нильскими студентами русские и в их числе в 1766 году князь Александр Борисович Куракин. С 50-х до 80-х годов 18-го столетия и особенно с 1751 года русские чаще посещали Лейпцигский университет.
Студенты Лейпцигского университета разделялись только на четыре нации: на саксонцев, мейсенцев, баварцев и поляков (Poloni). Русские постоянно записываемы были в последние. В 1713 году были в нем студентами Петр Постников и князья Сергей и Владимир Долгорукие, а в 1763 — граф Владимир Григорьевич Орлов.
В 1767 году двенадцать молодых дворян, из которых шесть пажей, отличавшихся перед прочими в науках и поведением, в том числе Радищев, отправлены были на три года на казенный счет под надзором гофмейстера Покума и духовника монаха Павла в этот университет. Каждому назначено было по 800 рублей в год. Вот имена этих молодых людей:
1. Князь Александр Несвицкий, из Москвы.
2. Князь Василий Трубецкой, из Москвы.
3. Федор Васильевич Ушаков, из Новгорода.
4. Михаил Ушаков, из Новгорода.
5. Николай Зиновьев, из Новгорода.
6. Алексей Михайлович Кутузов, из Москвы.
7. Челищев, из Смоленска.
8. Андрей Кириллович Рубановский, из Петербурга.
9. Александр Николаевич Радищев, из Москвы.
10. Сергей Николаевич Янов, из Калуги.
11. Иван Насакин, из Казани. О двенадцатом неизвестно, был ли он в Лейпциге.
В 1769 году присоединились к ним: Сергей Адамович Олсуфьев, из Петербурга, Осип Петрович Козодавлев, из Москвы, Николай Петрович Хлопов, из Петербурга, Алексей Григорьевич Теплов, из Петербурга. (Сведения эти заимствованы из заметок о заграничном путешествии академика Я. К. Грота (‘Известия Академии наук по Отделению русского языка и словесности’, 1860, т. 9, выпуск III, стр. 148—160)).
Радищев с товарищами, отправленные из Петербурга в конце 1766 года, были записаны в число лейпцигских студентов 1767 года 26 февраля по новому стилю…
Профессор Платнер вспоминал об них, особенно о Кутузове и Радищеве, через двадцать лет, разговаривая с Карамзиным (Письма русск. пут. Письмо из Дрездена от 6 июля 1789)…
Другой товарищ, Алексей Михайлович Кутузов11 (мартинист), друг Новикова, был лучшим другом Радищева и даже писал к нему в ссылку. Кутузов, переводчик ‘Мессиады’ Клопштока (2 ч. в тип. коми., 1785—1787), посвященной императрице Екатерине II, и ‘Юнговых размышлений’, умер в Берлине [в] 1795 году. (Об этом переводе ‘Мессиады’ рассказывал Карамзин на ужине дрезденских профессоров (Письма русск. пут. Письмо из Дрездена от 16 июля 1789). Карамзин много говорил, кроме того, о Кутузове. Императрица Екатерина II говорила о ‘Мессиаде’ Клопштока, что она даже и подлинника не понимает).
Между товарищами были также с ним в дружбе Сергей Адамович Олсуфьев, товарищ детства императора Павла I, сын сенатора Адама Васильевича, любителя литературы, бывшего кабинет-министром при Екатерине II, человек умный, но не литератор. Он приехал в Лейпциг из Стокгольма, где первоначально проходил науки, говорил свободно по-французски и по-немецки, знал итальянский и латинский языки. Возвратившись из университета, он служил в конной гвардии, где был шефом великий князь Павел Петрович, очень его любивший как строгого наблюдателя дисциплины, которою тогда немногие отличались. При восшествии на престол великого князя Олсуфьев был уже полковником, находился при корпусе графа Валериана Александровича Зубова в Персии и был произведен в генерал-майоры.
Император Павел Петрович сказал жене его Екатерине Ивановне, пользовавшейся особым благоволением императрицы Марии Федоровны, при которой она до замужества служила: ‘Катерина Ивановна, теперь-то мы послужим с Сергеем Адамовичем’. Корпусу графа Зубова велено было возвратиться в пределы России, а Олсуфьеву дан был полк, находившийся в другой отдаленной части империи. Так как он не успел довольно скоро явиться для принятия полка, то и было оставлен без мундира. Настоящая причина такой неожиданной немилости была не поздняя его явка к полку, ибо он спешил едва не на крыльях, ото она произошла от неосторожности его жены. Приехав во дворец к новой императрице Марии Федоровне, она были встречена Иваном Павловичем Кутайсовым, который было подошел к ней к ручке, но она отвернулась от него с презрением, бывши во всегдашних сношениях с бывшей великой княгиней, она знала, какую должность до 1796 года управлял Иван Павлович. После этого случая ее муж был отставлен. Он больше не вступал в службу, был богат и имел 3000 душ в Пензенской губернии…
Другие товарищи, бывшие в дружбе с Радищевым, — Сергей Николаевич Янов и Челищев. Челищев говорил, что Радищев помогал ему изучать французский язык. Он был богат, человек набожный и вспыльчивый, имел певчих и заставлял их дома петь обедню и молился, стоя на коленях. Если который-нибудь певчий ошибался, пев фальшиво, он вскакивал, бил его и потом опять, стоя на коленях, продолжал молиться.
При конце своей жизни он имел с казною процесс, по которому у него имение было отобрано. Казна предлагала ему 50 000 рублей вознаграждения, но он требовал 100 000, потому, говорил он, что для осуществления какого-то проекта ему нужно было не менее этой суммы. Он был уже слеп и умер в большой бедности, получая пособие от Олсуфьева. Челищев питал глубокое уважение к Радищеву. С ним случилось происшествие, описываемое в ‘Путешествии’ (о лодке с пассажирами, ставшей на мель недалеко от Систербека).
Все эти молодые люди были недовольны своим гофмейстером и его женою, которые, между прочим, слишком экономизировали в свою пользу казенные деньги и пр.} Двенадцать молодых дворян, из которых шесть пажей, отличавшихся перед прочими успехами в науках и поведением, в том числе Радищев, были отправлены в 1766 году на три года на казенный счет под надзором гофмейстера Бокума и духовника монаха Павла в этот университет. Каждому назначено было на содержание по 800 рублей в год. Каждый ученик обучался, кроме правоведения, наукам, к которым имел наиболее склонности. Радищев слушал философию у знаменитого профессора Платнера, недавно возвратившегося из Франции после продолжительного в ней пребывания. Сверх того он занимался предпочтительно литературою, начиная с подробного изучения латинских классиков, Горация и других, медициною и химиею, и, вероятно, был отличнейший из всех этих юношей, потому что ни один из них не сделался известным ни в литературе, пи в науках, а имя Радищева принадлежит потомству, как писателя и как патриота. На окончательном экзамене он не блеснул или не старался блеснуть, но профессоры его утверждали, что он сведущ гораздо более тех, которые умели лучше выказать себя. Последствия оправдали это. Он был почти универсальный человек. При глубоком знании законов он имел особенные познания в литературе. Все классические авторы — латинские, французские, немецкие, английские и итальянские — были ему совершенно знакомы, равно и все, что тогда было написано по-русски. Одним словом, это было сокровище познаний, соединенное с превосходным умом и высоким характером. В медицине он мог выдержать докторский экзамен, был на практике порядочной медик, лечил удачно, наиболее в Сибири. Химия была одно время любимым его упражнением,12 и в доме его химическая печь была всегда в деле. У него гнали водку, спирт, купоросное масло, гофманские капли, воду розовую, земляничную и черемучную. Он знал музыку, играл на скрыпке, был ловкий танцор, искусный фехтовальщик, хороший ездок и счастливый охотник с ружьем.
В Лейпциге он был дружен особенно со следующими товарищами. Первый из них Ушаков, которого жизнь была издана им под названием ‘Житие Федора Васильевича Ушакова’ (2 части, СПб., 1789). Ушаков служил в чине коллежского асессора при статс-секретаре Григории Николаевиче Теплове (род. 1725, ум. 1779), служба выгодная, доставлявшая ему в молодых летах блестящее положение и средства к светским рассеяниям, но он оставил службу для наук и был с другими отправлен в университет. Он умер через два года, не окончив курса. Ушаков одарен был красноречием и остроумием и имел особенное влияние на своих товарищей, но он с ранних лет не приучал себя удерживать порывы страстей и чувственности, и, предаваясь им необузданно, положил зародыш той болезни, которая, усилившись от умственных занятий, ускорила смерть, постигшую его на 22-м году от роду. Убедясь, что болезнь его неизлечима, он при распространении по телу Антонова огня обратился к Кутузову и просил его дать ему яду. Кутузов, посоветовавшись с Радищевым, также безотлучно находившимся при больном, отказал Ушакову и тот вскоре умер. Радищев говорит в ‘Житии Ушакова’, что смерть эта оставила ему навсегда глубокое впечатление, которое даже потеря обожаемой супруги не могла изгладить из его сердца.
Другой товарищ, Алексей Михайлович Кутузов, мартинист, друг Новикова, был лучшим другом Радищева и даже писал к нему в место его ссылки. Кутузов, переводчик ‘Мессиады’ Клопштока (2 ч. в тип. комп. 1785—1787), посвященной императрице Екатерине II, и ‘Юнговых размышлений’, умер в Берлине в 1795 году.
Между товарищами были также Сергей Адамович Олсуфьев, сын сенатора Адама Васильевича (любителя литературы, бывшего кабинет-министром при Екатерине), человек умный, но не литератор. Осип Петрович Козодавлев, автор комедий ‘Перстень’ (СПб., 1780), ‘Нашла коса на камень’ (СПб., 1781) и других пьес, бывший при Александре I министром внутренних дел и временно народного просвещения. С ним Радищев не был в короткой связи, и Козодавлев считался у товарищей бездарным и даже без основательных познаний. Товарищи его уверяли, что все сведения Козодавлева ограничивались изучением каталогов. Об нем поэт Хвостов13 (не граф) написал: ‘О. К. (Он — Како), друг Крамзы (то есть Державина, Мурзы)
…но только друг нахальной,
Кем изуродован, как бабкой повивальной,
Малерб Российских стран, пресладостный певец’.
Для объяснения этого надобно сказать, что Осип Петрович, сотрудник издававшегося при Академии ‘Собеседника любителей русского слова’ (16 ч., СПб., 1783—1784), по указанию княгини Дашковой, президента Российской Академии, трудился над новым изданием Ломоносова (6 том<ов>, in 4, СПб., 1784—1787). Взяв на себя необходимые поправки, он вздумал исправлять ошибки против языка и грамматики, встречающиеся у Ломоносова, но, не имея вкуса, часто искажал автора. Наконец, к числу друзей Радищева принадлежал Андрей {В рукописи П. А. Радищева ошибочно написано: Матвей.} Кириллович Рубановский (на племяннице которого женился впоследствии Радищев), необыкновенно прилежный, посвящавший каждый день 14 часов на учение, но от того нимало не успевавший в науках. Его товарищи, узнав, что одна молодая девушка была в интересном положении, имея связь с Рубановским, шутя удивлялись, как он мог улучить время для любовной интриги.
Товарищи Радищева были также: Сергей Николаевич Янов и Челищев, но только неизвестно, были ли они с ним в Лейпциге или в Пажеском корпусе. Они были с ним в большой дружбе. Происшествие, о котором говорится в главе ‘Чудово’ в ‘Путешествии’, случилось с Челищевым.
Все эти молодые люди были недовольны своим гофмейстером и его женою, которые, между прочим, слишком экономничали в свою пользу, расходуя казенные деньги. Они часто с ним ссорились и на него жаловались, но бесполезно. Выбор этого наставника не соответствовал благонамеренной цели императрицы: он не знал русского языка, не имел никаких сведений, был корыстолюбив, зол, хотел образовать питомцев своих палкой. Выведенная из терпения, эта молодежь явно на него восстала, за что непокорные были посажены под арест. Наконец, после не дошедших по назначению жалоб русскому министру в Дрездене, князю Белосельскому, один из их учителей отправился нарочно в Россию и повез от них просьбу. Тогда уже приказано было князю освободить молодых людей. Они остались в Лейпциге, но уже почти совсем вышли из-под ферулы Бокума. Они намеревались было удалиться чрез Англию в Северную Америку и, к счастию, удержаны от пагубного предприятия благоразумными мерами посланника князя Белосельского.
Гофмейстер Бокум имел странности. Он считал себя силачом, что заметили молодые люди и постарались его вышутить. Призовут лакея длинного, сильного бороться с гофмейстером, наказав лакею, чтобы он поддавался после упорной схватки. Эта сцена по временам возобновлялась к удовольствию наставника и учеников. Гофмейстер любил также пускаться в философические прения. Когда возникал какой-нибудь вопрос, сначала он его разбирал и определял с большою ясностью. Но когда дело доходило до доводов и до последствий, он терялся и говорил вздор. Такого рода наставник не мог быть по вкусу молодых людей, ищущих просвещения, ни быть уважаемым ими.
Проезжавший чрез Лейпциг русский офицер в … снабдил наших студентов книгой Гельвеция14 ‘О разуме’ (De l’Esprit), появившейся в 1758 году, которая есть одно из сильнейших проявлений материализма. Резкость этой книги очень им понравилась. Они изучили ее и привели этим в восхищение Гримма,15 рассказывавшего потом с торжеством Гельвецию в Париже про успехи новых адептов его школы. Но это были только увлечения юности, от которых они впоследствии совершенно отказались. Кутузов даже сделался мартинистом и приглашал, но безуспешно, Радищева вступить в это общество, о чем у них была философическая переписка.
Года через четыре настало время возвратиться на родину. В восхищении и не помня себя от радости они приближались к границе и, наконец, увидели себя на своей стороне. Радищев вступил (1771) в гражданскую службу протоколистом в Правительствующем Сенате в чине титулярного советника. Неприятное товарищество с приказными и гордое обращение старших заставили Александра Николаевича перейти в должности обер-аудитора к графу Брюсу, временно начальствующему в Петербурге в 1771 году для охранения столицы от чумы и бывшего впоследствии (с 1786 года) с.-петербургским главнокомандующим. Эпоха эта была приятнейшею в его жизни. Посещая с начальником своим лучшие петербургские общества, Радищев образовал в них вкус свой, получил приятность, ловкость в обхождении. Между тем, любя пламенно отечество, он старался усовершенствоваться в русском языке у Александра Васильевича Храповицкого,16 бывшего тогда гвардии офицером, и под его руководством перевел с французского рассуждение Монтескье ‘О величии и упадке римлян’,17 изданное Новиковым. Через четыре года Радищев вышел в отставку секунд-майором, женился в 1775 году и снова вступил в службу в 1776 году асессором в Коммерц-коллегию, президентом которой был граф Александр Романович Воронцов (род. 1742, ум. 1805, был государственным канцлером). Граф принял сначала сотрудника своего очень сухо, полагая, что он, несмотря на его ученость, человек светский, рассеянный, по Александр Николаевич целый год занимался только чтением журналов и определений коллегии, стараясь вникнуть в существо дел, узнать течение оных, законы, и между тем усовершенствовал себя в отечественном языке. Скоро познакомился он с делопроизводством и начал оказывать непреклонность, твердость характера, оспоривая мнения не только сочленов, но самого президента. К чести гр. Воронцова Радищев праводушием своим приобрел совершенную его доверенность и за оказанное у_п_о_р_с_т_в_о — так отзывались о нем товарищи — награжден чипом надворного советника. Когда открылась С.-Петербургская губерния (1780 год) по новому образованию, изложенному в Учреждении, таможенные дела перешли в ведение третьего советника Казенной палаты. В эту должность определен действительный статский советник Даль, умный, ученый, сведущий по порученной ему части, но престарелый и не знавший русского языка. Александр Николаевич поступил к нему в помощники, участвовал вместе с ним в устроении С.-Петербургской таможни и по причине слабого здоровья Даля один управлял таможенными делами С.-Петербургской губернии. Как главная торговля России производилась с Великобританиею, а Радищев, искусный в латинском, немецком и французском языках, не разумел английского, то, желая освободиться от зависимости своего переводчика, он, несмотря на многотрудную должность, начал учиться по-английски, имея уже более 30 лет, и через год мог объясняться свободно и правильно на этом языке и понимать Шекспира и Мильтона. Усердная служба его награждена чином коллежского советника и орденом св. Владимира 4-й степени. Далю препоручено было составление нового тарифа, которое он возложил на Радищева, потому что сам плохо знал русский язык, был стар и болезнен, так что Радищев один почти, без его участия, занимался и привел его к окончанию. Даль был награжден, а Радищев, совершавший весь труд, получил только тысячу рублей награждения. Но он не искал богатства. Однажды книгиня Дашкова сказала ему: ‘Александр Николаевич, я знаю, что ты часто претерпеваешь нужду. Что тебе надобно? Теперь я очень сильна при дворе и могу много для тебя сделать’. Радищев отвечал: ‘Мне ничего не надобно’, — как Аристид,18 с которым богатый родственник хотел поделиться своим состоянием.
Свадьба Радищева происходила следующим образом. Рубановский, о котором выше упомянуто, познакомил Радищева с семейством своего брата Василия Кирилловича, имевшего трех дочерей. Старшая, Анна Васильевна, была уже взрослая девица, две меньшие воспитывались в Смольном монастыре. Радищев влюбился в Анну Васильевну, и она отвечала его страсти, но мать ее долго противилась их союзу, надеясь породниться с придворной знатью. Однако, видя, что любовь их не ослабевает, но еще усиливается от препятствий, родители после нескольких лет ожидания согласились их соединить. Все отправились в Москву для свадьбы, которая должна была происходить в доме родителей Радищева. Это было в 1775 году, вскоре после чумы. Рубановский там умер. Смерть его была большою потерею для его семейства, потому что он имел очень выгодное место в Придворной конторе и мог составить своим детям порядочное состояние.
В ту минуту, как жених с невестой поехали к венцу, лошади понесли, что сочтено было дурным предзнаменованием. Действительно, счастливые супруги прожили вместе только восемь лет. Анна Васильевна, даровавшая своему мужу трех сыновей и одну дочь (две дочери умерли в малолетстве), скончалась в августе 1783 года, вскоре после рождения третьего сына, того именно, который сообщает эти подробности. Смерть ее приключилась от испуга. Она уже начала оправляться после родов, как вдруг в одно утро ударили в трещетки по причине случившегося пожара. В Петербурге было тогда такое обыкновение. Анна Васильевна была пуглива, нрава впечатлительного и хотя веселого, но скоро переходила к грусти. Медики говорили, что молоко поднялось кверху и она, еще слабая, не могла перенести этого кризису. Радищев был в отчаянии. Его свояченицы,19 вышедшие незадолго перед тем из Смольного монастыря, взялись воспитывать его детей. Вот эпитафия, сочиненная Радищевым своей жене:
О, если то неложно,
Что мы по смерти будем жить,
Коль будем жить, то чувствовать нам должно,
А если чувствовать — нельзя и не любить.
Надеждой сей себя питая
И дни в тоске препровождая,
Я смерти жду, как брачна дня:
Умру и горести забуду.
В объятиях твоих я паки счастлив буду.
Но если то мечта, что сердцу льстит маня,
И ненавистный рок отъял тебя навеки,
Уж больше нет отрад, да льются слезны реки.
Тронись, любезная, стенаниями друга:
Се предстоит тебе в объятьях твоих чад.
Не можешь коль прейти свирепых смерти врат,
Явись хотя в мечте, утешь и тем супруга.
Александр Николаевич полагал, что самый счастливый человек в мире тот, кто имеет хорошую жену.
А. В. Радищева была похоронена в Невском монастыре, где супруг ее хотел поставить ей памятник с этой эпитафией, но ему не позволили, потому что в ней выражается недостаточная уверенность в бессмертии души. Памятник поставлен был в лабиринте, на конце сада, принадлежавшего к дому Радищева.
Даль, удрученный летами и болезнями, просился в отставку, Радищев правил его должностью. Уверенная в непоколебимой честности и совершенном бескорыстии Радищева, государыня удостоила его важными поручениями: при начале шведской войны ему велено арестовать и описать шведские корабли, {В первоначальной редакции биографии, опубликованной В. П. Семенниковым, сказано: ‘Во время Шведской войны, когда Петербург был приведен в трепет угрозами Густава III, обещавшего прийти обедать в эту столицу, а ужинать в Москву, Радищев имел намерение собрать охотников и наскоро вооружить их для защиты города, но так как ‘Горе-Богатырь’ оказался слишком слаб для своих гигантских предприятий и даже был разбит, то и план Радищева оставлен им без последствий.
‘Горе-Богатырь’ — комедия, сочиненная Екатериною во время Шведской войны. Это карикатура на Густава III. Она была играна в Эрмитаже. Но на публичном театре никогда не представлялась и даже была напечатана, как ‘Иван-Царевич’ и ‘Февей’ и пьесы в Thtre de L’Hermitage.20} сделать обыск запрещенных товаров во всех петербургских лавках и магазинах. По смерти Даля Радищеву окончательно поручено было управление С.-Петербургской таможней. На это место было много искателей, имевших сильную протекцию. Но Екатерина всем отказала, говоря: ‘У меня для этого места есть достойный человек’, — и назначила Радищева, бывшего тогда в чине коллежского советника и кавалером св. Владимира 4-й степени. Он был приверженцем свободной торговли и сколько можно способствовал ходу коммерции. Он отличался неусыпною деятельностью и совершенным бескорыстием — добродетелью, редкою во всякие времена. Служа так долго при таможне, он мог бы нажить большое состояние, но всегда этим гнушался. Однажды попался русский купец с контрабандою, она состояла из дорогих материй, парчи и тому подобного. Купец является в кабинет Радищева, просит, чтоб пропустить его товар, и подает ему большой пакет с ассигнациями. Его велели вытолкать. На другой или на третий день приезжает жена этого купца к жене Радищева, бывшей в постели после родов, и кладет ей золотой на зубок. Поговорив о своем деле, она отправилась домой. По уходе ее заметили, что в углу другой комнаты оставлен большой кулек, набитый дорогими парчами, материями и пр. Тотчас посылают верхом лакея догнать купчиху и бросить ей кулек на дрожки. Однако ж купец нашел протекцию у князя Потемкина, и ему велели возвратить товар. Радищев сказал: ‘Ну вот и хорошо! Теперь мне нечего говорить’. Подобные случаи часто встречаются в таможне. Радищев рассказывал, что, служа в таможне, он имел однажды случай положить в карман вдруг полтора миллиона из каких-то забытых или пропущенных сумм, не значившихся по счетам, только взяв в часть двух или трех человек. Однако ж демон корысти его не соблазнил.
Но самые честные люди не избегают злоречия и подозрений. В то самое время, как Радищев сделан был директором таможни, его отец, имевший свой конский завод, прислал ему четверку прекрасных каретных лошадей. Одна знатная дама (А. Н. Нарышкина), увидевши его экипаж, вскричала: ‘Вот Радищев, не успел попасть в директоры таможни, сейчас и явилась новая четверня’. Многие осуждали его за то, что он не пользуется таким хорошим случаем сделать себе хорошее состояние (Se charger la consoience pour que son fils puisse tre un gros seigne un).21 Но он был патриот, философ XVIII века и презирал эти суждения. Преемник его в должности директора С.-Петербургской таможни Мирковнч, пробыв менее года в этой должности, вышел в отставку с полумиллионом в кармане, приобретенным в такое короткое время.
Все свободное от службы время Александр Николаевич посвящал учению. Он сочинил ‘Историю Российского Сената’, которую уничтожил впоследствии, имел философическую переписку с А. М. Кутузовым, желавшим привлечь его в общество мартинистов, на что Радищев не соглашался, написал жизнь товарища своего по Лейпцигскому университету Ушакова, изданную в С.-Петербурге в 1789 году, о которой при появлении ее Державин отзывался с большим неодобрением,22 но главное творение его — ‘Путешествие из С.-Петербурга в Москву’, напечатанное в 1790 году.
Следующий случай показывает, что Радищев имел юридический такт и знал законы практически. В С.-Петербурге был некто Степан Андреев, чиновник не из дворян, наживший себе в службе порядочное состояние, он имел дом, жил очень хорошо, что возбуждало зависть его соседей, знавших его прежнюю бедность. Впрочем, он был человек добрый. В доме его находились комнаты, отдававшиеся впаймы, одну из них, подле хозяйской, нанимал уже несколько месяцев какой-то губернский секретарь. Приезжает богатый купец и нанимает комнату также подле хозяйской, но с другой стороны, так что хозяева жили между двумя квартирующими. В один большой праздник Степан Андреев с женою уходит к заутрени и запирает свою комнату. Возвратясь, они очень спокойно занимаются своими домашними делами. Приезжий купец очень долго не показывается. Думали, что он спит, наконец, решаются к нему взойти и находят его лежащим на полу, убитым и плавающим в крови, деньги его были похищены. Первое подозрение пало на Степана Андреева, в его комнате нашли даже кровавьте следы. Напрасно он оправдывался небытием дома (alibi23), нахождением в церкви, никто из завистливых соседей не подтвердил его показаний и ничего не говорили в оправдание его. Все улики были против него. Члены суда, в котором это дело производилось, единогласно приговорили его к лишению чина, телесному наказанию, как не дворянина, и ссылке в Сибирь на каторгу. Один только из присутствующих был противного мнения. Радищев, находя, что улики недостаточны, и по разным домекам полагая Степана Андреева невинно подозреваемым и потому видя в этом деле натяжки, но подписал приговора и подал свое мнение, но за всем тем Степан Андреев был лишен прав состояния, наказан и сослан. Чрез несколько лет после этого происшествия, когда Радищев был уже в Сибири, перед восшествием на престол императора Павла I, губернский секретарь, квартировавший у Степана Андреева, учинил в Казани смертоубийство и, быв приговорен к каторге, признался в других преступлениях, между прочим — в убийстве богатого купца в доме Степана Андреева. Степан Андрев был возвращен, и, когда Радищев опять сложил в С.-Петербурге в должности члена Комиссии по составлению законов, Степан Андреев явился к нему и благодарил его за заступничество, хотя и бесполезное.
Года за два или за три до своего несчастия Радищев купил у Фридрихса дачу на Петровском острове24 за 6000 рублей на имя старшей своей свояченицы, куда и переселялся летом со всем своим семейством. Место было большое, на берегу Малой Невки, в виду Крестовского острова. Он построил там небольшой деревянный дом в два этажа. Комнаты были небольшие, кроме середней гостиной, над которой была в верхнем этаже галерея. Прогулка была приятная, по лесочкам везде поделаны были мостики. Чрез весь остров пролегала большая аллея, на конце которой был летний дворец великого князя Павла Петровича, близ него располагался лагерь Греческого кадетского корпуса. Тогда еще не было моста через Малую Невку, экипажи перевозили на плоту, нарочно для сего устроенному. Сверх того была для перевоза лодочка. Верочка, солдатская дочь, перевозила за грош с человека. Иногда нанимали шлюпку для вечерних прогулок. Здесь его постигло несчастье.
В городе он имел дом на Грязной улице 25 (ныне Николаевская), недалеко от церкви Владимирской божьей матери, в приходе Знамения, недалеко от Невского проспекта. На дворе был дом деревянный, принадлежавший его тестю Рубановскому, а на улицу был построен каменный двухэтажный, с двумя большими залами и где помещалась его домашняя типография. Подле дома был большой сад, в средине которого был пруд, а на конце березовой аллеи лабиринт с памятником Анны Васильевны. В саду было много фруктовых деревьев, розовых кустов, много клубники и большие гряды спаржи.
По напечатании ‘Путешествия’ и когда Радищев начал догадываться, что дело об этой книге принимало дурной оборот, он имел средства избегнуть ожидавшей его участи. Рига была тогда пограничным городом, и он мог переехать 500 или 600 верст, отделяющие ее от С.-Петербурга, и скрыться за границею прежде, нежели бы подумали его арестовать, но он боялся подвергнуть свое семейство, а особенно двух своячениц, полицейскому допросу и, может быть, дурным последствиям и лучше решился пожертвовать собою для их безопасности. {После этого абзаца в черновой рукописи имеется подзаголовок: II. Ссылка в Сибирь.}
В 1789 году, в то время как началася Французская революция, Радищев был уже директором С.-Петербургской таможни. Он был в короткой, дружеской связи с графом Александром Романовичем Воронцовым. Граф с некоторого времени не имел первого значения при дворе, чему было причиною донесение, сделанное им о Рязанской и Тамбовской губерниях, которые он ревизовал с сенатором Нарышкиным, и не соответствовавшее видам императрицы. В это время Радищев написал ‘Путешествие из С.-Петербурга в Москву’ (СПб., 1790, in 8, стр. 458), по уверению некоторых, по внушению графа, обстоятельство сомнительное и основанное на одних догадках. ‘Путешествие’ это посвящено Алексею Михайловичу Кутузову. Оно разделено на 23 главы, из которых первая называется ‘Выезд’, а прочие оглавлены именами станций между обеими столицами. В этом ‘Путешествии’ автор рассказывает злоупотребления и несправедливости, поражающие его в дороге. Он говорит о плачевной участи крепостных людей с сожалением. Во сне (глава ‘Подберезье’) он видит монарха,26 которого министры обманывают, льстецы превозносят до небес, представляют ему, что золотой век настал в его владениях, между тем как в действительности горькая противоположность достигала ужасных размеров. {* После этого абзаца в черновой рукописи имеется следующее дополнение:
Ода ‘Вольность’ явно была сочинена под влиянием революционного духа, распространившегося в Европе. Она начинается так:27
О дар небес благословенный!
Источник всех великих дел!
О вольность! Вольность! Дар бесценный!
Позволь, чтоб раб тебя воспел.
Исполни сердце своим жаром
И сильных мышц своих ударом
Во свет рабства тьму претвори.
Да Брут и Телль еще проснутся,
Седяй во власти, да смятутся
От гласа твоего цари.
Я в свет изшел, и ты со мною,
и пр. В другой строфе изображается взрыв революции:
Я зрю — меч остр везде сверкает,
В различных видах смерть летает,
Над гордою главой паря.
Ликуйте склепанны народы!
Се право мщенное природы
На плаху возвело царя.
. . . . . . . . . . . . .
Сковав сторука Исполина,
Влекут его как Гражданина
К престолу, где народ воссел.
Преступник власти, мною данной,
Вещай, злодей, мною венчанной,
Против меня восстать как смел?
Тебя облек я во порфиру
Блаженство в обществе блюсти,
Вдовицу призирать и сиру
От бед невинность чтоб спасти.
Но ты, забыв мне клятву данну,
Забыв, что я избрал тебя
Себе в утеху быть венчанну,
Возмнил, что ты господь, не я.
. . . . . . . . . . . . . .
Умри, умри же ты стократ.
И это обращение к Кромвелю:
Великий муж, коварства полный,
Ханжа и льстец и святотать,
Один ты в мире сей благотворный
Пример великий мог подать.
Я чту, Кромвель,28 в тебе злодея,
Что власть в руке своей имея,
Ты твердь свободы сокрушил,
Но научил ты в род и роды,
Как могут мстить себя народы:
Ты Карла на суде казнил.
Этого было слишком достаточно, чтобы раздражить и встревожить Екатерину. В особенности же выражения: ‘На плаху возвело царя’, ‘Ты Карла на суде казнил’ — ей казались дерзки. Она вообразила, что есть заговор против нее и революция готова вспыхнуть в Петербурге, а потому Радищева велела посадить в крепость. В записках Храповицкого находится об этом следующее…}
Этого достаточно было, чтобы раздражить и встревожить императрицу. Она предположила, что есть злой умысел против нее, а потому Радищева велела посадить в крепость (июнь, 1790 год).
В записках Храповицкого находится об этом следующее: ‘Государыня говорила (26 июня) о книге ‘Путешествие из С.-Петербурга в Москву’: ‘Тут рассеяние заразы французской. Автор мартинист. Я прочла 30 страниц. Посылала за Рылеевым (обер-полицмейстером). Открывается подозрение на Радищева, а он препоручен Шешковскому и сидит в крепости».
В июне (1790) полицейский офицер является в дом Радищева, берет его под арест и везет к главнокомандующему графу Брюсу. Едва они взошли в переднюю, является человек, у которого спрашивают: ‘От кого он?’. ‘От Шешковского’, — был ответ. Радищев падает в обморок. Его везут в крепость, обременяют оковами и отдают в распоряжение Шешковскому (действительный статский советник). {После этого абзаца в черновой рукописи написано:
Шешковский был при Екатерине то же, что Фукье-Тепвиль у Робеспьера,29 Тигеллин30 у Нерона, Малюта Скуратов у царя Ивана Васильевича, Тристан л’Эрмит31 y Людовика XI, между тем человек очень набожный. Каждый день в обедню вынимали для него три просвиры. Низкий происхождением, воспитанием и душевными качествами, Шешковский был грозою двора и столицы. Ему препоручена была Екатериною II Тайная экспедиция, и этот великий инквизитор России исполнял свою должность с ужасной аккуратностью и суровостью. Он действовал с отвратительным самовластием, без малейшего снисхождения и сострадания. Шешковский сам хвалился, что знает средство вынуждать признания, а именно он начинал тем, что допрашиваемое лицо хватит палкою под самый подбородок так, что зубы затрещат, а иногда и выскакивают. Ни один обвиняемый при таком допросе не смел защищаться под опасением смертной казни. Всего замечательнее то, что Шешковский обращался таким образом только с знатными особами, ибо простолюдины отдаваемы были на расправу его подчиненным. Таким образом вынуждал Шешковский признания. Наказание знатных особ он исполнял своеручно. Розгами и плетью он сек часто. Кнутом он сек с необыкновенной ловкостью, приобретенной частым упражнением. Однажды князь Потемкин, после продолжительного отсутствия возвратившийся в Петербург, заметив между явившимися посетителями Шешковского, спросил у пего при всех: ‘Много ли в мое отсутствие ты пересек персон из своих рук кнутом?’. Тот, однако же, устыдясь, благодарил уклончиво за такую милостивую насмешку. По делу о карикатурах и ругательных сочинениях в осьмидесятых годах несколько придворных особ были у него в переделке. В С.-Петербурге у него было много дела всякий день, однако ж он был посылай и в другие города. Когда, например (что очень часто случалось), многими недовольными в Москве были говорены неприличные речи и это доходило до сведения императрицы, она, как в девяностых годах, полагала в них видеть семена возмущения и старалась его подавить. Она прислала туда Шешковского. Вся Москва вострепетала, и это дело по оштрафоваиии нескольких лиц было оставлено. Совестно было бы оглашать имена некоторых господ и дам в знатнейших городах империи, которых он наказывал. Неизвестно, жил ли Шешковский при филантропическом Александре I, но он тогда совершенно был бы без дела. В конце царствования Екатерины II этот палач был тайный советник и кавалер ордена св. Владимира 2-й степени. Он был чрезвычайно богат, ибо при каждом случае получал подарки деньгами и крестьянами. В 1793 году, по случаю мира с Турциею, он получил пенсию в 2000 рублей, хотя нимало ему не содействовал. Вот какому человеку отдан был в распоряжение несчастный Радищев.
В записках Храповицкого находим еще: ‘2-го июля она продолжала писать примечания на книгу Радищева, а он препоручен Шешковскому и сидит в крепости. 7-го июля государыня примечания на книгу Радищева велела послать к Шешковскому. Она сказала: ‘Он бунтовщик хуже Пугачева’, — показала ему, что в конце книги он хвалит Франклина и себя таким представляет. Она говорила с жаром и чувствительностью’.
Присланные эти замечания, собственноручные Екатерины, указывали довольно великому инквизитору, чего от него требуют. Неизвестно, как происходили допросы, но верно то, что каждый день из дома Радищева посылался верный служитель, камердинер его Петр Иванов Козлов, с гостинцами к грозному Шешковскому от имени старшей свояченицы, и получался всегда удовлетворительный ответ: ‘Степан Иванович приказал кланяться, все, слава богу, благополучно, не извольте беспокоиться’. Даже один раз Елисавете Васильевне позволено было увидеться в крепости с Александром Николаевичем. Она и сестра ее с детьми жили тогда на даче на Петровском острове. Елисавета Васильева наняла шлюпку и, взяв с собою четырнадцатилетнего старшего сына Радищева, съездила в крепость.}
Шешковскому препоручена была Тайная экспедиция. Низкий происхождением, воспитанием и душевными качествами, он был, однако же, человек очень набожный и каждый день в обедню для него вынимали три просфоры. Он исполнял свою должность с аккуратностью, без малейшего снисхождения и сострадания и нередко наказания исполнял своеручно. Он хвалился, что знает средство вынуждать признания. В конце царствования Екатерины II он был тайный советник и кавалер ордена св. Владимира 2-й степени, был чрезвычайно богат, ибо при каждом случае получал подарки деньгами и крестьянами. Неизвестно, как происходили допросы, но верно то, что каждый день из дому Радищева посылался верный служитель, его камердинер Петр Иванович Козлов, с гостинцами к грозному Шешковскому от имени старшей свояченицы Елизаветы Васильевны, за которые она получала всегда ответ успокоительный: ‘Степан Иванович приказал кланяться, все, слава богу, благополучно, не извольте беспокоиться’. Даже один раз Елизавете Васильевне позволено было увидеться в крепости с Александром Николаевичем. Она и сестра ее жили тогда с детьми Радищева на своей даче на Петровском острове. Елизавета Васильевна наняла шлюпку и, взявши с собою четырнадцатилетнего старшего сына Радищева, съездила в крепость.
В записках Храповицкого находим еще: ‘2 июля она продолжала писать примечания на книгу Радищева, а он препоручен Шешковскому и сидит в крепости. 7 июля государыня примечания на книгу Радищева велела послать к Шешковскому. Она сказала Храповицкому: ‘Он бунтовщик хуже Пугачева’, — показала ему, что в конце книги он хвалит Франклина и себя таким представляет». {‘Путешествие’, в последней главе ‘Слово о Ломоносове’: ‘Ужели поставим его близ удостоившегося наилестнейшей надписи, которую человек под изображением своим зреть может, — надписи, начертанной не ласкательством, но истиною, дерзающею на силу: ‘Се исторгший гром с небеси и скипетр у тиранов’ (Франклин)’.
Там же: ‘Не достойны разве признательности мужественные писатели, восстающие на губительство и всесилие для того, что не могли избавить человечество из оков и пленения?’. (Примеч. П. А. Радищева).}
13 июля императрица писала к главнокомандующему в С.-Петербурге генерал-аншефу графу Брюсу: ‘Граф Яков Александрович! Недавно издана здесь книга под названием ‘Путешествие из С.-Петербурга в Москву’, наполненное самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное к властям уважение, стремящимися к тому, чтоб произвесть в народе негодование против начальников и начальства, наконец, оскорбительными выражениями противу сана и власти царской. Сочинителем сей книги оказался коллежский советник Александр Радищев, который сам учинил в том признание, присовокупив к сему, что после ценсуры Управы благочиния взнес он многие листы в помянутую книгу, в собственной его типографии напечатанную, и потому взят под стражу. Таковое его преступление повелеваем рассмотреть и судить порядком в Палате уголовного суда С.-Петербургской губернии и, заключа приговор, взвести в Сенат наш. Пребываю к вам благосклонная Екатерина’.
Дело о Радищеве32 вследствие предложения главнокомандующего графа Брюса началось в С.-Петербургской палате уголовного суда 15-го июля 1790 года.
Вопросные пункты, ему заданные в палате:
Вопрос 1-й. С каким намерением сочинили вы оную книгу?
Ответ. Намерения при сочинении другого не имел, как быть известным в свете между сочинителями и дабы прослыть таковым, то есть остроумным писателем.
[Вопрос] 2-й. Кто именно вам были в этом сообщники?
О<твет>. Никого сообщников в том не имел.
[Вопрос] 3-й. Чувствуете ли важность своего преступления?
О<твет>. Чувствую во внутренности моей души, что книга моя дерзновенна и приношу в том мою повинность.
[Вопрос] 4-й. Сколько напечатано вами оных экземпляров и из того выпущено в свет и кому сами раздавали?
О<твет>. Напечатано было этой книги около 650 экземпляров, более или менее утвердительно сказать не упомню. Из того числа продано на деньги и променено на книги купцу Зотову 25 экземпляров, да роздано мною: 2 экз. г. Козодавлеву, для него и для Державина, 1 — прапорщику Дарагану, один — ротмистру Олсуфьеву, 1 — иностранцу Вицману, один хотел дать надзирателю Царевскому, но дал ли или нет, того не помню, один назначен в отсылку к г. Кутузову в Берлин, который запечатанный отдан мною г. Вальцу, но не отослан. И как я узнал, что в городе стали принимать ее в дурном смысле, то почувствовал сам омерзение к моему сочинению. Экземпляры все остальные сжечь велел, и по моему приказанию служителем моим Давыдом Фроловым сожжены, о чем доносил я главнокомандующему при взятии меня под стражу.
[Вопрос] 5-й. Объясните нам по силе указа 768 года октября 20-го о службе своей.
О<твет>. В малолетстве моем служил я при дворе ее императорского величества пажем и посылан был в Лейпцигский университет на казенном иждивении. По возвращении оттуда, в 1771 году, определен в должность протоколиста в Правительствующий сенат с чином титулярного советника, в 1773 взят в штаб е. с. графа Я. А. Брюса в обер-аудиторы, в 1775 году вышел в отставку с чином секунд-майора, в 1777 году определен в Коммерц-коллегию асессором и происходил чинами, как то значит в послужном списке. Сие писал и руку приложил Александр Радищев.
Значущие чины: Осип Козодавлев, коллежский советник и ордена св. Владимира кавалер, находится при народных училищах, Гаврила Державин, статский действительный советник, находится здесь в Петербурге, прапорщик Дараган33 находится при таможне в числе определенных для познания дел, Сергей Олсуфьев — ротмиссер конной гвардии, Вицман34 — имени не знаю — живет в Измайловском полку при школе, Александр Царевский35 — надзиратель при таможне у разъезда при судах, Алексей Кутузов — отставной премьер-майор, г. Вальц36 находится при г. вице-канцлере.
В 1790 году июля 19-го дня в присутствии Палаты уголовного суда по увещанию священническому показываю, что значущую в ответе моем книгу сочинял не в каком злоумышлении, но единственно, чтобы прослыть писателем, а также сообщников в сочинении оной никого не имел, в чем и подписуюсь. А. Радищев. Оного Радищева увещевал церкви Вознесения господня священник Матвей Иванов, 1790 года, июля 19-го.
Формулярный список, присланный из Казенной палаты: Из дворян. — Имения не имеет. — Пажем 1762. — Титулярный советник 771. — В штабе генерал-аншефа графа Я. А. Брюса обер-аудитором 773. — Армии секунд-майором 775. — В Государственной Коммерц-коллегии на асессорской вакансии 777. — Коллежским асессором с старшинством произведения в секунд-майоры 779. — По именному ее величества указу определен в помощь статскому советнику Далю к таможенным делам 780. — Надворным советником этого же года 18-го декабря. — В нынешнем чине 783, ноября 24. — В походах не бывал. — В штрафах и подозрениях не бывал. — В отставке был с награждением чина. — В нынешнем чине в отпуску не бывал. — Вдов.
Корректура моей книги делана мною действительно вся, и все поправки, которые в ней находятся, делал я своею рукою. Если иные места кажутся отменны, то для того, что писаны рачительнее, дабы наборщик не мог ошибиться и не было бы нужды делать еще поправки, в чем и подписуюсь. А. Радищев, июля 24-го дня 1790 года.
По предложению главнокомандующего графа Я. А. Брюса в Уголовной палате заседающие оную книгу читали, не впуская во время чтения в присутствие канцелярских служителей, и по прочтении имея нужду опросить Радищева о подлежащем, а как оный находится в крепости, то по распоряжению главнокомандующего могли всякий раз, когда в нем будет надобность, посылать экзекутора Губернского правления в крепость для истребования его от коменданта и потом паки отсылать в крепость с тем же экзекутором с тем, чтобы при принятии и отправлении обратно иметь всякую предосторожность, которую должно иметь со столь важным преступником, и брать наемную карету, вследствие чего по рассмотрении книги и окончании допросов палата заключила следующий приговор.
Хотя означенный Радищев и показал, что чувствует во внутренности души своей, что та книга есть дерзновенна и приносит в том свою повинность, да и что сочинил ее не в злоумышленном намерении, но единственно только, чтоб прослыть сочинителем остроумным, но однако ж палата, рассматривая оную книгу, находит, что она показывает совсем противное, а потому его, Радищева, за сие преступление мнением полагает: лиша чинов и дворянства, отобрав от него орден св. Владимира 4-й степени, по силе Уложения 22-й главы 13 пункта, воинских 20, 127, 135, 137, 149 артикулов и 101 толкования, а также Морского устава 5-й книги, 14 главы, 103 артикула и на оный толкования, казнить смертию, а показанные сочинения его, сколько отобрано будет, истребить, но как состоявшегося 785, апреля 21-го Дворянского положения в 13-й статье сказано, что дело благородного, впадающего в уголовное преступление и по законам достойного лишения дворянского достоинства, или чести, или жизни, да не вершится без внесения в Сенат и конфирмации императорского величества, дело для представления в Пр. сенат взнесть к главнокомандующему графу Брюсу. Послано Июля 25.
В записках Храповицкого сказано: ‘Августа 11-го доклад о Радищеве с приметною чувствительностию приказала рассмотреть в Совете, чтоб не быть пристрастною и объявить, чтобы ‘не уважали до меня касающееся, понеже презираю».
Сентября 8-го дня 1790 года Губернское правление, слушав указ Пр. сената, что по именному ее императорского величества высочайшему указу, данпому сентября 4-го дня за собственноручным ее величества подписанием, коллежский советник Александр Радищев оказался виновным изданием (вышеупомянутой) книги, сверх того учинил лживый поступок прибавкою после ценсуры многих листов, в чем и признался, за таковое его преступление осужден от Палаты уголовных дел С.-Петербургской губернии, а потом и Сенатом нашим на основании государственных узаконений к смертной казни, и хотя по роду столь важной вины заслуживает он сию казнь, по мы, последуя правилам нашим, чтоб соединить правосудие с милосердием, для всеобщей радости, которую верные подданные наши разделяют с нами в настоящее время, когда всевышний увенчал наши неусыпные труды на благо империи, от него нам вверенной, вожделенным миром с Швециею, освобождаем его от лишения живота и повелеваем вместо того, отобрав у него чины, знаки ордена св. Владимира и дворянское достоинство, сослать его в Сибирь, в Илимский острог на 10-летнее безысходное пребывание: имение же, буде у него есть, оставить в пользу детей его, которых отдать на попечение деда их. Пр. сенат определил по сему ее им. вел. высоч. указу о исполнении к главнокомандующему в С.-Петербурге графу Брюсу и в С.-Петербургское губернское правление послать указы. Определено: 1) показанного коллежского советника Радищева чрез экзекутора взяв (и взят) из-под стражи в Губернское правление, вышеупомянутое ее им. величества повеление, в указе Пр. сенату объявленное, в присутствии объявить (и объявлено), отобрать орден и пр., 2) его, Радищева, для дальнейшего в Сибирь, в Илимский острог, препровождения отправить в Новогородское наместническое правление за крепчайшею стражею, скованного через посредство Управы благочиния (прогоны до Новгорода на три почтовые лошади выдать), и в Иркутское наместническое правление о вышеозначенном высочайшем указе к должному исполнению сообщить.
Семейство Радищева во время нахождения его в крепости проживало на даче на Петровском острове. 30-го августа, день имении Александра Николаевича, прежде такой веселый, на который съезжались его родные и знакомые — Кацаревы,37 Сенявина,38 Ржевские39 — прошел очень печально и уединенно. Родные, а особливо Елизавета Васильевна, в тревожном недоумении о том, чем кончится дело, старались успокоить друг друга. Ей говорили: ‘Молите бога, чтобы заключили мир с Турциею’. Наконец, по возвращении их с дачи в петербургский дом в одно утро (в сентябре) является полицейский офицер,40 тот самый, который взял Радищева под арест, и объявляет его семейству, что Радищев приговорен к ссылке в Сибирь на 10 лет. Ссылка на 10 лет при Екатерине II значила на всю жизнь. Елизавета Васильевна зарыдала. Полицейский офицер, также плакавший, старался ее утешить, уверяя, что Сибирь хорошая земля.
Книгу свою Радищев, как уже было сказано, напечатал в собственной типографии в своем доме, и хотя цензор (Андрей Бряпцев41) вымарал очень много страниц, почти половину, по он напечатал ее вполне и в таком виде подал обер-полицмейстеру Рылееву.42 Рылеев по совершенному своему-невежеству допустил ее к продаже, и в книге было выставлено: ‘С дозволения Управы благочиния’. Это нарушение правила было поставлено в вину Радищеву при его осуждении. Рылеев, узнав ошибку и сделанный им промах, явился к императрице и, бросясь на колени, просил прощения, со слезами говоря: ‘Виноват, матушка, ваше величество!’. Ему простили, и действительно он был не виноват, что попал в обер-полицмейстеры, несмотря на свою глупость. Рескриптом 13-го июля 1790 на имя графа Брюса, вышеприведенным, предписано наблюдать, чтобы книга Радищева не продавалась и не перепечатывалась. Ее истребляли, так что не более 50 экземпляров уцелело.43
Радищев по напечатании ‘Путешествия’ разослал его своим знакомым, между прочими и Гавриле Романовичу Державину. Державин поднес государыне этот экземпляр,44 где все важные места отмечены были карандашом, и сверх того написал еще эпиграмму,45 где видно злобное удовольствие при виде несчастья человека честного и невинного:
Езда твоя в Москву со истинною сходна,
Не кстати лишь смела, дерзка и сумасбродна,
Я слышу: ‘На коней, — кричит ямщик. — Вирь, вирь’.
Знать, русский Мирабо, поехал ты в Сибирь.
Это писал человек, хвалившийся, что он ‘горяч, в правде черт’.
Императрица, узнав подробно эту книгу, сказала: ‘Верно, сочинитель какой-нибудь вздорный, неугомонный человек?’. Когда ей отвечали, что он самый кроткий, хороших правил человек, ‘О! Тем хуже’, — вскричала Екатерина.
О Радищеве все сожалели. Купцы на Бирже, узнав о его несчастии, были в отчаянии, плакали, рыдали, как говорил сенатор Борис Яковлевич Княжнин, слышавший это от своего отца, известного драматического писателя Якова Княжнина, автора ‘Росслава’ и ‘Хвастуна’. {После этого абзаца в черновой рукописи имеется следующее дополнение:
Радищев говорит в ‘Путешествии’ (Сон — речь Правды царю): ‘Если из среды народныя возникнет муж. порицающий дела твои, ведай, что той есть друг твой искренний, чуждый рабского трепета, он твердым голосом возвестит тебе о мне. Блюдись и не дерзай его казнить, яко общего возмутителя. Призови его, угости его, яко странника, ибо всяк, порицающий царя в самовластии, есть странник земли, где все пред ним трепещет. Угости его, вещаю, почти его, да, возвратившись, возможет глаголати паче и паче не льстиво. Но таковые твердые сердца редки, едва един в целом столетии явится на светском ристалище’.
Вот, что должна была сделать Екатерина вместо того, чтобы посылать за дураком Рылеевым или замечания на книгу к палачу Шешковскому. В беседе с ученым патриотом она, может быть, догадалась, что глаза ее не все ясно видели, и в советах его могла почерпнуть много полезного для блага общества.}
Радищева сослали в острог Илимск, бывший прежде городом и местопребыванием воеводы, в 500 верстах к северу от Иркутска, в Киренском уезде, при реке Илиме, впадающей в Ангару, от устья его принимающей название Верхней Тунгуски.
Граф Воронцов написал ко всем губернаторам 46 тех мест, где должен был проехать сосланный, чтобы с ним обходились снисходительнее. Тогда генерал-губернатором пермским и тобольским был Евгений Кашкин, а иркутским и колыванским — генерал-поручик Иван Алферьевич Пиль. Граф объявил семейству Радищева, что берет на себя все его содержание как в дороге, так и в месте его заточения и разослал деньги во все города, где ему должно было останавливаться. В Москве Радищев пробыл несколько дней в семействе своего отца,47 где его снабдили на дорогу всем нужным. Он ходил молиться к Иверской божьей матери и на коленях долго и усердно молился со слезами. Еще в бытность свою в крепости он велел написать себе образ одного святого, вверженного в темницу за слишком смело говоренную истину с надписью: ‘Блаженны изгнанные правды ради’. Но портретный живописец Михайло, крепостной его человек, не умел исполнить его мысли и написал четыре фигуры святых, стоящих просто рядом.
В Казани Радищев пробыл один день у Киселевых, дальних своих родственников. В Тобольске он прожил семь месяцев. Туда к нему свояченица его Елизавета Васильевна привезла его двух меньших детей, дочь 9 и сына Павла 8 лет. Два старших сына 16 и 13 лет были отправлены на воспитание в Архангельск, к родному их дяде Моисею Николаевичу Радищеву, служившему там директором таможни, такому же бессребренику, как его старший брат.
В Тобольске Радищев, как и все сосланные одного с ним звания, пользовался совершенною свободою. Он был на всех обедах, праздниках, в театре. Лучший актер был тогда какой-то Доримедонт, заменявший по нужде Гаррика 48 и Вест-риса.49 Половина Тобольска расположена на крутой горе, другая и лучшая внизу. Гулять многие ходили на Панин бугор. Тобольск построен на правом берегу Иртыша, против впадения в него с левой стороны реки Тобола. В то время в Тобольске издавался сосланным туда Панкратием Сумароковым литературный журнал ‘Иртыш, превращающийся в Ипокрену’ (1790—1794). Один из главных его сотрудников был тамошний прокурор Иван Иванович Бахтин, издавший свою драму ‘Ревнивый’ (СПб., 1816) и собрание своих стихотворений под названием ‘И я автор’ (СПб., 1816). Радищев был в особенности хорошо принят у губернатора Александра Васильевича Алябьева, человека права кроткого и всеми любимого (который даже получил выговор за то, что позволил Радищеву такое долгое пребывание в Тобольске), у вице-губернатора Ивана Осиповича Селифонтова, бывшего впоследствии генерал-губернатором всей Сибири, у генеральши Черкашиной, у Резановых.
В Тобольске было тогда очень памятно управление губернатора Дениса Ивановича Чичерина, человека энергического, любившего порядок, бывшего в большой доверенности у императрицы, которая дала ему почти неограниченные полномочия. Он управлял этим краем с 1762 по 1782 год (род. 1723, ум. 1785). Он был известен своею пышностью, имел огромную прислугу, давал великолепные пиры, делал в праздники выходы в собор, одетый в мантию Александровского ордена и т. п. Народ его боялся, но любил и называл: ‘Батюшка, Денис Иванович’.
Из ссыльных замечательны были: Михаил Алексеевич Пушкин, сосланный с меньшим братом и еще одним товарищем за делание фальшивых ассигнаций. Пушкин меньший ездил за границу делать формы и возвращался в Россию. На границе таможенный чиновник, осматривая его вещи, увидел одну из этих форм, долго рассматривал ее и не мог понять, на что она годится. Пушкин меньший, увидев, что дело плохо, думал поправиться, дал ему 25-рублевую ассигнацию. Чиновник взял ее, по формы не отдал и повез ее домой. В это время его жена пекла пироги. Он приложил форму к тесту, и 25-рублевая ассигнация выпечаталась. Пушкина задержали. Михаил Алексеевич был человек остроумный, светский и с познаниями и имел порядочное состояние. В молодости он рекомендован княгинею Дашковою быть при великом князе Павле Петровиче, но он передался к врагам ее, Орловым, и клеветал на нее, был по покровительству Орлова сделан начальником Коллегии мануфактур.
Другой сосланный, Варлашев, москвич, был человек оборотливый, сделал себе и сам небольшое состояние. Он был сослан за какой-то фальшивый акт. С ним прокурор Бахтин часто играл в шахматы, а иногда сажал в острог. В 1797 году проживал в Тобольске некто Смирнов,50 чиновник, сосланный при Екатерине II за сделанный им фальшивый вексель в 20 000 рублей. Он был отпущенник князя Голицына, воспитан с его сыном, знал прекрасно французский язык, занимался литературою и посылал статьи в журнал Сохацкого и Подшивалова ‘Приятное и полезное препровождение времени’ (20 ч., М., 1794—1798), где подписывался псевдонимом ‘Даурец Номохон’. Между прочими одна статья — ‘К смерти’,— написанная им в Усть-Каменогорской крепости в 1795 году, начиналась таким образом: ‘Приди, желанная, и в объятиях твоих да обрету спокойствие, доселе от меня убегавшее’ (‘Приятное и полезное препровождение времени’, 1796, т. XI, стр. 279). Смирнов умел написать что угодно, например письмо навыворот, начиная с конца, с последней буквы последней строки до самого начала, без малейшей ошибки. Императрица Екатерина, сославшая его в Сибирь, писала к губернатору Чичерину: ‘Посылаю тебе птицу, держи ее в ежовых рукавицах’.
От Тобольска до Иркутска почти 3000 верст. Это путешествие Радищев с Елизаветой Васильевною и двумя детьми совершил летом на почтовых в коляске. В это время в Сибири было дешево ездить на почтовых: прогоны платились вдвое меньше против великороссийских губерний, лошади были на станции хорошие и никогда не было за ними задержки. Города на Дороге: Тара, при Иртыше, Каинск в Барабинской степи (или Бараба, где озеро Барабинское), Томск, при реке Томи, недалеко от впадения ее в Обь, Ачинск, при реке Чулыме, Красноярск, при Енисее, Нижнеудинск, при реке Уде. Томск, Тара и Красноярск — изрядные города. Дорогою, а особливо в Барабинской степи (200 или 300 верст), встречались огромные стада диких гусей и журавлей. В Томске, тогда областном городе Томской области, принадлежавшей к Тобольско<му> [наместничеству], пробыли две недели за болезнью Елизаветы Васильевны, страдавшей мучительною зубною болью. По причине чрезмерных жаров к коляске спереди приделали верх, работал его ссыльный итальянец. Радищев был принят ласково комендантом Томска Томасом Томасови-чем Де-Вильнев, французом, бригадиром в русской службе. Он пускал на дворе его монгольфьеров шар, сделанный им из тонкой бумаги, — зрелище, до того времени не виданное в Сибири. В Иркутск Радищев приехал в сентябре.51 Иркутск построен на правом берегу реки Ангары, в 60 верстах от истока ее из Байкала и при речках Иркуте и Ушаковке. Переправа через Ангару опасна по причине ее быстроты. Она так быстра, что иногда зимою в большие морозы проходит.
В Иркутске Радищев пробыл два месяца. Он был принят в доме генерал-губернатора Пиля, познакомился с преосвященным Вениамином, епископом иркутским и нерчинским, природным дворянином, был также принят радушно в доме губернатора Лариона Тимофеевича Нагеля, человека отличных свойств, равно как и жена его. Дочь его, Беата Ларионовна, вышла вскоре потом, шестнадцати лет, за грека, отставного офицера, бывшего учителем в их доме, но была очень несчастлива и скоро умерла, как подозревали, отравленная своим мужем. Родители ее с неудовольствем и только по усильному ее желанию согласились на ее союз с этим ловеласом. Радищев бывал также у вице-губернатора Андрея Сидоровича N. N.52 и посещал с семейством своим театр. Труппа актеров в Иркутске была очень хороша. ‘Недоросль’, ‘Князь Трубочист’,53 ‘Мельник’,54 ‘Дезертёр’ (Мерсье) очень недурно разыгрывались. Во время пребывания Радищева в Иркутске генерал-губернатор велел для него приготовить в Илимске воеводский дом, за который с него взяли 10 рублей. Радищев приехал в Илимск 4-го января 1792 года.
Илимский острог находится на правом берегу судоходной реки Илима, у подошвы гор, покрытых лесом. Острогами тогда назывались в Сибири укрепленные места. Илимск при воеводах был укреплен от нашествия тунгусов, возмутившихся за излишние с них требования ясака. Стены острога состояли из высокого палисада с башнями по углам и посредине каждого бока образуемого ими параллелограмма. Дом воеводский был в центре острога, поблизости от него церковь, далее ратуша, а вне острога от обоих концов домы жителей тянулись до Илима и около горы. Жителей тогда, как и теперь, считалось около 500.
Радищев увидел себя там совершенно свободным.55 Два унтер-офицера, сопровождавшие его в дороге, оставлены были при нем, чтоб воспрепятствовать ему уехать из Илимска. Один из них жил постоянно на квартире, далеко от его дома. Другой часто отлучался и, наконец, совсем уехал.
В Илимске Радищев нашел приготовленный для него дом, где было пять комнат, при нем множество служб, кухня, людские, сараи, погреба, огромная кладовая в два этажа, хлева, сад, обширный двор и большое место на берегу Илима, к которому впоследствии он прикупил два большие огорода за 20 рублей. Он тотчас старалс’я запастись всем, что нужно для хозяйства, как-то: несколько коров, две лошади, всякие птицы, огородные овощи. Фруктового сада там не могло быть. Там не родятся ни яблоки, ни вишни, только в лесах много ягод. Людей при нем было: два лакея женатые, горничная девка, повар и два молодые мужика, всего восемь человек.
С первого также года своего пребывания в Илимске он нашел необходимым заняться постройкой более удобного и прочного дома, ибо воеводский был очень ветх. Ему прислал генерал-губернатор плотников и столяра, выбранных между ссыльными. Новый дом имел восемь комнат, т. е. большая спальня с нишами, чайная или буфет, большой кабинет, где помешалась библиотека, кладовая, маленькая гостиная и маленькая столовая и две комнаты, где жили женатые лакеи. Длинный коридор начинался от спальни, проходил до столовой, отделяя таким образом кабинет и кладовую от двух людских комнат. К дому были пристроены с одной стороны баня, а с другой — кухня. Дом был тепел, печи огромные, иначе их и устроить нельзя было, потому что зимою, в декабре и январе, морозы доходили до 30 и более, и ртуть по две недели лежала замерзшей в термометре.
Радищев вставал очень рано, читал, писал. Он получал ‘Московские ведомости’, ‘Политический журнал’, ‘Приятное и полезное препровождение времени’. Гамбургские газеты ему присылали из Иркутска оказиею знакомые немцы. Переписку он вел с графом Воронцовым по-французски. Почерк графа было трудно разбирать, так что иногда на его письмо и отвечать было трудно. Изредка получались письма из Саратовской губернии от родителей, из Архангельска от сыновей и брата. Елизавета Васильевна переписывалась с г-жею Ржевскою, жившею в Петербурге. Радищев делал химические опыты, одно время занимался деланием горшков, для обжигания которых ему служила плавильная печь, устроенная в столовой. Поутру приносили ему большой медный чайник с кипятком и он сам варил себе кофе. Дети вставали, и он учил их каждый день истории, географии и по-немецки, после обеда заставлял их читать и переводить с французского. Он однажды написал для них рецензию на оду Державина ‘На взятие Измаила’. Он не любил Державина и находил, что в его поэзии (кроме ‘Фелицы’ и оды ‘Бог’) есть часто бессмыслица. Вот одно замечание:
В полях ли брань, ты (русский) тьмишь свод звездный,
В морях ли брань, ты пенишь бездны.56
Но, говорит рецензент, и всякий трус, убегая с сражения, вспенит бездну лучше Турвиля,57 Жан-Барта или Рюйтера.58 Слово ‘гром’ встречается в каждой строфе.
Дети приучены были вставать и одеваться, не требуя никакой прислуги. Он обходился с ними просто и никогда не наказывал, ни он, ни Елизавета Васильевна, между тем они приучены были к безусловному повиновению и всегда вели себя прилично, слишком короткое обращение с прислугою было им запрещено.
Летом он ходил с ружьем по лесам и горам, окружающим Илимск, ездил на лодке вверх и вниз по Илиму, а зимою на санях в разные стороны и даже до устья Илима, верст за сто, в селение Коробчанку, где зимою ловилось множество осетров.
Жители Илимска прибегали к Радищеву в случае болезни. Он лечил иногда удачно, так, между прочими вылечил он молодого Фому. Фома был из другой деревни, молодой человек высокого роста, недурен лицом, благонравный и любезный крестьянин. Занимаясь звероловством, как большая часть жителей Илимска и других селений, он ставил ловушки на белок и однажды, пошедши их осматривать, был застигнут сильным морозом и не мог скоро достигнуть ни до жилья, ни до зимовья. Все члены у него были отморожены. Он сделался неспособен к домашней работе. Отец его, вдовый, имел нужду в хозяйке, по Фоме нельзя было и помышлять о женитьбе, так что старик, не взирая на свои преклонные лета, сам хотел жениться. Они приезжают к Радищеву, который сначала усомнился его лечить, но однако же принялся, и мало-помалу после долгого лечения ему удалось поставить Фому на ноги. Он сам прививал оспу своим детям, рожденным в Сибири, и у жителей Илимска. Тогда еще доктор Дженнер59 не изобрел прививания коровьей оспы. Винного пристава, мужа одной слишком бойкой особы, Авдотьи Куприяновны, человека слабого характера, помешавшегося в уме, он также лечил, старался развлекать, играл с ним в шахматы, поддавался ему иногда, по тот скоро умер.
Священник илимский умер. Сын его вел себя нехорошо и потому не мог заступить его место. Священник Семен из другой деревни, желавший иметь этот приход, прибегнул к Радищеву. Александр Николаевич написал о нем преосвященному Вениамину, и архиерей, знавший Радищева в Иркутске но встречам с ним у генерал-губернатора, с удовольствием исполнил его просьбу.
С самого приезда своего Радищев старался сблизиться с жителями Илимска. Это мещане, живущие довольно хорошо, хотя и не было купцов между ними, под управлением ратуши и бургомистра, ими избираемого. Он бывал с Елизаветой Васильевной у них в гостях, принимал их приглашения на праздники, даже иногда обедал у них и сам делал для них несколько раз обеды. Вечером девушки плясали под песни. На масленице он выезжал на больших санях с Елизаветой Васильевной и детьми кататься по Илимску из конца в конец, и за ним тянулся обыкновенно длинный поезд саней жителей Илимска.
Одежда илимских девок живописна. Они носят телогрейки, род кофты без рукавов и вместо талии большие складки, телогрейка и юбка китайчатые, рукава рубашек из фанзы, канфы или дабы, глядя по состоянию. Фанза обыкновенно желтая, из сырцового шелка, канфа темного цвета, материя плотная, голь — также дорогая шелковая материя, даба — бумажная. На голове они носят платки, повязанные так, чтобы сверху не закрывали волосы. В длинные косы вплетают ленты, на ногах коты (лапти там неизвестны). Замужние женщины никогда не участвуют в плясках. Пляска их похожа на менуэт. Две танцовщицы идут боком одна против другой в противные стороны, перебирая ногами право, и, прошедши известное расстояние, переходят на противную сторону таким же порядком одна против другой. Пляска совсем некрасивая и неоживленная. Вот некоторые их песни.
Сибирские песни
1
Ой! На горе дуб, дуб, 2
Что бела береза, 2
Промеж дуба и березы 2
Река протекала, 2
Речка, речка глубокая, 2
Вода студеная, 2
Нельзя, нельзя воды нити, 2
Нельзя почерпнути, 2
Нельзя, нельзя жену бити, 2
Нельзя поучати, 2
Я бил жену один час, 2
Сам плакал неделю, 2
Сушил, крушил ясны очи 2
По четыре ночи, 2
Издержался, истратился 2
На разные лекарства, 2
и пр.
2
Посылал же меня свекор
С полуночи по воду, —
Калина, малина! 2
С полуночи по воду
С золотым кубцом.
Калина! Малина! 2
Уж и я ли молода
Непослушлива была, —
Калина! Малина!
Непослушлива была,