ИНСТИТУТ К. МАРКСА и Ф. ЭНГЕЛЬСА
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
БИБЛИОТЕКА НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА
ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МОСКВА
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ
Библиографические заметки из ‘Социал-Демократа’. Женева, 1888 г.
СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА. КАРЛ МАРКС. Введение к критике философии права Гегеля. С предисловием П. Л. Лаврова. Издание кружка народовольцев. Женева 1887.
ПРОЦЕСС 21-го. С приложением биографической заметки о Г. А. Лопатине. Издание кружка народовольцев. Женева 1888.
Две небольшие брошюры, название которых мы выписали, да печатающееся сочинение К. Каутского: Экономические учения Карла Маркса, — вот и все, немногие пока, плоды издательской деятельности ‘кружка народовольцев’. Но эти немногие плоды наводят на многие вопросы и размышления.
Прежде всего, естественно возникает вопрос, почему названные брошюры являются изданием ‘кружка народовольцев’, а не всей ‘партии Народной Воли’? В каких отношениях этот ‘кружок’ стоит ко всей партии? Поручено ли ему издание брошюр организацией партии, или он издает их по собственному побуждению? В прежнее время мы много слышали о партии ‘Народной Воли’, но почти ничего не слыхали об отдельных ее кружках, теперь, кроме ‘кружка’, издавшего указанные брошюры, мы узнали о существовании ‘группы народовольцев’, подвергшей г. Тихомирова литературному растерзанию (см. брошюру ‘По поводу одного предисловия’). Знаем мы также, что существуют ‘прежние товарищи Тихомирова по деятельности и убеждениям’. В каких взаимных отношениях находятся все эти категории лиц (само собою разумеется, что мы говорим только о деловых отношениях)? Почему ни одна из них не говорит от имени ‘партии’, как говорили газета ‘Народная Воля’ и журнал ‘Вестник Народной Воли’.
Вероятно потому, что ни одна из них не имеет права говорить от ее имени, а не имеет права говорить от ее имени потому, что ни одна из названных категорий не представляет собою главного, центрального ядра организации. Но в таком случае, существует ли подобное ядро? Почему ничего не слышно об его деятельности? Почему оно молчит, предоставив ‘кружкам’ и ‘группам’ говорить, что им вздумается? Верно потому, что такого ядра вовсе не существует и что, следовательно, крепко сплоченная когда-то партия ‘Народной Воли’ разбилась теперь на множество независимых кружков.
Очень может быть, мы даже уверены в том, что многие из ‘народовольцев’ будут недовольны… не тем, что у нас родились подобные предположения (основательность которых им очень хорошо известна), а тем, что мы высказываем их вслух. Они могут увидеть в этом что-то вроде нарушения революционных приличий. Но мы ответим им словами Маркса, заимствованными из той самой статьи его, которая издана теперь в русском переводе ‘кружком народовольцев’: ‘Требование отбросить иллюзии о своем положении есть требование выйти вообще из положения, нуждающегося в иллюзиях’ (‘Введение и т. д.’, русский перевод, стр. 28).
К чему обманывать себя и других? Старой ‘партии Народной Воли’ не воскресишь уверениями публики в том, что ‘все обстоит благополучно’, а между тем подобные уверения легко могут замедлить возникновение новой организации, которая продолжала бы борьбу, начатую ‘Народной Волей’, так же, как ‘Народная Воля’ продолжала борьбу, начатую предшествующими ей революционными организациями.
Что старой ‘партии Народной Воли’ воскресить невозможно — это доказывает, между прочим, вторая из изданных ‘кружком народовольцев’ брошюра, т. е. ‘Процесс 21-го’. На странице 21—23 этой брошюры напечатаны весьма интересные отрывки из письма осужденного Якубовича. Письмо это показывает, до какой степени и как уже давно взгляды самых энергичных сторонников ‘партии Народной Воли’ расходились с ее старой официальной программой. ‘Чем мы становимся старше и более зрелыми, — писал Якубович, — тем минимальнее становятся наши требования’. Посмотрите на то, чего требовала ‘партия Народной Воли’ в самом начале своего существования, к чему она стремилась? Еще в 8 и 9 номерах своего органа она заявляла, что цель ее — захват власти. И что же? В настоящее время иного народовольца такая задача заставляет улыбаться. Наша формула стала иная: призыв народа с высоты трона, поколебленного ударами революционеров. Мы не можем с полной уверенностью нарисовать последствий такого призыва и представить себе эти последствия во всех их подробностях. Мы не берем на себя пророчеств. Но я верю, подобно автору прекрасной статьи ‘Вместо внутреннего обозрения’ (см. No 10 ‘Н. В’), ‘что русский народ — великий народ, что момент созыва Земского Собора будет великий момент и не пройдет бесследно в русской жизни и истории, страстный энтузиазм, который охватит народ и общество, первоначально на почве чисто политической, неизбежно повлечет за собою также и всю долю необходимых и осуществимых в настоящее время реформ экономических. Это наша вера’ и т. д. Отсюда видно, что приблизительно около того времени, когда г. Тихомиров писал свою статью ‘Чего нам ждать от революции?’ (‘Вестник Народной Воли’ No 2), в которой он пытался отстоять старую программу партии на всех пунктах, она ‘заставляла улыбаться’ самих приверженцев ‘Народной Воли’. Она казалась Якубовичу продуктом юношеской неопытности и незрелости. Если так было несколько лет тому назад, то тем более должно быть так теперь, когда к предыдущему опыту ‘народовольцев’ прибавилось несколько новых, довольно поучительных данных. Ясно, стало быть, что воскресить старую ‘партию Народной Воли’ действительно нет никакой возможности.
Но, спрашивается, в каком направлении изменились взгляды Якубовича и его единомышленников сравнительно со взглядами приверженцев старой программы ‘Народной Воли’? Нельзя сомневаться на этот счет: взгляды их изменились в правую, а не в левую сторону. ‘Чем мы становимся старше и более зрелыми, — говорит Якубович, — тем минимальнее становятся наши требования’. Но откуда же происходит это обстоятельство? Почему ‘требования’ западноевропейских социалистов не зависят от их возраста? Почему требования Либкнехта или Поля Лафарга не стали ‘минимальнее’ в 80-х годах, сравнительно с тем, чем они были 10 или даже 20 лет тому назад? Вот вопрос, над которым должен задуматься каждый русский революционер, если только он не хочет, чтобы в 30 лет его заставляли улыбаться те ‘самые требования’, для осуществления которых он рисковал, может быть, своей головой, будучи двадцатилетним юношей или двадцатипятилетним молодым человеком.
Письмо Якубовича заключает в себе некоторые данные, необходимые для решения этого в высшей степени важного вопроса. Мы говорим о словах ‘верю’, ‘вера’, часто попадающихся в вышеприведенном отрывке. Вера играет слишком большую роль при выработке понятий и требований русских революционеров. Именно вере, а не критике обязаны своим происхождением их программы. Но вера — дело чувства и темперамента. То, во что легко может уверовать горячий юноша, становится невероятным пожилому человеку. И пожилой человек начинает с полным правом говорить первому встречному юноше-революционеру: ‘не верь, не верь себе, мечтатель молодой… то кровь кипит, то сил избыток!’ И как рано наступает у нас тот возраст, когда русский революционер начинает относить многие свои требования на счет ‘избытка сил’ и ‘кипения крови’. Якубовичу было не более 24-х лет, когда он уже ставил ‘минимальность’ своих требований в зависимость от своего более ‘зрелого’ возраста. Это было бы поразительно, если бы не было совершенно естественно.
Наши революционеры предпочитают верить в свои требования, а не основывать их на научной критике существующих общественных отношений. Но это обстоятельство нисколько не мешает нашим общественным отношениям, всему ходу нашей общественной жизни, критиковать наши революционные программы. Как только начинаются попытки осуществить основанную на вере программу, тотчас же обнаруживается ее несоответствие с общественными отношениями. Поэтому ни одна программа не может продержаться у нас более 4—6 лет. Неудивительно также, что и двадцатичетырехлетние юноши оказываются достаточно пожившими для того, чтобы ‘улыбаться’ по поводу программы, в разумность которой они ‘верили’ два-три года тому назад.
Как только жизнь раскритикует одну из наших программ, мы немедленно начинаем ‘верить’ в новую. Изменились требования жизни — изменилась и наша программа, говорим и пишем мы в таких случаях, чтобы оправдать свое непостоянство. Но в действительности требования жизни остались неизменными, изменилось только наше понимание этих требований, обнаружились такие стороны общественных отношений, существования которых мы даже и не предвидели, хотя обязаны были твердо знать о нем в качестве политических деятелей.
Как же поправить дело? А очень просто: нужно, чтобы наши программы были продуктом критики, а не веры. ‘Во всем, что касается революции мне не 60, а дважды 30 лет’, — воскликнул как-то старик Либкнехт в одной из своих речей. Относительно Бебеля, Гэда или Поля Лафарга также нет оснований думать, что возраст заставит их отбросить хоть некоторые из их ‘требований’. Весь секрет здесь в том, что они учились социализму в очень хорошей школе — именно у Карла Маркса.
Человек, прошедший эту школу, становится революционером по логике, а не только по чувству. У него нет веры, но зато есть уверенность в неизбежном и неотвратимом осуществлении требований рабочего класса. А так как логика его с годами зреет, а не испаряется, если он только остается мыслящим человеком, то и уверенность эта с годами становится все более и более прочною. Если бы даже такой человек, по той или другой причине, отказался от своего дела, если бы он возненавидел его и перешел на сторону реакции, то и тогда не мог бы он отделаться от уверенности в неизбежном осуществлении всех требований научного социализма. Эта уверенность явилась бы мстительницей за его измену. Попробуйте, разуверьтесь (‘разочаруйтесь’) в движении земли. Если бы в числе судей Галилея был человек, понявший новую астрономическую теорию, то хотя сама роль его показывала бы, что он из-за личных выгод считает нужным поддерживать старые взгляды, но, несмотря на это, в глубине души, он должен был бы сказать себе словами осужденного: ‘а все-таки она движется!’
Хорошая эта школа, господа, — школа научного социализма, и давно уже нам следовало бы в ней поучиться. С самого начала издания ‘Библиотеки Современного Социализма’ в 1883 году группа ‘Освобождение Труда’ не переставала обращать внимание наших революционеров на эту сторону дела.
Нам могут, пожалуй, привести в пример Г. А. Лопатина и сказать, что вот, мол, был же человек, который основательно прошел школу научного социализма и все-таки нашел возможным пристать к ‘партии Народной Воли’, ясно, стало быть, что программа этой партии не противоречила коренным убеждениям его. На это мы ответим, что Г. А. Лопатин мог пристать к ‘партии Народной Воли’ по тем или другим политическим соображениям, не разделяя даже большей части положений ее программы. Ему могло казаться, что ‘другого исхода нет’, как говорит г. Лавров, описывая его тогдашний взгляд на положение дел в России (Процесс 21-го. Биографическая Заметка о Г. А. Лопатине, стр. XXXIII). Но это не значит еще, что многие части программы не заставляли его ‘улыбаться’, как улыбался Якубович. К тому же надо заметить, что и самое убеждение Г. А. Лопатина в том, что ‘другого исхода нет’ и что ему нужно пристать к ‘партии Народной Воли’, было совершенно ошибочно. Его бесспорно огромные силы принесли бы гораздо больше пользы делу русского социализма, если бы он, не пытаясь возвратить невозвратное и оживить умирающее, энергично взялся за создание новой партии в России.
Впрочем, мы уже сказали, что все подобного рода споры совсем неуместны в настоящее время. Факт издания ‘кружком народовольцев’ сочинений по научному социализму показывает, до какой степени в среду приверженцев ‘Народной Воли’ стало проникать сознание необходимости найти новое обоснование для их революционных ‘требований’. ‘Вестник Народной Воли’ не занимался пропагандой идей Маркса. Напротив, хотя один из его редакторов, именно П. Л. Лавров, и не упускал случая сказать несколько комплиментов ‘великому учителю’, но это не мешало названному органу делать время от времени лихие кавалерийские наезды на ту или другую область научного социализма. Нужно ли говорить, что в статьях другого редактора этого органа, г. Тихомирова, не было даже и самомалейшей дозы марксизма? Теперь дело изменилось. Теперь мы сказали бы, что оно пошло совсем хорошо, сказали бы… но нас смущает предисловие г. Лаврова к изданной ‘кружком народовольцев’ статье Маркса.
Предисловие это состоит из двух частей. В первой, значительно большей, уважаемый автор выясняет читателям исторический характер и значение немецкой идеалистической философии. Во второй он переходит к тем общественным задачам, решение которых лежит теперь на обязанности русских социалистов. Относительно первой части мы можем сказать только одно: г. Лавров хорошо сделал, что написал ее, она многое поясняет в самой статье Маркса. Если и нельзя безусловно согласиться с тем, что г. Лавров говорит в ней, то во всяком случае ее содержание не вызывает никаких недоразумений. Не то во второй части. Ее содержание темно и ‘чревато’ недоразумениями. Автор пишет, например, что ‘России приходится добыть не только политические, гражданские права… она должна ‘перескочить’ и через те политические формы, которые приобретены другими нациями в иллюзионном предположении, что в этих политических формах — все спасение’. Вносными знаками, отмечающими слово перескочить, г. Лавров показывает, что он заимствовал это олово из статьи Маркса, к которой относится самое предисловие. Но это обстоятельство не помешает нам попросить у него некоторых разъяснений. О каких политических формах говорит г. Лавров? Он говорит о ‘парламентаризме в том виде, в каком мы его видим в современном государстве’, а в этом виде парламентаризм является ‘формою классового (хотя и не сословного) господства’, ‘одним из проявлений капиталистического порядка’ и ‘источником опасных болезней общества’. Итак, ‘чтобы стать на уровень современных общественных задач’, освобожденной России придется ‘перескочить’ через ‘классовый парламентаризм’. Прекрасно, но дело в том, что ‘классовый парламентаризм’ (мимоходом сказать, другого мы не знаем) есть не только ‘проявление капиталистического порядка’, он есть существенное проявление этого порядка. Нельзя ‘перескочить’ через первый, не перескочивши через второй. Так, по-видимому, понимает это дело и сам г. Лавров. ‘Социалисты в России, как и всюду, уверены, что лишь организация городских и сельских рабочих, в руки которых должны перейти орудия труда, может быть подкладкою строя, находящегося на уровне этих задач’ (т. е. современных общественных задач), — говорит он на странице 21—22 своего предисловия. Отсюда следуют два вывода.
1. ‘Освобожденная Россия’ будет ‘на уровне современных общественных задач’, когда орудия труда перейдут в руки городских и сельских рабочих, т. е. когда ‘современных общественных задач’, уже не будет, так как сама социальная жизнь будет представлять собою их уже осуществленное решение.
2. ‘Освобожденная Россия’ должна ‘перескочить’ в тот фазис общественного развития, в котором орудия труда будут принадлежать организованным рабочим.
Правда, ‘есть не мало развитых умов в России, которые не идут так далеко, но тем не менее не закрывают глаз перед болезненными явлениями европейского классового парламентаризма и, зная очень хорошо, что императорское самодержавие есть, во всяком случае, позорная и бессмысленная политическая форма, ищут при этом политических форм, устраняющих и только что указанные болезненные явления, не доходя до социалистических решений’.
Ко так как сам г. Лавров не принадлежит к числу этих людей, та сделанные нами выводы остаются в полной силе.
Вот эти-то выводы и повергают нас в смущение. Мы все не можем выяснить себе, как понимает г. Лавров предстоящие России ‘перескакивания’. Иногда мы рассуждаем таким образом: ‘перескочить’ должна ‘освобожденная’ Россия, а современная Россия должна ‘освободиться’. Когда ей удастся сделать это, она пойдет дальше и начнет борьбу против ‘классового парламентаризма’, т. е. начнет ‘перескакивать’. Если г. Лавров так понимает этот вопрос, то, он, конечно, совершенно прав, но тогда зачем говорить о перескакиваниях? Ведь и помимо перескакиваний нельзя придумать другого пути для общественного развития России.
Но иногда нам кажется, что по мнению г. Лаврова именно современная, еще не ‘освобожденная’ Россия ‘должна перескочить’ в такие формы общественных отношений, при которых орудия труда перейдут ‘в руки рабочих’. И если верно это последнее предположение, то мы. поставим г. Лаврову на вид следующие соображения.
Благие пожелания по отношению к своей родине или к рабочему классу вещь очень хорошая сама по себе, и если бы дело шло об одних только пожеланиях и советах, то мы и сами не прочь были бы посоветовать нашему отечеству ‘перескочить’ как можно дальше. Но все такого рода советы и пожелания должны быть сопоставлены с практическою деятельностью русских революционеров, а не высказываться ins Blaue hinein, как говорят немцы. Здесь-то, в виду практической революционной деятельности, и следует помнить, какую массу вреда принесла русским социалистам их слабость к перескакиваниям. Известно, что достоинство революционных ‘программ’ обыкновенно измерялось у нас тем, насколько они оставляли свободы для перескакиваний… Люди, которые напоминали русским социалистам пословицу: ‘тогда скажешь ‘гоп!’, когда перескочишь’, считались отсталыми, а указываемые ими пути — слишком длинными. И хотя жизнь безжалостно критиковала всякий данный, внесенный в программу, способ перескакивания, а вследствие этого всякая данная программа отцветала, не успевши расцвесть, но это служило лишь поводом к соображениям о том, как бы нам половчее ‘перескочить’ к новой программе. Само собою понятно, что все эти фантастические перескакивания не только не приносили пользы делу, но сильно вредили ему. Чтобы ‘перескочить’, нам нужно было быть налегке, и мы выбросили, как негодный балласт, целый ряд самых важных положений социализма. В результате было то, что социалистический характер наших программ был по меньшей мере сомнителен. Мы были приверженцами того частью крестьянского, частью мелкобуржуазного социализма, который даже в случае своего торжества (в действительности немыслимого, благодаря утопическому характеру этого социализма) ни в каком случае не привел бы нас туда, куда мы так усердно скакали в своем воображении. Толки относительно перескакивания через капитализм ведутся у нас уже давно, но к чему привели эти толки? Чтобы облегчить свой скачок, мы отбросили в сторону даже пропагандистскую и агитационную деятельность среди рабочего класса. Но нетрудно понять, что только эта деятельность могла бы дать нам силы для сколько-нибудь целесообразной борьбы с капитализмом. Незрелость же рабочего класса может быть выгодна только для наших эксплуататоров и не облегчит нам никаких перескакиваний. Вот почему мы боимся, что цитированные нами места из предисловия г. Лаврова могут подать повод к новым политическим и экономическим утопиям, а между тем нам пора уже отделаться от всяких ‘иллюзионных предположений’.
‘Перескочить’ через ‘классовый парламентаризм’ нам невозможно. Но смешно и сожалеть об этом. Наш современный абсолютизм является источником таких ‘опасных болезней общества’, что в сравнении с ним ‘классовый парламентаризм’ будет огромным шагом вперед в общественном развитии. Социалистам нужно позаботиться только о том, чтобы рабочий класс, который один только и может нанести смертельный удар абсолютизму, добился той доли политической свободы, какую дает рабочим ‘классовый парламентаризм’ в самых передовых странах Запада. Эта свобода необходима им для борьбы с буржуазным обществом и с неизбежным в таком обществе парламентаризмом.
Что касается перевода статьи Маркса, то он во многих местах прихрамывает. Будем надеяться, что перевод сочинения Каутского окажется точнее и изящнее. Но вообще брошюры изданы довольно опрятно, и мы, во всяком случае, должны поблагодарить за них издателей.
‘СВОБОДА’, политический орган русской интеллигенции. Женева, 1888 г., NoNo 1—7.
‘САМОУПРАВЛЕНИЕ’, орган социалистов-революционеров, No 1, декабрь 1887, No 2, май 1888 г.
С удовольствием отмечаем появление у нас двух новых противоправительственных органов. При нашей бедности в этом отношении, это большая, давно уже небывалая роскошь. От души желаем успеха и ‘Свободе’ и ‘Самоуправлению’.
Сочувствие не мешает нам, однако, видеть промахи и ошибки названных органов. А так как литературное лицемерие всегда казалось нам величайшим преступлением против достоинства печатного слова, то мы выскажемся без всяких обиняков и околичностей.
Начнем со ‘Свободы’. Она называет себя ‘политическим органом русской интеллигенции’, и сама понимая, по-видимому, странность такого названия, в первой же статье первого номера спешит выяснить, что именно понимает она под словом ‘русская интеллигенция’. По ее мнению, ‘русская интеллигенция, как общественный класс, не принадлежит к числу древних политических формаций’. Но интеллигенция нигде и никогда не составляла общественного класса, это противоречит самому понятию о таком классе. Интеллигенция могла бы, в крайнем случае, составлять лишь касту, в качестве ученого сословия. Одна ошибка логически ведет за собой другие. Развивая свою мысль, редакция ‘Свободы’ переходит от одного паралогизма к другому. ‘До тех пор, пока для нее (т. е. для интеллигенции) не открылась арена практической деятельности, — говорит редакция, — она и не могла существовать в политическом смысле’. Но речь идет не о ‘существовании в политическом смысле’, а о существовании в качестве ‘общественного класса’. Это не одно и то же: немецкие национал-либералы и французские поссибилисты существуют в политическом смысле. Значит ли это, что в Германии есть национал-либеральный, а во Франции — поссибилистский класс? ‘Только так называемые реформы прошлого царствования, — продолжает редакция, — осуществившиеся при ее столь же деятельном, сколько и плодотворном участии, послужили тем связующим началом, тем, так сказать, социальным цементом, который слил в одну компактную массу разрозненные до тех пор интеллигентные силы русского народа и образовал из них особый общественный класс’ (курсив здесь принадлежит редакции). Разве слиться в ‘одну компактную массу’ значит образовать из себя особый общественный класс? В современной общественной науке понятие о классе имеет известные, в высшей степени важные экономические признаки. Свойственны ли подобные же признаки понятию о ‘компактной массе’? И в какую такую ‘компактную массу’ слились силы нашей интеллигенции, благодаря реформам Александра II? Подобной заслуги этим реформам до сих пор никто не приписывал. Наши охранители будут сильно пристыжены, услыхав, что они проглядели такую вредную сторону ненавистных им реформ. Оказывается, что слона-то они и не заметили. Если бы жив был М. Н. Катков, то он за такую оплошность, наверное, покарал бы себя так же беспощадно, как покарал себя Эдип за свои невольные преступления.
И к чему все это? Наша так называемая интеллигенция и без того уже слишком склонна считать себя ‘самостоятельной общественной силой’, которой нужно только придумать хорошенькую программку или, — как выражается ‘Свобода’, — ‘комплекс принципов’, чтобы переделать по-своему все общественные отношения. Но именно потому наша ‘интеллигенция’ и не приобрела до сих пор всего возможного для нее влияния на общественную жизнь. Пора уже перестать играть словами. То, что в известных кругах называется у нас интеллигенцией, составляет лишь небольшой общественный слой (слой неслужащих образованных ‘разночинцев’), который не может иметь самостоятельного созидающего исторического значения. В виду особенностей его положения, этому слою всего естественнее было бы примкнуть к рабочему классу (это класс в настоящем смысле слова), в среде которого нашего образованного разночинца ожидает в высшей степени плодотворная роль. Но этого, разумеется, не будет до тех пор, пока в ‘комплекс принципов’ наших образованных разночинцев будет входить убеждение в том, что они составляют ‘особый класс’, хотя и ‘не принадлежащий к числу древних политических формаций’.
Если бы редакция ‘Свободы’ обратила внимание на эту сторону дела, то и политические задачи русской ‘интеллигенции’ представились бы ей в другом свете. По мнению этой редакции, ‘царский абсолютизм — вот враг наш’. Это, конечно, справедливо, но это, во-первых, не ново, а, во-вторых, этого недостаточно. Спрашивается, как, какими силами будем мы вести борьбу против абсолютизма? Убеждение в том, что наша интеллигенция составляет особый общественный класс, мешает ‘Свободе’ видеть, что без поддержки рабочего класса борьба против абсолютизма немыслима. ‘Свобода’ просто как бы забывает о том, что у русского рабочего класса (так же, как у рабочего класса других стран) есть свои самостоятельные политические и экономические интересы. По мнению г. С. Княжнина (см. статью ‘Итоги Прошлого’ в No 5) ‘теперь всем стало ясно, что жизнь русского народа обусловливается всецело борьбой на жизнь и смерть только двух элементов, друг друга исключающих’, т. е. борьбой интеллигенции с абсолютизмом. Это совсем не ‘ясно’. И то обстоятельство, что это ‘ясно’ ‘Свободе’, составляет главный недостаток ее программы.
Замечательнее всего то, что перепечатанное у нас из No 6—7 ‘Свободы’ (см. отд. Русская жизнь) интересное ‘Письмо из Москвы’ очень убедительно показывает, что современная жизнь русского народа обусловливается не только борьбою интеллигенции с абсолютизмом. В борьбе московских рабочих с фабрикантами абсолютизм, в лице полицейских чиновников, принимает, конечно, очень деятельное, хотя и косвенное участие. Но госпожа ‘интеллигенция’ участвует в этой борьбе очень слабо. Она является на сцену лишь в лице доктора, собиравшего сведения о голодном тифе среди рабочих. Нам думается, что почему бы названной госпоже ‘интеллигенции’ не последовать примеру абсолютизма и не вмешаться в борьбу рабочих с предпринимателями поэнергичнее. От этого, право же, целиком зависит успех ее собственной борьбы за политическую свободу. Каждый факт, подобный сообщенному в ‘Письме из Москвы’, каждое событие, указывающее на энергичное вмешательство правительства в борьбу рабочих с предпринимателями и на безучастное отношение к этой борьбе радикальной русской дамы, ‘интеллигенции’, напоминает нам слова Лассаля, которые этой высокоуважаемой даме очень не мешало бы принять к сведению и руководству. ‘Слуги реакции не краснобаи, — говорил немецкий агитатор, — но дай бог, чтобы у прогресса было побольше таких слуг’…
Второстепенные недостатки и промахи ‘Свободы’… их не мало, но о них когда-нибудь в другой раз. Перейдем теперь к ‘Самоуправлению’. Оно называет себя ‘органом социалистов-революционеров’. Издатели его говорят, что ‘по основным своим убеждениям’ они ‘социалисты-федералисты’. Но в чем заключается федералистический социализм — этого ‘Самоуправление’ не выясняет. А это следовало бы сделать, потому что многие из его читателей могут придти в недоумение по этому поводу. Они могут спросить себя, придерживаются ли федералистического социализма рабочие партии Запада? А если нет, то кто же придерживается его, кроме издателей ‘Самоуправления’? Правда, Прудон утверждал когда-то, что всякий, ‘кто говорит социализм, говорит федерализм, или не говорит ничего’. Но ведь прудонизм это уже berwundener Standpunkt, как выражаются немцы. Да и в свое-то время Прудон не сказал в пользу федерализма больше того, что говорил Монтескье в своей книге, как по вопросу о собственности он не сказал больше того, что было сказано Бриссо в его ‘Recherches’. К тому же, ведь, Прудон вовсе не смотрел на задачи социализма так, как смотрят издатели ‘Самоуправления’. Они высказывают, например, ту мысль, что в области экономической задачи социализма сводятся к ‘обобществлению орудий производства и к организации последнего на общественно-правовом начале, в противоположность началу частноправовому, на котором покоится жизнь (вероятно, производство?) большинства (а не всех?) современных культурных стран’. Прудон первый объявил бы такую задачу неразрешимою и несогласною с принципами федерализма. Как соглашают ее с ними издатели ‘Самоуправления’?
Вероятно, в силу особенности федералистического социализма издатели ‘Самоуправления’ полагают, что в политической области задали социализма ‘сводятся к увеличению политического значения трудящихся классов, к экспроприации политической власти из рук привилегированного меньшинства в руки всего народа’. Нам, непосвященным в тонкости федералистического социализма, всегда казалось, что социализм во всех ‘областях’ должен стремиться не к ‘увеличению значения трудящихся классов’, а к полному уничтожению классов. Что же касается экспроприации политической власти из рук в руки и т. п., то мы всегда думали, что пока есть ‘привилегированное меньшинство’, то политические задачи социализма ‘сводятся’ к захвату власти рабочим классом, к диктатуре пролетариата. Может быть, это происходило потому, что мы не понимаем федералистического социализма.
‘Рассматривая внешние условия, в которые поставлена наша культурная деятельность в России’ и отыскивая ‘ведущие к свободе пути’, издатели ‘Самоуправления’ находят, что ‘путь народной революции’ ‘едва ли пригоден’. Точно так же ‘мы не думаем, чтобы своевременно и экономично было затрачивать силы на дворцовую или городскую революцию: такой способ действия, не говоря уже об его трудности, может привести к нежелательному результату: мы не хотим менять одну деспотию на другую’. Тэ-эк-с, значит сделать городскую революцию (и что это за городская революция?) трудно, а в результате она ведет к деспотии, и потому, естественно, что издатели ‘Самоуправления’ не хотят затрачивать на нее своих сил. Но раз устранены из их программы всевозможные виды революций, то что же революционного в этой программе? Почему ‘Самоуправление’ называет себя органом ‘социалистов-революционеров’? спрашивает удивленно читатель. Вероятно вот почему. Издатели названного органа ‘усиленно рекомендуют’ ‘путь легальной агитации в печати, в земствах и т. д., организацию легальных общественных протестов и легального давления на правительство’. А так как легальные общественные протесты в своде законов Российской Империи не предусмотрены и правительство наверное будет считать их нелегальными, при чем со своей стороны начнет оказывать ‘легальное’ и нелегальное ‘давление’ на господ протестантов, то один путь легальной агитации ‘едва ли приведет к значительному успеху. Поэтому, в число путей борьбы с абсолютизмом мы считаем нужным включить и путь, избранный уже людьми 1-го марта’. Вот вам и революционный способ действия! Это, конечно, несколько неожиданно, но зато энергично, а главное, ‘мы убеждены, что если не отдельный террористический факт, то ряд таких фактов, при некоторой общественной поддержке, заставит монархизм, держащийся только разрозненностью общества и традицией рабства, положить оружие’.
Таким образом, ‘путь людей 1-го марта’ рекомендуется теперь принципиальными противниками всяких революций. О tempora, о mores! Но раз уже мы заговорили по латыни, мы скажем издателям ‘Самоуправления’: quod licet Jovi, non licet bovi.
Сообразно с этой программой, ход нашего общественного развития можно представить себе приблизительно таким образом: мы ‘организуем легальный протест’ и преподносим Александру III письменное изложение наших ‘легальных’ требований. Нашей бумаги он, разумеется, не прочтет, ну хотя бы потому, что грамоте его, как известно, не обучали. Но раздраженный нелегальностью нашего легализма, он на первый раз отправляет ‘зачинщиков’ под суровое небо Севера. Тогда вдруг — трраах! — совершается террористический факт. Александр III быстро прячется в Гатчину и оттуда начинает расправляться с нами по-николаевски. (‘Нечего и думать, что монархизм сразу положит оружие. Напротив, он употребит сначала все силы, чтобы задавить врага и сохранить свое положение’, — уверяет нас орган социалистов-революционеров). Но мы тоже себе на уме. Пока ‘гатчинский узник’ продолжает свирепствовать, мы ‘организуем’ новый ‘легальный протест’, и как только он выглянет из своей засады, мы немедленно повергнем новую бумажку к стопам его величества. Новая прогулка в места не столь отдаленные, новый ‘террористический факт’. Абсолютизм окончательно свирепеет и начинает бить направо и налево (‘перед смертью его мы вправе ожидать усиления реакции’, основательно замечает ‘Самоуправление’.) Но это ничего, ‘это тяжелое время надо пережить, оно не должно никого смущать’. И не только мы не должны смущаться, но обязаны организовать новый ‘легальный протест’. Тогда царь ‘положит’, наконец, ‘оружие’. Ну чего вы ко мне пристали, скажет он, опасаясь нового террористического сюрприза, ну, давайте сюда вашу бумагу, что там написано? Вы хотите политической свободы? Ну, вот вам свобода, ну, берите ее, только оставьте, ради бога, ваши факты! Славная программа! Хорошо придумали ‘социалисты-федералисты’.
Ну, а что, если правительство не испугается наших ‘фактов’ и в ответ на наш терроризм упорно будет продолжать свой собственный ‘террор’? Как в сем разе поступить надлежит? ‘Самоуправление’ не отвечает на этот вопрос. Оно уверено, что чему не помогут легальные протесты, поможет ‘путь людей 1-го марта’, и делу конец! А вот нам все кажется, что не мешало бы ‘затратить свои силы на городскую революцию’ и путем людей 93-го года придти туда, куда мы не дойдем, следуя лишь по пути людей 1-го марта. Против русского деспотизма динамит недурное средство, но гильотина еще лучше. Оно, конечно, такой программы нельзя принять ‘социалистам-революционерам’, уверенным в том, что ‘городская революция’ ‘ведет к замене одной деспотии другой’. Но, ведь, и то сказать, страшен сон, да милостив бог. Ведь вон на Западе ‘городские революции’ не всегда же вели к деспотизму.
В первом No ‘Самоуправления’ помещены ‘письма эмигрантов’, которые предназначались не для ‘Самоуправления’ и добыты им ‘случайно, от частного лица’, но все-таки ‘дают возможность познакомиться с воззрениями на задачи переживаемого момента представителей русской революционной партии’. К числу таких ‘представителей’, очевидно, также ‘случайно’ отнесен и г. Драгоманов. Нужно заметить, что так называемое письмо Аксельрода, Засулич и пишущего эти строки есть вовсе не письмо, а просто отрывок из печатной программы группы ‘Освобождения Труда’.
Во втором номере того же органа напечатана, между прочим, недурная статья ‘К вопросу о развитии политических форм на Западе и в России’. Читатели найдут там также, очевидно, уже не случайно попавшее в ‘Самоуправление’ письмо П. Л. Лаврова. Не малое место занимает там и письмо г. Добровольского, под заглавием ‘Довлеет дневи злоба его’. Г. Лавров не высказывает, конечно, своего согласия с программой ‘Самоуправления’, но выражает издателям его полное сочувствие, как ‘социалистам’ и врагам русского самодержавия. Из письма г. Лаврова мы узнаем, что издатели ‘Самоуправления’ желают около своего органа ‘сгруппировать социально-революционные силы России’. Если это действительно так, то издатели ‘Самоуправления’ питают совершенно несбыточные надежды. Под их знаменем, сшитым из старых лоскутков старых, истрепанных жизнью знамен, ни в каком случае не может состояться объединение ‘социально-революционных сил России’. Для решения подобной задачи нужно, во-первых, не бояться ‘народной’ и ‘городской’ революций, а, во-вторых, нужно побольше критики, побольше определенности и поменьше противоречий в постановке жгучих социально-политических вопросов. Не помогут издателям ‘Самоуправления’ и ободрительные фразы вроде следующих: ‘нас не мало. Мы все, все русское общество, громко протестуем против современных условий жизни, все, как один человек, желаем обновления их’ (Передовая статья No 1). Это просто странно. Ведь названные издатели не только желают ‘обновления’ условий русской жизни. Они желают обновить их в известном направлении, они ‘социалисты-революционеры’. Неужели все русское общество состоит из социалистов-революционеров? С каких же это пор? А впрочем, мелкобуржуазные элементы нашего общества охотно могут подписаться под ‘социалистической’ программой ‘Самоуправления’. Программа эта имеет очень мало общего с настоящим социализмом, с социализмом пролетариата.
Что касается до статьи г. Добровольского, то он довольно подробно излагает в ней свои взгляды ‘на положение дел в нашей стране и на ту роль, которую должны взять на себя наши социалисты’. Роль эта должна, по мнению г. Добровольского, свестись теперь к следующему: ‘Отложим пока в сторону наши социальные теории… забудем на время о том, что мы социалисты, поспешим скорее и всецело проникнуться тою истиною, что мы теперь можем быть только политическими революционерами, и смело, решительно, без раздумья и колебаний, поднимем знамя Политической Свободы’ (курсив г. Добровольского). Это забвение социализма должно продолжаться до самого падения самодержавия. Когда падет абсолютизм, ‘тогда мы забьем в его могилу осиновый кол, бережно сложим и сдадим в архив наше политическое знамя, развернем новое, социалистическое, и под сенью его, насколько хватит сил и уменья, будем служить делу социализма’. Читатели, знакомые со взглядами современных западноевропейских социалистов, конечно, не в состоянии будут понять этого противопоставления политического знамени социалистическому. Социалистическое знамя есть знамя политическое (‘всякая классовая борьба есть борьба политическая’). Можно подумать, что г. Добровольский, так резко нападающий на ‘крайнюю неподвижность нашей социально-революционной мысли’, сохранил старые бакунистские взгляды на этот счет. Но не в том дело. Общий смысл приведенного отрывка все-таки совершенно ясен: мы должны на время забыть о социализме, сказав ему: ‘покойся, милый прах, до радостного утра’. Хорошо, скажем, что же дальше, как добиться нам политической свободы, как вести себя в этом новом качестве забывших о социализме социалистов? ‘При решении этих жгучих вопросов, мы ни на минуту не должны упускать из виду, что, сами по себе, мы, социалисты-революционеры, в данном случае почти совершенно бессильны, что нам одним совсем не по плечу огромная задача низвержения абсолютизма, — справедливо замечает г. Добровольский, — сами по себе мы можем действовать только как ‘партизаны’, как ‘вольные стрелки’, подкарауливаю-щие неприятеля в засадах, налетающие на него, как снег на голову, наносящие ему отдельные, более или менее чувствительные удары и на минуту расстраивающие, ошеломляющие его этими ударами… Но и только!.. Судьбы военных кампаний решаются теперь не летучими отрядами, а регулярными армиями’. Все это опять-таки вполне справедливо. Но в таком случае, что же нам остается делать? Положение затруднительное, ‘к счастью, однако же, мы можем быть не одиноки: русское общество переполнено недовольством существующим политическим режимом, переполнено антиправительственными или, точнее, антидеспотическими элементами, ждет не дождется политической свободы, которая до зарезу нужна, между прочим, также и ненавистным нам буржуазным элементам, и почти в полном своем составе может поддержать нас’. Словом, наше общество
От Смоленска до Ташкента
С нетерпеньем ждет студента.
‘Обратимся же скорее к этому обществу!’. Оно-то, по-видимому, и сыграет у нас роль ‘регулярного войска’. Сам г. Добровольский видит, что войско это будет не из весьма блестящих и уж во всяком случае не проявит геройской храбрости. ‘Да, — говорит он, — наше общество сонно, вяло, недеятельно, непредприимчиво, трусливо’. Но перед этим препятствием он не останавливается. ‘Внесем же в него нашу доказанную на деле активность, предприимчивость, готовность на борьбу’, — восклицает он, — придем же к нему на помощь с нашей революционной энергией, отвагой и самопожертвованием, с нашим боевым опытом, с нашей выработанной революционной практикой, сноровкой и практической умелостью’. Много же предстоит г. Добровольскому возни с его ‘регулярной армией’! Мы сильно опасаемся, что он в решительную минуту очутится в таком же положении, в каком очутился предводительствовавший инвалидами пушкинский капитан при штурме его крепости пугачевцами (см. ‘Капитанскую Дочку’).
Г. Добровольский пишет широковещательно и многословно, но совсем неубедительно. Почему наше общество ‘вяло, сонно’ и т. д. Он не ‘пускается в разбор причин’ этого обстоятельства. Но это напрасно. Если бы он разобрал их, то увидел бы, что наше общество и не может быть иным при современном положении дел. В борьбе с правительством высшие классы, из которых состоит ‘общество’, никогда и нигде не играли роли ‘регулярной армии’. Это чистая фантазия. Сами по себе они всегда были штабом без армии, как выражается Энгельс, говоря о немецкой буржуазии. Чтобы создать армию, нужна народная масса, нужны силы рабочих. Порукой в этом может служить вся западноевропейская история новейшего времени. А вот этой-то настоящей, а не фантастической армии и не видит за собой ‘пока что’ наше общество. Поэтому оно и ‘нерешительно’, зная, что правительство может раздавить его в каждую данную минуту. Поэтому оно ‘сонно’ и ‘недеятельно’. Вот этому горю и должны помочь наши революционеры. А раз они возьмутся помогать ему, им уж нельзя будет даже ‘на время’ забыть, что они социалисты.
Г. Добровольский наивно говорит: ‘Carthaginem delendam esse’ — упрямо твердил упорный Катон. — И Карфаген, как известно, пал. Но ведь ‘известно’, что Карфаген пал не от слов Катона (только иерихонские стены могли пасть от гласа трубного, но это было, ‘как известно’, чудо). Карфаген пал потому, что против него двинулось римское войско, которое, ‘как известно’, совсем не отличалось такими свойствами, какими, по собственному признанию г. Добровольского, отличается русское общество. Вот почему употребленное им сравнение весьма неудачно, и наш новейший Катон (которого в отличие от Катона-цензора и от Катона Утического назовем хоть Катоном из ‘Самоуправления’), наверное, останется в своей роли временнообязанного либерала при одном ‘упорстве’.
Довольно об этом. Вопросу о борьбе за политическую свободу посвящена особая статья в нашем сборнике. Но, расставаясь с г. Добровольским, мы поставим ему на вид следующее. Он обзывает группу русских социал-демократов ‘доктринерскою, микроскопическою и по численности, и по значению, и по влиянию’ и утверждает, что теории этой группы ‘очень добросовестно переведены с немецкого’. Выходит, будто ничего, кроме перевода с немецкого, в теориях этой группы и нет. Не нам судить о значении нашей группы. Но пусть беспристрастный читатель прочтет те издания наши, в которых речь идет о социальном положении России (об общине, капитализме и т. д.), а затем посмотрит, что говорит о том же положении г. Добровольский в своей статье. Он увидит в этой последней почти дословное повторение того, что наша группа подробно и обстоятельно высказала уже несколько лет тому назад. Притом, когда группа излагала эти, будто бы переведенные с немецкого, теории, они были действительно совершенно новь, в нашей литературе. Теперь же, когда г. Добровольский с апломбом излагает их на страницах ‘Самоуправления’, они начинают уже приобретать прочность предрассудка. Стало быть, пригодились же на что-нибудь теории нашей группы, г. Добровольский?
Резюмируем наше мнение о новых противоправительственных органах. Главное их достоинство заключается в факте их существования. Что же касается до их направления, то оно вполне соответствует переживаемому нами переходному времени. Русские революционеры, убедившись в том, что их собственных сил недостаточно для продолжения их борьбы с правительством, ищут поддержки. Но при этом они ошибаются адресом, и вместо того, чтобы обратиться к наиболее развитым слоям народа, они обращаются к так называемому обществу, которое само бессильно против абсолютизма. Сказанное относится одинаково как к ‘Самоуправлению’, так и к ‘Свободе’, хотя эта последняя говорит, по-видимому, только об ‘интеллигенции’.
ЛАВРОВ, П. ‘Опыт истории мысли нового времени’. Том первый. Выпуск 1—3. Женева, 1888 г.
О появлении первых выпусков замечательного труда П. Лаврова ‘Опыт истории мысли нового времени’ не могли сообщить читающей публике наши легальные периодические издания, потому что автор его, как известно, ‘нелегален’ и давно уже находится не в ладах с русским правительством. Свободно говорить о сочинениях писателей, находящихся в подобном положении, у нас разрешается только Ционам и Щербаням. Но странно, что из наших противоправительственных органов только ‘Общее Дело’ сочло нужным известить своих читателей о выходе названного труда. ‘Свобода’ и ‘Самоуправление’ промолчали. А между тем, уже судя по первым трем выпускам, можно с уверенностью сказать, что это сочинение будет одним из самых замечательных явлений в современной философской литературе Европы. Мы не разделяем некоторых взглядов, изложенных автором во ‘Вступлении’ (вып. I, стр. 1 — 99), но это не мешает нам с гордостью, вполне понятною и законною с нашей стороны, отметить тот факт, что ‘Опыт истории мысли нового времени’ принадлежит перу русского социалиста.
Все сочинение будет состоять из пяти томов, содержание которых распределится следующим образом: ‘Том I. Вступление: Задачи истории мысли. Книга первая: До истории. Том II. Книга вторая: Историческое подготовление мысли нового времени. Томы III и IV. Книга третья: Дуализм государства и науки. Том V. Книга четвертая: Социология и социализм. Заключение: Задачи будущего’. Отсюда видно, как интересна будет работа П. Л. Лаврова для всех, занимающихся общественными науками.
Появившиеся в печати выпуски (30 листов) составляют лишь часть первого тома. ‘Вступление’, занимающее 99 страниц первого выпуска, интересно уже само по себе. Разбирать его теперь было бы, однако, преждевременно, а разобрать его в библиографической заметке было невозможно. Но мы еще надеемся побеседовать с читателем об ‘Опыте истории мысли’ по окончании его печатания в особой критической статье.
АЛИСОВ. ‘Гатчина 1-го марта 1887 г.’
Г. Алисов уже не молодой писатель. Он имел много времени для усовершенствования своего литературного таланта. А так как при этом он всегда очень сильно гнался за крепкими выражениями, то и достиг в этом смысле чуть не совершенства. Это хорошо ввиду того, что г. Алисов посылает свои крепкие выражения исключительно по адресу реакционеров: им так и надо. Но вот беда. Дамы совсем перестали читать произведения г. Алисова, боясь расчихаться. Сообщаем об этом по секрету нашему автору. Может быть, он поубавит крепость своих выражений, чтобы прекрасные читательницы опять получили вкус к его брошюрам.
KWARTALN1K ‘WALKI KLAS‘. Zeszyt 2. Geneva, 1888.
В Германии есть немецкая социалистическая партия, во Франции есть французская социалистическая партия, в Голландии есть голландская социалистическая партия, в Дании есть датская социалистическая партия и т. д.. и т. д., и т. д. Мы не знаем, как обстоит теперь дело с польской социалистической партией, но мы знаем, что есть ‘международная социально-революционная партия’, которая издает свой орган на польском языке. Мы никогда не могли понять, почему названная партия нашла нужным обзавестись органом только в Польше, но, говоря по правде, мы мало сожалели о том, что у нее нет органов на других языках: ‘Walka Klas’ до сих пор не внушала нам большого уважения к литературным талантам ‘международной социально-революционной партии’. Но теперь мы собственным горьким опытом убедились, что мы заблуждались. Вот уже подлинно — гром не грянет, мужик не перекрестится!
Kwartalnik ‘Walki Klas’ (Z. 2) поместил на своих страницах очень бойко и убедительно написанную статейку под названием ‘Nowy prd w rewolucyjnej myli Rosji’. В этой статейке доказано, что сочинения пишущего эти строки никуда не годятся, а сам он смешон и просится в карикатуру. Редакция ‘Walki Klas’, с своей стороны, прибавила к статейке очень веское примечание, которым еще более нас поразила. Если же, чего боже упаси, наши противники вздумают перевести на русский язык эту небольшую, но милую вещицу, то наше дело будет совсем уже плохо. Тем не менее, мы считаем своей (правда, очень печальной) обязанностью указать им на это грозное для нас оружие. Редакция ‘Walki Klas’ должна будет, по крайней мере, признать, что мы не лишены некоторой доли рыцарской чести.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
