Безденежье, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1862 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

H. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах. Том X

М., ГИХЛ, 1951

БЕЗДЕНЕЖЬЕ

I
Когда товар бывает дешев: когда его находится слишком мало или слишком много?

По этому головоломному вопросу не имеют никаких сомнений простые люди: мужики, мещане, канцелярские чиновники, кухарки, хозяйки небогатых семейств и т. д. и т. д. Сидишь, бывало, поутру за чаем и слушаешь разговор старших родственников, возвратившихся с рынка, и их знакомых, завернувших к ним отогреться после двухчасовых поисков дешевой провизии на рынке. ‘Мало нынче было подвезено дров, и приступу к ним нет: ломят по два рубля (ассигнациями) за воз’. — ‘Вот то-то и есть, пропустили вы прошлую среду: покупали по рублю за воз, а я вам говорил тогда, берите, такого большого подвозу не будет после’. — ‘Думала, батюшка, что навезут еще больше, и куплю по 80 копеек’. На другое утро сидишь, бывало, опять за чаем, и опять слышишь такой же разговор: ‘Уж сколько нынче навезли сена, просто ужас, — ну и покупали дешево: я взяла три воза за пять рублей’. — ‘А я, матушка, в прошлую пятницу заплатил за один воз четыре рубля, потому что очень мало сена было привезено’. Такие разговоры слушаешь, бывало, изо дня в день, и слушаешь по целым долгим годам. Однообразно и потому скучновато, но очень полезно.

В самом деле, человеку, прослушавшему в детстве за чаем такой курс живой экономической мудрости, совершенно ясно и неопровержимо все дельное и справедливое в книжной ученой политической экономии. Его уже ничем не собьете вы, например, с мысли, что если товар падает в цене, то значит, что количество этого товара слишком велико.

Но кто не знает, как идут экономические дела в самой коренной действительности, в жизни той массы, которая своими руками производит все национальное богатство и хлопочет с утра до ночи, чтобы как-нибудь переколотиться на свете, — кто не узнал эту жизнь, так что не может забыть о ней, тот почти что ничего не умеет разобрать и в книжной мудрости, отвлеченные понятия и отвлеченные статистические цифры вертятся у него в голове, складываясь и раскладываясь по прихотям фантазии и производя всякую любую путаницу, какую только захочется ему сочинить из них ¹. К вопросу о дороговизне вещей и упадке ценности денежных знаков эти мудрецы приступают, например, таким манером: ²

‘Все жалуются на дороговизну вещей, которая с ученой точки зрения должна быть названа понижением цены денежных знаков сравнительно с общею массою товаров. Но можно ли объяснять этот упадок излишним увеличением количества денежных знаков, находящихся в обращении? В таком-то году, когда ценность денежных знаков не находилась в упадке, Россия имела в обращении столько-то миллионов звонкой монеты, столько-то миллионов кредитных билетов, столько-то миллионов процентных билетов разных кредитных учреждений и других бумаг, заменявших собою деньги, итого было у нас тогда, — в каком-нибудь 1850 или 1852 году, столько-то миллионов денежных знаков. Ныне находится в обращении по каждому из этих разрядов столько-то миллионов, итого сумма всех денежных знаков, находящихся в обращении, составляет столько-то миллионов. Из этого мы видим, что…’

Тут разногласие между мудрецами, потому что видны по их расчетам оказываются вещи, совершенно разные: одним видно, что сумма денежных знаков, находящаяся ныне в обращении, меньше той, какая была прежде, другим видно, что она равна ей, третьим видно, что она несколько больше, но не настолько, насколько увеличился размер торговых и промышленных оборотов нашего общества за последние годы, эти противоречащие очевидности нимало не мешают всем трем партиям мудрецов после своего небольшого разногласия в очевидности снова сойтись в общем выводе, и они в один голос заключают:

‘Из этой очевидности (которая по одним состоит в том, что количество денежных знаков увеличилось, а по другим — в том, что оно уменьшилось) столь же очевидно следует, что количество денежных знаков, находящихся ныне в обращении у нас, недостаточно при громадном развитии наших производительных сил в последние годы и при возникшем из того огромном увеличении торговых сделок в стране. Действительно, если предположим, что сумма этих оборотов удвоилась, то не очевидно ли, что недостаточна стала для их совершения масса денежных знаков, не превышающая или мало превышающая ту, какая находилась в прежнее время при размере оборотов, вдвое меньшем’.

К этому заключению мудрецы сходятся, хотя и расходились по дороге, сходятся потому, что и в мыслях у них было не то, чтобы держаться прямого пути, а только чтобы какими бы то ни было изворотами дойти до такого результата.

Соединившись тут во взаимных объятиях, они продолжают в один голос: ‘вывод, нами сделанный из сравнения нынешней суммы денежных знаков с бывшею прежде у нас, получает еще более осязательности, если мы просто сравним количество настоящих денег в тесном смысле этого слова с числом нашего населения. Звонкой монеты у нас теперь так мало, что не стоит и считать ее, кредитных билетов находится в обращении около 700 миллионов³, а население Российской империи составляет около 70 миллионов человек ⁴, стало быть, на каждого жителя империи приходится средним числом всего по 10 руб. монеты. Не очевидно ли, что эта цифра слишком мала. Из этого очевидно, в чем находится причина промышленных, торговых и финансовых наших затруднений: денежных знаков слишком мало, ясны и средства устранить все затруднения: надобно увеличить количество денежных знаков. Каким способом увеличить его, тоже ясно: золото и серебро нельзя производить силою одного желания, значит, нечего и хлопотать о звонкой монете, а надобно пособить горю, выпустив еще побольше кредитных билетов и процентных бумаг всякого наименования’.

Целых три партии мудрецов пели хором этот прекрасный гимн. Но этих певцов надобно назвать крайними мудрецами, а в противоположность крайним всегда существуют умеренные. Умеренным быть легко во всяком деле: надобно только слушать, что говорят люди, выходящие из каких бы то ни было оснований — справедливых или ложных, все равно — и развивающие свой взгляд по строгой логике, которая приводит их к верным выводам, если основания верны, или к фальшивым, если основания фальшивы, — надобно слушать, что говорят эти люди, и повторять их слова с прибавкою ограничительных оговорок: ‘есть справедливая сторона в мнении, утверждающем, что…’ ‘Нельзя отчасти не согласиться с тем, что…’ и т. д. и т. д., что же касается до сделанных крайними людьми выводов, то надобно прибавлять к ним замечание в таком роде: ‘эта мера слишком сильна, к той же цели приведет средство более удобное, — не делать ничего или почти ничего’. Владея уменьем ко всему, что говорится людьми какого бы то ни было взгляда, приставлять такие оговорки, вы будете человеком умеренной партии. Так и по вопросу о денежных знаках умеренные мудрецы рассуждали следующим манером, тоже на основании глубоких научных соображений: ‘Нельзя не признать отчасти справедливым того мнения, что излишества в денежных знаках у нас нет, не лишено некоторого основания даже и то мнение, что количество денежных знаков слишком мало. Но увеличивать эту массу значительным выпуском новых бумажных денег было бы делом рискованным, как и всякая крайняя мера. Делать небольшие выпуски можно, потому что не окажут они чувствительного влияния, но лучше и того не делать, чтобы курс не падал’.

Итак, ничего не делать? О, нет: это самая смертельная обида для умеренных людей — сказать про них, что они не хотят делать ничего или почти ничего, они тотчас же восклицают: ‘Извольте дослушать, мы еще не развили до конца свой взгляд, у нас также есть своя программа деятельности — конечно, без резких мер, предлагаемых крайними людьми, но в наших мерах, легких и мягких, находится более легкое лекарство от болезней. Есть одно обстоятельство, которого не хотят замечать крайние мудрецы, опровергаемые нами (да где ж вы их опровергаете? Вы только повторяете их слова наполовину, ведь если, например, вместо полного слова ‘бумага’ вы хотите произносить только одну половину его — ‘бума’, то ведь вы не опровергли его, а только отняли у него смысл, если это слово дурно, то и ваше искажение его тоже дурно, с тою только разницею, что вдобавок оно и глупо, чего нельзя сказать о целом слове). Это важное обстоятельство, выставляемое нами на вид, заключается в низком курсе бумажных знаков (да вовсе не вы, о, умеренные мудрецы, выставляете на вид это обстоятельство: его выставляют на вид другие крайние люди, противоположные первым, разница между вами и этими другими крайними людьми та, что они говорят об этом обстоятельстве со смыслом, а вы, но как вы о нем говорите, мы послушаем, продолжайте…). Чем объяснить низкий курс бумажных знаков при неоспоримости (вот уж и неоспоримость! а вы бы просто сказали, что вы не умеете оспорить, — это еще не признак неоспоримости) того факта, что у нас нет излишества или даже есть недостаточность в количестве денежных знаков? Понять это можно только при глубоком изучении великих истин политической экономии (фразы ‘о глубине изучения, необходимой для…’ и т. д. обыкновенно служат признаком, что голова, требующая глубины мыслей, напутала в себе мысли, совершенно не клеящиеся, если, например, вздумаю я, что Петербург лежит под тропиками, то действительно потребуются необыкновенно глубокие соображения, чтобы объяснить, почему в Петербурге такой холодный климат, а и вся-то надобность в глубокомыслии произошла оттого, что взял я правду, что в Петербурге холодно, да взял вздор, будто Петербург лежит под тропиками, спутал эту правду с этим вздором, да и хочу, чтобы они ужились вместе). Благодаря исследованиям Рикардо, доказано, что курс бумажных денег⁵ не может держаться без обмена на звонкую монету (о, умеренные мудрецы! Рикардо вовсе не то доказывал. Тут и доказывать-то нечего, умному человеку, каков был Рикардо, нечего было размышлять над такими вопросами) — и теперь навсегда опровергнуты теории утопистов, утверждавших противное. (Умеренные мудрецы при всяком случае таки заденут утопистов, теории которых состоят совершенно в ином, чем полагают умеренные мудрецы, и которые по вопросам о денежном обращении ни на один волос не отступают от Рикардо.) Итак, для восстановления курса бумажных денег надобно только восстановить размен их на звонкую монету. Так как их количество не чрезмерно, то и к размену будет представлена лишь самая незначительная часть их, — так сказать, только для пробы, в самом ли деле станут разменивать, а как только увидят люди, что в самом деле размениваются их бумажные деньги на звонкую монету, то и перестанут представлять их к размену: зачем, дескать, ведь теперь уже это — верный капитал, все равно что золото. Из этого следует, что при нынешнем состоянии разменного фонда государственного банка ⁶ можно восстановить обмен кредитных билетов на звонкую монету, и этим все дело будет улажено. Курс поднимется, торговля восстановится, промышленность оживится, и, вероятно, даже процветут, как в старые, блаженные годы, наши акционерные общества’ ⁷.

Сладки словеса умеренных мудрецов: по щучьему веленью, по Иванушкину прошенью окажись разменный фонд достаточным для восстановления курса, процвети торговля и промышленность. — Приятны и слова крайних мудрецов: ну-ка с богом, щелкайте, станки, печатайте побольше кредитных билетов, и все пойдет как по маслу. Но вот, — картина, достойная Дантовой кисти, — что это за лица — исхудалые, зеленые, с блуждающими глазами, с искривленными злобной улыбкой ненависти устами, с немытыми руками, с скверными сигарами в зубах? ⁸ Это — нигилисты, изображенные г. Тургеневым в романе ‘Отцы и дети’. Эти небритые, нечесанные юноши отвергают все, все: отвергают картины, статуи, скрипку и смычок, оперу, театр, женскую красоту, — все, все отвергают, и прямо так и рекомендуют себя: мы, дескать, нигилисты, все отрицаем и разрушаем. Что то скажут они о выслушанных нами теориях умеренных мудрецов и крайних мудрецов?

Они скажут вот что: вспомните, читатель, простые житейские факты, свидетелем которых были вы с самого детства. Вспомните разговоры вашего отца, дяди, бабушки о дороговизне и дешевизне сена и дров, если ценность вещи упала, значит, что количество этой вещи сделалось больше, чем при каком она может сохранять свою прежнюю ценность⁹. Курс бумажных денег упал, — при этом факте уже не нужны никакие другие изыскания и против него невозможны никакие возражения. Он сам по себе полнейшее и очевиднейшее заявление тому, что выпущенное количество бумажных денег слишком велико.

Положим, что мои векселя падают в цене. Из этого уже ясно, что я надавал векселей больше, чем следовало. Тут нечего сравнивать их прежнее количество с нынешним. Пусть прежде масса денежных знаков была больше нынешней, но если тогда курс кредитных билетов и других бумаг не падал, это значит, что тогда в обращении находилось не больше денежных знаков, чем следовало. Пусть нынешняя сумма денежных знаков меньше прежнего, но если курс бумажных денег падает, это все-таки значит, что количество их чрезмерно велико. Время на время не приходит. Количество, не бывшее чрезмерным прежде, может оказываться чрезмерным ныне. Пока не было железной дороги из Петербурга в Москву, по шоссе между этими городами содержалось, быть может, 100 тысяч лошадей, и если цена этих лошадей не падала, то, значит, их было не больше, чем нужно. Теперь, быть может, осталось всего 10 тысяч лошадей на этом шоссе ¹⁰, и все-таки это количество чрезмерно, если цена их упала. Что тут будете вы рассуждать об увеличившемся движении проезжих и товаров между Петербургом и Москвой, пусть оно и увеличилось, но если цена лошадей упала, значит все-таки, что цена эта упала и что ямщики на шоссе должны не увеличивать, а уменьшать число своих лошадей.

Что еще рассуждаете вы о пропорции между количеством кредитных билетов и количеством населения? Припомните рассказы о дровах и сене. Если возы дров стоят на рынке по целой неделе, то семь десятков возов на рынке будут означать собою меньший размер рыночных оборотов, чем 20 возов в такое время, когда больше одного дня не стоит воз на рынке. По 20 возов в день, — ведь это составит 140 возов в неделю, а 70 возов в неделю дают только по 10 возов на день. Значит, иной рынок, на котором в каждое данное время находится только по 20 возов дров, достаточен на поддержание экономических отправлений в количестве печей, вдвое большем того, какое едва поддерживается в исправности другим рынком, постоянно имеющим 70 возов дров. Понятно или нет? Просто или нет?

Сколько нужно мне иметь наличных денег в кармане, чтобы круглый год был у меня на столе чай и поутру и вечером? Как вам это сказать? Да ведь это совершенно нельзя определить. Голова сахару стоит рублей 5 да фунт чаю рубля 3, значит, 10 рублей за-глаза довольно, чтобы войти в магазин и запастись чаем и сахаром. Легко обойтись и гораздо меньшим количеством наличных денег: 7г ф. чая и 5 ф. сахара все еще порядочный запас. Его купить можно на 3 рубля. Значит, человек, у которого никогда не будет в наличности за один раз больше 10 рублей, может постоянно пить чай, лишь бы эта маленькая наличность а его кармане быстро возобновлялась. Положим, она возобновляется каждый день. Тогда, получая и расходуя по 10 рублей в день, я буду проживать в год 3650 рублей, т. е. буду совершать торговые сделки на эту сумму в течение года. Но если я получаю деньги только один раз в месяц по 100 рублей, то хотя наличность и бывает у меня тут гораздо больше, чем в первом случае, а все-таки в год получу я только 1200 рублей и в течение года сделаю покупок втрое меньше, чем в первом случае. Тут шутя стану я порядком экономничать на чае и сахаре, иной раз будет у меня в кармане и 25-рублевая бумажка, а я стеснюсь позвать себе приятеля на стакан чаю. А что, если я получаю деньги один раз в год по 300 рублей? Наличность тут бывает иногда у меня очень солидная, а все-таки большую часть дней в году останусь я без чаю и без сахару.

Понятно ли, в чем штука? Штука не в том, по скольку денег бывает у меня в кармане за один раз, а в том, каков мой годовой доход. Положите, что красненькая бумажка за No 12 345 678 возвращается ко мне в карман 350 раз в год, значит, я с одной этой бумажкой буду жить так, как живут люди, имеющие более 3 500 дохода. А если бумажки в кармане у меня перебывают и разных нумеров, и разных цветов ^п, существенной разницы тут не будет.

Итак, сколько же бумажек нужно человеку, чтобы жить в порядочной квартире, иметь сносный стол и пр., и пр., как имеют люди, проживающие более 3000 рублей в год? Сколько нужно ему наличных денег, этого нельзя сказать, а можно только сказать, что в год он должен прожить более 3000 рублей.

Не угодно ли теперь вместо одного человека взять целый народ, положим, хоть русский народ. Вы говорите, что в каком-нибудь 1850 году было у нас денежных знаков, положим, на 1400 миллионов ¹², а вся сумма продаж и покупок всей нации простиралась в том году до 7000 миллионов. А теперь, говорите вы, сумма продаж и покупок доходит до 10 000 миллионов, а денежных знаков находится в обращении только на 1250 миллионов ¹³, значит, денежных знаков мало, говорите вы, по пропорции 1850 г., когда денежных знаков было ни много, ни мало, а в самую пору, нужно было бы теперь на 2000 миллионов денежных знаков. Нет, глубокомысленные мудрецы, вовсе не значит. Рассуждение надобно начинать вовсе не с того конца, а вот с какого. Если в 1850 г. при количестве денежных знаков 1400 миллионов не оказывалось излишества в денежных знаках, а сумма торговых сделок простиралась только до 7000 миллионов рублей, это значит, что каждый рубль денежных знаков переходил тогда из рук в руки средним числом 5 раз в год. Как составлялась эта сумма переходов, все равно, — быть может, вот так:

400 миллионов лежали неподвижно, не сделали ни одной покупки, значит и считать нечего, значит, в сумме оборотов они составляли — 0 000 мил.

500 миллионов перешли из рук в руки по 4 раза, значит, сделали покупок на — 2 000 ‘

500 миллионов перешли из рук в руки по 10 раз, значит, сделали покупок на — 5 000′

1 400 миллионов сделали оборотов на — 7 000 мил.

А может быть, движение было совсем другое, например:

700 миллионов лежали неподвижно, значит, произвели покупок на — 0 000 мил.

300 миллионов перешли из рук в руки по одному разу и сделали покупок на — 0 300 мил.

200 миллионов перешли из рук в руки по 6 раз и сделали покупок на — 1 200 ‘

100 миллионов перешли из рук в руки по 10 раз и сделали покупок на — 1 000 ‘

50 миллионов перешли из рук в руки по 20 раз и сделали покупок на — 1 000 ‘

50 миллионов перешли из рук в руки по 70 раз и сделали покупок на — 3 500 ‘

1 400 миллионов сделали оборотов на — 7 000 мил.

А что, если было в самом деле так, как во 2 примере? Ведь тогда пустая сумма 50 мил. рублей исполнила половину работы, а целая половина рублей лежала на боку. И если бы еще другие 50 мил. начали работать так же усердно, как наиболее отличившиеся их товарищи? Тогда ведь всем другим работавшим 600 миллионам пришлось хоть отправляться набоковую к своим товарищам сонным 700 миллионам.

Ну, а что, если бы эти сонные 700 миллионов вдруг проснулись, да и начали работать не хуже наиболее отличившихся? Ведь, начав хлопотать о том, чтобы совершить по 70 покупок в год, они накупили бы на сумму 49 000 мил., да и без них была уже сумма покупок в 7000 мил., значит, всего было покупок на 56 000 мил. Вот была бы штука! Ну-ко, о, мудрецы, рассудите, какая бы это была штука?

О, возблагодействовала бы Россия, восклицают мудрецы: легко ли сказать, сумма торговых оборотов увеличилась бы в 8 раз! Да что же это такое, если не то, что страна сделалась бы в 8 раз богаче? Да тогда, я думаю, каждый мужик завел бы у себя золотые лапти, как г. Кокорев ¹⁴.

Эх, мудрецы, мудрецы! все-то вы понимаете, кроме одной небольшой вещицы, называемой действительным ходом обыденной жизни мелких людей. Мелкие люди думают о провизии, о дровах, об сапогах. Подумайте-ка, количество этих вещей изменилось ли бы от великого движения, овладевшего сонными рублями? Может быть, понемногу оно и стало бы изменяться, — уменьшаться или увеличиваться смотря по обстоятельствам, о которых мы поговорим после ¹⁵. Ну, а вдруг, скоропостижно, какая перемена произошла бы в количестве товаров? Да ровно никакой. Что, в самом деле, могло ли бы прибавиться количество хлеба до новой жатвы? Могли ли бы вдруг народиться пожилые быки и коровы, из шкуры которых были бы сшиты лишние сапоги? Значит, количество вещей осталось бы прежнее. Прежде оно переходило средним числом из рук в руки, положим, по два раза, значит, сумма вещей равнялась в действительности 372 тысячам миллионов, при двух оборотах каждой вещи составлялась сумма сделок в 7000 миллионов. А теперь те же вещи должны войти в сделки на 56 000 миллионов, значит, каждая должна войти в сделки гораздо большее число раз, значит, увеличилась горячка покупателей покупать, покупать, а покупатели горячатся покупать, — продавцы ломят цену небывалую: значит, цена вещей должна возрасти, — ну, хоть в два раза, тогда вещей оказалось на сумму 7000 миллионов и каждая прошла восемь раз через продажу, вот и составилась сумма оборотов в 56 000 миллионов.

Ну, а что же страна? обеднела или обогатела? А покуда еще ровно ничего неизвестно, — должно быть, что никакой особенной перемены в богатстве страны не произошло.

Ну, а деньги как? с ними не было ли перемены? как же, с ними-то произошла перемена. Ведь товары вздорожали от горячности покупщиков, и вздорожали, по нашему предположению, вдвое. Значит, это то же самое, что цена денег упала вдвое.

Подумайте теперь, отчего она упала? ведь количество денег не увеличилось и не уменьшилось. Так, но произошла перемена в характере отношений между деньгами и товарами. Прежде деньги посматривали на товары свысока, ухаживайте-ка за нами, говорили они товарам, а теперь сами принялись ухаживать за товарами, ну, и пришли у них в небрежение, и унизились пред ними.

Положим, что мы очень огорчены этим обстоятельством: жалко нам видеть, что такие элегантные существа, как полуимпериалы ¹⁶ (ах, хоть бы на один из них полюбоваться хоть издали!), и кредитные билеты унижаются перед огурцами и говядиной, вяленой рыбой и салом, — какую перемену следует нам выпрашивать у судьбы, чтобы восстановилась репутация милых наших денежных знаков?

Явное дело, чего надобно просить у судьбы: да благоволит она пробудить в наших денежных знаках чувство сановитой важности, чтобы они считали неприличным для себя ухаживать за товарами, а держали себя чинно и спокойно.

Но когда же человек ли, кредитный ли билет, находящийся в руке человека, забывает сановитую важность, хлопочет, суетится, роняет свое достоинство? это бывает в случае нужды. Когда нет хлеба, поневоле суетишься. Стало быть, потеря достоинства происходит от нужды, а восстановиться она может не иначе, как устранением нужды.

Из примера, нами предположенного, видно, что упадок ценности денег может произойти без всякого увеличения в количестве денежных знаков, легко сообразить, что он может произойти даже и при уменьшении этого количества. В самом деле, пусть прежнее количество и прежнее обращение денежных знаков было таково:

700 миллионов рублей переходили в год из рук в руки по 1 разу, значит, сделали покупок на — 700 мил.

700 миллионов рублей переходят из рук в руки по 9 раз, значит, сделали покупок на — 6 300 ‘

1 400 сделали покупок на — 7 000 мил.

Пусть теперь количество денежных знаков уменьшится на 200 мил., по 100 мил. в каждом из двух разрядов, но пусть увеличится быстрота обращения, например, следующим образом:

600 миллионов рублей переходят из рук в руки по 2 раза и делают покупок на — 1200 мил.

600 миллионов рублей переходят из рук в руки по 18 раз и делают покупок на — 10 800 ‘

1 200 мил. делают покупок на — 12 000 ‘

В этом случае ценность денег также упадет, несмотря на уменьшение в количестве денежных знаков, потому что быстрота их обращения увеличилась в большей пропорции, чем уменьшилось их количество: оно уменьшилось только на одну седьмую часть, а она возросла вдвое.

Что же такое? не надобно ли думать, что, когда увеличивается быстрота обращения денежных знаков, ценность денег непременно уже падает? Нет, это как случится. Мы брали такие случаи, что сумма продаж и покупок возрастала без увеличения в количестве товаров, увеличение хлопот деньгам происходило не от возрастания массы вещей, над оборотами которой они хлопочут, а просто от суетливости, овладевавшей покупщиками вследствие нужды. Тут достоинство денег падает, как вообще падает достоинство всякого лица и предмета, когда он подвергается нужде. Но предположим обратный случай — что масса продаж и покупок возрастает, то есть возрастает и количество хлопот деньгам, иначе сказать, увеличивается быстрота их обращения не вследствие нужды, а вследствие увеличения массы товаров, то есть вследствие увеличения общественного благосостояния. Тогда выйдет история совершенно другого рода. Хлопоты деньгам увеличиваются не по их воле, а по усилившимся просьбам предметов, над которыми они работают, тут не деньги напрашиваются на работу, а товары напрашиваются к деньгам, значит, достоинство денег не только не падает, а еще поднимается. Вот пример.

Прежде мы полагали, что при сумме оборотов в 7000 мил. рублей количество товаров простиралось до 3 ¹/₂ тысяч миллионов рублей, так что каждая вещь проходила средним числом два раза через денежный оборот. Теперь положим, что количество вещей увеличивалось до 6000 мил., а сумма оборотов — до 9000 мил. Если количество денежных знаков осталось прежнее, то быстрота их обращения, конечно, увеличилась, но все-таки каждая вещь соприкасается теперь с деньгами только полтора раза в год средним числом, а прежде соприкасалась два раза, значит, денежные знаки, несмотря на увеличившуюся быстроту своего обращения, стали реже прежнего видеться с товарами, не так охотно принимают на свидание с собой всякую вещь, желающую сделать им визит, стали менее доступны, более важны, а если так, то их ценность возвысилась.

Можно бы до бесконечности разнообразить эти примеры различного изменения в ценности денег при различии в обстоятельствах, производящих изменение в денежных оборотах. Но и приведенных нами примеров, конечно, достаточно для того, чтобы убедиться в главном принципе верных суждений по вопросам о денежном обращении: ни перемены в количестве денежных знаков, находящихся в обращении, ни перемены в быстроте их обращения не могут сами по себе служить мерками для выводов о том, возвысилась или упала ценность денег. Она может возвыситься, хотя бы количество денежных знаков увеличилось, и может упасть, хотя бы оно уменьшилось, может подняться, хотя бы быстрота их обращения увеличилась, и может упасть, хотя бы обращение денег замедлилось. Тот или другой из противоположных результатов явится в действительности, — упадут или поднимутся деньги в цене, зависит не от какого-нибудь формального критериума, вроде величины итога обращающихся денег или вроде соображений о быстроте их обращения — этот результат зависит от характера реальных перемен народной жизни, — перемен, которые имеют лишь случайным своим последствием ту или другую перемену в количестве и обращении денежных знаков, — и которые могли бы при других условиях производить в этих формальных элементах совершенно другую перемену или не производить никакой. Тут, как и во всех делах, действительный результат зависит от сущности дела, а не от формальной его обстановки. Если реальная перемена действительного хода народной жизни такова, что денежные знаки должны упасть в цене, то они упадут, хотя бы не возросла ни сумма денежных знаков, ни быстрота их обращения.

Из элементов, имеющих реальное значение в народной жизни и своими изменениями производящих, через посредство или без посредства перемен в массе или быстроте обращения денежных знаков, перемены в ценности денег, мы указали один, очень многообъемлющий: количество производимых товаров. Но легко заметить, что под этою общею рубрикою соединяется множество разнородных фактов, которые надобно было бы разнести на много рубрик при точнейшем анализе. Масса производимых товаров не первоначальный элемент, а результат сочетания многих элементов, каковы, например: количество работающих рук, степень их усердия в работе, степень их искусства, степень предприимчивости, количество и достоинство материалов, над которыми совершается труд, количество и достоинство орудий (инструментов я машин) и т. д., и т. д. Кроме этих элементов, есть другие, которые не имеют такого прямого участия в работе над производимыми товарами, но точно так же определяют характер экономической жизни народа, — например, народные обычаи и нравы, общественное устройство, законы и т. д., и т. д. — если бы сказать все, от чего зависит или чем составляется действительная жизнь народа. Каждая перемена в каждом из этих элементов отзывается переменою и в состоянии денежного рынка. Нет возможности перечислить все эти элементы, да и надобности нет в том, чтобы составить полный теоретический список их. Важность только в том, чтобы мы знали и исполняли общий принцип.

ПРИМЕЧАНИЯ

Статья ‘Безденежье’ представляет собой первую главу задуманной Чернышевским большой работы о денежном обращении. В архиве Чернышевского обнаружено мной начало главы II статьи, которое приводится в настоящем томе как приложение. Таким образом, работа осталась незаконченной, надо полагать, в связи с усиленной политической деятельностью Н. Г. Чернышевского в первой половине 1862 года и последовавшим затем арестом его царскими властями в июле 1862 года. Но уже из первой главы, а также из начала второй видно, что Чернышевский ставит проблему денежного обращения не абстрактно, а применительно к России, как проблему, разрешение которой имеет очень важное значение для хозяйственного развития страны. Чернышевский предостерегает от увлечения чрезмерным выпуском бумажных денег, справедливо расценивая подобное финансовое мероприятие, как не только не достигающее цели, но и вредно отражающееся на благосостоянии трудящихся масс. Судя по содержанию первой главы, Чернышевский считает, что денежное обращение может циркулировать в интересах народа только тогда, когда не будет помех развитию хозяйства в направлении, необходимом для народа. А так, как оно велось до сих пор, особенно во время Крымской войны, вся тяжесть ложилась на ‘простонародье’, ‘высший и средний классы ничего не потеряли во время войны’, что касается помещиков, то ‘вообще говоря, они даже выиграли’. Особенно это относится к ‘негоциантам’, занимающимся внешней торговлей, которые за один год нажились ‘больше, чем в три обыкновенных года’.

¹ Против абстрактности в изучении политической экономии Чернышевский говорит и во многих других статьях, в частности в отзыве на речь Бабста.

² В кавычках (ниже) — не цитаты.

³ О бумажных деньгах Чернышевский писал в других местах, в частности в статье ‘Критика философских предубеждений против общинного владения’.

⁴ На 1 января 1861 г., по данным Корсака-Кольба, кредитных билетов находилось в обращении на 712 976 569 руб. Население России 1858 г. исчислялось в 73 551942 человека. Повидимому, Чернышевский пользуется здесь данными Корсака-Кольба.

⁵ Чернышевский здесь и в других местах не делает разницы между бумажными и кредитными деньгами.

⁶ Корсак-Кольб определяет разменный фонд на 1 января 1861 г. в 92 884 431 руб.

⁷ По данным Корсака-Кольба, число акционерных компаний в России в начале 1860 г. было невелико — всего 111 обществ с уставным капиталом в 516 млн. рублей, из которых 397 млн. было вложено в строительство и эксплоатацию железных дорог, 26,6 — в пароходное дело, 19,5 — в страховое, 45 млн. — в промышленность и около 13 млн. руб. — в торговлю. Большинство акционерных обществ и вложенных капиталов образовалось в последнее десятилетие перед 1860 г. Так, по данным Корсака-Кольба, в 1856 г. было вложено новых капиталов в вновь образовавшиеся общества 14,5 млн. р., в 1857 г. 30 170 тыс. р., в 1858 г. 59 375 тыс. р., в 1859 г. 95 300 000 р. Эти данные несколько расходятся с данными В. Безобразова (‘О некоторых явлениях денежного обращения в России’, Москва, 1863, т. 2, стр. 22), по которым в 1856 г. было вложено 15 млн., в 1857 г. — 30 млн., в 1858 г. — 51 млн. и в 1859 г. — 57 млн.

⁸ Так изображал Данте грешников в своей ‘Божественной комедии’.

⁹ Здесь и всюду Чернышевский под термином ценность подразумевает цену.

¹⁰ Движение по этой первой длинной железной дороге в России было открыто 1 ноября 1851 г. До открытия дороги перевозка грузов происходила на лошадях. Цифры 100 тыс. лошадей и 10 тыс.— произвольные.

¹¹ Ассигнация десятирублевого достоинства имела красный цвет, пятирублевого — синий, трехрублевого — зеленый, рублевого — желтый. Различные нумера — признак того, что это не просто бумажные деньги, а кредитные.

¹² Чернышевский берет 1850 год, то есть время, когда реформа министра финансов гр. Канкрина (‘Манифест о замене ассигнаций и других денежных представителей кредитными билетами’ 1843 г.) еще не вполне проявила свое действие. Количество ассигнаций в 1817 г. было 836 млн. Данные Чернышевского носят предположительный характер. В действительности ассигнаций должно было быть к 1850 г. меньше (по Корсаку всего на 300 млн.), так как после 1817 г. министр финансов Гурьев прибегал к уничтожению ассигнаций и к 1823 году уничтожил их на 236 млн. руб. Возможно, что в сумме 1 400 млн. рублей, Чернышевский считает не только ассигнации, но и выпущенные кредитные билеты и другие виды денежных знаков, как то: облигации, векселя и проч.

¹³ По данным Корсака-Кольба, на 1860 г. консолидированный долг России составлял 555 млн., а кредитные билеты — 712 976 569 р., всего таким образом около 1250 млн. руб.

¹⁴ Кокорев — откупщик из разбогатевших крестьян. Анекдот о том, что он держал на своем письменном столе ‘золотой лапоть’ в знак своего ‘мужицкого’ происхождения, ходил долго среди жителей Петербурга.

¹⁵ В следующих главах, которые Чернышевскому не удалось завершить.

¹⁶ Полуимпериал — золотая монета в 5 р. — Империал — золотая монета в 10 р. После реформы Витте (в 90-х годах) империал составлял 15 р.

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

Впервые напечатано в полном собрании сочинений 1906 г., т. X, ч. 2, раздел ‘Отдельные статьи’, стр. 319—329, с примечанием M. H. Чернышевского: ‘Статья эта, оставшаяся ненапечатанною, предназначалась, вероятно, в апрельскую книжку ‘Современника’ 1862 г., так как цензорская корректура помечена 29 марта 1862 г.’ Корректуры: 1)1 лист (форма), без пометок, 2) 1 лист (форма), адресована цензору 28 марта (1862), разрешительная надпись цензора Ф. Еленева 29 марта (1862), без пометок, 3) 1 лист (форма), в порезанном виде (для типографских нужд при издании полного собр. соч., изд. 1906), без пометок. Корректуры хранятся в ЦГЛА (NoNo 227 и 246). Статья печатается по тексту корректур. Отрывок из нее, сохранившийся в корректуре, дан в ‘Приложениях’.

БЕЗДЕНЕЖЬЕ.

…количестве в обращении и в ценности денежных знаков не больше и не больше как результаты перемен в реальных обстоятельствах народной жизни, следовательно, смысл перемен в значении денег разъясняется не иначе, как исследованием перемен в обстоятельствах народной жизни.

II
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ПОСЛЕДНИХ 9 ЛЕТ

До начала Восточной войны не было у нас особенного недостатка звонкой монеты, и кредитные билеты сохраняли полную цену. Какие же перемены в нашей экономической жизни произошли с той поры до нынешнего времени, жалующегося на безденежье и видящего упадок курса бумажных знаков?

Самое важное событие этого периода нечего и указывать, — каждый знает, что оно — Восточная война, ставшая из восточной Крымскою. Каждому известно также, что война требует чрезвычайных издержек и пожертвований. По нашему устройству почти вся масса их легла на ту же часть народа, на которой лежит и масса обыкновенных расходов и пожертвований для государственных целей — на простонародье. Во-первых, для войны нужны солдаты, во-вторых, — вы думаете, что будет сказано: деньги, — нет, мы здесь не будем говорить о деньгах, которые только посредничествуют в движении потребляемых продуктов и рассуждением о которых только затемняется действительный ход потребления, — а прямо скажем: во-вторых, для войны нужно провиант, сукно, холст, обувь, транспортировка и т. д. Итак, во-первых, понадобилось увеличить войско, были усиленные наборы. С какого класса был взят этот расход людей? Весь с простонародья. Если и высшие классы дали свою долю людей на усиление войска, то доля эта — новые юнкера и новые офицеры — составилась из людей, которым поступление на открывшуюся военную карьеру было выгоднее их прежних занятий. Исключением надобно считать только тех ополченских офицеров, которые были выбраны в ополчение своими сотоварищами дворянами без собственного желания.

Кроме пожертвований людьми, были пожертвования вещами². Из этих вещей самая главная — провиант. Чья доля продовольствия должна была уменьшиться для доставления провианта увеличившемуся числу солдат? Очевидно, только доля простолюдина. Во-первых, сорты пищи, требовавшиеся для солдат, были простонародные, во-вторых, кому ж неизвестно, что человек не бедный никогда не подвергается недостатку провизии. — Вторая очень большая надобность была в транспортировке. Чьим скотом отправлялась увеличившаяся подводная повинность и из какого класса были люди, принужденные отрываться от своих дел для отправления подводной повинности? Опять из простолюдинов. Ведь обозы отправлялись не на тех хороших лошадях, которые содержатся зажиточными людьми и запрягаются в хорошие экипажи, а на деревенских мужицких лошадях, ведь и извощиками при этих обозах бывают тоже мужики. То же надобно сказать и об одежде, понадобившейся для увеличившегося числа солдат: она изготовлялась из материалов, которые шли бы на простонародную одежду, или приготовлением материалов для нее занимались руки, которые и без того приготовляли бы грубую простонародную одежду.

Стало быть, и пожертвование людьми, и пожертвование вещами для войны — все легло на простой народ. Высший и средний классы оставались нетронуты. — Если доходить до мелких подробностей, то оказывается, впрочем, что была тронута войною некоторая часть и этих классов, — именно, владельцы недвижимого имущества в тех местах, которые прямо подвергались военному грабежу. Владельцы домов в Севастополе потеряли свои домы, кое-где была такая же потеря и по другим пунктам Черноморского берега, например, в Таганроге. Кое-где в юго-западной части Крыма были разграблены и сожжены и поместья. Но все число людей, потерявших от этого, совершенно ничтожно в массе жителей русского государства. Как число мужиков, у которых сожжены были неприятелем избы или опустошены поля, ничтожно было в целом составе простонародного населения, так и число купцов и дворян, потерпевших такую же участь, было ничтожно в сравнении с целым составом этих сословий. Тоже невелико перед составом всего дворянского сословия было и число тех дворян, без собственного желания сделавшихся ополченскими офицерами, о которых упоминали мы выше. Значит, говоря вообще, надобно сказать, что вся тяжесть военных пожертвований легла на простонародье, а высший и средний классы ничего не потерпели во время войны.

Не только не теряли они во время войны, а даже выигрывали, если и не в целом составе своем, то в очень значительных отделах. Значительная часть коммерческих людей, занявшись военными подрядами и поставками, сильно обогащалась. Обогащались от этих операций и лица благородного сословия, заведывавшие ими. Но не потерпели ли убыток помещики? Ведь число их работников уменьшалось от наборов? Нет, вовсе не слышно было, чтобы это обстоятельство принудило помещиков уменьшить величину их запашек. Значит, убыль в количестве работников была вознаграждена требованием усиленной работы с оставшихся, и тяжесть была переложена помещиками на крестьян. Напротив, помещики, вообще говоря, даже выиграли. По отрыву значительного числа рук от земледелия и по увеличившемуся требованию провианта для войска, цена хлеба должна была подняться. Крестьяне от этого не получили выгоды, потому что количество крестьянского хлеба уменьшилось, а у помещиков оно не уменьшилось, и высокая цена пришлась в чистую прибыль им.

Может быть, напомнит иной нам о той части купечества, которая занимается заграничного торговлею: ведь торговля эта была стеснена блокадою наших берегов. Так, во вторую половину войны она была стеснена, но блокада была установлена через год по объявлении войны, и в этот год были сделаны самые усиленные обороты, — затем союзники и медлили установлением блокады, чтобы внешняя торговля успела сделать в этот год обороты в запас на последующее время своей остановки. Итак, во время блокады внешняя торговля не страдала, а отдыхала на лаврах, и негоцианты наши, занимавшиеся внешнею торговлею, могли по-настоящему даже благодарить судьбу за войну, давшую им в один год нажить больше, чем в три обыкновенные года.

Так вот, пересмотрев возражения, мы приходим все к тому же, что нашли с первого же раза, еще до встречи с возражениями: все военные пожертвования и людьми, и материалами были взяты с простонародья, а высший и средний классы, за самыми ничтожными исключениями, не потерпели от войны никаких потерь, или нет: разобрав возражения, мы должны даже прибавить, что значительные части этих классов получили от войны большой выигрыш.

Вот поэтому в то время и не слышалось у нас жалоб на безденежье. У нас — я разумею порядочное общество, наше с вами, читатель и высшее (если вы так счастливы, что вращаетесь в нем) или, по крайней мере, среднее (в котором, вероятно, и вы имеете удовольствие вращаться вместе со мною). Мы и наши знакомые, и люди, с которыми мы встречались, не терпели убытков, или даже выигрывали и жили попрежнему или лучше прежнего.

Поэтому, когда кончилась война, наше общество даже почувствовало, что Россия возблагоденствовала. Это, видите ли, потому, что наши знакомые или знакомые наших знакомых, нажившиеся во время войны подрядами, поставками, искали употребления своему новому богатству. Одни нашли ему употребление в роскоши. Пошли пиры и банкеты — явный и вкусный для нас признак общественного благосостояния. Другие хотели быть расчетливее, желали получать с своего богатства и начали заводить коммерческие предприятия, частные и акционерные, или готовы были давать взаймы. Вот мы и ощутили, что процвели у нас торговля и промышленность. Кстати уж не забуду здесь и прекрасную роль своего ремесла. Обогащая колониальные лавки портных, модных магазинщиц и т. д., новые богачи бросали маленькую частичку денег <на покупку> и нашего товара: вместе с новою бронзою являлись у них и журналы. Подписка на журналы росла, мы восчувствовали благоденствие и принялись орать о нем.

Вот, значит, и было благоденствие, а безденежья никакого не было. Много помогло этому радужному результату преобразование наших кредитных учреждений, т. е. понижение банковых процентов. Начали тащить назад из банков деньги, которым слишком уже невыгодно стало лежать в них, и пошло веселье: гуляй душа, вынувши деньги из банка или взяв их взаймы У другой вынувшей души. Впрочем, банковое преобразование — такой любопытный предмет, что надобно будет когда-нибудь посвятить ему особую статью.

Итак, наше благоденствие процветало год от году все более махровыми розами. Откуда же вдруг взялось безденежье? Для объяснения этой прискорбной штуки надобно сделать отступление в область моды. Кринолины начали носить у нас чуть ли не целым годом позднее, чем в Париже. А с парижскою жизнью наше порядочное общество, конечно, соединено узами более симпатичными, чем с мужицкою жизнью. Итак, если нужен был год, чтобы факт, возникший в Париже, перенесся в нашу жизнь, то натурально, что понадобилось от трех до пяти лет на переход другого явления из мужицкой жизни в нашу.

Сделаем и другое отступление, в другую область. Если некто, не открывающий нам своих приходо-расходных книг или даже и не ведущий их сам для себя в порядке, начинает покупать кареты, рысаков, бронзу и т. д., то в магазинах довольно долго считают его отличным покупщиком, и только уже через несколько времени начинают магазинщики смотреть на него косо, отказывать ему в кредите, и еще опять нужно время, чтобы узнали об этом новом обстоятельстве мы, люди не коммерческие, и поняли, что в операциях, затеянных нами с этим некто, лопнули наши денежки. Тогда овладевает нами уныние, теряют в наших глазах свое достоинство полученные нами от него векселя, расписки, квитанции и полученные еще в большем изобилии обещания разных благ в будущем. И мы вопием: мы разорились, разорились. Чувство, хотя и горькое, но очень похвальное, надобно только нам понять также³

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Печатается с рукописи, хранящейся в ЦГЛА. Сохранилось несколько листов. Начало сохранившейся части представляет, повидимому, конец первой главы статьи ‘Безденежье’, но в несколько иной редакции, чем напечатанной в ‘Современнике’. Повидимому, это первоначальная редакция первой главы. Предположение, что печатаемое здесь продолжение статьи относится к статье ‘Безденежье’, находит подтверждение в некотором сходстве конца первой главы по рукописи с текстом ‘Современника’. Так, например, в рукописи проводится мысль, что изменения в ‘количестве, в обращении и в ценности денежных знаков’ являются результатами перемен в реальных обстоятельствах ‘народной жизни’. В тексте по ‘Современнику’ та же мысль высказана в несколько иной редакции, — а именно, что падение или повышение ценности денег (‘упадут или поднимутся деньги в цене’) — зависит от характера реальных перемен ‘народной жизни’. В рукописи первая глава и заканчивается выводом о том, что ‘смысл перемен в значении денег разъясняется не иначе, как исследованием перемен в обстоятельствах ‘народной жизни’. Это является переходом ко второй главе, в которой Чернышевский исследует эти перемены, приводя экономическую историю последних девяти лет’, т. е. периода от Крымской войны до 1862 г. Возможно, что Чернышевский впоследствии отказался от мысли продолжать статью ‘Безденежье’, так как в печатаемом здесь тексте из ‘Современника’ указанного выше перехода ко второй главе нет и статья носит законченный характер. Нумерация римской цифрою I, очевидно, осталась по недосмотру.

² От слов ‘Кроме пожертвований людьми…’ до слов ‘Ведь обозы отправились не на тех хоро[ших лошадях]’ предназначались в качестве примечания к переводу ‘Оснований политической экономии’ Милля. В рукописи этот отрывок зачеркнут и сделана Чернышевским надпись: ‘набирать с корректуры’. Но затем этот отрывок был заменен другим примечанием (см. т. IX наст. изд. Дополнение), очевидно потому, что по содержанию он не подошел в качестве примечания к соответствующему месту из Милля.

³ На этих словах рукопись обрывается

БЕЗДЕНЕЖЬЕ

ПРИМЕЧАНИЯ

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

БЕЗДЕНЕЖЬЕ.

IIЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ПОСЛЕДНИХ 9 ЛЕТ

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также:

II
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ПОСЛЕДНИХ 9 ЛЕТ