Библейское учение о слове в современном его истолковании, Храповицкий Алексей Павлович, Год: 1901 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

митрополит Антоний (Храповицкий)

‘Собрание сочинений. Том I’: ДАРЪ, Москва, 2007

Библейское учение о слове в современном его истолковании¹

(Критический разбор учения С. Н. Трубецкого о Логосе)

¹ См. Иером. Фаддей. Единство и подлинность книги пророка Исайи. 1901. См. также: Юнгеров П. О подлинности книг пророка Исайи // Православный собеседник. 1885-1887.

Весною прошлого года до нашей провинции дошла из Москвы весть о блестящем докторском диспуте профессора университета, князя Трубецкого, написавшего огромную диссертацию под заглавием ‘Учение о Логосе в его истории. Философское исследование’. Слышно было, что докторант сравнивал на диспуте свою диссертацию с учеными творениями академических профессоров и со скромностью, свойственною истинному таланту, заявлял, будто его богословие относится к академическому так же, как химия относится к алхимии или как астрономия относится к астрологии.

Не будучи поклонником современной академической науки вообще и библейской, в частности, мы с нетерпением ждали самой книжки автора, но сперва получили только тезисы. Увы! Эти тезисы сразу разочаровали нас в надежде найти у князя Трубецкого что-нибудь новенькое в методе исследования. Надеялись мы, что под академической алхимией и астрологией автор разумеет теперешнее компилятивное, бездарно подражательное направление академической науки и ее двусмысленное перемигивание с пресловутой и давно опротивевшей всем мыслящим людям Тюбингенской школой, которую так метко отделал и отхлестал ученый руководитель князя Трубецкого, Владимир Сергеевич Соловьев {‘О древности пророков’. В сборнике еврейского журнала ‘Восход’.}. Мы надеялись найти у ученика Соловьева по крайней мере знакомство с первоисточниками его исследования, ну хоть с самой-то Библией, а затем и сколько-нибудь самостоятельное построение собственной теории, однако эти надежды, омраченные прочтением тезисов автора, окончательно разрушились при чтении его книги. Именно по тезисам его мы увидали, что никакой самостоятельной мысли в построении князя Трубецкого ждать нечего. Его исследование о Логосе повторяет собою застарелое, истасканное, изгаженное положение Тюбингенской нигилистической школы, по которому выходит, будто учение о Логосе выдумал греческий философ Платон, потом его переняли евреи в эпоху эллинизма, далее, Филон Александрийский из этой позднейшей литературы евреев, а равно и из Платона и из позднейшей греческой философии, соорудил свое учение о Логосе, которое затем перешло в Евангелие от Иоанна, быть может, составленное гностиками, а быть может, сохранившее в себе остатки учения Христова и Иоанна Богослова, причем допускается мысль, что и Учитель Нового Завета, и Его ученик были знакомы с Филоном, а быть может, и с платониками. Такова эта теория во всей ее наготе, но эта оскорбительная для христианского сознания нагота прикрывается как тюбингенцами (из менее циничных), так и их новым русским популяризатором, князем Трубецким, различными, весьма темными и двусмысленными или, лучше сказать, бессмысленными с их точки зрения терминами вроде: богосознание Христа, пророческое вдохновение, новозаветное откровение. Читатель, и в особенности читательница, не привыкшие к подобным приемам протестантского иезуитизма, пожалуй, и не поймут, что христианство здесь представляется не более, как человеческим вымыслом, выродившимся на почве еврейско-греческого синкретизма, а с другой стороны, и строгий критик-атеист не упрекнет автора за допущение сверхъестественного начала, таким образом, всем угодишь и никого не рассердишь.

Но вот в руках наших и самая книга. К сожалению, она оказалась гораздо ниже и той неприглядной характеристики, которую мы сейчас предложили тезисам нашего автора: он не сумел даже их-то выдержать в своей пестрой компиляции, и последняя — увы — далеко уступает академической алхимии и астрологии. Разве самые плохие академические диссертации, пропускавшиеся по снисхождению или по кумовству, настолько уже пассивно воспроизводят разнообразные второисточники, что постоянно удаляются от своей темы и натаскивают в нее разнокалиберный ученый хлам, как в воронье гнездо, где можно найти притащенную неизвестно для чего медную ложку, и стеариновый огарок, и арбузную корку. В академиях это случается с кандидатскими диссертациями, когда студентик, стесненный сроком ее подачи, не успел объединить множества прочитанных им на тему и не на тему немецких книг и вот угощает профессора рукописью в 1000 страниц, где найдете речь обо всем и иногда ни слова на тему, но подавать подобный винегрет на доктора и шуметь с ним на всю Москву — это возможно где угодно, но не в академии. Поэтому мы вполне согласны с автором, что между его богословием и академическим существует огромная разница.

Судите сами. Автор взялся писать историю учения о Логосе у греков, евреев и христиан, и что же? Языческое учение о Логосе он кое-как еще изложил на первых двухстах страницах своей диссертации, хотя и размазал это учение многими не относящимися к делу статьями. Но посмотрите на вторую часть его сочинения, в которой заключается весь интерес его книги, здесь на 260 страницах в пяти обширных главах вы прочитаете о многом, но едва ли найдете хоть одну целую страницу о Логосе. 1-я глава этой части излагает мессианский идеал евреев, 2-я — еврейскую идею о Боге, 3-я и 4-я — самые обширные и в высшей степени скучные главы — лишены уже всякой связи с темой автора и производят такое впечатление, как будто бы автор нашел две немецких брошюры: во-первых, ‘Еврейская апокалиптика’ и, во-вторых, ‘Начатки гностицизма’ — и совершенно неизвестно для чего втиснул их в свою книгу, заняв ими целую четверть последней и целую половину ее богословской части. Наконец, последняя глава диссертации, в которой заметны следы некоторой самодеятельности автора, надписывается у него ‘Христос’, но и эта глава, содержащая в себе попытку (довольно неудачную) изложить всю сущность Христова учения, к теме диссертации тоже не относится. С тяжелым чувством закончили мы чтение этой литературной компиляции и не знали, о чем более жалеть: об авторе ли, столь недобросовестно относящемся к своему труду, о русском ли читающем обществе вообще или, в частности, об университетском ареопаге, который мог так смело и безнаказанно обманывать всякою компилятивною дребеденью, лишь бы только подкрасить ее соусом богословского рационализма и несколькими трескучими фразами о науке, о развитии идей и еще о чем-нибудь особенно малопонятном, чему русский простодушный читатель поклоняется с таким же благоговением, как баба-богомолка малопонятной схоластической проповеди или сибирский инородец выкрикиваниям мудрого шамана.

Мы-то, грешные, надеялись, что автор, по крайней мере, оправдает свои тезисы, что он покажет, в каком именно отношении стоит евангельское учение о Логосе к философскому и библейскому ветхозаветному, что он возьмет на себя труд разубедить нас, простаков, в том, будто ветхозаветное учение о Логосе на пятьсот лет древнее, чем платоновское, будто Исайя был один, а не два, будто Притчи и Екклесиаст написаны Соломоном, будто Второзаконие написано Моисеем, но он порешил все эти вопросы по-суворовски. Без всяких рассуждений и доказательств он отнес все эти священные книги ко временам послепленным, совершенно упустив из виду, что на русском языке еще не появлялось книг Вельгаузена, и справедливо уверенный в том, что робкий русский читатель даже и спросить не посмеет: ‘А все ли господа Карл Ивановичи изволили согласиться между собою в том, что в нашей Библии книги Моисея, Соломона, Исайи и Даниила надписываются так только по невежеству, а на самом деле составлены на пятьсот лет позже еврейскими раввинами?’ Особенно бесцеремонно автор угощает нас ‘второисаией’ без всяких вводных сообщений о том, что, по теории современных библейских нигилистов из немцев, а особенно евреев, последние 27 глав и некоторые другие в книге Исайи написаны после Вавилонского плена. Ведь об этом обстоятельстве следовало хотя вскользь упомянуть, списывая немецкие книжки в свою диссертацию, а то ведь не только обыкновенный читатель, а, пожалуй, и оппоненты с недоумением растирали глаза при этом мудреном имени, которое вводится в диссертацию без двоякого предупреждения как нечто не только бесспорно решенное в науке, но и общеизвестное. Ну, а упоминание о том, что эта теория о ‘второисаии’ не есть беспристрастный научный вывод, а чисто спорная нигилистическая тенденция, опирающаяся на простое отрицание всякой возможности предсказывать будущее — этого автор, конечно, не счел нужным делать, как не счел нужным привести хоть кажущееся основание в пользу усвоенной им хронологии библейских книг. Что же касается до того, что эта тенденциозная нигилистическая хронология и в протестантской-то литературе вовсе не есть господствующая, этого, пожалуй, и сам автор не знал. Но мы, при всей антипатии к перечислению ученых авторитетов, все-таки назовем здесь ряд защитников подлинности и единства, ну, хотя бы книги пророка Исайи: Ян, Витринг, Клейнерт, Геферник, Кай, Генгстенберг, Дрекслер, Ган, Кейл, Руппрехт, Негельсбах, Кнабенбауер {Впрочем, это не помешало панегиристу Вл. Соловьева г. Величко писать в ‘Неделе’, что ‘Чтения есть перл самостоятельного творчества и таланта Владимира Сергеевича’.}. Право, это препочтенные немцы, многие из них еще здравствуют, советуем автору подарить им по своей книжке, да и их сочинения почитать при составлении следующей компиляции, зачем же уж одними-то тюбингенцами пользоваться? Или уж если автор желает списывать непременно с отрицателей, то, по крайней мере, хоть с евреев-то не списывал бы, как, например, с Греца: ведь уж это прямо неблагопристойно. Так, например, усвоенная автором мысль, будто бы предсказание Исайи и других пророков о страданиях Мессии имело в виду не Мессию, а страдающий народ еврейский, — это ведь толкование чисто жидовское, не имеющее за собой никаких твердых данных в библейском тексте.

Но автор, пожалуй, скажет в свое оправдание, что его вопрос не разработан в русской литературе и что ему неизбежно приходилось руководиться немцами. Руководитесь чем угодно, но, во-первых, приводите резоны в пользу ваших выводов, а во-вторых, не скрывайте своей зависимости, не представляйте себя автором новых откровений, пользуясь невежеством читателей в данной области. В этом-то вот и не следовало подражать вашему руководителю Владимиру Сергеевичу Соловьеву, который в семидесятых годах гремел на весь Петербург своими публичными ‘чтениями о Богочеловечестве’, а в девяностом году в статье П. П. Соколова о ‘Вере и разуме’ было указано, что эти чтения недобросовестно списаны с Шеллинга {Не нашел, где списать.}. Да, только отсутствие самой первоначальной эрудиции помешало рецензентам князя Трубецкого заметить, что в русской Библии и в русской литературе нет ни Аристобула, ни Бетуила, ни Хизкии, ни Хеброна, Бетела и Берсееба, ни Баруха, ни Зарубабеля и т. д., и т. д., а есть Аристовул, Вафуил, Езекия (это знают в первом классе гимназии), Хеврон, Вефил, Вирсавия, пророк, Варух, и Зоровавель. Теперь, конечно, автор будет кричать, что он намеренно, а вовсе не по незнанию Библии и истории изменил эти еврейские имена на немецкий лад с греческого, но в таком случае приведите ваши резоны да, наконец, оговоритесь, что вы разумеете вот кого и вот кого под этими странными именами. Ну, а в греческом Аристобуле вы тоже не хотите признаваться, как господин Мережковский в том, что списал с немцев свою повесть об Юлиане Отступнике с Ефраимом, Гиларием, Ниобеей и т. п. искажениями известных и дорогих русскому сердцу имен?

Если не признаетесь, то отныне я буду вас называть не Сергеем, а Сержем, и даже не Трубецким, а Флейтовым. Далее не будем уже толковать о нелепом и ненужном изменении имени Иегова на Ягве, что ввел в нашу литературу Соловьев, ни о том, что оставлять без перевода свое еврейское именование Господа так же неосновательно и тенденциозно, как, излагая историю Нового Завета, заменять слова Бог, Божий на Феос и Феический, но вы, князь, списывали с немцев (разумея здесь и французов, как у Пушкина) уж настолько бесцеремонно, что совершенно не щадили и русского языка. Слышал ли ты, читатель, у русских авторов о ‘раннем (а не древнейшем или первоначальном) христианстве’, об ‘интимном (а не сокровенном или преискреннем) Откровении’ Отца через Сына, и, наконец, не знают ли твои дети, если им округлилось 16 лет, что истолковательная наука называется экзегезис, экзегетика, а не экзегеза, как искажается это греческое слово в немецкой речи и в книге князя Трубецкого? Здесь уже ни Эразм, ни Гезениус вас не выручат. В другой раз не будьте таким буквалистом и не переведите как-нибудь с немецкого: ‘Ich habe abgeschrieben’ — ‘я имел списанное’, или на французский с русского ‘я охотник до переводов’ — ‘je suis un chasseur jusqu’aux traductions’. Впрочем, бывают у вас и обратного характера промахи: не надо бы переводить немецкого или французского слова, а вы переводили, и получается несообразность, вы пишете: ‘Учение о вечности Сына стало правилом веры христианской’. Это что-то напоминает тропарь свт. Николаю Чудотворцу, но, вероятно, не этот тропарь повлиял на вас, а вы без нужды перевели слово ‘принцип’ — следовало перевести: ‘принципом христианской веры’. А сверх того, цитатки-то не надо зря переносить из второисточников, если хотите, чтобы вам верили, будто вы их получили из первоисточников, а надо быть повнимательнее к этому делу. По принятому в науке обыкновению, вы цитируете библейские книги на отечественном языке, а апокрифы — обыкновенно на латинском. Прекрасно. Но если б вы не списывали с немцев даже библейских цитат (которые в немецких книгах указываются обыкновенно по-латыни), то вы бы не перепутали библейскую книгу Премудрости Соломоновой с апокрифом Псалмы Соломона и не процитировали бы изречения первой о том, что смерть вошла в мир завистью диавола — Sap. Ps. Sol. В книжке, с которой вы списывали, значится Sap. Sol. (Sapientia Solomonis), но вы думали, что это лишь иное обозначение только что цитированных Псалмов Соломона (Ps. Sol.), и для верности хватили зараз оба заглавия, как гоголевский портной, колебавшийся между авторитетами европейских столиц и решивший не упускать ни той, ни другой: ‘Иванов из Лондона и Парижа’.

Наш автор так слепо верит немцам, что жертвует ради них даже своими гимназическими познаниями в греческом языке. Только этим можем мы объяснить, что он подчеркивает в словах апостола Иоанна Слово было Бог (Ин. 1,1) отсутствие грамматического члена при речении Бог и постулирует отсюда к арианским выводам (что делали только оригенисты, не стеснявшиеся грамматикой). А грамматика-то ведь ясно вещает, что при сказуемом член не ставится и что, например, при всей безусловной приложимости к диссертации автора понятия бестолковой компиляции это понятие пришлось бы оставить без грамматического члена при переводе на греческий язык предложения: книга Трубецкого есть бестолковая компиляция.

Не посоветовать ли автору больше полагаться на свой разум, чем на немцев? Конечно, посоветуем, но под условием внимательного, а не верхоглядного отношения к делу, а пока он не отрешится от последнего способа писательства, то немногие попытки к самостоятельному изложению ввергают его в такие дебри, как, например, нижеследующие изречения: ‘Отец был Его (Христовой) пищей’. Пощадите, князь! Не Отец, а исполнение Его воли (см. Ин. 5). ‘Блаженны кроткие, потому что они Бога узрят’. Не кроткие, князь, а чистые сердцем, которые никого не обманывают. ‘Иисус Христос не постничал’. Нет, князь, постничал, на ваше и всех протестантов горе: сорок дней ничего не вкушал и говорил, что пост, чуждый лицемерия, есть подвиг богоугодный (см. Мф. 6, 18), и что бесы (да, князь, бесы, а не падучая болезнь и не еврейский мессианизм) изгоняются только молитвой и постом, и что ученики Его будут поститься, когда отнимется от них Жених. Далее, наименование того вероисповедания, к которому вы имеете неудовольствие принадлежать, встречается только дважды, сколько помню, в вашей книге, и притом с чем-то вроде постоянного эпитета — высокомерный. ‘Фарисеи с их высокомерным православием’. Фарисеи были высокомерны, но не правоверием своим, потому что тогда ведь не было еще Тюбингенского университета, ни Л. Толстого, ни Владимира Соловьева с их критиками, которых желает здесь уколоть наш автор, а своею наружною добродетелью. В другом месте вы пишете: ‘фарисейское православие и старообрядчество’, а вот Л. Толстой называет старообрядцами противников фарисейских саддукеев. Где же правда? Не правда ли, князь, вы, напротив, думаете, что саддукеи — это рационалисты вроде Штрауса? Но представьте, в этом пункте Л. Толстой дошел до немецкой науки лучше вас. По ее заключениям (см., например, сочинение проф. Хвольсона), саддукеи были буквалисты древнего закона, староверы, противники Новейших идеалистических преданий, они хвалились именно своею верностью ветхозаветному закону, название их происходит от еврейского слова цадик, т. е. верный, праведный. Впрочем, еврейский язык вам не дался, хотя вы и любите пускать пыль в глаза еврейскими словами, выписанными из немецких книг, а читателю представляете дело так, будто они находятся в Новом Завете. Отчего же так не делать у нас? Ведь едва ли один из ста ваших читателей знает, что весь Новый Завет написан был по-гречески. Но все-таки уж если переводить его снова на еврейский, то переводить толком. Так, еврейское ‘анавим’ значит просто бедняки, а не ‘нищие духом’, как вам хочется, ‘амгаарец’ значит не ‘простой народ’, а народ земли, земщина, в отличие от воинов и придворных, а иногда и вообще народ, например, Авраам… поклонился народу земли той (Быт. 23, 7), особенно часто выражения встречаются в книгах Царств. Слова Господни: Дух дышит, где. хочет (Ин. 3,8) — автор по странному недоразумению относит к Ветхому Завету. При всей своей неосвоенности с содержанием даже Нового Завета вы, однако, нисколько не стесняетесь третировать его с легкостью любого Ренана. Вам дела нет до того, что Спаситель принимает повествование пророка Ионы за истинное происшествие (см. Мф. 12, 40), и вы без всякого стеснения называете его притчей, не затрудняясь тем, что и страдания Христовы в таком случае можно назвать тоже притчей, вам нет дела до того, что апостолы неоднократно изъясняют слова Давида: Что Ты не оставишь души моей в аду и не дашь преподобному Твоему видеть тление (Пс. 15, 10) в личном смысле, и относите эти слова вместе с толкователями — современными евреями к потомству Давида, как будто у потомства одна душа, которая посылается во ад и снова возводится оттуда. Ведь вот до каких глупостей можно договориться, полагаясь на невежество читателей! Наконец, вы навязываете писателю Послания к Евреям, которым вы не желаете считать апостола Павла (тогда объясняйте, почему: немцы все-таки честнее вас поступают), заимствования из апокрифов о безродности и сверхъестественном происхождении Мелхиседека. Но ведь апостол вовсе не утверждает этого, он говорит на основании книги Бытия о неизвестности его родословия, на что и псалмы указывают. К чему тут толковать о заимствованиях из апокрифов о Енохе, которые произошли, может быть, и после апостола Павла? А к тому, чтобы замарать апостольские послания, чтобы омрачить веру в их чисто христианское происхождение — вот вы бы лучше почитали русское исследование о книге Еноха прот. профессора Смирнова, давным-давно изданное (около 1890 г.).

Итак, автор, предоставленный сам себе, путается хуже, чем при списывании с немцев и евреев, которых он все-таки переводить толком не сумел, а уж согласовать-то и вовсе не умеет и не заботится о том, чтобы не противоречить себе самому на каждом шагу, переписывая с различных ученых отрицательного направления их хронологические даты. Об этом скажем еще несколько слов. Протестантский библейский псевдорационализм, или, вернее, нигилизм, группируется в настоящее время около теории Вельгаузена и Штаде, которые, применяя к составу Библии пресловутую эволюцию религиозных идей, совершенно произвольно определяют в зависимости от последней и самую хронологию библейских книг. Чтобы разрушить учение о боговдохновенности Библии и представить ее плодом постепенного религиозного развития еврейского народа, библейские нигилисты выдумывают, будто бы евреи долгое время были многобожниками и чтили богов своих и чужих, потом их народная исключительность, обусловленная историческими случайностями, заставила их вождей прикреплять религиозную жизнь народа к своему провинциальному Божеству Иегове, а затем, ко временам пророка Ионы, выработалась постепенно мысль о том, что Иегова есть единый Бог всей вселенной. Священные книги иудеев, составленные в разные эпохи их духовного развития, вмещали в себе все степени последнего, но при Ездре они подвергались тщательной переработке и дополнению. Все, что есть возвышенного и всемирного в Ветхом Завете, составлено уже после Вавилонского плена, из которого вышли только лучшие, передовые слои народности, а прочие ее элементы слились с восточными варварами. Теория эта ничего за собой не имеет, кроме привидений дарвинизма. У нее нет возможности ссылаться на общепризнанность какой-либо книги, на отсутствие ее в каноне (как это делают критики Нового Завета), потому что у нас нет ни одного библейского манускрипта дохристианской эпохи, а древнейшие рукописи Ветхого Завета суть греческие четвертого века. Однако это библейских нигилистов не стесняет. Они преспокойно кромсают Библию на куски, кусочки и даже отдельные стихи и все части ее, не подходящие под их эволюционную точку зрения, относят к эпохе Ездры или даже после Маккавеев. Так, они единодушно относят сюда книгу Второзакония, половину книги пророка Исайи, множество псалмов и вообще почти все учительные книги. Им дела нет и до того, что Самаряне, прекратившие сношения с иудеями еще задолго до плена, имеют у себя Пятикнижие со Второзаконием, а прочих книг Ветхого Завета не имеют. Да им и вообще нет дела до правды, до научной правды, прибавил бы я, если бы за этим словом в последнее время не приходилось каждый раз подозревать желания прикрыть наглую ложь.

И вот из этого мутного источника почерпает свое учение князь Трубецкой, проводящий в своей книге все эти нелепые взгляды на Библию. Но он, как мы сказали, не сообразил того, что ведь его ученые руководители единодушны только в отрицании, только в яром противлении божественной Библии, а заменяя ее своими произвольными измышлениями, они построяют эти последние каждый по-своему, так что едва ли не любую главу любого пророка один немец относит ко временам Ездры, другой на сто лет позже, а третий ко времени Маккавеев. Наш автор не постеснялся списывать и то, и другое, и третье и таким образом рекламирует себя не только Лондоном и Парижем, но и Берлином, и Франкфуртом, и Саксон-Веймар-Эйзенахом и проч., и проч. После совершенно произвольных заявлений о подлинности перевода Ветхого Завета с еврейского языка на греческий (причем автор считает и книгу Иисуса, сына Сирахова, частью еврейского канона Библии) автор говорит, что книга Даниила не могла быть переведена ранее Маккавейского периода, ибо она в это время только написана, а далее автор списывает уже у другого немца, что книга Даниила составлена в конце Вавилонского плена. Эту главу он списывает у Шюрера. Не знаю, далее, у кого автор списал мысль о том, что псалмы собраны при освящении второго храма, но в другом месте он относит древнейший Давидов псалом второй уже к Маккавейской эпохе, а затем у него за псалом сходит 27-я глава пророка Исайи, которого он в листке опечаток даже забыл назвать ‘второисаией’, что делают по отношению к этой главе все его отрицательные руководители. Еще менее похвалят они в своем большинстве нашего автора за то, что он написал (конечно, списал) следующее: ‘Еще до падения Иерусалима, в 621 г., при благочестивом царе Иосии священник Хелкия ‘нашел’ (зачем эти кавычки, князь? Вы хотите дать понять, что он составил, а не нашел?) книгу закона (Второзаконие)’. Нет, князь, уж врать — так врать. Если Второзаконие, содержащее наиболее возвышенное учение Ветхого Завета, написано до плена, то вся теория библейской эволюции падает. А почему вы думаете, что Хелкия нашел Второзаконие, а не Числа, не Руфь и другие?

Впрочем, мы теряем терпение продолжать. Трудно было читать эту странную книгу, но писать о ней еще противнее. Будем теперь выражаться конспективно о дальнейших вопиющих самопротиворечиях автора, зависящих от списывания с разных книг без согласования.

У автора послепленное состояние еврейской теократии представляется то формалистическим и бездушным, в противовес временам прежнего пророческого вдохновения, хотя, по мнению автора, именно в это время жили авторы Исайи, Даниила, Псалтири, всех книг Соломоновых и т. д., то, напротив, исполнением нравственного подъема духа и религиозного энтузиазма. То в изречении Ветхого Завета о Слове Господа (автор этих изречений совершенно не знает, а потому в одном месте с изумительною бесцеремонностью говорит, что ему и знать не надо {Смею заверить, что не только г. Дальман (живший, кажется, немного позже современных Ездре иудеев, именно на 2 300 лет), но еще Моисей в Исходе, и Давид в псалмах, и Осия в пророчествах, и многие другие люди Ветхого Завета многократно называли себя и народ сыном Бога и Бога своим Отцом.}) он находит ‘указание на живую личность, на конкретное личное откровение Ягве’, то говорит, что в Ветхом Завете нет учения о Слове как личности, особенно как личности универсальной, хотя ‘в религии Израиля не было основания для всемирного мессианизма’. Подобное ничем не примиренное колебание между двумя противоположными взглядами на еврейство проходит через всю книгу автора, оно не оставляет его и при суждениях о современниках Иисуса Христа. То они настолько подготовлены к принятию евангельской проповеди, что ‘после реформ Ездры’ народ нередко зовет Его (Бога) тем именем, которое мы постоянно слышим в устах Христа: Отец наш Небесный (ссылка на Дальмана) {См. диссертацию профессора Муретова: ‘Учение Филона о Логосе’. Эта диссертация не была знакома С. Н. Трубецкому.}, то мы не найдем среди них ни одного представления о Мессии, которое бы соответствовало христианскому идеалу. Сам Креститель в смущении (откуда вы взяли это слово? Кто вам дал право его вставлять?) спрашивал Иисуса, тот ли Он, Которому надлежит прийти и т. д. Эх, князь, не знаете вы ни Ветхого Завета, ни даже Симеона Богоприимца, ни Захарии священника и его пророчества о Предтече, ни песни Елизаветы и Приснодевы, ни даже надежд Самарянки.

Не будем уже приводить всю путаницу противоречивых тезисов автора о новых идеях еврейской апокрифической апокалиптики, о суде над народами, которые встречаются на самом деле в Пятикнижии и в Псалмах, его произвольных и легкомысленных упоминаниях о еврейском якобы многобожии, которое он находит в поэтической речи Иова о волнующемся море (с таким же правом, как в словах Христовых к ветру и к смоковнице), и в названии звезд воинств небесных у пророков (почему же не в словах Христовых ‘и силы небесные подвигнутся’?), и даже в видении Иезекиилем ангелов, здесь даже автор не постеснялся подбавить цитату из апостола Павла. Неужели же и апостол был многобожник? До этого ни Ренан, ни Ницше, ни Л. Толстой еще не договаривались. Никто также не называл Климента Александрийского первым христианским литератором, т. к. до него были и мужи апостольские, апологеты, никто не называл Оригена и Василия Великого, прояснивших в нравственном смысле обрядовый закон, представителями средних веков (автор совершенно напрасно упрекает Филона в непонимании Ветхого Завета, сваливая с больной головы на здоровую), никто, конечно, не признавал Талмуд Вавилонский непосредственно следовавшим за Ездрою по времени, ибо Талмуд начался через шестьсот лет после Ездры, и сомневаюсь, чтобы кто, даже из крайних отрицателей, утверждал, что учение о творении мира Единым Богом появилось в Библии после плена у ‘второисаии’, ибо это учение, кроме Моисея и Давида, проповедует и Иов, несомненно, древнейший священный автор, живший до появления какой-либо государственности. Зато многим библейским нигилистам свойственно и суждение автора о двух рассказах Библии о сотворении человека, основанное на глупой канцелярской придирке к повторениям в книге Бытия слов: ‘мужа и жену сотворили их’, почти всем им свойственно пантеистическо-эволюционное мировоззрение автора, к которому он хочет приклеить христианство не как учение о воскресении и вечной жизни на небе, но как учение о земном благоустройстве, совершенно чуждое Спасителю, Который учил, что Его последователи будут страдать всегда, и особенно во времена последние, когда настанет власть нечестия и порока. Также многим библейским нигилистам свойственно толковать вместе с автором о том, что Иисус Христос считал необходимым для Себя страдать за спасение мира, приводит Его изречения о будущих страданиях Своих и умалчивать о соединенных с ними словах Его о воскресении — не идеальном, а действительном, трехдневном (у автора страдания Христовы толкуются в чисто лютеранском смысле). Особенно странно встретить такое двоедушное отношение к словам Христовым у автора, который признает (точнее — списывает), что учение о воскресении имели и ветхозаветные иудеи.

Автор при этом напускает туманных фраз о том, будто чудо в истории Иисуса Христа — предмет веры, а наука не может ни утверждать, ни отрицать его. Подобные слова можно часто встретить в печати, но тогда отрицается, и вполне последовательно, и самая возможность научного исследования Евангелия и вообще Библии. Почему же наш автор находит возможным рассматривать с научной точки зрения одни слова и дела Христовы, даже допускать Его внутреннюю уверенность в Своем Божестве, и в то же время обходить существеннейший вопрос, для него совершенно неизбежный: был ли Христос Чудотворец, воскресший из мертвых, или обманщик? Tertium non datur (лат. — ‘третьего не дано’. — Прим. ред.), как справедливо признал Ренан в рассказе о воскрешении Лазаря. И, конечно, автор это прекрасно понимает, но божится раздразнить либеральных гусей, и эта неискренность помешала ему дать какой бы то ни было определенный ответ на главный вопрос своего исследования — что значит богосознание Иисуса Христа?

На этом предмете следовало бы остановиться подольше, но я и без того почти болен от тяжелых чувств, внушаемых книгой князя Трубецкого, и потому постараюсь быть кратким. Откуда взялось это мудреное словцо ‘богосознание’? Я бы объявил премию тому, кто сумеет его вывести из употребления в богословской литературе.

Термин этот — ‘богосознание’ — может обозначать и что угодно, и ничего, в частности. Так, у автора богосознание есть и у народа еврейского вообще, и у Иисуса Христа, и у христиан. Иногда оно обозначает как будто бы просто чье-либо учение о Боге, иногда сознание себя Богом у Иисуса Христа, но тогда автор пугается либеральных гусей и изображает самосознание Иисуса Христа пантеистическим, каковое возможно и в простом человеке, а затем, надеясь, что заслужил от них ‘пять’ по поведению, снова решается говорить, что Иисус Христос сознавал Себя лично Богом, но здесь автор опять боится, что какой-нибудь Миусов из Достоевского сопричислит его к клерикалам, и спешит вопреки всякой логике заявить, что учение Иисуса Христа о Своей божественности было чуждо каких-либо догматических положений, а затем даже примыкает к чисто несторианскому учению о богочеловечестве.

Решительно не знаем, что думать о писателе, который так отвечает на самый интересный для читателя вопрос своей диссертации. Не дивимся отсутствию здесь честности, дивимся уверенности в том, что его книгу не изорвут и не бросят ему под ноги вместо увенчания докторской степенью. И, однако, автор не ошибся в своей уверенности. Бедная Русь! Бедная наука! Как над вами издеваются!

Нам скажут, что мы останавливались на отдельных ложных тезисах автора, а не разбирали его теории, но теории у него и нет, как мы сказали. Его сочинение, взятое в целом, есть ‘Взгляд и нечто’. Можно разбирать его тезисы, но не книгу. Можно разве противопоставить всей его теме о ‘происхождении идеи Логоса в греческой философии и ее усвоении христианскою мыслью, обогатившею ее новым христианским содержанием’, теме, автором не разработанной и не выясненной даже, вот какую истинно библейскую мысль. Мысль эта будет совершенно новая в нашей богословской литературе, но мы твердо ее будем отстаивать против не Трубецкого только, но против векового заблуждения еврейского и русского богословия {Положительное учение о Логосе митрополитом Антонием изложено в его статье ‘Библейское учение об ипостасном Слове Божием’, напечатанной во 2-м томе Полного собрания сочинений (СПб., изд. И. Л. Тузова, 1911) и воспроизведенной в книге ‘Нравственные идеи важнейших христианских православных догматов’ (Нью-Йорк, 1963), являющейся 11-м томом издания ‘Жизнеописание и творения Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого’.}, находящего сродство новозаветного учения о Слове с платоновским. Мы хотим сказать, что: 1) евангельское и апокалипсисово Слово вовсе не обозначает разума, как и платоновский Логос не обозначает Слова, 2) учение апостола Иоанна о Слове целиком взято из Ветхого Завета (где оно было задолго до Платона) и затем приурочено к воплощению Сына Божия, 3) в Ветхом Завете Слово обозначается речением дабор или мемра, и разум речением даат (знание), так что там и речи не может быть о синонимичности этих понятий, 4) современные ученые не знают этого сродства Иоанновского Логоса (Слова) с ветхозаветным дабор, потому что изучают Библию не целиком, а кусочками, а если б изучали всю Библию, то увидели бы, что 5) понятие Слова (глагола, а не разума) есть главная проблема Ветхого Завета, и притом не метафизическая и этическая, и что именно такой же смысл сохраняет это понятие в Завете Новом, 6) что поэтому Платон и Филон не имеют никакого сходства с новозаветным, а с ветхозаветным — лишь то, что Филон писал под его влиянием, 7) что христианские апологеты, писавшие о Логосе в платоновском смысле, поступали только ad hominem, как и в других случаях, когда они сближали Библию с греческими мифами, гномами и философами,

что древнейшие переводы Нового Завета всегда брали Логосы в смысле слова, а не разума.

Первые пять положений мы раскроем в особой статье, если получим досуг ее написать {Подобный же намек третьего Евангелия: А Я посреди вас, как служащий (Лк. 22, 27), поясняется в четвертом Евангелии повествованием об умовении Господом ног ученикам Своим на Тайной вечери.}. Свои заметки на книгу князя Трубецкого мы написали в пароходной каюте после долгих и тщетных ожиданий, что на эту неосновательную и дерзкую книгу отзовутся преподаватели библейских наук в духовных академиях. Удивляемся и печалимся об их молчании, а пишущий эти строки — человек должностной, не обладающий ни досугом, ни возможностью подкрепить свою память новыми справками.

Мы удивлялись молчанию академических ученых после дерзкой, вызывающей статьи князя Трубецкого в ‘Вопросах философии’ за 1898 г., где он писал (т. е. списывал) о мессианских чаяниях иудеев, а их теперешнего безмолвия мы и в толк взять не можем.

митрополит Антоний (Храповицкий)

Библейское учение о слове в современном его истолковании1

(Критический разбор учения С. Н. Трубецкого о Логосе)

Читайте также:

Библейское учение о слове в современном его истолковании¹