В. А. ЗАЙЦЕВ
В. А. ЗАЙЦЕВ
Библиографический листок
Библиографический листок
<'О современных духовных потребностях мысли и жизни, особенно русской. Собрание разных статей А. Бухарева'. М., 1865>
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Библиографический листок, Зайцев Варфоломей Александрович, Год: 1865
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Серия ‘Русский путь’
Архимандрит Феодор (А. М. Бухарев): Pro et contra
Личность и творчество архимандрита Феодора (Бухарева) в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология
Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 1997
Только что я прочел произведение императора французов1, как мне попалась книга, изданная в Москве под заглавием: ‘О современных духовных потребностях мысли и жизни, особенно русской. Собрание разных статей А. Бухарева’. Вообразите себе, читатель, мое изумление, когда среди бесчисленных славянско-церковных цитат, которыми усеяны страницы этой книги, я нашел изречения Наполеона III и, таким образом, увидел, что существуют у нас люди, чтущие его наряду с Кириллом и Мефодием и с отцами Церкви. Приведя слова Наполеона, г. Бухарев называет их ‘золотыми, неоцененными, правдою которых этот великий государственный ум может посветить и русскому самосознанию’ (с. 177). Самосознание г. Бухарева, которому светит Наполеон III, оказывается в его книге необыкновенно оригинальным. Рассуждает г. Бухарев о разных современных и несовременных вопросах — о польском вопросе, об освобождении крестьян, об отношении духовных вопросов к светским, о русской журналистике, о романах ‘Отцы и дети’ и ‘Что делать?’, и рассуждает так забавно, что ничего подобного и не видано, и не слыхано. Так, напр<имер>, кому придет в голову решать вопрос о светской власти папы — советом папе обратиться в православие? В таком случае, по мнению г. Бухарева, никто не стал бы восставать против светской власти римского первосвященника, и сами римляне были бы очень довольны этою властью. Или кому войдет в голову написать статью под таким заглавием: ‘Важный урок, подаваемый современной мыслительности юродством’? Г-н Бухарев еще в другой статье (с. 313) строго порицает литературу за ее нападки на все, ‘что хотя сколько-нибудь отзывалось бы юродством’. В статье же под этим оригинальным заглавием он говорит, что смеяться над юродствующими — неприлично ‘разумности и образованности’. — ‘Как же иначе понимать, — рассуждает г. Бухарев, — например, то суждение о покойном Иване Яковлевиче, по которому имя его поставляли обыкновенно в голове ‘дармоедов’ юродивых, тогда как люди духовно образованные и удостоенные благодати священства, не случайно и единовременно посетив покойного Корейшу, а в продолжение многих лет и многократно посещавшие его, фактами свидетельствуют о благодати, действующей через него, даже чудодейственно’ (с. 549). Далее повествуется, как сам автор посещал одного юродивого и с какой проницательностью комментировал не только славяно-церковные изречения этого ‘глубочайшего старца’, но и столь обыкновенные и для ума, не просвещенного благодатью, даже профанские возгласы его, как, напр<имер>, обращение к одной бабе с словами: ‘Ничего, матка, — вывезешь! — таким грубым голосом, каким наш мужик кричит иногда на лошадь’ (с. 317).
С одной стороны, уважение автора к юродству, а с другой — достоинства его книги (в 630 страниц!) заставляют предполагать, что вся книга есть просто подвиг юродства и написана единственно с этой целью. Действительно, у нас варварство исчезает, а цивилизация идет вперед далеко не параллельно и не пропорционально, чему служат доказательством единовременный успех Бокля и ‘Московских ведомостей’ 2, сочинений Помяловского и ‘Марева’3, общественное мнение, достойное татарских степей, распространение точных наук и т. д. Поэтому весьма естественно предполагать, что живучесть варварства и успехи цивилизации доведут дела наши до того, что юродствующие будут печатать свои юродства при помощи паровых скоропечатных машин и издавать их с приложением таблиц и рисунков, гравированных на меди.
Юродствующий г. Бухарев славно рассуждает о науках: ‘Политическая экономия, — говорит он, — в нашем христианском мире, скажем хоть применительно, есть не что иное, как раскрытие или выяснение, в приложении к новым условиям и жизненным нуждам нашего мира, той самой владычественной над всем истины, которая в древнем мире, — и именно в ветхозаветном Израиле, сообразно тогдашним его условиям и нуждам, — развивала и утверждала политический его быт’ (с. 292-293).
А то еще любит г. Бухарев поучать читателя в форме диалогов. Особенно курьезны диалоги его по крестьянскому делу — один с мужиком, а другой с помещиком ‘в поре зрелого мужества’ (с. 284). Из этих диалогов второй только и замечателен тем, что происходил с господином в поре зрелого мужества. Но первый — любопытен. Дело это происходит так.
Встретившись с мужиком, г. Бухарев приглашает его радоваться воле. На это мужик отвечает отказом, объясняя г. Бухареву, что ‘нам, почитай, все равно, что прежде: такой же оброк. Ну и господа таперича разя свой брат? Все те же господа. Мы чаяли, будет заправская воля’ (с. 276-277). Г-н Бухарев не может пропустить случая поюродствовать. Он пускается толковать мужику, что с освобождением он получил личную свободу, и объясняет ему все значение ее. Но мужик, сей грубый материалист, не внемлет и, безнадежно для г. Бухарева, повторяет: ‘Коли являть правду и милость, так уже настоящую, начистую’. — Г-н Бухарев приписывает упорство мужиков тому, что будто им представилось, что помещики владели ими незаконно, и он, к изумлению читателя, начинает доказывать, что владение крестьянами было вполне законное, хотя только что сам толковал о значении личной свободы человека и о том, что при крепостном праве крестьяне были вещами, а не людьми. Увлекшись новой идеей, он уже не хочет и произносить слово ‘помещик’ и во всем дальнейшем разговоре заменяет его словом ‘благодетель’. Ну разве это не юродство?
Но что уже окончательно сбивает с толку всякого, кто лишен дара уразумевать речи юродствующих, — это отзыв г. Бухарева о романе ‘Отцы и дети’ и ‘Что делать?’, особенно о последнем. Вообразите, читатель, — хвалит! Хвалит ‘Что делать?’! Хотя еще до этого он выказал замечательное добродушие, восхвалив подряд все журналы, ‘Русское слово’ точно так же, как ‘Русский вестник’, и ‘Современник’ точно так же, как ‘Отечественные записки’, но тем не менее такая выходка г. Бухарева решительно выше всякого ожидания. Впрочем, есть некоторые обстоятельства, за которые г. Бухарев порицает русскую литературу. Так, ‘Отечественные записки’ он порицает за то, что будто они выдумали геологию, а ‘Русское слово’ за скептицизм. Все это, впрочем, было бы очень курьезно и забавно, если бы было написано на 30 стр. вместо 600, а то ужасно надоедает, тем более что благодушное юродство г. Бухарева ничем, в сущности, не отличается от злобного юродства ‘Домашней беседы’.
Нельзя, однако, не порадоваться, видя, что знаменитые ides napoloniennes {наполеоновские идеи (фр.).} проникают в скромные обители московских юродствующих. Такова сила этого гения!
Впервые: Русское слово. 1865. Март. О. II. С. 73-75. Рецензия напечатана под рубрикой ‘Библиографический листок’.
Варфоломей Александрович Зайцев (1842—1882) — публицист и литературный критик. С 1858 учился в Петербургском и Московском университетах, а также в Медико-хирургической академии, но курса нигде не окончил. В 1863—1865 сотрудник радикального журнала ‘Русское слово’. Даже в своих библиографических заметках, написанных горячо, с желчной бесшабашностью, В. А. Зайцев старался проповедовать ‘передовые’ идеи. В 1869 Зайцев эмигрировал, жил во Франции, Италии, Швейцарии, вращался в кругах революционеров, бедствовал, болел, умер от удара (инсульт?).
В доброжелательном взгляде А. М. на роман ‘Что делать?’ и демократическую журналистику Зайцев, один из глашатаев нигилизма, старается увидеть подвох, и, подобно тому как прежде М. А. Антонович в ‘Современнике’ уравнял тургеневский роман ‘Отцы и дети’ и роман В. И. Аскоченского ‘Асмодей нашего времени’, предубежденный критик не делает различия между воззрениями А. М. и его идейного противника, редактора ‘Домашней беседы’, наделяя обоих убийственным, на его взгляд, эпитетом — ‘юродствующий’. В брошюре ‘Моя апология по поводу критических статей и отзывов о книге ‘О современных духовных потребностях мысли и жизни, особенно русской» (М., 1866) А. М. справедливо расценил отклик Зайцева как ‘издевку’ (с. 56), цель которой — ‘остеречь молодых людей <... от возможного влияния книги' (с. 52).
1 Зайцев выше рецензировал книгу Наполеона III ‘История Юлия Цезаря’ (Т. 1. СПб., 1865).
2 Для Зайцева Бокль — символ цивилизации, а ‘Московские ведомости’, издававшиеся с 1863 под редакцией ставшего тогда очень консервативным M. H. Каткова, — символ варварства.
3 ‘Марево’ (1864) — антинигилистический роман второстепенного писателя В. П. Клюшникова (1841—1892).